Народный ополченец
То ли от коньяку, то ли от долгой ходьбы по черным ледяным улицам, но как только двери закрылись («Следующая станция «Нагатинская») я ухватился за железный поручень и запел.
Стараясь особо не двигать губами (тем более на звуках «м» и «б»), прикрываясь шумом и грохотом движения состава, повторяя в уме заунывную мелодию скрипки:
– Не-е для меня-я придёть весна-а-а…
Поезд несся по тоннелю, высекая визг и скрежет («Это токосъемные графитовые щетки трутся о контактный рельс», – объяснял дедушка, и я все детство представлял утыканную грифелями сапожную щетку, сдирающую с металла слой жирного, как сажа, электричества).
– Не-е для меня Дон разолё-оть-ся-я…
(Машка поет «дом», вместо «Дон». «Не для меня дом разольется».)
– И се-ердце де-ви-чье забьё-оть-ся…
Старушка, тянущая шерстяную нить из полиэтиленового мешка, запрокинула голову и подхватила сухим дребезжащим голосом:
– В восторге-и чувств не для-а меня-я-я/меня-я-я.
Я ушел вниз, в тональность летящего за окнами тоннеля, а старушка поднялась на октаву выше.
– Не для-а меня-а… – снова высек я.
– Цветуть сады… – подхватила старушка.
Мужик в шелковом шарфе с турецкими огурцами, петля мокрых волос на желтой лысине, захлопал ладонью по колену:
– В долине ро-ща расцвета-а-ить!..
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Нагорная».
– Там со-ло-вей весну встреча-аить…
Две студентки с розовыми мордашками пели очень серьезно, как будто их вызвали к доске, нащупывая в памяти круглые аккуратные ноты, – одна пострашней, другая симпатичная.
– Он бу-у-дет петь не для-а меня-а!/меня-а!/
Снова старушка поднялась в верхний регистр, а я удержал бас.
Узбек, не зная слов, склонив умную башку, барабанил по поручню – получалось очень хорошо.
– Не для меня-а журчать ручьи-и!..
Трое ментов пели серьезно, правильно и строго ведя основу мелодии. Тот, что помоложе, с жидкими черными усиками на свежем лице, прислонился спиной к надписи «Не прислоняться» и закрыл глаза.
– Текуть алмаз – (алмаз – вторил слепой мент) – нымя-я стру-я-а-ми-и.
– Там де-ева с чорными-и бровя-а-ми, – две девушки-кореянки (или вьетнамки?) тянули с мягким акцентом, и обе были с черными бровями.
– Она-а растёть не для меня-а (вниз), – спел я; – меня-а (вниз), – спели менты; – меня-а-и, – ухнул мужик с шарфом; – меня-а-а (вверх), – неожиданно сильным и чистым голосом спела тетка с брошкой поверх желтой шубы); – меня-а-а (вверх), – старушка с вязаньем; а-а-а! – спели все остальные.
– Не для-а меня-а…
За дверью в торце бился и стонал соседний вагон, и там тоже ехали мужчины и женщины и все пели мощно и хорошо, как на старой пластинке:
– Придё-оть пас-ха-а!..
Я зажал кнопку связи с машинистом:
– За стол родня-а вся со-бе-рё-оть-ся-а-а! – пел машинист.
– Вино-у-о по рюмочкам польо-оть-ся! – пели одни,
– Христо-ос воскре-ес» из уст польо-оть-ся! – пели эту же строчку другие,
– Пас-ха-(высоко и безнадежно вывел парень в наушниках) – а-ль-ный день (рухнул вниз) не-е для-а меня-а/а-а/а-а/а-а! – сошлись и выстроились все, единогласно принимая судьбу героя песни.
Стоп! Стоп! У меня зазвонил телефон.
– Але? Ты сейчас где? Ты скоро будешь?
То ли от коньяку, то ли от долгой ходьбы по черным ледяным улицам я сразу представил худшее:
– Что случилось?! У вас все в порядке? Все в порядке? У вас все в порядке?!
– Да. Чего ты? Все в порядке. Я просто так звоню.
– Уф! Все живы-здоровы?
– Да.
Я облегченно кивнул старушке – на поверхности земли все в порядке!
– Ну и слава Богу! – сказала она.
– Ну и слава Богу! – повторил я в трубку.
– Мы тебя ждем.
– Я скоро буду!
Я убрал телефон и завел следующий куплет – про цветы.
– Распустит ро-за цвет души-а-стай! – подхватили пассажиры.
За окном шипели электрические кабели. Голоса людей тонули в свисте, сипении и визге, но песня летела вперед над тесными рельсами, освещая подземному составу долгую дорогу домой.
Шопинг
– Мама отпустила нас на час, – задыхаясь от бега, жена клеит на грудь бумажные купюры.
Час. 60 минут. 3600 секунд. Уже меньше.
Я наматываю на шею проволоку, чтоб подцеплять дверные ручки. Тоже на бегу. Телефон скотчем к лицу так, чтоб языком можно было разлочить.
– Хоп-хоп-хоп!
По мос-ков-ским тро-ту-а-рам, по мос-ков-ским тро-ту-а-рам.
Часы надо приклеить на грудь. Обратный отсчет пошел – уже 3352 секунды.
Рынок.
Первые 50 килограммов мы закупаем играючи. Еще можно достать бумажник. Еще можно переложить сумки из одной руки в другую. Еще есть свободные пальцы.
Но настоящий бокс, как говорил Холлифилд, начинается, когда боксеры устали.
– Девушка, я не знаю, куда повесить. У вашего мужа все пальцы заняты.
– Мы-мы-ны! – говорит жена, во рту у нее сумки.
– Мизинчик… Мизинчик не могу найти… оторвался, по ходу.
– Как оторвался!? На мизинчике же арбузы мороженные и тушенка?!
– А нет… Вот он… Просто так посинел, что я его за фасоль приняла…
Жена глазами показывает товар, продавцы отлепляют с ее груди купюры (кошелек уже не достать), ссыпают сдачу мне в карман, туда, где орехи, курага и клюква.
– Девушка, ну все! Ну совсем некуда!
– Вы-вы? Ва-ва-ва? Вы-вы-вы-вы-вы! (Что там осталось? Ананас? Суйте мужу в жопу!)
– Бы-бы-бы!? Бы-бы-бы-бы-бы!? (Куда в жопу?! Там же кабачки?), – у меня в зубах тоже сумки-сумки-сумки.
– Нет. Для детей витамины важнее. Значит так, девушка, вытаскивайте у него из жопы кабачки и суйте на их место ананас.
Телефонный звонок! (– Вы готовы к конференс-колу? – Уфу! – Немного плохо слышно, какой-то фон. – Уфу! – Отлично! Мы перезвоним минут через десять! – Уфу! – Да, до скорого…) Да что там такое?!
– Оп! Влез! – довольная продавщица вытирает пот со лба – И ничего вытаскивать не пришлось! Просто пихать надо было хвостиком назад – хвостик на улице остался, ничего? Донесете?
Мы уже бежим, как газели, по мос-ков-ским тро-ту-а-рам, по мос-коу-ским тро-…
Привязывать телефон к лицу надо так, чтоб текущие по экрану слезы и пот не отправили кому-нибудь дурную смс-ку.
– Вы-вы-вы! (Подожди!)
Жена хочет забежать в книжный. Щелкнув суставами, я выпячиваю грудь с приклеенными часами: осталось менее 850 секунд!
– (Успеем!)
В книжном мы берем журнальчики и раскраску. И деревянный конструктор для Ванечки, потому что следующий раз теща отпустит нас за покупками только весной, после его дня рождения.
417 секунд. Я теряю ботинок. Жена пытается пинать его перед собой в сторону дома, но жизненные силы истощены. Снег кажется сплошным красным месивом, черные пятна домов расплываются, растекаются в бесформенные кучи, бросаются под ноги, куда падает бесконечная нитка стынущей слюны. Я не уверен, что мы бежим в правильную сторону.
– Бу-бы-пы! – снова телефон! Я сгибаюсь вдвое и ставлю те сумки, что в зубах, в просоленную таджикскими слезами дорожную кашу. Теперь аккуратно, как в биатлоне, языком по мокрому стеклу.
– Але? Але, все здесь? Але? Максим? Франческа? Продакшен? Але? Слышно? А так? Хорошо, попробуем еще раз… – Пу-бы-бы! Связь прервалась! – механический голос произносит это так радостно, будто прервалась связь, удерживающая чью-то душу в тюрьме плоти.
Я снова беру сумки в зубы. Жена смотрит мне на грудь, и в ее глазах прибавляется еще немного ужаса. Вперед!
– Бу-бы-пы! – а я уже зацепил проволочным крюком, намотанным на шею, ручку подъездной двери и тяну ее на себя, в то время как жена носом отогревает застывший домофон.
– Бу-бы-пы! Але? Але? Так лучше? Отлично! Все здесь? Иван? Фердинанд? Оноре? Продакшен нас слышит? Отлично! Артем, такой вопрос… Але? Ты здесь?
Я снова сгибаюсь вдвое и ставлю те сумки, что нес в зубах, на бетонную лестницу. Туда же падает правый глаз. В трубке очень долго кто-то говорит (я не чувствую нижнюю половину тела) потом повисает пауза. Я понимаю, что началась моя партия, и говорю «да». В трубке снова говорят, но уже меньше, и, дождавшись паузы, я снова говорю «да». Оказывается, что я уже в лифте, жена пытается подбородком дотянуться до кнопки 17. На всякий случай, я снова говорю «да».
Изможденная часовым сидением теща, уже надев шубу, все маячит в коридоре. Не может так сразу нас покинуть. Стокгольмский синдром.
Дети жуют ананас.
– Мне кажется, мы забыли купить кабачки. – Жена еще раз шевелит руками черное море пакетов-маечек и растерянно качает головой.
– Ну и хер с ними. Зато мы дружная семейка!
– Это да! – улыбается жена и рывком отдирает с моего лица заплаканный мобильный телефон.
Таежный рататуй
– Это было здорово. По-настоящему здорово! Кажется, я плакал.
– Яркий, смелый, очень свежий подход. Безусловный лидер этого года. И, видимо, многих последующих. Браво!
– Самое трудное? Самое трудное было заманить членов жюри в лес (смеется). Да, я заранее был уверен в успехе. На сто процентов. Свою победу я полностью отношу на счет бесценного опыта, который я получил во время службы в Забайкальском военном округе. И Кусалка, конечно, был, как всегда, на высоте.
– Начало было ужасное. Мы долго тряслись в грузовике, «Мы скоро приедем?» – а он только улыбается: «Но парле франсез!» – и машет рукой. «Вот кретин!» – думал я.
– Он собрал наши мобильники – до ближайшего жилья было километров сорок, – и я никогда не думал, что собака может быть таким чудовищем (смеется).
– В тот миг, когда он спустил на нас свою ужасную собаку, я подумал: «Да у этого парня крыша съехала!». На мне был костюм от Бриони – собака загнала меня в болото, я потерял бумажник и очки. Ужасная собака! (тоже смеется)
– Не-ет, Кусалка – умница! Кавказские овчарки – вообще умные собаки, а мой Кусалка как-никак чемпион Забайкальского округа. Прекрасно справился. Ты умный пес! Покусал немного жюри, а? Покусал? Побегал за ними по лесу и покусал немножко, да? Покусал? У-у-ух, хороший!
– Мы с профессором всю ночь бежали по каким-то оврагам, и только останавливались перевести дух, жуткий пес выныривал из тумана, и мы снова бежали вперед. Видел бы меня мой тренер по фитнесу! (смеется).
– Я думал, что я умру. Изодранные, испуганные, все в смоле и тине – вот какими мы выбрались с утра на поляну, а там… там…
– Я – признанный эксперт высокой кухни, и если я скажу, что много чего попробовал, думаю, вы мне поверите. Так вот, никогда в жизни я не ел ничего вкуснее тех бутербродов с вареной колбасой, которыми нас встретил мсье Старченко.
– У него был большой полиэтиленовый пакет, полный божественных бутербродов. И еще была вода в пластиковой бутылке. Вода тоже была очень вкусной. Невероятно вкусной. За воду мы, кажется, даже немного подрались (смеется).
– Кстати, кроме конкурсного гран-при я получил еще специальный приз за демократичность рецепта. Ух, Кусалка, ты моя псина! Хороший пес! У-ух, хор-роший!
– Кто-то может сказать, что бутерброды с вареной колбасой – это не высокая кухня. Но мсье Старченко приготовил не бутерброды. Он приготовил нас. Впервые в рецепт блюда столь непосредственно была включена работа над восприятием субъекта – в плане философии высокой кухни это открывает абсолютно новые горизонты. Браво! Браво, мсье Старченко!
– И его верный пес Кусалка!
– Да, и его пес Кусалка… чертова псина, чуть яйца мне не откусил (смеется).
Продажная группа
У нас новая забава.
Жена открыла для себя интернет-торговлю.
Только она не покупает, а продает.
Маша в двух штанах и зимней куртке провожает меня.
– Папочка, мне жарко.
– Терпи, мой ангел. Если снимешь что-нибудь, мамочка сфотографирует и продаст на фейсбуке. И мы не сможем кататься на коньках.
– Мы и так не сможем: мамочка продала наши коньки. И мишку…
Я присаживаюсь на корточки:
– Ты умеешь хранить секреты?
– Да.
– Мамочка не продала мишку. Я зарыл его и еще кое-что из одежды в сквере у помойки. Так что не кисни – все будет хорошо. Идите ложитесь с Ваней в кроватку, а то мамочка, неровен час, продаст постельное белье.
Я взваливаю товар на плечо и выхожу в зиму.
Для путешествия по Москве я выбрал самый быстрый способ – пешкодралом.
«Сперва – шезлонг на Маяковскую. В центре зала, подойдет Ксюша, она не опоздает.»
Товар для доставки делится на два класса – тяжелый и неудобный. Шезлонг – неудобный.
Ксюша, и правда, не опоздала. Минут десять мы пытаемся понять, почему мы оба стоим в центре зала на Маяковской, но не видим друг друга, пока в речи Ксюши не проскакивает слово «поребрик». Ах, интернет-интернет, любишь ты шутить над нами, смертными!
С непроданным шезлонгом на плечах я отправляюсь в Новые Черемушки. Здесь Оксана должна купить у меня носочки за пятьдесят рублей.
Как условлено, я выхожу на поверхность и занимаю позицию на автобусной остановке перед магазином «Охотник».
– Але!.. Оксана? Я на месте…
– На месте? Отлично, я выезжаю!
– Выезжаете?.. Гм, я думал, вы уже здесь…
– Я буду через пять минут!
Сердце обрывается.
– А откуда вы едете, если не секрет?
– Из Электростали. Только мне надо по дороге забрать детей из школы, завести их бабушке и снять деньги с карточки. Так что, может быть, я опоздаю минут на десять…
Я присаживаюсь на бетонную тумбу и от нечего делать достаю из мешка носочки.
Фиолетовые носочки с пиратами – на них в свое время делались большие ставки, но Ванечка, осмотрев их, сказал буквально следующее: «Фиоетоы?! Неть!» и присовокупил движенье кистью с одновременным поворотом головы. Ни разу не надевали.
Разбогатев на пятьдесят рублей и отморозив почки, я отправляюсь в Алтуфьево.
Звонит телефон.
– Але? Тем, привет! Тебе удобно говорить?
– Конечно, – отвечаю я, прижимая шезлонг щекой к надписи «Не прислоняться», чтобы свободным пальцем заткнуть второе ухо.
– Я послала тебе на почту финальные уточнения по режиссерскому брифу, скажи, тебе там все понятно?
– Конечно, – отвечаю я.
– Мы в рамках сметы?
– Конечно, – отвечаю я, поджимая ноги, чтоб не препятствовать людскому водовороту вынести меня с мешком и шезлонгом на «Октябрьской».
– Отлично! Ты не мог бы прямо сейчас написать в ответ пару-тройку страниц рекомендаций по стилистике, приложив референсы, ссылки, шоурилы, подборку ваших работ по теме, стихотворное эссе на французском языке и нотариально заверенную копию регистрационных документов – просто в качестве комплимента агентству и клиенту?
– Конечно. Сейчас отвезу трусы в Алтуфьево и сразу пришлю.
В Алтуфьево еще холодней, чем в Новых Черемушках. Нина вне зоны доступа.
Пока жена связывается с Ниной через фейсбук, я сажусь на стальную цепь ограды и от нечего делать разглядываю трусы.
Господи, какая же у Машки была крохотная попа! Я помню эти дурацкие трусы в горошек – мы жили на даче, Машка важно приседала в зарослях земляники и пугала совком муравьев. Кажется, трусы до сих пор пахнут смолой, земляникой и хвоей.
– Извращенец! – Косматая цепная старуха в негодовании подбирает нижнюю челюсть.
Я убираю Машкины трусы обратно в баул и накрываюсь шезлонгом. Идет снег.
«Развезешь все товары, а потом уже налегке закинешь гири на «Киевскую» – и домой!».
Гири. Две штуки по 32 килограмма. Подарок от *** на юбилей нашей свадьбы.
«Зачем они нам? Ты их все равно не можешь от пола оторвать. Только пыль собирают… А *** не узнает.»
Сбросив шезлонг и баул на землю, я смотрю с пешеходного моста на замерзшую реку.
Уже совсем темно. Москва блестит золотыми огнями. За гирями должен подойти Константин.
– К ним есть инструкция? – выдыхая пар, Константин придирчиво осматривает гири, пробует на руку и на зуб.
– Конечно. Вся оригинальная документация и оригинальная упаковка, – я перевешиваюсь через перила и слежу за снежинками, падающими в темную стылую пропасть.
– Здесь царапина.
Я мысленно считаю до двадцати.
– Я возьму эту, – Константин хлопает по гире ладонью, как будто это арбуз, – кстати, вы не знакомы с ***? Он у нас в общих друзьях?
– Возьмете к гире шезлонг? – неожиданно осеняет меня. – Если не возьмете, я брошусь с моста.
– Детский? Не, детский задаром не возьму. Бросайтесь.
– А не задаром?
Константин критически осматривает шезлонг.
– Тысячу дадите?
– Имейте совесть!
– Ладно, пятьсот.
– Но вы напишете моей жене на ФБ большое спасибо.
– Как вы объясните недостачу средств?
– Я скажу, что купил себе проездной и немного еды, а сам буду голодать и бегать пешком.
– Толково.
Я передаю Константину деньги и шезлонг.
Мост. Река. Осиротевшая гиря.
Иногда обстоятельства складываются так, что решение просто вопиет.
– Але! Привет! Ну как? Устал? Замерз? – жена снижает тональность, – у тебя все купили?
– Все. (я подталкиваю гирю к пропасти)
– Какой ты молодец! – (жена довольна) – Иди уже домой. Кастрюли я продала, но осталась сковородка – сделаю тебе яичницу.
(– Мамочка, я сняла штанишки, чтобы пописать, ты их не видела?)
– Скоро буду!
Бултых!
Я запихиваю пустой баул за пазуху, Машкины трусы в горох прячу в карман. Баста, трусы не продаются. Стану старенький – буду смотреть и вспоминать, как она гоняла лопаткой муравьев.
В черный пролом во льду сыплется снег.
Киевский вокзал белеет в темноте, «Рэдиссон» светится неоном, из труб ТЭЦ в черное небо вырывается густой малиновый пар.
Воздушные терзания
Дедушка отмучился.
Омытый и обряженный, он смирно лежал в своем гробу, строгий и безучастный, полностью готовый поплыть по волнам великого Эфира.
– И не подумаешь теперь, что он доставил нам столько хлопот, правда?
– Да. Спасибо тебе.
Алевтина, не меньше меня измученная двухнедельной дедушкиной агонией, тронула меня за локоть траурной перчаткой и с благодарностью заглянула в глаза.
– На той неделе мы вам все оплатим.
Мы распрощались, однако уже к вечеру она набрала мне:
– Але! Артем? Доброй ночи! Мне только что позвонил юрист с кладбища, у нас ЧП, дедушку не пускают в Эфир!
– Правда?! Почему?!
– У него набивка иностранная на груди – нужен перевод…
– И это только что выяснилось?!
– Да, не говори, блин! Это родственники облажались… А теперь спрашивают: «Можно ли хоть что-то с этим делать?» В рамках бюджета, разумеется…
– Вот козлы!
– Точно… Ты сможешь поправить в ближайший час?..
– Алевтин, прости, я не могу…
– Артем, дедушку не пускают в Эфир.
– Алевтин, я голый, я в бане, я за городом, я уже выпил…
– Артем, горит Эфир!
Спорить было бесполезно. Чертыхаясь, я слез с полки, извинился перед братвой, кое-как оделся, захватил фонарь, лопату и через час вместе со знакомым татуировщиком раскидывал мерзлую глину.
– Уф! – в луче фонаря густой пар моего дыхания бился в свежие глинистые края могилы.
– Насилу откопали! Говори, чего писать?
– Так, – Алевтина зашуршала клавиатурой, – так… Там, где на груди купола и большими буквами Think different, ставим звездочку и мелкими буковками на яйцах дублируем: «Думай разно».
– Есть.
– На левой ноге, где у него «Иду туда где нет конвоя», ставим пропущенную запятую и пишем ниже разборчиво «Художественный вымысел, не пытайтесь повторить!»
– Готово.
– Все. Зарывайте его, будем надеяться, что это все.
– Целую.
– Пока!
* * *
Свет в комнате погасили, и детки заволновались, догадавшись, что сейчас будет торт.
– Ну-ка, все вместе: «С днем рожденья тебя-я-я, с днем рожденья-я…»
Однако вместо торта в темную комнату проникла какая-то возня, а потом раздался вежливый шепот:
– Артем! Артем!
Сдергивая мишуру, я выскочил в темную переднюю.
– Господи! Куда ты его приперла?! У Маши день рожденья, детки за столом, а ты гроб тащишь!?
– Артем, – даже в темноте было заметно, как Алевтина нервничает, – Артем, дедушку опять не пускают в Эфир!
– Что ж, б…, на этот раз?!
– Дедушка слишком длинный. Оказалось, что родня проплатила Эфир под 25, а дедушка 30. Спрашивают, можно ли хоть что-то с этим сделать. В рамках бюджета, разумеется.
– А ты сама не можешь ему что-нибудь отчекрыжить?!
– Артем!
– Папа, мы сейчас будем задувать свечи, ты где?
– Ай! Иду! – я метнулся за ножовкой, ломая ногти, содрал испачканную землей крышку и, грубо прикинув на глаз длину, изо всех сил принялся кромсать дедушкины ноги.
– Подожди! Там же набивка!
– Дорогой, у нас свечи сейчас прогорят!
– Иду, еп!.. Цела будет ваша набивка, – пот градом тек по лицу, – сейчас увидишь!
Сломалось полотно. Бросив ножовку, я зубами оторвал последний лоскут кожи и обе дедушкины конечности оказались у меня в руках. Я подвернул пустые штанины, а обрубки изо всех сил запихнул в рукава.
– Вуаля!
– Слушай, ну ты просто волшебник! Просто как будто так и было! Спасибо тебе, дальше я сама!
– Извини, все что могу!
– Спасибо огромное! Так выручил! Привет Маше! Пока!
Стряхивая опилки костей, я побежал в гостиную, а довольная Алевтина принялась заколачивать гроб.
* * *
– Але, это Артем?
Я посмотрел на будильник – три часа ночи.
– Да…
– Артем, очень приятно, это вдова Бориса Павловича.
– Какого, на хер, Бориса Павловича?
– Кто это? – жена привстала на подушке.
– Хрен знает…
– Артем, я видела Бореньку в Эфире, – вдова всхлипнула. – Артем, мы все видели Бореньку в Эфире! Это такой праздник, такая радость… Но, Артемчик, – вдова перешла на взволнованный шепот, – и я, и Раиса Павловна, когда мы увидели в Эфире Бориса Павловича, мы все в один голос сказали: что ж он такой бледный! У вас он был загорелый, румяный, сочный, а в Эфире… Скажите, можно с этим хоть что-то сделать? В рамках нашего бюджета, разумеется…
Я отбросил одеяло и вскочил на коврик.
– Знаете что?! Знаете что?! Я с большой любовью относился и отношусь к Борису Павловичу, он самому мне уже почти как родственник, но за бесплатно на этом проекте я больше палец о палец не ударю, вот! Я беру 50 баксов в час – хотите что-то делать – платите! Вот!
Вдова обиженно помолчала.
– Значит, за пятьдесят долларов вы готовы…
– Э, нет! Час я его только откапывать буду!
– Хорошо, значит, за семьдесят пять долларов.
– За сто пятьдесят.
Вдова сокрушенно захрустела в трубку массивным бриллиантовым колье.
– Ну хорошо. Пусть не нам и не вам – сто двадцать пять? Идет? Но пусть Боренька в Эфире будет румяным, как у вас, – вдова безутешно разрыдалась и повесила трубку.
– Ты чего все шумишь?
– Молчи несчастная, – я прыгал на одной ноге, застряв в брюках, – я выбил на четыре тыщи рублей допа!
– Ты мой добытчик! – жена явно растрогалась.
– Где твоя помада?
– Зачем тебе?
– Надо.
– На тумбочке.
Я нашел помаду, взял лом, лопату, фонарь и отбыл на кладбище.
Была декабрьская морозная ночь.
Светили звезды, а Млечный Путь вырисовывался так ярко, будто его тер и чистил снегом сам Чехов.
Я долго смотрел в бездну ночного Эфира, потом вспомнил безногого дедушку, вздрогнул, вернулся домой и присовокупил к экипировке осиновый кол.
Новая жизнь
– …Построили нас. Стали на наряды выкликать… – Рогов все косился на Тимофея, не узнавая бывшего заместителя в этом лопоухом, необмятом и необтесанном еще лагерем новоиспеченном зеке. – Ничего, думаю, хоть в кабинете двадцать лет просидел, здоровье еще есть, могу лес валить, могу дороги строить… поработаю, давайте ваши наряды!..
– А они? – Тимофей качнулся на пластиковых нарах и заглянул Рогову в лицо, заранее стыдясь нехорошего удовольствия от позора бывшего шефа.
– А они… Короче, нормальной работы нет вообще. Самые выгодные наряды по науке. За них быстрей всего срок бежит. Но там вообще мрак. Прикладная математика, теоретическая химия, кватернионы, тензорный анализ, какие-то рунгекуты в неравновесных средах… За самозванство – три дня карцера. Нарядчик ржет, сука: «Где добровольцы, вы же тут все доктора наук?».
Тимофей сглотнул – он не удержался и перед самой революцией тоже купил диссертацию. Хорошо, хоть не по математике… Или не хорошо?..
– Из наших, министерских, полез было один… – Рогов махнул рукой и, поморщившись от воспоминания, отвернулся.
– А вы?
– Я сперва на производство выкликнулся. Фрезеровщиком. Мне батя рассказывал в детстве – задняя бабка, передняя… Думаю, ничего, справимся… – Рогов усмехнулся от презрения к собственной наивности. – Короче, привели меня в какую-то комнату. Давай, говорят. А там нет ничего. Только такая хрень белая, вроде большого холодильника, и рядом кнопки… Я говорю, станок-то где?
– А они?
– Они ржут… Вот станок, говорят – и на холодильник показывают. – Вы, вообще, трехмерным проектированием хоть владеете?
Мне так досадно стало, я, говорю, не сантехник из гаража! Я владею технологией власти!
– А они?
– Они опять ржут. Какой, говорят, технологией власти? Я говорю: «Ну могу, к примеру, в морду дать»…
Рогов на минуту отвернулся, чтоб скрыть следы жалости к себе. Тимофей понимающе притих.
– А они?
– Срезали паек и записали на принудительный компьютерный ликбез…
По бараку мимо сидельцев прошелестел робот-разносчик, Тимофей опасливо поджал ноги.
– Лес валить, руду копать – та же фигня. Все цифровое, – продолжил Рогов сдавленным голосом, не глядя вслед роботу. – Подрядился на разгрузку вагонов – экзоскелет. Описание на английском. Я говорю: «Давайте я так, вручную?». Ржут. Давай, говорят. Норма – двести тонн в смену… Там такие джойстики, как у приставки, я сыну покупал… У меня палец в них не попадает. Двор мести, снег чистить, парашу выносить – везде, мать их, джойстики, и все описания на английском…
– Прогибаемся перед чуждыми ценностями, оттого и описания все делаем на английском, – глубокомысленно вставил Тимофей.
– Вот именно! – взвился Рогов, забывая, где он и что он теперь. – А ведь фундаментальные факторы, обеспечивающие стабильность, у нас очень сильные, надежные!
Пластиковые панели, прикрывающие окна, сами собой помутнели, затеняя ненормированный полярный день. Засветилось табло «Отбой».
– Пытался порешать. – Рогов пригнулся к Тимофею, чувствуя, что желание выговориться сильней, чем страх, что Тимофей настучит. – Вышел на начлагеря. У меня ж до сих пор в лесу под Майами шесть чемоданов денег зарыто! Существует ли гипотетическая возможность, говорю, спрямить путь исправления в обмен на спонсорскую поддержку значимых для вас лично проектов?
– А он? – жарко выдохнул Тимофей, с ходу начав прикидывать, в какой ситуации он настучит на Рогова, а в какой – нет.
– А он не понял ни хера. Ржет. Вы бы, говорит, Рогов, хотя бы ПХП освоили, хоть какая от вас польза была…
Тимофей в задумчивости шарил в том месте, где в былые времена хранился его пропуск в ведомственную столовку. Ничего из того, о чем говорил Рогов, включая ПХП и джойстики, он тоже не знал и не умел.
– Словом, Тимофей, – Рогов словно прочел его мысли и тяжело опустил ладонь на колено лагерного комбинезона, – реальных маз для тебя две. Местный хор и медицинские эксперименты.
– Я петь не умею.
Рогов сочувственно помолчал.
– А вы? – Тимофей сглотнул, представляя, как в его ДНК добавляют ген ленточного червя.
– Логотипы делаю, – понуро признался Рогов.
– Логотипы?!
– Ну да. В дизайн-отряде. Вначале тяжко было, еле до койки доползал. Сейчас пообтерся.
– И как вы их? – Тимофей от удивления даже забыл про медицинские эксперименты. Шеф, отродясь не интересовавшийся ничем изящней ментовских сериалов, совершенно не ассоциировался с графическим дизайном.
– Хирачу «Гарамондом», если что для баб, а нет – так «Хелиос» с разрядкой – и только в путь! – Рогов неожиданно оживился, глаза его загорелись, – Вадик Кузнецов из парламентской комиссии под электрошоком освоил вектор, вот мы на пару и садим!
Для первого дня это было слишком. Тимофей извинился и лег. Рогов неохотно взобрался на свои нары и некоторое время лежал неподвижно.
– Смотри!..
– Что это?..
– Вчера сделали! Круто?
На лицо Тимофея упала бумажка с затейливым знаком.
– Круто, – искренне удивился Тимофей.
Рогов заботливо свернул протянутую обратно бумажку, спрятал в карман и сладко поежился – система климат-контроля уже изменила температуру в бараке на оптимальную для сна.
– А помнишь, как мы в министерстве тендер проводили на логотип для Северного Ледовитого океана? Шестьсот миллионов заплатили, не считая откатов, помнишь?
Тимофей не ответил.
– Я бы сейчас лучше сделал, – мечтательно прошептал Рогов.
Тимофей спал, сжимая мокрую от слез подушку.
– Выучу ПХП, – думал Рогов, засыпая, – обязательно выучу ПХП!
Скрепы и колонны
Толпа совсем обалдела от счастья. Без телевизора традиционный телемост вышел даже лучше. Народ, как обычно, стоял без шапок на морозе, а всамделишный живой Путин сидел прямо перед ними на перевернутой бочке из-под мазута – руку протяни и достанешь!
– Ну вот мы и победили. Пятая колонна вся там… – Путин махнул рукой за бетонный забор с колючкой, где светились окошки и весело урчали автомобильчики. – А здесь только наши верные сторонники. Ура, товарищи!
Четыре колонны дружно выдохнули пар и захлопали варежками.
– Теперь, когда никто нам не мешает, на повестке один вопрос. Чем будем жить?
Люди оживились.
– ВладимВладимыч, дорогой, да мы с тобой любую нужду перетерпим! Надо будет – умрем за тебя!
Путин поиграл желваками.
– Переносить трудности – это вызывает уважение. Но из терпения кашу не сваришь. Отказывая себе во всем, можно сэкономить. Но нельзя заработать. А нам с ДмитрийАнатоличем дозарезу деньги нужны. Скажите, путинские соколы, что конкретно вы можете произвести, что мы с ДмитрийАнатоличем могли бы толкнуть за доллары?
Верный электорат замялся.
– Вот такую штуку осилите? – Медведев вынул из кармана айфон и повертел над головой.
– Дай, барин, поближе поглядеть!
– Из моих рук.
Сшибаясь чубатыми головами, народ разглядывал айфон.
– Был Кузьма Савелич, – наконец подытожил высокий желтый старик в распахнутой фуфайке – был человек. По кости резал, тазы лудил, имел инструмент. Мог такую штуку загнуть.
– Где он сейчас?
– Помер. В приватизацию.
– А кто-нибудь еще владеет?
– Из тех, что за тебя, – не обессудь. Плоскость мы еще выведем, а вот такой угол я топором не осилю. Тут астролябия нужна.
– Понятно. А что можем?
Народ замкнулся в кружок и напряженно заскрипел мозгами.
Медведев с Путиным тоже тихонько совещались:
– Проституция?
– Дим, не смеши. У них, дай Бог, пять здоровых зубов на двоих. Бороды полотенцем бреют. Кто на таких позарится?
– Может, человеческие смертельные бои без правил? Туристов позовем, ставки будем делать?
– Попробуем… Эй! Народ! – Путин свистнул в два пальца, все обернулись. – Нужны добровольцы!
По сигналу Медведева два пенсионера в телогрейках сцепились, упали друг на друга и черным комом скатились в овраг.
Стало тихо. Спустя минут пятнадцать верхний вылез, отдуваясь и отряхивая репьи:
– Все. Фаталити. Задохся Дмитрий Палыч.
Кто-то всплакнул.
Все посмотрели на Путина. Тот с тоскою глядел за забор, где деловито крутились ветряки. Смертельный бой выходил не зрелищным.
– Что еще?
– Может, мясо?
– Они тормозуху с пеленок пьют, волчий жмых курят. СЭС не пройдем.
– А мы возьмем не взрослых, а детей, которые еще прогнить не успели, и толкать будем в Китай, на собачий корм. Как идея?
– На собачий корм может получиться… А пасть нам за детей не порвут?
– Про пасть я ничего не знаю, за пасть у нас ты отвечаешь… – Медведев вскинул руки и отсел.
– Про пасть я подумаю… Эй, народ! – Путин снова свистнул. – Время вышло. Что решили?
– Ну… – все тот же высокий старик в распахнутой фуфайке вновь заговорил от лица всех четырех колонн, – если по здравому рассуждению и за доллары, лучше всего нам того.
– Чего того?
– Пострадать за тебя, батюшка.
Народ закивал.
– А конкретней?
Старик залился краской и часто замигал. Мелкий мужичок с гнилыми зубами и мокрым зачесом пролез вперед и подхватил слово:
– Короче, зови иностранных содомитов. Себя не пожалеем, задним числом их примем, долларов тебе наживем. Мы готовы.
Путин с сомнением качал ногой:
– На этапе дезодорант тебе выдали, куда дел?
– Съел, – честно признался мужичонка.
Путин махнул рукой и подставил лицо ветру. Длинная слеза, как литерный поезд, катила по равнине щек.
– Значит так. Содомию мы оставим содомитам. Пришли новые сведения. Пятая колонна опять по нам готовит удар.
Народ распахнул варежки и в ужасе замер.
– По нам – по ДмитрийАнатоличу и лично по мне. К счастью, – Путин поднял руку, унимая народное горе, – наши спецслужбы были начеку и вычислили преступников еще в зародыше. Еще до того, как они сумели вырасти и нанести нам удар в спину…
Детей согнали в яму. Бабы ревели, мужики сурово слезились в рукав.
Довольный Медведев бегал вокруг, размахивая айфоном, который все равно негде было зарядить. Мяса выходило много.
– ВладимВладимыч, а оно точно известно, что они шпиены? Это ж будущее наше, а?
Желтый старик запахнул фуфайку и гнул спину перед бочкой Путина.
За бетонным забором прошелестел поезд на магнитной тяге.
– Наше будущее – Россия. А Россия – это я. Не стоит этого забывать.
* * *
Ночью прилетал вертолет. «Пятая колонна» выкупила детей оптом, увезла за забор, отмыла, накормила и определила в школу.
– Александра Борисовна, – беленькая девочка смотрела в окно на бетонный периметр с колючкой, внутри которого черные силуэты лениво слонялись в ожидании нового «телемоста» со своим президентом, – Александра Борисовна, почему папа и мама не хотят жить здесь, со мной?
– Они хорошие люди, Рита, и они очень любят тебя… Просто у них… – молодая учительница замялась, подбирая слова. – Просто они…
– А правда, что они хотели скормить меня китайским собакам?
– Нет, они, конечно, не хотели скормить тебя собакам, просто… в определенных обстоятельствах…
Девочка взяла учительницу за руку и отвела от окна:
– Давайте учиться.
Александра Борисовна облегченно улыбнулась и щелкнула клавишей проектора:
– Смотри. Вот это шестнадцатеричная таблица умножения…
За бетонным забором с колючкой тоже менялись знаниями. Высокий старик в фуфайке учил ДмитрийАнатолича правильно морозить вшей.
Спам
– Артем Викторович, здравствуйте!
– Добрый вечер, – я замахал жене руками: «Они!!!»
– Меня зовут Анна, я ваш персональный менеджер. Я представляю Новоарбатский салон галогенной депиляции, Артем Викторович, вам удобно познакомиться с нашей программой скидок прямо сейчас?
– Да, конечно, Анна! – со злой веселостью прокричал я в трубку. – Расскажите мне про нее очень подробно!
Покрутив ладонью в воздухе (тяни время!) жена нашла свой мобильный и выпорхнула в коридор. «Да, да, они снова звонят! Скорее приезжайте!» – услышал я через минуту.
– Артем Викторович, скажите, вам удобно для начала прослушать спецпредложения по фитотермальному обертыванию, чтоб сделать заказ прямо сейчас?
Я несколько раз глубоко вздохнул, чтоб унять волнение, и подвинул трубку к лицу:
– Да, конечно, Анна! Конечно!
Про фитотермальное обертывание за последний месяц мне предлагали рассказать уже раз сто.
– Артем Викторович, фитотермальное обертывание известно людям издревле. Еще египетская царица Нефертити…
Драконоборец прибыл быстро. Не успела Анна перейти к содержательной части своего доклада, как вслед за женой в кухню, шурша бахилами, быстро прошел мужчина в длинном плаще, на ходу разворачивая ноутбук. Он деловито кивнул, подсунул мне потрепанную ламинированную табличку «Расслабьтесь, говорите естественно, тяните время, сотрудники Бюро делают все возможное!» и принялся разматывать какие-то провода.
Жена второпях убирала со стола чашки. Мужчина еще раз кивнул, надел наушники и показал мне большой палец.
– …Как вы понимаете теперь, Артем Викторович, ваш единственный шанс сохранить молодость кутикул – это прямо сейчас подписаться на весь цикл наших косметических процедур…
Я слушал, изредка поддакивая.
Сжимая остывающую кружку, жена замерла у окна.
Тикали часы.
– …Артем Викторович, вам удобно будет прямо сейчас внести в нашу базу контакты всех ваших друзей?..
Ноут мелодично просигналил.
Мужчина в плаще перевернул свою табличку: «Факт спама установлен. Бюро благодарит вас за сотрудничество», – благодушно откинулся на стуле и развернул монитор, чтоб мне стало лучше видно.
По какой-то лестнице друг за другом бежали камуфлированные фигуры.
– Неужели находятся гады, которые вот так вот вносят в вашу базу контакты своих друзей, Анна?
От удивления Анна на секунду заткнулась, а потом залепетала что-то про бонусы, но тут гигант без лица размахнулся кувалдой, железная панель двери содрогнулась, брызнуло стекло.
В трубке громыхнуло, Анна вскрикнула и осеклась на полуслове.
В офисе тревожно загудели.
Дверь оказалась прочней, чем рассчитывал гигант. Он принялся снова и снова поднимать и опускать свою кувалду. Шум, похоже, стоял адский. Слева и справа от избиваемой двери камуфляжные фигуры замерли на низком старте.
– Артем Викторович… – Анна в трубке всхлипнула. – Артем Викторович, это вы вызвали Бюро?
– Да, Анна, это я вызвал Бюро.
– Артем Викторович, зачем же вы это сделали?!
– Потому что вы достали меня своим спамом, вот зачем!
– Артем Викторович, если вы не хотели получать голосовую рассылку, почему же вы просто не отписались от нее?
Я заходил по кухне, с ужасом чувствуя, что злоба меня вот-вот покинет.
– Вы знаете, почему! От вашей рассылки невозможно отписаться, вот почему! Я сто раз отписывался, и вы звонили мне снова и снова, снова и снова!
– Артем Викторович, ну зачем вы так! Мы же не фашисты, мы людям маникюр делаем!
На экране ноутбука гигант равномерно махал кувалдой, крупные куски бетона дрожали в перепутанной арматуре.
– Артем Викторович, пожалуйста! – Анна тихо плакала.
Я бросил ходить и встал у стола. Мужчина в плаще спокойно и твердо смотрел мне в глаза. Отвернувшись к окну, жена теребила листок герани.
– Артем Викторович, умоляю Вас! У меня дочке два и семь, вы же знаете, что с нами делают в Бюро?
Мужчина в плаще усмехнулся.
– Артем Викторович! Ради Бога! Ради Бога, пожалейте!
Жена вытирала глаза, плечи ее дрожали.
– Пожалуйста!
Во рту у меня стало очень сухо:
– Вы можете отписать меня от рассылки?
– Позволю себе напомнить, – мужчина из Бюро быстро вскочил и засунул большие пальцы за пояс плаща, – что речь идет не столько о вашем личном комфорте, сколько об информационной безопасности общества!
– Глубокоуважаемый Артем Викторович, вы благополучно отписаны от рассылки, ради Бога, простите за беспокойство, мы никогда вас больше не потревожим!
– Остановитесь! Я забираю заявление назад!
– Вы не можете! Факт спама установлен!
– Артем Викторович!
Дверь рухнула, обнажив заваленный обломками коридор. Камуфлированная лава хлынула в офис.
– Я сказал, прекратите немедленно! Я добровольно получал рассылку! Отзовите всех!
Мужчина с ненавистью постучал зажигалкой по пачке сигарет.
– Отбой. У нас отказ. Как поняли? У нас отказ. Всем отбой.
Он брезгливо отвернулся.
Я все еще держал в руке телефон.
Уныло повесив стволы автоматов, камуфлированные гиганты потянулись назад через провал в стене.
– Не забудьте оплатить счет за ложный вызов. Он придет по почте.
Мужчина в плаще захлопнул свой ноут, смотал провода и вышел. Оказывается, свои бахилы он затолкал в наш почтовый ящик.
– Слыхала? Счет пришлет.
Жена обняла меня.
– Бог с ним, ты поступил правильно.
На следующий день в семь часов утра нас разбудил телефонный звонок.
– Артем Викторович, меня зовут Галина, я ваш персональный менеджер. Я представляю Новоарбатский салон галогенной депиляции, Артем Викторович, вам удобно познакомиться с нашей программой скидок прямо сейчас?
Я повесил трубку, выключил звук и лег дальше спать.
Недолгие проводы
Ушел из России в чем был.
В метель, переодевшись женщиной, по тонкому льду Обводного канала, мимо магазинов «Магнолия», шиномонтажей, черных золотых куполов, тревоги бездомных собак, автозаков «Единой России».
В немецком опломбированном вагоне.
В санях. В «жигулях». В электричках.
До Цюриха и Лозанны и дальше на Харбин.
Где-то под Брестом, в тусклом свете бьющейся о решетку лампочки, смыл в пасть железного гальюна душераздирающую записку.
Простой обходчик (оранжевый жилет, борода веником) видел профиль на матовом стекле, да баба, что подавала в стоячем буфете, показала, что над полустертым самоварным клеймом «Сделано в…» – зарыдал.
Ушел, унося мокрые хлопья событий в бровях и бороде, в космах демисезонной «аляски».
Ушел, как Александр Павлович старцем Федором уже полтораста лет идет пешком до Калязина – и нет его ни на этом свете, ни на том.
Полосатые версты.
Снег.
В один день сделавшись старым, ушел из России 2012 год.
Банки
– Витя! Украли! Банки украли, Витя! Проснись! Витя! Украли банки!
Течение сна сделало поворот – я увидел банки: сорванный пирог сейфовой двери со штурвалом, опустошенные ячейки. По полу рассыпан хлам, пыль, доллары, кажется, варенье пролито…
– Витя! Вставай! Банки украли!
Жена орала шепотом, чтоб не разбудить детей. Сон сгинул, явь пронзила мозг. Сумку с пустыми банками, которую я вчера выставил в коридор и забыл внести назад – украли.
* * *
Дерматиновая дверь, из-под таблички номера выглядывает вата. И в рифму с ватой из-под цепочки замка выглядывает Варвара Павловна, низенькая лысая старуха, немигающие глазки как шляпки железных гвоздей, вбитых в сыр.
– Варвара Павловна, Ванька вчера лез, а я выставил от греха в коридор – там ведь стекло, побьется. Забыли внести. В пять утра жена кормить – и вспомнила. Украли. Банки.
Варвара Павловна молча смотрит из-под цепочки. Пять пятнадцать. Ноябрьская ночь хрипит в шахте мертвого лифта.
– Банки тещины. Им цена – копейка. Но если узнает, что по моей вине…
Варвара Павловна не мигая смотрит в щель.
* * *
Глаза консьержки зажмурены, а черный рот распахнут настежь. Она спит.
– Люся, просыпайся. Мимо тебя никто не выходил с целлофановым пакетом? Супермаркет «Билла», желтый, полный пакет стеклянных банок. Интересует промежуток времени от 22 ноль-ноль до текущего момента.
– Это ты, Варвара Павловна? Господи… Это кто с тобой? А мне сон снился. Будто я грибы собираю, а гляжу – это не грибы, а мыши. Черные. И они по ногам мне побежали. А мне не страшно, говорю: я вас пожарю и съем. Руку протянула – а это Фарид, Зейтун, Лейлек и Келебек из 137-й. Нет, никто не проходил с пакетом. Курьер приезжал. В 22:45, из «Акитореи». Ушел пустой. Больше чужих не было.
– А собашники?
– Все кто обычно. С пакетом никого не было – я б заметила.
* * *
Лифт загромыхал дверью, потянул тросом и очень медленно полез наверх. Варвара Павловна в пальто цвета пыли поверх ночной рубашки выровнялась вполоборота и уставилась на мои штаны. И так застыла.
Кто она? Никто не знает наверняка, но буквы К, Г и Б определенно что-то значили в судьбе Варвары Павловны. Может, она всю жизнь принимала и выдавала плащи (но не кинжалы) в гардеробе Дома культуры работников плаща и кинжала, а, может, подвешивала шпионов за ребра и выбивала дурь из диссидентов. Может, она и сейчас этим занимается. В свободное от хлопот по подъезду время. Бухгалтер ТСЖ, выжившая из ума тридцатилетняя старуха, по секрету сообщает всем, что в трудовой у Варвары Павловны значится «оператор рабочего места». Понимай, как знаешь. В полном молчании мы доехали до 23-го этажа, до места происшествия.
* * *
– Видишь? От лифта пакет не видно. Мешает козырек коляски. Преступник должен был пройти по коридору.
Я оглядываю коридор глазами похитителя банок: щербатый кафель всех цветов ржавчины, санки, ящики, пыльные велосипеды, жгуты проводов под потолком. Перед каждой дверью – коврик.
– Я соседей не подозреваю.
– Напрасно. Даже если сами не брали, могли навести. Случайно.
– Может, уборщица?
– Нет, уборщицу я исключаю. Чтоб уборщица взяла банки, а Гену оставила?
В сетчатом дне коляски вместе с букетом из грязных палок, желудями и крутилками (усохшими семенами липы) – уродец-крокодил с колесами на палке.
– Нет, уборщицу я исключаю.
* * *
Варвара Павловна листает желтую клеенчатую тетрадь на голубом клеенчатом столе. Я задыхаюсь от вони средства для мытья посуды с ароматом весенних альпийских цветов. Мелькают страницы о семейных отношениях, автовладении, заболеваниях… Весь дом как на ладони. Варвара Павловна останавливается на поэтажном досье жильцов-заготовителей: грибы, огурцы, помидоры в уксусе, помидоры в масле, варенья – все помечено условными значками. Наша квартира, кстати, помечена прочерком – сами не солим, едим родительское.
– В конце ноября заготавливают капусту, клюкву и фейхую. Для капусты твои банки малы, клюквы на рынке нет, значит фейхуя. А это след.
Я заглядываю через плечо – изумрудным цветом фейхуи помечено совсем мало квартир.
– Будем все прочесывать?
– Нет. Сейчас опросим эксперта.
* * *
Квартира 74. Дверь сама открывается нам навстречу, вместо прихожей я вижу помещение размером со шкаф, в который втиснута высокая костистая старуха в белом чепце. Все жилое пространство здесь: плитка, чайник, вертикально поставленная, подогнанная под высоту глазка койка, к которой притянута мумия. Какие-то шланги. Опрятный запах формалина.
– Не спала, не спала, поджидала вас. Лифт слышала. К консьержке ездили – слышала. Туда-сюда. Спрашивайте, отвечу.
– Кассандра Сергевна, я вот по какому делу…
Чужой этаж. Здесь тоже пестрый щербатый кафель. Коробки. Коврики.
– Ездил лифт ночью. В начале третьего. На высокий этаж поднялся, потом обратно спустился. Но не до первого. Наверху очень мало стоял. Я удивилась.
– Сколько этажей проехал?
– Около десяти.
В качестве поощрения Варвара Павловна бросает в капельницу мумии кусочек сахара. Дверь шкаф-квартиры захлопывается.
– Хроническая бессонница, паралич, мания преследования. Незаменимый товарищ. В советское время у нас через этаж такие были – это сейчас все развалилось…
Варвара Павловна снова замирает, но на этот раз ненадолго – лифт едет на 13-й этаж.
* * *
13-й этаж. Все сходится. Фейхуя (мотив), связь с моей соседкой (возможность), ночной вояж на лифте (средство).
– Ты мне должен помочь. – Звонок за дверью надрывается так, что слышно, наверное, на улице. Квартира номер 127. На мягких выпуклостях обивки скопилась пыль.
– А что делать надо?
– Когда скажу «Ладога» бей его в солнечное сплетение. Не позже и не раньше. Покажи, как будешь бить. Нет, так плохо. Вот так – (кладет тетрадь и молоток на пол) – снизу-вверх. Попробуй: Ладога! Еще раз: Ладога!
Звонок захлебывается.
– Кто? Да кто там?!
Огромное пузо, огромные брови. Штаны, которые принято называть спортивными, хотя спортом тут и не пахнет. Тапки.
– Михал Дмитрич, ты у гражданина банки спер?
– Да вы что, товарищи дорогие, белены объелись?!
– Ладога!
Кия! Рука проваливается по плечо в прохладный вязкий жир, тонет, скользит. Капитошка заламывается, сгибается вдвое, из-под потолка к нам опускается бровастая голова, Варвара Павловна накрывает ее сверху тетрадью и лупит молотком. Лесной великан рушится на палас.
– Давай-давай, что встал?! Тащи его в комнату и скотчуй к креслу, пока не очухался.
Варвара Павловна деловито ставит на пол пластиковый таз и принимается раскручивать электрошнур заросшего желтой бахромой торшера.
* * *
– А банки точно были?
– В каком смысле?
– Может, ты их в машину отнес? Или в шкаф убрал, а не в коридор. Они не лежат у тебя под диваном сейчас? – Варвара Павловна пнула ногой бездыханного капитошку. – Потому что он тут точно ни при чем.
Квартира перевернута вверх дном. Пахнет жженым проводом, озоном и капитошкиными нечистотами. Дым.
– Банки точно были.
– Тогда стирай отпечатки и пошли отсюда.
* * *
– Рубик, я знаю, что ты дома. Открой. Товарищ не из военкомата. Открой!
Рубик – невероятно худой и бородатый даун с бешенными очами, местный «компьютерный» «гений».
Пещера его, вопреки ожиданиям, содержится в превосходном состоянии – ни курева, ни порнографии, ни мусора. Рубик живет с мамой – она сейчас спит. По советским лаковым половицам идем в «большую» комнату, к «компьютеру».
– Рубик, у тебя есть камеры на 23-м?
– (А почему мы сразу сюда не пошли?)
– (Он берет по 150 рэ в час!)
– Нет.
– Покажи, пожалуйста, с 22 часов до текущего момента.
Рубик вздыхает и щелкает клавишами. Я вижу себя, выставляющего пакет. Болтая по мобиле, проходит соседка (предполагаемая наводчица капитошки). Уборщица Зарема копается в нашей коляске, долго вертит в руках «Гену», кладет на место.
– Вот!
Мутная фигура твердым шагом подходит к коляске, берет пакет и сразу уходит.
Кто это?
– Не знаю…
– Время?
– Два девятнадцать.
– Рубик, покажи минутой позже записи со всех этажей, начиная с 11-го и по 15-й включительно.
Рубик мнется.
– Рубик, покажи, пожалуйста, записи, и за радиоточку можете три месяца не платить.
Рубик вздыхает и щелкает клавишами.
11-й: пусто.
12-й: пусто.
13-й: пусто.
Я оглядываюсь на Варвару Павловну. Губы ее туго сжаты, как створки холодильника «Полюс», к которому для надежности запирания прибили баклю от горнолыжного крепления (видел такой на одной съемной квартире).
14-й. Вот он! Вот! Желтый пакет универсама «Билла»! Вот он! Квартира номер 137!
Меня охватывает радостный азарт охотника, затравившего трудную дичь:
– Вы видели? Вот же банки тещины! – 800-грамовые, с трогательными крышечками, изображающими плоды сада и огорода, – и зачем они этим абрекам? Шаурму в них что ли солить? Идемте, ну!
Но Варвара Павловна вдруг как-то вся тяжелеет, и гвозди ее серых глаз становятся тусклыми.
Хлопнув Рубика по узкому горбу, она стремительно выходит в коридор. Я бегу следом.
* * *
– Витя, долго объяснять, да ты и не поймешь. Дальше тебе со мной нельзя. Нет, молчи, слушай…
Если бы можно было представить, что Варвара Павловна способна шутить – я бы подумал, что она шутит.
– Сейчас ты пойдешь домой и будешь ждать. Если я не позвоню в течение 15 минут и не скажу «Ладога», ты слышишь меня? Это очень важно!..
Лифт сомкнул железные двери. 15 минут я ждать не стал. Ежась на переходном балконе, дрожащими руками набрал номер, которым снабдила меня ВП. «Ваш звонок очень важен для нас… Оставайтесь на линии… Дежурный офицер ответит…».
Пока мы болтались по этажам, дом ожил. Жильцы заелозили, застучали каблуками, грохоча санками (выпал снег), потащили в сад детей.
«… очень важен для нас, пожалуйста…»
Вдруг трубка проросла живыми гудками, и сразу вступил сонный баритон: «неразборчиво… неразборчиво… капитан! неразборчиво… слушает!»
– Ладога, – сказал я и повесил трубку.
* * *
Немытый фургончик «Переезд под ключ» подъехал буквально через минуту. На снег принялись выскакивать неожиданно крупные грузчики с черными сумками, еще и еще, не сговариваясь, поделившись – кому в подъезд, кому рассредоточиться по периметру. Потом добавилась аварийка с такими же аварийцами, фургончик прачечной, в небе деликатно пророкотал вертолет. Телевизионщики свернули от греха в соседний двор, меж голых кустов распустилась спутниковая тарелка.
* * *
– Вернул банки? – жена в трусах и халате вышла ко мне на кухню.
Вместо ответа я включил телевизор.
По всем программам показывали наш дом с шапкой «Покушение на Президента предотвращено на стадии подготовки».
Ради прямого эфира грузчики из фургончика «Переезд под ключ» приняли свое истинное обличие – бронежилеты, берцы, шапки с дырками, как у «Пуси райот» – только не цветные, черные. Главный «грузчик» объяснял через прорези, почему у международного терроризма нет шансов:
«…идеальной средой для выведения смертоносного вируса является поверхность шаурмы…» Мельком показали Фарида, Зейтуна, Лейлека и Келебека из 137-й – они сосредоточенно упирались окровавленными носами в бетон, стараясь на всякий случай не дышать. Эксперт в перчатках бережно вынимал из желтого пакета «Билла» тещины банки – несостоявшиеся контейнеры для злой отравы. Адрес на неотправленной посылке: Москва, Кремль, любимому Президенту Владимиру Владимировичу Путину. На фоне – белая простыня, укрывающая что-то знакомое, очертанья, которые страшно и не хочется угадать, и из-под простыни – край халата цвета пыли, и в головах – расползшееся пятно, похожее на разлитое варенье. «В ходе операции никто из гражданских лиц не пострадал…»
– Все ясно. Пропали банки. – Жена едко выключила телек и пошла досыпать.
* * *
Несколько отлегло, когда вместо Лубянки автомобиль с черными стеклами повез меня к Кремлю. Долго ждали в какой-то позолоченной комнатке. Наконец, зал, свет, сияние. Защелкали затворы фотоаппаратов – президент хочет лично поблагодарить.
Я поцеловал руку и поднял глаза.
– Ты храбрый мальчик. Проси, чего хочешь.
– Ваше Сиятельство, – сказал я и не узнал собственный голос, – Ваше Сиятельство, мы люди простые. Прикажите, чтоб вернули тещины банки да сделайте так, чтоб у моей машины всегда был техосмотр – вот и все.
* * *
Банки вынесли в ту же минуту, как будто ждали с ними за дверью. С трогательными крышечками, изображающими плоды сада и огорода, в желтом пакете универсама «Билла». Президент оценил скромность: в некоторых мы нашли потом по драгоценному камешку, а в одной был сертификат на владение небольшим пакетом акций «Северстали».
Пластиковую карточку «вечного техосмотра на любое транспортное средство» тоже положили в банку. Когда успели сделать – непонятно.
* * *
Где и как схоронили Варвару Павловну, нам не сообщили – государственная тайна. Вроде бы хотели нашу улицу переименовать в ее честь, но пока не переименовали.
Приняв назад банки, которые «могли погубить Путина, да зятек все испортил», старая диссидентка-белоленточница теща в отместку перестала поставлять нам маринованные перцы, которые я очень ценил в качестве закуски, и перешла целиком на сладкое.
Гибель капитошки списали на неосторожное обращение с электричеством.
В зачищенной 137-й квартире поселился мирный грек.
Маленькая дрель
Первый и единственный раз они встретились в грузовом лифте.
– Вам какой, красавица? – спросил Большой Перфоратор.
Маленькая Дрель подняла испуганные глаза, и время остановилось.
С одной стороны, было предельно ясно, что Большой Перфоратор не придает никакого значения своему вопросу, что это дежурная любезность, с которой самоуверенный самец скорей по привычке, чем с умыслом, обращается к любому электроинструменту женского пола, попавшему в зону его сексуального поражения.
С другой стороны, Большой Перфоратор произнес эти слова так просто, мягко и тепло, что Маленькая Дрель, сама не зная почему, почувствовала, что горло ее перехватил спазм и, если Большой Перфоратор будет смотреть на нее так еще хотя бы минуту, она разрыдается.
– Мне – шестнадцатый, – выдавила она наконец.
– В самом деле? – Большой Перфоратор улыбался, как будто ему очень приятно было слышать про шестнадцатый этаж. – Надо же! А мне всего восьмой. Увидимся!
И он вышел.
* * *
Трещали шуруповерты, визжали болгарки, где-то ухала и выла циркулярная пила. Целый выводок дрелей заливался и стрекотал по этажам новостройки.
Заехавшие жильцы, чтоб не сойти с ума, с утра до ночи отсиживались по работам, не смея вернуться домой прежде, чем замолкнет хор. Не попавшие на продленку дети безнадежно свисали с перекладин площадки.
День за днем в этом многоголосом шуме Маленькая Дрель по первым же нотам узнавала уверенный тембр Большого Перфоратора (джакузи не помещалось в ряд с роялем, нужно было немного подвинуть несколько несущих здание, твердых, как сталь, колонн), и рука вцепившегося в нее таджика казалась ей крылом ангела.
Глубоко зарываясь в стену, так что в одну дырку приходилось потом забивать два чопика, Маленькая Дрель думала о том, что стоило столько времени быть одной, чтоб потом обрести друг друга, а также о том, что любовь делает сердце прозрачным, и каждый, кто посмотрит на нее повнимательней, догадается, для кого так мощно звучит Большой Перфоратор.
«Все же он должен петь немного потише. Когда встретимся в следующий раз, надо сказать ему. В конце концов, в доме дети…».
А Большой Перфоратор, и правда, пел так громко, что у консьержки чесалось лицо.
Маленькая Дрель привыкла слышать его каждый день и тихонько подвывать от счастья.
А потом он замолчал.
И молчал на следующий день.
И на следующий.
И на следующий…
Сверла ломались, шнур цеплялся за стремянку, штукатурка вокруг отверстия отходила тяжелым болезненным пластом и с грохотом рушилась на стяжку.
«Как он может так со мной? После всего, что между нами было? Когда в следующий раз увидимся – руки ему не подам!»
Маленькая Дрель злобно, до патрона, впивалась в стену, колола плитку, с непонятным злорадством пробивала водопроводные трубы и рвала скрытую электропроводку.
И ждала, ждала, ждала…
И вдруг – была глубокая ночь, бригада кочевников храпела вокруг алеющей в темноте электроплитки – Маленькая Дрель с пугающей ясностью поняла, что он никогда больше не вернется.
Ремонт закончен, объект сдан. Все. Финита.
И резкий, болезненный, некрасивый вой разрезал тишину жилого дома.
Звук раздирающего бетон маленького сверла метался по пустым лестничным пролетам и вентиляционным шахтам, заставлял звенеть замурованные в стенах трубы, разносился по этажам и лифтовым холлам, проникал в каждую квартиру, под каждое одеяло.
– Вот кому, какой впередногами рожденной адской суке всралось сверлить в пять часов утра в субботу? – едва удерживаясь, чтоб не расколотить ни в чем не повинный мобильник, я сжал голову руками и уселся в кровати.
– Ты же не знаешь, какие могут быть обстоятельства. Может, этот адский вой – последнее, что осталось в жизни какому-нибудь доведенному до отчаянья существу? – Жена отвернулась к стене и покрепче нахлобучила на голову подушку. – Потом, его все равно сейчас не найдешь. Спи.
Маленькая Дрель безнадежно провыла все выходные и потом еще три ночи подряд, пока сводный отряд жильцов дома не выследил ее и не утопил в бачке для отстоев.
Последними ее словами были: «Не говорите ему, что я звала. Пусть запомнит меня счастливой».
Я вернусь
Мужчина с электрогитарой и примотанной скотчем к груди микрофонной стойкой подождал, пока закроются автоматические двери, потом кашлянул в кулак и неожиданно громко сказал:
– Добрый вечер, уважаемые пассажиры! Я желаю вам счастливого пути и предлагаю послушать немного музыки.
Заиграла минусовка. Мужчина поймал ритм, ударил по струнам и спел песню Игоря Талькова «Я вернусь».
– Удачного вечера, хорошего вам настроения и счастливого пути!
Зазвенела мелочь. Мужчина с примотанным к груди микрофоном прошел в следующий вагон.
Придавленные песней пассажиры смотрели в окно. За окном тянулись бесконечные, как Россия, занесенные снегом гаражи.
– Добрый вечер! Счастливого пути и хорошего настроения! Предлагаю вам послушать немного музыки…
Длинноволосый студент тоже дождался, пока закроются двери, покрутил колки и как мог громко запел.
Пассажиры втянули головы в плечи и замерли на своих насестах.
Студент пел ту же песню «Я вернусь» Талькова.
Бежать было некуда.
– Я хорошо знал Игоря, мы часто сталкивались в лифте…
В проигрышах студент переходил на отсебятину, дополняя оригинальный текст важными, по его мнению, ремарками.
Наконец, песня еще раз кончилась.
– Спасибо за внимание, прекрасного вам настроения, удачной поездки и приятного вечера!
Зазвенела мелочь.
Некрасивая костистая тетка в перчатках с отрезанными пальцами вошла следом за студентом и еще раз исполнила нам под гитару песню о вернувшейся с войны России, в которую она вернется через сто веков.
За окном абсурдно длинная вереница таджиков в зеленых жилетах, пуская пар, долбила ломами основание бетонного забора.
Спев, тетка тоже пожелала пассажирам приятного вечера и хорошего настроения, и ей тоже торопливо кидали деньги, опасаясь, что она споет еще раз на бис.
Барды шли один за одним, и все, как сговорившись, пели одно и то же.
Песня «Я вернусь» много раз говорила нам до свиданья, но так ни разу и не попрощалась с нами навсегда.
В районе Левобережной доведенные до отчаяния пассажиры пытались не пустить в поезд крупного красноголового мужчину в беретке и с гитарой в руках. Мужчина клялся, что гитара не его и играть он не умеет, но когда двери закрылись, выхватил инструмент, пожелал всем хорошего настроения и еще раз спел нам «Я вернусь».
Уже перед самым Ленинградским вокзалом в вагон пробрался грязный дед с гармошкой.
Он не желал ни счастливого пути, ни хорошего настроения.
Распустив вокруг себя запах непотребщины, дед рванул меха, и все приготовились к худшему, но вместо слов «Я мечтаю вернуться с войны, на которой родился и рос…» дед притопнул и заорал:
– Не люби-ите вы танкистов, а любите моряков, моряки ебутся стоя у скалистых берего-ов!
Лица пассажиров просветлели.
Дед пел матерные частушки, но на глазах слушателей дрожали слезы умиления и даже пейзаж за окном электропоезда смягчился.
Пассажиры глядели то на деда, то на силуэты больших домов в синем вечернем небе, и думали, что за каждым из миллиона светящихся окошек живут люди, и сейчас они накрывают на стол или смотрят телевизор, или делают еще что-то очень нехитрое, но это хорошо, и так надо, и в этом есть сила и надежность жизни, а главное, скоро конечная и «Я вернусь» больше никто не споет.
Поезд встал, двери открылись. Народ хлынул на перрон.
Деда оттерли, и денег он не собрал, но выходя из электрички, люди улыбались, и я слышал, как одна интеллигентная дама тихонько напевала себе под нос:
– Как над Ки-иевским вокзалом пролетал аеропла-ан!..