Был месяц март

 

Женское кино

Итальянца ждали почти год, а он все не ехал. Филиал изнывал от муштры и слухов: Массимо (так звали президента компании) был неприлично богат, вызывающе молод и бессовестно хорош собой.

Встретившись у кулера, сотрудницы шуршали таблоидами. Таблоиды сообщали, что на этой неделе Массимо снова разбил натруженное сердце очередной топ-модели об упругие перины своей холостяцкой постели. К статье были приложены фотографии.

Рыжая Ирка вздыхала:

– Эх, я б его завернула в простынку, положила себе под сиську, как котенка, и никуда б не отпустила бы.

«Эта кого хочешь положит», – хмурилась бухгалтер Леночка, поглядывая на иркин 6-й размер.

* * *

– А какое образование у итальянца твоего? – строго спрашивала на кухне тетя Рая Леночку.

Леночка гремела посудой, одновременно подкрашивая тоненькие волосы в цвет каштанового ореха.

– Итон, наверное. А что?

– Значит, высшее. А зарабатывает он хорошо?

– Тетя Рая, он миллиардер.

– В евро или долларах?

– Да какая разница!

– А вот такая, что тебе уже тридцать семь, а мужа нету! Ты когда рожать-то собираешься? На пенсии?

– Те-етя Рая! Он малолетний плейбой, у него, небось, одна извилина и та в штанах!

Леночка взмахнула губкой – пена брызнула на конфорки.

– Выбирать-то особо не из кого! Женихи-то вокруг тебя не вьются!

– Знаете что! Хватит меня кому попало сватать! Я… сама… разберусь!

Старуха наморщила глаза и всхлипнула.

– Познакомься с ним, поговорите о том о сем, может, он тебе понравится!

«Как же!» – Леночка сердито тряхнула обмотанной фольгой головой и вместо ответа принялась ожесточенно тереть желтой губкой обгорелую сковородку.

* * *

За стеной бушевал корпоратив, а здесь, в подсобке для хранения швабр, было тихо и темно. Силуэт Массимо овевали полупрозрачные романтические шторы, за огромным окном грустно мигал огоньками вечерний город.

– Массимо, что с вами?

– Ах, Елена, никто не понимает меня.

Лена подошла поближе и с удивлением обнаружила, что в стакан Массимо падают крупные мужественные слезинки.

– Все думают, что я легкомысленный плейбой, а я глубокий, тонко чувствующий индивид.

– Я. Я понимаю вас, Массимо.

– Правда?

– Да.

– О!

Массимо смотрел Лене прямо в глаза. Он увидел ее сущность, увидел ее душу, и Лена поняла, что он первый из мужчин, кто видит ее сущность, ее душу, и он понял, что она поняла, и он немного наклонил голову, почти уверенный в ответе, и Лена скорее выдохнула, чем прошептала: «Да».

Тогда итальянец легко подхватил ее на руки, пряную и трепещущую, и через минуту белый шелк неведомо как очутившейся в подсобке для швабр двуспальной кровати принял их горячие тела.

* * *

– Но почему, Елена, почему?!

Лена с грустью подумала о том, как ей нравилась прежде эта наивная растерянность взрослого богатого мужчины, ударяясь в которую Массимо округлял карие глаза и начинал смешно путать русские слова.

– Я посвятить тебе всю жизнь, я все сделать, как ты хотел! Я разогнал друзей, я забросил светскую жизнь, сменил прическу, перестал пить пиво и смотреть футбол… Ты хотела остров – я купил тебе остров… Ты ведь такой хотела?..

Лена сглотнула слезу, но не выпустила чемодана из руки.

– Давай простимся, Массимо, я ухожу от тебя.

– Постой! Умоляю, Елена, постой! Я за все время ни разу не посмотрел на другую женщину, клянусь тебе! Я выгнал из дома свою маму, а потом убил ее – все как ты хотела! Почему ты бросаешь меня?! Почему?

– Ты хочешь, чтобы я объяснила тебе?

– Да, черт возьми, да!!!

– Ты так и не понял меня, Массимо. Ты так и не понял меня…

– Что я не понял, Елена?!

– Тогда, в подсобке, ты смотрел на меня так, что я думала, что ты думаешь, что я понимаю тебя, что ты понимаешь мою душу, как никто не понимает, я думала, что ты думаешь, что не надо слов, чтоб нам понимать, что мы есть и как.

– И?..

– Я ошиблась. Прости, это моя вина. Но теперь нам нужно расстаться, хоть это и очень больно, Массимо, очень больно.

– Но почему?!

Лена улыбнулась сквозь слезы.

– Ты так ничего и не понял…

Она ушла в чем была, только под сердцем своим она уносила то, о чем он никогда не узнает.

* * *

– Знаете, что я скажу вам, девки? – Рыжая Ирка тряхнула бюстом, как будто собиралась пробить им кулер, – все мужики сво!

Женщины взволновано зашелестели, а Леночка нахмурилась.

– Не надо, Ир. Массимо всегда останется для меня Единственным Мужчиной на Свете.

Она развернулась, гордая и прямая, и женщины отдела долго видели ее горестную белую блузку между гипсокартонными перегородками бухгалтерии.

* * *

– Баба Рая, а правда, что я итальянка?

– Эх, девчушечка! – баба Рая сморщила глаза и всхлипнула, целуя чернявую макушку ребенка, – запомни хорошенько, девонька, итальянка ты или хрентальянка, а все одно наша женская доля самая горькая… Эх!

И промокнув глаза, старуха снова взялась желтой рукой за алюминиевую ручку шаткой советской мясорубки.

 

Защита Ковалькова

– У меня все. Какие будут вопросы?

Председатель комиссии, как черепаха, вытянул желтую шею. Ему не понравился тон докладчика, и теперь он сдерживался, чтобы не слишком быстро перейти к фазе топтания.

– У меня есть вопрос. Скажите, почему в переулке вы не использовали классическую схему три плюс два?

Ковальков не почуял беды и бодро принялся объяснять:

– Видите ли, схема «три люка, две рытвины» мне кажется устаревшей. Московские водители к ней давно привыкли и не воспринимают ее как полноценный энтертеймент.

По залу прокатился вздох. Схема «три плюс два» была темой докторской председателя комиссии.

– Хорошо, – хотя по тому, как почернело лицо председателя, было видно, что совсем не хорошо. – Назовите мне три базовых принципа формирования дорожного энтертеймента.

– Внезапность, клиника, пипец.

– В чем же состоит клиника ваших дублирующих разметок?

– Ну как же? – Ковальков в уме отмотал свое выступление до нужного места и бодро взялся:

– Организация на участке дорожного покрытия одновременно двух противоречащих друг другу разметок, когда одна как бы базовая, а другая как бы тоже…

На самом заднем ряду Лидочка шевелила губами, «помогая» Ковалькову.

Она не заметила, как рядом с ней тихонько опустился какой-то величественный старик с жесткими, как у моржа, усами.

– …И этот лепет вы называете аргументацией? А знаете, сколько будет стоить этот «временный» перенос проезжей части в обход кустов на тротуар? Кроме того, первый же снегопад завалит профиль, и переулок превратится в гладкую дорогу, лишенную вообще какого-либо энтертеймента! Вот так вот получится! – председатель красным мелом яростно черкал схему.

– Да как вы не понимаете, что то, что в восьмидесятых было хорошо, сегодня не работает вообще! Каждый второй водитель дома на компьютере жарит на нитротанке и давит зомби, а на улице вы предлагаете ему между люков ездить, как в игральном автомате, который у нас в фойе кинотеатра стоял, когда я маленький был… Прошлый век!

– Я тридцать лет строил дорожные неровности! Когда в Москве побывал король Монако, он признавался, что никогда ему не было так страшно, как когда, уклоняясь от трех люков, его кортеж вынесло на мои две рытвины! Без всяких виртуальных зомби в штаны наделал! А чем вы его хотите удивить? Разметкой?

– Да если вы хотите знать, на Пельменьевском шоссе на моей экспериментальной дублирующей разметке женщина родила прямо за рулем! А я всего-навсего мелком стоп-линию подрисовал…

– Жаль, вы не женщина, потому что диплом родить вы, видимо, не в состоянии. Если ни у кого больше вопросов нет…

– У меня есть.

Зал снова ахнул. Сам академик Насосов, пожевывая моржовые усы, прокладывал себе дорогу с заднего ряда к кафедре.

– Здравствуйте, товарищи.

Лидочка закрыла глаза, стараясь не упасть в обморок.

– Расскажу вам про Митровское шоссе. Вот так (академик чертил мелом) подходит Криворуковская, вот здесь развязка на ТТМ, вот это разворот. Знаете это место? Я продолжаю. Вот здесь трамвайные рельсы мы обложили плитками-перевертышами, чтоб предотвратить преждевременное стекание водительской массы в переулок. Здесь, здесь и здесь мы устроили канализационные люки как раз по схеме, предложенной уважаемым Клавдием Петровичем. Каждый люк окружен циклической колдобиной переменного сечения, и вот здесь нами организованы две большие рытвины, весной и осенью заполняемые грязной водой.

Председатель комиссии обиженно кивал.

– Мелкие рытвины и колдобины по методу профессора Острогорского устроены на всем протяжении шоссе, – продолжал академик. – Кроме того, вот этот и этот светофоры мы запрограммировали в режим мгновенного переключения, а вот здесь, сразу за поворотом, организовали свалку бетонных блоков, украшенных красными фонариками. Однако, – академик поднял руку, предваряя аплодисменты, – однако, изучив записи с камер наблюдения и опросив водителей, мы поняли, что устроенный нами энтертеймент на Митровском шоссе нельзя назвать потрясающим.

В зале стало очень тихо.

– Конечно, нельзя сказать, что люди скучают, виляя между рытвинами. Многие водители, особенно попавшие в Москву впервые, непроизвольно уринируют, пересекая поперек шесть полос скоростного движения; также многим доставляет трамвай. Но особого угара нет. А ведь, как правильно сказал товарищ студент, люди сравнивают вождение по Москве с кинобоевиками, с компьютерными играми, которые далеко вперед шагнули по уровню насыщенности действия. И вождение проигрывает. Вождение не доставляет. А мы в Проектном институте энтертеймента дорожного движения расцениваем это как вызов! Мы много дней бились над проблемой Митровского шоссе… Как ваша фамилия, молодой человек?

– Ковальков.

– Прослушав доклад товарища Ковалькова, я понял, что нам надо делать. Смотрите. Вот здесь и здесь мы организуем бутафорские строительные работы, с такими большими машинами, которые якобы сверлят дырки в земле и вбивают туда сваи, а потом закапывают, и вроде ничего не изменилось. А вот здесь, – мелок раскрошился, обозначая нерв транспортного узла, – здесь мы нанесем двойную разметку по методу, предложенному товарищем Ковальковым. И фактически внесем в схему «три колодца две колдобины» новую степень свободы. Новый уровень азарта. Уходя от бокового тарана и резко маневрируя, подпрыгивая на люках, водители в самый последний момент заметят огромные залитые водой колдобины, а резко дать в сторону не получится, так как из-за дублирующей разметки рядность движения станет комплексной. А если по левой полосе мы пустим несколько азерских гонщиков на раздолбанных шестерках, а поперек пойдут маршрутки-газели, я руку даю на отсечение, что на этом участке даже Джеймс Бонд намочит штанишки и станет звать мамочку. И всем этим, – академик снова поднял руку, перекрывая аплодисменты, – и всему этому мы обязаны диплому товарища Ковалькова! Подождите, я не успел задать мой вопрос: как вы считаете, достоин ли диплом Ковалькова высшей оценки? Подождите, товарищи, куда вы меня несете?

Академика подняли на руки и Ковалькова подняли на руки, глотая слезы счастья, Лидочка бежала за триумфаторами до самого общежития. Ковалькову не только поставили высший балл, но и предложили место на кафедре. Праздник продолжался до утра.

Когда закончился портвейн, Ковальков обнял Лидочку за плечи и робко спросил:

– Ты выйдешь за меня?

Утреннее солнце осветило кроны белых яблонь, окаймлявших широкий Факультетский проспект. Всю его поверхность, вплоть до безоблачного горизонта, покрывали канализационные люки, а также рытвины и колдобины, устроенные по мудрому методу профессора Острогорского. Лидочка глубоко вздохнула, стараясь вобрать в себя и через всю жизнь пронести величие этого момента.

– Да, – просто сказала она.

 

Схема

– Господа, я собрал вас на скайп-конференцию, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

– Мы не богатеем?

– Мы не богатеем уже тринадцать минут.

Лица акционеров и директоров вытянулись и побледнели.

– Что вы назовете основной причиной?

– Это длинная история. В прошлое воскресенье хорошая погода и спонтанная миграция ракообразных в заливе Туамоту вызвала снижение индекса эффективности рекламных трансляций на всем восточном побережье архипелага – мужики поехали на рыбалку.

Мы отреагировали оперативно, закрыв в Малайзии два завода по производству острых чипсов и расторгнув контракт на поставку пены и геля для бритья, недобравших рекламной поддержки. Высвободившийся от перевозки чипсов и пены морской транспорт мы затопили у берегов Канады, что должно было, по нашим расчетам, отклонить течение Гольфстрима и поднять урожайность наших каучуковых плантаций в Бразилии.

Уже в понедельник биржа отреагировала на эту новость подъемом котировок на резиновые сапоги и противозачаточные средства на три сотых процента.

– Пока все звучит довольно оптимистично!

– Да, но в связи с предполагаемым падением цен на презервативы европейская парламентская комиссия спрогнозировала снижение темпов роста рождаемости к 2032 году.

Опубликованный на сайте комиссии доклад немедленно вызвал падение котировок на нашу перфорированную алюминиевую рейку, идущую на производство детских кресел и семейных автомобилей.

– О Боже!

Директора и акционеры трагически молчали. Перфорированная рейка приносила до трех сотых процента от всей прибыли компании.

Вдруг голосок раздался:

– Семен Кац, Одесса. Я тут, в нижнем углу скайпа!

Все посмотрели на Каца.

– Скажите, мы ведь все еще владеем контрольным пакетом бренда «Рене Зеллвегер»? Отлично. Мы сделаем мадам Зеллвегер пластическую операцию, но не дешевую подтяжку с золотыми барашковыми болтами за ушами, нет! Мы сделаем ей революционное перетягивание, полностью изменим ее внешность, и все наши проблемы будут решены!

Директора и акционеры замерли в изумлении.

Первым нашелся председатель:

– Каким же образом перетягивание мадам Зеллвегер решит наши проблемы с алюминиевой рейкой, мистер Кац?

– Вы не понимаете?

Все женщины мира бросятся обсуждать, имела ли мадам Зеллвегер право менять свою внешность или нет. Они будут спорить об этом днем и ночью, они будут обсуждать это так бурно, что разгорячатся и остервенеют. А что делают женщины, когда они остервенели? Они остервенело шопятся. А что делают женщины, когда остервенело пошопившись, они понимают, что нашопили лишнего?

– Что они делают, мистер Кац?

– Они поджимают хвост и устраивают мужу романтический вечер, вот что они делают! Не закрывайте заводы алюминиевой рейки, через год нас ждет бум семейных автомобилей и детских кресел!

Грянуло «Ура!», в воздух взмыли цилиндры, шляпы и чепчики акционеров и директоров.

* * *

Мистер Кац выключил скайп, оттолкнулся от стола, подъехал на кресле на колесиках к дверям кабинета и выглянул в кухню. Мадам Кац сидела за барной стойкой спиной к мужу и стреляла арбузами в зомбей.

– Сара, мадам Зеллвегер в скором времени станет неузнаваема.

Мадам Кац пожала плечами.

– Как ты думаешь, звезда имеет право радикально менять внешность или должна согласовывать каждый свой пук и чих с поклонниками?

– Пока у меня нет мнения, но спасибо, что спросил. Я обсужу это с подругами.

Очередной арбуз полетел в зомби.

Мистер Кац вынул из бумажника одну из своих платиновых карточек и тихонько положил на видное место.

Потом вернулся в кабинет, закинул в рот освежающую конфетку и стал ждать.

 

Чистый четверг

– Девушка, вам? Здравствуйте.

– Добрый день. Мне натуральный соевый крахмал генно-модифицированный…

– Мало, средне, хорошо?

– Хорошо модифицированный…

– С гуаровой камедью или соевым лецитином?

– И с тем и с другим.

– Ага, и с тем и с другим…

– …С натуральным соевым текстуратом, пальмовым маслом и порошком соевой клейковины. Усилитель вкуса, ароматизатор…

– Идентичный натуральному?

– Да, гречка с устрицами.

– Усилитель прозрачности добавить?

– Так оно же вроде непрозрачное?

– Добавим – будет.

– Ну добавляйте.

– Здесь кушаете?

– Да.

– Попить что возьмете? Китайчино соевое с декофеинированным соевым кофеином, сок апельсиновый, соевый, натуральный, свежевыжатомороженный?

– Нет, спасибо.

– С вас семьсот шестьдесят три.

– Ой…

– Что такое?

– Ой, девушка, а он постный?

– Кто?

– Ароматизатор.

– Ароматизатор-то? Зин, посмотри на бочке, ароматизатор постный?

– Какой?

– Какой у вас?

– Гречка с устрицами.

– Гречка-устрицы?

Плечистая работница предприятия быстрого обслуживания пошурудила в завале пластиковых бочек.

– Постный, постный… Халяльный, кошерный, диетический, благословлен Патриархом и Папаем моряком.

– Постный, девушка, не волнуйтесь!

– Уф, ну слава Богу! А то еще три дня Страстной-то!

– Не волнуйтесь, у нас без греха, приятного аппетита, свободная касса, здравствуйте!

 

По весне, когда рендеры частые

 

Щавель

– Стоп.

– Что случилось?

– Не по фэншую сели.

Дачники, кряхтя, сели по фэншую.

– Вот это другое дело! Ну, Христос воскрес!

Дачники чокнулись, выпили и разомлели.

Сильно пахло нагретым деревом, землей и деревенской волей.

– Не спать! Щас докушаем и пойдем говно на грядки кидать.

– Грешно в праздник работать. Не по фэншую.

– Говно кидать – это не работа. Это наслаждение.

Тесть, одинаково хорошо владеющий тяпкой как правой, так и левой клешней, вытер рот и поднялся из-за стола. Пели птицы, и в теплом воздухе кружился отзвук далеких колоколов.

– …Чтобы яр-че за-си-я-ли наши лозунги-и по-бе-ед…

Иванов подогнал тачку и, стараясь не брызнуть, своротил крышку говнохранилища.

– Чтобы ру-ку под-нял Сталин… Бери споднизу. Щавель кислое любит.

Иванов как следует зачерпнул споднизу кислого и затарахтел тачкой по молодой, похожей на лучок травке.

Тесть был прав. По сравнению с офисным трудом, кидать говно в пасхальный праздник казалось наслаждением.

– Клади стохастически. Щавель симметрию не любит, – напутствовал тесть.

Иванов послушно клал стохастически, время от времени наклоняясь за пропущенным камешком или бледным корневищем многолетнего сорняка, и тогда выпитая за обедом водка мягкой волной заволакивала голову.

«Лечь бы сейчас в щавель, лицом в теплую землю, так, чтоб снаружи один фэншуй торчал, и проспать до второго пришествия».

– Смотри-ка, мандариновые корки с Нового года, – тесть поддел тяпкой. – Полгода уж преют. Как время летит!

Иванов оперся о лопату и окинул взглядом землю.

Заспанный шмель привыкал летать. Дети прыгали на куче гравия. Соседи жгли садовый мусор – сладкий погребальный дым поднимался к небу.

– …И смертью смерть поправ, – вслух сказал Иванов.

– Нечего, – строго сказал тесть, – нечего уклоняться. Не по фэншую. Щавель этого не любит.

Иванов схватил пустую тачку и затарахтел на погрузку.

«Вот мы с тестем умрем. Потом воскреснем… – думал Иванов, – а щавель? Как же наш щавель? Так и сгинет навеки? В щах?».

 

Медведев и пустота

«Не надо запрещать «Твиттер», Владимир Владимирович! Я в него пишу!» – написал Дмитрий Анатольевич в твиттер и сел ждать ответа.

Эфир безмолвствовал.

Дмитрий Анатольевич поднял телефонную трубку, но гудка не было. «Наверное, Владимир Владимирович запретил телефон. Ну и Бог с ним, в телефон я не пишу. Но твиттер! Нет, так это оставить нельзя!»

Дмитрий Анатольевич решительно вышел на лестничную клетку и нажал кнопку.

Дежурный офицер приподнял фуражку:

– Вы разве не знаете, что лифт запрещен?

– Кто запретил лифт?! – спросил Дмитрий Анатольевич, не подумав.

– Известно кто, – дежурный офицер подсобрал щеки и уткнулся кадыком в верхнюю пуговицу.

Дмитрий Анатольевич сделал озадаченное лицо.

– Простите, но озадаченное лицо тоже делать нельзя. Владимир Владимирович запретил. Извольте жизнерадостно улыбнуться!

«Наверное, тому были веские основания.»

Медведев грустно приподнял уголки губ и пошел по лестнице.

– Простите, но подниматься по лестнице в России нельзя. Со вчерашнего дня. Владимир Владимирович запретил из-за угрозы терроризма.

– А спускаться можно?

– Спускаться можно.

Дмитрий Анатольевич развернулся спиной вперед и, как бы спускаясь, пошел по лестнице вверх.

На следующей площадке другой дежурный офицер запретил Медведеву смотреть.

– Если никто не будет смотреть, то и секретов нашего счастья никто не увидит.

«Логично», – подумал Медведев и продолжил спускаться вверх на ощупь.

Сперва было трудно, потом пошло легче.

«И почему мы давно еще так не сделали?» – недоумевал Дмитрий Анатольевич, когда руки его уткнулись во что-то военное.

– Скажи-ка, братец, в какой местности я нахожусь?

Видимо, к этому времени Владимир Владимирович запретил устную речь, потому что слепой дежурный офицер только сердито замычал, зажимая ладонью рот Дмитрия Анатольевича, а когда тот угомонился, снова затих.

На следующей площадке, судя по запаху, было пусто.

«Владимир Владимирович запретил дежурных офицеров», – догадался Медведев.

В нарушение запрета он приоткрыл один глаз и убедился в правильности своей догадки.

Снова прочно сомкнув глаза и безмолвно пятясь, как рак, Медведев полз, пока не уперся задом в люк колокольни Спасской башни.

– …Зверей земных по роду их и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их… – услышал Медведев.

«Владимир Владимирович работает. Хм. Отвлечь?»

– … также на территории РФ строго запрещаются всякие души животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их и всяких птиц пернатых по роду их…

Медведев в нерешительности подпирал люк задом, невольно слушая сквозь древние доски, как Владимир Владимирович продолжает запрещать:

– … запрещаю зелень, траву, сеющую семя дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на всей территории РФ.

«’’Твиттер’’! Владимир Владимирович, оставьте „Твиттер!“»

–..запрещаю светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, запрещаю утро, день, ночь и вечер…

«Будь, что будет! Лезу!», – и незрячий премьер изо всех сил налег задом на люк.

– … запрещаю свет, тьму и Слово, аминь!

Дмитрий Анатольевич выполз на площадку колокольни и выпрямился в полный рост, ожидая услышать городской шум и почувствовать на лице дуновение весеннего ветра.

Однако на колокольне премьера встретили полное безмолвие, неподвижность и пустота.

Дмитрий Анатольевич распахнул веки, но ничего не изменилось.

Бесконечный беззвездный мрак окутывал кремлевскую башню.

– Владимир Владимирович! – позвал Медведев.

Космос молчал.

«Имеет ли смысл разрешать теперь здесь твиттер?» – подумал бывший премьер и оглядел пустоту.

Крохотные, бесконечно далекие огоньки блестели там, где всего час назад проходила сухопутная граница Российской Федерации.

«Нет, не имеет», – твердо решил Дмитрий Анатольевич.

Свалив гору ответственности с плеч, Медведев успокоился, повеселел, оттолкнулся от дощатого перекрытия и сквозь первозданный мрак поплыл туда, где, по его представлению о космографии, подмигивали и дрожали красноватые огоньки Китая.

 

Иванов спускается в ад

– Дмитрий Викторович, я не могу… Мне до зарезу надо ребенка из детского сада забрать до шести…

– Да не волнуйтесь вы так, в аду время бежит быстрей, чем на Земле, поэтому вы не только не опоздаете, а напротив, я вас сегодня даже пораньше отпущу. Лады?

– Ну… Тогда хорошо. А как мне попасть в ад?

– Вам надо согрешить… Господи, да шучу я! Вот ключ от технической комнаты, там в углу пластиковый лючок. Держите инструкцию, тут все понятно написано. Возьметесь зубами за провод и нажмете кнопку, вас встретят с табличкой, подпишете бумаги, вас проводят на выход, все.

– В случае чего позвонить оттуда можно?

– За счет компании – нет.

Иван Петрович вздохнул, прижал папку с документами к груди и обреченно вышел из кабинета директора.

В указанном месте обнаружился лючок, за ним – серый провод, похожий на сетевой, совсем не толстый и не страшный.

Пакетик с одноразовыми клеммками лежал на полочке.

«Гигиена!» – подумал Иван Петрович, прицепил клеммник, послюнявил его хорошенько и зажал зубами.

Кнопка тоже выглядела буднично – беленький офисный выключатель со вставленной за прозрачное окошечко бумажкой «Нажать один раз».

В туалете за стеной технички кто-то спустил воду, щелкнул замком кабинки и, насвистывая «Все, что в жизни есть у меня», принялся мыть руки.

Иван Петрович послушно нажал один раз и попал в ад.

В аду на выходе из портала его и вправду ждал человек с табличкой – это была Мария Алексеевна из бухгалтерии.

Она проводила Ивана Петровича в приемную главного бухгалтера, в которой Иван Петрович прождал (по его внутренним ощущениям) около двух лет.

«Господи, не посылай меня сюда навечно!» – разглядывая сертификаты на стенах, молился в аду Иван Петрович.

Наконец, бумаги, которые нужно было подписать, были подписаны, Мария Алексеевна явилась вновь и отвела Ивана Петровича обратно в техничку-портал.

Там Иван Петрович снова нажал кнопку и переместился на Землю.

«… что в жизни есть у меня», – все еще насвистывал кто-то в туалете за стеной.

Иван Петрович перекрестился, выплюнул электропровод, закрыл техничку на ключ, отнес пахнущие серой бумаги Дмитрию Викторовичу и, как ему и было обещано, в 16:50 покинул офис.

 

Московские кочевники

Первое упоминание о жужанах в Москве восходит к 90-м годам XX века.

Известно, что они прикочевали откуда-то с павелецкого направления на электричках и расселились на привольных просторах Южного округа Москвы, потеснив пришедших ранее татабов, киданей и шивэйцев.

Хорошо владея традиционными орудиями кочевников – железным скребком и бензокосилкой, жужане совсем не умели класть плитку и клеить обои, поэтому не составили конкуренции местным племенам булгар и печенегов, традиционно живущих ремонтными работами.

О верованиях жужан известно, что рядовые кочевники поклонялись Участковому, жертвуя своему божеству время от времени пятисотрублевые купюры, а родовая знать исповедовала культ ОВиРа.

В 6 году от сотворения мира по жужанскому летоисчислению (1997) жужанский каган Ашидэ увел свой народ из Москвы в сторону Щербинки, чтобы переждать «бедствие» – празднование 850-летия столицы.

В Щербинке жужане столкнулись с новым врагом – уйгурскими племенами докуз-огузов. Вспыхнула война.

Вооруженный велосипедными цепями и крестовыми отвертками, народ докуз-огузов оказался грозным противником.

Решающим сражением стала битва в лесопарке в районе пересечения улиц Маршала Савицкого и Брусилова (известная под названием «Брусиловский прорыв»), на которую жужане пришли с черенками от лопат.

Ценой больших потерь им удалось одолеть уйгуров и навсегда прогнать их из Щербинки.

Далее сведения о жужанах крайне скудны, известно только, что «тощий год» (кризис 1998-го) они провели где-то на юге Московской области, сортируя мусор.

Новый Каган Кэтугань, сменивший своего дядю Ашидэ, пойманного миграционной службой, воткнул свой лом во дворе дома № 7 по Бирюлевской улице и тут же снесся с ближайшими соседями – племенами абаров и мукри, составляющими народ тюргешей, а также с племенами булагатов, эхиритов, хоринцев, хонгодоров, сартулов, цонголов, табангутов, хамниган и другими великими кочевыми народами Чертанова и Бирюлева.

Союз племен под предводительством жужан формально просуществовал до 20 года от сотворения мира (2011), хотя в большинстве своем составляющие его народы потеряли страсть к кочевой жизни, получили гражданство РФ и теперь населяют южные пригороды столицы.

О былой славе и традициях московских жужан напоминают лишь орхонские руны, которые и теперь можно встретить напротив фамилии Путина в избирательных бюллетенях избирательных участков избирательных комиссий различных административных округов города Москвы.

 

И о погоде…

– …Так на Дубининскую или на Дубнинскую?

– Мне пофиг.

– Это разные концы Москвы.

– Сказал, пофиг.

Смышленый таксист сразу перестал спорить. Помятая «Деу» взревела мотором и мягко выкатилась на проспект.

– Что с Германией? – ценя время, сходу начал Иванов.

– Да погоди ты! – Таксист откинул бардачок и кивнул. Иванов демонстративно выключил мобилу, обмотал фольгой и кинул в ящик. Дверца захлопнулась.

– Так как дела на западном фронте?

– Я тут вез одного мужика, – начал таксист издалека, – у него кум полярник. Сидит на льдине и, короче, до него американский вайфай добивает. Иногда. Редко. Так вот, говорит, наши про войну все брешут.

– Это понятно. – Иванов взмахнул, как курица, руками, показывая степень доверия к новостям. – А конкретно, как там?

– Короче, нет никакого западного фронта.

– Как это?

– А вот так. Более того, не победил Путин на Евровидении, и даже не участвовал. Поэтому и на приз претендовать не мог.

– А чего ж они Рязань разбомбили?

– С Рязанью мутно. Я тут вез одного мужика, короче, говорит, вроде бы в Рязани то ли казаки, то ли татары были. Он сам доехал до Коломны, дальше дороги нет, блокпост и поперек плакат «Ежегодной Олимпиаде Быть!» и значок радиации. А местные говорили, что Рязань цела, сидит там какой-то атаман, и они туда каждую неделю самогоном торговать ходят.

– И они под это дело списать ее решили? – догадался Иванов.

– Типа того. Вообще, все к югу под татарами, до самой Чечни. И вот там настоящая война, а в Берлине нашей армии нет, и Кугельшрайбер мы не взяли, и вообще, не может такого города быть, потому что «кугельшрайбер» по-немецки «шариковая ручка».

Иванов пожевал губами, переваривая новость.

– Бомбардировки взяты из фильма «Марс атакует», если присмотреться, видно, что у немцев зеленые головы из-за касок торчат. – Иванов задумчиво кивнул, про каски многие замечали. – А где поляки цветы нам на броню кидают – это вообще «Четыре танкиста и собака». Я вез полковника, который лично дизайнеров расстреливал, которые всю эту пургу в фул-ХэДэ раскрашивали, но он просил себя не называть.

– Зачем расстреливал?

– Чтоб не проболтались.

– Кстати, о дизайнерах. У меня знакомый есть, – начал Иванов, чувствуя, что настала его очередь, – близкий друг, человек надежный. Говорил, что его начальник по секрету рассказывал, что к ним приходили визитки делать «Третий секретарь посольства РФ в Независимой Уральской Республике».

– Это вероятно, – кивнул таксист, выкидывая бычок в форточку. – Недавно вез семью – откуда? – говорю. Они – с Путинбурга. Ага, конечно! Беженцы из Сибири, нелегалы… Так они рассказывали, что на Урале китайцев отбили, и там вроде даже Интернет есть. Теперь понятно почему.

– Вся Сибирь под китайцами?

– Почти вся. Достань карту.

Иванов отвернул пухлый козырек над сиденьем, и на него посыпались страницы ветхого атласа.

– Ты че, отмечаешь что ли?

– Что я псих, себе срок зарабатывать? На словах расскажу.

Иванов разложил на коленях две половинки ветхой карты Советского Союза. Таксист, бросив руль, как в прогнозе погоды, принялся показывать руками продвижение геополитических фронтов.

– А как же ЧМ? – удивился Иванов, когда таксист щедро отрезал столицу проведения в пользу восточного соседа.

– Короче, я одного мужика вез, он говорит, что ему другой таксист рассказывал, что ЧМа вообще нет.

– Да ладно! А когда Путин гол забил, а канцлер с французским президентом на трибуне от злости плакали?

– Говорят, настоящий Путин умер пять лет назад. В Майами усыпальница стоит на манер египетской пирамиды. Из Кубы видно. Но это, думаю, брехня. А кадры, где ихние президенты на трибунах плачут, взяты из художественного фильма. Поэтому они и выглядят так странно, и плачут на всех каналах одинаково. И никакие это не европейские президенты, а звезды немого кино, ныне забытые. Вот, смотри, – таксист протянул Иванову старинную карточку.

– Зачем тебе канцлер Германии?

– Мать твою, ты год смотри и читай, что написано!

– Актер кино… Луи де Фю-нес… Хера себе!

– А француз – Пьер Ришар, тоже актер. Мне один пассажир рассказывал. Пожарный. Он пожар в архивах одного борделя тушил и там их и увидел. Поэтому они ходят все время вместе, и не меняются вот уже 20 лет…

Иванов задумчиво вернул карточку таксисту.

– И о культуре. – Таксист прихлопнул руль ладонью и вдруг запел: «Ай вона кис ю ин зе эс, ай вона кис ю ин зе э-эс!»

– Это че?

– «Оскар» этого года за музыку. Группа ***, слыхал про такую?

Иванов завистливо помотал головой.

– Короче, я тут бухого сынка дипломата вез, он под этим делом рассказал, что Путин «Оскара» не брал ни в этом году, ни в прошлом…

– Иди ты!.. А я все думал, как они могли фильму Путина про молодые годы Путина два «Оскара» подряд дать?!

– Монтаж. Фотошоп. На, возьми, – таксист протянул Иванову мягкую пятидюймовую дискету.

Иванов бережно спрятал дискету на груди:

– У метро.

«Деу» прижалась к обочине.

– Сколько?

– Вместе с песней – сто миллиардов.

Иванов протянул таксисту два помятых вашингтона:

– Сдачи не надо.

– Телефон не забудь.

Иванов забрал из бардачка мобилу, застегнул пуховик и приложил ладонь к козырьку ушанки.

– Я до тебя мужика одного вез. С Гидрометцентра. Говорит, на самом деле сегодня плюс двадцать пять. И апрель. А про мороз и декабрь по телеку рассказывают, чтоб неурожай картошки оправдать.

– Я на госслужбе.

Таксист понимающе кивнул и отчалил.

Иванов натянул покрепче ушанку и спустился в государственный ордена Путина, ордена Боевого Красного Путина, Путинбургский Путинолитен имени Кима Чена Ира.