Грибники

– Какие у вас тут грибы, у вас и леса-то нет.

– Увидишь! – дед весело подмигнул мне и до самого вечера только улыбался и на расспросы не отвечал.

Зато когда стемнело, сам первый засобирался, взял фонарь, привязал к поясу мешок, сунул мне в руки багор, и мы отправились за грибами.

Большая белая луна светила на небе, трещали цикады. Рослый бурьян то обступал дорогу, то разбегался, открывая живую темную степь.

– Вокруг старой электростанции грибы водятся. Я тебе место покажу, где встать, а сам пойду пугну их.

Главное, ты не зевай. Как гриб выскочит, ты его, значит, багром к земле прижми, вот так. А я уж подбегу, ебну его…

– А не опасные они?

– Кто, грибы-то? Эх ты, грибов испугался! – дед тихонько засмеялся, махнул рукой.

С дороги свернули на узкую кривую тропинку, где штанины мои сразу вымокли от ночной росы, я плелся, отпихиваясь багром от крапивы, а дед знай себе шагал вперед.

– На полянке жди, вот здесь. Да не дрейфь, не опасные они! – усмехнулся дед, когда мы остановились перед кирпичной стеною, погасил фонарик и нырнул в бурьян.

Я огляделся.

Дед оставил меня на небольшой проплешине в океане высокой травы, обступавшей какой-то цех.

В десяти метрах впереди стеной начинались заросли, из которых должна была выскочить добыча.

Справа нависала мертвая громада энергоблока, а в небе яркая, как хирургическая лампа, светилась Луна.

Чтоб унять дрожь, я поднял багор и взмахнул им над головой.

Прошла минута, а может полчаса.

Вдруг бурьян раздвинулся, и большой, крепкий боровик спокойно вышел на поляну.

В свете луны он двигался плавно, как сказочный эльф.

«Плодовое тело гриба», – выдала застигнутая врасплох память.

Боровик подошел совсем близко – сильный, гибкий, полный животного здоровья, прекрасный своей необычной грибной статью.

С минуту мы смотрели друг на друга, я – замерев и сжав багор, он – выпрямив гладкую шею, блестя влажной шляпкой.

Потом гриб понюхал воздух, фыркнул, еще раз посмотрел на меня, одним прыжком пересек поляну и скрылся в высокой траве.

Спустя минуту раздался топот, треск.

– Ну, что? – дед задыхаясь выкатился из кустов.

– Поганка.

– Тьфу ты!..

Изо всех сил дыша, дед свернул самокрутку, закурил, пуская дым большим черным ртом.

– Вроде я белого гнал?

Я покачал головой, не в силах оторвать глаз от того места, где только что стоял боровик.

Когда мы шли назад, стайка молодых опят прыснула нам под ноги и с визгом разбежалась по траве.

Я бросился за ними в бурьян и накрыл пару штук, но дед все равно остался недоволен:

– Что за грибы опята? Дрянь грибы. Вот белый – это да!

Он косился на меня, укоризненно вздыхал и до самого дома мы шли молча.

Рассказ гуманитария

Я родился в семье технарей, все друзья семьи были технари и во всем нашем городе жили одни технари.

К гуманитариям, в целом, относились терпимо, потому что легко терпеть того, кого никогда не видел, но гуманитарные наклонности, проявившиеся у собственного сына, пожалуй, вряд ли бы вызвали восторг моих родителей.

Я понимал это, и таился до тех пор, пока шаблон не помогла разорвать моя наследственная буква «эГ».

– Это пГекрасный специалист! – закатив глаза, объясняла моей маме моя тетка, а я подслушивал у приоткрытой двери. – У него оГигинальная методика! ПГавда, он защищался, кажется, по полимеГам, но, в конце концов, это не важно… Я увеГяю тебя, в гоГоде он лучше всех учит детей с техническим складом ума пГавильно пГоизносить букву эГ!

На следующее утро мне вымыли уши и надели новую рубаху.

Наша встреча была предрешена.

Логопед отложил паяльник и достал даже не книгу – толстую замусоленную тетрадку с жирной синей буквой «Р» на клеенчатой обложке.

– Я показываю картинку, ты говоришь мне, что ты видишь. Понятно? Начнем.

Я согласно кивнул и доверчиво заглянул в тетрадку.

Однако при всей кажущейся простоте метода первая же картинка ввела меня в серьезный ступор.

На рисунке змеились тоненькие линии, соединяющие коробочку со стрелкой, баночку со льдом и приплюснутый утиным клювом серебристый датчик. Рядом с датчиком стояли иностранные буквы.

От напряга у меня вспотели уши. Единственное, что я понял, во всем этом хаосе должна была быть буква «Р».

– ПГоводки, – бросил я пробный шар.

Логопед поморщился.

– То есть пГибоГчик. ПГибоГчик со стГелочкой.

– Это хРом-иРРидиевая теРмопаРа, – повисла нехорошая пауза, которую логопед использовал для того, чтоб пРосвеРлить меня взглядом.

– ХГом-иГГидиевая теГмопаГа, – чуть слышно пролепетал я.

– Ладно. А вот это?

Не переставая на меня пялиться, логопед перемахнул страницу. Я снова заглянул в его чудовищный талмуд. Как говорят поляки, о Матка Боска! На новой картинке была изображена не только уже знакомая мне теРмопаРа, но еще половинка кастрюли с водой, красная спираль, непонятные значки и буйно ветвящиеся провода.

– ВаГится что-то…

– Что?!

– Что-то ваГится! – промямлил я погромче, всем телом ощущая безнадежность моей догадки. – ТеГмопаГа в кастГюльке…

– Это не термопара в кастрюльке! Это теРмоРегулятоР! – плохо скрывая пРезРение, проговорил логопед. – Язык у неба: ТеР-мо-Ре-гу-ля-тоР!

– ТеГмоГегулятоГ…

С таким же успехом я опознал тиРистоР, кРиогенеРатоР и синхРофазатРон.

Логопед яростно листал альбом, всем видом демонстрируя, что «обычно» пациенты не доставляют ему таких страданий.

– Видимо, яРмо тРансфоРматоРа тебе бесполезно показывать? Так же, как и интеРфеРометР Майкельсона-МоРли? Конечно! Откуда нам знать, как выглядит интерферометр! Хорошо, вот это последнее. Ну? Кто здесь изобРажен?

Я приоткрыл один глаз. Вместо очередного прибора со страницы ужасной книги куда-то мимо меня смотрел испуганный усатый мужчина.

Я обратно покрепче зажмурил глаза и, скорее спрашивая, чем утверждая, прошептал:

– Жан Поль СаГтГ?

Логопед захлопнул книгу и в муке зажмурился, сдвинув очки на лоб и массируя переносицу.

– Это ЭРнест РезеРфоРд. ЭР-нест Ре-зеР-фоРд.

– Ге-зе-фоГд, – прошептал я чуть слышно. Ответа мне не было.

Минуты три я смотрел на упивающегося своей болью логопеда, а потом сполз со стула и взялся за дверную ручку.

– Ну, я пойду?

Он не ответил.

Я наскоро попрощался и выскользнул в коридор.

– Ну, сынок, как? Каков Гезультат?

Я сделал максимально скомканное лицо:

– Папа, это самый отвГатительный вГач в ЭсЭсЭсэГ!

– ЧеГт возьми, почему?!

Мой аргументированный рассказ занял два с половиной часа, и тем же вечером я в расширенной версии повторил его для мамы, тетки и бабушки.

Спустя день на семейном совете (ЧеГт возьми, но он знает СаГтГа!) меня единогласно решили репетировать на литературный факультет.

Конференс-кол судьбы

33 июня

– Ну все, пацанчики, вам мизулина!

– Какого киселева?

– А такого киселева, что вам красный горел!

– Ясный путин, красный, мы на стрелку!

– В шойгу себе засунь свою стрелку.

– Пошел ты в думу!

– Сам иди в думу, я ментов вызываю, а будете кобзон – еще улюкаев навешаю!

– Милонов питерский!

– Собянин раковский!

– Рогозин с ушами!

– Набиуллина!

– Набиуллина?

Пацаны в девятке замолчали, пробуя незнакомое слово на вкус. Наконец, один протиснулся через водителя и знаком поманил мужика с монтировкой.

– Слышь, земляк, а че такое «набиуллина»?

– «Набиуллина», – мужик замялся, – ну «набиуллина» – это, короче, как ротенберг, только сзади.

– Понятно.

Покурили.

– Ладно, короче, у нас все одно крыло мятое было… так что если не зюганов, крымнаш?

Мужик почесал монтировкой затылок, еще раз обошел «Калину», на всякий случай пробуя упругость амортизаторов.

– Кох с вами, крымнаш.

Девятка проследила, чтоб мужик не надул и тоже покинул, после этого взяла с места и унеслась.

«Набиуллина! Ишь!»

Мужик поколупал пальцем краску, сунул монтировку под сиденье и тоже влился в поток.

2048

Меня ощутимо прижали. Я недовольно открыл один глаз – мест в вагоне было полно, но именно рядом со мной уселась большая женщина, растопырила локти и принялась елозить пальцем по экрану телефона, гоняя туда-сюда столбики чисел. Какое-то время я следил за игрой. Если столкнувшиеся числа совпадали, они слипались, складывались. 2+2=4, 4+4=8. Видимо, суть игры состояла в том, чтоб собрать число побольше.

Я принялся ворочаться, чтоб отвоевать себе назад немного пространства, но в это время поезд резко затормозил, и две сидевшие напротив меня старухи скользнули по лавке, столкнулись и слиплись в одного мужчину средних лет.

Машинист дернул состав вперед, пассажиры в вагоне попадали в противоположную сторону, два колесных инвалида слиплись в одного таджика, мальчики-студенты образовали мента, а четыре одинаковых дядьки в одинаковых пуховиках, с одинаковыми мокрыми зачесами на одинаковых бледных лысинах спрессовались в двух дагестанцев.

Поезд набирал ход, вагоны болтались из стороны в сторону, подпрыгивая на стрелках.

Моя соседка спарилась с точно такой же теткой, также игравшей в телефон, я повернулся взглянуть, что из них вышло, но тут на меня налетел измученный нарзаном мужик средних лет, и я почувствовал умножение бытия.

Я уже был не я. Я стал чем-то большим и лучшим.

Что-то мешалось за пазухой, я поднял руку и увидел крепкую красную кисть с тупыми пальцами, татуировкой «За ВАС!» и массивным перстнем. Я запустил все это богатство за ворот спортивной куртки и нащупал травматический пистолет.

Тем временем поезд судьбы продолжал перетряхивать пассажиров. Несколько раз двери открывались, подбрасывая новые фишки в игру. Качество людей в вагоне неуклонно росло.

Едва я, слипшись с таким же крепким бритым парнем, воплотился в накокаиненную рублевскую проститутку в меховом жилете и с ключами от лексуса в кулачке, как ровно такая же шалава рухнула на меня сзади, и не успела я ей вмазать сумочкой, как на моих штанах уже цвели лампасы генерала ФСБ.

Секунду я раздумывал, достаточно ли я поднялся, чтобы выйти из игры. К этому времени я набрал уже такой вес, что, сталкиваясь с примитивными сущностями вроде пенсионера, солдата или учителя, просто давил их в кисель, даже не утруждая себя поглотить их грошовые жизни.

На горизонте замаячил еще один генерал ФСБ, и я начал выгребать к нему, чтоб взлететь еще выше, но тут поезд снова дернуло, на второго генерала налетел третий, вспыхнул свет, как будто сработала старинная магниевая вспышка, и мы увидели перед собой Путина.

Все повалились ниц.

Владимир Владимирович парил в дюйме от пола вагона, кровоточащие ладони его были обращены к нам, розовый венок с золотыми листьями сверкал на сумрачном челе.

Путин поднял руку, и все мы поняли, что сейчас случится что-то очень важное.

Мы перестали дышать, и Владимир Владимирович уже открыл было рот, но тут состав тряхнуло, и другой, точно такой же Путин, в такой же белоснежной тоге и с таким же розовым венком на льняных кудрях, кубарем прокатился по вагону и сбил нашего с ног.

Снова полыхнуло, гулко пророкотал гром.

Вагон сразу сбавил скорость и пошел нежно, едва вздрагивая в черных берегах своего подземного пути.

На месте, где слиплись и пропали два Путина, стоял маленький мальчик лет трех в зимней куртке и шапочке в виде монстра.

Он увидел людей и засмеялся, спрятав лицо в ладошках.

Поезд осторожно остановился на станции. Никто не дышал.

– Мальчик, где наш Путин?

Мальчик засмеялся еще веселей и выбежал из вагона.

Машинист выключил двигатель, и в этой странной для метро тишине мы долго слушали, как затихают вдали топот маленьких ног и детский смех.

Я посмотрел вокруг. Все крупные фигуры пищевой цепи человеческих сущностей уже рассыпались обратно на обычных людей.

– Осторожно, двери закрываются…

Пассажиры расселись по местам.

– Следующая станция «Парк культуры».

Я уперся в плечо толстой тетки, играющей в телефон, и снова уснул.

Утро в деревне

Некрепкий летний сон махнул крылом, Ванька вскинулся на кровати и сразу понял, что проспал.

Небо едва начинало сереть. Бабушка возилась с печкой.

Ванька чуть не заплакал от обиды – вчера дед пообещал взять его с собой на люстрацию, а теперь, получается, сбежал.

– Деда давно ушел?

– Только что. Поешь блинков, потом догонишь.

Ванька схватил ком одежды и выкатился за дверь.

Едва тропинка спустилась в овраг, Ванька нырнул в густой, как молоко, туман, и сразу заблудился.

Кружил, не узнавая знакомых мест, по уши вымок в росе, в панике снова и снова поворачивал не туда, едва не свалился в бросившуюся под ноги реку.

И вдруг услышал, как где-то совсем близко нож лязгает об оселок, и дед, имитируя украинский акцент, тихонько поет: «Я нэ сдамся бэз бою».

Ванька перевел дыхание, оборвал со штанов репьи и с независимым видом вылез на пригорок.

– Пришел? – дед подмигнул, проверяя шершавым пальцем блестящее лезвие. – Ну тогда помогай! – и бросил внуку моток грубой веревки.

Все еще чувствуя послевкусие обиды, Ванька повесил на гвоздь свою курточку, размотал веревку и люстрация началась.

Дед скрылся в сарае и через минуту вышел, ведя под уздцы огромного, сверкающего гладью шелкового костюма единоросса.

Единоросс осторожно ступал, жмурясь на свет, а Дед трепал его по необъятной шее и что-то тихонько нашептывал.

Увидев Ваньку, единоросс потоптался на месте, потом вдруг захрапел и вскинулся на дыбы.

– Держи его!

Ванька закусил губу, чтоб не заорать со страха, и всем весом потянул веревку, увязая кедами в сырой скользкой глине, а огромный единоросс, то приседая на задние ноги, то с силой выбрасывая их назад, крутил башкой, роняя хлопья пены, и бешено бил перед самым лицом деда паспортом гражданина Чехии.

– Тпру, зараза!

Дед не испугался, и через минуту стреноженный единоросс уже лежал на земле, безумно вращая глазами, а дед, все так же нашептывая ему что-то успокоительное, сноровисто орудовал острым, как бритва, ножом.

– Ванька, таз!

Лишившись депутатской неприкосновенности, имущества и чина, единоросс сразу затих.

Дед отпустил веревку, единоросс поднялся с земли и задумчивым шагом отошел к дальнему углу загона, прислушиваясь к новым ощущениям и готовясь ехать домой на метро.

– Видал? – Дед вытер окровавленные ладони о передник и подмигнул внуку.

– Да. – Тяжело сопя, Ванька принялся наматывать на локоть веревку, чтоб скрыть дрожь в руках.

– Ну теперь ты.

Дед вывел из сарая двух племянников давешнего единоросса, таких же крупных и гладко-шелковых госслужащих, тяжелую бесформенную супругу и тоненькую звонкую кобылку-двухлетку, на которую были оформлены оффшорные счета и бесчисленная движимая и недвижимая собственность.

Ванька подтянул штаны и двинулся к племяннику.

Какой же он огромный!

Встав на цыпочки, Ванька едва дотягивался до холки.

Подражая деду, Ванька принялся шептать едроссу что-то успокоительное о радостях честной жизни и созидательного труда, дрожащими пальцами подводя веревку под необъятный пах, а дед, встав поодаль, с безразличным видом свернул папиросу, но так ее и не зажег.

Племянник внимательно следил за Ванькой, иногда вздрагивая и тряся башкой, а Ванька продолжал шептать свои мантры и, слизывая языком капли пота, бросал, и бросал новые петли на дорогое шелковое сукно.

Спустя несколько бесконечных минут едросс позволил уложить себя на землю и связать.

Дед глубоко вздохнул, закурил, наконец, свою папиросу и протянул Ваньке влажный от крови нож:

– Давай. Люстрируй.

Ванька вытер рукавом лицо, повернул нож лезвием к себе и прицелившись, сильно нажал.

Племянник выгнулся дугой, сбросил Ваньку и замолотил по глине, пытаясь подняться и улететь в Австрию.

Нож остался торчать в промежности, глина вокруг молодого миллиардера быстро темнела от крови.

Дед бросился на едросса и пиджаком прикрыл ему башку.

– Давай! Давай же! Ну?!

Упав на шелковый крестец, оглушенный Ванька с трудом поймал пляшущую рукоять и принялся энергично пилить.

– Да давай же ты, господи!

Весь в крови и глине, Ванька с трудом поднялся с едросса и сбросил в таз окровавленные эфэсбешные корочки.

– Не много я ему?

– В самый раз!

Тяжело дыша, дед сплюнул в траву остатки изломанной папиросы.

– Ну что, сразу второго? Или перекур?

– Перекур.

Дед с внуком вышли за забор и сели на перевернутую тележку.

– Деда, дай затянуться!

– Нечего. У тебя вся жизнь впереди, чтоб куревом здоровье губить.

Туман таял, розовыми клочьями плыл по берегам реки, большое блестящее солнце поднималось навстречу людям, играя в траве и на молодых листочках деревьев.

– Ладно, – дед растоптал окурок, – пошли, а то до вечера не управимся.

Пели птицы. Свежелюстрированный племянник едросса тоненько ржал, глядя на себя в зеркало.

Ванька поглубже вдохнул теплый утренний воздух и потопал за дедом.

Вольфрам

Ровно в семь утра, как и было заявлено, подъемный мост, грохоча цепями, опустился.

Очередь дрогнула и подровнялась, но решетку не поднимали до одиннадцати, и никто не выходил.

«Чтоб прочувствовали», – объяснила мне соседка, крепкая пенсионерка с дачным загаром, в трениках и майке с медведем-80.

Наконец, оборона школы образовала щель, и сквозь нее на свет божий протиснулась Директриса.

Очередь уплотнилась.

– Почему вы здесь? – строго спросила Директриса.

Почуяв вину, народ безмолвствовал. Повисла пауза.

– Записаться ребенка на подготовительные курсы! – выдавил, наконец, какой-то либеральный господин в бородке.

– Записаться на наши подготовительные курсы можно в любой день, и не только в школе, но и по Интернету. Мы живем в двадцать первом веке. Стыдно, товарищи.

– Бу-у-у… – очередь загудела, кое-кто из родителей-хипстеров дрогнул и развернул восвояси.

Я тоже хотел было уйти записываться по Интернету, но бывалая пенсионерка потянула меня за рукав: «жди!».

– А как детей по группам делят? – рыжий папа качнулся из очереди в сторону, чтоб зацепить Директрису взглядом.

– Группы формируются по мере подачи заявлений, – Директриса повернулась было уйти, – сначала формируется дневная – начало занятий с девяти утра, потом шестнадцать вечерних – начало занятий с четырех часов ночи.

Очередь еще уплотнилась – никто не хотел водить ребенка в вечернюю.

– Я отправил вам заявку по Интернету, – либеральный господин взмахнул смартфоном, – я могу считать, что мой ребенок попадет в дневную группу?

– Еще нет. Сначала вы должны заключить договор с Министерством образования РФ на аренду у школы крючочка для мешка сменной обуви.

– А без крючочка нельзя?

Директриса насупилась.

– Можно, но заявители без крючочка в дневную группу не допускаются.

– А договор аренды крючочка тоже в Интернете?

– Нет. – Директриса и моя соседка одновременно усмехнулись. – Договор аренды крючочка вы заключаете лично.

– А что для этого понадобится?

– Для этого понадобятся все документы, которые вы получили за всю вашу жизнь, начиная с паспорта и заканчивая грамотами за веселые старты из пионерского лагеря, все документы ребенка за всю его жизнь, их обычные копии и нотариально заверенные, а также два заявления (моя соседка подмигнула мне и весело тряхнула здоровенным брезентовым «Ермаком», который всю дорогу не спускала со спины). Печатный образец с сайта нужно переписать от руки, а тот, что написан краской на двери школы, – распечатать на принтере.

Очередь поредела – остались только выжиги, заранее подготовившие оба заявления (моими меня заранее снабдила жена).

– Документы принимаются только от полномочных правопредставителей ребенка, т. е. от папы или мамы.

– А почему водитель не может занести? – мужчина с кавказским акцентом стряхнул пылинку с рукава кожаной куртки.

– Школьному астрологу может понадобиться телепатический контакт с ребенком, он осуществляется через ДНК родителей.

Очередь еще поредела.

– А вы? – я замялся, не решаясь спросить соседку о степени родства.

– Я мама, – старушка весело подмигнула мне, – неделю назад зашли втроем в собес, дочка с зятем отказались от родительских прав, а я Пашку удочерила – формально, конечно, чтоб по инстанциям ходить. Ничего, подрастет, обратно перекинем! Подожди, чего она там про мешок?

– …Нет, – Директриса взялась было за прутья КПП, но опять была вынуждена повернуться к просителям, – нет, только утвержденная модель. Вы можете носить обувь в пакете, но на входе в школу ребенок обязан переложить ее в стандартный мешок. Это требование министерства.

– А где его взять?

– Мешки для обуви мы предлагаем в аренду.

– И почем?

– Семь тысяч рублей в месяц. Но я вам рекомендую класть в него пакетик, так как они очень плохие, резинки отрываются и обувь вываливается…

– Говорят, стандартный мешок можно купить в Усть-Илимске, – зашептала соседка, – их там зеки шьют, и у начальника колонии лавка на вокзале, но я не проверяла…

– …вы заключаете договор аренды мешка сразу на 12 лет школы и предоплачиваете 80 %. Если ваш ребенок потом не будет ходить, в собесе вам перезачтут и все скомпенсируют вычетами из уплаты подоходного налога.

– Хорошо. Мы все это сделаем. А после подготовительных? – толстый рыжий папа с трудом сдерживал тембр, вихры его разметались.

– Да? – Директриса вскинула брови.

– После подготовительных мы можем быть уверены, что вы возьмете нашего ребенка в вашу школу?

– Подготовительные курсы при школе – это помощь малышу адаптироваться в системе начального образования, – сказала Директриса холодно, – они являются необязательными, добровольными и бесплатными.

– То есть, – рыжий папа обвел очередь взглядом в поисках сочувствия, – то есть, я правильно понимаю, что вся эта пиздатня и две штуки баксов в год – это просто так?!

Очередь замерла. Ужас объял всех.

– Это не пиздатня. Вот там, – Директриса грозно выгнула локоть и наотмашь оттопырила указательный палец, – вот там ваша вторая районная школа, в которой даже учитель русского языка по-русски не говорит. Там наркотики продают в буфете столовой, а одиннадцатого класса не смогли сформировать, потому что все девочки забеременели, а все мальчики сели в тюрьму. Конечно, кто остался жив. Вот там пиздатня. А у нас – Директриса обвела взглядом подъемный механизм моста, – у нас ГОУ СОШ № 100500, и подготовительные курсы – ваш маленький шанс попасть к нам, а не туда. Так что не нравится – не записывайтесь… Гм. Кто первый?

– Я! – моя соседка вновь подмигнула мне и весело двинулась вперед к заветной бронированной калитке. – Я пришла за сутки, ночку постояла, и вот я первая!

Очередь пододвинулась на шаг и замерла.

Прошел час.

Крохотный часовой на вышке от нечего делать разглядывал нас в оптический прицел. Воробьи возились в луже.

Наконец, калитка дрогнула и моя соседка скорбно протиснулась обратно с мятыми листами в руке.

– Расходимся. Заявление на подготовительные курсы теперь надо подавать выгравированными на вольфрамовой пластине.

– Зачем?!

– На случай войны. Чтоб не сгорели в огне американских ракет. Последнее требование министерства.

Площадь опустела. Народ понуро разошелся искать вольфрамовые листы и гравировщиков.

Моя пенсионерка впервые за сутки сняла рюкзак, сбросила его в пыль и с трудом разогнулась. Олимпийский мишка-80 устало выпучил глаза.

– Как же я их ненавижу!

– Кого?

– Американцев! Без их гребаных ракет уже записались бы, а так…

Мы помолчали.

– Ну, ничего, – минута растерянности прошла, пенсионерка снова подняла рюкзак и улыбнулась. – Знаешь, где вольфрам достать? Нет? Пойдем со мной, мой Коля до перестройки в космическом ящике работал, у них там вся таблица Менделеева была, наверняка, если вокруг бывшей проходной поискать, кто-нибудь торгует!

Я взвалил сумку с документами на спину, и мы отправились искать вольфрам.

Дождь (рекламный ролик)

Мужчина ставит в багажник огромный чемодан с ремнями и пряжками. Это не настоящий чемодан, это реквизит для циркового номера с распиливанием женщины. Мужчина – фокусник.

Он закрывает багажник, обходит машину, садится за руль.

Оказывается, что в пассажирском кресле сидит незнакомая женщина.

– Простите, я очень замерзла и села к вам без спроса. Ничего?

– Пожалуйста. – Смущенный фокусник принимается крутить рычажки управления обогревом салона.

Вы собирались ехать? Я вас не задержу. Еще буквально несколько секунд – и я выйду. Как вас зовут?

– Сергеем, – рассеяно проговорил Фокусник. – И я не тороплюсь.

– Очень хорошо, Сергей. Я – Марина. Положите мне руки на грудь. Вам ведь это не трудно?

– Да нет, пожалуйста…

– Сожмите покрепче. Вот так… Вы не женаты?

– Нет. А вы?

– Я тоже не жената, – весело ответила Марина. Сергей смутился, но продолжил массировать. Некоторое время они молчали.

– Помогите мне снять платье.

Сергей отнял руки от Марининой груди – на ткани остались пятна от его вспотевших ладоней. Женщина повернулась, насколько это позволял тесный салон.

– Ну?

– Молнию заклинило… Сейчас… – Сергей открыл бардачок, достал складные пассатижи. Лезвием маленького ножа он торопливо вспорол шелковую ткань, стараясь не задеть зеленоватую нежную кожу. Платье сползло на сиденье. Подумав минуту, Сергей тоже стащил брюки, трусы, рубашку.

Марина уселась на Сергея верхом. За окном стал накрапывать дождь. Малолюдная улица совсем опустела.

– А я фокусником работаю, – вдруг сказал Сергей. – Хотите, я вам фокус покажу?

– Обожаю фокусы!

– Будет немножко больно, ничего?

Сергей голышом сбегал к багажнику, и скоро вернулся с чемоданом и столярной пилой.

– Полезайте в чемодан.

Марина улыбнулась, вышла из машины и легла на спину, гибко согнувшись вдвое. В чемодане пахло пылью и цирком. Сергей закрыл крышку, и Марина почувствовала, как он затянул ремни.

Сергей поставил чемодан вертикально и принялся пилить.

Дождь пошел сильней. Капли стучали по лакированной поверхности машины, по коже старого чемодана, по голой спине Сергея. Асфальт заблестел, на лужах поплыли пузыри. Босые ноги Сергея стали грязными, сквозь шум дождя он почти не слышал, как в чемодане под пилой заходится Марина. Трава, на которой стоял чемодан, вся пропиталась кровью. «Разверзлись хляби небесные…» – думал фокусник.

Наконец, чемодан распался надвое. Бросив пилу, Сергей разогнулся, тяжело выдыхая пар, постоял немного под дождем. Потом пошлепал по лужам в машину. Сел за руль (стекла совсем запотели).

Через несколько минут открылась дверь. Марина плюхнулась на сиденье. Губы ее дрожали.

– Отвезти вас куда-нибудь?

В ответ она зарыдала, тяжело придавив мокрой головой грудь Сергея.

– Ну все… ну все… – Сергей тихонько гладил Марину по спине. – Все в порядке, и платье твое тоже цело – это фокус такой. Фокус.

Пэкшот: Форд фокус. Цена от 499 000 рублей.

Пэйофф: Дождь все идет. Мимо машины Сергея проходит бездомная поливалка.

Гусь

Дверь палаты открывается, и маленькие ножки делают неуверенный шаг.

– Здравствуй, папочка.

– О какие люди! Привет!

Девочка уже почти не боится высохшего желтого человека. Маленькая ручка стаскивает беретик.

– Ой, а зачем так коротко постриглась?

– Тебе не нравится?

– Да нет, нравится, просто неожиданно…

– Я хочу быть, как ты.

Больной смущен. Маленькие ножки делают пару шагов вперед. Желтая рука трогает стриженую макушку. Девочка нажимает кнопку и делает койку пониже.

– Как ты себя чувствуешь, папа?

– Ты знаешь, прекрасно.

Девочка не верит. Нужна независимая оценка:

– Гусь, как папа себя чувствует?

Больной складывает кисть руки щепотью – получается гусиная голова. Гусь отвечает:

– Как-как? Здоров как бык! И вообще, не отвлекай меня по мелочам, я пеку сырники!

– Сырники?

Девочка смеется. Некоторое время они болтают, но держать руку тяжело. Гусь волей-неволей ложится на койку:

– По правде сказать, я очень устал.

В желтую гусиную шею вставлена игла.

Девочка прижимается к Гусю и что-то долго шепчет.

Больной не слышит, время от времени «кивает» гусиной головой.

– Гусь, скажи мне правду!

– Правда бывает тяжела.

– Папа умрет?

– Да.

– А ты? Что будет с тобой?

– О, со мной все будет прекрасно! Я поднимусь в небо и полечу далеко-далеко… Честно говоря, я засиделся с вами на земле, пора мне хорошенько размять крылья! Я слетаю в Африку, повидаю друзей…

– А когда ты вернешься?

– Не знаю. Не скоро. И знаешь что?

– Что?

– Наверное, когда я вернусь, мы не будем больше разговаривать вот так. Все-таки я гусь, птица вольная… Но я буду видеть тебя с неба, следить, как ты растешь, иногда махать тебе крылом… И знаешь что?

– Что?

Крупные слезинки падают гусю на голову, поэтому говорить ему становится все трудней.

– Я оставлю тебе своего Гусенка. Сложи руку так… Вот. Он будет с тобой, когда я улечу… Заботься о нем, и если тебе станет грустно, он тебя утешит. Скажи, тебе нравится Гусенок?

– Да…

– Прости, я не слышу…

– Да!

– Хорошо… Ну все… Ну все… Ступайте… Папа устал…

– До свиданья, папочка.

– Прощай, мой ангел…

– Пока, Гусь.

– Пока… Гусенок… Пока, мой милый…

Девочка с Гусенком выходят из палаты и закрывают за собой дверь.

Ангезия

– Вот кто обожал герметики, так это мсье Котлет! Ах, что это был за сантехник!

Хороший герметик он ставил выше анжуйского вина!

Вставив тубус в пистолет и хлопая широкой ладонью по пластиковому боку трубки, он, бывало, спрашивал меня: «Знаете ли вы, мадам Сен-Клу, какова ангезия этого мерзавца?» – «Какова же» – улыбалась я, отрываясь от вязания кошельков в цветах республики. – «Его ангезия бесподобна!»

Смонтировав унитаз, мсье Котлет припадал на одно колено и целовал фарфоровый обод – такова была его привычка. В шуме спускаемой воды ему слышались стихи Ламартина.

«Тот – тихоня, тот – задира, но тот, что я ставил давеча мсье де Гонкуру, о, это Бонапарт среди унитазов! Я держал в руках мельхиоровую цепочку его бачка, и мне казалось, что я возница, удерживающий бразды колесницы с вершины Триумфальной арки!» – говорил он мне, обгладывая ножку холодного цыпленка.

Мсье Котлет даже хотел упомянуть одного из своих «фарфоровых крестников» в завещании, но наш нотариус, мсье Пандус, разорался так, что шея покраснела. Видный был мужчина, но горячий нрав сгубил его, той же осенью он умер от апоплексического удара – упокой, Господи, его душу!

Мадам Сен-Клу подняла очки и промокнула глаза.

– На опрессовку мсье Котлет всегда являлся в синем шерстяном сюртуке с веточкой чеснока в петлице. А вот детей у него не было. Вентили и фланцы слишком долго занимали его воображение, и когда он впервые подумал о наследниках, собственный фланец сыграл с ним дурную шутку.

Впрочем, мсье Котлет пережил эту новость мужественно и философски, как и положено французу.

«Сапожник без сапог», – сказал он кузнецу Жаку, который осматривал его при свете паяльной лампы. Жак кое-что смыслил в урологии и брал за прием дешевле, чем доктор Штольц. Бедняга Жак! Не прошло и месяца, как он насмерть подавился пробкой от вина, когда зубами открывал бутылку рейнского.

Вдова потянула нитку – синий, белый и красный клубки запрыгали в корзинке.

– Я приступаю к рассказу о главном дне в жизни мсье Котлета.

Однажды ночью, в сильную грозу, в дверь забарабанили. За окошком плясали факелы, громко ржали кони солдат национальной гвардии.

– Здесь живет Пьер Котлет, сантехник?

– Да, это я.

Ничего не объясняя, офицер приказал мсье Котлету немедленно одеться и захватить инструменты.

Сверкала молния, гремел гром. Карета неслась, как безумная, по черным мостовым спящего Парижа. Наконец, лошади встали – мсье Котлет, влекомый под руки двумя огромными капралами, смутно различил очертанья Тюильри.

Во дворце не спали. Уже в вестибюле мсье Котлет почуял запах беды.

Его повели по бесконечным коридорам, под ногами хлюпала зловонная жижа.

В небольшой комнате, обитой розовым шелком, по которому расселись тропические птицы, мсье Котлету предстал величественный мужчина в ночной рубашке. Потрясенный сантехник узнал в нем своего короля.

– Встаньте, мой друг. Ведь вы друг своему королю? Нам известно, что вы мастер по части разных труб и протечек, а у нас… – король изящно встряхнул мокрым подолом.

– Не нужно продолжать, Ваше Величество! Где трубы?

Луи-Филипп, бледный, как полотно, царственным жестом распахнул лючок.

К восходу солнца все было кончено. Пьер Котлет собрал инструменты и вытер руки о передник.

– Полотенцесушитель потек, Ваше Величество. Когда отключали горячую воду, прокладка пересохла и треснула. Я ее заменил.

– Сегодня вы спасли Францию!

Пьер Котлет возвратился на улицу Фельянтинок, где тихо и скромно прожил до самой осады Парижа 70-го года. Немецкий снаряд, разорвавшийся во дворе, размозжил бедняге внутренности. Последними словами кавалера Ордена Почетного Легиона были: «Похоже, мои трубы безвозвратно испорчены!»

Мадам Сен-Клу снова промокнула глаза.

Я был смущен и взволнован. Мы помолчали.

– Все это возвышенно и прекрасно, но что же с моим делом? – наконец проговорил я.

– Ах, молодой человек! Здесь продаются морилки и лаки, а герметики находятся в следующем отделе, ряд 35Ц!

Мы распрощались, и мадам Сен-Клу вновь взялась за свое вязанье.

Дог

Случилось это более 30 лет назад, еще при царе Леониде.

Я был тогда совсем маленьким ребенком – скорей по размеру, чем по возрасту – я был очень маленьким, крохотным ребенком.

А Дог был такой большой, что его водили по лестнице, поскольку он не влезал в лифт.

И я шел по лестнице, так как лифт меня в себе не ощущал и не вез одного (в те дикие времена дети могли гулять одни, без охраны), и вот на лестнице наши пути с Догом встретились.

Хозяин максимально подтянул Дога к себе (другими словами, повис на поводке), а я вжался в стену. Дог должен был пройти мимо меня, как танк мимо черепашки, и почти уже прошел, а потом вдруг открыл пасть, и моя голова утонула в ней целиком. Нижние зубы вонзились в мою хилую детскую грудку, а верхние – соответственно, в спинку.

Я оказался во влажной темноте.

Сквозь железобетонный череп Дога снаружи долетал голос хозяина, такой медленный и низкий, будто магнитофонную ленту протягивали в два раза медленней:

– Ке-е-ша, ка-ак те-е-ебе-е не сты-ы-ы-ыдно, неме-едле-енно плю-ю-ю-юнь!

Немного позже мы узнали, что Дог очень добрый, очень ручной, очень любит детей, возит 150-килограммовую тещу-диабетичку верхом до магазина, просто он иногда любит «поиграть».

Конечно, если бы Дог сжал челюсти всерьез, я бы лопнул, как пакетик с кетчупом, и мои детские кишочки уборщица тетя Саша собирала бы тряпкой со стен.

Но в момент первой нашей встречи о положительных сторонах характера Дога я был совершенно не осведомлен, и, к стыду своему, о том, что это все веселая такая игра, я как-то не догадался.

Когда Догу надоело «играть», сосед, оттерев с меня слюни, с ужасом увидел, что шестилетний ребенок полностью поседел.

Несколько дней спустя папа подсел ко мне на койку и сказал:

– Сынок, ты пережил что-то такое, что не каждому выпадает пережить. – Я покивал, так как речевые функции тогда еще не вполне восстановились. – Зато теперь, что бы с тобой ни случилось, почти наверняка это покажется тебе пустяком, по сравнению с играми Кеши. Начальство, правительство, вражеские захватчики – все это для тебя тьфу и растереть!

Я приподнялся на подушках:

– А же-же-же… а же-же-же-же-ена?

– Жена – это немного другое, – сказал папа и пригладил вставшие дыбом волосы. – Я тебе не рассказывал про месячные? Ну ладно, как-нибудь потом расскажу, кажется, тебе пора принимать таблетки…

Меня дважды постригли налысо, и цвет волос полностью восстановился.

Кешу я видел еще пару раз, но я был на 11-м этаже, а он скакал через кусты боярышника в парке – и было не страшно.

Волшебный эффект, о котором говорил папа, остался в детстве – теперь я, как и все, немного боюсь начальства, клиентов, правительства и иностранных захватчиков (причем страху добавляет тот факт, что два последних пункта – это одни и те же лица).

Жена, которую я нежно люблю, оказалась, и правда, чем-то «немного другим», и каждый раз, проваливаясь во влажную темноту ее монологов, я снова чувствую себя шестилетним ребенком, голову которого пожирает огромный Дог.

Лайки

Телефон выждал мхатовскую паузу, потом крякнул, пискнул и соединил.

– Вы позвонили на взрослую линию… (сладенькая музыка по фону).

– Я знаю, куда я позвонил, давай к делу.

– О! Как ты хочешь?

– Открой мою страницу на фейсбуке.

– Прости?

– Я говорю, открывай мою страницу на фейсбуке!

– Я не понимаю…

– Твою мать, так позови ту, которая понимает! Вчера была, писклявая, пришепетывает, ну?

Телефон минуту был на холде, потом трубка снова крякнула:

– Я открываю «ФейШбук»…

– Во, это дело! Давай, детка, смелей!

– Я ищу тебя по фамилии… Вот, я вижу твою страницу… О, ты только что написал новый пост?

(сопение)

– Ах ты негодник, написал новый пост!

– Расскажи мне про него.

– О, твой новый пост такой длинный! Я читаю твой пост…

– Мне срать, чего ты там читаешь, рассказывай про лайки!

– Я медленно скролю страницу вниз…

– Да, детка, да, что там?

– Я скролю…

– Ну?

– Скролю…

– Ну!?

– Здесь два лайка и один перепост…

– Всего два лайка?!

– Подожди, мой нетерпеливый, это очень длинный и очень новый пост, его еще не все прочитали…

(сопение)

– О! Твой пост начинают лайкать!

– О-ох…

– Твой пост лайкают все чаще и чаще!

– О-ох…

– О, боже, как часто лайкают твой пост!

– О-ох!

– Уже тридцать три репоста!

– Подожди! Помедленнее!!

– Сто двадцать пять лайков!

– Прошу, помедленнее!

– Твой пост читают все друзья!

– О-ох!

– Твой пост читают друзья друзей!

– О-ох!

– Твой пост читает Ми3 ч!

– О-ох!!

– Ми3чу нравится!

(сопение)

– Ми3 ч никогда не читал такой длинный, такой содержательный, такой мощный пост!

– Он напишет мне камент?

– Прости?

– Скажи, Ми3 ч напишет камент?

– Да! Он крепко лайкает твой пост и пишет камент.

– О – ох! У Ми3ча длинный камент?

– Да, у Ми3ча длинный, осмысленный, содержательный и мощный камент!

– А!

– И все видят этот камент…

– А!

– Два миллиона твоих новых фолоуверов видят камент!

– А!!!

– Ми3 ч предлагает тебе дружить!

– А!!!

– Садальский предлагает тебе дружить!

– А!!! Говори про Ленку!

– Борис Акунин перепостил с каментом «недурно!»

– А!!!! Давай про Ленку Черноногову!

– Ленка Черноногова предлагает тебе дружить!

– А!!!! Поняла, сучка?!!

– Ленка Черноногова кусает локти и предлагает тебе дружить!

– А! Она в ахуе?!

– На животе приползла!!

– А, сука!!! Поняла, кому не давала?!

– Ленка Черноногова случайно наткнулась на твой пост, дважды кончила, читая, теперь она рыдает, ставит лайки и ползает на животе!

– ДА!!

– Она знает, кто самец!!

– ДАА!!

– Она видит мужчину!!!

– ДААА!!!

– ЛЕНКА ЧЕРНОНОГОВА ПОДПИСАНА НА ВСЕ ВАШИ ОБНОВЛЕНИЯ!!!

…

– Эй! Ты там жив?

– Фу! Док, это было круто!

– Повторим?

– Прости, крошка, я на диете.

– Камон! Я открываю твой фейсбук…

– Эй, мне не семнадцать лет?!

– О Боже, ты написал новый пост?

– Остановись, я серьезно!

– Какой длинный, весомый и содержательный пост!

– Ах ты стерва!..

– Не будь занудой! Я только посмотрю, лайкнула ли Ленка…

(сопение)

– В жопу Ленку. Посмотри, Ми3 ч ничего не скаментил?

Интерфейс будущего

– Так. Представь, что поджимаешь ягодицы.

– Ох!..

– Не поджимай на самом деле, а то быстро устанешь. Просто представь… Ну?.. Ну, представь, что тебя милиционер погладил!..

– Ох!..

– Вот. Это скролл. Теперь беги… Господи, пап, куда ты понесся?

– Ты же сказала: «Беги?..»

– Да нет. Представь, что поджал ягодицы и бежишь…

– Ох!..

– Вот. Поджимай ягодицы, как будто морковку дергаешь, беги и ощущай вкус земляники…

– Слушай, черт с ними, с деньгами, давай я тебе по скайпу позвоню?..

– Нет, будь современным. Поджимайся, беги и ощущай вкус земляники…

– Я землянику лет тридцать не ел.

– Па-ап?

– Хорошо, хорошо, представляю…

Теплая маленькая ягода, растет на насыпях шоссе, если положить в рот…

– Во!.. Во! Хорошо, теперь дай руку!.. Чувствуешь?..

Я протянул руку в пустоту и вдруг ощутил пожатие теплой женской ладони.

– Господи!..

– Здорово, да?

– С ума сойти!..

– Не забывай играть ягодицами.

Я изо всех сил поджался.

– Так, идем дальше. Дзон Юань?.. Дзон Юань?.. Лай ба, да гэ чжаоху йейе! (Иди сюда!.. Поздоровайся с дедушкой!..)

В ладонь толкнулось что-то нежное и верткое. Я закрыл глаза и глубоко вдохнул запах детской головки.

Мальчик залопотал что-то на незнакомом языке.

– Он говорит, что у тебя руки холодные. Он хочет показать тебе свой… (Я не могу это ни выговорить, ни повторить, видимо, какая-то игрушка.)

– Скажи: «Я с удовольствием посмотрю».

– Не отпускай ягодицы… Так. Если хочешь видеть, системе нужна какая-то сильная эмоция.

– Страх или ненависть подходит?

– Нет, нужно что-то позитивное.

Дочка запрыгнула в последний вагон, границу закрыли буквально у нее за спиной.

«Как там у вас?»

«С учетом того, что мои внутренние органы формально принадлежат банку, выдавшему миграционный кредит, и разрешение на использование матки должен одобрить центральный офис, все неплохо. А вы, старые оппозиционеры? Всё кипятите?»

«Представляешь, вчера запретили зубы чистить. Говорят, угроза строю. Мне-то по фигу, у меня ни зубов нет, ни порошка сейчас не достанешь, но мы поборемся. Завтра с пацанами тайно выходим в скайп на старую Болотную. Ах, если бы Путин нас услышал!..»

«Правильно, что ты не уехал. Дома тебе лучше.»

«Правильно, что ты уехала. Хотя, конечно, жаль, что твоя матка принадлежит банку, но это лучше, чем племянникам очередного генерала ФСБ. Больше похоже на Свободу…»

– Поджимай ягодицы, беги, представляй вкус земляники и поверх всего этого испытывай положительную эмоцию. Тогда система подключит зрительные образы. – Дочка вдруг заволновалась. – Ты же еще способен испытывать положительные эмоции?

Я вспомнил, как тридцать лет назад на солнечных склонах насыпи мы рвали пыльную землянику.

– Надежду. Я могу испытывать надежду. Подойдет?

– Да, надежда подойдет.

Дощатые стены барака поплыли, маленький мальчик с азиатскими глазами протягивал мне какую-то пеструю штуковину.

– Дзон Юань, я никогда не смогу выговорить, как это называется, но это отличная штуковина!..

Дочка зачем-то смотрела в потолок, потом провела рукой по глазам и улыбнулась:

– С надеждой у тебя хорошо получается, пап. Сигнал четкий. Не забывай только поджимать ягодицы, бежать и ощущать вкус земляники.

Я кивнул, еще раз подумал про обочины шоссе и побежал изо всех сил.

Шапка

– Судя по складкам, пятнам и следам сапог, на вашем хромакее трахались солдаты. К тому же он плохо высвечен и скоро упадет.

Оператору скучно.

– Ну что ж теперь делать? – зевая, интересуется он.

Я не знаю.

– А что там будет? – оператору все равно, но мне приятно, что он проявляет вежливость.

– Волшебная страна гномиков – защитников печени, – отвечаю я, смягчаясь.

Оператор пожимает плечами. «Может, в волшебной стране гномиков – защитников печени такие следы сапог и нормально?» – как бы говорит он.

– Актер-то хоть в шапке? Или пушистые волосы до плеч? – спрашиваю я, чтоб не прерывать диалог слишком резко.

– Шапка – это не ко мне, – зевает оператор, – это к костюмерам.

– Клиенту не нравится шапка на «папе». Он боится (обычно, чего-то дико странного типа: «шапка душит „папу“», или «шапка контрастирует с небом», или «шапки в России не носят») и настаивает (на чем-то невозможном, как правило, «поискать другую шапку», например).

Режиссер устало заводится. Если он проглотит шапку, все догадаются, что режиссеру плевать, как выглядит «папа». Это будет невежливо. Надо побуянить.

– Вы же не хотите «рекламную» шапку?! У нас есть вторая шапка! – угрожает режиссер.

Приводят «папу». «Папа» доволен. В ментовских сериалах он играет бандитов второго плана. На сороковой минуте ему говорят: «Вареный, прибери здесь!», а он отвечает: «Хорошо, босс». Сегодня у него в три раза больше слов, да еще две шапки на выбор.

Начинается примерка.

Ситуация – патовая. Каждой стороне плевать на свою шапку, но необходимо сохранить лицо.

– Мы можем выбрать что-то среднее между двумя вариантами? – находится агентство.

– Ну… Мы должны согласовать это с клиентом.

– Так вы же клиент?

– Конечно, мы могли бы взять на себя ответственность… Но это не очень вежливо. Думаю, в сложившейся по шапкам ситуации нам следует связаться с Самим.

Довольного актера фотографируют на айфон в разных шапках и отправляют Самому.

Съемочная группа в составе семидесяти человек массовки, операторского, постановочного, осветительного и прочих департаментов, грима и костюма, режиссерской группы, администрации, актеров, восьми специальных автомобилей, крана, света, камеры, буфета, двух сотрудников полиции и перевозного туалета вежливо ждет.

Два часа головной офис ищет Самого.

Все разбрелись. Женщины из массовки кормят грудью младенцев.

Я ложусь на клавиатуру и закрываю глаза.

Положив стрелку тахометра в красное, джип рвет колесами пустыню. Крепкий мужик с сединой в постриженной бороде хладнокровно лупит из крупнокалиберного пулемета по скачущим верблюдам. Ему скучно. Это – Сам. Улучив минутку, бледный от кокаина секретарь толкает Самого толстым спутниковым телефоном:

– Москва.

Мотор глохнет. Уцелевшие верблюды, не чуя ног, уносятся к горизонту.

– Алё?.. Алё!.. Здравствуйте!.. Дело в том, что тот вариант шапки «папы», который мы утвердили… гораздо лучше контрастировать с небом… но в третьем кадре «Гномиков иммунитета»… как хорошо, что вы согласились уделить нам минуту!.. в это время года, по совершенно независимым от креатива причинам… остановиться на синем варианте с белой полосой и нейтральной надписью «Спорт»?..

– Кто это?

Секретарь пожимает плечами:

– Похоже, какая-то дочка «Лимассола Энтерпрайзис» купила какую-то новую структуру в России.

– А «Лимассол» еще наша? Я думал, мы ее продали давно…

– Мы таиландский банкинг продали. А это та, что по фармации.

– А. Прибыль есть?

– Узнать?

– Не надо… Там какой-то «папа» и у него две шапки. Я ни хера не понял, это может быть человек Аликперова?

– Я заряжу Рахима, чтоб он прощупал.

– Добро… Перезарядили?

Водитель бербер энергично кивает замотанной в тряпки головой.

– Так что им сказать?

– Скажи, что задрали верблюды. В город поедем, проституток стрелять.

– Не, я про телефон.

– А. Не знаю. Придумай что-нибудь. Главное, не поссорь меня с Аликперовым.

– Алё? Слышно меня? Дмитрий Викторович просил передать, что он за «Спорт», – вежливым голосом говорит в спутниковую трубку секретарь.

– Шапка синяя.

– Ну да.

– И хромакей синий.

– Ну да.

– Не видишь противоречия?

Оператор поворачивается всем корпусом к площадке и некоторое время разглядывает кадр.

– Осветители? Давайте на двадцатку фрост накинем?.. А без него?.. А с ним?.. Оставляем!

– Все, что могу, брат, – оператор, зевая, хлопает меня по плечу.

Ничего не изменилось, но вежливость проявлена. Синего «папу» придется вырезать руками.

– Спасибо, брат!

Если со мной по-человечески, то и я всей душой.

«Папа» – убийца в синей шапке встает перед синим хромакеем. «Папа» нелепо озирается, дубленое лицо с заметным шрамом морщится в улыбку:

– Еба!.. Неужели я в натуре в стране гномиков – защитников печени?!.

Утвердившее «папу» агентство молчит, вежливо закрывая ладонями лица. Режиссер беззвучно разводит руками: «Чем богаты!..» – как бы говорит он.

– Это был отличный дубль, пометим его! – кричит режиссер. – И давайте с ходу попробуем еще раз, но чуть ближе к тексту!..

Синий «папа» радостно кивает. Дубленое лицо и нейтральная надпись «Спорт» отчетливо выделяются среди следов солдатских сапог.

Церковь

В детстве я обожал ходить в церковь.

Я был уверен, что она очень древняя (на самом деле была новостроем – 100 лет, не больше).

Среди мальчишек ходила легенда, что в церкви есть подземный ход, который ведет Бог знает куда.

Очевидно в церкви были спрятаны клады.

Это не вызывало сомнений.

Искать эти клады я и ходил.

На ободранных стенах висели афиши: много лет помещение использовалось как склад цирковой амуниции (а еще раньше – как танц-зал пионерского лагеря).

Потом окна и двери заварили решетками, церковь стояла пустой.

Справа от церкви располагалась лечебница алкоголиков, слева – интернат для умственно отсталых подростков.

В народе комплекс назывался «отцы и дети».

Мне представлялось, что в лесах вокруг церкви бродят бежавшие буйнопомешанные в полосатых пижамах – так проникать в церковь было еще интересней.

Первый раз я попал в церковь, гуляя с дедушкой и бабушкой.

– Залезай, если хочешь, мы тебя здесь подождем.

Я просочился в щель между прутьев.

Высокое, светлое помещение.

Пустая цепь от паникадила.

Следы пожара.

Строительный мусор.

Дедушка работал расточником на военно-космическом заводе.

– Детали, которые я точил, сейчас на Венере, – говорил дедушка.

Я украдкой смотрел на дедушку – дедушка украдкой смотрел на небо, словно искал свои детали, выточенные с микронными допусками из секретных сплавов.

(Судя по печальной судьбе «Фобос-Грунта» и иже с ним, сейчас таких хороших деталей в России не делают.)

Дедушка хранил шурупы и гвозди в железных банках из-под растворимого кофе.

Гвозди, которые я учился забивать в деревяшки на его балконе, пахли кофе.

Дедушка хорошо знал высшую математику, в частности тригонометрию (что было необходимо для работы), хотя едва закончил 7 классов. Я часто видел его серьезным, в очках и с книгой.

На груди, спине и руках его цвели синие старомодные татуировки – дедушка семь лет прослужил в десантных войсках, дожидаясь, пока из сильно поредевших после войны мужчин получится сформировать призыв ему на смену.

Дедушка с бабушкой очень любили друг друга.

Как и все рабочие, дедушка пил.

Постоянные тревоги и попытки заранее угадать степень сегодняшнего опьянения дедушки подточили и без того сильно порастраченное здоровье бабушки.

Бабушке выписывали столько таблеток, что ими можно было прокормиться.

Детство мое пропахло горьковатым медицинским запахом – в удобные баночки из-под бабушкиных лекарств я сажал кузнечиков.

Врачи нехотя признавали, что если бы бабушка честно пила все лекарства, которые ей назначались, она умерла бы гораздо раньше.

У бабушки с дедушкой дома была фотография Сталина – они не выставляли ее напоказ, но и не убирали далеко.

Иногда (гораздо реже, чем мне хотелось) к бабушке приезжали сестры: баба Зина из Ярославля и баба Валя из Ленинграда.

Баба Зина говорила сильно на «о» (телевиденье еще не успело тогда стереть местные выговоры), а баба Валя непривычно твердо произносила «ч».

Сестры устраивались на кухне и пекли такие пироги, что можно было умереть от одного запаха.

Баба Валя дарила мне ленинградских стальных заводных куриц, которых я очень любил.

Также было известно, что в блокаду Баба Валя «легла» – так называлось состояние внутреннего принятия скорой смерти, при котором истощенный человек уже не может подняться, но при этом не ощущает голода. Тогда в цех позвали доктора, и он дал бабе Вале рюмочку вина и кусочек черного хлеба.

– И мне тут так захотелось есть, так захотелось! Меня комиссовали и отправили в пригород, а там было столько молодой травы, и я все ела эту траву и никак не могла наесться, и ноги у меня распухли и сделались вот такими!

Баба Зина иногда привозила мужа дядю Костю – веселого красноглазого старика с большим кадыком. Дядя Костя работал кровельщиком и никогда не использовал страховки.

– Цеха-то высокие, под десятый этаж, а он сидит на самом краю, что-то приколачивает, у меня аж сердце обрывается, – жаловалась баба Зина.

Когда я первый раз увидел бабу Зину, я почему-то сразу понял, что она меня очень любит, конечно, не сильней, чем бабушка (сильней было невозможно), но она за меня, маленького не раздумывая жизнь отдаст.

Папиного отца не помнил даже папа – на войне мой второй дед попал в плен, где ему немцы отбили все внутренности.

После победы он вернулся в родную деревню под Курском, где «такие поля, что если зайти далеко, то в пшенице можно заблудиться, потому что не видно краев», но прожил недолго.

Его фамилию сейчас ношу я.

Зато вторую свою бабушку я помню прекрасно.

Если вы подозреваете в себе цыганские корни, но до конца не уверены, вам надо провести простой эксперимент: если под песню «дри-да-ну да-ну да-най, дри да-ну да-най!» вам удалось усидеть на месте, вы не цыган.

Исходя из этого теста, вторая моя бабушка, бесспорно, имела цыганские корни.

На всех гулянках она плясала до тех пор, пока не падала без сил.

Работа в гальваническом цеху, над огромными парящими ваннами с серной кислотой до корней съела ее зубы, но только в очень серьезном возрасте ей понадобилась краска для жестких, как щетка, иссиня-черных волос.

Из всех описанных выше людей бабушка-«цыганка» умерла последней.

Ее отпевали в той самой церкви, в которой я в детстве пытался найти клад.

Ночь на земле

Вовка, сосед, – большой крепкий мужик, добрый и не глупый – работает в сервисе «Бош». Все очень любят и уважают Вовку, Вовка любит свою работу, у него весь дом забит хорошим немецким инструментом, и весь этот инструмент обвязан георгиевскими ленточками, и сам Вовка обвязан ленточками, и даже холодильник у него открой – там на каждой сосиске привязана ленточка. Вовка до дрожи ненавидит Европу, потому что там все долбятся в задницу, и на Украине все долбятся в задницу, и на машине у Вовки ленточки и флаг Новороссии.

Вовка очень дружит с другим соседом, Алексеем. Алексей пониже, но такой же лысый, тоже очень хороший мужик, работает художником по костюмам, очень талантливый, очень хороший специалист, много учился, всем рассказывает, что никакой России нет, и начиная с царя Петра все русские жили набегами на большую и сильную Украину, где цвели искусства и ремесла и все ходили в лаковых черевичках, а русские (включая Вовку) – генетические вырожденцы, которые не в состоянии себе портков пошить, и если бы не Сталин с жидовскими заградотрядами, Украина бы во Второй мировой победила.

Оба, и Вовка и Алексей, очень уважают третьего соседа – деда-ветерана Семена. И все его уважают, потому что Семен – славный старик, мудрый и мужественный, прошел всю Войну от звонка до звонка сквозь огонь, ужас и грязь, ему под 90 и он по-настоящему ненавидит три вещи – фашистов, жидов и либералов.

Дед Семен очень привязан к внуку, хотя тот жид и либерал, но дед до хрипоты доказывает, что Левинский – это белорусская фамилия, потом это по матери, а по дедовой линии они все Розенблиты.

Дед и внук очень дружат и поддерживают соседку-старушку Ольгу. Ольга очень интеллигентная женщина, бывшая учительница, которая все свободное время тратит на то, чтоб Путин узнал, как чурки испохабили Москву, и сжег бы их всех с их погаными детьми.

Ольга очень набожная в хорошем смысле этого слова, очень правильная, ходит в нашу церковь, потому что это очень очищает ауру, и берет с собой фен, чтоб батюшка зарядил его торсионным электричеством на рассаду огурцов.

У старушки Ольги есть дочь Люба, которая тоже на пенсии. Люба ненавидит пенсионеров, включая мать и себя, и когда правительство в чем-то их обносит или урезает (а делает оно это с завидной регулярностью), очень радуется, говорит что правильно, пусть им с матерью живется все хуже, но они готовы терпеть, иначе пенсионеров и чурок никогда не выжить из Москвы.

Обе очень дружат с Фатимой, которая считает женщину без хиджаба говном шайтана, и Фатима к ним очень хорошо относится, потому что учительница учительнице глаз не выклюет (Фатима преподает в нашей школе ОБЖ, хотя у нее два брата в федеральном розыске).

Сын Фатимы почитает Путина выше Аллаха, нигде не работает и ездит на бэхе, но в доме всем он очень нравится, потому что он красивый и порядочный мужик, добрый и надежный. Да, он торгует наркотой у школы, но соседским детям он ее (вроде бы) не предлагает, так что это меньшее зло и гарантия на будущее. Сын Фатимы ненавидит педофилов, домовые педофилы ненавидят Сталина, сталинисты – байкеров, байкеры – пидоров, пидоры – гомофобов, и все это одни и те же люди, все живут вместе, ненавидят сами себя, общаются друг с другом и ни в чем не видят противоречий.

Единственный жилец, над которым посмеивается весь дом, это тетя Маша, которая утверждает, что ее в детстве похитили инопланетяне.

«Если они тебя похитили, почему ты здесь? Какая логика?» – смеются над Машей соседи.

Ночь. Я лежу в кровати и смотрю в потолок. Меня тоже давным-давно похитили инопланетяне. Похитили и не вернули, поэтому я здесь. Меня похитили земляне. Они забрали меня с моей родной нормальной планеты и насильно притащили в свой дурдом. Все, что мне надо сделать, – это найти дорогу домой.