1. Преступления правых эсеров становятся достоянием гласности

В конце 1921 г. Всероссийской чрезвычайной комиссии стали известны факты, которые по-новому осветили контрреволюционную деятельность эсеровской партии. Ряд данных о преступных действиях лидеров этой партии сообщили ВЧК бывшие эсеровские активисты Г. И. Семенов (Васильев) и Л. В. Коноплева. 15 января 1922 г. Коноплева написала заявление в ЦК РКП (б) и дала показания в ВЧК, а Семенов, кроме того, в феврале того же года опубликовал за границей разоблачительную брошюру «Военная боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917–1918 гг.». Будучи в прошлом непосредственными участниками преступлений, Семенов и Коноплева открыли факты использования эсерами в борьбе с Советской властью диверсий, экспроприации и индивидуального террора в отношении виднейших деятелей большевистской партии и Советского государства.

27 февраля 1922 г. президиум Государственного политического управления сообщил, что оно располагает рядом материалов, подтверждающих имевшиеся ранее сведения о террористической и боевой деятельности партии социалистов-революционеров в годы гражданской войны. В качестве одного из этих материалов указывалась и брошюра Семенова (Васильева), бывшего начальника центрального «летучего» боевого отряда партии эсеров и руководителя террористической группы, организовавшей, в частности, покушения на жизнь В. И. Ленина и В. Володарского. «Ввиду того, что имеющиеся в распоряжении ГПУ материалы с несомненностью устанавливают преступления партии с.-р. перед пролетарской революцией, — говорилось в сообщении, — Центральный комитет этой партии и ряд ее активных деятелей предаются суду Верховного революционного трибунала. Государственное политическое управление призывает гражданина Семенова (Васильева) и всех с.-р., причастных к деяниям этой партии, но понявших ее преступные контрреволюционные методы борьбы, явиться на суд над партией социалистов-революционеров».

Разоблачения Семенова и Коноплевой потрясли советский народ и прогрессивную общественность мира. Однако главные обвиняемые — члены Центрального комитета партии эсеров, находившиеся под стражей, а также эмигрировавшие активисты этой партии — не признавали своей вины и решили превратить предстоящий суд в трибуну для пропаганды и оправдания политики своей партии в русской революции. Эмигрантская группа членов ЦК партии эсеров выступила за границей с опровержением разоблачений Семенова и Коноплевой и попыталась изобразить готовившийся процесс как расправу. Эсеры клеветнически утверждали, будто суд незаконен, так как за свою прошлую деятельность эсеры в феврале 1919 г. были Советским правительством амнистированы; что подсудимым предрешен смертный приговор. Подняв шумную кампанию, эсеры обратились за поддержкой к «социалистическим партиям всего мира». В то время III, Коммунистический Интернационал намечал тактику единого рабочего фронта и предложил созвать всемирный конгресс из представителей всех международных объединений рабочего класса для выработки плана совместных действий в борьбе с капиталом. Воспользовавшись собравшейся в связи с этим 2–3 апреля 1922 г. в Берлине конференцией трех Интернационалов, лидеры реформистских II и II 1/2 (Венского) Интернационалов, взявшие под защиту эсеров, потребовали от делегации Коминтерна в качестве непременного условия соглашения о совместных действиях согласия на допуск представителей обоих реформистских Интернационалов в качестве защитников на судебный процесс и письменного заверения, что в отношении обвиняемых не будет применена смертная казнь. Представители РКП (б) в Коминтерне Бухарин и Радек дали от имени Коминтерна соответствующие обязательства. В статье «Мы заплатили слишком дорого», опубликованной в «Правде» 11 апреля 1922 г., В. И. Ленин подверг критике этот шаг, квалифицируя его как политическую уступку, сделанную пролетариатом без какой-либо компенсации со стороны международной буржуазии по отношению к революционному пролетариату.

В ответ на провокационные заявления эмигрантских кругов о незаконности предстоящего суда ввиду амнистии 1919 г. народный комиссар юстиции Д. И. Курский заявил, что амнистия касалась лишь тех правых эсеров, участвовавших в вооруженной борьбе с Советской властью, которые пересмотрели свое поведение и отказались от продолжения борьбы. Те же обвиняемые, которые не отказались от террора, диверсий и экспроприации, не подлежат амнистии.

Когда рассматривалось дело правых эсеров, в Советской стране были провозглашены новые начала революционной законности, которые в судебной области означали предоставление подсудимым больших прав на защиту, большую гласность процесса. Эти начала, зафиксированные в первом Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР, принятом ВЦИК 25 мая 1922 г., формально вводились в жизнь с 1 августа, но фактически влияли на практику уже с момента их провозглашения. Поэтому, хотя судебный процесс (8 июня — 7 августа) проводился по правилам судопроизводства, предусмотренным Положением о революционных трибуналах, фактически на процесс по делу правых эсеров оказывали сильное влияние новые начала революционной законности.

Расследование по делу эсеров вело сначала ГПУ, а затем по постановлению пленума Верховного революционного трибунала от 29 апреля группа следователей трибунала во главе с Е. Ф. Розмирович.

Следователи допросили сотни свидетелей и обвиняемых, приобщили к делу партийные решения, письма и т. д., материалы многих судебных процессов по делам о контрреволюции. Число обвиняемых достигало 218 человек. Следователи и Верховный трибунал исключили из процесса неразысканных обвиняемых, находившихся за границей, лиц, которые подлежали амнистии (они давали подписку об отказе от вооруженной борьбы с Советской властью); из основного дела выделили материалы для отдельных производств. В конечном итоге суду Верховного революционного трибунала по основному делу были преданы 34 человека. Обвинительное заключение представляло собой книгу, изданную типографским способом, объемом в 117 страниц.

За время расследования среди обвиняемых произошло резкое политическое размежевание. Члены ЦК и другие ответственные работники партии эсеров (А. Р. Гоц, Д. Д. Донской, Е. М. Тимофеев, Л. Я. Герштейн, М. А. Лихач, Е. М. Ратнер-Элькинд, М. А. Веденяпин, М. Я. Гендельман-Грабовский, Н. Н. Иванов, Д. Ф. Раков, Ф. Ф. Федорович, С. В. Морозов и другие — всего 22 человека) упорно защищали провалившуюся политику своей партии и не отказывались от продолжения борьбы с Советской властью; активисты же и рядовые члены боевых отрядов эсеровской партии (Г. И. Семенов, Л. В. Коноплева, И. С. Дашевский, Г. М. Ратнер, К. А. Усов, Ф. В. Зубков, Ф. Ф. Федоров-Козлов, П. Т. Ефимов, П. Н. Пелевин и другие), убедившиеся в ошибочности политики эсеровского руководства, порвали с партией. Это политическое размежевание существенно отразилось на ходе расследования и суда. Первая группа обвиняемых вела себя вызывающе. Большинство членов этой группы не давали показаний на предварительном следствии, заявив, что объяснения будут давать только на гласном суде. По окончании предварительного следствия они ознакомились с делом и тщательно подготовились к выступлениям. Вторая же группа обвиняемых разоблачала эсеровские преступления. Конкретные показания этих подсудимых являлись существенной частью доказательственного материала.

Немалые трудности были и при формировании состава сторон на суде. Центральные комитеты партий эсеров и меньшевиков добивались участия своих представителей в процессе, надеясь превратить его в трибуну для антисоветских демонстраций. Заграничная группа членов ЦК партии эсеров выдвинула в качестве защитников эсеров-эмигрантов, потребовала разрешения на въезд их в Советскую Россию и гарантий их неприкосновенности. Верховный трибунал, руководствуясь ст. 17 Положения о революционных трибуналах, отклонил незаконные домогательства эсеров и меньшевиков. Вместе с тем на основании специального постановления Наркомюста трибунал допустил к защите представителей реформистских Интернационалов и решил, что в судебном процессе должны участвовать также представители Коминтерна. В результате состав сторон был определен так: защиту первой группы подсудимых (членов ЦК партии эсеров) представляли допущенные в порядке изъятия из правил ст. 17 Положения о революционных трибуналах делегаты II и II 1/2 Интернационалов — деятели реформистского социалистического движения — Эмиль Вандервельде, Теодор Либкнехт, Курт Розенфельд и небезызвестные дореволюционные адвокаты Н. К. Муравьев, А. С. Тагер, а также ряд правозаступников. Защиту второй группы подсудимых (эсеров, отошедших от партии) вели общественные деятели — профессор С. Б. Членов, Рубен Катанян, а также представители Коминтерна Феликс Кон, Жак Садуль, Антонио Грамши и другие. Обвинителями были назначены Н. В. Крыленко, А. В. Луначарский, М. Н. Покровский и деятельница Коминтерна Клара Цеткин.

Дело слушалось специальным присутствием Верховного революционного трибунала при ВЦИК.

Начало судебного процесса ознаменовалось политической демонстрацией. Гендельман от имени первой группы подсудимых заявил отвод всему составу суда на том основании, что судьи, являющиеся членами Коммунистической партии, будто бы не могут быть беспристрастными в этом процессе. По «логике» отвода выходило, что члены Коммунистической партии вообще не могут быть судьями по делам о контрреволюционных преступлениях.

Абсурдность такого отвода понимали и сами подсудимые. Член ЦК партии эсеров подсудимый Тимофеев заявил, что подсудимые не отказываются от данного суда. Трибунал отклонил явно провокационный отвод. Но подсудимые продолжали наскоки на суд: заявили отвод обвинителю Н. В. Крыленко, возбудили ходатайства о допущении защитниками меньшевиков, о вызове новых свидетелей и т. п. Трибунал отклонил отвод Крыленко, подтвердил прежнее решение о недопущении защитников-меньшевиков, ходатайство же о вызове дополнительных свидетелей в основном удовлетворил.

Особенно вызывающе вели себя иностранные защитники. Вандервельде, Розенфельд и Либкнехт, не считаясь с процессуальными нормами советского трибунала, требовали особых привилегий для себя и, когда получали обоснованный отказ, демагогически заявляли, будто советская сторона нарушает берлинское соглашение трех Интернационалов. Трибунал предоставлял подсудимым и их защитникам все возможности в рамках советского процессуального права. Не кто иной, как Розенфельд, в одном из судебных заседаний признал это, заявив: «Я был очень рад, что обвиняемым и защите была дана возможность защищать те интересы, которые здесь должны быть защищены. Я надеюсь, что мне удастся вернуться в Германию, и я сумею там сказать, что действительно обвиняемым дается возможность защищаться». Лишены были оснований и ссылки иностранных защитников на нарушения берлинского соглашения: требуя привилегий на основании этого соглашения, иностранные защитники умалчивали о том, что оно, в сущности, уже разорвано реформистами, отказавшимися созвать всемирный конгресс, ради чего оно и заключалось.

13 июня иностранные защитники спровоцировали очередной инцидент. Они потребовали на основании берлинского соглашения разрешить им вести свою отдельную стенограмму судебного процесса. Конечно, защитники имели право вести свои записи, на что и не требовалось разрешения трибунала, но частная стенограмма, не предусмотренная процессуальными нормами, не могла иметь юридического значения. Защитникам были даны соответствующие разъяснения, но они продолжили незаконные домогательства. На следующий день иностранные защитники не явились в суд. Они передали через подсудимых заявление об отказе исполнять свои обязанности ввиду нарушения судом берлинского соглашения. Гендельман и Тимофеев, передавая заявление, демонстративно подтвердили, что подсудимые первой группы солидарны с иностранными защитниками и освобождают их от защиты. Трибунал так оценил поведение защитников: «Иностранная защита, с самого начала усвоившая себе неправильный тон по отношению к трибуналу, пытавшаяся заподозрить его объективизм и беспристрастие, осмелившаяся сопоставлять его с антипролетарскими буржуазными судами капиталистических государств, убедившаяся на деле в том, что процесс ведется со всеми гарантиями действительной защиты подсудимых и действительного выяснения индивидуальной виновности каждого… что перед лицом фактов политической манифестации остается все меньше и меньше места, — эта защита искала только предлога, чтобы покинуть процесс, участие на котором для нее становилось явно политически невыгодным». Так иностранные «защитники» ушли с процесса.

Вскоре произошел новый инцидент. Вечером 20 июня в суд явились представители московских и петроградских рабочих и попросили разрешения огласить резолюции, принятые на фабриках и заводах в связи с проходившим процессом. Трибунал, принимая во внимание, что он «является органом Рабоче-Крестьянской Республики и мнение трудящихся масс имеет чрезвычайно существенное значение, хотя в своих суждениях Верховный трибунал и независим от мнения какой бы то ни было группы товарищей», разрешил рабочим огласить резолюции. Делегаты заклеймили преступления эсеров и потребовали строгого их наказания.

Подсудимые и их буржуазные адвокаты не преминули воспользоваться этим фактом для очередной демонстрации. Адвокат Муравьев усмотрел в нем некое «ниспровержение основ судебного процесса» и потребовал прекращения дальнейшего разбирательства дела и назначения нового суда. Конечно, такое требование не могло быть удовлетворено. Тогда подсудимые первой группы демонстративно заявили, что отказываются вообще от услуг защитников и будут защищаться сами. 26 июня защитники Муравьев, Тагер и другие подали ходатайство об освобождении от участия в процессе ввиду отказа подсудимых от их услуг. Трибунал вынужден был удовлетворить это ходатайство, и в дальнейшем суд проходил без них. Но среди подсудимых было немало юристов и бывших адвокатов; это были опытные политические дельцы, и они в полной мере использовали предоставленные им права на защиту. Поистине трудно найти в истории еще один подобный политический судебный процесс, на котором подсудимые пользовались бы большей свободой слова и большими правами на защиту!

Суд полностью подтвердил разоблачения, сделанные Семеновым и Коноплевой. Партия эсеров и ее Центральный комитет, как выяснилось, систематически организовывали вооруженные восстания против рабоче-крестьянской власти, вели шпионаж в пользу воюющих с Красной Армией белогвардейцев и интервентов, совершали диверсионные акты. Подсудимые и не отрицали этих фактов, заявляя, что в 1917–1918 гг. вели вооруженную борьбу против Советской власти. Однако они утверждали, что прекратили вооруженную борьбу в феврале 1919 г. и с тех пор занимались лишь политической организацией масс, от чего не отказываются и сейчас.

Наиболее важной частью судебного процесса явилось раскрытие данных о террористических актах, совершенных эсерами против виднейших деятелей Советской власти. Подсудимые — члены ЦК партии эсеров — не признавали этих фактов. На суде с особой яркостью выявилось двурушничество и лицемерие эсеровских лидеров, которые пытались изобразить себя противниками применения террора против большевиков и Советского правительства, а фактически поощряли террор и тайно руководили им.

В эсеровских партийных организациях культивировались террористические настроения. В конце 1917 г. члены Центрального комитета партии эсеров Гоц, Ратнер и Чернов неоднократно выступали с заявлениями о необходимости террора; за применение террора против деятелей Советского правительства и большевистской партии высказывались целые эсеровские организации (петроградская, харьковская).

Наконец в феврале 1918 г. ЦК партии эсеров официально обсуждал этот вопрос. На заседании выявились две точки зрения: одни (В. М. Чернов и другие) высказались за террор, другие (М. И. Сумгин) считали невозможным применение террора против Советского правительства и большевиков. Победили сторонники террора. Однако принятое решение держалось в секрете. На суде эсеровские руководители уверяли, что ЦК партии принял большинством голосов отрицательное решение о терроре. Но показания участников боевых эсеровских отрядов и практика эсеровской партии подтверждали обратное.

Первые попытки организовать антисоветский террор предпринимались отдельными эсерами и местными эсеровскими партийными организациями. В частности, в Петрограде зародился план — устроить взрыв поезда Совнаркома во время переезда правительства из Петрограда в Москву, а эсеровская активистка Коноплева задумала совершить покушение на жизнь В. И. Ленина.

Злодейский замысел у сотрудницы петроградского комитета партии эсеров Коноплевой возник в феврале 1918 г. О своем намерении она сообщила руководителю военной работы при ЦК партии эсеров Б. Рабиновичу и члену ЦК А. Гоцу. Заботясь о том, чтобы партия эсеров не несла ответственности за это злодеяние, Коноплева предложила придать покушению форму «индивидуального акта». Это означало, показывала позже на суде Коноплева, что «акт должен совершиться с ведома партии, с ведома ЦК, но я, идя на это дело, не должна была заявлять, что это делается от имени партии, и даже не должна была говорить, что являюсь членом партии».

Рабинович и Гоц от имени партии санкционировали задуманное Коноплевой преступление. В марте Коноплева вместе с приглашенным ею эсером Ефимовым выехала из Петрограда в Москву для осуществления своего замысла. В организации слежки за В. И. Лениным, добывании оружия, финансировании «предприятия» Коноплевой оказывали содействие находившиеся в Москве члены ЦК партии эсеров В. Рихтер, Е. Тимофеев и М. Веденяпин. Однако ЦК партии эсеров старался организовать дело так, чтобы на него не пала ответственность за террористический акт. Года, который приехал в Москву, очень испугало впечатление, произведенное на него Коноплевой. Она выглядела «душевно удрученным и морально разбитым человеком». Такой человек мог, конечно, «подвести» лидеров эсеров, и Гоц, согласно его показаниям, сказал Коноплевой: «Бросьте не только вашу работу, которую вы ведете, но бросьте всякую работу и поезжайте в семью отдохнуть».

В этот раз задуманное эсерами покушение на жизнь В. И. Ленина не состоялось.

В мае 1918 г. начальник эсеровской боевой дружины в Петрограде Семенов предложил образовать при ЦК партии «центральный боевой отряд» и начать организованный террор против виднейших представителей Советской власти. Члены ЦК партии Гоц и Донской, с которыми Семенов вел переговоры об этом, дали от имени партии санкцию на образование такого отряда под начальством Семенова. Тот привлек в отряд эсеров, которые и раньше действовали в этом же направлении (Коноплеву, Иванову-Иранову, Усова, Сергеева и других), и отряд начал свою преступную работу. Решено было убить видных петроградских большевиков В. Володарского, М. С. Урицкого и других. Эти цели были тайно санкционированы членами ЦК эсеровской партии. В результате 20 июня был убит В. Володарский.

Не скрывая своей ответственности за это преступление, начальник отряда Семенов на суде показал: «Когда один из моих боевиков — Сергеев — направился на очередную слежку на Обуховскую дорогу, он спросил меня, что, если будет случайная возможность легко произвести покушение, как быть? Я указал, что… вопрос ясен, тогда нужно действовать, поскольку вопрос санкционирован ЦК, а (право определить. — Д. Г.) время и день действия, бесспорно, принадлежит боевой организации… Как раз такая возможность представилась, и товарищ Володарский был убит. Сергееву удалось благополучно бежать».

Не имея возможности опровергнуть показания Семенова и других членов его отряда, подсудимые — члены ЦК и их единомышленники из эмигрантской группы — вынуждены были признать, что они знали об убийстве В. Володарского членом эсеровской боевой группы Сергеевым, который якобы «не стерпел», встретившись случайно с В. Володарским. Тем не менее 22 июня 1918 г. Гоц от имени петроградского бюро ЦК партии эсеров опубликовал дезориентирующее извещение о том, что «ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет».

Центральный комитет партии социалистов-революционеров сохранил террористическую группу Семенова и после убийства Володарского, лишь перебазировав ее в Москву. Группа продолжала террористическую работу, готовя покушение на жизнь В. И. Ленина. 30 августа 1918 г. Ленин был тяжело ранен в результате покушения Фани Каплан.

Долгое время обстоятельства этого злодеяния не были полностью раскрыты. Через 4 года на суде показаниями участников «центрального боевого отряда» при ЦК партии эсеров Семенова, Коноплевой, Усова, Федорова-Козлова, Зубкова, Пелевина, Ставской, а также Дашевского и других было установлено, что покушение на жизнь В. И. Ленина являлось делом «отряда». Они заявили, что члены ЦК Гоц и Донской в июле 1918 г. санкционировали это тягчайшее преступление.

На суде выяснились такие подробности.

Террористка Каплан начала готовить свое преступление еще в феврале — марте 1918 г., приехав специально для этого в Москву. Она считала, что «будничной работой» сейчас заниматься не время, нужно «вспомнить старые заветы партии», и организовала небольшую эсеровскую террористическую группу для совершения покушения на жизнь В. И. Ленина. Осуществить тогда этот злодейский план Каплан не удалось, она совершила покушение только после вступления в отряд Семенова.

«Центральный боевой отряд» Семенова, переехавший в Москву, насчитывал в то время около 15 человек. Каплан была принята в состав отряда по рекомендации члена военной комиссии партии эсеров Дашевского. В начале июля он узнал о твердом намерении Каплан совершить террористический акт против Ленина. Дашевский считал необходимым, чтобы такого рода выступления, могущие иметь серьезнейшие последствия, совершались под контролем и руководством ЦК. Поэтому он решил связать Каплан с Семеновым, работа которого санкционировалась и проходила под контролем ЦК.

Отряд Семенова деятельно готовил покушение. В то время в Москве еженедельно по пятницам проходили митинги на предприятиях города, и В. И. Ленин часто выступал на них. Заговорщики разделили город на части и назначили исполнителей, которые должны были стрелять в Ленина, когда он прибудет на митинг. На крупные предприятия посылались дежурные террористы, которые при появлении Ленина должны были сообщить об этом исполнителю. Один из членов террористической группы, подсудимый Усов, говорил на суде: «Все наши руководящие лица: Семенов, Елена Иванова и Коноплева — категорически настаивали, чтобы убийцей Ленина непременно был рабочий. Это, мотивировали они, послужило бы большой агитацией против Коммунистической партии…». Кроме Усова исполнителями террористического акта были назначены Федоров-Козлов, Каплан и Коноплева. Усов, встретив на одном из митингов В. И. Ленина, не смог выполнить преступное задание. На суде он объяснял это так: «Ленин был встречен громом аплодисментов и восторженными криками, и, конечно, вырвать бога у полуторатысячной рабочей массы я… не решился. Я стрелять не стал». Так же поступил в другом случае и Федоров-Козлов.

30 августа на заводе Михельсоиа дежурил член террористической группы Новиков, который и сообщил Каплан о приезде Ленина. Она явилась на завод. Когда Ленин, окруженный рабочими, выходил из помещения, где только что закончилось собрание, Новиков умышленно споткнулся и застрял в двери, сдерживая выходящих людей. В это время Каплан произвела выстрелы.

Уличенные в организации покушения на жизнь В. И. Ленина, подсудимые — члены ЦК партии эсеров — вновь прибегли к версии, которую неоднократно выдвигали на процессе. Они пытались изобразить действия Каплан и Семенова как самовольные. Когда же на суде выяснилось, что накануне покушения Каплан встречалась с членом ЦК партии Донским, который одобрил ее преступный план, Донской поспешил опровергнуть последнее утверждение. Он не отрицал, что виделся с Капли и, но заявил, что во время встречи якобы сказал ей, «что партия террористической борьбы не ведет», и добавил, что она поставит себя вне партии, если выступит. «Когда произошло покушение, у меня явилась первая мысль о ней… удалось встретиться с моими товарищами но бюро. Обсудивши и выяснивши положение, мы решили выпустить сообщение… о непричастности партии к этому покушению».

Отказ эсеровских лидеров признать покушение на В. И. Ленина «партийным делом» вызвал недовольство у членов «центрального боевого отряда». Семенов рассказывал: «После покушения на Ленина в газетах появилось сообщение от московского бюро ЦК о том, что партия эсеров непричастна к этому покушению. Это произвело на наш отряд впечатление ошеломляющее… На собрании я указал на недопустимость отношения ЦК и предложил, чтобы кто-нибудь из боевиков вместе со мной пошел бы к Донскому… Донской сказал, что партия обратно не возьмет этого решения, что сейчас идет красный террор, что если мы это решение возьмем обратно, то вся партия в целом будет подвергнута разгрому». Семенов показал, что в связи с отказом ЦК признать покушение «партийным делом» в боевой организации создалось тяжелое настроение и она дальше существовать не могла. Только пятеро из отряда решили продолжать «работу» от имени «боевой группы эсеров». Когда он рассказал об этом Донскому, то последний сказал, что «единственная возможность, которая осталась, — эта мысль ему понравилась — действовать как народные мстители, черные маски, вот это дело хорошее, тут партия будет в стороне, и, с другой стороны, капитал приобретем, удар основательный нанесем Советской власти…».

Причастность членов ЦК партии эсеров к покушению на жизнь В. И. Ленина подтверждали и другие данные. Донской, Гоц, Тимофеев, Морозов признали на суде, что Каплан являлась членом их партии, и подтвердили, что эсеровские боевики, уверенные в том, что ЦК партии санкционировал применение террора, выражали свое возмущение отказом признать покушение 30 августа «партийным делом». Коноплева рассказала о своей беседе в июле 1918 г. с Гоцем, который говорил: «Сейчас нужны террористические акты на Ленина и других… Партия эти акты если сейчас не признает, то она их позже признает». Коноплева также рассказала, что член ЦК партии Донской предложил Новикову, участвовавшему в покушении, написать воспоминания об этом, с тем чтобы оставить их в архиве партии. А позже, весной 1919 г., член ЦК партии Морозов приобрел карточку Каплан для партийного архива. Когда Морозова спросили на суде, для чего ему понадобилась карточка Каплан, он сказал: «Я был секретарем, и все бумаги, которые имели касательство к партии, я всегда собирал». Так эсеровские лидеры, официально отрицая причастность своей партии к покушению, фактически руководили им и пытались увековечить в партийном архиве злодейское преступление Каплан.

На суде было установлено, что Каплан стреляла из пистолета системы браунинг, данного ей Семеновым — командиром эсеровского «центрального боевого отряда». Вот почему в 1918 г. Каплан упорно не отвечала на вопросы следователей о том, где она взяла браунинг. Теперь стало понятно и то, почему у Каплан в портфеле находился железнодорожный билет Томилино — Москва. Из показаний участников семеновского отряда выяснилось, что на даче в Томилино находилась конспиративная квартира отряда и там неоднократно бывала Каплан, приезжавшая из Москвы.

Судебный процесс над группой членов ЦК партии социалистов-революционеров показал, что эта партия была связана с империалистическими державами, вела диверсионную, подрывную и террористическую деятельность против Советской власти с первых дней ее существования и вплоть до судебного процесса. Даже те члены ЦК, которые находились под стражей в момент принятия X советом партии резолюции о возврате к политике вооруженной борьбы с Советской властью, солидаризировались с такой политикой. Арестованные Гоц, Донской, Тимофеев и другие, воспользовавшись мягким режимом заключения, 5 сентября 1921 г. послали вновь избранному Центральному бюро партии эсеров письмо, в котором писали: «С радостью узнали мы о благополучном исходе X совета партии. X совет партии совершенно правильно заявляет, что главным заданием является преодоление диктатуры правящего правительства».

Верховный революционный трибунал после 50-дневного тщательного судебного разбирательства приговорил членов ЦК партии социалистов-революционеров А. Р. Гоца, Д. Д. Донского, Л. Я. Герштейна, М. Я. Гендельмана-Грабовского, М. А. Лихача, Н. Н. Иванова, Е. М. Ратнер-Элькинд, Е. М. Тимофеева, членов различных руководящих органов партии С. В. Морозова, В. В. Агапова, А. И. Альтовского, члена ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьева и членов «центрального боевого отряда при ЦК партии эсеров» Г. И. Семенова, Л. В. Коноплеву и Е. А. Иванову-Иранову к расстрелу. Десятерых подсудимых — ответственных деятелей партии эсеров, в том числе членов ЦК Д. Ф. Ракова, Ф. Ф. Федоровича и М. А. Веденяпина, а также непосредственных участников террористической и боевой деятельности партии эсеров П. Т. Ефимова, К. А. Усова, Ф. В. Зубкова, Ф. Ф. Федорова-Козлова, П. Н. Пелевина, И. С. Дашевского, Ф. Е. Ставскую — к разным срокам тюремного заключения. Двое подсудимых — Г. М. Ратнер и Ю. В. Морачевский — были оправданы. Вместе с тем Верховный трибунал обратился в Президиум ВЦИК с ходатайством об освобождении осужденных Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усова, Зубкова, Федорова-Козлова, Пелевина, Ставской, Дашевского и Игнатьева от наказания, так как нашел, что эти подсудимые заблуждались при совершении ими тяжких преступлений, а затем вполне осознали всю их тяжесть, поняли контрреволюционную роль партии эсеров, вышли из нее и из стана врагов рабочего класса.

8 августа 1922 г. Президиум ВЦИК, рассмотрев приговор Верховного трибунала, дал такую оценку политике эсеров:

«В величайшей борьбе исторических сил, где, с одной стороны, были капитал, привилегии, короны, церкви, все формы и способы насилия имущих над неимущими, а с другой стороны, восставшие рабочие массы России при возраставшем сочувствии трудящихся всего мира, — в этой борьбе партия социалистов-революционеров встала целиком на сторону капитала, угнетения, реакции…

Всей политикой партии социалистов-революционеров вдохновленные и фактически рукой ее Центрального комитета направляемые, боевики партии совершают ряд убийств и покушений на деятелей, которым рабочие и крестьяне России вверили ответственные посты в своей Республике. В метаниях между активной службой буржуазной реакции и тщетными усилиями удержать остатки доверия рабочих масс партия социалистов-революционеров пропитывается двойственностью, лживостью, лицемерием: фактически подталкивает к убийствам и организует их, официально отказываясь от них; поддерживает, питает, организует каждое движение против Советского строя, из каких бы черносотенных источников оно ни исходило, не беря на себя открыто ответственности».

В завершающей части постановления ВЦИК указывалось:

«1. Приговор Верховного трибунала в отношении к подсудимым: Гоцу, Донскому, Герштейну, Гендельману-Грабовскому, Лихачу, Н. Иванову, Е. Ратнер-Элькинд, Тимофееву, Морозову, Агапову, Альтовскому и Е. Ивановой-Ирановой, приговоренным к высшей мере наказания, утвердить, но исполнение приостановить.

Если партия социалистов-революционеров фактически и на деле прекратит подпольную заговорщическую, террористическую, военно-шпионскую, повстанческую работу против власти рабочих и крестьян, она тем самым освободит от высшей меры наказания тех своих руководящих членов, которые в прошлом этой работой руководили и на самом процессе оставили за собой право ее продолжать.

Наоборот, применение партией социалистов-революционеров методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти неизбежно поведет к расстрелу осужденных вдохновителей и организаторов контрреволюционного террора и мятежа…

2. В отношении Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усова, Зубкова, Федорова-Козлова, Пелевина, Ставской, Дашевского и Игнатьева ходатайство Верховного трибунала о полном освобождении их от наказания удовлетворить».

14 января 1924 г. Президиум ЦИК Союза ССР рассмотрел вопрос об осужденных эсерах и заменил им высшую меру наказания — расстрел — лишением свободы сроком на 5 лет, а остальным сократил срок лишения свободы наполовину.

Судебный процесс по делу членов ЦК партии правых эсеров еще яснее показал трудящимся действительное лицо этой партии, углубил процесс разложения в ее рядах. Созванный инициативной группой Всероссийский съезд бывших рядовых членов эсеровской партии (главным образом рабочих и крестьян), состоявшийся в Москве с 18 по 23 марта 1923 г., констатировал полный распад партии, заклеймил позорную деятельность ее лидеров и лишил полномочий членов ЦК. Съезд призвал эсеров вступать в ряды Коммунистической партии, выражающей интересы трудящихся. В дальнейшем многие эсеры вступили в ряды РКП (б) или окончательно отошли от политической борьбы. Только незначительные остатки этой некогда крупной партии, не примирившиеся с Советской властью, и ее эмигрантские лидеры пытались и в дальнейшем продолжать бесплодную антисоветскую подпольную работу.

 

2. Кто руководил убийством М. С. Урицкого?

Если убийство В. Володарского и покушение на жизнь В. И. Ленина на судебном процессе по делу членов ЦК партии правых эсеров было в полной мере выяснено, то убийство М. С. Урицкого к этому времени все еще оставалось не вполне раскрытым. Исполнитель этого преступления — Л. Каннегисер — был пойман, понес заслуженное наказание, но возникал вопрос: кто его сообщники?

Как известно, в тот самый день, когда в Петрограде был убит М. С. Урицкий, 30 августа 1918 г., в Москве на заводе Михельсона Каплан стреляла в Ленина и тяжело ранила его.

Естественно было предположить, что совершенные в один день в Петрограде и Москве покушения представляли собой акты организованного террора и были подготовлены одной политической группой контрреволюционеров. ВЧК обоснованно проверяла эту версию, вытекавшую из социально-политической обстановки, в которой находилась тогда страна. Но при расследовании выяснилось, что Каплан в прошлом была анархисткой, затем эсеркой, а Каннегисер состоял в партии народных социалистов. Центральный комитет партии правых эсеров и другие «социалистические» партии выступили с официальными публичными заявлениями о том, что их организации не имеют никакого отношения к убийству М. С. Урицкого и покушению на жизнь В. И. Ленина. Еще раньше они заявляли то же по поводу убийства В. Володарского. Конкретных данных, опровергающих утверждения этих партий, ВЧК в то время не имела.

Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией обратила внимание на связи убийцы М. С. Урицкого с Филоненко. В сообщении Петроградской чрезвычайной комиссии указывалось, что Капнегисер являлся родственником Филоненко. Этот интерес к Филоненко не был случайным.

М. М. Филоненко, по образованию инженер, поручик царской армии, был известен издевательским отношением к «низшим чинам» и заслужил ненависть солдат. Он был человеком огромного честолюбия, карьеристом, склонным к авантюрам. Керенский назначил его военным комиссаром Временного правительства при 8-й армии Корнилова. Учуяв в Корнилове претендента в военные диктаторы, Филоненко стал одним из главных его советников. Действуя вместе с таким же авантюристом, как и он сам, — Б. В. Савинковым, занимавшим в то время пост комиссара Временного правительства на Юго-Западном фронте, Филоненко всячески поддерживал Корнилова и его проекты установления военной диктатуры в стране, введение смертной казни. Корнилов намечал его членом правительства военной диктатуры. После революции Филоненко начал тайную борьбу против Советской власти. Однако весьма подозрительная связь Каннегисера с Филоненко в деталях вскрыта не была.

Материалы судебного процесса по делу правых эсеров выявили более подробные данные о личности Каннегисера. Как выяснилось, последний постоянно вращался среди антисоветски настроенных офицеров и юнкеров, участвовал в подпольных военных группах, создававшихся в Петрограде. Он являлся сторонником активных методов борьбы с Советской властью. Член ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьев показал, что Каннегисер, как член партии народных социалистов, предложил ему использовать в партийных интересах военные группы, в которых он работал.

«Приблизительно в конце марта, — рассказывал Игнатьев, — ко мне явился… Каннегисер, который представил мне определенные рекомендации от знакомых мне лиц и после некоторого разговора предложил мае сорганизовать или, вернее, оформить уже существующую организацию беспартийного офицерства, которая поставила своей задачей активную борьбу против Советской власти. Он сказал, что свыше 100 человек разбиты по разным районам города. Город разделен на комендатуры. Я осведомился, каково политическое кредо этой группировки. Ответ получился такой, что они стоят на точке зрения идейного народоправства. Затем мы более детально обсудили этот вопрос… Я просил более ответственных руководителей (организации) и комендантов прийти ко мне на совещание. Около полумесяца пошло на эту организационную работу». В конце концов офицерские военные группы, в которых участвовал Каннегисер, перешли в ведение партии народных социалистов, и член ЦК этой партии Игнатьев взял на себя политическое руководство ими. Между тем в городе существовали и военные группы правых эсеров. Впоследствии все городские военные группы слились в единую организацию, ставшую военным костяком антисоветского «Союза возрождения России». В районах Петрограда были созданы низовые объединенные военные организации «Союза» — военные комендатуры, большая часть которых возглавлялась правыми эсерами. Комендантом же Выборгского района был Каннегисер.

Игнатьев рассказал, что Каннегисер предлагал ему вступить от имени партии народных социалистов также в связь с действовавшей в городе самостоятельной антисоветской организацией Филоненко. «Каннегисер неоднократно говорил мне, — показывал Игнатьев, — о своих личных связях с Филоненко, о своей прошлой работе с ним, о встречах с ним в период своей работы в «Союзе возрождения». От встречи с Филоненко я отказался, от вхождения в связь с его организацией уклонился, так как, по моей информации, организация его носила правый уклон и слишком личный характер, служила не для достижения общих целей, а для честолюбивых устремлений Филоненко к власти… Непременным условием для совместной работы с его организацией ставилось признание Филоненко в качестве будущего премьера и военного министра». Отвечая на вопрос о причастности Филоненко к убийству М. С. Урицкого, Игнатьев сообщил на следствии, что он встречался с Филоненко в Архангельске во времена господства там «союзных» оккупантов, при этом «во время разговора с Филоненко у последнего пробегала мысль о том, что он что-то знает по делу убийства Урицкого, но я, скорее, был склонен приписать ее желанию похвастаться своей актуальностью в борьбе с большевиками перед правыми кругами и союзниками, с которыми Филоненко был тесно связан».

Новые данные о личности Каннегисера, его связях с право-эсеровскими организациями были рассмотрены следственными органами, которые пришли к выводу, что они, однако, недостаточны для определенных суждений. В обвинительном заключении по делу правых эсеров указывалось: «Следствием установлено, что Каннегисер все же находился в тесной связи с организацией партии с.-р., входил в организацию Филоненко и в свое время был одним из назначенных военных комендантов партии с.-р. в Выборгском районе при подготовке попытки восстания и был на одном из заседаний военного штаба за Невской заставой».

В 1926 г. в белоэмигрантском сборнике «Голос минувшего на чужой стороне», издававшемся в Париже под редакцией С. П. Мельгунова и В. А. Мякотина, была опубликована статья-воспоминание под названием «Белые террористы». Автор статьи, бывший капитан лейб-гвардии Преображенского полка, принимавший участие в антисоветской деятельности в Петрограде, скрывшийся за инициалами «Н. Н.», рассказал в ней о Каннегисере и об обстоятельствах убийства М. С. Урицкого.

По словам автора, в мае 1918 г. по приглашению Каннегисера он вступил в террористическую группу, возглавляемую Филоненко, которая поставила своей целью «истребление видных большевистских деятелей». «Слежка подвигалась медленно, — писал «Н. Н.», — хотя Каннегисеру и удалось проследить Урицкого до его квартиры… но оказалось, что он почти не бывал дома, оставаясь даже ночевать в ЧК. Вторым препятствием являлась малолюдность улицы. Я выходил на слежку несколько раз в роли разносчика папирос, но безрезультатно, и первоначальный план — убить Урицкого у его квартиры — нам пришлось оставить. Вскоре через Филоненко были получены сведения, что Урицкий едет на совещание в Москву. Эти сведения ему удалось добыть, пробравшись пол видом маляра в самую ЧК». Но и замысел убить Урицкого на вокзале не был проведен в жизнь (Урицкий не поехал в Москву). Тогда в организации возник новый чудовищный проект. «На одном из совещаний, — продолжал автор, — Филоненко было предложено несколько изменить тактику. Представлялась возможность произвести террористический акт над целой группой лиц. Филоненко удалось достать 5 баллонов с синильной кислотой, которые, по его плану, должны были быть разбиты на предполагавшемся в скором времени Всероссийском съезде Советов, результатом чего явилась бы смерть если не всех, то большинства собравшихся». Автор подробно рассказал, как шли приготовления к этому злодейскому акту, как чекисты арестовали рассказчика, как Урицкий допрашивал его и отпустил на свободу под подписку о том, что он не будет в дальнейшем заниматься контрреволюционной деятельностью. Далее анонимный автор заявил: «После выхода из ЧК я не принимал уже активного участия в организации, так как вскоре уехал из Петербурга. Работа же там шла своим чередом. Каннегисеру наконец удалось проследить Урицкого, и… он убил его 4 выстрелами в упор».

Казалось бы, теперь была установлена причастность организации Филоненко к убийству М. С. Урицкого. Но за границей оказался еще один белый эмигрант, который, по его словам, участвовал в террористической группе Филоненко. Скрывшись под анонимной подписью «X», он обратился с письмом в редакцию журнала «Голос минувшего на чужой стороне» и уличил «Н. Н.» в ряде неточностей при изложении им фактов деятельности группы и обстоятельств убийства М. С. Урицкого. По мнению «X», «террористический свой акт Каннегисер совершил независимо от организации, задумав и выполнив его самостоятельно, не привлекая никого из ближайших своих сотрудников по конспиративной деятельности и не посвящая их в свой план».

В деле об убийстве М. С. Урицкого все возникавшие при расследовании версии имели под собой фактические основания. Недаром в советских изданиях и публикациях террористические акты против В. И. Ленина, В. Володарского и М. С. Урицкого основательно рассматриваются как проявление единой тактики организованного террора контрреволюции против вождей рабочего класса. В самом деле, разве правые эсеры, разведчики и агенты международного империализма, такие авантюристы, как Филоненко и Савинков, состоявшие на содержании империалистических разведок, действуя в отдельности и вступая в различные заговорщические комбинации, не осуществляли террористические акты против вождей рабочего класса? Разве убийца М. С. Урицкого Каннегисер не был связан с такими организациями? Наконец, пропаганда террора, оплата этими группами контрреволюции услуг всяких проходимцев-террористов создали такую обстановку, что отдельные враги Советской власти могли решиться и на подобные самостоятельные действия.

 

3. Ликвидация петлюровской «Казачьей рады»

Новая экономическая политика позволила ликвидировать хозяйственный кризис, поднять благосостояние народа. Широкие массы крестьянства были удовлетворены: они жаждали мира, порядка и спокойствия на своей многострадальной земле. Украинский народ на опыте убедился в том, что его социальные и национальные интересы совпадают с интересами всех братских народов Советского Союза и могут быть обеспечены лишь при осуществлении социалистических идеалов на основе пролетарского интернационализма. Правильная ленинская политика позволила отсечь от петлюровщины последние остатки середняцких и бедняцких масс украинского крестьянства.

5 марта 1921 г. V Всеукраинский Съезд Советов, впервые собравшийся после победоносной, упорной борьбы с белогвардейскими силами, считая желательным «предоставить всем нарушившим свой долг перед рабоче-крестьянской республикой возможность обращения на путь честного и добросовестного труда», объявил широкую амнистию. Освобождались от уголовной ответственности виновные в бандитизме, если они добровольно явятся в распоряжение местных властей не позднее 15 апреля и дадут обязательство не принимать участия в вооруженных выступлениях против Советской власти. На тех же условиях освобождались от ответственности также все лица, покинувшие страну. Тем же постановлением была заменена высшая мера наказания за преступления, совершенные до издания постановления, на лишение свободы сроком на 5 лет. Сокращено было наказание и другим осужденным. 30 ноября 1921 г. ВУЦИК объявил амнистию всем рабочим и крестьянам, а 12 апреля 1922 г. и всем другим лицам, служившим во вражеских антисоветских армиях и находившимся за границей.

Первейшими задачами органов борьбы с контрреволюцией на Украине было теперь искоренение охвостья петлюровских подпольных групп.

В марте 1922 г. Киевская губернская чрезвычайная комиссия ликвидировала крупнейшую подпольную организацию, которая пыталась воссоздать на месте разгромленного «Цупкома» новый петлюровский центр, так называемую «Казачью раду Правобережной Украины».

Шесть месяцев длилось предварительное наблюдение за этой организацией, затем в одну ночь киевские чекисты провели крупную операцию: арестовали свыше 600 человек, изъяли ряд документов, 10 пулеметов, много винтовок, револьверов, гранат и патронов. Начальник секретно-оперативной части Киевской ЧК Ю. М. Перцов, руководивший операцией, рассказывал впоследствии такие подробности:

«Были мобилизованы все сотрудники, вплоть до регистраторов, очень плохо или совсем не владеющих оружием. Вооруженные сотрудники были направлены по адресам согласно предварительно разработанному плану. Заместителем предгубчека являлся тогда покойный тов. Кравченко (речь идет об известном украинском чекисте Иване Васильевиче Кравченко. — Д. Г.). До отправки сотрудников по адресам он явился в штаб и изъявил желание также получить адрес, попросив дать ему «место поопаснее»… В И часов вечера я экстренно был вызван по телефону в одно место, где необходимо было разрешить сложный «узел». Замещать меня в штабе остался тов. Кравченко. Через полчаса, вернувшись, я не застал его. Предгубчека тов. Лившиц (известный чекист Яков Абрамович Лившиц. — Д. Г.) взволнованно сообщил мне, что Кравченко смертельно ранен, а один сотрудник — Янковский — убит (был убит чекист Дмитрий Васильевич Янковский. — Д. Г.)… Во время моего отсутствия в штаб донесли по телефону о том, что на одной из квартир по Дионисьевскому переулку членами петлюровской контрразведки убит наповал наш сотрудник Янковский, а остальные (регистраторы) деморализованы. Предпринятому делу, таким образом, грозил полнейший срыв по всему фронту. Тов. Кравченко, захватив с собой несколько сотрудников, немедленно отправился на место происшествия. Не доехав до Дионисьевского переулка, все сошли с автомобиля, чтобы не спугнуть бандитов, и направились по переулку. Пройдя небольшое расстояние, тов. Кравченко заметил двух мужчин и одну женщину, направляющихся к нему навстречу. Заподозрив в них членов шайки и убийц Янковского, Кравченко выхватил оружие и бросился на них с криком: «Руки вверх!» Следовавшие за ним сотрудники еще не успели как следует подтянуться, как раздался выстрел. Тов. Кравченко зашатался и упал. Будучи ранен, он успел еще выстрелить в своего убийцу. Поднялась перестрелка между нашими сотрудниками и раненым злоумышленником, который, лежа на земле, не переставал посылать пулю за пулей. В результате он был изрешечен пулями и спутники его задержаны. Тов. Кравченко понесли в ближайший медпункт, где он через 15 минут скончался. Убивший его оказался членом петлюровской контрразведки Брейненсеном, постоянно курсировавшим между штабом Петлюры и контрразведкой через границу. Так тов. Кравченко буквально грудью спас положение и, возможно, жизнь других сотрудников, находившихся по другим адресам, которых, несомненно, контрразведчик Брейненсен поспешил бы известить об опасности».

Расследование преступлений арестованных производилось по трем основным направлениям. По делу главарей «Казачьей рады Правобережной Украины» было установлено, что этот подпольный центр создали в г. Белая Церковь Киевской губернии в августе 1921 г. оставшиеся на свободе активисты разгромленного «Цупкома».

«Казачья рада» была утверждена Петлюрой в качестве центра информационной работы на Правобережье Украины. Но такая роль не удовлетворяла вожаков организации. В сентябре 1921 г. они решили расширить свою компетенцию и действовать еще и как центр по подготовке восстания в Киевской, Волынской, Николаевской и Одесской губерниях. Председателем избрали служащего Белоцерковской кооперации Павла Гайдученко (Гонта); начальником информационного бюро — Николая Лозовика (бывшего заместителя председателя информационного бюро при Директории); уполномоченным почт и телеграфа — Михаила Симака (бывшего члена «Цупкома»); «командующим вооруженными силами повстанцев северо-восточной части Правобережья» — атамана Тихона Бессарабенко, имевшего мандат «Центрального штаба У HP»; командующим северо-западной частью — Ивана Шамуленко (Федорцева), работавшего в районном союзе кооперации; генеральным писарем — Григория Григоренко.

Активисты «Казачьей рады» вербовали сторонников. Белоцерковский районный союз потребительских обществ и его помещение они превратили в конспиративные квартиры контрреволюционной организации. В работе «Казачьей рады» участвовали и некоторые служащие Белоцерковского уездного военкомата, земельного отдела, почты и других учреждений. Григорий Григоренко вовлек в организацию сотрудников штаба 45-й советской дивизии Ф. Т. Галянта, В. П. Выговского, М. М. Малика, И. Ф. Велика, которые добыли для заговорщиков топографические военные карты и сообщали им секретные сведения о совещаниях, происходящих в штабе. Лозовик и Симак завербовали в Киеве Анастасию Гудимович, которая составляла антисоветские прокламации и связала «Казачью раду» с петлюровцами в Черниговской и Полтавской губерниях. Они вовлекли в работу секретаря киевского церковного совета Ивана Тарасенко и его дочь Марию. Наконец, «Казачья рада» завязала отношения с «8-м повстанческим районом» и с «УНРовской подпольной контрразведкой» в Киеве, созданными «Центральным (эмигрантским) штабом», и вооруженными бандами Гаевого и Трейко.

19 января 1922 г. вожаки «Казачьей рады» созвали в Белой Церкви совещание, на котором решили учредить штаб для военной подготовки вооруженного выступления весной 1922 г. Атаманам, связанным с организацией, было предложено привести вооруженные силы в боевую готовность и добыть средства на нужды восстания (путем ограбления сахарных заводов и других советских учреждений). Но в марте чекисты прервали «бурную деятельность» авантюристов.

По второму делу, о «8-м повстанческом районе», выяснилось следующее. В апреле 1921 г. петлюровский «Центральный штаб» назначил содержавшегося в лагере интернированных войск УНР в Польше поручика Николая Якубовича начальником «8-го повстанческого района» и приказал отправиться на Киевщину для сформирования вооруженных сил «района». С помощью польских пограничников, выдавших ему советский паспорт на имя Гайлевич Зинаиды Константиновны (этот паспорт переделали на мужское имя — Гайлевича Зинаида Константиновича), Якубович нелегально перешел границу. Сопровождал его казак Дударец, который должен был, как житель Таращанского уезда, познакомить его с подпольными петлюровскими элементами. Дударец привел своего начальника к жителю одного из уединенных хуторов, крупному кулаку Ивану Тимченко. Здесь они и обосновались.

Вскоре произошло непредвиденное. На хуторе появились сотрудники милиции, проводившие облаву на дезертиров. Когда они приблизились к хате, дочь Тимченко, заметив их, предупредила Якубовича и Дударца. Якубович успел выбросить за комод компрометирующие его документы и оставил при себе лишь фальшивый паспорт на имя Гайлевича. Посланцы закордонцев были задержаны как подозрительные лица. Бывший петлюровский сотник лесничий Г. Г. Грабовский явился в милицию с просьбой разрешить ему свидание с Гайлевичем (Якубовичем). Во время свидания Якубович передал ему свои полномочия по организации «8-го повстанческого района».

14 августа 1921 г. Таращанское политбюро при уездной милиции освободило арестованных Гайлевича (Якубовича) и Дударца «за отсутствием улик». Оказавшись на свободе, они возобновили антисоветскую деятельность. Якубович вновь возвратился к исполнению обязанностей начальника «8-го повстанческого района». По заданию «штаба» «8-й повстанческий район» должен был сформировать вооруженную повстанческую «дивизию». Якубович разделил свой район на три подрайона. В первый подрайон, которым командовал атаман уголовной шайки Куравский (Богун), он включил Таращанский и Сквирский уезды; во второй, с хорунжим Питеренко (Ястребом) во главе, — Белоцерковский и Каневский уезды; в третий, под командованием Титаренко-Кузьменко, — Звенигородский и Черкасский уезды. Кроме того, он выделил в самостоятельный подрайон села, лежащие по реке Рось, и назначил его начальником сотника Ронского. В отряды вовлекались бандиты и бывшие петлюровские активисты.

«8-й повстанческий район» являлся частью 2-й (северной) группы, образованной эмигрантским «Центральным штабом». Осенью 1921 г., когда готовился «тютюнниковский рейд», «командующим» группой был назначен начальник организационного отдела эмигрантского «штаба» полковник Л. Б. Ступницкий. Он направил Якубовичу «приказ» от 23 октября 1921 г. о переходе его «сил» к военным действиям. В свою очередь и Якубович издал «приказ». «Согласно приказу по 2-й группе повстанческих войск УНР, — говорилось в нем, — объявлено всеобщее восстание на территории всей Украины. Мне приказано уничтожить вражеские части в моем районе, не дать им вывозить имущество, прервать связь, всеми силами поддерживать и распространять панику, занять станцию Бобринскую. Главные силы сосредоточить в районе Таращи, Белой Церкви и Сквири. Приказываю начальникам Таращанского, Белоцерковского, Сквирского, Звенигородского, Черкасского и Каневского уездов объявить всеобщее восстание в своих уездах и распространять прилагаемые при этом воззвания…»

Все эти «приказы» создавали лишь видимость деятельности. Так называемая «2-я группа повстанческих войск УНР», в том числе и 8-й район, оказалась бессильной, так как крестьяне не поддержали мятежников. Якубович тем не менее продолжал свои авантюры и после разгрома тютюнниковцев. В январе 1922 г. он вступил в переговоры с членом руководства «Казачьей рады» Лозовиком и признал свое подчинение этому центру. Он получил задание грабить сахарные заводы и занялся уголовщиной. Наконец чекисты поймали в его доме лесничего Грабовского. Здесь чекисты обнаружили и «канцелярию» 8-го района. Чекисты задержали в Бердичевском уезде и бывшего «начальника 2-й группы» полковника Яворского (Карого).

Третья группа арестованных привлекалась по делу «УНРовской подпольной контрразведки г. Киева».

В августе 1921 г. «Центральный штаб» командировал в Киев для шпионской работы офицера Николая Афанасьева, окончившего в Польше курсы контрразведки. Николай явился к отцу, Самуилу Афанасьеву, бывшему директору департамента в министерстве финансов при Директории. Отец и сестры (Ольга и Елена) добыли Николаю Афанасьеву подложные документы, позволившие легализоваться в Киев§, а затем познакомили с лицами, которые могли бы помочь ему в выполнении преступного задания.

Спустя некоторое время независимо от Николая Афанасьева в Киев прибыл командированный эмигрантским «штабом» и 2-м отделом 6-й польской армии бывший полковник генерального штаба царской армии Виктор Алексеев, получивший мандат на организацию подпольной петлюровской контрразведки. Под фамилией Георгия Мосейчука он с помощью жены и ее знакомых поступил на службу в советское военное учреждение. Он разыскал Николая Афанасьева и договорился с ним о совместной шпионской работе. Собранные через завербованных агентов шпионские сведения Алексеев в шифрованном виде регулярно переправлял в Польшу через Эдуарда Брейненсена.

В феврале 1922 г. Алексеев, узнав о существовании «Казачьей рады», вошел в контакт с нею. Заговорщики предложили ему работать по совместительству помощником начальника контрразведки при штабе «Казачьей рады». Алексеев принял предложение, помогал этой организации и переправлял через свою шпионскую сеть ее донесения в Польшу. 3 марта 1922 г. чекисты ликвидировали и «УНРовскую контрразведку».

По указанным трем делам было предано суду 245 человек. Дела рассматривались чрезвычайной сессией Киевского губернского революционного трибунала под председательством известного чекиста Е. Г. Евдокимова, входившего в состав трибунала в качестве представителя ГПУ. 24, 26 августа и 1 сентября 1922 г. трибунал вынес приговоры, согласно которым от наказания были освобождены 53 человека, а остальные осуждены на разные сроки лишения свободы. Участников же бандитских шаек, выступавших с оружием в руках, и шпионов приговорили к расстрелу.

 

4. Конец петлюровского охвостья

Во время военного разгрома вторгшихся на советскую землю отрядов Тютюнника и Палия-Черного некоторым участникам «рейда» удалось вырваться из окружения и рассеяться по селам Волыни и Подолии. Одна из таких групп состояла из военного врача В. А. Грунтенко, его помощника Н. К. Длугопольского, разведчика генерального штаба УНР М. Т. Зубченко и казака М. Чмиля. Они укрылись в селе Карповцы Полонского уезда Волынской губернии у кулака Слубского. Спустя некоторое время они связались с хорунжим А. Т. Маслюком, также бежавшим из окружения и скрывавшимся в соседнем селе Трощи. Маслюк ввел их в уголовную банду Тимофея Мельника (Торгана). Вскоре к банде присоединился еще один петлюровец из отряда Палия-Черного, хорунжий И. Андреевский. Вместе с уголовниками банды Торгана петлюровцы участвовали с ноября 1921 г. по июль 1922 г. в нападениях на советские учреждения. В местечке Краснополье они разгромили милицию и волисполком, уничтожив там все документы и архивы, захватили 12 винтовок и убили председателя волисполкома.

В июле 1922 г. во время одной из перестрелок с милицией бандитский главарь Мельник (Торган) был убит. Руководство бандой перешло к Длугопольскому, Грунтенко и другим петлюровцам, которые попытались придать ее деятельности «политический характер». Они вовлекли в банду несколько сельских интеллигентов, а затем решили связаться с другими петлюровскими подпольными группами и с «УНРовским руководством» в Польше. Их посланец М. Т. Зубченко нелегально перешел границу, явился к члену «Центрального штаба» полковнику Ступницкому, подробно рассказал ему о деятельности своей организации и просил указаний. Лидеры УНР, деморализованные сокрушительным разгромом «тютюнниковского рейда», рекомендовали приостановить активные действия группы Длугопольского и до особого распоряжения занять выжидательную позицию.

В отряде Тютюнника, вторгшемся на советскую землю, находилась так называемая административная «тройка», на которую петлюровцы возлагали задачу организовать «власть» в занятых ими районах. Главарь этой «тройки» во время разгрома тютюнниковцев погиб, второй член «тройки» бежал за границу, а третий — инженер-путеец Афанасий Петрик — скрылся. Позже он объявился в селе Дидковичи Татарновической волости Коростенского уезда Волынской губернии. С помощью бывшего сельского старосты кулака Лукаша Костюшко он завязал отношения с атаманами уголовных банд, действовавших в районе (С. И. Зубрийчуком и другими головорезами), и начал создавать подпольную антисоветскую группу. Узнав, что в районе сел Карповец — Трощи Полонского уезда оперирует организация Длугопольского, Петрик и Костюшко в январе 1922 г. решили установить с нею связь. Они отправились в село Высокая Печь Житомирского уезда к брату Костюшко, местному священнику, чтобы через него уточнить сведения об этой организации. В то время у священника Костюшко скрывался его родственник, студент Павел Недашковский, бывший офицер войск УНР, который группировал вокруг себя петлюровцев и кулаков. Через священника приехавшие познакомились с Недашковским. Петрик отрекомендовался «полномочным представителем УНР» и предложил Недашковскому влиться в возглавляемую им организацию. Недашковский согласился.

Чтобы запугать крестьян, Петрик распространял слухи, будто в феврале 1922 г. петлюровцы с помощью Антанты начнут поход против Советской власти. В феврале восстания не произошло, и тогда Петрик стал уверять, что оно отложено до мая. Наконец 1 мая 1922 г. Петрик созвал совещание активистов, на котором было решено создать губернскую военную организацию под названием «повстанческая Волынская армия» и начать подготовку антисоветского восстания собственными силами. Петрик объявил себя «командующим «повстанческой Волынской армией»», «начальником штаба» назначил Лукаша Костюшко, адъютантом — Федора Костюшко, «начальником полевого суда» — Андрея Лазаренко. При «штабе» он основал «курень пометы» («отряд мести») во главе с учителем Иваном Закусило для проведения террора против советских активистов. Заговорщики назначили и связных, которые должны были поддерживать живую связь между частями ПВА и собирать шпионские сведения о передвижениях Красной Армии.

Вскоре «начальник штаба» Костюшко и «старшина особых поручений» Михневич разыскали наконец группу Длугопольского в селе Трощи. Эта группа решила влиться в ПВА. Наконец в ПВА вошла и житомирская городская петлюровская подпольная группа, называвшая себя «Комитетом освобождения родного края».

Объединенная организация вела антисоветскую агитацию, издавала прокламации, призывала население к погромам. Крестьянам грозили «святой народной местью», если они не присоединятся к контрреволюционному движению.

«Штаб ПВА» решил начать «восстание» осенью 1922 г., приурочив его к продналоговой кампании и призыву новобранцев в Красную Армию. Сигналом к выступлению должно было послужить уничтожение местечка Базар Овручского уезда. Эту бандитскую диверсию главари ПВА задумали провести под видом акта «народной мести» за погибших в Базаре участников «тютюнниковского рейда». Предполагалось, что 12 специальных поджигателей одновременно в ночь на 8 октября 1922 г. подожгут в разных местах дома жителей и советские учреждения. В это время «курень пометы», окружив Базар со всех сторон, будет беспощадно убивать убегающих из горящего местечка людей. По этому сигналу «повстанческие дивизии ПВА» должны были начать военные действия, расширяя восстание в сторону Киева и к польской границе.

Однако кровавую авантюру удалось предотвратить. В ночь на 5 октября 1922 г. все активисты ПВА были арестованы. Чекисты давно уже следили за заговорщиками. В ликвидации ПВА приняли участие многие трудящиеся Волыни. В выступлении на заседании Житомирского городского Совета 12 ноября председатель Волынского губернского отдела ГПУ Голышев, докладывая о проведенной операции, подчеркнул, что «заслуги красноармейцев в деле ликвидации движения громадны. Каждый рядовой красноармеец, участвовавший в этой операции, выявил необычайную твердость, сознательность и глубокую преданность Советской власти. Не меньшие заслуги и отдельных членов профессиональных организаций, а также незаможников, оказывавших всевозможное содействие и лично активно участвовавших в этой ответственной операции».

7—18 марта 1923 г. чрезвычайная сессия Волынского губернского суда иод председательством Е. Г. Евдокимова рассмотрела дело о 285 активных участниках ПВА. Губернский суд устанавливал индивидуальную вину каждого из привлеченных и применял гибкий, классовый подход к решению их судьбы, 45 человек суд оправдал, 58 человек освободил от отбывания назначенного им наказания, 69 человек приговорил к лишению свободы от 3 до 5 лет. Лишь бандитов, кулаков и активных петлюровцев, принимавших участие в кровавых налетах, суд приговорил к 10 годам лишения свободы, а особо опасных — к расстрелу.

В марте 1922 г. в г. Валки Харьковской губернии во время облавы был задержан воспитатель детского дома Захарчук, оказавшийся бывшим петлюровским офицером. Захарчук сознался в том, что в составе группы из 12 человек прислан на Украину из-за кордона для подпольной антисоветской работы. Названный Захарчуком другой участник группы, Бабюк, тоже оказался бывшим офицером австрийской и петлюровской армий, вступившим в Украинскую коммунистическую партию (УКП) (как теперь именовалась украинская партия эсеров-боротьбистов, заявившая в 1920 г. об отказе от вооруженной борьбы с Советской властью).

Прибыв на Украину под видом «друзей» Советской власти, они установили связи с петлюровскими офицерами, бежавшими из лагеря военнопленных и проживавшими под чужими фамилиями.

Познакомившись с учителем Огульчанской волости Валковского уезда Яковом Гаевским, Бабюк узнал от него о существовании «Харьковского губернского повстанческого (петлюровского) комитета», во главе которого стоял бывший петлюровский полковник Котелевец — атаман вооруженного отряда. Бабюк и его группа соединились с этой организацией.

Заговорщики поддерживали связи и с другими бандами, оперировавшими в Харьковской губернии. Однако вскоре эти банды были ликвидированы. Котелевец расстрелян, а петлюровцы из Валковского уезда арестованы Харьковским губернским отделом ГПУ. В сентябре 1922 г. чрезвычайная сессия Всеукраинского верховного революционного трибунала рассмотрела дело о 45 участниках этой организации. 24 подсудимых крестьян трибунал освободил от наказания, как обманутых петлюровцами, 5 главных обвиняемых, в том числе Бабюка, приговорил к расстрелу.

1 сентября 1921 г. в Купянское уездное политбюро Харьковской губернии явился некий В. Кияшко, предъявил документы и отрекомендовался сотрудником Донской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Он заявил, что ему поручено найти спрятанные склады оперировавшей в Купянском уезде банды, и просил выдать ему арестованного бандита Коломийца, знающего об этих складах. В политбюро ответили, что вопрос о Коломийце необходимо согласовать с Харьковской губернской чрезвычайной комиссией, и предложили Кияшко поехать для этого в Харьков с сотрудником политбюро. Кияшко согласился. Он сказал только, что должен отпустить бричку, па которой приехал. С этими словами он вышел к подъезду. За ним последовали сотрудники политбюро. Во дворе Кияшко неожиданно выхватил револьвер, двумя выстрелами ранил одного из сотрудников политбюро, вскочил на бричку и скрылся.

Политбюро выяснило, что Кияшко работал на находившейся в Купянском уезде гидротехнической станции. Вскоре небольшая группа сотрудников политбюро и красноармейцев появилась на станции. При обыске чекисты нашли здесь фальшивые бланки Донской чрезвычайной комиссии, отряда особого назначения по борьбе с бандитизмом, штаба Северо-Кавказского военного округа и инженерного отряда. Несколько человек из «администрации» станции (а на самом деле главарей банды) были арестованы. «Заведующий» станцией Павлюк скрылся. Кияшко нигде не было. Не успели еще чекисты закончить обыск, как на горизонте в боевом строю появился отряд всадников в 250 человек. Это был «трудовой отряд», состоящий при станции, а на самом деле банда. Малочисленная группа сотрудников политбюро вынуждена была покинуть станцию. Вскоре чекисты увидели, что станция горит.

7 сентября 1921 г. Кияшко наконец был пойман в одном из сел уезда. Как оказалось, Кияшко, родившийся в Купянском уезде, был студентом Ростовского (на Дону) политехнического института. Там он вступил в «Кубанскую национально-социалистическую повстанческую организацию», которая вела антисоветскую работу. От этой организации Кияшко получил задание под видом гидротехнической станции организовать в Купянском уезде повстанческую банду для борьбы с Советской властью. В июне — июле 1921 г. Кияшко прибыл в Купянский уезд и, используя заготовленные поддельные бланки ростовских советских учреждений, официально зарегистрировал гидротехническую станцию в Купянске. С помощью петлюровцев он завербовал в так называемый «трудовой отряд» при станции дезертиров и бандитов, на которых даже получал продовольственное снабжение и обмундирование от упрод-кома и других советских учреждений Купянска. Далее Кияшко и привлеченные им петлюровцы связались с бандами, действовавшими в округе. Кияшко мечтал придать этим уголовным бандам «идейный характер». Он привлек к работе знакомых учителей, служащих, сыновей кулаков, учеников средпих учебных заведений. В июле 1921 г. Кияшко созвал совещание главарей банд и убедил их объединиться. Батькой объединенной банды был избран бывший полковник петлюровской армии Журба, скрывавшийся в Волчанском уезде под фамилией Павлюк. Одновременно Журбу (Павлюка) назначили «заведующим» гидротехнической станцией. Теперь отряд контрреволюционной организации состоял из 250 человек и, несмотря на решение оставить уголовщину, все же занимался грабежами. Среди сочувствующих и содействующих банде были помещик Мартыненко, владевший до революции 700 десятинами земли, братья Заморцевы, бывшие владельцы 200 десятин земли, помещица Компанеец, в прошлом собственница ссыпного пункта, и прочая «уездная знать».

Эта опасная организация была ликвидирована. В столкновениях с частями Красной Армии и чекистами банды потеряли две трети своего состава. Остатки банд — 43 человека — после долгих скитаний, не имея никакой поддержки от населения, сдались Советской власти. По приговору чрезвычайной сессии Всеукраинского верховного революционного трибунала от 7 сентября 1922 г. 15 подсудимых, привлеченных по этому делу, преимущественно крестьяне, были оправданы, 7 приговорены к лишению свободы на срок от 1 до 3 лет, 4 — на 5 лет, 15 наиболее опасных бандитов — к расстрелу.

В те же 1922–1925 гг. чекисты ликвидировали еще несколько петлюровских подпольных организаций и вооруженных банд в районе Кременчуга, в Николаевской, Киевской, Подольской, Одесской, Полтавской, Харьковской и Черниговской губерниях.

Трудна и опасна была эта работа. Многие сотрудники — уполномоченные органов государственной безопасности — непосредственно проникали в вооруженные банды и повстанкомы и самоотверженно вели опасную работу.

Вот как чекисты захватили группу петлюровских главарей, и среди них «начальника 2-й Холодноярской дивизии» атамана Завгородного, участвовавшего в петлюровском движении с 1919 г.

В начале 1921 г. Завгородный сформировал банду численностью около 220 человек, на вооружении которой имелось 13 пулеметов. Затем он объединил несколько других, более мелких банд и стал орудовать значительными вооруженными силами. Банда совершила более 100 налетов, грабежей и убийств. Особенно жестокими были налеты на станции Знаменка, Каменец, сахарный завод в Грушовке, на село Кохановка. Банда вела бои и с частями Красной Армии (на станциях Цибулево, Знаменка, Фундуклеевская, в Разумовке, под Черкассами).

Чтобы ликвидировать эту опасную банду, киевские чекисты заслали в нее разведчиков, представившихся «бандитами». Один из сотрудников ГПУ предложил бандитам созвать съезд атаманов для обсуждения планов дальнейшей «деятельности». Сыграв роль завзятого петлюровца, он усыпил бдительность главарей бандитов. Съезд собрался в Звенпгородке Киевской губернии. 28 сентября 1922 г. Завгородный с семью главарями банд прибыл на конспиративную квартиру. В разгар «совещания» подготовленная группа сотрудников ГПУ и чекисты, игравшие роль «участников съезда», без единого выстрела обезоружили и захватили живыми всех бандитов. Особенно отличился уполномоченный Смелянского политбюро Иван Васильевич Андреев, награжденный за эту операцию правительственной наградой. Завгородный и другие вожаки бандитов предстали 2 февраля 1923 г. перед судом чрезвычайной сессии Киевского губернского революционного трибунала.

Примерно таким же образом был пойман другой известный бандит — Гаевой (Грисюк), орудовавший со своей балдой в Киевском и Белоцерковском уездах. Начальник секретно-оперативной части Киевского губернского отдела ГПУ Ю. М. Перцов, руководивший этой операцией, впоследствии рассказывал: «Отдел ГПУ задался целью во что бы то ни стало изъять известного бандита Гаевого, главаря банды, виновника крушения продмаршрута для Донбасса и участника многих убийств, грабежей и нападений… Его никак не удавалось поймать на периферии, несмотря на массу затраченных сил и на жертвы. Необходимо было заставить Гаевого приехать в Киев, выудить его из района, где он имел много связей. После шестимесячной разработки плана комбинированным подходом удалось наконец выудить Гаевого, начальника его штаба и двух «пэвных» казаков в Киев… В первых числах октября 1922 г., в 6 часов утра, я получил сведения, что Гаевой со штабом прибыл в одну из квартир по Львовской улице. Нам было также известно, что вечером того же дня они собираются уехать поездом и что у каждого из них имеется много оружия (у Гаевого — 2 револьвера и бутылочная бомба, у остальных — 5 револьверов и 2 бомбы). Необходимо было найти способ изъятия всех живьем, без жертв. Был разработан следующий план: нам было известно, что бандиты собираются отправиться на вокзал. Сначала должны были проследовать Гаевой со спутником, а спустя полтора часа — следующая пара. Принимая во внимание, что путь их следования лежал по Дмитриевской улице, мы решили, что на углу Дмитриевской и Столыпинской первая пара должна быть изъята. Необходимость брать их на улице диктовалась тем, что из квартир, где они остановились, брать их нельзя было без применения оружия. А ведь кроме Гаевого и его штаба изъятию подлежали все его покровители на периферии. Было также известно, из заявления самого Гаевого, что при попытке кого бы то ни было задержать его на улице он патронов не пожалеет и что в его правом кармане всегда имеется бутылочная бомба, в кольце которой он всегда держит указательный палец… Мною было подготовлено 8 человек, которых я разбил на две группы… В 8 часов вечера первая группа уже стояла на Дмитриевской улице, вторая — на бывшей Столыпинской. Расстановка людей была сделана с таким расчетом, чтобы группа по Дмитриевской улице была в тылу у Гаевого и чтобы на углу двух улиц обе группы сошлись, сплюснув с двух сторон Гаевого и его спутника, после чего немедленно приняться за разоружение. Одновременно было привлечено несколько сотрудников, обязанностью которых было следить за Гаевым и сообщать мне своевременно как о времени отъезда Гаевого, так и о возможности следования его по другой дороге. На ближайшем базаре тоже было расставлено несколько человек, которые должны были во всяком случае прийти на помощь или задержать бандитов в случае попытки к бегству… Вся операция была рассчитана на пунктуальность и быстроту выполнения. Малейшее промедление грозило катастрофой. К 8 часам нам донесли, что Гаевой с товарищем направляются к тому месту, где находились группы. Я был тут же… Все было сделано так, как предполагалось. Бандиты очутились в тисках между двумя группами, сошедшимися с двух сторон. Я машинально стал считать в уме количество секунд, оставшихся до взрыва, которого, однако, не последовало… Конечно, спустя несколько минут бандиты были обезоружены, связаны и посажены в автомобиль. Мне при свете уличного фонаря особенно врезались в память лицо и фигура Гаевого в тот момент, когда его стиснули с двух сторон. Он остался без движения, словно каменный. В автомобиле, после первого впечатления, он заметил: «О це работа!» А на вопрос о том, почему он в первую минуту не стрелял, ответил: «Забувся». Спустя полтора часа были задержаны и остальные бандиты».

Особенностью борьбы с петлюровщиной в 1922–1925 гг. явилось активное участие в ней украинских незаможных селян (бедноты), которые образовывали вооруженные отряды (была даже конная бригада незаможников) и преследовали бандитов.

В 1922 г. в дебрях Холодноярского леса скрывалась вооруженная банда Грозного, насчитывавшая около 100 человек. Бандиты бесчинствовали в окрестных селах и местечках. Они разгромили Валявский волисполком, зверски убили всех членов коммунистической ячейки в волостном центре, неоднократно нападали на Балаклеевский и Городищенский сахарные заводы, лавки и предприятия районных обществ потребительской кооперации, грабили их.

12 августа 1922 г. банда Грозного была разгромлена. Уцелевшие бандиты бежали и вскоре, преследуемые чекистским отрядом и незаможниками, оказались в критическом положении. Им предложили сдаться. Переговоры с бандитами вел начальник Черкасского уездного отделения ГПУ С. А. Бергавинов. Этот отважный чекист и коммунист с первых дней Октября находился на передовых позициях борьбы за Советскую власть. С 1919 по 1924 г. С. А. Бергавинов работал в органах государственной безопасности сперва на родине, в местечке Ярцево Смоленской губернии, а затем на Украине. Он вел непрестанную борьбу с контрреволюцией, участвовал в боях против петлюровцев, григорьевцев, деникинцев, белополяков и пять раз был ранен. В Пирятинском и Чигиринском уездах он создавал отряды по борьбе с бандитизмом, безоружным ходил в лесные чащи Холодного Яра для переговоров с отпетыми бандитами и силою коммунистического убеждения не раз склонял их к прекращению борьбы с Советской властью.

На этот раз, в Черкасском уезде, С. А. Бергавинов пришел в самое логово банды Грозного — в хату лесника в глухом лесу — и решительно заявил бандитам, что они должны выдать оружие, награбленное имущество и беспрекословно подчиниться Советской власти. Бандиты не сразу дали ответ. А ночью Бергавинов подслушал, как они совещались в сенях, выполнить ли им предъявленные условия или убить большевика — и делу конец… Наступила ночь. Бергавинов неслышно вылез через окно и скрылся в лесу. В селе Орловец, куда он пришел на следующее утро, 29 августа, открылась ярмарка. Опытный партийный работник, Бергавинов выступил перед 8-тысячным сходом крестьян, съехавшихся на ярмарку, призвал их к борьбе с бандитами. Тут же на ярмарке крестьяне избрали делегацию в составе 50 человек (среди них был и священник села Орловец), которые пошли в лес к бандитам Грозного и потребовали, чтобы они сдались властям. Уже на следующий день, когда Бергавинов снова появился перед бандитами, они беспрекословно сдались. 3 сентября, как писал корреспондент газеты «Коммунист», «в Черкассах можно было наблюдать своеобразную картину. По запруженным праздной толпой улицам, ведущим к исполкому, направилась группа «лесовиков» со знаменем впереди. На красном полотнище знамени была надпись: «Да здравствует Советская власть на Украине!»». 50 сдавшихся бандитов были амнистированы. Спустя некоторое время бежавший Грозный и трое его ближайших сподвижников были обнаружены отрядом незаможных селян в одном из сел и во время перестрелки убиты.

Иногда амнистированные участники банд все же возобновляли преступную деятельность. В Нежинском уезде Черниговской губернии длительное время оперировал бандит Панкрат Хижняк, житель села Бранница. Вместе с сообщниками он в 1920 г. убил председателя сельсовета Бондаренко, члена сельсовета С. Полуяна и его сына, терроризировал сельских активистов. В 1921 г., учитывая раскаяние бандитов и их бедняцко-середняцкое происхождение, советские органы амнистировали Хижняка и участников его банды. Но амнистированные не оправдали доверия Советской власти. Участвуя в разоружении уголовной шайки в Козелецком уезде, они присвоили оружие бандитов. В связи с этим в село Бранница прибыли милиционеры. Старший команды милиционеров Гладкий потребовал от Хижняка сдачи оружия, но бандиты убили Гладкого и милиционеров и скрылись. В 1922 г. по ходатайству местного населения Хижняк и его союзники снова были амнистированы и вернулись в село. Спустя некоторое время, летом 1922 г., в Бранницу прибыл из Киева некий Лука Артеменко, представившийся мелким торговцем. Он познакомился с Хижняком и тайно сообщил ему, что имеет связь с членом «Центрального повстанческого (петлюровского) комитета», который поручил распространить несколько прокламаций с призывом создавать в селах повстанческие группы. Хижняк принял прокламации и обещал организовать антисоветскую группу в селе. Собрав «старых друзей» (бывших бандитов) и сочувствующих им (10 человек), Хижняк ознакомил их с прокламацией. Бандиты решили создать в Браннице подпольный повстанческий комитет. Председателем комитета избрали Филиппа Цареня, а во главе повстанческого отряда поставили Хижняка. В то время неподалеку от Бранницы скрывался прибывший из-за границы петлюровский организатор Иван Назаренко. Хижняк и Артеменко связались с Назаренко, и тот включился в работу повстанческого комитета. Заговорщики добыли пишущую машинку, издавали прокламации, заготовляли оружие. О существовании петлюровской организации в Браннице стало известно чекистам. В апреле 1923 г. в село прибыл отряд ГПУ, которому удалось арестовать членов организации. В октябре 1924 г. бандиты предстали перед Черниговским губернским судом. Хижняк, Артеменко и двое самых активных их сподвижников были приговорены к расстрелу. Но советские власти вновь проявили к ним снисходительность: расстрел был заменен лишением свободы сроком на 10 лет.

Бывали случаи, когда крестьяне самосудом расправлялись с бандитами. В свое время в Елисаветградском уезде свирепствовала банда, совершившая много жестоких преступлений. Вожак банды, бывший подпрапорщик Галка, собственноручно расстрелял в деревне Ивановке 15 крестьян, отказавшихся вступить в его отряд. В 1924 г., когда банда Галки была ликвидирована и ее амнистированные участники возвратились в деревни, местные жители расправились с ними самосудом.

 

5. Позднее прозрение

В январе 1925 г. в Киевском губернском суде рассматривалось дело Андрея Чмеля, Генриетты Ган и других, совершивших преступления в Киевском уезде в 1921–1922 гг.

Один из главных обвиняемых, двадцатилетний Андрей Чмель, проживавший в селе Боярка Киевского уезда, воспитанный в духе украинского буржуазного национализма, мечтал об активной политической деятельности и искал связей с петлюровской организацией. Он познакомился с появившимся в селе бывшим петлюровским сотником Косарем (Дранником), прибывшим из-за кордона. Затем он обратился за содействием к учительнице Генриетте Ган, муж которой, петлюровец Винник, в свое время был расстрелян Чрезвычайной комиссией за антисоветскую деятельность. Ган продолжала контрреволюционную деятельность покойного мужа. Будучи знакома с уже упоминавшимся членом «УНРовской контрразведки г. Киева» Николаем Афанасьевым, она решила связать с ним своего бывшего ученика Чмеля, который охотно согласился осведомлять петлюровскую контрразведку о состоянии повстанческого движения на селе.

Чмель явился к Афанасьеву вместе с Косарем. Афанасьев дал им задание — создавать петлюровские ячейки в Киевском уезде. Выполняя это поручение, Чмель собрал в своем селе близких ему молодых людей. Так в Бояркском районе появилась петлюровская ячейка. Была избрана руководящая «тройка» во главе с Чмелем. Один из членов ячейки, Проценко, раздобыл типографский шрифт и организовал типографию, в которой можно было печатать прокламации. Ячейка связалась с оперировавшей поблизости бандой Гаевого и оказывала ей содействие, информируя о расположении советских воинских частей и т. п.

Между тем Косарь, получивший вскоре через Афанасьева от петлюровского «Центрального штаба» назначение на пост «начальника повстанческого района», объединявшего повстанцев Киевского и Радомысльского уездов, создавал петлюровские ячейки в других районах.

В октябре 1921 г. в связи с готовившимся «тютюнниковским рейдом» на Украину Косарь поручил учительнице Ган выехать за границу, вручить петлюровскому эмигрантскому руководству доклад о деятельности организации, получить средства для работы п указания. Задание Ган выполнила. Она нелегально перешла границу, пробралась во Львов, передала доклад, получила шифровки, деньги и все это, возвратившись, вручила Косарю.

Вскоре, однако, последовали ликвидация «УНРовской контрразведки г. Киева», арест Афанасьева, поражение банды Гаевого, провал «тютюнниковского рейда». Деятельность организации замерла. Весной 1922 г. бояркская ячейка вновь ожила: Чмель напечатал прокламацию, призывавшую крестьян не платить продналога, сопротивляться изъятию церковных ценностей в пользу голодающих. Но осенью 1922 г. ячейка окончательно распалась. Андрей Чмель выехал из Боярки и стал скрываться то в Житомире, то в Киеве под фамилией Крыжановского. Генриетта Ган бежала в Уманский уезд, затем на станцию Ваинярка и в конце концов была арестована в июне 1923 г.

Чекисты привлекли по этому делу к судебной ответственности 12 человек. Суд состоялся в январе 1925 г. К этому времени политические настроения большинства участников петлюровской ячейки Бояркского района изменились. Андрей Чмель заявил на суде, что давно уже разочаровался в петлюровском движении и в настоящее время является врагом петлюровщины, которая не имеет никаких корней в крестьянстве. Генриетта Ган, оказывавшая раньше вредное влияние на своих бывших учеников, заявила на суде, что готова «признать свои преступления перед народными массами». В таких условиях Киевский губернский суд вынес приговор, по которому 2 подсудимых оправдал, б приговорил к условному наказанию. При этом суд ходатайствовал перед ВУЦИК о полном помиловании Чмеля; лишь Генриетту Ган и еще 2 обвиняемых суд приговорил к лишению свободы сроком на 5 лет.

В июле 1922 г. Одесскому губернскому отделу ГПУ стало известно, что в Одессу нелегально из Румынии прибыл какой-то видный антисоветский деятель. Чекисты установили за ним наблюдение и вскоре арестовали его. Это был командующий южной группой войск УНР полковник А. А. Гулый-Гуленко.

Гулый-Гуленко заявил на следствии: «Анализ всех событий привел меня к той мысли, что дальнейшая вооруженная борьба с Советами бесполезна и бессмысленна. Слишком уж жалкую роль мы играли во время последнего восстания, нанося непоправимый вред украинскому народу». Так от петлюровщины отошел один из видных ее деятелей.

Наконец потерпел крушение и ближайший сподвижник Симона Петлюры, командующий антисоветским «рейдом» генерал-хорунжий Юрий Тютюнник. В середине 1923 г. он вместе с несколькими другими эмигрантами нелегально прибыл на Украину для подпольной работы в созданной им новой петлюровской организации— «Высшем военном совете». Пробыв несколько месяцев на родине, Тютюнник убедился в тщетности своих усилий продолжать борьбу с Советской властью и решил сдаться. В письме на имя В. П. Затонского он писал: «Тяжким путем я пришел к уверенности, что властвующие на Западе силы способны только угнетать украинский народ, а не помогать его освобождению. Эти силы, используя легкомысленные и окончательно деморализованные элементы нашей эмиграции, думают только о своем благополучии. Поскольку деморализованность эмиграции дошла до наивысшей степени, для меня стало понятным, что будущее Украины выковывается здесь, на Украине. Прошло уже несколько месяцев, как я перешел кордон и, находясь на территории УССР, изучаю действительное положение. В первую очередь меня интересовала природа власти на Украине. В том, что эта власть является властью рабочих, я никогда не сомневался, но является ли она украинской властью, в этом у меня были сомнения, а в свое время даже уверенность в противоположном». Ознакомление с украинской действительностью и с характером Советской власти на Украине убедило Тютюнника в том, что он заблуждался. «Сейчас на Украине, — писал он Затонскому, — украинская власть».

Украинское советское правительство поручило ГПУ УССР проверить искренность заявления Тютюнника и его группы, ходатайствовавших о помиловании. Тютюнник представил такие доказательства: сдал весь архив петлюровского «штаба», вызвал свою семью на Украину и т. п. ГПУ УССР дало заключение о возможности применения амнистии. 28 декабря 1923 г. Президиум ВУЦИК удовлетворил ходатайство Тютюнника. Были амнистированы и другие петлюровские деятели, и среди них известный украинский националистический деятель, бывший председатель Центральной рады профессор М. С. Грушевский, выразивший желание заняться в Киеве научной работой. Юрий Тютюнник вскоре опубликовал мемуары, в которых рассказал о роли польских разведывательных органов и международного империализма в петлюровском движении. Впоследствии, однако, Тютюнник вновь занялся преступной деятельностью и был наказан.

В 1924 г. чекистами был пойман проникший на советскую территорию из Польши известный петлюровец Хмара, бывший учитель, штабс-капитан царской армии, член партии украинских эсеров и агент польской разведки. На протяжении ряда лет он боролся с Советской властью методами террора, диверсий и шпионажа. Теперь Хмара уверял суд в том, что он «заблуждался», не понимал национальной политики Советской власти. В последнем слове, обращаясь к суду, он сказал: «В случае осуждения меня к высшей мере прошу передать от моего имени Петлюре: пусть оставит бесплодную, ненужную борьбу с Советской властью и поступит по примеру Тютюнника…».

Но главарь петлюровщины Симон Петлюра не последовал совету Хмары. Перебравшись из Польши во Францию, он безуспешно пытался продолжать антинародную деятельность. 25 мая 1926 г. в Париже он был убит Самуилом Шварцбардом — родственником одной из семей, погибших во время диких петлюровских погромов на Украине. Парижским судом присяжных Шварцбард был оправдан.

 

6. Как «каялся» атаман Анненков

Анненков принадлежал к кучке казачьих атаманов, главной целью которых было удушение Советской власти, восстановление царского строя.

Внук известного декабриста, он не пошел по стопам своего деда, а стал жестоким палачом и карателем русского народа. Происходивший из аристократической дворянской военной семьи, он окончил Одесский кадетский корпус, Московское военное училище и посвятил свою жизнь службе в казачьих войсках. Убежденный монархист, Анненков мечтал об идеальном государе, наделенном неограниченной властью и «твердой волей».

После Октября казачий отряд Анненкова, находившийся на фронте, получил приказ разоружиться и направиться в Омск. Анненков нарушил приказ и прибыл в Омск с вооруженным отрядом. Там Совет казачьих депутатов вновь предложил ему разоружиться. Но Анненков снова не подчинился, ушел с казаками из города и перешел на «партизанское» положение. С тех пор «партизанский отряд Анненкова» (так он назывался) стал вооруженной силой контрреволюции. Передвигаясь с места на место, он вел войну с народом: уничтожал революционные учреждения в селах, районах, городах, убивал активистов революции, грабил и терроризовал население. В отряд Анненкова вступали богатые сибирские и семиреченские казаки, бывшие жандармы, стражники, полицейские, разорившиеся мелкие торговцы, искатели легкой добычи, уголовники. Частям своего отряда Анненков давал звучные, громкие названия: «черные гусары», «голубые уланы», «кирасиры», «атаманский полк». Анненковцы содержались за счет грабежей, пожертвований буржуазии и казачьей верхушки. Семипалатинские торговцы и промышленники, например, дали Анненкову 2,5 миллиона рублей на формирование отряда. Главари казахской «Алаш-орды» формировали казахские полки в составе ан-ненковского отряда. Анненковская банда превратилась в «дивизию». Она входила сначала в состав войск Временного сибирского правительства, а впоследствии в состав войск Колчака. Полем ее действий стали Омская и Семипалатинская губернии и Семиреченский край. Колчак произвел тридцатилетнего Анненкова в генералы и назначил «командующим отдельной Семиреченской армией».

Но Анненков всегда сохранял особую, «партизанскую» самостоятельность и часто не подчинялся ничьим приказам. В его отряде были свои, «атаманские» обряды и правила. Слово «господин» заменялось словом «брат». На знамени отряда был начертан девиз: «С нами бог» — и вышита эмблема — человеческий череп с двумя перекрещенными костями. «Атаманцы» к девизу «С нами бог» добавляли: «…и атаман Анненков». Такие надписи красовались на стенах вагонов, на орудиях, даже на теле «атаманцев» в виде татуировок. Девиз «С нами бог и атаман Анненков» был постоянно на устах головорезов отряда. «Нам нет никаких запрещений, с нами бог и атаман Анненков, руби направо и налево», — говорили анненковские разбойники. В анненковских частях свирепствовали офицерская контрразведка и военно-полевые суды, следившие за каждым шагом солдат и населения и жестоко расправлявшиеся с инакомыслящими. За Анненковым следовал специальный вагон, прозванный «вагоном смерти», в котором содержались арестованные. Редко кто выходил оттуда живым. Единоличным и непогрешимым правителем и законодателем в этой большой разбойничьей банде был «брат атаман» — фанатичный деспот и садист Анненков.

Вот отдельные примеры действий анненковской банды.

В сентябре 1918 г. крестьяне Славгородского уезда Омской губернии, недовольные мобилизацией в армию молодежи и возмущенные репрессивными мерами белогвардейских властей, решили выступить под руководством подпольной большевистской организации (находившейся тогда в селе Черный Дол) против белых. В один из базарных дней, когда в уездном городе Славгороде собралось много крестьян, чернодольцы начали восстание, освободили арестованных и очистили город от белых. Вскоре в Славгороде собрался уездный крестьянский съезд, на который съехалось свыше 400 делегатов. А в Черном Доле обосновался образованный крестьянами военно-революционный комитет.

Омское Временное сибирское правительство приняло «меры». Бывший жандармский офицер «военный министр» П. П. Иванов-Ринов поручил ликвидацию славгородских большевиков Анненкову.

И сентября 1918 г. анненковцы заняли г. Славгород. В первый же день ими было убито около 500 человек. Захваченных делегатов крестьянского уездного съезда (87 человек) Анненков приказал изрубить на площади против Народного дома и здесь же закопать. Этот приказ был исполнен.

Одновременно анненковцы принялись за села и деревни уезда. Деревня Черный Дол была сожжена дотла. Крестьян же, их жен и даже детей расстреливали, били, вешали на столбах. В деревнях Павловке, Толкунове, Подсосновке и других казаки производили массовые порки крестьян обоего пола и всех возрастов, а затем их казнили.

— И как казнили! — рассказывал очевидец этих событий Блохин. — Вырывали живым глаза, вырывали языки, снимали полосы на спине, живых закапывали в землю.

Другой свидетель, Голубев, показывал:

— Привязывали к конским хвостам веревкой за шею, пускали лошадь во весь опор и таким образом убивали насмерть.

Молодых девушек из города и ближайших деревень приводили к стоявшему на железнодорожной станции поезду Анненкова, насиловали, а затем тут же расстреливали.

Степь была усеяна обезглавленными трупами крестьян.

«Ликвидировав» крестьянское движение в Славгородском уезде, Анненков своим «приказом» упразднил волостные, земские и сельские комитеты, восстановил царский институт старшин и старост. Под угрозой расстрела каждого пятого обложил крестьян контрибуцией.

В дальнейшем Анненков продолжал кровавые злодеяния. В г. Сергиополе (ныне Аягуз) анненковцы расстреляли, изрубили и повесили 80 человек, часть города сожгли, имущество граждан разграбили. В селе Троицком они убили 100 мужчин, 13 женщин, 7 грудных детей, а село сожгли. В селе Никольском (Шмидовка) анненковцы выпороли 300 человек, расстреляли 30 и 5 повесили; часть села сожгли, скот угнали, имущество граждан разграбили.

В селе Знаменка вырезали почти все население.

В начале ноября 1919 г. атаман Анненков прибыл с небольшим отрядом в Усть-Каменогорск, где был торжественно встречен «отцами» города, казачьими верховодами и местной буржуазией. Ему устроили пышный банкет с музыкой. А в это время прибывшие с Анненковым «атаманцы» явились в Усть-Каменогорскую крепость, в которой содержались арестованные. Они издевались и терроризировали всех заключенных, некоторых из них расстреляли прямо в коридорах тюрьмы. Наконец бандиты отобрали группу арестованных — 30 человек — работников Павлодарского Совета и советских работников других мест. Их поместили на пароход атамана Анненкова для доставки в Семипалатинск.

В Семипалатинске арестованных поместили в «вагон смерти». Через несколько дней Анненков без всякого суда и следствия распорядился расстрелять всех 30 человек. Анненковцы вывели их на берег уже скованного льдом Иртыша, сделали прорубь и приказали им прыгать в воду. В нежелающих прыгать стреляли.

Двигаясь по Семиречью, анненковские разбойники продолжали кровавые экзекуции. И здесь чаша терпения крестьянского населения переполнилась. В обвинительном заключении указывается: «Когда пьяная разнузданная банда… стала безнаказанно пороть крестьян, насиловать женщин и девушек, грабить имущество и рубить крестьян, невзирая на пол и возраст, да не просто рубить, заявлял свидетель Довбня, а рубить в несколько приемов: отрубят руку, ногу, затем разрежут живот и т. д.; когда, ворвавшись в крестьянскую хату, анненковцы, по словам свидетеля Турчинова, насаживали на штык покоящегося в колыбели грудного ребенка и со штыка бросали в горящую печь, крестьяне селений Черкасского, Новоантоновского вместе с бежавшими жителями из самого г. Лепсинска, Покатиловки и Веселого встали как один против бандитов». По примеру этих сел стали организовываться и другие, лежащие к востоку от Черкасского, селения — Новоандреевская, Успенское, Глинское, Осиповское, Надеждинское, Герасимовское, Константиновское и часть Урджарского района. Вооружившись чем попало: вилами, пиками, гладкоствольными ружьями и в небольшом количестве трехлинейными винтовками, крестьяне тех селений создали против анненковцев настоящий фронт.

Несколько месяцев крестьяне стойко отбивали нападения бандитов. И только после третьего наступления, начатого Анненковым 14 июля 1919 г., осажденные в селе Черкасском из-за голода, цинги, тифа вынуждены были сложить оружие. Захватив Черкасское, анненковцы уничтожили в нем 2 тысячи человек, в селе Колпаковка — более 700 человек, в поселке Подгорном — 200 человек. Деревня Антоновка была стерта с лица земли. В солении Кара-Булак Уч-Аральской волости были уничтожены все мужчины.

В начале 1920 г. «Отдельная Семиреченская армия», разбитая частями Красной Армии, отступила к китайской границе. Анненков собрал здесь свое «воинство» и заявил им: «Со мной должны остаться только самые здоровые борцы, решившие бороться до конца. А тех, кто устал, я не держу, пусть кто хочет идет назад в Советскую Россию». Многие изъявили согласие возвратиться в Советскую Россию, не идти в Китай. С Анненковым остались лишь сверхотъявленные головорезы. Тогда потихоньку было отдано распоряжение расстреливать тех, которые собираются в Советскую Россию и не уходят в Китай.

Такие жестокие расправы с подчиненными Анненков практиковал неоднократно. «Так, в Семипалатинске во время наступления на Лепсинские красные части солдаты бригады генерала Ярушина, влившиеся затем в анненковский отряд, отказались действовать против крестьян и стали переходить на их сторону. Анненков решил расформировать и обезоружить бригаду. По его приказу большая часть бригады в количестве 1500 человек, в том числе и офицеры, была расстреляна и зарублена анненковским полком в непроходимых Алекульских камышах».

Наконец анненковская банда пересекла китайскую границу и в районе синьцзянского города Урумчи разместилась в Китае.

Анненков намеревался продвинуть своих «атаманцев» на восток, чтобы присоединиться к Семенову, а его люди тем временем бандитствовали на китайской земле. И тогда, в 1921 году, китайские власти разоружили «атаманцев», а самого Анненкова посадили в тюрьму, где он пробыл около трех лет. Только при содействии английских и японских влиятельных лиц его в феврале 1924 г. освободили.

К тому времени, за три года постыдного пребывания в Китае, «анненковское братство» рассыпалось: многие ушли в белогвардейские отряды, формировавшиеся здесь русскими белоэмигрантскими контрреволюционными организациями; некоторые пробрались к Семенову, поступили на службу к китайским генералам, ведущим гражданскую войну; часть возвратилась на родину с повинной.

Освободившись из тюрьмы, Анненков со своим бывшим начальником штаба Н. А. Денисовым (которого он самолично произвел теперь в генералы) и небольшим отрядом (18 человек) «атаманцев» в мае 1924 г. направился в глубь Китая, поселился неподалеку от г. Ланьчжоу и занялся «разведением племенных лошадей».

В апреле 1926 г. в советской, китайской и белоэмигрантской печати было опубликовано заявление Анненкова, в котором он просил Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет о прощении. Вслед за этим Анненков, а затем и его начальник штаба Денисов прибыли из Китая в Советскую Россию. Анненков обратился к своим бывшим «партизанам» и ко всем белогвардейцам с призывом прекратить антисоветскую борьбу, покаяться перед Советской властью и вернуться на родину с повинной.

Подобное не было в то время неожиданностью. Советский народ и весь мир знали уже немало случаев раскаяния врагов советского строя, осознавших безнадежность продолжения борьбы. Среди них были и непримиримые ранее политические противники, много лет сражавшиеся против Советской власти, видные белогвардейские генералы. И все же раскаяние и явка с повинной Анненкова представляли в некотором роде загадку. Что повлияло на Анненкова, заставило его прекратить борьбу с Советской властью? Как мог надеяться на помилование этот фанатичный, жестокий «каратель» и «усмиритель»?

Только сравнительно недавно, через сорок с лишним лет после процесса, были опубликованы данные, которые пролили свет на «мотивы» Анненкова. И оказалось, что раскаяние Анненкова было «раскаянием особого рода».

Ни на один момент после освобождения из китайской тюрьмы Анненков не оставлял мысли о продолжении вооруженной борьбы против Советской власти. Из медвежьего угла, неподалеку от Ланьчжоу, где он «разводил племенных лошадей», Анненков вел обширную переписку с бывшими соратниками, лидерами русских белогвардейских организаций, действовавших на китайской территории. Он присматривался к белому лагерю, изучал возможности вновь продолжить борьбу, искал в ней свое место (конечно же подобающее его «высокому положению атамана»).

В Китае существовал в то время ряд белоэмигрантских антисоветских организаций. В интересующем Анненкова русском монархистском лагере действовала тогда шанхайская группа «Н. Н.» — бывшего великого князя Николая Николаевича. Возглавлял эту шанхайскую группу некий Николай Остроухов. В том же Шанхае существовала и другая монархическая организация — «Богоявленское братство» — под руководством бывшего полкового врача ан-ненковской армии Д. И. Казакова. Обе монархистские группы конкурировали между собой, и обе призывали Анненкова в свои ряды. Действовали в Китае и чисто военные организации из бывших офицеров и солдат колчаковской, дутовской, семеновской, анненковской армий. Они влачили жалкое существование, жили на подачки богатых белоэмигрантов и империалистических разведок. Причудливо вплетались они в гражданскую войну в Китае между реакционными генералами Чжан Цзолином и У Пейфу и Народной армией сторонников Сунь Ятсена, возглавляемой в то время Фэн Юйсяном. Разбитые в боях с Красной Армией, остатки антисоветской военщины нанимались на службу к реакционным китайским генералам. У генерала Чжан Цзолиыа советником состоял белогвардейский полковник Меркулов, глава одной из военных белогвардейских группировок. Среди белой эмиграции действовали и разведчики империалистических государств.

Положение Анненкова оказалось неблагоприятным еще и потому, что он проживал в районе действий китайской Народной армии (Фон Юйсяна); еще свежи были в памяти годы, которые он провел в китайской тюрьме. Он понимал, что китайские власти следят за ним, и вел тайную работу осторожно.

В начале ноября 1925 г. Анненков встретился со своим «атаманцем», бывшим начальником личного конвоя Ф. К. Черкашиным, которому, безусловно, верил. Тот, появившись в Ланьчжоу под видом закупщика пушнины для английской фирмы, передал Анненкову письмо от начальника штаба русской белогвардейской группы в войсках Чжан Цзолина, бывшего начальника штаба 5-й сибирской колчаковской дивизии М. А. Михайлова, действовавшего по поручению Меркулова. В письме содержалось предложение организовать под командованием Анненкова отряд из русских белоэмигрантов для борьбы с революцией в рядах Чжан Цзолина, с перспективой переключения отряда на борьбу с Советским Союзом. Анненков согласился.

Свое решение и ответ Анненков изложил в трех письмах, переданных им Черкашину для вручения адресатам.

В письме па имя Михайлова Анненков заявил, что согласен взять на себя командование отрядом русских белогвардейцев. Он писал: «Сбор партизан (анненковских «партизан», находившихся в Китае. — Д. Г.) и их организация — моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня… И я с большим удовольствием возьмусь за ее выполнение… Судя по многочисленным письмам, получаемым от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Все это даст надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которых сформируются будущие части».

В другом письме, адресованном бывшему анненковцу П. Д. Иларьеву, служившему при штабе Чжан Цзолина, он написал, что получил предложение собрать отряд и поручает ему, Иларьеву, временно командовать им, так как он сам не может открыто взяться за это. «Для того, чтобы я выбрался отсюда, — писал Анненков, — нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».

Анненков написал еще и третье письмо, на имя руководителя монархистской организации «Богоявленское братство» Д. И. Казакова. Впоследствии в ОГПУ он так характеризовал это письмо: «В этом письме я писал Казакову о моем «якобы нежелании вступить в ряды Чжан Цзолина и организации отрядов», которые бы впоследствии выступили против 1-й Народной армии. В случае если бы Черкашин попал в руки 1-й Народной армии, то он постарался бы уничтожить вышеуказанных два письма (письмо Михайлову и письмо Иларьеву), оставив третье, провокационное письмо на имя Казакова».

Хитер и осторожен был Анненков. Но он не учел того, что за ним следили не только китайские власти. Пристально следила за ним и советская контрразведка, заинтересованная в освещении планов белоэмигрантской контрреволюции, которая непрерывно в союзе с китайской реакцией устраивала провокации и диверсии против Советского Союза. Советские чекисты обезвредили Анненкова. Не одно, а все три письма Анненкова (им написанные, им подписанные и скрепленные «атаманской печатью») попали не к адресатам, а в руки чекистов.

План поимки Анненкова разрабатывался в ОГПУ под руководством В. Р. Менжинского, начальника контрразведывательного отдела А. X. Артузова и начальника иностранного отдела М. А. Трилиссера. Решено было заставить Анненкова и его начальника штаба Денисова сдаться советской контрразведке, доставить их в Советский Союз и предать суду за совершенные ими злодеяния. Для этого можно было использовать ложную версию и слухи, которые распространял сам Анненков о том, будто он «отошел от политики» и намерен «примириться с Советской властью». Анненков пустил в ход такие слухи, чтобы под их прикрытием тайно вести антисоветскую работу. Теперь нужно было заставить его публично принести «повинную». Раскаяние бывшего атамана Анненкова могло бы содействовать разложению белоэмиграции в Китае: если Анненков явится с повинной в Советский Союз, то его примеру могут последовать и многие его «атаманцы» и лица, среди которых он пользовался авторитетом. Но как заставить Анненкова сдаться в руки советских органов, раскаяться? Мог ли он на это пойти добровольно? Как иначе можно было заставить его сдаться? Может быть, если поставить его в безвыходное положение, он сам попытается перед советскими органами продолжить «игру» в добровольное «раскаяние», чтобы заслужить снисхождение?

Выполнить сложный, трудный план поручили группе чекистов во главе со специально для этого командированным в Китай опытным контрразведчиком С. П. Лихаренко.

В Китае в то время в Народной армии Фон Юйсяна в качестве советников работала группа советских военных специалистов во главе с бывшим командиром Червонного казачества В. М. Примаковым. Так как деятельность Анненкова, формировавшего белогвардейский отряд для помощи Чжан Цзолину, затрагивала интересы Фэн Юйсяна, чекисты сообщили свой план захвата Анненкова В. М. Примакову и просили его договориться с Фэн Юйсяном, чтобы тот пригласил Анненкова к себе якобы для работы и разрешил советской контрразведке в случае надобности задержать его.

Все было сделано, как задумано.

Приехав по приглашению Фэн Юйсяна в его штаб, Анненков через некоторое время был арестован и передан в руки чекистов. Перед ним раскрыли карты. Анненков понял, что находится в руках советской контрразведки и должен нести ответственность за свои злодеяния на советской земле. Ему не оставалось ничего иного, как попробовать сыграть роль «добровольно раскаявшегося»: авось это поможет. После того как он написал упомянутую уже просьбу о помиловании, его под солидной охраной доставили в Москву и передали в руки советского правосудия.

Следствие по делу Анненкова и его начальника штаба вел следователь по особо важным делам прокуратуры РСФСР Д. Матрон. А рассмотрено оно было в Семипалатинске выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР 25 июля — 12 августа 1927 г. под председательством П. М. Мелнгалва. Государственное обвинение на суде поддерживал старший помощник прокурора Верховного Суда СССР Павловский и общественные обвинители Ярков, Мустамбаев и Паскевич. Защищали адвокаты Борецкий и Цветков. На суд были вызваны десятки свидетелей из Омской, Семипалатинской губерний и Семиречья. Помимо вызванных по списку обвинительного заключения по инициативе общественных обвинителей на суде были допрошены еще 90 свидетелей обвинения.

Советские люди единодушно требовали уничтожения этого врага народа. Военная коллегия Верховного Суда приговорила Анненкова и его подручного Денисова к расстрелу. 24 августа 1927 г. приговор был приведен в исполнение.

 

7. Крах савинковщины

В августе 1924 г. советская пресса опубликовала официальное сообщение, привлекшее внимание крупнейших информационных агентств мира. «В двадцатых числах августа, — говорилось в нем, — на территории Советской России ОГПУ был задержан… Борис Викторович Савинков, один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России (Савинков задержан с фальшивым паспортом на имя Степанова В. И.)».

Это сообщение в кратких словах подытоживало сложную и смелую операцию чекистов, которые «выманили» Савинкова вместе с несколькими его сподвижниками из-за границы и арестовали.

Вынужденный оставить в конце 1921 г. Польшу, Борис Савинков обосновался в Париже и лихорадочно искал новых возможностей для продолжения антисоветской деятельности. К тому времени савинковский «Народный союз защиты родины и свободы» был почти парализован: финансирование его иностранными разведками резко сократилось. Но Савинков все еще пользовался авторитетом в международных антисоветских кругах, и можно было ожидать с его стороны новых диверсий.

Летом 1922 г. советские пограничники задержали при переходе границы из Польши одного из деятелей «Народного союза защиты родины и свободы», адъютанта Савинкова, бывшего царского офицера Л. Д. Шешеню, который шел на связь с заброшенными в свое время в советский тыл савинковскими агентами. При допросе в ГПУ Шешеня рассказал о полученном им задании и выдал агентов, с которыми намеревался встретиться. Один из этих агентов, М. Д. Зекунов, так же как и Шешеня, предложил ОГПУ свои услуги по разоблачению савинковского подполья. Шешеня и Зекунов были использованы чекистами для проникновения в заграничные савинковские центры, чтобы выяснить и расстроить их антисоветские планы.

ОГПУ направило Зекунова в Вильно к деятелю «Народного союза защиты родины и свободы» Ивану Фомичеву с письмом от Шешени (его родственника), который сообщал в письме, будто он связался с одной группой, ведущей серьезную контрреволюционную работу в Москве. Эта легенда явилась «приманкой», за которую ухватились деятели НСЗРС и в Вильно, и в Варшаве. Они поверили, что удалось найти на советской стороне солидную контрреволюционную группу и что можно, следовательно, вновь развернуть активную антисоветскую работу. Фомичев выразил желание немедленно же поехать в Советскую Россию, чтобы установить связь с «московской группой». Конечно, сподвижники Савинкова поскорее сообщили своему шефу в Париж о важном событии.

И вот тогда ОГПУ разработало смелый план операции с целью, как говорили чекисты, «вывести Савинкова на советскую территорию». Под руководством Ф. Э. Дзержинского и В. Р. Менжинского план этот осуществлялся силами контрразведывательного отдела ОГПУ (КРО), во главе которого стоял А. X. Артузов.

В работу по проникновению в савинковские зарубежные организации ввели опытного чекиста — старшего оперативного уполномоченного КРО ОГПУ А. П. Федорова, блестяще сыгравшего роль одного из «активных деятелей» «московской антисоветской организации». Под именем А. П. Мухина он несколько раз выезжал в Варшаву, встречался там с деятелями варшавской и виленской групп НСЗРС И. Т. Фомичевым, Д. В. Философовым, с бывшим членом Одесского царского окружного суда Е. С. Шевченко и М. П. Арцыбашевым, произвел на них хорошее впечатление. Они поверили в существование «московской организации». Федорову (Мухину) удалось заинтересовать их, а через них и Савинкова.

Затем в Москве «нелегально», не без помощи чекистов, побывал представитель виленского отделения НСЗРС Фомичев, который лично познакомился с «деятелями» пресловутой «московской организации» (их роль исполняли сотрудники ОГПУ), которых представлял ему Шешеня. Фомичев пришел к выводу о реальности и солидности этой группы. Вместе с варшавским представителем НСЗРС Философовым он стал рьяным сторонником установления связей НСЗРС с «московской организацией» и уговаривал Савинкова возглавить ее.

В июле 1923 г. А. П. Федоров под фамилией Мухина выехал в Париж и встретился там непосредственно с Савинковым. Он сообщил ему, что ввиду разногласий по некоторым вопросам в «организации» назревает кризис, и намекнул, что эти разногласия может ликвидировать только такой опытный деятель, как Савинков.

Но осторожный Савинков решил еще раз проверить реальность существования «московской организации» и дал соответствующие указания отправляющемуся в Советский Союз своему ближайшему помощнику полковнику С. Э. Павловскому. В сентябре 1923 г. после ряда бандитских похождений вблизи границы тот прибыл в Москву и явился на квартиру к Шешене. Вел он себя агрессивно, был крайне опасен, и ОГПУ решило арестовать его.

Попав в чекистскую «ловушку», Павловский, чтобы заслужить снисхождение при рассмотрении дела о его кровавых преступлениях, изъявил согласие оказать помощь ОГПУ. Чекисты включили в «игру» и Павловского. По заданию ОГПУ в письмах к савинковским деятелям за границу он подтвердил существование «московской организации», ее жизнеспособность, а в письме к Савинкову высказал мнение о необходимости его приезда в Москву.

Операция закончилась тем, что Савинков со своими ближайшими помощниками А. А. Дикгоф-Деренталем и его женой, а также Фомичевым 15 августа 1924 г. «нелегально» перешел польскую границу и, встреченный работниками ОГПУ, 16 августа был арестован в Минске.

Преступления Бориса Савинкова были хорошо известны. Органы государственной безопасности в течение 1921–1923 гг. ликвидировали западный областной комитет «Народного союза защиты родины и свободы» и его местные группы общей численностью свыше 300 человек; несколько ячеек «Союза» на территории Петроградского военного округа; 23 савинковские резидентуры в Москве, Самаре, Саратове, Харькове, Киеве, Туле, Одессе. Было проведено несколько крупных судебных процессов над савинковцами. Наиболее важные из них: «Дело 44-х», рассмотренное в августе 1921 г. революционным трибуналом Западного края в Минске; «Дело 12-ти», рассмотренное в июле 1922 г. Петроградским военным трибуналом; «Дело 43-х», рассмотренное 16–25 июня 1924 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР. Эти судебные процессы разоблачили Савинкова как агента, состоявшего на содержании у разведок империалистических государств.

Савинков не отрицал этих обвинений. Он рассказал, как постепенно убеждался в том, что белое движение направлено против народа, а иностранные империалисты, поддерживая и финансируя русскую контрреволюцию, преследуют свои собственные цели, не соответствующие интересам России. Савинков признал, что он и руководимые им организации с 1918 г. состояли на содержании иностранных империалистических держав; что в 1920–1923 гг. он снабжал разведывательные органы Франции и Польши шпионскими сведениями о Советской России за вознаграждение.

27 августа 1924 г. Б. В. Савинков предстал перед Военной коллегией Верховного Суда СССР. Судебный процесс по делу Савинкова разоблачил подрывную антисоветскую деятельность международных империалистов. В частности, он подтвердил их участие в организации ярославского мятежа 1918 г.

Пойманный в 1922 г. советскими органами государственной безопасности, руководитель ярославского восстания А. П. Перхуров рассказал, что восстание было предпринято по соглашению с представителями французских кругов и в расчете на помощь со стороны предполагаемого десанта «союзников». Перхуров писал, что, по полученным им от Савинкова сведениям, союзники категорически обещали не позже как через 4 дня после начала восстания высадить десант в Архангельске и двинуть его через Волгу на Ярославль.

В том же 1922 г. на процессе правых эсеров бывший сотрудник французского генерального консульства Рене Маршан рассказал о некоторых деталях истории ярославского мятежа: «Савинков обратился через Готье (сотрудника французского консульства, поддерживавшего отношения с Савинковым. — Д. Г.) к французскому послу с просьбой о необходимости увеличения кредита ассигнований его организации, и Нулапс, который был чрезвычайно скуп, отказал. Когда Савинков стал настаивать, Нуланс через Готье сказал: «Передайте ему, что, пока он не докажет наконец, что он, по крайней мере, имеет где-нибудь людей, способных идти в бой, я ему больше ни одного су не дам…» Савинков, увидев, что нет возможности получать дальше кредиты, через Готье просил передать французскому послу, что он может сейчас выступить в двух городах: или в Калуге, или в Ярославле, по приказанию французского посла и по его выбору. Нуланс передал через Готье, что он выбирает Ярославль. На основании этого торга (я не могу назвать иначе) Савинков по приказу французского посла поднял ярославское восстание».

В 1924 г. и сам Савинков рассказал на суде: Французы в лице консула Гренара, военного атташе генерала Лаверня, которые действовали от имени французского посла Нуланса… заявили мне о том, что союзники полагают продолжать войну с Германией на русском фронте. Мне было заявлено, что для этой цели будет высажен англо-французский десант со значительными силами в Архангельске. Этот десант было предположено поддержать вооруженными выступлениями изнутри. План был такой: занять верхнюю Волгу, а французский десант поддержит восставших. Таким образом, верхняя Волга должна была быть занята для движения на Москву. Мы должны были занять Ярославль, Рыбинск, Кострому и Муром. Вологду французы, как они заявили, оставили за собою, «Союзники» финансировали савинковские организации. Сначала французы давали небольшими суммами — 40—100 тыс. рублей. Когда же речь зашла о восстании, тогда на это дело они сразу дали большую сумму, если не ошибаюсь, — 2 млн. рублей… Но, — заявил Борис Савинков, — французы нас обманули. Десант в Архангельске не был высажен, и мы остались висеть в Ярославле. Восстание утратило смысл. Мы оказались в положении людей, обманутых иностранцами.

В последнем слове Савинков выразил раскаяние и заявил, что окончательно отходит от контрреволюции. Он говорил: «Я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой. И каждому русскому… человеку, который любит родину свою, я, прошедший всю эту кровавую и тяжкую борьбу с вами, я, отрицавший вас, как никто, я говорю ему: если ты… любишь свой народ, то преклонись перед рабочей и крестьянской властью и признай ее без оговорок».

29 августа 1924 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР признала доказанным, что Б. Савинков:

1. До Октябрьской революции, будучи комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, управляющим военным министерством в правительстве Керенского, членом Совета союза казачьих войск, активно и упорно противодействовал переходу земли, фабрик и всей полноты власти в руки рабочих и крестьян, призывал подавлять их борьбу самыми жестокими мерами и приказывал расстреливать солдат, не желавших вести войну за интересы империалистической буржуазии.

2. После Октябрьской революции пытался поднять казачьи полки в Петербурге для свержения рабоче-крестьянской власти, но, потерпев неудачу, бежал вслед за Керенским на Северный фронт и совместно с генералом Красновым активно боролся против восставших рабочих и крестьян, защищая интересы помещичье-капиталистической контрреволюции.

3. В конце 1917 г. и в начале 1918 г. принял активное участие в контрреволюции на Дону, сотрудничая с генералами Алексеевым, Калединым и Корниловым, которых убеждал в необходимости вести вооруженную борьбу против Советской власти, помогал формированию белой Добровольческой армии.

4. В начале 1918 г… явившись в Москву, создал контрреволюционную организацию «Союз защиты родины и свободы», в которую привлек участников тайной монархической организации, гвардейских и гренадерских офицеров. Созданная им организация имела своей целью свержение Советской власти путем вооруженных восстаний, террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства и получала материальную поддержку и руководящие указания от французского посла Нуланса.

5. Весной 1918 г., получив от чехословацкого политического деятеля Масарика через некоего Клецанду 200 тысяч рублей па ведение террористической работы, организовал слежку за В. И. Лениным и другими членами Советского правительства, но совершать террористические акты ему не удалось по причинам, от него не зависевшим.

Записи Масарика в дневнике о переговорах с Савинковым в Москве 2 и 5 марта 1918 г. подтверждают, что Савинков тогда информировал Масарика об имеющихся антисоветских организациях в разных городах России, об их методах борьбы с Советской властью. Масарик добавил от себя: «Я могу предоставить некоторые фин. средства…».

Ряд других документов подтверждает, что Савинков представлял президенту Чехословацкой буржуазной республики Масарику секретные сведения и в 1921–1922 гг. и получал от него финансовые средства на антисоветскую работу.

6. Получив разновременно весною 1918 г. от французского посла Нуланса около 2,5 миллиона рублей, по предложению того же Нуланса, в целях поддержки готовившегося англо-французского десанта в Белом море организовал, опираясь на офицерские отряды и «Союз защиты родины и свободы», при поддержке меньшевиков и местного купечества в начале июля 1918 г. вооруженные выступления в Ярославле, Муроме, Рыбинске и пытался поднять восстание в Костроме.

7. После ликвидации мятежей на верхней Волге бежал в Казань, занятую чехословаками, и принял участие в боевых действиях — Каппеля в тылу красных войск.

8. В конце 1918 г. был представителем Колчака за границей и в течение 1919 г., посещая неоднократно Ллойд Джорджа, Черчилля и других министров Англии, получал для армии Колчака и Деникина большие партии обмундирования и снаряжения; находясь во главе бюро печати «Унион», распространял заведомо ложную информацию о Советской России и вел в печати агитацию за продолжение вооруженной борьбы капиталистических государств против Советской республики.

9. Во время советско-польской войны 1920 г., состоя председателем белогвардейского русского политического комитета в Варшаве, на польские средства и при содействии французской военной миссии в Варшаве организовал так называемую «русскую народную армию» под начальством генерала Перемыкина и братьев Булак-Балаховичей, а осенью того же года после заключения перемирия между Советской Россией и Польшей лично принял участие в походе Булак-Балаховича на Мозырь.

10. В начале 1921 г. через специальное информационное бюро, во главе которого стоял его брат, Виктор Савинков, организовал военно-разведывательную работу на территории Советской России, передавал часть полученных сведений польскому генеральному штабу и французской военной миссии в Варшаве, получая за это денежные вознаграждения.

11. С 11 июля 1921 г. по начало 1923 г., став во главе восстановленного им «Народного союза защиты родины и свободы», неоднократно посылал в западные пограничные советские губернии вооруженные отряды, которые совершали налеты па исполкомы, кооперативы, склады, пускали под откос поезда, убивали советских работников, а также собирали сведения военного характера для передачи польской и французской разведкам.

12. В 1923 г. после разгрома большинства организаций «Народного союза», когда денежная поддержка, получаемая от Польши и Франции, сильно сократилась, пытался получить средства от Муссолини.

13. В августе 1924 г., желая лично проверить состояние контрреволюционных организаций на территории СССР, перешел с фальшивым документом советско-польскую границу.

За все эти преступления Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Савинкова к высшей мере наказания — расстрелу. «Принимая, однако, во внимание, что Савинков признал на суде всю свою политическую деятельность с момента Октябрьского переворота ошибкой и заблуждением, приведшими его к ряду преступных и изменнических действий против трудовых масс СССР, принимая, далее, во внимание проявленное Савинковым полное отречение и от целей, и от методов контрреволюционного и антисоветского движения, его разоблачения интервенционистов и вдохновителей террористических актов против деятелей Советской власти и признание им полного краха всех попыток свержения Советской власти, принимая, далее, во внимание заявление Савинкова о его готовности загладить свои преступления перед трудящимися массами… на службе трудовым массам СССР, — Верховный Суд постановил ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении настоящего приговора».

Рассмотрев ходатайство Верховного Суда и учитывая заявление Савинкова о полном отказе от какой бы то ни было борьбы против Советской власти, ЦИК СССР заменил Б. В. Савинкову высшую меру наказания лишением свободы на 10 лет.

Подводя итог своей борьбы против Советской власти, Борис Савинков вынужден был сказать: «Для меня теперь ясно, что не только Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, но и Петлюра, и Антонов, и эсеры, и «савинковцы», и грузинские меньшевики, и Махно, и Григорьев, и даже кронштадтцы не были поддержаны русским народом и именно поэтому и были разбиты; что, выбирая между всеми разновидностями бело-зеленого движения, с одной стороны, и Советской властью — с другой, русский народ выбирает Советскую власть… Всякая борьба против Советской власти не только бесплодна, но и вредна».

Публичное раскаяние такого упорного и непримиримого врага Советской власти, как Борис Савинков, его разоблачения международного империализма и белой эмиграции произвели большое впечатление во всем мире. Контрреволюционная свора эмигрантов и империалисты подняли неистовый шум вокруг судебного процесса. Бывшие сподвижники объявили Савинкова «предателем». В письмах из тюрьмы Савинков писал в ответ бывшим друзьям и родным: «Истина заключается в следующем: я прибыл в Россию и (по заслугам) был судим Верховным судом… Правда в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что (мы) боролись не против большевиков, а против народа… Когда-нибудь… это… поймут даже эмигрантские «вожди».

И все же судебный процесс по делу Бориса Савинкова не раскрыл всех фактов его многочисленных преступлений против Советского государства и народа. В частности, Савинков ни слова не сказал на суде о своих преступных отношениях с английской разведкой. Уже после судебного процесса рядом данных было подтверждено, что он находился в тесных связях с английским разведчиком Сиднеем Рейли и «дипломатом» Локкартом.

В материалах английского Форин-оффиса недавно обнаружены доклады Локкарта о работе в Советской России. Они неопровержимо подтверждают связи Локкарта и других «союзных дипломатов» с Савинковым, участие разведывательных органов империалистической Антанты в организации и финансировании антисоветских заговоров и мятежей против Советской страны.

Вот, например, один из таких документов. 26 мая 1918 г. Локкарт направил в Форин-оффис телеграмму: «Сегодня я имел продолжительный разговор с одним из агентов Савинкова. Этот человек — я знаю его в течение многих лет, и ему можно абсолютно доверять — заявил, что контрреволюционные планы Савинкова всецело рассчитаны на осуществление союзной интервенции. Французская миссия полностью поддерживает эти планы и заверяет (Савинкова) в том, что решение об интервенции полностью принято. Савинков предлагает убить всех большевистских лидеров в тот момент, когда высадятся союзники, и сформировать правительство, которое в действительности будет военной диктатурой». Локкарт, далее, сообщал, что Савинков предлагал ввести в это «правительство» генерала Алексеева, адмирала Колчака, бывшего царского министра Сазонова, лидера кадетов Кишкина, эсера Авксентьева и себя.

Этот документ раскрывает обстоятельства заговора «Союза защиты родины и свободы», поднятых Савинковым в июле 1918 г. антисоветских мятежей на Волге и участие в них агентов международного империализма.

Несмотря на публичное раскаяние в суде, Борис Савинков никак не мог примириться со своим положением осужденного к лишению свободы. Он рассчитывал, что советские люди сразу простят все его преступления и он получит свободу. 7 мая 1925 г., через восемь месяцев после вынесения приговора, он обратился к Ф. Э. Дзержинскому с письмом, требуя немедленного освобождения из заключения. Администрация тюрьмы, приняв заявление Савинкова, высказала свое мнение о малой вероятности нового пересмотра приговора. Тогда Савинков, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, выбросился из окна пятого этажа во двор и разбился насмерть. Так закончил жизненный путь этот, по меткому выражению А. В. Луначарского, «артист авантюры».

 

8. Конец супермена Сиднея Рейли

В Англии его считали «вторым Лоуренсом», «асом среди шпионов». Заочно приговоренный к расстрелу Верховным революционным трибуналом по делу о заговоре трех послов, Сидней Рейли (Розенблюм) осенью 1918 г. бежал из Москвы, добрался до Англии, где был сразу же награжден орденом. Он стал доверенным лицом Уинстона Черчилля, советником по русским вопросам английской делегации на Парижской мирной конференции. С тех пор и вплоть до конца 1925 г., перейдя из военной разведки в «Секрет Иителлидженс сервис», Сидней Рейли ни на день не прекращал своей шпионской и подрывной деятельности против Советской страны. Для него, как он писал, «это дело… есть самое важное в жизни: я готов служить ему всем, чем только могу».

ОГПУ приняло меры, чтобы обезвредить этого опасного врага. Командированные за границу в 1924–1925 гг. сотрудники ОГПУ под видом деятелей якобы существующей в Советской стране подпольной организации проникли к Сиднею Рейли, вошли в его доверие и предложили ему участвовать в работе «антисоветской организации». Падкий на авантюры, Рейли подхватил это предложение и вскоре пожелал познакомиться в России, на месте, с деятелями антисоветского подполья.

25 сентября 1925 г. Сидней Рейли вместе с деятелями «контрреволюционной организации» — а на самом деле сотрудниками ОГПУ — перешел финскую границу и оказался на советской территории. Здесь его переправили в Ленинград, а затем в Москву.

На одной из подмосковных дач 27 сентября было устроено совещание Рейли с «руководящими деятелями политического совета «контрреволюционной организации»». Рейли изложил новым знакомым свои бредовые проекты активизации деятельности антисоветского подполья и пути финансирования его. Для изыскания финансовых средств он рекомендовал похитить из русских музеев часть художественных ценностей и продать их за границей. Другой способ добыть деньги — осуществлять сотрудничество с английской разведкой.

В тот же день чекисты арестовали Рейли. А для того чтобы скрыть факт поимки этого известного разведчика, в ночь на 29 сентября (в эту ночь соучастники Рейли должны были ждать его возвращения на финской стороне) на границе чекисты инсценировали перестрелку и создали видимость, будто Рейли и его сопровождающие наткнулись на советскую заставу и убиты. Инсценировка удалась.

А между тем Сидней Рейли, пойманный в ловушку, давал показания в ОГПУ. Вот некоторые выдержки из его показаний.

Из протокола допроса Рейли от 7 октября 1925 г. о его деятельности после побега из Москвы:

«В 1919 и 1920 годах у меня были тесные отношения с представителями русской эмиграции разных партий… В то же время я проводил у английского правительства очень обширный финансовый план поддержки русских торгово-промышленных кругов во главе с Ярошипским, Барком и т. д. Все это время нахожусь на секретной службе, и моя главная задача состояла в освещении русского вопроса руководящим сферам Англии.

В конце двадцатого года я, сойдясь довольно близко с Савинковым, выехал в Варшаву, где он тогда организовывал экспедицию в Белоруссию. Я участвовал в этой экспедиции. Я был и на территории Советской России. Получив приказание вернуться, я выехал в Лондон».

Теперь мы можем дополнить показания Сиднея Рейли, рассказав кое-что о его антисоветских похождениях в 1922–1925 гг.

В 1922 г. белоэмигрантский «Торгово-промышленный комитет» («Торгпром») образовал в Париже секретный совет для организации активной борьбы с Советской властью. В его состав вошли такие киты дореволюционной русской промышленности и финансов, как Густав Нобель, владевший нефтяными предприятиями, миллионеры братья Гукасовы, С. Г. Лионозов, С. Н. Третьяков и другие. Совет располагал значительными денежными средствами и создал подрывную антисоветскую группу. Одним из деятелей этой группы стал проживавший в то время в Финляндии белоэмигрант, бывший штабс-ротмистр лейб-гвардии кирасирского (синего) полка, активный участник многих антисоветских предприятий, в том числе савинковского «Народного союза защиты родины и свободы», Эльвенгрен.

Несколько лет спустя, весною 1926 г., будучи пойманным чекистами при нелегальном переходе границы, Эльвенгрен дал подробные показания и, между прочим, рассказал о связях с «Торгпромом». По словам Эльвенгрена, в 1922 г. представитель «Торгпрома» Павел Тикстон предложил ему па средства «Торгпрома» создать группу для ведения антисоветской деятельности. Согласившись с предложением, Эльвенгрен рекомендовал привлечь к этому «предприятию» своего давнего «шефа» — Бориса Савинкова, переживавшего в то время «кризисное состояние» вследствие почти полного разгрома его организаций и потери источников финансирования.

Вскоре в Париже состоялось свидание представителя «Торгпрома» Густава Нобеля с Эльвенгреном и Савинковым. Нобель сказал им: «Мы люди коммерческие, нас интересует только активная борьба с большевизмом, и мы видим ее сейчас только в том, чтобы уничтожить всех главных руководителей этого движения. Внутри России мы бессильны что-либо совершить, но здесь мы можем при желании это сделать… Сделайте хоть одно дело, наш кредит к вам сразу вырастет и для дальнейшего… Сейчас, в связи с Генуэзской конференцией, нужно торопиться. Мы ассигновали на это дело пока 70–80 тысяч франков… Только непосредственно на террористическую деятельность. Нас не интересуют мелкие служащие… Нас интересуют такие имена, как Красин, Чичерин». (Последние входили в состав советской делегации на Генуэзскую конференцию.)

Сделка состоялась. Эльвенгрен и Савинков получили от Нобеля деньги. И тут появился в Париже представитель «Интеллидженс сервис» Рейли, тесно связанный с Савинковым. Он поддержал план покушения на советскую делегацию и обещал свое содействие в Берлине, где делегация должна была остановиться по пути в Геную. Рейли поручил резиденту «Интеллидженс сервис» в Берлине русскому белоэмигранту В. Орлову оказать содействие террористической группе. Орлов достал для приехавших в Берлин Эльвенгрена и Савинкова пять револьверов, фотографические карточки членов советской делегации, два фиктивных паспорта и другие принадлежности для террористической работы.

Недели через две в Берлин явились вызванные Савинковым из Варшавы три савинковца, а из Гельсингфорса прибыл вызванный Эльвенгреном бывший полковник Озолин. Все они включились в «работу», им было выдано оружие.

Вскоре в Берлин прибыл и Рейли. Эльвенгрен характеризует его приезд как «инспекторский». «Как-то мне позвонил по телефону Орлов, — показал он при расследовании, — и сказал мне, чтобы я передал Савинкову, что хозяин приехал… Я очень удивился и не мог понять, кто это может быть. На мой вопрос Орлов ответил, что Савинков поймет… [Потом] Савинков сказал, что это приехал Рейли и что Орлов его так называет. Савинков быстро собрался для встречи с ним». Рассказывая о встречах с Рейли, Эльвенгрен продолжал: «Первая встреча была на квартире Орлова, Савинков рассказал Рейли о положении, о том, что до сих пор ничего не удается, о затруднениях с приездом сотрудников и т. д. Рейли спрашивал, доволен ли он помощью Орлова, надеется ли он все же что-нибудь сделать, в чем главное затруднение и т. п. Савинков сказал, что будет пытаться, по но особенно рассчитывает, так как средств совершенно недостаточно… что не знает, как с оставшимися деньгами дотянуть до конца».

Таким образом, подготовка террористического акта проходила под общим руководством и при помощи сотрудников «Секрет Интеллидженс сервис» Сиднея Рейли и других. Савинков и его друзья были лишь исполнителями воли своих «хозяев».

Террористы сделали все приготовления к покушению на членов советской делегации, вели слежку за прибывшим в Берлин наркомом по иностранным делам Г. В. Чичериным, но им все же не удалось осуществить свои преступные замыслы. Средства, отпущенные террористам, иссякли, и они разъехались по домам.

Книга сына английского разведчика дипломата Локкарта также восполняет сведения об отношениях между представителем английской разведки Рейли и Борисом Савинковым. Автор рассказывает, что Рейли, как представитель «Секрет Интеллидженс сервис», был теснейшим образом связан с Савинковым, в котором он видел «сильную личность», лидера, который способен объединить все течения русской контрреволюции и направить их против Советской власти. Он финансировал Савинкова и его организации не только из средств английской разведки, но часто и из личных средств, добываемых разными коммерческими и спекулятивными операциями. В поисках средств на финансирование антисоветских «предприятий» Рейли разъезжал (иногда вместе с Савинковым) по европейским столицам и добивался субсидий от французского, польского, чехословацкого правительств.

Как пишет Локкарт, Рейли был движущей силой, и его влияние испытывали все антисоветчики, которые вели конспиративные переговоры за закрытыми дверями в Париже, Праге, Варшаве и Лондоне.

В 1924 г., когда перед Савинковым открылась перспектива поездки в Советскую Россию (в связи с ловушкой, устроенной чекистами), он известил об этом Рейли, и последний приехал к нему в Париж. Рейли, так же как и Савинков, уверовал в солидность «московской организации», которая в действительности была создана лишь в их воображении искусной работой чекистов.

Незадолго до выезда в Россию, 23 марта 1925 г., Рейли писал в Гельсингфорс своему сообщнику Н. Н. Бунакову: «Итак, вот три способа (борьбы против Советской власти. — Д. Г.): организация, пропаганда и террор… Террор, направленный из центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора… самая важная, всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти, бросить искру… Я уверен, что крупный террористический акт произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему миру надежду на близкое падение большевиков, а вместе с тем — деятельный интерес к русским делам».

Таковы были планы «шпионского аса», когда он выезжал в Советскую страну. Эти планы расстроили чекисты.

К концу расследования дела о поимке Сиднея Рейли чекисты объявили ему, что на основании приговора Верховного революционного трибунала от 3 декабря 1918 г. он подлежит расстрелу. И тогда, чтобы спасти жизнь, Рейли предложил свои услуги советской разведке.

Вот его заявление в ОГПУ от 30 октября 1925 г.:

«Председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому. После происшедших с В. А. Стырне разговоров, я выражаю свое согласие дать Вам вполне откровенные показания и сведения по вопросам, интересующим ОГПУ, относительно организации и состава великобританских разведок и, поскольку мне известно, такие же сведения относительно американской разведки, а также тех лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело… Сидней Рейли».

Рейли поведал чекистам немало секретов. Вот что он, например, рассказал о работе «Интеллидженс сервис»:

««Секрет Интеллидженс сервис» ведет свою работу только под углом общегосударственной политической точки зрения… Его главное назначение — собирание сведений, касающихся общегосударственной политической безопасности и могущих лечь в основу направления высшей политики. Это учреждение — абсолютно тайное. Ни фамилии его начальника, ни фамилии тайных сотрудников никому не известны… Резиденты имеются во всех странах. Резиденты в соответствующих странах никогда не имеют своего явного и самостоятельного существования, а всегда находятся под прикрытием вице-консула, паспортного бюро и даже торговой фирмы…

В каждой стране, где есть значительное количество русских эмигрантов или советское представительство, резиденты данной страны выполняют работу также по русскому отделу… Соответствующие штабы лимитрофных государств работают в полном контакте с соответствующим резидентом… Работа в СССР лимитрофных агентов — эстонцев, латышей, поляков и других — значительно упрощается тем, что им легче слиться со средой. Здесь масса их соотечественников, и, наконец, надзор за ними значительно слабее. Ведь для наблюдения за всеми поляками потребовалось бы десять ГПУ. Я считаю, что лимитрофных дипломатов и резидентов всех без исключения можно купить. Вопрос только в цене…»

«Интеллидженс сервис»… получает в определенных случаях задания и чисто военного характера по организации восстаний, террора и прочих актов там, где правительство считает это нужным. По традиционной тактике все такого рода действия лишь руководятся через резидента, но выполняются же местными силами» (показания от 31 октября 1925 г.).

3 ноября 1925 г. приговор Верховного революционного трибунала в отношении Сиднея Рейли от 3 декабря 1918 г. был приведен в исполнение.