С заходом солнца шахтерский поселок вдруг забурлил, зашумел. В каждом доме люди спешно собирались в путь, слышался плач женщин. Горела подстанция. Дым длинной полосой стелился над поселком. Мун Чем Ди сновал от одного дома к другому. Там подсобит упаковать, тут возьмет в руки лопату и вместе с хозяйкой дома закопает в землю ее семейные ценности. Придет, сделает, что его попросят, и уходит молча, не принимая благодарностей. Мол, это его долг, партийное поручение. Уходит с приподнятым настроением, строгий и важный. Люди его не узнавали. Бывало, Мун Чем Ди такой разговорчивый, сам все расспросит, поинтересуется, как идут дела, теперь старик отмалчивался. Никому и не заикнулся, что утром был в парткоме и получил задание. Никто об этом не догадывался.

— Все это теперь уже ненужный хлам. А бросать жаль, может, спрятать?… Вы, отец Чем Ди, сами посмотрите, — просили женщины, завидя старика в своем дворе.

— Врагам ничего нельзя оставлять, — отвечал Мун Чем Ди и принимался за работу.

Так он дошел до подножия сопки, где находился дом директора шахты. Дом старый, остался еще со времен японской оккупации. Штукатурка облезла, двери покосились, зато двор дома был просторней, чем у соседей, сзади — большой огород. Чем Ди помнил, как не раз помогал тучной жене директора ухаживать за огородом. Двое сыновей директора стояли в растерянности, не зная, чем они будут кормить кролика.

— Я соберу капусту, — вдруг решительно заявил карапуз лет семи. — Не хочу, чтобы кролик голодал.

— Я, я,—передразнил его мальчишка в школьной фуражке. — Много ты с собой возьмешь? Лучше отнесем его дедушке Чем Ди.

— Нет, возьмем его с собой.

— Надо маму спросить. Разрешит, тогда и возьмем, — миролюбиво согласился старший брат.

Жена директора просунула в дверь чулана вспотевшее красное лицо. Она занималась упаковкой вещей.

— Мама, можно нам взять с собой кролика?—спросил мальчуган. Но женщина не ответила, увидев у калитки Мун Чем Ди.

— О, отец Мун Чем Ди пришел!

Старик по ее заплаканным глазам, усталому виду понял, что здесь рады его приходу и ждут помощи. Он вошел в палисадник.

— Собраться — собрались, да ума не приложу, как дверь заколотить.

— Не велика беда… Давайте я. Гвозди и молоток есть? Если нет, принесу, — с этими словами Мун Чем Ди проковылял на улицу.

— Мама, а мама, возьмем кролика?… — не унимался мальчик.

— Чем мешать мне, лучше бы поискали гвозди, — она сняла с головы платок и вытерла им лицо.

— Оставить его в клетке — с голоду умрет, — сказал серьезно старший сын.

— А вы выпустите его.

Мальчик распахнул дверцы клетки, просунул руку, ласково потрепал кролика и за уши вытянул наружу.

— Ступай, глупый, ступай гулять. В горы… Там хорошо…

Кролик сделал несколько прыжков и остановился, красными, как вишни, глазами уставишись на своего хозяина. Он привык к мальчику, который кормил его, и не хотел с ним расставаться. Оба мальчика с озабоченным видом наблюдали за своим питомцем.

Вскоре Мун Чем Ди вернулся с молотком в руках. Жена директора вытащила узлы с вещами на двор и закрыла дверь.

— Пожалуйста, поосторожней. Как бы стекла в окнах не побились, — говорила она Мун Чем Ди и даже попросила не заколачивать накрепко, чтобы можно было потом легко вытащить гвозди. Наконец все окна и двери оказались забитыми. И тут хозяйка дома села на крыльцо и по-детски навзрыд заплакала.

В это время во двор дома почти вбежал Хак Пин.

— Вы здесь, товарищ Мун?… Спасибо, спасибо. Знал бы, сам не приходил. Времени в обрез, едва вырвал минутку, — он будто не заметил слез жены и широко улыбался.

— Тебе вот все нипочем. А кто знает: может быть, уже и не увидимся… — сквозь слезы проговорила жена.

— Эх, голубушка, кончится война, под ручку будем гулять в Моранбонском парке,—он по-прежнему говорил в шутливом тоне, но на этот раз в его словах прозвучала грусть.

Послышался какой-то шорох, все обернулись и увидели кролика. Большими прыжками он приблизился к людям и смотрел, часто моргая. Старший мальчик ласково отогнал его обратно к лесу, но кролик обежал вокруг дома и снова возвратился.

— Оставь его. Каждый знает свой дом, даже животное, — женщина вытерла слезы и пошла к узлам.

— Вот накрутили!… Бабы всегда остаются сами собой — и старые пеленки не оставят, все заберут. Только тогда успокоятся… — рассердился Хак Пин.

— Вы, товарищ директор, зря так. Женщине пеленки дороже шелковых нарядов, — возразил до этого молчавший Мун Чем Ди.

— Хо-хо! Может быть… Но зачем так много набирать? — Хак Пин посмотрел на свой скромный рюкзак.

…Трое медленно вышли на улицу и двинулись по дороге. Они несколько раз оглядывались, пока не перебрались через ручей и стали подниматься к перевалу.

Хак Пин долго провожал взглядом жену и детей, пока они не скрылись за поворотом, затем устало обошел вокруг опустевшего дома. Окна забиты, на дверях замок. Он приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь. Все прибрано, разложено по своим местам. Будто семья ушла ненадолго и вот-вот вернется.

Хак Пин отсутствующим взглядом обвел постройки. И вдруг отчетливо услышал рыдания жены, плач маленького сынишки. Сердце защемило. Он вспомнил, как вошел сюда, шутил, подгонял их скорее уходить. От этого стало еще тяжелей на душе. Когда-то он теперь увидит их, прижмет к своей груди?… Как они будут одни, без него?… Не хотелось, чтобы сейчас Мун Чем Ди увидел его расстроенным. Хак Пин вытащил платок, вытер повлажневшие глаза и вернулся к дверям дома. Погладил сидевшего на пороге кролика, поднял с земли рюкзак и быстро зашагал в сторону шахты…

Навстречу тянулись группы людей — женщины с ребятишками за спиной и узлами на голове, старики, дети. Им в сторону перевала, к Яндоку. Попадались шахтеры в рабочей одежде.

На дворах догорали костры: сжигалось все ненужное теперь — школьные учебники, книги, бумаги. У перекрестка дорог толпились люди. Они окружили десятка три беженцев из Ковона. Расспрашивали их, перебивая друг друга, кого-то бранили. Ответы беженцев были самыми противоречивыми. Одни говорили, что уже нельзя добраться до перевала Пурэсан, другие уверяли, что вчера высажен десант в тылу, чуть ли не в Хамхыне. Всех еще больше взволновали эти слухи.

Пройдя дома четыре, Мун Чем Ди остановился у калитки. Здесь жил Тхэ Ха. Он без стука толкнул дверь.

— Чем Ди?—донесся из глубины комнаты голос матери Тхэ Ха.

— Тхэ Ха еще не вернулся?

— Нет. Ну что слышно? — с тревогой спросила старая женщина.

— Поговаривают, надо быстрее уходить. Опоздаете, придется ночью добираться.

В свое время Мун Чем Ди и отец Тхэ Ха были близкими друзьями. Мун Чем Ди любил Тхэ Ха, как родного сына.

— Над чем хлопочешь? Зачем тебе два?—Мун Чем поднял с пола уже готовый рюкзак.

— Чон Ок просила.

— Хорошая девушка. Женился бы сын на ней, да и дело с концом.

— Не то время, чтобы о женитьбе думать… Дай бог вернулся бы целым… Кто знает, что завтра будет? — мать Тхэ Ха силилась проткнуть наперстком иголку, но руки не слушались ее.

В прихожей скрипнула дверь. Вошла Чон Ок с узлом в руках.

— Я ухожу раньше из поселка, — грустно сказала она. — В парткоме говорят, что женщинам здесь делать уже нечего, только будут лишним грузом… Вот, мама, передайте это Тхэ Ха, если он заглянет, — она протянула конверт. Затем посмотрела на рюкзак. — Какой мне взять?

— Любой. Уж не маловат ли?

Мать Тхэ Ха кончила шить и воткнула иглу в подушечку. Девушка развязала узел и принялась из него перекладывать в рюкзак вещи.

— Схожу посмотрю, что на улице, — сказал Мун Чем Ди. Взяв в руки палку, он захромал к двери. В комнате наступила тишина.

— Мама, вам тоже надо уходить, — почти шепотом проговорила Чон Ок.

— Э, что обо мне печалиться? Таких старых никто не тронет.

— Нет, нет! Они и старых людей не щадят. Совсем озверели. Надо уходить… обязательно!

— Обо мне не горюй. Придет Тхэ Ха, поможет перебраться хотя бы в Яндок к моему брату.

На улице не утихал людской шум. Все спешили, суетились. Чон Ок упаковала зимнее белье, чулки, мыло, зубную щетку, зеркало, иголку с нитками засунула в карман рюкзака. В узле остались фотографии, тетради да несколько книг. Чон Ок стала перебирать бумаги. Взгляд упал на вырезанную из советского журнала картинку. С нее улыбались двое молодых людей — муж и жена. Перед ними, раскинув ручонки, стоял курчавый белокурый малыш. Он едва только научился ходить. У молодой матери в волосах заколот цветок. Мальчуган тянется к этому цветку.

Чон Ок очень нравилась эта картинка. И сегодня днем она взяла ее с собой, не уничтожила вместе с другими бумагами. Но сейчас, упаковывая вещи, она вдруг поняла, что эта картинка теперь не нужна. На дне свертка лежали еще нарядная кофточка и чхима. И это теперь не потребуется.

— А Тхэ Ха все нет, мама… — печально проговорила Чон Ок.

Мать раскрыла окно, выглянула на улицу. У крыльца с вещевыми мешками стояли Ки Бок и огромный, стройный Ки Хо. Рядом с ними еще несколько молодых людей из Минчхона.

— Уже уходите? А где же Тхэ Ха?

— Раньше полуночи не ждите, мать, — громко сказал Ки Бок.

— Чон Ок здесь? Вот здорово! А мы заходили и застали только крошки на твоем столе, — засмеялся Ки Хо.

— Ну и копаешься ты!… Как черепаха. Враг под носом, а она прихорашивается, — съязвила из задних рядов Сук Хи.

Все они когда-то состояли в одной организации Минчхона, хорошо знали друг друга. Потом одни вступили в партию, другие еще работали в Минчхоне, но дружба не потерялась.

— Итак, мамаша, скажите Тхэ Ха, что мы ждем его. Американцы в Ковоне. Пусть поторопится.

— Мы еще вернемся!

Молодежь попрощалась и отправилась своей дорогой. Для них все было ясно. Знали, куда идут; знали, что будет трудно, очень трудно; знали, ради чего решили идти, и не испытывали страха.

Чон Ок взвалила на плечи рюкзак и вышла. Мать Тхэ Ха пошла ее проводить. Солнце уже скрылось за вершинами сопок. Догорала подстанция, устало дымя затухающим пепелищем. Над поселком висел запах гари. У шахтоуправления собралась последняя группа эвакуирующихся шахтеров с женами и ребятишками. А те, кто шел в горы, заходили сюда проститься с близкими, просто со знакомыми. Здесь были и те, кто никуда не собирался, а пришел ради любопытства. Вся площадь перед конторой шахты оказалась запруженной людьми.

У входа в шахтоуправление Чор Чун, Чун О и Хак Пин ожидали, когда соберутся все эвакуирующиеся. Директор шахты в синих галифе, сапогах и «ленинке» — кепи с приподнятым козырьком — выглядел молодцеватым и подтянутым. Чун О лихо сдвинул шапку набекрень. Смуглый, в рабочей спецовке, он ничем не выделялся из среды шахтеров.

Мать Тхэ Ха пристально всматривалась в толпу, надеясь разыскать сына. Но его здесь не было видно. К Чон Ок подбежали дети, окружили ее, самые маленькие уцепились за юбку.

— Сонсэним, скорее возвращайтесь!

Дети верили, что их учительница уходит ненадолго и скоро опять начнутся занятия.

— Будьте здоровы и счастливы, мои дорогие! Кончится война — я посвящу вам всю свою жизнь, — прошептала Чон Ок, обнимая детей, гладя их черные жесткие волосы.

— Товарищ Чон Ок, не задерживайтесь. Все ждут, — сказал Ки Хо. Девушка покорно кивнула головой и направилась к шахтоуправлению, где Сук Хи прощалась с родственниками. Отец подруги — Ан Сын Хун снял с плеча вещевой мешок, чтобы обнять дочь. Мать стояла рядом с красными от слез глазами. Только Сук Хи была сдержанной, спокойной, поглядывала по сторонам, кого-то разыскивая.

— Идите с сестренкой Чон Сук в деревню, мама. Глядишь, и мы поможем! Ждать придется недолго.

— Ты лучше о себе подумай. В горах будет тяжело. Смотри не простудись!… Больницы там нет…

— Больницы нет — это правда, но она будет. Лекарства мы с собой везем. Найдутся и доктора. Обо всем позаботились, мама.

Чон Ок подошла к подруге, та крепко пожала ее руку. — Знаешь, так боязно оставлять маму одну… Что, если я не пойду с вами, а?

Чон Ок знала, что ее подруга думает совсем не так, — просто сказала глупость, жалея своих родителей; наверное, уже ругает себя за эти слова. Но такие вещи сейчас прощать нельзя.

— Вот не ожидала от тебя! Ты что?

В это время с крыльца в толпу сошел Чун О и начал выкрикивать фамилии, заглушая общий шум:

— Товарищ Сон Док Ки!… Начальник хозотдела!…

Но ответа не последовало.

— Я сегодня видела Сон Док Ки, — крикнула Чон Ок.

— Когда?

— Когда шла в партком.

— И я видел. Он стоял с портфелем в руках у дома «старого борова». «Куда вы?» — спросил я, а он только и ответил: «Ухожу», — сказал из толпы Мун Чем Ди и подошел к Чун О.

— Вот гадина! Струсил!—донеслось до всех громкое крепкое слово Ки Бока. Он стоял рядом со своей молодой женой. Чун О больше не спрашивал. А народ зашумел еще сильней, кто-то громко плакал. Мун Чем Ди проковылял к крыльцу, обменялся прощальными рукопожатиями с тремя руководителями партизан. Он жал руки всем своим подопечным, успокаивал их. Затем Мун Чем Ди подошел к Ки Боку, хотел что-то сказать, но раздумал — решил не мешать молодоженам. Жена Ки Бока только что приехала из деревни. Она не скрывала своих слез, вытирая их подолом розовой юбки-чхимы.

— Успокойся, иди домой, все будет в полном порядке. А там я вернусь. Недолго ждать, слышишь? — упрашивал Ки Бок жену, но та не слушала его, продолжая рыдать. Парень безнадежно махнул рукой.

— Да, дела… — тяжело вздохнул Мун Чем Ди и отошел в сторону.

Вдруг воздух потряс сильный взрыв. Где-то совсем рядом. Люди утихли и, втянув головы в плечи, с испугом глядели на небо. Оно было чистым. Никаких вражеских самолетов.

— Бросают бомбы? — всполошилась мать Тхэ Ха. — Уже не попал ли в беду сын… — От одной этой мысли сердце старой женщины больно сжалось. Чон Ок молчала, сурово нахмурясь и не спуская глаз с неба. Было ясно, что бомбят поблизости. Но где именно и какие объекты? В толпе поползли слухи, люди взбудорожились, зашумели. Одни высказывали догадку, что бомбили железную дорогу, другие добавляли, что сами видели днем, как в небе кружил неприятельский разведчик. Но никто ничего не мог сказать определенно.

Бомбежка продолжалась. Теперь для Чор Чуна приобрело особый смысл внезапное указание уездного комитета партии о том, что эвакуацию надо производить сегодня днем и не позже. Было над чем призадуматься. Поэтому Чор Чун не согласился с предложением Хак Пина дождаться всех эвакуирующихся и лишь потом трогаться в путь. Чор Чун настаивал на немедленном отходе.

— Постройтесь в колонны и отправляйтесь сейчас же! — громко отдал команду Чун О. Но люди были как во сне, они ничего не слышали или не хотели слышать. Никто не двинулся с места. Наконец, толпа медленно пришла в движение. Обменивались рукопожатиями, обнимались на прощание. И вот постепенно на площади выстроилась длинная колонна. Чон Ок крепко пожала руку матери Тхэ Ха.

— Мама, и вам пора уходить. Берегите себя,—растроганно проговорила девушка.

Старая женщина молчала, по ее смуглому морщинистому лицу катились два ручейка слез. Она провела ладонью по лицу, отгоняя слезы. Щеки стали мокрыми.

— С богом, дочка! Возвращайся скорей. И чтобы все было благополучно…—гладила она шершавой рукой гладко причесанные волосы Чон Ок. Чон Ок простилась и побежала к колонне. Мать Тхэ Ха видела, как она заняла свое место в ряду.

И вот колонна вздрогнула, двинулась вперед. А рядом потянулись те, кто оставался, провожая в неизвестность своих близких и знакомых. Потом они отстали, колонна все убыстряла шаг. Вслед ей неслись последние напутственные слова, громкий плач. Казалось, вся долина рыдала, прощаясь с покидавшими ее жителями. Мать Тхэ Ха, стараясь не потерять из вида Чон Ок, стояла на обочине дороги вместе с Мун Чем Ди, жалкая и одинокая.

Колонна поднималась по дороге к сопке и вскоре скрылась за поворотом. А в ушах старой женщины все еще звенел, больно жалил сердце плач многих и многих людей.

Последние ряды колонны эвакуировавшихся скрылись за склоном сопки, а люди на площади не хотели расходиться, громко обсуждая происходившее. Наконец, и они постепенно разошлись по своим домам.

На поселок быстро опустилась темнота, принеся с собой страх и предчувствия неминуемой гибели. В своем доме мать Тхэ Ха не могла найти покоя. За окном на ветру протяжно плакала ива, наводя ужас на старую женщину. Она до утра не могла уснуть. Не зажигая огня, сидела в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Не слышно было глухих вздохов копра, скрежета вагонеток с углем, мерного постукивания моторов электростанции. Все замерло. Шахта перестала жить, осталась от нее одна пустая скорлупа. И только.