Москва встретила меня неожиданно тёплой, солнечной и располагающей погодой. В новой кожаной куртке, широких штанах и мягких кожаных ботинках здесь явно было жарковато. А я-то почему-то пребывал в полной уверенности, что в конце сентября здесь холодно, пасмурно и сыро. Прихрамывая, я вышел из здания аэропорта Домодедово и направился прямо к остановке бойко перекликающихся между собой таксистов.

— Куда везти? Вещи есть?

Видимо, уловив мой заинтересованный взгляд, ко мне шустро приблизился приземистый молодой человек в большой клетчатой кепке.

— Тиндо. Знаешь такой городок?

— Конечно. Но это будет…

Он задумался, а я с усмешкой махнул рукой. — Договоримся. Не обижу.

— Ладно. Чемодан есть?

— Нет, всё с собой.

— Тогда залезай!

Я прошёл за ним чуть в сторону и, поколебавшись, уселся на заднее сиденье «Ланоса». Судя по озадаченному лицу водителя, он хотел спросить — чем плохо место рядом с ним, но потом, видимо, понял, что это не его дело, громко хлопнул дверью, завёл машину и, высунувшись в окно, начал медленно выруливать в сторону оранжевых турникетов. А я, откинувшись на сиденье, пошуршал в кармане оставшимися от переданных Анатолием, кажется, миллион лет назад денег шестью сотнями евро и с удовольствием смотрел на то, к чему, как когда-то казалось, не очень-то хотел и возвращаться. Серо-чёрное шоссе, правда, неприятно напоминало Этну, зато всё остальное было родным — понурые прохожие, группа каких-то женщин, напоминающих издали проституток, огромные рекламные плакаты, которые при желании я мог прочитать и точно, безо всяких догадок и переводов, понять — о чём там говорится. Даже этот водитель, пару раз начавший было общий разговор о пробках и жизни, но быстро замолчавший после моих односложных натянутых ответов, казался мне близким и неотъемлемым кусочком Родины. Разумеется, я ни в коем случае не хотел его обидеть, но прилетев сюда, сейчас был расположен просто помолчать и погрузиться в то, по чему, несомненно, успел сильно соскучиться. Здесь невольно вспоминалась очень точная фраза из старой песни Вилли Токарева — «иногда без сожаления вкусную халву на горбушку чёрного меняешь», которую я любил слушать в детстве, но, наверное, только в этой ситуации осознал всю её справедливость, во всяком случае, применительно к настоящему моменту.

Чуть больше, чем неделя с момента моего чудесного спасения пролетела на Сицилии совершенно незаметно. К счастью, все ранения, кроме ноги, оказалось лишь лёгкими ушибами и царапинами, которые уже практически зажили — разве что на лбу оставалась пока подсыхающая грубая корка, которая почему-то вызывала пристальный интерес у сотрудников аэропортов как в Катании, так и здесь. А вот удар коленом вышел очень неприятный и, несмотря на все заверения врачей, я чувствовал, что похромать мне предстоит приличное количество времени. Впрочем, наверное, это было самым настоящим пустяком в сравнении с тем, чего я смог избежать, и здесь больше всего, конечно, надломилось и пострадало что-то внутри меня. Ночами я просыпался от кошмаров снова и снова, видя вагон и ужасные тени, на которые наслаивались искажённые безумием лица Анатолия и Лены. А в первые дни после произошедшего вообще любая лишь завиденная издали тень вызывала мой пристальный до нездоровости интерес и тошнотворные приступы страха. Однако, похоже, что это проклятие сгинуло в бездну вместе с вагоном, утянувшим куда-то монстра, и тем странным домом, который, как я узнал немного позже, видимо, был полностью погребён под растекшейся лавой.

И всё-таки находиться дальше на Сицилии почему-то было невыносимо — там тоже ощутимо, хотя и очень тактично, приближалась осень и, видимо, наслаиваясь на мои переживания, это создавало в душе какую-то нехорошую смесь, неукротимо возвращающую все мысли к дому. Прогулки в одиночестве, особенно напротив Хилтона, неизменно приводили к желанию выпить, а пляж как-то сразу потерял всю свою привлекательность, и я неизменно ловил себя на том, что в каждом колышущемся на волнах человеке невольно пытаюсь разглядеть Лену, а выходящие из волн люди неизменно напоминают Анатолия. Это стало прямо какой-то манией, к которой прибавлялось и ощущение некоей законченности всего, что должно было тут случиться и отсутствия теперь смысла дальнейшего нахождения на Сицилии. Последней каплей, видимо, стала моя ночная прогулка по пустынному пляжу отеля, когда наконец-то появилась на небе луна и подмигивала мне призрачной белой дорожкой на волнах. А у самой воды, вдали от перевёрнутых лежаков, из гальки торчал чуть покосившийся одинокий зонт, под которым я просидел не меньше трёх часов, о чём-то тихо разговаривая с ночью и завороженно любуясь гирляндами разноцветных огоньков вдали, мягко огибающими Ионическое море. Это словно стало послесловием всего произошедшего здесь и закрывало страницы моей жизни, связанные с этими несколькими безумными днями на Сицилии. Поэтому несмотря на то, что Анатолий оплатил номер в отеле на месяц, я дождался, пока немного подлечусь, и вылетел из Катании на первом же субботнем самолёте, с приобретением билетов на который мне неожиданно и очень быстро помогли служащие отеля. И вот сейчас я мчался в Тиндо на удивительно шустром, но столь же шумном «Ланосе» с жёлтыми шашечками такси на дверях, увозя с Сицилии, помимо невесёлых воспоминаний, приобретённую в одиночестве одежду и ту самую фигурку обнажённой женщины, которая привлекла моё внимание перед ночными событиями в Джардини Наксос. Все эти покупки дались мне с гораздо большим трудом, чем предполагалось, так как в глубине души я хотел сделать их вместе с Леной. Примеряя куртку в одном из бутиков в Таормине, куда я поехал на такси, чтобы не оказаться снова рядом с Изола Беллой и фуникулёром, мои глаза искали в зеркале именно её образ, и я ничуть не удивился бы, услышав рядом знакомый нежный голос. — Да, ты в этом выглядишь хорошо. Под стать мне.

Но, конечно же, я был один и остро это чувствовал, успев привязаться к Анатолию и Лене всего за несколько дней знакомства и словно пережить с ними при этом не одно десятилетие. Конечно, именно так и было бы, если наше путешествие на Этну закончилось ничем, однако всё в этой жизни имеет свою цену и, похоже, моя была именно такой. Впрочем, как показали последующие годы, несмотря на множество новых и старых хороших знакомых, некоторых из которых можно было назвать и друзьями, ничего подобного, как с Анатолием и Леной, на самом деле я не испытывал. Возможно, как и все люди, я как-то идеализировал эти воспоминания, рассматривая как факты то, чего на самом деле и в помине не было. Однако мне хочется верить, что всё-таки это не так, гордясь тем, что, пусть и на крохотном отрезке жизни, но у меня было нечто такое, что недоступно многим людям.

При въезде в Тиндо, где мы оказались где-то через час, хотя, вроде бы, путь должен был быть гораздо дольше, я указал водителю направо и назвал адрес. Да, конечно, мне хотелось поскорее оказаться дома, вымыться, если ванную снова не заняла Любовь Игоревна, немного передохнуть с дороги, но сначала я хотел решить гораздо более важный вопрос. Внутри себя я уже всё на сегодня распределил — побывать у мамы Лены, потом немного побыть дома и съездить на работу. Почему-то казалось важным сделать всё именно сегодня и в такой последовательности. Наверное, чтобы уже завтра попытаться начать жить по-новому, без явных привязок к произошедшему на Сицилии. Так сказать, воспользоваться в полной мере тем самым главным призом, который так или иначе я выиграл — возможностью жить дальше.

— Вот здесь притормозите, — попросил я и, неторопливо выбравшись на зашарпанный тротуар, в тот же миг увидел перед собой водителя, который, переминаясь с ноги на ногу, начал. — Ну, это, по поводу денег…

Я кивнул, достал из кармана оставшиеся от подарка Анатолия шестьсот евро, сунул ему в руки и, повернувшись спиной, медленно побрёл во дворы. Меня не интересовала реакция этого человека и много денег или мало — просто столько, сколько и должно быть. Мы за такую же сумму, которую Анатолий обосновал абсолютно правильно, добрались на такси до Этны, а сейчас я плачу за благополучное возвращение домой. Однако, наверное, паренька всё устроило — я услышал сзади громкий хлопок двери и его окрик. — Спасибо. Удачного дня!

Я никак не отреагировал, а прошёл через площадку, где сидели и оживлённо о чём-то разговаривали несколько молодых мам, вокруг которых с визгом копошились дети. Это была именно та улица, но как и говорил Лене, я бывал здесь всего несколько раз, поэтому пришлось потратить минут пятнадцать, пока я разобрался с нумерацией домов и нашёл нужный — девятиэтажную панельную коробку. По дороге я уже примерно продумал, что скажу в домофон, но не успел, поднявшись по ступенькам, приблизиться к двери, как она с пиликанием распахнулась, и на меня выскочил представительный мужчина, сжимающий в руке широкий поводок и увлекаемый на улицу здоровенной чёрной собакой. Он, как-то смешавшись, невнятно поздоровался, я вежливо ответил и начал неторопливо подниматься на третий этаж. Конечно, можно было бы воспользоваться лифтом, но я хотел дать себе ещё немного времени, чтобы собраться с мыслями и тщательно взвесить — что именно сказать. Хотя, разумеется, Лениной мамы могло просто не оказаться дома, однако заставить себя позвонить ей по телефону я так и не смог.

Дверь семьдесят шестой квартиры оказалась неожиданно добротной, металлической и покоящейся на целых трёх петлях, чего я раньше не видел. Мелодичный звонок отозвался где-то за ней, и я замер, ожидая услышать приближающиеся шаги. Однако царила полная тишина — только по лестничной площадке откуда-то сверху неслось эхо голосов и резкий звон ключей. А потом неожиданно дверь со щелчком отошла назад, и сквозь витиеватую цепочку на меня настороженно смотрела приятная женщина в возрасте с пышными светло-синими волосами.

— Добрый день! — вежливо поздоровался я.

— Кто вы? Не новый сосед сверху?

Её голос прозвучал неожиданно звонко и как-то по-ребячьи.

— Нет, извините, я здесь не живу. Антонина Михайловна?

— Да. Так кто вы?

— Я знакомый Лены.

— И что же вы хотите от меня? Она здесь давно не живёт — совсем мать позабыла!

— Да, знаю. У меня есть от неё новости для вас, но думаю, неразумно об этом говорить на лестничной площадке. Вы не разрешите ненадолго к вам зайти?

Женщина смерила меня внимательным взглядом, потом, поколебавшись, прикрыла дверь и тут же распахнула её, отступая вглубь маленького уютного коридора. — Ну что же, тогда проходите.

Я неторопливо зашёл в удивительно чистую прихожую, с таким небольшим количеством вещей, что, казалось, находишься в магазине и стоишь у рекламного стенда с образцом товаров, на который для реалистичности бросили несколько предметов повседневной одежды продавцов. Впрочем, когда я был любезно приглашён в комнату, то эта иллюзия стразу же развеялась — здесь было всего более чем достаточно, и даже на тусклом пианино в углу громоздились какие-то картины, корзинки и стопки книг, перевязанные грубыми бечёвками. Одно из названий, мерцающее белым на сером фоне — «Все Они», кажется, что-то всколыхнуло в моей душе и почему-то напомнило обо всех людях, оставленных на Сицилии. Даже о том трупе, который я так и не узнал при жизни, но невольно считал его тоже причастным к нашей компании, пусть его смерть и не была вообще никак связана с происходящим. Впрочем, так ли это? К чему было столь сложное распределение капсул, когда в результате ни на чём никаким образом не отразилось, да и не могло повлиять. Или я чего-то так и не узнал, покинув вагон раньше времени? Наверное, об этом сейчас можно только беспредметно гадать, не более того.

— Присаживайтесь.

Антонина Михайловна пододвинула мне потёртый плетёный стул, а сама уселась напротив за небольшим витиеватым столиком, накрытым белой узорчатой скатертью, посередине которого стояла небольшая вазочка с искусственными цветами, подпираемая горкой глянцевых журналов. Мне почему-то подобное показалось неуместным для комнаты, однако конечно, в сущности, не имело никакого значения.

— Спасибо. Собственно, я ненадолго. Вот…

Я достал из кармана фотографию, аккуратно её расправил и, взглянув в последний раз на застывшую в вечной улыбке Лену, протянул Антонине Михайловне. Она лишь мельком посмотрела на снимок, потом перевернула и, судя по шевелящимся губам, начала медленно читать. Потом, неприятно наморщив лоб, кашлянула и спросила. — И к чему всё это?

— Лена очень просила вам передать.

— А сама она где?

— Уехала и я не знаю куда, — честно ответил я.

— С кем? Зачем? Как с ней можно связаться?

— Не знаю.

Я покачал головой и начал приподниматься. — Вот, собственно, и всё, что мне было нужно.

— Погодите. Так что с моей дочерью?

— Я этого не знаю. Мы просто случайно познакомились и, узнав, что я живу в Тиндо, она попросила меня передать вам эту фотографию.

— Где? Судя по дате, снимок сделан совсем недавно. На Сицилии?

— Да, я там отдыхал и случайно познакомился с Леной.

Это, разумеется, была не совсем правда, однако делиться какими-то другими подробностями или печальными предположениями о дальнейшей судьбе её дочери было бы глупо и заведомо неправильно. Всё-таки в такой ситуации лучше жить в неизвестности и верить, что у твоего ребёнка всё складывается неизменно хорошо, чем сомневаться и думать о таких нехороших вещах, как смерть. Во всяком случае, я предпочёл бы именно это.

— Она там была с кем-то?

— Не знаю. Просто случайное знакомство на пляже, где мы виделись всего несколько дней. Из общих разговоров Лена узнала, что я живу в Тиндо, и просила вам передать фотографию. Больше я ничего не знаю, поэтому вряд ли смогу ответить на ваши вопросы.

Антонина Михайловна некоторое время пристально вглядывалась в лицо дочери, а потом кивнула головой. — Хорошо. Большое вам спасибо, что нашли время зайти. Может быть, чаю?

— Нет, спасибо. Я уже должен идти — собственно, и забежал к вам по дороге.

Мы вернулись в коридор, где я молча натянул ботинки, а потом, поддавшись какому-то порыву, сказал. — Знаете, мне кажется, что она вас очень любит, скучает и, если я правильно понял, то сожалеет о каких-то недомолвках, которые у вас когда-то возникли.

— Она вам что-то рассказывала?

— Просто что-то промелькивало в словах. Извините, если я не прав или вмешиваюсь не в своё дело.

— Нет, нет. Спасибо, что вы это сейчас сказали…

Лицо Антонины Михайловны немного осунулось, и я только теперь обратил внимание, что она совершенно не похожа на свою дочь. Ведь и такое бывает, правда?

— Тогда до свидания и ещё раз извините за беспокойство!

Я кивнул и, миновав любезно открытую дверь, вышел на площадку.

— Ну что вы? Всего вам самого доброго! — донеслось до меня уже на лестнице, и я услышал звук закрываемой двери, только когда спустился на первый этаж.

Оказавшись на улице и щурясь от яркого солнца, я решил прогуляться до дома пешком — благо расстояние это легко позволяло сделать даже с учётом больного колена. А мне так хотелось многое увидеть, словно не был дома не недели две, а пару лет. Подобные ощущения, помнится, я испытывал в первые несколько часов в детстве, когда возвращался из пионерского лагеря, обходил квартиру и словно заново открывал для себя все столь знакомые вещи. Правда, подобный настрой очень быстро исчезал, сменяясь привычным ощущением нахождения в том, к чему за много лет привык. Однако в этом чувстве было что-то такое необычное и волшебное, что я не мог отказать себе в возможности испытать его снова, тем более, когда речь шла о небольшой прогулке, пусть и несколько обременительной для меня сейчас.

Я брёл, ворошил листья, разглядывал идущих навстречу людей и ощущал себя немного оторванным от реальности, но и не испытывающим из-за этого каких-то неудобств. Скорее наоборот — я предвидел такое и был благодарен чему-то внутри себя, что даже в ощущениях часть всего произошедшего продолжает оставаться со мной. Прошлого, конечно, не вернуть, хотя даже если такое было бы возможно, наверное, всё повторилось бы так же. Да и какие другие варианты развития событий здесь покажутся более уместными? Наверное, лишь предопределённые этими тёмными силами.

Так незаметно, мучимый непростыми размышлениями, я добрался до дома, громко приветствуемый на лестнице Петровичем. — Ого. Как давненько тебя не было!

— Да, я только сегодня вернулся.

— Отдыхать ездил или командировка какая?

— Наверное, и то, и другое.

Я остановился рядом с соседом и с улыбкой смотрел на его растянутую футболку. — А как здесь у нас?

— Всё по-старому. Как же иначе? Разве нет? Любовь Игоревна, правда, всё переживала и выспрашивала — куда это ты запропастился так внезапно. Даже хотела милицию вызывать, но потом как-то успокоилась.

— Это было бы слишком.

— Вот и я ей о том же — человек молодой, холостой, работает, водки и девушек не чурается. Зачем же думать о чём-то плохом?

Петрович громко потёр седую щетину. — М-да. Так где, говоришь, был-то?

— В Италии.

— О, далековато забрался. Ну и как там?

— Всё хорошо.

— Наверное, в море плавал, да и потеплее там будет?

— Это точно, — кивнул я, глядя, как, шаркая ногами, к нам приближается старушка, живущая в квартире напротив. Мы посторонились, а она, замерев на ступеньку выше, обернулась и стала пристально, щурясь, вглядываться в моё лицо. Наконец я не вытерпел и спросил. — Чем-то могу помочь?

— А не ты ли, милок, году в тридцать седьмом, на тракториста учился?

Я некоторое время обдумывал её слова, а потом со всей серьёзностью ответил. — Думаю, это точно был не я. Меня тогда и на свете-то ещё не было.

— Вот, вот, и я о том же, — громко пробормотала старушка. — Ты не серчай на меня, сынок. Просто память подводит, вот я и пытаюсь её тренировать!

Она несколько раз вздохнула, потом медленно махнула рукой, повернулась, и стала подниматься дальше.

— Да ну её, — Петрович схватил меня за руку. — Идём, посидим, чаю попьём. Может, чего ещё интересного расскажешь.

— Да я бы с радостью, но устал и дел ещё сегодня полно. Вот хотел вещи бросить, вымыться, чуть прийти в себя с дороги, да и дальше двигаться.

— Тебе виднее.

Мы поднялись и не успели переступить порог, как откуда-то сбоку вынырнула Любовь Игоревна, подбоченилась и начала вопить. — А вот и он. Явился — не запылился. Ну и где же мы столько времени пропадали? Я уже не знала, что и подумать. Хотела уже в милицию, морги звонить, чуть до сердечного приступа не допереживалась, а он просто так входит здесь и ещё улыбается!

— Да что же ты так орёшь-то? — комично схватился за уши Петрович. — Человек с дороги, за границей побывал, устал, а ты…

— Так и что с того? Он, видите ли, по разным заграницам ошивается, а предупредить соседей никак не может. Нет, совсем люди у нас о других не думают. Мы, можно сказать…

Из комнаты Любови Игоревны раздалась телефонная трель и, смерив меня возмущённым взглядом, она скрылась, громко хлопнув дверью.

— Как видишь, всё у нас точно по-прежнему, — вздохнул Петрович.

— Да, так и есть. И это, наверное, хорошо, — ответил я и прошёл к себе в комнату, где некоторое время посидел на кровати, понурив голову и, захватив из шкафа пару полотенец, шампунь и начатое мыло, пошёл в ванную.

Из-за покосившейся деревянной двери слышался заливистый смех и какие-то нечленораздельные восклицания Любови Игоревны, у которой подобные разговоры могли длиться часами. Поэтому я смог спокойно и без привычного громкого раздражённого стука в дверь помыться, а потом четверть часа просто полежать на кровати, глядя в потолок. Затем, собравшись и чувствуя себя почти хорошо, я направился на работу — последнее место, где планировал сегодня побывать. А когда уже вошёл в офисное здание и начал подниматься на лифте, то неожиданно понял, что больше не хочу иметь ничего общего с этим местом. Набережная и всё остальное будут бесконечно возвращать меня к произошедшему, а это казалось просто невыносимым — особенно сейчас, когда всё было таким свежим в памяти. Бредя по своему этажу, я столкнулся с парой вежливо поздоровавшихся знакомых сотрудников, а буквально с порога увидел Вениамина Аркадьевича, который, раскрасневшись, стоял посередине холла и выговаривал окружающим что-то неразборчивое, но явно оскорбительное. Едва заметив меня, он, после секундного колебания, засеменил ко мне, грозно рыкнув окружающим. — Все за работу! Быстро!

Через секунду его теплая мягкая и словно напудренная рука ухватила меня за пальцы и буквально заставила обменяться приветственным рукопожатием.

— Очень рад вас видеть. Выглядите отдохнувшим, загорелым, да и вообще замечательно, — лилейным голосом буквально пропел Вениамин Аркадьевич и потянул меня вперёд. — Пожалуйте в мой кабинет. Конечно!

Я неторопливо двинулся следом и, когда дверь за нами закрылась, тяжело уселся на стул, так хорошо мне знакомый с нашей недавней, но уже кажущейся очень далёкой последней встречи.

— Итак, ещё раз хочу отметить, что очень рад вас видеть. Альберт Митрофанович, конечно, предупредил меня, что вы заняты очень важным делом для Анатолия Юрьевича и смею надеяться, что он остался вами более, чем доволен.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, о ком он говорит, и я решил, что речь идёт именно о моём Анатолии, смутно припоминая слова охраны, когда я приближался к «хрущёвке». Как странно и неприятно было слышать об этом из уст этого юркого и угоднически настроенного ничтожества. Вот уж правду говорят, что чем человек богаче и влиятельнее, тем он проще и доступнее. Однако, наверное, с этим надо уже родиться. А будь сейчас всё у этого Вениамина Аркадьевича, так он наверняка превратился бы в сущего деспота, только уже в масштабах города или страны.

— Да, мы решили все наши дела, — тем не менее, хрипло ответил я. — Собственно, я зашёл ненадолго и вот по какому вопросу…

— Погодите, погодите о работе. А как вообще дела у Анатолия Юрьевича? Мы виделись с ним всего пару раз, и то, так сказать, издалека, но мне очень хотелось бы познакомиться поближе. Как думаете, при случае вы не могли бы нас представить?

Я вспомнил искажённое ужасом лицо, перекошенное пенсне и надвигающуюся темноту, а потом, мотнув головой и отгоняя эти мысли, натянуто сказал. — Вряд ли. Дело в том, что я хочу уволиться.

— Да что вы такое говорите, мой дорогой человек? Как?

Вениамин Аркадьевич аж подпрыгнул и затрясся.

— Я уверен, что мы сможем как-то обсудить вопрос с зарплатой, да и место в офисе сделать вам поприличнее. Не спешите, все мы люди и можем разумно договориться. Или у вас есть какое-то конкретное предложение со стороны? Так тем более есть повод обсудить!

— Нет у меня ничего и разговаривать на эту тему я не хочу.

Я взял из стопки на столе лист бумаги, вытащил из красивого, украшенного зеленоватыми камнями канцелярского набора длинную ручку и быстро написал «по собственному желанию».

— Да не спешите вы так. Что же это? А Альберт Митрофанович в курсе?

— Уверен, что Анатолий… Юрьевич меня поймёт! — отчеканил я и встал. — Пойду, возьму кое-что из вещей на рабочем месте и хочу сразу откланяться, чтобы не отвлекать вас от работы.

— Всё так неожиданно. Вы ещё подумайте и можете звонить мне в любое время. Надо же, как получается, — продолжал бубнить Вениамин Аркадьевич, шустро вскакивая и провожая меня до дверей.

Я молча вышел и, отвечая на приветствия окружающих слабыми кивками головы, прошёл к своему столу. Как никогда мне показалось замечательным, что здесь больше никого не было. Я начал открывать поскрипывающие ящики, перебирая содержимое и убеждаясь, что брать мне с собой особенно нечего. Однако в какой-то момент мои пальцы коснулись тёплого гладкого звякнувшего предмета и я замер, сразу поняв, что это свисток, который дала мне Маша. Да, акул отпугивать не пришлось, потому что вместо них были тени и Этна. Тем не менее именно эту вещь я решил захватить с собой на память и, бросив задумчивый взгляд на ноутбук, под которым явно угадывались контуры не вытертой пыли, быстро направился к выходу.

— Может быть, сходим покурить? — окликнула меня нестройным хором пара знакомых ребят, но я отрицательно покачал головой и вдруг резко остановился возле рабочего места Маши, где теперь сидела какая-то белокурая и явно крашеная девушка с неприятным вытянутым лицом и излишне ярко намазанными губами. Она медленно подняла на меня глаза, глупо захлопала ресницами, а рот начал подёргиваться в нерешительности — улыбнуться или сдвинуть губы в строгую щёлку. Я посчитал, что лучше не тянуть, а самому разрешить её сомнения, начав. — Здесь сидела другая девушка, её звали Маша.

— Ой, а вы ничего не знаете? — тут же раздались женские голоса из соседних секций. — А она умерла. Так трагично и непонятно — ведь была совсем ещё девчонкой. Говорят, её нашли в леске, недалеко от аэропорта «Домодедово» — может, маньяк какой или ещё что нехорошее приключилось. Даже следователь сюда приходил — у неё, горемычной, и родных-то не было, только какой-то двоюродный дядька, да и тот скончался в больнице. Мы и деньги собирали на венок…

Я слушал краем уха, глядя на прижатые жёлтыми магнитиками с улыбающимися рожицами фотографии над компьютером Маши. На них была в разных позах изображена маленькая худенькая собачка, из тех, что вечно дрожат ногами и неизменно нежатся на руках одиноких дам или женщин, считающих себя на этом основании светскими. Животное явно не принадлежало Маше, а, скорее всего, было любимицей этой новой девушки. Однако искал я другое и нашёл — здесь же, чуть зажатый дверью полки, висел второй свисток. Я протянул руку, потянул и он упал точно ко мне на ладонь, жалобно звякнув находящимся внутри шариком и словно приветствуя.

— Очень грустно. Это — моё, — спокойно сказал я, пряча оба свистка в карман, развернувшись и бросив: — Всего доброго!

А потом, выйдя из здания, я ещё долго стоял на набережной — снова смотрел на суетливых уток, погнутый знак и то место, где для меня всё это и началось со встречи с таинственной незнакомкой. Кстати, я так и не узнал, кем она была, и, возможно, даже к лучшему: меньше воспоминаний, ассоциаций и плохих мыслей в голове. Чем дольше я вглядывался в холодную серую воду, по которой плыли грязно-жёлтые осенние листья, тем больше понимал, что ничего подобного видеть не хочу, да и вообще — стоит подумать о новой работе где-нибудь поближе к дому. Тем более деньги у меня были — премиальные десять тысяч евро, ещё сто тысяч из конверта я даже не начинал, да и своими у меня было отложено шестьдесят пять сотен долларов, поэтому на первое время на всё за глаза хватало. А там — посмотрим, что и как. Жизнь, как я теперь убедился на своём горьком опыте, полна неожиданностей и самых странных, непредсказуемых и необыкновенных вещей, однако, вспоминая наш с Леной разговор, мне хотелось верить, что свой лимит негатива я с избытком исчерпал на Сицилии. А потому, несомненно, меня должно ждать неизменно светлое и полное счастья будущее.

В общем-то, так и получилось — через полтора месяца я устроился на новую работу в подмосковном Жуковском — весьма близко от Тиндо, где проработал почти восемь лет, а потом начал пытаться открыть уже собственное дело. Несмотря на томительные ожидания, что в любой момент ко мне кто-то придёт с расспросами, связанными с поездкой на Сицилию, ничего подобного так и не случилось. Странно, но это меня почему-то даже больше расстраивало и нервировало, чем успокаивало. Однако со временем стало восприниматься лишь как странная данность или, скорее всего, тактичная скрытность Анатолия, который, быть может, предполагал подобный результат и заранее побеспокоился, чтобы ничего такого в моей жизни не случилось. Коммунальную комнату я продал, причём неожиданно выгодно, и взял по ипотеке «двушку» на вторичном рынке, за которую продолжаю выплачивать взносы. У меня есть красавица-жена, чем-то похожая на Лену, хотя я стараюсь себе ни в коем случае в этом не признаваться. А недавно появился на свет и сын, названный, по настоянию Оксаны, Анатолием. Собственно, я вообще не имел на этот счёт какого-то определённого мнения, но охотно согласился с предложением жены. Теперь мы ждём второго ребёнка и надеемся, что у нас будет девочка. Несмотря на своё желание не бывать больше в Москве, которое с годами, как ни странно, не ослабело, а, пожалуй, лишь упрочилось, я туда выбирался ещё неоднократно по различным делам, каждый раз сдерживая себя, чтобы не поехать на метро «Текстильщики». Но однажды, выпив чуть больше обычного с друзьями в симпатичном полуподвальном кафе возле платформы «Электрозаводская», я, сам того не замечая, оказался возле того самого окружённого забором дома.

Подойдя к запертой калитке, я ожидал окрика охраны сзади, даже очень надеялся услышать. Наверняка эти ребята теперь могли запросто намять мне бока, но быть может, удалось бы хоть что-то выяснить об Анатолии. Впрочем, что именно я намеревался узнать в самом лучшем случае? Что он пропал без вести или где-то прячется ото всех? Наверное, глупо, однако так никто и не появился. Я специально зашёл за деревья, откуда когда-то тихо выехал серый «Мерседес», но там оказалась припаркованной только старая отечественная пятёрка. Внутри сидела женщина средних лет и девочка-подросток, которые, замерев, как-то странно на меня смотрели. Неужели в моём лице или поведении было что-то особенное или настораживающее? Наверное. Впрочем, зная всю историю, они вряд ли этому бы удивились. Тем не менее, я быстро ретировался в сторону и чуть позже даже перелез в одном из мест через ограду, совсем уж явно нарываясь на неприятности, но всё было безмолвно и, кажется, необитаемо. Там я бродил до наступления темноты, а потом какой-то опустошённый поехал домой, где получил нагоняй от переволновавшейся жены, которая никак не могла до меня дозвониться. Как оказалось, телефон я где-то потерял и это стало, пожалуй, предпоследним неприятным событием, связанным с моим путешествием на Сицилию — аппарат был одной из тех простеньких «Моторол», что передал нам Анатолий по прилёту в Катанию. Я ей очень дорожил, а Оксана удивлялась, что такой приличный человек и ходит с таким архаичным телефоном. Разумеется, ни ей, ни кому бы то ни было ещё, я не рассказывал о том, что когда-то случилось и почему эта вещь для меня так важна. Однако, с её потерей для меня ушла в никуда ещё одна частичка прошлого и фактически о реальности моей поездки на Сицилию напоминал теперь лишь чуть заметный шрам на ступне и фигурка толстой голой девушки.

Она почему-то сильно раздражала жену — особенно то, что я ставил её неизменно наверх бара — место, отлично проглядываемое со всех сторон большой комнаты, и Оксана постоянно горько приговаривала о том, что подумают люди, когда увидят такое. Однако именно на эту фигурку мы смотрели вместе с Леной, и, кажется, в ней жила её, пусть крохотная, но живая частичка — во всяком случае, я в это верил.

А недавно родители жены решили ни с того ни с сего преподнести нам подарок — поездку всей семьёй на Сицилию, от чего я категорически отказался, чем, похоже, всех очень обидел. Я пытался что-то выдумать, объяснить, но получалась лишь путаница и бред. Но что я мог сказать внятного? То, что когда-то там был и вернулся один, оставив всех, скорее всего, мёртвыми и убегая от ужасных потусторонних теней и извержения Этны? Или рассказать о том, что каждую ночь вижу во сне кошмары об этом месте, часто даже не помня их сути, но осознавая невообразимый страх и ощущение, что монстры из прошлого чуть было всё-таки не дотянулись до меня даже сюда? Возможно ли это, если слишком реалистично вернулся в какие-то события? Быть может, да — я не знаю ответа, но в глубине души подозреваю, что так и есть. Впрочем, подтвердить или опровергнуть это некому — призрачной девочки или её знакомого Хельмана я с тех пор больше никогда не видел, хотя отчаянно пытался звать их в те ночи, когда просыпался, чувствуя себя в темноте очень одиноким и уязвимым. Наконец, наверное, стоило поделиться с родителями Оксаны моими опасениями, что, приехав на Сицилию, я обязательно захочу побывать именно на Этне, увидеть то самое место и, быть может, попытаться раскопать горячие камни. Зачем? Разумеется, чтобы снова увидеть этот несуразный коридор, постоять на месте, где был наш последний вагон, что-то выкрикивая до хрипоты в темноту, или даже шагнуть туда, вслед за Анатолием и Леной? Или убедиться, что ничего этого нет и в помине? Конечно, так поступить я не мог, и, тем не менее, с большим трудом сохранил мир в семье, уделяя много времени путешествиям в другие страны, неизменно тщательно обходя стороной лишь Италию. Правда, небольшой надувной самолётик с зелёно-бело-красным флагом на хвосте, который я однажды случайно увидел в одном из магазинов Жуковского, неизменно висел теперь на люстре в маленькой комнате. Он очень смахивал на тот самый «Боинг 757», на котором мы летели на Сицилию, и помогал в трудные моменты вспомнить о том, сколько всего пришлось преодолеть, чтобы остаться жить дальше. Только вот я совсем забыл или просто не успел спросить у Анатолия, как хотел ещё на Изола Белле, о том самом специфическом запахе, который врезался в мою память из сериала «Спрут». Однако всё ещё не теряю надежды получить от него ответ, каким бы это невозможным ни казалось с годами.

Несмотря на то, что с момента этих событий на Сицилии теперь уже минуло много лет и во многом я полностью не уверен — было это на самом деле или нарисовало только моё воображение, — не проходит и дня, чтобы я не ожидал известий от призрачной девочки, Хельмана, Анатолия и Лены. Каждый раз, отвечая на звонок, даже с высветившимся знакомым номером, я верю, что услышу в трубке именно их голоса. А электронный почтовый спам, если там фигурирует итальянский адрес, я прочитываю внимательно по несколько раз, пытаясь отыскать в предложениях о продаже чего-то тайный смысл и знак, что они живы, в порядке и помнят обо мне. И каждый раз разочаровываюсь, но с вновь вспыхивающей надеждой включаю телевизор, открываю газету или прислушиваюсь к никак не касающимся меня разговорам на улице, стараясь уловить что-то обнадёживающее. Но теперь меня беспокоят только тени, отражённые от предметов, и никакие другие, порой вызывая разочарование, грусть и будоража внутри нечто гораздо большее, чем просто воспоминания о Сицилии.