Глава 19. В пещерах спят медведи

1527 г. от заселения Мидгарда, Урсалия, Лапия

Микаш шёл сквозь безветренную ночь, удивительно сухую и морозную после бури. Воздух пах сладостью грозы. На плече горела рана, зыбкое марево плескалось в голове. После расставания с принцесской и её братом Микаш решил вернуться к целительнице. Мальчишка дал ей столько денег, что она вполне могла помочь ещё раз. Если нет, то он попробует уговорить её в обмен на услуги или… Попытка не пытка.

На город уже опустилась тьма, но окна в хижине на отшибе до сих пор не погасли. Микаш постучал. Раздались мерные, полные достоинства шаги. На пороге показалась целительница со свечой в руках. Микаш не успел ничего сказать, как она расстроено выдохнула:

— Сумеречники!

Пригласила внутрь, усадила на кушетку, сняла с него рубаху и осмотрела рану, недовольно цокая языком.

— Я не Сумеречник, а просто так… дворняга.

Опустил взгляд и судорожно выдохнул. Целительница омыла рану водой.

— Сумеречник не тот, кто давал клятву и носит церемониальную причёску. Неужели ты не понял?

Он изучал пол. Навалилась тяжесть принятых сгоряча решений. Обратного пути нет. Только обгоревшее письмо осталось от детской мечты. Но может так правильней, а то бы духу не хватило порвать с прошлой жизнью.

— Эглаборг! — позвала целительница сына.

Он возился на расстеленном на полу одеяле вместе со старшим братом. Мальчик послушно поднялся и заковылял к матери, с трудом ещё удерживая равновесие на ногах. Брат смотрел на него с плохо скрываемой завистью.

— По законам унаследовать мой дар должен был мой первенец, но он даже по натуре не целитель. Нет у него в крови огня, жажды познания и сочувствия каждому живому существу. — У старшего и вправду аура была тусклой, почти обычной. Пропущенный родовым даром — стыд и жалость для любого Сумеречника. — Взгляни на младшего, он — моя гордость. Такой кроха, ходит с трудом и почти не говорит, а уже тянется за знаниями и ладошками пытается унять мою усталость и уныние.

Младший улыбнулся широко и открыто, так, что проняло даже сквозь очерствение и истощённость. Он протянул матери руку. Она приняла её и, соединившись с ним аурами, усилила свой дар. Длинные гибкие пальцы свободной руки затрепетали, сплетая из свечного пламени тонкую нить. Она связывалась в сеть, ритмичный напев стягивал ячейки плотнее, опаляя повреждённую плоть. Становилось душно. От ноющей боли кружилась голова и слипались глаза. Целительница всё колдовала и колдовала, орудуя пальцами, как паучьими лапками. Её голос набатом отдавался в висках, пока не опрокинул за грань.

Микаш проснулся, когда в окно било яркое солнце. Лежал на той же кушетке, отгороженный от остального помещения ширмой. Рядом возились дети, гремела посуда. Микаш приподнялся и пощупал плечо. Боль унялась. Голову водило, но тело полнилось бодростью.

Микаш встал и натянул на себя выстиранную рубаху.

— Снова на войну навострился, а, Сумеречник? — усмехнулась из-за ширмы целительница. — Подождал бы, пока рана подживёт.

— Я не Сумеречник и не воюю больше. Пойду искать мирное ремесло, — нехотя ответил он. Рука с алчностью потянулась за мечом, оставленным у кушетки, будто только оружие поддерживало в нём жизнь.

— А сможешь? Не воевать?

Целительница заглянула за ширму и осмотрела рану через широкий ворот рубахи.

— Я — справлюсь! — Микаш ногой задвинул меч под кушетку. — Где Фанник?

— Твой раненый товарищ? Вернулся на постоялый двор. Моё гостеприимство показалось досточтимому Сумеречнику слишком скудным. А почему спрашиваешь? Мирно жить расхотел?

— Нет. Вы не знаете, кому здесь нужны работники?

— Больше всего платят лесорубам и рудокопам, но не с твоей рукой. Есть у тебя какое ремесло, ну кроме?.. — она указала на торчавшие из-под кушетки ножны.

— Землю пахать умею…

— Явно не сейчас, — она кивнула на заснеженный двор за окном.

— Подсобные работы, там, я не знаю, — он угрюмо потупился.

— Зимой все пояса потуже затягивают. Ты можешь остаться здесь до весны. Я одна — мужские руки лишними не будут. Заодно присмотрю, чтобы ты снова рану не разбередил.

Он согласился. Хоть время появится всё обдумать.

Сразу после еды Микаш принялся за работу: вычистил дом, едва в дымоход не полез — целительница не пустила. Чинил стол, лавки и приземистые кровати, колол дрова, выгребал со двора сугробы, кормил скотину, латал прохудившийся сарай. Целительница только диву давалась и с сожалением качала головой, словно понимала, какая жажда жгла его изнутри.

Тревожить ночью семью целительницы Микаш не пожелал, несмотря на увещевания, и улёгся в хлеву, пристроенному к дому для сохранения тепла. Зарылся в чистую солому в пустом стойле. Прислушивался к сопению животных по соседству, пока не сморил сон. Но и там он не обрёл покоя.

Микаш доставал из-за пазухи медальон с портретом и думал. Зачем украл этот поцелуй, зачем наговорил столько грубостей? Всего-то хотелось избавиться от наваждения. Казалось, чего проще? Получи ты, наконец, то, о чём так долго грезил, пойми, что нет в этом ничего волшебного, от чего так трепещет глупое сердце. Обычная принцесска, злая и взбалмошная, как все высокородные, даром что красивая настолько, что дух спирает от одного взгляда. Так нет ведь! Только хуже сделал.

Миг, прикосновение к нежным как пух губам, сладость лугового разнотравья, крепкий хмель весенней поры. Хочется, чтобы время замерло, всё, кроме неё, кануло в бездну, и неизбежное будущее не настигало никогда! Желание это, выраженное со всей возможной страстью, исполнилось, как и все желания, которых стоит остерегаться, самым неприятным образом. Микаш до сих пор чувствовал на губах вкус её поцелуя, слышал звенящий насмешливостью и превосходством голос с жалящей ноткой жалости. Видел её перед собой с соблазняющей улыбкой на устах. Она танцевала для него, обнажалась, протягивала руки и льнула, присаживаясь к нему на колени, опаляла кожу знойным дыханием. Микаш не выдерживал чувственной пытки и просыпался с позорно мокрыми штанами. Оставалось только выскочить на улицу и забуриться в снег, чтобы погасить полыхающее в теле пламя.

Так продолжалось несколько дней. Несколько ночей он коротал под холодным звёздным небом, до ряби всматриваясь в сияние Северной звезды. Она манила, оборачиваясь вожделенным ликом. А может, и правда? Пойти за ней, не отыскать, так сгинуть. Нет жизни безо всякой цели и надежды.

— Ну как? — спросил Микаш, когда целительница в очередной раз осматривала его рану. Огненная сеть подживляла её, восстанавливая ауру.

— Что как? Уже на волю рвёшься, а, Сумеречник? Ненадолго же твоего терпения хватило.

Он угрюмо уставился в пол.

— Ступай. Зов предназначения ничто побороть не сможет. Быть может, он — и есть то единственное правильное, что осталось в нашем сошедшем с ума мире. Он укажет верный путь.

Она собрала еды и одежды потеплее, хотя он не принимал помощь. Всё-таки ей с детьми одной придётся коротать долгую и лютую на севере зиму. В конце концов Микаш уступил, дав слово дойти до конца своей дороги, куда бы она ни вела, и никогда не забывать о доброте урсальской целительницы.

* * *

Вейас перенёс меня в подземный дворец. Не думала, что по своей воле вернусь сюда, но теперь соглашалась на всё, лишь бы не расставаться с братом. Мной занялись туаты: отпаивали зельями, читали заговоры. С чего вдруг подобрели?

Вейас поведал о последних событиях. Сколько всего я пропустила! Реальный мир куда более захватывающий и загадочный, чем волшебство демонов. Зачем я тратила на него время?

Я рассказала о своём даре. После долгих хождений вокруг да около Вейас признался, что они с отцом догадались обо всём, ещё когда у меня начались обмороки. Так происходило с теми, чей дар действовал помимо их воли и отнимал много сил. Справиться со спонтанными выплесками удалось бы лишь научившись контролю. Но отец запретил говорить со мной об этом, хотел свалить всё на бедолагу Йордена — женский дар проблема мужа, не отца. А потом Вейас не решался меня тревожить. Демонов лжец!

Брат помогал освоиться. В детстве он передавал мне всё, чему его учили наставники. Теперь я могла использовать эти знания и делать то же, что и он.

Забавно было копаться в его голове: я будто потрошила в спальне ящики с личными вещами, книгами и пылящимися в шкафах скелетами. Правда, стоило зайти туда, куда Вей пускать не хотел, как он выплёскивал воспоминания о свиданиях со служанками. Делалось так худо, что я вылетала из его мыслей испуганной птицей. Он ещё и с несколькими одновременно был. О, брат мой, Ветер, ничего не хочу об этом знать!

Пробовала я читать и туатов, но с ними выходило хуже. Мысли доносились словно сквозь толщу воды, я вязла в них, путалась и ничего не понимала. Не люди они, хотя с виду похожи.

Но всё равно мой дар — хорошее подспорье в охоте на вэса. Жаль, у женщин способности полностью раскрываются только после потери невинности. Где бы найти подходящего мужчину? С нелюдьми связываться не хочу, а единственный человек здесь — мой брат.

Я же теперь и ордену пригожусь! Не как воин, конечно, а помощник судьи или исповедник, который облегчает души страждущим. Туда иногда брали женщин с телепатическим даром. Я бы жила одна, незамужней. Вейас невесело рассмеялся, мол, туда только бесприданницы идут или запятнавшие свою честь потаскухи, у которых нет шансов выйти замуж. Отец не стерпит позора. Но ведь я такая и есть! Сбежала, связалась с Найтом. До сих пор не получается думать о нём, как о демоне-кровопийце с головой летучей мыши. От этих дурацких чувств люди теряют разум. Не влюблюсь больше ни-ког-да!

* * *

Через несколько дней состоялись похороны короля туатов и погибших воинов. По белому ходу на больших деревянных носилках пронесли тело Ниама. Его укутывал расшитый вересковыми узорами синий саван. Остальных усопших нарядили в менее роскошную белую ткань. Хор молодых туатов провожал их чистыми высокими голосами, за душу брала песня-плач. Шествие продолжилось на улице под покровом звёздной ночи. Трепетали на ветру знамёна, трещали факелы, хрустел под сапогами снег, тянули жалостливую ноту охотничьи рога. Процессия двигалась к лесу. Хор смолк, зазвенел молитвами на тайном языке голос Эйтайни.

Мы с братом отделились от них, чтобы отдать последние почести погибшей ищейке. Туаты притащили его с мёртвой окраины вместе со своими павшими воинами. Вейас нёс на руках тело, завёрнутое в холст, держал спину неестественно прямо, не желая показывать, насколько ему тяжело.

Грызла совесть. Холодный порыв ветра с обжигающей укоризной стёр с лица слёзы. Я замерла, не вытерпев:

— Это я сделала, меня все винят: Йорден, его слуга, Эйтайни, ты!

Брат повернулся ко мне вполоборота:

— Йорден слабак и трус, а больше никто тебя не винит. Плохие вещи просто случаются. — Когда это он начал цитировать Кодекс, над которым раньше только насмехался? — Фантом привязался бы если не к тебе, то к другой несчастной девушке. Этому городу повезло, что мы остановили нашествие, иначе Странники выжрали бы всех до последнего двора.

Его слова не утешали. Я вскинула голову, вглядываясь в мерцание Северной звезды на чернильном небосклоне. Она звала. Говорила: хочешь искупления? Пройди свой путь до конца, загляни сквозь огни Червоточины, тогда все смерти, всё, через что ты прошла, не будет напрасным. Или я себя успокаиваю? Предназначения нет, я просто песчинка, затерявшаяся в большом мире.

Вейас полез по крутому склону одинокого лысого холма. Я бежала следом и никак не могла унять словесный поток:

— Найт… Странник вливал мне в уши то, что я хотела услышать, то, что я сама придумала. В глубине души я знала об обмане и всё равно желала, чтобы он стал правдой. Желала, чтобы хоть раз в жизни меня полюбил кто-нибудь хороший, заботился и защищал, чтобы у моей сказки был счастливый конец.

Мы достигли вершины. Вейас устроил ищейку посреди выложенного хворостом кострища. Я протянула брату факел, но тот не спешил его брать. Вгляделся в моё лицо и ласково потрепал по щеке:

— Жаль, что твоя первая любовь обернулась кошмаром, но жизнь не кончилась, будут и другие поклонники. Эйтайни сказала, что тебе суждено выйти замуж за великого воина.

Вейас забрал факел и поджёг костёр с разных сторон. Я отвернулась и пробормотала себе под нос:

— Сомневаюсь, что на меня теперь даже такой деревенщина, как Микаш, позарится.

— Помолись за него. У тебя лучше получается, — позвал Вейас, когда огонь с треском накинулся на сухие еловые ветки.

— Я же не Сумеречник.

— Последний Сумеречник бежал отсюда — только пятки сверкали, — покачал головой брат.

Я не знала ни одной молитвы, которую бы читали перед погребальным костром, поэтому придумывала на ходу. Интересно, боги в чертогах из хрусталя и звёздного света не обижаются, когда люди обращаются к ним не с теми словами? Если это так, то я уже заслужила самое жуткое родовое проклятье до седьмого колена.

— Сегодня мы провожаем в последний путь доблестного воина, павшего на поле брани. Духов воды, земли, огня и воздуха заклинаю, подтвердите на высшем суде, что жил он по чести и сердце его легче пера Белой птицы. Жнецы костянокрылые, вот ваша плата, — я бросила в огонь две медьки, — переправьте его душу по Сумеречной реке на Тихий берег. Пускай он дождётся счастливого жребия и вернётся на землю для новой жизни и новых побед.

Я глянула на Вейаса. Он смотрел на огонь, в глазах плясали отблески пламени, между бровей залегла морщинка. О чём он думает?

— Тот, чьё имя было Дражен, ступай на другой берег с миром. Пускай огонь очистит тебя от бренной плоти, а время от памяти скорбящих. Брат мой, Ветер, оберни его крыльями и защити, как защищаешь каждого из своих чад.

Я замолчала и сложила руки на груди. Ветер взметнул пламя до небес, заставляя шустрее обгладывать мёртвое тело. Надеюсь, в следующей жизни Дражену повезёт больше. Надеюсь, его близкие не станут держать на меня зла. Надеюсь, когда-нибудь я прощу себя за эти смерти.

Вейас положил мне руку на плечо, и мы ещё долго наблюдали, как огонь опадал с погребального костра, обнажая обугленные кости.

* * *

Ещё полторы недели пришлось терпеть заботу лекарок, самой настырной из которых оказалась Эйтайни. Мне было очень неловко. Что бы они ни говорили, её отец погиб из-за меня. Чувство вины мучило всё сильнее по мере того, как возвращалось здоровье.

— Перестань! — отмахнулась Эйтайни от моих извинений.

На соседнем ложе в лазарете сидел Асгрим, с которым мы делили внимание лекарей пополам, и плутовато улыбался, щуря раскосые глаза. Он повредил спину во время смерча, но быстро поправлялся. Чуть ли не мурлыкал от удовольствия каждый раз, когда принцесса снимала с него повязки и втирала в спину снадобья или подставляла хрупкое плечико, чтобы помочь размять мышцы, шагая по залу.

— Сделанного не воротишь, из этого можно только извлечь урок и жить дальше, — отчитала меня Эйтайни, когда я повесила голову и отвернулась. — Сомневаюсь, что мы станем друзьями, но давай постараемся не испытывать друг к другу неприязни, ведь теперь мы делаем общее дело.

Я мельком посмотрела на Асгрима в поисках поддержки. Он кивнул, и я пожала руку принцессы, заглянув в её проницательные фиалковые глаза:

— Зачем вы нам помогаете? Вы же не любите людей.

— Это конечно, — усмехнувшись, взял слово Асгрим. — Только могильную нечисть мы любим ещё меньше.

— Так велит наш новый покровитель, — Эйтайни подошла к стражнику и взлохматила его доходившие до плеч тёмные волосы. — Не стоит перечить высшим силам сразу после того, как мы провозгласили их власть над собой.

И я, и Асгрим смотрели на неё с недоумением, но объяснять она не собиралась. Колдовские дела. Не стоит в них лезть несведущим. Остаётся надеяться, что туаты не всадят нам нож в спину в самый ответственный момент.

Когда я достаточно окрепла, чтобы продолжать путь, сборы закончились. В сопровождение нам выделили небольшой отряд туатов-охотников. Они согласились провести нас до Хельхейма через весь Утгард и Заледенелое море. Весьма кстати, потому что у людей карты северных земель не имелось. Кроме оленеводов, которые практически вымерли, наши сородичи так далеко к Червоточинам не забредали. Да и времени до весны осталось в обрез — без провожатого не обернёмся до таяния льдов.

Рано утром нас привели в скрытую за волшебными холмами берёзовую рощицу. На улице была ещё темень. Нас ждали посёдланные коренастые лошади, навьюченные провиантом, оружием и меховой одеждой. Я протянула руку к мохнатой морде и тут же отдёрнула, когда у самых пальцев клацнули внушительные клыки.

— Это ненниры?! — ошалело спросила я.

Стоявший рядом Асгрим ухмыльнулся:

— Полукровки. Они выносливее обычных лошадей и могут ступать по глубокому снегу, не проваливаясь. В горах зимой — самое то. А ещё они едят мясо, когда травы нет. Только пальцы в рот не суй — откусят.

Я внутренне сжалась, разглядывая полудемонов. Из крошечных ноздрей валил пар. В свете факелов посверкивали выпученные жёлтые глаза. Густая шерсть песочного цвета свисала с живота до середины ног, белые пряди гривы и хвоста перемежались чёрными, по хребту тянулась тёмная полоса. Толстыми ногами ненниры взрывали снег и долбили мёрзлую землю, раскапывая корешки и заглатывая их. Ох, да у них же копыта развёрнуты в обратную сторону! Всё у демонов не как у людей.

— Не робей, они не кусаются… ну почти. — Асгрим подвёл меня к маленькой лошадке. — Это Касатка, Кассочка, если хочешь. Самая уравновешенная и серьёзная из косяка. С ней проблем не будет.

Кассочка повела в мою сторону ухом и, не уловив ничего интересного, продолжила тебеневать.

— Чего ждёшь? Лезь в седло.

Легко сказать! Не показывая страха, я просунула носок в стремя, и Асгрим подсадил меня наверх. Кассочка заперебирала короткими ногами, недовольно фырча, замерла и изогнула шею. Я чуть до звёзд не подпрыгнула, когда кобыла носом отпихнула мой сапог и почесала свой бок зубами.

Асгрим расхохотался:

— Веди себя с ней, как с обычной лошадью. Она умная, вывезет даже там, где ты сплохуешь.

Кассочка посмотрела с укоризной, мол, слыхала? Сиди и помалкивай, кулёма!

Остальные охотники-туаты и Вейас тоже рассаживались по лошадям. Степенно ступая, словно паря над землёй, шла прощаться Эйтайни. Асгрим обернулся на шелест её платья и улыбнулся, как кот на сметану.

— Будь осторожен. — Эйтайни взяла его за руки. — Ты ещё слаб, не стоило тебе ехать.

— Кто-то же должен за всем присмотреть, — Асгрим провёл пальцами по её лицу, утирая слёзы. — Не переживай, в пути нездоровый дух выйдет быстрее.

— Только не лезь на рожон, прошу, — Эйтайни приблизила своё лицо к нему так, что они почти соприкасались. — Возвращайся живым.

— Вернусь, когда растает снег, — он поцеловал её в губы, и они переплели пальцы. — Не переживай и готовься к свадьбе.

Я отвернулась, чтобы не смущать их. Надо же, они всё-таки признали то, что давно было очевидным для всех, кроме них самих. Забавная пара. Даже завидно: у меня такого никогда не будет.

— Точно не хочешь остаться? — поинтересовался подъехавший ко мне Вейас. — До этого было тяжело, а там ещё хуже станет.

Я покачала головой. Северная звезда перед рассветом горела особенно ярко, звала как никогда сильно. Я должна увидеть, что там, за краем земли. Я выстою. Я смогу!

— Хватит соплей и слёз, — скомандовал Асгрим и взметнулся в седло. — Едем!

Дюжина всадников и ещё полдюжины вьючных животных выстроились в цепочку и тронулись в путь. Эйтайни махала нам на прощание. Нет, не нам, а Асгриму, своему будущему мужу.

Рассвет застал нас у перекинутого через глубокое ущелье деревянного моста. Его венчала каменная арка с древними письменами, похожими на те, что мы видели у пещеры Истины.

— Север покорится безумству храбрых, — подсказал Асгрим.

— Что это за наречие? — поравнялся с ним Вейас.

— Не знаю. Я только знаю, что тут написано, — пожал плечами туат. — У нас это от отца к сыну передаётся, из уст в уста многие поколения. Если кто и умел читать эти знаки, то давно сгинул.

— Значит, тут может быть написано что-то совершенно иное, — хмыкнул брат и пропустил Асгрима вперёд.

Бившее в спину солнце окрашивало снег в рыжеватый цвет, но виднеющиеся вдали горы оставались ещё холодно-сизыми. Ненниры опасливо ступали на деревянный настил и медленно переходили на другую сторону. Мы с Веем ехали за Асгримом, дальше ещё пять туатов, потом ненниры с вьюками и замыкающие, которые следили, чтобы никто не отстал.

Когда подошёл наш черёд, я вцепилась в гриву. Кассочка неодобрительно фыркнула и зашагала по обледенелым доскам, как по твёрдой земле. Странное животное. Всем видом показывает, насколько она смышлёнее и смелее меня. А ступает-то как степенно! Чтобы ни себя, ни меня не расплескать. На противоположной стороне моста я потрепала её по шее, но она снова лишь на миг повела ушами.

— Серьёзная, аж скулы сводит, — усмехнулся Асгрим. — Ни ласки, ни похвалы не терпит, прямо как ты.

Я фыркнула и отвернулась. Асгрим расхохотался так, что едва не вывалился из седла. Я перевела взгляд на тайком прислушивающуюся кобылу. И правда, похожа.

Мы въехали в предгорья Утгарда. Погода стояла ясная, но солнечный день таял, как огарок свечи. Три-четыре часа слепящего света, а потом долгая морозная ночь. Глаза отвыкали от красок. Различали лишь оттенки режущего белого и угрюмого чёрного.

На бодрой рыси наша цепочка сжималась, а когда переходили в шаг, растягивалась так, что последние всадники скрывались за изгибом протоптанной тропы. Изредка поднимались в плавный галоп, чтобы развеяться, если отыскивались ровные участки. Кассочка держалась на безопасном расстоянии от переднего неннира, размеренным бегом сохраняя силы, а вот мерин Вейаса так и норовил обогнать или увильнуть в сторону. Брат загонял его в сугробы, чтобы утихомирить.

— Может, вам с сестрёнкой лошадьми поменяться? — предложил Асгрим, наблюдая, как неннир под Вейасом с кряхтеньем вылезает из глубокого снега.

Я ревниво обняла кобылу за шею. Никому не отдам!

Брат насупился и запихал строптивое животное в строй, бранясь сквозь зубы.

На обед мы не останавливались, предпочитая пройти как можно больше за светлое время. Привалы делали в безветренных низинах, под навесами, рядом с которыми были заготовлены сухие дрова и хворост. Разводили костёр, топили снег на огне в больших котлах, добавляли туда истолчённое в муку вяленое мясо и рыбу. Получалась сытная похлёбка, хоть и не очень вкусная. Ею же кормили лошадей, которые не выдержали бы тягот пути на одной тебенёвке.

Пару раз вдалеке мы замечали демонов: мелких тварей, похожих на пушных зверей; двуногих созданий, покрытых свалявшейся в колтуны шерстью; подобных скалам серокожих исполинов. Асгрим называл их имена и успокаивал, что если у них и есть интерес к длиннобородым, то дальше любопытства он не заходит. Верилось с трудом, но демоны действительно нас не трогали. Пока.

Когда мы в первый раз переваливали через невысокий хребет, я застучала зубами от усилившегося мороза и ветра. Асгрим подъехал и сунул под нос тыкву:

— Выпей — согреешься.

Я сняла крышку и глотнула. Внутренности будто кипятком обварило, из живота поднялись волны обволакивающего жара.

— Я думала, вы только сладкое любите.

— Иногда можно и потерпеть. Это улус, наши женщины готовят его по тайному рецепту из козьего молока, ягод, трав и грибов. По вкусу не слишком приятный, но согревает отменно.

Асгрим снова встал во главе. Я сунула тыкву за пояс.

Мимо проплывали словно вырезанные из белого камня заиндевелые ели. На медленном шагу можно было рассмотреть каждую иголку, покрытую хрустальными льдинками. Когда мы поднимались выше, разлапистые ветви прогибались от снеговых шапок. Я зазевалась, и Кассочка, решив попробовать ёлку на вкус, дёрнула её, скинув на нас лавину. Пришлось отряхиваться и снова прикладываться к улусу.

Через семь дней начался буран. Мы как раз поднимались в гору, когда ветер принялся хищно завывать и сбивать с ног. Небо запеленалось свинцовыми тучами, и тяжёлыми хлопьями повалил снег. Он застилал глаза, набивался под одежду и в рот. Лошади с трудом продирались сквозь неистовые порывы.

— С верхушки нас точно сдует. — Асгрим скомандовал: — Ищем укрытие!

— Недалеко есть большая пещера, правда, до неё идти по узкому уступу, — перекрикивая бурю, отозвался один из охотников. — Там иногда спят медведи.

— Лучше медведь, чем пурга, — решился Асгрим. — Отпустите поводья — лошади сами вывезут.

Обитая в Утгарде испокон веков, ненниры умели находить надёжные тропы и уклоняться от опасностей даже в темноте. Туаты полностью доверились им, и нам пришлось последовать их примеру.

Я старалась не думать, что рядом зияет бездонная пропасть. Если Кассочка оступится, мы полетим вниз, и не будет ничего впереди: ни Червоточины, ни демонов, ни места в ордене, ни даже замужества. Будет лишь тьма и блуждание по Тихому берегу в неприкаянном одиночестве.

— Сюда! — сквозь ветер донёсся голос Асгрима.

Я не видела его из-за метели, но Кассочка уверенно шла, чуя собрата впереди. Тёмное пятно узкого, как горлышко тыквы, прохода надвинулось из-за поворота. Спешились: потолок оказался слишком низким. Порог покрывала наледь, но через дюжину шагов по пологому спуску она стаяла. Пещерный зал раздавался вширь и ввысь. Было сухо и тепло.

Асгрим счищал с себя снег, следом подходили остальные члены отряда.

— Нужно найти дрова и развести костёр, чтобы просушить одежду.

— Здесь должны были остаться запасы, — подал голос один из охотников.

— Но их нет. — Асгрим запалил факел и осветил зал, но дальней стены и потолка видно не было. — Пусто.

— Вы уверены? — насторожился Вейас, продираясь к нам. — Я что-то чувствую. Может, медведь?

Туаты переглянулись и покачали головами. Брат не стал спорить. Охотники ушли за дровами, а меня оставили распаковывать вещи. На полу посреди бугристого серого камня я нашла не до конца истлевшие доски и пожелтевший осыпающийся лапник, чуть дальше обнаружилось большое кострище. Я поворошила пепел веткой — свежий. Разобравшись с лошадьми, к которым успела привыкнуть, я направилась к Вейасу. Он сидел в углу угрюмой тенью. Факел в его ладони догорал и грозил обжечь руку. Глаза невидяще смотрели вглубь пещеры. Вей не шевельнулся, даже когда я стряхивала снег с его плаща и волос.

— Что с тобой?

Брат скользнул по мне мрачным взглядом и вновь повернулся к темноте, в которую упирались стены.

— Там что-то есть. Ты не чувствуешь?

Я села рядом и прислушалась.

— Может, пещера сквозная? Ветер на другом краю гуляет. Или медведь храпит, — я нервно хохотнула и положила голову ему на плечо. — Ты ведь не об этом переживаешь? Скажи, я помогу.

Вей повернулся ко мне и вгляделся в лицо. От тревоги в его глазах сделалось не по себе. Он крепко обнял меня, тёплое дыхание скользнуло по шее, губы коснулись волос. Вей приоткрыл завесу собственных мыслей и пустил внутрь. Смятение и усталость метались там грозовыми тучами. И ещё что-то пугающее. То, что он не озвучивал словами, но ощущал всем существом. Я успокаивала его, окутывая своими эмоциями: безмятежностью и негой.

— Всё лишь иллюзия. Скоро конец, — пробормотал он и отстранился.

Над нами уже нависали любопытствующие охотники. Я вернулась к вещам, чтобы туаты не напридумывали глупостей. Вскоре развели костёр, развесили сушиться одежду и принялись за готовку.

— Там кто-то есть! — вскрикнул Вейас.

Я вздрогнула. Брат схватил факел и побежал вперёд. Мы с Асгримом переглянулись и помчались следом. Вдруг действительно медведь? Он же раздерёт Вея на ошмётки!

Брат потянул меч из ножен и застыл на другом краю зала возле узкого лаза. Факел высветил могучую фигуру. О, боги, лучше бы это был медведь!

— Какого демона тебе понадобилось в нашей пещере?! — выкрикнул Вей, приставив остриё меча к горлу непрошенного гостя.

Им оказался, кто бы мог подумать, Микаш! Он перехватил лезвие пальцами и отвёл в сторону:

— Во-первых, здесь нигде не написано, что она ваша, а во-вторых, я нашёл её раньше.

Он с ног до головы был укутан в шкуры, отчего походил на медведя ещё больше.

— Теперь понятно, куда делись дрова, — примирительно встал между ними Асгрим. Остальные туаты наблюдали с безопасного расстояния.

— На них тоже ничего написано не было, — Микаш отпихнул Асгрима в сторону и поволок за собой к костру мёртвого оленя, оставляя на полу кровавый след.

— Пещерный длиннобородый, — усмехнулся Асгрим так, чтобы расслышала только я.

Да, манеры парню, похоже, в стае волков прививали. Вейас злобно скалился, глядя ему в спину.

«Что-то случилось?» — мысленно спросила я, положив руку ему на плечо.

«Я надеялся, мы больше его не увидим», — буркнул он.

«Мидгард такой маленький и тесный… Поэтому вряд ли», — вклинился третий голос. Вейас глянул на Микаша так, словно хотел его разорвать.

«Не обращай внимания, — я ппоглаживала ладонь брата, чтобы хоть немного его остудить. — Переночуем вместе, а потом разбежимся».

Снова влез голос Микаша:

«Да кому вы нужны?»

«Замолчи!» — не выдержала уже я.

Он для разнообразия послушался, и мы все вернулись к костру. Асгрим уговорил Микаша поделиться добычей в обмен на то, что туаты освежуют её и приготовят ужин.

Снаружи выла вьюга. Ветер задувал в пещеру хлопья снега. Трещали поленья, пахло терпкими еловыми иголками, закипала вода в большом закопчённом котле.

Микаш забился в тёмный угол и хмуро разглядывал демонов. Вейас тоже надулся и молча следил за костром, пошевеливая головешки, чтобы пламя не потухло. Я скучала, потому что ни к делу, ни к разговорам меня не допускали. Под руку попался дневник. Я разложила его на коленях. На стоянках под открытым небом писать не получалось, а тут… На что я надеялась? Чернила превратились в ледышку. Я добавила в них пару капель улуса и попыталась растопить на огне. По крайней мере, они разжижились. Я обмакнула перо и попробовала вывести пару рун, но чернила расплывались мутными потёками, а бумага топорщилась и шла пузырями.

Кто-то засмеялся. Я пробила пером лист. Всплеснула руками и обернулась. Микаш приложил к губам тыкву, делая вид, что не сверил мой затылок любопытным взглядом мгновение назад.

В отместку я принялась рассматривать его. С недельной щетиной и всклокоченной шевелюрой он выглядел совсем косматым. Мишка, мишка косолапый! Я хохотнула. Микаш поперхнулся и облился питьём. Ага, не нравится! Я смилостивилась и отвернулась. Потом ещё раз глянула украдкой. Фигура ничего, могучая: бёдра узкие, в плечах косая сажень, осанка попрямее, чем у какого лорда будет, когда не жмётся и не сутулится, чтобы казаться меньше. Если не смотреть в лицо — в полумраке его не разобрать… Нет, всё равно ужасен настолько, насколько могут быть ужасны мужчины. И воняет от него! Нет, кроме запаха шкур, я ничего не уловила, но он просто обязан вонять потом и ещё чем-нибудь гадким.

Как завязать с ним беседу?

Туаты покончили с готовкой и разлили по плошкам наваристую похлёбку. Как же я соскучилась по вкусу свежего мяса! Остальные тоже накинулись на еду так, что даже про разговоры забыли. Следующие полчаса пещеру оглашал стук дюжины челюстей, пережёвывающих куски тушёного мяса.

Микаш попытался подсесть к нам, но брат метнул в него такой взгляд, что он устроился подальше. Я насытилась первой и снова заскучала, пока остальные тянулись за добавкой.

На другой стороне костра Асгрим вполголоса обсуждал с охотниками дальнейший путь:

— Это слишком рискованно!

Его собеседник ткнул пальцем в разложенную на коленях карту:

— Нет, смотри, широкая тропа вдоль ущелья Белого орлана ведёт как раз к Штормовому перевалу. Это лучше, чем идти по продуваемому плато. К тому же короче.

— Если вы о том узком выступе, что нависает над самой бездной, к западу отсюда, то не советую, — встрял в разговор Микаш. Он дожидался очереди у котла с добавкой и с любопытством нависал над спорщиками. — Там сошла лавина. Не проедешь, не пройдёшь.

— Они там часто бывают, — кивнул Асгрим. — Остаётся плато.

Об плошку стукнула деревянная ложка, от горячей похлёбки тонкой струйкой поднялся пар.

«Ты заблудился?»

Микаш едва не упал, зацепившись ногой за камень.

«Чего?!»

Похлёбка расплескалась по краям. Он вытер их пальцем и со смаком облизал. Губы залоснились от жира. Я передёрнула плечами.

«Ты вроде собирался нового хозяина искать. Люди в другой стороне».

«Я заметил».

Он уселся на свои шкуры и занялся едой. Закончив, вынул из-за пазухи свёрнутый вчетверо обгорелый лист и бережно его разгладил. От возлюбленной, что ли? Смотрит-то как внимательно! Так далеко от костра, поди, ничего и не прочитаешь.

Вейас засопел, явно недовольный, что я так пристально наблюдаю за Микашем, но ничего с собой поделать не получалось. Загадка — вот что меня привлекало.

Микаш спрятал лист и убрёл вглубь пещеры. Я направилась следом. Когда нагнала, Микаш замер, уткнувшись лицом в стену. Я кашлянула в кулак.

— Тебя не учили, что подглядывать нехорошо? — устало отозвался он, не оборачиваясь.

Едва слышно зажурчала, ударившись о камень, вода. О, боги, он по нужде пошёл, а я и не поняла!

— Извини… — Я тоже отвернулась. Лицо пылало. — Я хотела поговорить. Ты поцеловал меня в доме Странника.

— Да, неудачная идея. Извини. — Микаш зашелестел одеждой.

Должно быть, закончил. Я повернулась. От цепкого взгляда по хребту пробежал мороз. Накатила робость. Я упрямо выпятила нижнюю губу. Что ж я так трушу?! Если хочу жить одна, нужно забыть о страхах. Темнота всё скроет.

— Я подумала… У меня есть дар, и я хочу полностью его раскрыть, чтобы подсобить Вейасу в Охоте. Ты не мог бы мне помочь?

— Сомневаюсь, что твоему брату понравится, если я стану тебя учить.

— Я не об этом. Помоги мне стать женщиной.

Его лицо потешно вытянулось, а кустистые брови сошлись над переносицей. Микаш мотнул головой и глухо застонал:

— Никогда в жизни!

Он собрался уходить, но я повисла на его локте.

— Ты хранишь кому-то верность?

— Нет, — недоуменно ответил он.

— Тогда почему? Я недостаточно красива?

Я облизала пересохшие губы.

— Да, — сглотнув, выдохнул он.

Сердце ухнуло в живот. Раньше мужчины никогда не сознавались в этом. Неприятно!

— То есть нет! — Микаш замахал руками. Увидел, что я расстроилась? Да было бы из-за чего! — Такие девушки, как ты, не для меня. Только в мечтах… Нет, это ещё большая глупость, чем с поцелуем. Ты потом пожалеешь.

Дурацкие у него оправдания. Если бы моего брата попросила даже не самая красивая девушка, он бы согласился.

— Какая тебе разница, пожалею я или нет? Помоги мне — получи удовольствие, а дальше я сама разберусь!

— Так ведь спорное-то удовольствие. Один раз, а потом всю жизнь мучайся. Всё же случится только потому, что я вовремя подвернулся под руку. И как бы я ни старался, как бы ни грезил в снах, настоящим оно никогда не станет, только ранит в самое сердце.

Его глаза заблестели. Дрожащие пальцы коснулись моей щеки и убрали волосы за ухо. Он робел… совсем как я.

— Ты что, девственник?!

— Не было у меня ни времени, ни желания! — вспылил он и зашагал обратно.

А целовался-то как! Как самец саблезубой кошки, не меньше. У него точно кто-то есть, просто сознаваться не хочет, а мной он побрезговал. Я приложила пальцы к ещё влажным губам. Как он сказал? Поцелуй принцесски ничем не лучше поцелуя деревенской потаскушки. Та другая, поди, привлекательней будет.

Я вернулась к костру. Микаш забился в свой угол и в разговоры не встревал. Брат выспрашивал, куда я ходила. Я улеглась у него на коленях и сделала вид, что сплю. Он просидел с туатами ещё с полчаса, а потом устроил меня на одеяле и, обняв, лёг сам.

К утру буран стих. Решено было выдвигаться как можно быстрее, а то погода опять забалует. Мы уже паковали последние тюки, когда сзади подкрался Микаш. Как медведь умудряется быть таким незаметным?

«Попроси своего брата взять меня с собой», — обратился он в мыслях.

Хотелось возмутиться вслух, но Вей бы насторожился, а он и без этого как на иголках.

«Вот ещё. Ты нам не нравишься. Езжай своей дорогой!»

«Попроси, иначе я расскажу, что ты ко мне приставала».

Вот же гад, использовать против меня нашу доверительную беседу?!

«Тебе никто не поверит!»

Отказаться от девушки — его же самого засмеют.

«Хочешь проверить?»

Я обернулась к брату. Он перебирал вещи, но, почувствовав мой взгляд, поднял глаза. От его улыбки становилось теплее и хотелось улыбаться в ответ.

«Ему будет полезно узнать, какие мысли посещают его сестричку».

Нашла кого просить! Ещё выставит в таком свете, что я буду выглядеть похотливой и гадкой.

— Вей, я тут подумала… Нам бы не помешала помощь бывалого охотника на демонов. С Микашем я буду чувствовать себя в большей безопасности, он ведь справился со Странником.

Улыбка сползла с лица брата, взгляд помрачнел и стал настороженным. Обиженным даже.

— Ты думаешь, я не смогу защитить тебя сам? — Вей опустил подбородок. Тоскливо засосало под ложечкой. — Если хочешь — пускай едет.

«Посмотри, что ты заставил меня сделать!» — вызверилась я.

«Я тебя за язык не тянул ни сегодня, ни вчера».

— Только пожалуйста, не сговаривайтесь больше за моей спиной, — так, что мы оба вздрогнули, выкрикнул Вейас и потащил своего коня к выходу.

«Больше не смей ко мне приближаться!»

Я подхватила поводья Кассочки и поспешила следом.

«Не очень-то и хотелось».

 

Глава 20. Сквозь темень, снег и горные кряжи

1527 г. от заселения Мидгарда, Утгард

Туаты выделили Микашу одного из вьючных животных и тёплую одежду. Нижняя малица шилась из оленьих шкур мехом внутрь, а верхняя парка, которая надевалась на случай сильных морозов, — мехом наружу. Тяжёленькие, но на лошади в них удобней, чем в несшитых шкурах. В них Микаш даже в седло залезть не смог. На ноги мы надевали торбаза — высокие сапоги из тюленьих шкур, они едва пролезали в стремена и мешали сгибать колени, но, по крайней мере, ступни в них не стыли.

Пурга намела огромные сугробы. Ненниры проваливались в свежий снег по пузо. В гору ползли с трудом, но на плато стало полегче — ветер смёл сыпучий слой и дул в спину, подгоняя.

Микаш плёлся в конце строя и о чём-то расспрашивал замыкающих туатов. Я отчётливо слышала их смех. Дорога стала шире. Микаш, поскакав галопом, обдал нас с Веем снежной волной и поравнялся с Асгримом, заметно его напугав. Они тоже принялись что-то обсуждать. Я подъехала ближе.

— Часто вы сюда наведываетесь? — Микаш беседовал с Асгримом так буднично, словно перед ним был человек. — Здесь же запросто можно замёрзнуть насмерть, если уж вас Червоточина не пугает.

— Пугает не меньше, чем вас. Многим тут всё равно, кого есть: длиннобородых или остроухих, — Асгрим не таился, будто воспринимал его как одного из своих, не так, как меня и Вея. — И холод мы чувствуем. Просто привыкли. Поохотиться в зимнем Утгарде, дойти до Заледенелого моря и вернуться для нас — дело чести. А молодёжь мы испытываем по-особому. Чтобы доказать свою зрелость, они несколько дней проводят в горах одни без еды и питья. Если выдержат, на них снизойдёт мудрость, закалит тело и дух, а если нет… иногда по весне мы находим их обглоданные кости.

— Хорошее испытание, куда лучше нашего, — согласился Микаш.

Неправда! Глупое, жестокое и бесполезное!

— Наши заставляют слуг убивать безвредных тварей, чтобы хвастаться трофеями и раздуваться от гордости.

Асгрим молчал.

— Скажи, зачем вы помогаете этим детям? Когда-нибудь они смогут использовать ваши секреты против вас.

Он настраивает туатов, чтобы те нас убили?

— Так захотела ворожея. Её воля для нас закон.

— Надо же, одна сумасбродная баба всему племени приказывает.

— Эй, полегче, эта баба моя будущая жена!

Микаш поднял руки, прося прощения.

— Тебе так интересно? — Я чуть не подпрыгнула, когда над самым ухом прозвучал голос брата. Он подобрался ко мне вплотную, и теперь мы тоже ехали бок о бок. — Он тебе нравится?

— Кто?

Асгрим, конечно, забавный и здорово мне помогал, но он демон, и я бы не хотела переходить дорожку Эйтайни.

— Микаш, простолюдин, — уточнил Вейас, недобро косясь на него.

— Фу, он же гаже Йордена! — возмутилась я громче, чем следовало. Асгрим с Микашем обернулись. Я вжала голову в плечи.

— Ты же сама хотела, чтобы он поехал с нами, — недоумевал брат.

Я начала перебирать густую, путающуюся гриву Кассочки и плести из неё косички. В толстых рукавицах не очень удобно. Я так увлечена и никак не могу оторваться. Дурацкий Микаш! Придушу его шкурами на стоянке!

Ехать пришлось долго, нагонять то время, которое мы упустили из-за пурги. Тусклое солнце скатилось за горы на западе, но искрящийся в лунном сиянии снег позволял разглядеть дорогу. Шесть часов, восемь, десять или даже двенадцать — я потеряла счёт времени. Бодрилась из последних сил, чтобы не заклевать носом и не выпасть из седла: напевала, пыталась брата разговорить, заплела Кассочке всю гриву, до которой смогла достать. Но зыбкий лёд дремоты трескался, затягивал в полынью, усталый сон подхватывал стремительным течением и уносил в бездну.

«Я могу подержать тебя телепатией, пока ты спишь», — услужливо предложил Микаш.

«Лучше сдохнуть!»

От возмущения сон разогнало, но встряски хватило всего на полчаса. Начался крутой спуск, сильно качало и приходилось крепко держаться, чтобы не выпасть.

— Привал! — после целой вечности скомандовал Асгрим.

Я с трудом спустилась на ослабевшие ноги, стянула с лошади свёрток с одеялом и завалилась спать. Вейас тронул меня за плечо всего через пару мгновений. Небо серело, становилось сизым. Занимался рассвет.

— Едем.

Вейас сунул мне в руки плошку с остывшей похлёбкой и кивнул на уже посёдланную Кассочку. Пришлось заглатывать завтрак на ходу и догонять отряд вместе с братом.

— Ничего, — успокаивал Асгрим. — До Нижнего леса пара переходов. Там отдохнём.

Дожить бы!

Узкая дорога вилась между гор, то поднималась к лысым вершинам, то спускалась в глубокие каньоны и пряталась под сенью чёрных сосен-исполинов. Солнце выглядывало на пару часов, но и этого хватало, чтобы глаза уставали до боли от горящего в ярких лучах снега. Лучше быть слепым и блуждать во мраке, чем мучиться так. Только сумерки приносили облегчение. Темень здесь не была такой уж кромешной. Снег выделяется на фоне неба, деревьев и скал. По звуку мы догадывались, насколько глубоки сугробы, есть ли настовая корка, растянулась ли наша цепочка и не отстал ли кто.

В горных долинах даже зимой кипела жизнь. Трубно мычали стада косматых овцебыков, едва заметными тенями мелькали белоснежные козероги. Лишь сиплое блеяние позволяло разглядеть их до того, как они убегали. Ухали громадные совы, выскакивали из-под копыт неотличимые от снега песцы. В низинах, в чащах лесов выглядывали из-за толстых стволов голодные волчьи глаза.

Когда мы поднимались на высоту, дышать становилось тяжелее, воздух давил на грудь обжигающей ледяной глыбой. Пот лил градом, несмотря даже на лютые морозы, закладывало уши, тисками сдавливало голову, пересыхало во рту.

Дни сливались в нескончаемый переход с редкими остановками, когда я едва успевала поесть и поспать. Забывала, для чего и куда еду. Ветер усиливался, налетали метели. Лицо приходилось закрывать шарфом, чтобы оно не обветрилось до костей. Одежда покрывалась сосульками, холод оседал инеем на краях капюшона. Голова соображала туго, чувства притупились, я уже ничего не видела и не слышала вокруг, кроме тускло-серой шеи Кассочки и хруста снега под её копытами. Не заметила даже, как пейзаж вокруг изменился: мы спустились к самым подножьям, утих ветер, потеплело, тенью поднялся еловый лес.

— Привал!

Я соскользнула с лошади и, не дожидаясь ужина, залегла спать. Вздрагивала через каждые пять минут, пока не рухнула в небытие. Миновало не меньше десяти часов, а может, и двенадцать, судя по затёкшим мышцам и головной боли. Было светло, но тени стремительно удлинялись. Последний день угасал на пороге долгой зимней ночи. Солнце помахало тусклым лучом и до весны скрылось за горизонтом. Может, к лучшему: глаза отдохнут от свербящего света.

Взбодрившись, я поднялась и затушила гревшую меня нодью из больших поленьев. Между еловыми стволами полыхал костёр, вокруг которого заседал остальной отряд. Я направилась к ним.

— Привет, соня! — Брат потянул меня за руку и, усадив рядом, вручил плошку с ранним завтраком… или поздним обедом. Впервые за прошедшие дни я чувствовала вкус пищи. Это была размоченная сушёная треска или оленина?

— Если нет возражений, тянем жребий. — Асгрим вручил соседу холщовый мешок. Тот вынул из него палочку с зазубринами и хмыкнул.

— Что происходит? — прошептала я брату.

— Распределяем дежурства. Все хотят хорошенько отдохнуть перед очередным броском. Говорят, мы даже до половины не дошли.

— Кошмар!

Отощавший мешок передали мне, и я без задней мысли сунула внутрь руку.

— Если не хочешь, можешь не участвовать. Все поймут, — улыбнулся брат.

— Для женщины это слишком. Мы никогда не берём их в походы, — поддержал его Асгрим.

Они считают, что я слабая? Обсуждали, что зря взяли меня с собой? Я не так хорошо держалась последние дни, но…

— Всё в порядке. Я подежурю вместе со всеми, — я вытянула палочку и, вручив мешок брату, сосчитала зазубрины. Три.

— Кто ещё третий?

Я с надеждой глянула на Вейаса, на Асгрима, потом на других туатов. Микаш, сидевший на противоположном конце костра, медленно поднял руку. Конечно, моя удача! Но отступать нельзя, иначе все подумают, что я струсила.

Доела похлёбку, покормила лошадей, размяла ноги, и с наступлением темноты снова завалилась спать. Вей, которому досталось дежурить передо мной, разбудил, когда подошла очередь.

— Ты можешь отказаться в любую минуту, — напомнил брат, укутываясь в одеяло.

Я потянулась, стряхивая остатки сна, и упрямо глянула на поляну. В отсветах пламени виднелся широкоплечий силуэт Микаша — раза в два крупнее любого из туатов.

— Я же не в пещеру к медведю иду.

Я подошла к костру, уселась и пошевелила поленья палкой.

— Не делай так, всё развалится и потухнет, — заворчал Микаш. — Поспи лучше, я никому не скажу.

— Так я тебе и поверила, — огрызнулась я, но подпалённую палку бросила в костёр. — И вообще, я, кажется, просила со мной не разговаривать ни вслух, ни мысленно.

— Гордая ты слишком, от этого все беды: и у тебя, и у брата. Вышла бы замуж и сидела у камина за толстыми стенами, а не тащилась с шайкой демонов на край света.

— За твоего бывшего хозяина? Знаешь, что он хотел со мной сделать после рождения наследника? Должен знать — ты ведь всех читаешь.

— В его голове было столько дряни, что я старался туда не соваться.

Я вскинула брови. Он юркой, любопытной змейкой скользнул в мои мысли и принялся в них копаться. Я раскрыла перед ним воспоминания о подслушанном в шкафу разговоре.

— Он просто хвост перед цыпочкой пушил, — после долгой паузы заявил Микаш. — Никто бы не позволил ему причинить тебе вред. Бегал бы за своими служанками, а ты нашла бы себе лакея посмазливей. Так все знатные дамы делают.

— Фу! — я запустила в него попавшейся под руку шишкой. Микаш поймал её у самого лица и кинул в огонь. — Может, все и делают, а я не собираюсь. Уж лучше быть старой девой, чем изменять супругу и терпеть его измены. Сам-то чего со своим дорогим Йорденом не остался? Ехал бы сейчас в тёплые степи. Чай, у вас там и снега почти нет.

Не желая продолжать разговор, он вынул из-за пазухи обгорелый лист. Я попыталась заглянуть, но Микаш тут же его спрятал.

— Скажи же, зачем тебя за нами понесло?! — разозлилась я.

— Потому что один я бы тут не выжил.

Он положил голову на ладони и гипнотизировал пламя.

— Я спрашивала, что ты забыл в этой ледяной могиле.

Он скрипел зубами, огонь подчёркивал вздувшиеся на висках жилы.

— Я задала простой вопрос. У тебя даже на него не хватает мужества ответить?

— Не знаю я! Ты довольна? У меня была цель: стать рыцарем. Ради этого я каждый день рисковал собой, добывая трофеи для молокососов из высоких родов, защищал их, прислуживал, хотя в глубине души понимал, что они никогда не примут меня за равного. Единственная награда мне будет — безымянная могила на задворках Мидгарда. Хотя вряд ли бы кто-то стал её рыть, скорее бы бросили тело на растерзание стервятникам. Но у меня была хотя бы видимость цели. А теперь я не знаю, что мне делать и куда идти. Одолжите мне свою цель.

Несколько мгновений мы пялились друг на друга, а потом одновременно отвернулись. Совершенно сумасшедший, больной на всю голову медведь. Как от него избавиться? Вей не выдержит, если он и дальше за нами хвостом ходить будет. Я не выдержу первой!

— Так что у вас за цель? Твоему брату назначили здесь испытание? Какого демона ему надо убить: йети, инистого великана?..

— Вэса.

— Никогда о таком не слышал. — Пляска теней и бликов искажало его лицо, облекая в причудливую маску. Таким я этого вэса и представляла.

— Вэс — один из стражей гробницы Безликого в Хельхейме.

Микаш приоткрыл рот. Что ж, мне удалось сбить с него спесь.

— Это безумие!

Я усмехнулась:

— Если струсил, можешь дождаться нас на границе Заледенелого моря вместе с туатами. Мы сами отыщем саркофаг Безликого, убьём вэса и добудем его клыки. Вот увидишь!

Микаш стянул капюшон, взлохматил пятерней без того косматые волосы и снова закутался по самый нос. Мороз кусал уши.

— Кто таков этот Безликий, что его похоронили в такой дыре и выставили для охраны демонов? — задумчиво поинтересовался он, словно всерьёз размышлял над этим. — Они там, чтобы никого к нему не пускать или чтобы его самого не выпускать?

— Ты не слышал о Безликом?! Да о нём всем в детстве сказки рассказывают.

— Не было у меня в детстве времени на сказки. Мы работали, чтобы не умереть с голоду.

Да-да, даже пяти минуток на сказку перед сном для ребёнка не получалось выделить. Кто его воспитывал вообще?

— Это создатель нашего ордена, того ордена, в который ты так стремишься поступить. Не знать о таких вещах стыдно.

— О! А ты знаешь, когда сажать пшеницу, что делать, если корова не может отелиться или где искать отбившихся от стада овец? — он презрительно сощурился и склонил голову набок. — По мне, не знать такие вещи не менее стыдно. Они куда важнее для жизни, чем сказки.

В груди комом стал ледяной воздух. Я протянула к огню руку, желая, чтоб он меня обжёг, и посильнее.

Да как он может! Да что он вообще знает! И что знаю я, кроме беззаботной богатой жизни? Какими, должно быть, глупыми видятся мои слова этому напыщенному простолюдину. В чём смысл? В моих сказках, в его выживании, в высокородной гордости Вейаса или отца? Всё кажется одинаково тщетным, пустым. Хоть ляг и умри, замёрзни насмерть прямо здесь, на пороге конца света.

— Расскажи мне сказку, — сквозь пелену мрачных мыслей донёсся глухой голос Микаша. Он подсел ближе и дотронулся до моей щеки, но как только я повернула голову, отпрянул.

Хочет посмеяться?

Я заговорила. Не для того, чтобы что-то ему доказать, а чтобы оправдать себя и своего любимого героя в собственных глазах.

— Безликий был младшим сыном Небесного Повелителя, самым упрямым и необузданным из его детей. Когда отец распределял между сыновьями наследство, младшему досталась только клятва верности братьям. Безликий отказался подчиняться и ушёл бродить по нетореным тропам в поисках собственной, никем не назначенной судьбы. Долог и труден был его путь. Стоптал он семь пар железных башмаков, сломал семь железных посохов, изгрыз семь железных караваев, прежде чем обрёл свои владения среди людей.

На хранимом острове в Западном океане выстроил он твердыню, чьи необъятные стены хранили мудрые вороны и верные псы. Многому научил он людей: как ковать лучшие клинки, как драться, не зная поражения, как стрелять, чтобы всё время попадать в цель, как использовать дар, чтобы защищать слабых и обводить демонов вокруг пальца, как строить неприступные стены и копать широкие рвы. Он поднял людей с колен и сделал их господами Мидгарда. Но потом явился демон, который был вероломнее и сильнее остальных. Он развязал войну и грозил уничтожить весь мир. Безликому пришлось оставить людей, чтобы сразиться с ним. Он победил, но был смертельно ранен. Он удалился на край мира и погрузился в вечный сон, что будет длиться, пока не наступит конец времён. Тогда Безликий вернётся к людям, чтобы повести их в последний бой.

— Сказочница, — снисходительно улыбнулся Микаш, когда я закончила, с трудом переводя дыхание.

Да что мне его похвала! Я прислушивалась к словам легенды, всё ещё звучавшим у меня в голове скрипучим нянюшкиным голосом, и почти видела своего героя: далёкого, призрачного, но вместе с тем самого подлинного из всего, что есть в нашем мире.

— Так это он объединил племена Сумеречников и написал Кодекс? — Микаш, похоже, из кожи вон лез, чтобы звучать радушно, но выходило неискренне. — Хотел бы я его встретить. Умный, судя по всему, был человек.

— Не человек — бог, — раздражённо поправила я.

— Конечно, бог. Ведь легче всего заставить людей подчиняться, назвавшись богом… или потомком бога, — стараться ему явно надоело, и он вновь превратился в саркастичного себя. — По сути ничего божественного он не совершил: ну объединил людей, ну подкинул им парочку здравых мыслишек и ушёл, как уходят все смертные.

— Но он был богом! Самым сильным, добрым, смелым и благородным! Он всех спас и ещё раз спасёт, когда придёт время. Ни один человек так бы не смог. По крайней мере, я таких не встречала.

— Это потому, что в твоей легенде ни слова нет о том, каким он был на самом деле. Любил ли он ковыряться в носу? А может, у него плохо пахло изо рта и были гнилые зубы?

— Он был самым лучшим, самым воспитанным и самым красивым. И не было у него гнилых зубов!

Я нашла ещё одну шишку, чтобы швырнуть в нахальную рожу, но Микаш придвинулся вплотную и развернул меня к себе.

— Ты говоришь о нём, как о человеке, как о мужчине, в которого влюблена без памяти.

От возмущения я не знала, что ответить. Попыталась вырваться, но куда мне против медведя. Микаш отпустил меня и отодвинулся.

— Нет никаких богов: ни твоих, ни наших степных, ни бога этих припадочных единоверцев. Есть только мы, — он ударил себя в грудь ладонью. — И они, — указал на посапывавших неподалёку туатов, — демоны. Нас можно увидеть и пощупать, а остальное — выдумки, чтобы бессмысленность жизни оправдать.

— Люди без дара не видят и не верят в демонов. Значит, туаты тоже не существуют?

— Для обычных людей — нет, пока те не начнут сводить их с ума плясками, — Микаш замолчал, загнанный в угол своими же доводами. — Тем больше причин отправиться в Хельхейм. Там и увидим, был ли твой Безликий богом и существовал ли вообще.

Я задрала голову, пытаясь увидеть звёзды, но заснеженные ели и высившиеся над ними горные пики заслоняли небо. Они всё равно существуют: и звёзды, и небо. И Безликий тоже. Быть может, в Хельхейме всё будет также сокрыто вечными льдами, но в своём сердце я почувствую его.

Я зажмурилась. Заскрипел под лапами снег. Послышалось глухое рычание. Во тьме опущенных век я видела, как из пламени вылезает Огненный зверь. Мне на колени опустилась огромная голова, по телу растеклось бодрящее тепло. Я перебирала пальцами огнистую шерсть. Зверь тоже не существует ни для кого, кроме меня, но я знаю, он — самое подлинное, что есть в моей жизни.

— Поднимайся, соня, а то опять завтрак пропустишь, — ласково прошелестел голос Вея.

Я распахнула глаза и уставилась в его таинственное в ночном сумраке лицо. Он обнимал меня и улыбался одними глазами.

— Я заснула на дежурстве? Я слабая и только мешаю.

Сколько времени мы провели на этой стоянке? Я потеряла счёт дням. Или дни сами потерялись неуловимыми тенями в царстве холода и вечной ночи.

Вей встал и потуже затянул пояс, чтобы не пропускать к телу лишнего холода.

— Не хандри. Если бы не ты, я давно бы сбежал в Ильзар, и отец до конца жизни считал меня ни на что не годным слабаком. Но вот он я, одолел пол-Мидгарда, победил с десяток демонов, потому что ты вдохновляла и заставляла бороться. Сейчас, я уверен, всё получится — достаточно твоей веры. Ты не хуже, чем любой из этих демонов, и уж точно лучше меня и этого «пещерного длиннобородого» Микаша. Ответь, мы сможем? Если нет, то я попрошу туатов отвести нас обратно в Урсалию вместе. Потому что мы одно целое, и порознь нам нельзя.

Он снял рукавицу и протянул мне раскрытую ладонь.

— Нет, я… извини, — я заглянула в его глаза, уставшие, но полные решимости. Пушок на щеках превращается в щетину. Он взрослеет, мужает, скоро станет рыцарем, доблестным высоким лордом, как отец, лучше, чем отец. Я переплела с ним пальцы и обняла за плечи. — Я не буду больше хныкать. Ты прав, мы всё одолеем вместе.

Мы подошли к костру. Туаты разложили на бревне карту и, тыкая в неё пальцами, что-то бурно обсуждали вместе с Микашем. Насколько он легко влился в их компанию! Вот они хором засмеялись, покивали друг другу и расселись завтракать.

— Пару таких переходов и, если не возникнет задержек, будем у Заледенелого моря к концу следующего месяца.

Два перехода?! Сдохнуть! Нет, я обещала не ныть, я выдержу, я смогу. Чтоб я сдохла прямо сейчас!

Дорога потянулась по кручам в гору, по плато, вдоль глубоких ущелий по узким уступам. Лошади оскальзывались на льду, из-под ног выскакивал щебень и падал в пропасть. На вершинах все звуки затихали. Асгрим говорил, что при свете солнца здесь можно разглядеть даже Урсалию и море. Дома и деревья превращались в закорючки, нарисованные на карте. Тонкими сверкающими лентами прорезали складки гор полноводные реки. Причудливыми созданиями казались лесистые хребты, увенчанные белыми шапками ледников. Горы то вгрызались в небо, то сходили на нет, обрушивались до чёрных недр земли, где слышалось эхо Сумеречной реки. И вновь поднимались исполинами каменные пики. Голос гор — тишина, тишина — их вековечная песня. А впереди хрусталём сверкала ледяная пустыня Хельхейма.

Быть может, мы увидим эти чудеса на обратном пути. Если выживем — всегда прибавляли туаты, напоминая, что север суров и не прощает ошибок. Один неверный шаг, и ты полетишь в пропасть. Но мороз может настигнуть, даже если ты не совершал ошибок. Медведицей белой, вьюжным ветром собьёт с ног, вцепится в грудь, и не проснёшься ты уже никогда. Ни ты, ни товарищи из отряда.

Мир всё истончался, истирался в тёмной дымке. И уже не существовало ничего, кроме бредущего бредящего бреда. Ползущих по заснеженным склонам призраков, у которых нет ни ощущения своего замёрзшего тела, ни мыслей, а цель столь же призрачна и скрыта во мраке, как и сама дорога. Живых здесь нет. Живые здесь умирают.

Пурга зачастила, заставляя искать укрытия под широкими выступами горной породы или среди густого хвойника в низинах.

Однажды нам вновь пришлось прятаться в пещере. На этот раз там действительно зимовал медведь — сотрясавший своды храп был слышен уже на входе. Туаты оставили нас в стороне, и, вооружившись копьями и мешками с едким порошком, вошли внутрь. Рёв раскатился эхом, затряслась земля, с ближней скалы откололось несколько ледышек. Из пещеры выскочил медведь. Тот, которого я видела в Докулайской долине, был намного меньше! Этот, как валун, огромный, тёмно-бурая шерсть бронирована седыми сосульками. Брат притянул меня к себе, и мы вжались в скалу. Великанская туша пронеслась мимо, даже не глянув, и скрылась на другой стороне склона в снежной пелене.

— Заходите, он не вернётся. Мы знатно его припугнули, — позвал Асгрим.

От перцового запаха защипало нос, аж слёзы хлынули. Туаты споро развели костёр, и дым перебил запах. Горчил, конечно, и дурманил голову, но не так остро. Мы стаскивали рукавицы и сапоги, натирали руки и ноги жиром, чтобы разогнать по закоченевшему телу тепло и избежать обморожений. Пили согревающий напиток и горячую кровь только что убитых туатами зверьков. Апатия накатывала такая, что ни жалости, ни отвращения я не испытывала. Всё поглощало желание выжить в вечной мерзлоте.

Выглядела я сейчас, должно быть, так же ужасно, как и чувствовала себя. Губы растрескались. Лицо обветрилось и покрылось жёсткой коркой. Веки стягивало, оттого что приходилось постоянно щуриться. Нос шелушился. Мышцы одеревенели, суставы почти не гнулись. От худобы заострились колени и локти, только толстый слой шкур скрывал выпиравшие рёбра.

Я сидела квёлая и разморённая у костра. Вей решил во что бы то ни стало меня развеселить. Предложил потренироваться в телепатии. Мы устроились на шкурах, скрестив ноги, в стороне от остальных и повторяли пройденное: синхронизировали дыхание и движения, плавно вошли в транс. Сосредоточенье бодрило, расшевеливало застывшее восприятие, наполняя его яркими красками и весельем. Брат раскрывал мысленный поток мне навстречу, я летела по тёмным тоннелям вслед за шустрыми серебристыми всполохами мыслей, хватала, как рыб за хвост, и как рыбы они выскальзывали у меня из рук и неслись прочь. Я гналась за ними, пока не врезалась в невидимую преграду.

— Ай! — вскрикнула я и потёрла будто наяву ушибленный лоб.

«Не увлекайся, а то расшибёшься», — раздался в голове насмешливый голос брата.

«Это был телепатический барьер, да? Научи, как его выставлять или хотя бы как обходить!»

«Рано ещё».

Я обиженно выпятила нижнюю губу. Надоело одно и то же отрабатывать. Нет, я понимаю, опыт и всё такое, но иногда кажется, что брат не воспринимает мой дар всерьёз.

«Ну, пожалуйста! Может, лёгкое внушение? Или гипноз? Или…»

«Отражение», — закончил за меня Микаш.

Я вздрогнула и обернулась. Он стоял рядом, подпирая собой стену, и пристально изучал меня.

«Отвали, а? Тебе что, рядом с нами мёдом намазано?» — нагрубил ему Вейас.

Вот сейчас и попробую. Сама, раз учить меня не хотят. Положила руку на плечо брату и представила, как обволакиваю его спокойствием. Я делала так раньше. Не понимала, что это мой дар, настолько естественно всё происходило. Вот и сейчас: колеблющиеся чаши весов замирают.

Мышцы Вея расслабились под моими пальцами. Он повернулся ко мне и ласково улыбнулся.

«Продолжим?»

Я кивнула, исподлобья глянув на Микаша. Он пожал плечами и удалился. Должно быть, тоже скучает, хочет поговорить для разнообразия с кем-нибудь из своих…

«Какие ж вы, бабы, жалостливые», — хихикнул Вей.

Ах ты ж, не заметила, как он начал читать.

«Ну я тебе устрою!»

«Догони вначале!»

Мы бегали друг за другом в мыслях и бесились, как в детстве. Только сейчас никто не мог подсмотреть за нами и упрекнуть в неподобающем поведении. Как же это было весело!

Когда мы отоспались, мести не перестало. Снег валил сплошной стеной, вихрился, грохоча ветром. Пришлось ждать. Туаты изредка выбирались на охоту, а мы маялись от безделья. Я дремала, закутавшись в три шкуры, Вей копался в своих вещах. Насобирал за время путешествия сувениров: чешуйки амфисбены, коготь варга, шишку со скрюченной сосны. Он не был сентиментален, не любил хвастать, просто время от времени вертел их в руках.

Сложив своё добро обратно в сумку, он направился к Микашу. Того на охоту тоже не брали, напоминая, что он «длиннобородый» и к выживанию в горах не приспособлен.

Микаш снова разглядывал письмо, распаляя моё любопытство. Сколько можно вздыхать непонятно по кому? Вейас пихнул его в плечо.

— Чего расселся, увалень? Отрабатывай свой хлеб!

— Я и так отрабатываю! — хрипло проворчал Микаш, пряча «реликвию» за пазуху.

В самом деле, трудился он во время разбивки лагеря и поиска пути побольше нашего, помогал и вникал во всё, в то время как мы с братом были простыми нахлебниками.

— Мне-то какая от этого польза? — не унимался Вей. — Это мой поход, значит, будь добр, подчиняйся.

Микаш скривился:

— Облобызать тебе сапоги или сигануть в пропасть?

— Кому нужны твои унижения? — Вей подцепил своим мечом ножны Микаша. — Давай кости разомнём.

Тот пожал плечами. Оба скинули малицы и вышли на свободное пространство. Раздираемая любопытством, я подобралась поближе. Они обнажили клинки и стремительно сошлись, не дожидаясь команды. Я впервые видела, чтобы Вейаса настолько захватывал азарт. Куда там тренировочным поединкам дома, которые он наверняка назло отцу проигрывал. Даже с амфисбеной он не сражался так яростно. Как будто на кону была его жизнь или нечто большее. Но… этого было недостаточно. Микаш отбивал даже самые хитрые из его финтов играючи. Не дрался всерьёз, нападал лишь для вида. В бою он выглядел совсем иным: быстрым, гибким, ловким, смертоносным. Не думала, что медведи могут быть такими. Насколько же он силён?

Вейас двигался с головокружительным темпом, отрывисто нанося точные удары. Я не могла предсказать ни единого его выпада. Клинки со скрежетом сталкивались, разлетались и снова сталкивались.

Хотелось выбежать к брату и помочь, но стоило ли лезть под шквал наточенной стали? Ну же! Ты сможешь стереть самодовольное выражение с лица этого нахала, не отступай!

На рубашке брата появились мокрые пятна, лоб заблестел от пота. Вейас замедлился. Я сжалась. Исход уже близок!

Вей запнулся. Сердце ёкнуло. Брат вывернулся и нанёс удар снизу, переплёл клинки, пытаясь выбить оружие противника. Микаш отступил, дёрнув меч к полу. Он упал, лязг разнёсся по каменным сводам победным эхом.

— Хитрость — хорошо, затуманенный яростью разум — плохо. Забыл, чему я тебя учил? — снисходительно спросил Микаш.

Брат поднял оружие, досадливо сплюнул себе под ноги и отвернулся. Я ощущала его досаду и неудовлетворённость. На душе стало горько настолько, что я решилась на безрассудство. Скинула малицу и потянула собственный меч из ножен. Не слишком искусно выкованный, но короткий и лёгкий, чтобы я могла с ним справиться. Вей учил меня защищаться. Когда я буду жить одна, это понадобится не меньше, чем дар.

— Сразись и со мной, — позвала я Микаша.

Он нахмурился, оглядывая меня с ног до головы.

— С бабами не дерусь.

— Испугался, что «кисейная принцессочка» опозорит такого могучего воина, как ты? — я с вызовом выгнула бровь.

Микаш напрягся, глаза сощурились, губы сжались в тонкую полоску. Кивнул. Мужчины!

Я вскинула меч и встала в атакующую позицию, выставив ведущую ногу вперёд. Про себя мысленно повторяла наставления, вспоминала приёмы, всё, что знала о фехтовании.

— Лайсве, не стоит, — отговаривал брат.

— Почему веселье всегда достаётся только тебе? — усмехнулась я, скрывая неуверенность.

Микаш продолжал сверлить меня оценивающим взглядом, перекладывая меч из руки в руку.

Несколько глубоких вдохов помогли отрешиться от страха и волнения, сосредоточиться на поединке и противнике. Мы сошлись. Я ударила легко, примеряясь. Нужно сохранять силы. Микаш отбил лениво, нехотя. Сделала второй выпад, ещё. Почему он такой зажатый и неповоротливый? С братом был совсем другим. Ударила сверху. Микаш покачнулся, отступил. Да что с ним? Этот бой ещё нелепее, чем с трясущимся от страха поединщиком.

— Сражайся! Воспринимай меня всерьёз! — выкрикнула я и, забыв о наставлениях, лупанула со всей силы.

Микаш даже не защищался. Пятился, прикрывая грудь мечом, пока не уткнулся в стену. Я подбила его оружие снизу и выдернула из руки.

— Слабак!

Остриё прижалось к его горлу. Глаза стали огромными. Грудь тяжело вздымалась, по лицу градом тёк пот. Я подцепила кожу, и с шеи на воротник закапала кровь.

Губы пересохли, в ушах гулко клокотала ярость. Почему мне так хочется его сломать?

— Отдай честь победителю! — прорычала я сквозь зубы.

Сиплый вздох. Дрожащей рукой Микаш убрал мой клинок от горла и согнул спину так, что, казалось, вот-вот хрустнут позвонки.

— Почёт победителю! — упавшим голосом отсалютовал он.

Послышался хохот. Я обернулась. Туаты вернулись с охоты и потешались над нами. Только брат смотрел с мрачной отрешённостью. Микаш распрямился, подхватил свой меч и широкими шагами направился к выходу. В снежную бурю.

Ну, конечно, я растоптала его хрупкую мужскую гордость. А не надо было относиться ко мне снисходительно! Лучше бы дрался, чем вёл себя… как медведь!

— Не лезь к нему. Будет как с Петрасом, — зашептал Вейас над ухом.

— Вряд ли. У него кто-то есть. Видел, постоянно её письмо перечитывает? Я докажу!

Вейас тяжело вздохнул и покачала головой.

* * *

Микаш вернулся весь покрытый сосульками, как давешний бронированный медведь. Уселся угрюмой тенью у костра и вытянул к пламени руки. По пальцам ручейками бежала вода. Шипела, попадая на раскалённые угли.

— Выпьешь? — Асгрим протянул флягу с улусом.

Микаш мотнул головой, не отрывая взгляда от огня:

— У меня и так внутри всё горит и кружится.

— Из-за девчонки? Понимаю. Будь она из наших, я бы тоже влюбился. Есть в ней что-то…

— Огонь. Он сжигает меня изнутри. Ничего делать не могу, только следовать за ним, пока он не спалит меня дотла. Не думал, что такое возможно. Да ещё из-за кого? Из-за взбалмошной принцесски, которая меня презирает. Остальные дамы, которых я видел, были бездушными куклами, а эта живая, как редкий нежный цветок. Настолько хрупкий, что, кажется, коснёшься его, и лепестки опадут на подставленную ладонь. Он умрёт, а я не смогу жить без него. Но всё равно каждый раз, когда она подходит на расстояние вытянутой руки, во мне вспыхивает желание дотронуться. Настолько больно, что хочется вырвать сердце из груди.

— Бедолага, — усмехнулся Асгрим. — Она совсем не такая хрупкая, как кажется. Поговори с ней — станет легче.

— О чём? Как сеять рожь и пасти овец?

Микаш перевёл взгляд на плотный комок одеял и шкур, завернувшись в которые она спала в обнимку с братом. Он и сам дико хотел спать. И чтобы не преследовали во сне эти томные грёзы.

* * *

На следующий день утром я проснулась раньше Вейаса. Туаты снова куда-то ушли. Один Микаш сидел у костра со своим дурацким письмом. Высокомерный нахал: я для него недостаточно красива, недостаточно сильна. Только и делает, что всем свои видом превосходство доказывает. И ладно бы надо мной. Но за брата — не прощу. У него самого куча слабостей. Сейчас я узнаю, как зовут главную из них.

Я подкралась к Микашу и спросила в лоб:

— Это письмо от возлюбленной? Ты хоть читать умеешь?

— Не твоё дело! — посмотрел он на меня волком.

— Фу, как невежливо.

Я вырвала у него лист. Он подскочил, алчущие руки потянулись ко мне, но я вовремя отпрянула.

Вейас поднялся и недовольно уставился на нас.

— Знаешь, как зовут его тайную зазнобу? — шутливо усмехнулась я. — Маршал Гэвин Комри… Ой!

Микаш схватил меня за талию, и стало уже не до смеха. Он ведь своими лапищами как тростинку меня переломит!

— Это ты заслужил место в элитной армии, а не Йорден?

Страх уступал под напором едкого чувства.

— Какая тебе разница? Недостаточно посмеялась? — Микаш забрал из моих ослабевших рук свою «реликвию» и запихнул за пазуху. — Да, я неудачник настолько, что ворую чужой мусор и мечтаю, чтобы он стал моим. Ты удовлетворена?

Я высвободилась, но продолжила стоять в опасной близости. Какой же он всё-таки… жалкий?

— Лайсве! Что ты творишь?! — Вейас дёрнул меня за плечо.

Мы сели у костра, а Микаш спрятался в тёмном углу, как делал обычно. Больше я его не трогала.

* * *

Ничто не длится вечно — только наша дорога. Буран стих, и мы смогли ехать дальше. Я истосковалась по солнечному свету, даже по тому, от которого печёт и режет глаза. Черноту разбавляли лишь лунное сияние, клубившийся пар изо рта и отблески пламени. Я уже почти забыла, как выгляжу при дневном свете. Раньше меня не сильно заботила собственная внешность, да и в зеркало, по заявлениям нянюшки, я заглядывала гораздо реже, чем следовало. Не думала, что буду скучать по отражению своих глаз. Остальных я тоже видела лишь зыбкими очертаниями, масками в огненных бликах. Мир вокруг превратился в тени, словно не спасли меня туаты из царства Странников, а отправились в него вместе со мной. Неприкаянные, без устали, вперёд, в сердце холода и ночи.

Теперь мы не поднимались высоко, а шли вдоль петляющих, пустых зимой речных русел. Кряжистые хребты и густые хвойные леса защищали от ветра и снегопада. Горы понижались. Асгрим говорил, что вот-вот начнётся более простой участок — плоская тундра с редкими невысокими холмами. Там ветрено, но нет шансов свалиться в ущелье или попасть под лавину. И никаких медведей!

Микаш больше не подходил и не смотрел в мою сторону. Вей тоже присмирел, но во время занятий телепатией был настолько невнимателен, что допустил меня к мыслям о том, как ему хотелось высечь Микаша розгами. Я слышала о том, что к простолюдинам в Сальвани и южных провинциях Норикии применяли жестокие наказания, но у нас в замке такого не случалось.

Пока я читала Вея, он успел прочитать меня. Оборвал связь и печально вгляделся в глаза:

— Я похож на Йордена, да? Даже зависть не могу унять.

Я вытаращилась и замотала головой:

— Нет-нет, ты совсем не такой. Все люди иногда ошибаются. Главное — учиться на своих ошибках и не поддаваться дурным мыслям. Микаш и меня бесит порой, но в такие моменты я вспоминаю, насколько он жалкий. Со всей своей силой ему никогда не стать тем, кем можешь стать ты, Сумеречником. Используй его, попроси потренироваться. Он согласится, ведь знает, что его дело — служить, а твоё — повелевать. Видел, как легко мне удалось его победить? Действуй так же.

— Он тебе нравится?

— Почему ты всё время спрашиваешь? Будь Микаш хоть властелином Мидгарда, я бы никогда его не выбрала.

Хрустнул под ногами снег. Я обернулась. За мохнатыми елями мелькнула широкая спина. Сейчас была вторая большая днёвка в Окаёмном лесу, за которым начиналась тундра. Чтобы во время занятий нас не отвлекали, мы отошли в сторону от лагеря. Я думала, мы одни, но, оказывается, медведь продолжал ходить за нами, как привязанный.

Вейас рассмеялся, горько и обречённо. Мой напряжённый взгляд заставил его опомниться:

— Идём. Хватит уже на сегодня.

— Сейчас, только в кустики сбегаю.

Не знаю, зачем я его искала. Хотела попросить прощения? Думала, что он поможет брату? Глупо это.

Микаша выдали разносившиеся по всему лесу гулкие удары. Он стоял у толстенной сосны, единственной посреди ельника, и колошматил кулаками ствол, обсыпая себя снегом. Обострившимся за недели в темноте нюхом я уловила запах крови и подошла поближе.

— Что ты делаешь?

Он развернулся так резко, что снег с его плеч полетел мне в лицо. Я закрылась руками и отступила на шаг.

— Обтёсываюсь, разве принцессочка не этого хотела? — склонив голову набок, заявил Микаш. Он сбил костяшки чуть ли не до мяса. Ужасно! — Не нравится? Моя кровь тоже слишком грубая, слишком много земли и пота?

Он сунул свои кулаки мне под нос.

— Прекрати паясничать, — я оттолкнула их и поморщилась.

— Принцессочка воротит нос? Ах, что же мне, рождённому служить червю, сделать, чтобы принцессочка была довольна? Порхать вокруг, как птичка, и петь песни сладким голоском? Или, может, мне раздеться на морозе и побыть случным бычком? Попользуетесь и выбросите, когда надоем.

Я даже подумать не успела. Ладонь сама впечаталась в его щёку с такой силой, что загудела. Микаш пошатнулся и уставился на меня совсем как тогда в пещере. Если ударит в ответ, то вышибет дух. Он ведь так меня ненавидит!

Микаш бухнулся на колени и ухватил меня за ноги.

— Простите меня, простите, моя принцессочка. Высеките меня, если я вас обидел. Велите мне самому себя высечь, — его глаза ошалели. Я рванулась, но он удержал. — Моё оскорбление слишком велико? Его нужно смыть кровью? — Микаш вложил в мою руку свой клинок и припал к лезвию шеей. — Ну же, рубите! Я всего лишь вещь, предназначенная служить. Слишком тяжело? Тогда велите мне самому выпустить себе кишки.

Его хватка ослабла. Я попятилась и выронила меч.

— Ты больной!

— Как скажете, принцессочка. — Микаш скривил рот в одну сторону, поднимаясь с колен. Видимо, представление закончилось.

— Не называй меня так. Я дочь лорда, а не короля. Моё имя Л-а-й-с-в-е.

— Фу! Оно тебе не идёт. Мне больше нравится прицессочка, — похабно ухмыльнулся он, подбираясь ближе.

— Оно означает свобода, и это единственное, что мне идёт!

Микаш замер и потупился. Удивился? Ничья. Что за странная у нас игра: наступаем, отступаем, а потом снова… по какому уже кругу?

— Извини за всё, что наговорила тебе… и не тебе. На самом деле я так не думаю.

— А что ты думаешь?

— Ничего, то есть, возможно, кому-то ты покажешься привлекательным и милым со всеми этими… — я взмахнула руками, изображая его грубые выходки.

— И мне не нужно никому служить?

— Ты ведь сам сказал, что не придумал ничего лучше, кроме того, чтобы идти за нами. К тому же все кому-нибудь служат: ордену, королю. По-настоящему повелевают лишь боги.

Он хмыкнул и сложил руки на груди.

— Я хотела подбодрить брата. Он в последнее время не в себе.

— Да все вы немножко того, — Микаш повторил жесты, когда я изображала его. Очень остроумно!

Даже в темноте были видны его разбитые костяшки. Я протянула ему туесок.

— Вот возьми, чтобы зажили быстрее.

Он даже не поблагодарил!

— Так… ты знаешь, что с моим братом?

— Догадываюсь, — ответил он, втирая в покрасневшие на морозе ладони мазь туатов. Я смотрела на него во все глаза, ожидая продолжения. — А ты? — я неопределённо повела плечами. — Тогда я промолчу. Ещё ошибусь, и на меня опять всех собак повесят. Сама с ним поговори.

— Он мне не скажет. Тут какие-то мужские дела, я не очень понимаю. Если бы вы побеседовали по душам… — от пристального взгляда сделалось жарко, как под палящим летним солнцем.

— Можно попробовать, — на удивление легко согласился Микаш. — Но это будет не бескорыстная услуга, а обмен. Ты тоже мне кое в чём поможешь.

Ой, нет! Сейчас опять гадость выдумает.

— Ты научишь меня драться.

— Ты дерёшься лучше меня. Намного, — напомнила я, чтобы не возникло недоразумений.

— С мужчинами, а с тобой каменею. Не бойся, покажу пару приёмов. Ничего постыдного или опасного. Ты моя слабость, а слабости я не люблю, мне нужно её преодолеть.

Я думала, его слабость — женщина из письма. Маршал Гэвин Комри, ага… и место в ордене.

— А ещё я могу сказать о твоём даре кое-что, чего не знает даже твой брат.

— Говори! — от волнения я ухватила его за ворот.

— Ты не телепат.

— Конечно, телепат, это наш с братом родовой дар. Как бы я могла читать мысли?

— Именно что не могла, ведь ты ещё девственница. Самое большое — улавливала бы отголоски сильных эмоций, но ты делаешь почти всё то, что можем мы с твоим братом. Ты отражающая.

Уникальный дар? Невероятно!

— Ты отражаешь чужие способности, мои и твоего брата, если они направлены на тебя, поэтому у тебя получается читать мысли и даже делать мелкие внушения. Были бы здесь Сумеречники с иными способностями, скажем, ясновидением, то ты бы смогла делать то же, что и они.

— Погоди! Дома я как-то перехватила видение вёльвы. Отец тогда сказал… да, он сказал, что это отражение, — я прижала укутанную в рукавицу ладонь к губам. — Значит, ты прав!

— Я всегда прав. Только не надейся, что это поможет тебе попасть в орден. Ни женщины, ни простолюдины рыцарям не нужны.

— Умеешь же всё испортить!

Не желая больше разговаривать, я пошла к лагерю.

— Эй, стой! Я не хотел тебя обидеть! Ты мне поможешь? — тяжело пробираясь по сугробам, побежал следом Микаш.

Я ускорила шаг. Как, вот как ему удаётся настолько всех бесить?!

Я устроилась на бревне у костра возле брата. Он сидел с пустой плошкой на коленях. Поприветствовал короткой усмешкой и продолжил созерцать трепещущие на ветру языки пламени. Туаты то ли устали, то ли были слишком заняты своими мыслями. Молчали. Поэтому приближающийся скрип снега под ногами раздался зловеще громко.

Микаш станет препираться со мной при всех? Тогда Вей совсем озвереет. Почему меня так и тянет к этому медведю?

Он навис не надо мной, а над моим братом.

— У тебя проблемы?

— Что? — обескуражено спросил Вей, впервые его заметив.

— Не чтокай, а прямо говори, в чём твоя проблема! — Микаш схватил его за ворот и потянул к себе. Я дёрнулась, чтобы их разнять, но в голове раздалось: «Не лезь».

— Отвали, а? Я тебя не трогаю — ты меня! — вырвался Вейас и пнул его ногой.

— Тогда какого демона ты ко мне цепляешься? Думаешь, я не догадался, кто подсыпает мне снег под одеяло? Думаешь, я не знаю про остальные твои скудоумные шуточки? Ну же, будь мужчиной, скажи мне всё в лицо!

Микаш ударил его в грудь. Вей запнулся о бревно и едва не упал.

— Без понятия, что взбрело в твою тупую башку, — он встряхнул головой и пихнул медведя в ответ. — Не подходи ко мне больше, ни ко мне, ни к моей сестре! Я смогу её защитить!

— Ах, вот в чём дело! Маленький мальчик позавидовал моей силе, приревновал сестричку и решил мне нагадить? — Микаш снова его толкнул подальше от костра. — Все вы одинаковые, что ты, что мой бывший хозяин. Нет, он лучше, его выходки хотя бы были не такими жалкими!

— Не смей меня с ним сравнивать! — зарычал Вейас и бросился на него.

Они сцепились и клубком покатились по снегу, молотя друг друга ногами и руками.

Туаты напряжённо наблюдали за ними. Кое-кто даже поднялся, чтобы прекратить свару. Асгрим остановил их едва заметным покачиванием головы, а меня схватил за руку. Но они же друг друга убьют! Когда я просила Микаша поговорить с братом по-мужски, я не имела в виду разбить его голову о дерево.

Они шипели, как бродячие коты, изрыгали проклятья. Вей выкрикнул что-то особенно заковыристое. Микаш схватил его за шиворот и окунул головой в снег. Вей вывернулся и заехал локтем ему в живот. Микаш хекнул и перекатился на спину, а брат уже целился кулаком ему в лицо.

Я зажмурилась и зажала уши руками. Через пару мгновений Асгрим коснулся моего плеча и указал на возвращающихся к костру мальчишек. Выглядели они одинаково потрёпанными. Вейас утирал рукавом разбитый нос, Микаш сплёвывал сочившуюся с верхней губы кровь.

— А ты неплохо кулаками работаешь. Всяко лучше, чем мечом, — по-дружески похлопав брата по плечу, заметил медведь.

Вей распрямился и заглянул ему в лицо.

— Будешь тут работать, когда бешеный верзила тебя душит.

Они дружно расхохотались, а я поняла, что уже ничего не понимаю. Доела свой ужин и улеглась спать возле костра, пока Вейас вовсю братался с Микашем. Они жали друг другу руки, чокались флягами, наливались туатским пойлом, травили пошлые байки и смеялись, как умалишённые.

— Чего опять хандришь? Настойка закончилась? — послышался обрывок назойливого разговора.

— Плесни ещё — залить печаль!

Они утихли, и я задремала.

— Она как огонь! — громкий возглас заставил вздрогнуть.

— Кишки в дым, кости в пепел! И ничегошеньки не поделать, сколько ни пытайся.

— Чары?

— Не помогло.

Что они несут?! Похмелье будущее обсуждают? Я швырнула в них снежком. Вроде успокоились, и я наконец уснула.

 

Глава 21. Меряченье

1527 г. от заселения Мидгарда, тундра

После попойки Микаш с Вейасом если не сдружились, то хотя бы перестали нагнетать обстановку, брат перестал, а медведь… я его не понимала. Мужчины вообще странные, а этот и вовсе сплошная непоследовательность. С ним, конечно, легче и удобней: мы вместе занимались телепатией и фехтованием. Микаш показывал многое из того, о чём мы не знали. От его строгих, подчас суровых тренировок Вей на глазах мужал, становился сильнее и уверенней. Даже у меня что-то получалось. По крайней мере, я больше не жаловалась на слабость и не падала после каждого перехода.

А вот у самого Микаша всё шло не так гладко. Он с трудом заставлял себя отвечать на мои выпады и был настолько осторожен, словно имел дело с хрустальной вазой. Боялся ненароком задеть или поранить. Я замирала по его просьбе. Он придвигался вплотную, изучал, нюхал, опасливо прикасался к одежде и лицу. Выглядел настолько потешно-удивлённым, что я начинала хихикать. Тогда он замирал, потерянный и несчастный. Безнадёжно махал рукой и уходил, чтобы на следующий стоянке продолжать самоистязание.

Горы остались позади. Мы вошли в плоскую заснеженную тундру. Сколоченные из цельных сосновых стволов домики-зимовки располагались в десяти часах езды друг от друга. Там мы укрывались от пронизывающего ветра и сильных снегопадов. Мороз крепчал, опаляя холодом кожу. Мы натягивали платки и шарфы по самые глаза, глубже надвигали капюшоны. Стужа так и норовила пробиться под толстый мех и пощипать морозными иглами. Даже привычные ко всему ненниры отощали и не показывали норов, сохраняя последние крохи сил.

Я лениво перебирала в памяти названия звёздных рисунков, в воображении доводила их до образов из легенд и сказок. После долгого времени без солнца я научилась отличать день от ночи. Поутру наступали почти незаметные глазу сумерки, небо едва-едва светлело, звёзды выцветали и становились неразличимыми, а ночью разгорались с новой силой и блестели, как алмазы на чёрном бархате платья вдовствующей королевы. Самый крупный, монарший — наконечник стрелы Охотника, Северная звезда. Охотник и есть Безликий, его образ, запечатлённый им же на холсте ночного неба, чтобы указать путь к своей гробнице. По крайней мере, так говорилось в преданиях. Он действительно звал, Северная звезда полыхала льдисто-голубым светом. Быстрее! Идите за мной, я так долго вас ждал!

От пристального разглядывания разболелась голова. Звезда вспыхнула и покрылась багровой вуалью. Запульсировала с барабанным боем, наполняясь колдовской силой. Завораживала, сковывала злой, пробивающейся даже сквозь трескучий мороз волей.

— Что с тобой? — раздался за спиной встревоженный голос брата.

Задумавшись, я натянула поводья и остановила лошадь. Вей поравнялся со мной, туаты окружили нас.

— Северная звезда… — я суматошно перебирала слова, не зная, как объяснить смутные ощущения, взглядом оббегала толпу, усталые глаза, тлеющие под заиндевелой грудой тканей и мехов. — Она пульсирует красным, — я сдавила виски, пытаясь сосредоточиться, но головная боль не позволяла уловить ни одной здравой мысли. — Что-то не так, будет плохо, я…

— Успокойся! — Асгрим положил мне руку на плечо. — Со звездой всё в порядке. Север играет с твоим разумом. Такое бывает, если ты устал или ослаб. Доберёмся до следующей зимовки и устроим ещё одну днёвку. Отоспишься — полегчает.

Они поехали дальше, а я никак не могла отвести взгляда от пышущего огонька. Отчего жуткое предчувствие сковывает всё тело? Я растолкала кобылу на шаг. Рядом застыл Микаш. Он смотрел на звёздное небо, едва заметно покачиваясь в седле.

— Ты тоже видишь?

Он вздрогнул и обернулся. Его глаза сверкали не хуже звёзд.

— Держись поближе ко мне.

Догонять наш отряд пришлось галопом.

Днёвка выдалась не менее таинственной и зловещей. Зимовье оказалось побольше уже виденных. Мы устроились в просторной квадратной комнате. Пока Вей разжигал камин в углу, туаты достали из тайника под крышей несколько холщовых мешков и тыкв.

— Прошлогодние запасы, — усмехнулся на мой незаданный вопрос Асгрим и, откупорив тыкву, дал понюхать.

От резкого запаха я чихнула. Туаты рассмеялись, приободрившись так, словно не было месяца странствий по заснеженным горам.

— Огнистая настойка — не замерзает даже в лютые морозы, — объяснил Асгрим, пока остальные раскладывали на полу шкуры и усаживались возле камина, который уже потрескивал смолистыми дровами.

— А это ягель, — Асгрим развязал тесёмки на мешке и показал сухие белые нити оленьего мха внутри. — Ух, и расслабимся сегодня. Только женщинам нашим не рассказывай — им не понравится.

Он подмигнул мне и устроился в кругу своих сородичей. Конечно, женщинам не понравится. Кому это из их жён пришлось бы по душе, что их благоверные вместо охоты набираются тут до белых демонов?

Я подсела к остальным. Раздавали похлёбку. Голоса туатов звучали всё громче, а потом разом стихли. Откупорили тыкву. Каждый делал глоток и передавал соседу слева, пока она не пустела. Потом брали новую. Асгрим предложил и мне:

— Глотни. Тревога утихнет, и странное мерещиться перестанет.

Я отмахнулась. От одного запаха к горлу подступала дурнота.

— Выпей — лучше выспишься. Туаты говорят, от него похмелья не бывает, — к делу приступил Вейас. Глаза блестели — он уже хорошо захмелел. Взял меня за руку и принялся внушать. Я закрывалась изо всех сил. Как же он меня бесил, как отец в Ильзаре, и лицо сделалось очень похожим. Отец! Вдруг я никогда его не увижу? И Ильзар, и Дикую Пущу, и соседние деревушки — Дрисвяты с Подгайском? Обледенею и навсегда останусь здесь, во тьме с демонами.

Улучив момент, Вей обхватил меня за плечи, Асгрим влил напиток силой. Он попал не в то горло, обжёг. Я подавилась и закашлялась.

— Оставьте! Захлебнётся ведь, — подоспел к нам Микаш и ударил меня по спине так, что я чуть не упала. Хоть кашель прошёл, и Асгрим с Вейасом больше не приставали.

Когда фляги опустели, туаты достали деревянные трубки и набили их ягелем. Раскурили, выдувая белёсые кольца, и тоже стали передавать по кругу.

Дым белыми облаками скапливался под потолком. От едкого кисло-сладкого запаха кружило голову. Туаты завели тоскливую песню. Заскрипели подвяленные дымом голоса, хором рассказывая историю на непонятном мелодичном языке. То опускались, то поднимались, ликовали и грустили, тосковали и полнились надеждой. Чудились в их песне бушующий океан, заснеженные вершины гор, вьюжный вой и плач по утраченному величию.

— О чём это? — разморено спросил Вей, когда они замолчали.

— Песня предначальных времён на предначальном языке. О том, как лесная богиня Дану увела наших предков из гибнущего мира через Червоточину. По морю они приплыли на серебряных кораблях к тёплым берегам и расселились южнее Утгардского нагорья. Не всем пришёлся по вкусу Мидгард. Отчаянные смельчаки искали дорогу домой. Захватили корабли и поплыли обратно, но не вела уже их богиня. Корабли разбились об айсберги и затонули. Лишь нескольких счастливчиков помиловали боги, велев передать остальным, чтобы те не мыслили о возвращении и не смели заходить в пустыню Хельхейма северней лабиринта. В такую же зимнюю пору они шли, замерзая, через Утгард и оплакивали потерянную прародину, — по-пьяному высокопарно отвечал Асгрим.

— А говорят, вас породила Червоточина, — усомнился Вей.

— Нет, наш народ был рождён под солнцем другого мира. Мира, где хозяевами были мы, а не длиннобородые. По крайней мере, так сказывается в легендах, — Асгрим притих, погрузившись в мрачные раздумья.

— А детали? Ваша баллада такая длинная. Можешь дословно её перевести? — Вейас сосредоточился и подобрался, будто не пил вовсе.

— Предначальный язык умер вместе с нашей прародиной. Лишь отголоски тех событий сохранились в легендах, но и они угасают с каждым поколением. Наша богиня теряет силы, ворожея выбрала иного покровителя, здешнего. Вскоре мы и вовсе уверимся, что правдивы ваши поверья, а не наши.

Асгрим выкурил из протянутой товарищем трубки побольше, выпуская дым струйками из ноздрей.

Вейас молча ожидал своей очереди. Необычно степенный, задумчивый. Взгляд далёкий-далёкий. Видимо, у нас в семье не одна я люблю задаваться бесполезными вопросами.

— Почему ваш мир умер? Разве он может умереть? — спросила я, когда Асгрим вручил трубку Вею.

— Об этом в легенде не говорится. Может, стало слишком жарко, а может, слишком холодно. Может, была война, которая затопила землю кровью и огнём. Может, тьма поглотила весь мир, а может, боги оставили его. Некому стало поддерживать порядок, и всё обратилось в хаос, — вытягивая каждое слово, отвечал Асгрим, будто продолжал пускать кольца дыма.

— Отчего боги оставляют мир? — мой голос звучал также разморено. Мысли текли вяло, как в полусне. Я не до конца понимала, о чём у нас идёт беседа, что именно я спрашиваю и что хочу услышать.

— Может, тьма пожирает и их. Может, когда в них перестают верить, их сила исчезает. Может, они сами разочаровываются и уходят. А может, они, как и все, отживают отмеренный срок и умирают, — голос Асгрима затухал, клонился к груди подбородок.

Остальные туаты уснули на тех же местах, где сидели. Вейас бодрился, но как только я перехватила разговор, тоже заклевал носом. Головешки в камине тлели еле-еле, на улице зловеще завывал ветер, мир погружался во тьму. В воображении оживали образы из легенды, пугающие непостижимой глубиной. Я стояла на краю Червоточины. В бездне тлели угольки иных миров, кружились в беспрестанном хороводе и пели завораживающими голосами туатов. Чернота наступала, и угольки, с шипением испустив кольца дыма, гасли без остатка.

Скрипнули половицы. До костей пробрал едва различимый шепоток. Шаги приближались. Чудилось, будто давешний кошмар стал явью. Тёмный суженый спешит сквозь миры, времена и расстояния, а Зверя нет. Он ушёл или умер, неважно. И некому, совсем некому меня защитить.

— Не бойся, — послышался низкий голос Микаша. — Это всего лишь я.

Он опустился рядом.

— Ты не пил? — догадалась я по его верной походке и бодрому голосу.

— Кто-то должен быть начеку, особенно после таких сказок. Спи, я смогу тебя защитить, что бы там ни было.

— Даже если мной обернётся пересмешница и заставит тебя сражаться с ней на мечах? — усмехнулась я, укладываясь поудобней, и закрыла глаза.

— Вряд ли она сумеет подражать твоему ехидству, а с остальным я справлюсь.

Он зевнул, укрыл меня своим плащом и затих рядом.

Наутро вчерашние беседы показались дурманным сном, который стремительно заволакивало пеленой забвения. Вскоре я не могла припомнить ничего, кроме ощущения липкого ужаса перед неизведанным. Остальные тоже молчали, словно те песни и легенды предназначались для прокуренного ягелем вечера, а под сенью ясного дня им места нет.

Ехать стало тяжелее. Лошади лениво плелись по высоким сугробам. У всадников не хватало сил на понукания. Все клевали носом. Молчали. Мечтали лишь о том, когда утомительная дорога закончится.

Северная звезда скрылась за тучами, вместе с ней отступила тревожность и головная боль. И то хорошо!

— Крепитесь, до Заледенелого моря рукой подать! — подбодрил Асгрим.

— Ага, а потом ещё через пустыню Хельхейма и, если повезёт, обратно столько же пилить, — остудил его Вейас.

— Никто вас за руку не тянул, — огрызнулся предводитель туатов и снова встал впереди строя.

Переход всё не кончался. Когда наступила ночь, по крайней мере, по моим подсчётам она наступила — из-за туч не разобрать — я задремала, доверившись кобыле. Мерное колыхание седла убаюкивало. Глаза слипались. Сознание то ускользало, то врывалось в тело, разбуженное резким движением или звуком. И снова тонуло в трясине усталости и недосыпа.

Тело как молнией пронзило. Яркая вспышка ослепила зажмуренные глаза, обожгла веки. Сердце застучало об рёбра. Стало тяжело дышать. Я накренилась набок и соскользнула в снег.

— Лайсве! — раздался рядом и в то же время далеко испуганный вскрик.

Погасло. Вспыхнуло. Меня трясли, колотили по щекам наотмашь.

— Принцессочка! Не уходи, я сойду тут с ума один!

Я с трудом разлепила веки. Встревоженное лицо Микаша нависло надо мной, маска из тёмного воска с глазами цвета недобрых звёзд. Я потянулась к нему.

— Ты в порядке?

— Да… Вейас?!

За спиной Микаша брата не оказалось. Он не мог не заметить, что я упала, он ехал рядом со мной! Усталость и обморок забылись — сердце сжал тугой комок страха. Я ухватилась за парку Микаша и поднялась.

— Где все? Почему никто не остановился?

Он открыл рот, но слова заглушила музыка. Такая изысканная, чистейшие лады арфы, нежнейшая мелодия флейты, небесный хор, почти как у туатов, только звонче и чище, неземной. Откуда взяться оркестру, достойному давать концерты во дворцах королей, посреди безлюдной тундры? И почему голова кружится, как с похмелья?

Зелёный свет хлынул из густого тёмно-синего неба горным ручьем. Сиреневые всполохи, пурпурные, малиновые переливались яркими лепестками, облизывали языками всех цветов и оттенков, пожирали однообразную синь полугодовой ночи. От пестроты зарябило в глазах. Сколько мы уже не видели таких красок? Месяц? Полтора? Я и забыла, какими яркими они могут быть. Восхитительно! Завораживающе!

Микаш стоял на коленях, запрокинув голову в исступлении. Я замерла в такой же позе. Встряхнула плечами, отгоняя наваждение, и поднялась.

Сияние пробегало волнами, складывалось в зубчатую корону, пульсировало в такт колдовской музыке, сводило с ума не хуже, чем побагровевшая Северная звезда. Огни Червоточины! Как нечто зловещее может быть настолько красивым?! Оно заразило нас безумием. Оно звало, тащило за собой, на север, в самую пасть Червоточины. Вон впереди тёмные силуэты всадников. Бредут, скованные чужой волей, одним молчаливым порывом незнамо куда. Как мертвяки по зову некроманта. По зову Северной звезды.

Мы будто увязли в липкой паутине и не могли даже двинуться! Чудом я дотянулась до Микаша и дёрнула его за рукав.

— Там рождается новый демон, и наш отряд идёт к нему в пасть!

Микаш содрал с руки рукавицу, потянул меч из ножен и обхватил клинок ладонью. Воздух наполнился запахом крови.

Что с моим медведем?! Нет, не хочу его потерять! Иначе я тоже сойду с ума одна!

Я схватилась за сжимавшую клинок руку. Микаш отпустил меч и коснулся моей ладони.

— Против реальной боли ни один демон не властен, даже… — он кивнул в сторону бушевавшего в небе светопреставления и поднялся. — Бежим, нужно их остановить.

Я летела над землёй, подхваченная ураганным порывом. Микаш не отпускал мою ладонь, иначе бы я упала в глубоком снегу или отстала, не поспевая за его размашистыми шагами. Вот и отряд! Они двигались как сомнамбулы, неумолимо, вперёд. Микаш оставил меня позади и помчался обгонять. Холодный воздух обжигал грудь. Я никак не могла унять сердцебиение. Только до слёз вглядывалась в темноту.

Микаш перегородил путь лошадям, раскинув руки в стороны. Жеребец под Асгримом шёл прямо на него, будто не видел. От испуга я прижала ладонь ко рту. Жеребец поравнялся с медведем и протаранил его мордой. Микаш отпрыгнул в сторону и покатился по снегу. Подскочил и побежал ко мне.

— Их словно на крючок поймали, как рыб, и куда-то тянут, — сбивчиво объяснял он. — Они спят, ничего не видят и не слышат, ни туаты, ни лошади. До твоего брата я даже телепатией дотянуться не смог.

Страх мешал мыслить трезво, заволакивал сознание трепещущей паникой:

— Что делать?! Они же погибнут!

— Не знаю! — кричал Микаш. — Если бы рядом был лес, сбили бы их с сёдел и привязали к деревьям, но их нет. Я не смогу удерживать всех.

Надо что-то придумать!

— Может, они остановятся сами, когда это закончится? — Микаш кивнул на льющиеся с неба потоки разноцветного света. — Не может же оно длиться вечно.

— А вдруг будет уже поздно? — Вейас всегда меня выручал, а теперь я ничего, совсем ничего не могу для него сделать. Только смотреть, как он с отрядом туатов уходит в бездну. — Брат мой, Ветер, помоги! Огненный зверь! Хоть кто-нибудь!

Морозные слёзы жгли лицо. На шее что-то толкнулось и отяжелело. Я высунула из-за пазухи ожерелье из костей, подарок доброго дядьки Юле. Что он там говорил? Если понадобится помощь в Утгарде… сейчас она нужнее, чем когда-либо! Я до боли сжала ожерелье в ладони. Пожалуйста!

Всхлипнула вслух. Микаш сгрёб меня в охапку и прижал к себе.

— Не плачь! Пожалуйста, не плачь! Я что-нибудь придумаю. Хотя бы Вейаса удержу!

Он снова побежал к отряду. Я тёрла ожерелье и смотрела во тьму. Самая большая из косточек снова толкнулась. Звон бубенцов заглушил музыку Червоточины. В буйстве цветов вырисовался чёрный силуэт. С запада к нам неслась галопом оленья упряжка. Дюжина рослых животных тащила за собой широкие сани, звенели на нагрудных ремнях бубенцы, свистел хорей, погоняя бежать резвее.

Микаш замер в шаге от отряда с выхваченным из ножен мечом.

— Тпру-хей-хо! — крикнул зычный голос.

Олени развернули сани поперёк дороги и остановились перед отрядом. С козел поднялся погонщик, воздел огромный бубен и стукнул по нему колотушкой. Пританцовывая и кружась, он запел на гортанном наречии. Его голос звенел низкими нотами:

— Хой-гей-хо-хумм-охей!

Оцепенение спало. Я подбежала к саням, Микаш — с другой стороны. Погонщик всё кружился и бил в бубен, поймав музыку Червоточины в тугой ритм. Менял её, пропуская сквозь себя. Вблизи удалось рассмотреть овальную белую маску, прятавшую лицо. Шуршали покрывавшие одежду чёрные перья.

Демон? Но аура-то человеческая, с рыжевато-алыми прожилками целительского дара. Я переглянулась с Микашем. Он кивком указал мне за спину. Отряд остановился!

— Чего замерли? — заговорил погонщик на всеобщем языке со знакомым тягуче-картавым акцентом. Микаш выставил меч. Погонщик ещё раз ударил в бубен. — Не бойтесь, детишки, я друг, не убивать, а помогать пришёл. Полезайте в сани. С оленями справитесь?

Микаш вопросительно глянул на меня. Можно ли доверять этому перьевому чучелу? А, была не была! Хуже уже некуда.

Я полезла в сани и развалилась на устланной оленьими шкурами лавке. Микаш забрался следом и устроился на козлах, примеряясь к длинной палке-хорею:

— Надеюсь, ими управлять не сложнее, чем неннирами.

— Гой-хей-хо! — выкрикнул погонщик, и олени припустили так, что мы с Микашем едва не вывалились.

— А как же наш отряд? — спохватилась я, выискивая среди молчаливых всадников Вейаса.

Погонщик вновь забил в бубен и закружился в танце. Как он только равновесие удерживал, когда сани трясло и бросало из стороны в сторону?

Послышался топот. Отряд мчался за нами, отвернувшись от зловещих огней.

— Куда править? — спросил Микаш, но ему тоже не ответили.

Олени сами выбирали путь. Впереди показалось большое круглое строение. У нас такие делали из камней или кирпича-сырца, но это было сложено из ледяных глыб. Олени остановились. Погонщик спрыгнул в снег и продолжил танцевать. Наш отряд спешился по его команде и направился к вытянутому прямоугольником входу. Погонщик отодвинул плечом глыбу, которая заменяла дверь, и повёл всех внутрь. Когда последний из отряда скрылся в коридоре, Микаш завесил трепетавший на ветру полог из оленьей шкуры, задвинул глыбу и принялся изучать ледяную стену. Похоже, её обливали водой на морозе, чтобы скрепить «кирпичи».

Рядом обнаружилось два загона, огороженные низеньким забором из покрытых ледяной коркой жердей. В меньший мы завели оленей, точнее, Микаш завёл — я побоялась к ним приближаться. Пырнут в живот рогами, и все кишки наружу вывалятся. Уж лучше клыкастые лошади — их мы отправили в больший загон — и, обвешавшись тюками, потянулись в дом. Пришлось сделать четыре ходки. Закончив, мы повалились на ледяной пол маленькой прихожей, обливаясь потом и тяжело дыша. Основное помещение закрывал ещё один полог. Из-за него доносился стук бубна и гнусавое пение.

Я с трудом поднялась, цепляясь за скользкую стенку. Микаш подставил плечо, и вместе мы заглянули внутрь. Посреди просторной комнаты, на больших, плоско стёсанных камнях горел очаг. В его пламени танцующий погонщик выглядел ещё более причудливо, как огромная чёрная птица с белой мордой, только клюва не хватало. Широкая накидка с узкими прорезями для ладоней делала движения рук похожими на взмахи крыльев.

Туаты и Вейас лежали в три ряда у дальней стенки с закрытыми глазами. Хвала богам! Пустые взгляды пугали до смерти.

Мы устроились возле очага, Микаш позаимствовал лежавший рядом котёл и набрал в него снега. Мы приладили его на палку, подвешенную на шестах над огнём.

— Мы не слишком нагло тут хозяйничаем? — забеспокоился Микаш.

Я глянула на погонщика. Его кружения становились плавней и медленней, а голос падал до совсем низких нот и затухал в тишине.

— Он не ответит, даже если мы спросим, — я пожала плечами.

Без полыхающих огней Червоточины стало легче, до безрассудства. Не хотелось больше тревожиться. Я верила, что этот птичий человек та самая помощь, которую обещал Юле, та, которую я просила у Огненного зверя, без подвохов. Лучше я раскроюсь навстречу чуду, позволю воткнуть в сердце ядовитые шипы, чем убью неверием.

— Расскажи что-нибудь, — попросила я.

Микаш замялся и поморщился:

— Про что? Про то, когда лучше сажать рожь, а когда ячмень?

— Про то, как сворачивать шеи Странникам? — улыбаясь шире, предложила я.

— Кровожадная!

— Я такая, какой должна быть дочь высокого лорда.

— Дочь лорда должна сидеть дома и вышивать крестиком, а не слоняться с шайкой демонов по долам и весям.

Я фыркнула:

— А простолюдин должен сажать ячмень и рожь и почитать Сумеречников.

— Когда бы слова Сумеречников не расходились с делом, я бы только этим и занимался!

— Ты себе противоречишь. Я ещё могу понять единоверцев — те хотя бы в демонов не верят. Почему в тебе нет благоговения и страха, как в остальных из твоего сословия? Почему ты лезешь на рожон, хотя не был рождён и воспитан в доме Сумеречников?

— Какая к демонам разница? У меня нет сословия, нет дома, ничего нет, поэтому я свободен делать то, что хочу. А хочу я убивать тварей!

Ишь как воспалился!

— Расскажи! — Вот-вот сдастся. Я заискивающе улыбнулась. Мужчинам нравилось: — Пожалуйста, это так необычно!

— Только глазки не строй — стошнит.

Медведя очаровать нельзя. Его можно лишь заставить застыть, если подойти слишком близко. Я приняла серьёзный вид и занялась похлёбкой. Снег в котле расплавился, и я подкинула туда рыбьей муки и немного овса. На одной из стен рядом висели пучки сушёной травы, связки лука и чеснока. Я бы хотела добавить приправ, но брать ничего не решилась.

— В селе говорили, что мать носила меня одиннадцать месяцев, — произнёс Микаш. От неожиданности я чуть не опрокинула на себя воду. — Я родился на одиннадцатый месяц после смерти её мужа. Она не была распутной или жадной до богатств Сумеречников. Ей просто хотелось, чтобы в доме был мужчина, работящий помощник и защитник. Боялась, что не справится с хозяйством одна. К тому же у неё на руках осталась моя старшая сестра, она была… особенной и доставляла много хлопот.

— Особенной? — встрепенулась я. — В смысле, как ты, с даром?

Микаш загадочно качнул головой.

— Она была не такой, как все. Доброй, нежной. Она так любила цветы. Порой сбегала на луг, и я находил её лишь к вечеру с охапками букетов и венков из одуванчиков. Так я её и называл — Одуванчиком. Она притаскивала в дом раненых котят, собак, галчат и голубей, однажды даже хромую косулю привела. Самой их вылечить у неё не получалось, и смотреть за ними приходилось мне, но от её радости на душе становилось так тепло, что я соглашался даже на самые бредовые просьбы. Иногда она болела. Раскачивалась из стороны в сторону и повторяла одни и те же слова часами. Я сидел рядом, держал за руку, пока она не засыпала. Только с ней я мог быть настоящим, не прятать свой дар. Из-за того, что я знал мысли окружающих, односельчане чурались меня и считали таким же, как сестра.

Мы жили бедно. Наше село с трудом перебивалось от урожая к урожаю, без кормильца нам приходилось тяжелее остальных. Сызмальства я много работал и на своём дворе, и у зажиточных соседей. Я никогда не жаловался, не чувствовал себя обременённым или обиженным. Я любил их, мать с сестрой, готов был заботиться о них, каких бы тумаков и потов это ни стоило.

Глаза Микаша сделались большими и прозрачными, блестели в отсветах костра сухими слезами, выдавали сжимавшую сердце тоску.

— Так почему ты ушёл?

— Не я ушёл — они, — Микаш тёр лицо ладонями и некоторое время молчал. Я помешивала варево, не надеясь на продолжение, но он снова заговорил, уставившись на обнимающие котёл языки пламени. — Мне едва минуло двенадцать, когда на наше село напали Странники. Сумеречники отказались нам помогать, потому что мы не платили десятину.

— Почему? — встрепенулась я. Конец истории уже был ясен, как и причина ненависти Микаша к нам. — Десятина — это не так много. Это необходимо, чтобы содержать гарнизоны и…

— Наше село эта десятина спасала зимой от голодной смерти, — Микаш невесело усмехнулся и продолжил: — Я украл у них серебряный меч и отправился на битву один. Но… опоздал. Нашествие уже началось. Странники пили кровь односельчан, распарывали им животы и пожирали кишки. Эти воспоминания до сих пор преследуют меня в кошмарах, — Микаш сжал лицо растопыренными пальцами, морщась. — Я прибежал домой, но моя мать была уже мертва, а сестрой завладел фантом. Он был похож на меня, только старше и сильнее. Самое ужасное, что я догадывался обо всём, но не хотел верить. Из-за моего малодушия погибло целое село. Сестра переродилась и запустила клыки в моё горло.

Ощущения вины, беспомощности и злости подстегнули мой дар и чутьё. Прорыв способностей — Сумеречники называют это так. Я выхватил меч, убил сестру и фантома, убил каждого Странника в селе. На следующее утро меня, полумёртвого, нашёл лорд Тедеску со свитой. Пообещал, что, если я хорошо ему послужу, он устроит меня в орден. Я надеялся, что так мне полегчает, но сколько бы тварей я ни убил, в орден меня не примут, и совесть тоже заглушить не удастся.

— В этом нет твоей вины, — его рассказ, его эмоции будоражили настолько, что сердце щемило от сочувствия, заставляло негодовать от несправедливости, неправильности его истории. — Ты был всего лишь ребёнком!

— Ненавижу пустые оправдания, — отмахнулся он и отклонился назад, прячась в тени.

— Поэтому ты спас меня?

— Ты напомнила мне сестру.

Как булавкой кольнуло. Руки сжались в кулаки.

— Ты хочешь сказать, что я такая же полоумная?!

— Нет, конечно, нет, — торопливо оправдывался Микаш. — Она была намного добрее и умнее тебя.

Гадкий! Зачем только его жалела! Я встала и направилась к брату. Погонщик сидел перед спящими, скрестив лодыжки и закрыв глаза. Вороновые перья его одеяния переливались в свете очага. Казалось, он погрузился в транс настолько, что никого не слышал и не видел.

— Стой! — крикнул он. Я чуть не подпрыгнула. — Не подходи ближе. У тебя слишком сильный покровитель, лечащие духи испугаются его и убегут.

Вей лежал неподвижно между таких же неподвижных туатов. Я тоскливо вздохнула и поплелась обратно. Микаш не глядя протянул мне миску с дымящимся супом. Ели мы молча, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Невкусно, тошнит от однообразной пищи. Хочу, чтобы со мной был Вейас, а не Микаш. Хочу домой!

Зашелестела одежда. Погонщик встал и, пошатываясь, направился к очагу. Вымотался? Я отставила свою миску и налила суп в чистую. Погонщик устало опустился рядом, снял маску и накидку из перьев. Утёр вспотевшее лицо рукавом просторной малицы и забрал у меня еду.

Он оказался обычным человеком с плоским обветренным лицом, чересчур высокими скулами и широким лбом. Длинные тёмные волосы щедро припорошило сединой. Карие глаза грели не хуже огня. Погонщик уселся, скрестив лодыжки, и принялся за еду. Видимо, отвык от людей: не смотрел и даже не пытался заговорить.

Я закашлялась, прочищая горло.

— Как они? Духи помогли?

Погонщик удивлённо глянул на меня, взлохматил сбившиеся волосы и заговорил скрипучим, словно ржавые дверные петли, голосом:

— Давненько я не видел, чтобы огни Червоточины полыхали так ярко. Так и знал, что безумие Северной звезды кого-то прихватит. Повезло, что вы меня позвали, а то забрели бы они на край обрыва, и — конец.

— Мы вас звали? — я вытянула из-за пазухи ожерелье Юле. Взгляд погонщика стал более внимательным. Узловатые жилистые руки пробежались по косточкам с рунами.

— Младший брат всегда звал меня, когда приходила беда. Это ожерелье я сделал для него, — смягчаясь, усмехнулся он и снова застучал ложкой по миске, доедая всю похлёбку без остатка.

Я ждала продолжения, но он снова погрузился в себя.

— Вы брат Юле?

— Хорхор-икке, — представился он. — Последний оленевод Утгардской тундры. Мои соплеменники ушли вместе с Юле искать лучшей доли на юге. А мне, как старшему сыну вождя и великому шаману, пришлось остаться. Ждать. Сторожить. Поддерживать тело чарами, пока для меня не найдётся великая цель. А как её исполню, можно будет и на покой уйти. За грань. Навсегда.

Я украдкой глянула на дремавшего, опершись о ледяную стену, Микаша. Какие же странные эти мужчины, всё им цель на блюдечке подавай. Сами придумать ничего не могут! Хорхор вон совсем старый, а туда же. Надо жить, чтобы жить, просыпаться, созерцать чудеса мира, продолжать путь.

— Как это, за грань? — спросил Микаш.

Я вздрогнула. Думала, он спит. Небось, опять в моих мыслях копался. Мысленно показала ему язык.

— Бывают шаманы малые, средние и великие. Мой младший брат средний, был средним, пока не ушёл, а теперь просто… Как это у вас называется? Целитель.

Когда наступает время, Белая Птица Умай уносит малых и средних шаманов на край света. На железном дереве у неё свито гнездо. Три года она высиживает там их души, потрошит и заменяет внутренности на новые, лучшие. Старыми лакомятся духи болезней, которые шаманы смогут лечить. После они возвращаются к людям и обретают силу.

Великие шаманы другие, старые души. Приходили в этот мир с сотворения. Нас не забирает Птица, мы сами отправляемся в путешествие на девять лет. Бесплотными мы скитаемся по свету, вспоминаем то, что истёрли жернова Мельницы душ, вглядываемся в мерцание Северной звезды, в пульсацию огней Червоточин, слушаем музыку мироздания. И понимаем, что это воплощение — последнее. Когда мы постигнем всю мудрость божественного замысла, то вырвемся из мельничного колеса и шагнём дальше, к сиянию Северной звезды.

— Очередные религиозные бредни, — невежливо оборвал Микаш.

Я пихнула его локтем. Больно! У него что под одеждой, стальные пластины?! Ну хоть замолк и отодвинулся. Грубый, неотёсанный… Стоп! Сейчас опять прочитает и начнёт об стены биться. Вдруг лёд не такой прочный? Не хотелось бы на улице спать.

Микаш закрыл глаза и вернулся к дрёме. Я облегчённо выдохнула и глянула на шамана. Тот вертел в руках чашку с дымящимся отваром. Грел ладони.

— Дядюшка Хорхор, они выздоровеют? — я кивнула в сторону отряда.

Узкие раскосые глаза превратились в щёлочки, изрезанные тонкими морщинами губы растянулись в добродушной улыбке.

— Поправятся. Безумие Северной звезды я остановил. Избавим их от мерячки, и будут как новые.

— Мерячки?

— Меряченье. Завтра покажу, сейчас поздно. Ты ведь к брату хочешь? Ступай, выспись хорошенько. Утро вечера мудренее.

— Уже можно?

Хорхор кивнул. Я подбежала к Вейасу и легла рядом, укрыв нас обоих тёплыми одеялами. Обняла его за плечи и прижалась покрепче. Соскучилась! Родной запах обволакивал, сердце билось едва-едва. Как хорошо!

В ушах ещё звенел голос Микаша, перед глазами вставали картины: девочка с добрым кукольным личиком запускает клыки в шею крепкого задиристого мальчишки. Багровые дорожки текут по стремительно бледнеющей коже. Губы куклы перемазаны. Руки мальчишки вскидываются и опадают. Прежде сильное, полное жизни тело коченеет и ударяется об пол грудой мёртвых камней. Убила бы я Вея, если бы Микаш не спас меня от чар фантома? Сейчас брат такой уязвимый, в темноте обаятельные черты почти не разглядеть, можно только почувствовать привнесённую сном безмятежность. Я поцеловала его в лоб над бровью. Нет, я бы не смогла, умерла раньше, сердце бы разорвалось от боли, от осознания, что его не будет рядом каждый миг моей жизни.

Мысли вихрились и забывались. Только одна возвращалась снова и снова. О маленьком мальчике в руках куклы с перемазанными алым губами. Он остался жив. Почему я не могу пожалеть его, как жалела Айку? Она нуждалась в моём тепле и заботе, тянулась ко мне, а этот — он всем видом показывает, как презирает меня, мои сказки, мой наивный взгляд на мир. Я хочу быть той куклой, тысячи раз вонзать в него клыки и когти, полосовать кожу на лоскуты, продлевать агонию. Замучить, сломать, чтобы он валялся у меня в ногах и молил о пощаде. Не думала, что способна на такую жестокость. Ни отмыться, ни успокоиться не получается. Скорей бы мы расстались, скорей бы он обрёл свою цель и перестал воровать нашу.

Я проснулась, как всегда, последней. Громко трещали дрова в очаге, пахло сытным мясным бульоном. Под потолком мерцали белыми огоньками лампадки, превращали мрак в седую дымку, похожую на белоземские туманы. Я потянулась и посмотрела на ближнюю стену. Ужас! Хорошо, что вчера я этого не заметила, иначе бы не заснула!

На стене висели костюмы из шкур животных и жуткие маски разных форм и размеров. На самом верху — бубны: два больших, три средних и три маленьких. Рядом колотушки с головами медведей, волков и птиц. Я поёжилась и отвернулась к брату. Он лежал с открытыми глазами и бездумно смотрел на меня.

— Вей, ты проснулся! — я обняла его за плечи.

— Вей, ты проснулся! — повторил он мою интонацию и жест.

И взгляд остался такой же… как выеденная скорлупа.

— Вей, что с тобой? — я встряхнула его, пытаясь привести в чувство.

— Вей, что с тобой? — эхом отозвался брат и тоже меня встряхнул.

— Это и есть мерячка. Демоны Северной звезды, эмирики, ещё владеют их телами, — раздался умиротворяющий голос Хорхора. Шаман действительно походил на Юле, такой же уютный, только совсем уж откуда-то из запредельных далей. — Пустые они. Будут повторять то, что делают люди с душой. Не смотри на него и медленно иди к нам.

Я отвернулась от брата и попятилась к очагу. Это оказалось не так-то просто. Взгляд то и дело наталкивался на туатов. Они вставали на четвереньки и ползли следом несколько шагов, пока я не отводила глаза. Но всё обошлось, я выбралась «без хвоста».

Мужчины сидели у очага. Хорхор помешивал кипевший в котле бульон. Микаш неаккуратными стежками штопал чёрно-бурую медвежью шкуру. Глянул на меня, и костяная игла в его пальцах сломалась. Я забрала шкуру и принялась за дело сама, пожалев иголки Хорхора.

— Зачем? Ты же все пальцы исколешь! — воскликнул Микаш, когда я в очередной раз с кряхтеньем проткнула толстую шкуру иголкой.

— Не сахарная — не растаю, — припомнила слова отца. Закусила губу, поднатужилась и сделала очередной стежок. Напёрстков бы сюда парочку, да потолще.

Микаш понурился и отодвинулся. Когда я закончила, Хорхор раздал нам по миске супа, в котором плавали куски свежего мяса.

— Забил лучшего оленя, — радушно улыбнулся он.

Сам Хорхор не ел. Видно, чистых мисок не хватало. Сказал бы, я помыла. Или… А вдруг еда отравлена? Я протянула миску обратно.

Хорхор качнул головой:

— Это мясо священного животного. Оно придаст силы для ритуала. Съешьте всё, если хотите спасти ваших друзей.

Пришлось есть, хотя я насытилась, не очистив миску даже наполовину, а вот Микаш доедал уже третью порцию. Обжора!

— Почему эта дрянь на нас не подействовала? — спросил он между сосредоточенным жеванием. — Меречки-эмеречки не вселились, или как их там?

Захотелось высказать, что я думаю о его привычке коверкать «сложные» названия, но голос Хорхора успокоил, как по волшебству.

— Вы отмечены другими духами: маленькая Искательница — мятежным духом перемен, — он легонько коснулся моего плеча и повернулся к Микашу. Тот весь напрягся и скрестил на груди руки. Хорхор снисходительно улыбнулся: — А грозный Разрушитель — сумеречным духом возмездия.

— Очередные бредни, — пробубнил медведь.

Разрушитель? А что? Ему подходит!

— Пойду, подготовлю всё к ритуалу. — Хорхор направился к стене с костюмами и масками.

Я придвинулась поближе к Микашу.

— Что тебя так злит? — спросила шёпотом.

— Ты ведь со мной не разговариваешь? Так, пожалуйста, продолжай в том же духе, — съязвил он, пытаясь отвертеться.

— Нет, ты вчера что-то недоговорил. Выкладывай! — наседала я. Из кожи выпрыгну, но расколю. Как орех.

— Ничего важного, ещё одни суеверные бредни, — он отворачивался и закрывался руками.

— Если бредни, тем более скажи — посмеёмся вместе.

— Это не смешно, а глупо. До нашествия к нам приходила горевестница. Сказала, что когда-нибудь тьма совьёт гнездо в моей душе и я стану проклятьем для людского рода. Мать испугалась, хотела от меня отказаться. Я услышал это в её мыслях и заставил забыть. Помнил только я. В кошмарах видел себя тёмной тварью с разноцветными глазами, сжигал людей на площадях больших городов, сжигал целые села вместе с жителями. А внутри была только ярость и ненависть ко всему живому. — Микаш поднял на меня затравленный взгляд: — Теперь ты меня боишься?

Я вскинула брови. Боюсь ли? Иногда он пугает меня грубыми выходками, ранит резкими словами. Но демонического в нём не больше, чем во мне. Искательница и Разрушитель.

— На меня однажды напал единоверец. Он полыхал гневом и ненавистью, я ощущала их почти осязаемыми. С тобой такого не случалось, даже когда ты разбил себе руки из-за моих слов. Скорбь, гордыню — вот что я в тебе чувствую, но не злобу и не ненависть. — Я придвинулась поближе и взяла его ладонь в свои. Огромная, бугристая от жёстких мозолей, на ощупь шершавая и тёплая. Под моими пальцами она расслабилась и обмякла. — Горевестница явилась на церемонию взросления Вейаса. Это она велела ему добыть клыки вэса, а мне предрекла скорую смерть при родах. Я сбежала поэтому, а не из-за Йордена. Я хотела жить. Хотела увидеть все чудеса Мидгарда, а не умирать от тоски в четырёх стенах с человеком, который никогда меня не полюбит.

Микаш сжал мои ладони. Взгляд лучился ласковым светом, хрупкими, нежными эмоциями. Пожалел меня, надо же!

— Ты не умрёшь. Я буду тебя защищать! — сказал он так пламенно, совсем как влюблённый мальчишка.

Наивный-наивный медвежонок! Я не выдержала и залилась смехом. Микаш отдёрнул руку и насупился, его лицо покраснело.

К нам уже шёл Хорхор с ворохом меховых одежд. Я прикрыла рот ладонью и заставила себя замолчать.

— Вот костюмы для ритуала, — Хорхор разложил накидку из шкуры белого медведя возле чёрной, которую я недавно штопала. Нам вручили по овальной маске: мне белую с тонкой каймой вьющегося голубого узора, Микашу — чёрную, перечёркнутую белыми, похожими на шрамы, зигзагами. — Демоны Северной звезды просачиваются через врата Червоточин во время сияния и меняют лад гармонии мира. От этого у людей начинается безумие. Оно позволяет эмирикам пролезать им под кожу и овладевать телами. Нужно спеть правильную песню и станцевать правильный танец. Он настроит гармонию на изначальный лад и призовёт добрых духов. Они изгонят эмириков и излечат безумие. Играть и петь буду я, а вы — танцевать.

Звучало бредово. Даже по моим скудным суеверным меркам.

— Я не умею танцевать и уж точно не стану позориться в этом! — Микаш отпихнул от себя чёрно-бурую шкуру и встал, нависнув над Хорхором угрожающей громадиной.

— Для моих соплеменников это была великая честь. Здесь не надо ничего уметь, духи сами покажут, — шаман обезоруживающе улыбнулся. — Знаете легенду о Небесном Повелителе и Белой Птице?

Микаш вопросительно глянул на меня. Легенды о Небесном Повелителе не дошли до наших дней. Первые книжники не успели их записать до того, как умерли помнившие их сказители. Я знала лишь, что младшим сыном Небесного Повелителя и Белой Птицы был сам Безликий.

Видя моё замешательство, Хорхор начал рассказывать:

— На заре времён, когда людей ещё не было, а боги свободно бродили по земле, жила Белая Птица, прекраснейшая из духов. Но Птица была горда. Кто бы ни сватался к ней, она всем отказывала.

Прослышал о её красоте сам Небесный Повелитель, высокий Тэнгри, сильнейший из первостихий. Только она была достойна стать его женой. Изловил он Птицу серебряным силком и посадил в золочёную клетку. Обольщал, угрожал, умолял принять его руку, но Птица не соглашалась. Отказывалась от подарков и еды, терпела неволю, пока не зачахла. Сжалился над ней Тэнгри, распахнул клетку и сказал: «Улетай, гордячка, чтоб духу твоего здесь не было! Всё сердце изгрызла!» Птица взмыла в небо и растворилась в облаках, ни разу не обернувшись.

Долго горевал о ней Тэнгри, но даже самые глубокие раны со временем затягиваются. Настал час войн. Спустился Тэнгри на землю, чтобы сразиться с полчищами демонов. Пять дней и шесть ночей рубился он с тварями, а после скрылся в пещере, чтобы восстановить силы.

Лечить его раны явилась юная дева. Столько ласки было в её прикосновениях и света в ясных очах, что Тэнгри пленился ею. Дева сказала: «Я буду с тобой этой ночью, если ты отпустишь меня с первыми лучами солнца и не спросишь ни о чём». Тэнгри согласился. Полной сладостной неги и трепета стала для них темнота. Наутро дева растворилась в тумане, а Тэнгри снова бросился в битву. Во время передышки дева опять явилась лечить его раны. Так они и встречались, на миг неуловимой летней ночи. Тэнгри не спрашивал, когда дева снова придёт и придёт ли, не знал даже её имени.

Однажды дева пропала. Шесть лун миновало, а от неё ни весточки. Затосковал Тэнгри и вернулся к себе во дворец. Ждал её, но искать не отваживался, помнил, как вышло с Птицей. Ещё одна луна истончилась, умерла и возродилась тонкорогим месяцем. Мрачным вечером сидел Тэнгри в зале с хрустальным куполом и пересчитывал стада звёздных овец на небосводе, когда в распахнутую дверь влетели голуби. «О, всеблагой Властитель небес, послала нас к тебе Белая Птица. Схватил её Чёрный Коршун-лиходей и унёс к себе в гнездо. Хочет он забрать вашего птенца и взрастить в нём ненависть тебе на погибель». Не понял слов голубей Тэнгри, но гордячку Птицу не бросил.

Отыскал он гнездо злодея на подпиравшей небо скале и схватился с ним. Выдрал ему все перья и сломал стальной клюв. Рухнул Коршун в ущелье и уже никогда не поднимался к небу. Взлетел Тэнгри в гнездо, чтобы освободить Птицу, но увидел там пропавшую деву на сносях. Припомнил Тэнгри слова голубей и всё понял. Задурила голову чарами Белая Птица, сменив праздничный облик на будничный, да и спутала куда сильней, чем серебряным силком. Подхватил Тэнгри Птицу и унёс к себе во дворец.

Родила она мальчика, статного и сильного, как сам Небесный Повелитель. Взял его Тэнгри на руки и говорит: «За что, жестокая, ты мучаешь меня? Я складывал мир к твоим ногам, я целовал твердь, по которой ты ступала, а ты играла со мной, приманивала и бросала, мечтая о свободном полёте. Разве не видишь ты, что едва не разбилась, летая одна? Я не хочу тебя неволить, но предлагаю защиту и этот дом, чтобы ни один коршун не смог обидеть тебя или этого ребёнка». Смилостивилась над ним Птица: «Все любили славу о моей красоте, а не меня саму, потому я испытывала их в образе невзрачной девы. Только ты смог её полюбить, и отныне я буду с тобой, пока ты не попросишь меня уйти». «Тогда ты останешься со мной навсегда!» Они поженились и вместе шли рука об руку сквозь радости и горести до самого конца.

Я заворожено выдохнула и улыбнулась. Красиво! Душевно. О такой любви я мечтала, взаимной, полной нежности и заботы. Знаю, многим такая история покажется чересчур слащавой, Микаш точно посмеётся. Сейчас в почёте герои вроде лорда Гарольда из баллад знаменитого авалорского барда Бэйрона. Метущиеся, отверженные, полные цинизма и презрения к людям, они играючи сводили с ума красоток и губили их. Никогда не понимала, что в таких героях находят мои сверстницы. Мужчина должен быть благородным и сильным, выше обид и мелких дрязг, а любовь чистой и счастливой, на всю жизнь. Иначе это не любовь, а как у Вея с простолюдинками — пустая страсть.

— Хорошая история, правильная, — зашевелился Микаш. Только бы не опошлил! — Нельзя бросать женщин в беде, какими бы глупыми они ни были.

О, боги, умеет же всё испортить!

— Я спою об этом, а вы станцуете, — Хорхор усмирил нас умиротворённой улыбкой. — Ты будешь Небесным Повелителем, а она — Птицей, — Микаш скорчил кислую рожу. — Если вы, конечно, хотите спасти своих друзей.

Я первая накинула на себя тяжёлую белую шкуру. Ради брата можно и потерпеть — он ведь столько унижений из-за меня пережил. Что по сравнению с ними оттоптанные ноги?

Маска впилась в лицо, хорошо хоть из дерева — оно тёплое. Смотреть через узкие прорези было непривычно, как будто в замочную скважину подглядываешь. Микаш с недоверием теребил чёрную шкуру. Не дождавшись его, я вышла на свободное пространство.

— Разве не самое красивое создание в мире? — усмехнулся Хорхор.

Микаш хмыкнул, аккуратно натягивая шкуру, чтобы не разорвать мои швы. В чёрной маске он выглядел зловеще, как мой суженый из сна. Смешно, ведь мы друг другу даже не нравимся.

Микаш замер возле меня, как во время поединков:

— Никогда не чувствовал себя так нелепо.

Я обошла вокруг него, придумывая движения. Как можно рассказать историю танцем? Жестами рук, изгибом туловища, скрестными шагами, па из бальных танцев? Я ещё помню их, удивительно! Учителя меня не хвалили, даже когда я из кожи вон лезла, чтобы всё сделать правильно. Вставали перед глазами залихватские танцы простолюдинов во время Самайна. Я бы смогла повторить и их. Только хотелось выдумать своё. Смогу ли? Или распугаю всех духов и упаду?

Хорхор тоже надел маску, жёлтую, некрашеную, из морёной ели, обклеенную по краю сеном. В руки взлетели колотушка и бубен. За первым ударом полилась песня на непонятном языке, похожая на вчерашнюю, но более мягкая и плавная. Подхватила и закружила в такт.

Я порхала, словно птица, наслаждаясь свободным полётом. Изгибалась, взмахивая руками, как крыльями. Будто не было на мне тяжёлых одежд, даже ноги не оскальзывались на ледяном полу. Я качала бёдрами, встряхивала плечами. Натягивались сухожилия, сжимались мышцы. Пятка — носок — шажки на цыпочках. Прыжок и приземление на одну ногу. Поворот, подскок и неистовое кружение. Дома мой танец сочли бы бесстыдно откровенным. Хотя… я же и так порченная, так что к демонам скромность! Теперь я буду делать, что и как хочу!

Микаш замер неподвижной скалой. Ну же! Если есть хотя бы маленький шанс помочь нашему отряду, мы должны это сделать. Я взяла Микаша за руку и увлекла за собой, опёрлась поясницей о его локоть и прогнулась, пытаясь достать до ног волосами. Хорхор замолчал и опустил бубен. Моя спина затекала от неудобной позы, но Микаш удерживал крепко, даже дышать перестал. Снова ударил бубен, звякнула колотушка. Ещё. И быстрей. Микаш помог мне распрямиться и притянул к себе. Глаза в прорезях маски полыхали, обдавая нестерпимым жаром.

Я вырывалась, но он не пустил: закружил меня вокруг себя, поднял над головой. Я оттолкнулась от его плеч и едва не упала. Микаш подхватил у самого пола и снова закружил. Я пятилась, но он настигал и утягивал в свою пляску. Она пугала меня! Голос Хорхора следовал за нашими движениями, то вздымаясь, то падая, бубен задавал ритм.

От бессилия я рухнула на колени. Это конец! Закрыла лицо ладонями. Звуки стихли. Я выглянула из-под растопыренных пальцев. Микаш протягивал мне руку. Я приняла её, он помог мне подняться, поклонился и ушёл.

Хорхор встряхнул бубен. Микаш развернулся прыжком и выхватил меч. Взмах, второй, свист рассекаемого клинком воздуха. Микаш был великолепен во время тренировок, но сейчас, борясь с невидимыми противниками, он превосходил себя. Стремительный стальной шквал, неукротимость стихии, огненное дыхание всепоглощающей ярости. Клинок жил вместе с ним, был его продолжением, посылал волны, рубил непредсказуемыми выпадами и взлетал на защиту. Ноги мягко переступали, пружинили хищническими прыжками.

Ритм замедлился. Микаш замер, спрятал меч в ножны и уселся на полу. Я опустилась подле него и провела ладонями по натруженным плечам, вниз вдоль рук, переплела свои пальцы с его в тугой замок. Не разрубить. Отошла на шаг — Микаш отпустил. Я поманила его за собой. Мы снова танцевали вместе, только я не убегала, а он не наступал. Уверенно вёл и слушал, чтобы я не сопротивлялась. Я прижималась к нему тесно, доверчиво, трепетно, купаясь в потоках клокочущей страсти.

Я уже была не я. Кто-то овладел моим телом настолько незаметно, что я поняла это, только когда утратила контроль. Оставалось лишь наблюдать со стороны. Никогда не думала, что моё тело может двигаться настолько плавно и грациозно, столько дерзости в каждом изгибе, брошенном из-под маски взгляде, повороте головы. Микаш подкидывал меня в воздух, словно пушинку, я отталкивалась от его плеч, и он ловил меня в крепкие объятия.

Мы расходились. Бубен стихал, звучал лишь мерный голос Хорхора. Изображал неистовую битву, тоскливое мерцанье огоньков в ночном небе, тревожный щебет птиц. Микаш оживился и продолжил пляску с клинком. Ни один щёголь, изучивший все бальные танцы, не сравнился бы с ним в сокрушительной мощи. Микаш замер предо мной, оглядывая удивлённо и грозно. Моля о пощаде, я потянулась к нему. Всей душой надеялась, что он не оттолкнёт и поймёт. Он подхватил на руки и закружил по комнате долго-долго, пока голова не захмелела. Отпустил, отвернулся, но я не позволила ему уйти. Мы завершили танец вместе. Несколько стремительных поворотов, я снова прогнулась, опершись на его твёрдую руку.

Власть над телом вернулась. Дыхание вырывалось с трудом, мышцы ломило, градом катил пот. Микаш тоже устал. Даже сквозь толстый мех я чувствовала, как натужно вздымается его грудь.

Микаш подставил мне плечо и повёл к очагу, хотя тащить надо было его. Едва мы дошли, как он стянул с раскрасневшегося лица маску и сбросил шкуру. Привалился к стене. Веки смежились, рот жадно глотал воздух.

Мне было не так тяжело, только сердце не хотело униматься. Потягиваясь, я сняла ритуальную одежду и сложила её аккуратной стопкой подальше от летящих из очага искр.

— А ты сильная, — усмехнулся Хорхор. — Дубок вон с корнем вырвало, а берёзка стелется к земле и самую ненастную бурю выдерживает.

Микаш фыркнул и метнул в него испепеляющий взгляд. Я уселась у очага возле шамана и приняла из его рук глиняную кружку с горячим питьём. Задумчиво вертела её, наблюдая за паром, заворачивающимся тонкой струёй.

— Дядюшка Хорхор, скажите, у нас получилось? Они выздоровеют?

Хорхор кивнул:

— Они уже закрыли глаза и спят. Как отдохнёшь, сама посмотришь.

Я сделала несколько коротких глотков. Травяной отвар горчил и обжигал нёбо. Пришлось ждать и дуть. Микаш уснул, но в любое мгновение мог подскочить и кинуться на врага.

— Дядюшка Хорхор, а про младшего сына Птицы и Небесного Повелителя вы слышали?

— Про Безликого? Ещё мои прадеды-шаманы пытались вернуть его людям. Мир без него катится демонам под хвост, огни Червоточин загораются так ярко, что даже туатов за собой утягивают, с юга ползёт зловещая тень. Повсюду смрадное дыхание тлена и бьют барабаны войны. Скоро от дыма не спастись будет даже здесь.

— Да-да-да, реки наполнятся кровью, небо рухнет нам на головы, мир опрокинется и все умрут. Даже у нас на селе конец света предсказывали ещё до моего рождения. Только нет его до сих пор, конца, — не открывая глаз, пробормотал Микаш. Очухался, чтоб его! — Или мы уже умерли, но нас об этом не предупредили. И мы продолжаем жить, как жили. Только мёртвые.

— Очень смешно, прямо обхохочешься! Дядюшка Хорхор, не слушайте его. Я вам верю. Ваш брат Юле похоже говорил, — я забыла добавить, что слова Юле звучали гораздо более здраво и оттого куда страшнее.

— Ум-м-м, что ж, рад, что с годами Юле стал чувствительней к тончайшим колебаниям эфира, — удовлетворённо улыбнулся Хорхор, словно не рассказывал за мгновение до этого о конце света.

— По дороге сюда я встретила несколько странных демонов: белого предводителя варгов и принцессу туатов. Они говорили, Безликий не хочет возвращаться, потому что струсил. Как вы думаете?

Хорхор покосился на увядающий огонь в очаге и подбросил дровишек.

— Об этом знает только сам Безликий. Когда-то он слыл отважнейшим из всех богов, людей и духов. Но потом то ли получил тяжёлую рану, то ли встретил демона, которого не смог одолеть, то ли утратил нечто, что было ему очень дорого. А может, его так много просили о помощи, что он не выдержал ора. Или случилось что-то совсем иное, чего мы даже представить не можем.

Не вынес ора. Вспомнилась понурая спина Огненного зверя и волочащаяся по земле кисточка хвоста. Я тогда попросила его вернуться, помогать не только нам, но и единоверцам. Из-за этого он обиделся. Не вынес ора тысячи голосов. О, брат мой, Ветер, сколько раз я тревожила тебя по пустякам, не задумываясь о том, что тебе приходится выслушивать ещё тысячи, тысячи тысяч таких же избалованных людишек. Я больше не буду! Никогда! Почему нас не учили, что беспокоить его по пустякам запретно? До этого любой взрослый мог додуматься, даже я смогла в конце концов.

Что ж, теперь я буду всё решать сама, а ты отдыхай… отдыхай для дел более важных, таких, где без тебя не обойтись. Как спасение мира, например.

— Может, вы знаете и о вэсе, который охраняет его гробницу? — я улыбнулась с надеждой. Хорхор постоянно улыбается. Может, у оленеводов такой ритуал общения?

— Конечно, я знаю и о вэсе, — буднично сообщил он, словно говорил о чём-то настолько обыденном, как вода или снег.

— Он испытание моего брата, испытание Сумеречников, слыхали? Может, подскажете, как его найти и убить?

Хорхор расхохотался. Долго, раскатисто, по сумасшедшему. Даже Микаш испугался: придвинулся поближе ко мне и заслонил рукой. Заметив наше смущение, Хорхор объяснился:

— Вэса нельзя найти — только бог может его назвать. Вэса нельзя убить — только богу это под силу.

Микаш сощурился.

— Если что-то живо, человек сможет это убить. Я — смогу. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Я Разрушитель.

— Пожалуй, сможешь, — согласился Хорхор и тоже подался вперёд, точь-в-точь повторив щурящуюся гримасу Микаша. — Только как бы тебе не заплакать кровавыми слезами после этого.

— Было бы из-за кого плакать, — скривился тот и снова откинулся к стене.

— Так что же нам делать? — Тяжело быть единственной разумной среди ненормальных. — Если вэса нельзя ни убить, ни даже найти, получается, весь этот путь мы проделали напрасно.

— Ничего из того, что послано нам судьбой, не напрасно, — таинственно заметил Хорхор. — Ваш путь лежит через Заледенелое море до Хельхейма — день, при плохой погоде два. Морозы крепкие стоят, лёд толстый — точно не провалитесь. Потом по ледяной пустыне прямо на Северную звезду ещё дней пять к древнему лабиринту. Туаты знают дорогу — покажут. Там вас уже ждут.

— Кто? — нахмурилась я.

— Тот, кого ты искала, конечно, — ответил он как нечто само собой разумеющееся. — Скажи ему, что час настал. Враги у ворот. Полумерами не обойтись, он обязан сделать свой ход, каким бы невообразимо трудным тот ни оказался.

— А если он не послушает?

По-моему, от меня ждут невозможного. Хотя… чего взять от сумасшедшего?

— Растопи его ледяное сердце, верни веру в себя и в людей, заставь вспомнить, каким он был и почему сражался. Только ты сможешь это сделать.

— Почему?

— Потому что ты женщина.

 

Глава 22. Ледяная пустыня

1527 г. от заселения Мидгарда, Хельхейм

Отряд проснулся вместе со мной посвежевшим и отдохнувшим. Я даже не знала, сколько прошло времени с тех пор, как я прикорнула у очага рядом с Хорхором, настолько крепким и безмятежным был сон.

Туаты зашевелились, поражённо оглядываясь по сторонам. Шелестел неразборчиво шёпот. Хорхор подошёл к Асгриму и протянул руку, тот поднялся и обнял шамана, как старого друга. Остальные сразу расслабились.

— Как поживает твоя королева-жена? — лукаво улыбаясь, поинтересовался Хорхор.

— Ты снова бежишь впереди саней. Мы не женаты, — Асгрим покачал головой и засмеялся.

— Но к этому идёт? В прошлом году ты был серее камней на склонах Утгарда, а теперь светишься от счастья.

Асгрим неопределённо повёл плечами и подмигнул ему.

— Скажи, у нас будут дети? Мальчик или девочка? С девочками трудно, король Ниам всё время жаловался, поэтому я хочу мальчика. Я научу его охотиться и сражаться. Он станет сильным воином.

Теперь засмеялся Хорхор.

— Как пожелает ваш новый покровитель, так и получится. Могу пообещать одно: трудно будет в любом случае. С детьми легко не бывает.

— Откуда тебе знать? У тебя же их нет.

— Может, будут.

— Одиночество лишило тебя разума. Тебе ведь лет сто, должно быть. Люди столько не живут. Куда тебе дети?

— Кто знает, — беззлобно ответил Хорхор.

Милый старик, ничем его не обидишь. Они с Асгримом ещё долго болтали в сторонке, пока я обнимала проснувшегося последним Вейаса.

— Тише! Задушишь! — шутливо отбивался он.

— Я так перепугалась! — не хотелось его отпускать. Никогда!

— А как я перепугался! Как будто заплутал в серой пустоши. Там было голо. Ничего не видно, кроме серости. Я начинал забывать: об испытании, о доме, даже о тебе. Сам становился ничем. А потом услышал твой смех. Ты танцевала в белом зареве. Так грациозно и красиво, что у меня перехватило дух от восхищения. Я побежал за тобой, и ты вывела меня из сумрака, — он поднял на меня глаза и осёкся. — Я говорю глупости, да? Это всё от дурацкого сна. Пройдёт!

— Пройдёт, — я сжала его ладони, встала и закружилась на месте, показывая самые простые движения из моего танца. Брат смотрел во все глаза и улыбался, печально и искренне. — Тебе нравится? Хочешь, как вернёмся, покажу тебе весь танец?

Вейас кивнул и притянул меня к себе.

— Ты знаешь, что ты лучшая, сестричка?

— Даже лучше служанок, селянок и принцесс-ворожей?

— В тысячу раз!

Я смеялась, прижимаясь к нему. Он смеялся со мной. Хотелось, чтобы так было всегда: мы вместе, впереди дорога, неизвестность, опасность, но мы молоды, полны сил и всё-всё преодолеем. Ничто не сможет нас разлучить!

Спину сверлил мрачный взгляд. Я обернулась. Микаш передёрнул плечами и отвёл глаза. Я тяжело вздохнула и отстранилась от брата. Закрались смутные догадки, но размышлять о них было слишком тяжело.

Мы позавтракали и засобирались в дорогу. Укладывали тюки, обсуждали предстоящий путь. Хорхор делился запасами еды, шкур и согревающих напитков. Даже пару оленей всучил, сказал, что пригодятся, чтобы демона приманить. Хорхору самому не так много надо. Жаль, что уезжать нужно так скоро. Он снова будет тосковать и сходить с ума в одиночестве.

— Не переживай. Мы ещё увидимся. Главное, передай ему мои слова, — шаман похлопал меня по плечу и пошёл на улицу посмотреть, как туаты седлают и навьючивают ненниров.

Вскоре и мы с братом покинули ледяной дом и подошли к загонам. Я упёрлась ногами в землю и затянула потуже подпругу на седле Кассочки. Кобыла прижала уши и покосилась лиловым глазом. Я почесала её шею, успокаивая. Все предлагали помощь даже с тем, с чем я справлялась сама. Не надо мне такой помощи! Выправила стремена и полезла на лошадь. Почувствовала, как на талию легли крепкие руки, поддерживая. Уже в седле я обернулась.

— Ты забыла, — Хорхор вручил мне костяное ожерелье. — Если что — зови. Думаю, это и есть моя последняя цель.

Я сняла рукавицу и сжала его ладонь. Приятно знать, что кто-то беспокоится о тебе, пускай и такой странный.

— Спасибо вам за всё.

Отряд уже выдвигался, и я поспешила за ними. В последний раз обернулась. Хорхор махал рукой на прощание. Его сумасшествие и одиночество наверняка происходили оттого, что он видел и знал больше, чем остальные люди, и понимал по-своему. Это нас роднило.

Небо на западе из непроглядно-чёрного стало тёмно-синим, звёзды таяли, оставляя лишь бледное око луны следить за нами. Погода была ясная и безветренная. Мороз не усиливался. Скрипел под копытами снег. Пахло им же, чистейшим и свежим, с примесью тёплой терпкости конских шкур. Умиротворённо. Спокойно.

Вскоре показалось Заледенелое море — ровная гладь со вспучившимися гребнями волн. Застыли, как по волшебству, до самой весны.

Хотя Хорхор уверял, что лёд наморозило толстый, Асгрим предпочёл не рисковать. Мы друг за другом ступали по узкому зимнику. Держали расстояние, боясь угодить в полынью.

Вдалеке возле чёрной лунки притаился белый медведь. Асгрим сказал, что, наверное, нерпу поджидает, морского пса. Я думала, так бывалых моряков называют. Как выглядит собака, живущая в море? Асгрим посмеялся и пояснил, что они мало похожи на собак, с выглаженной водой шкурой и ластами вместо ног. Просто лают сходно. Обещал, что покажет. Чуть дальше несуразные беспёрые птицы с круглыми белыми животами выпрыгивали из ещё одной лунки. Странные здесь звери, странная природа, чем дальше — тем страннее. Хотя, учитывая, что они приспособлены к мерзлоте… всё равно странные!

Переход затянулся. Асгрим не хотел делать привал, пока мы не будем в Хельхейме. В небе уже зажигались звёзды. В вышине раздался пронзительный крик.

— Буревестник, — Асгрим указал на парившую над нами небольшую белую птицу. — Хоть бы пургу на хвосте не принёс. Здесь и спрятаться негде.

Впереди показался долгожданный берег. Но прежде чем мы поднялись, послышался оглушительный рёв. Грозный, басовитый, продолжительный. И голосов в нём сливалось очень много. Я припала к шее Кассочки. Кобылка оставалась невозмутима, хотя её собратья заволновались, храпя и переступая на месте.

— Лежбище моржей, — спокойно предупредил Асгрим. — Придётся взять западней. Аккуратно, у берегов лёд может быть не такой толстый. Полагайтесь на чутьё лошадей.

Он поехал в обход, я следом, дальше весь отряд тонкой вереницей. Не прошло и десяти минут, как Асгрим вновь замер:

— Дальше — вода. Надо подниматься. Будем надеяться, лежбище не очень большое и у моржей нет гона.

Жеребец под Асгримом вскарабкался по скользкой отвесной круче в несколько огромных прыжков. Я вцепилась в поводья и подалась вперёд. От мощных рывков казалось, что лошадь из-под меня выскочит, но всё обошлось. Наверху я похлопала кобылу по шее, приговаривая ласковые слова. Почудилось, что ей приятно. Остальных ждать пришлось долго, поэтому Асгрим отвёл меня в сторонку и указал на разлёгшихся посреди снежного поля чудищ. Они были громадные, бесформенные, морщинистые, с клыками размером с клинок короткого меча. То и дело кто-то из них переползал по телам товарищей на другое место. Получившие по морде плоскими лапами животные ревели и даже в драку лезли.

— Моржи. Хорошо, что мы нарвались на самый край лежбища. Сейчас они спокойные, но по весне, бывает, нападают. Представь, как отбиваться от таких туш.

— Скорее уж от клыков, — я передёрнула плечами. — Друг отца предлагал привезти их вместо клыков вэса.

— Это бивни — роскошная диковинка, — цыкнул Асгрим, разглядывая моржей с расчётом. — Ваши торгаши меняют их на дорогие ткани и специи. Правда, ещё лучше они берут рога единорога.

— Что, настоящего?!

По Кодексу единороги считались священными. Их запрещалось убивать под страхом гнева богов.

— Нет, тут есть одна рыбина, нарвал. У неё на носу растёт длинный рог. Если точно не знать, не отличишь. Правда, нарвалами промышляют фоморы, а им дорожку лучше не переходить. — Асгрим красноречиво указал на горло.

Фоморы считались мифом. Морякам не доверяли. Какой порядочный человек станет проводить большую часть жизни вдали от суши? Вот и называли удачливых капитанов демонами, что являются из морской пучины и обретают человеческий облик, чтобы заманить людей в воду и в образе акул сожрать. Но если Асгрим говорит, что они существуют, значит, это так. Они очень сильны, раз даже Сумеречников обводят вокруг пальца. Не хотелось бы с ними встретиться.

Удивительно, сколько в мире неизвестного даже учёным книжникам! Я бы никогда этого не узнала, если бы осталась дома. Так, быть может, только потому жизнь и стоит… жизни: двигаться, созерцать, поражаться сложности и многообразию заведённых порядков, а не приковывать себя к роли жены и матери, особенно когда видишь, что она не по тебе.

Отряд выбрался на сушу, и мы двинулись дальше. Закружились в воздухе снежинки, предвещая метель. Мы спустились в ложбину между двух невысоких холмов и разбили лагерь. Впервые ставили крохотные приземистые шатры из сшитых вместе шкур. Внутри с трудом умещалось три человека или туата. Я спала между Веем и Микашем, тесно прижимаясь к обоим и навалив сверху все одеяла. Неудобно! Не повернуться — хотя ворочаться хотелось ужасно. Мальчишки тоже вздрагивали от малейшего прикосновения или завывания ветра.

Нам повезло: Хельхейм баловал хорошей погодой, иначе бы замёрзли насмерть. От снегопадов укрытия никакого. Лысая, мёртвая пустыня, как на гравюрах в отцовских книгах, с волнами барханов, движущихся от яростных порывов. Только вместо жгучего песка — не менее жгучий снег. И от мороза, оказывается, печёт не меньше, чем от зноя. Как я ни укрывала лицо, кожа всё равно обветривалась и саднила. Выступавшие на глазах слёзы жгли непереносимо. Но я держалась, как и все.

Микаш замкнулся. Даже с туатами сделался угрюм и молчалив. Вею отвечал неохотно и односложно, а меня и вовсе не замечал. Нам удалось развести его на пару тренировок во время стоянок, но выходило вяло и бестолково. Вместо того чтобы показывать приёмы, Микаш смёл Вея в пару ударов. От оцепенения передо мной избавился, отмахнувшись не всерьёз, как от назойливой мухи. Даже обидно. Он переживает из-за того, что наша цель близко?

Я тоже в смятении. Что мы будем делать, когда достанем клыки? А если не сможем, и все наши усилия окажутся напрасны? Не то чтобы Вей дорожил местом в ордене, но как существовать без него? Все мужчины в нашей семье были рыцарями. Допустим, его примут. Он возьмёт Микаша в оруженосцы? Микаш согласится? С его спесивостью и гордостью — маловероятно. А куда пойду я? Даже с даром меня в орден не примут. Может, туаты позволят охотиться вместе с ними? Или стоит вернуться в Гартленд и помогать Хромому Лису ухаживать за Тихим Змеем? А может, меня примет Хорхор? Интересно, сколько я протяну в вечной мерзлоте? Но всё лучше, чем возвращаться. Отведав свободы, я уже не смогу быть прежней, не смогу притворяться кроткой и послушной.

Я так ждала конца, а он наступил неожиданно быстро. Я даже заметить не успела, как ненниры остановились, хотя прошло всего несколько часов после ночёвки.

— Дальше нам идти нельзя. Священное место, — с грустной торжественностью произнёс Асгрим.

Большие прямоугольные ворота высились впереди грозным тёмным силуэтом. Ворота в женские храмы венчала полукруглая арка, прямоугольник же — символ мужского начала. Не знаю, почему вдруг вспомнилось. С обеих сторон их сторожили чудища на массивных постаментах. Из-за толстого слоя наледи очертания разобрать не получалось.

— Тебе помочь? — Вей уже спешился и стоял рядом, протягивая руку.

Микаш принимал оленя у одного из замыкавших строй туатов. Я спрыгнула сама и в последний раз погладила Кассочку.

— Не переживай, — Асгрим свесился с седла и нагнулся ко мне. — Мы дождёмся вас тут. Ну, может, поохотимся немного — с голоду пухнуть не хочется.

Я заставила себя улыбнуться. Вместе с мальчишками мы навьючили оленя. Раз десять всё перекладывали и столько же раз проверяли ремни и верёвки. Олень терял терпение, широко раздувая ноздри. С привязанными поверх тюков копьями он походил на ощетинившегося иголками ежа. Очень большого ежа. Мы надеялись, он не проколет нас остриём, испугавшись или неосторожно повернувшись.

— Идём? — спросил Вейас.

Мы с Микашем одинаково таращились на снег под ногами и молчали. Вей взял на себя командование и повёл за собой оленя. Мы потащились следом. Постоянно оглядывались на туатов. У ворот снова замерли.

Каменные стражи лежали у входа на подогнутых лапах. Приплюснутые собачьи морды смотрели в нашу сторону. Из-под верхних губ торчали клыки. Не хотела бы я, чтобы эти стопудовые чудища ожили и встали на защиту своего обиталища. А может, это и есть вэсы?

Вейас зажёг факел. Мы много их захватили на случай, если придётся спускаться под землю и станет совсем кромешно.

— Там надпись, — брат кивнул на арку, скованную бугристой коркой льда. Как он умудрился что-то под ней рассмотреть? — Похоже на те, что были у пещеры Истины и возле моста в Утгард. У Червоточины семь врат — мы прошли трое, как думаете, м? — он шутил, а у меня внутри всё холодело.

Лёд на каменных стражах затрещал. Вот-вот они стряхнут его и ринутся на нас, разрывая клыками и когтями на кровавые ошмётки.

— Здесь всё изменится, — вырвалось само собой.

Я приложила ладонь к губам. Микаш с Вейасом уставились на меня.

— Там это написано. Мне так кажется, — не знаю, откуда оно пришло. Не понимаю, зачем это сказала. Меня просто напугали каменные стражи!

Не дожидаясь остальных, я ступила за ворота. Земля не разверзлась под ногами, и даже каменные изваяния остались на своём месте. Я облегчённо выдохнула. Вей прошёл следом, и Микаш, забравший себе оленя, за ним. Гигантской обледенелой воронкой уходил под землю пробитый во льду и камне лабиринт. Несколько мгновений мы таращились на рукотворное диво. Кто его построил, зачем и, главное, как?

Мы двинулись в путь. Ноги скользили по заледенелой поверхности уходящих вниз ступеней. С двух сторон вздымались высокие стены. Вей шёл впереди и освещал дорогу. Я за ним. Микаш с оленем сзади. Все на почтительном расстоянии, чтобы, если кто рухнет, не потянул за собой остальных.

Однообразный коридор посверкивал отблесками пламени. Часто попадались развилки и обвалившиеся куски стен, преграждавшие проход. Возле каждого поворота мы нацарапывали на льду метки и всё равно теряли направление, ходили по кругу и несколько раз возвращались к одному и тому же месту. Количество крестов на стене у злосчастного поворота всё росло и росло. Вей не выдержал и полез через завал. Микаш едва ли не на руках перетащил упирающегося всеми копытами оленя на другую сторону. Я тоже кое-как перебралась, чуть не ободравшись и не стукнувшись головой. Заколдованный поворот пропустил нас.

В воздухе витала зловещая воля, сбивала с пути. Леденящий шепоток чудился каждый раз, когда мы ошибались, петляли и заходили в тупик.

Звёздное небо скрылось за потолком. Становилось теплее. Снег, а потом и наледь, исчезали, оголяя шероховатый серый камень. Идти по нему было намного легче.

Когда из-за очередного поворота показалась просторная прямоугольная площадка, решили отдохнуть. Пока мы с Микашем освобождали оленя от поклажи, Вейас обнаружил висевшие на стене факелы. Как они только не отсырели и не сгнили? Повезло так повезло.

Вейас зажигал факелы по кругу и вдруг замер.

— Здесь тоже надписи.

Мы побросали тюки и подошли к нему. И олень с нами.

— Те же, что и на воротах? Мы всё равно не прочтём, — засомневался Микаш, встав рядом.

— Тут несколько наречий. Это явно какая-то форма доманушского.

Я поднялась на цыпочки и, отчаявшись что-то увидеть поверх их плеч, распихала мальчишек в стороны. Вей указывал на угловатые знаки, выцарапанные на камне и напоминавшие наши руны, рядом — уже знакомые клиновидные палочки, с края — детские рисунки.

— Это символы четырёх стихий, — Вейас ткнул в изображение капель, языка огня, ели и облака. Возле последнего палец Вея остановился и пополз к перечёркнутому крестом кругу. — Символ сторон света и четырёх братьев-ветров. А дальше, похоже, их история от рождения и до самой смерти. Ритуал погребения. По-моему, это гробница, — Вей показал извивающуюся линию реки с лодкой, что перевозила толпившихся возле одного берега человечков на другой, к мельничному колесу. Остальные символы тоже были знакомы: золото, кровь, меч, дитя, солнце — но общий смысл понять не получалось.

— Так ты можешь прочесть, что здесь написано? — нетерпеливо спросил Микаш.

— Мог бы. Если бы у меня была команда книжников, вся библиотека Эскендерии под рукой и лет двадцать в запасе.

— Твою сестрёнку снова озарит? — Мальчишки обернулись на меня.

Я вжала голову в плечи. Теперь они считают меня умалишённой.

— Тогда нечего терять время. Здесь написано, как выглядит ваш демон? Какие у него повадки и слабости? Хоть что-нибудь? — распалился медведь, бешено жестикулируя. — Как вы собираетесь на него охотиться? Даже неизвестно, живёт ли он здесь и существует ли на самом деле.

— Не нравится — проваливай. — Вей отпихнул его в сторону, вернулся к тюкам, расстелил на полу одеяло и разлёгся, вперившись ввысь мрачным взглядом.

Он расстроился?

— Если сам не можешь вести себя нормально и уважать чужие чувства, не проси больше, чтобы уважали твои, — прошипела я над ухом Микаша. — Неотёсанный грязный земной червь!

Он привалился к стене и потупился. Ну хоть замолчал. Пускай откусит себе язык или снова разобьёт кулаки до мяса — мне и дела нет. Я плохая, я злая, не хочу больше быть хорошей, прощающей и понимающей.

Я расстелила одеяло рядом с братом и легла так, что мы соприкасались макушками.

«Откуда ты всё это знаешь? Про символы и древние наречия? Не из-за попавшей же к тебе по ошибке книги, правда?» — поинтересовалась я в мыслях.

«Из неё, — нехотя ответил он. Боялся, что я тоже его обсмею? Даже если он ошибётся или скажет глупость, я никогда смеяться не стану. Я попытаюсь понять и принять. — И ещё из многих других. Кое-что из моих собственных наблюдений и догадок, кое-что показал учитель грамматики».

Я помнила того седобородого старца из круга книжников. Он единственный из учителей Вейаса, который его хвалил. Отец думал, что книжник слишком лоялен к брату и не считал эти уроки важными.

«Когда-то я мечтал уехать в Эскендерию, поступить в Университет и стать книжником. Познавать мир, открывать его тайные законы, философствовать, участвовать в диспутах, искать доказательства своих теорий. Учитель говорил, у меня бы получилось. Но отец был против. Это ведь не так почётно, как махать железякой и искать смерть в зубах какой-нибудь твари».

Ну надо же! Как можно было провести рядом с человеком всю жизнь и совсем его не знать? А ещё сестрой называюсь! Какой же он скрытный — ни слова не вытянешь. Вот и теперь закрывается, надеется, что я забуду о том краешке его мира, в который он неосторожно меня пустил.

«О-хо-хо! — бесцеремонно влез Микаш. — Махать железякой куда действенней и полезней, чем обсуждать в компании бездельников, как боги на небе справляют малую нужду и от этого появляется звёздный свет».

«Я не верю в богов».

«Тогда во что ты веришь?»

«В рациональность. Звёзды, — Вей ткнул пальцем вверх, и я от удивления открыла рот. У нас над головой в огромном световом колодце виднелось чёрное небо, утыканное звёздами. — Это солнца других миров, расположенные от нас так далеко, что они уже могли давно потухнуть, но мы все ещё видим их свет, как дальнее эхо умершего голоса. Вот в этом мире, — Вей указал на самую яркую звезду в рисунке Большого пса, — живут варги. Вон в том, — одна из маленьких звёзд в рисунке Водочерпия, — Лунные Странники. Туаты в Царевне-лебедь. А у проклятой Северной звезды живут такие же люди, как мы. Только у них нет ни Червоточины, ни демонов, ни даже магии. Они не верят в богов и прочие суеверия. Ими правят книжники и рациональность. Их сверкающие дома подпирают собой облака, по просторным улицам ездят повозки без лошадей, а в небесах летают огромные железные птицы. Я иногда вижу их в своих снах».

«Вы точно родственники. Ты такой же сказочник, как она, — рассмеялся Микаш. — Свет умерших звёзд, мир, которым правят книжники, приручившие железных птиц — в жизни большего бреда не слышал».

«Да, — оборвал его Вейас и отвернулся. — Скудоумные сказки для бездельников. Хорошо, что отец меня не пустил. Надо мной бы все смеялись».

Голос брата звучал сухо и колко. Не срывался. Я была уверена, он ни за что не заплачет, но мутная пелена слёз заволакивала мои глаза. Так обидно! Как будто это мне сказали. Хотя говорили уже добрую сотню раз, поэтому я тоже стараюсь молчать. Но Вейас не должен. Его идеи намного умнее моих. Если бы только у него был шанс, он бы смог изменить наш мир.

Я нащупала тёплую ладонь брата и сжала её.

«А давай всё бросим!»

«В очередной раз?»

«Да. Отправимся в Эскендерию, покорим Университет, а потом и сам Круг книжников. Я буду верить в тебя так, как даже в Безликого не верила, и всё получится. Никто смеяться не станет».

Вейас не ответил. Тишину нарушил тяжёлый вздох. Микаш уселся в углу, прижал к груди колени, водрузил сверху руки и спрятал в них лицо. Наверное, тоже хотел побыть один.

После сна мы завтракали и собирались молча. Напряжение настолько загустело, что казалось, его можно черпать ложкой и есть вприкуску с вяленым мясом. Мы накормили оголодавшего оленя остатками овса и снова отправились в путь. Дорога продолжала петлять и плутать, иногда встречались завалы, а иногда площадки со световыми колодцами. Никого живого здесь не было: ни людей, ни животных, ни даже демонова вэса! Пусто. И, судя по всему, уже очень давно. Может, Вей отчается, и мы в самом деле отправимся в Эскендерию? Мне бы хотелось.

Мы пробирались через очередной завал. Вей уже был наверху кручи. Микаш подсаживал меня на высокий, скользкий валун, как вдруг донёсся цокот. Будто когти стучали по полу. Микаш отпихнул меня в сторону чёрного провала в стене и затолкал следом упирающегося оленя. Брат спустился и помог ему. Затушили факел. Мы тесно прижимались друг к другу в узкой нише. Микаш сдавил морду оленя руками.

Демон шёл по нашему следу. Я чувствовала его ослепительную белую ауру. Когти цокали всё громче. Что, если запах учует?

«Зря арбалет не зарядили», — подосадовал Микаш.

Ага, потому что не стоило изводить всех накануне!

Из-за поворота заструился льдистый свет.

Мы затаили дыхание.

Он был похож на кошку размером с волка. Бледно-голубая шерсть с поперечными чёрными полосами светилась. Пол под лапами вспыхивал инистыми разводами. Демон замер у кручи. Повернул голову. Словно подведённые сурьмой голубые глаза хищно шарили по сторонам, окаймлённый чёрной шерстью нос дёргался, пытаясь уловить наш запах, треугольные уши с пушистыми чёрными кисточками обращались то назад, то вперёд. Он искал нас. Может ли он видеть в темноте? А сквозь стену? Я до онемения сцепила пальцы на груди. Пусть он нас не заметит!

Демон вскинул голову, ощерил пасть с острыми, как кинжалы, клыками и зарычал. Эхо загромыхало по каменным сводам. Я едва не вздрогнула. Олень тоже рванулся, но Микаш его удержал.

Демон попятился, разбежался и в несколько громадных прыжков преодолел завал. Мы вчетвером одновременно выдохнули.

«Так это он и был?» — мысленно спросил Микаш.

«Мы тут больше никого не видели», — пожал плечами Вейас.

«Тогда надо спешить. Дойдём до следующей площадки и приготовим ловушку».

План Микаша звучал разумно. К тому же иного в запасе не имелось. Пришлось быстро перелезать через завал. Микаш теперь шёл впереди, выглядывая из-за каждого поворота и маня нас за собой. Площадка сама наскочила на нас после длинного петляющего коридора. Она была шире других раза в два. В стене на противоположной стороне чернел ещё один проход.

Мы разобрали вьюки и устроили их с краю. Мальчишки возились с верёвками и оружием. Я, не сдержав любопытства, подошла к середине площадки, где высились четыре круглые колонны.

«Это лёд! Но тут так тепло — он должен был растаять», — поделилась я своей находкой.

«Это место нарушает все законы природы. Не удивлюсь, если тут даже вода течёт снизу вверх», — притушил моё воодушевление Вейас.

«Здесь символы, как те, что ты показывал на стене. Три птицы и кот».

Поверхность колонн испещряли тонкие трещины, в многоугольных гранях мерцали отблески пламени. Моё отражение ломалось и искажалось от таинственной игры света. Внутри двигалось нечто похожее на человеческий силуэт. Он открыл разноцветные — один голубой, другой зелёный — глаза и уставился на меня. Злобно уставился!

Я вскрикнула и отшатнулась, едва не распластавшись на полу.

«Тише! Раньше времени вэса привлечёшь, и мы не отобьёмся», — укорил Микаш.

Я зажала рот рукой и снова глянула на колонны. Они, как и раньше, были непроницаемо белыми. Никаких силуэтов. Почудилось?

Я подошла к мальчишкам. Они вручили мне копьё, вкратце обрисовывая план. Всё придумал Микаш. Вейас передоверил ему бразды правления. Ну и зря! Если он действительно хочет стать Сумеречником, то должен всё делать сам. А если нет, то нужно возвращаться. Эскендерия ждёт нас.

«Поцелуй меня на удачу», — попросил Вейас. Отрешённо, почти отчаянно. Я скользнула губами по его щеке, хотя чувствовала, что он хотел чего-то другого. Глаза так и горели.

Микаш повёл оленя к дальнему проходу. Вейас прошёл по залу и запалил все факелы на стенах. Нам свет союзник, а этой твари — наверняка нет. Микаш подал сигнал. Мы с братом затаились в противоположных углах, вскинув копья.

Микаш был сосредоточен до плотно сжатых губ, но при этом спокоен и сдержан, потому олень доверчиво шёл с ним на привязи, не понимая, что доживает последние мгновения. Зачем Микаш из кожи вон лезет, чтобы брат получил свои трофеи? Понимает ведь, что Вейас ему не поможет, тут нужен куда более влиятельный покровитель. Не знаю даже, кто из старых лордов поручился бы за простолюдина. Его дело пахать землю, но он уже не может. Моё дело выйти замуж и рожать детей, но я тоже уже не могу. Оба мы сломанные вещи, только брат целым остался, да и то ценой собственной мечты. Зачем мы всё это делаем? Зачем идём до конца?

Свистнул, рассекая воздух, клинок. Сверкнула сталь. Олень взвизгнул и забил ногами. Микаш отскочил, чтобы обезумевшее животное не затоптало его. Визг перешёл в хрипы, по светлой шерсти на горле текла кровь. Олень заваливался набок, продолжая дёргаться и сипеть. Воздух наполнился свинцовым запахом смерти.

Я не выдержала и зажмурилась. Уж сколько раз на моих глазах забивали животных. Иногда я заставляла себя быть спокойной, иногда, как сейчас, не выходило. То ли страх мешал, то ли из-за давешних разговоров на душе сделалось совсем погано. Как же это всё глупо! В этой охоте смысла ещё меньше, чем в смерти оленя!

«Смысл есть», — раздался в моей голове голос. Я открыла глаза. Это не Вей и не Микаш — оба напряжённо уставились в тёмный проход. Тогда кто? Я обернулась к колоннам. Ещё один силуэт! Мелькнул и растаял.

Цокот когтей оглушил, заставив забыть остальные страхи. Боковым зрением я заметила появляющуюся из прохода зверюгу. До чего огромен! Вблизи гораздо больше, чем издалека. Вонзил зубы в горло оленя и, вырвав шмат мяса, завершил агонию бедного животного. Вей метнул копьё и попал вэсу в бедро. Копьё Микаша воткнулось демону между рёбер с другой стороны. Вэс взвыл и рванулся, забыв об олене. Мальчишки напитали наконечники ядом, но он явно не подействовал.

— Лайсве! — хором закричали Вэй и Микаш.

Я вжалась спиной в стену. Вэс нёсся прямо на меня! Голубые глаза с тонкой вертикальной риской зрачка горели яростью. Демон уже готовился к прыжку. Дрожащими руками я выставила копьё. Вэс налетел на него грудью, но не остановился. Клыки мелькнули у самого лица. Когти тянулись ко мне. Я слишком слаба! Я не справлюсь! Возможно, оно и к лучшему.

«Принцесска, держись!» — сквозь пелену ужаса пробился зов Микаша.

Он уже был рядом. Тянул вэса на себя за древко. Демон дёрнулся так, что едва не вырвал мне руки вместе с копьём. Развернулся и вцепился зубами в бедро Микаша.

Из чёрного проёма донёсся гул. Дохнуло чем-то, что было хуже демона, хуже самой смерти! Вэс отпустил Микаша. Сжимаясь от ужаса, вэс выл, скулил, рычал. Микаш выхватил меч и обрушил ему на голову.

Гул перерос в грохот. Пол затрясся, задрожали стены.

— Бегите! — крикнул Вейас.

Посыпались камни.

Что-то врезалось в затылок. Я упала. Голова вэса качалась на лоскуте кожи. Темень.

 

Глава 23. Такой же, как мы

1527 г. от заселения Мидгарда, подземный лабиринт, Хельхейм

Голова гудела, как пустой котелок. На затылке наливалась шишка. Я пощупала её и открыла глаза. Лежала плотно укутанная в одеяло посреди единственного свободного от валунов места. Тускло чадил уцелевший факел. Микаш сидел рядом, привалившись к стене, и тяжело дышал. Подле него покоилась голова вэса с уже вырезанными клыками. Ноздри щекотал запах гари и тлена.

— Вейас! — позвала я.

Воображение рисовало жуткие картины.

— В коридоре. Жив, — тягучим, хриплым голосом ответил Микаш.

Я обернулась к проходу. Его закрывала груда валунов, ещё большая, чем те, которые мы видели раньше. Мы в ловушке!

— Потерпи, он тебя вытащит.

— Нас вытащит.

Только колонны остались невредимыми. Незыблемыми, словно их охраняла колдовская сила. Вейасу понадобится много времени, чтобы разобрать завал. А вдруг землетрясение повторится? В следующий раз нам может не повезти. Почему Микаш не помогает?! Он вдруг рассмеялся, горько и как-то… обречённо.

— Для меня уже всё кончено.

Я пригляделась. Его губы синели. На бледном лице выступила испарина.

— Вэс ядовит. Не знала?

Преодолевая головокружение, я склонилась над ним. Сквозь лоскуты штанины проглядывали почерневшие края раны. От неё несло тухлым мясом.

— Старик прав. Я убил вэса и плачу кровавыми слезами. — Микаш помрачнел, вглядываясь в моё лицо мутными глазами. — Не хнычь. Живи. Отдай брату клыки.

Это из-за меня, моя ошибка! Глупый, грубый, неотёсанный деревенщина! Зачем он бросился меня спасать?!

— Если бы я хоть что-то могла сделать…

Так гадко, безысходно, что хочется молотить стену кулаками, как Микаш когда-то. Микаш!

— Можешь.

Он улыбнулся впервые со времени нашего знакомства. Измождённое лицо смягчилось, сделалось по-детски мечтательным. Вздёрнутый подбородок, твёрдые губы, орлиный изгиб носа, жгучий взгляд из-под высокого лба… Всё-таки красив. Почему это меня сейчас волнует?!

— Я жалею… что сказал «нет». — Микаш коснулся моего лица, выдыхая каждое слово всё натужнее: — Поцелуй меня… моя мечта.

О, боги, ну почему?!

Я поцеловала. Его губы холодные и мокрые. Дыхание прерывистое и частое. Горький привкус крадущейся смерти.

Я отстранилась. Микаш вложил мне в руку меч и приставил остриё к своей груди.

— Помоги… сердце здесь.

Клинок с лязгом упал на пол. Я всхлипнула и отвернулась, чтобы он не видел моих слёз.

— Мужчина бы… смог.

Насмешка и злость в его голосе не ранили и вполовину так сильно, как смирение и бессилие.

— Я… — слова умирали на губах. — Я найду помощь!

Я подхватила с пола факел, зажгла и, не оборачиваясь, побежала ко второму проходу. Завалов там не было. Коридор оказался круглым и гладким, словно выплавленным в камне. Я долго брела по нему, узкому и тёмному. Может, повезёт? Может, добрый шаман снова подаст руку? Я до боли сжимала ожерелье Юле, но никто не приходил. Я растратила все чары, всю удачу, все молитвы на ерунду! Хорошо, если впереди попадётся ещё один вэс и закончит мучения, хотя бы мои!

Коридор расширился. Я замедлилась. Факел высветил очередную порцию древних рисунков. Словно откуда-то издалека являлись значения. Люди просят благословения у Небесного Повелителя, охотятся на демонов и приносят жертву в благодарность за удачный исход битвы. Жертвоприношение. Жертвенник — вот истинное назначение этого места. Мы уже пожертвовали жизнью лучшего из нас. Подумать только, скольких он спас, скольких ещё мог спасти, если бы не я. Но мы не верим. Даже я уже нет. Все жертвы бессмысленны.

«Смысл есть», — с ноткой насмешливости повторил всё тот же незнакомый голос.

Я оглянулась. Никого. Невидимый демон? Воображение играет со мной?

«Я не твоё воображение. Я реален. А тебе надо бежать», — ответил он.

— Помоги, кем бы ты ни был! Мой друг ранен! Я всё отдам, лишь бы он выжил!

«Всё, говоришь? — усмехнулся голос. — Тогда беги, беги скорее!»

Снова гул. Из-за поворота выскочило чёрное облако. Жуть из моих кошмаров! Ноги сами подхватили и понесли назад. Страх шевелил волоски на спине. Мгла гналась по пятам. Вытянулось щупальце и обвилось вокруг шеи. Сдавливало горло. Душило. Я не сопротивлялась смерти.

Сердце черноты вспыхнуло алым. Щупальце отдёрнулось. Огненный зверь разрывал мглу изнутри! Здесь? Я всё ещё сплю?

«Беги же, глупышка!»

Он хлестал тьму лапами и плевался огнём. Глянул синими глазищами, и приказ стал ясен без слов. Я побежала что было сил. Зверь прикрывал моё отступление. Страх и оцепенение скукоживались и истлевали перед жаром огненной шерсти. Пара рывков, и я вернулась на площадку с колоннами. Распласталась на полу еле дыша. Вновь ярко полыхнул огонь. Ослепил. Свод затрясся, не выдержав новой схватки. Второй коридор тоже засыпало камнями. Хоть мгла осталась там.

Я затрясла головой, приходя в себя. Упёрлась руками в пол и поднялась. Сколько синяков я заработала за сегодня? Столько, наверное, за всю жизнь не наберётся. Но намного меньше, чем у…

— Микаш!

Как я посмела забыть?!

Молчание. Неужели? Я поковыляла к нему. Подбородок покоился на груди, веки плотно смежились, руки распластались вдоль туловища.

— Не-е-ет!

— Не ори, всех демонов перебудишь!

Это не голос Микаша. Это голос из коридора. Кто?

Микаш вытянул шею и повертел головой из стороны в сторону. Живой. Пристально глянул на меня. Глаза цвета холодной стали превратились в пронзительно синие, цвета зимних сумерек. Нога зажила. Сама! Под грязными ошмётками штанины виднелась здоровая кожа. Ни запаха, ни единого рубца. Микаш шевелил ступнями, водил плечами, сжимал и разжимал кулаки, словно тело затекло от неудобной позы. Или он пользовался им впервые.

— Кто ты?

Я опустилась на колени. Искала в его лице разгадку. Синие глаза насмешливо сузились.

— А ты не знаешь?

Он выпотрошил сваленные у стены мешки. Вытащил свёрток с вяленым мясом и хлебом, принюхался и съел с таким аппетитом, будто голодал вечность. Поднёс ко рту флягу. От жадных глотков согревающий напиток потёк по подбородку и под ворот малицы. Я в изумлении наблюдала за ним.

— Уф, хорошо! — воскликнул он, вытирая подбородок рукой и облизывая пальцы. В его глазах, как и в колоннах, отражалась только я. — Пока не побываешь развоплощённым, не поймёшь, насколько это тоскливо. Не иметь тела, не ощущать запахи и вкус еды. Простые радости, но без них невыносимо пресно. Хочешь попробовать?

Будто вспомнив о хороших манерах, он протянул мне обёрнутый лепёшкой кусок мяса. Я взяла его и поднесла ко рту. Это внушение? Нет, когда меня гипнотизировали, было совсем по-другому. Воля телепатов ощущалась чужой, а его — такой естественной, не отличимой от моей собственной.

— Чего колотишься? Сама же просила помочь. Или я тебе не так уж нравлюсь?

— Не понимаю…

На самом деле я прекрасно понимала, проходила уже не раз. Сказала, что за помощь Микашу всё отдам, вот и привязался очередной демон. Незнакомцы не помогают попавшим в беду девушкам, особенно когда говорят красивые и правильные слова.

— Что тут понимать? Ты Лайсве из рода Веломри, сбежала из дома незнамо зачем. Твой братишка Вейас по другую сторону завала, тоже незнамо зачем ищет клыки мифического зверя. Микаш из захолустного села, — он приложил руку к собственной груди, — незнамо зачем борется с демонами и защищает высокородных молокососов ценой собственной жизни. И я, потерявший имя и лицо бог, пытаюсь удержать мир на своих плечах тоже незнамо зачем. Но смысл во всём этом есть, уж мне ли не знать!

Бог, ну конечно! Я должна в это поверить?

— Смысл в том, что мы убили вэса. Мы смогли. Микаш смог. Отпусти нас. Мы это заслужили!

— Это? — бог поднял с пола голову зверя. — Это не вэс.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что только я могу его назвать. Это не вэс, а какой-то новый демон. Нареку-ка я его фелитес ноктис. Да, это определённо фелитес ноктис.

Он отшвырнул голову обратно.

— Зачем ты придумываешь имена демонам?

— А как ещё тут развлекаться целую тысячу лет?

— Тогда почему ты не можешь назвать его вэсом?

— Это не вэс. Его время не пришло. Я знаю: только я могу его убить.

— И какой же в этом смысл? В испытании Сумеречников и в тебе самом? Все говорят, что боги — сказка. Вряд ли бы они явились по первому моему зову. Это вэс, — я пихнула голову демона ногой, и та отлетела к дальней стенке. Я подошла к богу вплотную и обличительно ткнула пальцем ему в лицо. — Ты демон, который воспользовался моей слабостью и вселился в тело умирающего. Убирайся, иначе…

Я подхватила меч Микаша и замахнулась. Бог гортанно рассмеялся.

— Я думал, бездна глупости — удел вечноживущих, но, похоже, и смертные приобрели к ней вкус.

Он неуловимым движением выбил из моих рук оружие и поднёс к глазам, презрительно морщась.

— Дрянной клинок. Кто такое куёт? Похоже, за тысячу лет люди не только растеряли веру, но и мастерство, которое я им открыл.

Я часто разглядывала меч Микаша. Строгий, без украшений, но куда более действенный в его умелых руках, чем дорогие клинки Сумеречников.

Бог провёл пальцами вдоль лезвия, и оно вспыхнуло голубоватым огнём.

— Не победит, так хоть припугнёт, — он замахнулся для пробы. — Ух, ладно — оружие, но как вы управляетесь с таким слабым телом? Или это я растерял весь навык?

Я обняла себя руками. Что теперь с этой тварью делать? Лучше бы я отпустила Микаша с миром и ушла следом за ним.

Бог напряжённо вглядывался в ледяные колонны посреди площадки. Я тоже присмотрелась и вздрогнула. Тени внутри трепетали, сгущались в отчётливые фигуры. Значит, не почудилось? Бог направился к ним, остановился возле одной и легко, словно в мягкое тесто, вонзил меч.

Кем бы он ни был на самом деле, по крайней мере, страха не внушал. Не так, как мгла за завалом. Я подошла поближе, пытаясь понять, питая уже почти увядшую надежду.

— Что ты делаешь?

— Поглощаю силы своих воплощений. Я умею расщепляться, чтобы быть во многих местах одновременно, но теперь нужно собрать все осколки воедино. Для боя понадобится больше силы.

— А остальные колонны тоже твои?

— Моих братьев. Здесь дремлют их сущности до Часа возрождения, когда они вернутся в мир вместе со мной.

— Один из них не спал. — Я указала на колонну, которая меня испугала. На ней была изображена сова.

— Это Тень, — неохотно ответил бог. — Не знаю, кого он не любит больше: меня или людей. Он никогда не спит, ищет способ выбраться. Это он призвал Легион теней, ту мглу, которую я замуровал в проходе. Нужно укрепить его темницу и загнать Легион обратно, иначе быть беде.

— Почему твой брат не любит людей? Они его чем-то обидели?

— Он сам себя обидел. По жизни.

Что-то он скрывает. Насколько ему можно верить? Может, Тень вовсе не злой. Хотя взгляд у него определённо был недобрый. И эта мгла… вот в ней точно ничего хорошего нет. Все мои инстинкты кричали об этом.

— Почему на твоей колонне вырезан кот, а на остальных птицы?

— Ого! Я и забыл, какой надоедливой почемучкой ты была в детстве, — усмехнулся он. — Коты тоже птицы.

Я ничего не поняла, но больше не спрашивала — бесполезно. Сложила руки на груди и смотрела на него выжидающе.

— Мои братья были нормальными и выбирали себе нормальные тотемы, а мне захотелось чего-то необычного. Мне всё время этого хотелось, — с тоской по былому сказал он.

Я почти верила ему. Уже успела придумать новую порцию вопросов, как он вскинул руку:

— Тише!

Гул. Затряслись камни. Я спряталась за колоннами. Это конец! Бежать некуда. Загрохотали тяжёлые удары. Валуны рассыпались в пыль. От страха сводило живот и становилось трудно дышать. Огненный зверь, ну где же ты!

— Брат мой, Ветер, помоги!

— Кто бы ему помог, — невесело усмехнулся бог и выставил меч.

Мгла ворвалась на площадку и замерла возле полыхающего голубым клинка. Удивилась? Испугалась? Оценивала?

Бог воспользовался замешательством и со свистом рассёк её. Закружился стремительным стальным вихрем. На ошмётки!

Микаш сражался невероятно по человеческим меркам, ловко, непредсказуемо, но тот, кто владел его телом сейчас, двигался по-другому. С нечеловеческой скоростью наносил настолько мощные удары, что с ними не сравнились бы даже удары лучших телекинетиков.

Слева, справа, крестом с подскоком, кувырок и снизу. Быстрее! Щупальца пеленают коконом, на месте обрубленных — новые. С разворота, два шага назад. Полные отчаяния рискованные выпады. На грани проигрыша.

Раскрутил лезвие над головой и вырвался из чёрной ночи. Смог! Клинок вращался так быстро, что превратился в непробиваемую преграду. Вперёд! Бог оттеснил мглу в проход и приложил руку к стене. Камни с грохотом замуровали врага.

Тяжело дыша, бог вернулся к шкурам и привалился спиной к стене, как любил делать Микаш. Аж сердце защемило.

— Не хватает веры, — с досадой произнёс он. — Я думал, когда та, которая обращалась ко мне чаще других, будет здесь, силы вернутся. Но, видно, веры одного недостаточно. Люди забывают нас: не молятся, не приносят подношений, обзывают демонами. Наша власть ослабевает, становится зыбкой, нереальной. Остаётся лишь примкнуть к Легиону, чтобы не уйти за грань прежде времени. Из-за этого Тень и смог выбраться наружу.

В синих глазах скорбь. Мне даже чуточку его жаль. Но больше любопытно.

— Что плохого в том, что люди стали более свободными и сами распоряжаются своей судьбой?

Такой вопрос задал бы Вей.

— Свободные? — он брезгливо скривился. — Вами правят глупые предрассудки и презренный металл. Ради них вы готовы на такие жертвы, которых нам даже на рассвете времён не приносили. Почему, когда Легион погнался за тобой, ты не позвала на помощь золото или вашу родовую гордость?

Он прав!

— Я не звала и тебя!

Не сводя с него взгляда, я достала из вещей нож и поднесла к своему горлу.

— Хочешь помочь — убери завал, иначе я убью себя, и моё тело ты не получишь.

С Асгримом сработало, значит, и с этим пройдёт.

— Я не могу убрать завал: Легион вырвется наружу, и тогда все умрут. Твой обожаемый брат и отец тоже. А твоё тело, извини, последнее, что мне нужно.

Терпение потерял. Разозлился. Вот это куда больше похоже на обычных мужчин.

— Ты звала меня тысячи тысяч раз. Брат мой, Ветер, помоги! — он передразнил меня противным писклявым голосом. — Каждый раз, когда твой отец отправлялся в поход, я оберегал его от когтей, клыков и чар демонов. Каждый раз, когда вы с братом попадали в беду, я вытаскивал вас, переносил к благим небесам на своих крыльях. Думаешь, почему тот медведь в Докулайской долине тебя не тронул? Кто припугнул холмовую ведьму, чтобы она сняла приворот с твоего брата? Кто вырвал тебя из гипноза фантома и испепелил орду Странников? Кто заслонил вас от сумасшествия Северной звезды? Всё это сделал я. С ног сбился, спасая вас тут и там. И не только вас, но и всех, тысячи тысяч просящих. Каждый день своей развоплощённой недожизни я сражаюсь с тьмой и удерживаю мир от распада, чтобы вы и дальше могли прозябать в гордыне и бренности. Не верь. Пусть всё катится к демонам. Я тоже устал и хочу сдохнуть. Жаль, что перерезать горло мне для этого недостаточно.

Ветер? Нет! Тот, к кому я обращалась в тяжёлые минуты, с кем делилась самым сокровенным, не может быть таким… злым. Нож выпал из руки. Какая же я жалкая. Мотылёк-однодневка, запутавшийся в паутине обстоятельств. Остаётся только ждать, пока притаившийся в тени паук не полакомится мной.

— Что там твой брат хотел? Чтобы вода потекла вверх? — бог вылил себе в ладонь горстку напитка из фляги. Влага поднялась тонкой вертикальной струйкой и скрылась в вышине.

— Глупый ярмарочный фокус. Так и демоны могут. Морские колдуны, например.

Бог фыркнул.

— Мда, раньше с людьми было куда проще.

Он поднялся и принялся собирать вещи. Не все, а только самое необходимое: факелы, меч, флягу и свёрток с остатками пищи.

— Нужно убираться отсюда, пока Легион не вернулся. Если я не восстановлю силы, следующей атаки мы не переживём.

Я оглянулась по сторонам на перекрытые завалами коридоры и разбросанные по полу осколки камней.

— Мы в ловушке. Отсюда нет выхода, — прошептала я пересохшими вмиг губами.

— У меня ещё есть пара ярмарочных фокусов в запасе.

Бог поднял с пола камень и нацарапал на стене овал в человеческий рост.

— Идём со мной тропою духов. Я покажу тебе смысл. Быть может, тогда ты поверишь.

Он вскинул на плечи мешок с вещами и протянул мне руку. Я не смогла воспротивиться. От бога исходил ореол притягательной силы. Огромную ауру сплошь заволокло голубым сиянием. Под её тяжестью, казалось, прогибался даже каменный пол. Она завораживала и тащила за собой, почти как аура моего Зверя.

— Ты спасёшь меня, брата и… Микаша?

— Спасу всех, кого смогу.

Я вложила свою ладонь в его. Он потянул меня к нарисованному проходу. Шаг в глухую стену, и кажущаяся непреодолимой преграда растаяла, как дым. Мы рухнули в чёрную бездну.

— Я же просил не орать.

Раздражённый голос бога успокоил. Я открыла глаза. Мы снова брели по однообразному тёмному коридору, не отличимому от того, по которому за мной гналась мгла. Это и есть таинственная «тропа духов»?

Впереди зарокотал водопад. Из глухой стены каскадом низвергалась вязкая чёрная жидкость, наполняя бездонную каменную чашу. Я вытянула руку, чтобы потрогать, но бог перехватил моё запястье.

— Это часть Сумеречной реки. Не беспокой мёртвых понапрасну.

Могла и сама догадаться. Сумеречная река душ, текущая глубоко под землёй. А костяной паромщик за монеты перевозит мёртвых на Тихий берег в своей утлой лодчонке.

Рядом стояла вылепленная из монолитного чёрного мрамора статуя мужчины в полный рост. Рука на эфесе меча. На голове королевский венец. Глаза смотрели грозно из-под сдвинутых бровей, словно статуя ждала нападения. Тяжёлый, пронзающий душу взгляд напоминал взгляд моего спутника. Вот и он сам смотрел на статую с тоской.

— Это могила Небесного Повелителя, Высокого Тэнгри, — после долго молчания объяснил бог. — На самом деле его здесь нет, он ушёл за грань, растворился в эфире. Я слишком долго жил с людьми, поэтому мне захотелось сделать место, куда можно было бы приходить и вспоминать его.

На массивном квадратном постаменте лежали засохшие цветы. Бог убрал их взмахом руки и сотворил из воздуха свежие синие розы.

— Я хотел, чтобы у него на лице была светлая, немного печальная улыбка, но не смог представить его таким. При жизни он редко улыбался. Казался мне мрачным и скучным, но на самом деле ему о стольком приходилось заботиться. Я даже подумать не мог.

Он замолчал и понурился. Сверлил тяжёлым взглядом торбаза Микаша. Я лихорадочно перебирала в голове факты, сопоставляла, думала. Пора бы уже перестать закрывать глаза на правду.

— Ты и вправду Безликий? Непутёвый младший сын?

Он медленно кивнул.

— Разочарована?

— В сказках ты был добрее, героем без страха и упрёка. А на самом деле такой же потерянный, как мы.

— Быть героем невыносимо тяжело. Нельзя ни на мгновение расслабиться, иначе все поймут, что ты такая же потерянная душа, у которой нет дома.

Он говорил как человек. Даже у фантома так не получалось. Я протянула руку, желая его утешить, но Безликий отшатнулся.

— Хочешь совет? Не жалей мужчин, не показывай им этого и уж тем более не говори вслух. Они не любят чувствовать себя жалкими, даже если они такие на самом деле. А теперь я скажу тебе правду, и ты меня возненавидишь. — Я вгляделась в непроницаемо-тёмные глаза. Он не смеялся. — Вёльва велела твоему брату добыть клыки вэса из-за меня. Это я послал ей видение о твоей смерти. Мне нужно было, чтобы ты отчаялась достаточно и пришла сюда. Если у меня ничего не получится, ты погибнешь первой.

Я отстранилась, разглядывая его. Неужели всё, во что я верила и чувствовала, к чему стремилось, на самом деле навеянная им ложь?

— Ты кукловод. Дёргаешь за ниточки, и люди пляшут под твою дудку!

— Так делают все боги.

Я отвернулась. Больно разочаровываться в кумирах. Лучше считать, что его нет, чем видеть таким. Настоящим. Жестоким. Подлым.

— Почему из всех ты выбрал меня? Мог бы найти кого-нибудь посговорчивее. Было бы легче.

— Легче не всегда получается.

Разговор исчерпал себя. Мы ещё немного постояли у могилы. Бежать некуда. Придётся идти с ним до конца. Если выберусь, сочиню сказку-предостережение для таких же простушек, как я. Нельзя верить в милость богов. На самом деле они ничем не лучше демонов. А может, даже хуже, ведь я явно не до конца поняла его план. То была лишь верхушка укутанной туманом горы.

Мы направились дальше. Глубже в темноту. В самое сердце земли.

— Ты первый человек здесь за тысячу лет, — заговорил Безликий после долгого молчания.

Скучно стало? Так у меня тоже возникла парочка вопросов.

— Если мы ушли, не вырвется ли мгла на поверхность?

Запоздало заволновалась. Реакции притупились, словно паучий яд распространялся по телу. Да и какая разница, если своей воли у меня нет. Всё решит кукловод.

— Легион узнал меня и последует за нами. До встречи с ним нужно восстановить силы. Думаю, жертвоприношение подойдёт лучше всего.

Вот паук и выпустил жало. Я надеялась на что-то иное? Чудес не бывает. Таков был его план с самого начала. Меня растили на заклание.

— Жертва, кукла, жена… какая разница? Делай, что задумал — не томи.

Безликий устало закатил глаза:

— Какой смысл убивать того, кого пытался спасти? Тем более любая жертва должна быть добровольной, а ты умирать не хочешь. Хотела бы — давно перерезала себе горло.

Вот что мне в нём не нравится: он видит меня насквозь. Даже то, на что я старательно закрываю глаза и не желаю понимать.

Плавное течение мыслей нарушил глухой рык. Я вздрогнула и обернулась. В глазах Безликого вспыхнул азарт.

— Жертва сама идёт к нам.

Он скинул с плеч мешок и передал мне факел.

— Будь готова: без тебя ничего не выйдет.

Эфир затрепетал от приближающейся демонической ауры. Полыхнуло льдисто-голубым. Зацокали по полу когти. Из-за поворота выглянули сверкающие бледные глаза. Ещё один вэс! Нет, этот, как его… фелиса… фелите… Безликий не мог придумать чего попроще?! На возмущение времени не было. Демон уже нёсся на нас, намного больший, чем предыдущий. Разъярённо скалил зубы и вздыбливал шерсть на загривке. Засосало под ложечкой. Я вжалась в стену. Он нас разорвёт!

Демон бежал огромными прыжками. Безликий поджидал его до последнего. Как только тварь приблизилась, оседлал её. Демон зашипел, извернулся всем телом и попытался сбросить. Безликий огрел его по голове кулаком. Не издав ни звука, демон распластался на полу. Безликий спрыгнул и перевернул тварь кверху лапами. Насколько же силён этот древний бог?!

— Возьми из мешка чашу и напои меня его кровью. Живей!

Демон дёрнулся, приходя в себя. Безликий устоял, слегка придушил и снова ударил по голове. Я выхватила чашу и нож, попыталась надрезать чудовищу глотку, но руки не слушались. Покрытая толстой шерстью кожа не желала поддаваться. Безликий надавил на мою ладонь. Демон вздрогнул и захрипел. Вспенилась кровь и звонко закапала в чашу.

— Молись!

Безликий удерживал демона одной рукой, другой выдавливая из горла побольше крови.

— Я не помню слов…

— Ты их никогда не знала, но я всегда тебя слышал. Думай о том, что благодаря этой жертве я спасу тебя и твоего драгоценного Микаша. Верь мне. Только так что-то получится.

Я верила. Старалась. В глубине души мне хотелось, чтобы Безликий был героем из нянюшкиных сказок, чтобы спас нас от мглы и вернул домой. Тогда на моей тёмной, нетореной тропе появился бы путеводный огонёк.

Дрожащими руками я поднесла к губам бога до краёв полную чашу. Безликий пил с жаждой умирающего. Из уголков рта текли алые ручейки. Я поила его до тех пор, пока последняя капля крови не покинула истерзанное горло демона. Только тогда заметила, что черты Микаша исказились ещё больше: волосы потемнели, лицо вытянулось, скулы заострились, сузился нос. А глаза… глаза засверкали так, словно внутри горел небесный пламень.

— Получилось? — стараясь не выдать волнения, спросила я.

— Увидим.

Безликий отвернулся, вытер кровь с подбородка, встал и вскинул руки над демоном. Пальцы сплетались в странные жесты, губы шептали заклинание на неведомом наречии. Подчиняясь напеву, каменная бездна разомкнула пасть и поглотила тушу.

— Не удивляйся. Чем ближе мы к Тэйкуоли, тем я сильнее. Идём. Лучше принимать бой там, чем здесь.

Становилось теплее, потом совсем жарко. Пришлось снять парку и повесить на локоть. Хотелось избавиться от торбазов, ноги в них прели, но ступать по острым камням босиком я не решилась. Факел догорел и потух. Сделалось беспроглядно, но Безликий двигался вперёд, словно видел, как при свете. Ни разу на стену не наткнулся. Столько уверенности и силы было в каждом шаге, что я забыла о страхе и полностью положилась на Безликого.

Послышались трели певчих птиц. Горьковато-сладкие ароматы луговых трав ласкали ноздри. За поворотом забрезжил мягкий, рыжевато-золотистый свет. Через несколько шагов мы вошли в огромный пещерный зал. Под ноги бросился вислоухий заяц с переливающейся фиолетово-зелёной шерстью. Над головой порхали птицы в радужном оперении. Жар исходил от огненных озёр, их свет разгонял тьму по углам. Камень на полу превратился в почву. Её пышным ковром устилали пурпурные лапки папоротника. Между ними тонкими копьями высились лилии цвета малахита. Какие яркие краски, почти как в сиянии Червоточин. По сравнению с ними человеческий мир казался поделкой нерадивого подмастерья. И всё же немного рябило в глазах.

Навстречу вышел словно отлитый из золота безрогий олень с козлиной бородой. Он опустился на колено и благоговейно склонил голову. Безликий погладил его широкий лоб. Олень печально заглянул в глаза и ушёл.

— Что это?

На моё плечо сел мотылёк, постоянно менявший цвет крыльев. Безликий улыбнулся. Его окружил целый рой мотыльков, птиц и мелких зверьков. Каждый стремился почтить и коснуться его хоть на мгновение.

— Тэйкуоли — Пещера духов. Лунги, иччитэ, миснэ, пупыги — все возвращаются сюда из Среднего мира, чтобы обрести плоть и отдохнуть.

— Почему они так льнут к тебе?

— Соскучились. Тоже потеряли веру и смысл, правда, у них осталась память. Бездна сожаления об утраченном. Моё присутствие даёт им надежду, что Владычество Небесное можно вернуть.

Духи обступили нас кругом. Я обняла себя руками. В этом сказочно красивом месте мне передалась скорбь Безликого, хотя я не до конца понимала и принимала его.

— Смотри, а этот, кажется, к тебе.

Звонко посвистывая и расталкивая других духов, к нам спешил поросёнок с головой младенца. Правда, здесь он отрастил фиолетовые волосы до пола и маленькие крылышки, розовые, в цвет туловища.

— Свинтус, ну надо же!

Я обняла его, как старого друга.

— Никакого уважения от этих людишек, да? — усмехнулся Безликий.

Дух согласно пискнул, но всё равно облизал мои руки и встал рядом.

Безликий провёл ладонью по воздуху, словно вытирая зеркало от пыли. Белая точка превратилась в облако, почернела, стала грозовой тучей. Остроконечными пиками из неё вырастали закопчённые башни грандиозного города. Он пуст. Он мёртв.

— Девятые небеса, Благословенный град богов. Когда-то он был белее снега. На улицах цвёли жасмин, вишня и сирень. Вокруг фонтанов под песни соловьёв танцевали грациозные апсары в летящих цветастых одеждах. Не было в мире места прекраснее. Но мы возгордились, стали высокомерны и недальновидны. Утратили смысл. Забыли, ради чего существуем и что даёт нам жизнь. И поплатились за это.

Безликий щёлкнул пальцами, и видение исчезло.

Более похожий на человека, он даже начал мне нравиться. Не так, как раньше, как кто-то идеальный, кого я по большей части придумала. А живой, настоящий, которому хочется посочувствовать. Но не верить, как в легендарного героя.

Да, он небожитель и сражается с Легионом во имя мести, только спасать меня и Микаша ему незачем. Восстановит силы и забудет о своём обещании: продолжит пользоваться телом Микаша, а меня сделает рабой, несущей людям божественную волю. Намного ли это лучше участи нелюбимой жены?

В сопровождении духов Безликий направился к обледенелой реке, вьющейся меж огненных озёр. Остановился у одинокого ворота водяной мельницы. Сбоку между спицами застрял железный посох, не позволявший колесу двигаться. Сам механизм сковало синей ледяной коркой вместе с рекой.

Я вопросительно глянула на Безликого.

— Мельница душ. Когда-то колесо черпало души из Сумеречной реки и возрождало их в Среднем мире. Через него могу вернуться и я с братьями. Но тогда Тень с Легионом тоже освободятся и миру придёт конец. Поэтому я застопорил механизм — разорвал связь времён, чтобы замуровать нас здесь.

Так он сгинул не потому, что проиграл, а потому, что победил. Стал сторожем своему брату. Как это, должно быть, тяжело — предательство родной крови, вражда с тем, с кем был рядом всю жизнь. Я бы не вынесла, если бы что-то подобное случилось со мной и Веем.

Безликий опустился на колени. На земле рядом с ним пылали рисунки-символы, о значении которых говорил Вейас. Пять из них перечёркивали глубокие трещины. Безликий провёл пальцами по бороздкам.

— Легион повредил так много. Придётся попотеть, чтобы всё исправить. Можешь пока отдохнуть, — он указал на папоротниковую поляну и вернулся к символам. — Боюсь, это надолго.

Я не спешила уходить. Какая у него магия, раз сила почти запредельна? Безликий сосредоточенно замер. Из озера к нему потянулась огненная нить. Словно кузнец, он поймал её в ладони и принялся плести сложные узоры, заполняя трещины жидким огнём. Лицо напряглось, со лба заструился пот, в глазах полыхнула решимость.

Стараясь не шуметь, я опустилась на пурпурное ложе из мягких листьев папоротника. Задрала голову. Под высоким сводом клубилась серебристая дымка, почти как у нас дома. Терпкие запахи пьянили и кружили голову, щебет птиц убаюкивал. По телу растекалась истома, как перед долгожданным сном. Вспыхнули щёки, из головы напрочь выветрились все мысли. Безумная лихорадка. Но до чего же хорошо! Если бы можно было застыть в зыбкой неге навечно.

Захотелось ещё чего-то. Ласкового прикосновения ветра? Солоноватого дыхания океана? Завораживающего танца огня в очаге? Суровых пейзажей родных лесов? И ещё доселе неизведанного…

Я бесстыдно пялилась на широкую спину Микаша. Интересно, как Безликий выглядит на самом деле? Древних богов часто изображали со звериными чертами. Дуэнтэ — медведь, Фаро — кашалот. Может, и у Безликого пёсья голова, а вместо ног копыта? Было бы смешно, но вряд ли. Статуя его отца — вылитый человек, да и сам Безликий повадками напоминал людей. Жил с ними так долго, что они и сами спутали его с обычным человеком. Значит, внешность у него должна быть соответствующая. Высокий, синеглазый, темноволосый. Гибче и сильнее Микаша. С неизбывной тоской на безмерно благородном лице. Хотелось бы мне это видеть!

Возможно, Микаш был прав. Я действительно влюбилась в героя нянюшкиных сказок, поэтому мне не хотелось принимать его настоящего. Но теперь… Нет, наверное, боги для такой любви не предназначены. Это запретно.

Над ухом зажужжало насекомое, разрушив пленительную иллюзию. Видно, и в Тэйкуоли водятся неприятные создания. Жужжание становилось громче, перерастало в гул. Тысячи голосов едва не разорвали мне уши.

— Берегись! — закричала я.

Из огненных озёр поднялась огромная чёрная волна и нависла над погружённым в работу Безликим. Мгла настигла нас!

Бог развернулся прыжком и выхватил меч. Мгла тянула к нему щупальца. Клинок обрубил их, но тут же выросли новые. Стремительно помчались на врага. Безликий затанцевал между ними, увёртываясь, пригибаясь, атакуя. До чего же он красив в этой неистовой пляске на волосок от смерти!

Одно из щупалец проскользнуло сквозь стальной шквал и вонзилась глубоко в плечо. Легион злорадно расхохотался. Стиснув зубы, Безликий снёс пику, но сбился с ритма.

Сердце замерло в груди. Мгла разорвёт Безликого! Или нет, она разорвёт Микаша, а Безликий огненным котёнком забьётся в щель — его не раз называли трусом.

И тогда настанет моя очередь.

Тэйкуоли пробудилась. Духи от мала до велика устремились к месту схватки. Скопом они навалились на волны чёрной воды, раздирая её в клочья. Смельчаки на передовой погибали, проглоченные мглой, но их место занимали другие. Все, не сговариваясь, пытались спасти своего кумира. Я завидовала их сплочённости и отваге.

Я заметила Свинтуса. Мгла опутала его тонкими лентами. Короткий писк — они сжались до предела. Тело духа лопнуло, как дыня. Даже лужицей не растеклось: мгла слизнула её.

Сердце сжалось от ужаса и жалости. Не могу безучастно смотреть на эту бойню! Я попыталась встать, но невидимые путы связали меня по рукам и ногам. Безликий не пускает? Почему мне нельзя хоть чем-то помочь?!

Духи добились своего. Безликий получил передышку и воткнул меч в полыхающую алым трещину. Полился монотонный речитатив, заплясали руки, сплетаясь в таинственные жесты. Мгла взревела в бессильной ярости. Стремительный водоворот затягивал её обратно. Озёра успокаивались, разглаживалась алым бархатом. Лишь мелкая рябь чёрными кругами шла по поверхности.

Безликий приблизился ко мне и без сил рухнул рядом. Духи, те, которые ещё могли, спешили к нему.

— Спасибо, не надо было, — едва слышно выдохнул он.

Золотой олень опустился у его плеча и вылизал рану, заживляя её, как когда-то Свинтус лечил Вейаса. Бедный добрый малыш!

Путы отпустили, и я придвинулась ближе к Безликому.

— Не получилось, да?

Он вытянул залеченную руку, разглядывая кончики пальцев.

— Слишком много сил ушло на восстановление печатей. И ещё больше на прозябание в норе. Нужно было вызвать брата на последний бой. Не победил бы, так хоть ушёл в забвение быстро. Героем, а не всеобщим посмешищем.

— От моей жертвы никакого толка? Надо было выбрать кого-то получше.

Я отвернулась и всхлипнула. Его ладонь легла поверх моей и легонько сжала.

— Нет. Легион, судьба мира, Тень — это моя ответственность. Это я не справляюсь. Это мой отец должен был выбрать кого-то получше, более смелого, сильного и умного. Всё, что я могу — каждый раз расписываться в неудачах, бежать и прятаться. Позволять другим умирать за себя.

Я повернула голову и разглядывала в золотистом свете его профиль. Печальный и поникший. Я коснулась губами его ледяной щеки, чтобы хоть как-то поддержать.

— Почему ты стал таким? В сказках ты легко разил полчища демонов, учил людей мудрости, спасал всех и каждого. Ты ведь был таким на самом деле. Когда ты сражался с Легионом, я почти видела тебя прежним. Что тебя сломало?

— Нетореные тропы, — он закрыл лицо ладонью и смотрел сквозь растопыренные пальцы вверх. — Я думал, у меня хватит сил, думал, что смогу дойти до конца и изменить судьбу не только для себя, но и для всех. И я шёл, невзирая на тяготы, на тех, кто оставался позади. Нигде надолго не задерживался, не щадил ни близких, ни даже себя. Знаешь, как трудно богу жить среди смертных, которые постоянно сомневаются в нём? Каждый день доказывать свою силу, чтобы они шли за мной и слушали меня. Нельзя показывать слабости, побыть одному, отдохнуть. Мне приходилось спасать всех, кто звал, иначе бы они сказали: «Что ты за бог, раз бросил нас в беде?» Тысячи тысяч голосов разрывали мне голову. Я терпел, держался из последних сил. Пока не иссушил себя до дна. Это и был конец моей нетореной тропы. Знаешь, что я там увидел? Что смело моё мужество и заставило забиться в самую глубокую щель на краю света? Что переломило мне хребет и оставило мучиться в вечной агонии между жизнью и смертью?

— Вэс? Демон?

От его рассказа сделалось жутко. Я не могла сдержать жалость. Сожаление о том, что его деяния на благо всех людей так дорого ему стоили.

Безликий долго молчал. Переводил дыхание.

— Демон, худший из всех. Он победил меня, отнял имя и лицо. Превратил в тень меня прежнего. Им был я сам.

Он повернулся и заглянул мне в лицо. Печальная улыбка играла на устах. Он не злой, нет, язвительный, полный горечи и тоски — но не злой.

— Не плачь. Я не хотел перекладывать тяжесть мировой тверди на твои плечи. Всё будет хорошо. Я отыщу способ. Ты просто верь.

Он вытер большим пальцем мокрые дорожки с моих щёк. От полного участия взгляда внутри всё переворачивалось. Так хотелось хоть как-то ему помочь… и себе. Но что я могу?

— Может, ещё одна жертва?

— Кровь демона бесполезна, — Безликий качнул головой, продолжая прожигать взглядом.

Вейас рассказывал, что в одном глухом селении жрец требовал, чтобы к нему приводили невест перед свадьбой. Говорил, боги желают, чтобы для процветания будущей семьи те пожертвовали своей невинностью. Брат потешался над предрассудками, в том числе и моими. А я думала, какой подлец тот жрец, что так бесстыдно пользуется данной ему свыше властью. Но вдруг в его словах была доля истины? В любом случае ничего лучшего я предложить не могу.

— Я не об этом.

Он смешно нахмурился. Я придвинулась ближе, делая вид, что хочу прошептать ему на ухо, но вместо этого легонько коснулась губами шеи. Он застыл, затаил дыхание. Хорошо!

Я поцеловала приоткрытые от удивления губы. Твёрдые, морозные, как и он сам.

— Плохая идея, — пробормотал он.

Не сопротивлялся, нет, продолжал смотреть в заворожённом оцепенении. Я засмеялась. От предвкушения голова шла кругом, а тело наливалось лёгкостью. Никогда не чувствовала себя так раскованно. Стыд забыт. Ни одной здравой мысли в голове. Только он, его образ, запах снега. Мои мечты, которые я так долго скрывала даже от себя.

Я уже на нём сверху. Поймала своё отражение в его глазах. Томная улыбка. Дерзкий взгляд. Не знала, что моё лицо так умеет.

— Боишься? — не знала, что мой голос может звучать так страстно.

Безликий смотрел вдаль, сквозь меня, будто погружаясь в воспоминания. От полного боли взгляда игривость как рукой сняло. Наверное, я коснулась чего-то запретного. Быть может, в мёртвом городе остался кто-то, кого он любил и кому продолжает хранить верность. Грациозная небесная жрица. Кажется, он называл их апсарами. С крутыми широкими бёдрами, высокой полной грудью и лебяжьей шеей. Глаза горят ярче звёзд, а струящиеся волосы цвета красного кедра пышной вуалью укрывают нагое тело. Она красива, она женственна, она умеет любить, не то, что я — нескладный подросток, так запоздало ощутивший дыхание весны. Но я поборю призрак прошлого, иначе не выйдет.

Снова склонилась к Безликому и неловко коснулась его неподвижных губ. Они солёные от моих слёз. Взгляд всё такой же пустой, колкий.

Не со мной.

— Прими мою жертву. Теперь уж точно искреннюю. Я верю, что ты бог. Ты справишься с Легионом и с тяжестью мировой тверди. Прими мои чаяния, мою надежду, мою любовь, как принимал помощь духов Тэйкуоли. Ты больше не один.

Взгляд смягчился, стал осознанным, словно между туч проглянули солнечные лучи и разогнали сумрак. Теперь он точно видел перед собой меня, а не ту — другую. Это придало решимости.

Трясущимися руками я стянула с себя малицу и освободила его от меховых одежд. Безликий наблюдал безучастно.

Соблазнить кого-то я пыталась лишь раз, да и то не вышло. А может, не хотелось на самом деле. Теперь вот по-настоящему. Всё, что рассказывали об этом волшебном чувстве, стало Истиной. Нет, она совсем другая: страсть, влюблённость, всепоглощающая, не оставляющая после себя ничего… любовь. Жаль, что опыта нет. Я не знаю, что делать. Как он отреагирует? Как заставить его почувствовать то же, и возможно ли?

Вспомнился танец у шамана. Ощущения, когда полагаешься на интуицию, позволяешь ритму, неуловимой мелодии вести тебя, руководить каждым вздохом. Она сама доставит, куда нужно.

Короткими поцелуями стелился узор на лице Безликого. Губы заскользили по шее и плечам. Я притянула к себе его руки. Моя грудь всколыхнулась под его пальцами, изнывая от жажды. Жадная до ласки. Его ладони опустились ниже, обвели линию талии.

— Это не входит в список простых вещей, по которым ты скучал?

Он должен откликнуться! Вожделение уже теплилось во взгляде.

— Это никогда не было простым.

Шершавые пальцы провели вдоль моих бёдер, поднялись по спине, прижали к терпкому телу. Влажные губы засосали кожу на моей шее. Сладкая горечь. Неловкий танец разгорячённых тел. Сближение. Стон упал с губ. Я выгнулась против воли, словно пытаясь его сбросить. Рык опрокинул на спину. Игры закончились. Накатила робость. Будет больно?

Безликий коснулся лбом моего лба, вырвал из забытья пристальным взглядом. Жаждал убедиться в моей решимости?

Хочу тебя, безымянного и неведомого, но такого близкого и родного. Ты намного лучше любого, кто у меня мог быть. Не по воле отца, не от безысходности, а потому что люблю.

Ни звука. Я царапнула его спину, подначивая. Он развёл мои колени, протолкнулся внутрь и смёл преграду. Алой лентой взвивалась истома. Жидкий пламень обжигал с головы до пят, щекоча и лаская. Я обхватывала ногами каменные бёдра, открывалась глубже, вбирала целиком, сжималась туже. Чтобы никогда не отпускать!

Он вырывался наружу. Вонзался с новой силой. Лихорадочные кружения застывали на коже каплями пота. Мутный поток захлёстывал, нёс прочь. Раскалённое марево перед глазами, в ушах гул. Огненный шар нарастал изнутри. Запределье эмоций и ощущений.

Уже не различить ни Безликого, ни меня в его объятиях. Мы одно, нас нет, мы былинки на ветру, растворены во всегда и везде. Внизу, вверху, в начале и в конце. Незыблемые образы наскальных рисунков. Он и Она.

Я очнулась с трудом, как после яростной бури, чувствовала себя разбитой, разорванной на части. Слабость во всём теле. Ноздри щекотал солоноватый запах крови. Никак не получалось собрать себя по кусочкам. Безликий все ещё был во мне, застывший в мгновениях безмятежности. Я потянулась к нему, безумно желая, чтобы близость не заканчивалась так скоро. Он отпрянул, подхватил штаны и принялся суматошно их натягивать.

Пустота внутри разъедала. Как будто боль, которую я прежде не замечала, хлынула на меня, погребая под собой. Я свернулась клубочком, сдерживая рыдания.

«Вжих!» — донеслось сквозь глухое марево в моей голове. Апатия отступала. Я увидела напряжённую, бугрившуюся мышцами спину Безликого. Он сидел у речки, скрестив лодыжки, и шлифовал клинок точильным камнем.

Ему не понравилось? Наверняка моё тело показалось ему уродливым, как тело Микаша — слабым. Небось, только тоску разбередила. Даже заговорить теперь страшно. Вдруг обругает? Устыдит? Скажет, какая я мерзкая. Я этого не переживу. Я так хотела…

— Получилось? — спросила я, задавив в себе эмоции.

Безликий замер. Неуверенно повёл плечами. Не обернулся, не произнёс ни слова.

Жестокое похмелье накрыло с головой. Предательский всхлип вырвался из груди.

Безликий вздрогнул, будто его плетью огрели, и подскочил на ноги.

— Чего ты ждёшь? Вот он я. Я больше не прячусь. Приди и возьми меня, демоны тебя раздери!

Он приблизился к рисункам и вскинул руки, словно высвобождал мглу, которую сам же туда и упрятал. Он хочет погибнуть? Зачем?!

Бесцеремонно разбуженная мгла загудела ещё злее. Поднялся чёрный вал.

Духи не спешили на помощь. Им запретили?

Безликий замер утёсом. Мгла упёрлась в своды пещеры, заволокла всё вокруг, окутывая его полотном ненависти. Не шевелился, выжидал.

— Выходи, брат! Давай же, выплесни свою ярость! Твоё падение и все твои злоключения — моя вина. Так разорви меня, удовлетвори свою месть и мою заодно. Я никогда не встану с тобой на одну сторону.

Била крупная дрожь. Сердце рвалось из груди. Не вздохнуть!

Не надо, пожалуйста! Если ты погибнешь, исчезну и я, и прекрасная Тэйкуоли, и весь наш мир! Ты не можешь так поступить!

— Спаси нас! — я протянула к нему руки. — Я верю, ты сможешь. Ты лучший из всех.

Он повернул голову. Синие глаза полнились болью и сожалением.

— Брат мой, Ветер, живи!

Чёрное облако поглотило его. В призрачном гуле слышалось злорадное ликование. Неужели конец?! Без него… лучше бы и так.

Воздух заискрил. Накапливалась сила. Вспышка ослепила, вопль хлестнул по ушам. Я распласталась на земле. Она содрогалась от мощных толчков.

В темноте закрытых глаз лучились силуэты крылатых мечников.

Руна «исаз» — лёд на спине одного, руна «турисаз» — тёрн на спине другого.

Застыли, двинулись.

Единым порывом. Последним!

Кто-то выживет, кто-то упадёт, а может, и оба.

Прямо сейчас, ибо ждали слишком долго.

Медленно.

Ближе.

Соприкасаясь и раня.

Разошлись.

Которого задело?

Замер один, замер другой.

Руна «исаз» тускнеет, опадает. Вместе с ней и свечение.

«Турисаз» смотрит на меня недобрыми разноцветными глазами.

Идёт, чтобы придушить мерзкую гадину.

Меня.

Я сажусь на колени и свешиваю голову.

Неважно, в чём моя вина, но если его больше нет, то и мне незачем быть.

Полыхающее зеленью лезвие заносится над шеей.

Опускается.

Неумолимо.

Фиолетовый пламень пронзает грудь «турисаз».

В конвульсиях яркого света колыхается силуэт.

Опадает.

— Не трогал бы её — победил бы, — сквозь кошмар слышится голос Безликого.

Руна «перт» — тайна — теперь прожигает его грудь.

Когда я пришла в себя, снова увидела Безликого. На земном лице Микаша проступили точёные черты небожителя. В глазах решимость. Движения уверенные и грациозные. Он легко вил из поверженного чёрного облака тонкие нити, как до этого жидкий огонь из озёр. Мгла шипела и стенала, пытаясь достать до Безликого, но разбивала щупальца об исходящее от него фиолетовое сияние. С затухающим воплем Легион спрятался в кипящих лавой рисунках. Безликий надгробием вонзил меч в последний из них и, утерев пот, отошёл на несколько шагов.

— Так много силы… — глядя на свои ладони, произнёс он. Впервые после нашей близости взглянул мне в глаза: — Лайсве, зачем ты отдала мне своё сердце?

— А разве я могла иначе? — Мой голос сипел так, что я с трудом узнавала его.

Безликий потупился. Хотела бы я прочитать его мысли, но вокруг них глухая стена, как вокруг сильнейших телекинетиков.

Бог вернулся к мельнице и сбил рукой корку с одной из спиц в колесе.

— Лёд тает.

— Так наколдуй его обратно. Сил-то у тебя теперь предостаточно.

Я злилась и ничего не могла поделать. Жалела, что не умерла в этой битве. Внутри разбухало разочарование, хотя я с самого начала знала, что надеяться на ответные чувства глупо и мелочно. Любовь должна быть жертвенной и бескорыстной, не требовать взаимности. Но от пренебрежения душа свербела непереносимо. Он мог бы притвориться.

Безликий качнул головой.

— Нет. Я больше не струшу. Когда колесо освободится ото льда, я уберу посох и запущу мельницу. Всё, что было, повторится. Только на этот раз я не совершу прежних ошибок. Начну прямо сейчас. Идём.

Он помог мне одеться, хотя лучше бы этого не делал. От любого прикосновения я вздрагивала, словно они бередили ноющую боль у меня между ног. Хотелось ударить, расцарапать лицо, наговорить гадостей. Глупо! Он ни в чём не виноват, я сама ему навязалась. Сама должна отвечать. Подождать, пока горькая муть осядет. Потом я буду вспоминать этот момент, как лучший в своей жизни. Жаль, что чуда не случилось. Совсем не то, которого я хотела.

Мы покидали Тэйкуоли. Духи провожали нас печальными взглядами. Среди них уже не было забавного Свинтуса. Интересно, куда они уходят после смерти?

Мы возвращались в пещеру той же дорогой. Безликий вёл меня в кромешной тьме, крепко держа за руку. Молчал. Я боялась открыть рот, чтобы не наговорить лишнего.

Всё когда-нибудь заканчивается, вот и за нашими спинами сомкнулся нарисованный на стене проход. Мы снова оказались посреди зала с колоннами. Безликий поджёг один из оставшихся факелов.

— Пора прощаться, — он мягко улыбнулся, будто извиняясь.

Сердце ёкнуло, полные обиды мысли выветрились.

— Ты не можешь уйти. Ты же обещал спасти нас!

— Я это сделал. Легион угомонился, Тень получил такую взбучку, что ещё долго носу не покажет. Выход скоро откроется, и вы выберетесь наружу.

Безликий поднял с земли клыки демона и отёр с них пыль рукавом.

— Отдашь брату. Они лучше моржовых бивней. Только скажи ему, что простые пути ведут в никуда. Если он хочет чего-то добиться, то к этому надо прикладывать все силы и не бояться трудностей. Путь мыслителя не менее почётный, чем путь воина. Пускай сейчас его идеи кажутся смешными, но со временем они захватят умы и поведут людей вслед за светом потухших звёзд туда, где не бывали даже боги.

Я удивлённо вытаращилась. Значит ли это, что видения Вейаса…

— Микашу передай, что неважно, кем он родился. Неважно, что ему напророчили белоглазые старухи. Он может стать чумой для Мидгарда, но может быть и величайшим героем. Всё решит только его выбор. И даже если на одной из развилок он свернёт не туда, то сможет остановиться, покаяться и обратиться к свету. Достаточно только искренне пожелать искупления.

Я потупилась и обняла себя руками. Как я скажу это Микашу? Как я ему в глаза смотреть буду?

— А как же я?

— Возвращайся домой и будь счастлива. Ты этого достойна.

Я ухватила его за рукав и прижалась всем телом.

— Без тебя мой мир был холоден, сер и пуст. Прошу, останься. Если у тебя нет цели, то я придумаю её: возродить веру, предупредить людей об опасности. Вместе мы победим врага, как это было в Тэйкуоли. Только окончательно.

— Забудь. Сойди с нетореной тропы — она калечит судьбы и приносит несчастья. Я не могу остаться. Я и так распоряжался этим телом слишком долго. Оно не выдержит. К тому же Микаш меня не простит. Он станет великим воином, выиграет множество битв и все свои победы посвятит тебе. Он — твоя судьба. Ты поймёшь со временем.

— Нет! Я не смогу без тебя. Я люблю тебя!

Ну зачем я это сказала!

— Не растрачивай свою любовь попусту. Я лёд, я мертвец, я не могу чувствовать, но я всегда буду с тобой, незримо защищать и направлять. — Он повернулся ко мне и вытер слёзы большими пальцами, как раньше. — Ну же, не будь эгоистичной маленькой девочкой и позволь мне уйти.

— Поцелуй меня, — я подтянулась на цыпочках, обхватила его за плечи и зажмурила глаза.

Дыхание обожгло. Мягкие, робкие прикосновения. Нет, не хочу так! Я впилась в него со всей палящей изнутри страстью. Он почувствует, заразится. Моей любви хватит на нас двоих, и он снова откликнется, как в Тэйкуоли.

— Лайсве?! — послышался возглас Вейаса.

Я вздрогнула и обернулась.

Брат стоял у меня за спиной с факелом в руке. Весь в пыли и каменной крошке.

— Лайсве?! — эхом отозвался Микаш.

Я ещё висела у него на шее. Он смотрел на меня огромными от удивления глазами цвета холодной стали.

Безликий ушёл. Я разжала руки и бросилась к колоннам. Может, он ещё там. Я успею сказать последнее прощай.

Они были пустыми и безжизненными ледышками.

— Что ты сотворил с моей сестрой?! — возмутился Вей. Прочитал мою ауру, которая не успела восстановиться после близости с мужчиной.

Брат кинулся на Микаша с кулаками, но тот смахнул его, как пушинку, и ощупал свою ногу. Губы — в тонкую полоску. Ни слова. Взгляд обшаривал каждую пядь на площадке и постоянно утыкался в меня. Будто обо всем догадался, но верить не хотел. Вейас надвинулся на него грозовой тучей. Нет, Микаш не виноват, это я, я перед ним виновата!

— Перестань! — я ухватила брата за локоть. — Никто со мной ничего не творил. Микаш спас меня и добыл клыки. Скажи ему спасибо и будем выбираться, пока не начался очередной обвал.

Мальчишки смотрели на меня мрачно и выжидающе. Я не желала ничего объяснять, не им. Пускай это будет мой единственный секрет, наш секрет, Безликий. Теперь я знаю, что делать. Я не забуду тебя и не сойду с тропы. Я отыщу способ, чтобы люди поверили в тебя, а ты в нас. Тогда у тебя достанет сил спасти мир и удержать его твердь на своих плечах. А до тех пор я буду ждать. И никогда больше не усомнюсь в своей вере. Отныне у меня есть цель!

 

Интерлюдия II. Лики

1527 г. от заселения Мидгарда, Безмирье

Они неспешно покидали его логово. Безликий присматривал за ними и направлял, чтобы они не задержались дольше необходимого. В полотне судьбы и так зияла брешь размером с ладонь. На рваных краях едва-едва зарубцевались первые стежки. Затянется ли? В любом случае уродливая заплатка исказит узор. Во что это выльется?

Безликий надеялся, что дыра будет меньшей, хотя после случившегося… Как будто он не догадывался, что всё произойдёт именно так. Как будто в прошлый раз было по-другому. Тысяча лет миновала, а он так и не научился говорить женщинам «нет». По крайней мере, одной из них.

Безликий солгал, что выбрал её просто так. Неброской сумеречной красотой она напоминала ту, другую, которую он так бездарно потерял. Всё время развоплощённого сна он призывал её образ в свои грёзы, но она ни разу не появилась даже зыбким миражом на краю памяти. Когда понадобилась помощь, он нашёл ту единственную, которая заставляла так же трепетать, бороться, жить. И сам загнал себя в ловушку.

Прикосновения, дразнящие взгляды, пожалуй, по ним он скучал больше всего. Хотел постоять чуть-чуть на краю, но не удержался — с разбегу прыгнул вниз головой в бездонную пропасть. Как же хорошо было тогда и как горько сейчас. Всё лишь ошибка, лишнее подтверждение его несостоятельности.

Хорошо, что они уходят. Пускай забудут даже имя, которое ему придумали. Пускай полотно зарастёт во много слоёв, пока не скроет напоминание о нём. Пускай…

Безликий возвёл эту темницу в самом начале своего заключения. Не спалось. Даже ложиться не хотелось. Пьяный сок бродил в голове, спутывая мысли и не давая покоя. Безликий подобрал с пола острый камень и замер у стены с узким решётчатым окном наверху. Он любил и ненавидел её одновременно. От пола до потолка стену покрывали лики. Они то появлялись, то исчезали на зеркальной глади памяти. Вначале, когда мастерство ещё не забылось, получались почти реалистические отражения. Но со временем руки загрубели, восприятие очерствело, закаменело и обездвижилось. Рисунки становились примитивнее и безжизненней, но он выцарапывал их, пока они не превратились в овалы с чёрточками вместо глаз, рта и носа. Лики памяти из прежней жизни.

Что-то неуловимо изменилось. То ли камень был особенно хорош, то ли недолгое владение человеческим телом вернуло кусок утраченного, то ли сработал план. Капля веры придала сил. А может, дело не в ней? Может, прожив столько лет и пройдя столько дорог, он чего-то не узнал? Откуда эта переполняющая всё существо сила, откуда жгучее желание встать и что-то сделать, откуда топящий лёд свет, лучащийся изнутри нестерпимо ярко? Почему он завораживает и тащит за собой даже сильнее, чем зловещее сияние Червоточин?

Разбитые пальцы кровили, но Безликий продолжал рисовать, штрих за штрихом выводил новый лик с тщательностью, с которой рисовал лишь в самом начале, когда тоска тысячами лезвий впивалась в сердце. Осколки воспоминаний проносились мимо лихорадочными видениями.

…

Солнце давно зашло. Увядающим лепестком мерцал огонёк свечи. Дубовый стол прогибался под тяжестью пергаментных свитков, исписанных филигранным почерком. Нужно писать разборчиво, нужно подобрать такие слова, которые бы точно донесли смысл. Нужно успеть. Куда и зачем, ведь впереди вечность?

— Дорогой, уже все спят. И тебе надо, — тёплая ладонь легла на плечи. Не вовремя. — Ты какую неделю допоздна засиживаешься. На себя уже не похож: осунулся, круги под глазами. Даже бессмертным иногда нужно отдыхать.

— Погоди немного. Надо закончить, — отмахнулся он.

— Завтра закончишь. Кодекс никуда не убежит.

— Завтра не будет времени. Вот-вот придёт зов.

— Ты не можешь спасать всех постоянно. Тебе нужно отдохнуть, хотя бы поспать.

— Ты не представляешь, каково это, когда твою голову раздирают тысячи тысяч голосов и ты никому не можешь отказать. Потому что назавтра он придёт к тебе и скажет: что ты за бог, раз оставил меня в беде?

— Я скажу ему, что это я виновата. Я чёрная ведьма и навела на тебя беспробудный сон, поэтому отныне со своими проблемами им придётся справляться самим.

Леси. Любимая. Жена. Она заставляла улыбнуться, даже когда на душе скребли кошки. Он притянул её ладонь к губам и поцеловал тоненькие пальчики.

— Не нужно, иначе твоё сердце пронзят тысячи тысяч клинков ненависти. Не хочу, чтобы ты страдала. Как-нибудь справлюсь.

— Это слишком для одного.

— Человека, ты забыла добавить. Но я не человек, сколько бы ни пытался быть на вас похожим. Они никогда этого не забудут. Они пеняют мне даже на то, что у меня нет наследника.

— Я могу привести к тебе молодую и сильную землепашку. Их почва более всхожа, чем у таких, как я.

— Перестань, а? — раздражение выплеснулось наружу. — Мы уже сотню раз это обсуждали. Это у меня проблемы — не у тебя. Младшие боги не могут иметь детей. Даже отринув благодать, я не перестал быть одним из них.

Леси убрала руку и горестно вздохнула. Он пожалел о своей вспышке. Она не виновата.

— Иди спать, правда. Я скоро. Обещаю.

— Люблю тебя.

— И я.

Он остановился лишь для того, чтобы послушать, как негромкие шаги и шорох одежды удаляются и гаснут. Едва обмакнул перо в чернильницу, как оно надломилось пополам. Приближался очередной зов. Как же он устал от этого!

Боль оглушила, как будто лопнувшая струна выстрелила в руку. Пол полетел в лицо. Удар выбил дух. В глазах потемнело. Лишь клочок света освещал сидевшую на коленях фигуру. Смердело отравленной гниющей плотью. Взметнулась медь волос, голова повернулась, чтобы окинуть его презрительным взглядом едких птичьих глаз.

— Спасаешь всех кого не лень, а о своей крови забыл? — так же зло как при расставании выкрикнул брат. — Смотри, это твоя вина!

Брат развернулся и показал то, что баюкал на руках.

Сознание толчком влетело в тело. Вместо Кодекса он черкнул короткую записку, от содержания которой самому становилось муторно. Привычно впечаталась в ладонь руна «исаз» на эфесе меча. Этот зов был последним. Он уходил. Навсегда.

…

Отгремели зарницы последней битвы. Он хотел уйти, но не мог. Отец пригвоздил его к обледенелым каменным плитам саркофага.

— Отпусти! Я не желал власти. Я уже сделал всё, что должен был, и даже больше. Мне незачем жить. Я хочу отдохнуть! Ну, пожалуйста!

— Так уж незачем? — снисходительно улыбнулся отец.

Как в детстве, когда Безликий ошибался или говорил глупости. Не поумнел с тех пор.

Тяжёлая ладонь легла на лоб. Сознание засасывало в узкий тоннель. Отец хочет дать шанс попрощаться? Зачем? Прощания всегда выходили отравой.

Тьма окутала его. В столбе света ложе со скомканными простынями. Не понимая, Безликий подался вперёд, ближе. Серебристые волосы расплескались по подушке, образовав бутон. По бледному лицу катился пот. Лихорадочно блестевшие жемчужные глаза вперились в него. На грани жизни и смерти Леси чудился его призрак.

— Тужьтесь, Ваше Величество, последнее усилие — я уже вижу головку! — донёсся голос повивальной бабки.

— Я смогла. Для тебя… — вместо стона сорвалось с бескровных губ.

Громом по ушам ударил младенческий крик.

— Радуйтесь, Ваше Величество, у вас сын. Прекрасный синеглазый мальчик.

Леси протянула руку, но ладонь Безликого прошла сквозь неё.

— Я не смог.

В жемчужных глазах отражались его слёзы. Повитуха уже совала Леси в руки орущий свёрток, но Безликий не успел заглянуть внутрь. Не успел увидеть своего наследника.

— Так уж незачем? — повторил отец, улыбаясь.

— Я не понимаю. Правила и…

— Ты поменял их, когда прошёл по нетореной тропе. Так не бойся с этим жить. Отныне ты отец, и за всё отвечаешь сам. Будет трудно, но ты справишься, иначе нетореные тропы не выбрали бы тебя.

Отец растворился, ушёл в вечность, а Безликий уснул долгим беспробудным сном.

…

Лик получился удивительным, почти живым, похожим на жену и на Лайсве одновременно. Жаль, что Безликий не смог остаться с ними. Его участь, его кара — вечное одиночество.

Солнечный зайчик заскочил в решетчатое окно, пробежал по полу и осел на лице. Безликий прищурился, отвыкнув от света. Хлопнули крылья. На карниз опустилась белая горлица и громко курлыкнула. Безликий протянул руку. Горлица протиснулась между решёток, села на запястье и потёрлась клювом об щёку.

— Ты?.. — признавая, но страшась поверить, выдохнул он. — Леси, ты вернулась ко мне? Ты простила меня?

«Я никогда на тебя не обижалась. Это ты не мог себя простить. Это ты отгородился от всего мира. Это ты не пускал меня к себе так долго», — отозвалась горлица.

Безликий гладил белые перья и впервые за века ощущал умиротворение, как будто обрёл целостность.

— Ты не злишься, что я был с другой?

«Я рада, что она тебя расшевелила. Теперь уж точно никуда от меня не денешься».

Леси всегда это умела: заставлять смеяться, даже когда на душе скребут кошки.

Что-то пробуждалось внутри него. Стены трескались. Всё яростней хлестал солнечный свет. Предвещая новый день, воспевал хор тысячи тысяч страждущих голосов:

 

Глава 24. Маленький демон

1527 г. от заселения Мидгарда, Утгард

Дорога назад вышла гнетущей. Встретив туатов у лабиринта, Вейас показал клыки вэса и скомандовал собираться в обратный путь. Ничего не выпытывали. Хорошо! Не хотелось рассказывать про Безликого. Мне бы никто не поверил, порой я сама себе не верила, и всё же он спас нас. Если не он, то кто? Может, я схожу с ума?

Мы быстро миновали Хельхейм и Заледенелое море. Как только последний из отряда ступил с зимника на сушу, лёд затрещал. Потеплело. Впереди багряным заревом вспыхнул рассвет. Солнце показалось всего на пару часов, мелькнуло неуловимым алым кругляшом и, испугавшись зимней мглы и мороза, скрылось за горизонтом. Завтра оно вернётся, и завтра его будет больше. В воздухе уже томилась весна.

Пустынная тундра осталась за спиной — три недели прошли в тягостном молчании. Мы ночевали в предгорьях Утгарда. Сидели у костра с туатами. Микаш куда-то запропастился, и я могла поговорить с Веем, не опасаясь, что нас подслушают. Он злился на меня с самого выхода из лабиринта, отмахивался либо грубил, словно я чем-то ему досадила.

«Что с тобой?» — спросила я мысленно.

«А сама не понимаешь? — взвился брат. — Как ты могла с ним переспать?! Я переживал, что он напал на тебя, но теперь вижу, что ты сама ему позволила. Я ещё мог понять, если бы ты выбрала Петраса или Странника, но этот напыщенный простолюдин! Ты же с ним грызлась постоянно. Чем он лучше меня?!»

Я удивлённо вытаращилась:

«Что за глупая ревность?! Ты же сам не пропускаешь ни одной юбки. Почему я не имею права развлекаться так же, как и ты?»

«Он был для тебя только развлечением?»

«Нет, всё было не так, как ты подумал. Я… я не могу этого объяснить. Пожалуйста, не проси. Мне очень стыдно».

Я всхлипнула. Сидевшие рядом туаты с любопытством покосились на нас. Я отвернулась к костру.

«Если он был для тебя только развлечением, докажи это — заставь его уйти. Тогда я прощу тебя».

Вей походил на ребёнка, закатившего истерику из-за того, что ему не досталась игрушка. Микаш же столько сделал для нас!

— Хорошо, — сказала я вслух после недолгого раздумья.

Встала и направилась туда, где полчаса назад скрылся Микаш. Спину сверлил недоверчивый взгляд брата и ещё с полдюжины встревоженных взглядов туатов.

Микаш избегал меня всё это время, а я — его. Боялась, он выскажет вслух то, что я сама о себе думала. Это ведь был его первый раз, почти как насилие или ещё хуже. Но я ни о чём не жалею: тогда мне казалось самым правильным подарить Безликому свою любовь и кажется до сих пор, несмотря даже на то, что он меня бросил. Я расскажу Микашу всю правду, и будь что будет!

След ауры увёл далеко от лагеря в лес к костерку между сосновых стволов. Микаш сидел перед ним, привалившись спиной к дереву.

— Уходи, я хочу побыть один, — отозвался он на скрип снега под моими торбазами.

К дымной горечи примешивался запах крови. В отблеске пламени сверкнуло лезвие ножа. Микаш остервенело царапал себе запястья. Там уже живого места не осталось!

— Что ты делаешь? Я же просила не обтёсываться! — закричала я, нависнув над ним.

— Не всё, что я делаю, связано с тобой, — огрызнулся он, но резать себя перестал. — Чего надо?

Я уселась рядом и, вглядываясь в трепещущее пламя, набралась мужества.

— Ты должен уйти.

— Вы хотите бросить меня посреди гор? Чего и следовала ожидать от Сумеречников! — в сердцах сплюнул он.

— Нет, когда вернёмся в Урсалию.

Резкие слова больше не задевали. В нём говорили отчаяние и одиночество. Безликий советовал не показывать мужчинам жалости, и я собиралась помочь Микашу по-другому.

— Не нужно больше спасать нас. Если Вейас хочет стать рыцарем, то должен полагаться только на себя, иначе когда-нибудь с ним случится то же, что и с ищейкой Йордена. Твоя помощь делает людей беспечными. Не рискуй больше ради чужих трофеев, не воруй чужие судьбы и цели. Они не стоят твоей жизни и не станут твоими никогда. На самом деле ты лучше любого из Сумеречников и достоин гораздо большего. Защищать людей от демонов можно без ордена. Бедные селяне и бюргеры с удовольствием примут помощь. Ты ведь сам этого хотел, помнишь?

— Больше не хочу! — выкрикнул на мою заученную наизусть речь Микаш.

Я попыталась взять его за руку и успокоить, но он отстранился.

— Тогда чего ты хочешь? Ты свободен, ты не должен никому служить. Ты можешь делать всё — просто пожелай.

— Я желаю быть властелином Мидгарда и чтобы ты стала моей женой. Как думаешь, сбудется? — Я покачала головой. — Так не спрашивай, чего я хочу! Почему я не сдох в лабиринте?!

Микаш полоснул по запястью так сильно, будто хотел отрезать ладонь.

— Перестань!

Я схватилась за нож. Микаш дёрнул рукоять на себя. Лезвие соскочило, разрезало мою рукавицу и задело кожу. Выступила кровь. Микаш выронил нож и отпрянул.

— Прости, я не хотел!

— Как хочешь.

Я подняла нож и спрятала его в мешок на поясе. Хорошо бы меч отобрать, а то ещё, не приведи Безликий, начнёт им себя кромсать. Встала и пошла обратно в лагерь. Надоело. Пускай сами со своими истериками разбираются.

Микаш вернулся, когда мы навьючивали ненниров, проскользнул тенью к своему жеребцу и ехал в хвосте, ни с кем не заговаривая.

Весна наступала короткими днями, зарождалась в горных долинах, вспучивала лёд на речках, капелью падала с ветвей, зверьём выпрыгивала из-под копыт. С солнечным светом и теплом возвращались и ощущения в теле. Мы покидали сумеречный мир вечного холода, где блуждали бесплотными духами, и вновь облачались в телесную оболочку. С ней наваливались и проблемы, которые мы, казалось, оставили за пределами Утгарда.

Отряд растянулся цепочкой по дну узкого ущелья. Снег тускнел и собирался в твёрдые комья, размокал и хлюпал под копытами. Река пробивалась из-подо льда и журчала тоненьким ручьем совсем рядом. Над нашими головами нависали ледники, предвещая сходы лавин.

Вейас со мной не разговаривал две недели после памятной ссоры. Я не выдержала и снова напросилась на свару, на этот раз открыто:

— Что мы будем делать, когда приедем в Урсалию?

— Чтобы меня приняли в орден, я должен привезти клыки вэса домой, — безучастно отозвался брат.

— Если мы вернёмся, отец меня больше никуда не отпустит. Я просижу затворницей в четырёх стенах всю жизнь! — Вейас неопределённо повёл плечами. — Мы могли бы отправиться в Эскендерию, поступить в Университет. Помнишь, ты хотел? Один умный человек сказал мне, что простые пути ведут в никуда. Если ты хочешь чего-то добиться, то к этому надо прикладывать все силы. Путь мыслителя не менее почётный, чем путь воина. Пускай сейчас твои идеи кажутся смешными, но со временем они захватят умы и поведут людей за светом потухших звёзд туда, куда даже богам трудно представить, — вдохновенно повторяла я слова Безликого. — Призвание рыцаря никогда не было твоей стезей, и эти клыки добыл не ты, а Микаш. Всё закончится плачевно, если ты продолжишь следовать за чужой судьбой.

— Это Микаш тебе сказал? Разве ты не понимаешь? Это его я видел в пещере Истины. Это он забрал мои регалии и тебя в придачу. Почему ты его не прогнала?! — последняя фраза эхом разнеслась по скалам, грозя опрокинуть снежные глыбы.

Я обернулась. Туаты смотрели на нас во все глаза. Микаш плёлся в хвосте. Слышал ли?

— Я не могу ему приказывать. Он свободный человек, — угрюмо ответила я.

— Разве ты не понимаешь? Он пляшет под твою дудку. Мы все только это и делаем! — Вейас вдавил пятки в конские бога и помчался догонять Асгрима.

— Эй, стой! — прикрикнул на него предводитель отряда. — Скользота! Упадёшь, шею свернёшь, животное покалечишь, а нам потом разгребай?!

Вей натянул поводья, но ко мне не обернулся. Я ссутулила плечи и пропустила между нами несколько всадников.

Он неправ. Если бы все плясали под мою дудку, отец бы не согласился выдать меня замуж за Йордена, Петрас не попытался бы воспользоваться моей слабостью, Микаш не резал бы себе руки, Вейас не смотрел бы на меня, как будто я его предала, Безликий бы не ушёл. Безликий! Он начал забываться, как сон: его тихий, с лёгкой хрипотцой голос, грустные синие глаза, ласковые прикосновения и мудрые слова. Я постоянно повторяла их про себя, но они тлели и рассыпались прахом. Я вызывала в памяти образы, но они тоже тускнели, словно это был лихорадочный сон. Я больше никогда его не увижу и тогда не видела на самом деле!

Дорога тянулась по долинам меж гор, то вверх на плато, где ещё властвовала зима, то вниз по колкому насту, к серым лоскутам проталин с гнилой прошлогодней травой. Воздух стал слаще и гуще, словно готовился принимать в себя ароматы цветов. Небо раскинулось широким, пронзительно синим простором, цвета глаз Безликого. Высокое — не дотянуться, свободное — гордому орлу лететь-не перелететь.

Припасы закончились. Туаты охотились на вялое со сна зверьё, чтобы хоть что-то привезти домой. Немного совестно, что мы отвлекли их от промысла, от которого зависело их племя.

Ближе к Урсалии снега становилось всё меньше. Посреди островков оголившейся земли проклёвывались белые подснежники, голубоватые пролески, жёлтые первоцветы. Набухали почки, пели птицы, зверьё копошилось в норах, жизнь закипала вовсю.

Мы спешились возле приметного моста с каменной аркой. За ночь наморозило наледь, лошади могли поскользнуться. За спиной осталось вздымающееся черепашьим панцирем нагорье — сумеречный мир, мир демонов, мир почившего бога и сумасшедшего шамана-оленевода. Впереди — обыденный дневной мир людей. Даже грустно, что путешествие заканчивается. Больше не будет зловещих тайн и волшебства. Всё вернётся в проторённую колею. Отец и Вей будут ездить в походы в дальние земли, а я ждать их долгими вечерами у окна с вышивкой. Вей приведёт в дом жену, которая невзлюбит его сестру, старую деву, и сживёт её со свету. Будущее для меня!

— Не плачь, — испугал голос Микаша.

Как успел подобраться так близко? Протянул свежий букет первоцветов, неряшливый, но всё же… милый. Я любила цветы, хотя мужчины редко мне их дарили, только Странник, который умел пользоваться моими слабостями. Я взяла букет и улыбнулась.

— Я уеду, как ты хотела. Только можно передохну один день? — он смущённо потупился.

— Конечно, ты свободный человек, — кивнула я. — Спасибо. Ты поступаешь правильно.

— Прости… та рана… я не хотел, — затараторил он, не поднимая глаз, но, заслышав шаги Вея, поспешил в конец строя.

— Что он говорил? — грубо поинтересовался брат. Надо же, перестал играть в молчанку.

— Что уедет через день, — ответила я, переставляя цветы в букете, чтобы было если не красиво, то хотя бы сносно. — Ты доволен?

Асгрим перешёл через мост, мы поспешили следом.

— Да, это правильно, — бормотал Вей у меня за спиной. — Прости, я не должен был ревновать. Я ведь тебе брат, а он всего лишь грязный простолюдин.

Я усмехнулась. Сейчас грязными, измождёнными, иссушенными ветром и морозом были мы все, походили на тени под свалявшимся мехом и лоснящимися на солнце накидками-камлейками. Они шились из кишок тюленей, чтобы защитить от сырости тающего снега и половодья. Микаш единственный выглядел пристойно за счёт широкой кости, а от нас с Веем остались лишь две пары кристально-голубых глаз под капюшонами. Не разобрать, поди, кто мальчик, а кто девочка.

— Давай помиримся и пообещаем друг другу, что всегда будем вместе, я защищать, а ты ограждать меня от глупостей и вдохновлять на подвиги, — брат снял рукавицу и протянул мне ладонь уже в какой раз, как будто эта клятва что-то меняла. Я не хотела его обижать и переплела с ним пальцы.

— Обещаю, мы будем вместе всегда.

Его глаза блеснули, как от сухих слёз.

К Урсалии подходили в сумерках. Они разжижались с каждым днём. Туаты рассказывали, что через пару месяцев солнце и вовсе заходить не будет — в противовес бесконечной ночи настанет бесконечный день. Туаты в это время редко покидали подземный дворец, где их скрывали чары ворожеи. Мы остановились в роще, откуда начинали наше путешествие четыре месяца назад. Первым в мокрый талый снег спрыгнул предводитель туатов. Из-за частокола берёзовых стволов к нему метнулась юркая тень.

— Асгрим! Целый? — повисла у него на шее тоненькая, как тростинка, ворожея в летящем синем платье. Принцесса… Нет, уже, наверное, королева Эйтайни. Удивительно, как ей удаётся оставаться непосредственной и страстной, несмотря на то, что она теперь отвечает за всё племя.

Асгрим закружил её в объятьях. Платье разлетелось по ветру. Эйтайни стала похожа на большую синюю бабочку со струящимися чёрными волосами.

— Целый? — спросил он её мнение. Эйтайни рассмеялась. — Не нашла себе нового длиннобородого за это время?

— Никаких длиннобородых, глупый! — Она убрала налипшие ему на лоб пряди и поцеловала в губы. — У нас же свадьба на Бельтайн, забыл?

Завидно. Я бы не смогла выбежать и поцеловать, не боясь, что меня засмеют или отвергнут. Да и не к кому.

Спешились. Я спрыгнула с кобылы. Ноги поскользнулись и едва не разъехались на талом снегу, но я удержалась. Повезло, что все были заняты поклажей и ничего не заметили. За Эйтайни подтянулись и другие туаты. Собрали вьюки и седла, а лошадей оставили в рощице вместе с несколькими табунщиками.

Мы прошествовали в подземный дворец по святочному белому ходу. Туаты разбредались по своим жилищам, натыканным в скале, как муравьиные норы. Нас проводили в старый гостевой зал. Я даже соскучилась по круглой каменной комнатухе, тускло освещённой зелёным магическим кристаллом, вкраплённым в стены. Проведённое здесь время почти кануло в забвение, как будто было в другой жизни. Мы расселись за каменным столом на застеленных оленьими шкурами лавках. Служанки принесли еду. Я радовалась сладкому тушёному мясу с медовым соусом и смаковала пересахаренное молоко.

— Не хотите помыться в тёплых источниках? — робко предложила служанка.

— Да! Да! Я хочу! — подскочила первой.

Мальчишки засмеялись. Ну чего?! Я грязная, вся чешусь. Могу я в конце концов отогреться после четырёх месяцев в ледяной пустыне!

Меня проводили на нижние ярусы дворца. Густой пар, исходивший от источников, пах чем-то терпким, с кислинкой и горечью. Туаты поделились травяными отварами и рогожкой. Я долго отмокала, стирала въевшуюся до костей грязь и пот, потом снова отмокала.

— Не перестарайся, а то станешь похожа на сморщенную грушу, — донёсся из белой дымки смешливый голос.

Я усмехнулась про себя. Он тоже оттаял, сделался шутливым, саркастичным собой. Пускай горечь и обида останутся в Утгарде, в царстве ночи и холода, а здесь, при солнечном свете, он вновь превратится в моего доброго любящего брата.

Брат сложил стопкой чистую одежду и полотенца рядом с ванной. Я поднялась и вытерлась, скрывая наготу под зыбким покровом пара.

— Я подумала, — не хотелось больше ругаться, глупо это всё. — Вернёмся домой, ты станешь рыцарем, а я буду на хозяйстве, воспитывать твоих детей. Это лучше, чем если бы я вышла замуж за Йордена и томилась в степном замке в одиночестве. Я столько всего узнала и увидела за это путешествие, что мне хватит воспоминаний до конца жизни. Спасибо тебе! Я поеду с тобой, что бы ты ни решил. Мы всегда будем вместе, жить одной жизнью. Это правильно, я только этого и хочу.

Вейас обнял меня со спины — я даже в полотенце обернуться не успела.

— Всегда вместе, одной жизнью, как муж и жена. — Горячие ладони обвили талию, дыхание защекотало влажную кожу, губы скользнули по шее от уха к щеке. — Помнишь легенду о солнце и луне?

С чего это заговорил о легендах, он ведь их терпеть не может? Прижимался так туго, что даже дышать стало боязно, неудобно. Я ощущала каждый его мускул под одеждой, трепетание сердца в груди.

— Они были братом и сестрой, близнецами, рождёнными одновременно из одной утробы. Мужем и женой, к тому же, прародителями звёзд и огня. Почему они могли то, что запрещено всем остальным?

Его руки змеями расползались по моему телу: левая вверх к тяжело вздымавшейся груди, к болезненно набухшим соскам, правая — к ослабевшим ногам.

— Кто мы такие, чтобы судить богов? — сдавленно выдохнула я, борясь с заволакивающим разум туманом.

— Жалкие грязные людишки.

Язык щекотнул мочку моего уха, шершавые длинные пальцы поглаживали живот слишком интимно. Это игра? Насмешка? Нет, это неправильно! Я вырвалась и оттолкнула его.

— Я-то уже чистая, — обратила всё в шутку и как можно быстрее натянула на себя просторное голубое платье. Хорошо хоть без несуразно длинных рукавов.

Вейас пристально смотрел на меня, пропуская слегка курчавящиеся волосы между пальцами. В тусклых отсветах зелёного кристалла его лицо выглядело таинственно печальным. Голубой цвет его глаз стал удивительно непроницаемым и густым в сумеречной дымке.

Не хочу даже думать, что всё это значит!

— Мойся. Встретимся в гостевом зале, — швырнула ему рогожку и ушла, не оборачиваясь.

Вей успокоится один и ничего не вспомнит. Всё будет хорошо!

Когда я вернулась в зал, Микаш прятался в углу, накрывшись шкурами. Я не стала его тревожить, перекусила остатками еды и расчесала ещё влажные волосы. Хорошо, что короткие: с ними меньше мороки. Когда голова высохла, я устроилась на каменном ложе, застеленном оленьими шкурами, и уставилась в покрытый паутинкой трещинок потолок. Послышались шаги.

— Ты ведь сдержишь слово? — Я заглянула в глаза замершему возле меня Микашу.

— Как скажешь. Я как раз хотел кое-что тебе вернуть, — он протянул мне серебряный медальон.

Я приподнялась и раскрыла его. Внутри был мой портрет и локон, подозрительно похожий на мой.

— Его я тоже украл, как письмо.

Чужой мусор. Глупый влюблённый медведь! Даже слёзы на глаза навернулись.

— Микаш, я…

— Ничего не говори. Я всё понимаю. Надо завязывать и идти дальше. Забирай! Украденные поцелуи никогда не станут настоящими, — он печально улыбнулся. — Не переживай за меня. Я сильный — я справлюсь.

— Хочешь, я поцелую тебя по своей воле?

— Нет, — он покачал головой. Улыбка лучилась таким теплом, аж защемило внутри. — Лучше расскажи, что произошло в лабиринте. Я помню только, как меня укусил вэс.

Я пристально изучала его осунувшееся, выдубленное на ветру лицо. Высокий лоб, грубые, будто топором рубленые скулы, глубоко посаженные глаза, резко очерченные, растрескавшиеся губы, хищный горбатый нос, жёсткая щетина на впалых щеках. Ему бы провести здесь хотя бы неделю, но он снова бежит. Бежит от меня.

— Там был… — я кусала губы, перебирала свои пальцы, отводила взгляд. Слова застревали в горле, но совесть требовала, чтобы я объяснилась. Интересно, он обзовёт меня потаскухой или ударит? Если я получу по голове этой ручищей, умру сразу или помучаюсь? Зато он поймёт, что я совсем не такая хорошая, как он себе придумал, и освободится от юношеской влюблённости. — Был ещё один обвал. Я лишилась чувств, а когда очнулась, ты излечился. От радости я тебя поцеловала. Чудо!

Я неловко рассмеялась. Не смогла. Теперь всю жизнь придётся носить в себе эту тайну. Неприятно. Лгать.

— Так и было, да.

— Спасибо.

Я подвинулась, и он сел рядом.

— Тебе спасибо, что столько раз спасал, — я снова принялась перебирать пальцы. Совесть бешеным псом вгрызалась в горло. Пускай он уйдёт, и я похороню случившееся в себе и не вспомню. — Может, тебе и вправду разыскать того авалорского маршала? Если он хотя бы вполовину настолько благородный и умный, как про него рассказывают, то обязательно примет тебя в свою армию. Ты не станешь злодеем — вёльва ошиблась. Если ты всегда будешь поступать по совести, то преодолеешь судьбу, совершишь больше подвигов, чем Безликий, выиграешь тысячу битв. И даже если где-то заплутаешь, то всё равно сможешь вернуться к свету, если искренне раскаешься. Я буду гордиться знакомством с величайшим героем Микашем и рассказывать о нём внукам Вейаса.

— У тебя будут свои внуки.

Я повернула голову. Наши лица почти соприкасались. Он щурился по-доброму печально, без тени лукавства и насмешливости.

— Ты ведь этого хочешь? Хочешь стать героем, а не злодеем?

— Если этого хочешь ты, — он изучал моё лицо также пристально, я видела своё отражение в его глазах.

— Очень хочу! — я улыбнулась ему, пожалуй, впервые искренне.

Он кивнул и вернулся в свой угол.

* * *

Вейас наблюдал через приотворенную дверь. Микаш сидел рядом с Лайсве на лавке, она что-то рассказывала. Странно. С другими она робела, а с ним теряла осторожность: возражала, дерзила, ругалась. Демоны, Вейас сам его побаивался, огромного, медведеподобного. Танцует перед ними на задних лапах, как ярмарочный зверёныш, защищает, но ведь может накинуться, раздавить мускулистыми ручищами и оторвать голову. Чувствуется в нём сила, затаённая ярость. Они играют у него в когтях, кусают за бока, как мелкие шавки. Сколько он будет терпеть, пока всех не передушит? Лайсве будто не понимает, или ей всё равно, ведь она и раньше презирала опасности. Она похожа на хрупкий цветок, распустившийся посреди снежной бури. Он завораживает хищников, заставляет ходить кругами, не отводя взгляда. Разумом они понимают, что прикосновение погубит цветок, но желание жжёт нестерпимо.

Медведю позволено больше, чем брату.

Бесит!

— Не можешь её отпустить? — шепнул на ухо голос Эйтайни.

Вейас затворил дверь, чтобы их не подслушали.

— Когда ты говорила, что мою сестру от Странника спасёт её суженый, ты ведь имела в виду не Йордена?

Эйтайни печально улыбнулась:

— Говорят, если слишком долго выполнять чужие обязанности, чужая судьба перейдёт на тебя.

— Но он ведь «дворняга» без гроша в кармане. Как он станет властителем? Отец никогда не даст согласие…

— Я не знаю, я просто вижу. Мой совет тебе остаётся тем же: позволь ей жить своей жизнью и радуйся её счастью. Если ты её любишь, то сделаешь это.

Вейас опустил взгляд. Всё исполнялось как в видении в пещере Истины — оставалось только отдать простолюдину свои регалии и броситься на меч.

Зашуршало платье Эйтайни. Вейас метнулся за ней и прижал к стене. Пальцы вцепились в тонкую шею.

— Ты обязана мне помочь. Если бы не твои интриги, Лайсве бы не попалась Страннику и я бы не пошёл к ищейкам. Это из-за тебя он к нам привязался!

Эйтайни с натужными сипами глотала воздух. Вейас потянул меч из ножен. Прибить гадину? Почему нет? Законы гостеприимства на демонов не распространяются. Главное — потом выбраться из осиного улья.

— Пусти! — простонала ворожея, когда он ослабил хватку. — Чего ты хочешь?

— Зелье. Приворотное. Нет, лучше сонное. А может, быстродействующий яд? — придумывал Вейас на ходу. — Что-нибудь, что бы ослабило его до предела.

— Хорошо!

Вейас отпустил её и отошёл на шаг. Эйтайни пыталась отдышаться и тёрла шею.

Они заглянули в её покой. Ворожея закинула травы и снадобья в большой котёл, долго водила над ними руками и напевала заклинания на непонятном языке.

— Сонное зелье, — объяснила она, разливая пахнущее мятой варево по глиняным чашкам. — Выпивший проспит три дня и проснётся отдохнувшим и посвежевшим. Если надавить здесь, — она показала точку на шее Вейаса, — то он проснётся, но сможет только говорить и чуть-чуть двигать головой. Зелье безвредно. Отвечать за всё будешь ты. Это твой выбор.

— Я понимаю.

Вейас поставил на поднос три чашки и направился в гостевой зал.

Когда он вошёл, сестра дремала, укрывшись шкурами. Микаш поглядывал на неё из дальнего угла украдкой. Вейас закашлялся, Лайсве подняла голову и посмотрела на него.

— Эйтайни приготовила для нас чудо-зелье. Три дня — и усталость как рукой снимет.

Он протянул чашку Лайсве. Она села и принялась греть ладони о стенки, принюхиваясь к терпкому запаху трав.

— Выпей с нами! — нарочито добродушно махнул Вейас Микашу.

Тот нехотя встал и подошёл:

— Это крысиный яд?

— Трусишь? — с вызовом прищурившись, ответил Вейас.

Микаш взял чашку и выпил залпом. Поморщился — явно обжёгся. Не надо было глотать кипяток, дурила! Вернулся в свой угол и затих. Лайсве вертела чашку в руках, пригубливала чуток, ждала, пока остынет.

— Когда мы поедем домой? Скучаю по отцу, и по старому Жыху, и по строгому Матейасу, и даже по несносной Бежке. А нянюшка? Она, должно быть, слегла от беспокойства. Хоть бы у неё всё хорошо было, — убеждала Лайсве, но Вейас прекрасно видел, что она врёт.

Не хотелось ей в Ильзар вовсе. Девочек всегда забирают в дом мужа и заставляют забыть семью, род мужа становится их единственным родом. Муж отвечает за неё, судит и карает. Если она ему понравится, то станет хозяйкой в доме, если нет — виновата сама. Сумеречники — хорошие, никогда просто так жену не обидят. Конечно. Только вот ни один из знакомых Сумеречников хорошим не был. Йорден? Подлый трусливый шакалёнок. Петрас? Вероломный насильник. Сам Вейас ненамного лучше. Отец? Тот ещё лицемер. Прикрывался долгом, а на деле давал взятки и торговал сестрой. Остальные высокие лорды такие же.

Если бы Лайсве была наивной овечкой, глупой кокеткой или, наоборот, расчётливой стервой, её бы приняли, а так… Она слишком свободолюбива, слишком независима, слишком возвышенна для суетности и интриг. Мужчины таких боятся, не понимают. Только Петрас не испугался, уверенный, что сможет её сломать, и этот медведь, которому весь страх Странники откусили, и Вейас… потому что любовь к сестре сродни самой жизни, такая же естественная и правильная. Только не в глазах людей.

Говорят, любого мужчину умная женщина приручит и исправит. Смешно. Мужчину нельзя исправить. Он может только притвориться, как притворялся отец для лордов из ордена. Как притворяется медведь, чтобы одну последнюю улыбку заслужить, а в душе ярится так, что земля под ногами кипит. Как притворяется Вейас: отправился в опасное путешествие, спасал грязных бродяг, бросался в пасть жутким тварям, обнимал и целовал по-братски, когда хотелось совсем по-другому. Но силы притворяться когда-нибудь иссякнут, и все станут самими собой: трусливыми, грубыми, циничными и обозлёнными. А она останется прекрасным хрупким цветком на снегу. Что же ей, умереть из-за этого? Быть растоптанной? Да она заслуживает этого гораздо меньше, чем кто-либо! Она лучшее, что есть в мире!

Как же ей объяснить, что это не с ней что-то не так — она как раз самая правильная — это мир насквозь прогнил. Люди не верят в добро и не видят красоту, боятся, что кто-то окажется лучше них, стремятся всех опустить до своих низменных страстишек, прикрываясь соблюдением приличий, когда в душе уже давно протухли и смердят так, что впору затыкать нос. Рассуждают о судьбах мира, сетуют на незрелость детей, а сами намного хуже! Свысока смотрят на страсть молодых к жизни, к справедливости, к высоким идеалам, а сами предаются тщеславию и гордыне. Так кто глупее? Кто горит и старается изо всех сил, или кто плюёт и смеётся, не пошевелив и пальцем, чтобы сделать хоть что-то? Бесполезные трутни!

— Я подумал, может, не нужно домой. Исполним твою мечту, раз с моей уже разобрались, — улыбнулся Вейас и протянул сестре руку. — О чём ты мечтаешь?

Она переплела с ним пальцы и прищурила один глаз:

— Если скажу — не сбудется.

— Тогда как же я узнаю и помогу?

— А ты догадайся! — усмехнулась она, допила отвар и легла на лавку. Глаза осоловели, слипались. Ладонь прикрыла зевающий рот. — Срок у тебя до завтра.

Лайсве дышала ровно, спокойно. Вейас отвернул укрывавшие её шкуры. Безмятежная, с разглаженными сном чертами, она словно светилась изнутри, манила прикоснуться. Сдерживаться Вейас больше не мог: забрался сверху и поцеловал приоткрытые губы. Шкуры полетели на пол. Вейас расстегнул крючки на платье, стянул, насколько мог, вниз. Трепетные грудки приятно заполнили ладони. Кожа такая гладкая на ощупь, тёплая, нежнее шёлка, вкуса ромашки и мяты. Он так и представлял свои ощущения, когда подглядывал, как сестра мылась или переодевалась.

Колено подцепило юбки и задрало до бёдер. Желание давило так, что даже дышалось с трудом. Мир окунулся в алый цвет. Сердце громыхало в ушах набатом. Ни мгновения ожидания, терпения ни на миг. Мука изгрызла изнутри. Наконец всё исполнится! Сны. Мечты. Заглушить непереносимый запах соперника своим. Скорей!

Из одежды что-то выпало и звякнуло об пол. Вейас обернулся. Сверкнуло осколками зеркальце. В зеленоватой дымке в нём отражался кто-то жуткий. Хуже мелочного Йордена, хуже вероломного Петраса, хуже зловещего Странника, хуже, много хуже лицемерного отца. Подлец. Мерзавец. Предатель. Судорога прошла снизу живота по хребту до самого горла. Едва не вывернуло. Вейас обхватил голову руками и свалился на пол. Душили беззвучные рыдания. Слабак. Не смог. Ни туда ни сюда.

Вейас поднялся и оправил платье на сестре, укрыл шкурами и подоткнул с боков плотнее, чтобы не мёрзла. Три дня всё-таки.

Закончив, он подошёл к посапывавшему Микашу. Поди, почти сразу лишился чувств. Свернулся калачом: спиной в одну стенку упёрся, ногами — в другую. Вейас, кряхтя, оттащил его за плечи и разложил на полу. Какой же тяжёлый, настоящий медведь! Точка на жилистой шее нашлась c трудом. Вейас надавил со всей силы, аж косточки хрустнули. Нездорово полыхнула аура, покрылась жёлтой сеткой с шипами. Вейас отстранился и утёр со лба пот. Веки медведя дрогнули. Вейас потянулся за мечом. Когда холодные стальные глаза распахнулись, он уже прижимал к горлу Микаша клинок.

— Нравится чувствовать себя беспомощным? — посмеиваясь, спросил Вейас. — Где ж твоя заносчивость? Где спесь перед слабым, глупым высокородным сосунком? Кто теперь слабый? Кто теперь глупый?

Микаш выпучивал глаза, дышал шумно, губы бессильно шевелились. Вейас надавил на лезвие. По затхлому пещерному воздуху разлился солоноватый запах.

— Смотри, кровь медведя ничем не лучше нашей. Может, и голову отчекрыжить? Повешу её на кол и буду кичиться, как трофеем. Как думаешь, если убью, перейдёт ко мне твоя сила, м? В сказках моей сестры всегда так и происходит. Ты же любишь их слушать!

Лицо Микаша покрылось испариной, на рубашке проступили мокрые следы. Вейас облизнулся и спрятал меч в ножны. Медведь обмяк. Вейас пнул его коленом в солнечное сплетение. Тот зажмурился и разинул рот в немом крике. Сумасшедшее удовольствие! Хотелось схватить палку и лупить его, пока всё тело не покроется синяками и ссадинами, обрубить мечом руки и ноги, оставив беспомощным калекой. Чтобы он почувствовал, каково это — бессильно наблюдать, как у тебя отбирают всё, чем ты дорожишь.

Но Вейас не стал. В осколках зеркала отражался жалкий маленький демон. Вреда причинить не может — только скалится, пугает. Слабак.

— Хочешь мою сестру? — спросил он, когда затуманенный болью взгляд стал более осознанным. Микаш смог только промычать в ответ. — Забирай: она вся твоя. Я уезжаю вот с этим, — Вейас достал из сумки клыки вэса и помахал ими перед бледным лицом медведя. — А ты отправишься с моей сестрой, куда она скажет.

— З-за-а-а-плачет, — едва слышно прохрипел Микаш.

— Утешится. Она выберет тебя, уже выбрала. Я не надеюсь, что ты чем-то лучше, но ты хотя бы ей не брат. Запомни, если причинишь ей вред, — Вейас снова потянул меч из ножен, — я стану мстительным духом и буду мучить тебя до конца твоей жизни так, как тебе и не снилось. Клянусь моей любовью к ней!

— С-с-сберегу, — просипел Микаш и добавил неожиданно твёрдо: — Клянусь!

Вейас снова надавил ему на шею. Медведь обмяк, провалился в сон. Вейас закинул вещевой мешок на плечи и, поцеловав сестру в лоб, зашагал прочь.

 

Глава 25. Видения на горе Мельдау

1527 г. от заселения Мидгарда, Подхолмовое царство туатов, Лапия

Зелье помогло. Я проснулась бодрая и посвежевшая. Хотелось нежиться в тепле шкур и улыбаться всему миру. Когда валяться надоело, я откинула шкуры и свесила ноги с лавки, едва не наступив на разбитое зеркальце. Осколки валялись по полу. Я опустилась на корточки и собрала их в раму один к одному. Изломанным отражением на меня посмотрел маленький демон и истаял, как не было.

— Вейас!

Я оглянулась по сторонам.

— Он ушёл, — отозвался с порога Микаш.

Распаренный до красноты, мокрые волосы сбились, потемнели и напоминали баранью шерсть. Видно, тоже ходил к тёплым источникам.

— Когда вернётся? — спросила я, убрав зеркало.

— Никогда. Он забрал клыки и уехал. Три дня назад, — ответил Микаш после долгой паузы. Капли воды с волос оставляли потёки на рубашке.

— О чём ты? Мы же вчера пили с ним отвар.

— Сонное зелье. Он усыпил нас на три дня и уехал. Он не вернётся.

— Нет, ты не понял! Он не мог меня бросить, — я засмеялась. Что за несуразности он несёт!

— Лайсве, это правда, — Микаш оставался убийственно серьёзен. — Вейас уехал в Ильзар.

Я затрясла головой, не хотела ему верить. На каменном стуле валялась походная одежда: серые шерстяные штаны с рубашкой. Я стянула с себя дурацкое платье.

— Что ты делаешь? — Микаш подошёл вплотную, тревожно вглядываясь в моё лицо. Его глаза воспалились то ли от купания, то ли от долгого сна.

Я же в одном исподнем! Поспешила одеться.

— Поеду. Если потороплюсь — нагоню. Не мог Вей меня бросить. Он собирался исполнить мою мечту!

От отчаянья думать не получалось. Хотелось вернуть время обратно: не пить злосчастный напиток, выспросить всё до конца.

— Даже если не нагоню, поеду домой. Там и встретимся.

— Лайсве! — Микаш обхватил меня за плечи сзади. На мне же рубашка не застёгнута! — Он не хотел, чтобы ты ехала за ним. Он хотел, чтобы ты исполнила свою мечту сама. Я помогу.

— Вы сговорились?! Ты прогнал его, чтобы остаться со мной! — Я развернулась и хлестнула его по щеке так, что ладонь загудела. — Говори! Говори, что произошло!

— Я не могу. Ты расстроишься ещё больше, — Микаш попятился, не отрывая от меня взгляда, и закрыл собой проход.

Я с визгом бросилась на него, вцепилась в рубашку. Он обхватил меня и встряхнул, пеленая нитями телепатии. Я обрывала их, извивалась, колотила его руками и ногами, кусалась. Даже привкус крови во рту не остановил бушующей внутри ярости. Изничтожить! Холодный, неприступный истукан — ничего не чувствует!

Хлопнула дверь, послышались шаги, возгласы. Четыре руки стягивали меня с Микаша.

— Ненавижу! Присосался, как пиявка! Все соки из нас выпил! — я извивалась, пытаясь добраться до него. — Убирайся! Живи сам! Своим умом! Никому ты не нужен! Ты зло! Моя мечта — чтобы ты сдох! Почему ты ещё здесь?!

— Выйди! — перекричала меня Эйтайни.

— Нет! — хрипел Микаш.

— Выйди, иначе она себя изведёт!

Он исчез, но я не успокоилась ни на йоту. Это конец! Я никогда не была одна, не представляла жизнь без брата, как будто половину отрезали по живому. Кровоточит. Больно, аж нет сил. Остаётся только умереть.

— Пустите! Пустите, я поеду за Вейасом! — последняя попытка вырваться.

Я обмякла. В раскалённом мареве показалось встревоженное лицо Асгрима. Он уложил меня на лавку и погладил по волосам. Под руку попалась плошка, и я запустила ею в него. Он едва увернулся и выскочил из зала. Я побежала следом, чтобы выцарапать глаза. Дверь оказалась заперта. Я лупила по ней кулаками, орала. Ногти ломались, костяшки разбивались в кровь. Лоб бы тоже разбился, если бы оставались силы. Я повалилась на пол, всхлипывая, отупев, дышала с трудом и молила о смерти.

Дверь отворилась. Меня подняли на руки и снова отнесли на лавку, приставили к губам чашку, но я не хотела пить. Сжала зубы. Зажмурила глаза. Отстали. Ушли.

Пробил озноб. Они в сговоре. Снова с Веем что-то сделали — Эйтайни, Асгрим, Микаш. Я должна вызволить брата, как он вызволил меня из плена Странника, должна придумать способ, чтобы вывести их на чистую воду. Мы с Вейасом будем вместе. Мы клялись!

Я собралась с силами и села. Туатская служанка принесла еду. Я сделала вид, что ем, выхватила поднос и оглушила её. До того как подоспела подмога, я выбралась из зала и помчалась к потаённому водопаду. Стражники бежали следом. Я петляла по коридорам, чтобы их запутать. Оторвалась, свернула к памятному месту, нырнула под струящийся изумрудный каскад. Аура брата звала — родная, светлая — горела путеводной звездой впереди. Галерея закончилась подземными казематами, пустыми, только в последней клетке на полу лежало тело.

— Лайсве, — тихо позвал брат.

— Я здесь!

Я дёрнула за решётку. Заперта! Я схватила факел и принялась искать ключ. До моего плеча дотронулись. Я обернулась. За спиной стоял Микаш и печально улыбался.

— Помоги, туаты нас предали! — попросила я.

— Помогу.

Микаш достал из-за пазухи большой ажурный ключ, отпер замок и вошёл в клетку.

— Лайсве! — испуганно выкрикнул Вейас.

Микаш выхватил меч и, словно сквозь масло, проткнул его грудь с левой стороны. Убил! Он убил моего брата! Микаш рассмеялся и глянул на меня жуткими разноцветными глазами.

— Ты моя! Никто нам больше не помешает! — закричал он, превращаясь в тёмного суженого из моих снов.

Возле его ног лежал не Вей, а Огненный зверь, поверженный, растерзанный тьмой. Пламя опадало с его шкуры. Он умирал!

— Не-е-ет!

Я бросилась на мерзкую тварь. Она обхватила меня руками, обездвижив, и поцеловала в губы, вливая в рот тьму.

Я очнулась посреди гостевого зала. Обошлось? Меня отпустили?

Дверь была не заперта. Я прихватила меч и рванула наружу, побежала в темницу.

— Вейас! — позвала я со входа.

— Лайсве! — крикнул брат с дальнего конца.

Жив! Я ударила мечом по замку клетки, высекая искры. Он не поддавался, видно, был заговорен на прочность. Из коридора послышались шаги. Я стукнула по замку ещё сильнее. Ну же! Хоть чуточку!

— Помочь? — зашептал в ухо вкрадчивый голос Микаша. Нет, суженого!

Перехватив мои руки, он отвёл меч в сторону, открыл замок и подтолкнул внутрь.

— Пусти!

Я вырывалась, но ничего не выходило. Он подвёл меня к Вейасу и приставил меч, зажатый в моих руках, к его груди.

— Убей его, и мы всегда будем вместе. Я буду любить тебя вечно, никогда не предам и не взгляну на других женщин, кроме тебя. Разве ты не этого хотела? — уговаривал суженый.

— Лайсве, — Вейас, избитый и ослабший, протягивал ко мне руки.

— Он пытался изнасиловать тебя, усыпив сонным зельем. Убей его, освободись от проклятья близнецов и от проклятья Сумеречников разом. Тогда настанет новый светлый мир, мир лучшего, более справедливого бога. Мы в нём — повелители и вершители судеб, в нашей власти карать и миловать, одаривать и низвергать.

— Лайсве… — шептал брат, глядя мне в глаза.

Руки дрожали. Я не верила. Он не мог… не смог бы, даже если хотел. Я не стану его убийцей, нет!

Вейас вспыхнул рыжим пламенем. Через мгновение передо мной на боку лежал Огненный зверь, хрипел, рычал, сучил лапами, но подняться не мог. Глянул на меня пронзительно-синим глазом, как на палача!

— Убей его, — снова заговорил суженый. — Он не благ и не милостив, а холоден и расчётлив. Он не любит тебя, никогда не любил, просто использовал, чтобы победить Легион и убить своего брата. Разве братоубийца может быть хорошим, добрым, праведным? Знаешь, скольких ещё он убил? Скольких погубил своей хандрой и бездействием? Догадалась, за что он тебя выбрал? Не за красивые ведь глазки, правильно? А за то, что ты самая глупая и доверчивая дурёха в Мидгарде. Это не мои слова, а его. Для меня ты самая красивая, самая умная, самая лучшая. Докажи ему, что ты такая. Убей его! Он ведь тебе не брат.

Моё отражение в синем глазе. Тощая, потрёпанная, испуганная дурёха.

Зверь дразнил. Сделай, отбрось привязанности и мораль, растворись в ощущениях силы, власти, вседозволенности, обиды и жажды справедливости. Тебе же было так больно, когда я тебя бросил!

«Я тоже устал и хочу сдохнуть. Жаль, что перерезать горло мне для этого недостаточно».

Нет! Я же не для этого… не этого желала на самом деле. Я желала, чтобы ты захотел жить, вернулся к людям, спас нас. Вот моё истинное, самое сокровенное желание!

Суженый надавил на мои руки и вонзил клинок в грудь зверя. Тот содрогнулся и обмяк вместе с опадающим пламенем. Потух зеркальный синий глаз. Суженый отпустил меня. Я упала на грудь мёртвому зверю и разрыдалась, желая уйти за ним.

Когда открыла глаза, снова оказалась в гостевом зале. Что происходит? Я потянулась за разбитым зеркальцем. Искажённым отражением на меня смотрел маленький демон. Я хотела поправить осколки, но поранила палец. Алая капля упала на раму. Демон выпрыгнул наружу, тёмно-бурый, покрытый мохнатой шерстью, вместо ног козлиные копыта, закрученный в баранку тонкий хвостик, вместо носа кабаний пятак, на голове маленькие рожки.

— Ме-ме-ме! — заблеял демон, подскакивая и кувыркаясь.

Вроде не злой.

Что делать? Снова бежать в темницу? Может, это уже не третий, а тысячный, тысячно тысячный раз? Всё слилось в одно. Надо вырваться из порочного круга, но как?

— Ме-ме-ме! — кривлялся несносный демон, хватал за одежду и тянул куда-то.

Снаружи слышался топот и бряцанье оружия. Была не была! Я побежала за демоном. Петляли коридоры, сливались в круговерть зелёные сполохи, погоня наступала на пятки эхом. Демон снова вывел меня к водопаду! Зачем? Я не хочу по кругу!

— Ме-ме-ме! — не унимался он. Дёрнул так, что я не успела нырнуть под каскад сбоку, промокла и наглоталась воды.

Я вырвалась и ударила по косматой морде. Демон обиженно застонал, выпучил чёрные бусины глаз, вцепился в рукав и потянул за собой. За водопадом лязгала сталь. Нагнали! Я побежала за демоном. Он налетел на стену, где была щель в монаршие покои. Та рухнула, словно хлипкая деревянная ширма. Я пробралась внутрь по осколкам камней.

Эйтайни сидела ко мне спиной и расчёсывала свои длинные волосы, даже не обернулась на шум.

— Ме-ме-ме! — прыгал демон и указывал на неё.

В проходе уже слышались шаги.

— Я не понимаю, чего ты хочешь!

— Ме!

Его глаза сверкали отчаяньем в зелёных сполохах кристалла. Он словно распрямлялся, становился выше, шерсть облазила, черты делались человечьими. Вейас!

— Отпусти меня! Она поможет, — разобрала я в его блеянии. — Мы ещё встретимся.

Я поверила ему единственному из всех. Сделала шаг. Из дыры в зал хлынули демоны. Это были не туаты. Разноглазые, как мой тёмный суженый, как брат Безликого в ледяной колонне, в голубых плащах с глубокими капюшонами, окаймлёнными золотой полосой. Вейас обратился в демона и ринулся на них. Но что мог сделать против шестерых один маленький демон? Они изрубили его на ошмётки мечами и двинулись на меня.

Я подбежала к Эйтайни и толкнула её в плечо.

— Сделай что-нибудь. Они убьют нас! — Она сидела неподвижно, как соломенная кукла. — Пожалуйста, я приму твою помощь и отпущу Вея.

Разноглазые уже замахивались мечами. Я готовилась к смерти. Эйтайни обернулась.

Синие глаза полыхнули яростью. Вспыхнула рыжим шерсть. На месте туаты стоял Огненный зверь.

— Помоги нам! — попросила я, падая на колени.

Он укрыл меня пламенем за мгновение до того, как свистнули мечи. Мы растворились в огне мирового пожара.

* * *

Микаш сидел под дверью в гостевой зал. Хотелось наплевать на предупреждение и войти, унять истерику Лайсве, словами ли, телепатией — не важно. Хоть опорожнить весь резерв, лишь бы не ждать безучастно, когда ей так плохо!

Из темноты коридора показалась Эйтайни с чашкой пахнущего дурманом зелья. Микаш поднялся:

— Что с ней? Прорыв способностей? В наших книгах почти не пишут про женский дар.

— Она слишком многое пережила. Разлука с братом стала последней каплей, — Эйтайни повела плечами в задумчивости. — Вам лучше побыть порознь. Она очень остро реагирует на твою мужскую суть.

— Но ведь я ничего ей не сделал!

— Какая разница? Достаточно просто быть рядом, бередить случайными словами, взглядами, жестами, мимолетными прикосновениями. Ты будишь в ней женщину, а она этого боится и сопротивляется изо всех сил. Дай ей время. Это единственное, чем ты сейчас поможешь. Она либо примет себя, либо погибнет.

— Нет!

— Позволь ей решать самой. Неволей ты её сломаешь, ты же не хочешь этого?

Эйтайни зашла в зал. Микаш снова опустился на пол. Крики бичом нахлёстывали по ушам, сдавливали голову тисками. Терпеть. Терпеть! Он сильный, он справится!

Ворожея вернулась с пустой чашкой:

— Идём, я и тебя подлатаю. Тебе ведь досталось от обоих.

Лайсве затихла. Только поэтому Микаш позволил себя увести.

* * *

Запахло дурманом. Ко рту поднесли чашку. Горло пересохло и слиплось. Я жадно глотала тёплый травяной отвар и попыталась открыть глаза, но тело сковала такая слабость, что даже малость вызывала боль. Я сдавленно закряхтела.

— Пей ещё, вот так, хорошо, — приговаривала Эйтайни.

Отвар то вливался в рот тонкой струёй, то переставал, позволяя сглотнуть. Веки удалось распахнуть. Притушенный зелёный свет кристаллов не утомлял и не резал глаза. Рядом была только ворожея. Хорошо.

— Заставила же ты нас поволноваться. Два дня в лихорадке билась. — Эйтайни убирала с моего лба свалявшиеся в сосульки волосы.

— Вей… ушёл, — выдавила я.

Эйтайни отвела взгляд.

— Я его отпустила.

Накатило осознание. Эта разлука если не навсегда, то очень надолго. Мне придётся жить без него.

— Всё будет хорошо. Отлежишься пару дней и станешь как новая, — успокаивала ворожея. Я закрыла глаза, не в силах смотреть. — Мне тоже было больно, когда отец ушёл. Если бы не Асгрим и не ответственность перед племенем, не знаю, как бы я справилась. Но я верю, что однажды мы встретимся с ним на той стороне леса, и я смогу попросить у него прощения.

— Я надеюсь, мы с Веем встретимся раньше, на этом берегу, а не на том.

Я провалилась в глубокий сон без сновидений. Когда проснулась, стало намного легче. Служанки накормили протёртой похлёбкой из кисловато-горьких трав, заставили выпить несколько чашек отвара с мёдом. Позже заглянул Асгрим и предложил походить по залу, опершись на его плечо, вспоминал, как повредил спину во время смерча. Но моя рана была другой. Как будто крылья отрезали, лишили зрения, слуха и обоняния — всех чувств, а заодно и разума. Апатия съедала все порывы. Если бы туаты не дёргали меня по мелким надобностям, я бы молила костянокрылых Жнецов забрать меня.

Микаша переселили в другой зал и не пускали ко мне. Я не хотела ему зла. Пускай отдыхает и набирается сил, сколько ему надо. Совестно, что я его ударила, зная, что он не ответит, вымещала на нём свою боль. Это неправильно, просто… Пускай он исполнит обещание и оставит меня в покое, чтобы больше не вспоминать никогда!

Через несколько дней я почти выздоровела, храбрилась, хотя на душе было пусто.

— Что мне делать? — спросила я у Эйтайни, когда она поила меня отваром.

— Откуда тёмной дочери лесов знать о замыслах небесных духов? Тебя ведёт более мудрая воля.

Ага, конечно. Почему-то все решили, что я знаю, куда иду, хотя я просто плутаю во тьме. Может, как Микаш, своровать чужую цель?

— Я утратила с ней связь. Раньше всё решал Вей, а я послушно шла следом. Если что-то и предлагала, то только с оглядкой на него, зная, что он подсобит. Теперь я одна, одна я ничего не смогу, сломаюсь, столкнувшись с первой трудностью. Может, мне остаться здесь? Или вам не нужны нахлебники? — я невесело усмехнулась.

Эйтайни зеркально повторила мою улыбку и свесила голову набок.

— Оставайся, сколько хочешь. Просто раньше ты сама рвалась к небу.

— Зачем мне небо без крыльев? Он даже ничего на память не оставил. Только… — я показала ей разбитое зеркальце.

— Хочешь, починю?

Я задумчиво повертела деревянную раму в руках.

— А можешь сделать, чтобы осколки не разлетались?

— Могу, но зачем тебе битое? Оно приносит несчастья.

— Вряд ли. Я же сама ходячее несчастье.

Она поводила над рамой ладонью и вручила мне. Я встряхнула зеркало и перевернула его — ни осколка не выпало.

— Спасибо!

Я прижала его к груди и закрыла глаза, вспоминая маленького демона из сна.

— Когда кто-то из моих соплеменников чувствует себя потерянным, я отсылаю его на священную гору Мельдау. Если провести там три дня, не укрываясь от холода, без воды и еды, то на тебя снизойдёт озарение. Можешь попробовать, только пообещай, что никому не расскажешь.

— Обещаю, — кивнула я.

Это хоть и крохотная, но цель.

На следующий день на рассвете после плотного завтрака я отправилась в путь. Эйтайни показала дорогу на старинной карте и объяснила, как найти гору. Кассочка ждала меня в роще. Мы поехали по узкой, петляющей между круч тропке. Не было бы до этого четырёхмесячного путешествия через весь Утгард, я бы боялась проходить по самому краю пропасти, когда камни выскакивали из-под копыт и беззвучно падали. Если мы с Кассочкой упадём, интересно, тоже звука не будет? Отупение прошло не до конца и способствовало безразличию. Из-за чёрной хандры не радовала ни пронзительная синь неба, такая густая, что кажется, можно черпать ладонями, как воду, ни выспавшееся за зиму солнце, ни сладкий привкус цветения, ни щебет птиц.

Дорога, дорога. Бесконечная. Вечная. Как будто вся жизнь стала ею, и нет больше ни дома, ни родных, ни целей. Вот уже и день на убыль клонится. Только она одна никуда не делась — дорога. Ночь застала возле каменных ворот, увенчанных орлиными головами. Эйтайни говорила, что их глаза украшены огромными рубинами, но сейчас было не разглядеть. За ними — тропа восхождения на Мельдау. Лезть на гору в темноте не хотелось, но Эйтайни сказала, что как только я выйду за пределы подхолмового царства, есть и спать нельзя. Дорога оказалась широкая и пологая, но всё равно я не пускала Кассочку быстрее размеренного шага. Иногда она спотыкалась о камни. Поваленных деревьев не попадалось — и то хорошо.

В горах повсюду лежал снег, стаяло только у подножий, но на Мельдау мы поднялись уже достаточно высоко, а холода не чувствовалось. Кассочка замерла возле хлипкого мостика, переброшенного через ущелье. Что ж, пришла пора расстаться.

Я слезла и расседлала кобылу, надела тёплую малицу вместо плаща. Кассочка тревожно сверкнула глазами. Я помахала ей и зашагала вперёд. Мостик скрипел под ногами, прогибались доски. Вцепившись в канаты, я дошла до противоположной стороны и облегчённо выдохнула. Дорога дальше оставалась такой же широкой. Выше дышать становилось тяжелее, уши закладывало, но было всё так же тепло. Ноги путались, как верёвочные, голова клонилась к груди, глаза слипались.

Подъём вдруг стал крутым. Нужно было идти равномерным цепким темпом, чтобы не съезжать по сыпучке. Тропа сузилась, запетляла между соснами, пока не затерялась в темноте лунной ночи. Пришлось продираться сквозь густой кустарник. Сапоги из грубой кожи защищали ноги от царапин, но я боялась порвать их вместе со штанами. Кустарник упёрся в отвесную стену, сбоку зияла пропасть.

Как вскарабкаться наверх? Зачем я вообще это затеяла? Нашла кого слушать — подхолмовую ведьму! Да она спит и видит, как бы меня извести. Так, хватит! Раз сама пошла, значит, и выбираться тоже должна сама. Я обернулась к полю кустарника. Отступать смысла нет, там меня никто не ждёт — одни тупики. Так почему бы не попытаться одолеть эту стену, если есть хоть малейший шанс, что за ней я обрету цель?

Я переползала с выступа на выступ. В темноте их приходилось нащупывать, полагаться больше на чутье, чем на глаза. Хельхеймская полугодовая мгла — думала, никогда о ней не вспомню, ан нет. Я бестелесный призрак, поэтому не могу упасть и разбиться. Я доберусь, у меня получится. Край стены виднелся наверху, а вот низ — нет! Из-под стопы вылетел камень, руки соскользнули. Удар выбил дух. Я лежала на спине и глотала ртом воздух. Если бы не толстая меховая одежда, точно бы разбилась!

Шок прошёл, голова шумела, тело болело, но ничего не сломалось. Только вот я снова была внизу. Жарко, сердце норовило выскочить наружу. Я сцепила зубы и принялась карабкаться. Пот застилал глаза, пальцы сбивались в кровь, ноги отекли и стали неуклюжими. Мышцы ломило от напряжения. Эта пытка никогда не закончится! Вся жизнь — бесконечное карабканье и падения, пока одно из них не завершится гибелью. Но в этот раз я смогла: подтянулась и выбралась на плоскую площадку. Рассвет разгорался ржавой полосой у кромки горизонта. Я нацарапала на камнях круг и легла внутри. Пыткой было удерживать бодрствование, хотя раньше сражаться приходилось с бессонницей. Может, поступить от обратного? Закрыть глаза и попытаться заснуть, тогда сон уйдёт.

Долгие весенние сумерки уступали ясному дню, отползал к подножью туман. Я проваливалась в бескрайнюю синеву неба и тонула, как в бурливых водах океана, как в глазах Безликого, качалась на волнах беспамятства, уплывала и снова выныривала. От серого камня с красно-жёлтыми и белёсыми разводами исходил жар. Я прела под малицей, но не могла пошевелиться, чтобы снять. Горло пересохло. Живот сводило от голода. Полтора дня без отдыха и пищи. В вышине закричал орёл. Я открыла глаза, щурясь от солнца. Едва зажившие губы снова растрескались, накатывали слабость и апатия. День шёл на убыль. Солнце скрылось. Накрапывал дождь. Я распахнула рот, чтобы напиться каплями, но они оседали на лице. Дул ветер, вдали полыхали зарницы, гремел гром, но здесь, внутри начертанного круга, было безопасно.

Дождь стих, с ним и ветер, занимался новый рассвет. Я не спала, не пила и не ела вторые сутки, сутки лежала неподвижно, врастая корнями в гору, и смотрела в синие глаза Безликого. Откровение не приходило. Может, и не должно его быть? Я лежу в бреду дома, и всё это мне снится! Я никуда не уезжала, не видела сияния Червоточин, не заглядывала в синие глаза Безликого. Никогда! Стоит уже отпустить себя, соскользнуть в пропасть, переплыть Сумеречную реку. Меня ждёт мама на другом берегу. И Айка… Нет, Айки никогда не было. А может, и не ждут. Может, все забыли, и я все забуду: имена, лица, чувства. Всё сотрётся, я стану пустым холстом, пеплом на ветру. Нету никакого перерождения. Мы живём здесь и сейчас. Существует только то, что мы видим глазами и слышим ушами, а больше ничего нет. Мира нет за пределами Ильзара. Этой горы. Синего-синего неба тоже нет. Нет кроваво-алых закатных сумерек и вяжущего язык и разум бреда.

Холста тоже нет, как нет и ветра. Самой смерти нет, как нет рожденья и бодрствования. Я былинка-огонёк. Я живу везде и во всём, вижу и знаю всё. Я существовала испокон веков. У меня не было ни имени, ни голоса, ни даже сути. Незримым духом я бродила по пространствам небытия, пока в звёздном ночном небе не загорелись огни Червоточин. Зелёной полосой, фиолетовой, красной. Зубастой короной пульсирующего света они открывали врата иных миров.

Тайными тропами сквозь них ко мне шли четверо странников: двое мужчин и две женщины, похожие на людей и чуждые миру. Первая женщина сухая и длинная, с жидким огнём в волосах и глазах. Грозная Огненная Уот. Вторая — невысокая, пышная, с толстыми каштановыми косами и глазами цвета юной листвы. Милосердная Мать-земля Калтащ. Третий — коренастый мужчина со смешливыми ямочками на щеках и глубокими тёмными глазами, с волосами цвета водорослей. Повелитель Вод Фаро. Четвёртый — стройный, с тонкими, будто вырезанными в камне чертами. Его иссиня-чёрные кудри стянуты в жгут на затылке, в руках бубен и колотушка. Предводитель чужаков, Высокий Тэнгри, Небесный Повелитель.

Его глаза цвета неба пронзали бескрайние пустоши моего небытия. Он единственный слышал мою музыку: шелест травы, шёпот деревьев, молчание гор, грохот прибоя, журчанье ручьёв, голоса зверей и птиц. Песнь звёзд звучала у него в ушах перезвоном небесного сияния. Он простирал руки и обнимал меня, бил колотушкой в бубен, вторя ритму моей музыки, и отплясывал, как утгардский оленевод. Остальные чужаки повторяли за ним, своей волей облекая меня в плоть, придавали форму воде и суше, даровали моим чадам видимый образ и чувственную суть. Брали в супруги совершеннейших из них, мешали мою кровь со своими грёзами и создавали подобный себе народец — высоких лысых обезьян. Че-ло-ве-ки. Паства. Тоже повелители, преобразователи, рождённые здесь, связанные со мной и связавшие меня с чужаками неразрывной пуповиной. Пока человеки любили и верили в своих создателей, их приходилось любить и мне, поддерживать форму и не возвращаться в гармоничное небытие.

Последним явился пятый гость. Был он чёрен, как бездна, глух и слеп, способный только на злость, ненависть и зависть. Повелитель Теней. Он не слышал моей музыки, не видел танца сотворения, не имел паствы. Он возжелал владений других Повелителей. Высокий Тэнгри говорил с ним, но гость не понимал его, не ощущал то, что привык ощущать. Уверенный, что его обманули, он пошёл на нас войной. Обвивал меня чёрными нитями, рвал на куски твердь, вселял ненависть в сердца человеков. Не вышло. Повелители были сильны, духи сплочены, а человеки чисты помыслами. Вместе выдворили они Теней за мои пределы. Он обозлился и привёл сюда странников из чужих миров. Не все соглашались помогать ему, ибо были среди тех созданий мудрецы, узревшие бурю, но и тех, кто встал на сторону Теней, оказалось достаточно. Он искажал суть, убивал волю, делая рабами. Они научились питаться другими созданиями, заражали и перетаскивали их на свою сторону. Война длилась вечность. Повелители смирились с присутствием Теней во мне. Окончательной победы не будет, потому что без борьбы музыка прервётся и мир канет в небытие.

Река времени катила свои воды, смертные жили, умирали и возрождались. Человеки верили ещё истовей, когда боги даровали им свои силы, чтобы те защищали себя сами. У Повелителей подрастали дети — плоть и кровь моего мира, хоть и с примесью чуждого могущества. Вместо родителей танцевали они. Четверо мальчишек в рубахах из белых перьев спина к спине пытались подчинить меня своей пляске, не понимая, что пляшут под мой ритм. Я смеялась над их самовлюблёнными порывами.

Меньший вышел из круга и посмотрел на меня пронзительно синими, как у отца, глазами. Восторженное детское любопытство, пламень в сердце, жажда познать заворожили меня, заставили показать всё, что было сокрыто даже от древнейших. Он смотрел в меня, а я в него. Он рассказал мне то, чего я не знала в безмятежности вечного одиночества. Он танцевал, моя музыка вторила ему, желая подчиниться и изменить незыблемые порядки. Оказывается, это приятно.

Оставшийся без младшего круг распался. Угольные ленты проникли сквозь бреши, вцепились в одного из мальчишек и подчинили себе. Он убил братьев и разрушил всё, что строил его отец. Он протянул щупальца к моему синеглазому мальчику. Они сражались неистово, с горечью и ненавистью, рождёнными предательством родной крови. Один пал поверженный, второй был смертельно ранен и ушёл ото всех, от меня тоже. Мой синеглазый мальчик. Сколько бы я ни звала его, ни искала по пустошам небытия, он не отзывался. Не отзывался он и на зов тысячи тысяч страждущих голосов, что заглушали даже мою музыку. Шаманы и заклинатели, жрецы и книжники искали меня, ловили меня, пленили меня повсюду. Они опутывали меня сетями, ранили меня ножами, надеясь кровью моей добиться его возвращения, но всё было тщетно.

Он появился недавно — высокий хмурый мужчина в чёрной мантии. Нарёк себя Духом огненным. Он жаждал меня больше всех, и его желание способно было стать той искрой, что разожжёт пожар. На юге он живёт, за мощными стенами, в древнем городе на краю погибели. Мне нужно туда, к нему, он укажет путь, он уже ищет меня!

Но сейчас ко мне идёт другой, мой тёмный разноглазый суженый. Беспрепятственно проникает в мой защитный круг, плоть от моей плоти, суть от моей сути. Он садится возле меня на колени, приподнимает мою голову и прикладывает к растрескавшимся губам флягу.

Вода потекла по губам на подбородок, но в рот не попала. Сильные руки встряхнули меня, заставляя глотнуть.

— Пей! — голос полнился глухой яростью. Хотелось смеяться, как и всегда, когда он глупо злился или также глупо пытался понравиться. — Пей, ну пожалуйста!

Вода стала солёной, прочистила слипшееся горло. Я закашлялась и с трудом разлепила веки. Изрезанное разводами теней в закатных лучах лицо Микаша выглядело жутким. Столько синяков и ссадин. Неужели это я сделала? Когда утолила жажду, Микаш убрал флягу и притянул меня к себе.

— Я не должен был оставлять тебя. Прости! Столько дней в горах без еды и воды, да ещё после болезни — немыслимо! Я…

Я залилась режущим горло смехом. Голову будто стянуло тисками. Стало дурно, и я едва не потеряла сознание. Микаш ещё раз встряхнул меня. В рот потекла новая порция воды.

— Перестань себя изводить! Я знаю, как больно, когда уходит кто-то близкий, но ты должна научиться жить без него. Жизнь — одинокий путь. Ты сильная, ты сможешь!

Он несносен. Я отдышалась и пробормотала:

— Смогу… Одна… Уходи… Ты обещал…

Руки Микаша напряглись. Губы плотно сжались.

— Я не Сумеречник, чтобы держать своё слово, — он повернулся ко мне спиной. — Ты ослабла и бредишь. Забирайся, я отнесу тебя к туатам. Не упрямься. Должна же у тебя остаться хоть капля здравого смысла.

Не отстанет. Пришлось согласиться, хотя даже висеть у него на спине было тяжело. Голова шумела, норовя опрокинуть обратно в беспамятство. Слабость никак не отступала. Микаш с кряхтением поднялся. Я положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Как собирается со мной по стене спускаться? Но он шёл, легко, размеренно, будто по ровной земле, спина вздымалась в такт глубокому дыханию.

— Не тяжело? — спросила я, подавляя зевоту.

— Ты как пушинка. — Даже пушинка на высоте весит немало. — Каждому даётся ноша по плечу. Я согласен нести свою до конца, даже если она переломит мне хребет.

Нашёл себе ношу на мою голову. Он перехватил мои ноги поудобнее. На лицо падали мокрые снежинки. Надо же, снег посреди травника, ближе к подножью, а не на вершине, где должен лежать ледник. Вот бы Вейас удивился. Вейас… Не буду марать память о тебе дурацкими тревогами. Твой выбор — уйти, и я его уважаю. Я научусь жить одна, но ты всё равно останешься в моём сердце самым дорогим и близким человеком в Мидгарде. Надеюсь, мы ещё встретимся помудревшими, способными открыться друг перед другом, а до тех пор я буду ждать.

— Эй, принцессочка, не спи! — вырвал из забытья голос Микаша.

Он опустил меня на землю под одинокой разлапистой сосной, которая закрывала от ветра и снега.

— А где стена? — спросила я, разглядывая хмурое небо с летящими по нему мокрыми хлопьями.

— Никакой стены я не видел. Тропа была лёгкой.

Микаш укутал меня в свой плащ, достал из-за пояса ещё одну флягу и влил мне в рот куриный бульон с протёртыми овощами и манной крупой. Пища лезла обратно, обжигая глотку, но рвотные позывы в конце концов прошли. Становилось легче.

— Ты их себе придумываешь — стены. Зачем? Будто смерти ищешь, причём самым изуверским способом.

Слабость отступила. Теперь я хотя бы могла произносить фразы длиннее трёх слов.

— Я бы хотела родиться мужчиной. Сражаться. Путешествовать. Не оглядываться на суетное, на людей, которые меня оценивают, с неприязнью ли, или с добром, неважно. Мужчины могут быть собой, а женщины обязаны быть лишь их тенью, думать лишь о красоте и кротости. А я хочу светить, хочу чувствовать, хочу быть свободной в каждом порыве и выбирать сама: что, когда и с кем.

— Ты непохожа на мужчин.

— Из-за того, что я слабая и вечно ною? Я изменюсь. Даю себе зарок. Больше никогда, — я подняла ладонь с растопыренными пальцами к небу. Мокрый снег холодил её ледяными поцелуями.

— Нет. Ни тогда, когда ты притворялась, ни сейчас ты не похожа на мужчину. В тебе слишком много женского. В походке, манерах, в том, как ты выбираешь слова, во взгляде, в запахе. Не видел ни одной женщины, которая была бы больше женщиной, чем ты.

— Ты видел много? — я устала на него злиться, смеяться над его речами тоже. — Ничего. Я и женщиной выживу, одолею любую гору, а если не смогу, то что ж… так тому и быть. Я больше не боюсь.

— Какая следующая?

— М?

— Какая следующая гора? Куда собираешься дальше? Домой в Ильзар?

— Тебе зачем? Потащишься за мной до самого замка? Смешной! Ты мне не нужен. Я справлюсь, даже если ты бросишь меня под этой сосной, а куда пойду дальше — не твоё дело. Не буду больше никому верить, чтобы не разочаровываться после. Только в себе. Но я и это переживу.

— Ты пойдёшь за новым мифом, я знаю. И никогда тебя не брошу, как бы ты ни сопротивлялась.

Я устала. Без толку.

Снег всё падал и таял, оставляя на земле мокрые, покрытые разводами инея лужи.

— Какой сегодня день?

— Первый день травника.

— Наш с Веем день рождения. Год назад мы отправились в это путешествие. Тогда я думала, мы вернёмся героями, или вообще не думала, что будет дальше.

— А я даже не знаю, когда у меня день рождения.

— Как это? Ты никогда не праздновал?

— У нас не было времени, еды и денег. В этот день я уже должен был вспахать и засеять большую часть нашего поля, а потом следить, чтобы посевы не склевали птицы, не сожрали жуки с червяками, чтобы скотина не потоптала всходы, чтобы засуха не спалила их дотла.

— Это неправильно! Даже если бы я была беднее храмовой мыши, то раз в год устраивала бы своему ребёнку праздник и не заставляла работать до седьмого пота. Либо сделала бы его счастливым, либо не рожала вовсе!

Микаш фыркнул и замолчал. Зря завела этот разговор. Глупая избалованная принцесска.

Я задремала под шум ветра. Когда проснулась, вьюга унялась, но небо было всё такого же мрачного свинцового цвета, как глаза Микаша. Его рядом не оказалось. Бросил? Нет, глупо и надеяться. Уже и аура чувствуется, огромная, льдисто-голубая, в горах как нигде сильная. Горы — пристанище ветра, горы — его храмы.

— Проснулась? — поинтересовался Микаш, выбираясь из соснового леса ниже по склону.

Я нахохлилась, как сова, под тёплым меховым плащом. Нужно было распалить костёр. Жаль, что так сыро.

— Вначале праздничный обед — подарки потом, — торжественно объявил Микаш и достал фляги с водой и бульоном: — У нас сегодня не званый обед у высокого лорда, а настоящий королевский пир!

Я не оценила шутки, забрала фляги и обедала сама. Сил уже хватало. Микаш жевал лепёшки с вяленым мясом. И для меня оставил. Даже вприкуску с бульоном твёрдая пища не шла, но я заставила себя съесть всё.

— А теперь подарок для послушных девочек, — Микаш достал из-за пазухи серый свёрток. — С днём рожденья!

Он вложил мне в руки два пучка тонких прутьев, перевязанных крестом. Наверху — холщовый шар, набитый сухим мхом, вместо волос натыканы сосновые иголки, прутья обёрнуты лоскутами на манер платья.

— Кукла? Ты серьёзно?

Я их даже в детстве не жаловала, искусных, точь-в-точь похожих на людей, в роскошных одеждах.

— Моя сестра их любила, — смутился Микаш и опустил глаза.

— Она была слабоумной. Мне не пять лет, а семнадцать, если не заметил.

— Не будь такой злобной. Я просто хотел тебя порадовать.

— Не надо так стараться. Это глупо.

— Давай выброшу! — оборвал он и попытался отобрать у меня куклу.

Я отодвинулась и рассмеялась:

— О, нет! Ты же от чистого сердца старался. Оставлю её — будет наша дочка. Нужно придумать ей имя. Обычно выбирают из отцовского рода. Как звали твою мать и сестру?

— Только попробуй! — стальные глаза полыхнули яростью.

Он сложил руки на груди и, широко раздувая ноздри, сжал губы в тонкую полоску. Ох, как взбесился. Я снова не сдержала смех.

— Хорошо, значит, будет незаконной дочерью с именем моего рода. Хм… Гертруда? Или Альгерда? Да, это определённо Альгерда. Герда, поцелуй отца!

Я приложила куклу к небритой щеке Микаша. Он отскочил, как ужаленный.

— Прекрати!

Я пожала плечами и поднесла куклу к своему лицу.

— Не повезло нам с отцом. Отец у нас бука. Он хотел тебя выбросить, представляешь? Но не бойся, я выращу тебя сама и не буду заставлять работать, буду рассказывать сказки на ночь и устраивать праздники каждый день!

Микаш зарычал, испепеляя меня гневными взглядами. Я укачивала куклу на руках, напевая колыбельную. Он закрыл глаза и сделал несколько громких вдохов.

— Ты изменилась.

— Нет, я впервые стала собой. Не нравится — уходи!

— Только вместе с тобой. Внизу разведём костёр, и ты сможешь немного поспать.

Он повернулся ко мне спиной, подставляя плечи. Край неба окрасился в холодный, бледно-розовый цвет. Скоро стемнеет. Или нет? Будут долгие-долгие сумерки, а полная тьма не наступит до зимы.

— Сам-то когда спал в последний раз?

— Это неважно. — Он развернулся и заглянул мне в глаза: — Я не находил себе места, пока тебя не было, и не стану спать, пока ты не окажешься в безопасности. Пожалуйста! Иначе мы оба околеем.

Мы долго смотрели друг на друга. Розовое сияние уже исчезло, и свет стал молочным. Наползал туман.

Я поднялась, опираясь о сосновый ствол, и положила руку на плечо Микаша. Колени подвели. Я бы упала, если бы он не перехватил меня за талию, но сдаваться всё равно не собиралась:

— Так будет быстрее.

Микаш поджал губы и нехотя кивнул. Мы поковыляли вниз по каменистой дороге.

До расселины добрались в самый тёмный час, не так, конечно, как полугодовой ночью в Утгарде, но тоже страшно. Туман скрывал всё на расстоянии вытянутой руки. Микаш искал мостик через пропасть, проверяя край обрыва палкой. Блуждание надоело. Я раскинула руки в стороны и воззвала про себя: «Брат мой Ветер, помоги!» В лицо дохнуло морозным порывом, дорога и сам мостик вспыхнули голубой нитью. Ого, как быстро! Что, тоже совестно стало?!

Я потянула Микаша в сторону сияния. Он недоверчиво покосился, когда я постучала его палкой по доскам, и пропустил меня вперёд, дырявя глазами ночную мглу. Я нарочно оступилась, выставив ногу в пропасть. Микаш испуганно вскрикнул и чуть было не рванул ко мне. Я засмеялась. Старается, ну так старается!

На другой стороне расселины нашлась закрытая соснами поляна. Мы развели костёр и перекусили. Моя слабость почти прошла. Вскоре к нам вернулись лошади: Кассочка и коренастый мерин Микаша. Паслись теперь на пожухлой траве неподалёку.

— Ненавижу горы. Ненавижу север, холод и полугодовую ночь. Надеюсь, больше никогда мёрзнуть не придётся, — забормотал Микаш, обсасывая кусок вяленого мяса.

— Это хорошо. Значит, со мной ты всё-таки не пойдёшь, — усмехнулась я.

Микаш поперхнулся:

— Опять будешь гробницу Безликого в Хельхейме искать? Это глупо!

— Нет, его гробница не в Хельхейме, а в Нифельхейме, на дальнем юге за мёртвым континентом. Ведь Нифельхейм — это зеркальное отражение Хельхейма. Всё, как в старой норикийской легенде!

— Ты серьёзно? — его лицо вытянулось и закаменело.

— Вполне. Я люблю путешествовать, люблю горы и холод. Назад мне дороги уже нет, так что буду идти, пока Матушка-вьюга не заберёт меня, — я заложила руки за голову и устроилась на земле, вглядываясь в клубившуюся наверху дымку.

Микаш доел, лёг рядом и пристально посмотрел на меня:

— Расскажи. Норикийскую легенду или про Матушку-вьюгу. Что хочешь!

— Только если ты обещаешь поспать.

— У туатов отосплюсь.

Я надула губы в притворной обиде.

— А если я спою тебе колыбельную?

— Мне не пять лет, а девятнадцать!

— Какой большой мальчик! — присвистнула я и пощупала его плечо. Тугие жгуты мышц ощущались даже через одежду.

— Ладно, но только пару часов до рассвета.

Я придвинулась к нему и повернулась лицом.

— Это случилось давно. Норикийское королевство только-только образовалось. Плодородна была его земля, а погода благоволила, золото и серебро текли норикийскому королю Гарденису в руки. Была у него дочь, прекраснейшая из женщин. Позавидовали ему демоны, которых Сумеречники согнали с тех земель в пещеры. Решили они отомстить. Самый злой и коварный из них, король цвергов Брокк, похитил принцессу и спрятал в своей пещере.

— Как тебя Странник, что ли? — перебил Микаш. Я заскрипела зубами.

— Во-первых, я не принцесса, во-вторых, я сама ушла.

— Потому что дура.

— Ой-ой-ой, на себя бы посмотрел. Зачем тащишься за дурой в ледяную преисподнюю и шею всё время подставляешь?

— Забудь. Рассказывай дальше, я не буду больше перебивать, — отмахнулся он.

— Так вот, остался король Гарденис безутешным. Молил Сумеречников вернуть принцессу, обещал богатую награду и её руку в придачу. Сильнейшие рыцари пытались освободить принцессу, но без толку. Цверги уходили глубже под землю и закрывались чарами. Тогда Сумеречники решили договориться, и возвестил цверг Брокк свою волю. Он отдаст принцессу, если ему принесут со дна озера Фол, самого глубокого и холодного в Норикии, золотой перстень матушки Калтащ. Воды озера Фол настолько прозрачны, что его видно с берега. Многие пытались достать его, но ни у кого не вышло. Жил тогда при дворе юный иллюзионист. Он не был родовит и богат, а его дара едва хватало на то, чтобы развлекать гостей во время пиров, — Микаш зашевелился, прислушиваясь внимательней. Я знала, что ему понравится. — Он жил в каморке с немощным дедом. Все советовали избавиться от обузы, но он не соглашался. А ещё он любил принцессу больше других и переживал, что цверги уморят её в мрачном и сыром подземелье. От отчаянья он решил нырнуть за перстнем.

«Вот если бы я был телекинетиком, то обернул бы голову воздушным пузырём и прыгнул в озеро так, что только волны пошли бы. Дался бы мне в руки чудо-перстень, и принцесса вернулась бы домой живая»! — сокрушался он. Дед сидел с ним на берегу озера и смотрел на воду.

«А может, тут и стариковской мудрости хватит. Забирайся на верхнюю ветку и посмотри, нет ли там чего с самого краю».

Послушал иллюзионист деда, забрался на вековечный дуб, что почти касался воды ветвями. Едва не упав, он дотянулся до края и среди листвы увидел надетый на кончик ветки перстень. Он отражался в воде, и от этого казалось, что он лежит на дне озера. Иллюзионист отнёс перстень цвергам, и тем пришлось отпустить принцессу.

— Король разрешил ему жениться на своей дочери?

— Нет, но они вернулись к цвергам, которые полюбили принцессу за доброту, а иллюзиониста за смекалку, и жили долго и счастливо!

— Правда, что ли? — усомнился Микаш.

— Нет, я всё выдумала. Иллюзионист отказался от руки принцессы, потому что дед напомнил, что негоже ему на дочке короля жениться. Они не были бы счастливы.

— Мораль: сколько ни пыжься, если рождением не вышел, ничего не получится. Дурацкая сказка.

— Нет, почему? Иллюзионист получил почёт и славу, его имя и подвиг сохранились в веках. Мораль тут другая: слушать старших, потому что они мудрее и больше знают. А ещё не всегда стоит верить своим глазам. То, что блестит на дне, может оказаться лишь отражением в воде.

— Спорно. Многие в старости просто дряхлеют, а ума не прибавляется ни на каплю.

— Конечно, если они не делают выводов из своих ошибок. Я не поэтому историю рассказала. Я про отражение. Гробница Безликого не здесь, а на дальнем юге, я уверена. Там он возродится.

— А так ли надо, чтобы он возрождался?

— Естественно, надо! Мир приближается к концу, Безликий должен его спасти.

А ещё я очень скучаю.

— Зачем? Проще сотворить новый, чем исправить всю грязь, несправедливость и убогость этого мира. Он нужен только нам, потому что без него нас тоже не будет. Рассчитывать стоит только на себя, а не искать богов за гранью погибели. Вдруг окажется, что они вовсе не милостивые?

Я вцепилась в ворот его малицы.

— Зачем ты это делаешь? Идёшь за мной, но не веришь в мою цель. Просишь рассказать сказку и тут же её высмеиваешь. Говоришь, что любишь, но не щадишь моих чувств и всё время отталкиваешь. Не нравится — уходи, не мучай себя моим обществом, ты свободен. И я свободна распоряжаться своей жизнью так, как захочу!

Я попыталась встать, но Микаш схватил меня за руку.

— Ты обещала колыбельную. И про Матушку-Вьюгу.

— Про неё — потом, — согласилась я. Хоть и не Сумеречник, но слово сдержу.

Я села. Микаш положил голову мне на колени. Закопавшись пальцами в его жёсткие всклокоченные волосы, я запела.

Эту колыбельную я слышала от нянюшки, все матери пели её своим детям. Её сочинила Белая Птица в начале времён для своих неугомонных сыновей-ветров. Скучаешь ли ты по ней, Безликий, так же, как я скучаю по своей матери?

Вскоре меня сморил сон. Я летала над Мидгардом на крыльях Западного ветра, Безликого, и молилась за наш мир. Быть может, он не такой красивый и справедливый, быть может, мы этому виной, но он заслуживает шанса, которого не было у нас с Микашем. Неправильно это: бросать своего ребёнка на погибель, каким бы кривым и капризным он ни был. Иначе зачем было его рожать?

Мы летели над окутанной рыжеватой дымкой грядой. Безликий пеленал меня в кокон голубого сияния, заставляя забыть печали. Впереди мерцала дорога на юг, к городу за неприступными стенами, городу на краю погибели. Сколько же придётся пройти!

Я проснулась на рассвете. Сумерки уползли вместе с туманом в расселину, уступив солнечному утру. Микаш спал, обхватив меня за талию, сверху нас укрывало единственное одеяло. Костёр потух. Стараясь не разбудить Микаша, я выбралась из его рук и подоткнула одеяло поплотней. Чудесный сон восстановил силы. Уверенность. Веру. Был ли он настоящим, или пустой грёзой? Ветер загудел и кольнул лицо морозными иглами. Я смахнула со щёк слёзы и разожгла костёр. Ниже по склону среди опушённой изморозью травы и мха отыскался ручей. Когда земля нагреется, он станет бурливой рекой. Я сбила с него тонкую ледяную корку и набрала в флягу воды. У костра я поделила остатки пищи и съела большую часть из своей половины. Аппетит вернулся. Жизнь вернулась. Хорошо!

Рядом с Микашем лежала его слегка примороженная кукла. Я подняла её и повертела в руках. Зачем я ему грублю? Лучше бы его не было. Он непонятно за что влюбился в меня. Я открою ему сердце, и он разобьёт его, как это сделали Вейас и Безликий, разочаруется и уйдёт. Нет, надо его отвадить. Он ведь сам сказал: жизнь — одинокий путь. Я отыщу свою судьбу сама.

Я взяла остывший уголёк и подрисовала кукле глаза, рот и нос. Забавно. Надо ещё вместо иголок ниток нашить.

 

Глава 26. Вересковая свадьба

1527 г. от заселения Мидгарда, гора Мельдау, Утгард

— Почему не разбудила?! Ты обещала!

Угу, праведный гнев. Предсказуемость-предсказуемость!

— Я тоже не Сумеречник, чтобы слово держать. Скажи спасибо, что не бросила на съедение медведям, — усмехнулась я.

Микаш с кряхтеньем поднялся и потянулся.

— Сколько я проспал?

— Часов десять-двенадцать, думаю, — я вручила ему кулёк с лепёшками и мясом, флягу с водой. — Ешь, да уже поедем, а то и правда из гор не выберемся никогда.

Через полчаса мы поседлались и поехали по широкой дороге. Солнце разогрелось и приятно припекало. Чистое небо манило синевой. Печали затягивались пеленой тумана на краю памяти, возвращалось безмятежное и ясное состояние разума, весна расцвечивала зимнюю мглу и серость яркими красками.

К вересковым холмам подъезжали в сумерках. Неплохо. Туаты не открывали дворец днём, боясь случайных глаз. Нас встретили и проводили в гостевой зал.

— Передайте Её Величеству, я пару дней передохну и поеду. Не буду дольше вас стеснять, — сказала я принёсшей нам обед туате.

— Её Величество просили вас обоих быть почётными гостями на свадьбе, — смиренно ответила та.

— Эйтайни и Асгрим женятся? Когда?

Хоть что-то радостное за последнее время.

— Завтра на закате. Отдохните хорошенько: на веселье понадобится много сил, — посоветовала она и ушла.

Я улеглась на укрытое шкурами ложе. Усталость накатила непереносимая, как будто я держалась только на силе духа, и вот теперь, когда стало можно, едва не потеряла сознание. Микаш ещё долго бродил по залу и чем-то шелестел, пока я не швырнула в него подушкой. Когда угомонился, я провалилась в сон.

Разбудили нас после полудня, за час до церемонии, принесли тазик с водой, полотенца и нарядную одежду. Микаш вышел, позволив мне привести себя в порядок. Ни набрать пары фунтов веса, ни отрастить волосы, ни даже спрятать усталые мешки под глазами я не могла, но, по крайней мере, наряд оказался удобным и тёплым. Словно по мне сшитое лиловое шерстяное блио украшала вышивка в виде цветков вереска. Талию подчёркивал пояс из серебряных звеньев. Прилагались ещё заколки в виде веточек вереска и сапожки из мягкой кожи. Прилично, и на том спасибо. Микаш постучался, и я разрешила войти. Он вытаращился на меня с порога и уже открывал рот.

— Только не надо дешёвых комплиментов.

Рот захлопнулся. Несколько мгновений Микаш жевал губами. Я вышла, чтобы его не смущать. Возился он долго. Я поняла, в чём дело, только когда он вышел, красный, как рак.

— Я выгляжу нелепо, да?

На нём была немного старомодная, но добротная одежда для знати. Голубые шоссы облегали длинные стройные ноги. Синее котарди доходило только до середины бёдер. Широкий пояс сплетался из шнуров кожи. Полукруглый чёрный плащ через плечо сколот вычурной серебряной фибулой. Чёрный берет и высокие сапоги довершали образ. Бёдра казались уже, а размах плеч выглядел ещё внушительней.

— Непривычно.

Я поправила одежду: плащ и берет больше набок, пояс ниже, разгладила складки на котарди. Пощупала выбритую щёку. Волосы он слегка подравнял. На медведя не так похож, даже от простолюдина в обносках мало что осталось. Убрать бы худобу и звериный взгляд исподлобья, получился бы красавчик не хуже Петраса.

— Я переоденусь. Туаты, похоже, посмеяться хотят, — храбрец из храбрецов отступил к двери, но я схватила его за руку.

— Когда они хотели посмеяться, я выглядела намного нелепее. Идём — нас уже ждут.

— Хорошо, если ты желаешь, я согласен и на роль шута.

Я закрыла лицо рукой.

— О, боги, ты лишил меня удовольствия смеяться над тобой! Какая невосполнимая утрата!

Микаш насупился и опустил голову.

— Какая разница, кто и что подумает? Это ведь вшивые демоны, которых ты в лучшем случае презираешь. Я? Да я тебя в исподнем видела, от слюней бессознательного оттирала. Расправь плечи и не косолапь — будешь внушительней, чем какой король. Ты же умеешь!

Он скрипел зубами непереносимо долго. Когда я уже собралась идти одна, он взял меня под руку и повёл за собой. Год назад, если бы я не знала о его происхождении, то его внимание мне бы польстило. Профиль породистый, хищный. Точно бастард одного из высокородных. Мог бы, как Петрас, в роскоши и отцовском восхищении купаться. Каким бы он тогда был? Стал бы принуждать меня к близости? Верно, прочитав мои мысли, Микаш вздрогнул и смягчил руку, придерживая едва-едва, как хрустальную вазу. Да уж, какое там насилие!

Торжество проходило в берёзовой роще, откуда начиналось наше путешествие в Утгард. Вечерело. Вокруг церемониального места посверкивал зеленоватыми всполохами колдовской купол. Мы замерли, изучая сплетение земных аур: нити тянутся от деревьев, от травы и кустов, от корней, которые торчат из почвы, такие тонкие, что не заметишь, если не приглядываться. Вот она какая, магия туатов. Видели ли это люди до нас? Почему демоны открывают нам свои секреты? Не боятся, что мы используем их для победоносного марша? Или понимают, что из-за заварушки с единоверцами до жалкого племени туатов никому дела нет? Но ведь междоусобица когда-нибудь закончится, и тогда… Нет, я бы не стала их выдавать, пока они сами не нападут. В дневник про них писать опасно — вдруг он в руки не тем людям попадёт? Впрочем, это заботы Эйтайни, а не мои.

Туаты провели нас в купол, держа за руки: люди могли войти только как друзья. Внутри всё было украшено первоцветами. Из ивовых ветвей сплели арку, у которой живым коридором выстроились гости. Нас с Микашем поставили к ней ближе всех.

Воцарилась тишина, даже ветер дуть перестал. На входе в рощу показался Асгрим и торжественно прошествовал к арке. На нём была пурпурная туника до пят, к поясу приторочен меч в обшитых серебряной нитью и украшенных самоцветами ножнах. Поравнявшись с нами, Асгрим подмигнул мне и усмехнулся. Балда несерьёзный! Как Эйтайни собирается с ним жить?

Асгрим прошёл через арку и остановился возле старца в белоснежном балахоне. В руке тот держал деревянный посох с набалдашником в виде бараньей головы. Старец начал говорить на древнем языке туатов. Асгрим кивал и односложно отвечал на вопросы. Шёпот разом оборвался. Головы снова повернулись ко входу в рощу. Грянул хор звонких голосов и, всколыхнув листву, вознёсся к звёздам. По украшенной цветами дорожке к арке выступала королева туатов. На Эйтайни было летящее фиалковое платье, настолько лёгкое, что казалось сотканным из ветра. На голове серебряный венец с зелёными кристаллами, который я видела на отце Эйтайни. Ворожея шла босая сквозь замерший живой коридор, плыла над примороженной травой, не пригибая ни листика. Как ей не холодно? Я запахнула плащ потуже, когда она поравнялась с нами, обернулась и улыбнулась мне одними губами. Стало теплее.

Эйтайни присоединилась к будущему мужу за аркой. Старик спрашивал её на том же тайном наречии, что и Асгрима. Эйтайни отвечала развёрнуто, видно, знала его лучше охотника. Когда часть, из которой я ничего не понимала, закончилась, Эйтайни и Асгрим взялись за руки. Старик перевязал их запястья лентами, чтобы они не размыкали любимых рук — похоже на наш ритуал. Не такие уж мы и разные. Старик сказал что-то напоследок и сложил ладони на груди. Асгрим вглядывался в лицо Эйтайни, их губы соединились в долгом, не предназначенном для чужих глаз, поцелуе.

— Видишь, иногда принцессы выходят за простых охотников, — шепнула я Микашу, смущаясь и отворачиваясь.

— У демонов всё не как у людей, — усмехнулся он.

Я же для него сказку с хорошим концом придумывала, а когда она воплотилась в жизнь, он всё равно не обрадовался. Как хочет. Я повернулась к Шейсу, знакомому охотнику из отряда Асгрима.

— А почему никто их не поздравляет?

— Потому что церемония закончится, только когда они пройдут через арку Нэнэке рука об руку. Настоящая арка, говорят, пропускала лишь тех, кто искренне любит, а тех, кто лгал, перебрасывала на другой край земли.

— Если бы наших заставили через такую арку проходить, то никто бы не поженился, — снова усмехнулся Микаш.

Неучтиво! Я пихнула его локтем в бок. Сомневаюсь, что у наших с любовью всё настолько плохо, а впрочем, может, и настолько. Хорошо, что мне и дела нет, иначе я бы сильно расстроилась.

Эйтайни и Асгрим нехотя оторвались друг от друга и направились к арке. Замерли в шаге от неё, взялись за руки и одновременно прошли на противоположную сторону. Туаты захлопали в ладоши, желая счастья супругам, выкрикивали нескромные советы Асгриму, как вести себя наедине с женой. Старик воздел руки к небу, и все стихли. Арка вспыхнула и осыпалась, цветы разлетелись ночными мотыльками. От восхищения я тоже захлопала в ладоши.

— Девчачьи выкрутасы, фу! — проворчал над ухом Микаш.

— А мне всё равно нравится, — я не сдержалась и показала ему язык.

— Так ты же девчонка, — он развёл руками.

Какая разница, что он думает? Какая разница, что все вокруг думают? Мне нравится, и всё тут! Больше я ни перед кем притворяться не стану!

Церемония закончилась поздравлениями и вручением подарков. После того как мы выказали почтение жениху и невесте, нас отвели к столам, расставленным вдоль поляны кругом. Они ломились от медовых сладостей, жаркого из баранины, дичи, рыбы, салатов из корешков, медовухи и даже эля — напитка длиннобородых.

Мы сидели рядом, но не разговаривали и не смотрели друг на друга. Я съела ровно столько кусков мяса, рыбы и сахарных рогаликов, сколько в меня влезло. От медовухи и эля отказалась, несмотря на уговоры туатов. Не нравится — и всё, назавтра ещё голова болеть будет.

Асгрим с Эйтайни открыли танцы. Заиграли арфы и волынки, забили барабаны и бубны. Ворожея вначале исполнила ритуал: летела по воздуху, купаясь в лунном сиянии, ритмично выгибалась, как берёзы по воле ветра, звала, обольщала. Асгрим присоединился к ней, вначале грозно и настойчиво, а потом интимно и мягко. Вскоре танцевать пошли и другие пары. Я наблюдала за ними, потягивая мятный отвар из глиняной чашки. Вечность назад в Гартленде я также наблюдала за праздником, на котором веселился мой брат, завидовала и злилась, что не могу присоединиться к торжеству. Чего стесняюсь-то? Не хочу больше наблюдать, как жизнь проходит мимо, хочу участвовать во всём, хочу дышать полной грудью! Именно ради этого я прошла этот путь.

Я развернулась всем телом к Микашу. Он обсасывал баранью косточку и хлебал эль мелкими глотками, оставляя на губах пенные усы.

— Потанцуй со мной!

Он поперхнулся и закашлялся, колотя себя кулаком в грудь.

— Я оттопчу тебе все ноги.

Я закатила глаза.

— Перещеголять Йордена тебе не удастся. Ты прекрасно танцевал у шамана. Не отказывайся, а то снова будешь жалеть.

— То были другие танцы и никто не смотрел. Туаты нас на смех поднимут!

— Они всего лишь вшивые демоны. Впрочем, как хочешь. Если ты не будешь со мной танцевать, я попрошу какого-нибудь туата.

Я встала из-за лавки и сделала шаг в круг танцующих. Микаш тут же меня перехватил.

— Не стоит. Они же сводят с ума своими плясками, забыла?

Я усмехнулась и потянула его за собой.

— Чтобы не было недоразумений, — я упреждающе подняла руку. — Между нами ничего не изменится. Я не желаю, чтобы ты следовал за мной, просто хочу танцевать.

— Я понимаю.

— Тогда давай повторять за остальными. Это не должно быть слишком сложно.

Я положила его ладони себе на талию. Микаш неловко переминался на месте, пыхтел, увёртываясь от моих ног и подхватывая в рискованные моменты.

— Не надо так стараться, — проворчала я, когда мы едва не столкнулись лбами. — Расслабься и получай удовольствие. Пара синяков на ногах погоды не сделают.

Микаш горестно вздохнул и продолжил, внимательно оглядываясь по сторонам в поисках того, кому можно подражать.

— В Ильзаре ты был уверенней.

И наглее. В доме Странника тоже. Его постоянные преображения от язвительного циника, которому плевать на всех и вся, до застенчивого, ранимого мальчика, готового на подвиг ради своей возвышенной любви, сбивали с толку. Почему он выбрал предметом воздыханий меня?

— Так ты догадалась? — Микаш напрягся и едва не отпрянул.

— Я слышала твой голос после того, как очнулась от обморока.

Он остановился и отошёл на шаг.

— Когда было тоскливо, я забирался в головы своих хозяев и веселился за их счёт. Тогда мне хотелось…

— Потанцевать со мной вместо Дражена?

— Если он ошибётся, никто не поймёт, что это моя ошибка. Прости, я не думал, что ты перехватишь моё внушение и тебе станет худо.

— Не переживай, — усмехнулась я, сделав шаг навстречу. Снова положила его руки себе на талию. — Ты меня спас. Без тебя я бы не узнала о вероломстве Йордена и не решилась бежать. Без тебя меня бы здесь не было, без тебя я бы терпела неверность, побои и ещё только боги ведают что.

— Прости, — он понурился и снова попытался отстраниться, но я не отпускала. — Если бы не я, ты была бы в тепле и безопасности.

Безнадёжен.

— Так потанцуй же со мной в извинение! После, так уж и быть, получишь награду.

— Какую? — его глаза вспыхнули, как у ребёнка.

— Узнаешь, когда получишь.

Он сдался, пробормотав себе под нос: «Это как в фехтовании, просто повторять, пока не выйдет идеально». Подхватил ритм музыки и закружил меня вокруг себя. Танцевал всё лучше, я наслаждалась каждым движением и старалась не сравнивать нас с окружающими. Волшебно, как в мечтах и даже лучше, будто паришь в тёплом пурпуре облаков и упиваешься сладким весенним воздухом.

Мы остановились, только когда музыка стихла, с первым лучом рассвета. Туаты собирали столы, скрывали следы пиршества и прятались во дворце под холмами.

Я отвела Микаша в сторонку. Он так внимательно за мной следил, что едва удавалось сдержать смех. Из низин поднимался пар, восходящее солнце облекало его в пушистое золото, которое оседало на лице росными каплями. Убедившись, что нас никто не видит, я поднялась на цыпочки и поцеловала Микаша в твёрдые губы. Замер. Когда я отстранилась, он затравленно опустил глаза к земле.

В чём дело? Он ведь хотел услышать сказку. Так почему разрушает её?

«Я хотел, чтобы сказка стала былью, но она как золото этого утра — лишь зыбкий морок из тумана и солнца», — вклинился в мои мысли его хрипловатый голос.

Я и забыла, что он постоянно читает. Не отвечая, я побрела к белому ходу в Подземный дворец. Микаш чеканил шаг за моей спиной.

Весь следующий день я отсыпалась, а на второй засобиралась в дорогу. Ко мне заглянула Эйтайни.

— Видела, как ты веселилась на свадьбе, — она улыбалась, глядя, как я перебираю вещи и подсчитываю сбережения. Вейас оставил мне всё, что у нас было, даже свою гербовую подвеску, но этого было мало.

— Веселье было заразным, — я повернулась и заглянула в фиалковые кошачьи глаза. — Иногда мне кажется, что я оскорбляю этим брата. Как будто я не любила его и начинаю забывать.

— Когда я согласилась на свадьбу с Асгримом, не относив траур по отцу, мне тоже казалось, что я оскорбляю его память. Но это не так. С трауром или без, отец всегда будет в моём сердце, как и мама, которая ушла в лес раньше срока. Уверена, они были бы счастливы, что я живу дальше. Эта свадьба — предсмертное желание моего отца, — глаза ворожеи заблестели, она взяла меня за руку. — Так и Вейас желал, чтобы ты исполнила свою мечту, а не тратила силы на слёзы и грусть.

— Да, — я отвернулась и подняла взгляд к сияющим в потолке вкраплениям кристалла, чтобы скрыть подступившие слезы. — Я поеду, как только соберусь, не хочу вас больше стеснять.

— Ты никого не стесняешь, оставайся, сколько потребуется.

Я покачала головой. Пересахаренная еда и зелёный свет колдовских кристаллов опротивели, а пустившая корни в душе дорога уже звала за порог, в город на краю погибели. Грезились приключения и открытия, не терпелось узнать, смогу ли я выстоять одна, не погибнуть от глупости или слабости, дойти до конца нетореной тропы.

— Мы дадим тебе всё, что скажешь, — примиряюще улыбнулась Эйтайни и оставила меня одну.

Туаты поделились со мной едой: вяленым мясом, луком и чесноком. Одежду тоже одолжили взамен износившейся: удобные штаны и жилетку из плотной кожи, несколько шерстяных рубашек, плащ, чтобы укрываться от дождя. Лошадь мою — коренастую фермерскую кашлатку — вернули, откормленную и бодрую, но, к сожалению, не пролинявшую с зимы. Я долго вычёсывала её скребницей, привязав к жердям в большом загоне. Приходилось отплёвываться и кашлять, а потом счищать шерсть с волос и одежды. В таком виде меня и застал Микаш.

Сопровождавший его туат вывел из стойл по соседству здорового жеребца, чёрного, с мохнатыми белыми чулками на ногах и проточиной на морде. А глаз-то недобрый, голубой, сорочий. Каким образом тут оказался рыцарский боевой конь?

— Забирай. Для наших кобыл он слишком велик, — сказал туат. — Только осторожно, он построже ненниров будет и сильно жеребцует.

— У меня тяжёлая рука. Справлюсь.

Конь попытался цапнуть его за плечо и тут же получил по морде кулаком. Жеребец оценил силу по достоинству и на первое время присмирел. Микаш привязал его подальше от моего мерина и принялся чистить. Конь лупил копытами по скале и точил зубы об загон. Мой мерин удалился от жеребца настолько, насколько позволяла привязь.

— Норовистый, — присвистнула я, когда злобный коняка сверкнул бельмами в сторону Микаша и щёлкнул зубами.

— Нет, просто обнаглевший, — беспечно отмахнулся медведь. — Давно его никто не обламывал. Вот у зареченских коневодов косячные жеребцы были — зверюги почище демонов. А хитрющие! На спину будто заманивают, а как сядешь, понесут так, что только ветер в ушах свистит, а глаза слёзы застят. Один такой всю ночь меня по полям таскал. К небесам взвивался, пополам складывался, чтобы из седла выбить. Только я цепко ногами держался, гриву на пальцы наматывал, круг за кругом закладывал, уже и уже. К рассвету он выдохся, зато после этого был послушней и ласковей дамской левретки.

Туат с уважением смотрел на него, даже жеребец воодушевился, а мне снова хотелось смеяться:

— Хвастун! Это же строки из сказания о зареченских рыцарях. А говорил, что сказок не знаешь.

— Я говорил о бабских сказках на ночь, а это правдивые мужские сказания. Огромная разница! К тому же ты-то любишь сказки. Так что тебе не нравится?

— Я люблю, когда в них верят, а не лгут, чтобы казаться лучше.

— Я не лгал.

— Если бы ты гонял коня всю ночь, на рассвете он бы умер в запале. Может, я и глупая, но не настолько.

Туат отступил от Микаша на шаг и посмотрел с подозрением.

— Может, я преувеличил для красного словца, но не лгал. А с конём справлюсь, — он похлопал жеребца по крупу. Тот подобрался и перестал скалить зубы, приняв серьёзный вид. — Они все успокаиваются после нескольких переходов. Хочешь жить — не будешь силы на пустую злобу тратить.

— Куда ты навострился? Я тебя с собой не беру.

— Куда — неважно. Здесь я оставаться не могу. Это же ты сахарная принцесска, ради тебя они нас терпят, а как уедешь, меня пинком под зад выставят.

— Прекрати, а? Посмотри на меня, я вся в шерсти, тощая, в обносках с чужого плеча. Какая я тебе принцесска?

— Принцесска и в ослиной шкуре принцесска. От неё особым духом пахнет.

— Лишь бы это был не запах отхожего места, — процедила я сквозь зубы.

Микаш недоуменно сдвинул кустистые брови.

Обмен колкостями закончился. Я продолжила счищать с себя шерсть. Микаш поднял переднюю ногу коня и принялся ковыряться в копыте железным крюком. Края копытного рога загнулись кверху тонкими пластинами. Микаш срезал их ножиком и цокнул языком:

— Его ковать надо, иначе он даже одного перехода не выдержит.

Дожидавшийся рядом туат ответил:

— Мы не куём лошадей. Ненниры по снегу босыми ходят, железяки на льду только скользят сильней.

— А подковы хоть есть?

Туат развёл руками.

— Схожу наверх. Может, удастся с кузнецом сговориться. Мне бы только подковы достать, дальше сам справляюсь. К шорнику хорошо бы зайти. Старая подпруга ему коротковата будет.

— Ты в кузнечном и шорном деле разбираешься? И жнец, и швец, и на дуде игрец? Прямо мастер на все руки! — не сдержалась я.

Чего бешусь? Пускай бахвалится и пушит хвост. Мальчишки все такие, что Петрас, что Йорден, боги, даже Вей так делал, чтобы охмурить очередную селяночку. Какая мне разница? Пускай катится своей дорогой!

— Никогда не знаешь, что пригодится в жизни, — пробормотал Микаш на прощание и повёл жеребца следом за туатом.

Через пару дней ко мне снова заглянула Эйтайни.

— Я ворожила тебе на удачу. Завтра можешь отправляться в путь. Неделю будет хорошая погода, а там ты сама справишься, — она протянула мне глиняную чашку с горячим травяным отваром. Я подозрительно глянула на королеву. — Не бойся, это чтобы здоровье и силы в дороге не подвели.

Я села на лавку и принялась греть стынущие ладони о чашку, вдыхая терпкий аромат.

— Принцесска, я пришёл попрощаться! — раздалось непочтительное с порога. Я даже голову поворачивать не хотела.

— О, извините, Ваше Величество, это я не вам, это я… принцесске.

Микаш встал возле нас. Я закатила глаза. Эйтайни усмехнулась:

— А со мной, значит, прощаться не надо?

— С вами — отдельно. Официально, — подобрался Микаш. — В городской кузне немного подработал, пока кузнец личные дела справлял. У него тоже свадьба. На подковы хватило и на подпругу, даже немного на угощение осталось.

Он достал из-за пазухи запечатанный кувшин с элем и хотел налить, но я покачала головой.

— Молодец, конечно, но крепкое я больше не буду. У меня своё питьё есть.

Микаш пожал плечами и налил себе полную до краёв кружку. Пена аж наружу выбегала.

— Хорошие здесь люди, добрые и щедрые. Друг за дружку держатся. У нас бы так сплочённо жили, может, никакой беды и не случилось бы. Верно, это оттого, что досюда власть Сумеречников не дотягивается. Народ не избалован и рассчитывает только на себя и друг на друга.

— Да… — задумчиво пробормотала я, потягивая отвар. Уезжать-то жалко, Урсалия почти как родная стала. Я точно знала, что когда-нибудь снова ступлю на порог Ильзара, но сюда уже не вернусь.

— Надеюсь, ты не поедешь за мной?

— Нет-нет, даю слово. Я же попрощаться пришёл, — он чокнулся со мной кружкой. Пена выплеснулась через край и попала в мой отвар. — И с вами, раз уж вы тут.

Он поднял кружку и отсалютовал Эйтайни. Та снисходительно улыбнулась.

— Ты ведь не Сумеречник, — я подозрительно прищурилась. — И слова держать не обязан.

Микаш сделал глоток аж на полчашки. Как не закашлялся?

— Хочешь, сказку расскажу? На этот раз ту, в которую я верю.

Я пожала плечами.

— Жила-была лягушка. Она считала себя самой необыкновенной и недооценённой лягушкой на болоте. Надоел ей старый дом среди кувшинок, и решила она отправиться в дальние края, где комары слаще и не водятся цапли, готовые вот-вот съесть. Упросила она уток взять её с собой на зимовку. Ухватилась квакушка ртом за шест, подняли его с двух сторон утки и полетели. Прошло совсем немного времени, прежде чем утки встретили свою стаю и захотели поздороваться. Они забыли про лягушку и выпустили шест. Она упала в воду маленького пруда, но как только вынырнула на поверхность, её съел аист.

— Сиди дома — не гуляй? — безразлично спросила я.

— Вроде того, — ответил Микаш в тон мне и вторым залпом опорожнил кружку до дна.

— А если эта лягушка не хочет жить? Если она хочет, чтобы её съел аист?

— Значит, это очень глупая лягушка.

— А как назвать ухлёстывающего за ней селезня, готового отгонять всех аистов на болоте ценой собственной жизни?

— Это тоже очень глупый селезень.

— Как хорошо, что неумны мы оба, иначе нам бы было скучно друг с другом. Госпожа Эйтайни, вы молчите, мы не утомили вас своей глупостью? — куртуазно обратилась я к ворожее.

Мы засмеялись. Микаш встал и вышел, забрав с собой кувшин.

— Зря ты так, — покачала головой Эйтайни. — Мужчины нежные, как дети. Дамские колкости их сильно ранят.

— Меня его слова тоже ранят, — я поставила кружку на тумбу и сложила руки на груди.

— С тебя же, как с гуся вода. Огрызнулась и пошла дальше, а он ещё долго переживать будет. Посмотри на моего Асгрима: чуть что скажешь, сразу замыкается.

— Может быть. Он вызывает во мне всё низменное. Бесит. Поэтому и не хочу, чтобы он ехал со мной. Боюсь стать ведьмой, не такой, как ты, а страшной и зловредной…

— Так я и была страшная и зловредная, — не обидевшись, усмехнулась Эйтайни. — Бегство от проблем — не выход. Они настигнут тебя, где бы ты ни была. Послушай Микаша. В его словах есть доля истины.

— Значит, ты с ним согласна? Я — глупая лягушка?

— Нет. Ты ещё очень юна и мало что знаешь. Не так плохо, что ты ищешь место в жизни, а не ломаешь себя в угоду правилам и традициям. Просто ответы не в недоступном уголке мира, а вот здесь, — Эйтайни коснулась моего виска. — И вот здесь, — переместила руку к груди, где билось сердце. — Прислушайся к себе, и ты поймёшь, что тебе нужно.

— Меня ждут в городе на краю погибели. Я видела это на Мельдау.

— Значит, ступай, — кивнула ворожея. — Поверь в себя, тогда всё получится.

Я обняла её и зашептала:

— Я буду стараться. Спасибо за всё!

Не думала, что буду относиться к ней, как к старшей сестре.

— Не дерзи Микашу. Постарайся понять, что тебя злит. Когда я поняла, то тут же перестала быть страшной и зловредной, — посоветовала мне ворожея, прежде чем за ней пришёл муж.

Проводить меня на рассвете пришли Асгрим, Эйтайни, Шейс и ещё с десяток знакомых охотников-воинов. Помогли закинуть тюки на лошадь и помахали руками, желая удачной дороги. Я уселась на своём сером мерине Лютике, полуобернувшись, и он повёз меня прочь от туатов. Их силуэты удалялись, пока не стали точками на багряном горизонте. Микаш не пришёл, хвала богам!

Я перевела взгляд на дорогу, которая огибала Урсалию сбоку. Этим же путём мы с братом ехали полгода назад, как в другой жизни. Теперь я одна.

Погода стояла по-весеннему тёплая и ясная. Почва оттаивала, журчали ручьи, на редких рябинах и кустах бузины распускались почки, вербы пушились котиками. Каркали грачи, щебетали едва вернувшиеся с зимовий ласточки. Прошлой осенью пустошь покрывал пёстрый ковёр кроваво-алой толокнянки, а сейчас она играла красками весны. Проклёвывались свежие зелёные побеги посреди сухой листвы, вспыхивали яркие первоцветы: сиреневые печёночницы, жёлтые примулы и белые ландыши. Аж в глазах рябило. Отвыкли за долгую чёрно-белую зиму. Сладкий запах дурманил голову.

День близился к концу, когда мы въехали под сень разлапистых елей. Едва заметные после зимы, убегали в стороны стежки, заваленные деревьями. Я ехала по большой главной дороге. Перед зимой этот лес был тихий-тихий, даже на ветру не шевелился, а теперь в нём что-то беспрестанно шелестело, хрустели сучья, мелькали тени. Будто медведь сквозь чащу ломился. Медведь? Хм… Сбоку донеслось хрипловатое конское ржание. Я усмехнулась. Насколько же он предсказуем!

Возле очередной поваленной ели пришлось спешиться, чтобы провести коня под низкими ветками. Продираться сквозь колючий ельник Лютик отказывался, а по сухим сучьям мог запросто поранить ноги. Мы долго кружили по лесу в поисках окольного пути. Солнце скрылось за горной грядой впереди, опустились жидкие сумерки, из низин поволок туман.

Мы выбрались на широкую дорогу и через полчаса были у зияющего в скале провала — входа в пещеру Истины. Я остановилась на поляне, где сохранилось наше прошлогоднее кострище, расседлала Лютика и обустроила ночлег. Умаялась так, что валилась с ног. Насколько же тяжелей путешествовать одной! Я всё время оборачивалась и искала Вейаса. Почему он мне не помогает? А потом вспоминала… Интересно, он шёл обратно этой же дорогой?

Ржание раздалось совсем рядом.

— Выходи уже!

Эхо разнесло слова по лесу. Затрещали сучья, послышалась заковыристая брань и топот копыт. На поляну выбрался Микаш, ведя под уздцы своего жеребца. Последний недовольно фырчал и раздувал ноздри, видимо, схлопотал по морде.

— Твой конь слишком шумный для скрытного наблюдения, — улыбаясь, заметила я.

Микаш поджал губы и сверкнул на жеребца глазами. Опять обиделся? Но я ведь ничего такого не сказала! Надо зайти с другой стороны.

— Порубишь дрова на костёр? — продолжая улыбаться, поинтересовалась я. — Я твои вещи разберу. Разделим работу поровну. Ну, пожалуйста!

Он поперхнулся и, наверное, даже покраснел, жаль, в темноте не разобрать.

— Ладно, — просипел. — Только Беркута расседлаю. Он слишком буйный.

— Красивое имя.

— Красивая птица. Жаль только, что коняка безголовая и этого имени не достойна.

Он вручил мне тюки и увёл Беркута на водопой. Я распаковала одеяло и тёплую поддёвку на ночь, походную посуду и жменю овса для супа. Где Микаш им разжился? Туаты овёс не выращивают. Зерно отправилось в котёл, где уже плавали куски мяса, колечки лука и мелко покрошенный чеснок. Когда Микаш вернулся, я вручила ему топор и подожгла сложенный домиком хворост в кострище. Затрещал лапник, запахло хвоей. Микаш успел поколоть дрова, пока мой хилый костерок не опал. Суп сварился быстро, и я разлила его по мискам. Съела меньшую часть. На третьей добавке Микаш опомнился и протянул мне свою миску.

— Доедай, я уже всё, — покачала головой.

— Ты очень худая и должна есть больше, — проворчал он.

— Если бы мне хотелось, я бы съела больше, — настырное внимание к моим привычкам раздражало. — Так зачем ты за мной поехал?

— Я ехал не за тобой, а в ту же сторону, что и ты, — огрызнулся он и снова принялся за еду.

— И в какую же это?

— В Нифельхейм.

— Здорово! Значит, нам не по пути.

Микаш удивлённо вытаращился.

— В любом случае дорога тут одна: в Гартленд. Перевал в десяти вёрстах к востоку отсюда. Ты заблудилась.

— Неужели? Я пойду через пещеру, — я кивнула в сторону закрывавших проход елей. — Вы шли через перевал? Троллей не встречали?

— Йорден струсил. Мы плыли на корабле. Урсальский капитан хорош, правда, пахнет от него, как от морского демона, и повадки такие же, — Микаш задумчиво повёл плечами, облизывая остатки супа с ложки. — Морем безопаснее.

— Денег нет. К тому же женщин моряки не любят или любят слишком сильно. Меня уже пытались изнасиловать, во второй раз испытывать судьбу не хочу, — я пошевелила палкой головешки в костре. Не думала, что смогу говорить об этом спокойно, но теперь даже злости не осталось, только досада.

— Тебя пытались изнасиловать? Кто и когда? — переполошился Микаш. Я лишь повела плечами.

— Кузен. Ещё в самом начале путешествия. Я была виновата, дала ему ложную надежду, осталась с ним наедине… Если бы не Вей, я бы умерла от страха. Или от стыда. Вей. Вей…

Я снова обернулась ко входу в пещеру. Сердце стягивало тоской. Кто теперь будет защищать меня от моей глупости? Разве что этот…

— Не думал, что они и со своими так себя ведут, ну кроме… всех, — Микаш понурился. Огонь отражался в его глазах.

— Своей я никогда себя не чувствовала, не чувствовала себя собой. Только сейчас начинаю узнавать, какая я на самом деле. Тебе нравится?

Он посмотрел на меня, склонив голову набок. Ответ читался у него во взгляде, всегда был там, просто я не замечала, как будто мои глаза застилала мутная пелена.

— Давай спать. Завтра, пока не выберемся из пещеры, расслабиться не сможем. Кто будет первый? — заговорила я на более насущную тему.

— Спи. Я покараулю.

Я хоть и старалась изо всех сил вести себя дружелюбно, но все равно раздражение прорывалось наружу. Он считает меня слабой? Вдох-выдох. Нельзя позволять эмоциям затмевать разум. Надо найти довод, который подействует.

— Тебе тоже нужно отдыхать. Вдруг на нас демон нападёт, а ты устал? Пещера — опасное место, сам знаешь.

Микаш в задумчивости жевал губы.

— Ладно. Только ты ложись первая.

Я надела меховую рубашку и, завернувшись в одеяло, устроилась у костра. Проснулась сама, как и рассчитывала, через шесть часов, заворочалась, выбираясь из плотно подоткнутого одеяла.

— Спи, — буркнул Микаш. Явно надеялся, что я просплю до утра. Как ребёнок!

— Сам спи, твоя очередь, — ответила я скрипучим голосом. — Ты же обещал.

— Только прикрою глаза ненадолго, — Микаш зевнул и укутался в одеяло. — Спой мне ту песню, про сны.

Вот это комплимент! Я придвинулась ближе, он положил мне голову на колени, и я запела, стараясь не сфальшивить. Упрямец засопел и расслабился, едва я успела допеть второй куплет. Уснул, видно, умаялся за день. Почему себя не бережёт?

Трещало пламя, затягивали трели предрассветные птицы. Туман кутался в золотое и алое. Из-за гор брезжили первые лучи, пронзали тени. Весеннее солнце такое беспощадное, что даже жалко ночную мглу.

Увидеть белые ночи не удастся. Ещё бы пару недель подождать. Хотя ждёт ли меня тот, к кому я спешу? Нет, терять надежду нельзя, иначе всё бессмысленно.

Я подбросила в огонь дровишек, сходила за водой и приготовила завтрак: жидкий суп с мясом и остатками овса. Разлив его по плошкам, разбудила Микаша. Он протёр глаза, буркнул что-то про то, что я снова не разбудила его вовремя, сбегал к ручью умыться и принялся есть.

— Ты не отступишься? Хочешь идти за мной? — спросила я, наблюдая, как он заглатывает суп, обжигая язык и небо.

Микаш кивнул. Я вздохнула. Значит, нужно идти вместе и заботиться о нём, иначе с ним что-нибудь стрясётся.

Я упаковала вещи, пока он доедал и седлал Беркута, а когда пришло время трогаться, вручила ему шарф.

— Обмотай лицо. В прошлый раз нам мерещилось всякое. Вейас сказал, что это из-за грибных спор.

— Сейчас не время для грибов. Разве что сморчки-строчки, но они безвредные, — почесал затылок Микаш, но шарфом обмотался и пожал плечами: — Если твой брат говорил, значит, что-то там есть.

Я отвернулась, смахивая мысли о Вее вместе с непрошенными слезами. Мы запалили факелы и пошли. Проход был ровный и гладкий. Я не запомнила его с этой стороны: видения унесли меня в лиховерть безумия. Стоит ли рассказывать Микашу, что с нашей первой встречи в Ильзаре или даже до неё он частый гость моих снов? Безликий сказал, что ничего плохого не случится, если Микаш выберет правильный путь. Не буду лишать его надежды.

Однообразный проход змеился под горой пробитым водой руслом. Развилок не было. Возможно, они существовали только в наших с Веем головах. Дышать через шарф становилось всё труднее. Лицо промокло и прело от испарины.

— Погоди, — я остановилась перед крутым поворотом, вручила Микашу поводья своего мерина и полезла в сумки. — Вон они! Посвети сюда.

Я нашла дневник и присела на корточки у стены. У её основания выпирали пупырчатые грибы: бледно-зелёного цвета, шляпка с ножкой срослась настолько, что они были почти неотличимы.

— Зачем?

Я пожала плечами.

— Знаменитые путешественники всегда зарисовывали диковинки в дневник, чтобы потом по нему учились другие.

— Ты надеешься, что кто-то будет учиться по твоему дневнику?

Ну вот, Микаш смеётся! Было больно и хотелось уколоть в ответ. Злая ведьма — напомнила я себе.

— Мне нравится представлять себя полезной для кого-то, а тебе нет?

Он не ответил. Я обмакнула перо в чернильницу, лёгкими штрихами вывела силуэт и добавила пару строчек описания. На стоянке подробнее распишу. Подождала, пока чернила высохнут и спрятала дневник. Дальше шли без приключений, видели и знакомое зелёное озерцо в гранитной чаше, и спящих летучих мышей. Выход указали сиреневые лучи закатного солнца. Пахнуло свежим воздухом. Лошади припустили вперёд. Мы едва не повисли на поводьях и побежали сами, желая освободиться от тесноты и затхлости каменных сводов. В рощице разбили лагерь и устроились на ночлег. Медленно стемнело. Мы лежали на нагретой костром земле, укрытой сосновыми лапками и мхом, и смотрели на звёзды, а звёзды смотрели на нас.

— Они здесь не такие, как в Хельхейме, будто небесную карту сдвинули чуть вбок. Заметил?

Микаш тихо угукнул в ответ.

— На юге звёздные рисунки, должно быть, совсем другие. Хотела бы я их всех увидеть!

Микаш снова угукнул, ночная птица вторила ему эхом с опушки.

— А Вейас бы хотел побывать на них всех. Его горизонты шире моих. Мне кажется, я видела только самую верхушку, а главное он ото всех скрывал. Я никогда его не пойму. Я глупая?

На этот раз Микаш не угукнул, а замычал. Хотелось то ли смеяться, то ли стукнуть его чем-нибудь тяжёлым. Я прижалась к нему, чтобы согреться, и вскоре уснула.

Светало рано. Птицы щебетали так неистово, что спать было невозможно. Мы поели, собрались и двинулись дальше. Как только выехали из рощи, Микаш пустил Беркута в галоп. Кряжистые ноги с грохотом врезались в землю, задние копыта сверкали над крупом, когда застоявшийся конь козлил, чуя свободу. Комья грязи летели вокруг.

Лютик припустил за собратом. Я раскинула руки и глотала ртом сладкий весенний воздух.

— У-у-у! У-у-у! — кричала от воодушевления.

Хотелось козлить, как Беркут. Свобода!

Мы придержали коней лишь на подъезде к Гартленду, чтобы успеть их отшагать до дома знакомого целителя Майлза. Сумеречники с подобным даром селились на отшибе, подальше от людей, поближе к свежему воздуху. Может, оно и правильно.

Я спешилась первая и постучала в круглую белёную дверцу деревянного домика с травяной кровлей. На порог вышел Майлз. За зиму он немного похудел, отчего круглое прежде лицо выглядело одутловатым. Залысины на висках расползлись так, что их разделяла лишь узкая борозда волос на затылке.

— Наше почтение, мастер Майлз. Как дела в городе? Как здоровьичко? — начала я издалека.

— И моё вам, мастер Лайс. Дела идут. Озимые засеяли, скот на летнее пастбище выгнали, на здоровьичко жаловаться привычки не имею, — как всегда веско отвечал он. — А где ваш брат?

— Прошёл испытание и отправился домой. Вы его не видели? — Майлз мотнул головой. — Что ж, тогда не позволите переночевать у вас по доброй памяти?

— Оставайтесь, — пожал плечами целитель. — Жаль, Бельтайн пропустили. Знатный праздник был, чай, почище, чем в захолустной Урсалии.

Ни капли не жаль, учитывая, как мне досталось тут на Самайн. Быть единственным человеком на празднестве духов — то ещё удовольствие.

— А что за друг? — он с любопытством разглядывал переминающегося за моей спиной Микаша. — Какого рода будешь?

— Никакого. Простолюдин, — отмахнулся тот.

— А, бастард. Чей? — не унимался Майлз, не замечая, что вот-вот разразится буря.

— Свой! — вспылил медведь, сложил руки на груди и отвернулся.

Я закатила глаза и зашептала на ухо целителю:

— Его Микаш зовут. Он неплохой, только уж больно щепетильно к своему происхождению относится, но если обходить эту тему стороной…

«Нет, нормально всё же не будет», — хотелось добавить, но я же не злая ведьма, правильно?

— Я не об этом. С таким даром у него каждый дозор родовой знак спрашивать будет. В Лапии, может, и нет, но вот в центральных провинциях Норикии — точно. Это вам не Утгард, детишки. Там непорядок не терпят.

Я вынула из-за пазухи гербовую подвеску Вейаса и повесила Микашу на шею.

— Значит, будет старший Веломри. А про меня вряд ли кто спросит.

Микаш покраснел до самых ушей, засопел и отвернулся ещё больше.

— Всего лишь друг, хм? — удивился Майлз.

Мы расседлали лошадей и занесли вещи в дом. Целитель угощал приготовленной на скорую руку яичницей с беконом, козьим молоком и сыром.

— Как вам, кстати, дорога? — обронил Майлз, когда собирал тарелки со стола. — Ходили через пещеру? Видели Лик Истины?

Похоже, это волновало его больше всего.

— По дороге туда — да. Нас с братом преследовали жуткие видения, только он сказал, что это никакой не Лик, а грибные споры, — я полезла в сумку за дневником и раскрыла его на странице с грибами. — На обратном пути мы обмотались шарфами и ничего не видели.

Майлз забрал дневник и изучил рисунок.

— Тролльи грибы, ну надо же! Я думал, они все вывелись, — воскликнул он. Я вскинула брови. — Тролли из них дурманящие зелья делают. Эти грибы такая редкость! Как их найти?

Я объяснила, насколько смогла. Майлз накинул на себя плащ и натянул сапоги.

— Хозяйничайте тут без меня. Еда в погребе, дрова в поленнице, можете баньку натопить. Я только туда и обратно, — говорил он с порога.

— Но мы на рассвете отбываем. Вы не успеете! — Он явно не в себе.

— Оставьте ключ под порожным камнем. У меня кроме трав красть нечего. Но вы это… кампалу и мак никому не давайте. Для вашего же блага, — бросил он на прощание и побежал к пасущейся на лугу лошади.

За спиной раздалось покашливание. Я обернулась. Микаш давился со смеху.

— Что с тобой?

— Солидный дядька, целитель, а туда же, грибочками балуется, — объяснил он, накладывая уже какую порцию добавки. Решил наверстать время голода в Утгарде? Его же раздует! — Не смотри на меня так. Еды здесь достаточно — меня есть не надо!

Я отмахнулась от глупой шутки. Странные они, мужчины, обжираются, пока не затошнит, напиваются до белых демонов, травку курят, а грибочки эти… жуть!

— Думаешь, тебе одной скучно жить на белом свете? Каждый развлекается, как может. Не всем для этого хочется лезть на отвесную стену, кому-то достаточно и грибочков, — смеялся Микаш, не скрывая, что прочитал меня.

Я взяла дневник и записала всё, что рассказал Майлз.

— Что дальше? — поинтересовался Микаш, когда закончил чавкать у меня над ухом.

Я задумалась.

— Знаешь дорогу на пляж?

— Примерно представляю, — пожал плечами он. — Зачем тебе? Купаться ещё холодно, лучше баню натопим.

— Да не купаться. Идём! — я потянула его за руку на улицу. — Посуду потом помоем.

Мы прогулялись по узким улочкам Гартленда до набережной. В порту на нас косились пропахшие рыбой и водорослями рыбаки и засаленные до самых костей матросы. Микашу достаточно было грозно зыркнуть и чуть откинуть полу плаща, показывая притороченный к поясу меч, и все тут же отворачивались. Причалы для рыбацких лодчонок на отмели закончились, море из лазурного стало тёмным, дно ушло на глубину, здесь швартовались большие торговые суда. Волны бились об мощные борта, солёные брызги долетали до нас, заставляя кутаться от холода. Суетились носильщики, спешили распорядители в дорогой одежде. В сопровождении дюжины воинов мимо прошёл военный капитан в бело-зелёной форме Норикии. Компания замерла, разглядывая нас.

— Достань подвеску, — шепнула я Микашу. Так Вей отваживал любопытных гостей.

Микаш вынул из-за пазухи родовой знак и повертел им в ладони. Воины отвернулись и пошли своей дорогой. Правильно, с Сумеречниками лучше не связываться.

Снова началась отмель c утлыми лодчонками, полузатопленные, заброшенные остовы, и, наконец, песчаная коса пляжа с наступающим сосновым лесом. Смолистый с солью запах кружил голову, наполнял лёгкостью. Пусто, людей нет. Верно, для купания слишком рано. И хорошо!

Я стянула сапоги и вручила их Микашу. Он наблюдал, как я мчусь по мокрому песку, утопая в нём пальцами. Набегал прибой, мышцы сводило от ледяной воды. Я кружилась и кружилась, впитывая в себя солёные брызги и холодные порывы ветра. Кричала от воодушевления, как чайка, и не думала, какой безумной кажусь со стороны. Я такая, я мечтала об этом всё время. А больше ни о чём!

— Куда дальше? — спросил Микаш.

Я устала сходить с ума и легла рядом с ним на песок, колючий от палых сосновых иголок.

— Не знаю, — не хотелось разговаривать и думать. — Зачем тебе?

— Надо спланировать путешествие: сколько провианта взять, где останавливаться, до какой поры успеть в нужное место, — занудливо вещал он. — В таком деле нельзя быть беспечным.

— Планы — напрасная трата времени. Я планировала выйти замуж за Йордена, нарожать ему детишек и жить в счастье и согласии до самой смерти. Йорден планировал отравить меня и сделать хозяйкой свою любовницу-служанку. Отец планировал выдать меня замуж, сделать Вея рыцарем и отправиться в поход в Элам. Ты планировал всю жизнь пахать землю в своём селе. Как его?

— Остенки.

— Да. Хоть один из наших планов сбылся?

Микаш горестно вздохнул:

— Твой брат станет рыцарем.

— Разве что. Но Вей всегда был лучшим. А мы так… объедки с хозяйского стола. Вряд ли чего добьёмся, вряд ли найдём себе место в этом мире. Но с другой стороны, может, весь мир — и есть наше место. Пойдём по дороге, и она сама выберет, в какой край нас завести.

Микаш смотрел туда, где вода встречалась с небом. Узкая полоса то появлялась, то исчезала в белой дымке. Может, кое-что стоит ему сказать?

— Эльбани.

— М-м-м? — Микаш перевёл на меня задумчивый взгляд и поправил упавшие на лоб волосы.

— Маленькое графство на юге Норикии. Там нет гор, холода и полугодовой мглы.

Микаш скептически выгнул брови.

— А ещё там гнездятся Странники.

Микаш потянул меч из ножен и провёл по лезвию пальцами, проверяя остроту.

— Если не хочешь, можешь не ехать, — я придвинулась поближе и положила голову ему на грудь. — Ты свободный человек.

— Уже — нет, — едва слышно пробормотал он.

 

Глава 27. Отравленные грёзы

1527 г. от заселения Мидгарда, Эльбани, Норикия

Путь на юг оказался легче и вместе с тем сложнее, чем тот, что мы уже прошли. Я так и не сказала Микашу, куда мы идём. Боялась, что он посмеётся и я разочаруюсь. Останется только сесть на землю, пустить корни и превратиться в сухое дерево с крючковатыми ветвями.

Я упросила Микаша возобновить уроки фехтования и владения даром, заставляла его гонять меня до седьмого пота. Через силу впихивала в себя еду. Микаш улыбался, мол, здоровею, щёки розовеют, тело не такое прозрачное, но я старалась не ради этого. Я хотела стать сильнее и самостоятельней.

Мы добрались до границы с Норикией к началу лета. Большую часть денег пришлось отдать за карту этого зажиточного королевства. Цены здесь были выше, а люди менее охочи помогать незнакомцам. Без гербовой подвески нас бы не пустили ни на ночлег, ни на большой Сальванийский тракт, где повсюду были натыканы дозорные башни и проверяли дорожные грамоты, ни за городские стены, где стража взимала грабительскую пошлину и придирчиво оглядывала нашу износившуюся одежду.

Гербовая подвеска давала право на Охоту, правда, нанимали нас редко, платили скудно и всё время пытались обжулить. Ни во что орден не ставили!

К середине лета мы были уже в Эльбани. Провинция располагалась ближе к Лапии, чем я думала, в центральной части страны. Мы вдоволь нагулялись вдоль поросших дягилем заболоченных берегов рек, заливных лугов и изумрудных каналов, обрамлённых тенистыми лиственными лесами. Мы обыскали с две дюжины кладбищ и спалили несколько склепов с гнездовищами Странников. Весело провели время, только истратили все деньги и еду. Нужно было искать работу.

Мы спрятали оружие и въехали в живописную деревеньку: аккуратные, будто игрушечные дома окружали пышные сады, улицы расчерчивали идеально ровные дорожки, по которым даже поджарые светло-бурые коровы ходили строем. Микаш устроился помощником у зажиточного виллана: таскал тяжести, мастерил хлев для скотины. Он часто брался за подсобные работы: то у кузнеца, то у плотника, то у мельника мешки носить. Многое умел, а что не умел, схватывал на лету. Я завидовала ему чёрной завистью.

Хозяюшки плотоядно поглядывали на него и облизывались, кто-то даже просил оставить бродяжничество и обзавестись семьёй. Дурочки не понимали, что он Сумеречник — не по их честь. Увидели бы его силу, испугались бы. Впрочем, мне-то какая разница? Пускай уходит, если хочется!

Я уговорила Микаша взять меня на лёгкую «принеси-подай» работу, но получалось из рук вон плохо. Я не так держала доски, путала инструменты, неправильно говорила, где криво прибит насест для кур. Микаш раздражался и обзывал легкомысленной сказочницей. Ага, ещё бы добавил: дура, бесполезная нахлебница! Когда я едва не сломала себе ногу, уронив на неё тяжёлую доску, на меня наорали и отправили гулять.

Я сбежала к реке, размазывая по лицу слёзы. На берегу, в просвете между смыкающихся кронами тополей, женщины полоскали бельё. Краем уха я услышала, что они готовятся к богатой свадьбе и ничего не успевают.

— Я могу вышить красивые узоры на платьях и скатертях.

Меня одарили удивлёнными взглядами.

— Ты же мальчик, — ответила высокая, иссушенная временем женщина, мать невесты, должно быть.

Я сжалась, поняв свою оплошность. Женщина подошла и приподняла моё лицо за подбородок, внимательно вглядываясь.

— Есть нечего, да?

Я покивала.

— Ну садись, покажи своё искусство, а мы решим, чем тебе отплатить.

Я выспросила, чего они хотели, рисовала на песке, выбирала нити из тех, что были. Это не ярмарка в Кайнавасе — скудность средств придётся искупать искусностью. Мои ладони огрубели за время скитаний, пальцы закостенели и потеряли гибкость, воображение не вспыхивало яркими образами, не хватало усидчивости. Я принудила себя, вспоминая, как Микаш обозвал меня неумехой неуклюжей. Неделю работала в светлице большого дома не покладая рук. Глаза слезились от разноцветной ряби, голову ломило, пальцы исколола до крови. Женщинам понравились и мои северные цветы, и красный орнамент обережной вышивки кундцев, и даже вилланские мотивы: куры, кролики, козы. Мне щедро заплатили и вручили в придачу большой каравай.

Микаша с поседланными лошадьми я нашла за околицей. Он уже был готов ехать и ворчал, что я задержалась. С видом превосходства я показала добычу. Денег было даже больше, чем заплатили за постройку хлева. Микаш осмотрел мою исколотую ладонь и недовольно поджал губы:

— Если тебе нужно было больше денег, я бы заработал больше. Зря себя выдала.

— Не то, чтобы по нашему следу шли ищейки, — я вырвала у него руку и забралась в седло. Микаш тоже.

Устав ждать, Беркут потянулся вперёд, мой Лютик затрусил за ним.

— Это не значит, что можно вести себя легкомысленно. А вдруг нас сдадут лихим людям? Да мало ли что может произойти!

— Хватит кудахтать! — рявкнула я. — Ты просто завидуешь, что я смогла заработать больше. Признай: я тоже кое на что гожусь!

— Годишься, чтобы в неприятности влипать; ещё как годишься!

— Знаешь что?

— Что?

— Обойдусь без тебя. А ты делай, что хочешь, без моих неприятностей!

Я вжала пятки в бока Лютика и ускакала прочь. Микаш не погнался следом. Вечером я остановилась в небольшой буковой роще и с огромным трудом развела костёр. Но смогла же! Всухомятку жевала каравай, греясь у пламени, и не заметила, как начала глотать слёзы. Почему Микаш не мог меня похвалить? Гадкий глупый медведь! Вейас бы понял, Вейас бы оценил, Вейас бы обнял и не отпустил. Как я по нему скучаю!

Я затушила костёр, водрузила вещи на Лютика и побрела вместе с ним на огонёк мощной телепатической ауры. Дорога здесь была всего одна, полная луна хорошо освещала округу. Я вышла в низину, тихонький закуток за ольховыми зарослями, прокралась на цыпочках и осторожно выглянула из-за кустов. Микаш сидел у костра спиной ко мне и точил свой меч шлифовальным камнем, высекая искры.

— Лайсве? — прошептал он как молитву.

Видел ли, почувствовал ли? Он такой одинокий. Хочется прогнать, как приблудную собаку — камнями, чтобы нашла других, более достойных хозяев, но без него у меня никого нет. Между нами образовалась порочная связь, оборвать которую уже не получалось.

Я навязала Лютика пастись и распаковала вещи. Микаш убрал меч и безотрывно смотрел на пламя. Я положила ему на колени «мышью побитый», как он выражался, каравай, обняла со спины и спрятала лицо у него на плече. Его рубашка промокла от моих слёз. Микаш взял мою ладонь в свои и по одному прикладывал к губам исколотые пальцы. Выражать чувства без слов у него получалось намного лучше. Если бы он сейчас опрокинул меня на одеяла, стянул одежду и взял, я бы не сопротивлялась. Порой мне до одури хотелось его, каким бы ужасным грубияном он ни был, но как и всегда он не зашёл дальше невинных ласк. Самый благородный из мужчин, он сторожил мой сон, а потом я его.

Я предложила ехать дальше на юг в Ланжу, как будто только в голову пришло. Оттуда до Эскендерии было рукой подать. К началу осени мы миновали невысокую горную гряду и оказались в унылых знойных степях. Микаш приободрился, увидев родной пейзаж, а я не привыкла к лысой и плоской земле, без деревьев и возвышенностей. Серебристое море ковыля волновалось на ветру, редкие птицы вспархивали из-под копыт. Чем дальше, тем суше травы и чернее выжженная земля. С севера дули пронизывающие осенние ветра, от которых нельзя было укрыться ни в перелеске, ни в ложбинке меж холмами.

Лошади тащились едва-едва. Даже Беркут больше не гыгыкал, спотыкаясь и чуть не падая. Микаш чудом держался в седле.

— Ну же, скотина, до речки дойдём — передохнешь, — прикрикнул он. — Всего ничего осталось.

Беркут горестно вздохнул и поплёлся дальше.

— Здесь, — скомандовал Микаш и спрыгнул на землю.

Где-то там или где-то тут, какая разница? Я тоже спрыгнула.

— Расседлай и своди коней на водопой. — Микаш махнул рукой в сторону. Реки видно не было, только сыростью тянуло и тиной. — Я пока поищу, из чего можно костёр развести.

Я потащила лошадей к берегу на верёвках. Он был такой крутой, что пока не станешь на край, не разглядишь обрыва. Лютик сошёл спокойно, а затейник Беркут сел на попу и съехал вниз, едва не опрокинув меня в воду. Придурковая скотина, правильно Микаш ругается!

Вода в реке была мутно-жёлтая. Лошади цедили её сквозь зубы — ничего лучшего в округе не наблюдалось. Когда они напились, я отвела их в лагерь, взяла котелок с полотенцем и вернулась к реке. Воду процеживала через ткань, чтобы отсеять песок. Выходило долго. Я почувствовала на себе взгляд и вздёрнула голову. На противоположном берегу сидел тощий светловолосый паренёк в обносках и процеживал воду сквозь полотенце.

— Эй, ты кто? — спросила я.

— Эй, ты кто? — эхом отозвался он и поднял на меня кристально-голубые глаза на измождённом, обветренном лице. Моё отражение в зеркале. В руках полотенце, алое не от песка, а от крови. Сердце ухнуло в живот, к горлу подступил тошнотворный ком.

Я подскочила, и оно за мной. Побежала, и оно побежало в противоположную сторону.

— Микаш! — звала я, будоража коней.

Его нигде видно не было. Я вздохнула поглубже и закрыла глаза, сосредотачиваясь на внутреннем зрении. Искала льдисто-голубую ауру со стальным прожилками, тяжёлую, будто налитую свинцом. Никого тут больше не было, ничего не мешало. Я ощутила Микаша вдалеке, на границе того расстояния, которое охватывали мои способности. Возвращался. Я побежала ему навстречу. А, пожитки, неважно! Лишь бы самой ноги унести.

— Чего как сайгак по пшенице скачешь? — недовольно поинтересовался Микаш.

— Демон. Доплер. Он скопировал меня, — сбивчиво объясняла я, размахивая руками и пытаясь унять тяжёлое дыхание.

— Где? — он нахмурил брови.

— У реки, на противоположном берегу. Скорее! — я дёрнула его за локоть, Микаш едва не выронил охапку с трудом добытых коряг.

— Спокойно! Если бы он хотел напасть, то напал бы ещё там, — он направился вперёд. Я следом, едва поспевая за размашистыми шагами.

В лагере всё было тихо. Лошади щипали пожухлую траву и даже не повели ухом, когда мы приблизились. Микаш кинул дрова на землю и пошёл к реке. Я старалась не отставать.

— Я ничего не чувствую, — Микаш развёл руками. На противоположном берегу было пустынно. Поднимался туман, предвещая скорые сумерки. — Какая хоть у него аура?

— Я тоже его не почувствовала, — я потупилась. — Но он точно был!

— Может, тебе привиделось от усталости и жажды. Попей воды, погрызи сухарей и ложись отдыхать. Я сам всё сделаю.

— Мне не привиделось! Ну может, и привиделось, но не от усталости! — я опустила взгляд на мутную воду. — У него полотенце было в крови. Как думаешь, это не значит ничего плохого? Иногда жены воинов видят себя стирающими окровавленные рубашки своих мужей, а потом приходят известия об их гибели…

— Бабские суеверия. У тебя и мужа нет, — Микаш побрёл наверх. Я за ним.

— Но у меня есть Вейас, отец… и ещё ты.

Микаш обернулся так резко, что я едва не упала. Он перехватил меня за талию и вытянул наверх.

— Есть. Вроде как, — закончила я.

— Не переживай. Никакая зараза меня не возьмёт, — отмахнулся он и поспешил к лагерю, словно стремился от меня убежать.

— Считаешь себя неуязвимым? Зря. Помнишь, как тебя вэс в лабиринте потрепал?

— Но я ведь выжил.

Я потупилась. То была чистая удача, и совсем не его. Больше Безликий не поможет. Микашу нужно научиться беречь себя, только как объяснить, чтобы он послушал? Был бы на моём месте кто-то поумнее.

Мы развели костёр, которого едва хватило, чтобы подогреть воду. Мы поели и улеглись спать.

Первый сон Микаша

Ласково припекало летнее солнце. Пахло разморёнными зноем травами, сладкими и терпкими одновременно. Микаш катал между зубами колосок мятлика и лениво наблюдал за пасущимися на лугу козами.

— Матушка поесть передала, — послышался звонкий голос.

Мелькнуло льняное платье, взметнулись толстые косы, на светлой макушке венок из одуванчиков.

Она опустилась рядом. Не глядя на неё, Микаш откусил краюху свежего каравая и поднёс к губам кувшин. Капли холодного молока перетекали с уголков рта на подбородок и падали за пазуху. Хорошо-то как! Он почти забыл, что так бывает.

— Я тебе подарок сделал, Одуванчик, на день рождения. Держи, — Микаш протянул ей куклу из веточек.

— Шутишь, что ли? — заговорила она насмешливо. — Мне не пять лет!

От её смеха у него всегда душа в пятки уходила. Микаш медленно повернул голову:

— Лайсве?

Она была так красива, что аж дух захватывало. Глаза горели хитринками, щёки румянились здоровьем, тело округлилось приятной женской полнотой.

— А кого ты ждал увидеть? Здесь только ты и я, одни во всём мире.

Микаш приподнялся на локтях. Она придвинулась ближе и провела пальцем по его губам. Он дышал глубоко, кровь обращалась в огонь и стучала в висках. Как же тяжело с этим бороться!

— Не играй со мной, — Микаш перехватил её запястье и попытался оттолкнуть.

— А для чего ты мне игрушки даришь?

Она вспорхнула ему на колени и придвинула лицо пьяняще близко. Глаза потемнели, стали более насыщенного оттенка, закрыли собой солнце и небо. Палец проделал путь от подбородка до завитков волос на его груди, торчавших из сбившегося ворота рубашки.

— Разве не для этого? — розовые губы дрожали, как лепестки мальвы. Манили. Поцелуй обжёг, закружил голову.

Её ножки сомкнулись у него за спиной. Она вдавливалась в него, терзала рот. Настолько хорошо, что даже больно. И хочется до безумия!

Быть того не может.

Микаш дёрнул головой и открыл глаза.

— Проснулся? — послышался ехидный голосок. Лайсве рылась в вещах, отвлеклась и в упор взглянула на него: — Ты стонал. Что снилось?

— Кошмар.

— Ага, поэтому твой дружок весь взбудоражился? — засмеялась она.

Микаш скривился и подскочил на ноги так резко, что даже голову повело.

— Иди ты, знаешь куда?! Я долго терпел твой склочный нрав и смех без причины, но сейчас ты перешла все границы. Можешь и дальше возвышаться в своих глазах, издеваясь над другими, только меня от этого уволь!

Он не знал, чего хотел добиться своей тирадой. Не станет же Лайсве перед ним извиняться. Она никогда себя этим не утруждает, даже когда признаёт вину.

— Надо же, какой чувствительный! — она ущипнула его за плечо и залилась гнусным смехом.

Последняя капля переполнила чашу. Микаш подхватил плащ и зашагал прочь. Нет, на этот раз он не вернётся!

* * *

Здесь не было даже куцых кустиков. Как сходить в кустики, если кустиков нет?! Ну и что, что я далеко от лагеря. Ну и что, что Микаш посапывал без задних ног, когда я уходила. Ну и что, что туман такой непроглядный, что я даже ног не вижу. Просто сегодня был один из таких дней… Когда я ненавидела всех и вся, а живот крутило так, что хотелось биться в истерике. Сделала то, что собиралась, без кустиков и повернула обратно. Глупо было уходить далеко в тумане, но у меня был хороший ориентир, большой такой — не пропустишь. Аура Микаша. Странно, он оказался гораздо ближе, чем я рассчитывала. Не приведи Безликий, видел. Хотя, какая мне разница?

Он сидел на берегу реки спиной ко мне и смотрел вдаль. Я опустилась рядом, свесив ноги с крутого берега. До воды далеко, её даже не видно в тумане. Мы молчали. От скуки я начала болтать ногами.

— Мне здесь не нравится.

Он не отвечал.

— Давай уедем поскорее. Я плохо спала. Чувство такое, будто за нами кто-то следит.

Я поёжилась. Холодно, нужно было надеть плащ. Микаш снял свой и обернул вокруг моих плеч.

— Я не буду больше беспокоиться по пустякам и кричать, обещаю! Едем?

Он повернул голову и заглянул мне в глаза, словно что-то там искал. Я тоже заглянула. Пересчитала все крапинки в его радужках — ни одной с прошлого раза не прибавилось. Я заискивающе улыбнулась.

— Только не это! — застонал он.

Я пожала плечами, встала и протянула ему руку. Микаш тяжело вздохнул, но все же поднялся и вернулся в лагерь вместе со мной.

Туман немного разошёлся, и мы выехали. Двигались вдоль берега, чтобы не заблудиться, опасались упасть, если вдруг станет скользко или топко. Из дымки выплыл почерневший остов печной трубы, следом ещё один и ещё.

— Микаш! — позвала я.

Он не разговаривал, хмурился, грыз губы; думала, совсем их съест. Как будто надулся на меня за что-то. Неужели из-за доплера?

Микаш натянул поводья и спешился. Я следом. Перед нами раскинулась спалённая деревушка на три дюжины дворов. Из пепелищ торчали только кладки труб.

— Нашествие? Странники? — испугалась я.

— Не думаю, — он передал мне поводья и опустился на корточки возле одного из пепелищ. — Странники оставляют за собой горы трупов, а тут люди заживо сгорели.

Он достал из-под головешки маленький почерневший череп. Я неуютно повела плечами.

— Присутствия не чувствуется, но аура у места дурная, как будто они сами себя сожгли, — Микаш положил череп обратно и провёл рукой по лбу, растерев сажу. Я достала платок и принялась её счищать. Микаш морщился, но терпел. — Поехали. Здесь мы ничем не поможем, а с демонами лучше драться там, где будет легче нам, а не им.

Ехали долго, даже после заката, чтобы не останавливаться вблизи сгоревшей деревушки. Проклято место или нет, но неупокоенные духи там точно ещё бродят.

Было уже за полночь. Туман поредел, небо прояснилось, огромным жёлтым диском взошла луна. Беркут то и дело спотыкался, Микаш одёргивал его на себя и ругался. В конце концов жеребец рухнул, Микаш вылетел из седла и распластался на земле. Я спрыгнула и подбежала к нему.

— Ты в порядке?

Он отплёвывался от грязи, пытаясь сесть. По разбитому лицу текла кровь. А вот Беркут встал и отряхнулся как ни в чём не бывало.

— А ты как думаешь?! — вызверился Микаш.

Я махнула рукой и принялась разбивать лагерь. Пускай сам со своей пораненной гордостью разбирается! Река была неподалёку, всё такая же мутная, а вот дров в округе не наблюдалось совсем.

Микаш безучастно сидел на земле, где упал, и прижимал к разбитому лбу лоскут ткани.

Пить некипяченую воду я не рискнула — и так подташнивало.

— Пожалуйста, помоги насобирать дров! — попросила я предельно серьёзно.

Микаш встал и ушёл. Долго не возвращался. Я расстелила одеяло и легла, смотрела на звёзды. Морозное дыхание осени опаляло щёки. Хорошо, что это юг, на севере на открытой местности мы бы околели. Немного пройти осталось, выдержать, дотерпеть, а там… что там, я не знала, но старалась не терять надежды. Ведь ради неё и шла.

Микаш вернулся и бросил охапку дров у моих ног. Я распалила костёр на скорую руку и приладила над ним котелок. Огня едва-едва хватило, чтобы закипятить воду. Залила ею остатки овса, разложенные по мискам, добавила по куску вяленого мяса и вручила Микашу его порцию. Он всё съел в один присест. Ни тебе «спасибо», ни «как вкусно ты готовишь», ни «какая ты замечательная хозяюшка». Не нужно похвалы, но сказал бы хоть слово!

Микаш потёр лоб.

— Рана открылась? Дай посмотрю.

— Отстань! — он оттолкнул меня так, что я едва не упала. — Никому твоя жалость не нужна!

Я вовсе не хотела тебя жалеть, дурень! Сухо высказала ему:

— Если ты во мне разочаровался, уходи. Я не буду больше на тебя рассчитывать.

Я передвинула одеяло на тёплое от костра место и легла спать. В голове роились мысли. Обидно, конечно, что он меня так быстро разлюбил, хотя я не понимала, чем вызвала его чувства. Микаш шёл за мной как будто из упрямства, хотел что-то доказать. Я знала, что однажды он поймёт, что я не такая, какой он меня вообразил, и бросит, как бросали все мужчины в моей жизни. Зачем я к нему привязалась? Заснула с мокрыми щеками.

Второй сон Микаша

— Ваша Милость, погодите минутку. Совсем чуть-чуть заколоть осталось.

Микаш стоял перед большим зеркалом с ажурной рамой, откуда на него смотрел молодой франт в дорогой одежде с бесчисленными золотыми украшениями. Волосы на затылке тянуло от тугой причёски, которую дозволялось носить только Сумеречникам. Кто-то возился за спиной, расправляя складки и приглаживая оборки на манжетах.

— Что происходит? — спросил Микаш, пытаясь повернуться к собеседнику лицом, но тот снова скользнул ему за спину.

— Ваша помолвка, забыли? Похоже, когда падали с коня, головой вы приложились сильнее, чем мы думали. Позвать целителя?

Микаш поймал взглядом неуловимого слугу. Это был невысокий щуплый мальчишка в голубой ливрее, с выгоревшими на солнце до огненной рыжины волосами и конопатыми щеками.

— Нет, не стоит, — ответил Микаш, разглядывая его по-птичьи жёлтые глаза.

— Тогда идёмте. Мы уже опаздываем. Ваша невеста обидится.

Микаш кивнул, силясь понять, что происходит.

Они спустились в холл по широкой лестнице с резными перилами. Микаш уже где-то видел этот светлый замок, только не мог вспомнить. В приёмном зале толпилась разодетая знать. Здоровались, кивали, кланялись, протягивали ладони для рукопожатия, улыбались. Микаш отвечал и боялся. Вдруг всё окажется шуткой? Его переодели в господскую одежду, чтобы поиздеваться, а когда он поверит, посмеются и вышвырнут на улицу!

Микаш нащупал на груди гербовую подвеску и поднёс к глазам. Совсем не похожа на ту, которую ему вручила Лайсве.

— Мой мальчик! — окликнул высокий темноволосый мужчина в необычно строгом для пёстрой толпы костюме. Яркие синие глаза пронизывали насквозь. — Ты не ответил на моё письмо, и я решил отыскать тебя сам.

Микаш полез за пазуху за обгорелым посланием маршала. Может, если всё объяснить, удастся отделаться поркой?

— Вы спутали меня с другим. Я украл это письмо, — он протянул раскрытый лист незнакомцу. Тот перехватил его за запястье.

— Ты убивал демонов? Ты проходил испытания? Ты спасал людей и совершал подвиги?

— Да.

— Тогда это не ты украл, а у тебя украли. Поедем. Ты нужен мне, ты нужен Мидгарду. Я выкую из тебя несокрушимый клинок и дарую власть над всеми. Ты сохранишь мир, пока не явится истинный повелитель.

До этого Микаш избегал его прямого взгляда — слишком он был тяжёл. Но вот теперь посмел. Столько в его лице было благородства, мудрости, силы и властности, что Микаш не смог отказать.

— Это великая честь, мой маршал! — он приложился губами к перстню на подставленной ладони, но незнакомец отнял руку.

— Не лебези. Ты мой человек! — он сжал ладонь Микаша и обнял по-отечески.

— Ваша Милость! — рыжий слуга тронул его за локоть. — Ваша невеста ждёт, вы забыли?

— Не ходи. Она заведёт тебя в погибель. Ты сам знаешь! — развернул Микаша к себе маршал.

— Орден сговорил её вам, но если она вам не мила, откажитесь, — шептал в другое ухо слуга.

Микаш в задумчивости дёрнул уголком рта, глядя на обоих.

— Я только взгляну и вернусь.

— Назад дороги не будет, — пробормотал ему в спину маршал.

Мальчишка повёл Микаша вглубь толпы. Женщины в роскошных платьях посылали ему воздушные поцелуи, подмигивали и протягивали руки.

— Куда же вы, Ваша Милость? Останьтесь с нами. Мы вас любим! — зазывали они и смеялись, щупали мышцы на его плечах, заполоняли всё пространство. — С нами вам будет лучше!

Микаш замер.

— Если передумали, откажитесь, — улыбнулся рядом слуга. — И вы никогда её не увидите.

Сердце ухнуло в живот, внутренности натянулись.

— Нет, я хочу! Хочу! — Микаш расталкивал толпу локтями, прокладывая путь туда, где чувствовал её. Быстрее. Время уходит. Не успеет — не увидит, не узнает. А так хочется знать!

Она стояла одна, вдалеке от волнующейся толпы. В пышном платье с золотыми цветами, серебристые волосы собраны в высокую причёску, открывающую тонкую шею.

— Вы опоздали, — от строгого голоса по спине прошла дрожь. — Если я для вас недостаточно красива, умна и умела, так сразу и скажите. Не томите, чтобы я на вас не рассчитывала!

Тонкие ручки теребили кружевной платок. Стройные плечики вздрогнули от сдерживаемых всхлипов. Микаш развернул её к себе лицом. Грустные голубые глаза опаляли осенним холодом.

— Принцесска, — выдохнул он и прижал её к себе. — Прости, я был слаб, я не смог быстрее. Я не достоин.

Она засмеялась. Её смех пугал больше, чем слёзы. Она отстранилась. В глазах горели льдистые искорки-хитринки:

— Угадай, чего я хочу.

Микаш затравленно обернулся. Играла музыка. По пустынному залу кружились призрачные пары.

— Танцевать?

Улыбка стала шире. Она схватила его за руку и потянула в центр зала. Как же он хотел этого когда-то, незримо, в мечтах, и как страшно было в реальности.

Он ведь не умеет. Все поймут, что он самозванец, но она не слушала, толкала вперёд и завлекала в чуждую ему пляску. Так близко, что сладкий запах ирисов ощущается кожей, жаром катится по жилам. Руки на его плечах в замке, что не разбить. Ноги смыкаются вокруг его бёдер. Губы повсюду на его лице, томными касаниями. Грудь к груди. Колотятся, бьются сердца в унисон.

— Что ты творишь?! — завопил Микаш, когда открыл глаза.

Он лежал на земле посреди лысой степи, укутанной предрассветным туманом. Лайсве уселась на него сверху и нависла над самым лицом.

— Уговариваю тебя остаться. Без тебя я не дойду, разве не ясно? — она поёрзала бёдрами, задевая его не там, где следовало. Микаш поморщился. — Тебе ведь хочется, я же вижу. Так зачем сопротивляешься? Такого шанса больше не будет. Мне нужно твоё тепло.

Она принялась стягивать с себя рубашку через голову.

* * *

Не спалось. Я ворочалась, мёрзла, гнала дурные мысли. Бессонница, моя давняя подруга, вернулась и собиралась остаться надолго. Я решила размять мышцы, поднялась и побрела прочь от лагеря. Ветер бил в лицо, лились слёзы, болели уши. Я вжимала голову плечи. Только бы не дождь. Даже на юге близящаяся зима — не самое приятное время года.

Хотелось прижаться к кому-то тёплому, но как ему сказать, что он мне нужен? Он дичится, близко не подпускает. Нет, надо научиться обходиться одной: вечная прилипала никому не нужна.

Нагулявшись, я пошла обратно. Ледяным потом накатила жуть. В клубах белёсого тумана обрисовалась чёрная фигура.

— Микаш! — закричала я что было сил.

Тень обернулась. Туман рассеялся, и я увидела своё лицо, как в зеркале. По воздуху кругами пошла рябь. Лицо растворилось в белой дымке.

— Микаш!

— Хватит орать, я не глухой!

Он поднялся с земли в том месте, где была тень.

— Доплер. Я его видела. Здесь.

Он тёр лицо кулаками: то ли до конца не проснулся, то ли удар головой не был таким уж пустячным.

— Можно, я скажу плохое слово?

— Валяй.

— Сцыкуха.

— Ты как всегда очень мил.

— Чай не принц на танцульках.

Как я могла это упустить? Обмен колкостями надоел. Я от него таких словечек поднабралась! Нянюшка бы заставила час полоскать рот.

— Перестань пугаться каждого куста. Ну туман, ну сгоревшая деревенька — бывает. Нет никакого доплера, у тебя как всегда воображение разыгралось.

Порой я тревожилась зря, когда снилось что-то дурное или обстановка навевала, но так явно, как сейчас — никогда. Жутко это — себя со стороны видеть. Понимать, какой ты пакостный на самом деле.

«Да что в тебе пакостного? Не доложила жратвы в миску очередной бродячей собаки?»

Как же достало, что он лезет в мысли без спроса!

«А ты думай потише и не мели чушь. Голова болит!»

Угу, я ещё и виновата.

«А то!»

Мысленно показала ему язык.

Мы перекусили и поехали дальше. Туман то сгущался, то рассеивался. Повсюду была безрадостная степь. Я вертелась в седле, пытаясь устроиться поудобней и вздремнуть, а вот Беркут под Микашем дремал прямо на ходу. Плёлся еле-еле, шаркая ногами по мокрой пожухлой траве, и снова спотыкался.

— Иди же, коняка безголовая, не позорь имя боевого коня! — забранился Микаш, хлестнув жеребца по ушам. Беркут подобрался и оскалился. — Эх, был бы у меня прут, так отстегал бы, что и не думал бы придуриваться!

Я прыснула в кулак. Встретившись со мной взглядом, Микаш понурился и ссутулил плечи. Опять врёт, чтобы казаться сильнее и мужественней. На самом деле он с Беркута пылинки сдувал. Вчера, стоило мне уйти, кинулся ноги коню проверять, а свою рану на лбу даже не заметил. Так зачем?

После обеда стало накрапывать. Взбодрило. Я укуталась в плащ. С капюшона на нос падали крупные капли. Я подогнала Лютика и зашагала в ногу с Беркутом.

— Переправа скоро?

— Какая тебе разница? Что на этой стороне, что на той — всё одно погано.

— Там до Сальванийского тракта недалеко. Может, обоз встретим. Они нас к себе возьмут.

— Угу, только если беженцев, но у них самих есть нечего. Не понимаю, зачем тебе понадобилось на юг. Там же война, фанатики, всё полыхает. Головы сложим, даже до Балез Рухез не добравшись, не то что до Нифельхейма.

В южных провинциях Норикии дороги запрудили беженцы из соседней Сальвани. Ободранные, оголодавшие и злющие, они проклинали единоверческую саранчу. Мы к ним не совались: слишком отчаянно они выглядели на обветшалых телегах, набитых нищенским скарбом.

На юг никто не ехал. Только косились подозрительно, спрашивали: «Куда?» Мы отвечали: «В Эскендерию, к книжникам». Люди крутили у виска: «Город переполнен, вас не пустят. Поворачивайте обратно». Микаш вопросительно оборачивался на меня, а я упрямо направляла лошадь вперёд. Хорошо, что он не знал, куда именно я еду.

— Может, мне вовсе не надо ни в Нифельхейм, ни даже в Балез Рухез. Хочу узнать, отчего они воюют. Если понять причины, можно остановить, хотя бы попытаться.

— Вначале ты жаждала пробудить Безликого, а теперь желаешь остановить войну? Не слишком ли для сопливой принцесски? Мания величия, м?

— Я хотя бы что-то придумываю, а не ворую чужие цели.

— Я хотя бы не живу в воображаемом мире, где я самый важный человек в Мидгарде.

— Пффф!

— Пффф!

Показалась переправа — покосившийся деревянный мостик на ту сторону. За этот год по нему прошло столько людей с лошадьми, сколько за всё время не хаживало. Мы спешились, Микаш отдал мне поводья Беркута и перевёл Лютика. Мостик жутко скрипел под их ногами, копыта скользили на мокрых досках, но потихоньку они скрылись в тумане на другом берегу. Микаш вернулся, взял под уздцы Беркута, а меня подтолкнул к мосту. Идти по нему было не страшнее, чем перебираться через ущелье на Мельдау: невысоко и мелко, но мокнуть неохота. Хотя я и так вся мокрая от дождя. Перешла, поймала Лютика и вернулась к краю берега.

Беркут упёрся четырьмя копытами и не сдвигался с места, как Микаш его ни тянул.

— Давай же, трусливая скотина! Я прошёл, Лайсве прошла, даже Лютик прошёл. Это безопасно. Идём, или ты останешься один. Идём, волчья сыть, бросил бы тебя, но ты же пропадёшь!

Думал, я не слышу? Дёрнул за поводья ещё раз, ещё и ещё. Беркут ступал на мост и пятился. Шаг вперёд — два назад. Миновало полчаса. Я устала ждать. Они наконец двинулись, прошли на корпус, два, середина, почти добрались до берега.

Хрясь!

Мост надломился, и Микаш с конём полетели в воду. Подняв тучу брызг, Беркут вскарабкался по крутому берегу и промчался мимо нас. Я отпустила Лютика и рванула к Микашу. Вдруг его задело копытами? Он поднимался из воды, отплёвываясь от ила и песка, грязный и мокрый. Рана на лбу снова кровоточила. Но в остальном… он был жив.

— Почему ты не держишь лошадей?! — крикнул Микаш.

Я вскарабкалась на берег. Лошадей уже и след простыл: и забияки Беркута, и флегматичного Лютика.

— В какую сторону они побежали? — поинтересовался Микаш, вылезая за мной.

Я пожала плечами и опустила голову:

— Я испугалась, что ты ударился и можешь захлебнуться…

— Дура!

Он рухнул на землю и закрыл лицо руками, лежал так очень долго. Я беспокоилась, но подходить боялась, слонялась туда-сюда, ругая себя и не зная, что делать. Под ногами звякнула железяка. Я едва не упала, запнувшись об неё, нагнулась и нашла в траве меч. Видно, из тюков выпал. Микаш так о нём заботился, как иные родители о детях не заботились. Может, хоть это его оживит? Я вложила эфес в ладонь Микаша.

— Там перелесок. Давай разобьём лагерь и разведём костёр. Надо просушить одежду, — уговаривала я, но он не двигался. — Вставай, пожалуйста, я очень виновата, но тут ничего не поделаешь. Прости меня, и пойдём дальше. Если будешь лежать здесь, замёрзнешь и умрёшь.

Я потянула его за руку. Он вырвался и поднялся сам. Я хотела подставить ему плечо, но он шарахнулся в сторону и пошёл сам, неся в руках свой меч, словно тот служил ему опорой. Я брела позади, боясь разозлить его ещё больше. Мы добрались до кедровой рощи, невесть как проросшей посреди голой степи. Или это знак, что степь закончилась? Под раскидистыми ветвями мы укрылись от дождя и ветра. Я хотела насобирать хвороста, пока Микаш отдыхает, но он пошёл сам. Я подбирала с земли, а он обламывал ветки с деревьев. Без топора ему приходилось туго. Я так виновата!

Огонь мы всё-таки развели и развесили над ним одежду. От неё шёл белесый пар, смешанный со смолистым запахом хвои. Животы урчали от голода. Молчание угнетало.

— Это конец. Без лошадей и карты мы отсюда не выберемся, а без еды сдохнем от голода, — поделился своими мыслями Микаш.

— Я слышала, что в кедровых шишках есть орешки. Они съедобные и очень сытные, — я протянула Микашу шишку с одной из содранных им веток.

— Мы не белки, чтобы есть шишки! — он швырнул её в огонь.

— Тогда, может, попробуем есть белок? Собьём их с ветки и… — я подобрала камень и замахнулась.

— Для этого нужна праща, а у нас её нет, — он отобрал у меня камень и выбросил. — Прекрати нести чушь — бесит! Если бы ты не отпустила лошадей…

— Извини, я говорила, что из меня плохой попутчик. Но я хотя бы пытаюсь что-нибудь придумать, а не только ною и жалею себя. И не смей говорить, что я одна во всех неудачах виновата!

Я встала и побрела прочь. Он не бежал за мной, а в глубине души хотелось извинений, заверений, что он был неправ и станет лучше… Что он все ещё любит… Хотя, зачем мне это? Зачем мне этот грубый, озлобленный неудачник?

Третий сон Микаша

Было тепло. Яркий солнечный свет лился сквозь огромные стрельчатые окна. Пахло розовым маслом.

— Быстрее, дорогой, нас ждут, — мурлыкнул ласковый голос, дыхание опалило ухо, влажные губы коснулись шеи. Нет, не для того, чтобы выпустить зубы.

— Подождут, — ответил он, задыхаясь от восхищения. Такая красивая, пускай даже в мужской одежде и с короткой причёской. Разноцветные глаза — один голубой, другой зелёный — лукаво щурились. Хотелось целовать их, и только. — Им казнь отложить в радость. Слишком многое случилось, не осталось времени даже… на нас.

Микаш притянул её к себе.

— Так нельзя, это наши обязанности. Мы должны остановить войну. Чуть-чуть осталось. Сил много не отнимет, — усмехнулась Лайсве и коснулась пальчиком его носа.

Микаш обернулся к прикроватной тумбе, на которой лежал закопчённый череп, поднял его и вгляделся в вырезанный там вензель «Комри».

— Жалеешь его? А он тебя когда-нибудь жалел? Он хоть когда-нибудь кого-нибудь жалел? Он сам это выбрал! — холодно отрезала она.

— Он всегда всё выбирал сам, даже смерть. — Микаш нехотя вернул череп на место. Жаль, друга не вернуть.

— Не волнуйся, я никому не скажу, какой ты слабый и нежный внутри. — Лайсве встала на цыпочки и поцеловала в губы. — Ты моя любимая зверушка!

Она бросила ему голубой плащ с золотым кантом по краю капюшона и надела такой же белый.

— Идём же!

Он пошёл, как привязанный, хоть и не хотелось вовсе.

Они спустились по широкой мраморной лестнице, укрытой голубым ковром, и прошли в резные дубовые двери, за которыми прятался круглый зал с трибунами по периметру. Здесь заседали люди в голубых плащах; у пятерых в центре на капюшонах была золотая окантовка и такие же разноцветные глаза, как у Лайсве.

— Ведите заключённых. Кто у нас сегодня? — командным голосом поинтересовалась она.

— Перебежчики. Просят о снисхождении: они узрели Истину, — ответил один из пятёрки.

Лайсве закатила глаза:

— Ведите живее! — Шепнула Микашу на ухо: — Если не можешь, я сделаю всё сама.

Он кивнул и отступил к остальным. На противоположном конце зала открылась неприметная дверь. Стражники втолкнули в неё потрёпанного пленника со связанными за спиной руками. Он распластался перед Лайсве. Её губ коснулась презрительная ухмылка.

— Что, Йорден Тедеску, почтенный Сумеречник Заречья, надеешься предательством выторговать себе жизнь? — спросила Лайсве, ударив его поддых острым носком сапога.

Микаш с трудом признал в похожем на плешивого крысёныша оборванце своего хозяина.

Йорден заскулил, сгибаясь пополам, запричитал:

— Милосердия! Я отрекаюсь от колдовства Сумеречников. Я узрел Истину!

— Что же заставило тебя прозреть? Казни товарищей? Месяц в казематах? Пытка на дыбе? — она подмигнула Микашу. — Почему ты не видел Истины, когда унижал слуг у себя в замке? Почему не видел её, когда обирал селян до последней нитки? Почему не видел её, когда желал смерти своей невесте?

Лайсве пнула его сапогом так, что он харкнул кровью. На белоснежных полах плаща проступили бурые пятна.

— Слизывай! — потребовала она. — Хочешь, чтобы твоя смерть была быстрой — убери за собой!

Микаш обнял её и зашептал в ухо:

— Это ни к чему. Давай уйдём.

Она откинулась назад и провела пальцем по его щеке:

— Тогда объяви вердикт. Сможешь?

— Повешенье, — не глядя на скулящего пленника, бросил он.

— Не-е-ет! — Йорден вцепился в ноги Микаша и заискивающе заглянул в глаза. — Это же казнь для простолюдинов!

— Так ты же отрёкся от Сумеречников. Да и по чести никогда им не был.

Микаш оттолкнул его и поспешил к Лайсве, которая уже призывно улыбалась возле дверей. Дальше разберутся без них. Стражники тащили Йордена прочь, Голубые Капюшоны степенно перешёптывались.

Они вернулись в искрящуюся от солнечного света спальню. Как только дверь захлопнулась, Лайсве подтолкнула его к огромной кровати с раздвинутым балдахином. Микаш обхватил её за плечи и опрокинул на шёлковые простыни.

— Я сержусь. Ты испортил мою забаву и теперь должен мне, — шутливо угрожала она, нависнув над ним. Тоненькие пальчики расстёгивали рубашку на его груди, играли с волосками. Она взяла с подноса на прикроватной тумбе несколько ягод винограда, кормила его с руки и смеялась: — Моя любимая зверушка, мой ручной ярмарочный медвежонок.

Она слизывала виноградный сок с его губ. Хотелось прижать её к себе крепче, но ей не понравится.

— Нельзя быть таким мягкосердечным, ты же знаешь?

Он кивнул, с тревогой наблюдая, как она поглаживает пальцами его грудь с левой стороны.

— Люди не прощают доброты. Все войны из-за неё. На тебя уже косо посматривают, хотят избавиться, но я не позволю. Я сама вырву твоё сердце!

Он судорожно сглотнул. Она запустила пальцы ему под рёбра. Стальные клещи сжали сердце. Стало больно дышать.

«Микаш!» — слышал он краем почти угаснувшего сознания.

 

Глава 28. Убить пересмешницу

1527 г. от заселения Мидгарда, долина реки Агары, на границе Норикии

Я обняла себя за плечи и брела, куда несли ноги. Как тяжело не сдаваться, когда все повторяют, какая ж ты дура, что выбрала этот путь. Какая дура, что ошибаешься на каждом шагу, кому-то веришь, кого-то пытаешься спасти. Проще плыть по течению: ты не ошибаешься, виноваты другие, которым ты позволяешь над собой издеваться, потому что не знаешь лучшего. Есть ли лучшее? Как же трудно верить в себя и не отчаиваться!

Дождь прекратился, небо прояснилось, показались звёзды. Я прислушалась к их молчаливой песне. Они успокаивали. Я поступаю правильно, а даже если ошибаюсь, то никому от этого хуже не станет.

Я бродила к реке и обратно, снова и снова, пока не загорелся ярким заревом край неба на востоке. В лицо подул холодный ветер, указывая направление. Две сотни шагов, и я заметила наших лошадей. Они повернули головы и зафырчали. Видно, были рады встрече не меньше меня. Я проверила их самих и поклажу. Всё цело, даже мой никудышный мечик и, главное, еда! Я повела обоих в поводу в кедровую рощу. То-то Микаш обрадуется.

Только под сенью деревьев стало ясно, что что-то не так. Тишина давила на уши, воздух застыл ленивым комом, внутренности натянулись в ожидании беды. Я привязала коней к деревьям и побежала к Микашу, продираясь сквозь ветки. Поляну заволокло туманом, лишь костёр тусклым огоньком указывал путь. За ним чёрным силуэтом высился демон. Он копошился в груди Микаша ладонью! Я вскрикнула. Он посмотрел на меня моими глазами и облизал окровавленные пальцы.

Оцепенение прошло. Я выхватила из костра ветку и замахнулась, мысленно зовя: «Вставай, увалень, вставай! Нас сейчас убьют!»

Тварь увернулась.

— Какого?! — Микаш подскочил и схватился за меч.

— Доплер!

Демон тоже выхватил свой, то есть мой меч. Микаш двигался, как сонная муха, замахивался слабо, будто не всерьёз. Помогать ему или нет? Вдруг он в пылу схватки не сможет разобрать, кто настоящая? Вот оно! Микаш не может сражаться, потому что доплер похож на меня!

«Это не я! Борись, ты сможешь!» — мысленно подбадривала я, но без толку.

Увёртывался он неплохо, ритм держал, но ударить не решался. Да что же демон… или я с ним сделала?!

Замах. Доплер, танцуя, ушёл в бок. Выпад. Микаш отбил клинок своим, снова атаковал. Слишком нерешительно. Как будто на преграду наткнулся. Доплер рассмеялся. Микаш запнулся об корень, запутался в ногах. Доплер занёс меч, целясь в грудь. Микаш парировал мудрёным финтом. Ещё! Почти достал!

Между ними вспыхнула молния. Гром ударил по ушам. Я ослепла и оглохла. Когда пришла в себя, демона уже и след простыл, а Микаш лежал, уткнувшись лицом в землю. Я перевернула его на спину и осмотрела. Хвала богам, раны от руки демона не осталось, иначе как бы Микаш дрался с дыркой в груди? Я ударила его по щекам. Он разлепил глаза:

— Оно ушло?

— Убежало, — кивнула я и ободряюще улыбнулась. — Ничего, потом настигнем.

— Уже ночь? Сколько я проспал?

О чём он? Утро. Светло почти как днём.

— Я ослеп, да? — он уставился на меня пустым взглядом.

Я сглотнула. Нет-нет, он не навсегда покалечился, вот-вот снова станет несносным собой. По-другому и быть не может!

Микаш остервенело тёр глаза.

— Ты отдохнёшь — и всё пройдёт. А потом мы прищучим этого наглого доплера.

— Это пересмешница, — ответил он, продолжая терзать глаза.

Я схватила его за руки.

— Что за пересмешница?

Он моргал и жмурился, ладони подрагивали. Я гладила их, посылая волны спокойствия, но вместо этого заражалась его страхом. А если он навсегда… останется слепым?!

— Редкий демон, помесь доплера и суккуба. Подражает чужой внешности и питается похотливыми снами. Когда человек ослабнет, поедает его внутренности.

— Чем-чем питается? Нет, не хочу ничего об этом знать!

— Я не могу победить, сражаясь против тебя! — Микаш вскинул голову и бешено вращал глазами. — Я знал про неё и ничего не делал. Она кормила меня счастьем с рук, и я упивался её грёзами!

Я коснулась его щеки рядом с натёртыми до красноты веками. Хотелось обнять его, унять боль, но он оттолкнул меня и едва не упал.

Нужно по-другому поднять его дух.

— Погоди!

Я привела в лагерь лошадей. Микаш сидел на земле, вжимая голову в колени и раскачивался, словно в приступе. Страшно! Было спокойнее, когда он орал и обзывал меня дурой.

— Лошади вернулись, за ними и удача придёт.

— Езжай одна, — перебил он. — От меня никакого проку. Я слаб и глуп, я поддался на соблазн и не смог тебя защитить. Не хочу быть калекой! — он разогнулся, нащупал у себя за пазухой гербовую подвеску и протянул мне.

Я снова надела подвеску ему на шею и вложила в ладонь эфес меча. Оружие обязано вернуть ему силы, хотя бы веру!

— Соберись, ты же воин, а не сопливая «сцыкуха», как я. Все, кто хоть что-то делает, иногда ошибаются и падают. По-настоящему силён тот, кто может подняться, по-настоящему умён тот, кто может осознать свои ошибки.

— Угу, смел лишь тот, кто может преодолеть свой страх. Не потчуй меня своими проповедями! — он отшвырнул меч и чуть не попал в костёр.

Я достала из седельной сумки флягу с водой, сухари и мясо и сунула ему в руки.

— Съешь — полегчает.

Кормить побоялась: ещё больше озвереет. Микаш долго целился, чтобы приложить флягу ко рту, глотнул и облился. Его согнуло пополам и вытошнило. Я подхватила его и приложила руку ко лбу. Рана воспалилась, здоровую кожу покрывала испарина.

— Пересмешница ядовита?

Его губы бледнели, под глазами наливались синяки.

— Оставь; лучше сдохнуть, чем калекой!

Микаш встал и, щупая перед собой воздух, сделал шаг, запнулся и полетел на землю. Я подбежала и принялась его поднимать. Он ослаб настолько, что не сопротивлялся. Нет, я не брошу его; он бы меня не бросил! Должен быть способ его спасти. Я подбежала к сумке, нашла карту и развернула.

— В дне пути есть Храм Вулкана. Там тебя вылечат.

— Калек не лечат, — простонал он и закрыл глаза, притворяясь мёртвым.

— Поехали. Я расскажу тебе сказку про слепого рыцаря.

Я проверила сбрую лошадей и собрала вещи.

— Пожалуйста! — я дёрнула его за руку. — Если ты не поедешь со мной, я буду охотиться на пересмешницу одна. Тогда ты будешь виноват в моей смерти, ясно?!

Он с кряхтением поднялся. Я завязала ему глаза тряпицей, помогла забраться в седло Беркута, и мы поехали.

Трудно было понукать Лютика и тащить за собой Беркута на привязи, но я терпела. Не заблудиться бы, каждое мгновение на счету. Микаш пригибался к конской шее. Иногда его рвало. Я всё время оглядывалась, проверяя, держится ли он. Лишь бы успеть!

— Не спишь?

— Нет, нам туда, — он махнул на запад, куда уже опускалось тусклое осенью солнце. — Там много целительских аур. Чем я ближе к Тихому берегу, тем ярче их чувствую. Странно, да?

Он говорил бодро и вместе с тем бредово. Я прибавила шагу. К сумеркам мы добрались. Пирамида глинобитного храма упиралась в небо железным шпилем. Микаш уже висел на шее Беркута и не мог распрямиться. Я взяла гербовую подвеску, взбежала на высокий порог и постучала колотушкой в массивные медные ворота. Приоткрылась щёлка, сквозь которую были видны только глаза.

— Храм переполнен. Мы никого не принимаем.

— Мы Сумеречники. Мой товарищ ранен в бою с пересмешницей. Именем Безликого вы обязаны помочь! — я показала родовой знак.

За дверью задумчиво поцокали языком.

— Вас проводят к настоятелю. Он решит.

Ворота со скрипом распахнулись. Привратник забрал у нас лошадей и оружие. Служки в алых балахонах потащили Микаша под руки. Я шла позади них. Без меча было тревожно, как без одежды. Трещали факелы на стенах, изрисованных деяниями Огненной четы в красных тонах. Просторные круглые залы заполонили больные и раненые. Они лежали на одеялах на полу и стонали. Я старалась не смотреть, но взгляд постоянно натыкался на ожоги и язвы. Смрад болезней вызывал дурноту.

Покои настоятеля находились в дальнем конце храма, за алтарём — постаментом с чашей, в которой пылал Неугасимый пламень. Маленькую каморку от основных залов отделяла только тонкая красная занавеска. Сам настоятель оказался немолодым сухим мужчиной с длинной чёрной бородой с проседью. Он делал записи в книгу за приземистым столом, когда мы вошли. Не поднимая взгляда, проворчал:

— Митник, я же велел никого не пускать!

— Мастер Гой, это высокородные. Один из них очень плох, — отозвался подошедший следом привратник.

Служки показали Микаша настоятелю.

— Вижу, — он окинул того придирчивым взглядом и вернулся к книге.

— Его отравила пересмешница. Именем Безликого, вы обязаны помочь! — я сунула ему под нос гербовую подвеску, как последний довод.

— Выйдете все и этого заберите, — настоятель кивнул на Микаша.

Нас оставили одних. Настоятель отложил книгу и встал. Карие глаза смотрели устало и недобро.

— Ни я, ни мой храм ничего никому не обязаны, — процедил он. — Это вы развязали войну с единоверцами. Это из-за вас мой храм ломится от больных и раненых, а служки не успевают закапывать мертвецов на заднем дворе.

— Всё настолько плохо? — прибитая его отповедью, спросила я.

— Орден потерял Сальвани. Скоро война будет здесь. Целители не умеют сражаться. Мы можем только лечить. Я хочу, чтобы мой храм выстоял, если победят единоверцы.

От возмущения по спине пробежали мурашки, тело обдало жаром. Вместо меня будто заговорил кто-то другой, более уверенный и сильный:

— За шкуру свою трясётесь? Ну-ну. Я встречался с единоверцами. Предателей их бог любит не больше наших. О людях печётесь? Так мальчик, которого вы отказываетесь лечить, спас их не меньше вашего. И ещё спасёт, если не погибнет сегодня. Смерти всех, кому он не поможет, тоже будут на вашей совести.

Он пристально разглядывал меня, плотно сжав губы. Зачем я это сказала? Нас же вышвырнут!

— Ладно. Если ты смеешь меня корить, тогда вот моё условие: отработай здесь неделю. Столько мне понадобится, чтобы поднять твоего товарища на ноги. Конечно, меня ты не заменишь, но хотя бы поймёшь, каково это — спасать жизни, а не отнимать их. Согласен?

Я вспомнила стоны, гнойные раны, тошнотворный запах и бледное лицо Микаша. Как он, не задумываясь, спасал меня, как я изводила его и насмехалась. Он поддался на чары пересмешницы из-за меня!

Неделю поухаживать за ранеными — небольшая плата за его жизнь.

— Согласен, — я пожала подставленную руку.

Настоятель кликнул служек. Те внесли Микаша в каморку. Ноги уже его не держали. Он сдавленно простонал:

— Не… надо.

Я сжала кулаки. Когда это я его слушалась? Микаша уложили на кушетку у стола и укутали в одеяло. Я уже собралась уходить, как настоятель снова меня окликнул:

— Кто он вам?

— Компаньон. Друг. Благородный человек, — придумывала я причину.

Настоятель не стал выспрашивать.

Меня отвели в столовую, накормили чечевичной кашей и напоили тошнотворным зельем, чтобы уберечь от заразы. Когда знакомили с обязанностями, по ехидным ухмылкам я поняла, что мне доверили самую грязную работу. Хотели посмотреть, сколько я продержусь. Что ж, я была к этому готова.

Поначалу было тяжело. Мне приходилось мыть посуду, пол и ночные горшки, убирать за больными, смазывать раны. От вида искалеченных тел и запахов нечистот подташнивало, предсмертный бред вызывал дрожь, но я терпела. Труднее всего было не показывать брезгливость и сочувственно улыбаться больным. Служки наставляли, что улыбка и сопереживание утоляют боль лучше, чем снадобья и целительские техники. Любопытный опыт. Сидя дома, я бы никогда не узнала эту сторону жизни. Как уродливы недуги, как страшна война и что смерть порой становится избавлением от мук. Костянокрылых жнецов призывают молитвами.

За несколько дней я привыкла и к звуку гонга, и к крикам, и к вони. Не вздрагивала, когда, переворачивая больного, видела пустой взгляд и звала носильщиков. Душа покрылась чёрствой коркой, руки стёрлись до мозолей. Сил хватало лишь на то, чтобы помолиться за Микаша перед сном и зажечь свечу у статуи Вулкана-Врачевателя перед тем, как уснуть на разложенном на полу одеяле. Шесть часов, говорили целители, достаточно, чтобы не подорвать здоровье. Я различала дни лишь по палочкам, нацарапанным возле моей постели.

Однажды я обрабатывала ожоги старой женщине. Она была безнадёжна, к другим меня не посылали, чтобы не напортачила. Я убирала струпья с её кожи, очищала раны от гноя, втирала унимающую зуд мазь, стараясь не причинять боли. Эта боль отдавалась во мне, хоть я уже не воспринимала её так остро из-за усталости.

Женщина подняла на меня лихорадочно блестевшие глаза. По лбу катились крупные капли пота, посиневшие губы дрожали, когда она пыталась говорить.

— Я умираю? Не ври.

Я не знала, куда деть взгляд и как ответить.

— Там легче… на том берегу? — не унималась женщина.

Вспомнился призрак Айки, её боль и ожесточение. Соврать, как учили, я не смогла.

— Наверное, там так же одиноко, как здесь. Но… — преодолевая себя, я взяла её за руку. — Не отчаивайтесь. Если каждый будет надеяться, то когда-нибудь нашей веры станет так много, что она изменит мир, изменит каждого из нас к лучшему. Когда придёт час завершать круг, ваша доля будет счастливее этой.

— Верю, — она улыбнулась так светло и искренне, как не получалось у меня, и застыла.

Я закрыла ей глаза, вздохнула и позвала носильщиков.

После этого мне уже не поручали обычную работу, только подводили к новым и новым больным, просящим рассказать про надежду. Я охрипла, голова раскалывалась, каждое слово отдавалось пульсирующей болью в висках. Немного поспав, я снова утешала и держала за руку каждого, кто звал. Не падать! Я вытерплю ради Микаша!

Чудом я дожила до конца недели. Голос почти пропал, горло пересохло, язык прилип к нёбу, голова соображала едва-едва, тело двигалось по привычке, отдельно от сознания.

Меня привели в каморку настоятеля. Я почти забыла зачем, всю предыдущую жизнь забыла.

— Микаш! — молнией сверкнуло в голове.

Он сидел на кушетке, свесив ноги. Вскинул подбородок на мой зов.

— У тебя странный голос и шаги тоже странные. Я с трудом узнал, — он улыбнулся и протянул мне руку. Глаза смотрели мимо меня.

— Я вылечил всё, кроме зрения. Может, оно восстановится само, а может, и нет. Я слишком мало знаю о пересмешницах, — хмуро доложил настоятель.

Даже на злость и отчаяние сил не осталось. Поругаться, или деньгами стребовать за невыполненные обязательства? Глупо, конечно. Я кивнула и позвала Микаша:

— Идём. Не хочу здесь оставаться.

Настоятель закрыл ему глаза чёрной повязкой и вручил палку. Микаш проверял с помощью неё, нет ли впереди препятствий. В храме служки укажут ему путь, а дальше справляться придётся самим.

Я уже выходила, когда настоятель окликнул меня.

— Наслышан о твоих успехах. У тебя редкий дар, но не стоит светить так ярко, иначе потухнешь раньше времени.

Он отвернулся. Я повела плечами. Потухну, да, именно так я себя чувствовала. Впрочем, уже неважно.

— Ваш «друг» много интересного в бреду рассказывал. Что он простолюдин из разорённого демонами села. Звал сахарную принцессу Лайсве, не знаете такую?

— Чего в бреду не привидится?

— Вы не умеете лгать, ну да ладно. Просто такая любовь ни к чему хорошему не приводит. Вы из разных миров.

— Да какая там любовь! — отмахнулась я и ушла.

Вот с Безликим действительно из разных.

Нас проводили во двор и вернули пожитки. Безучастному Микашу помогли забраться в седло. Я залезла на Лютика и снова взяла Беркута на привязь. Мы поехали. Конечно, нужно было переждать в храме, пока к Микашу не вернётся зрение, но я не хотела задерживаться тут ни на мгновение. Стены из толстого песчаника, красные рисунки, тошнотворный запах болезни и душераздирающий зов отовсюду опротивели. Ещё пару часов здесь, и я упаду, чтобы больше не подняться.

Короткий осенний день уже приближался к зениту. Солнце пламенеющим золотом укутывало землю. Было ясно и холодно. Тихо. Это помогало прийти в себя.

— Отпусти, я поеду сам, — мягко попросил Микаш.

Беркут стоял неделю. Вдруг начнёт дурить? Микаш и здоровый-то плохо с ним справлялся. Не разрешить — уничтожить его гордость, разрешить — подвергнуть риску. Я не знала, что хуже. Мы ехали как раньше, Микаш не настаивал. Я пыталась дотянуться до него эмпатией, насколько хватало подорванных сил, но натыкалась на глухую стену, словно он был опустошён не меньше меня. Беркут вёл себя спокойно, поэтому я отвязала верёвку от его удил.

— Спасибо, — пробормотал Микаш, когда я проехала мимо и стала впереди.

Странно, он расслабился, а жеребец будто чувствовал, что сейчас не время для баловства. Может, тоже жалел? Микаш гладил его по шее, распустив поводья, и позволял самому выбирать путь.

Вечерело. Я искала ещё одну рощу для привала, но впереди была только сухая трава.

— Река близко, — заметил Микаш.

Я оглянулась: ничего не видно.

— Сыростью тянет, — он махнул рукой в сторону. — Роща там.

Своих идей у меня не было, поэтому я послушалась. Микаш оказался прав: вскоре мы наткнулись на небольшую дубраву. Солнце уже садилось. Мы спешились и разбили лагерь. Всё пришлось делать одной: распаковывать тюки, поить лошадей, собирать хворост, колоть дрова, разжигать костёр, готовить ужин. Я для себя-то не всегда справлялась, на двоих было ещё сложнее, но намного легче, чем в храме. Микаш сидел, привалившись к толстому дубовому стволу. Я вложила ему в руки плошку с похлёбкой и ложку. Есть у него не получалось — большая часть лилась мимо рта. Помочь он мне не позволял, поэтому я отсела подальше и старалась не смотреть. После ужина мы долго чего-то ждали в мрачной тишине.

— Будешь и дальше таскать меня за собой как ручного медведя?

— Я будто проплыла Сумеречную реку туда и обратно, чтобы тебя спасти. Не заставляй меня жалеть.

— Прости.

Он потупился. Я сдвинула костёр, накидала веток, расстелила одеяла на ночь и показала Микашу его постель.

— Расскажи мне сказку, — попросил он, усаживаясь. — Про слепого рыцаря. Ты обещала.

— Прости, не могу. Я умру, если скажу ещё хоть слово, — я легла и укуталась в одеяла.

— Тогда можно я? — тёплые руки опустились мне на плечи.

Если ему от этого станет легче. Он положил мою голову себе на колени и гладил меня по волосам. Как ему теперь жить? Как нам теперь жить, ведь он навсегда…

— Жила-была звёздочка. Не сиделось ей с сёстрами на ночном небосводе. Хотелось дарить тепло всем зверям в лесу не только ночью издалека, но и днём, соприкасаться с душой каждого из них. Она спустилась в лес. Её яркий свет завораживал. Звери тянулись к ней, касались её, уносили с собой частички света. Только слепой крот не видел её, нёс в нору червей и корешки и дивился восторгу зверей. Звёздочка отдавала себя без остатка, а звери всё брали и брали, ничего не принося взамен.

Лишившись сил, звёздочка упала и погасла, звери забыли о ней и разошлись. Только слепой крот, который не видел её света, подобрал её и унёс к себе в норку. Там, в тепле и сухости, он выхаживал её долгие зимние месяцы, пока она снова не засияла. Обретя силы, звёздочка снова захотела к зверям, но злой крот желал спрятать её ото всех, чтобы она светила только для него. Светом, которого он никогда бы не увидел. Он бы не брал у неё ни капли, ухаживал за ней, чтобы она жила с ним как можно дольше. Но он знал, что одна во тьме она зачахнет, как бы он ни старался её спасти. Он отпустил её наверх и ждал, пока ей вновь понадобится помощь. Так они и жили. Она отдавала всю себя другим, а он выхаживал её, когда она падала без сил и гасла. Их дни оборвались вместе, потому что ни один не мог жить без другого.

Его лицо стало необычайно безмятежным в лунном сиянии. Когда глаза закрывала повязка, выделялся породистый подбородок. Руки, такие сильные, убаюкивали нежными прикосновениями, возвращая всё то, что я потеряла в храме.

— А ты, оказывается, романтик.

Он улыбнулся той самой искренней улыбкой, которая никак не выходила у меня. Я завидовала его подлинности, таланту, страсти, способности так остро ощущать мир, не затуманенный грёзами о несбыточном. Согревалась и дремала. Кто-то бродил вокруг лагеря, посверкивая в темноте глазами. Я теснее прижималась к Микашу, прислушивалась к его мерному дыханию, стискивала эфес меча и снова засыпала. Под утро звуки утихли. Проснулась я уже за полдень, отлежав на жёстком все бока. Микаш сидел у потухшего костра. Повернул голову на моё шевеление и улыбнулся.

— Долго я?

— Твоя аура истощилась. Нужен был отдых, — безучастно ответил он и отвернулся.

— Пересветила?

Микаш усмехнулся. Жалко, что он не может видеть моей улыбки. Я сходила к речке умыться, развела костёр и приготовила кашу на двоих. Микаш уже почти не обливался, когда ел.

— Видишь, не всё так плохо? — попыталась я подбодрить его.

— Да. Я вообще-то никогда не любил… смотреть. Только по твоему лицу скучаю.

Он неловко замолчал. Я тоже потупилась. Странный парень, влюбился, да ещё так… Что же в этом измождённом, обветренном лице может нравиться? Он выдумал себе меня другую.

— Ночью вокруг лагеря кто-то ходил. Слышал? — я сменила тему.

— Пересмешница. Раньше она дожидалась, пока ты уйдёшь. Теперь тоже хотела, но ты спала слишком долго и с рассветом ей пришлось оставить нас. Следующей ночью она заберёт меня.

— Почему? — безразличие в его голосе убивало. — Ты сразишься с ней и победишь. Тебя же никакая зараза не берёт!

— Не напоминай. Я и зрячий-то проиграл всухую, а слепого она меня за пять минут сделает.

— Хорошо, тогда сражаться буду я! — Меня разобрала злость. — Потренируюсь чуток и смогу. Ты сам говорил, что у меня здорово получается.

— Тренировок недостаточно. У тебя нет боевого опыта, когда уже не думаешь, а чувствуешь, откуда придёт удар и как от него защититься. Потому и с вэсом у тебя не получилось.

— Если позволить пересмешнице сожрать нас без боя, то опыта не появится. Я хотя бы пытаюсь, а не жалею себя без конца. Будешь помогать?

— Я ничего не вижу, — он развёл руками, никак не отреагировав на мою гневную тираду. Мог бы хоть притвориться!

Я вымыла посуду, взяла меч и повторила всё то, чему уже успела научиться. Микаш статуей замер у костра. Почему он так легко сдался? Это при его-то твердолобом упрямстве!

Я описывала клинком круги и петли, вращая его всё быстрее. Вкладывала всю силу в замах и лупила воздух, вымещая негодование.

— Ты неправильно распределяешь усилие, — высказался Микаш.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— Откуда ты знаешь?

— По ауре вижу. Те точки, на которые ты направляешь больше энергии, становятся ярче.

— Ты настолько чётко её видишь?

— Когда не к чему приглядываться, начинаешь искать очертания даже в тусклом огоньке. Давай покажу.

Он подошёл, проверяя землю перед собой палкой, и прислонился к моей спине. Я чувствовала, как колотится сердце у него в груди.

— Замах нужно делать от плеча, тогда в ударе будет больше силы. Рука от локтя — продолжение меча, одно целое с ним.

Он обхватил мои руки и стал показывать даже с большим воодушевлением, чем обычно. Выворачивал запястья так, что хрустели суставы, натягивались мышцы. Показывал движения ногами: насколько сгибать колени, куда перемещать центр тяжести, как быстро менять позиции. Как держать ровный ритм и резко переходить на рваный.

— Замахивайся всегда на выдохе и говори «ху-у-у!». Громче, не стесняйся! Считай про себя, а можешь даже в голос — так лучше ритм ловить.

От советов раскалывалась голова и сводило мышцы. Ноги подкашивались, под рубахой ручьями катил пот, сердце вырывалось из груди, но я боялась просить пощады. Микаш будто по-настоящему излечился, не так, как в храме. Ожил. К закату он отпустил меня и вернулся к костру, почти не помогая себе палкой. Собирание хвороста и готовка были отдыхом.

— Теперь у меня есть шанс победить? — спросила я после ужина, когда Микаш снова нахохлился, как грозная неясыть.

— Тебе всё ещё не хватает опыта. Один бой стоит года тренировок, — он опустил подбородок на грудь.

— Жаль, что нельзя совместить твой опыт с моим зрением, — отшутилась я.

— Есть один способ, — он распрямился и просиял. — Слияние разумов — одна из высших телепатических техник, но для это нужна сильная концентрация и полное доверие.

— Ты будешь копаться в моём грязном белье? — я сглотнула. Не хотелось бы, чтобы он знал мои секреты… один секрет!

— Нет, ты будешь копаться в моём. Я открою тебе свою суть, и ты позаимствуешь мои умения и воспоминания. Ты обо мне и без того невысокого мнения. Увидишь чуть меньше или чуть больше меня — это ничего не изменит. Главное не завязнуть друг в друге и разъединиться, пока не начался распад. Думаю, так далеко мы не зайдём.

— А ты когда-нибудь пробовал?

— Нет, для этого нужен ещё один телепат, способный путешествовать по мыслепотокам. А кто возьмётся работать в паре с «дворнягой»? — он пожал плечами и улыбнулся.

Не по себе мне от этой затеи. Хотелось соврать, что я вымоталась настолько, что не смогу, но его голос звенел от радостного ожидания. Не стоило его разочаровывать.

Микаш протянул мне раскрытые ладони, я сделала то же. Почти соприкасаясь с ним, я напрягла пальцы. Между нашими ладонями пробежали всполохи, посылая по спине волны мурашек. Мы уже делали так раньше.

— Сними мою повязку. Сейчас всё равно темно.

— Откуда ты?..

— Стало холоднее. Такие вещи замечаешь, только когда приглядываешься.

Я развязала тряпку и спрятала. Направленный мимо взгляд пугал и переполнял жалостью. Я провела по его глазам рукой.

— Продолжим, — он снова протянул мне ладони. — Теперь синхронизация. Дышим в унисон, смотрим друг другу в глаза.

Я считала вдохи, замедляя дыхание вместе с ним, смотрела в слепые глаза, не отводя взгляда, концентрировалась, насколько хватало сил. Между нашими пальцами пролетали искры, всё быстрее и яростней. Голова кружилась, кружилось всё вокруг, схлопываясь до однообразных коридоров мыслеобразов, увлекая меня в пучину лабиринта. Привычная часть. Я следовала за серебристыми мыслями-проводниками. Иногда проносились и другие. Любопытство искушало поймать их, но ничего особо страшного там не было. Микаша я знала как облупленного.

Коридоры петляли довольно долго, пока не вывели в большую круглую комнату. В ней царил ровный дневной свет. На полках вдоль стен стояли книги, дальше кастрюли и кувшины, ещё дальше полотна и гобелены со сценами из жизни Микаша, оружие, трофеи. Всё в строгом порядке, ничего лишнего, никакого хлама. Середина пустая, как площадка для тренировки. Микаш замер посреди неё, спиной ко мне. Я взяла с полки меч и приложила остриё к лопаткам Микаша.

— Будем снова тренироваться?

Он обернулся и посмотрел на меня, смеясь. Хотя бы здесь его глаза остались цепкими и яркими. Микаш убрал остриё пальцами.

— У нас мало времени, — он подвёл меня к большой кастрюле, где кипел и пузырился свекольник. — Сунь сюда руку. Не бойся — не ошпаришься.

Как только мои пальцы коснулись бордовой жидкости, тело загудело от желания разорвать в клочья.

— Это гнев. Его надо познать и усмирить, без этого не победишь, — объяснил Микаш, удерживая мою руку в кипящей кастрюле. — Помнишь, как ты побила меня во дворце туатов? Гнев тогда придал тебе сил. Я не испытывал гнева, поэтому не смог тебе ответить. Твой брат, наоборот, испытывал его слишком много, но не мог контролировать, поэтому ошибался и позволял мне выигрывать поединки.

Я глотала ртом воздух, пытаясь преодолеть стук крови в висках, багряная пелена застилала глаза.

— Скажи себе: я хозяйка своего гнева, не он управляет мной, а я им.

Я повторила несколько раз. Кровавая ярость рассасывалась, пряталась в глубине, готовая вырваться наружу по первому моему зову.

Микаш достал мою руку и потянул к следующей кастрюле — с чесночным супом. Как только пальцы коснулись его, прошиб холодный пот, колени затряслись, а во рту пересохло. Стало тяжело дышать.

— Это чутьё, оно же страх. Познай его голос, чтобы он не затмевал разум, а направлял тело, дабы избежать опасности. Дыши. Слушай, что он хочет тебе сказать.

Я слушала неясный шепоток: жуткие детские воспоминания, схватка с вэсом, смертельная рана, пленительные ночные кошмары и битва с противником, которого не хочется побеждать. Тьма и глухое отчаяние. На миг я ослепла. Кто-то ласково коснулся лица и позвал за собой. Укололо любопытство. Я прозрела. Микаш стоял рядом и улыбался.

— Не повторишь моих ошибок?

Я покачала головой. Мы пропустили кастрюлю, откуда я слышала зов, и перешли сразу к последней. От неё поднимался непроглядный пар и мерцал молниями. Что это, и какого цвета на самом деле?

— Это то, что называют «обратная сторона луны». Внутренняя суть воина, причина, по которой мы сражаемся, понимание своей силы и правоты, смысл существования, если можно так выразиться.

— Но ведь это священное, только для Сумеречников!

— Я не Сумеречник, и готов поделиться этим. Бери, иначе всё бессмысленно.

Я сунула руку сама. Странные ощущения. Шум, грохот, лязг оружия, привкус крови на разбитых губах. Всё тело другое — сильное и стремительное, упивающееся боем, победами и свершениями. Лица, бесчисленная череда лиц: слабых, невинных, искажённых от боли и ужаса, нуждающихся в защите, в герое, в надежде, которую зажигает в сердцах образ сереброкрылого воителя небес. Такого, какими были Сумеречники древности, люди Безликого, каким был он сам до того…

Нет, Микаш не должен этого видеть! Я рванула прочь из его головы, но он меня удержал.

— Нужно было довериться, — печально произнёс Микаш, отодвигая меня от последней кастрюли. — Я бы не стал тебя ругать, что бы там ни было.

— Может, ещё раз?

Он качнул головой.

— У нас был только один шанс.

— Тогда я попробую что-нибудь другое?

— Как хочешь. Можешь смотреть здесь всё что угодно, а как надоест — возвращайся.

Микаш повернулся спиной. Как же так: он такой искренний, а я не могу открыться даже ради дела? Он врёт! Сейчас я выведу его на чистую воду.

Я подошла к неоткрытой кастрюле и подняла крышку. Внутри была прозрачная родниковая вода, пахло луговыми травами и полевыми цветами, лёгкими и нежными. Я окунула руку по локоть и с головой нырнула в воронку видений.

Я в Ильзаре на балу в честь своей помолвки шла через толпу гостей, ни на ком не останавливаясь взглядом. Не видела глазевшего на меня мальчишку-слугу, не слышала его восхищенного вздоха, немого движения губ: «Ах, как же ты прекрасна! И как жаль, что я никогда не буду достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Я на крыше замка. Йорден шпынял слугу во дворе, а он безмолвно умолял: «Не смотри, отвернись! Не хочу, чтобы ты видела меня таким жалким. Такой никогда не будет тебя достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Я в задымлённом кабаке, не видела, как он смотрит на меня в упор: «Вот же ты. Живая! Почему они не узнают тебя? Да, теперь у тебя короткие волосы и другая одежда, но глаза всё те же, и запах — сирени и гвоздики, и манеры принцессы. Никакой амулет этого не скроет. Ты такая печальная. Я протягиваю руку, чтобы помочь, но ты пугаешься и презираешь меня. Я не достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Тёмная комната с забитым окном в доме Странника, я лежала на смятых простынях едва живая и спрашивала о награде. Смеялась над его ответом, но не слышала, что он пытался мне сказать: «Мне ничего не нужно. Мне достаточно твоей улыбки, знания, что ты живая и счастливая. Я не достоин, я не хочу, чтобы ты меня видела, я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Метель. Мы в пещере, я приставала к нему с дурацким предложением, он отказывался пользоваться моей глупостью. Я смеялась над ним и снова не слышала отчаянную мольбу: «Прошу, не искушай. Я так безумно хочу, но не могу. Я знаю, я не достоин, это обман, а я не желаю пятнать тебя обманом. Не смотри, я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Тысячи ссор, мой злой смех, все мыслимые и немыслимые издевательства. Зачем я это делала? И среди этого всего, искренние, как молитва, слова: «Я не достоин. Я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Так больно. Невыносимо! Я закрыла лицо руками и рванула прочь. Через мгновение передо мной вновь предстала залитая лунным светом поляна. Микаш сидел рядом и улыбался. Я не знала, что сказать, и стоит ли. Не хотела даже думать о его воспоминаниях.

— Прости… — только и смогла выдавить я.

— Не стоит. Поспи немного, тебе нужен отдых.

Слепой взгляд угнетал. Я замотала Микашу глаза и улеглась рядом, плотно закутавшись в одеяло. Под утро он разбудил меня, мягко коснувшись плеча.

— Она здесь. Ждала почти всю ночь. Теперь точно нападёт, — Микаш вложил мне в руку эфес меча. — Поддерживай со мной телепатическую связь, и тогда сможешь воспользоваться всем, что видела вчера.

— Но ведь у нас не получилось.

— Мелочи. Ты справишься. Я в тебя верю, — он сжал мои ладони.

Пересмешница сверкала глазами на опушке. Готовилась. Я поднялась, разминая мышцы со сна, нападать не торопилась.

«Пускай начинает», — шептал в голове Микаш, притаившийся на другой стороне поляны. Я перекладывала меч из руки в руку и кусала губы. Ну когда же? От ожидания сводили мышцы.

Я не выдержала и сделала шаг вперёд. Пересмешница тоже. Подражала мне до самой мелкой детали. Я замахнулась, и она. Я пошла на сближение, и она. Посмотрим, подставится ли она под клинок. О, нет, не так-то проста оказалась. Как только запахло жареным, пересмешница стала драться всерьёз. Я мысленно потянулась к Микашу. Он раскрыл для меня недра своей души.

Это был славный бой. Стремительный. Настоящий. Ярость Микаша окутывала меня, делая удары настолько мощными, что можно было с лёгкостью перерубить полено. Его чутьё безошибочно подсказывало, когда увёртываться и когда наносить удар. Что-то, что я так и не смогла познать, вело меня, не позволяло отступить. Мы кружили по поляне, то скрещивая клинки, то уходя от ударов. Во мне разгоралась ярость. Я хотела убить эту тварь. Любой ценой. Потому что в ней было всё то, что я в себе ненавидела: глупость, тщеславие, зависть, злопамятность, неспособность любить и понимать любовь.

«Осторожней!» — предупредил Микаш.

Я отшатнулась. Между мной и пересмешницей сверкнула молния. Мы снова сошлись. Она замахивалась намного яростней. Хаотично. Я едва успевала отводить от себя клинок. Запыхалась.

Нет, я не сдамся! Это она виновата! Виновата во всём! Она ослепила Микаша, она его сломала. Она втаптывала его чувства в грязь так долго. Ненавижу!

«Берегись! — пробился сквозь стук в висках его голос. — Уходи влево!»

Вспышка сверкнула в пяди от меня. Если бы не зажмурилась, точно ослепла бы.

Снова схватка. Ноги не выдерживали такой ритм. Микаш был неправ: опыт — ещё не все, но я должна, иначе…

«Не думай о поражении! Двигайся!»

Я старалась изо всех сил. Не подвести. Он так на меня надеялся. А я… это я!

«Не-е-ет!» — его крик хлестнул по ушам раньше, чем я поняла, в чём дело.

Пересмешница всё-таки не была мной. Вывернулась. Подсекла мне ноги. С треском вспыхнула молния и ударила невидимой волной. Я опрокинулась на спину. Пересмешница поставила сапог мне на грудь и заглянула в глаза:

— Нельзя победить себя, глупая. Без ненавистной тёмной стороны ты не протянешь и дня, — остриё моего собственного меча нацелилось мне в грудь, точь-в-точь как в старой сказке. Я зажмурилась.

«Нет! Продолжай смотреть!» — прорвался сквозь отчаяние голос Микаша.

Я заставила себя взглянуть в глаза смерти. Засвистел воздух. Пересмешница оборачивалась медленней улитки. Чёрная тень накрыла её. Микаш! Он напал на неё со спины — она едва успела парировать. Они затанцевали по поляне, как прежде мы, только стремительней, как два стальных вихря. Удары сыпались так быстро, что я не успевала их заметить. Каким образом он дерётся даже лучше зрячего?

«Смотри! Не упускай нас из виду! Не разрывай связь!» — орал он.

Я смотрела. Единственное, что я могла сделать для него. Пересмешница утягивала его дальше. Я ползла за ними. Я должна загладить свою вину. Из-за моей чёрствости Микаш стал жертвой, это я его ослепила. Я…

Я едва не пропустила, как Микаш задел её бок и поверг на землю.

Я поднялась и поковыляла к ним. Быстрее!

— Ты не можешь убить свою возлюбленную! — шептала пересмешница, безумно улыбаясь бескровными губами. — Я лучше её. Я умею любить. Я знаю, чего ты хочешь.

— Да? — Микаш сорвал со своего лица повязку и усмехнулся. Как раньше! Аж сердце защемило. — Ну так знай: мне не нужна подделка.

Он вонзил меч в грудь пересмешницы и с хрустом провернул. Демон засипел, его облик пошёл рябью. Через мгновение на земле лежала лысая тварь с гладкой, будто вылепленной из глины кожей. Тело продолговатое и узкое, лицо плоское и пустое, как зеркальная гладь. Изо лба торчала чёрная, сбившаяся в колтуны косица. Пересмешница сжалась в калачик и затихла. Умерла.

— Мерзость! — Микаш пихнул её сапогом.

— Ты прозрел?!

Он обернулся и одарил меня своим обычным, острым как клинок взглядом. Улыбался. Я прижалась к его груди, его руки легли мне на плечи.

— Как ты её победил? В повязке же даже зрячему не видно!

— Отражение сработало. Вместо того чтобы удерживать тебя в своей голове, я переместился в твою, — объяснял он, гладя меня по волосам. — Ещё ауры, звуки и запахи — по ним можно двигаться не хуже, чем по картинке. Драться и вовсе легче: лицо демона не отвлекало.

— Прямо как слепой рыцарь из сказки.

— Я не рыцарь. Спасибо.

— За что? Я ведь проиграла.

— Ты вернула мне веру в себя, заставила сражаться, когда я уже хотел сдохнуть.

Я потупилась. Надо научиться радоваться чужим успехам, а не только завидовать им.

— В следующий раз обязательно победишь, — Микаш убрал мне за ухо выбившуюся прядь и стёр кровь со скулы. — Идём. Надо сжечь эту тварь и ехать дальше.

— Не хочешь забрать трофей? Мой отец всегда так делал.

— Я не ношу ожерелий из зубов демонов.

— Я помню, ничего лишнего, — я коснулась его виска. Он кивнул. — Но это ведь веха, напоминание о том, что ты преодолел слепоту.

Я потянула пересмешницу за косицу.

— Мы смогли, — Микаш рубанул по черепу пересмешницы и снял скальп. — Скажи… — он стушевался. — Я на самом деле грубый неуклюжий медведь?

Я не сдержала смеха:

— Нет. А я на самом деле злющая капризная ведьма?

— Нет.

Мы потащили пересмешницу за ноги к костру. Покончив с хлопотами, собрались в путь. Одна мысль не давала мне покоя. Я решилась сказать ему, не хотела больше забывать. Здесь, на месте этого боя, где всё изменилось, по крайней мере, для меня.

— Я видела у тебя в голове… Прости. Я вела себя ужасно!

— Не переживай. Там всё было преувеличено и обнажено. Я не такой ранимый, как тебе кажется, — он тараторил, затягивая подпруги, и старательно избегал моего взгляда.

Я взяла его за руку и заставила взглянуть мне в глаза.

— Возможно, я никогда не полюблю тебя так, как ты меня, но… Ты мой друг, лучший, даже единственный, кто меня не бросил. Как друг ты мне дорог.

— Мне не нужно большего, — он мягко улыбнулся и поцеловал меня в лоб.

— В Эскендерию, — созналась я, когда он меня отпустил.

— М-м-м? — Микаш проверял, хорошо ли закреплены ремни и поклажа.

— На Мельдау у меня было видение. В Эскендерии меня ждёт книжник, он поможет мне возродить Безликого. Я подумала, ты должен знать.

Я подняла на него глаза, ожидая, когда он засмеётся.

— Хорошо, — отозвался Микаш. — Значит, недалеко осталось. Едем?

Он как пушинку закинул меня в седло Лютика и вскочил на Беркута. Шагом победителей мы выступали по пустынному Сальванийскому тракту к городу на краю погибели.