Глава 1. Дух огненный

Снег в Эскендерии не падал ни разу за двадцать лет, что здесь прожил Жерард. А в родной Сальвани про эту напасть и вовсе не слышали. И вот сейчас — случилось. Белые мухи жалили холодом и сыростью, залепляя глаза. В Верхнем городе хотя бы чисто. У дворцов знати и особняков богачей стояли жаровни, где можно было погреть ладони над углями, купить тёплой выпечки и вина. Но за воротами в Нижний город становилось тесно, мрачно и грязно. По кривым улочкам текли помои, из подворотен выбрасывали замёрзших насмерть оборванцев, плотными рядами смыкались обветшалые лачуги, набитые разбойной голытьбой.

Сколько народу собралось — уму непостижимо! Словно вся Сальвани укрылась тут от единоверческих восстаний. Только семьи Жерарда не было: родные навсегда остались среди пепелищ усадеб вблизи некогда цветущей столицы — Констани.

Эскендерия, независимый город книжников, древняя твердыня Сумеречников, стояла на меже четырёх стран: солнечной Сальвани на юго-западе, богатой Норикии на северо-западе, непомерной Веломовии на северо-востоке, и диковинного Элама на юго-востоке. Отец привёз сюда Жерарда, когда ему исполнилось восемь. Устроил в грамматическую школу и вернулся поправлять дела в имении. Сколько раз Жерард просил их с матерью уехать из пчелиного улья! Но они не хотели бросать любимую страну и народ — неблагодарный сброд, который давно от них отвернулся.

Отец был слишком добрым к простолюдинам: принимал в любое время, не требовал платы за лечение, делился запасами в голодные годы. Безумная чернь не вспомнила о его благодеяниях, когда ворвалась в имение и порезала всех без разбора, только за то, что над входом в ветхий дом висел герб Сумеречников. Фанатики подпалили Констани. В засушливое летнее время ветер разнёс огонь до самого побережья, выжег город и близлежащие земли дотла.

Известие о гибели родителей пришло перед поступлением в Университет. Оно не убило, наоборот, сделало сильнее, помогло получить высший балл по всем испытаниям и открыть путь в вожделенный мир книжников. Мир, где сосредоточены золото и власть. Если пробраться на верхушку, можно ещё что-то изменить. Орден бездействует: пускай Сальвани сама решает свои проблемы, Сумеречники не станут поднимать оружие против собратьев — людей. Седобородые старики из Малого Совета хоть раз видели, каким злым огнём горят глаза единоверческих фанатиков? Не люди они, демоны, демонами одержимые!

К двадцати шести годам Жерард обзавёлся почётным местом в круге книжников, докторской степенью в области мистицизма и собственной, пускай и небольшой, лабораторией. Недавно Дюран, руководитель кафедры Мистических возможностей одарённого разума, подал в отставку и предложил своё место в обмен на женитьбу на его дочери. Жерард интересовался женщинами, только чтобы снять напряжение, о женитьбе и вовсе не помышлял. За женой надо ухаживать, а времени нет. Но ради должности и места в Большом Совете он бы смог. Амбициозный замысел требовал этого.

Вот бы ещё получить доступ к одержимым. Год назад из Муспельсхейма вернулся сильно поредевший отряд. Шутка ли, искали источник выдумки единоверцев, а угодили в западню — подцепили демоническую заразу, которая выкосила всех, кроме троих телепатов, Трюдо, Масферса и Рата. Подозрительно было уже то, что они, не отдохнув ни дня, потребовали созвать Большой Совет.

Людей тогда собралось тьма — в городе только и было разговоров, что про это заседание. Жерард частенько посещал их без права голоса — в его чине это не возбранялось. Сидел на трибунах рядом с заклятым другом, авалорским маршалом Гэвином Комри. «Некоронованный король» величали его высокие лорды за то, что ни перед кем не гнул спину, повиновался лишь собственной воле и даже с Архимагистром держался на равных. Впрочем, с низшими чинами он тоже нос не задирал, с Жерардом разговаривал открыто, спорил на диспутах так, как не умели даже седые мэтры.

В этот день Гэвин был необычайно сосредоточен: стучали друг об друга семена лотоса в привезённых с востока чётках, синие глаза потемнели и смотрели пронзительно цепко. Телекинетические волны расходились во все стороны так, что звенело в голове. У «короля» даже дар королевский — усмехались за спиной Гэвина. И пользовался он своими способностями так ловко, как мало кто умел. Не зря же его предки считались сподвижниками Безликого, основателя ордена. По легенде бог поделился с ними могуществом и мудростью, оставив в знак признательности таинственный дар, который Комри передавали от отца к сыну и хранили от посторонних. Спросить бы, да Гэвин ответит так, что не поймёшь, всерьёз он или шутит.

— В заброшенном храме Небесного Повелителя нам открылась истина — нет бога, кроме Единого. В нём спасение не только для ордена, но и для всех людей Мидгарда! — вещал с помоста капитан Рат. — Мы — его посланники и несём его волю вам. Присягните ему, и будете спасены, когда мы приведём его на бренную землю.

Жерард знал Рата с выпускных испытаний, когда тот в качестве независимого наблюдателя задавал каверзные вопросы. Тогда он казался здравомыслящим, даже умным, насколько умны могут быть рыцари. Сейчас же изменились его глаза: из тепло-карих они стали пугающе разноцветными — один голубой, другой зелёный. Последствия муспельсхеймской заразы.

Бусины замерли, стих назойливый стук. Гэвин вытянулся струной. Его ноздри затрепетали, будто к чему-то принюхиваясь. Он подскочил и вскинул руку. С пальцев сорвался сгусток воздуха и с гулом врезался в телепатов на помосте, опережая голос:

— Внушение! Они нарушили клятву. Это одержимость!

Телепаты упали, придавленные воздушной глыбой. Остальные не могли пошевелиться, как увязнувшие в паутине мухи. Вспышка высветила раскинутую повсюду сеть внушения, сгустки воздуха сыпались на неё градом, разрывая на ошмётки и дробя, высвобождая людей от гипноза. Гэвин стоял недвижно, сияющий синевой разросшейся ауры, с вытянутой вперёд рукой, как маяк посреди бушующего моря.

Толпа заворошилась: вскакивали, кричали, стражники бежали к помосту, бряцая оружием. Скрутили всех троих, пока те не успели очухаться.

— Ты будешь гореть за это! — сплюнул Рат на полу белого плаща Гэвина, когда одержимые прошли мимо. Маршал проводил их мрачным взглядом. Нестерпимо хотелось прочитать его мысли, мысли того, кто для всех оставался загадкой.

Телепатов допрашивали опытнейшие дознаватели ордена, осматривали лучшие целители, изучали самые начитанные книжники. Никаких ответов, никаких следов одержимости и нарушений в ауре, кроме разноцветных глаз и истовой веры в Единого, хотя прежде они даже в божественности Безликого сомневались. Хоть и косвенно, но это доказывало связь единоверцев с демонами.

Жаль, опасность оценить смог лишь Гэвин. Цитировал самые жуткие места из Кодекса ордена и требовал, чтобы от одержимых избавились. Демоны бы побрали его правильность. Ему самому-то место в Большом Совете досталось только за принадлежность к древнейшему роду — ещё большее нарушение Кодекса!

Почему они оказались по разные стороны баррикад, ведь цель у них одна — защитить орден. Защитить людей — так поправил его Гэвин, такой же романтичный дурень, как отец. Жерард обязан спасти его и всех недальновидных дурней.

Чтобы увериться в правильности пути, нужно получить последний знак — имя и лицо. Если не выйдет, можно не мучиться: корпеть в лаборатории над новыми медитативными практиками, а то и вовсе отойти в опиумные грёзы.

Именно в грёзах Жерард отыскал первый знак, в Сальвани, сказочной стране своего детства, где нет снега и небо не бывает серым. Ему было пять. Тогда он впервые увидел единоверцев. Отец вызвался посмотреть больных и взял в их лагерь Жерарда, чтобы приучать к ремеслу целителя.

В аскетичных серых хламидах единоверцы походили на длинноногих цапель. Измождённые, с мрачными до костей обветренными лицами. Разбитые губы шептали молитвы. Запах немытых тел вызывал дурноту. Враждебные взгляды пугали, но отец их не замечал до тех пор, пока у него на руках не умерла изуродованная оспинами женщина. Тогда в него полетели камни.

Булыжник чиркнул Жерарда по виску, лишив чувств, но открыл нечто невероятное внутри самого себя. Он был душой огня, бежал по залитым солнечным светом улицам Констани к фонтану посреди главной площади.

В искристых брызгах танцевали духи, нагие, бесполые, идеальные в своей непорочной чистоте. Ни одной эмоции не выражали ни лица, ни движения, ни голоса, которыми они изрекали волю мироздания. Духи воды, земли и воздуха вещали о том, как спастись от единоверческой саранчи с юга. Парки: Нона, Децима, Морта. Мойры: Клота, Лахесис, Антропос. Норны: Урд, Верданди, Скульд. Он сам, Жерард Пареда, сын сальванийского целителя и норикийской леди из ордена Сумеречников, Дух огненный, центр и источник, повелевающий голосами. Вершитель судеб мира.

Жерард очнулся дома от прикосновений материнских рук. Всё обошлось: единоверцы сами перепугались, когда господин Сумеречник пронёс через лагерь ребёнка с разбитой головой. Нападать больше не пытались.

После, замкнутый и молчаливый, Жерард часто садился в тени смоковницы в саду и размышлял. Единоверцы — чума для всего Мидгарда, они устроят светопреставление, которым его пугала старая нянька. Чтобы их остановить, Жерард обязан воплотить свой сон в жизнь — построить фонтан, найти трёх Норн, что слышат волю богов, и самому стать Духом огненным. Ради этого он постигал науки, ради этого готов был пойти на всё.

Эта жажда и гнала его в разгар ненастья в ненавистную часть города, обиталище черни. Второй год он ходил туда, рискуя потерять место в круге книжников и даже честь Сумеречника.

Холод пробирал до костей. Жерард плотней запахнул промокший и отяжелевший плащ, под которым прятал чёрную мантию книжника. Надвинул капюшон на лицо, хотя ночная темень и так скрывала внешность. Из подворотни вылез крупный детина с внушительным ножом. Не раздумывая, Жерард ударил его тростью. Выдвинулось потайное лезвие и с хрустом пронзило плоть. Лучший оружейник Эскендерии не подвёл — грабитель рухнул в лужу. Жерард переступил через него, гоня мысли прочь.

Кое-каким приёмам он обучился из древних, запрещённых трактатов, кое-что слышал от восточных мудрецов, но до цельной гипотезы дошёл сам: если не думать, что причинил вред, ничего с целительским даром не случится. Медитациями, дисциплиной ума и тела можно очиститься от сомнений. Выдворяя чувство вины на самое дно, а оттуда прочь из души, ты становишься осколком льда, холодным и прозрачным. Любая эмоция отскакивает от гладкой поверхности. Не оглядываясь на тех, кто остаётся за спиной, ты идёшь на ослепительный свет далёкой цели. Только она и существует в падшем в бездну безверия и хаоса мире. Мире, который молит о спасении! Главное — не потерять рассудок.

Прятавшиеся под скатами крыш бродяги, мокрые и растрёпанные, как воробьи по весне, провожали любопытными взглядами. Они слишком трусливы, чтобы донести в орден. Да и сколько здесь встречалось кутающихся в плащи людей? Магистры и студиозусы из семей побогаче, ясновидцы и медиумы — все направлялись в «Кашатри дэи». Небольшая питейная, которую держали переселенцы из Поднебесной, ютилась в нищей части города, как можно дальше от дозоров. Здесь подавали напитки из аниса и риса, от которых сметало с ног после первого глотка, курили опий, а некоторым, по знакомству и за щедрое вознаграждение, могли предложить нечто особенное.

За поворотом показалась неприметная дверь без вывески. Условленный стук: три коротких удара, один длинный. Отворил шкафообразный громила, окинул улицу придирчивым взглядом и пропустил Жерарда внутрь. Дохнуло едким дымом. В горле запершило, глаза заслезились, с трудом привыкая к тусклому свету. За низенькими столиками на устланном коврами полу сидели вельможи, купцы и спитая до черноты беднота, раздобывшая где-то денег. Вокруг суетились подавальщицы с узкими восточными глазами и оголённой грудью. У посетителей не хватало сил даже на приставания — они лишь смотрели.

К гостям, укутанным в дорогие плащи, относились с большим почтением. Подбежал расторопный распорядитель с зализанными назад короткими волосами, косоглазый, как и все местные работники. Отвёл в кабинку, отделённую от остального помещения непроницаемыми гардинами, и ушёл за хозяином. Жерард скинул плащ и развалился на подушках возле медной курильницы, которая служила ещё и светильником. Огонь в ней дрогнул, когда между гардинами показалась лысая голова Джанджи Бонга, хозяина.

— Доктор Пареда, весьма рад! Давненько вас не было, — улыбнулся и вошёл внутрь. Он едва доставал Жерарду до плеча, поэтому даже голову под низким пологом пригибать не пришлось. — Вам как обычно?

Жерард протянул ему клочок бумаги. Бонг опустился рядом, достал из-за пояса увеличительное стекло и поднёс записку к огню.

— Вы решили свести счёты с жизнью? — тонкие брови поползли кверху. — Не в моём заведении. Если тут обнаружат ваш труп, никакие взятки меня не спасут. Я не хочу болтаться в петле, как другие кабатчики.

Бонг всегда был непрост. Целитель, как и Жерард, разве что дар слабый, истраченный на глупость. С родины Бонга вышвырнули за продажу опиума, кампалы и прочих запрещённых снадобий, к которым люди быстро пристращались. В Эскендерии он стал осторожнее, а после гонений на собратьев по цеху — накачавшихся до остановки сердца кампалой студиозов и магистров находили тут часто — дул даже на воду. Ледяную.

— Я рассчитал дозу до грамма. Прошло достаточно времени с предыдущего сеанса. Моё тело восстановилось, но не отвыкло от нагрузок. Всё получится.

Жерард умел говорить вкрадчиво и красноречиво, так, чтобы ему верили, какие бы безумства он ни предлагал. Он не был рождён с этим даром, но освоил некоторые приёмы телепатии. Мало кто знал, что большинством ментальных техник можно овладеть, не имея родового дара — достаточно поставить цель и упорно к ней идти. На всё у Жерарда времени не хватало, но необходимое для работы он изучил досконально и тренировал каждый день.

— Но вы ведь не медиум и даже не ясновидец.

— Все мы немного пророки, особенно сейчас, в преддверии конца. — Жерард вынул из-за пазухи бумагу: — Вот мои заверения, подписанные в присутствии шести свидетелей. Если со мной что-то случится, ты и твоё заведение освобождаетесь от ответственности. Бери, не бойся. Когда-нибудь люди ещё помянут кабатчика Бонга, который помог Сумеречникам достучаться до богов.

Бонг тяжело вздохнул. Его слабое место — тщеславие и жажда золота. Жерард вложил в руку кабатчика увесистый кошель. Бонг развязал тесёмки, присвистнув, кивнул и ушёл.

Ожидание продлилось около получаса. Формула была сложная, как и само действо. Время Жерард коротал, мысленно расслабляясь и очищаясь. За день до этого ничего не ел, пил только родниковую воду, не проявлял эмоций, не перегружался чрезмерно. На этот раз должно получиться!

Бонг вернулся с длинной красной трубкой в виде головы демона из Поднебесной, который пристрастил людей к опиуму, и тремя кульками со смесями курительных трав.

— Мне остаться?

Жерард качнул головой:

— Возвращайся через два часа, а до этого не тревожь.

— Дело ваше, — Бонг махнул рукой и вышел.

Жерард набил трубку опиумной смесью из первого кулька и подпалил. Деревянный край коснулся губ. Долгая затяжка — сладковатый дым защекотал гортань. Из головы демона вырвались кольца. Тело расслаблялось. Мысли истирались, наступало блаженное безмолвие: ни тревог, ни чувств, ни движений.

В ход пошёл второй кулёк с кампальной смесью. Нёбо обварило горечью. Пустой холст внутри головы взорвался радужными переливами, они кружились, вспыхивали, перетекали из одной формы в другую. После третей затяжки послышалась небесная музыка. Жерард воспарил над миром и созерцал его сверху во всей многогранной сложности. Не размышлял, просто смотрел, как извергаются вулканы, как катятся к океану бурные реки, как зимний холод сменяется весенним цветением и летним зноем, как летят куда-то журавли.

Жерард выдернул себя из забытья и раскрыл третий кулёк, самый дорогой. Бельбельник, волчья трава, южная мерваля, болиголов и щепотка порошка из сушёных плодов вершки — очень редкого дерева сновидений из пустыни Балез Рухез. Жерард не ощущал вкуса. Мыслями он уносился всё дальше, на юг, в детство. Веки смежились.

Раскалённая мостовая обжигала пятки, горячий воздух трепетал, Жерарду снова было пять. Он вернулся в свой сон в Констани. В руках — сачок для ловли бабочек. На низенькой крыше глинобитного дома, дразнясь, каркнул ворон. Жерард взмахнул сачком, но не достал. Птица перелетела на соседнюю крышу.

Почему нужно делать это в детском теле с одним сачком в руках?! Изловить земляную черепаху было куда проще. Вот с карпами пришлось повозиться — они никак не хотели клевать на бамбуковую удочку, а строптивый чёрный самец с белым глазом и вовсе порвал леску. Правда, сдался сам, когда его белая подружка попала на крючок. Ворон же уходил от Жерарда добрую сотню раз. После прошлой попытки он едва проснулся. Несколько месяцев ушло на то, чтобы восстановить здоровье и подготовиться к новому путешествию, последнему.

Жерард полез на крышу, ругая неловкое детское тело. Разбежался и перепрыгнул на соседнюю, где сидел ворон. Тот подождал, пока он не замахнётся, и упорхнул, чтобы дразнить уже со следующего дома. Жерард стиснул зубы и побежал, гремя черепицей. Раньше он иногда срывался и падал, а потом наяву залечивал ушибы и ссадины. Сейчас обвыкся, доза стала сильнее, Жерард управлял почти всем.

Он перелетал с одной крыши на другую. На хлипких бамбуковых конструкциях, покрытых соломой, приходилось замедляться и быть осторожней. Считать вдохи, сосредотачиваться на каждом движении. Не падать. Не позволять хитрой птице заманить себя в ловушку.

Жерард замер перед зданием на этаж выше соседних. Ворон был там.

С тихим шорохом взметнулась маленькая тень и опустилась рядом. Кот, он снова здесь. Он следил за Жерардом с первого возвращения в сон. Тощая рыжая бестия с белым пятном на всю морду, похожим на маску, прожигала синими глазами. В мире сновидений законы бодрствующего мира не действовали: кот умел летать без крыльев. Он вызывал чувства: негодование и ярость. Хотелось схватить палку, несколькими ударами переломить ему хребет и слушать предсмертные хрипы. Никогда прежде Жерард не ощущал ничего настолько нерационального.

От презрительного кошачьего взгляда поднялась волна злобы. Ноги отяжелели, голова загудела — вот-вот выбросит из сна. Продержаться удалось совсем мало! Жерард закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Забыть о коте! Он ничего не значит, нужен ворон. Сегодня либо он, либо Жерард.

Он открыл глаза. Кот напружинился и взмыл в небо, расправив передние лапы, как крылья. Летел, выше и выше, пока не приземлился на черепичный край крыши самого высокого дома. Посмотрел оттуда, бросая вызов.

Жерард зажал в зубах сачок и набрал в грудь побольше воздуха. Раз кот смог, то и ему — раз плюнуть! Подпрыгнул, потянулся вверх, руками отталкиваясь от воздуха, как если бы тот был твёрдым. Выше, выше, ещё чуть-чуть! Пальцы вцепились в край крыши. Взгляд скользнул вниз — три этажа. Если сорвётся, кости не соберёт. Жерард отбросил предательские мысли и подтянулся из последних сил. Хорошо, что сачок не уронил! Ворон сидел рядом и смотрел. Устало, обречённо, почти по-человечьи. Будто ребёнок молил жестокосердного родителя отпустить его. Жерард прогнал и эти мысли.

Небесный Повелитель играет со мной!

Сачок взлетел и опустился, ничего не поймав. Быстрее! Жерард выжимал из себя всю скорость и мощь, на какую был способен. Ещё взмах, и ещё, на самом краю. Птица запуталась в сетке, Жерард перехватил её ладонью. Ноги соскользнули, незакреплённая черепица обломалась, и Жерард полетел вниз.

От удара о мостовую вышибло дух. Боль туманила, спешила вернуть испуганное сознание обратно в тело. Нет, только не сейчас! Вдох-выдох.

Боль — это смерть, я не чувствую боли.

Я пройду сквозь неё и сам стану болью.

Она растворится и исчезнет, а я останусь.

— Я останусь!

Жерард выкрикнул последнюю строчку литании и с кряхтением поднялся, сжимая ворона в кулаке. Птица рвалась и клевала руки. Жерард похромал к фонтану, который пришёл сюда за своим хозяином, Духом огненным.

— Покажи её! — он вытянул птицу над водой, будто собирался утопить.

Ворон жалостливо каркнул. Ему вторило угрожающее шипение. Жерард обернулся и встретился взглядом с хищными синими глазами. Озарило. Всё это время он охотился не за тем! Как ни странно, тотем Небесного Повелителя — кот, а вовсе не птица. Вот уж истинно говорят, неисповедимы пути богов.

— Покажи её, иначе я сверну ему шею!

Он положил окровавленную руку на голову ворона. Кот рыкнул, зашипела вода. Жерард обернулся к фонтану. Неужели?!

Он выпустил потрёпанную птицу и окунул руки в воду по плечи. Иди ко мне, родная! Она доверчиво скользнула в ладони. Показалась голова: по-мальчишечьи короткие светлые волосы, измождённое личико с заострившимися от худобы скулами, обветренные губы. Распахнулись огромные небесно-голубые глаза. Она прошептала:

— Свобода!

— Доктор Пареда!

Тормошили за рукав. В нос ударил запах крепкой настойки. Предметы медленно обретали очертания вместе с сокрушительной болью.

— Хвала богам, он очнулся! — охнул кто-то знакомый.

— Всё в порядке! — отмахнулся Жерард, но от боли чуть не вытошнило.

— Осторожно, у вас вывихнуто колено и, возможно, сломано запястье, — остановил его Бержедон, престарелый помощник. Неплохой целитель — плохих Жерард не держал. Дёрнул за ногу, вправляя сустав, и обвязал вокруг него палки.

Бонг стоял между гардинами, сложив руки на груди.

— Рамиро! — позвал Жерард.

Второй помощник, молодой и энергичный, самый доверенный человек во всём ордене — вот кто был нужен сейчас. На плечи легли тяжёлые руки.

— Я здесь.

— Скажи старику Дюрану, что я возьму в жёны его дочь и приму должность. Мне был знак. Нужно искать девушек: пышную южанку с именем «Цвет весны», изящную островитянку-танцовщицу с именем «Око бури» и тощую северянку-странницу с именем «Свобода». Мы построим фонтан, и Норны заговорят. Они приведут к нам богов, и мир будет спасён!

Присутствующие кивнули, подхватили Жерарда под руки и потащили на улицу. Нужно было опередить утренние патрули.

Бонг хмуро наблюдал, как они скрылись за углом улицы. Из подворотни выглянул тощий рыжий кот с белой мордой. Бонг поднял его на руки и прижал к груди.

— Невежество — твой удел, Жерард, — прошептал один из них.

 

Глава 2. Одержимые

В степях холодало. Близился Самайн, год подходил к концу, как и наше путешествие. Весной мы выехали из Урсалии на севере, где я рассталась с братом-близнецом Вейасом. Он заполучил клыки демона-вэса как трофей и вернулся в Ильзар, замок нашего отца, лорда Веломри, чтобы стать рыцарем ордена Сумеречников.

Мне же, после того как мой жених испугался пленившего меня демона-Странника и сбежал, возвращаться не захотелось. Я выбрала нетореную тропу, по которой хаживал разве что Безликий, чтобы отыскать новую судьбу для себя и для всего мира, как бы глупо это ни звучало.

— Лайсве! — мягко коснулся моей руки Микаш.

Раньше этот безродный телепат служил моему жениху и надеялся поступить в орден, но расстался с наивными мечтами, чтобы спасти меня от Странника. После он согласился сопровождать меня, куда бы ни лежал мой путь. Мы долго не могли найти общий язык. Микаш прятал свои чувства ко мне за грубой язвительностью, я бесилась и обижалась. Но одолев все тяготы этой дороги вместе, мы незаметно сдружились. Что-то роднило меня, тощую и почти прозрачную, с ним, высоким и могучим.

Микаш ехал на огромном вороном жеребце Беркуте, под стать его росту и размаху плеч. Мне же достался коренастый серый мерин Лютик. Наши лошади тоже сдружились и жались боками так, что мы едва не задевали друг друга коленями.

— Всё хорошо? — заботливо поинтересовался Микаш.

Я кивнула, разглядывая своё отражение в его глазах цвета колкого серого льда. Измождённое обветренное лицо, обрамлённое растрепавшимися на ветру короткими почти седыми прядями — в дороге я носила мужскую одежду. Совсем непохожа на дочь лорда.

Мы двигались вдоль побережья Западного океана на юг к Эскендерии. Мне было ниспослано видение, что в этом городе книжников меня ждёт Дух огненный. Он поможет возродить Безликого, моего дорожайшего друга с детских лет. Ещё одна безумная мечта потерянной девчонки.

Древний Южный тракт, самый большой в Мидгарде, был совсем не таким пустынным, как показалось вначале. Со стороны Сальвани по нему без конца катили подводы, нагруженные пожитками до просевшего дна. Встречались и разбойники, которые отнимали последние крохи у ободранных беженцев и бродяг. Даже к нам, несмотря на притороченные к сёдлам мечи, сунулись с угрозами. Микаш не спешивался: стискивал головы грабителей телепатическими клещами, те падали навзничь и дёргались, как опрокинутые жуки. Мы ехали дальше, разбойники выкрикивали в спины проклятья, но не преследовали.

Такая жестокость не давала мне покоя:

— Зачем так грубо?

— Припугнуть лучше, чем сражаться. Разбойники как гидры: с одной бандой разберёшься, ещё дюжина появится. В нынешние времена многие на лихую сторону подаются. Непостижимое их пугает. Люди считают, что смерть от наших способностей страшнее, чем смерть в петле. Маленькая демонстрация — к нам больше не сунутся и товарищей предостерегут.

Иногда Микаш пускался в долгие размышления, словно стремился восполнить время, когда служил моему жениху и не мог вставить и слова, выслушивая череду оскорблений. Раньше я выпадала на третьей его фразе и только поддакивала, но теперь притворяться опостылело. Я коснулась его руки. Микаш замолчал и вскинул бровь. Я улыбнулась, он улыбнулся в ответ и больше не занудствовал. Хотелось заглянуть в недра его души, чтобы понять, так же ему теперь легко со мной, как и мне с ним.

Солнце кренилось ко сну. Эскендерия вырисовалась на горизонте причудливым силуэтом. Отливающие желтизной башни венчала кроваво-алая черепица. Седыми струями устремлялся в небо дым из чёрных труб. Горели в закатных лучах купола храмов, пронзали небо островерхие шпили, тёмными громадинами довлели дворцы. Самый большой город, что я когда-либо видела. Только Констани, столица Сальвани, могла поспорить с Эскендерией в размерах и роскоши, но её сожгли единоверцы. Теперь городу книжников уподоблялись разве что столица соседней богатой Норикии — Дюарль, и древняя твердыня священного острова Авалор — Ловонид. Первую мы объехали стороной, а во вторую можно было добраться только по морю, но денег нанять судно у нас не осталось.

На версту от городской стены раскинулся лагерь беженцев: палатки, костры и перевёрнутые днищем телеги. Пропускать не хотели, смотрели косо, а то и бранились непристойно. Только внушительные размеры Беркута и притороченный к поясу Микаша меч помогли прорваться сквозь толпу.

Двустворчатые ворота из красного дерева украшал герб города — открытая книга с вложенным в неё мечом. По обе стороны стрельчатой арки, украшенной каменным кружевом, стояли стражники. Тонкую кольчугу скрывало бело-зелёное сюрко с тем же гербом. Завидев нас, они скрестили алебарды.

— Город закрыт, — объявил один из них.

— Пару минут ещё осталось, — я махнула рукой на запад.

Посверкивая последними багровыми лучами, там пряталось пугливое осеннее светило.

— Город и днём закрыт, только торговцев на рынок пускаем по особым грамотам, — ответил второй стражник.

— Но мы из знатного рода Сумеречников, — они окинули меня придирчивым взглядом. Я закашлялась. Микаш потянул из-за пазухи серебряную подвеску в виде голубки с мечом в клюве. Брат оставил мне наш родовой знак перед тем, как сбежать. — То есть он из высокого, а я оруженосец, — Микаш-то на рыцаря похож гораздо больше меня. — Мы хотим попасть в Круг книжников. Именем Безликого, пропустите!

— Сумеречников тоже пускать не велено, тем более непосвящённых, — поддержал второго первый стражник. — Нужно дозволение с печатью и подписью одного из членов Большого Совета. Можете его предъявить?

Мы покачали головами.

— Значит, дожидайтесь вместе со всеми, когда город откроют либо отправляйте прошение в Совет. Нет грамоты — нет прохода.

Он развёл руками. С языка уже срывалось что-то хлёсткое, но вмешался Микаш со своей похожей на оскал улыбкой:

— Благодарю за подробные разъяснения. Мы непременно так и поступим. Бывайте!

Он немного склонил голову и приложил пальцы к виску.

— Бывайте, досточтимый мастер Сумеречник, — хором отсалютовали стражники.

Микаш умел напускать на себя полный высокомерного достоинства вид, но большую часть времени сутулился и косолапил, словно пытался стать незаметным, что при его росте выглядело несуразно. Он поехал прочь, пришлось поторапливаться следом.

— Почему ты не дал мне сказать?! — возмутилась я.

— Они бы не пропустили. У них строгий приказ, за исполнение которого они отвечают головой. Лучше не привлекать внимания. Или ты жаждешь раскрыть свою маскировку?

Я задумчиво качнула головой.

Хотелось убраться подальше от запаха чужих костров и грязных тел, расспросов и враждебности, но повсюду было некуда плюнуть от кибиток беженцев. Мы ехали вдоль мощных внешних стен, которые тянулись за горизонт. Сложенные из массивного серого камня, саженей шесть-семь в высоту, они щетинились зубцами, с машикулями, бойницами и сторожевыми башнями через каждые две дюжины саженей. Неприступная. Ни одна армия, ни людей, ни демонов не смогла её осадить за полторы тысячи лет. Впрочем, воевать с Сумеречниками на их вотчине никто не отваживался до недавнего времени.

Только у противоположной стороны стены отыскался свободный от беженцев клочок земли.

— Как думаешь? — спросил Микаш.

Неподалёку качались на ветру тёмные силуэты деревьев. Странно, повсюду голая степь, только кустарники попадались изредка. А это, похоже, вязы, посаженные ровной линией. Между ними проглядывали стёсанные полукругом каменные плиты.

— Старое кладбище. Про него какая-то легенда была, не помню, — ответила я. — Проклятое место, дурная слава…

— Страшное непостижимое. Не боишься? — он усмехнулся, припоминая нашу встречу с демоном-пересмешницей. Впрочем, ему и самому тогда знатно досталось. Теперь он вёз её косу в сумке как трофей.

— Было бы чего. Мы же не медиумы.

Мы расседлали лошадей, развели костёр и приладили над ним закопчённый котёл с жидкой овсяной похлёбкой пополам с дорожной пылью. Быстро, если дружно.

— Что дальше? — поинтересовалась я, грея ладони о миску с едой.

Трещали смолистые дрова, летели в стороны искры, дым горчил и щекотал ноздри.

— Подождём до утра, ты ведь никуда не спешишь?

Микаш взлохматил пятерней и без того всколоченные волосы. Цвета соломы, они и на ощупь были такие же жёсткие и даже пахли похоже.

Я покачала головой.

— Тогда ешь. Возможностей море. Договоримся с купцами, чтобы провезли нас под видом товара, подделаем грамоту, спишемся с кем-нибудь из Совета или отыщем подземный ход. В такой стене они должны быть на случай, если жителям придётся бежать.

— Я что-то слышала об этом, — лениво набрала ложку похлёбки и запустила в рот.

Еда становилась комом и не лезла в горло, но Микаш следил. Его вечно беспокоила моя худоба, а уверения, что я ем ровно столько, сколько хочу, его не успокаивали. Приходилось впихивать в себя через силу.

— Думаешь, получится?

— Мы прошли лабиринт Хельхейма. Что нам городская стена? — хорохорился он. — Да хоть на осадных кошках переберёмся!

Я слабо улыбнулась, но на сердце легла стопудовая тяжесть:

— Значит, скоро придётся расстаться. Куда ты потом?

— Может, тоже здесь осяду. Отыщу ремесло в городе: у кузнеца или у плотника. Буду навещать тебя в свободное время. Книжники ведь это разрешают?

— Не знаю, — я повела плечами. — А как же охота на демонов? Ты же так мечтал.

— Это уже никому не нужно, сама видишь, — Микаш кивнул в сторону огоньков от костров беженцев. — Все заняты войной друг с другом. До демонов никому и дела нет.

— Как глупо. Люди не должны сражаться друг с другом. Разве они не понимают, что делают себя уязвимыми?

— Недовольство назревало давно. Сумеречники стали жадными, закрылись в замках, занимались тёмными делишками, пеклись только о своих интересах. Они должны пойти на уступки, реформировать старый уклад, точнее, вернуться к тому, что был заложен Кодексом, искать поддержку у королей и знати, открыть хотя бы часть секретов.

Не удивительно, что он симпатизировал бунтовщиками — самому сильно досталось от рыцарей несмотря даже на его родовой дар.

— Принимать на службу простолюдинов наравне с высокородными?

— Как вариант. Приток свежей крови — не так уж плохо, согласись? — я фыркнула, но он не обратил внимания. — Но они слишком гордые. Если единоверцы победят, то на Сумеречников начнут охотиться, как на демонов. Не при нас, конечно, но при наших детях — точно.

Конец света, который должен остановить Безликий? Звучит ещё бредовей, чем победа селян в битве с рыцарями.

— Но если ордена не станет, кто тогда будет сражаться с демонами?

— Они станут сказкой. Они и сейчас для многих сказка. До нашествия Странников на моё село я не верил, а потом как будто прозрел. Иногда думаю, что зря, — он отложил опустевшую миску и откинулся на локти, глядя в ночное небо. — Жизнь была бы намного проще без этого.

— Бессмысленной?

— Наверное. Я уже забыл, но у меня будет шанс вспомнить. Как думаешь, смогу?

Я усмехнулась и покачала головой.

— Я всё равно попробую. Но ты ведь не забудешь меня настоящего? Подвиги Великого Микаша, м? — Он достал меч из ножен и повернулся в профиль, будто позируя для бюста.

— Такое забудешь, как же, — я прыснула в кулак.

На его лице зеркально отразилась моя тоска.

— Я буду помнить, — добавила я.

Вдоволь налюбовавшись на Хребет ночи в звёздном южном небе, мы улеглись спать.

Через несколько часов я проснулась от тревоги. Словно кто-то бродил вокруг, высматривал, склонялся над нами и пытался высосать дыхание. А всё дурацкие разговоры перед сном! Раньше я бегала к отцу в такие моменты, но детство давно закончилось. Мне уже семнадцать.

Я открыла глаза. Воображение составляло искажённые в темноте очертания предметов в жуткие картины: ощерившиеся пасти клыкастых монстров, когтистые лапы. Я гнала от себя кошмары, вспоминала то, что довелось пережить. Смерть, даже смерть от демонов — это не страшно. Все когда-нибудь умирают. Раньше или позже — не важно. Бояться нечего.

Уговорить себя не получалось. Стоило закрыть глаза, как наваждение продолжалось. Я глотнула воды из фляги и выскользнула из объятий Микаша. Нужно размять ноги. Старый сон уйдёт, придёт новый, лучший.

Безветренно, как перед бурей, небо заволокли тучи, скрыв звёзды и луну. Я спотыкалась на кочках, но всё равно брела на завораживающий зов. Кто-то был там впереди, не чужаки, которые не верят в нас и не видят мира демонов, а наши, Сумеречники.

— Чего ждём? Давно пора уходить! — раздался басовитый голос.

Сомнамбулический бред оборвался, будто я упала в ледяную воду. Это патруль. По дороге сюда мы ни разу на них не нарывались — видимо, все силы ордена отправились на юг. Я сжала в ладони амулет Кишно, скрывающий ауру. Он ведь даже Микаша не провёл, только для тупых подручных моего жениха сгодился. Я, крадучись, пошла обратно.

— Там! — раздался ещё один голос, более высокий. — Эй, стой!

Не успела я сделать и двух шагов, как на плечо легла тяжёлая рука. Вдох-выдох. Мне нечего скрывать. Я обернулась. Передо мной стояли трое, в темноте удалось разобрать только очертания плотных плащей и притороченные к поясам мечи.

— Доброй ночи, господа Сумеречники. Как служба? — я улыбнулась. Понимала, что в не видно, но всё же…

— Идёт, — радушно ответил тот, кто держал меня за плечо. Средний по росту и по возрасту, похоже, тоже. Второй старик, хрупкий и невысокий. Третий молодой и крупный. Все сильные телепаты, судя по ярким голубым прожилкам в аурах. — Что вы здесь делаете?

— То же, что все — хотим попасть в город, — я пожала плечами. — Мы что-то нарушили? Здесь нельзя находиться? Мы не знали, можем уйти. С остальными нам неудобно, вы же понимаете.

Говоривший внимательно меня разглядывал, будто что-то видел во мраке, кроме аур. Остальные нетерпеливо переминались с ноги на ногу, но молчали. По-моему, он тут главный.

— Мы не патруль, — ответил он. — Обычные рыцари. Возвращались из похода и отстали от отряда. Ждём утра, чтобы войти. Не пригласите к костру? Мы весь день ехали и очень устали.

Не хотелось задерживаться с ними надолго, но отказ бы вызвал подозрения.

— Конечно.

Я повела их в лагерь, ориентируясь на трепещущий отсвет костра. Микаш проснулся и подкладывал поленья в огонь.

— Зачем ушёл? — сказал он, приметив гостей.

— Не спалось, — я пропустила троицу к костру.

Они назвали свои имена, но те не задержались в памяти. Мы тоже представились. Я предложила перекусить. Рыцари были изможденнее нас с Микашем, тощие, с чёрными, непроглядными даже в свете пламени лицами.

— Мы северяне, из западных пределов Веломовии. А вы? — поинтересовалась я.

— С юга, из Муспельсхейма, — ответил предводитель.

Микаш и остальные рыцари отмалчивались. На моего товарища, видно, снова накатила хандра, и он безучастно смотрел мимо. А вот молчание Сумеречников настораживало.

— Так вам посчастливилось увидеть колыбель людей? — притворяться радушной стало проще, когда подключилось любопытство.

— О да! И кладбище слонов, и наскальные рисунки, и непроходимые джунгли, и заброшенные храмы, и бездна созданий, демонических и обычных, названий которых нет в нашем языке. Удивительное место! — предводитель присмотрелся ко мне и, улыбаясь, спросил: — Хочешь там побывать?

Я пожала плечами. Не хвастать же, что я видела ледяную пустыню Хельхейма.

— Может, но не сейчас. Нам надо в город.

— А что там, в городе? На севере полно городов ничуть не хуже, более спокойных и, главное, отрытых.

— Мы только что прошли испытание. — Что за навязчивый интерес? — Хотим попасть в Университет.

— Тогда вы опоздали — вступительные испытания уже три месяца как закончились.

— Нас ждёт один человек. — Странные они. И не выгонишь — чего доброго донесут.

— Кто он? — не унимался предводитель.

— Я не знаю его имени и как он выглядит, но когда увижу, пойму, что это он.

— Так может это кто-то из нас? Посмотри внимательней! — предводитель распихал своих клюющих носом товарищей.

— Не думаю, что стоит… — пробормотал старик, но осекся, схлопотав недовольный взгляд от предводителя.

Я пыталась унять тревогу и раздражение, но они только усиливались, словно запутавшийся в волосах ветер шептал: «Опасность!»

— Нет, это не вы, — я перевела взгляд на Микаша в поисках поддержки.

Он вцепился в эфес меча.

— Жаль, — печально вздохнул предводитель. — Но должны же мы отблагодарить вас за помощь. Чего вы хотите? Попасть в город?

— Нет, мы как-нибудь сами, — твёрдо ответила я.

На горьком опыте поняла, что от незнакомцев помощь принимать нельзя. Хотя, может, это только мнительность. Как узнать чужие намерения, не залезая в мысли? Клятву Сумеречников мы, конечно, не давали, но они-то об этом не знают.

— Тогда что-нибудь другое? Нам многое подвластно, даже такое, что сложно представить. Только скажите. Изменить предначертанное? Заставить удачу улыбаться?

— А мир во всём мире можете? И чтобы демоны разом передохли? — оборвал его Микаш.

Я облегчённо выдохнула. С ним и море по колено. Даже против всего мира мы выстоим вдвоём.

«Выстоим!» — прозвучал в голове голос Микаша.

— Можем, но это не твоё сокровенное желание, — отозвался предводитель, его улыбка ширилась, грозя перерасти в оскал. — Ты хочешь, чтобы тебя приняли и признали. Ты бы хотел родиться в замке на холме. А ты, — он перевёл на меня завораживающий взгляд. — Ты хочешь, чтобы бог полюбил тебя. Но его сердце — осколок льда, а смертная доля не соединяется с бессмертной.

«По-моему, это не Сумеречники», — передала я Микашу также мысленно.

— По-моему, это не люди, — во всеуслышание ответил он.

Напряжение нарастало. Чужаки тянулись за мечами. Микаш выхватил из костра ветку. Я зарядила арбалет. Двое против троих с неизвестной силой — не отобьёмся!

Горящей веткой Микаш отмахивался от двоих молчунов, а меч наставлял на предводителя.

— Не повредите! — приказал тот.

— Сейчас мы их не возьмём! — отозвался молодой.

Первый болт я выпустила в него. Опоздала — он увернулся и обрубил ветку мечом. Микаш метался между тремя противниками, раскручивая клинок вокруг себя стальным вихрем. Лязгали мечи, шипел огонь, пахло битвой, срывались с губ тяжёлые вздохи. Я не успевала перезаряжать арбалет и стреляла, почти не целясь. Почему не получается быстрее?!

Они не пытались нас ранить, только обезоружить. Тенёта гипноза затягивали — мы поздно их ощутили. Двигались теперь как в трясине. Микаш рвал голубые нити внушения вокруг себя, но на него наматывались новые. Я сопротивлялась, но сеть телепатии сжималась так плотно, что не получалось вздохнуть.

Залаяли собаки. По воздуху пронеслась невидимая волна, запахло грозой. Голубые нити пошли рябью и разлетелись мелкими брызгам. Голова загудела как от удара. Молодой подобрался к Микашу вплотную и замахнулся снизу. Обманный финт отвёл лезвие. Разворот к подступившему сзади предводителю. Микаш поднырнул под меч и подсёк ноги. Предводитель распластался на земле.

— Бежим! Синеглазый близко! — Старик потащил молодого за рукав.

Предводитель дёрнулся, но Микаш навалился сверху:

— Верёвку!

Я бросила арбалет и полезла в тюки. Микаш развернул предводителя лицом в землю и заломил руки за спину. Я замотала запястья верёвкой. Микаш проверил узел на крепость и отодвинулся. Грудь вздымалась тяжело. По лицу струился пот. Но, надо отдать ему должное, Микаш очухался быстрее меня. Меч взлетел и прижался остриём к спине предводителя.

— Кто вы? Чего от нас хотели?! — Микаш пихнул его в бок ногой. — Отвечай!

— Мы… — захрипел предводитель, но продолжить не успел.

Землю сотряс беззвучный гром, аж уши заложило. Ноги подкосились. Я вскрикнула и упала на колени, выставив перед собой ладони. Воздух заискрил, вихревой поток взрыл почву. Из сверкающей молниями серой воронки вышел человек. Она растворилась за его спиной. Вокруг разрасталась тяжёлая, непомерно большая и удушливая аура. К шее Микаша прислонилось лезвие меча.

— Спрашивать буду я. В сторону!

Незнакомец оттолкнул его и развернул предводителя к себе лицом.

— Это не поможет, — ухмыльнулся тот, сплёвывая кровь с разбитых губ. Говорил, сипя отрывистыми вздохами и безумно вращая глазами: — Они утратили веру. Эти дети предвестники конца. Спасенье в нашем боге!

От страха мутило. Я прижалась к потной рубахе Микаша.

— Не пользуйся даром, — шепнул он.

Собачий лай приближался. Послышался топот копыт.

— Развяжи ему руки, — приказал незнакомец. Он не повышал голос, но слова отдавались в голове набатом.

Мы переглянулись.

— Зачем? — Микаш осекся под тяжёлым взглядом.

— Приказы не обсуждаются. Развязывай!

Микаш подчинился впервые: разрезал верёвки и отпрянул. Незнакомец схватил предводителя за грудки, поставил на ноги и подтолкнул вперёд.

— Беги!

Тот не сделал и пары шагов, как рухнул на землю, словно его придавило каменной глыбой. Незнакомец оказался рядом в один прыжок и с размаху воткнул в спину клинок.

— Не… выйдет. От… срочка, — прохрипел предводитель на последнем издыхании.

— Может, в этом и смысл, — Незнакомец вскинул левую руку с растопыренными пальцами и выкрикнул на непонятном языке: — Петрификес сантис дельехиз пэри эт нома спитри ад лестес.

Я с трудом различала слова.

Запахло кровью. Загудел ветер, собираясь в вихревые потоки в ладонях незнакомца. Хлеставшие с его пальцев струи вонзились в предводителя. Тот выгнулся, утыкаясь лопатками в гарду меча. Затряслись в судорогах руки и ноги. Рот распахнулся. Наружу вырвалось сверкающее антрацитовое облако. Оно растворилось в ночном сумраке, и предводитель обмяк.

— Это человек! — воскликнула я, разглядывая мёртвое тело.

— Одержимый, — кивнул незнакомец.

— Зачем вы его убили? Почему не попытались помочь?

— Кодекс гласит, что одержимые могут носить в себе семя страшнейшего демона из всех. Их, как сорную траву, надлежит выпалывать без отлагательства, — бесстрастно ответил он, вынул меч из тела и обтёр лезвие от крови тряпкой.

Микаш положил руку мне на плечо:

— Он прав.

— Это слишком жестоко! — упрямо возразила я.

— Жестоко? — усмехнулся незнакомец и остриём меча отодвинул рукав мертвеца. Глубокие язвы въелись чуть ли не до костей. Они покрывали всю кожу от запястий до локтя и прятались под одеждой.

— Их больше двух лет держали в казематах, пока книжники пытались «помочь». По мне, быстрая смерть куда милосерднее, — буднично объяснял он.

Я поёжилась и сглотнула:

— Вы же не станете вменять нам то, что он наговорил? Мы дожидались здесь утра, чтобы попытать счастья у городских ворот, и ничего не знаем.

— Я не сужу людей по чужим наветам. Вы ответите только за свои поступки, — он посмотрел поверх моей головы на Микаша. — Итак, что произошло?

— Они подошли к нам сами, представились рыцарями, — Микаш цедил слова, напряжённо подбирая каждое. — Мы пригласили их погреться и поесть. Они выпытывали про наши желания. Стало ясно, что что-то не так. Мы схватились за оружие. Они использовали гипноз. Если бы не вибрации от вашего прыжка, нас бы порешили. Когда этот замешкался, — Микаш кивнул в сторону мертвеца. — Я опрокинул его на землю. Остальные испугались какого-то синеглазого и убежали.

— Прямо дамский угодник, — хмыкнул незнакомец. — Ладно, вы сами кто?

Микаш застыл, пригвозжённый тяжёлым взглядом.

— Покажи ему родовой знак, — зашептала я, достала подвеску у него из-за пазухи и протянула незнакомцу. — Это Микаш Веломри. Я его кузен Лайс. Мы из Белоземья на северо-западной окраине Веломовии. Мы прошли испытание в долине Агары — добыли косу пересмешницы — и хотим попасть в Университет.

Незнакомец посмотрел на меня безразлично.

— Врать нехорошо, госпожа, — как он догадался? — Наследник рода Веломри прошёл посвящение и отправился на службу в Стольный.

Вейас уже Сумеречник?

— Вы украли чужой родовой знак?

— Мы ничего не крали! — возмутилась я. — Мой брат оставил его мне.

— Вот этому я скорее поверю, госпожа Веломри. А теперь не представите вашего спутника? — он снова поднял глаза на Микаша, который нервно кусал губы и туже стискивал эфес меча.

Из-за пригорка показалась кавалькада со сворой легавых псов. Всадники поравнялись с нами и спешились.

— Что произошло, мой маршал? — подбежал к незнакомцу суетливый мужчина и отвлёк от допроса.

Маршал и без охраны?

Подошли и остальные Сумеречники.

— Всё в порядке, Сольстис. Рат погиб при попытке к бегству. Они подтвердят, — маршал кивнул на нас. — Трюдо и Масферсу удалось уйти. Я истратил единственный прыжок, а вы не нагоните их до того, как они окажутся на вражеской земле.

— Вспомнила, — зашептала я Микашу, чтобы заставить его отпустить меч. — Ходили слухи, что трое одержимых из Муспельсхейма вынуждали Совет принять веру в Единого. Они воспользовались телепатией, и их посадили в темницу. Похоже, это они и были!

Вперёд вышел ещё один человек, немолодой и не такой крепкий, как воины, в бесформенной мантии. Книжник. Он опустился на колени и принялся изучать тело:

— Неужто нельзя было оставить в живых?

Маршал поморщился:

— Он сопротивлялся. Собирайте хворост. Нужно отдать почести павшему воину.

— На костёр?! — возмутился книжник. — Я бы хотел забрать тело в лабораторию для исследований.

— Нет, над мёртвым измывательств не будет, — маршал повернулся к рыцарям и прикрикнул: — Дрова тащите, увальни!

— Совет покарает вас за самоуправство, — прошипел книжник.

— Времена, когда я боялся Совета, давно миновали, — отмахнулся тот. — Рат был моим другом и доблестным воином. Я должен ему достойное погребение, — обернулся к нам. — Этих двоих никуда не отпускать. Обыщите их вещи.

Рыцари обшарили нашу одежду. Первым делом отстегнули ножны с мечом у Микаша. Он дёрнулся отобрать своё обожаемое оружие, но я снова перехватила его руку. Взяли мой амулет и серебряный медальон, с Микаша сняли гербовую подвеску и даже нашли обгорелое письмо у него за пазухой. Лишившись меча, он скис и не пытался сопротивляться. Все находки передали Сольстису. Ещё один рыцарь перетряхнул наши пожитки и проверил лошадей.

— Всё будет хорошо, — я сжала ладонь Микаша. — Они проведут нас в город.

— Проведут… Я знаю, кто это, — ответил он, безотрывно наблюдая за маршалом.

Тот с неестественно прямой спиной чеканил шаг по полю, отдавая мелкие указания, плащ вился вороньими крыльями. Книжник и Сольстис следовали за ним по пятам и говорили на оба уха. Кого-то он мне напоминал.

Костёр собрали знатный. Нас подвели к нему, следом подошли остальные. Сольстис поджигал хворост факелом, а маршал произносил поминальную речь полным чувства голосом:

— Сегодня мы прощаемся с доблестным воином и другом, братом, ибо все, собравшиеся здесь и те, кто собираются в зале посвящений — братья. Мы связаны узами крепче крови, узами оружия и общего дела, общей битвы и общей жизни, — он воздел к небу меч. Остальные отсалютовали так же. — Он умер почётной смертью, на поле брани, в неравном бою за свою душу. Мы будем помнить тебя настоящего, друг, а не демона, что украл твоё тело. Пускай пламя очистит твою плоть, пускай Жнец явится по твою душу, пускай Паромщик перевезёт её на Тихий берег, пускай наступит Час возрождения, когда мы встретимся вновь другими, для более светлой жизни. В сердце мы будем помнить о братстве и предназначении, о песне кликов и аромате битвы, о сомкнутых руках, что не разрубить даже самой острой сталью и о том, что мир покоится на плечах у каждого из нас и существует лишь до тех пор, пока мы сражаемся за него и жертвуем ради него. Ступай с миром, брат!

— Ступай с миром! — хором повторили воины и снова воздели мечи.

Пламя долго не бралось за повреждённое демоном тело. Подкладывали дрова, пирокинетики добавляли огонь там, где он затухал, пока даже кости не превратились в пепел. Ветер растянул гарь по округе.

Маршал поманил нас за собой, следом пошёл только Сольстис. Остановились возле нашего затухающего костерка.

— Надумал говорить? Как твоё родовое имя? Чей ты человек? — потребовал маршал.

Микаш снова оцепенел, глядя куда-то в сторону. Я уже хотела вступиться, но меня опередил Сольстис.

— Похоже, он ваш, маршал Комри. Тут ваша печать.

Он вручил маршалу письмо Микаша. Тот присел на корточки у костра и пробежался глазами по бумаге.

— Сын лорда Тедеску? — он поднялся и ухватил Микаша за подбородок. — Ты же не оборотень с тотемом шакала. Откуда у тебя это и кто ты, в конце концов?!

— Микаш из села Остенки. Безродный и никому не присягал, а письмо украл, — едва не крича, ответил тот, я аж вздрогнула.

— Зачем? — нахмурился маршал и убрал руку.

Микаш одарил его волчьим взглядом исподлобья и плотно сжал губы. О, боги! Ну зачем показывать норов сейчас?!

— Ладно, в штабе разберёмся, — маршал зашагал к отряду такой размашистой походкой, что поспевал за ним только длинноногий Микаш.

— Коня! — позвал маршал. Ему подвели поджарого жеребца. — Поеду коротким путём. Времени нет, а дел по горло. Мальчишку и госпожу Веломри ко мне для допроса.

— Госпожу? — книжник оглянулся по сторонам, словно искал кого-то в платье.

— Зрение подводит вас в темноте, доктор Жиглиус? — снисходительно улыбнулся маршал и указал на меня.

Я нырнула Микашу за спину — он не возражал, обречённо наблюдая за своим кумиром.

Кто не слышал о Гэвине Комри, прославленном маршале из древнейшего авалорского рода? Про его доблесть и удачу слагали легенды. Юнцы из высоких родов стремились воевать под его знамёнами, желая отщипнуть кусок его славы для себя. Недавно его хотели сделать Архимагистром, но он отказался бросить армию ради политики. Знал бы он, сколько времени Микаш провёл, перечитывая его письмо и мечтая поступить в его армию. Жаль, что все наши грёзы оборачиваются ядом.

— Вызови Мёрдикая и Кретьена, — отдал последний приказ маршал, запрыгивая в седло.

— Они спят. Может, обойдёмся дежурными? — предложил Сольстис.

— Нет, мне нужны мои доверенные телепаты для допроса, — отмахнулся тот и умчался в противоположную от ворот сторону, поднимая столбы пыли.

Может, он знает короткую дорогу? Вот бы её найти!

 

Глава 3. Синеглазый маршал

Мы выехали к городским воротам на своих лошадях. Рыцари окружали нас со всех сторон, Сольстис дышал нам в спины, не отрывая взгляда. Ни он, ни Сумеречники не лезли в наши разговоры — только это и радовало.

— Почему ты просил не использовать телепатию? — полюбопытствовала я, подобравшись вплотную к Микашу.

«Его дар испускал такие волны, что тебя бы оглушило, — привычно зазвучал в голове его голос. Я облегчённо выдохнула и отъехала в сторону, чтобы мы не сталкивались. — Одержимые проиграли из-за этого. К тому же он бы почувствовал воздействие».

Телепатия и телекинез одностихийные способности. Их обладателей называют Детьми Ветра. Телекинез — старший и активный, направленный вовне, телепатия — младший и пассивный, действует более тонко, скрытно, изнутри человеческого сознания. Старший брат спорит и перекрывает младшего, делая его хитрость бесполезной перед чистой силой. Могла бы и сама догадаться.

Микаш рассеяно искал у себя на поясе меч, но его так и не вернули.

«Осталось только коня лишиться, и прощай мечты!»

Он любовно огладил Беркута по шее.

«Но ты же постоянно на него ругаешься. К тому же зачем мирному кузнецу или плотнику боевой конь?»

Микаш угрюмо потупился:

«Незачем. Может, ещё и вздёрнут за то, что чужое взял. Хотя, так даже лучше будет».

Его разговоры о мирной жизни — бравада, за которой он скрывал своё отчаяние. Слишком он любил ремесло Сумеречников и всё, что с ним связано, слишком сильно в нём естество демоноборца. Всё же я верила, что справедливость восторжествует. Маршал Комри показался мне чересчур суровым, но честным. Хотя, наверное, я слишком уповаю на порядочность высокородных. Мой жених, кузен Петрас, отец… даже Вей, мой любимый братишка, часто поступались совестью и нарушали Кодекс, но никогда это не задевало меня настолько сильно.

«Я заступлюсь за тебя».

«Не надо. Маршал тебя почти не слушал, его волновали только мои слова».

«Я всё равно постараюсь. Это моя вина. Одержимые как будто меня позвали».

«И меня. Должно быть, это то, о чём говорила вёльва. Они бы всё равно пришли, они искали именно нас».

«Наверное, это из-за того, что сделал Безликий».

«Что сделал Безликий?» — насторожился Микаш.

Я замялась, не хотела, чтобы он узнал правду, не сейчас, когда ему плохо.

«Я имела в виду, что хочу сделать я — возродить Безликого».

Сольстис вклинился между нами и спас меня от расспросов:

— Не переживайте. Мастер Гэвин хороший человек.

Мы не отвечали. Я раздумывала о том, как тяжело будет без Микаша. Последние мгновения утекали сквозь пальцы, а ведь столько ещё не сказано и не сделано!

— Когда меня только к нему назначили, я тоже побаивался, — продолжал успокаивать Сольстис. — Маршал Гэвин порой говорит и делает странные вещи, но не ошибается никогда!

— Великий Гэвин! — зло рассмеялся подъехавший к нам Жиглиус. — Самовлюблённый болван, вот он кто! Одержал несколько побед и возомнил себя Безликий ведает кем! Ничего, я отпишу в Совет — они найдут на него управу, помяните моё слово! Даже на родословную не посмотрят.

Сольстис горестно вздохнул и отстал, чтобы переговорить с книжником наедине и смягчить. Тяжёлая это работа — прикрывать такого неуступчивого человека. Мысли о маршале улетучились, как только Микаш вновь поравнялся со мной и протянул руку. Я щупала его тёплую, жёсткую от мозолей ладонь и не хотела, жутко не хотела его отпускать!

Стражники пропустили кавалькаду через городские ворота без лишних вопросов. С широкой дороги вдоль дворцов знати, мы свернули на узкую улицу. В городе было безветренно, стены источали тепло, пахло выпечкой и поздними цветами. По брусчатой мостовой стучали подковы, из-под копыт с шипением выскакивали коты, бряцали оружием изредка попадавшиеся патрульные. Мы растянулись по одному и почти упирались в круп идущей впереди лошади. Иногда приоткрывались ставни, и из окон выглядывали горожане. С час, наверное, мы пробирались вдоль скромных одноэтажных домов в сердце города. Рядом с просторной главной площадью за ещё одной неприступной стеной скрывался дворец Сумеречников. Мы проехали через тройную триумфальную арку из белого мрамора, поставленную в честь Сумеречников-победителей демонов и освободителей земли Мидгардской. Наверху статуи оседлавших драконов девушек-альбас в приспущенных с груди хитонах — духов-прислужниц Повелительницы огня Уот, олицетворяющих победу. Сама арка изукрашена барельефами со знаменитыми битвами. Жаль, в темноте не разглядеть всю роскошь.

Сольстис куда-то убежал, бросив поводья своей лошади одному из рыцарей, следом испарился и доктор Жиглиус. Мы под конвоем проехали вдоль дюжины четырёхэтажных корпусов, миновали обнесённое ярусами трибун летнее место заседания Большого Совета под открытым небом. Рядом зимнее место в ротонде с колоннадой и каменным куполом. Посреди строгого регулярного парка помпезной громадиной высился парадный дворец. Мы не доехали до него, свернув в сторону длинных рядов конюшен, где спешились. Лошадей увели. Нас повели вдоль казарм до примыкавших к ним двухэтажных маршальских корпусов. Снаружи убранство рассмотреть не удалось. Мы вошли в длинный, как червяк, коридор. Стены были задрапированы тканями светло-коричневого оттенка сверху и облицованы панелями из тёмного дерева снизу. Дубовые двери шли с двух сторон. Горели свечи в развешанных повсюду серебряных канделябрах. Пахло горячим воском и едва уловимо — шафраном. Звуки шагов глушил толстый ковёр. Уютное место для отдыха.

Кабинет маршала находился в самом конце. Массивная деревянная дверь, украшенная резным кружевом, была отворена. Из комнаты лился мягкий свет. Маршал сидел за большим столом с ножками в виде львиных голов и выводил что-то на листе бумаги. Рядом лежало письмо Микаша. Мы застыли в нерешительности. Протолкнул нас внутрь вернувшийся Сольстис. За ним вошли два телепата-дознавателя и затворили за нами дверь. Сольстис закашлялся.

— А, да, мальчишку первого, — маршал кивнул, повстречавшись взглядом с опухшими лицами своих дознавателей. — Госпожа Веломри пускай за дверью подождёт.

Я напоследок сжала ладонь Микаша, чтобы хоть как-то подбодрить. Сольстис выпроводил меня обратно в опустевший коридор и захлопнул за нами дверь.

— Вам что-нибудь принести? Еды или питья? Может, тёплую одежду? Плед? — спросил он.

Покачав головой, я уселась на обитый коричневым бархатом диванчик и сложила руки на груди. Сольстис пожал плечами и скрылся за боковой дверью. Я тут же прильнула к замочной скважине. Видно было плохо. Микаш сидел на стуле спиной к выходу, за руки с обеих сторон его держали телепаты. Маршал смотрел на него и перебирал что-то в руках. Я приложила к скважине ухо.

— Не сопротивляйся, и боли не почувствуешь. Сам знаешь, — вкрадчиво и спокойно говорил Гэвин.

Микаш молчал.

— Приступим. Твоё имя, имена твоих родителей, где рос и учился, с какими демонами сталкивался и зачем сюда приехал. Я хочу знать всё.

Послышался нервный вздох.

— Я Микаш из села Остенки в Заречье. Моя мать была вдовой бедного селянина. Имя отца мне неизвестно, я родился через одиннадцать месяцев после смерти её мужа. У неё на руках осталась больная дочь, и она хотела, чтобы в доме был сильный мужчина. Через несколько месяцев мне будет двадцать, я не знаю точной даты. Мы едва сводили концы с концами. Сызмальства я много работал, помогал матери, чем мог. Односельчане чурались нас из-за моего дара. Я слышал чужие мысли, сколько себя помню, и поначалу не понимал, когда нужно молчать. Потом я научился закрываться, но было уже слишком поздно.

— Чем болела твоя сестра?

Микаш молчал. Ауры телепатов ядовито вспыхнули. Он застонал и всё-таки ответил:

— У неё был слабый ум. Иногда она раскачивалась из стороны в сторону, повторяя одно слово. Я успокаивал её с помощью дара.

— Продолжай, — приказал Гэвин.

— Когда мне было десять, к нам пришла горевестница.

— Вёльва? — удивился маршал. Раздался скрип и быстрые шаги. — Можешь повторить её слова?

— Она сказала… сказала…

Ауры телепатов снова вспыхнули. Кто-то засипел. Микаш!

— Ничего из сказанного не выйдет за пределы этой комнаты, — настаивал Гэвин.

— Сказала, что я должен учиться у короля Сумеречников. Я стану первым среди них. Меня поведёт Северная звезда, но как только она погаснет, я стану самым страшным демоном. Под моими ногами загорится степь, и небеса прольются людской кровью. Я проложу путь по мёртвой плоти к Небесному Престолу и возведу на него дух неправедный, — Микаш выровнял дыхание и продолжил, не дожидаясь понуканий. — Я заставил горевестницу забыть об этом и уйти. А через два года на моё село напали Странники. Я просил Сумеречников с заставы защитить нас, но они избили меня и вышвырнули на улицу. В отместку я украл у них серебряный меч, но когда вернулся в село, Странники уже всех убили. Их предводитель фантом питался горем моей сестры, чтобы наделять своих шавок силой. У меня случился прорыв способностей. Я убил и сестру, и всех демонов в селе. Наутро меня полумертвого от изнеможения нашёл лорд Тедеску. Он выходил меня и выучил, чтобы я охотился на демонов вместо его сына Йордена.

— Экий, оказывается, лорд Тедеску затейник, — усмехнулся Гэвин. — А наведаться в спальню невесты вместо сына он тебе не предлагал? Погоди! Только не говори, что там за дверью и есть его невеста.

Микаш шумно выдохнул.

— Дети! Ладно, дальше.

— Мне было всё равно, что славу отбирают другие. Я хотел отомстить демонам за гибель моего села. Пока у меня был меч, меня всё устраивало. Я добывал для лорда Тедеску трофеи. Он обещал устроить меня за это в орден, но годы шли, а он ничего не делал. Невеста Йордена, г-госпожа Веломри, — официальное обращение в его устах звучало так непривычно. — Сбежала с братом на север, и мы отправились в погоню. Когда выяснилось, что её пленил Странник, Йорден струсил и удрал, а я остался и спас её. Странники… Ненавижу Странников! Дальше мы втроём с госпожой Веломри и её братом поехали в ледяную пустыню Хельхейма. Нас сопровождал маленький отряд туатов.

— Подхолмовых шавок? Как вам удалось их уговорить? — заинтересовался Гэвин.

— Они хотели искупить вину перед госпожой Веломри. Из-за их козней она попала к Странникам. Мы добрались до подземного лабиринта и охотились там на вэса.

— Это который охраняет гробницу Безликого? Чем дальше, тем чуднее. И как, убили?

— Да… но он меня ранил. Я умирал, но почему-то выжил. На мне не осталось и царапины.

— Инициация? Переродился, что ли? Как в легендах? Ладно, дальше.

— Потом брат госпожи Веломри уехал вместе с клыком вэса, а с меня взял слово защищать её, куда бы она ни поехала дальше. Ей захотелось в Эскендерию, и вот мы тут. Это вся история.

— Хорошо, — вздохнул Гэвин. Что-то щёлкало в тишине. — Перечисли демонов, с которыми сражался и высокородных, за которых ты охотился.

— Палески, гыргалицы, стрыги, Странники, варги, вэс, пересмешница… — и ещё длинный список дичи и высоких родов.

Гэвин дотошно выспрашивал детали, которые Микаш припоминал с трудом. Про семью чуть ли не до десятого колена, про распорядок дня в селе, про ощущения во время схватки со Странниками, про быт в замке Тедеску, про убранство внутренних покоев Ильзара, про северных животных. Зачем ему это понадобилось?

Голос Микаша скрипел, как несмазанные дверные петли, язык еле ворочался, но он продолжал говорить. Прошёл час, когда Гэвин, наконец, задал последний вопрос:

— Так зачем ты украл это письмо?

Микаш задышал очень часто.

— Говори!

Я подставила к замочной скважине глаз. Дознаватели положили руки на голову Микашу. Из их пальцев потянулись тонкие голубые нити, оплетая его плотной сетью, по ней то и дело пробегали яркие белые всполохи, жаля шипами на сплетениях. Микаш глухо стонал, борясь с непереносимой болью от пытки, которая тянула из него все соки.

— Прекратите! — остановил Гэвин дознавателей. — Что же ты делаешь? Неужели ответ на этот вопрос страшнее, чем пророчество вёльвы? Скажи! Я не хочу, чтобы ты здесь надорвался или тем более умер от изнеможения. Пойми, от этого зависит безопасность города и, быть может, всего Мидгарда.

Микаш поперхнулся и закашлялся. Захотелось вбежать туда и самой сказать то, что этот глупый маршал не понимал, а Микаш не хотел говорить. Ничего опасного или дурного он не желал!

Дознаватели убрали руки, и Микаш сказал, тяжело сипя на каждом слове.

— Йорден отказался от службы рядовым и выкинул это письмо в камин. А я был согласен служить даже оруженосцем, лишь бы участвовать в настоящих битвах, убивать демонов, чтобы спасать людей, а не ради трофеев и чужой славы… И я забрал это письмо. Я хотел… представиться им. Или собой… всё объяснить… Уговорить его… то есть вас!.. Взять меня… Я… мечтал… о братстве, о смерти в битве… как вы говорили в погребальной речи… Но это невозможно… Я безродный и не достоин носить оружие. Пожалуйста… не заставляйте продолжать!

Он поник и обвис на стуле. Долгое время слышно было только его тяжёлое дыхание и это неумолимое щёлканье.

— Ладно, уже непростительно поздно. Заканчивайте, — приказал Гэвин дознавателям.

Они поднялись и приложили ладони к лбам друг друга. Забвением вспыхнули ауры. Теперь дознаватели не вспомнят ни слова, произнесённого Микашем. Они посмотрели на Гэвина. Тот позвонил в колокольчик и велел:

— Ступайте отдыхать. За вами пришлют, если понадобитесь.

Я отпрянула от замочной скважины. Дознаватели вышли и, не глянув на меня, зашагали по коридору. Из боковой комнаты показался Сольстис с серебряным подносом в руках и зашёл в кабинет. Дверь осталась не притворенной, и я снова приникла к щели. Так видно и слышно было намного лучше.

— Надо было себя до такого доводить? — Гэвин протянул Микашу платок. Тот принял его очень медленно, долго разглядывал и только потом отёр лицо. В воздухе витал запах крови. Хоть бы Микаш не надорвался!

Сольстис вручил ему дымящуюся чашку. Вторая чашка досталась Гэвину. Он вертел её в руках, грея ладони.

— Меня казнят? — выдавил из себя Микаш ломким голосом.

— Мы не казним наивных мальчиков ни за воровство чужого мусора, ни даже за глупое упрямство. За кого ты нас держишь?

Микаш опрокинул в себя напиток залпом, отдал чашку Сольстису и отвернулся.

Снова повисло молчание. Гэвин потягивал своё питьем мелкими глотками.

— Поищи в списках погибших во время испытаний безземельного и без живых родственников. Сможешь? — обратился он к Сольстису.

— Да, конечно, — обескуражено ответил тот.

Гэвин кивнул и поднял глаза на Микаша:

— Так ты ещё хочешь служить?

Он встрепенулся и недоуменно уставился на маршала:

— Вот так просто?

— Дар, конь и меч у тебя есть. Это, — Гэвин достал из сумки Микаша косу пересмешницы, — вполне сгодится за трофей с испытания. А в остальном проблем не вижу.

— В-вы вернёте мне меч и коня? Без обмана?

Гэвин гортанно рассмеялся:

— Я не лорд Тедеску. Славы и трофеев за полторы тысячи лет в моём семействе скопилось хоть ложкой ешь. Мне нужны воины, которые хотят бороться с демонами. Пока орден занят религиозной склокой на юге, рук не хватает. Я не стану разбрасываться людьми только потому, что они родословной не вышли. Если готов сражаться, ты мой человек.

Микаш взлохматил волосы пятерней, лицо просияло, усталость как рукой сняло.

— Я… я не знаю, что сказать. Спасибо! Клянусь, вы не пожалеете. Я буду служить вам верой и правдой. Я… — Микаш поднялся и сделал шаг к столу, чтобы выказать почтение, но Гэвин выставил перед собой руки.

— Клясться будешь завтра в полдень на церемонии посвящения.

Микаш стушевался, но продолжал сиять широкой улыбкой.

— Ступай спать. Слуги покажут гостевые покои. После посвящения орден пожалует тебе собственное жилье. Через два дня выступаем.

— Так скоро? — опомнился вдруг Микаш. — Но я же…

— Отдохнёшь и восстановишь резерв в дороге. Поле брани — не место для неженок. Ты всегда можешь отказаться — просто скажи «нет».

— Нет! То есть я готов хоть сейчас. Извините!

— Прекрати лебезить. Может, лорду Тедеску это и нравилось, но меня раздражает. Ступай.

Микаш коротко кивнул и выскочил за дверь, едва не сбив меня с ног. Я потёрла ушибленный лоб и посмотрела на него недовольным глазом. Второй зажмурила. Под носом над губой у Микаша остался след от крови, на белках глаз выступили красные прожилки, над скулами залегли тени, внешняя оболочка ауры в нескольких местах надорвалась, но он всё равно приплясывал от возбуждения.

— Меня приняли, представляешь? Приняли!

Микаш подхватил меня на руки и закружил по коридору, так, что дыхание спёрло. Изнутри поднималась сварливость. Молодец, конечно, но зачем же вести себя как ребёнок? Даже Гэвин заметил. Просто… просто не получалось порадоваться за него!

Сольстис вышел и кликнул слуг. Микаш опомнился и поставил меня на пол.

— Поздравляю, — улыбнулась я, пытаясь унять головокружение.

Слуги смотрели на нас. Я подтолкнула его к ним. «Иди, ты и так не с лучшей стороны себя показал!»

Я не хотела, чтобы он понял мои чувства, оставаться с ним дольше и фальшиво улыбаться — тоже. Хотя может стоило показать, какая я на самом деле. Тогда бы он отстал… навсегда!

— Ты придёшь на посвящение? — Микаш схватил меня за руку и заглянул в глаза.

Я кивнула. Он ушёл вместе со слугами. Я снова осталась одна и от скуки прислушалась.

— Передай письмо Архимагистру с началом службы, — Гэвин вручил Сольстису лист, который дописывал до нашего прихода. — Нужно опередить Жиглиуса с его кляузой.

— Всё будет в лучшем виде. Но не стоило вам… ни с Ратом, ни тем более с этим молодчиком, — заметил помощник. — Уж он-то вам не старый друг.

— Одной проблемой больше, одной меньше, — отмахнулся Гэвин, потирая переносицу. — У парня характер, конечно, что кремень. Если задать нужное направление, то он весь мир под себя прогнёт. Двоих опасных перебежчиков мы уже сегодня потеряли, подарить врагам ещё одного — непозволительная глупость. Если что, уж лучше я сам от него избавлюсь.

Избавиться от Микаша?! Я ахнула и зажала рот рукой.

— Кто там? — позвал Гэвин.

Я вышла из-за двери сама.

— Госпожа Веломри, совсем про вас забыл, простите — кивнул он и сцепил руки на груди. На левом запястье висели чётки с большими белыми бусинами, на которых были вырезаны руны. Видимо, ими он и щёлкал во время допроса. — Проходите, пожалуйста.

Сольстис оставил нас наедине.

— Вы же обещали судить нас по поступкам. Микаш самый лучший из всех, кого я знала. Он поверил вам, а вы только и ждёте, когда он оступится, чтобы убить его, как вы убили одержимого.

— Подслушивали? — он вскинул брови и заговорил спокойно: — Похвально, что вы так печётесь о безродном, среди молодёжи такое — редкость. Опасность ему угрожает ничуть не большая, чем кому бы то ни было из моих людей. Я в ответе за них перед всем Мидгардом, поэтому обязан судить и карать, если так нужно. Будь моя воля, этот клинок, — он положил на стол облегчённый клеймор в кожаных ножнах, украшенных лишь растительным орнаментом, — никогда бы не обагрился человеческой кровью.

По его лицу было непонятно, насколько он искренен. Телепатией не проверишь. Я заглянула ему в глаза и процедила сквозь зубы:

— Если вы подставите его, клянусь, я сделаю так, чтобы все узнали, какой вы лжец!

Он положил локти на стол, сцепил пальцы и опустил на них голову, в упор глядя на меня или мимо меня, на тень за моей спиной, словно силился увидеть там незримое нечто.

— Не стоит забивать вашу прелестную головку тем, что там быть не должно, — он широко зевнул, прикрывая рот рукой. — Завтра я отпишусь вашему отцу, что вы нашлись. Последние два года он никому покоя не давал, требуя, чтобы вас вернули домой. Я отбываю в поход через пару дней, но за вами присмотрят. Погостите здесь, пока для вас не соберут эскорт до Белоземья. А там подыщут более подходящую партию.

— Я не вернусь домой! — я сжала ладони в кулаки. — К тому же замуж меня не возьмут, потому что я уже не невинна.

Гэвин поперхнулся и рассмеялся в голос:

— Откуда вы такие наивные взялись на мою голову, что вы, что ваш друг. Кому сейчас какое дело до невинности? Некоторых на сносях замуж выдают.

Я поджала губы. Пусть так живут те, кто хотят, а я хочу искренне, без притворства.

— Это для вашего же блага. Эскендерия не место для вас, здесь обитают такие твари, которым демоны в подмётки не годятся. Дом, семья, дети — большего счастья в жизни нет. Вы ведь достойная девушка, и я бы даже предложил выдать вас за кого-то из моих сыновей, но они слишком малы для женитьбы.

— Я останусь! — я встала и развернулась на каблуках.

— Хорошо. Ступайте. После сна на всё мудрее смотреть будете.

Вошёл Сольстис.

— Отчёт доставил, помощник Жиглиуса на две минуты опоздал, — улыбаясь, доложил он. — Вам письмо.

— Что ещё? — встревожился Гэвин, снова потирая переносицу, а потом и виски. Голова заболела от недосыпа? — Не сейчас — всё после сна и посвящения.

— Это из дома, — улыбка Сольстиса стала шире.

— От милой Пенни? — Гэвин взбодрился. — Почитай мне.

Он прикрыл глаза. Сольстис достал из кожаного футляра скатанный в трубочку лист и принялся читать:

« Дорогой мой любимый муж, как у тебя дела? Хорошо ли ты питаешься, достаточно ли спишь? Приглядывает ли Сольстис, чтобы ты не работал по ночам?

Всегда твоя, Пенелопа Комри ».

У нас всё замечательно. Лето мы провели в моём загородном поместье в Озёрном крае. Целители говорят, что свежий воздух полезен как для меня, так и для мальчиков. На зиму из-за холодов приходится возвращаться в Ловонид, а там мы скучаем по тебе с двойной силой.

Дэвид уже пошёл и сказал своё первое слово: «отец». Негодник Бран подучил. Они очень близки. Зря ты переживал из-за напыщенного индюка Гвидиона. Мы нашли для Брана лучшего наставника, который его не пугает. Будет сильный воин, такой как ты. Мы все об этом мечтаем. Бран нарисовал тебе картинку, как он побеждает своего первого демона. Отсылаю её с письмом.

Удачи в походе. Уповаю, что после него у тебя достанет времени навестить нас. Хотелось бы, чтобы Дэвид не только знал слово «отец», но ещё и как он выглядит.

Люблю, целую, скучаю.

Сольстис передал Гэвину рисунок. Я тоже заглянула в него. Чёрными чернилами там был изображён человечек с мечом, стоящий над разорванной в клочья кляксой.

Лицо Гэвина посветлело и смягчилось:

— Милая моя заботливая жёнушка. Чиркни ей что-нибудь тёплое в ответ.

— Если вы её так любите, то почему не напишете сами? И почему приезжаете домой только раз в год между походами? — не сдержалась я. Все они одинаковые, даже лучшие из них.

— Реже, — Гэвин поморщился и снова принялся массажировать переносицу. — Девочка-совесть, ступай спать. Нам всем уже пора.

И то правда.

 

Глава 4. Утром он уйдёт

Слуги отвели меня в маленькую гостевую комнату, сухую и протопленную. Кровать для разнообразия оказалась застлана свежим бельём. Я повалилась на неё, едва сняв верхнюю одежду, и уснула. Разбудили меня, казалось, всего через пару мгновений. Слуги сложили рядом новое платье и поставили на тумбу тарелку с яичницей, чашку тёплого молока и таз для умывания.

— Поторопитесь, юная госпожа, если хотите попасть на посвящение вашего друга, — бросил появившийся на пороге Сольстис и удалился вместе со слугами.

Я умылась и поела на скорую руку. Платье надевать не хотелось, но нарушать этикет в гостях с не решилась. Наряд был не слишком претенциозным: нижнее платье из плотного жёлтого сукна с рыжеватым оттенком, верхнее — приталенное красно-коричневое с широкими рукавами до середины локтей. Великовато немного, особенно в бёдрах. Короткие волосы заставили скрыть под платком, а сверху надеть позолоченный обруч. Ничего, потерплю немного для Микаша.

Сольстис вернулся проводить меня. Малый церемониальный зал находился неподалёку от маршальских корпусов в круглом двухэтажном павильоне с белыми колоннами и голубым куполом. Здесь посвящали в рыцари представителей незнатных родов. Знатные рыцари посвящались либо в парадном дворце, либо в своём замке. Мы не пошли через центральный портик, а завернули по узкой внешней лестнице на балкон под куполом.

— Женщины в церемониальные залы не допускаются, — развёл руками Сольстис.

— Знаю, — пробормотала я. Жаль, не догадалась спросить у Безликого о несправедливых порядках.

Сольстис ушёл. Я прислонилась к перилам и посмотрела вниз. Яркий свет отражался от белых стен огромного зала. На них висело начищенное до блеска оружие и устрашающие трофеи: рога, клыки и шкуры демонов. Рядом стояли нарядные доспехи, в центре пюпитр из красного дерева, на нём в окованной серебряными скобами кожаной обложке увесистый фолиант Кодекса ордена. Отворились двустворчатые двери. Первым вошёл Гэвин, за ним вчерашние дознаватели-телепаты и Сумеречники из отряда. Всего полдюжины. На церемонию обычно собирались толпы: посвящали сразу несколько рыцарей из незнатных родов, приходили их родственники, даже самые дальние, близкие друзья и просто знакомые. Устраивали пир.

Гэвин встал за пюпитр. Остальные Сумеречники собрались возле него полукругом, заложив руки за спины. Маршал перелистнул страницы и подал знак. Лица сделались торжественными под стать обстановке, взгляды устремились ко входу. Микаш вступал в зал один, медленным церемониальным шагом, держа прямую осанку. Поднял голову и, заметив меня, улыбнулся. Отмытый, гладко выбритый, со стянутыми в пук на затылке волосами. Одежда недорогая, но добротная: чёрные бриджи, заправленные в высокие сапоги, коричневый жилет поверх белой рубахи и широкий голубой плащ на плечах. Сложно представить, что это тот самый косматый простолюдин, которого я приняла за медведя в утгардской пещере.

Гэвин поднял глаза, и мы встретились взглядами. Уголки тонких губ потянулись кверху в едва заметной усмешке. Вчера от усталости было не так видно, но сегодня его глаза полыхали изнутри сапфировым светом. Взгляд пронзал насквозь, словно обнажал в людях то, что те даже от себя скрывали. Об острые черты лица, казалось, можно порезаться, такие соразмерные и гармоничные, как будто на высоком лбу выведено: «порода». Прямые иссиня-чёрные волосы стянуты в тугой пук на затылке.

Вчера Гэвин показался мне старше, возраста моего отца — усталость, ответственность, должность внушительная. На самом деле ему было не больше тридцати пяти, но работал он на износ и не желал дожидаться старости.

Микаш замер перед ним. Я сравнивала их. Ниже на полголовы и не такой широкий в кости, Гэвин тем не менее выглядел внушительно. Таящаяся внутри уверенная, не нуждающаяся в доказательствах сила сквозила в каждом движении.

Микаш преклонил колено, положил ладонь на раскрытую страницу книги и заговорил исполненным важности голосом:

— Я, Микаш из села Остенки, которого больше нет, отрекаюсь от прошлой жизни, мирской суеты и праздных забот. С чистым сердцем и по доброй воле я принимаю обет братства и служения. Отныне я меч, что сечёт орду, факел, что прогоняет тьму, ветер, что несёт защиту Мидгарду. Да не изопьёт моя сталь человеческой крови, да будет моя воля крепка и стойка к соблазнам, а дух чист и справедлив, как небесный пламень, что заберёт меня после смерти. Отныне я человек Безликого!

— Вверяешь ли ты ордену всего себя, свои помыслы и свою силу? — спросил Гэвин.

— Вверяю!

— Клянёшься ли ты хранить верность Безликому, своим братьям по оружию и всем людям?

— Клянусь!

— Клянёшься ли ты служить мне верой и правдой, защищать меня и исполнять мои приказы, не прекословя и забыв о собственных нуждах?

— Клянусь.

— Клянёшься не использовать свой дар, чтение мыслей и внушение, вне битв с демонами?

— Клянусь! — Микаш опустил голову.

Гэвин вынул из ножен меч и по очереди коснулся обоих плеч Микаша.

— Я, Гэвин Комри, маршал Авалора, именем Безликого и волей Совета принимаю тебя, как сына и брата, и посвящаю в наш орден. Отныне я буду отвечать за твои поступки как за свои собственные. Поднимись, Микаш, Сумеречнк из селения Остенки, которого больше нет.

Микаш коснулся губами гербового перстня на подставленной руке Гэвина, поднялся и поцеловал маршала в обе щеки. Сумеречники ободряюще хлопали Микаша по плечам. Сдержанные поздравления отражались от стен эхом.

Что ж, вот и конец. Заветная мечта Микаша исполнилась, к лучшему или к худшему. А моя нет! Всего неделя до того как соберётся эскорт. Надо найти Духа огненного до этого времени. Он поможет, ведь я нужна ему не меньше, чем он мне.

Микаш снова поднял на меня взгляд и улыбнулся. Я выдавила из себя улыбку и помахала рукой. Они уже направлялись к выходу. Я сбежала по лестнице и спряталась за колонной. Не хочу больше его видеть, не могу радоваться его счастью. Я так ему завидую!

Микаш вместе с Сумеречниками прошёл мимо, удостоив моё укрытие одним коротким взглядом. У него теперь будут новые лучшие друзья, а обо мне он забудет. Когда они скрылись, я выбралась наружу и столкнулась с Сольстисом.

— Вы куда? — удивился он.

— В город.

— Оденьтесь потеплее!

Он едва успел накинуть мне на плечи чёрный шерстяной плащ, как я побежала прочь, не оглядываясь. Промчалась мимо ворот, выскочила на главную площадь и дальше, не разбирая дороги. Ни мыслей, ни желаний. Я остановилась, только когда ноги загудели, закружилась голова, а сердце вырывалось из груди, забилась в угол в подворотне и, закрывшись руками, расплакалась. Не смогла даже поддержать того единственного, кто хоть что-то для меня делал. Почему я так завидую? Почему так отчаянно желаю, чтобы он остался со мной?!

Надо собраться, отпустить его и жить своей жизнью. Я найду Духа огненного, обрету собственную мечту и смысл. Обязательно!

Я поднялась. Повсюду были аккуратные двух-трехэтажные особняки, с клумбами и резными балконами. Богатый квартал — хорошо! В бедном запросто могла на разбойников нарваться, защитника-то у меня больше нет. Я растёрла по лицу слёзы. Холодный ветер остужал горечь.

Прохожие подсказали, как вернуться на дворцовую площадь. Дороги расходились от центра диагонально. Если идти всё время прямо, то либо упрёшься в стену, либо выберешься, куда надо. Я вдыхала пряный запах незнакомого южного города, пыталась понять и вжиться в него, но что-то не отпускало. В груди теснилась неизбывная тоска. Микаш… Мыслями я всё время возвращалась к нему и безуспешно боролась со слезами.

Промелькнули длинные ряды деревянных прилавков на центральном рынке, ограда большого парка, хмурый стражник у ворот. Огромную главную площадь обрамляли пышные фронтоны дворцов, громадина Храма всех богов и статуи стройных юношей и девушек. В центре красовался помост для выступлений. Люди спешили по делам и не замечали меня. Я была благодарна им. Хотелось побыть одной, успокоиться, найти силы внутри себя.

Университетский городок обнаружился в квартале от главной площади. Вначале показались приземистые и скромные здания школы и интерната для учеников — одноэтажные дома из серого камня с маленькими окнами и безо всяких украшений. Рядом был разбит небольшой сквер и площадка для отдыха.

Я ворвалась в толпу людей в разноцветных мантиях. Занятия закончились, и книжники разбредались по домам. Я заглядывала в их сосредоточенные лица и не могла припомнить образ Духа. В памяти от него осталось только блёклое пятно. А что если он — моя грёза?

На территорию колледжей не пустили. Охрана в красно-чёрных ливреях сказала, что приём окончен. Приходить завтра.

Смеркалось стремительно. Мгновение, и уже темно, хоть глаз выколи. Я последовала по дорожке из фонарей в сторону дворцовой площади. Белые громадины корпусов манили из-за парковой ограды, но её пришлось обогнуть, чтобы попасть внутрь.

Нужно думать о хорошем: эту часть города я изучила, буду знать, куда идти завтра. Хотя куда идти… Нет, нельзя терять надежды, иначе путь один — спрыгнуть с моста в речку с привязанным к шее камнем!

В покоях Гэвина никого не встретилось. Я скинула плащ в коридоре и прокралась к себе в комнату. Слуги принесли на ужин острую телятину с гороховой кашей. Грубая мужская пища, чего хотеть от рыцарей, которые приличных дам видят пару месяцев в году? Я поклевала её в одиночестве, вспоминая, как Микаш беспокоился о моём плохом аппетите. Порывалась отыскать его, но нежелание сознаваться в своих неудачах останавливало меня. Одной приятней, ни с кем себя не сравниваешь, есть только ты, и никто не может быть лучше тебя.

Я легла рано, чтобы проснуться с первыми лучами солнца. Слуги рассказали про общественные бани. Воду там меняли только в конце дня. Чтобы помыться в чистой, требовалось прийти к открытию. Мне удалось. Час я отмокала и отскребала въевшуюся до костей грязь. Смешанный с лекарственными отварами пар снимал усталость и напряжение. Ощущение, будто ходишь босой по раскалённым углям, а из стен тычут заточенными кольями, немного притупилось.

Посвежевшая, я снова попытала счастья в Университете. Во время занятий в городке было тихо и сонно. Лишь иногда по выложенной булыжником мостовой спешили старшие книжники в чёрных мантиях с охапками свитков в руках. Видно, они не учительствовали, а занимались «исследованиями», о которых мечтал мой брат Вейас. Ему бы здесь понравилось: днём изучаешь древние фолианты, «вгрызаешься в суть вещей», а вечером развлекаешься в Нижнем городе. Все пухлые булочницы и миловидные цветочницы были бы у его ног. Я усмехнулась и отправилась покорять «благодетельную мать» знаний и духа.

Миновали светлые здания колледжей из искрящегося на солнце белого камня. «Благодетельная мать» не поддавалась. Её не брали ни улыбки, ни лесть, ни угрозы, ни мольба. В мир мужчин женщин не принимали, а кое-кто даже презирал и боялся. Лишь изредка попадались старые, иссушенные временем прачки и поломойки. Я бродила от здания к зданию, спрашивала, чем там занимаются, не нужен ли им работник, разглядывала прохожих. Меня отовсюду гнали: принимали то за интриганку, то за падшую женщину, то и вовсе за умалишённую. Такой я себя и чувствовала порой, но продолжала идти. Молва обо мне опережала меня, шепотки доносились отовсюду. Люди прогоняли меня ещё до того, как с моих губ срывались слова.

Главное здание Университета могло поспорить великолепием убранства с дворцом Сумеречников. Оно состояло из трёх корпусов, фасады боковых украшали три яруса арочных анфилад с огромными полукруглыми окнами. Центральный корпус возвышался над ними на много саженей, украшенный толстыми, в три обхвата колоннами, со статуями бородатых мудрецов-книжников внутри арочных ниш и огромным золотым куполом наверху. Я замерла на широких ступенях центрального входа, задрав голову, и двинулась вперёд, только когда сверху повалил поток студиозусов в белых ученических мантиях. Они громко обсуждали занятия и личную жизнь, отвлекаясь лишь для того, чтобы покоситься на меня с любопытством.

Ожесточённо работая локтями, я пробралась в просторный холл, увешанный тяжёлыми зелёными с золотой вышивкой гардинами у высоких, почти до потолка окон.

— Это не место для женщин! Ступайте в женский корпус! — остановил меня сухощавый и лысый старичок, видно, смотритель. — Туда идите, — он махнул рукой на юг. — Ну же, вы мешаете. Разве не видите, мальчики на вас отвлекаются. Скоро в драку полезут.

Я вздохнула и зашагала прочь под улюлюканье мальчишек. Стучалась в каждое встреченное здание, но результат был такой же.

Женский корпус стоял на отшибе. Неприметное обветшалое, с обшарпанной штукатуркой одноэтажное здание, гораздо меньше, чем остальные. Меня направили в кабинет к руководителю — моложавому и тощему книжнику с тараканьими усиками. Он заинтересовался моими способностями к отражению и принялся рассказывать про свой «колледж». Женщин отправляли сюда, если их дар влиял на здоровье и разум, угрожал окружающим. Считалось позором, если мужчины в их роду не справлялись сами, поэтому девушек было немного. Гораздо больше книжников, которые изучали женские способности, тело и даже душу. Никогда бы не подумала, что её можно изучать. Девушек укладывали на кушетки и до изнеможения расспрашивали о жизни. Так изо дня в день, пока книжники не заканчивали своё «исследование». Что становилось с девушками после, я так и не узнала, ровно как и то, до чего книжникам удалось докопаться таким образом.

— Если с нами свяжется ваш отец или муж, мы с удовольствием примем вас на обучение, — руководитель широко улыбнулся, а вот я скисла.

Отец от одной просьбы в бешенство придёт и запрёт меня в самой высокой башне Ильзара на веки вечные.

Я уже выходила из здания, как меня окликнула женщина. Писарь, как я поняла по огромной книге и чернильнице на столе, за которым она сидела у двери. На вид ей было около тридцати. Высокая и плоская, как жердь, в синей мантии и огромном пенсне она походила на стрекозу-переростка.

— Ищете работу? — спросила она высоким, немного сиплым голосом. — Я вас понимаю. Мой муж опозорил меня и бросил, а отец отказался от родства. Я тоже просила о помощи, а все отворачивались, пока одна добрая женщина не подсказала, куда обратиться. Женщина должны держаться друг друга, сказала она, раз уж мы живём в мире бессердечных мужчин, для которых мы лишь хлам, — она взяла мои ладони в свои и улыбнулась.

Я была обескуражена, но улыбнулась из вежливости.

— Неподалёку есть лаборатория. Туда подбирают девушек-телепатов для исследования. Книжники из мужских корпусов, золота и влияния в Совете побольше нашего, поэтому они могут позволить себе вольности. Хотят достучаться до богов. Сумасшедшая идея, конечно, но пока их поддерживают, девушек будут содержать в достатке. Попробуйте, может, вам повезёт.

Достучаться до богов? Этим занимался Дух огненный в моём видении! Удача благоволит тем, кто не сдаётся!

— Спасибо! Вы не представляете, как вы помогли, — я обняла её и поцеловала в обе щеки.

Женщина зарделась и вырвала из книги страницу:

— Это их адрес, а это мой. Меня зовут Элоиза Пти. Заходите! И помните, мы, женщины, должны стоять друг за друга, иначе за нас никто не постоит.

Я ещё раз её поблагодарила и побежала по адресу.

Лаборатория отыскалась только к закату. Уже зажигались фонари, когда я вышла на узкую улочку, примыкавшую к Университетскому городку сбоку и зигзагом ведущую ко дворцу Сумеречников. Небольшой серый двухэтажный особнячок с фронтоном, обрамлённым каменным кружевом. На ступенях собралась толпа: девушки-телепаты с мужчинами из их родов. Я протиснулась ко входу, но дорогу перегородил чернявый норикиец с зализанными назад волосами и недобрым прищуром болотного цвета глаз.

— В очередь! Принимают только по договорённости. Где ваш опекун?

— У меня нет… — пролепетала я, но тут же опомнилась и заговорила уверенно: — Я не по вашему делу. Мне только на пару слов, это не займёт много времени. Пропустите.

— Все так говорят. В очередь! Без записи вас не примут и без опекуна тоже, — он толкнул меня.

Я не покатилась со ступенек только благодаря тренировкам с Микашем. Присутствующие таращились на меня неодобрительно и враждебно. Я встала в конец очереди. Минут через десять нелюбезный норикиец повёл свою спутницу внутрь. Там они были долго. Толпа возроптала, называли их пройдошливыми авантюристами. Что им понадобилось в лаборатории? Вскоре из дверей выглянул молодой книжник в синей мантии и казённым голосом объявил:

— Приём окончен. Мы нашли того, кто нам нужен. Приносим глубочайшие извинения за беспокойство и потраченное время.

Собравшиеся выкрикивали что-то про взятки и едва не лезли в драку. Книжник пригрозил позвать патруль, и толпа начала расходиться, осыпая «бессовестных мошенников» проклятьями и пожеланиями всяческих напастей. Я дождалась, пока последние скрылись из виду и нырнула в дверь за молодым книжником.

— Что вы себе позволяете?! — возмутился он, заметив меня.

— Прошу, пропустите. Я знакомая вашего начальника, проведите меня к нему! — ответила я с уверенностью и улыбнулась.

Мы вошли в просторную гостиную. В центре стоял обитый светло-коричневым бархатом диван. На нём у круглого столика сидели нелюбезный опекун со своей спутницей. Девушка была высокая и стройная. Элегантное платье подчёркивало широкие бедра и пышную грудь. Тёмно-каштановые волосы собраны в кольца с боков и украшены сеточкой со сверкающими бусинами. Гости потягивали горячий напиток из расписных глиняных чашек.

— Я же велел гнать всех взашей! — строго выговорил книжник в пурпурной мантии, сидевший на диване рядом с гостями.

Не больше двадцати пяти, шатен с тяжёлой челюстью и выпученными, как у лягушки, прозрачными глазами.

— Она говорит, что знает начальника. Сказать ей?.. — оправдывался пропустивший меня паренёк, но старший прервал его властным жестом.

— Начальник здесь я, и вас вижу впервые. Убирайтесь!

Я упрямо встала перед ним и заглянула в глаза:

— Меня зовут Лайсве Веломри. Я приехала с крайнего севера, чтобы увидеть вас!

— Эта полоумная девица пыталась пройти сюда без очереди и опекуна, — сообщил толкнувший меня грубиян. — Вы адресом ошиблись, это не храм Вулкана для душевнобольных!

— Выслушайте меня! Я видела Безликого, разговаривала с ним, как говорю с вами. Меня послали сюда, чтобы вы помогли мне возродить его и вернуть людям.

Все трое дружно засмеялись, парень рядом со мной передёрнул плечами. В комнату заглянули другие книжники. Насколько бы сумасшедше я ни звучала, нужно продолжать. Если он и правда Дух, он поймёт!

— Вы ведь добиваетесь того же — говорить с богами. Мы можем помочь друг другу, — мой голос дрожал от устремлённых со всех сторон взглядов.

— Вы слишком буквально восприняли нашу идею. Боги — нечто далёкое, гипотетическое, нечеловеческое. С ними нельзя вот так общаться, тем более с Безликим. Только дисциплиной разума и талантом можно дотянуться до частички божественного замысла. Но явно не с вашими способностями, — высокомерно ответил главный книжник.

— Но это правда. Он был со мной, касался меня… и спас!

Я встретилась взглядом с девушкой. Более густые, чем у её опекуна, почти карие глаза смотрели по-хищнически, пухлые губы кривились в презрительной усмешке. Она поднялась и сорвала с моей головы платок с обручем.

— Глядите, даже волосы обрезаны. Небось из-за вшей или тифа. Ты себя в зеркало видела? Немощь тщедушная. Не женщина — недоразумение. Сколько тебе? Пятнадцать?

— С-семнадцать. Нет у меня ни вшей, ни тифа!

— Без разницы. О чём Безликому с такой как ты разговаривать? Двух слов связать не можешь, заика. Выдумала всё, потому что муж бросил. Если мужу не нужна, то всемогущему богу — подавно. Лгунья!

Мою щёку ужалила пощёчина. Я отпрянула, прижимая ладонь к лицу. Больше обиды, чем боли. Меня никогда не били!

— Думаешь, благодаря этой сказочке удастся приличное содержание получить? — слова несносной женщины хлестали не хуже бича. — Не надейся! Тут другие таланты нужны.

— Сюзетт, не марай себя об это! — укорил её опекун.

Я глотала ртом воздух, пытаясь прийти в себя.

Сюзетт взмахнула длинными, похожими на паучьи лапки ресницами, уселась вплотную с главным книжником и по-хозяйски положила руку ему на колено.

— Убирайтесь, иначе вас выставят! — рыкнул на меня он, бросив короткий взгляд на грудь Сюзетт.

Понятно, какие им таланты нужны. Развратники и обманщики. Тьфу!

Я развернулась и пошла к двери.

Младший книжник поспешил за мной, но его остановил властный голос старшего:

— Я капитан этого корабля. Все, кто не со мной, отправятся за борт на корм акулам.

Больше меня не останавливали.

Гнев угас. Стоило выйти на улицу, как накатило отчаяние. Этот несимпатичный развратник не может быть моим Духом огненным! Тот был другим, серьёзным, с умным лицом и проницательным взглядом. Такое разочарование! А если они правы? Я всё выдумала, чтобы не было так больно от осознания, что меня бросили. Такая замечательная сказка — что я нужна самому Безликому, что он привёл меня в свою гробницу, чтобы я помогла ему победить тьму. А потом… потом он любил меня. Бред! Я даже сама не верю.

Я хлюпнула носом, зябко кутаясь в плащ. Нельзя раскисать! Нужно узнать правду. Микаш мне скажет, он ведь прошёл со мной этот путь рука об руку. Микаш! На рассвете он уедет в поход. Если эскорт увезёт меня в Ильзар, то мы больше не увидимся. Никогда!

Забыв о слезах, я побежала к маршальским корпусам. Сольстис остановил меня в коридоре.

— Ему выделили комнату в соседнем квартале, — ответил он прежде, чем я успела спросить, и вручил мне листок с адресом.

— Спасибо! Вы лучший! — я обняла его на прощание и побежала искать Микаша.

Уже поздним вечером, запыхавшись, я добралась до нужного дома. Небольшое прямоугольное здание в два этажа, простое, но добротное. Консьерж на входе подозрительно косился, пока я объясняла свою нужду. Он отвлёкся шум на улице, и я проскользнула по лестнице на второй этаж. Дверь с именем Микаша оказалась в длинном коридоре последней слева. Я постучала — никто не ответил. Нахлынуло осознание. Он ведь теперь Сумеречник. Должно быть, празднует с новыми друзьями, а про меня и думать забыл.

Я закрыла лицо руками, развернулась и едва не врезалось в кого-то.

— Принцесска, как чудно! Я тебя повсюду искал, — послышался знакомый низкий голос.

Я растопырила пальцы и вгляделась в улыбающееся лицо Микаша. Действительно, чУдно!

— Отпразднуем? Я всего накупил. Не знаю, что ты любишь.

Я убрала ладони от лица. Он держал в охапке огромные полотняные свёртки. Верхний чуть не упал — я подхватила у самого пола. Забрала часть, чтобы Микаш смог отпереть дверь увесистым ключом.

— Входи. Это, конечно, не замок высокого лорда, но и не бедняцкая лачуга, — подмигнул он и подтолкнул внутрь.

Мы сгрузили свёртки на небольшой стол у ближней к двери стены. Микаш хотел зажечь свечи, но огниво не поддавалось, да и свечей было как на Йольтайд — две дюжины, не меньше. В конце концов он справился. Отсветы плясали по комнате, разгоняя тени. Она была чистая и просторная, только необжитая: голые стены, из мебели лишь кровать, тумба, стол и два стула. Даже вешалки для одежды нет. В углу камин. Хорошо бы было протопить, чтобы избавиться от сырости и плесени, но кто-то забыл купить дрова. Впрочем, Микаш и сам понял: вздыхал и суетливо распаковывал свёртки, неловко толкая другие вещи и едва не роняя их.

— Давай я, — отстранила его, иначе бы всю ночь пришлось убирать грязь.

Микаш наблюдал за мной с несчастным видом, но хоть под руку не лез. Накупил он действительно всего: мяса, рыбы, пирогов, медовых рогаликов, халвы, фруктов, овощей, ещё белые сласти, которые я видела впервые. Армию накормить можно.

Мы уселись. Я разлила по кружкам вино, наложила в тарелку Микаша всего по чуть-чуть. Он хоть часть из этого пробовал раньше? Себе взяла только пирожок с мясом и грибами, потому что он был горячий, а меня знобило, и винограда с яблоками.

— За нас. Мы покорили этот город! — Микаш чокнулся с моей кружкой.

Мы выпили. Голову повело, загорелись щёки. Страх и робость как рукой сняло, да и не было с Микашем по-настоящему страшно никогда. Слишком привычен его терпкий с лёгкой кислинкой запах, нежные, почти интимные прикосновения.

— Маршал Комри и вправду необыкновенный. Кто бы ещё меня принял? — делился радостью Микаш, от которой мне становилось тревожно. — Нужно было сразу к нему обратиться.

— Поосторожней с ним. Если ты оступишься, он не подставит плечо, а забьёт гвоздь в гроб. Ты же видел.

— А раньше было по-другому? Теперь я Сумеречник, по-настоящему, вот, — он вытянул из-за пазухи серебряный медальон в виде заключённого в круг меча — знак простого рыцаря. — Настоящий поход с настоящими воинами, а не молокососами, которые не знают, с какой стороны за меч браться. Все мои победы и поражения — только мои и ничьи больше. Даже если я умру в первый день, то меня сожгут, как Сумеречника, и поминать будут как брата, а не безродную дворнягу без имени и судьбы.

Я не сдержалась и прикоснулась к его выбритой щеке. Восторженный наивный мальчик, которым снова и снова будут помыкать, пока он не сломается. Таково его сокровенное желание.

— Только не верь никому и не подставляй спину.

Микаш сжал мои пальцы и снова улыбнулся. Он произносил тосты, я немного пила, немного ела, но больше отщипывала хлебные крошки и скатывала их в шарики. Как спросить у него и что?

— Не нравится? — Микаш затянул старую балладу. — Скажи, что тебе нравится. Поздно, конечно, но я найду, всех бакалейщиков подниму. У меня теперь есть деньги!

— Микаш!

Он успокоился и вгляделся в моё лицо.

— Что это? — шершавые пальцы дотронулись до скулы. Немного больно. Похоже, там остался синяк. — Тебя кто-то обидел? Скажи, я разберусь!

— Я сама себя обидела, — оттолкнула его руку. — Книжники меня не приняли. Моя мечта оказалась горячечным бредом и развеялась, как дым. Ты же знал, что так будет. Это было понятно любому здравомыслящему человеку. Отыскать Духа огненного, возродить Безликого — несусветная чушь, которую я придумала, чтобы казаться себе более важной и нужной. Теперь придётся с этим жить.

— Мне так жаль, — он попытался заглянуть мне в глаза, но я отворачивалась, пряча слёзы. — Я откажусь от всего и останусь с тобой. Вместе мы что-нибудь придумаем. И с Безликим, и с этим Духом, кто бы он ни был. А хочешь, поедем в Муспельсхейм, только ты и я.

Я всё же посмотрела на него. Такое открытое, искреннее лицо. Он не шутил, и мне нестерпимо хотелось ответить: «Да! Брось всё, и мы дальше будем последними неудачниками в Мидгарде».

— Не нужно. Пускай хоть твоя мечта исполнится. Ты заслужил это место, как никто другой, и я не имею права… — К горлу подступили рыдания. Я подскочила и отвернулась. Глотала, а оно не хотело оседать.

Микаш тоже встал и шагнул за мной.

— Скажи, — остановила я его до того, как он успел меня обнять. — Только правду. Я знаю, ты не умеешь лгать. Скажи, я ведь когда-то тебе нравилась. Ты даже был влюблён.

— Конечно! Я до сих пор… люблю тебя больше всего в Мидгарде, — заверил он, стоя у меня за спиной. Дыхание опаляло мою макушку. — Даже больше, чем раньше.

— Скажи, я красивая? Я похожа на… на женщину?

— К-конечно, ты самая, ты единственная, ты… — говорил он, но я хотела не этого. Не верила в его глупую мальчишескую влюблённость, упрямства больше, чем чувства. Однажды он поймёт, что любил образ в своей голове, который не имеет ничего общего со мной настоящей.

Я развязала пояс и расстегнула крючки на спине. Широкое верхнее платье скатилось к моим ногам. Я подняла юбку нижнего платья и стянула его через голову. Воздух холодил кожу, по хребту бежали мурашки. Последним с лёгким шорохом упало исподнее. Я повернулась к Микашу лицом. Пускай увидит меня всю без остатка, воспалённые от слёз глаза и горящие щёки, выступающие каркасом от худобы рёбра и узкие костлявые бёдра.

— Скажи, я всё ещё самая? Когда ты смотришь на меня, ты видишь меня со всеми недостатками? Ты видишь во мне живого человека или кумира, которого себе выдумал?

Он смотрел молча, неподвижно. Губы плотно сомкнуты. Зрачки затопили почти всю радужку. Микаш судорожно выпустил воздух и задышал часто-часто. На лбу выступила испарина.

— Всё ещё… — пробормотал он и отвёл взгляд. — Ты прекрасна, ты совершенна. Я не знаю других слов! Прости.

Он опустился на корточки, поднял нижнее платье и попытался накинуть на меня.

— Тогда докажи, — я отобрала у него платье и отшвырнула. Повернула к себе его лицо и заставила смотреть на мою наготу. — Покажи мне свою любовь, если не лжёшь и не трусишь, как раньше. Я хочу почувствовать.

Его глаза лихорадочно блестели, язык облизывал пересохшие губы.

— Я… — прохрипел он вязким голосом. — Дай мне минуту.

Микаш вырвался из моих рук, взял со стола верёвку и чистый нож.

— Я не могу… так просто, — он цедил слова сквозь сжатые зубы. — Хочу помнить, хочу, чтобы это было особенным, пускай даже в глазах других оно не будет значить ничего.

Он полоснул себя по запястью. Багрянцем выступила кровь.

— Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти.

Я протянула ему собственное запястье.

— Тебе не нужно ничего…

— Я хочу.

Я отобрала у него нож и порезала себе руку. Мы сложили их, рана к ране, кровь к крови. Микаш обмотал вокруг наших запястий верёвку узлом и обрезал, оставив каждому по петле. Так женятся мануши-кочевники, свободные от обязательств перед обществом и жрецами.

Я тянула его к кровати, помогая раздеться. Быстрее! Внутренности наливались жаром, в голове колыхался кисель, от предвкушения становилось трудно дышать.

Простыни мялись, качался матрас, в ушах свистел ветер, глаза застилало тёмное марево. Микаш замер. Его лицо оказалось рядом с моим. Он коротко поцеловал в губы и коснулся своим лбом моего, впуская в мысли, позволяя ощутить в полной мере. Бесконечное восхищение, спирающий дыхание восторг, воспламеняющее кровь в жилах вожделение, сны, повторяющие то, что он делал со мной за мгновение до этого. Видения ослепительно белого света, манящего теплом и чистотой. Сладкие запахи луговых цветов. Море, неистовое, клокочущие, погребающее под сокрушительными валами безумной, не знающей преград и условностей любви.

— Ты это хотела почувствовать? — сипло выдохнул он.

— Да! Да! — я мучительно вырывала из себя звуки.

Когда всё закончилось, я лежала на его груди и разглядывала лицо. Сумеречное состояние, когда мысль течёт сама по себе и приходит к абсурдным выводам. После соития с Безликим меня затапливали боль и горечь, но сейчас с Микашем всё было по-другому, более реально. Пьяняще сладко, дурманно. Никогда бы не подумала, что медведь может быть настолько нежным и трепетным. До чего же красив, волшебный принц из сказки с мужественной квадратной челюстью, трогательной ямочкой на подбородке, жёсткими губами, которые, впрочем, умеют быть мягче пуха, орлиным носом, резкими скулами, глубоко посаженными глазами, густыми, почти косматыми бровями и высоким лбом. Он один умеет любить так крепко и пламенно, не за что-то, мне ведь не надо было делать ничего, чтобы понравиться ему, даже наоборот, я так долго отталкивала его, а он всё равно оставался рядом. Интересно, если бы на помолвке у господского стола меня ждал не Йорден, а Микаш, сбежала бы я? Нет наверняка.

— Спасибо, — выдохнул он в самое ухо, вырвав меня из забытья. Шершавые ладони, щекоча, выводили у меня на лопатках узоры.

— За что?

— Ты исполнила все мои мечты. Я ведь не верил в сказку до самого конца. На посвящении ждал, что маршал Комри отрубит мне голову этим мечом. А сейчас… что ты вырвешься и закричишь, что я тебя насилую. Я не достоин всего этого, но сейчас… сейчас я задыхаюсь от счастья. Если я не доживу до рассвета, то всё равно буду счастлив, потому что миг триумфа у меня был. Был благодаря тебе, благодаря тому, что ты привела меня в этот город и столкнула с маршалом Комри. Был, потому что ты позволила мне прикоснуться к тебе, к мечте, к сказке.

От щемящей тоски в его голосе стало не по себя. Я подалась вперёд и принялась целовать его глаза. Почему он высказывает мои страхи, мои мысли о себе моими же словами? Он же сильный и везучий, теперь в особенности, и заслуживает много-много лучшего.

— Ты не умрёшь. Я буду молиться за тебя, как молилась за отца и брата. Сам Безликий будет тебя оберегать. Ты вернёшься в этот город с маршем победителей, я выбегу тебе навстречу, ты будешь кружить меня на руках, а я — целовать тебя в губы. Все, даже боги, будут нам завидовать.

Он коснулся пальцем моего рта.

— Не пачкай себя ложью. Ты вернёшься в отцовский замок и выйдешь замуж за знатного лорда. Ты самое прекрасное создание во всём мире, самое лучшее! И достойна самого лучшего. Люди прозреют и поймут очень скоро. А теперь спи. И не жалей меня никогда, потому что жалеть тут нечего.

Упрямец! Не поверит, даже если я сто раз повторю. Ничего, я ещё упрямее!

Он задул свечи, окунув мир во тьму. Усталость погрузила изнеженное тело в безмятежные недра сна.

Когда я проснулась рано утром, Микаш уже ушёл, оставив на прощание лишь тающий поцелуй.

 

Глава 5. Третья Норна

Отец говорил: держи руки чистыми. Жерард оттирал с пальцев кровь чуть ли не до мяса, раз за разом меняя воду в тазу, мылил, драл рогожкой въевшиеся пятна, вычищал грязь из-под ногтей. Белая трёхстворчатая ширма из плотной холстины закрывала от домочадцев, позволяя успокоиться. Жерард окунул в воду лицо и, вынув, взлохматил пятерней кудрявившиеся от влаги тёмно-каштановые волосы. Не сходить с ума! Жаль, звуки приглушить не удавалось: спиралью набирал громкость плач, слышалась сварливая брань и визгливый лепет. Нет, так дальше нельзя!

Жерард вышел из-за ширмы. Спальня с большими окнами в обрамлении сдвинутых коричневых гардин умиротворяла светло-бежевыми тонами.

— Что происходит? — потребовал он.

Пухлая, уже немолодая горничная качала на руках свёрток с орущим младенцем:

— Она не успокаивается. Может, заболела?

Жерард забрал ребёнка и раскрыл одеяла.

— Жара нет. Просто есть хочет.

Он повернулся к жене. Она лежала на просторной кровати с ажурной спинкой из старого дуба и смотрела на него с плохо скрываемым презрением. Посреди взбитых перин и подушек волнами разметались её длинные тёмные волосы.

— Пилар, не покормишь? — собрав самообладание в кулак, спросил он.

— Нет! — в лицо полетела подушка — едва поймал. — Унеси это! Выбрось в подворотню, только не подноси ко мне!

Пилар была красавицей. Светлую кожу она прятала под одеждой и вуалями, чтобы сохранить её чистой от веснушек и вульгарного загара. Идеальные формы: стройные ноги, широкие бёдра, тонкая талия, высокая грудь, длинная шея. Большие зелёные глаза околдовывали. Только характер — врагу не пожелаешь. Сосватал же пройдоха Дюран жёнушку!

Жерард скорбно отвёл взгляд и передал свёрток служанке:

— Найди кормилицу, любые деньги — я заплачу.

— Вы ведь говорили, что лучше когда мать…

— Лучше, но не сейчас. Ступай! — голос сорвался.

Ребёнок завопил сильнее.

— Как хоть её звать? — не унималась служанка. Хотелось её ударить.

— Не сейчас, — отмахнулся он. — Ступай!

Она наконец-то унесла ребёнка за дверь. Жерард облегчённо выдохнул.

— Я же просил не капризничать при прислуге. Что о нас подумают? — укорил он жену.

— Это чудовище выпило из меня все соки! Почему ты его не выбросил?!

Жерард закатил глаза. Никакого терпения на женские капризы и слёзы не напасёшься!

— Это наша дочь. Тебе после родов худо. Полегчает — пожалеешь о своих словах.

— Чего жалеть-то? Это не наша дочь. Она никогда не была твоей. Думаешь, тебе за красивые глаза должность сосватали? — Пилар сухо рассмеялась. — Я ещё до свадьбы понесла, отец хотел позор скрыть.

Жерард оттянул ворот рубахи: дышать стало трудно. Выбросить бы демонова ребёнка в подворотню вместе с мамашей.

— Кто ещё знает?

— Полгорода. Полгорода над тобой смеются, рогоносец! — она зашлась хриплым хохотом.

Жерард мял в ладонях подушку, представляя, что сворачивает Пилар шею. Нет, руки надо держать чистыми.

— Хорошо. Я откланяюсь, с вашего позволения, — опустился возле кровати на колени, подложил под голову жены подушку и поцеловал в висок.

Она онемела и вытаращилась на него. Он улыбнулся и вышел. Пускай хоть сдохнет от заражения крови — он и пальцем не пошевелит.

Жерард спустился холл по широкой белой лестнице, придерживаясь за резные перила. Завтракать не хотелось, но как целитель он слишком хорошо знал потребности своего тела. Остывшую глазунью с беконом и зеленью оставили на столе в кухне. Жерард морщился от привкуса базилика и рукколы, борясь с тошнотой. Надо попросить кухарку добавлять что-нибудь менее резкое.

— Записка из лаборатории, — заглянул курносый рыжий мальчишка-слуга и вручил бумагу.

Жерард пробежался глазами по строкам. Пока его не было, помощник Рамиро развёл в лаборатории бардак. При всей его расторопности и прозорливости водился за ним грешок: настолько охоч был до смазливых мордашек и сладкой жизни, что забывал о деле. Вот и сейчас возжаждал вместо нужной девушки взять в проект свою протеже.

Две пророчицы-Норны — «Око бури» и «Цвет весны» — нашлись, осталась только таинственная северянка «Свобода». Её разыскивали повсюду: списывались с книжниками из других городов, просматривали портреты, приглашали на встречи — ни одна не походила на ту, что Жерард видел в опиумном сне девять месяцев назад. Словно она — лишь фантазия отравленного разума.

В дверь снова постучали: доставили приглашение во дворец Сумеречников. Просили отчитаться перед Малым Советом о проделанной работе и потраченных деньгах. До назначенного часа Жерард чах над пустой тарелкой, закрыв лицо ладонями. На людях нельзя показывать слабость, иначе сожрут живьём.

Жерард переоделся в чистое: чёрные штаны и белую рубашку с выглаженными манжетами. Застёгнутый на все пуговицы воротник-стойка стягивал горло удавкой. Сверху новая чёрная мантия, утеплённая бобровым мехом. Пускай видят, что всё прекрасно.

«Кар-р-р!» — поприветствовал ворон, стоило выйти на улицу. Птица следовала за ним невидимой ни для кого, кроме него, тенью. Жерард не решил, галлюцинация ли это истощённого разума, помешательство от противоестественных техник или мистическое создание, знак избранности. Так уж ли эти явления отличались на самом деле? Рассказывать о птице никому не стоило, но иногда Жерард разговаривал с ней, как с единственным близким человеком. Она никогда не перебивала и изредка многозначительно каркала, помогая найти нужный ответ.

Главную площадь перекрыли из-за парада в честь похода против демонов, как случалось частенько. Пришлось идти через Университетский городок. Вспоминалась Сальвани, наполненная искристыми солёными брызгами, запахами пряностей, гомоном торговцев и заливистым детским смехом. Теперь её нет, она подмята врагом. Ходили слухи, единоверцы изменят название. Кощунство!

Жерард рассекал толпу книжников, как корабль — волны, ощущая своё одиночество. Одиночество не в этом опостылевшем городе, не в суетливом Университетском городке, а среди людей, потому что человеком себя не чувствовал.

Малый Совет заседал в круглом зале в сердце Большого Дворца. Тот тянулся вдоль парка длинными корпусами, соединёнными арочными переходами, выкрашенный в цвета ордена — белый и зелёный, с позолоченными вензелями прошлых Архимагистров и барельефами. Привратник провожал посетителей через парадные покои, чтобы они в полной мере прониклись помпезной обстановкой и несметными богатствами ордена перед разговором с досточтимыми мэтрами и мастерами. Частые гости собирались в маленьком внутреннем дворе, откуда идти было ближе и не так людно. Жерард обратился к постовому точно вовремя, но тот ответил, что предыдущий посетитель задерживается.

Томиться в помещении не хотелось — стены давили на плечи. Жерард плотнее закутался мантию и присел на ажурную скамейку. Погодка была под стань настроению. Небо хмурилось, набухало тучами, пронизывающий ветер нагонял их ещё больше.

Прошло несколько чиновников, шепоток раздразнил слух. Последние пару дней пролетели в заботах о жёнушке. Жерард расчувствовался, мол, ребёнок, ответственно и почётно, а полгорода потешалось над рогоносцем и готовилось отнять отвоёванное с трудом место. Змеи!

Из угла ближних корпусов донёсся шум. Юный оруженосец висел на поводьях у жеребца. Поджарый, редкой масти цвета слоновой кости, конь больше походил на борзую собаку. Лупил копытом по мостовой и ронял с губ пену. Зелёные глаза выворачивались белками, резные уши прядали по сторонам. Похоже, здесь Гэвин. Эламских лошадей, небесных аргамаков, ему привозили с караваном в подарок от тамошнего правителя. Говорят, норовистые, в драку сами лезут — только покажи, скакать могут сутки напролёт и не взмокнуть. Если в человеке хозяина признают, всю жизнь верно прослужат. Гэвин подкупал их чем-то, не кровью же древней. А остальных — не слушали. Жеребец взмахнул мордой, ноги оруженосца оторвались от земли, он заскулил.

Долго же Гэвина песочат, или он песочит, это уж как посмотреть. Набрал в армию голодранцев. Мол, Совет сам виноват, что все силы на борьбу с единоверцами направляет. Демоны же не станут ждать, пока люди договорятся. Вот он и принял всех, кто раньше не проходил по знатности, силе или мастерству. А что половина из них поляжет в первом бою, так ордену же легче — меньше дармоедов на стремительно пустеющую казну. Определённый смысл в этом был, но сброду Гэвин доверял слишком сильно, как и слишком полагался на родовую удачу. Когда-нибудь она иссякнет, как казна.

Двери отворились, и с порога спустился Гэвин в серой походной форме. С бала, значит, на корабль. Интересно, как к несоблюдению церемониала относится Церемониймейстер? Впрочем, с Гэвина как с гуся вода.

Парадом на главной площади, похоже, руководил Вальехиз, его доверенный помощник по военным делам. Как и Сольстис, помощник по делам светским, решал второстепенные проблемы и был исключительно предан своему маршалу — других тот к себе не подпускал, даже если высокие лорды пихали ему своих сыновей. В чине капитана, собственной роты у Вальехиза не было, зато он частенько принимал командование всей армией, если Гэвин уносился на очередной «пожар».

«Кар-р-р!» — позвал ворон и захлопал крыльями, чтобы поприветствовать спускающегося по лестнице Гэвина.

— Маршал Комри! — завизжал оруженосец, когда жеребец потащил его к хозяину.

Кровоточащие ладони бросили поводья. Мальчишка побежал прочь — только пятки сверкали.

— Шаркиз, тварь такая, зачем последнего оруженосца спугнул? — забранился Гэвин. Конь ткнулся мордой ему в руку и посмотрел честными сорочьими глазами. — Знаешь, как трудно найти толкового парня? — маршал почесал бархатный нос и кивнул Жерарду. — Как дела? Можно поздравить с пополнением семейства?

Неужели не знает?

— Ночью роды принимал, — ответил Жерард не так бодро, как хотелось.

— Мальчик или девочка? Как назвали? Почему из тебя всё как на допросе тянуть надо?!

— Девочка. Не придумали ещё.

— Быстрее придумывайте. Ребёнку без имени никак — мары утащат.

Жерард поджал губы. Никогда не поймёшь, всерьёз Гэвин, шутит или врёт.

— Отчитывали? Ты правда нарушил приказ Архимагистра брать одержимых живьём? — невзначай поинтересовался Жерард, наблюдая, как маршал затягивает подпруги и проверяет сбрую на коне.

— По-другому не вышло, — отмахнулся тот.

— Не вышло или ты подстроил, чтобы не вышло? — Жерард усмехнулся. Гэвин молчал. — Если бы ты стал Архимагистром, делал бы, что хотел и, быть может, мы не проливали бы столько крови на этой войне.

Гэвин обернулся. Выбить из колеи его удавалось редко, но если прицелиться…

— Мой вид правления — тирания. А быть марионеткой пустозвонов из Малого Совета и ослеплённых алчностью лордов из Большого? Увольте! Не хочу тратить время на дрязги, которые вы уважительно именуете дипломатией и гибкостью. Всего семнадцать лет осталось, а я ничего не успел. Я воин и живу только на поле брани. А политика пускай достаётся тебе, друг мой, — он хлопнул Жерарда по плечу и, вставив левую ногу в стремя, вскочил в седло. — Из тебя выйдет отличный Ректор, а то и Архимагистр. Помяни моё слово, почётное место в Малом Совете будет твоим. Прощай!

Не дожидаясь команды, жеребец рванул вдогонку за армией. Через мгновение Гэвин исчез. Чудак! Место в Большом Совете и своя лаборатория — невероятное достижение для сироты, утратившего связь с родовыми землями.

На порог вышел слуга и поманил Жерарда за собой. Всего пару лестничных пролётов, и они остановились возле двери из чёрного дерева с серебряной розой ветров — знаком ордена. Слуга отворил и пропустил Жерарда внутрь просторного круглого зала. Окон здесь не было, стены толщиной в несколько локтей, обитые толстым белёным войлоком, чтобы эту обитель наверняка не покинуло ни звука. Горело множество свечей в серебряных канделябрах. Из-за бликов казалось, что на высоком потолке парят в беспрестанном хороводе Повелители четырёх стихий.

В сердце зала — круглый дубовый стол, символ того, что все члены Малого Совета равны. За ним на обитых пурпурным бархатом стульях — дюжина бородатых старцев. Обернулись разом, как только Жерард вошёл. Нет, старыми они не были, лет на десять, самое большое пятнадцать старше Жерарда. Несуразные бороды делали их… дряхлыми, что ли? Если удастся проникнуть в их ряды, надо будет отменить дурацкую традицию — носить бороды. Не эстетично, не гигиенично — сколько у них там блох, поди сосчитай? Что это за символ мудрости и власти такой?

Жерард раскланялся и принялся представлять проект. Записи с собой не брал — они остались в лаборатории, а заходить туда было не по пути, к тому же он и так знал теорию назубок. Заскрипел мел, выводя на аспидной доске схему: роза ветров с обозначениями сторон света, на ней — треугольник. Знак огня в центре, в верхней вершине воздух, в нижних — земля и вода. Очерчено объединяющим кругом.

Жерарда перешёл к карте Мидгарда на другой доске. Втыкать булавки в нужные точки на ней он мог с закрытыми глазами. Обвязывал их ниткой, чтобы наглядно показать схему. Жаль, карты звёздного неба с линейками и направлениями движения небесных тел здесь не нашлось.

— Как нам известно, время циклично. Мы рождаемся, проживаем жизнь, дряхлеем и умираем, чтобы возродиться обновлёнными и полными сил. Также рождаются и умирают эпохи. Наш орден был создан в конце предыдущей эры, эры Золотого барана. То было время Первостихий, когда боги и духи бродили среди смертных и влияли на нашу жизнь. Она, как и все предыдущие эры, закончилась катаклизмом, в результате которого Муспельсхейм стал непригоден для жизни, и люди переселились в Мидгард.

О природе катаклизма можно только догадываться. Если взять за основу теорию сторонников божественности Безликого, то его причиной послужила Война Богов, в результате которой они удалились из мира людей, передав власть Сумеречным жрецам, то есть нашему ордену. Уже полторы тысячи лет длится наша эра Чёрно-белых Кои, эра борцов с демонами, обладателей мистических способностей и проводников божественной воли, но скоро закончится и она. Кроме движения светил, парада планет, череды затмений и необычных природных явлений, таких как Сияние червоточин за пределами Утгарда, снег на юге, засушливое лето на севере, на это указывают и события в жизни людей. Появление новой религии, восстание черни, одержимые в наших рядах, ослабление мистических способностей у молодёжи, падение нравов и морали, снижение рождаемости и увеличение болезней, обнищание народа и активность демонов.

По расчётам астрологов конец наступит через семнадцать лет на весеннее солнцестояние. Какой катаклизм произойдёт, сказать сложно, — Жерард лгал. Он прекрасно знал, чего ожидать — победы единоверцев и падения ордена. Но бородатые мэтры и без того смотрели на него с сомнением. — Наш мир умрёт, чтобы вернуться к началу обновлённым и полным сил. Наступит новая эра, эра Водочерпия, когда люди уподобятся богам и смогут менять мир по своему разумению. Нам будет дано тридцать лет, чтобы войти в неё в ином качестве, нежели сейчас. За это время родятся дети, которые не будут помнить старого порядка и смогут создать новый, отвечающий вызовам времени. Нашему ордену потребуется мощная защита, силы и знания, которых у нас нет, но которые были обещаны нашими покровителями.

Мэтры зевали, слушали, но не слышали — ничего не понимали. Не любили долгих прелюдий, хотя вся соль всегда заключалась именно в них — предпосылках и предзнаменованиях.

— В осевое время кажется, что наши силы иссякают, но это не так. Мироздание просто аккумулирует их, чтобы в нужный момент выдать их нужным людям, которые благодаря своему характеру и обстоятельствам послужат миру лучше, чем если бы силы распределялись слабо, но равномерно. Если поймать аккумулирующий момент предназначения, из него можно извлечь чистую энергию, не созидательную и не разрушительную, а ту, которую можно будет применить так, как мы сочтём нужным.

Издревле наш орден поделился на воинов, чья сила заключалась в оружие и мастерстве, и книжников, чья сила в знаниях. Как книжнику, мне ближе второе, потому я предлагаю начать именно с него — со Всезнания.

— Вёльвы? — спросил Главный Прорицатель.

— Не совсем. Вёльвы ограничены своей стихией, они говорят только то, что позволяет их грязноволосая богиня Седна, — Жерард указал на изображение страшной женщины с рыбьим хвостом рядом с Повелителем Морей, его грозная супруга. Неудивительно, что он от неё сбежал. — Я же хочу построить оракул, который вместит себя знания всех стихий, и говорить он будет не только то, что хотят передать боги, а всё, что они знают.

Всезнание послужит щитом от катаклизма, подскажет, как уберечься, куда приложить силы, которыми мы располагаем. Очевидно, что боги отвернулись от нас и помогать не собираются. Мы сделаем их безвольными орудиями, какими они долгое время делали нас. По прошествии тридцати лет Всезнания мы получим и Всемогущество. Людей, подобных богам, которые станут во главе всего мира и поведут нас к победе и благоденствию.

— Звучит не менее сказочно, чем бред фанатиков про пришествие Единого, — усмехнулся Ректор, единственный здесь действительно старец.

Жерард передёрнул плечами. Да как они могут сравнивать!

— Разница в том, что мы не будем ждать чуда, а сделаем его своими руками и умом. Идеальная форма, — Жерард кивнул на нарисованную на доске схему. — Идеальное место, — на карту. — И три идеальных существа — Норны-пророчицы, связанные со стихиями неразрывной пуповиной. Мистическая сила проявляется в наибольшей степени, когда бытие становится чистым Сознанием, лишённым потребностей тела и духа. Это и есть мой оракул.

Жерард углубился в детали. Вопросов сразу стало меньше. Видимо, плохо понимая предмет, досточтимые мэтры боялись попасть впросак. Тем легче. Надо надеяться, что всё выглядит достаточно солидно, чтобы они не передумали насчёт денег.

— Мы это уже слышали. Какие успехов? Когда начнётся практическая часть? — оборвал его получасовую речь Казначей. — На что были потрачены деньги?

Жерард про себя сглотнул, но виду не подал.

— Практическая часть уже началась и идёт параллельно теоретическим изысканиям. Получен доступ в закрытые залы Библиотеки, копятся сведенья со всех уголков Мидгарда. Как вы могли наблюдать…

— Говорите конкретнее! Начали ли строить источник, нашли ли Норн? — не дал закончить строгий Канцлер.

Жерард глубоко вздохнул. В прошлый раз они были терпеливей и благосклонней. Неужели слух дошёл?

— Идеальное место построить нельзя — его нужно отыскать. Это легендарный пуп земли, где сходятся все силовые линии. Если вы взглянете на карту…

Ректор властно вскинул руку:

— Это даже школярам известно — пуп земли в катакомбах под Библиотекой. А что с Норнами?

Указать на ошибку или позволить им дальше упиваться своим невежеством? Всё-таки это один из немногих козырей, которыми Жерард располагал. Если выложить всё, то проект передадут кому-нибудь более ушлому. Не то, чтобы Жерард создавал его из-за власти или денег, просто другие не смогут довести его до конца. А проект этот самый важный за всю историю круга книжников. Если его провалят, годы трудов пропадут втуне, и не только они.

— Мы нашли двух: медиума и ясновидящую, — Жерард сложил руки на груди. — Третью ещё ищут.

— А это точно те? Ошибки быть не может? — подал голос рыжебородый Главный Жрец. Жерард предпочитал отчитываться перед Архимагистром, а не перед этим пройдошливым хитрецом.

— Точно. Это они.

Ректор поднялся со стула. Прожжённый и прагматичный, на представлении проекта он выступал главным оппонентом Жерарда и так не вникнул в суть. Его возражения — самое плохое, что могло произойти.

— Почему вы так уверены? — мутные карие глаза впились в Жерарда с такой силой, что пришлось призвать всё самообладание, чтобы не отвести взгляд. Неужели донесли про опиум?

— Интуиция — главный помощник Сумеречника в любом деле, хоть в битве, хоть в изысканиях, — Жерард процитировал Кодекс ровным голосом. Это не удовлетворит Ректора, зато на остальных подействует.

— А третью? Мне доложили, что вы уже нашли третью Норну, но отчего-то тянете, — не унимался оппонент. — Вы боитесь провала? Достучаться до богов — очень амбициозный проект, очень важный в наше неспокойное время. Мы готовы выделить на него средства, но нам нужны гарантии, что они не будут растрачены даром.

— Откуда такие сведенья? Вас, видно, ввёл в заблуждение кто-то из моих помощников. Мы развернём проект в полном масштабе, как только отыщем третью Норну. Однако призываю к терпению. На то, чтобы получить результаты, уйдут годы трудов. Спешка здесь неуместна.

— Тогда, быть может, стоит подыскать кого-то более компетентного и энергичного для руководства, а вас оставить консультантом по теоретическим вопросам? Тогда у вас освободится время для решения м-м-м… семейных проблем, — Ректор ухмыльнулся. Руки сами сжимались в кулаки.

— Меня хотят сместить? — с деланным безразличием Жерард повернулся к Архимагистру.

— Нет, — веско ответил тот. Под его тяжёлым взглядом Ректору пришлось сесть. — Нам просто нужны осязаемые гарантии результата. Ваши пояснения — всего лишь слова, для непосвящённых к тому же непонятные. Трудно поверить, что мы сможем достучаться до богов.

Да, непонятными. Из всех людей, из многомудрых книжников и старцев, смысл проекта дошёл только до Гэвина. О, какой у них тогда был диспут перед всем Большим Советом! Никто не понимал ни единого из их аргументов, даже сути спора не уловили, глупцы! Почему Гэвин не может поступиться гордостью и занять место в Совете, которое принадлежало ему по праву рождения?

— Всё в мире зиждется на вере — и сила Сумеречников, и даже сила Повелителей, — Жерард снова обратился к Кодексу. — Третья Норна будет найдена сегодня, а завтра мы приступим к обучению и развернём проект в полном масштабе. Так говорит дарованная мне Безликим интуиция. Моя должность в кругу книжников и место в Большом Совете будут вашими гарантиями.

Ректор и Казначей недовольно скривились, Церемониймейстер потёр руки, а Архимагистр удовлетворённо кивнул. За ним последовали и остальные девять членов совета. Жерард откланялся.

«Кар-р-р!» — подбодрил ворон, как только он покинул стены дворца.

Следовало узнать о здоровье новорождённой и позаботиться о ней, но возвращаться домой не было ни времени, ни желания. Оставалось надеяться, что служанка справится сама.

Тучи сгущались, накрапывал дождь. Проносились мимо запряжённые рысаками экипажи, разбрызгивая грязь. Надвинув поглубже капюшон, Жерард спешил в лабораторию, отстукивая тростью по брусчатке монотонный ритм. Похоже, ушлый помощник решил не только личную жизнь устроить, но ещё и место начальника занять. Ничего — он своё получит.

Жерард постучал в дверь. Толпа кандидаток испарилась. Похоже, и впрямь объявили, что поиски закончены.

— Мастера книжники никого не принимают, — после третьего стука донёсся сипловатый фальцет практиканта Густаво.

— Открывай, малец, это я, — прочистив горло, отозвался Жерард.

Что-то звякнуло, заскрежетал замок. Жерард толкнул дверь, отстранив дрожащего юнца, и не раздеваясь, прошёл в гостиную.

На диване распивали согретое вино неизвестные мужчина с женщиной. Старика Бержедона согнали на кособокий стул в углу. Пышные седые бакенбарды поредели, блёклые глаза смотрели угрюмо. Ещё трое замерли, раскрыв рты, как будто не ожидали его увидеть. Рогоносец даже на работе.

— Что здесь творится? — потребовал Жерард.

Молчание. Заскрипела дверь кабинета. В освещённом свечами коридоре показался проходимец Рамиро. Выпученные лягушачьи глаза смотрели по привычному нагло.

— Вы рано. А как же семья? Рождение первенца — такое событие, — хитро прищурился он.

— Рад бы, да с самого утра в Совет вызвали. Удивительное дело, говорят, третья Норна нашлась. Верно, они ошиблись? — начал Жерард нарочито спокойно.

— Отчего же? Вот, — улыбнувшись, Рамиро указал на пару на диванчике. — Госпожа Сюзетт де Годон и её опекун Тибо де Годон. Мы как раз обсуждали её содержание.

Жерард вздёрнул брови. Пышногрудая норикийка в откровенном платье закинула ногу на ногу и подмигнула:

— Приятно познакомиться, доктор Жерард.

Рамиро склонился и поцеловал её ладонь.

Мда, эта томная брюнетка ни капли не похожа на хрупкую северянку из опиумного сна.

— Поговорим, — Жерард ухватил Римаро под локоть и поволок за собой в кабинет.

— Ещё раз спрашиваю, что происходит? — Жерард старался держать себя в руках, но когда огляделся, от самообладания не осталось и следа: — Ты переставил мебель в моём кабинете?! И где, скажи на милость, моя картина?

Стол задвинули к дальней стене от окна, шкаф с книгами соседствовал с дверью, стулья стояли по углам. Место родного пейзажа сальванийской пустыни Балез Рухез занимала аляповатая мазня, которую лишённая вкуса молодёжь называла «пасторалью».

Рамиро вырвался и потёр передавленную руку:

— Освежил интерьер. А жуткую картину выкинул. От неё только настроение портилось.

— Ладно, — Жерард стиснул зубы, борясь с желанием треснуть его по голове. Не имеет значения. Вдох-выдох. — С остальным что? Я же сказал, нужна телепатка, с уникальным даром: забвение или внушение. А твоя девка слабая левитаторша, — такие вещи подмечались по ауре с первого взгляда.

— Телепатка или левитаторша — какая разница? Всё равно к стихии ветра относится. У этих людей связи и способности в другом, не менее важном, и острая нужда. Отчего же не помочь хорошим людям? — нелепо оправдывался Рамиро.

Понятно, что связи там порочащие, а способности сомнительные, да и вульгарный вид красноречиво говорил о природе нужды.

— Извини, что напоминаю, но мы тут не для благотворительности собрались. Малейшая ошибка — и ничего не сработает, — усовестил его Жерард, но Рамиро расхохотался ему в лицо.

— Простите, но я уже не могу, — неискренне извинился он, как плетью хлестнул. — Не стоило вам работать так много. Глядишь, не стали бы рогоносец с чужим ребёнком. Не понимаете разве? Этот проект — уловка, чтобы деньги из Совета выкачивать. Никто не верит в богов, а тем более что человек, жалкий человек, сможет познать их и общаться как с себе подобными. Вы понадобились лишь для красивой отделки. Позвольте умеющим людям довершить начатое, и, может, получите свою выгоду. А если нет, что ж… посмотрим, что скажут в Совете про ваши походы в «Кашатри Деи».

Рука взметнулась словно по своей воле. Пальцы сжались вокруг цыплячьей шеи мерзавца.

— Подсидеть меня вздумал? — прошипел Жерард. — Зубы-то не обломай. Я не для того столько лет из клоаки выкарабкивался, чтобы уступить проходимцу вроде тебя. Когда-нибудь этот проект спасёт наш орден.

Рамиро посинел, выпучивая глаза ещё больше. Жерард отпустил, сожалея об этой вспышке. Нужно было держать себя в руках и улыбаться. Улыбаться, пока не сдохнет.

Он покинул свой, нет, уже чужой, кабинет и плотнее запахнулся в мантию. Никто не одарил его даже взглядом на прощанье, предатели! Один старый Бержедон на мгновение поднял глаза и снова задремал.

На улице потемнело, дождь ронял за шиворот ледяные капли. Жерард залез в подворотню и, борясь с брезгливостью, принялся копаться в мусоре.

«Кар-р-р», — ворон неодобрительно кружил над головой, будто прося оставить дурное занятие.

Картина обнаружилась, но краски уже потекли. Восстановлению не подлежит. Жерард отшвырнул её к стене. Подрамник треснул, порвался холст.

Хлынуло как из ведра.

Жерард брёл по пустынным улицам, кутаясь в промокающую мантию, месил грязь сапогами. Надо бы приструнить наглого сосунка: снять с должности и услать. Хорошо бы условиться с Бонгом, как от обвинений отбрехиваться будут. Кабатчик, поди, не раз уже телепатические допросы обходил. Но без третьей Норны всё стало безразличным. Может, уехать на фронт Сальвани помогать раненым? Хоть что-то сделает для павшей родины. Или на край света сбежать? Что там Бонг рассказывал о Крыше мира? Туда, в мифическую Агарти, где по поверьям обитает сама старуха Умай, вдова Небесного Повелителя и мать Безликого.

Сквозь тучи мутной пеленой опускались сумерки. «Кар-р-р», — ворон полетел к увитой плющом парковой ограде из серого камня. Возле неё стоял Бонг в пёстром халате с канарейками. Поманил и скрылся за воротами. Жерард спешил следом, поскальзываясь на мокрой опавшей листве, но не мог догнать. Кто бы подумал, что в пухлом низкорослом кабатчике столько прыти.

Соскочил с оголившейся ветки платана рыжий кот с белым пятном на всю морду. Дразнили сапфировым светом глаза. Это сон? Жерард помчался за ним, сожалея, что в руке нет сачка. Кот петлял по размокшим аллеям, как заяц. Сердце заходилось, ледяное дыхание опаляло горло, тело взмокло не только от дождя, но и от пота. Кот замер возле скамейки, укрытой от прямых струй раскидистыми ветвями, глянул на Жерарда, маня. Ворон опустился на плечо и каркнул в самое ухо. «Протри глаза и смотри!»

На скамейке сидела девушка, судя по ауре, из своих — сильное дитя Ветра. Добротный серый плащ полностью скрывал её фигуру. Кот запрыгнул ей на колени, бледная тонкая ладошка погладила свисавшую мокрыми клочьями шерсть. Жерард опустился на край скамейки и исподтишка поглядывал на них, словно душегуб, высматривающий жертву.

Грубые сапоги сверху донизу покрывала грязь, с плаща потоками стекала вода. Ничего особенного, если скользить взглядом или присматриваться, но если отвернуться, боковое зрение улавливало голубое свечение, непроницаемым пологом скрывавшее истинную суть от непосвящённых.

— Почему вы грустите? — удивила девушка, заговорив первой. Речь-то какая плавная и мелодичная, будто песня журчит. Совсем не похоже на резкую речь южан и норикийцев.

— Я грущу? — впервые в жизни слова давались с трудом, настолько страшно было спугнуть её.

— Грустные люди гуляют под дождём, — кристально голубые глаза внимательно смотрели из-под капюшона, прозрачные и чистые, словно корили весь мир за его грязь и порочность, даже самому делалось совестно. — Вид у вас грустный.

Искренность — вот ключ. Фальши это существо не потерпит и упорхнёт, как птица в небо. А солнце уже скатывалось за край, и время бежало неумолимо, не оставляя права на ошибку. Он задаст вопрос, а она изречёт волю богов, какой бы суровой та ни оказалась.

— Жена родила ребёнка от другого и не хочет им заниматься. Начальство требует результаты и не понимает, что на это надо время. Помощник пытается занять мою должность. Все смеются надо мной и не понимают моих идей. Как будто мир встал на дыбы, чтобы сбросить меня и потоптаться копытами, — выпалил он на одном дыхании. Полегчало.

— Это оттого, что вы никого не любите, — добродушно ответила она. — Как назвали ребёнка?

— Никак, — Какое кому дело до не нужного даже матери младенца?

— Зря! Если не дать ребёнку имени, его заберут мары. Тем более если ребёнок нежеланный, — Это и есть ответ богов? Прямо как Гэвин говорил. — Поделитесь с ним теплом, чего вам стоит? Дети в таком возрасте впитывают доброту. Всё, что вы для него сделаете, вернётся к вам сторицей. Не услугами или золотом, а знанием, что дорогой вам человек жив и счастлив.

— Это девочка. Гизелла, — быстро нашёлся Жерард. — Так звали мою мать. Но я ничего не знаю о младенцах.

— Красивое имя. Отправьте к кормилице в деревню, а как подрастёт, к себе заберёте. Только не бросайте — ни один ребёнок, пускай даже чужой, этого не заслуживает.

Пустынным стоял парк, шумел дождь, дрожали голые ветки, шелестела палая листва.

Наивные слова завораживали, хотелось вслушиваться в вибрации голоса, искать тайные знаки и предзнаменования. Смотреть и видеть перед собой не её, а кого-то другого, могущественного и грозного, с ехидным прищуром пронзительно синих глаз. Кот на её коленях растворился во влажном от дождя воздухе вместе с голубым сиянием.

— А почему грустите вы? — участливо спросил Жерард. — Грустные люди…

— Глупость. Вы будете смеяться, — голос ломался, пряча всхлипы. Она отвернулась.

— Не буду. О глупости я знаю не понаслышке, — он медленно придвинулся ближе. Доверчивая! Она была доверчивой во сне.

— Я приехала издалека, чтобы найти одного человека, Духа огненного. Я видела его во сне, думала, он тоже меня ищет. Хотела пробудить Безликого. Мне казалось, я встречалась с ним когда-то, разговаривала как с вами сейчас. Он грустил даже без дождя. Я нашла лабораторию, в которой хотели связаться с богами. Но проект оказался уловкой для легковерных. На самом деле всем нужны только деньги и развлечения. Даже Духу.

Она обняла себя руками.

«Кар-р-р!» — подтвердил ворон над самым ухом.

Горячечный бред. Как и вся эта затея с источником мироздания и Норнами.

Ублюдочный Рамиро! Из-за его козней явившееся к ним по своей воле чудо едва не ускользнуло, но теперь Жерард ни за что его не упустит. Боги благословили его и этот проект!

Жерард обхватил, развернул к себе и откинул с её головы капюшон. Измождённое тонкое личико, короткие волосы цвета лунного серебра, огромные глаза, в которые падаешь, как в небо.

— Ты в этом уверена, моя неуловимая Свобода? — смеясь, спросил он, не чувствуя уже ни дождя, ни холода.

— Моё имя Лайсве, — прошептала она, обмякнув в его руках.

 

Глава 6. Лаборатория Жерарда

Странно вышло. Я сидела на скамейке в парке под проливным дождём, отчаявшись, а потом увидела таинственного сальванийца. Высокий, узкоплечий и сухой, он разглядывал меня, крадучись хищнической походкой. От сырости и без того кудрявые тёмно-коричневые волосы вились барашками. Цепкий взгляд светлых ореховых глаз не отпускал, пока сальваниец усаживался рядом. Я была настолько опустошена, что даже не испугалась. Из своих ведь — целитель, целители не убивают, какими бы сумасшедшими они ни казались. Даже жалко немного его стало, такого печального, потерянного хищника. Я заговорила, по привычке пытаясь унять его тоску словами и даром, хотя как и раньше чувствовала наивность своих порывов. Он слушал внимательно, а я изучала его узкое длинное лицо с резкими утончёнными чертами. Смуглая оливковая кожа морщинилась лишь слега в уголках глаз и рта. Тонкий прямой нос, вздёрнутый подбородок и пухлые губы — у южан такая необычная внешность. Несочетаемое сходится вместе и околдовывает причудливостью, которую я раньше видела разве что в забытом сне. Сне!

В голове вспыхнул образ. Дух огненный всё-таки нашёл меня!

— Извини за Рамиро, это мой недосмотр. Он получит своё, — держа за руки, он убеждал меня вкрадчивым голосом.

— Не стоит. Не хочу, чтобы у кого-то были проблемы.

— Ты слишком добрая, — он потрепал меня по щеке, как любили делать отец и брат. — О, боги, время! Совет не будет ждать.

Он потянул меня за собой. Дождь слепил и заливал за шиворот. Мы шлёпали по лужам, обгоняя экипажи, проскакивали перед копытами лошадей, прохожие шарахались в стороны.

— Куда? Вы даже не сказали… — я боролась с тяжёлым дыханием и сердцебиением.

— Жерард Пареда, — представился он, когда нас остановил стражник возле ворот на дворцовую площадь. — Потом, всё потом!

Стражник пожал плечами и пропустил внутрь. Сбивая сапоги и оскальзываясь на лужах, мы снова побежали, промокшие до нитки. Коротким путём через боковые аллеи добрались до служебного входа во дворец. Жерард позвонил в серебряный колокольчик, и из-за двери показался слуга в бело-зелёной ливрее.

— Заседание закончено, — покачал он головой. — Все уже уходят.

— Пускай задержатся. Я нашёл третью Норну! — Жерард выпихнул меня из-за своей спины и подтолкнул вперёд.

Слуга удивлённо покосился на меня и поманил за собой. Сверкал белый мрамор, радужными бликами плясали огоньки свечей в хрустале люстр и канделябров. Совестно было капать грязью на дорогие зелёные с золотой вышивкой ковры. Мы проносились мимо великих битв, портретов героев и полководцев на гобеленах и полотнах, развешанных по всем стенам вдоль лестниц. На третьем этаже встретилась пара седобородых Сумеречников в чёрных мантиях. Они замерли, удивлённо нас разглядывая.

— Как и обещал, третья Норна найдена, — Жерард указал на меня и шепнул на ухо. — Это почётные члены Малого Совета, мэтры Церемониймейстер и Глава наставников.

Я отвесила им книксен. Стыдно в таком виде — растрёпанная, мокрая и грязная.

— Если вы вернётесь в зал заседаний, я официально её представлю, — Жерард пропустил их вперёд.

— Если остальные согласятся, — пожал плечами Глава наставников.

Мы остановились возле мраморного бюста Джорджа Драконоборца, первого Архимагистра ордена, нет, тогда их по-другому называли, и вступили в зал заседаний. Здесь оставалось всего пять человек, ещё пятерых слугам пришлось искать по всему дворцу. Пока мы ждали, Глава наставников забрал мой мокрый плащ и накинул на плечи свой, сухой и тёплый, подбитый собольим мехом. Видимо, не выдержал смотреть, как я стучу зубами.

— Вдруг не придут? — спросила у Жерарда.

— Любопытство пригонит, — усмехнулся он уверенно и спокойно, будто не изливал мне душу в отчаянии совсем недавно.

Члены Совета явились в полном составе через пять минут, два человека уже были в верхней одежде. Архимагистр в серебряной мантии, расшитой знаками ордена, первый сел за стол, за ним последовали остальные. Он нетерпеливо кивнул Жерарду:

— Приступайте. Ваш помощник всё-таки оказался прав?

— Нет. Она искала меня, но мы разминулись из-за моих семейных хлопот и встретились в последний момент. Разве это не предзнаменование? Северянка-странница с именем Свобода и даром к телепатии.

— Отражению, — поправила я.

— Пускай сама расскажет, — потребовал Архимагистр.

Я оробела. Самые важные люди в ордене, а может, и во всём мире, внимательно смотрели на меня.

— Если что, я помогу, — подмигнул Жерард.

Я прочистила горло, сложила руки на груди и вдохнула побольше воздуха.

— Моё имя Лайсве Веломри, на самом деле я не с севера, а из маленького графства Белоземье на границе Веломовии и Кундии. Это, конечно, северней Эскендерии, но много южнее Лапии и…

— Беглая дочь лорда Веломри! Маршал Комри обнаружил её под городскими стенами во время погони за одержимыми, — перебил меня Церемониймейстер. — Ваш отец уже второй год не даёт никому покоя с вашими поисками.

Я сглотнула. На выручку пришёл Жерард:

— Это единственно логично. Безликий мог выбрать пророчицу только из благороднейшей крови древнего рода, а не кого-то из голодранцев.

— Он выбрал меня не поэтому, — тихо возразила я, не он не дал продолжить и ухватил за подбородок.

— Вглядитесь в это лицо! Видите эту непорочную красоту, суровую неприхотливость и силу духа, которые издревле служили главными добродетелями в нашем ордене? Это чудесное создание словно явилось из сказаний о богах и героях, когда наш мир был молод и полон высоких стремлений.

— Доктор Пареда, позвольте ей говорить самой. Ваших пафосных речей мы слышали уже достаточно, — остановил его старый Ректор. Жерард недовольно сверкнул глазами, но подчинился.

— Я появилась на свет в замке на холме. Моя мать умерла, рожая меня и моего брата-близнеца Вейаса. В детстве я любила бывать в нашем родовом святилище. Отец всегда просил меня помолиться за него перед очередным походом. Называл меня своим талисманом. Порой мне казалось, что ветер слушал и даже отвечал, стучась в трубы и окна. До шестнадцатого дня рождения я не помышляла об иной участи, кроме жены и матери, но на нашу с братом церемонию взросления явилась вёльва и предрекла мне скорую смерть при родах. Я попросила её изменить мою судьбу и ступила на нетореную тропу, чтобы самой решать, как мне жить и что делать дальше.

Мы с братом сбежали на север. Вёльва назначила ему принести из Хельхейма клыки вэса, который сторожит гробницу Безликого. В Урсалии вместе с племенем туатов мы сразились с Лунными Странниками и спасли город от нашествия. Туаты проводили нас до подземного лабиринта в ледяной пустыне Хельхейма. Там мы и отыскали вэса, но во время охоты случился обвал. Нас с братом разделило. Я осталась в зале с четырьмя колоннами. На них были нарисованы ворон, сокол, сова и кот. Из последней он и явился — Безликий — в образе Огненного зверя. Он сказал, что призвал меня в это место с помощью вёльвы, чтобы я своей верой возродила его былое могущество и помогла победить хищную мглу. Он называл её Легионом теней, которым руководил его брат-предатель Тень.

Безликий отвёл меня в Тэйкуоли, Пещеру духов. Я принесла ему в жертву ещё одного вэса. Напившись его крови, Безликий исполнил свою миссию и отправил меня к брату, попросив забыть обо всём, но я не смогла. Вернувшись в Урсалию, я рассталась с братом и поднялась на священную гору Мельдау. Там мне было видение, что я должна отыскать в Эскендерии Духа огненного, который поможет возродить Безликого. Я отправилась сюда. В город меня не пустили, поэтому пришлось заночевать под стенами. Там на нас напали одержимые.

— С вами кто-то ещё был? — спросил Глава Жрецов.

Я затаила дыхание. Не хотелось рассказывать про Микаша, у него могли быть неприятности.

— Мой бог всегда со мной.

— Ещё одно доказательство. Связь с высшими силами привлекает одержимых, — снова помог Жерард.

— Ещё слово, и вас выведут за дверь, — отчитал его Архимагистр.

Он покорно склонил голову.

— Потом меня спас маршал Комри и привёз в город дожидаться эскорта домой. Но вот… мой Дух огненный нашёлся, и теперь я здесь.

Я неловко усмехнулась. Седобородые мэтры кивали, кто скептично, кто безразлично, кто и вовсе со злобой.

— Доктор Пареда, признайтесь, это вы сочинили эту сказочку? — спросил Ректор.

— Я так похож на сочинителя? Впервые слышу эту необычайную историю, — Жерард сжал моё плечо. — Если Совет пожелает, позже мы проведём допрос с телепатами и целителями разума. Сейчас же нашей хрупкой пророчице следует отдохнуть.

Я вздрогнула. Микашу сильно досталось во время допроса. Неужели со мной будет так же? А если всплывут грязные подробности? Я не смогу людям в глаза смотреть!

— Не стоит подвергать несчастную девочку болезненной процедуре. Она не преступник! — вступился за меня Глава Судей.

— Согласен. Вам виднее, пророчица она или нет, тем более за успех этого проекта отвечаете вы сами, — высказал своё слово Архимагистр. — Но лорду Веломри это не понравится. Всё-таки она не бесприданница.

— Я всё улажу. Проект остаётся за мной? — отмахнулся Жерард.

— В полном вашем распоряжении. Мэтр Казначей выделит необходимые средства, — постановил Архимагистр. Один из мэтров кисло скривился. — Скорее отведите бедняжку переодеться и накормите горячим. Её смерть от воспаления лёгких лорд Веломри нам точно не простит.

Жерард торжествующе улыбнулся и повёл меня прочь. Мы вышли из дворца и направились в сторону маршальских корпусов, прячась под скатами крыш от дождя.

— Совет мне не поверил…

— Поверит, я их заставлю, — Жерард похлопал меня по плечу. — Главное, что я тебе верю. Я тоже видел Огненного зверя, если того паршивого кота можно так назвать. И ворона. Хоть я специализируюсь не на болезнях разума, а на его мистических способностях, но умею отличить болезнь от дара. Один и тот же сон не может сниться двум людям, одно и то же безумие не может настигнуть двоих. Не бойся. Давай претворим твою мечту в жизнь и докажем, что безумны не мы, а весь остальной мир. Ты же хочешь возродить Безликого?

Я вгляделась в его тёплые ореховые глаза. Обман с участием Малого Совета ради того, чтобы воспользоваться мной? Глупость!

— Хочу! Больше всего на свете! — Я пожала подставленную руку.

Мы вошли в маршальский корпус.

— Сегодня переночуешь здесь и напишешь мне во всех подробностях о своей жизни и, главное, о путешествии и встрече с Безликим. А завтра я заберу тебя в лабораторию.

Жерард подозвал слуг и принялся отдавать им распоряжения. Дверь отворилась, и в коридоре появился Сольстис. Он оставался здесь за главного на время отсутствия маршала.

— Что происходит? — потребовал он.

— Девочка промокла и продрогла. Её надо согреть, накормить и уложить отдыхать, — отмахнулся Жерард как ни в чём не бывало.

— Она не ваша ответственность, а маршала, — встал между нами Сольстис. Неужели проблемы начнутся с порога?

— Ошибаетесь. Она моя пророчица, и волею Совета завтра поступает в моё ведение. А сегодня, если позволите, она погостит у вас последнюю ночь.

— Маршалу это не понравится.

— Мне тоже много чего не нравится, но кто меня спрашивает? — Жерард обернулся ко мне. — Завтра утром будь готова. Найду Гиззи кормилицу, и сразу за тобой, м?

Я не выдержала и улыбнулась. Всё-таки он милый, хоть и немного чудной. Жерард зашагал прочь.

— Зря вы с ним связались. Мутная эта затея с оракулом — маршал так и сказал. Лучше бы вы вернулись к отцу, — покачал головой Сольстис.

— Маршал не бог, чтобы мне указывать.

Я ушла в свою комнату. Уютно потрескивали дрова в камине, пахло хвоей. Когда я переоделась в камизу, слуги уже расстелили постель и положили в ноги грелку. Вился дымок над тарелкой с протёртым грибным супом, рядом стояла кружка с подогретым вином. Самое лучшее средство от простуды, как говорил Жерард. Всё-таки здорово, когда ты не один такой сумасшедший, воющий на луну.

Я выписала из дневника всё, что не боялась рассказать, и легла спать. Утро выдалось на удивление ясным, как будто не лило весь прошлый день. Я собралась и вышла на порог, щурясь от яркого солнца. Жерард похвалил меня за пунктуальность.

— Сама как птичка, и вещей как у птички, — усмехнулся он, забирая мой тощий вещевой мешок.

— Дорога приучает довольствоваться малым, — Даже удивительно, что он признавал во мне высокородную в таком состоянии.

— Выше нос. Скромность — одна из главных добродетелей ордена, — он снова потрепал меня за щёку. — Обживёшься здесь, и всё будет прекрасно.

Мы направились по знакомой дороге мимо Университетского городка. Сейчас здесь было тихо и безлюдно. Видно, занятия уже начались.

— Как ваша дочь?

— Отправил её к знакомым в пригород. До деревни далеко и неспокойно. А так смогу навещать её иногда, — рассказывал Жерард по дороге.

Я улыбалась и кивала. Хороший он, живёт не только развлечениями и выгодой. Такой лёгкий характер и тёплое отзывчивое сердце — редкость.

У лаборатории людей тоже не наблюдалось. Жерард отпер дверь и пропустил меня внутрь. На шум выглянул давешний паренёк и удивлённо уставился на нас.

— Вы вернулись?

— Да, на этот раз чтобы остаться и работать, — Жерард подтолкнул меня в гостиную.

Неприятная пара снова сидела на диване. Я передёрнула плечами от ядовитого взгляда мужчины.

— Опять эта полоумная?! — вознегодовал он. — Одного раза ей мало? Вышвырните её!

— Эта девушка самый важный человек в моём проекте, — Жерард закрыл меня спиной. Вежливый тон не вязался со смыслом слов: — А вы здесь лишние. Попрошу покинуть здание.

— Что вы себе позволяете?! — запротестовал мерзкий тип.

Стукнула об стену входная дверь, из прихожей донёсся топот.

— Патруль. Всем оставаться на своих местах! — в гостиной показались несколько рослых Сумеречников в чёрной с белыми полосами форме. — Нам сообщили, что здесь хранятся запрещённые вещества. Мы должны всё осмотреть. Кто у вас главный?

Работники замерли. Я вцепилась в подставленный локоть. Неужели всё закончится так бездарно?

— Доктор Жерард Пареда, заведующий кафедрой мистических способностей развитого разума и этой лабораторией, к вашим услугам, — представился он. — Осматривайте, пожалуйста. Надеюсь, это ошибка. Мы здесь наукой занимаемся, ни о каких веществах не помышляем.

Патрульные недослушали и принялись рыться в вещах, заглядывать под столы и стулья, выворачивать мешки и сумки.

Никак не получалось унять дрожь. Жерард приобнял меня за плечи и зашептал:

— Не переживай. В последнее время такое случается. Все немного не в себе из-за войны на юге.

Только остальные выглядели не менее ошарашенными, чем я.

— Что здесь происходит?! — показался из-за двери одной из внутренних комнат Рамиро.

Кожа на его лбу собралась в толстые складки, глаза тревожно бегали от патруля к Жерарду и обратно.

— Вот оно, — позвал патрульный.

Все обернулись. Он достал из сумки полотняный мешочек, развязал тесёмки, посмотрел и попробовал на вкус белый порошок.

— Чистый опий. Чья это сумка? — потребовал глава патруля.

Работники испуганно переглядывались.

— Его! — старик, притаившийся в дальнем углу гостиной, указал на Рамиро.

— Это не моё! — возмутился он.

— Пройдёмте с нами, — попросил глава патруля.

— Меня подставили! Это он! Он курит опий, его идеи…

Рамиро бросился на нас, но патрульные удержали его за руки.

На лице Жерарда не было и тени тревоги или гнева. Он лишь печально качал головой, сочувствуя другу. Такой аккуратный, собранный, ухоженный. Разве он способен на преступление?

— Спросите у Джанджи Бонга, хозяина «Кашатри Деи»! Спросите… — Рамиро поволокли в прихожую, а оттуда на улицу.

— Уповаю, что всё обойдётся, — обратился Жерард к главе патруля, оставшемуся, чтобы собрать подписи свидетелей. — Рамиро, конечно, был странный в последние дни: возомнил себя начальником, писал отчёты том, чего не было. Эти смехотворные обвинения. Я же тут несколько недель не появлялся, за женой смотрел. Она вчера родила. Первенца. Девочку. Такое чудо!

— Поздравляю от всей души! — суровое лицо патрульного чуть просветлело.

— Доктор Пареда чист перед Кодексом, как младенец, — старик поднялся со стула. Все замолкли. Высушенный голос скрипел, как ржавые петли: — Благороднее и честнее человека не сыщете. Не его опий.

— Спасибо, Бержедон, — Жерард положил ладонь на его плечо. — Истинные друзья познаются в беде, но не стоило. Право, ты слишком стар и хрупок для пустых волнений. Лучше присядь, нет, не на стул, там неудобно — на диван. Наши гости уже уходят.

Пара на диване зашевелилась. Женщина встала первая и потянула упирающегося мужчину за рукав. Когда они поравнялись с Жерардом, мужчина вырвался и выплюнул ему в лицо:

— Вы должны мне денег!

Жерард вскинул брови:

— Я вам ничего не обещал.

Женщина снова потянула его за рукав:

— Власть сменилась, не видишь?

Они ушли, и я надеялась, что навсегда.

— Есть шанс, что все уладится? — спросил Жерард у закончившего работу патрульного.

— Я бы советовал найти нового помощника. От опиума у них ум за разум заходит. Но на вашей репутации это никак не отразится. Здоровьечка жене и новорождённой, — ответил тот и откланялся.

Жерард подошёл к приютившемуся в углу дивана Бержедону и взял его за руки:

— Спасибо. Не стоило марать себя об это.

— Это вам не стоило. Я всё сделал, а ваши руки остались чистыми. Теперь спокойно принимайтесь за работу. Жаль только, что я больше не смогу вам помогать, — старик устало опустил подбородок на грудь.

— О чём речь, старина, ты всегда будешь рядом, — Жерард обнял его и вернулся ко мне.

Остальные книжники смотрели на нас с заискивающими улыбками, готовые отозваться на любую просьбу и услужить всем, чем можно. Жаждут искупить вину. Что ж, они лишь люди.

В дверь постучали.

— Густаво! — окликнул Жерард, и паренёк бросился открывать.

Все снова встрепенулись. В гостиную вошёл молодой купец в короткой куртке и красном берете. Под мышкой он нёс большую картину в тонком чёрном подрамнике.

— Пришлось побегать, но я нашёл! — счастливо сообщил он.

Жерард поманил его за собой. Я направилась следом. Мы очутились в небольшом кабинете. Мебель в нём была расставлена настолько неудобно, что втроём было тесно. Мы сталкивались либо натыкались на шкафы, стол или стулья. Я присела, и стало легче. Жерард снял со стены пёструю картину с полуголыми пастушками, при виде которой мой отец сгорел бы со стыда. Купец повесил новую, причудливую. Пустыня. Жёлтый песок перетекает в красный, вздымается волнами, огибает сиротливо-голые скалы, чёрными щупальцами тянутся к пронзительно синему небу окаменелые деревья, тени играют ломаными гранями.

— Вызывает кошмары? — спросил Жерард.

— Что вы! Очень таинственно и чарующе. Ледяная пустыня Хельхейма плоская и холодная, совсем не такая. А настоящей я ни разу не видела, — с охотой ответила я.

— Я свожу как-нибудь, здесь неподалёку есть небольшая полупустыня. А на картине реликтовая Балез Рухез, на границе между Сальвани и Муспельсхеймом. Я рос рядом, но из-за войны пришлось уехать. До сих пор скучаю, — вспоминал он.

Купец нетерпеливо закашлялся, указывая на картину с пастушками:

— А что с этой делать?

— Выбрось или перепродай — что хочешь! — Жерард отсчитал ему несколько золотых и выпроводил к поджидавшему за дверью Густаво.

— Что ж, — Жерард потёр ладони. — Написала рассказ о своей жизни? Знаю, что это утомительно, но…

— Вовсе нет. Я веду дневник. Вот кое-что оттуда, — я вынула из вещевого мешка стопку листов.

Жерард пробежался по ним глазами и отложил.

— Замечательно, что у тебя такая страсть подмечать детали. Я бы хотел изучить сам дневник. Наверняка там найдётся нечто, что ты сочла незначительным, а мне бы показалось любопытным.

— Нет, там личное, — я отступила на шаг и упёрлась спиной в закрытую дверь. Не хотела, чтобы кто-нибудь читал моё сокровенное до моей смерти. И после… уже совсем не уверена, что хотела бы. Лишь бы Микаш никогда не узнал, что я сделала.

— Милая, ты что меня боишься? — он замер на месте, но продолжал вглядываться в моё лицо так же пристально. — Если не хочешь, не надо. Просто это могло бы помочь.

Я сняла с головы платок и принялась перебирать его в руках, пряча глаза.

— Простите, я не разбираюсь в людях. Плохие хорошо притворяются и делают всё, что ты хочешь, пока не добиваются нужного, а хорошие… они такие, как есть и не приукрашают себя, поэтому их трудно узнать.

Надеюсь, он не обиделся? Платок выпал из моих рук. Я наклонилась за ним, но Жерард оказался проворней: взял его и отложил на стол.

— После всего, что выпало на твою долю, твоё недоверие оправдано. Я вот вроде тёртый калач, а тоже обманулся. Думал, Рамиро мне друг и соратник, а он попытался отнять мой проект и обвинил невесть в чём, — Жерард навис надо мной и заглянул в глаза. Я отстранилась, сложив руки на груди, но он хорошенько меня встряхнул. — Всё, что мы тут делаем, зиждется на искренней вере и доброй воле. Обещаю, ничего из сказанного не выйдет за пределы этой комнаты. Я не буду ни смеяться, ни упрекать, а взамен отвечу на любой твой вопрос.

Я нерешительно пожала подставленную ладонь. Тонкие гибкие пальцы напоминали цепкие паучьи лапки.

— Это не вы подбросили опий?

Жерард вздохнул и спокойно ответил:

— Нет, но я его курил.

Я отпрянула. Демоны! Сколько ещё раз я буду попадаться на неискреннюю доброту?!

Жерард повернулся к картине и бродил взглядом по ребристым бороздкам на песке. Я могла уйти, но не ушла, хотя в голове продолжали вертеться сонмы неприятных образов.

— В детстве, когда только началась эта война, я видел сон, — глухо заговорил Жерард. — Мир накрывала тень, что губила всё на своём пути. Этой тенью были единоверцы. Спасеньем от них стал источник, огромный фонтан в центре мироздания. В нём обитали три пророчицы-Норны: Урд, та, что корнями уходит в землю, зрит минувшее и ткёт нить судьбы, Скульд, что выходит из морской пучины, зрит грядущее и оплетает нитями долга; и Верданди, та, что парит в небесах, зрит нынешнее и указывает путь. Они подчинялись Повелителям Стихий и были глазами и ушами высших сил в мире людей. Только Повелители, объединившись, усмирили тень. Я стал Духом огненным, взрастил и помогал Норнам везде, где мог, чтобы они привели Повелителей к победе.

Он замолк, переводя дыхание. Я смотрела на него во все глаза, вспоминая смутно похожие сны о конце света. Только в них мир умирал не от тени, а от пожара, что вызвала схватка Огненного зверя с моим тёмным суженым.

— Родители отправили меня сюда на учёбу подальше от войны. Здесь я искал сведенья о Повелителях Стихий, пророках и источнике мироздания. Прочитал сотни тайных книг по всем наукам, но самых сокровенных знаний там не нашлось.

Он обернулся, и взгляд его был необычайно ясным. Жерард сделал шаг мне навстречу, и я подалась вперёд, уступая любопытству. Длинные пальцы коснулись моего лба:

— Они спрятаны здесь. Только в снах приоткрывается завеса, когда мы можем прикоснуться к истине. Обычных снов мне было недостаточно. Я искал способ заглянуть глубже, и опий показался хорошей идеей. Сны с ним становились долгими, почти осязаемыми, проект обретал плоть. Я выяснил многое, но как только узнал имена Норн, бросил курить. Опий затмевает разум, а мне он нужен острый, как лезвие. Уже год я держусь, и, надеюсь, продолжу и впредь. Пускай это обещание будет залогом моей искренности, — он снова протянул мне раскрытую ладонь, и я её приняла.

— А теперь скажи, что ты скрыла от Совета? Это ведь связано с Безликим?

— В некотором роде. Со мной был Микаш, простолюдин с истинным даром к телепатии. Он служил моему жениху, но бросил его, когда тот отказался вызволять меня от Странника. Микаш спас меня и поехал с нами в Хельхейм. Это он убил вэса, но тот укусил его за ногу. Микаш умирал от яда. Безликий вселился в него, чтобы сразиться с Легионом. Жертвенной крови демона оказалось недостаточно для победы, и я подумала… Подумала, что пожертвовать надо чем-то более дорогим, самым дорогим, что у меня было. От страха это показалось мне хорошей идеей… Я отдала ему свою невинность.

Щёки и уши горели, взгляд утыкался в пол, даже когда я пыталась поднять глаза.

— Как инициация, хм, интересно, — Жерард подошёл к столу и всплеснул руками. — Дурацкая перестановка!

Он повернулся к книжному шкафу и, пробежавшись пальцами по корешкам, достал небольшой томик.

— Тут есть немного об обычаях людей до переселения в Мидгард. Во многих племенах избранных девушек на шестнадцатой весне отправляли к богам, чтобы те благословили их на долгую и счастливую жизнь в браке. Инициация, ритуальное лишение девственности — вот что означал этот обряд. После него женщины становились самыми уважаемыми и желанными в своём племени.

— Как жаль, что мы не древние люди, — усмехнулась я и снова потупилась.

— Не горюй. Всё хорошо, что хорошо кончается, — подбадривающе подмигнул Жерард. — Что стало с Микашем после?

— Безликий ушёл, а он выздоровел и ничего не вспомнил. Я так и не смогла сказать ему правду. Не говорите и вы, прошу! Мне так стыдно! Это был и его первый раз…

— Не скажу, я же обещал. А где он сейчас?

— Микаш? Он был со мной, когда на нас напали одержимые. Маршал Комри посвятил его в рыцари и забрал с собой в поход.

— О, так Гэвин и тут меня опередил, старый лис. Ладно, это только доказывает, что я на правильном пути.

— Вы его знаете? Скажите, он не навредит Микашу?

— Гэвин очень справедливый и принципиальный, даже слишком. Пока твой Микаш будет вести себя осмотрительно, его не тронут, но если оступится или помешает, Гэвин будет беспощаден.

Лишь бы ему не подставили подножку нарочно!

Несколько минут мы молчали. Жерард перечитывал мой отчёт и просматривал свои книги, потом позвонил в колокольчик. Из-за двери выглянул Густаво.

— Проведи Лайсве в смотровую, — Жерард обернулся ко мне: — Разденешься, и я сделаю все замеры.

Я сглотнула.

— Не переживай, я же целитель. Вид обнажённого тела меня волнует не больше, чем вид из окна.

Густаво отвёл меня в маленькую белую коморку, разделённую на две половины ширмой. Здесь резко пахло лечебными бальзамами и снадобьями. На столике лежали остро заточенные ножи и серпы, ярко горели лампы. За ширмой стояла кушетка, застеленная свежими простынями, и непонятные металлические приспособления. Я разделась. Вспомнилось, как приходилось мучиться со старомодными платьями в Ильзаре — их невозможно было надеть или снять без посторонней помощи. Здесь же одежда оказалась достаточно простой, чтобы обходиться без служанок.

Я завернулась в простынь и устроилась на стуле за ширмой. Вскоре пришёл Жерард, сменивший чёрную мантию на белый халат. Измерил мой рост и вес на весах в человеческий рост с подвесными гирями и штырями. Осмотрел горло и голову, а потом просил убрать простынь и принялся изучать тело. Душа улепётывала в пятки от ледяных прикосновений, но Жерард делал это настолько бесстрастно, что к концу я расслабилась. Опыта с мужчинами у меня не так много, но кажется, они другие, когда вожделеют, такие как Микаш, нежные и трепетные над каждым лоскутком кожи, или как кузен Петрас, готовые рвать на части, ломать и подчинять попавшую в руки жертву, или как Безликий, ищущие утешения и близости, но всё равно остающиеся затворниками.

— Ты недавно была с мужчиной? — спросил Жерард.

Снова окатило волной горячего стыда.

— Микаш уехал надолго, быть может, навсегда. Я…

— Ты не думаешь, что поддерживать отношения, основанные на лжи, немного неправильно?

Я запахнулась в простынь по самый подбородок и убежала за ширму.

— Я ничего не думаю. Мне просто хорошо с ним, как ни с кем и никогда ещё не было, даже с Безликим. Если бы не Микаш, я бы уже давно свела счёты с жизнью.

Я принялась одеваться.

— Надеюсь, это больше не понадобится. Если снова возникнут мысли о смерти, поговори со мной. Я знаю, как помочь. Всё-таки койка — довольно опасный способ.

— Будете рассказывать об опасности забеременеть? — я горько усмехнулась.

— Судя по возмущениям в твоей ауре, опасность крохотная. У вас обоих очень сильные способности, которые к тому же плохо стыкуются друг с другом. Именно потому круг герольдов и подбирает пары по совместимости: сильные способности — слабые способности. Ребёнок получится средним по силе, но он хотя бы будет. С сильными аурами обоих родителей зачатия пришлось бы ждать несколько лет постоянных сношений, обоюдного желания и любви. А от пары случайных встреч в качестве лекарства от хандры ничего, кроме разочарования, не будет.

— Он — не лекарство. И я не откажусь от него, если… когда! он вернётся!

— Даже если это помешает возродить Безликого? Ладно, со временем ты сама придёшь к верному решению. Сейчас лучше заняться более насущными проблемами. Тебе надо бы набрать пару-тройку фунтов, иначе тело не выдержит нагрузок. Ты хорошо питалась?

— Как можно питаться в дороге? — ответила я, натягивая верхнее платье и запахиваясь в шерстяную шаль.

— Что ж, Густаво! — послышались шаги, заскрипела дверь. — Сбегай к трактирщику, — и обращаясь ко мне: — Что ты предпочитаешь?

Позавтракала я плотно, но отказываться невежливо.

— Тушёные овощи с нежирной птицей или рыбой. Печёночный паштет. Не знаю… Подогретое вино? — Я соскучилась по изысканным блюдам Ильзара.

— О, этот высокородный вкус! — усмехнулся Жерард. Я закрыло лицо ладонями. — Ладно, в честь праздника разоримся на пару деликатесов. Густаво?

Он приглушил голос, и остальных слов я не расслышала. Встала на цыпочки и выглянула поверх ширмы:

— Только вино разбавленное, если можно. Крепкое — не люблю.

— Конечно, — подмигнул мне Жерард.

Мы вернулись в гостиную.

К нам подошёл книжник лет двадцати пяти, с курчавыми рыжими волосами и глазами цвета мутного янтаря.

— Это Люцио, иллюзионист второго уровня, — представил его Жерард. — Он у нас по хозяйственной части, присматривает, чтобы приборы не ломались, хватало бумаги, перьев с чернилами и прочего.

— Если понадобится что-то достать по бросовой цене или починить то, что кажется сломанным — обращайтесь, — Люцио плутовато сощурился.

Я протянула руку, но он тут же убрал ладонь. Я попыталась её поймать, но потом поняла, что выгляжу глупо, и отстранилась. Он улыбнулся, обнажив маленькие клыки, и пожал мою руку сам.

Следом приблизился мужчина постарше, с прилизанными светлыми волосами, маслянистыми каре-зелёными глазками и рассеянным видом.

— Клемент, медиум третьего уровня, — сказал Жерард. — Несмотря на слабый дар, он прекрасный математик и инженер, всё обсчитывает и проектирует.

Он с трудом сосредоточил на мне взгляд и после небольшого промедления пожал руку.

— Приятно, госпожа Лайси.

— Лайсве, — поправила я, но он уже не слушал, бормоча себе под нос и удаляясь вглубь к столу с бумагами.

Третий книжник обладал восточной внешностью с узким лбом, выдвинутой челюстью, смуглой кожей, тёмными глазами и жёсткими прямыми волосами. Невысокий, сухой и жилистый. Из-под мантии на шее заметны чёрные штрихи татуировки.

— Шандор, оборотень.

— Какой у вас тотем? — поинтересовалась я.

— Хануман, — скуластое лицо растянулась в лисью улыбку.

— Обезьяна, — пояснил Жерард. — Он из южной провинции Поднебесной. Отвечает за работу с телом — гимнастика, упражнения на силу и выносливость, ритуальные татуировки.

Его место занял импозантный мужчина чуть старше самого Жерарда.

— Сезар, целитель, как и я, знаток истории, обрядов и мифов.

— Мудрость веков ведёт нас, — сухо сказал он, вынужденно поцеловал мою ладонь и удалился.

— Он со всеми поначалу такой, а как разговорится — человека умнее и интересней во всём Мидгарде не сыскать, — извинился Жерард. — На диване Бержедон, мой помощник, один из. Рамиро придётся искать замену.

Жерард скрылся в своём кабинете, я подсела к старику. Он с трудом поднял на меня выцветшие глаза и без тени улыбки или приветствия сказал:

— Не подводите доктора Жерарда и не обманывайте. Он делает важное дело.

Слова оборвал сухой кашель.

— Я постараюсь. Я желаю ему успеха, как никто другой!

Шандор подал мне плед, и я укутала в него Бержедона.

— Отдыхайте. На сегодня достаточно волнений.

— Я ему говорил, — Жерард вернулся в гостиную и вручил старику чашку с пахучим отваром. — Выпей — немного отпустит. Пару дней дома отдохни. Я найду тебе хорошего целителя — живо на ноги поставит.

Бержедон принялся потягивать отвар. В прихожей хлопнула дверь. Вернулся Густаво с полными сумками еды. За ним в гостиной показались две девушки моего возраста.

— Это другие Норны, — объяснил Жерард. — Джурия, шепчущая мёртвым из Элама.

Высокая и плотная, она с достоинством носила охровое платье, перехваченное под грудью тонким кожаным поясом. Густые прямые волосы цвета тёмного мёда были заплетены в толстые косицы и обмотаны вокруг головы венцом. Плечи укрывал шерстяной плащ с откинутым капюшоном. Большие миндалевидные глаза были на тон светлее волос. Взгляд добродушный и смиренный.

— Её покровитель — мать-земля Калтащ. Она смотрит в прошлое.

Джурия присела в глубоком реверансе и тихим, как шелест опавшей листвы, голосом произнесла:

— Это честь — встретится с той, кому уготовано общаться с Безликим.

Я тоже поклонилась. Джурия поднялась, и её место заняла вторая девушка.

— Тормента из Ольстера, что в Западном море, — объявил Жерард.

Она была изящной и гибкой. С овальным личиком и мягкими чертами, вздёрнутым носиком, усыпанным золотыми каплями веснушек. Огненные волны волос спускались до талии. Платье насыщенно-зелёного цвета, по фасону такое же, как у Джурии. Выразительные малахитовые глаза смотрели прямо, дерзко, с вызовом. Уголки аккуратного рта выгибались кверху в ехидной улыбке.

— Торми, попрошу! — одёрнула она Жерарда.

Тот покосился неодобрительно.

— Как скажете. Её покровитель — Фаро, но мы сомневаемся, что с ним удастся связаться. Надеюсь, его супруга Седна окажется более разговорчивой, раз уж она до сих пор повелевает вёльвами, — продолжил Жерард. — Торми гадалка, знает секреты манушских карт. Она смотрит в будущее. Будет смотреть, если проявит хоть каплю усердия! — он повысил голос, когда Торми хихикнула.

— Ладно вам, не будьте таким букой! Еда остывает. — Она кивнула на Густаво, который уже сервировал стол. — Нелюбезно в первый же день показывать новенькой скудное гостеприимство.

Присутствующие накладывали понравившиеся блюда в широкие глиняные плошки. Густаво разливал по чашкам согретое вино. Оно отдавало пряностями и бодрило. Вкусная еда заходила гораздо легче. Я и забыла, что она может быть такой.

Книжник разбились по группкам и вполголоса обсуждали общие интересы. Джурия беседовала с рассеянным Клементом и суровым Сезаром. Торми щебетала под хохот Шандора и Люцио. Я наблюдала со стороны, не готовая примкнуть к ним. Набрала в тарелку лёгкой еды, налила в чашку родниковой воды из кувшина и отнесла дремавшему на диване Бержедону. Он недоуменно глянул на меня. Я опустилась рядом и вложила в его руку тарелку.

— Угоститесь. Все празднуют, — он устало кивнул и принялся есть, отщипывая по маленькому кусочку от варёных овощей и белого куриного мяса.

— Обвыкаешься? — подошёл к нам Жерард с кружкой вина. — Мы должны быть командой, чтобы всё получилось. Ты с Джурией и Торментой — сёстрами. В единстве наша сила — остальное нужно оставить за порогом.

Старая мудрость Кодекса. Я улыбнулась и кивнула:

— Это займёт некоторое время, но всё будет в порядке.

Я направилась к компании Джурии.

— Нет, дорогой мой друг, ты слишком увлечён своими цифрами и чертежами, — горячо спорил Сезар. — Мир плоский, и он покоится на плечах четырёх стихий, что питают его жизненные силы. Конец света случится оттого, что стихии утратят могущество, помогая нам в борьбе с демонами, и мир засохнет, как цветок без воды, солнца и плодородной почвы. Так говорится во всех откровениях.

— Это костные предрассудки необразованных простолюдинов! — Клемент спорил необычайно жарко. — Мир — это несколько вложенных друг в друга сфер, которые вращаются вокруг одной оси. Конец света наступит оттого, что наш внутренний мир опрокинется, то есть Хельхейм и Нифельхейм поменяются местами. Об этом говорят не только мои расчёты и опыты. Изменения в погоде, увеличение активности демонов и даже война с людьми подтверждают мою теорию. Этот процесс цикличен, наш мир уже несколько раз умирал таким образом, в последний раз из-за этого Муспельсхейм стал непригодным для жизни.

— Ты связываешь разнородные факты, не имея на то прямого логического обоснования. Так можно до чего угодно договориться, — посмеялся Сезар. Клемент уже был готов кинуться на него с кулаками, как между ними встала Джурия.

— Досточтимые мэтры, пожалуйста, не ссорьтесь. Мастер Клемент, ваши расчёты движения небесных тел поистине впечатляют, как и ваши познания в истории и мифологии, мастер Сезар. Я считаю, что вы оба правы по-своему. Мир может поменять свою ось из-за того, что стихии перестанут его удерживать и подпитывать, а демоны, чуя, что наши силы скудеют, пойдут в наступление.

— Вы все правы, но не понимаете сути, — я встала рядом с Джурией. — Мироздание — это ОНА. Она живая, она есть в каждой крупице нашего мира. Музыку её дыхания можно услышать, если приложить к уху морскую раковину. Стихии, пришедшие с далёких звёзд, усмиряют её и облекают в плоть своими танцами. Наша вера наполняет их могуществом, в то время как мы получаем от них силу и защиту. Но как только нашей веры станет недостаточно, они уйдут за грань, растворятся в сиянии звёзд, откуда и пришли. И мы, их главные создания, погибнем, а ОНА будет всегда, свободная от войн, раздоров и нашего настырного шебуршения в её чреве.

— Шаманская концепция племён юга? — из всех слушателей не смутился один Сезар. — Откуда вам о ней известно?

— От северного шамана.

— Но их там больше нет!

— Один есть, — я улыбнулась и покачала головой.

— Признайся, Сезар, уела тебя наша маленькая странница? — Жерард подкрался настолько неслышно, что я вздрогнула от неожиданности, когда он положил руку мне на плечи. — Некоторые вещи лучше увидеть своими глазами, а не только читать о них. Серьёзные вопросы обсудим завтра, сегодня лучше выпьем за то, чтобы светопреставление никогда не случилось!

Мы чокались кружками и пили пряное вино до дна.

* * *

— Интересная девушка, — пробормотал Бержедон. — Не такая, как все.

— Милая. Я понимаю, что в ней нашёл Безликий, — усмехнулся Жерард.

— С ней будет тяжело.

— Почему? Ведь она уже видела и верит больше, чем остальные.

— Две другие поборются чуть-чуть и сдадутся. А эта только своей воле повинуется. С ней будут проблемы, — Бержедон истратил на длинную тираду все силы. Подбородок опустился на грудь.

Жерард забрал у него посуду и оставил старика отдыхать.

* * *

После праздничной трапезы Джурия и Торми проводили меня в жильё для Норн. Оно находилось в десяти домах от лаборатории. Маленький двухэтажный короб с покатой крышей, серый, скромный, с небольшими продолговатыми окнами и без украшений, зато содержали его в чистоте и порядке.

— Общежитие для женщин, которые участвуют в исследованиях книжников. Они здесь не задерживался в отличие от тех, кого берут на постоянную работу в качестве секретарей, писарей или даже судей по женским делам, — рассказывала Джурия, пока мы поднимались на второй этаж по крутой узкой лестнице.

Наша комната располагалась под двускатной крышей.

— Я приехала сюда ещё летом. В зной тут бывает душно, но ко всему можно привыкнуть, — добавила Джурия.

— Только привыкать-то зачем? — фыркнула Торми.

— Ради великой цели можно вытерпеть любые лишения, — ответила я вместо Джурии.

Та просветлела лицом и кивнула.

Просторная комната делилась на три сектора кроватями, стоявшими у разных стен. Рядом тумбочки для умывания, удобные письменные столы с принадлежностями и стульями, вешалки для одежды. Ни загородок, ни ширм. Места достаточно, чтобы не толкаться локтями, но одной побыть не удастся.

Девочки переодевались в одинаковые домашние платья.

— Твоя кровать у западной стены, — любезно указала Джурия.

У изголовья голубой краской был выведен символ Безликого — круглая маска с прорезями для глаз и носа. Я принялась укладывать скудные пожитки в тумбу и развешивать одежду на крючки. Жаль, вещи быстро закончились. От скуки я разглядывала обстановку и своих новоиспечённых «сестёр».

Джурия уселась, скрестив ноги, на кровать у южной стены и уткнулась в толстый фолиант.

— Что это такое? — спросила я, указывая на нарисованное на стене над кроватью дерево с круглой раскидистой кроной.

— Драконово дерево, очень древнее. Первые переселенцы из Муспельсхейма посадили его перед основанием Констани. Символ вечной жизни — матери-земли Калтащ, — объяснила Джурия, отрываясь от чтения.

На столе рядом с её кроватью лежали книги и листы с записями, одинаковые охровые платья висели на вешалке вместе с платками, шалями и плащами.

Над кроватью Торми у восточной стены красовались чёрная и белая рыбки Кои. Символ равновесия мужского и женского начала — символ грозной хозяйки вёльв, Седны. Символ её мужа, Повелителя Морей Фаро — белый кашалот, скорее намекал на неукротимость и невозможность познать таинственную бурливую стихию. Символами его безымянного внебрачного сына часто изображали треуголку и абордажную саблю, явно намекая на его постыдную связь с моряками или даже пиратами, а может, просто на удалой нрав. Удивительно, сколько припомнилось с уроков истории дома!

Торми устроилась на стуле у тумбы и вымыла лицо в тазу. Рядом лежали щётка для волос, гребни, фиалы с эфирными маслами, мыло. На стене напротив висело небольшое кругло зеркало. Глядя в него, Торми намазывала лицо ароматной мазью из туеска. Её стол вместо книг заполоняли изящные украшения: ожерелье, бусы, заколки, широкие браслеты. На вешалках висело несколько нарядных пёстрых платьев в обрамлении позолоченных монет. В дальнем углу стола валялась колода карт манушей, чистая и почти новая.

— Хочешь, погадаю? — Торми перехватила мой взгляд и подмигнула. — Мануши научили. Я мечтала странствовать с их табором, танцевать на площадях больших городов, собирать восхищенные толпы. Я красиво танцую, ты знала?

Торми сняла с крючка чёрный с золотыми и зелёными цветами платок и накинула его на тонкие плечи.

— Родителям не нравились мои увлечения, и я сбежала. Меня поймали и вернули домой. После такого позора слабый шанс выдать меня замуж испарился. Родители долго искали, куда меня пристроить, пока не подвернулся проект доктора Пареды. Теперь вот приходится сосуществовать с этой затворницей, — Торми покосилась на Джурию, которая спряталась за книгой. — Ничего! Я танцы не брошу и буду блистать. Вот увидите!

Два года назад я тоже мечтала «блистать», но едва не стала невзрачным камушком в чьём-то ожерелье. Когда-нибудь и она поймёт…

— С тобой хоть не так скучно, как с этой… — Торми взяла карты и перетасовала их ловкими движениями изящных пальцев. — На что гадаем? На любовь?

— Не стоит расточать дар попусту, — пробормотала Джурия.

— Зануда! — выкрикнула Торми.

— В тех края, откуда я родом, женщинам нельзя показывать своё тело посторонним мужчинам. Женщины должны быть послушными и кроткими, любить и уважать мужа, холить его и лелеять. Ничем не омрачать, тем более распутством, — ворчала Джурия.

Забавно. Я тоже так думала, но кротость оказалась никому не нужна. Мужчины заводят любовниц на стороне, а от милых, послушных, но скучных жёнушек избавляются.

— Что-то я не вижу твоего мужа! — огрызалась Торми, тасуя карты всё яростней. — Где ты его прячешь? Под кроватью?

— Нигде! Я восьмая дочка в семье. Я не могу выйти замуж раньше сестёр. У моих родителей едва хватило приданного на трёх. Благодаря доктору Пареде ещё две мои сестры стали уважаемыми жёнами. Я готова отдать этому проекту всю себя в благодарность! Ты тоже должна быть благодарна за спасение от позора. Мануши бы попользовались тобой и бросили. Чужаков они никогда не примут!

Торми фыркнула:

— Вот ещё! Будь благодарна, сколько хочешь, а нас оставь в покое. Скажи ей, Лайсве!

— Да, скажи! — потребовала Джурия.

Не хотелось принимать чью-то сторону или что-то доказывать, изливая перед ними душу. Я задрала голову, отстраняясь. Потолок из гладко обтёсанных досок, любопытный рисунок годовых колец на мощных балках. Интересно, что за дерево?

— Можешь погадать, вернётся ли мой знакомый из похода? — спросила я, когда девчонки уже собирались вцепиться друг другу в волосы.

Торми немного успокоилась, а Джурия обиженно отвернулась.

— Всё-таки на любовь! — Торми протянула мне стопку, и когда я сняла шляпку, разложила карты замысловатым узором.

— Так-так, — приговаривала она, постукивая пальцами по загадочным картинкам. — Любовь есть, да ещё какая. Страсть. Судьба! И жизнь долгая, счастливая! Ребёнок! Ой!

На стол легла карта с шутом. Торми нервно кусала губы. Следующими оказались ягнёнок на алтаре и костянокрылый жнец с косой. Насчёт значения последней карты сомневаться не приходилось.

— Это может быть что-то другое, и произойдёт очень нескоро, на закате жизни, — оправдывалась Торми.

Джурия метнула в неё убийственный взгляд:

— Я говорила не злоупотреблять даром!

Я забрала у Торми последнюю неоткрытую карту. На ней был крылатый человек в маске.

— Тайна, — пояснила она. — Карты не хотят говорить, так бывает.

— Ничего страшного, — у неё был такой несчастный вид. Я ободряюще коснулась её плеча. Если каждую ночь во сне наблюдаешь гибель мира, к предсказаниям, даже самым мрачным, начинаешь относиться спокойно. — Все когда-нибудь умрут. Хорошо, что на закате, а не на заре.

Все вернулись к своим делам: Джурия читала, Торми расчёсывалась. Раз сто провела щёткой по волосам и столько же гребнем.

Я легла на кровать и снова взялась изучать древесные рисунки на потолке. Мысли путались и возвращались к последней карте. Крылатый человек в маске. Тайна.

 

Глава 7. Наставники и занятия

К оседлой жизни привыкать оказалось не так просто. Каждый день похож на предыдущий, самый первый из моих дней в проекте.

Встали мы рано, умылись и в сопровождении строгого Сезара отправились в Храм всех богов.

— Это необходимо не только для того, чтобы боги услышали вас, но и чтобы вы прониклись величием тех, с кем вам суждено общаться, — объяснял он.

Храм находился на главной площади и соседствовал с Дворцом Судей. Круглое строение, снаружи облицованное белым, искрящимся на солнце мрамором, заслоняло весь мир, словно было его воплощением. Наверху — огромный синий купол с нарисованными золотом луной и звёздами. Входом служил прямоугольный портик с колоннадой. На них вычурной лепниной и барельефами изображались девять сфер мироздания с их обитателями. На массивном треугольном фронтоне сами Повелители стихий исполняли танец сотворения.

— Тут записана вся история богов, которая сохранилась в людской памяти, — рассказывал Сезар.

На широких ступеньках толпился разномастный люд, выстраивались огромные очереди, чтобы попасть внутрь. Нас же пропустили по первому слову Сезара.

Внутри было прохладно даже в летний зной, а воздух будто не принимал никаких «грязных» запахов, благоухая ладаном, шафраном и плавленым воском. Стены более мягкого светло-коричневого оттенка с редкими вставками белого и золотого. Помещение делилось на четыре части нишами, отгороженными стройными колоннами. В каждой нише располагался большой алтарь Повелителя и вокруг него меньшие для его семьи и свиты. Алтарь Калтащ — золотая баба, оплетённая лозой, алтарь Фаро — каменная чаша, откуда бил фонтан, а в бассейне плавали чёрная и белая рыбки Кои. Алтарь огневолосой Уот — бронзовая чаша с неугасимым пламенем, земной рыжий в танце с небесным синим. Алтарь Тэнгри — высокая фигура из редчайшего голубого мрамора в окружении четырёх крылатых мальчишек, братьев-ветров.

В городе встречалось много других храмов, каждому божеству по отдельности, но обратиться ко всем сразу можно было только здесь, стоя в середине, когда взгляд каждого Повелителя устремлялся на тебя.

Сезар составил для нас молитву, заставил выучить наизусть и читать каждый день на рассвете.

— Мы, ваши смиренные слуги, проводники вашей воли, пастыри ваших чад, созданных вами по-вашему же подобию, молим вас даровать нам мудрость в нелёгкий час испытаний и войн. Осветите наш путь сквозь тьму неверия и гордыни, проведите сквозь пустоши памяти и лес заблуждений, отворите завесу в неизведанное в обмен на наши сердца, тела, души и помыслы. Мы ваши сосуды, мы ваши глаза и уши, мы ваши рекущие уста. Вдохните в нас свою благостную суть в искупление грехов и спасение чад ваших. Да не настанет конец дней, да не угаснет пламя, и взойдёт на Небесный престол дух праведный.

После каждая шла к алтарю своего Повелителя и снова читала написанные Сезаром воззвания.

— Заклинаю тебя, брат мой Ветер, грозный сын иступленного неба, покровитель воинов и защитник слабых, — говорила я нараспев, вглядываясь в лицо крылатого мальчика с руной «исаз» на лбу. Был ли он хоть каплю похож на Безликого? Статуя его отца здесь сильно отличалось от той, что стояла в Пещере духов. Та была теплее, человечнее, словно сияла изнутри любовью скульптора. Насколько мы далеки от них? Не знаем, не понимаем, и ещё надеемся, что наши казённые слова будут услышаны, и что нам ответят так, как хотим мы. — Помоги нам, укрой своими крыльями, разбей наших врагов пламенеющим мечом и низвергни в бездну Червоточин. Не отдавай мраку вотчину твоего отца, не позволяй обратить во прах всё, что он создал. Услышь глас страждущего, пробудись ото сна, мы нуждаемся в твоём предводительстве как никогда раньше. Охрани наш мир! — Красивые возвышенные слова казались неискренними. Дома в святилище я говорила неумело, но от всего сердца, и Безликий отвечал. В минуты тоски и отчаяния я выкрикивала про себя: — Скажи хоть слово! Подай знак! Я блуждаю во тьме без тебя.

Крылатый каменный мальчик оставался неподвижен и нем.

Позже я выспросила у Сезара молитву к матушке Умай.

— Чем, скажи на милость, занималась твоя высокородная мать, что не научила тебя даже самым простым вещам, которые должна знать любая женщина? — возмутился он.

— Она умерла, — ответила я сиплым голосом и отвернулась. — Доктор Пареда сказал, что возможно её тело не выдержало, рождая на свет сразу двух одарённых.

— О! — неловко замялся Сезар и больше нотаций не читал.

Я подошла к статуе женщины в одежде из перьев. В руках она держала глубокую миску с рисом.

— О, милосердная властительница Небесного сердца, светлоликая мать Ветров, позволь разделить твою скорбь по павшим в битвах мужчинам. Знаю, ты до сих пор ждёшь и веришь, что когда-нибудь они вернутся, усталые, но живые. Я спою твою песнь и зажгу свечу на окне, чтобы заплутавшие отыскали путь домой. Ты же, молю, пригляди и охрани Вейаса, моего брата, Артаса, моего отца, — называя каждое имя, я втыкала подожжённую от неугасимого пламени свечку, оплетённую рунным узором, в рис. — И Микаша, моего… — Кто же он мне теперь? Защитник, лучший друг, любовник или… Или…

Я поставила свечку и закончила:

— Самого благородного из мужей Мидгарда. Верни их мне в свой час.

По дороге в лабораторию я расспрашивала Сезара:

— Что мы будем делать?

Стояла ясная погода, хоть и было по-зимнему прохладно.

— Обучаться. Бакалаврская программа Университета, кафедры и некоторые наработки мастера Жерарда, — отвечал Сезар отстранённо и сухо. Джурия и Торми уже привыкли, но всё равно прислушивались.

— Как это поможет связаться с богами и создать оракул? — не отставала я.

Сезар передёрнул плечами:

— Это лучше у доктора Пареды спросить, мы не до конца понимаем его гений. Мне кажется, — он замялся. — Он и сам не знает. Все эти ментальные техники и мистические практики востока и запада… Надеется, что хоть что-то сработает, вызовет озарение или как это называют мистики с Островов Алого Восхода — «сатори». Он будет наблюдать за вами, фиксировать малейшие изменения, выводить закономерности ваших приступов «обожения», и на основании опытов придумает, как управлять этими процессами.

— Звучит жутко, — ответила я.

— Что ж ты хотела, милочка, это наука, более того, которая имеет дело с неизведанным. Разве же она может быть не жуткой?

От холодного ветра я поёжилась и, плотнее закутавшись в шаль, обняла себя руками. Торми убежала к цветочнице на углу улицы. Джурия встала между нами и присоединилась к беседе:

— Что вы говорите, мастер Сезар, наука — это прекрасно, как поэзия или музыка. Когда вгрызаешься в суть вещей, постигаешь магию цифр и геометрических фигур, чувствуешь подъём, будто становишься частью чего-то важного. Мир оказывается гораздо шире и глубже.

— Так разве же тебе не страшно стоять на краю и смотреть в эту необъятную бездну, милочка? — Сезар немного смягчился, любил старательных учениц.

— Нет-нет, что вы! Число бесконечность всегда завораживало меня, — она густо покраснела и повернула голову, пряча взгляд. В профиль проступали её крупные породистые восточно-сальванийские черты.

— Хватит болтать о мрачном и занудном! — подскочила к нам Торми с белыми лилиями, кончики лепестков которых словно обрызгали пурпуром. — Жизнь слишком коротка, чтобы не радоваться ей каждое мгновение!

Она вплела цветок мне в волосы.

— И тебе, извечная-бесконечная бука, достанется! — Торми высунула язык и, несмотря на сопротивление Джурии, тоже вставила ей за ухо цветок.

Мы дружно засмеялись. Джурия заливалась пунцовой краской и прятала глаза.

В лаборатории мы позавтракали лёгкой пищей: омлетом с овощами. После нас отвели в учебную комнату, светлую, с большими окнами. Мы сели за удобные письменные столы, Жерард встал за кафедру напротив, рядком с которой на стене висела грифельная доска.

— Здесь будут проходить ваши основные занятия. Хочешь о чём-то спросить? — поинтересовался он.

— Да-а-а… — протянула я, подбирая слова, чтобы не казаться таким уж скептиком. — Я не совсем понимаю смысл этой затеи с оракулом. То есть как он поможет возродить Безликого и спасти мир? Правильней бы было отправиться к гробнице бога, да и видения посещали меня в местах силы, в чрезвычайных обстоятельствах.

— Этому городу лет больше, чем нашему ордену, он одно сплошное место силы. Противоестественная братоубийственная война не кажется тебе достаточным чрезвычайным обстоятельством? — Жерард принялся объяснять, голосом подчёркивая самое важное так, что его слова доходили легко и запоминались надолго. — Сложные задачи нужно решать шаг за шагом, — Жерард нарисовал на грифельной доске трилистник. — Это источник мироздания. Каждый лепесток обозначает категорию времени: прошлое, настоящее и будущее. За каждый отвечает свой пророк, который обращается к своему богу. Вместе они видят суть всех вещей, знают судьбу каждого живого существа и место каждой твари в Мидгарде.

Из трёх источников образуется общий непрерывный поток, который несёт людям свет и мудрость. Он таит в себе силы намного большие, чем любая Сумеречная армия. Он защитит нас от великого зла, от фанатиков и ложной веры, он же откроет нам путь к Безликому и его возрождению. А Безликий… — он указал на меня.

— Встанет на нашу сторону и поведёт в последнюю битву, в которой решится судьба мира? — неуверенно ответила я.

— Именно! — Жерард поднял большой палец. — А пока вы станете сосудами высших сил и позволите им заполнить вас без остатка. Но для этого вы должны очиститься телесно и духовно, стать совершенными формами. Этим с вами будут заниматься наши наставники.

По мере того совершенствования вы почувствуете себя ближе к богам, услышите их глас, истинный и отрешённый от всего суетного. Это будет знаком, что ваш мирской путь закончился и настало время переместиться в новый дом-святилище в центре мироздания. Там уже ничто не будет вам угрожать или мешать вещать высшую волю. Вопросы?

Торми с Джурией отмалчивались, а мне хотелось знать:

— Почему именно девушки? Мужчины же к богам ближе: они и воины, и жрецы. Родовой дар у них намного раньше и сильнее проявляется.

— Такова версия Совета, — усмехнулся Жерард. — Из хроник видно, что в прежние времена девушки участвовали в боях с демонами наравне с мужчинами. Способности их ценились не меньше, а, может, даже больше мужских. Только потом потери стали слишком ощутимыми. Некому было рожать новых воинов. Потому женщинам пришлось оставаться дома с детьми, пока воюют менее ценные мужчины. Постепенно женский дар ослабел за ненадобностью, и мужчины воспользовались этим, чтобы возвыситься.

— Вы так легко нам это раскрыли? — удивилась я.

— Дела давно минувших дней. Сейчас наши порядки закостенели настолько, что изменить их может лишь чудо, — развёл он руками в извинение. — Наша задача — не бороться с устоями, а достучаться до богов. Уж им-то никто не посмеет прекословить.

Я кивнула.

— За всю историю с богами связывались всего трижды. И каждый раз это были девушки. Почему? Возможно, боги посчитали их чище и достойнее. Возможно, потому что они чувствительнее к колебаниям сфер. А может просто совпадение. Но решающий фактор — найти девушек для этой работы проще и дешевле, — Жерард обезоруживающе улыбнулся.

— Значит, мы будем учиться, а вы — нас изучать и ждать божественного откровения? — спросила я без обиняков.

— Уже изучаю, — Жерард кивнул. — К сожалению, многое можно познать только опытным путём. Мы будем выезжать и на места силы, и от всех чрезвычайных обстоятельств я вас оградить не смогу, но пойми: божественное откровение не за манящим далями горизонтом, а вот здесь, — он коснулся моего лба. — Разве ты видела недостаточно доказательств этому?

Я слышала это уже много раз, просто дорога настолько срослась с душой, что отпускать её не хотелось. Жерард поднял мою голову за подбородок.

— Всё, что мы здесь делаем, зиждется на двух китах: вере и желании. Только они могут сотворить чудо, они и есть идеально отточенные инструменты общения с богами. Верь и желай этого всем сердцем, верь в меня и в себя, верь в нас. Вы — моё самое дорогое сокровище. Я сделаю всё, чтобы наша общая мечта воплотилась в жизнь. Я существую только ради этого.

Он крепко сжал мою ладонь, а потом сжал ладони Джурии и Торми.

— Без веры мы ничто. А теперь небольшая демонстрация. Время у нас есть, но его не так много, и ограничивает его вовсе не Совет. Семнадцать лет — наш крайний срок. Ваши первые догадки, что случится через семнадцать лет. Торми?

— Реки наполнятся кровью, Червоточины исторгнут сонмы демонов, и начнётся последняя битва, в которой весь мир сгорит дотла! — засмеялась Торми, изображая руками чудовищный ужас.

Жерард остался невозмутим:

— Джурия?

— Единоверцы победят и наш орден будет уничтожен? — спросила она и передёрнула плечами.

Да, самый вероятный исход, оттого и гораздо более зловещий.

Жерард просиял и повернулся ко мне:

— Попробуй. Просто первое, что придёт в голову.

Я потупилась и в задумчивости потрогала губы пальцами. Надо его чем-то удивить, чтобы он во мне не разочаровался. Я напряжённо припоминала всё, что слышала и видела в Пещере духов.

— Безликий… убьёт своего сторожа-вэса и запустит мельницу душ. Всё, что было, повторится вновь. На жизнь… или на погибель. Простите, у меня пока не получается! — выпалила я и отвернулась, сгорая от стыда.

— Ну-ну, это же просто игра, хотя и было очень похоже на настоящее пророчество, — снисходительно похвалил меня Жерард. — Со временем придёт и уверенность. Не забывайте, у нас есть всего семнадцать лет, чтобы спасти мир. Не теряйте их даром!

Воодушевившись его верой в меня и наше дело, я засучила рукава и взялась нагонять остальных по учёбе.

Рассеянный инженер Клемент учил нас математике, логике и черчению. По началу мало что получалось, я злилась и не могла усидеть на месте. Сложные домашние задания удавалось выполнять только благодаря Джурии. Она вечерами решала со мной задачи и помогала выводить чёткие линии сложных фигур на бумаге, раз за разом объясняя, что и как нужно делать и почему у меня не выходит.

Торми же от учёбы отлынивала, наплевав на осуждение Джурии и выговоры от Жерарда.

Для занятий с Шандором мы собирались либо в университетском парке, когда позволяла погода, либо в просторном зале женского корпуса, о котором договорился для нас Жерард.

Шандор учил нас гимнастике, показывал, как дышать правильно: сморкаться, кашлять, стонать, свистеть, задерживать дыхание — даже немного смешно. С упражнениями на силу я справлялась легко: отжаться, подтянуться или поприседать.

— Юная каспаша бекать как молодая самка оленя! — похвалил Шандор, когда я первая завершила пробежку вокруг парка и даже не запыхалась. Так приятно было размять кости, и погода стояла сухая, просто отличная!

— Мой друг говорил, что я скачу, как сайгак по пшенице, — вспомнился Микаш, и наше душе потеплело.

— Очень красивый сайкак, с улыбка небес, — усмехнулся Шандор, разглядывая моё лицо. Щёки запылали, впрочем, цвет моего лица отличался мало от моих запыхавшихся подруг. Они уже показались из-за поворота и преодолевали последние сажени шагом. Впрочем, запыхалась только Джурия, Торми как всегда цвела и пахла, не желая перетруждаться.

— Вам нужно больше тренировки и дышать, — он поводил возле своей груди ладонями, показывая глубокое дыхание.

— Зачем?! — заныла Джурия, прикладывая руку к боку. — Лучше гимнастикой для разума заниматься, а телесная оболочка — бренна, истлеет и рассыплется прахом в конце концов.

Мы дружно засмеялись. Но, думаю, каждому позволено иметь свои причуды.

Упражнения на гибкость стали моим кошмаром: не получалось даже до носков дотянуться, спина была как деревянная.

Мы занимались в зале, сидели на растленных на полу толстых покрывалах и пыхтели, пытаясь обхватить ладонями ступни. Одна Торми делала всё легко и непринуждённо.

— У каспаши мышцы как у воина и всадника, — Шандор подошёл и ощупал меня со всех сторон. — Нужно стараться чуть, каждый день по пяди. Попробовать массаж — я уметь, — он поднял большой палец.

— После двух лет странствий — неудивительно, — я пожала плечами, распрямляясь. Уже успела привыкнуть, что тела книжники касаются бесстрастно и для дела. — Не стоит, правда, я…

— Тогда картинка? Маленькая, красивая, как сайкак небес! — он распахнул рубашку на груди и показал переплетающиеся татуировки с изображением животных и рун.

Я передёрнулась и замахала я руками:

— Предпочитаю кожу чистой! Лучше массаж.

Шандор одарил меня лисьей ухмылкой.

Массаж оказался вовсе не так ужасен. Я лежала всё на том же цветастом шерстяном покрывале, пока Шандор разминал мои спину и плечи, втирая в кожу оливковое масло с добавлением ароматных эфирных масел: лаванды, шалфея, мелиссы, можжевельника и лимона.

— Запах тоже лечить: усталость, тоска, — рассказывал словоохотливый чужеземец, чтобы я расслабилась. — Больной пахнуть плохо.

— Запахи привлекают мужчин, — усмехнулась я, подрыгивая ногами от щекотки.

— Особенный женщина пахнуть особенно для особенный мужчина.

— И он сходит с ума, и видит то, что не видят другие!

— Да-да-да! — согласился Шандор, массажируя всё сильнее.

Сперва было больно, будто всё тело по косточкам разбирают, вытаскивают каждую мышцу и дробят. Несколько дней после я ходила как в тумане.

— Повторить? — спрашивал Шандор скорее из вежливости и отказов не принимал.

После нескольких сеансов полегчало, по крайней мере, спину уже не тянуло.

Сезар специализировался на истории, легендах и молитвах, но вместо этого учил нас за один взгляд охватывать целый разворот книги. Нужно было сосредоточиться, не проговаривать слова про себя, а быстро отыскивать главное. Мы заучивали наизусть огромные куски текста. Сезар просил выделить суть и передать её своими словами, чтобы удостовериться, что мы понимаем, а не просто зазубриваем.

Не получалось у всех примерно одинаково. Торми побаивалась Сезара, потому старалась. Джурие не давалось вычленение главного и запоминание его надолго, а не на пару дней. У меня всё происходило по настроению. В один день я была собрана и сосредоточена — получалось легко, а в другой дёргалась от любого шороха и витала мыслями в воспоминаниях и тревогах, не вникая в смысл.

Самыми любопытными занятием оказалось естествознание, которое мы изучали с Жерардом. Он говорил так, что заинтересовывался даже самый нерадивый. Показывал минералы и необработанные полудрагоценные камни: яшму, кошачий глаз, бирюзу, малахит и многое другое, рассказывал, как и где их добывают, какие у них свойства. Учил, как по кольцам на стволах деревьев определять, какая погода была в разные годы его жизни. Когда мы проходили металлы, он посыпал кусок камня порошком, и тот превратился в золотой самородок.

— Это не настоящее золото. Ни один ювелир не даст за него и ломанной медьки, но фокус всё равно знатный, — он обаятельно улыбнулся, заражая нас весельем.

Иногда Жерард приносил необычных маленьких зверушек: похожую на пятнистого хорька генетту, которую на юге держали в домах для ловли мышей и мохнатых бурых ихневмонов, которые уничтожали змей. Жерард рассказывал про их повадки и как они устроены внутри. Про людей он тоже рассказывал:

— Некоторые болезни мы наследуем от родителей вместе с родовым именем и даром, а некоторые цепляются к нам в течение жизни. От некоторых можно избавиться, другие лишь заглушить на время.

Люций, единственный из наставников относился к нашим занятиям так же несерьёзно, как Торми. Опаздывал, травил байки, показывал ярмарочные фокусы. Торми приходила от них в восторг, Джурия напряжённо размышляла над тем, что бы это могло значить, а я скучала, потому что мой дар позволял видеть его иллюзии насквозь. Изредка он рассказывал про ауры и использование дара.

— Когда резерв переполняется, а энергия не находит выхода, аура мерцает цветами дара, — он всегда бродил из угла в угол, когда говорил что-то серьёзное. — Если при этом испытать сильные эмоции, то энергия прорвётся наружу спонтанным выплеском. Порой он бывает настолько мощным, что носитель причиняет себе вред или теряет сознание. Избежать этого можно мгновенно опорожнив резерв одним мощным целенаправленным действием.

— Так велик шанс надорваться, особенно если ты необученный, — смутилась я. Насколько же мальчишкам проще! Они тратят большую часть резерва на тренировки и схватки с демонами. Энергия не застаивается практически никогда.

— Правильно, девочка-всезнайка, — Люцио развернулся ко мне и одарил плутоватой ухмылкой. — Поэтому нужно пользоваться способностями каждый день по чуть-чуть. Ну-ка, о чём я сейчас думаю?

— О редком сальванийском вине десятилетней выдержки, которое вам обещал подпольный скупщик за пропуск в город.

Он приложил палец к губам. Я замолчала и пожала плечами. Глубоко старалась не лезть. Мутный тип, кто знает, как он свои грязные делишки обстряпывает?

Джурия ненадолго призвала из амулета-ловушки призрака-хранителя. Полыхнул мертвецким зелёным огоньком, и его тут же упрятали обратно.

Торми раскинула карты на победителя ближайшего рыцарского турнира во дворце Сумеречников.

— Иллюзионисты всё скрыли. Комар носа не подточит, — она скривилась, собирая отказавшиеся говорить карты.

— Ладно, поищу другой способ, — не слишком расстроился Люций и отпустил нас домой.

Про то, как защищать себя и сражаться с демонами, он не рассказывал. Я тосковала по последнему почти как по дороге и Микашу.

Не обошли наш проект и трагические события. Жерард уговорил старика Бержедона немного отдохнуть. Через неделю его нашли мёртвым по дороге из дома в лабораторию. Похороны устраивал Жерард, потому что близких родственников у того не было.

— Сердечный приступ, — объяснил он сухо, когда освободился для занятий с нами. — Всё случилось очень быстро, ему бы не смогли помочь.

Выглядел спокойным, только когда поворачивал голову, становилось заметно, как трепетала жилка на виске и в углах глаз собирались морщины.

Жерард установил на одном из столов маленький фонтан — систему из трёх сообщающихся сосудов. Мы встали рядом, чтобы её рассмотреть. Из верхней чаши била тонкая струйка, постепенно уменьшаясь вместе с уровнем воды в среднем сосуде, пока не иссякла. Жерард присоединил к нижнему сосуду насос, и струя снова забила вверх.

— Сердце тоже насос — гонит кровь по таким же сосудам в нашем теле. А ещё это мышца. И как другие мышцы у стариков, она дрябнет и уже не может гнать кровь, — Жерард перестал накачивать насос, и фонтанчик снова иссяк. — Человек умирает.

— Почему бы не сделать насос, который бы не переставал работать? Тогда бы люди смогли бы жить вечно, — задумчиво сказала Джурия.

— Вечный двигатель? Подобные исследования ведутся уже с век. Клемент участвовал в одном из проектов, правда, тот потерпел фиаско. К тому же жить вечно такой насос бы не помог. В нашем теле ещё много органов, которые со временем изнашиваются и ломаются. Прибавьте к этому болезни, голод и войны. Смерть будет существовать, пока существует жизнь. Это не так плохо, заставляет торопиться со свершениями, а не откладывать их. Бержедон прожил долгую жизнь, полную событий. Вряд ли он сильно сожалел об уходе, и мы тоже должны отпустить его с миром. Мы не забудем, — Жерард приложил два пальца левой руки к губам и поднял их в воздух в ритуальном жесте.

— Мы не забудем, — повторили мы втроём.

Через день утром состоялись похороны. Погода была прохладная, ветреная, небо хмурилось, обещая разразиться дождём.

Облачённое в холщовый саван тело пронесли с пышной процессией к старому кладбищу за городской стеной. Там уже сложили погребальный костёр.

— Мы пришли проститься с тобой, старый друг. Ступай с миром, ты был хорошим человеком и преданным товарищем. Ты верил в меня и в моё дело даже больше, чем я сам. Ты вытаскивал меня из передряг столько раз, сколько не перечесть по пальцам обеих рук. Ты никогда не требовал похвалы или почестей, таясь в моей тени. Ты был вдохновением моего проекта. Мне жаль, что я так мало тебя ценил. Но клянусь, я никогда не забуду твоих мудрых советов и отеческой заботы. Я доведу наше дело до конца, чего бы мне это ни стоило. Я буду помнить, — Жерард снова приложил два пальца левой руки к губам и поднял их в воздух, призывая собравшихся сделать то же.

От его речи на глаза наворачивались слёзы. Женщины в чёрных одеждах рыдали в голос.

— Это нанятые плакальщицы. Чем больше их на похоронах и чем громче они стенают — тем больше уважения к усопшему, — шепнула мне Джурия и пожала плечами на мой недоуменный взгляд: — Сальванийский обычай.

Странно и немного смешно, но смех на похоронах неуместен. Плакальщицы хорошо отработали деньги — рыдали, пока ревущее пламя полностью не поглотило тело, оставив лишь пепел. Его собрали в урну и закопали в уже разрытую яму. Сверху поставили стёсанный полукругом камень с выбитым на нём именем и эпитафией: «Верный друг, ты унёс в могилу чужие тайны. Покойся с миром, пускай они не тревожат тебя на Тихом берегу».

После погребения я подошла к Жерарду, чтобы выразить соболезнования. Он только виновато улыбнулся, взял меня под локоть, и мы пошли обратно в город вместе с процессией.

Ещё долго в гостиной лаборатории на подоконнике горела свеча в память об усопшем.

Через месяц Жерард нанял сразу двух молодых помощников — близнецов-целителей в красных мантиях бакалавров.

— Кнут и Кьел из вольных городов северной Лапии, только после Университета, — представил их Жерард и, подмигнув, добавил полушёпотом: — Ещё не испорченные «взрослой» жизнью.

Долговязые тощие альбиносы-лапийцы выглядели непривычно бледными по сравнению с южанами. Вели себя очень тихо. Если переговаривались, то только между собой и шёпотом. От пронзительных взглядов почти бесцветных серых глаз по коже бежали мурашки. Близнецы взяли на себя часть уроков Жерарда.

— За всю историю человечества ядов было придумано не меньше, чем лекарств, а способов умерщвления не меньше, чем способов лечения. Это и есть так называемый закон равновесия в действии. Добра не может быть без зла, света без тени, Сумеречников без демонов, — вплетал Кнут в свои лекции строки из Кодекса, но они всё равно звучали сухо и казённо.

— Возвращаемся к ядам, — подхватывал его Кьел. — Большую часть из них можно использовать, как лекарство в малых дозах. Более того, в эламской пустыне Хааб есть кочевое племя, которое принимает по капле сильнейшего известного яда — элапедая с младенчества, чтобы выработать к нему устойчивость и использовать отравленные стрелы для войны с соседними племенами.

Мы скрипели перьями, старательно записывая их слова и скучая по весёлым опытам Жерарда.

 

Интерлюдия I. И духов зла явилась рать…

В наскоро собранных шатрах, накрытых воловьими шкурами, было плохо: днём — жарко, ночью — холодно. В закопчённых домах Сумеречников останавливаться побаивались, словно там до сих пор бродили призраки, хотя проповедники вещали, что нет ни призраков, ни демонов. Всё зло — от колдунов проклятых.

Так-то оно так, только даже не в колдовстве их дело, а в жадности и гордыне. Как пиявки присосались к простому люду, вытягивали из них все соки, унижая и прикрываясь своей избранностью. Защитники, ха! Да от таких защитников впору самим защищаться.

Теодор Фальке, бывший маршал имперской армии Сальвани, был среди заговорщиков. Советник, хитрый лис, тоже переметнулся на сторону единоверцев, как только запахло жареным. Он долго уговаривал пощадить императорскую семью. Но Император до последнего отказывался вступать в борьбу с Сумеречниками, повторяя, словно одурманенный: «Без них мы погибнем. Без них наш мир поглотит зло». Пришлось его убрать, и Советника вместе с ним. До сих пор казалось, что на клинке проступают пятна их крови.

Теодор не был набожен, не преклонялся ни перед высшими чинами, ни перед фанатиками. Просто неистовая вера стала хорошим скрепляющим материалом — повышающей мораль идеологией для всех бунтовщиков. Вера в прекрасное будущее, будущее без Сумеречников и непомерной дани, которую они взымали за защиту от того, что никто, кроме них, не видел.

Единоверцы победили, нет, не проповедники, которые брезговали кровопролитием и только воспаляли народ беспомощными речами, а воины и политики, стратеги и придворные интриганы. Теодор помнил, как во исполнение ритуала водрузил свой зад на жёсткий каменный трон, у подножия которого истекал кровью ещё живой Император.

Только дворец они не удержали. Всё пожрал огонь — союзник Сумеречников, на котором они жгли своих мёртвых. Город для них тоже был мёртв, а чужие, обычные люди — мелкие сошки.

Огненный вал с чудовищным гулом стелился по земле, приближаясь к столице быстро, как приливная океанская волна. Старики рассказывали, что после могучего землетрясения одна такая накрыла прибрежную деревушку. Огонь же пожрал их цветущую столицу — Констани, город вечного лета, тепла и детского смеха. Трещали в языках пламени усадьбы с благоухающими садами, горели дворцы и парки, центральные улицы с изящными статуями и фонтанами и маленькие тёмные проулки, в которых прятались бродячие коты. Все бежали без оглядки, плохо соображая куда: обычные люди, проповедники, даже бравые воины.

На память об этом огне у Теодора остались большие ожоги на руках. Многим повезло меньше. Но они выжили! Выжили и выгнали колдовскую мразь со своей земли. Ликование длилось долго… пока не заурчали от голода животы, а в глотки не набилось столько гари, что стало невозможно дышать. Это отрезвило всех, кроме фанатиков, которые твердили, как бараны: «Единый придёт, единый спасёт, теперь мы свободны!»

Многие притаились среди беженцев, предпочли забыть, что воевали под другими знамёнами, и двинулись на север к Сумеречникам. Ряды стремительно редели. Новый император Теодор понимал, что Сальвани не удержать. Несколько битв, из воинов только самые преданные остались, да те, у кого от проповедей ум за разум зашёл. Скоро армия Сумеречников огрызнётся так, что никого в живых не останется, а если останется, то позавидует мёртвым.

Зачем?! Чтобы доживать последние дни в этом нищенском лагере?

Таяла свеча, хрупкий лепесток пламени трепетал, отбрасывая тени на разложенную на столе карту. Рядом донесения, отчёты. Сколько человек осталось, сколько из них умеет держать в руках что-нибудь более действенное, чем вилы и лопаты. Только здесь Теодор позволял себе предаваться унынию, чтобы другие, не приведи… Единый, да, теперь только Единый мог спасти их… не видели, что даже он потерял надежду.

Теодор опрокинул в себя кружку вина, вторую, пока не опустел кувшин — недопустимое расточительство. Нужно попросить ещё.

Снаружи доносился встревоженный шум: шаги, голоса, бряцанье оружия. Теодор подскочил и достал меч из ножен. Враг уже здесь?

Отвернулся полог. Потянуло дурманным запахом пустыни, удушливым, плавящим мозги. Взметнулось пламя свечи, тени заплясали как шальные. Стихло всё, наполнилось стрекотом цикад и пиликаньем расстроенной скрипки. Теодор выронил меч, зажал уши и зажмурился. Пот под рубахой. Жарко, словно он снова горит, и пахнет повсюду — кровью. Нет-нет, не поддаваться безумию раньше срока!

— Ваше Величество, к вам вестники с севера, — наваждение пропало, послышался ровный голос помощника Джиджи. — Говорят, у них есть сведения о планах Сумеречников.

Теодор напрягся. Залип в паутине, как муха. Выбраться!

— Почему пропустили? Это наверняка лазутчики!

— Мы не лазутчики, — послышался скрипучий, будто выжженный зноем голос.

Из-за спины Джиджи вышли два странника в заношенных холщовых балахонах. Помощник застыл, словно статуя, которую лишили управляющей ею воли.

— Стража! — закричал Теодор, отшатнувшись. Так же бессильно кричал Император. Никто не откликнулся, не издал даже звука. Теодор оттянул ставший тесным ворот рубахи и уставился в глаза крадущейся смерти. Палачей!

Странники скинули капюшоны, открыв обожжённые, обветренные до костей, измождённые лица. Только глаза — один голубой, другой зелёный — горели колдовским огнём.

— Не бойся, убийца Фальке, мы на твоей стороне, — заговорил старший из них.

— В-вы С-сумеречники, — с трудом выдохнул он, борясь с дрожью.

Никогда не боялся ни колдовства, ни расправ над бунтовщиками, ни тем более россказней. Теперь же впервые стало страшно, будто все кошмары воплотились в жизнь, прозрели глаза к тому, чего обычным людям видеть не стоило. Не поймёшь ты, не признаёшь, пока оно не взойдёт на порог твоего дома. После встречи с ним не выживешь, чтобы кому-то рассказать. Истину.

— Были ими. Но прозрели, как ты сейчас. Услышали глас бога истинного, вашего бога. Мы его божественные посланники, те самые, о которых бают ваши проповедники. Мы явились, чтобы привести в мир нашего бога. Ты нам поможешь, — они окружали, как шакалы, отрезая пути к отступлению.

— Я не верю!

— Главное, что остальные верят, — так же спокойно ответил второй странник. — Просто скажи, чего желаешь. Нам всё подвластно.

Мигнула свеча, заплакала струйкой воска, истлел фитиль, и даже дыма не было видно в кромешной тьме.

— Я желаю… желаю… чтобы моя Империя победила!

— Дай срок. Священная Империя будет жить, — они приблизились вплотную и положили ладони ему на голову. — Долгих лет Императору-убийце Теодору Фальке!

Из их пальцев выстреливали голубые и чёрные нити, пеленали в плотный кокон, врастали под кожу, струились по жилам, в дыхании они, в глазах, в ушах. Ты уже не ты, а их марионетка. Последнее, что можешь — разинуть рот в немом крике. В первый и последний раз.

Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле.

* * *

Для них поставили отдельный шатёр, накормили так, как не кормили с момента воплощения в этом треклятом мире. Они могли и без людской пищи, и даже без воды, подпитывать бренные тела своей тенью. Но всему есть предел. Не хотелось бы потерять с таким трудом доставшихся носителей и не обрести новых. Без реального воплощения ты ничто. Уж кому, как не Предвестникам невоплощённого Мрака, об этом знать?

Люди суетились, вести разлетались с ошеломляющей скоростью, воодушевлённый гам не стихал. С этими проще, легко подтолкнуть внушением или чёрной жаждой. Они не как те треклятые слуги Безликого, они не верят и верят одновременно, смотрят и не видят того, что у них перед глазами. Они все хотят одного и того же: выжить и воплотиться. И нет рядом Синеглазого, того, кто рвёт путы и разбивает слова в прах. Они сами уничтожили своих защитников. Сами позвали новых, совершенных. Не все для одного, а всё для всех — для высших целей. Для другого более правильного и справедливого мира.

— Именем Единого, кто вы?! — ворвался к ним старец в балахоне. Лёгкий нырок в голову. А! Главный проповедник, слепой пастух слепых баранов.

— Мы его божественные посланники. Разве до вас не доходила весть?

— Вы Сумеречники! Нечистые!

— Разве не милостив он к кающимся? Узревшим и признавшим Истину? Дар ценится только тогда, когда дорога к нему была тяжела и терниста. И мы ценим, превыше золота и гордыни. Взгляни на наши язвы, на наше нищенство, на отверженность среди собственного племени. Мы выбрали свой путь — путь служения и отречения, а не стяжательства. Мы защитим твою паству и выиграем войну. Мы подготовим мир к его пришествию. Тебе ведь хочется? — Трюдо приложил к его лбу палец. — М-м-м! Златоглавые храмы, как были у Сумеречников, и костры вокруг колдунов, где они будут гореть живьём за свои злодеяния.

Пастух вытаращил глаза и отшатнулся.

— Гнев! Гнев праведный — всегда хорошо, — согласился Масферс. — Иди к остальным. Скажи, мы глас его гнева. Мы сметём нечестивых, но прежде предложим покаяться. Те из них, кто присоединятся к нам, будут спасены. Остальных пожрёт их же очистительное пламя.

Пастух вышел и сделал внушённое. Больше их не тревожили.

— Нужно действовать. Эти олухи ничего не смыслят даже в том, с кем сражаются, — Масферс изучал донесения и отчёты.

— Не удивительно. Орден тщательно оберегал свои тайны. Да и недоступны они… — Трюдо приложил палец к виску и махнул в сторону выхода. — Ограниченному разуму. Справимся! Жаль, мятежных духов упустили. Рат их очень хотел.

— Настолько хотел, что попался на клинок Синеглазому. Да и какая разница? Не этих, так других найдём, — отмахнулся Масферс. — Никакие носители не стоят семени.

— Молод ты ещё, не понимаешь, — покачал головой Трюдо. — Духи ведут за собой людей, становятся виновниками изменений. Перетянем Разрушителя и Искателя на свою сторону, и победа за нами. Жаль только, что Синеглазый, скорее всего, от них избавился.

— Ничего! Семнадцать лет ему кружить над Мидгардом осталось. Он будет гореть! — рассмеялся Масферс. — А пока нужно связаться с демонами. Чую, орда уже воспрянула, чтобы добить обескровившего себя противника. Они дадут нам время, чтобы подготовить этих жалких фанатиков к победоносной войне.

— Тебе бы всё головы резать, — Трюдо махнул рукой и повернулся к разложенной на столе карте. — Занимайся, а поиск носителей оставь мне.

 

Глава 8. Наука Збиденя

Микашу понравилось в походе с первого мгновения, когда они с Беркутом присоединились к серым колоннам новобранцев, конных и пеших, которые замыкали парад войск вместе с оруженосцами, целителями и обозами. Сливался стук колёс, копыт и сердец, устремлялись вперёд решительные взгляды. Дышалось по-особенному хорошо, торжественно и дружно. Толпа, собравшаяся посмотреть на высокородных капитанов в сияющих латах с золотыми гербами на груди и прославленных героев тысячи битв, расходилась по домам, лишь пара зевак ещё висла на деревянных ограждениях. Худосочный чернявый мальчишка в обносках с чужого плеча, сложив ладони лодочкой, прокричал:

— Слава героям, слава освободителям земли мидгардской!

Микаш улыбнулся и помахал ему рукой. Внутри зарождалось ликование, хоть они ещё не выехали из города.

За стеной парад закончился, и новобранцы разбрелись, знакомясь друг с другом и отыскивая приятелей. Микаш наблюдал за происходящим в одиночестве. В войске царило возбуждение. Все предвкушали славные подвиги. Микаш тоже не мог сдержать кошачью улыбку на устах.

Небо хмурилось, на степных пустошах дул пронизывающий осенний ветер, холодом пахла земля. Выступали маршем, за день преодолели очень много. Новобранцы с непривычки устали, спешивались на ночлег лениво, неверно ступали и шатались из стороны в сторону. У Микаш же наоборот всё трепетало от предвкушения.

Рядом с глашатаями выстроилась большая очередь. Новобранцы называли имена, и их распределяли по назначениям.

— Микаш Остенский! — бойко представился он, вытянувшись по струнке и дёрнув за повод расклячившегося Беркута.

— Не припомню такого, — пробормотал глашатай и сверился с длинным свитком.

— Может, в конце? Меня перед самым выступлением приняли. Давайте помогу!

Глашатай удивлённо вскинул брови, в спину устремились любопытные взгляды. Микаш пожал плечами, перебирая листы, и, найдя нужную строчку в самом конце, ткнул в неё пальцем.

— Микаш Остенский из зареченских Римшей, безземельный. Ну да, ну да! — глашатай подмигнул. Маршал Комри намутил с его происхождением? Надо выяснить, что это за Римши. — Рота Красноклювов, капитан лорд Мнишек, звено Зябликов, командир Збидень Кадлубек. Не повезло тебе, парень.

Глашатай вручил Микашу приказ о назначении. За его спиной вовсю гулял досужий шёпот.

— Строгий?

— Есть немного. К нему совсем зелёных отправляют, чтобы научил уму разуму, а потом распределяют в другие звенья в зависимости от успехов. Просто таких как ты он на дух не переносит.

— Каких таких?

— Ну, — глашатай смерил его двусмысленным взглядом и хохотнул в кулак. — Безземельных.

На что он намекает, в конце концов?!

Микаш повёл Беркута в сторону реявшего над лагерем красного знамени. Оно обозначало положение роты Красноклювов. Маленькая неказистая палатка командира Зябликов отыскалась лишь на самом краю. Возле неё, скрестив ноги, сидел сухой, наполовину седой старик с пышными усами. Судя по ауре ясновидец первого уровня. Истинный бы, наверное, уже до капитана роты дослужился.

— Микаш Остенский, прибыл нести службу, — отчитался он, протянув бумаги.

Старик медленно поднял голову, придирчивым взглядом прозрачных глаз оббежал коня и замер на знаке ордена на груди. Подёрнутое сеточкой морщин лицо нахмурилось, густые снежные брови взлетели вверх. Микаш даже пожалел, что не побрился перед выходом.

— А, «безземельный», — скривился старик. — Зови меня дядька Збидень, так меня все зовут. Ты опоздал.

От родного, зычного с лающими нотками говора защемило в груди. Микаш положил бумаги на землю рядом.

— Так ведь никого ещё нет.

— С тебя спрос особый. Ни одной промашки не потерплю. Так что собирай манатки сейчас.

— Но ведь вы даже меня в деле не видели!

— Зато слышал достаточно. Костёр разведи и за паем сходи. Дежурным будешь.

Микаш отсалютовал и убежал исполнять приказания: перепоручил коня оруженосцам, развёл костёр и на раздаче пая познакомился со словоохотливым целителем Харуном. Тот рассказывал про заведённый порядок, отмеряя в котелок лишнюю жменю овса:

— С кашеварами нынче плохо. Можно, конечно, подсуетить.

— Голодранцам и провинившимся кашевары не положены! — гаркнул проходивший мимо немолодой рыцарь в красном капитанском плаще, который быстро промокал под накрапывающим дождём. — И нечего тут зубоскалить! Вы бы так строем ходили, как лясы точить горазды. Ещё одно замечание — и схлопочете по выговору.

Микаш с целителем одновременно вытянулись и отсалютовали.

— Так точно, лорд Мнишек! — затараторил Харун так, что Микаш едва успел повторить.

Капитан смерил их презрительным шагом и ушёл восвояси.

— Старый хрыч! — плюнул ему вслед Харун. — Хоть бы на него подагра напала!

— Вы же целитель!

— Посмотрим, что ты запоёшь после пары недель с этим…

— Бывало и хуже, — неожиданно для себя Микаш улыбнулся во весь рот. — Лучше, чем сейчас, и быть не может!

Харун удивлённо рассмеялся, а Микаш побежал обратно, запахиваясь в плащ.

Темнело. Остальные новобранцы уже собрались у костра и задорно болтали, то и дело взрываясь хохотом. Стоило Микашу приблизиться, как они уставились на него и замолчали. Он подкладывал дрова в огонь, они вдыхали горький дым и тянули ладони поближе к скрипучему жару, борющемуся с дождём. В котле хлюпала пузырями каша, прикипая к стенкам. Микаш раскладывал её по плошкам деревянной поварёшкой и выдавал каждому Зяблику по куску солонины, улыбаясь как можно любезней, но они тушевались ещё больше, замирая в непонятной тревоге.

Микаш уже устраивался рядом со своей плошкой, как за спиной раздалось громкое чавканье. Збидень приближался со стороны лагеря, разбрызгивая сапогами грязь из луж.

— Ты, — он указал на Микаша. — Ко мне, живо!

Тот с досадой глянул на Зябликов и нехотя подчинился приказу.

В палатке было непривычно сухо и тепло. Тлели угли в закопчённой жаровне, Збидень усаживался на взбитые тюфяки в углу рядом с приземистым столиком. На нём дымились две тарелки с жареной телятиной. Командиров явно кормили лучше, чем рядовых.

— Отпразднуем знакомство! — Збидень распечатал кувшин, разлил по кружкам брагу и указал на место рядом с собой. — Только не надо мне этого волчьего взгляда. Садись, говорю!

Сел. Збидень подтолкнул к нему кружку, расплескав пену. Они чокнулись, командир опрокинул залпом, Микаш едва пригубил.

— Маршал всё про тебя рассказал.

Он поперхнулся. Чего теперь ждать? Угроз?

Збидень подлил себе ещё, но пить не спешил, разглядывая ободок на глиняной кружке:

— Как Заречье поживает? Я на родине с самого вступления в орден не был, тридцать лет уже поди.

— Как всегда. Земля родит богато, золотые табуны несметны, погода ласкова, только демоны лютуют.

— Слышал. Сочувствую.

Микаш выпил остатки браги и стукнул кружкой по столу. В голову ударил хмель. Микаш принялся за кашу с мясом. Сладко, пресно, пряно — смешались вкусы на языке.

Збидень подлил ещё.

— Я из славного города Кадлуба на востоке, а ты?

— Село Остенки на западе, на правом берегу Плавны. Было там. А после нашествия служил оруженосцем у наследника лорда Тедеску. Там всему и научился.

— Тёпленькое местечко. Чего ушёл?

— По-настоящему захотелось с демонами воевать, а не на потеху высокородным рубаху на себе рвать.

— А-а-а, честолюбец. Сюда многие ради славы приходят, только при виде орды бегут первыми.

— Я не из тех.

Микаш продолжал сосредоточенно жевать, не желая говорить больше, чем просят. Збидень всё подливал и подливал, чтобы развязать ему язык. Нелепая битва. Микаш хоть и не пил раньше много, а пьянел, лишь когда сам желал этого.

— Расскажи хоть, какой у тебя опыт, — сдался Збидень, оставив кувшин.

Микаш перечислил виды оружия, которые доводилось использовать, опробованные телепатические техники, убитых тварей. Збидень присвистнул.

— В команде когда-нибудь работал?

— С наследником лорда Тедеску и его компаньонами, правда, больше за них, а не вместе. А потом… ещё с двумя высокородными. С ними вместе. Получалось вроде, когда не шло из рук вон плохо.

Микаш по привычке сунул руку за пазуху в поисках серебряного медальона с портретом Лайсве, но вспомнил, что отдал его ей в Урсалии, когда хотел уехать, а уехал в результате её брат.

— Командовал кем-нибудь?

— Нет. Да и не нужно мне этого, — Микаш обвёл вокруг себя руками. По правде, он бы лучше давился под дождём пресной кашей, чем пил вместе со старым лисом, отвечая на каверзные вопросы. — Я доволен тем, что у меня есть. Я смотрел смерти в лицо столько раз, что пальцев на обеих руках не хватит сосчитать. Она меня не страшит, и слава тоже не прельщает. Я просто хочу быть Сумеречником и сражаться с демонами.

— Наивный мальчик, здесь не спрашивают, чего ты хочешь. Ты делаешь то, что нужно, либо уходишь, — горько усмехнулся Збидень. — Ладно, ложись спать. Завтра на рассвете построение. Куда? Здесь спать будешь. И никаких возражений!

Пришлось засыпать под раскатистый стариковский храп.

На диво ясным утром Збидень выстроил Зябликов в шеренгу по росту и прошёл вдоль неё, осматривая всех. Микаш дожидался в хвосте, как самый высокий, и косился на соседей по строю.

— Что за вид? — ругался командир. — Ремень затяни, дурень! А ты чего зубы скалишь? Почему воротник расстегнут? Ах, на горло давит?! Так возвращайся к мамочке, там тебе точно давить нигде не будет.

Микаш с беспокойством вспоминал, всё ли у него в порядке. Пятнышко на носке сапога. Ну вот. А ведь чистил! Целых пять минут. Эх, нет здесь Лайсве, она никогда такие вещи не пропускала.

— Это что такое, засохшие сопли? Прости Безликий, ты хоть лицо иногда моешь?! — муштровал Збидень парня, который стоял по соседству.

Микаш распрямил плечи, втянул живот. Збидень отвернулся и принялся расхаживать вдоль строя, заложив руки за спину.

— Чтобы к началу марша себя в порядок привели. Кто не успеет — десять плетей.

Сосед шмыгнул носом. Микаш скосил взгляд. Парень был высокий и тощий, как жердь. Толстогубый, курчавящиеся барашком волосы непослушно выбивались из пука на затылке, несоразмерно длинные руки свисали неуклюжими плетями. Никаких мускулов. Как они испытания проходят?

— Эй, куда смотришь?! — прикрикнул на Микаша Збидень. — Покажи-ка своё мастерство. Или только хвастать горазд?

Микаш вышел из строя, вынул меч и принялся крутить петли, то и дело прерываясь для резких выпадов. Зяблики восхищённо охали, лишь Збидень наблюдал с хитрым прищуром. Надо держать ухо востро. Старик только с первого взгляда немощный, а по походке видно, что ежели драка, налетит как коршун — не отобьёшься. Сильный и жилистый, очень крепкий старый вояка.

Збидень вскинул руку и обратился к соседу Микаша:

— Имя?

Тот выровняла осанку, выпятил грудь и ответил сбивающимся голосом:

— Келман Уввар, к вашим услугам!

Збидень махнул Микашу и подтолкнул к нему Келмана. С желторотиком биться? Неправильно это! Но спорить бесполезно. Противник поднял оружие и замахнулся. Самым простым финтом Микаш сбил его с ног и выдернул из руки клинок. Только бы ничего повредить, это же не по-настоящему! Келман кряхтел и не мог отскрести себя от сырой земли. Микаш схватил его за руку, поставил на ноги, отряхнул и всунул его меч обратно в ножны. Ой, это же не Йорден! Збидень сверлил Микаша пристальным взглядом, Келман удивлённо моргал и откашливался.

— В строй, недотёпа! — прикрикнул на него командир и подозвал следующего Зяблика.

С ним повторилось то же, только Микаш больше никого не поднимал и не отряхивал.

— Печально, — заключил Збидень, наблюдая, как Зяблики потирают ушибленные места. — С каждым годом новобранцы всё слабее. А ведь вы даже даром не пользовались.

Недоговорив, он выхватил меч, прыжком развернулся и сделал настолько молниеносный выпад, что Микаш едва успел уйти в сторону. Завязался поединок. Старик был хорош, чувствовался немалый опыт, выдержка, сноровка. Такому даже проиграть не стыдно. Хитрую технику Збидень использовал, обманные финты сыпались один за другим, выпады предсказывал, с помощью дара пытался выбить из равновесия и обернуть силу Микаша против него. Без телепатии лучшая тактика — изнурение. Не подпускать близко и сохранять силы. В молодости — главное преимущество. Только воспользоваться им не дали. Збидень вскинул руку, обрывая поединок, когда они даже вспотеть не успели. Микаш отступил и спрятал меч в ножны.

— Завтра будешь учить остальных. Всем — его слушать, если не хотите в первом же бою головы сложить, — отдавал указания Збидень. — Вольно! Разойдись! А ты — за мной!

Снова пришлось нырять под низкий полог командирской палатки.

— Что ты творишь, а? — отчитывал вполголоса Збидень. — Ты уже не простолюдин. От тебя требуется только исполнять приказы, мои приказы и больше ничьи. Будешь всем сопли утирать — тебя мигом раскроют.

Микаш виновато молчал. Старые привычки умирают долго.

— Выше голову. Ты лучший воин, чем все эти мальчишки вместе взятые и только поэтому маршал Комри тебя взял. Вспомни свои вчерашние слова и не подводи его.

— Будет сделано! — ответил Микаш, желая выбраться на волю.

Затрубили горны к началу марша, спасли. Микаш убежал собираться. Вскоре выехали и снова телепались в хвосте. Микаш придирчиво разглядывал Зябликов. Чуть младше либо его возраста, одеты в казённые тёмные шерстяные штаны, высокие сапоги, рубахи из немаркой ткани, толстые жилеты и длинные серые плащи от дождя и холода. Мечи дешёвые, некачественной ковки. Метательные ножи, которыми Микаш разжился на подъёмные деньги, и то были лучше. На кольчугу, правда, не хватило, пришлось довольствоваться стёганкой. Да и у остальных сверкающих лат не было. Клячи у всех — низкорослые обозники, не чета огромному Беркуту. Только бы не показывал, что в голове у него одно плесневелое сено.

В сёдлах Зяблики тряслись, как мешки с соломой, и выдыхались почти мгновенно, покряхтывая и не зная, как усесться удобней. Не сильно крупные, кое-кто из них и вовсе казался слишком щуплым для воина. Тренировать их придётся долго. Вначале лучше сделать упор на выносливость, нарастить мышцы, а потом уже браться за мастерство. Микаш увлечённо составлял в голове план, размышляя попутно, что ещё нужно выяснить и раздобыть. Перестал замечать всё вокруг: колыхание конской спины, холодный ветер крадущейся зимы, подступающих всё ближе всадников. Кто-то коснулся его локтя, Микаш вздрогнул и повернул голову.

С ним поравнялся Келман.

— Мы подумали, раз ты будешь нас учить, то надо представиться, — подмигнул он. — Я Келман из Вардани, это на границе с Эламом.

Точно, представиться — совсем забыл!

— Микаш из Заречья, — он пожал протянутую руку.

— Рыжий Мёрк, щербатый Ловель, с залысинами Аттош, красавчик Оле, дальше Дидье, Истарен, Кашталь, Реут — поспеваешь? — называл окруживших их всадников Келман.

Каждый улыбался, кивал или махал рукой. Микаш суматошно запоминал их имена и отличительные черты. Раньше даже двумя словами переброситься не с кем было, а теперь придётся общаться с сослуживцами очень тесно. Впрочем, сам ведь хотел.

Келман закончил, указав на двух крепышей в отдалении:

— Малыш Нино и, наконец, Этьен.

Большинство норикийцы судя по именам. Норикия рядом, богата, с сильной властью, война туда ещё не добралась. Они могут снаряжать новых рыцарей.

— Запомнил?

Микаш обвёл всех взглядом. Проклятая беспамятность на имена и лица!

— Переспрошу, если понадобится.

Зяблики дружно кивнули.

— Лучше про себя расскажи, — подначил Келман.

Догадались? Ну да, притворяться никогда особо не получалось.

— Почему тебя к нам сослали? — Келман настырно ехал рядом. Микаш недоумённо нахмурился. — Мы сразу подумали, что ты высокородный. Конь знатный, сражаться умеешь. Родители, небось, уйму денег на учителей потратили. Дар истинный, даже сильнее, чем у Збиденя! А у нас все с трудом до второго уровня дотягивают. Не отнекивайся, мы же не легковерные простолюдины!

Вспомнился лорд Тедеску. Теперь его суровое обращение казалось почти отеческими. Выучил его лучше, чем собственного наследника, воспитал строже и рачительней. Быть может, в глубине души он мечтал о таком сыне, потому и не отпускал так долго. Раньше подобные мысли никогда в голову не закрадывались, словно юношеское самолюбие мешало видеть ясно.

— Нет, — повысил голос Микаш. Притворяться безземельным — куда ни шло, но высокородным — увольте! — Я такой же, как вы. Конь случайно достался, сражаться сам научился. Дар… Разве кто выбирает, с каким родиться? Я так же как вы прошёл испытание, так же, как вы, посвятился в орден, так же, как вы, попал в это звено и буду служить вместе с вами.

— Ты прошёл испытание? — ахнул один из рыцарей, Мёрк, кажется.

Остальные распахнули рты.

— А как иначе? — Микаш сглотнул. Надо было выяснить, какие у безземельных порядки!

— Расскажи! — потребовал Келман.

Микаш вздохнул:

— Вёльвы назначили мне убить пересмешницу в долине Агары и привезти её косу как трофей. Было тяжело, первый бой я проиграл, поддался на чары. Пересмешница отравила и ослепила меня. Если бы не компаньон, я бы погиб. Он сражался за меня, пока я был беспомощен, но тоже не смог одолеть тварь. Тогда я собрался с силами и прикончил её, чтобы защитить нас обоих.

Микаш старался врать как можно меньше и не вдаваться в детали. Ведь похоже на правду. Могло такое быть, почему нет?

— Ты видел настоящего демона? — Аттош с залысинами поднялся на стременах и спросил с восхищением: — Ты победил его совсем один?

— Не один, а с компаньоном, он очень умный и славный. Если бы не он…

Микаш в досаде жевал губами. То, что он говорил, не объединяло с остальными, а наоборот заставляло смотреть на него снизу вверх.

— Ты и правда высокородный! Только их отправляют на настоящие испытания! — Келман заёрзал в седле.

Оказывается, тащиться на край света в пасть к демонам — особая честь для высокородных! Лучше бы молчал, чем хвастать.

— Не робей! — Келман отогнал от него остальных, позволив пустить Беркута менее скованным шагом. Обозники вокруг суматошно сучили ногами, чтобы не отстать. — Про себя не скажешь — видно, тайна. Про порядки тех, кто пониже рангом, тебя не предупредили? Но мы готовы тебя принять, правда, парни? — остальные неуверенно кивнули. Похоже, Келман был у них лидером. — Всему научим, всё расскажем. Только ты нос не задирай и будь одним из нас, а не прячься в палатке командира.

Микаш с облегчением согласился. К Збиденю возвращаться точно не хотелось.

— Расскажи про демона! Это хоть не тайна? — Келман снова добродушно улыбнулся.

Все притихли, подкрадываясь ближе, ловили каждое движение, каждый вздох. Микаш усмехнулся. Уж байки про битвы он мог травить до ночи. Рассказывал про демонов, про повадки, когда стоит нападать, а когда пройти мимо, очень много из того, что узнал на собственном опыте, кое-что из того, что вычитал в книгах. Они слушали так, как никто и никогда его не слушал. Даже спешиваться не хотели, когда пришло время ночлега.

Микаш назначил дежурными крепышей Нино с Этьеном. Они устанавливали палатку, разводили костёр и готовили ужин. Остальным он велел оббежать вокруг лагеря трижды, присесть и отжаться не меньше сотни раз.

— У меня ноги не гнуться после двенадцати часов в седле! — запричитал Мёрк. Остальные смотрели на него с поддержкой.

— Думаете, Збидень даст вам поблажки? Даже если так, то в бою с демонами их точно не будет, — покачал головой Микаш.

Они неохотно поплелись исполнять. Збидень куда-то запропастился, должно быть, развлекался с другими командирами, свалив всю работу на Микаша. Не то чтобы он не справлялся, но первое время всё же стоило приглядеть, а не швырять как слепого щенка в реку и ждать, выплывет ли он. Микаш отчаянно сучил лапами: расспрашивал всех встречных, прислушивался к разговорам, изучал обстановку и силы войск. Оруженосцев, стрелков и латников было очень мало, как и оружейников и прочих подсобных работников. Ехать планировалось несколько месяцев на запад к скалам Марси. Лазутчики засекли там орду демонов. И ничего конкретного!

Через несколько дней в лагере случилась суматоха. На плацу сгрудилась шумная толпа. Чтобы разобраться, пришлось пробиваться вперёд локтями. Остановил знакомый целитель Харун, дёрнув за руку. Вместе они заворожено уставились на разыгравшееся представление. К наспех поставленному столбу привязали молодого рыцаря в одних штанах. Над ним чёрной тучей нависал лорд Мнишек. Яростно свистел кнут в его руках, рассекая голую спину несчастного. Крики надрывали слух, на губах оседал привкус крови.

— За что его так? — шёпотом спросил Микаш.

— Дуэль. Этот высокородный хлыщ Холлес небось сам его оскорбил, подпевалы нажаловались капитану, а тот и рад стараться, изверг! — с нескрываемой неприязнью отвечал Харун.

— Холлес? — переспросил Микаш.

Целитель кивнул на стоявшего неподалёку молодого командира. Тот наблюдал за экзекуцией с надменным видом. Светлые волосы забраны в церемониальную причёску, элегантный шерстяной костюм смотрелся неуместно дорого в походе. Словно почувствовав, что говорили о нём, он повернул голову и окинул Микаша презрительным взглядом ядовито-зелёных глаз. Хищно облизал губы. Ветер смешал с кровью тревожный запах лавандового масла, которое любили высокородные в замке Тедеску. Захотелось ссутулиться и поскорее шмыгнуть в тень, но приходилось сдерживаться.

Высокородного обступили другие молодые командиры, одетые менее богато, и ухмылялись на расправу по-шакальи. Среди них выделялся высокий чернявый рыцарь в такой же казённой одежде, как у Микаша, разве что плащ был голубым, как у всех командиров. Держался он робко и неуклюже, совестливо отводя взгляд от расправы, хотя остальные подтрунивали над ним и смеялись.

— Бедокуры как на подбор, — горько усмехнулся Харун. — Говорят, каков командир, таково и звено. А тут у нас — каков капитан, скорее, прикормил волчат.

Толпа тревожно зашевелилась, рыцари суматошно расступались, давая кому-то проход. Сверкнул едва заметно воздушный полог. Хлыст свистнул в последний раз и скользнул по нему с бессильной злобой. Лорд Мнишек развернулся и встретился лицом к лицу с выступившим из толпы маршалом.

— Расходитесь! — гаркнул Гэвин так, чтобы все услышали. — На истязания на площади наказаний в Эскендерии насмотритесь!

Из-за его спины показалось несколько целителей с носилками, отвязали провинившегося и унесли в сторону лазарета.

— Надеюсь, его вылечат до боёв, — прошептал Микаш.

— Вылечат, только звания лишат и отправят домой, — покачал головой Харун.

Микаш сглотнул — Холлес сверлил его любопытным взглядом, в то время как остальные разбредались по своим делам. Только маршал выговаривал что-то зарвавшемуся капитану.

— Высокородные всегда правы, даже маршал им не указ, — печально хмыкнул целитель и вместе с Микашем побрёл прочь. — Три правила выживания в этой армии: никаких дуэлей с высокородными. На построение перед Мнишеком приходи, чтоб комар носа не подточил. И маршала в голос не поноси. Иначе шкуру тебе основательно подпортят.

Да демоны с ней — со шкурой, лишь бы из армии не выкинули!

— Маршал Комри самый лучший, — от чистого сердца ответил Микаш.

— Вот, правильно баешь! — рассмеялся Харун.

Микаш не стал его убеждать, главное, что сказал правду.

Начались тренировки с оружием. Приходилось обучать Зябликов с азов: как держать равновесие и как делать замах, простейшие стойки, переступы, развороты, наносить прямые удары. Иногда вместо фехтования они пристреливались по мишеням — выходило и того хуже. Многие даже не знали, как лук согнуть, не то, что стрелять навскидку. Боязно, что они ещё той жизни толком не хлебали, настоящего боя.

Каждый вечер Микаш гонял их до десятого пота, каждое утро после разминки на гибкость заставлял отрабатывать технику. А во время переходов рассказывал, с чем придётся столкнуться и как действовать, устраивал проверки, как они всё запомнили. Одно дело в спокойное время лясы точить, а другое — оказаться посреди чёрной орды в зловещем Сумеречном мире. Бередили душу воспоминания о первом бое, как тогда трудно было совладать с эмоциями и инстинктами, когда когти скребли с душераздирающим скрежетом, щёлкали плотоядно зубастые пасти и яростно мигали колдовские глаза.

Зяблики были гораздо ближе к Микашу и симпатичнее, чем высокомерные дети знатных родов. Он радовался их успехам, как своим, ведь это он научил их без споров и насмешек, только с помощью терпения и уважения. Долгой подчас утомительной работы, когда приходилось по десять раз объяснять одно и то же, подыскивать более понятные слова, придумывать подходящие тренировки для каждого по отдельности. Разминка для ума — почище чем головоломки.

Зяблики смотрели на него как на кумира, подрожали во всём, даже словечки перенимали, дурацкие повадки, которые не удавалось в себе изжить.

Однажды они болтали вместе за ужином у костра, когда Збидень почтил их своим вниманием. Нет, не их, а Микаш. Ухватил его за плечо и направил к палатке. Остальные покосились на него сочувственно, но всё же отпустили.

— Ты для них стал вторым отцом, молодец! — похвалил Збидень, заталкивая на подушки в угол. — Как старший брат, уж точно.

— Знали бы они, кто я на самом деле… — Микаш покорно сел и отвернулся.

— Вряд ли бы что-то изменилось. Ты — это ты, ум, характер, дар, а родословная — пустое. Демонам неважно, чей ты сын, оружию неважно, держал ли ты до этого соху или щипал служанок в замке. Забудь о прошлом, и другие не вспомнят. Выпей!

Збидень вручил ему кружку с брагой. Микаш сдувал с неё пену. Отпустить — легко сказать, только думать «мы», когда говорят о братьях-Сумеречниках, не получалось.

— Здесь были другие простолюдины?

— Все когда-то ими были: жрецами и охотниками, что черпали силу с обратной стороны луны. Только дар имел значение, только доблесть на поле боя, ладный клинок и мастерство мечника. Знатностью родов исключительно обычные люди кичились, те, кто не видел истины, не слышал зова предназначения, не врезался в орду тварей, не кромсал их до последней капли крови. Мы заразились завистью к их богатству и гонору, она же нас и убивает, как неизлечимая болезнь.

Микаш усмехнулся. Знакомые речи. У них намного больше общего, чем показалось вначале.

— Скажите, дядька Збидень, а были ли другие, кроме меня и вас?

Старик смотрел на него строго из-под хмурых бровей, огненные блики вперемежку с тенями от углей в жаровне делали его лицо чуждым и жестоким.

— Ты хорошо читаешь в сердцах, — усмехнулся он, взяв себя руки. — Отпусти же ты, а? Разве легче станет, узнай ты, что такие появляются время от времени, сражаются так отчаянно, как ни один из высокородных не смог бы, вспыхивают, как сухие щепки и также быстро оборачиваются в прах. И никто не убивается от горя, не грозит местью на их погребении. Единицы до моих лет доживают. Боишься теперь? Жалеешь, что выспрашивал?

— Нет! — резко ответил Микаш. — Простите. Можно откланяться?

Не дожидаясь ответа, он ушёл, и больше Збидень к себе не звал.

Пропало ощущение, что он занимает чужое место. Своё место, всё то же, во славу маршала и его командиров, в защиту безусых мальчишек, которые пока ещё ничего не умеют. Его единственный след — тот, который он оставит в их жизнях.

У кого-то получалось сносно, у кого-то лучше, чем ожидалось, у кого-то успехи оставляли желать лучшего. У добродушного задиры Келмана не получалось вовсе. Ловкости в теле ни на медьку, реакция слишком медленная, интуиции — никакой. Сколько бы Микаш с ним ни мучился, тот так и не смог ни попасть стрелой в мишень с двадцати саженей, ни толком выполнить ни одного финта.

Они уже подъезжали к местам первых стычек. Время утекало сквозь пальцы.

— Через неделю бой, — бросил Збидень, наблюдая, как Микаш гоняет своих подопечных перед утренним построением. — Они готовы?

Микаш обернулся на раскрасневшиеся, напряжённые от упражнений лица Зябликов. По-хорошему половину надо домой отправлять.

Обычно первый бой стоит нескольких лет тренировок, и всё же…

Микаш приблизился к Келману, который сражался с соломенным чучелом. Ударил так неудачно, что едва не получил по голове, когда чучело начало падать.

— Послушай, — обратился к нему Микаш. — Ты же оборотень, воспользуйся хоть звериными повадками!

— Я не оборотень, а звероуст, — Келман поднял чучело с земли и водрузил обратно на палку.

— Это очень слабый дар. Кто тебя посвящал? — Так резко выговаривать не стоило, но ведь бой с демонами — не шутки.

— Мой высокий лорд, кто же ещё? Его обязали снарядить рыцарей для армии маршала Комри. Желающих было не так много, а я попросился сам. Моей семье грозила долговая яма. Из-за войны вся работа стоит, земли не приносят дохода, — он отвернулся, пряча кипящее от стыда лицо, и сменил тему: — А тебя кто посвящал?

— Маршал Комри.

— И ты ещё будешь говорить, что не высокородный! — Келман повернулся и восхищённо заглянул ему в глаза.

— Я простолюдин. — Надело! Пускай знают правду. — Никто, кроме него, меня не брал.

— Хватит заливать! — обиделся Келман. — Не хочешь говорить правду — хотя бы не лги. Дай мне шанс. Я буду стараться лучше. Я смогу. Мне нельзя обратно. Пожалуйста! Ради нашей дружбы.

От мольбы во взгляде становилось гадко и решимость таяла как дым.

— Они готовы? — Збидень подошёл сзади, голос взвился. Видно, не простил командир того разговора, а из-за пренебрежения разъярился ещё больше. Теперь со свету сживёт, как пить дать.

— Нет, — ответил Микаш. — Половину разорвут в первой же стычке. Нужно отправлять всех домой.

Келман поджал губы и вперил взгляд в землю.

— Настолько расщедриться мы не сможем, но парочку самых малахольных выгнать — запросто. Начнём с этого? — злорадно щурясь, Збидень кивком указал на Келмана.

Тот покраснел до корней волос, плюнул в сторону Микаша и зашагал прочь. Збидень ухмыльнулся и тоже ушёл собирать всех на построение.

Угрозы он не исполнил — все остались. Микаш гонял их, не оставляя ни мгновения покоя. Заставлял повторять, пока неуклюжие тела не поймут, как себя вести, чтобы выжить. Стискивал зубы, показывал ещё и ещё, пока хоть что-то не начало получаться.

Келман быстро остыл. Микаш работал с ним больше, чем с остальными. Во время боя не спустит с него глаз, а там будь что будет.

Зима смилостивилась на тепло, но тревожное ожидание ненастья горчило чертополохом.

Марш остановили у вытоптанной пустоши с растрескавшейся почвой. Враг ютился за пригорками на другой стороне.

Вечерело. Караульных выставили много, спать велели чутко и быть готовыми к схватке. Но спать они не могли, мучимые нетерпением. Про демонов допрашивали с нарастающим пристрастием. Кто там будет? Какие планы у командования? Ты ж к ним ближе всех, потому и знать обязан!

Микаш заставил себя заглянуть в палатку командира.

— Какие указания? — спросил по-деловому, показывая, что оставаться не намерен.

— Атакуем с первым лучом, — Збидень потягивал брагу из кружки и не смотрел на него.

— Это я слышал. Более конкретно.

— Не гони волну. На передовой не будем, с краю основные силы прикрываем. Вряд ли даже тень врагов заметим, хотя сосункам полезно бы было со страхом встретиться, — отмахнулся он, допивая напиток залпом. Только пена на усах осталась.

— Что за демоны? Сколько? Какая тактика? — Микаш не желал сдаваться. От этого зависела не только его жизнь, но и жизнь остальных ребят, которые уже стали его семьёй. — Мне нужно увидеть всю картину, чтобы составить план…

— Уймись! Твоё дело — исполнять приказы. Твой приказ — сделать так, чтобы ни один из этих неумех не погиб завтра, — не выдержал Збидень.

Наверняка он ничего не знает. Переживает? Да кто скажет!

— Будет сделано! — отдал честь Микаш и удалился.

Всех загнал спать. Всех до одного!

Сон пришёл тревожный. Звёздное небо трескалось, как почвы пустоши, и роняло на голову кожистые осколки черноты. Суета, крики. Бежали куда-то и падали замертво. Он никого, ни единого не мог спасти. В столбе ослепительного света — она. Микаш бежал к ней, звал, протягивал руки, по локоть измазанные в крови, в человеческой крови, не в демонской. Но как только нечистые ладони касались света, она исчезала навсегда.

Микаш проснулся в холодном поту. Сердце грохотало об рёбра. Трудно было сделать вдох. Уже наяву шло трещинами небо и падали горящие звёзды.

— Поднимайтесь! Демоны идут! — заорал Микаш за мгновение до того, как взвыли боевые горны.

Воздух дрожал и пах серой. Микаш расталкивал товарищей, суматошно заряжая арбалет. Над головой искрились серебром сгустки демонических аур. Он закрыл глаза, представляя себя слепым, и выстрелил. Мгновение сосредоточенья. Следующий болт. С каждым разом быстрее и лучше.

— Чего застыли, остолопы?! — заорал Микаш.

Шумело войско. Крики, лязг оружия. Только Зяблики, не нюхавшие крови, оторопело таращились по сторонам. На землю рухнул кожистый кокон. Нино перевернул его мечом. Распахнулись крылья, явив огромную птицу с обвислыми грудями и жутковатой головой, в которой угадывались деформированные человеческие черты. С левой стороны между рёбрами торчал болт. Тварь издохла.

Микаша обстреливал колышущееся небо. Поднимался ветер, хлопали крылья, демонические ауры полыхали всё ярче. Ещё одна тварь рухнула на землю. Нино потянулся за ней, Микаш опередил его одним прыжком. Демон был ещё жив. Змеиным выпадом он бросился на Микаша, но тот со свистом опустил клинок ему на голову.

— Гарпии! — выкрикивал он. — Хватайте оружие, отбивайтесь! Сейчас скопом нападут.

Возились как улитки. Тварей спускалось так много. Микаш уже не успевал перезаряжать арбалет. Вспыхнуло болью плечо. Микаш развернулся. Взмах меча. Кровавый росчерк в воздухе. Обезглавленная тварь на земле. Ещё одна. Живее! Повезло, что противники сосредоточились на нём, а не налетели на слабых. Три, четыре, десять — всё равно сколько. Без разницы, победит или проиграет, выживет или погибнет. Главное, не позволить погибнуть остальным. До последней капли крови.

Серебристый сполох потянулся к Аттошу. Микаш ухватил его внушением и заставил увернуться, а сам продолжил отбиваться. Зяблики жались друг к другу. Микаш перехватывал каждого по очереди нитями телепатии. Дёрнул Реута, потом Кашталя, заставляя шевелиться проворнее, хотя бы просто отмахиваться мечами. Гарпии под клинки лезть не хотели.

Саднило уже второе плечо, из бедра торчали обломанные когти, штаны пропитались кровью. Подмога? Нет, рассчитывать нужно только на себя. Дидье замешкался, зубы гарпии едва не сошлись на его горле. Микаш заставил его оттолкнуть тварь ногой. Перед глазами закружились цветные пятна. Дыхание предательски срывалось, реакции замедлились, мышцы налились свинцом, пульсировала на виске жилка. Сколько ещё выдержит? Отбив последнюю атаку, Микаш оступился. Келман побежал навстречу, ему на плечи уже падала новая тварь. Микаш из последних сил подхватил его и заставил распластаться на земле, а сам метнул в гарпию нож. Попал. И хорошо…

Мир замер. Звенела тишина, давила на уши. Даже сердце колотиться перестало. Сонливая апатия забирала боль, тушила пожары страха и гнева, вызванных стремительной схваткой.

— Раненые… помощь?.. — то жужжал над ухом, то отдалялся скрипучий голос Збиденя.

Микаш не запомнил слов, но понял, что все отделались царапинами и лёгким испугом.

— К целителям?.. — гаркнул Збидень так, что голову схватил спазм.

Келман подлез под руку и потащил куда-то, как в ледяную воду опустил. Микаш вырвался, мотнул головой, силясь вернуть мыслям ясность.

— Всё в порядке. Мне надо… по нужде…

Не дожидаясь разрешения, он заковылял прочь, чтобы никто не увидел, как его согнёт пополам и кишки полезут изо рта вместе с кровью. Нет, ничего такого, хвала Безликому, не приключилось. От слабости мутило, но кровь лилась только из носа. Надорвался снова. Интересно, как быстро восстановится внутренний резерв силы. А если нет? Лучше бы он сдох в бою.

В буковой роще неподалёку нашёлся ручей. Микаш стянул с себя рваную одежду, смыл запёкшуюся кровь и достал из ран когти. Хоть бы не ядовитые… У гарпий яда нет. Они только рвут на части и выедают печень. На царапины легла вязкая мазь на пчелином воске. Не смертельно. Только тело закаменело, и в ушах разбушевался прибой. Микаш натянул одежду, привалился к полому стволу старого бука и закрыл глаза. Как там говорила Лайсве? Брат мой, Ветер, помоги!

Тяжело вздымалась грудь, воздух обжигал гортань. Микаш впитывал его кожей, каждым мускулом, каждой косточкой. Впервые настолько сильно хотелось выкарабкаться, впервые появилось то, ради чего стоило жить!

Это ощущение. Чужая аура. Тяжёлая, густая, будто напоенная высокогорным воздухом, резким, морозным и чистым. Она бодрила страхом, шевелила волоски на спине. Слух обострился, улавливая треск сучьев под сапогами. Слова доходили необычайно чётко.

— Какие потери? — знакомый баритон с едва заметной хрипотцой. Голос, который так привык повелевать, что Микаш подчинялся ему, даже когда не хотел.

— Десяток. Ещё две дюжины ранены. Основной удар пришёлся по слабым воинам в тылу. Если бы вы не подоспели, потерь было бы намного больше, — отвечал незнакомый, торопящийся голос.

Микаш принудил себя открыть глаза. Между деревьями едва заметно в ночной мгле двигались две фигуры.

— Да-а-а, — досадливо тянул Гэвин. — Не рассчитал, что они нападут сами. За беспечность всегда взымается плата.

— Кто знал, что они настолько страх потеряли? Лазутчики докладывают, что собралось несколько тысяч. Такого с тролльих войн не было. Словно почуяли нашу слабость и выползли отовсюду. Объединились даже те, кто раньше ни с кем не сходился. Может, отступить и собрать подмогу? — второй голос был более тихий и вкрадчивый, немного заискивающий.

— У страха глаза велики, а Вальехиз? — усмехнулся Гэвин. — Подмоги не будет. Я и так собрал людей больше, чем рассчитывал. Религиозная междоусобица стала важнее священного долга. А ждать — только на руку противнику играть. Кто может, пойдут в наступление на рассвете. Остальные пускай остаются с целителями и ищут укрытие, где на лагерь не напали бы с воздуха.

— Быть может, всё же не воевать на два фронта? Когда заваруха на юге закончится, добить тварей большими силами? — последние слова были сказаны безнадёжно, будто собеседник знал ответ.

— Тогда добивать будет уже некому. Хватит болтовни. Пора готовить наступление, — отмахнулся Гэвин.

Они подходили близко. Микаш хотел отползти подальше, но не смог даже пошевелиться. Затаил дыхание. Авось не заметят.

Повернулась голова одного из силуэтов. Таинственное мерцание синих глаз завораживало, и голубая аура телекинетического дара росла вширь и ввысь, клубясь, как грозовые тучи, сверкала молниями, закручивалась вихрями, втягивая в себя ветер. Вспомнилась давняя встреча с урсальским моряком, не демоном и не человеком. Разум не мог объять запредельную мощь, а интуиция заходилась в панике, совсем как сейчас!

— Выдвигаемся с первыми лучами, — сказал Гэвин нарочито громко. — Ослабшие останутся искать укрытие.

Микаш зажмурил глаза и приказал себе спать. Он не ослаб. Без него Зяблики не выживут.

Перезрелый сон налип паутиной. Снова свет. Снова кровь капает с рук. Вдалеке она. Он спешит, но не успевает. Рядом с ней появляется другой. Статная фигура, красивое породистое лицо маршала. Они уходят рука об руку к туманному берегу на той стороне реки. Ни разу не оглянулись на него…

Микаш тряхнул головой, отгоняя дурное видение. Надо думать о хорошем, о той сказке, что он придумал перед отъездом. Лайсве. Её нежные прикосновения, поцелуи, откровенные ласки, без страха и отвращения, искренние, подлинные, добровольные. Она не смеётся и не язвит. Забота в её голосе, обещание ждать и молиться. Так сладко тогда было, как никогда в жизни. Хоть на мгновение представить, что он достоин любви принцессы.

Томные видения убаюкивали. Он покачивался на волнах неги, пока не утонул в тёмном омуте, где не было места снам.

 

Глава 9. Первые бои

Проснулся, как и хотел, на рассвете. Микаш это умел сызмальства, когда приходилось работать от зари до зари. Тело наливалось тяжестью. Нет, не время жалеть себя. Надо бороться до следующей ночи, когда снова можно будет раствориться в сладких грёзах.

Сквозь буковые стволы брезжили ржавчиной рассветные лучи, багрянец проклёвывался из земли, седая дымка бежала в тенистые овраги.

Микаш добрёл до лагеря и переоделся в боевую одежду — вчера не успел. Зато стёганка осталась целой. Царапины саднили, но хотя бы не воспалились. Мазь должна помочь. Вокруг суетились рыцари, поглядывали на него и перешёптывались.

Подошёл неунывающий Келман:

— Ты как? Вчера знатно потрепало. Мы-то думали, ты просто хвастался про демонов. А оказывается…

Он положил руку на плечо Микаша, и тот зашипел.

— Может, к целителям? — забеспокоился Келман.

Сил не было. Резерв заполнился только на четверть. Микаш боялся рухнуть посреди боя, но и остаться не мог.

— Не пойдёшь? — заскрипел голос Збиденя. Микаш обернулся и с негодованием уставился в выцветшие стариковские глаза. — Упрямая ты зараза! Обузы там не нужны, — командир покачал головой и метнул в Келмана повелительный взгляд. Рыцарь убрался. Збидень вручил Микашу флягу. — Выпей — полегчает, раз уж решил идти. И это… парни должны научиться убивать демонов сами. Иначе когда ты подохнешь из-за своей глупости, они все полягут.

Микаш всю жизнь стремился на поле брани. Погибнет в первом бою? Ну и пусть. Лишь бы он был, хотя бы один! Збидень ушёл собирать строй. К Микашу подвели уже поседланного Беркута.

Флягу он всё-таки откупорил и понюхал. Пахло резко, пряно и кисло одновременно, но на яд не похоже. Очередное сонное зелье? Горло пересохло и слиплось, першило от жажды. Хотелось выпить до дна, но Микаш глотнул лишь немного. Напиток ударил в голову не хуже эля, а в бой нужно идти трезвым. Микаш вскочил в седло и заторопил коня к удаляющемуся строю.

Становилось легче. По крайней мере, пальцы на ногах перестали неметь, застывшая в жилах кровь растекалась по телу, вызывая зуд. Он бодрил, заставлял держать спину ровно, а голову высоко.

Зяблики шагали в самом хвосте левого фланга. Бой кипел на правом, за пригорками в низине. Вести доходили медленно и обрывочно. По аурам ощущалась лишь мешанина разноцветных сполохов. Ни вид демонов не разобрать, ни их количества. Неведение убивало. Микаш прикладывался к фляге и пытался расслабиться, слиться с материнской стихией своего дара. Немного отпустило только после полудня.

Небо набухало низкими тучами. Прорвало ветром, и на голову посыпались тяжёлые мокрые хлопья. Затаившееся на время чутьё растревожило и предупредило. Пятки впились в конские бока. Микаш вскинул заряженный арбалет. К болту крепилась верёвка. Оставалось только метко выстрелить. Пришлось воспользоваться даром. Замутило. Микаш отстранился от ощущений в теле и сосредоточился на едва различимой в тучах цели. Щёлкнул крючок, свистнул болт с разматывающейся верёвкой. «Иу-у-у-у», — завизжало вышине. Попал!

Микаш зацепил край верёвки за рожок впереди седла. Хлестнула по крупу хворостина. Беркут сорвался в галоп, грохоча копытами по мёрзлой почве. Визг усилился. Рыцари посторонились. Микаш промчался мимо. Верёвка натянулась, галоп становился скованным, Беркут хрипел и грыз удила от натуги. Икры свело от напряжения. Лупцующая по шее хворостина переломилась пополам. Беркут мог вот-вот встать, а то и вовсе рухнуть без сил. Вместо этого с небес упала гарпия. Микаш соскочил на землю, а Беркут развернулся к твари боком и упёрся четырьмя ногами, будто корни пустил. Упрямый жеребец в этом мастак!

Гарпия не двигалась. Зяблики подались вперёд. Она рванулась, пытаясь выдрать лысой когтистой лапой застрявший в крыле болт. Микаш натянул верёвку, раздирая крыло сильнее. Гарпия заверещала.

— Этьен, слазь, будешь драться, — махнул Микаш высокому норикийцу-оборотню.

Учился он получше остальных, да и волчий тотем прибавлял ему агрессивности и ловкости. Должен справиться.

Этьен медлил, боязливо поглядывая на товарищей. Спешился. Микаш подал ему собственный меч. У них-то оружие никудышное, может подвести.

— Не трусь. Если победишь, попадёшь в передовой отряд, а то и до командира дослужишься!

Збидень подъехал к ним и смотрел непроницаемо. Ждал ошибки?

Гарпия отошла от боли и готовилась броситься на них. Микаш дёрнул верёвку и толкнул оробевшего Этьена в спину:

— Не медли и не измывайся над тварью. Её надо убить быстро. Вперёд!

Он несмело замахнулся, гарпия едва не зацепила его когтями. Микаш в последний момент сумел её подсечь. Этьен подобрался ближе. Несколько ударов поразили пустоту — даже раненная, гарпия увёртывалась слишком проворно. На третий раз Этьен пронзил её грудь. Гарпия замерла, свистнул в последний раз клинок, и голова покатилась, орошая землю кровью. Серое тело затряслось в судорогах и опало.

Запели боевые горны, возвещая об отступлении. В тучах разгорался закат, мглистой пеленой опускались сумерки. Конница отступала сотрясающим стылую землю топотом сотен копыт. Мокрый снег попадал, отметившись перед владычицей-зимой, да перестал, тут же растаяв.

Лагерь разбили в вытянутой ложбине с выходами с двух сторон. Сверху её укрывали деревянные настилы и лапник. Даже отсветов от костров не заметно, пока не въедешь внутрь. Тесновато, но зато безветренно и тихо.

Их звено снова стояло на отшибе. Зяблики сгрудились у костра и поздравляли Этьена с первым демоном, пили круговую. Микашу не навязывались и не сердились. Не хотелось говорить, слова отбирали последние крохи сил. Он привалился к своим мешкам, глотнул из фляги и запрокинул голову, вглядываясь в лоскуты чернильного неба, обрамлённого крупными стежками лапника.

Флягу не хотелось выпускать из рук. Она нагрелась об кожу и отдавала тепло обратно, помогала даже несмотря на то, что зелье закончилось. Резерв заполнился на треть. По крайней мере, не мутило. Хорошо, что с гарпией легко прошло. Используй он дар ещё раз, наверняка бы надорвался. Глаза слипались, веки наливались тяжестью, пальцы бродили по поверхности фляги. Наткнулись на герб.

Микаш поджёг ветку и принялся разглядывать. Вряд ли у Збиденя есть герб. Копьеносец повергает дракона, внизу девиз: «Помни, кто ты есть». О геральдике Микаш знал мало. Напрягся, выцеживая из памяти крупицы казавшейся чужой и незначительной истории. Джордж Драконоборец, первый Архимагистр, нет, просто вождь охотничьих племён с Авалора. Могучий и доблестный, его подвиги до сих пор воспевали барды. Он предводительствовал над Сумеречниками во время первой тролльей войны и погиб, сражаясь с драконом. Насчёт дракона Микаш был не так уверен, ведь Кодекс предостерегал от схваток с ними. А вот остальное… Авалорец, с королевским даром, древнейший род. Увидел в лесу, понял, почувствовал. Только зачем осыпать милостями безродного мальчишку и следить, чтобы он не сдох под кустом, когда у самого на плечах целая армия?

Збидень всё так же отказывался делиться вестями. Приходилось собирать их по крупицам из досужей болтовни, скудных на объяснения приказов и того, что удавалось подглядеть. Восстанавливать общую картину из мелочей было сложно, но без этого Микаш плохо понимал, что делать. Через пару дней разум сам процеживал и вычленял нужное. Выходило, что они наткнулись на силы значительно большие, чем рассчитывали. Демонская рать собралась, говорили те, кто воевал на передовой, под стать первым тролльим войнам. Благо, за столько веков силы и мастерство ордена возросли многократно. Потери были значительные. Каждый вечер догорал вместе с погребальными кострами.

Выходов из ложбины обнаружилось больше. Один из них скрывался между пригорками в узком овраге, следопыты рыли подземный ход с противоположной стороны на случай, если придётся отступать тайно.

Твари здесь собрались достаточно древние и распространённые, о них много говорилось в книгах. Кроме гарпий, полчища ехидн, горгон, минотавров, гидр, ламий, василисков, горгулий и керберов. Встречались даже гиганты-кекропы, метатели валунов — от них урона было как от осадных башен. Единственное радовало — хитростью они не отличались, о колдовстве не помышляли, всецело отдаваясь силе и ярости. Ночных нападений больше не случалось.

В боях Зябликов ставили в дальний от основных схваток фланг, потому демонов замечали разве что вдалеке, едва различимыми всполохами аур. Микаш каждый день отлавливал хотя бы одну мелкую тварь, чтобы парни попробовали себя в бою. Гарпии, ехидны, горгоны, горгульи, даже одного кербера удалось притащить. Порой приходилось нарушать приказ и покидать позицию, чтобы оказаться поближе к демонам. Зяблики поначалу трусили. Заставлять, угрожать — без криков обойтись не получалось. Збидень только журил, что Микаш лезет, куда не следует. Хотелось высказаться. Почему он должен возиться с сосунками? То внушением заставлять добивать полудохлых демонов, то и вовсе направлять их руки собственными, как будто они барышни кисейные!

Однажды утром Оле и Реут не явились на построение. Не нашли в лагере их вещей и лошадей. Сбежали… Грустил о них только Микаш. Оставшиеся постепенно обвыкались, заражались азартом битвы и жаждой крови. Больше всех старался Келман: первым лез, если предлагалось самим вызваться на бой. На ночёвках громко хвалился, что уложил больше всех тварей и словно сам себе верил, становился ловчее и уверенней, а в ударе чувствовалось гораздо больше силы. Микаш даже выделил его перед всеми, когда Збидень собирал их для утреннего построения.

— Если готовы, то сегодня пойдём на передовую, — заложив руки за спину, Збидень расхаживал вдоль строя. Зяблики тревожно переглядывались, только Микаш оставался спокоен. Ждал этого. — Подменим выбившееся из сил звено.

Он принялся распределять задания. Микаш внимательно вслушивался, представляя себе будущую битву.

— А ты, как победивший больше всего демонов, сразишься с минотавром, — Збидень широко улыбнулся Келману.

Тот счастливо облизнулся и закивал.

— М-минотавр?! — выдохнул Микаш прежде, чем Збидень успел добраться до него. — Вы что! Поставьте лучше меня, я готов!

— Ты пойдёшь против гарпий вместе с Дидье и Кашталем. Ты же по ним мастер, — отмахнулся Збидень.

Микаш приподнял одну бровь. Что значит это показное презрение?!

— Они справятся без меня. А на минотавра надо вдвоём, а то и втроём идти. Даже лучший без поддержки не выстоит! — не сдавался Микаш.

— Маршал Комри просил напомнить: приказы командиров не обсуждаются, — не повышая голоса, укорил Збидень. — Ещё слово, и поедешь домой.

— Не отбирай у меня славу! — хорохорился Келман. — У тебя уже есть трофей — коса пересмешницы. А у меня будет голова минотавра!

Микаш промолчал. Лучше бы и до этого молчал. Молчание — золото. Всё сделает сам.

Он нашёл среди вещей мешок с ядом и отнёс Келману.

— Минотавры перед нападением ревут. Широко разевают пасть и… Ты должен закинуть туда это. Одна попытка — больше не будет. Потом отстреливайся. Не вступай врукопашную, пока он не ослабеет, а лучше дождись меня. Управлюсь с гарпиями — и тотчас к тебе, — подбирал слова Микаш, пока Келман смотрел на него сверху вниз со спины пузатого рыжего мерина.

— Хватит тебе кудахтать! — оборвал тот и погнал коня в начало строя.

Микаш взобрался на Беркута и поспешил следом.

У линии фронта все разговоры стихли. Напряжение стало густым и вязким, почти осязаемым в сыром, промозглом воздухе. Лошади хрипели, грызли удила, перебирали ногами в нетерпении. Зяблики жались к их гривам, побаиваясь первого боя. Серые утренние сумерки рассеивались, в прореху между облаками заглянул алый глаз солнца. Запели боевые горны, закричали командиры, загрохотали по мёрзлой земле кованные копыта. Реяли пёстрые знамёна на ветру, плотным строем, нога в ногу неслись лошади, в такт стучали сердца. Впереди круговертью разноцветных всполохов аур надвигалась орда демонов. У них тоже был свой строй, свой порядок и свои цели, о которых мало что было известно.

Микаш закрыл глаза, доверившись жеребцу. Выискивал гарпий в вышине, за облаками. Достал из колчана стрелу и наложил на тетиву, прицелился и ждал. Боевые горны запели во второй раз, предвещая начало атаки. Микаш открыл глаза. Уже близко. У передних воинов с сотню шагов до линии столкновения. Он снова зажмурился и принялся считать про себя. Пятьдесят, двадцать, десять, три, два… Первая стрела пронзила облака одновременно с трубным гласом горнов. Микаш уже накладывал на тетиву вторую. Быстрее! Он должен разобраться с гарпиями до появления минотавра.

Сумеречники сшибались с лавиной демонов на линии фронта. Дидье с Кашталем замерли в растерянности. Келман тоже застыл под защитой передних, закованных в железо рядов рыцарей, по которым, словно по утёсам, нахлёстывали чёрные волны.

Микаш продолжал стрелять. Одна туша упала на землю, вторая. Дидье спешился и принялся добивать. Кашталь так и сидел истуканом. Третья, четвёртая гарпия. Надо быстрее. В самое сердце с одного выстрела. На выдохе. Они падали, как снег, грязными серыми хлопьями, но меньше не становилось. Сгущались тучи. Микаш вихрем метался по полю, Беркут безо всяких команд занимал нужную позицию, то нёсся, то останавливался, позволяя сделать верный выстрел. Кашталь тоже спешился. Гарпии снижались качающейся тучей, хлопали крылья.

Опасность рядом. Колчан стремительно пустел, гарпии были уже на расстоянии вытянутой руки. Беркут взвился на дыбы и отбросил одну из подлетевших тварей копытами. Микаш отбивался кистенём. Демоны окружали, стало темно, как ночью. Сквозь кожистые крылья, как сквозь слепоту, он видел приближение яростно-бордовой ауры минотавра и испуганные сверкания маленькой коричневой ауры звероуста. Быстрее! Микаш сёк тварей, потеряв им счёт. Лишь бы пробить брешь, лишь бы успеть. Донёсся бычий рёв. За последним взмахом крыльев мелькнула прореха. Келман швырял мешок с ядом в распахнутую пасть чудища ростом в сажень.

«Отстреливайся! Не подходи близко! Жди!» — мысленно приказывал Микаш, скидывая с плеч очередную гарпию. Бился из последних сил.

Келман, хвала богам, не лез на рожон — его слабенькая аура не сближалась с яростно-бордовой, посверкивающей вспышками боли от арбалетных болтов. Минотавр ревел, гарпии с шипением кидались со всех сторон. Их становилось меньше, просветов — больше. Вот минотавр уже как на ладони. Здоров, демон! Плечистый, покрытый густой рыжей шерстью, на руках когти размером с ножи. Голова бычья, с поставленными вперёд рогами. Из ноздрей валил пар, словно демон дышал огнём.

«Держись!» — мысленно позвал Микаш.

Келмана это только подстегнуло. Он отбросил арбалет, спрыгнул с коня, выхватил меч и пошёл врукопашную. Микаш опрокинул на землю сразу трёх гарпий, Беркут топтал их копытами. Дидье с Кашталем рубили барахтавшихся в пыли тварей. В небе осталось с десяток. Микаш сбил ещё несколько — с остальными справятся без него.

Пятки щекотнули конские бока, Микаш выхватил копьё и направил его вперёд. Беркут подскочил с места и помчался к минотавру.

Поздно! Они уже сошлись. Один удар об выставленные вперёд когти, и никудышный мечик разлетелся на осколки. Келман отступил на шаг. Минотавр скользнул лапой по его лицу наотмашь. Брызнула во все стороны кровь. Келман рухнул. Микаш колотил коня пятками. Минотавр вскинул голову и снова заревел. На всём скаку Микаш всадил копьё в мохнатую грудь, но демон даже не пошатнулся. Обхватил древко руками и дёрнул. Микаш вылетел из седла. Голова врезалась в твёрдую, как камень, землю. В глазах потемнело, привкус крови во рту.

Едва не лишившись чувств, Микаш распахнул веки. Голова Келмана покоилась рядом. Невидяще смотрели выпученные в испуге глаза. Из глубоких борозд сочилась кровь. Кусок черепа был срезан, как крышка, и оттуда вытекало что-то белое. Минотавр снова заревел. Запахи пота, крови, смрада и гари смешивались в воздухе, как крики, стоны и лязг оружия. Тело занемело, даже мысленно на помощь позвать не удавалось. На грудь словно глыба навалилась. По коже волнами пробегали мурашки. Минотавр приближался медленно — неповоротливая туша. Вытягивались из лап чёрные когти. Свист воздуха. Раскроенный череп — неизбежная судьба.

Заскрежетали когти будто по стеклу, не в силах достать до жертвы. Вспыхнул голубоватой дымкой защитный полог, совсем как во время порки провинившегося. Минотавр ударил ещё раз, но не получилось.

Взвыл ветер. Сладость грозы очистила воздух. Будто мгла разошлась, и сквозь прореху туч в столбе ослепительного света спустился сверкающий всадник. Минотавр замер, Микаш затаил дыхание, казалось, даже время остановилось. Словно наяву послышался восторженный голос Лайсве: «Когда ты ощущаешь трепет или благоговение, знай, боги проходят рядом, дотрагиваются крыльями, защищают и направляют по нужной дороге».

Белый конь неслышно летел над землёй. Вился на ветру белый плащ. Кренился набок обнаживший клинок Утренний Всадник из легенды. Голубоватая дымка окутывала его и сгущалась вокруг лезвия. Копыта замерли рядом. Взгляд полыхающих синевой штормового неба глаз всего на мгновение обратился к Микашу, утягивая в лиховерть потустороннего могущества. Ёкнуло сердце. Сверкающий голубоватыми всполохами клинок опустился на голову минотавра. Она отделилась от шеи и покатилась по земле. Тело ещё стояло, а всадник удалялся к линии фронта. Чёрная туча бежала от него.

Вдалеке запели боевые горны, призывая к отступлению. Дидье и Кашталь, потрепанные, но живые, подбежали и подхватили Микаша с двух сторон.

— Ты как? — спросил до безобразия конопатый Кашталь.

— Всех перебили! — подмигнул коренастый чернявый Дидье.

Микаш вырвался и подхватил тело Келмана. Перекинул его через холку взмыленного, но невредимого Беркута и залез в седло следом.

Отступали, едва волоча ноги, тащили за собой мёртвых и раненых. Сумерки сгущались над лагерем. Микаш отнёс Келмана к остальным мёртвым у северного выхода из ложбины. Их укладывали рядами по звеньям и ротам, заворачивали в холщовые саваны и готовили к погребению.

Микаш устроил Келмана на свободном участке земли рядом с ещё одним Зябликом. Невозмутимого Аттоша укусила ядовитая горгона. Его не успели доставить в лазарет — околел в дороге. Микаш долго разглядывал его, чтобы не забыть, никого из них! Лицо почернело, из уголков губ выступила смрадная пена.

Из оцепенения вывел дребезжащий голос Збиденя:

— Никак не можешь отпустить? Правильно, виноват! Почему приказа ослушался?

— Келман бы не справился. Я хотел помочь! — заспорил Микаш.

— Помог? Из-за тебя пяток гарпий ушли и Дидье с Кашталем едва не погибли, а для Келмана ничего не изменилось. Он сам выбрал свой путь и выбрал правильно — слушать командира. Потому что мы делаем общее дело. Если одна рука работает отдельно, её следует отсечь, какой бы сильной она ни была.

Во взбешённых щёлках глаз ясно виделась неизбежная участь. Збидень прав. Хорошо сражаться — ещё не значит уметь подчиняться и делать общее дело. Для армии второе важнее. Микаш сжал кулаки:

— Прошу, позвольте остаться на погребение!

— Ступай к маршалу, — Збидень вручил ему серебряного зяблика и отвернулся. — Пускай он сам решает.

Спорить не было смысла. Микаш направился в сердце лагеря.

Тишина до боли въедалась в кости, сдавливала и без того звенящую голову. Костры не трещали дровами, безмолвное пламя неслышно облизывало деревяшки, щекоча ноздри дымком и запахом похлёбки. Усталые воины словно онемели, переговариваясь лишь короткими взглядами, даже ветер не ворошил серые палатки. Только реял похожий на привидение белый флаг над вытянутым прямоугольником маршальского шатра.

Стражники перегородили путь скрещёнными алебардами. Микаш показал им зяблика, и его пропустили внутрь. За пологом притаилась небольшая прихожая, отделённая от остального шатра занавеской. За ней можно было разглядеть с дюжину силуэтов, обрисованных светом пламени. Капитаны собрались на военный совет. Микаш замер, прислушиваясь.

— Потери значительные, но основные цели мы взяли, посему не вижу смысла отступать в шаге от победы, — не терпящим возражений голосом вещал Гэвин. Остальные молчали. — Вначале нужно снять соглядатаев с воздуха. Гарпий у противника почти не осталось, а горгульи не поднимаются так высоко и много слабее. Для завершения задачи воспользуемся летучими отрядами.

Пирокинетиков и телекинетиков поставим на этих скалах, — силуэт маршала склонился над столом, на котором наверняка лежал план местности. — В авангарде пойдут иллюзионисты вместе с ротой белогрудок. Они загонят противника в эту щель под огонь. Расплавим их как в кузнечном горне. С другой стороны выход закроют наши основные войска, чтобы наверняка никто не сбежал. Вопросы или возражения?

Все молчали, даже не шевелились. Микаш выглянул из-за занавеси. Капитаны собрались вокруг большой жаровни, в которой ярко горели поленья. У противоположной от входа стены стоял одинокий короб с вещами, ковёр устилали толстые подушки. Под потолком висели сухие пучки трав, источавшие свежий запах. Микаш прошёл к приземистому столу с картой, на противоположной стороне которого замер Гэвин. Пальцами он перебирал белые бусы, стуча крупными круглыми семенами друг об друга.

— Слишком рискованно разделяться и оставлять тыл неприкрытым, — высказался Микаш, изучая позиции войск, отмеченные деревянными фигурами.

Один из капитанов одёрнул его за плечо, посыпались упрёки:

— Кто таков? Как посмел возражать маршалу? Как посмел усомниться в его уме и суждениях? Почему пробрался на совет эдакий голодранец? Кто его пустил? Уж не лазутчик ли?

Микаш понурился. Молчание — золото, как он мог забыть? Хотя чего переживать, всё равно выгонят. А там… выпорют не выпорют, да пускай хоть вздёрнут — без разницы.

Поток возмущения прервал раскатистый смех. Все замолкли и уставились на Гэвина.

— Ну вы и трусы, господа. Один безземельный паренёк высказаться не побоялся.

— Это — не смелость, а глупость, — пробормотал Микаш.

Расслышал его, кажется, только маршал, и едва заметно усмехнулся. Лучше бы запугал! А так… будто лицо ошпарило. Горит! Даже поднять глаза боязно, а взгляд всё бродит по позициям, в мыслях уже рисуется картина следующего боя.

— Пойдите-ка все вон! — крикнул Гэвин и хлопнул в ладоши.

Капитаны нехотя покидали шатёр, осыпая Микаша негодующими взглядами. Он замешкался. Стоит ли докладывать о провинности или уйти вместе со всеми? Здравый смысл возобладал, и Микаш направился к выходу.

— Э, нет, ты останься, — приказал Гэвина.

Микаш сглотнул и повернулся. Из-за его спины выступил подтянутый, в слишком аккуратной для похода одежде капитан. Возраста, должно быть, такого же, как Гэвин, черты лица мелкие и тонкие.

— Целители просили доложить, что мастер Фейн скончался. Тело готовят для погребения, — отрапортовал он с порога.

— Да-а-а, — протянул Гэвин. — После встречи с пифоном мало кто выживает. Жаль парня, никогда не доставлял хлопот. Кажется, у него сын остался возраста первого посвящения? Если мать не воспротивится, можно сделать его компаньоном моего сына Брана. Тому как раз общения со сверстниками не хватает.

— Это к Сольстису. Я отпишусь, — без доли сожаления ответил капитан. — Нужно назначить кого-то на место Фейна. Взглянете на списки кандидатов?

Гэвин покрутил головой:

— Нет, Вальехиз, проследи лучше за подготовкой к погребению.

Капитан поклонился церемониально низко и ушёл. Гэвин сверлил Микаша пронизывающим взглядом. Не боится без телохранителей? Хотя чего бояться? Свежим сохранился в памяти несокрушимый дух битвы внутри синих глаз Утреннего всадника, прекрасный в своей гордой силе. В детских мечтах Микаш видел себя таким, но сегодня впервые осознал их тщетность. Не из-за происхождения или несправедливости, а потому что слаб и недотягивает.

Микаш заговорил:

— Меня прислал мастер Збидень с докладом о нарушении приказа. Вместо битвы с гарпиями я атаковал минотавра. Погиб мой сослуживец, а пяти гарпиям удалось улететь.

— Всего пяти? — усмехнулся Гэвин, окончательно сбив с толку. — Збидень, похоже, слишком рьяно взялся за обязанности наставника и немного пережал.

Микаш повёл плечами:

— Он не занимался новобранцами. Это делал я. И не справился.

— Его приказ был не возиться с новобранцами, а сделать из тебя лидера.

Микаш догадывался о чём-то подобном, да и Збидень несколько раз проговаривался, и всё же… Зачем?

— Интересуешься тактикой? Читал книги? — спросил Гэвин.

— Самую малость. Что попадалось в библиотеке лорда Тедеску. У меня не получается, когда не вижу цельной картины.

Гэвин выдвинул из угла маленький столик, на котором лежала расчерченная белыми и чёрными клетками доска. На ней стояли деревянные фигурки, тоже белые и чёрные.

— Шахматы, старинная эламская забава, а может и не эламская, просто там прижилась. Садись, — Гэвин указал на красную подушку напротив. Микаш настороженно повиновался. — Фейн был моим бессменным партнёром. Играл, конечно, слабо, но остальные отказывались. Как это — обыграть маршала, возражать, спорить? Трусы все, но ты ведь не такой? Бросишь мне вызов?

Проверяет? Издевается? Микаш скрепя сердце согласился.

Гэвин объяснял правила, называл фигуры и показывал ходы. Голова вскипела от новых знаний. Началась игра. Микаш судорожно пытался понять, как ходить, чтобы не терять свои белые фигуры и снимать вражеские чёрные. Пыхтел, покрылся испариной. Так хотелось залезть в голову маршала и покопаться там. Жаль, что он телекинетик — у таких даже эмоции не считаешь.

— Шах и мат, — объявил Гэвин, сняв белого ферзя ладьёй. Другой защиты у короля не оставалось.

Со стороны Микаша лежала горка чёрных фигур, правда, снимал он только те, которые позволял Гэвин. Научиться бы так — мечта!

— Видишь, в чём твоя проблема? — заговорил маршал, пряча фигуры в кожаный мешок. — Ты просчитываешь ситуацию на два, самое большое на три хода вперёд, а надо охватывать всю партию.

Микаш не представлял, как это сделать, разглядывая доску и продолжая видеть на ней двигающиеся фигуры.

— Научишься. Иди сюда, — Гэвин встал и поманил Микаша к плану местности. — Смотри, это называется долгосрочная стратегия. Ты просчитываешь варианты битв с имеющимися силами и знаниями о противнике. Учитываешь рельеф, погоду — все детали, которые можешь проанализировать. Потом выбираешь вариант в соответствии с твоими целями. Требуется ли быстрая победа или нужно свести потери к минимуму? Зачистить территорию полностью или припугнуть врага, сохранив собственные силы? Для каждой цели своё решение.

— Я бы выбрал, чтобы все наши выжили, — ответил Микаш, представляя Келмана с разбитым черепом и Аттоша с чёрным лицом.

— Достойная цель. Только для этого надо отпустить всех по домам. Несколько лет они будут жить, а потом начнётся полномасштабное нашествие, и умрёт гораздо больше людей.

Микаш потупился. Маршал, как всегда, прав. Нельзя давать волю чувствам, не на поле брани, но всё равно хотелось спасти тех, кого сейчас готовили к погребению.

— Тогда свести потери к минимуму?

— Это сложнее, чем кажется. С одной стороны, можно осторожничать, истощая провиант и силы, а в результате уйти ни с чем. С другой, можно взять разумный риск, выждать подходящего момента и атаковать всеми силами. Тогда с заведомой долей удачи можно победить.

— Если будем ждать дольше, то рассеем силы на мелкие битвы и ничего не добьёмся?

— Быстро соображаешь. На твоём новом месте это пригодится. — Гэвин кивнул. — Поведёшь завтра звено Фейна в атаку.

— Меня следовало бы выгнать, а вы хотите меня повысить? Зачем вы помогаете мне, безродному и неумелому? Почему пришли на выручку, когда могли бы спасти опытного командира, своего друга и партнёра по шахматам?

Микаш положил на стол флягу с гербом. Гэвин поморщился и сцепил руки на груди, словно закрываясь от любопытных взглядов или чтения мыслей.

— Что за времена? Уж и доброе дело нельзя сделать, чтобы не заподозрили злого умысла.

Опять не то ляпнул! А хотелось просто поблагодарить… или даже восхититься. Почему же так трудно совладать с собой? Почему спирает дыхание и потеют ладони от одного его жеста или слова?

Гэвин достал из мешка несколько фигур.

— Если бы Фейн был ближе ко мне, я бы так и сделал. Но спасти я мог только тебя. Смотри, — он вложил в руку Микаша чёрного короля. — Самая важная фигура на доске и самая бесполезная. Движения ограничены одной клеткой, а с его потерей заканчивается вся партия. В общем, политик, дрянь, а не фигура. Вот ферзь — фигура знатная, опасная и сильная. Офицер — неплох, конечно, но далеко не ферзь. А есть пешка, с виду самая слабая, но если позволить ей дойти до края доски, то хоп — она уже ферзь, да ещё во вражеском лагере. Кем бы ты пожертвовал, офицером или удачно расположенной пешкой?

Микаш взял обе фигуры и принялся их рассматривать.

— А как же дружба и справедливость?

— Когда в твоих руках судьба мира, личное отступает на второй план. Выживание нашего вида и общее благо — вот в чём смысл. То, что нужно сделать, должно быть сделано невзирая ни на что.

Всё это правильно, только Микаш никогда не смог бы стать таким… Бесстрастным? Отважным? Настоящим командиром Сумеречников. Быть может, стоит отказаться, чтобы никого не подводить?

За занавес вновь заглянул Вальехиз:

— Погребальные костры готовы. Ждут только вас.

Гэвин кивнул и обратился к Микашу:

— Идём. По дороге объясню задачу твоего звена.

Тьма опустилась на лагерь. Все, кроме дозорных, собрались у сложенных кострищ с зажжёнными факелами. Гэвин взял два, и один вручил Микашу. В безветренном молчании слышны были только шаги и треск пламени. Ветер едва перебирал волосы на затылке.

Гэвин останавливался возле каждого завёрнутого в холстину тела, называл имя и лишь потом поджигал. Микаш вглядывался в лица, стараясь запомнить.

Гэвин указал на Келмана и Аттоша.

— Попрошайся с ними сам — полегчает.

— Я не знаю церемониальных слов.

— Я тоже, — усмехнулся он. — Просто скажи от всего сердца.

Микаш набрал в грудь побольше воздуха и заговорил приглушённо, не желая, чтобы посторонние лезли в его горе:

— Келман, Аттош, вы стали мне как братья, даже ближе. Вы приняли меня сразу и без условий, как никто в моей жизни ещё меня не принимал. Я должен был обучить вас и защищать, но оказался слаб и не смог. Не знаю, стоит ли сейчас просить прощения за всё, что не сказал и не сделал. Но клянусь, я буду помнить о вас каждый день своей жизни. Каждый раз принимая бой с демонами, я буду сражаться за вас, чтобы ваша гибель не осталась неотмщенной. Ступайте с миром, куда бы ни лежал ваш путь.

Он отыскал глазами Гэвина, тот подбадривающе улыбнулся и кивнул. Микаш поджёг костры, и они двинулись дальше, хотя взгляд никак не хотел оставлять павших друзей в покое.

Они снова замерли возле молодого чернявого командира, которого Микаш видел в компании высокородного Холлеса. Теперь он лежал мёртвым посреди погребального костра. Белый саван скрывал изувеченное тело, но не лицо. На щеках были видны глубокие борозды, обнажавшие кости на скулах.

— Фейн, — назвал имя маршал, словно приказывая.

Микаш опустился на колени, закрыл глаза умершего и положил сверху по монетке для паромщика.

— Спи спокойно, павший воин, я позабочусь о твоих людях. Клянусь честью Сумеречника.

Со всех сторон спину сверлили настороженные взгляды. Его новое звено? Туго с ними придётся.

— Сойки — один из летучих отрядов для скрытных миссий. Проверенные парни, врать и интриговать не станут. Уважают силу. Если что — подскажут. Главное, страх не показывай, — зашептал Гэвин.

Видимо, отказаться не получится. Микаш принял эту участь и поджёг этот костёр.

Они ещё долго ждали, пока не догорят тела и поднявшийся вдруг ветер развеет прах.

Уже у себя в шатре Гэвин скрепил приказ о назначении Микаша сургучной печатью.

— Если позволено будет сказать, неважная идея — назначать командиром безземельного новичка в обход тех, кто имеет достойное положение и долго ждал назначения, — заметил свидетельствовавший приказ Вальехиз.

Маршал отмахнулся:

— Это временно. У него уникальный опыт «слепых» боёв.

Гэвин возлагал на него слишком много надежд. Придётся попотеть, чтобы не подвести завтра всё войско. Только об этом и стоило переживать. Маршал вложил в его руку серебряную сойку и подтолкнул к выходу.

Микаш вернулся в звено Збиденя, чтобы собрать вещи. Не дав переговорить с командиром, его окружили Зяблики.

— Если тебя в чём-то обвиняют, то мы готовы подтвердить, что ты сражался безупречно. Никто бы не смог сделать больше! — наперебой уверяли они.

Микаш улыбнулся. Раньше за него заступалась разве что Лайсве.

— Меня повысили, — сознался он, показывая командирский знак.

Они не могли поверить, а потом раздался дружный хор поздравлений и пожеланий удачи.

— Насчёт Келмана и Аттоша не переживай, — положил ему руку на плечо Дидье. — Они хотели стать героями, чтобы ты ими гордился.

Микаш неуютно передёрнулся. Он представлял себе героизм не таким тщетным.

— Чего встали? А ну-ка всем спать! Завтра с утра в бой! — раздался зычный голос Збиденя.

Парни не посмели ослушаться и оставили их наедине.

Микаш вложил в ладонь Збиденя зяблика и поклонился в пояс:

— Спасибо вам за науку.

Суровое лицо смягчилось, разгладились морщины. Збидень обнял Микаша за плечи.

— Дурень ты, дурень. Хоть бы до конца похода ещё поучился. Может, я и пережал, но только для того, что тебе дальше легче было, — сетовал командир. — Будь осторожен. Норов перед высокородными не показывай, иначе никакие милости маршала тебя не спасут. Люди страшнее демонов, не забывай.

— Не забуду, мой командир, будьте спокойны.

Збидень подтолкнул его вперёд и вернулся в палатку.

 

Глава 10. Командир соек

Сойки стояли достаточно далеко от Зябликов. За время дороги Микаш успокоился и собрался с мыслями. На подходе к костру к нему подбежал мальчишка-оруженосец.

— Я Варден, мастер командир. Простите мою нерасторопность! — тараторил он, выхватывая из ладоней Микаша поводья Беркута. Тянулся уже и за перекинутым через плечо мешком с вещами. — Я покажу вашу палатку.

— Не стоит. Коня навяжи пастись и будет. Только аккуратно, он шальной.

Мальчишка убежал, а Микаш, высоко подняв голову, подошёл к наблюдавшим за ним рыцарям. Девять, сидели у костра. По выправке и острым взглядам видно, что не новички. Некоторые много старше Микаша. Да и способности посерьёзнее будут, чем у Зябликов. Только одежда такая же бедная.

— Я Микаш Остенский, ваш временный командир, — он поднёс к свету костра серебряную сойку, чтобы всем было хорошо видно.

На него посмотрели с неприкрытой враждебностью.

— Ну что, сосунок, подлизался к маршалу, чтобы тебя назначили вместо Фейна, когда его прах даже по ветру развеяться не успел? Только у нас свои порядки. Никакая знатность тебе не поможет! — горлопанил рыцарь в цветастом кафтане.

— Я безродный, — тихо ответил Микаш, но его не услышали.

— Фейн был сильным и доблестным. Мы не станем позорить его память, подчиняясь такому, как ты! — возмущался второй.

— У меня есть опыт, необходимый для завтрашней миссии. Меня назначили только для её исполнения, — спокойно объяснил Микаш, но снова тщетно.

— Наш командир — Орсо, он долго ждал и гораздо более достоин. Ну и что, что он безземельный? Зато знает своё дело, с полсотни демонов победил, самых разных. А у тебя сколько на счету? — подхватил третий и указал на рыцаря на противоположной стороне костра.

Зрелый, плотно сбитый сальваниец лет тридцати судя по скуластому лицу, горбатому носу и кудрявым тёмным волосам. Левую щёку бороздили три застарелых рубца. Пожалуй, командир из него впрямь был бы лучший.

— Я не считал, — ответил Микаш после затянувшейся паузы.

Орсо смотрел на него оценивающе. Остальные недовольно галдели:

— Ни одного он не убил — за спинами других отсиживался. Орсо, отлупцуй его, чтобы знал, кто здесь главный! — подзуживал задира в цветастом кафтане.

Значит, силу уважают? Микаш снял с себя куртку и рубаху. Одежды мало — её надо беречь.

Все замолчали, разглядывая едва зарубцевавшиеся шрамы на его плечах.

— Будь по-вашему. Лупцуйте, сколько влезет! — выкрикнул Микаш так, чтобы поняли, что он не шутит. — Победите — уйду, проиграете — останусь.

Они замерли с открытыми ртами. Он поманил их за собой на свободное место:

— Не трусьте, давайте скопом!

Первым поднялся цветастый, за ним те, что тоже возмущались, следом подтягивались остальные. Только Орсо остался сидеть. Микаш дышал глубоко и расслабленно, отрешаясь от усталости и концентрируясь на противниках.

Первый удар, второй. Микаш действовал холодно, с расчётом. Цветастого двинул локтем в живот, кулаком по лицу второго, подсёк ноги третьему. Сам не всегда успевал увёртываться от тумаков, но держался. Интересно, сколько сможет? Выкрутился из захвата плечистого детины и приложил его по спине. Слизнул кровь с разбитых губ. Кому-то загрел в пах коленом. Бешено работал кулаками. Тягучее марево вокруг, синяки по всему телу. Держаться! Не ради себя, ради Келмана и Аттоша, ради маршала и его армии, ради этих тугих на ухо и ум дураков!

Он сбрасывал их с израненных плеч, отпихивал ногами, а они всё лезли и лезли, словно желали отомстить везунчику, которого спасли вместо их обожаемого командира.

Удачи хватило и здесь: он выстоял. Побитые Сойки расползались в стороны. Микаш тяжело дышал и смотрел на Орсо. Добьёт ли? Ведь наверняка понимает, что Микаша уже ноги не держат.

После тягостных мгновений Орсо встал. Сойки тоже поднимались и смотрели вслед. Ждали, когда он повергнет ненавистного врага с одного удара.

— А ты отчаянный, — усмехнулся Орсо и, подставив Микашу плечо, отвёл к костру. — Жаль только, мальчик совсем. Тебе хоть двадцать есть?

— Скоро будет, — прохрипел Микаш, подтягивая к себе вещи и одеваясь.

Вспотевшее тело до костей пробирал холод.

— Мда, Фейн и тот постарше был, — покачал головой Орсо.

— Так выруби меня, если считаешь, что не справлюсь, — устало отмахнулся Микаш и подался к костру.

В лицо дышало жаром и дымом. Одежда неприятно липла к телу.

— Норов мне твой нравится, — беззлобно усмехнулся Орсо и похлопал его по плечу. — Мне на роду написано в низах сидеть, не дотягиваю до командира. Эй, парни, чтобы слушались его! Приказы маршала не обсуждаются!

Сойки вытянулись по струнке и притихли. Возмущение улеглось до спокойного, как в луже, штиля. Орсо плеснул в миску постной похлёбки с мясом и вручил Микашу. От запаха съестного заурчал живот.

— Ешь и рассказывай пошустрей, а потом сразу ложись. Дурная примета — второго командира подряд хоронить.

Остальные одобрительно загомонили, оттаяли. На том и порешили.

Поднялись всего через пару часов, задолго до восхода. Под покровом темноты пробирались вдоль поля во вражеский стан. Микаш хорошо запомнил план местности и этим воспользовался. Они шли пешком, таились в низинах и оврагах, стараясь создавать как можно меньше шума и даже дышать пореже. Ориентировались в основном по аурам. Микаш надеялся, что не встретятся ламии, которые их искажают, но на всякий случай предупредил, что будет читать каждого. С молчаливой поддержкой Орсо его слушали. История о том, что Микаш умеет сражаться вслепую, не вызвала доверия, как и демонстрация шрамов и силы. Что ж, главное выполнить миссию, а там всё вернётся на свои места. Орсо будет им годным командиром.

Ночной холод бодрил. Дорога длилась вечность, пока не упёрлась в отвесные скалы на другой стороне поля. Гнездовища гарпий были наверху — Микаш учуял демонов издалека. Оставалось надеяться, что они не учуют Соек.

Начался тяжёлый подъем. Сапоги скользили по камням, приходилось подтягиваться на руках вверх, а то и вовсе цепляться за выступы осадными кошками и карабкаться по верёвкам. Ладони жгло, сбивались костяшки, пот застилал глаза, дыхание срывалось, а на высоте и без того больную голову словно стянуло клещами. Сойки не жаловались и почти не ошибались. Это облегчило задачу до предела — не отставать самому.

Подтянувшись в узкий лаз пещеры. Микаш замер и вскинул руку, дожидаясь остальных, мысленно указал направление, нарисовал в головах Соек картинку с яркими силуэтами аур и наметил красным цели.

«По команде на счёт три!»

Десяток стрел одновременно устремился в пустоту. За ними ещё, единым залпом. Завизжало, загрохотало, как будто внутренности пещеры ожили. Сойки отстреливались до последнего — действовали, как слаженный механизм, забыв о распрях и страхах. Мечи выхватили, когда гарпии были совсем рядом.

«Быстрее!» — скомандовал Микаш, чувствуя приближение большого скопища аур.

Клинки со свистом секли воздух, с чавканьем вонзались в кожистые тела. Визг, лязг! Брызгала вокруг серая кровь, летели ошмётки. С дюжину туш — и всё.

Передышки — ни мгновенья. Снова заскрежетали когти, захлопали крылья, раскатился эхом рык. Снизу по скалам нескончаемым потоком пёрли мелкие серые горгульи. Крылья слабей, свиные рыла вместо морд — проворные твари! Накрывали с головой кожистой лавиной. Сойки прижимались спина к спине, щетиниться оружием, как огромный ёж. Отступать некуда: впереди — пропасть, позади — стена.

Сжимались мускулы, меч скользил в мокрой от пота и крови руке, дыхание вырывалось натужными сипами, подкатывала усталость. Только раскалённая ярость не давала рухнуть без сил, да мелькающая молнией мысль — от них зависит всё войско, на них надеется маршал. У них нет права проиграть!

Поток демонов истончился, в прорехи проглядывали багряные лучи восходящего солнца. Звуки боевого горна наполнили сердца отвагой. Вжух-свищ! Неподвижная тишина. Под ногами груды поверженных тварей. Сдавленный сип — Микаш добил полудохлую горгулью, тянувшуюся к стоявшему рядом рыцарю, велел остальным заканчивать и пробираться к выходу.

Снова пришлось карабкаться по скале на вершину, пока огненное зарево восхода разгоняло густую пелену туманных сумерек. Отсюда всё было как на ладони. На соседних скалах уже толпились другие летучие отряды, трепетали их пёстрые знамёна. Внизу, в долине всё громче запевали боевые горны, словно стремились перекричать рассвет. Скалы мелко дрожали от копытной дроби.

С края поля собиралась чёрная демонская орда, не так хорошо сплочённая, с заметными брешами и скоплениями. Много, гораздо больше, чем представлял Микаш. Атаковать в лоб, мелкими стычками — только изнурять армию. Но купятся ли демоны на уловку?

Вражеские ряды заволновались, боевой дух рассеивался вместе с сумерками. Ходил слушок, что демоны бегут в ужасе, когда на поле брани выезжает маршал на белом жеребце. До вчерашнего дня Микаш не верил, но Гэвин так легко снёс голову минотавру!

Вот и сейчас раскрашенные солнцем Утренние всадники вели в наступление огромное воинство. Плечо к плечу развевались по ветру белые, алые, голубы и серые плащи. Неясными росчерками, расползающимися чернильными пятнами стелились ауры, подавляюще огромные и сильные, такие как у маршала. Микаш щурился, пытаясь разглядеть силы рыцарей сквозь морок, но не мог. Иллюзионисты постарались на славу. Ведёт ли их маршал на самом деле?

Вперёд выдвинулись гигантские ящеры — пифоны. Встали на задние лапы, забили змеиными хвостами, раскрылись пасти в угрожающем шипении. Атака! Всадники исчезали из-под лап и появлялись рядом. Демоны догадались об иллюзии, осмелели и снова ударили. Один всадник на всём скаку пронзил пифона копьём, снёс голову мечом и помчался на следующего, отбросил невидимой стеной, сверкнула сталь на солнце, в воздух поднялся фонтан чёрной крови. Скрылся и снова появился неуловимый всадник. Который настоящий?

Суматоха сбила строй противника. Кто-то бежал, кто-то полнился яростью и рвался в бой. Засвистел в воздухе залп стрел, с другой стороны из туманных низин показалась вторая часть воинства Сумеречников и врезалась в тыл орды. Демоны побежали к расселине между скалами. Рыцари теснили их со всех сторон, бросались в атаку, не жалея себя, стреляли, били копьями. Утренние всадники возникали то тут, то там. Только когда вспыхивали голубым защитные пологи и визжали от боли демоны, становилось ясно, где настоящий маршал, а потом всё снова смешивалось с пеленой тумана и дыма.

Сердце ёкало всякий раз, как исчезала очередная иллюзия. Если не станет маршала, то и воинства не будет. Только на страхе перед ним всё держалось, на его блестящем уме и хитрости. Неправильно, что всё от одного смертного зависело, весь мир на его плечах. Ему нельзя рисковать, почему телохранители позволяют? И разве могут они его удержать? Можно ли удержать ветер?

Последняя тварь укрылась в расселине. Грянули боевые горны, отхлынула от скал волна Сумеречников. С вершин сплошным полотном сорвалось неугасимое пламя. Трещало, гремело, плавило камень, растапливало ледяную землю. Мерцали голубой сетью заградительные пологи. Порывы ветра хлестали со всех сторон, раздувая огонь сильнее внутри расселины, и не выпускали его. Словно несколько драконов залегли наверху и жарили, что было мочи.

Чёрная махина высунула голову из-за скал, и в неё залпом полетели стрелы, ветер набрал силы и хлестнул огненным бичом. Демоны попятились обратно в расселину. Загудело, вспыхнуло синим, разгорелось жарче пламя. Истошный визг надрывал слух, становился осязаемым вместе со смрадом гари. Долго горели демоны. Пытались выбежать, но залпы стрел и огненные бичи загоняли их обратно. Ни одна тварь не ушла — все развеялись пеплом по долине. Только тогда боевые горны возвестили конец битвы.

Сумеречники ликовали, кричали что-то дружно. Сойки обнимались и поздравляли друг друга, приплясывая от возбуждения. Один Микаш стоял, как пришибленный, ждал, когда снимут иллюзии, искал чуждо большую и плотную ауру маршала среди неприметных огней остальных. Гэвин оказался на передовой среди лучников. Целый!

— Молодчина! — хлопнул по плечу Орсо. — Твоя первая идеально исполненная миссия.

— Не моя заслуга, — отмахнулся Микаш.

Орсо недовольно поджал губы и покачал головой.

Сойки торопливо спускались со скал по верёвкам, чтобы вернуться в лагерь до заката. Завтра придётся сниматься с места. Здесь убивать уже некого.

Войска добивали остатки демонов и быстро продвигались вперёд. Больше отдыхали, чем воевали. Впрочем, после такой битвы отдых был жизненно необходим. Сойки смягчились, терпели Микаша за костром, даже принимали в разговоры, когда ему было что сказать. Скорее всего, Орсо настоял. Мучило, что Микаш несправедливо занимал его место, хотя командиром был только на словах.

Переговорить с маршалом не получалось. Без приглашения в его шатёр не пускали, а обращаться к капитану Мнишеку без веского повода не хотелось. Рыжий кундец с седыми проплешинами, невысокий и сухощавый, не столько следил за мастерством и дружеской атмосферой в роте, сколько за дисциплиной и чистотой. До посинения мог заставлять маршировать нога в ногу. На последнем построении Микаш умудрился схлопотать выговор.

— Только босяки, набранные в армию из жалости, могут одеваться так непристойно. Ты же командир! Какой пример подаёшь своим людям?!

— Так точно, мой капитан, — только и смог ответить Микаш.

Насколько проще незаметному рядовому?

— Не переживай, — сказал Орсо после построения. — Фейну тоже постоянно доставалось. Он все деньги семье отсылал, на себя ни медьки не тратил. Лорд Мнишек только лаять может, все решения маршал принимает.

Вечером вместо себя Гэвин прислал портных.

— Нужно снять с вас мерку на командирскую форму.

— Моё назначение временное! — попытался отказаться Микаш.

— Маршал сказал: немедленно оденьте его прилично, чтобы старый хрыч меня не доставал!

Пришлось терпеть, пока его измерили со всех сторон лентами и пытали, какую ткань и фасон он предпочитает, поднося к его лицу казавшиеся одинаковыми голубые куски ткани.

— Любую! Чтобы не доставлять никому хлопот и не выделяться!

Портные переглянулись, но спорить не стали. В довершение ко всему постригли и побрили. Возвращаться после этой экзекуции в звено было боязно, ощущение, будто корова языком прилизала. Наверное, так он и выглядел со стороны, потому что все оборачивались и усмехались.

— У-у-у, совсем как высокородный стал, — потешаясь, поприветствовал его Орсо с миской дымящейся похлёбки. Стоило Микашу потянуться за ней, как он отдёрнул её дальше. — Только нос не задирай, а то наша еда станет не по вкусу.

Микаш взлохматил пятернёй волосы, склонил голову набок и прищурился:

— Ну что, прохожу теперь проверку на внешность?

— Не во внешности дело, милок, вовсе не в ней, — вздохнул Орсо и отдал ему ужин.

Не успел Микаш сесть на бревно между Соек, как примчался болтливый и через край суетливый оруженосец Варден, от которого проблем оказывалось больше, чем пользы. Впрочем, он был слишком предан службе и простодушен, чтобы на него злиться.

— Вас ожидают в палатке командиров, — сказал он, задыхаясь после бега.

Микаш скривился, припоминая хищный взгляд командира Холлеса, жуткий запах лавандового масла и стаю его шакалоподобных подпевал. Служить тряпкой для высокородных сапог? Ну уж дудки!

— Я же говорил! — подначил Орсо, но тут же осекся, вглядевшись в его лицо. — Ступай. Там кормят лучше и компания веселее.

Микаш обернулся на Соек. Все насторожились, прислушивались.

— Ступай, говорю! — Орсо пихнул его в спину. — Если не пойдёшь, это сочтут оскорблением, а высокородные оскорблений не терпят.

Сойки виновато потупились. Видно, не судьба ему оставаться незаметным и просто исполнять то, для чего он был создан. Микаш нацепил на себя прохудившуюся стёганку, словно она могла послужить бронёй, и зашагал за недоумевающим Варденом.

— Быть приглашённым в их компанию — большая честь, многие об это только мечтают, — заметил оруженосец, когда они остановились возле приметного шатра, украшенного разнообразными гербами.

Изнутри вкусно пахло жареным мясом, тренькала лютня.

— Накушался я этой чести уже по самую маковку, — угрюмо пробормотал Микаш и решительно отвернул полог, представив, что идёт в бой на минотавра. — Микаш Остенский, временный командир Соек, к вашим услугам.

Глаза щипало от дыма, они с трудом привыкали к полумраку, разгоняемому лишь отблесками пламени в жаровне.

— О, нас почтил присутствием сам любимчик маршала! — весело возвестил невысокий парень лет двадцати пяти. Несуразно смотрелись залысины на висках на фоне огненно-рыжей шевелюры. Большие оттопыренные уши делали его и вовсе неприятным.

— Рад знакомству.

Микаш направился в дальний тёмный угол. Слуги принесли жареный окорок с гречкой, сочный, с золотистой корочкой. Запить налили полную чарку вина. Вкус не ощущался, куски не лезли в горло, а вино жгло глотку. Но отказаться было нельзя, потому что за ним пристально наблюдали шесть пар глаз, словно хотели просверлить дырку.

— Я Вильгельм Холлес, — навис над ним тот самый высокородный командир.

Микаш поднял на него взгляд. Высокий, стройный, гладко выбритый, с тонкими правильными чертами лица, какие нравились девушкам. Дорогая одежда чистая и не мятая, несмотря на походную жизнь. Похоже, у него ещё и личные слуги здесь есть. Вильгельм ухмылялся, разглядывая Микаша оценивающе. Окатило волной до боли знакомых эмоций: от хищнического любопытства, когда не можешь решить, поточить ли об новичка зубы или принять в стаю своих пресмыкающихся; лёгкого высокомерного презрения и едва уловимой зависти, которая так удивляла в Йордене.

По привычке захотелось внушить, чтобы от него отстали. Но так уже нельзя: клятва… да и не похожи эти молодые волки на безголовых желторотиков, которые не видели ничего дальше собственного носа. Микаш решительно вытянул руку для приветствия. В конце концов, он теперь тоже рыцарь. Вильгельм вынужден был пожать его ладонь, одаривая угрожающей улыбкой.

— Первым поздоровался с тобой Гаето Нивар, — он указал на скалящегося лопоухого. — Бастиан Дайон, — ещё один холеный высокородный с густыми длинными светлыми волосами и мягким женским личиком. — Доминго Кирин, — судя по одежде и заросшему лицу, из рыцарей победнее, кудрявый, с тяжёлым взглядом тёмных южных глаз. — Ромен Рок, — смуглый, голубоглазый мануш разбойного вида, с расстёгнутой чуть ли не до пупа рубахой и серьгой в ухе, лицо тоже смазливое, хоть и не такое женское. — Маркеллино, он просто нас развлекает.

Шестой тоже был смуглым южанином, в чёрных штанах, красной рубахе и чёрной жилетке поверх. Одежда потрёпанная и заношенная. Пальцы бегали по струнам лютни, глаза направлены на инструмент, как будто разговор его не интересовал. Видно, так приучили, а представили только из-за того, что Микаш смотрел вопросительно.

— Рассказывай! — потребовал Вильгельм, отступив на шаг.

— Что рассказывать?

— Сказочку. Как безземельного рыцаря после первого же боя сделали командиром в обход огромной очереди. Как ты подлизался к маршалу? Он же неприступный!

— Никак, — пожал плечами Микаш. — Это временно, у меня был опыт слепого боя…

Его перебил лопоухий Гаето.

— Он ему подлизал, — рассмеялся собственной тупой шутке. — Маршал, кажется, на мальчиков стал падок, раз уж девочки ему не по вкусу.

— Если вы добивались повышения таким способом, это не значит, что так делают все! — выпалил Микаш, сжимая кулаки от ярости.

— Ах, ты ж паскуда, на что намекаешь?! — Гаето замахнулся на него рукой, но Вильгельм перехватил его запястье и кивком приказал сесть. Сам снова навис над Микашем.

— Я думаю, что он бастард маршала. Ошибка юности. Вот тот и пытается его устроить. Как вам версия, а парни? — Вильгельм отвернулся к командирам.

Они невнятно забубнили.

— Маршал Гэвин для этого должен быть лет на пять старше, к тому же он никогда не бывал в местах, откуда я родом.

Вильгельм враждебно прищурился, будто услышав, как Микаш про себя назвал его напыщенным идиотом. Припомнилась случившаяся в первые дни похода порка и предупреждение доброго целителя Харуна. Не драться с высокородными, иначе из армии выставят и даже на заступничество Гэвина не посмотрят. Как же проще было в слугах, нечего терять, кроме никому не нужной жизни.

— Я знаю, почему его выбрали, — замолкла лютня, заговорил сидевший в углу Маркеллино: — Маршал умён, хитёр и ловок. Нашёл игрушку по душе, податливую и мягкую, как глина. Слепит из неё то, что ему хочется.

Все удивлённо уставились на него. Он рассмеялся.

— Я сложу об этом балладу. Про коварного маршала и его верного глиняного рыцаря!

Он снова заперебирал струны, напевая себе под нос. Его дурачество разрядило обстановку. По крайней мере, командиры расселись по местам и завели беседу, забыв о Микаше. Только Вильгельм иногда косился в его сторону. Перемывали косточки старшим командирам, отпускали дурацкие шутки. Микаш отсидел ровно столько, сколько нужно было, чтобы его уход не сочли бегством, и, выйдя на улицу, направился к маршальскому шатру.

— Не велено! — скрестили перед ним алебарды караульные.

— Маршал Комри, можно? — позвал во весь голос Микаш. Любимчику можно всё!

— Пропустите! — донеслось из шатра.

Микаш нырнул под алебарды. Здесь ничего не изменилось, снова заседал военный совет. Стоявшие возле жаровни полукругом капитаны недовольно покосились на возмутителя спокойствия. Микаш пробрался в угол и затаился.

Гэвин заговорил громким уверенным голосом, продолжая прерванную речь.

— Основные силы демонов мы разбили у Огненных скал Марси. Я понимаю, наши воины устали и хотят домой. Этот поход выдался на диво длинным и тяжёлым, но лазутчики доносят, что осталось ещё довольно много мелких колоний, разбросанных по всем окрестностям. Нет смысла возвращаться, пока мы не зачистим всю территорию, иначе демоны быстро расплодятся, станут злее и осмотрительней. Вполне вероятно, найдут ещё более сильных союзников, стянут большие силы, а в условиях того, что орден слабеет день ото дня, настолько масштабных баталий мы не переживём. Даже не мы — наши дети. Мы обязаны оставить им шанс если не на благоденствие, то хотя бы на жизнь.

— Эти твари безмозглы и сварливы. Если объединятся, то продержатся недолго, прежде чем начнётся грызня между собой, — возразил кто-то из капитанов.

Гэвин почесал левое надбровье.

— Не нужно недооценивать врага. Вспомните историю. Они уже объединялись несколько раз, стоило появиться сильному лидеру: тролльим шаманам с севера или драконам с юга.

— Драконы удалились на край света и в войнах больше не участвуют, а тролли малочисленны и заперты в северных горах. Откуда взяться сильному лидеру?

— Кто знает, — взгляд маршала скользнул в угол, где притаился Микаш. — Лидеров порождают трудные времена. Возможно, они уже объявились, только не успели оповестить всех, кто бы смог стать под их знамёна. Время работает против нас. Мы обязаны уничтожить как можно больше гнёзд.

Микаш понимал далеко не всё. Напрягался изо всех сил, пытаясь уловить суть, но образ в голове приходил смутный и вместе с тем пугающий потусторонним холодом, а так сильно хотелось понять и рассуждать о действительно важных вещах: о враге, о битвах, о будущем, может даже спорить и подсказывать, а не переливать из пустого в порожнее и скалить зубы с мудозвонами из шатра командиров.

— Мы рискуем рассеять силы и потерять всю армию!

— Мы постараемся этого избежать. День марша — мы отдыхаем, день боя — роты расходятся лучами из лагеря в разные стороны, и каждая зачищает свой участок. К ночи возвращаемся и утром двигаемся дальше. Капитан Вальехиз предложил новую стратегию поднятия боевого духа и морали — состязания в ратных подвигах. Я считаю, будет очень действенно. Также придётся потуже завязать пояса как в том, что касается оружия, так и в еде и роскоши. Поход затягивается, к людским поселениям мы выйдем не раньше чем через два месяца, а до этого рассчитывать на пополнение запасов не приходится.

— Мы и так едим грубую пищу, как какие-то простолюдины! — возмутился лорд Мнишек.

Маршал вздохнул:

— Мне показать пример лично?

— Ни к чему. Все знают, что во время странствий по Поднебесной, вы жили на воде и орехах. Но мало кто сможет так же, — возмутился другой капитан.

— А чем вы хуже? — искренне недоумевал Гэвин. — Учитесь, закаляйте тела. Быть может, только это поможет нам выжить, — он переместился к карте и принялся показывать. — Двигаться будем по расширяющейся спирали с востока на запад, пока не сделаем круг по всей долине. Выход будет здесь. На завтра участки для зачистки распределятся следующим образом: — он принялся перемещать разноцветные фигурки по карте, которые обозначали роты. Микаш подался вперёд вместе со всеми, чтобы подробно изучить цель роты красноклювов.

Гэвина переспрашивали, жаловались, что им досталось не то назначение, какое хотелось бы, что капитан соседней роты недопустимо шикует у себя в шатре. Неужели не могли сами решить эти повседневные вопросы?

— Тихо! — оборвал галдёж Гэвин, массажируя пальцами виски. — Если вопросов относительно завтрашней миссии нет, расходитесь спать. У меня ещё есть дела на сегодня.

Спорить они побаивались и быстро убрались.

— Пришёл сыграть? — спросил Гэвин, расставляя фигуры на шахматной доске и наблюдая за Микашем краем глаза.

Он покорно устроился на подушках. Играл как попало, не задумываясь над ходами. Партия закончилась почти мгновенно.

— Так неинтересно, — с досадой поморщился Гэвин. — Как служба? Нравится новое звено? Наслышан о твоих успехах. Хочешь, к награде за отвагу тебя представлю?

— Я не заслужил. — Что страшнее: терпеть насмешки высокородных или отказаться от милостей маршала? — Вы обещали, что моё назначение будет временным. Орсо идеально подходит на должность командира, у него есть опыт, в звене его уважают.

— Оно временное, пока я не уговорю Совет сделать его постоянным, — нахмурил тёмные брови Гэвин, на лбу залегли глубокие вертикальные морщины. — Если выбирать, за кого из двух безземельных хлопотать, то это будешь ты, а не Орсо. Между вами десять лет разницы. У него нет ни твоих способностей, ни твоего ума, ни твоей силы. Командир звена — его потолок, а тебя через десять лет я сделаю маршалом, если ты прекратишь сопротивляться и распускать сопли.

— Во мне нет лидерских амбиций! Ни командовать, ни получать большее жалованье, ни сидеть в одном шатре с высокородными — я не хочу. Битва с демонами — единственное, ради чего я сюда шёл.

— Ох, не хочет он! — заворчал Гэвин. — Думаешь, я хочу? Думаешь, мне нравится по десять раз объяснять одно и то же тем, кому интересна только жратва в соседской миске? Я мечтал стать охотником-одиночкой, какими были мои предки века назад. Путешествовать по всему миру, созерцать чудеса, сражаться с демонами один на один. Но я не могу. Видишь это? — он вынул из-за пазухи жёлудь на кожаном шнурке. — Это с белого дуба, который посадил Безликий перед строительством цитадели в Ловониде. Мои предки были среди его первых людей. Считается, что этот жёлудь — символ дара, который оставил моей семье наш божественный покровитель, но на самом деле это — оковы долга. Если я не поведу эту армию, если не буду её Утренним всадником, то всех пожрёт чёрная орда. Чем больше тебе дано, тем больше придётся отдать. Смысл существования Сумеречников — служение и защита. Желания мы оставляем за порогом зала клятв.

По привычке захотелось возразить, что он не Сумеречник, но вспомнилось, что Микаш давал клятву, причём именно Гэвину. Вот, значит, какова плата за его милости.

— Ветер не может быть свободен, не в этом мире, — добавил он печально, словно вспышка искренности вытянула из него последние силы. Стало стыдно. — Либо ты принимаешь мои правила и ведёшь себя как мужчина, либо проваливаешь. Выбирай.

Знакомое ощущение, почти как с Лайсве, будто смотришь в глаза потустороннему существу, настолько чистому и благородному, что лгать и притворяться не получается.

— Не могу. Есть во мне что-то тёмное. Даже тот одержимый заметил, — сознался Микаш.

— Тёмное есть в каждом из нас — свой демон. Можно прятать его от посторонних глаз или прятаться самому. Но истинную силу обретёшь, лишь встретившись с ним лицом к лицу и покорив его. Заставь его служить себе и людям, а не служи сам.

Растворяясь в бездонной синеве штормового неба, Микаш не мог сомневаться в словах своего кумира. Он зашагал прочь и обернулся только у выхода:

— Можно я ещё приду на совет?

— Зачем? Чтобы слушать, как лорд Мнишек жалуется на поваров? — удивился Гэвин. — Приходи, демоны тебя дери, делай, что хочешь! — он махнул рукой, и Микаш удалился.

Гэвин его разозлил гораздо больше, чем высокородные командиры в шатре. Утром он шёл в бой другим, отодвинул Орсо в сторону, сам указывал, сам орал, когда они начали кочевряжиться.

— Ты нам не командир! — совсем обнаглел Иво в цветастом кафтане.

Микаш приложил его об землю перед тем, как гаркнуть на притихших Соек:

— Ещё одно слово, и разбираться с вами будет маршал!

Мерзко прикрываться именем Гэвина, но они хотя бы подчинились. Испепеляли ненавидящими взглядами, но исполняли приказы. В этот день бой был славный, много демонов полегло — ни один не ушёл. На следующий, и через день, и дальше.

Вскоре выяснилось, что придумал Вальехиз для повышения боевого духа. Посреди лагеря поставили грифельную доску, на которой мелом писали названия звеньев и количество побеждённых демонов в столбик от самого большого до самого маленького. Сойки стремительно поднимались наверх и были уже в первой десятке. Проходя мимо, Микаш удовлетворённо разглядывал её и улыбался.

С высокородными тоже стало легче. Микаш заставил их молчать, в красках обрисовав свой опыт слепого боя и схватку с гарпиями. Каждый раз, когда командиры подначивали, напоминал им про доску. Вильгельм мечтал оказаться в десятке со своими Грифами, но не мог переползти рубеж, хоть он был очень близко, краснел от злости, теряя лоск, и его шавки оставляли Микаша в покое. Иногда он вступал в их разговоры, поддерживал или смеялся над шутками, если находил их действительно остроумными, но втайне мечтал о военных советах, где можно будет молча вслушиваться в стратегические планы Гэвина и постигать его тайны.

Компания затянулась на три месяца против ожидавшихся двух. Все вымотались до предела. Остатки демонов загнали в узкую горловину каменистого ущелья. Намечался последний бой. Рыцари расслабились, только и разговоров было о возвращении домой. Микаш не разделял воодушевления — дома его никто не ждал, но уныния он не показывал. За любую слабость здесь сжирали с потрохами не хуже демонов-падальщиков.

Туманным утром выступили в атаку. Ночные заморозки стелились на камнях и лысых кустарниках лёгким инеем. Лошади ступали осторожно и протискивались между круч. Здесь царствовали тишина и тень, пахло мёртвым холодом.

Настрой в звене стал слишком несерьёзный, словно они забыли, что опасность скрывается за каждым кустом, выглядывает из каждого оврага. Вначале всё шло как по маслу. Несколько маленьких ехидн, горгон, керберов и ламий только прибавили весёлости.

Микаш заметил её первой — большую, уродливо-болотную ауру пифона, притаившуюся за изгибом каменистого русла ещё не успевшей набрать силу реки. Сойки испуганно замерли. Не ожидали снова встретить чудовище за день до возвращения домой. Страх их сделался густым и душным. А Микаш… что-то сломалось внутри него за это время. Он разучился бояться. Возликовал впервые с начала сборов. Может, и не придётся возвращаться…

Он оглянулся по сторонам в поисках Орсо. Тот мог бы привести Соек в чувство, но тоже поддался страху. Дом у него, жена и дети малые, для которых он единственный кормилец.

Надо действовать, иначе все полягут. Орать и угрожать нет ни сил, ни времени. Микаш выпустил голубые нити внушения в ближнего рыцаря, от него по цепочке перехватывал остальных. Полились по пульсирующим жилам отчаяние Микаша, его злость, желание отомстить во что бы то ни стало. В сражении смысл жизни, на острие меча все мгновения, все желания, которые в ней есть, а страх… Бояться надо не за себя, не за мёртвых, а за живых. Защищать их до последней капли крови.

Согнулись луки, нацелились стрелы. Свистнул залп, устремил жало к выползающей из-под камней громадной ящерице. Ещё раз вместе. Лошади пятились, летели с гулким стуком камни из-под копыт. Тварь верещала, вырывая из себя древки стрел. Выстрелили снова. Как комариные укусы. Нужно достать копьями. Орсо лучший копьеметатель, только его такая оторопь взяла, что даже через внушение не пробиться. Надо пробовать!

Микаш перенаправил всю энергию на Орсо. Без поддержки агрессивными эмоциями остальные обмякли, глаза круглились и лезли из орбит от ужаса. Пифон вытянулся на задних лапах и шагал к ним, сотрясая скалы мелкими оползнями, шипя и дёргая раздвоенным языком.

— Копья, быстро! — скомандовал Микаш.

Они повиновались больше по привычке. Рука Орсо тряслась, отстёгивая древко от подпруги. «Хочешь вернуться домой — действуй!» Микаш собрался волю в кулак и пихнул ею нерасторопного рыцаря. Вышло! Полетели пять копий. Два упали, не достигнув цели, два едва воткнулись в чешуйчатую шкуру. Лишь копьё Орсо с чавканьем вонзилось в тушу почти наполовину.

— Ещё! — взметнулись оставшиеся четыре копья.

Микаш приложил пятки к бокам Беркута и помчался вперёд. Пифон ревел, пытаясь вырвать копьё. Шея — слабое место. Как бил Гэвин? В голове вырисовывалась картина, как распределялась усилие во время боя с минотавром, голубые всполохи хорошо это подчёркивали.

Они поравнялись. Микаш вцепился коленями в Беркута и выхватил меч. Один шанс! В закрученном замахе — все силы. Микаш направил клинок в зазор, копируя движения маршала, которые втайне тренировал каждый день. Захрустела плоть, хлынула вязкая серая кровь, заверещал пифон, обдавая смрадным дыханием. Клинок застрял на середине шеи. Эх, почему не телекинетик?! Микаш вдавливал меч сильнее, мышцы вздулись от напряжения, вот-вот лопнут! Зубы заскрежетали. Ещё самую малость!

Беркут отскочил за мгновение до того, как пифон взмахнул лапами. Микаш удержался едва-едва, аж в спине хрустнуло от резкого движения поясницей. Голова твари болталась на лоскуте кожи. Туловище, мелко дрожа, оседало на землю. Микаш спешился и, отделив голову от тела, поднял её над собой.

— Победа! Слава одолевшему пифона! — ликование эхо промчалось по ущелью.

Сойки бросились к нему и подхватили на руки. Гимном их стала песня боевых горнов, а стягом — багровый закат.

В лагере Микаш сидел в немом оцепенении. Голову пифона водрузили на кол рядом с костром, поздравляли, пересказывали соседям подробности схватки, до несуразности их преувеличивая.

— Наш командир — победитель пифона. Наш командир — самый лучший. Наш командир!..

Да раньше они и знать его не хотели! Не чувствовал Микаш триумфа, только опустошение и усталость. Но нужно принимать похвалу пополам с лестью и говорить: «Да, я герой, не зря маршал меня выделил». Спрятаться негде, не забиться в тень — сочтут неучтивостью. Это была самая длинная ночёвка в его жизни.

Наутро отличившихся собрали в строй, чтобы маршал лично вручил им награды. Микаш стоял в хвосте и высоко тянул голову. Не казался выше всех, а действительно был.

— Микаш Остенский, временно назначенный командир звена Соек, рота Красноклювов, награждается орденом за отвагу в битве при Огненных скалах Марси, а также в других сражениях и за победу над пифоном, — читал глашатай из длинного, почти до земли свитка последнюю строчку.

— Микаш — наш командир! — орали позади Сойки. Надо же, поддержать явились.

На красной бархатной подушке подали серебряный медальон на зелёной ленте. На нём был выгравирован раскидистый дуб. Гэвин подошёл вплотную и тихо усмехнулся:

— Снова будешь говорить, что не твоя заслуга?

— Не буду, — Микаш опустился на одно колено и склонил голову.

Гэвин надел ему на шею орден и во всеуслышание произнёс:

— Почёт победителю!

— Почёт победителю! — хором повторили рыцари.

Гэвин снова зашептал только для Микаша:

— Надеюсь, ты не станешь после этого беспечным?

— Нет, я всегда буду помнить Келмана, Фейна и всех других погибших. Смерть наша сестра, что ждёт за углом, и встречать её надо с улыбкой и открытым лицом, — процитировал Микаш стихотворные строки из Кодекса, которые ему особенно нравились. Сестра — смерть. Так оно и было, хотя совершенно не то имелось в виду.

Гэвин улыбнулся:

— Мудрость Кодекса ведёт нас. Мудрость Кодекса наставляет наше оружие. Вся наша жизнь — служение Ему!

Сумеречники хором повторяли лозунг, не вникая в смысл, но главное, что маршал понимал всё и даже больше!

Микаш улыбался искренне.

 

Глава 11. С волками жить…

Началась обратная дорога. Появилось слишком много свободного времени и большую часть его приходилось проводить в шатре командиров. Чем дальше, тем несносней становились высокородные, требуя, чтобы он им поддакивал и участвовал в их сомнительных затеях. Эх, жаль, что больше не слуга, и косить под дурочка не выйдет. К тому же Вильгельм, как выяснилось, тоже умел читать в сердцах, хотя и был иллюзионистом. В открытую гадостей он не делал, предоставляя всю грязную работу Гаето. Оставалось только воспринимать это, как испытание на выдержку, смягчать углы и жить мыслями о хорошем. А хорошего теперь было гораздо больше чем когда-либо раньше.

Микаш всё чаще теребил верёвочный браслет на запястье, вспоминая её нежный запах, её смех, улыбку, ради которой можно было свернуть горы, прикосновения, ощущение гладкой тёплой кожи, поцелуи слаще медовой росы и нежные колыбельные с обманчивыми обещаниями скучать и дождаться. Милая сказка, оказывается, он тоже их любит!

А ещё нравилось разглядывать чеканку на ордене, щупать тонкие линии ветвей и листьев, шершавость толстого ствола. Порой Микаш замечал, что подражает Гэвину не только в боевых приёмах, но и в речи, манере двигаться и держаться, как раньше ему подражали Зяблики. Ругал себя, одёргивал, но поделать ничего не получалось. Никогда бы не подумал, что кто-то может вызвать у него восхищение, тем более высокородный. Только Гэвин действительно был таким благородным, справедливым, умным и сильным, каким Сумеречников воспевали в легендах. Видно, его предки и впрямь стояли у истоков ордена и ещё хранили дарованную Безликим мудрость. Быть может… нет, это бред боготворящего своего кумира мальчишки!

Они возвращались из Сумеречного мира демонов, подъезжали к людским поселениям. Остановились на краю небольшого городка. Фермеры с неудовольствием снабжали их провиантом, ропща: «Когда уже придут единоверцы и освободят нас от тягостной повинности?» Укололо тревогой на мгновение, но забылось в повседневных заботах.

Микаш сидел в своём углу в шатре и, отложив в сторону пустую тарелку, по привычке крутил в руках орден, разглядывая блики на стене рядом с собой. Остальные обсуждали завтрашний поход в город. Хоть денёк удастся от них отдохнуть.

— Может, заглянем к госпоже Ягори? У неё такие девочки — огонёк! — мануш Ромен дёрнул смольными бровями. До этого он был молчалив и безучастен, разве что песни Маркеллино подпевал.

— Так затем и тащимся в это богами забытое место, — усмехнулся Вильгельм, встал и приблизился к Микашу.

— Пойдёшь с нами?

Высокородный нависал как грозовая туча и хитро щурился.

— В дом увеселений — нет. Кодекс порицает распутство, — Микаш выдержал его взгляд и отчеканил каждое слово очень чётко.

— Охо-хо, какой правильный. Ты часом не девственник? — прищур Вильгельма стал ещё гадостней. — Всё битвы с демонами да тренировки, а на девушек ни сил, ни времени не хватало, так?

— Двадцатилетний девственник, ха-ха! — влез под руку Гаето. Этого любителя злословия заткнуть порой не получалось даже у Вильгельма. — Только к маршалу подлизываться умеет и награды считать. А как бабу голую увидит, небось, в обморок хлопнется. Кудахтать будет, как скудоумные старые девы, ах, какой стыд, распутство!

— У меня была девушка. Принцесса. Красивей во всём Мидгарде не сыщешь. — Микаш проверил верёвку на запястье. Такая тоска накатила, что он и сам плохо понимал, зачем и кому душу изливает. — После неё ни на кого смотреть не хочется.

— Принцесса? — рассмеялся ему в лицо Гаето. — Дочь норикийского короля, что ли? Да она б на тебя даже не посмотрела, а за интрижку с ней тебе бы королевская стража всё по самое «немогу» отчекрыжила и не скакал бы ты перед маршалом на задних лапах как дворняга за косточку.

Микаш оскалился, с трудом сдерживаясь:

— Лайсве дочь высокого лорда. Но всё равно принцесса, это понятно с первого взгляда. Она чистый горный хрусталь и яркий солнечный свет. Я поклялся хранить ей верность, я…

Он осекся под насмешливыми взглядами и замолчал. Они не поймут, никто не поймёт, но… плевать!

— О, так теперь он снизошёл до дочки лорда! — издевался Гаето. — Выдумываешь всё, а женщин просто боишься. Вдруг окажется, что ты совсем не такой орёл в постели, как на поле брани, а? Признайся! Никто же тебя в Эскендерии не ждёт, никому ты не нужен, поэтому ходишь будто хвост прищемило!

— Может, и выдумываю! Но это хорошая сказка, — Микаш откинулся назад и отвернулся, сложив руки на груди. Да какая разница? Пускай думают, что хотят. Испохабить мечты о ней он не позволит!

— А я уверен, что была! — тренькнули струны лютни. Все обернулись к Маркеллино. Умел он так делать — одним возгласом всё внимание к себе притягивать. — И уверен, что ждёт, не может не ждать. Пожалуй, я напишу об этом балладу. К принцессе Лайсве сватались женихи разных мастей — гордячка всем отказывала. Влюбился в неё один бедный паренёк, но над ним только посмеялись и вышвырнули из замка. Тогда он решил во что бы то ни стало доказать, что достоин: отправился на войну, победил пифона и бросил его голову к её ногам. Растаяло сердце красавицы, и в белом платье невесты она бросилась в его объятия, чтобы жить с ним долго и счастливо и умереть в один день. Не смейтесь! — он обратился к ухмыляющимся командирам. — Спорим, она выбежит к нему во время марша победителей в Эскендерии и поцелует?

Все снова оценивающе посмотрели на Микаша.

— Спорим! — вызвался Гаето и поставил немалую сумму против. Остальные тоже не заставили себя ждать.

Микаш безучастно наблюдал за ними и теребил верёвку на руке. Уж сколько голов побеждённых демонов было брошено к её ногам. Жаль, что заслужить руку принцессы и благословение её отца доблестью в битвах можно только в сказках. Лайсве наверняка уже вышла замуж за какого-нибудь красивого высокородного вроде Вильгельма. Пускай он любит её, пускай с ним она будет счастлива, в золоте и шелках, как того достойна. Микаш опустил подбородок на грудь, представляя перед собой её светлую улыбку и звонкий заливистый смех.

Утром Микаш дремал возле костра, завернувшись в одеяло. Сверху обрушился шквал ледяной воды. Микаш дёрнулся, отплёвываясь, и едва успел перехватить устремивший в живот сапог. Уже командир звена, а ничего не изменилось. Он приподнялся и, не отпуская сапог, смерил его хозяина — Гаето с пустым ведром в руках — недобрым взглядом. Мог бы, конечно, на землю повалить и стукнуть хорошенько, но кому нужны эти неприятности? Вместо этого, Микаш резко его отпустил, едва не заставив потерять равновесие. Встал и заглянул в зелёные глаза Вильгельма, который высился за спиной своего подпевалы. Сойки встрепенулись и внимательно наблюдали. Попал, так попал. Сейчас унизят у них на глазах, и весь с трудом заработанный авторитет пропадёт втуне. Впрочем, было бы что терять.

— Пришли пожелать доброго утра? — спросил он сдержанно.

— Спокойной ночи, ага, — тупо пошутил Гаето, поправляя съехавший с ноги сапог. — Ты идёшь с нами в город, забыл? Это неучтиво! Особенно перед тем, кто выше тебя по рождению, — он кивнул в сторону Вильгельма. За его спиной уже собирались остальные командиры. Только Маркелинно не было. Видно, за него платить не хотели. Микаш бы и заплатил, лишь бы тот снова отвлёк их на себя.

Орсо спешил к Микашу с советом, но те уже были не нужны.

— Спасибо, что напомнили. Мне надо купить подарок, — он подхватил с земли плащ и направился к выходу из лагеря.

Командиры удивлённо переглянулись и поспешили за ним. Вильгельм нагнал его первым и зашагал в ногу:

— Ты же понимаешь, что мы не на рынок? Ты пойдёшь с нами к госпоже Ягори, отпразднуем там победу, я за всех плачу. Отказ принимается только с вызовом на дуэль.

— Дуэли запрещены, — Микаш шагал нарочито широко, остальным приходилось бежать, чтобы не отстать.

— Мне можно всё, — Вильгельм криво усмехнулся и показал спрятанный под жилеткой стилет. У Микаша были только метательные ножи в запасе. — Померяемся силой? Или так пойдёшь?

Выпереть его из армии хочет. Не дождётся! Микаш чуть замедлился, и Вильгельм положил ему руку на плечо.

— Вот и правильно. Надо хоть иногда развлекаться. Даже маршал по молодости знаешь, каким орлом был? До сих пор рассказывают, как он с авалорской королевой до свадьбы встречался. Так что не будь тряпкой. Тебя за это больше уважать станут, твоя принцесса, если только она настоящая, тоже. Мужчина должен быть сильным и независимым, а победы на любовном фронте его украшают не хуже боевых шрамов. Слушай меня, я буду твоим наставником в этой битве. Поверь, женщина — противник куда коварней демонов, а победа сладка как мёд.

Микаш слушал с непроницаемым лицом. Командиры, скабрезно посмеивались и подбадривали похабными выкриками, отчего становилось ещё гаже. Пожалуй, стоит развлечься. Доказать, что он такая же дрянь, как и они, посему может общаться с ними на равных. А Лайсве наконец отпустить, как несбыточную мечту. Сорвать с запястья верёвку и… Он никогда не был достоин.

Весеннее солнце резало глаза, щебетали птицы, распускалась зелень. Пахло особенно хорошо — сладким цветением садовых деревьев. Жилетки и плащи сняли, остались в тонких рубахах и просторных шароварах, заправленных в сапоги. Вначале покутили в богатом кабаке, потом прогулялись по рынку. Командиры сорили деньгами, покупали безделушки, кичились, у кого лучше. Только Микаш вертел головой во все стороны, разглядывая товар, и ни на что не решался. Столько денег у него никогда не было, и он слабо представлял, на что их можно потратить. Хорошо бы прикупить новое оружие и доспехи, но выбирать их надо долго и тщательно, а лучше заказать у проверенного мастера. Ничего, в Эскендерии всё добудет. Он уже прикидывал в уме, что понадобится в первую очередь.

— Что ты такой занудливый? — снова привязался к нему Вильгельм. — Ты ж подарок собирался покупать. Вон украшение какое-нибудь — женщины их любят.

Он подтолкнул Микаша к прилавку с ожерельями и бусами, за которым стоял лысый, как коленка, торгаш весьма пронырливого вида. Микаш затравленно улыбнулся:

— Мне украшение для девушки.

— Выбирайте любое! — услужливо ответил торгаш.

Микаш посмотрел на груду разноцветных камней и стекляшек и пожал плечами. Он в этом ничего не смыслил. Что синие и круглые бусики, что зелёные плоские…

— На ваш вкус.

— Какая она, ваша девушка?

— Красивая…

— Они все красивые. Какая именно? Маленькая или большая? Худая или пышная? Волосы? Глаза? Форма лица и носа?

— А ну… — Микаш замялся. Оно расплывчатым пятном в голове осталось, детали выудить сложно, а уж в правильные слова облечь — невозможно! — Маленькая, худая. Волосы светлые, короткие. Глаза голубые… вроде, — он обрисовал ладонями то ли её лицо, то ли фигуру.

Командиры покатились со смеху. Раздражали и сбивали с толку ещё больше. На выручку пришёл торгаш:

— Какую одежду она хоть носит?

— Обычную: штаны и рубашку.

Торгаш округлил глаза. Командиры аж поперхнулись от хохота.

— Ничего не перепутал? Принцесса — это у которой здесь кругло и пониже тоже, — Гаето показал руками полную женскую грудь и бёдра. — Они в платьях ходят, с юбками такими, пш-пш!

— В штанах путешествовать удобней, — осадил его Микаш. — Забудьте! Мне нужно что-нибудь чистое и чтобы светилось изнутри.

Торгаш задумчиво вздёрнул бровь и достал из-под прилавка деревянную шкатулку. Внутри на бархатной подушечке лежали круглые белые бусы.

— Эти хоть принцессе, хоть королеве понравятся, — устало пояснил торгаш.

Микаш принялся разглядывать их на солнце. Действительно, чистые и сверкают, искрятся в огнистых лучах.

— Ничего… вроде, — задумчиво произнёс он. — Сколько?

— Для героя-Сумеречника всего пятьдесят золотых, — льстиво прищурился торгаш.

— На эти деньги можно купить пол-Заречья, и ещё останется, — нахмурился Микаш и отложил шкатулку. — Два золотых.

— Хотя бы двадцать!

— Да они наверняка вам за один достались! — громко заспорил Микаш, торгаш закрыл ему рот рукой.

— Будь по-вашему. Два золотых.

Микаш отсчитал деньги и спрятал шкатулку за пазухой. Торгаш косился на него недобро. Конечно, лишнего дал, да ещё и подарок вряд ли передать удастся, но всё же…всё же… Как трудно расставаться с мечтами, пускай даже несбыточными.

Командиры молча таращились на него всю оставшуюся дорогу. По крайней мере, не донимали. Остановились около большого двухэтажного дома. Деревянный, покрашенный в красно-коричневый цвет, с черепицей на тон светлее, он стоял чуть в стороне от других, на отшибе. Маленькие окна плотно занавешены, над дверью никакой вывески нет. Вильгельм первый поднялся на высокий порог и постучал. Открыла стройная девушка в пёстром платье с голыми плечами. Длинные медовые волосы волнами спускались до середины спины, раскосые карие глаза смотрели призывно, пухлые губы растягивались в соблазняющей улыбке.

— Проходите, господа Сумеречники, мы всегда рады гостям, особенно таким, — она посторонилась, пропуская их внутрь.

— Новенькая? — Вильгельм окинул её придирчивым взглядом, будто товар на рынке, и приобнял за талию.

— Первый год работаю, — улыбнулась она ещё шире, на румяных щеках проклюнулись ямочки.

— Обожаю свежую кровь! — рассмеялся он, и они вошли внутрь.

Прихожая совмещалась с большой гостиной. В мягком сумраке мерцали огоньки свечей в бронзовых канделябрах. Отовсюду выходили девушки в откровенных нарядах, много, столько Микаш за всю жизнь, наверное, не видел. Разные: тёмные, светлые, рыжие, южанки и северянки, даже с непривычной внешностью из восточных земель. Тощие и пухлые. Грудастые и плоские. Высокие и низкие. Совсем юные девочки с ярко накрашенными лицами, от которых делалось стыдно, и потасканные матроны с обвисшими телами, на которые даже смотреть было неприятно. На любой вкус. Командиры быстро выбрали спутниц, Ромен увёл с собой сразу двух рыжих близняшек. Только Вильгельм продолжал миловаться с медововолосой.

— Этот совсем зелёный. Ему бы попроще и поопытней, чтобы сама всё сделала, — отвлёкся он от девушки и подмигнул Микашу из-за её плеча.

— Госпожа Ягори подберёт, — отмахнулась она и кивком указала на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. — Идём?

Вильгельм засмеялся, подхватил её на руки и понёс наверх. Микаш случайно поймал её взгляд и поёжился. Окатила волна чужих эмоций, зазудели крамольные мысли, те, в которых даже себе признаваться не стоило.

Микаш устроился в просторном кресле в дальнем углу, достал из-под жилетки нож и поднёс к верёвке. Рука дрогнула. Не смог. Оставалось кромсать пустой сумрак в бессилии. Какой лидер? Какой рыцарь? Не как все он, нет у него этого. Его любовь другая, не похожая на эту, которая никогда заполнит пустоту в груди, не утолит жажду. Неисполнимая мечта всегда будет довлеть над ним.

Звуки раздражали: смех, томные стоны, шорох простыней и скрип кроватей. Иногда люди выбегали из комнат полуголые или нагие, играли в шумные игры, догонялки и салочки, много пили. Разум плыл по этим видениям, не вникая глубоко, а из головы не шёл взгляд медововолосой девушки.

Странные эти высокородные. Платят золотом за то, чтобы носить поношенные вещи. Будь воля Микаша, он бы никогда не притрагивался к тому, от чего разило мешаниной чужих запахов, ощущалось чужим и чуждым. Платить за любовь — это так жалко, особенно когда не можешь добиться её своими поступками. Как признание бессилия и никчёмности. Да и любовь ли это? Разве была любовь в глазах той медововолосой? Скорее уж маска, за которой она прятала свои желания и чувства, терпела, пока пьяные и несдержанные высокородные удовлетворяют свои потребности. Насилуют, хоть и сами не понимают. И девушки не понимают, запирают это глубоко внутри и отворачиваются, кто-то даже искренне наслаждается. Гнильца остаётся в сердце, её не заметить снаружи. Но со временем она прорастает всё больше, а высокородные щедро запускают туда руки, копошатся и тоже заражаются. Смрад заполоняет всё вокруг.

К горлу подступила дурнота, пришлось сглотнуть и терпеть, пока осядет. Микаш прикрыл глаза, желая забыть о слабости, которая опрокинула его на дно. Пальцы перебирали верёвочный браслет. Нет, он не отдаст, не выбросит. Когда износится, сделает новый. Без разницы, насколько грязный и недостойный он сам, и как недосягаема она. Эта драгоценность самая стоящая в его жизни.

Заскрипели половицы — шаги размеренные и тихие.

— Чего моими девочками брезгуешь, а, служивый? — раздался над ухом сухой старушечий голос.

Микаш открыл глаза и повернул голову. Перед ним стояла пожилая манушка в пёстром платье: чёрном, с алыми маками. Сама высокая, слегка грузная, длинные чёрные волосы перемежены седыми, будто зеленоватыми прядями, но голубые глаза, как у всех манушей, сохранили ясность.

— Не брезгую, просто не хочется. Нет во мне этого, — он улыбнулся, извиняясь за неучтивость и ханжество.

Внимательный взгляд перебежал на его пальцы, теребящие верёвку.

— Скорее чего-то слишком много — совести. Невеста ждёт? Тогда понятно, — усмехнулась она.

Микаш отнял руку:

— Никто не ждёт. Просто хорошее воспоминание.

— Ждёт, ещё как ждёт. Они всегда ждут, — её улыбка стала шире. — Помочь тебе? Идём, посидишь у меня, пока я расчётные книги заполню, а товарищам твоим скажу, что ты с девушкой был.

Микаш последовал за ней на второй этаж в маленький пыльный кабинет. Манушка зажгла лампу на столе и уселась писать в увесистой книге. Микаш устроился на стуле рядом и задумчиво разглядывал танцующий над бронзовой чащей лепесток пламени.

Слабак, конечно. Прячется за женской юбкой, лжёт, притворяется, лишь бы отстали. Почему Гэвин решил, что из него выйдет маршал? Сражения и крошечная мечта — достаточно для счастья.

— Скажите, а что делают с детьми? — полюбопытствовал он, чтобы отвлечься.

— Девочек оставляют здесь и растят себе на смену, а мальчиков отправляют в работный дом. Кто покрасивше, бывает, забирают для увеселения господ. А остальные не живут долго, — безразлично отвечала она, не отрываясь от книг. — Девушки следят, чтобы ничего такого не случилось, есть способы избавиться от бремени до родов. Но молоденькие, бывает, верят, что если понесут от кого-то благородного, он обязательно явится за ними и заберёт вместе с ребёнком. По вашему же Кодексу женщина принадлежит отцу своего ребёнка и никакие другие обязательства над ней не властны. Только отцы никогда не приходят. Считают, что заплатили денег — и этого достаточно. Ничто другое их не касается: женщины, дети. Не их ответственность, не их вина.

Из коридора донеслись выкрики и смех. Был ли его отец похож на кого-то из этих высокородных? Бравый капитан или даже маршал? Никогда раньше Микаш о нём не думал, а вот сейчас накатило. Вспоминал ли он селянку, с которой провёл одну или даже несколько ночей? Догадывался ли, что где-то подрастает его сын? Гордился бы, узнай, что он получил орден за отвагу? Что бы сделал Микаш, встреться они когда-нибудь? Плюнул бы ему в лицо? Нет, прошёл бы мимо.

Пора отпустить прошлое, ведь теперь у него есть семья. Маршал Гэвин — его отец, а остальные Сумеречники — братья, даже мерзкий Гаето и заносчивый Вильгельм. Да, им придётся расстаться до следующего похода — тоскливое мирное время. Но потом они соберутся для новых битв. В этом смысл, единственный, который может быть.

Время было уже позднее. Не придут до отбоя — получат взбучку, а то ещё и выговор.

— Сколько я должен? — Микаш развязал тесёмки кошелька.

— Нисколько. Твои товарищи достаточно заплатили, — отмахнулась старуха и указала на верёвочный браслет: — Только будь верным, даже не ей, а хотя бы себе.

Микаш попрощался и пошёл собирать разморённых товарищей. Несколько тумаков и предупреждений хватило, чтобы его послушались. Правда, в лагерь они всё равно вернулись лишь в сумерках. У самой границы их уже поджидал злой как стая саблезубых демонов лорд Мнишек.

— Где вас носило? Три дежурства вне очереди каждому. И чтобы лагерь больше не смели покидать! — распекал он их, а потом повернулся к Микашу. — Тебя маршал искал. Думал, награду получил, и всё? Можно на правила плевать, а, герой?

— Простите! Я пойду, — сердце ухнуло в живот. Он разочаровал маршала!

Микаш, запыхавшись, промчался мимо караульных и влетел в шатёр:

— Простите! Этого больше не повторится. Я готов понести любое наказание, — извинился он с порога.

Гэвин сидел на подушках возле приземистого столика и грел ладони о стенки большой глиняной чашки. От дымящегося питья исходил душистый травяной аромат.

— К демонам наказание. Вальехиз кое-что хотел тебе сказать.

Микаш удивлённо глянул на стоявшего рядом с маршалом помощника. Тот держал в руках бумагу.

— Да, — закашлялся он, прочищая горло. — Мы составили список невест. Если вы выберете хорошую партию и примите родовое имя жены, то высокие лорды согласятся сделать ваше назначение постоянным.

— Что? — Микаш перевёл взгляд на Гэвина. Тот непроницаемо молчал.

— Взгляните, он достаточно большой. Молодые и зрелые, полные и худые — на любой вкус! Можем портретики попросить — выберете, которая понравится. Если не срастётся, так вы большую часть времени в походах пропадать будете и видеть супругу лишь изредка.

— Нет! — резко ответил Микаш, глядя в упор на маршала. Пускай сам прикажет! — Я не женюсь. Если желаете, можете меня разжаловать. Я хочу просто сражаться с демонами, никакие должности мне не нужны!

— Это глупо! — помощник собирался разразиться длинной тирадой, но Гэвин остановил его тихим вздохом.

— Снова старая песня. Вальехиз, оставь нас.

Помощник заворчал, но подчинился. Как только он ушёл, Гэвин поднялся с подушек и приблизился к Микашу:

— Хочешь, я попрошу у лорда Веломри руку его дочери для тебя? Мне он отказать не сможет.

Микаш затаил дыхание. Вспомнилась злосчастная помолвка в Ильзаре. Птичка рвётся из клетки, а силки корсетов и этикета сдавливают её всё туже, пока она и вовсе не задыхается. Он несёт её, лишившуюся чувств, по большой парадной лестнице в опочивальню, а лорд Веломри орёт, чтобы грязный простолюдин не смел ни прикасаться, ни даже смотреть в её сторону.

— Я не могу, — с трудом выдохнул Микаш. — Для её отца это будет унижением, а она меня возненавидит. Мы расстались почти друзьями, она даже обещала за меня молиться. Знаю, что это неправда, но всё равно хочу, чтобы у неё сохранились обо мне хорошие воспоминания. Хочу, чтобы она была счастлива даже больше, чем хочу быть счастлив сам. Я не смогу быть её мучителем!

— Решай сам, — пожал плечами Гэвин и снова сел на подушки. — Значит, умаслим Совет по-другому.

— Вы тоже считаете меня тряпкой? — спросил Микаш, пристально глядя на него.

Гэвин улыбнулся:

— Это что-то изменит? Ты станешь любить её меньше и предпочтёшь свою выгоду её счастью? Тогда твои высокие слова окажутся лицемерием. Так тебе точно нужен мой ответ?

Микаш качнул головой.

— Не знаю. Просто нет во мне этого — амбиций, желаний, воли. Я хочу сражаться и иногда видеть её улыбку. Больше ничего не надо.

— Даже детей? Продолжение рода?

— У меня нет рода. И детей быть не должно.

— Глупый ты и упрямый. Ну да неважно, потом сам поймёшь.

Микаш развернулся и уже собирался уходить, как кое-что вспомнил.

— Скажите, это правда, что говорят про вас и авалорскую королеву?

— Об этом до сих пор судачат? — уголки чёрных бровей взметнулись кверху. — Король Авалора, Реган III, мой побратим, мы росли вместе. Страсть к женщине не стоит нашей дружбы, не стоит верности моей жене и чести, которую я хочу передать сыновьям. Какими бы обольстительными женщины ни были внешне, в постели все одинаковы. Такой ответ тебя устраивает?

— Да. Но вы неправы. С особенной женщиной и близость особенная. Только с ней она и может быть. Жаль, что вы этого не чувствовали.

— А ты осмелел, молодец! — Гэвин усмехнулся, разглядывая густой зелёный напиток в чашке. — Особенной женщину делает духовная близость, а не телесная. К ней стремишься как в тихую гавань, даже когда твоя единственная подлинная страсть — это война.

Микаш напряжённо размышлял над его словами. Ни тени лукавства, осуждения или насмешки, было в них что-то сродни простым премудростям Кодекса, которые понять порой оказывалось вовсе не так легко.

— Можно одно одолжение? — набрался наглости Микаш.

— Валяй.

— Проведите со мной дружеский поединок.

Гэвин поднял голову и удивлённо вскинул бровь:

— Я для тебя самый неудачный противник. Я могу использовать против тебя свой дар, а ты — нет.

— Зато вы окажете мне, безродному, такую честь.

— Когда ты уже забудешь про своё происхождение? — Гэвин закатил глаза и устало вздохнул. — Хорошо, только как-нибудь потом. Разговоры о женщинах не способствуют боевому настрою.

Микаша счастливо кивнул и вышел.

На следующий день Гэвин, ничего не объяснив, оставил армию на Вальехиза и отправился в свою «тихую гавань» на Авалор.

 

Глава 12. Салон мастерицы Синкло

Когда я догнала девчонок по учёбе, высвободилось немного времени. Торми взялась показать мне свои танцы в нашей каморке на чердаке. Видно, жизнь со слишком правильной Джурией ей прискучила.

Бальные танцы я знала в совершенстве, хотя учителя дома ругали меня за отсутствие грации и усердия. Народные же, манушские, казались более искренними и выразительными. Торми показывала движения: покачивания бёдрами и плечами, шаги, подскоки, повороты.

— Манушская музыка очень ритмичная. Сердце бьётся вместе с ней. И конечно, фантазия, творчество, страсть — здесь не место заученным реверансам и па бальных танцев. Ты свободна придумывать свой танец, такой, какой подходит только тебе.

Она надевала пёстрые шёлковые наряды с монетами, которые мелодично отзывались на каждое движение, и танцевала, пластично, красиво, соблазнительно. Я и то чувствовала, как изнутри вместе с восхищением поднимается жар. А уж как должны реагировать мужчины! Для такого моих способностей и артистизма не хватило бы, но сами танцы мне нравились.

— Почему ты такая скованная? — ворчала Торми. — Забудь о стеснении! Отпусти контроль — музыка сама поведёт, куда нужно.

Я старалась.

— У тебя такое красивое лицо. Зачем ты прячешь его за хмурым выражением? — отчитывала она меня. — Улыбайся. Играй глазами, соблазняй. Знаешь, что очаровывает мужчин больше всего? Не грудь, не бёдра, не ноги и не губы. Это взгляд, дерзкий, бросающий вызов. Он пробуждает в них охотничьи повадки. Смотри.

Она провела ладонью по своим глазам. Пронзительная зелень шаловливо выглядывала из-под растопыренных пальцев, на чувственных губах томная улыбка. Я попробовала повторить.

— Не стесняйся. Забудь обо всех. Делай это для себя! — подбадривала Торми.

И правда, как только я перестала думать, как выгляжу со стороны, то начала наслаждаться каждым движением, жить ритмом, страстью, пьянящей радостью от самого действа. Это здорово помогало восстановить силы после изнурительной учёбы.

Но вскоре Торми стала пропадать где-то вечерами напролёт, иногда даже не ночевала с нами. Джурия не вылезала из книг и листочков с расчётами, говорила только о занятиях с Клементом, а об остальном предпочитала отмалчиваться. Они милые девчонки, хотя и очень своеобразные. Я старалась быть к ним как можно ближе, но выходило до безобразия натужно. Микаш так же старался слишком сильно, и оттого разочарование горчило непереносимо. Микаш! В голове вспыхнул его образ, лающий говор с щекотной хрипотцой, жаркие прикосновения и томное молчание, что красноречивей самых сладких слов. Повторится ли ещё когда-нибудь?

Нет, поддаваться унынию нельзя, нужно найти отдушину, которая бы расцветила размеренное течение университетских будней яркими красками.

Я часто гуляла по Верхнему городу: разглядывала пышную архитектуру, заходила во все лавки, знакомилась со словоохотливыми купцами, ужинала в открытых забегаловках, болтала с посетителями, смотрела им в глаза, будто искала кого-то, бродила по паркам. Щемящее чувство не давало покоя. Я даже не понимала, по чему скучаю больше: семье, Ильзару, странствиям, охоте… или по влюблённому медведю. Не думала, что он может стать мне настолько близок в разлуке.

Однажды я обнаружила среди старых вещей записку. Элоиза Пти, дом девять по Апиевой улице. Я вспомнила долговязую женщину-писаря из Университета. Следовало бы поблагодарить её за помощь, пускай даже первый поход в лабораторию оказался бесполезным. Тихим солнечным воскресным утром я направилась по указанному адресу.

Апиева улица примыкала к Университетскому городку с другой стороны. Там тоже стояли наёмные дома для книжников. Дом девять был не в пример меньше и менее ухоженный, чем наш или дом Микаша. Видно, денег на его содержание выделяли мало. Я постучала, но никто не открыл. Толкнула дверь — оказалось не заперто. Вошла внутрь и остановилась у доски, где мелом были написаны имена жителей. Комната Элоизы находилась на третьем этаже под номером пятнадцать. Я поднялась по лестнице, прошла по пустому коридору вдоль одинаковых дверей и постучала в ту, на которой был вырезан нужный номер.

Дверь отворилась, и из-за неё показалась Элоиза, одетая в коричневый мужской костюм с заправленной в штаны рубахой и жакетом поверх. Волосы связаны в тугой пук на затылке на манер Сумеречников. На носу знакомое большое пенсне, из ботинок выглядывали синие чулки.

Взгрустнулось по удобной мужской одежде, которую я носила во время странствий. Сейчас я носила платье воздушной Норны — небесно-голубом, с высокой талией, отпустить волосы, которые отрастали очень быстро и уже достигли плеч. Жерард говорил, что это нужно для того, чтобы создать узнаваемый образ Норн у народа. А раз нужно, то и жаловаться — нечего!

Элоиза хмурилась, явно меня не припоминая. Молчание затягивалось.

— Я Лайсве из лаборатории доктора Пареды. Вы подсказали мне, куда обратиться за работой. Я хотела поблагодарить, вот, — я протянула ей свёрток с кремовыми пирожными, которые только что купила в кондитерской.

— О, та испуганная девочка! — она улыбнулась. — Рада, что у тебя всё сложилось. Как на новом месте?

— Замечательно. Доктор Пареда оказался очень справедливым и порядочным. Вряд ли бы я нашла кого-то лучше. Ещё раз спасибо!

Она торопилась, и я не хотела задерживать.

— Я иду в салон мастерицы Синкло. Если есть время, приглашаю. Там и пирожные твои пригодятся, — дружелюбно предложила она.

Что такое салон и в каком деле госпожа Синкло мастерица? Стало любопытно, и я согласилась.

Мы направились на улицу Маршмелло. Она находилась чуть дальше от центра, между кварталами знати и богатых купцов. Здесь располагались украшенные позолоченной лепниной и барельефами вычурные особняки «новой знати». Эти люди возвысились не за счёт милости монархов и ордена, а благодаря торговле, содержанию мануфактур и доходных предприятий. Старая знать «опустившихся дельцов» презирала. Я узнала всё это раньше, с Элоизой же ничего не обсуждала, не представляя, как она к этому отнесётся.

Мы постучались в особнячок, на фронтоне которого были вырезаны канарейки и гроздья винограда. Не хуже и не лучше, чем соседние дома. На порог вышел слуга в зелёной ливрее и, окинув нас безразличным взглядом, проводил в гостиную. Дом был меблирован с женским вкусом: в розово-золотистых тонах, повсюду цветочные мотивы и канарейки!

Навстречу вышла красивая зрелая женщина в элегантном светло-коричневом костюме, тоже мужском, украшенном по краям тонким золотистым позументом. Только скроена одежда была лучше, чем у Элоизы, и облегала фигуру дамы так, что не скрадывала формы, а наоборот их подчёркивала. Утончённое чуть тронутое золотистым загаром лицо обрамляли кольца тёмных волос, связанные на затылке в пук на манер Сумеречников. Похоже, это у них ритуал.

Они с Элоизой обнялись и поцеловали друг друга в щёки.

— Кого это ты к нам привела? — поинтересовалась мастерица Синкло, осматривая меня с ног до головы.

Хоть выгляжу сейчас приличнее, чем когда только приехала в голод. Крема и масла смягчили обветренную кожу, строгая диета Жерарда помогла хоть немного набрать вес.

— Лайсве Веломри из Белоземья, к вашим услугам, — я улыбнулась и сделала книксен на всякий случай. В обществе малознакомых людей всегда сложно предугадать заведённые порядки.

— О, дочь высокого лорда? — усмехнулась Синкло, взяла меня за подбородок и принялась разглядывать лицо. — И как же отец не пристроил такую красавицу замуж?

— Не то чтобы он не пытался, — я вырвалась и отступила на шаг. Не любила, когда незнакомцы так настырно вторгались в моё пространство. — Но, видно, не судьба. Теперь учусь в Университете и замуж не собираюсь.

— О, она мне уже нравится! — рассмеялась Синкло. — Идёмте, я познакомлю её с остальными.

Мастерица Синкло взяла меня под руку и повела к круглому столу, накрытому белой кружевной скатертью. За ним сидели ещё три женщины. Две моих сверстницы и одна возраста Элоизы и мастерицы Синкло. Все в мужских коричневых костюмах и с причёсками, как у Сумеречников.

— Зои Леваль, — первой представили старшую, сухую плечистую даму с грубыми мужскими чертами лица и жёсткими каштановыми волосами. Жёлтые глаза остротой взгляда напоминали ястребиные. Оборотень.

— Приятно, — пробасила она и снисходительно вскинула уголок пухлых губ в ответ на мой приветственный кивок.

— Ниневия Суасон.

Девица была миловидная, даже грубый покрой мужского костюма не скрывал ладную округлую фигуру. Улыбалась бирюзовыми глазищами дружелюбно, хлопала мохнатыми чёрными ресницами, которые сильно выделялись на фоне золотистых локонов.

— Я тоже здесь новенькая. Добро пожаловать!

Я кивнула.

— Азура Гвидичче.

Эта наоборот выцветшая, несмотря на молодость, с плоской фигурой, с тяжёлым взглядом исподлобья, глаза бледно-зелёные, волосы тёмные, сухие и тонкие. На горбатом носу такое же пенсне, как у Элоизы. Она поправила его длинным пальцем.

— А где именно вы учитесь?

— В лаборатории доктора Пареды при кафедре Мистических возможностей одарённого разума, — бойко ответила я. — Участвую в исследовательском проекте «Норн».

— Подопытная крыска? — снисходительно улыбнулась Азура. — Я на следующий год тоже поступаю в Университет. Жаль, только в женский корпус, но я смогла бы посоревноваться в математике и астрономии с лучшими выпускниками мужских колледжей. Не веришь, что девушка может быть столь же искусна в науках, как юноши?

— Нет, отчего, — хмыкнула я, наблюдая, как слуги разливают по чашкам травяной отвар и выкладывают на блюдо мои пирожные по соседству с сахарными рогаликами, медовыми кренделями и другими сластями. — Я знаю девушку, которая могла бы поспорить со способностями в математике самих мэтров.

Азура скривилась.

— А я работаю. В хоре пою, — перехватила инициативу Ниневия, стоило подруге стушеваться. Голос у неё был густой и сильный, с красивыми интонациями.

— О, я думала, туда берут только мальчиков.

— В хоры при храмах — да. Но мой муж Одилон, Сумеречник в отставке, а ныне распорядитель Нового театра, позволяет себе больше вольностей, — мастерица Синкло посмотрела мне за спину.

Я обернулась. По парадной лестнице спускался мужчина лет сорока. С лысой макушкой, в тёмных волосах по бокам проседь, подтянутый, ухоженный и одет в добротный чёрный костюм строгого кроя. Отпечаток времени и тяжёлой жизни отложился на его лице в виде морщин и шрамов. Шёл он медленно, опираясь на изящную деревянную трость, и едва заметно хромал.

— Как вам отдыхается, дамы? — тихо поинтересовался он, спустившись в гостиную.

— Всё прекрасно. У нас гостья, — мастерица Синкло представила меня. Её муж кивнул.

— Рада знакомству, — улыбнулась я.

Одилон молчаливой тенью ускользнул в дальние покои.

— Он хороший, не смотри, что мужчина, — засмеялась Скинкло. — Хотя бы не мешает. Жаль, конечно, что всё стряпать от его имени приходится. Но мы, — она обвела рукой женщин, потягивающих из канареечных фарфоровых чашек травяной отвар. — Всё изменим. Мы заговорщики. У нас даже тайный знак есть.

Они вытянули ноги из-под стола, задрали штанины и показали ярко-синие чулки.

— О, это так необычно, — выдавила из себя я.

— Да-да, долой тиранию мужчин! — громко, аж уши заложило, выкрикнула Зои. — Женщины имеют право самостоятельно решать свою судьбу, распоряжаться имуществом и детьми и делать всё то же, что и мужчины.

— Имеют, — обескуражено согласилась я.

Всегда думала, что мои независимые взгляды в обществе не популярны и даже порицаются. Интересные девицы. Дома у соседских курочек только и кудахтанья было про тряпки да сплетни.

— Тогда присоединяйся. Пошьём тебе такую же одежду, чулки, — улыбнулась Синкло.

— Нет, доктор Пареда требует, чтобы я ходила в этом, — я показал платье и принялась оправдываться, чтобы не потерять их уважение: — Он не плохой, как ваш муж, добрый, но есть определённые правила. И мне не кажется…

Синкло властно вскинула руку.

— Все они такие, пока не выдрессируешь. Но умная женщина сможет. Достаточно лишь немного хитрости, изворотливости, шарма, — о да, она умела, даже в мужском костюме выглядела королевой. И возраст делал её только краше. — А потом они уже как болонки скачут у твоих ног, готовые принести хоть кость в зубах, хоть ларь с драгоценностями, хоть королевство в придачу. Учись, девочка, этим надо пользоваться, у тебя для этого всё есть.

— Но только пока мы не получим равноправие! — добавила Зои.

Сомневаюсь, что на Жерарда подействует мой шарм, он железный. А вот Микаш… нет, он совсем не для верёвок. Не надо его ни дрессировать, ни менять, пускай остаётся, как есть, застывшее совершенство. Лучше будет только хуже!

— А вы знаете, что давно, ещё до исхода из Муспельсхейма, у Сумеречников было равноправие. Женщины охотились наравне с мужчинами, — я постаралась замять неловкость, сменив тему. — Но потом они пожертвовали своей свободой, чтобы рожать и воспитывать детей на смену павшим воином. Женщины на самом деле героини почище мужчин!

Они засмеялись, и я не понимала, над чем.

— Тоже мне геройство — сопливые носы утирать, — беспардонно заявила Зои. Я потупилась. — Кому нужна охота? Бунтовщики с юга уверены, что демоны — сказка. Так пускай и будут сказкой, нечего на неё жизни тратить. А если чёрная орда нападёт, пускай богу своему молятся и проповедников на битву снаряжают.

— В самом деле, деточка, какие битвы? — включилась в беседу мастерица Синкло. — Да молодёжь спит и видит, как бы уклониться от службы. Карать возомнивших себя невесть кем непокорных — да, но демоны? Эта костная традиция отомрёт вместе с мужским строем.

— Но кто тогда будет защищать?.. — возразила я, но меня перебила Зои.

— Да кого там надо защищать? Бунтовщиков или их пособников селян? Пускай сами выкручиваются. Мы-то за толстыми стенами отсидимся. А если что, болт из самострела между наглых глаз засадить любой сможет. Показать?

— Покажите!

Она и вправду охотница на демонов? Я бы хотела научиться. Может, спросить, сколько демонов у неё на счету? У Сумеречников так принято. Нет, сейчас, наверное, не стоит.

Мы с Элоизой откланялись раньше других, в полдень. Её ждали домашние дела, потому что шесть дней придётся работать в женском корпусе, а вечерами она ничего не успевает. У меня впереди были невыполненные задания и раздражённая моим отсутствием Джурия.

— А ты бойкая, с первого взгляда даже не скажешь, — похвалила меня Элоиза.

— Когда живёшь одна, приходится всё решать самой и не надеяться ни на чью помощь.

Элоиза кивнула:

— Мастерица Синкло обязательно захочет увидеть тебя на следующих выходных. Придёшь?

Я согласилась. А что, интересные женщины, хоть какое-то разнообразие.

Через пару дней погожим утром я встретилась с Зои у дома Синкло. Мы отправились на маленькое стрельбище, которое держала пара подозрительных типов на границе Верхнего и Нижнего города. Когда мы шли, я с любопытством разглядывала охраняемые патрулём ворота, разделявшие богатые и бедные кварталы города. Серые, обветшалые и обшарпанные, они не шли ни в какое сравнение с триумфальными арками Дворца Сумеречников и Университетского городка. С обратной стороны за мощными стенами толпились люди, гомонили, прорывались в светлый Верхний город. Стражники если и пропускали, то только тех, кто был одет в форму ордена или мантии книжников. На ту сторону не шёл никто.

За медьку нас пропустили во внутренний дворик одного из прилежащих домов, окружённый глухими стенами без окон. У дальней стены стояли соломенные чучела и деревянные столбы с мишенями. Зои принесла с собой самострел и болты в мешке. Долго и подробно объясняла мне, как его заряжать, взводить тетиву козьей ногой, целиться и выпускать болт. Я наблюдала, как вздувались мышцы на её шее, как от натуги выступал пот. Зои за три выстрела поразила три мишени в яблочко, а потом передала самострел мне.

— Не спеши, это не так просто, как кажется, — снисходительно улыбнулась она, наблюдая, как я вожусь со спусковым крючком.

Не ответив, я выпустила болт и попала в мишень рядом с болтом Зои. Та присвистнула, почёсывая затылок:

— Что ж ты сразу не сказал, что умеешь?

— Я два года путешествовала по Мидгарду. Без таких вещей в дороге не обойтись. А где вы научились?

— Я росла вместе со старшим братом. Везде за ним таскалась, даже соревноваться пыталась. Он и научил.

— А где он сейчас?

— Стал рыцарем. Женился. Его жена меня терпеть не может. Называет выжившей из ума старой девой. Теперь я почти с ним не вижусь, — Зои печально вздохнула, глядя в тёмный проход между домами.

— Понимаю. У меня тоже есть брат, правда, он далеко. Наверное, его жене я тоже не понравлюсь, — я пожала плечами. Вейас казался таким далёким, недостижимым, тоска стискивала сердце едва ощутимо. Увидимся ли когда-нибудь?

Выстрели ещё раз. Я осторожно поинтересовалась:

— Вы охотились на демонов?

— Нет, конечно, только в книгах видела, — удивилась она. — А ты?

— Когда путешествовала с братом на север, — ещё один меткий выстрел. — Порой против чар бесполезным оказывается любое оружие и полагаться можно только на друзей, чутьё и отвагу.

— Ого! Я-то думала, ты просто шутишь! — уважительно отозвалась она, принимая арбалет из моих рук.

Так мы сошлись. Я упросила Шандора отпускать меня иногда на стрельбище. Он для вида повозмущался, но потом разрешил, раз «таков мой путь». Зои радовалась, что у неё появилась компания, жаловалась, что чувствует себя белой вороной даже среди «синих чулок». Я её понимала. Раз в неделю мы соревновались в меткости. Правда, я предпочитала маленький лук громоздкому арбалету. Вспоминала начавшие забыться навыки, стреляла с позиции лёжа и из-за спины. Иногда я представляла, что отстреливаюсь от варгов или спасаю Микаша от пересмешницы, скучала по охотничьему азарту, чувству опасности и тайны.

А вот с остальными у меня не сложилось. Азура выставляла напоказ свой ум и начитанность. Я впервые оценила скромность и кротость Джурии, которая хоть и была гораздо сообразительней, но никогда этим не кичилась. Азура же стремилась доказать, что лучше меня, хотя я себя с ней никогда не сравнивала, не отвечала на провокации, избегая неинтересных споров. Но это раззадоривало её сильней. Однажды она обрезала волосы и сделала такую же причёску, как у меня, и заказала себе похожее платье. Жутко!

Ниневия наоборот настолько робела, что большую часть времени либо отмалчивалась, потупив взгляд, либо отвечала односложно, либо терялась и тушевалась. Она расцветала, только когда пела.

На следующих выходных меня пригласили в театр мастера Одилона. Он располагался неподалёку от дома Синкло, на небольшой площади с деревянным помостом под навесом, окружённым рядами скамеек. Актёры в пёстрых нарядах разыгрывали трагические сцены из сказаний древности и комические истории из повседневной жизни. Играли исключительно мужчины, даже женские роли, лицо они либо красили до неузнаваемости, либо надевали маски и выглядели потешно, даже когда изображали печаль и горе. На дальнем конце помоста стояла дюжина певчих в одинаковых бледно-бирюзовых туниках. Среди мальчишек чудом, которым, несомненно, являлась мастерица Синкло, затесалось несколько девушек. Ниневия пела божественно, чисто, с густыми грудными нотками, которые добавляли любой мелодии неповторимое звучание. Но солировал пухлый златокудрый мальчик-кастрат с неправдоподобно высоким фальцетом. Музыканты стояли позади внизу и играли на арфах, лютнях, волынках, флейтах и барабанах.

Недостатка в зрителях не наблюдалось. Все скамейки были заняты, большая часть зрителей толпилась позади, то и дело поднимаясь на цыпочки, чтобы получше разглядеть. После каждого представления зрители хлопали в ладоши, осыпали актёров цветами и монетами.

Мне понравилось настолько, что я попросила мастера Одилона познакомить меня с актёрами. Он с радостью проводил меня в маленький казённый дом, где жила и готовилась к выступлениям труппа. Я с интересом наблюдала, как они повторяют слова и одновременно красят лица в яркие краски, надевают костюмы. Нет-нет, да я слышала, как они называли мастерицу Синкло ведьмой и жалели старого Одилона.

Я тоже его жалела. Наедине со своими актёрами он с воодушевлением читал сценарии пьес и фонтанировал идеями. Но как только на горизонте появлялась его жена, превращался в тень.

Однажды за травяным отваром в особняке Синкло я рассказывала Одилону одну необычную сказку, которую накануне услышала от бродячего барда на рыночной площади. Про некрасивую принцессу и золотого дракона, который был благороднее Сумеречников.

— Хорошая сказка, только плохо, что порочит рыцарей. Я не смогу её поставить, — развёл он руками.

— Наоборот, стоит напомнить Сумеречникам об их же идеалах, иначе демоны и впрямь станут благороднее нас, — заспорила я.

Остальные девушки в нашем разговоре участия не принимали.

— Нет, — ответил он неожиданно твёрдо. — Из-за неспокойной обстановки содержание могут истолковать превратно. Труппу не только освищут, но и арестуют.

— Что это, трус, ты тут мелешь?! — взвилась спустившаяся в гостиную мастерица Синкло. — Я уже давно прошу поставить что-нибудь про угнетение женщин. Театр — мощнейшее средство, чтобы повлиять на мнение людей. Не будь ты такой рохлей, мы бы уже давно состряпали сценарий и гремели с этим выступлением по всему городу. Чего молчишь? Перестань уже бояться этих покрытых мхом и плесенью стариков из Совета. Сильный человек не должен мириться с несправедливостью, а бороться с ней и изменять мир к лучшему!

— Видимо, я не сильный, — он встал из-за стола и побрёл наверх, как делал всегда.

— Ну-с, милочка, что ты там этому олуху рассказывала? — полюбопытствовала Синкло.

Я рассказала простенькую сказку о прекрасной принцессе, которая лихо сражала кавалеров остроумием и шармом и в конце концов стала править своим королевством единолично, принеся ему покой от войн и процветание. Синкло нашла сказку изумительно правдивой и долго расхваливала меня на все лады. Я не выдержала и удрала «освежиться».

Одилон обнаружился на втором этаже. Он стоял у окна и невидяще смотрел на улицу, где сновали хорошо одетые прохожие и катили запряжённые нарядными одномастными рысаками экипажи.

— Я поставлю пьесу о ревнивом мануше-Сумеречнике, — обернулся он на мои шаги. — Она тоже трагичная и поучительная, но не такая вызывающая. Думаю, публика будет благосклонна.

— Конечно. Как и всегда, — согласилась я. — Простите, что завела этот разговор при вашей жене. Дракон в роли героя — это слишком, вы правы.

Одилон долго молчал, отвернувшись к окну, а потом горестно вздохнул:

— Когда-то я был капитаном, управлял дюжиной звеньев. Мы сражались плечом к плечу с тварями, не зная страха и уныния. Мне вручали награды и обращались с почтением. Только потом я превратился в жалкую развалину под пятой собственной жены. А когда-то я так её любил!

— Покажите мне ваши награды, — я взяла его за руку и заставила повернуться.

Его серо-голубые глаза блестели. Он побрёл по коридору к дальней угловой комнате, снял увесистую связку с ключами и принялся отпирать. Проржавевший замок не поддавался, а петли жалостно скрипели, пока дверь отворялась впервые за много лет. Внутри оказалась маленькая трофейная. У моего отца для этого был отведён огромный зал. Все трофеи: клыки, когти, шкуры, рога, чучела и награды — содержались в порядке гораздо большем, чем что-либо в замке. Здесь же всё заросло паутиной, покрылось толстым слоем пыли, шкуры побила моль, а кое-что и вовсе превратилось в труху.

Я подобрала со старого покосившегося столика почерневший орден и принялась оттирать: «мужество», «геройство», «хитрость», «тактика». Похоже, он и вправду был доблестным воином. Жаль, что всё обернулось прахом.

— Красивые. Надо их почистить меловым порошком и выставить в витрине в холле, — предложила я с улыбкой.

Одилон печально качнул головой:

— Жена не потерпит. А ты хорошая девочка. Спасибо, что напомнила мне. Я будто живой воды глотнул. Идём, а то тебя хватятся внизу.

Я расстроилась и разозлилась. Одилон мог хотя бы попробовать побороться! Хоть слово сказать! Жалкий. А мастерица мерзкая, затравила его совсем. Это неправильно! Мужчины не должны становиться такими, особенно любящие и чуткие.

Снова вспомнился Микаш, сколько гадких слов я ему говорила, незаслуженных упрёков. Хотела бы я забрать их все обратно.

Я вернулась к «синим чулкам». Мастерица Синкло вещала про то, как недалёки мужчины и как легко ими вертеть, создавая у них ощущение, что они сами выбирают и руководят. Я слушала и кивала невпопад. Не хочу таких мужчин! Вдруг его выберет другая? А у него своей воли нет, и он пойдёт, как телёнок. Или подобно Одилону будет скитаться по углам бесшумной тенью, медленно увядая с памятью о своих подвигах. Нет, не хочу!

Глаза защипало от слёз, к горлу подступил горький комок. Я подскочила как ошпаренная и умчалась на улицу. Бежала до дома Микаша, даже бедного старого консьержа напугала, когда взлетала по лестнице на второй этаж. Отперла дверь, бросилась на кровать и долго приходила в себя, обнимаясь с подушкой. Жаль, что терпкий с горчинкой запах Микаша выветрился так быстро, но пускай хоть моя память сохранит его навсегда.

Как Микаш там один справляется? Он ведь такой неуживчивый! Хоть бы вернулся, хоть бы!

Я отуплено огляделась по сторонам. Здесь так пыльно, затхло, неуютно и пусто. Надо всё обжить. Жаль, я плохо знаю, что Микаш любит, кроме как сражать с демонами и всех спасать. Но даже если я где-то напортачу, он простит, и не такое прощал. Я встала и отыскала среди его вещей самодельную куклу Герду, которую он подарил мне на день рождения. Одряхлела, бедная, надо бы подновить. Я прижала её к груди. Этим и займусь!

В салоне мастерицы Синкло я появлялась всё реже. Не по пути мне с ними, не разделяю их взглядов, не могу неискренне улыбаться словам, в которые не верю. Теперь я лишь изредка проведывала Одилона в театре и смотрела новые представления.

Зои сошлась с Элоизой и перестала появляться на стрельбище. Они и раньше брались под столом за руки, едва заметно обменивались взглядами. Однажды я застала их в тёмном переулке целующимися. Сделала вид, что не заметила и перестала донимать расспросами. Странные отношения, но кого из нас можно назвать нормальным? Раз это заставило их глаза лучиться счастьем, то пускай!

* * *

Голубиную станцию я отыскала давно, в самом начале своей жизни в Эскендерии. Большое круглое здание обрамляли колонны, стены оштукатурены жёлтым, наверху открытая мансарда, усаженная крупными белыми птицами. Внутри было людно. Дюжина смотрителей-звероустов в одинаковых белых с синими узорами балахонах занимались каждый своим направлением. Они дрессировали почтовых голубей и отправляли их с посланиями, нашёптывая адреса на языке птиц. К каждому смотрителю выстраивалась очередь в несколько человек, некоторые сидели за большим круглым столом и выводили на узких полосках короткие сообщения. Скрипели перья, пахло свежими чернилами и тушью. Я направилась к прилавку, за которым стоял смотритель, отвечавший за почту в западный край Веломовии.

Он вручил мне большой лист для посланий. Я отписала отцу обо всём, что со мной приключилось, и попросила не волноваться ни о чём. Через пару недель пришёл гневный ответ с требованием возвращаться сейчас же и не доводить бедного родителя до умопомрачения, как мой непутёвый братец. Для Вейаса отыскалось парочку настолько крепких словечек, что стало ясно, что отец зол до крайности. Братец наотрез отказался жениться и удрал в Стольный. Я уже и хотела, чтобы его прибрал к рукам кто-нибудь вроде мастерицы Синкло. Хотя на таких, как Вей, где сядешь, там и слезешь. Уж мне ли не знать!

Отец давил на жалость, угрожал собрать войско и взять лабораторию Жерарда штурмом. Я написала новое письмо, где терпеливо разъяснила, что не нужно за меня беспокоиться. Я как будто замужем, уехала в замок супруга, работаю… не за вышивкой, конечно, но что-то вроде того. Никаких неприятностей, опасностей и неприличностей мне не грозит. Я делаю важное дело. Возможно, когда-нибудь о моих успехах заговорит весь орден, и отец будет гордиться мной. Написала, и будто поверила, хотя никакой даже самой малой весточки от Безликого не получила.

Я уже собиралась возвращаться, как заметила, что в боковую дверь между прилавками смотрителей постоянно заходят и выходят люди. Да там собралась нешуточная толпа! Я с трудом протиснулась между спинами. Просторная комната была битком набита: в основном женщины, старики и подростки до шестнадцати. Таращились на большие грифельные доски, исписанные именами, перебирали сложенные на столе бумаги, что-то спрашивали у дежурившего рядом смотрителя. Шёпот давил на уши, спёртый воздух — не продохнуть.

— Что здесь такое? — спросила я у стоявшей рядом миловидной смуглой сальванийки с пышными золотистыми кудрями и кошачьими изжелта-карими глазами.

— Военный вестник. Здесь сообщают имена павших Сумеречников и новости с мест сражений, — тихо ответила она. — Матери, жены, сестры, дети, старики — все приходят сюда, чтобы узнать о судьбах своих мужчин.

— О, в чьей армии столько потерь? — поинтересовалась я, стараясь скрыть внутренний трепет.

— Маршала Комри. Говорят, они наткнулись на демонскую рать гораздо большую, чем рассчитывали. И это ещё мало по сравнению с тем, что могло быть. Маршал Комри удачливый полководец, всегда обходится наименьшими потерями.

Я её уже не слушала. Как заворожённая, пошла к доскам, расталкивая толпу локтями. Я должна знать! Долго водила пальцем по списку, проговаривая про себя каждое имя, с каждым новым сердце больно ухало в живот. Думала, умру прежде, чем доберусь до конца.

Имени Микаша тут не было.

Я подошла к смотрителю и кивнула на доски:

— Это только за последний день?

— За предыдущие здесь, — он вручил мне стопку листков, и я снова стала вчитываться.

В глазах рябило от незнакомых имён. Я поблагодарила смотрителя и вернулась к сальванийке, с которой разговаривала раньше.

— Не нашла? — спросила она.

Я покачала головой.

— Подожди ещё, сейчас будут свежие вести. Я-то не очень переживаю. Мой жених лютнист, важный человек, развлекает всех, командир его бережёт, — словоохотливо рассказывала она.

Я обняла себя за плечи.

— А мой всегда на передовую лезет.

Отворилась дверь с обратной от входа стороны. Вошёл новый смотритель и вручил старому охапку кожаных футляров. Под внимательными взглядами посетителей он расчехлял послания и выкрикивал имена. То и дело кто-то выбегал из помещения, и из-за двери слышались его приглушённые рыдания. Пожилая женщина упала в обморок, её подхватили и понесли на свежий воздух. Я до изнеможения напрягала слух.

— Не назвали? — деликатно поинтересовалась сальванийка, когда все уже расходились. — Не переживай, всё хорошо будет. Мой Маркеллино всегда так говорит, — она обняла меня, и сразу полегчало. — Меня Ипполитой зовут, можно просто Лита.

— Лайсве, — я пожала подставленную руку.

— Рада знакомству. Приходи сюда через неделю, будут новые вести.

Я встречалась с Литой каждую неделю, и вместе мы ждали вестей. Она хоть и говорила, что с её женихом точно ничего не случится, но всё равно затаивала дыхание и сжимала кулаки, когда выкрикивали имена павших.

Время пролетело незаметно. Зацвела садами весна. Южные деревья были особенно хороши в эту пору года: вишни и яблони, абрикосы и апельсины, магнолии и жасмины. Кружились в напоённом душистыми и сладкими ароматами воздухе трепетные лепестки: белые, розовые, жёлтые. Я никак не могла нагуляться по паркам, слушала птиц, посещала общественные теплицы и розарии. На холме, откуда открывался вид на излучину протекавшей через город реки Эскенды, собирались студиозусы-рисовальщики и выводили на полотнах углём наброски будущих пейзажей. Мне нравилось заглядывать в их картины, смотреть на мир чужими, полными таланта и восхищения глазами.

Сладкоголосая весна была уже на изломе, когда Жерард собрал нас втроём с Джурией и Торми в учебной комнате для важного объявления.

— Чтобы создать у народа возвышенный и светлый образ Норн, вы должны совершать благие дела и даже чудеса. В честь начала лета волей высших сил вы помилуете троих осуждённых. У каждого из избранников богов будет лоскут ткани в цвет ваших платьев. Но прежде вы коснётесь остальных и сделаете вид, что впадаете в транс.

— Звучит, как шарлатанство, — я неуютно передёрнула плечами.

— Так нужно, пока вы не обретёте уверенность. Нам не оставляют времени, поэтому придётся потерпеть, — Жерард шагнул мне навстречу и мягко коснулся щеки. — К тому же благие дела останутся благими вне зависимости от того, насколько их природа чудесна.

— Но от нас будут зависеть жизни людей! Это такая ответственность, — я никак не могла увещевать свою совесть.

— Напротив, от вас ничего не зависит. Всё обговорено заранее, — уверил Жерард. — И не надо, пожалуйста, вникать глубоко и переживать. Публичные встречи совсем не об этом, вам нужно завоевать популярность.

Торми с Джурией отмалчивались, а у меня одной отбиваться не хватило сил и уверенности, но про себя я твёрдо решила, что прочитаю мысли каждого. Это будет гораздо меньший обман.

В первый день лета мы надели праздничные белые платья. Шандор умастил наши тела эфирными маслами, а лица разрисовал хной: узоры из тонких линий и вплетённые в них знаки стихий. У Джурии — цветы, у Торми — капли, у меня — спирали. Жутко, как по мне, но хорошо, что можно смыть. В полдень нас с торжественной процессией книжников отвели на казнь. Воздух млел на жаре, клубясь прозрачными вихрами над раскалённой булыжной мостовой. Каркали галки. Мрачная, пустынная площадь для наказаний располагалась позади Дворца Судей. На неё выходило множество окон и балконов близлежащих домов. Во время казней здесь собирались толпы, стражники сдерживали их, не давая подобраться к эшафоту.

На деревянном помосте перед виселицами шеренгой выстроили осуждённых со связанными руками. Пахло удушливым потом, липким отчаянием и страхом. Стражники расталкивали зевак, чтобы дать нам проход. Нас разглядывали с любопытством, по толпе бродили возбуждённые шепотки.

Начала Джурия, как самая старшая и старательная. Касалась подставленных лбов, запрокидывала голову, вращала глазами и говорила глубоким грудным голосом: «Нет, нет, нет». На четвёртый раз было облегчённое «да». Измождённая женщина в серой, как и все остальные заключённые, хламиде улыбнулась, откидывая со лба сбившиеся в колтун грязно-пепельные волосы.

— Хвала милосердной Калтащ! — она воздела руки к небу и воскликнула загрубевшим, но всё же торжественным голосом. Морщины разглаживались, тени растворялись в белизне кожи.

— Слава Калтащ! — заворожено повторила толпа.

Джурия смиренно улыбнулась и спустилась вместе с освобождённой с эшафота.

Следующей на эшафот вспорхнула Торми. Не скрывала, что хочет поскорей убежать к друзьям в город, а до заключённых ей дела не было. Подходила к каждому, брезгуя даже прикасаться. Закрывала глаза, кружилась и качала головой. Замерла она возле парня лет восемнадцати. По скучающему виду было ясно, что он знает об исходе и даже не притворяется удивлённым.

Я сдавленно выдохнула. Нужно было улыбаться и смотреть на толпу, но я всё время уходила мыслями в себя и ничего вокруг не замечала, кроме кутающих меня клубов воздушной дымки.

— Слава грозной, но справедливой Седне! — крикнула Торми.

Толпа возликовала свершившемуся милосердию.

Я вздрогнула, все взгляды устремились на меня — пора! Сил в резерве я накопила с запасом, боясь, что ненароком опорожню половину на ерунду. Поднявшись по деревянной лестнице, я подходила к каждому, заглядывала в глаза, касалась головы и бродила по извилистым коридорам мыслепотоков. Жерард был прав: не стоило, я оказалась не готова. Здесь все совершали злодейства, иных судьи-телепаты оправдывали, тщательно изучив их дела и помыслы. Мне до их опыта было как до Нифльхейма. Я видела только наружный поток всякой мерзости: грабежей, насилия, убийств, бунтовщической злобы. От разворачивающихся картин мутило, но я держалась. Представляла себя Высоким Судьей, правда, они при этом прятали лица под масками.

Я уже думала прекратить, как столкнулась взглядом с ней. Призрак повзрослевшей Айки, девочки-единоверки, которая погибла, защищая меня от своего сбрендившего товарища. Лет четырнадцать на вид. Невысокая, худая, как тростинка, но с невероятно живым, пускай и перепачканным личиком, огромными искренними, как у собаки, янтарными глазами. Пухлые губы надтреснуты, видно, били. Тёмно-каштановые волосы заплетены в растрепавшуюся косу и припрошены пылью. Я смотрела на неё слишком долго и пристально. Нависла гнетущая тишина. Вся площадь следила за мной, затаив дыхание. Я положила руку девочке на лоб. Она не выказывали ни страха, ни почтения, словно не боялась смерти. Наоборот, смотрела с вызовом, едва заметно ухмыляясь.

Ничего особо страшного она не сделала: забралась в несколько домов, срезала несколько кошельков в толпе, тягала у торговцев еду. Коренная эскендерка, жила в самом неприглядном квартале Нижнего города, в крохотной грязной лачуге, где едва умещались на ночлег она и дюжина её старших братьев. Родителей давно не стало. Чтобы не умереть от голода, она воровала с раннего детства. Да и не было того детства на самом деле.

Я ещё раз осмотрела её руки: голубого лоскута там не нашлось. Жаль. Я и дальше всех читала, стискивала зубы, уже почти достигла предела — вот-вот кровь носом пойдёт. Лоскут в руке последнего мужчины я заметила ещё до того, как приблизилась к нему. Он тоже не боялся, одаривая меня уже в открытую самоуверенной ухмылкой. Он был подтянутый, по виду приличный, не скажешь, что преступник. Лицо холёное и гладковыбритое. Только взгляд мутный.

Ох, не стоило мне его читать! Едва не стошнило. Кровь вязкой струйкой потекла из носа. Негодяй аж облизнулся. Я отвернулась и снова посмотрела на девчонку-воровку. Она улыбнулась одними губами, приоткрыв верхние зубы с едва заметной щелью между ними. Голубоватая дымка сгущалась вокруг неё, звала.

Воровка заискивала нарочно, хитрюга, но та тварь с лоскутом была во стократ хуже. Я подошла к девчонке и выкрикнула:

— Слава Безликому, защитнику слабых и угнетённых!

В лицо дохнуло прохладным ветром.

— Слава Безликому! Безликий ведёт нас, Безликий наставляет нас, вся наша жизнь — служение ему! — вторила толпа уже по привычке.

Воровка, дразнясь, щурилась в мою сторону.

— Глупая — пожалеешь! — шепнула она, и как только палач развязал ей руки, сбежала с эшафота и растворилась в толпе.

Бесновался осуждённый, которого я не спасла, изрыгал проклятья:

— Демоновы обманщики меня подставили! Нету никаких богов, никто их не слышит!

Он бросился ко мне. Я отпрянула. Злодея ухватили стражники.

— Нету возрождения! Мы живём здесь и сейчас, здесь и сейчас! — успел выкрикнуть он, прежде чем стражник ударил его латной перчаткой в живот.

Силы оставили меня, ноги подкосились. Я упала в чьи-то услужливо подставленные руки, придерживалась за его шею, как за спасительную соломинку. Меня куда-то понесли. Сутолока вокруг, шелест одежды, топот башмаков.

— Чудо! Чудо! Дайте прикоснуться! Дайте же прикоснуться! — ввинчивались в уши голоса со всех сторон.

— Разойдитесь! Ей нужен воздух! Стража! — дрожало рядом горло.

Я не выдержала и ускользнула в темень.

В нос ударил резкий запах нюхательной соли. Стучали по мостовой подковы, скрипели колёса. В голове шумело, на языке ощущался солоноватый привкус крови, а тело наливалось слабостью, но я всё же заставила себя распахнуть веки. Тёплые ореховые глаза смотрели с тревогой и сожалением.

— Я… надорвалась? — язык с трудом ворочался между слипшихся нёб.

— Перенапряглась. Не стоило… — Жерард ласково провёл по моим волосам.

Я лежала у него на коленях на лавке открытой летней повозки. На козлах сидел молчаливый кучер и придерживал горячившихся гнедых рысаков. Больше никого тут, к счастью, не было.

— Я… не смогла, — голос сипел и срывался, но мне надо было сказать. — Он душегуб… насильник. Скупал мальчиков… из работных домов и издевался над ними. П-потом кастрировал м-мясницким тесаком. В-вы знали?

— Боги, нет! Мне сказали, что его преступление было тяжким, но чтобы настолько… У него могущественный покровитель, теперь будут проблемы, — Жерард вздохнул и крикнул кучеру, пряча за пазуху флакон с нюхательной солью.

Свистнул бич, кони побежали шустрей, раскачивая борта из стороны в стороны.

— Если бы мы его спасли, он бы принялся за старое, — голос обрёл уверенность, а тело колотила крупная дрожь. — Я не могу так! Если я перестану верить в свою правоту, то никакие ухищрения не приблизят меня к нему!

— Тише, девочка, тише, — Жерард вдавил пальцами точки на моём теле: в ямочке на затылке, слева под ключицей и на позвоночнике у поясницы. Я обмякла, не могла даже пошевелиться, только смотреть в густые ореховые глаза. — Спи. Я поставлю тебя на ноги, и такого больше не повторится, обещаю, — он прижал меня к себе крепче и принялся убаюкивать, как ребёнка. Вдруг усмехнулся с горьковатым привкусом иронии: — Быть может, оно и к лучшему. По крайней мере, нам поверили.

 

Глава 13. Марш победителей

Болезнь запомнилась урывками. Меня устроили на кушетке в смотровой лаборатории, запеленав в несколько пуховых одеял. Слабость накатила такая, что я не могла пошевелиться.

Все очень переживали. Жерард ухаживал за мной, не оставляя даже ночью. Обычные целительские методы: выплетал пальцами из огня зажжённых свечей сети, укутывая меня ими, сужая звенья, чтобы восстановить силы, прикладывал ладони, обдавая животворным жаром в местах, где оболочка ауры разорвалась. Кнут и Кьел отпаивали противными горькими зельями, отирали от пота. Шандор массажировал жизненно важные точки, мазал снадобьями и эфирными маслами. Девчонки и Густаво по очереди кормили меня жидкими кашами и протёртыми супами.

Лихорадочный бред сменялся апатией. Перед глазами стояли жуткие картины, которые я подсмотрела в голове у осуждённых. Иногда вместо них снился Огненный зверь. Он сражался с мглой, она рвала его на части, заполоняя собой весь мир.

Порой мне казалось, место Жерарда подле моей постели занимал Безликий. На нём был серый мешковатый балахон, а лицо закрывала круглая белая маска, как в театре, с продольными царапинами, выкрашенными в цвет крови. Лишь он, его прикосновения приносили облегчение. Но когда я просыпалась, рядом снова оказывался Жерард.

Ничто не могло длиться вечно, вот и болезнь отступила спустя две недели. Я потихоньку возвращалась к занятиям, хотя домой меня не отпускали. Как-то вечером, когда все уже разошлись, Жерард заглянул ко мне и уселся на стул напротив кушетки.

— Я уже поправилась, на воздухе быстрее сил наберусь, — не выдержала я. — Отпустите меня!

— Конечно. Только пообещай мне, я ведь тебе обещал, — ласково улыбнулся он, и на душе потеплело. — Впредь слушайся меня и веди себя осмотрительно. Я понимаю, ты далеко не всегда можешь контролировать своё естество, но тебе пока ещё рано делать подобные вещи. Твоё тело и разум не выдерживают. Учёба укрепит тебя, но не так быстро. Если мы… — он запнулся. — Если я тебя потеряю, то всё погибнет.

Он провёл по моей щеке указательным пальцем. Слишком много надежд на одну меня. Насколько же легче, когда ты никому не нужен?

— Я буду делать только то, что велит мой бог, — с трудом выдавила из себя.

— Умница. Завтра вернёшься домой, — он поцеловал меня в лоб, затушил свечи и оставил отдыхать.

На следующий день Жерард взялся учить меня отдельно в своём маленьком кабинете. Я проникала в его голову. Чёрными тоннелями раскрывались мыслепотоки: словишь серебряную рыбку — увидишь картину из прошлого, эхом отражаясь от сводов, зашепчут мысли. Я читала Жерарда, пока не доходила до грани. Там мне надо было остановиться — до того, как из носа польётся кровь. Сложно. Большинство занятий заканчивались головной болью, но Жерард заставлял повторять снова и снова:

— У тебя должно выработаться чувство — никогда не пересекать черту, что бы ни происходило вокруг.

Потихоньку получалось всё легче.

Я поражалась выдержке Жерарда. В его мыслях ни разу не промелькнуло ничего постыдного, хотя у каждого должно быть что-то, что бы он хотел скрыть. На ментальные барьеры я не натыкалась, как случалось с Вейасом и Микашем. Впрочем, единственное, что скрывал Микаш, были его чувства ко мне, но они и без того сквозили в каждом его слове и поступке, а после столкновения с пересмешницей он и вовсе перестал таиться. Было немного стыдно, что я не могу ответить ему такой же искренностью.

Жерард же будто отводил мне глаза, да так, что я ничего не замечала. Однажды я спросила об этом.

— Наблюдательная девочка, — усмехнулся он. — Это ментальные техники, основанные на работе телекинетического дара. У каждого человека есть зачатки всех способностей. Если их развивать, можно овладеть каждой хотя бы третьем уровне.

Я только заметила, что сижу с открытым ртом и тут же его захлопнула.

— Каждый может стать всесильным Сумеречником?

— Если потратит на это с десяток жизней. Ничто не даётся легко, — ответил Жерард. — Потому надо изучать только самые необходимые техники.

— Вы покажете, как обходить телепатию?

— Когда вы с Джурией и Торментой будете готовы, — кивнул он, пока я допивала лечебный отвар.

Вскоре Жерард опять собрал нас в учебной комнате.

— Вам предстоит новый выход в свет. Не хмурься, — сказал он, глядя на меня. — На этот раз обманывать не нужно. Возвращается войско маршала Комри.

Я затаила дыхание. Неужели?!

— Рыцари пройдут Парадом победителей по центральным улицам. Это давняя традиция. Вы будете их встречать в нарядных платьях и осыпать цветами. Сможете даже подойти к одному из героев и подарить ему поцелуй признательности, — продолжал объяснять Жерард.

Сидевшая со мной по соседству Торми не сдержала воодушевлённого вздоха.

— Я сказал, только поцелуй признательности — это значит в щёку! — спустил её с небес на землю Жерард.

Торми скривилась и сложила руки на груди.

— Мы выберем сами или снова придётся искать знак? — осторожно поинтересовалась я.

— Конечно, сами. Это не запрещено, а даже поощряется. Разделите часть их славы, завоюете народную любовь заодно, — он улыбнулся. — А мы вас хорошенько принарядим, чтобы весь город шептался о вашей красоте.

Я уже не слушала, думая о своём. Сердце трепетало от радости, но было немного страшно. Интересно, изменился ли Микаш за это время? Помнит ли меня, не нашёл ли другую? Я поправила верёвочный браслет на запястье. Если его юношеская влюблённость прошла, то я смогу с лёгким сердцем его отпустить и полностью посвятить себя учёбе. Какие же жалкие у меня доводы!

С этого дня мы усиленно готовились к знаменательной дате. Жерард заказал у лучшего портного в городе летящие белые платья из тонкого шёлка, в которых мы походили на воздушных духов-сильфид. Кожу обрабатывали мазями, делавшими её белой и гладкой, как у младенцев. Волосы полоскали в травяных отварах, чтобы они выглядели пышнее, приобрели более яркий оттенок и источали сладкий запах. Нотки розового масла возле ключицы довершали аромат.

Для своего победителя я решила кое-что добавить. Торми подсказала, как сделать цвет губ более ярким, а щёки румяными, но чтобы при этом оставаться естественной.

— Главное, не опускай голову и улыбайся — ты очаруешь всех! — подбадривала она.

Я сходила в купальни, где мне воском удалили с тела волоски. Болезненно, но жить можно.

Накануне вечером долго разглядывала себя в зеркале в нашей комнате. Никогда и ни для кого ещё так не старалась, сделала всё, что только могла, хотя чувствовала, что моих усилий никогда не будет достаточно.

— Хотела бы я знать, для кого ты так из кожи вон лезешь, — усмехнулась Торми, сидя рядом на стуле задом наперёд. — Уж не для маршала ли Комри? Слышала, он красив как бог! Сама авалорская королева была к нему неравнодушна.

— Да обычный, — отмахнулась я. Его внешность припоминалась с трудом, разве что пронзительный взгляд ярко-синих глаз сохранился в памяти. — Я жду друга, он безземельный рыцарь.

Торми сложила губы трубочкой и многозначительно изрекла:

— У-у-у!

Обсуждать Микаша не хотелось, потому я перевела взгляд на Джурию. Она забралась с ногами на кровать и читала книжку. Плохо, что она постоянно одна и ни с кем, кроме наставников, не общается. Я могла бы отвести её в салон мастерицы Синкло. Независимые умные женщины, интересовавшиеся не только тряпками и мужчинами, были бы ей интересны, но она вряд ли бы приняла их привольные взгляды.

— Вот, попробуй, — я взяла со своей тумбочки миску с соком ириса, смешанным с соком красных ягод. — Губы будут ярче и выразительней.

— Я не занимаюсь такими глупостями! — буркнула Джурия, не отрывая взгляда от книги. — И не собираюсь ни продавать себя, ни уж тем более заставлять кого-то желать меня!

— Никто и не предлагает. Но может, отвлечёшься ненадолго? Попробуешь новое? Прихорошишься? Не для мужчин — для себя. К тому же доктор Пареда хотел, чтобы мы поразили всех красотой, — я подошла и нависла над ней. — Впрочем, ты и так хороша.

— Правда? — большие тёмные глаза одарили недоверчивым взглядом.

— Правда! — я улыбнулась.

Джурия окунула палец в миску и принялась изучать снадобье.

— Если не понравится, мы всё сотрём.

Она подошла к зеркалу и осторожно намазала губы. За её спиной Торми подмигнула мне и подняла большой палец. Джурия оглядела своё отражение и повернулась ко мне в поисках то ли поддержки, то ли одобрения. На смуглой коже было не так заметно, но и не испортилось ничего.

— Я правда, ну… красивая? — она округлила глаза и смотрела как маленький ранимый ребёнок.

— Правда. Каждый человек красив по-своему.

Я обняла её за плечи и повернулась к зеркалу. В нём отражались две совершенно непохожие девушки: тонкая-звонкая я с едва достававшими до лопаток белыми волосами и крупная сбитая Джурия с толстыми каштановыми косами до бёдер.

— Просто не у всех достаточно острое зрение, чтобы разглядеть, и ясный ум, чтобы понять.

Строгое лицо тронула улыбка, будто невзрачный бутон раскрылся чудесным цветком. Торми подскочила и обняла нас за плечи:

— Я всегда, всегда ей это говорила!

Мы засмеялись, глядя на отражение трёх Норн, прекраснее и счастливее которых не было во всем Мидгарде.

Парад начинался поздним утром, за несколько часов до полудня. Город прибрали к празднику: вымели мостовые, подштукатурили фронтоны домов на центральных улицах, развесили гирлянды цветов и еловых веток.

Знойное южное солнце уже припекало, раскаляя камни. Повсюду расточался сладкий запах томлёных роз. Войска маршировали пышной процессией от главных ворот города до дворца Сумеречников. Дорогу перекрыли, не пропуская ни экипажи, ни одиночных всадников, ни даже прохожих. Народу поглазеть собралось великое множество, в роскошных костюмах и шляпах с перьями. Девушек тут было больше всего, тоже в белых платьях, хоть и не таких шикарных, как у нас. Детишек — тьма, облепили ограждения и висли на них, грозясь опрокинуть. Зрители заполонили даже балконы домов.

Жерард подготовил для нас самое лучшее место на Дворцовой площади, на деревянном возвышении, откуда нас всем было видно. Трепетали на лёгком ветру расклёшенные рукава и пышные юбки, вились вокруг нас перистыми облаками. Венки из нежных лилий на головах, в корзинках на локтях лепестки белых роз.

Гудящая суетой толпа походила на колышущееся море. Люди то и дело оборачивались на нас и окидывали то удивлёнными, то восхищенными, то недоуменными взглядами. Вокруг словно реял ореол выпестованной Жерардом славы и таинственных слухов.

Он сам стоял рядом и сверкал победоносной улыбкой, будто вёл марширующую армию в бой. Накануне, видно, навещал дочь. Он всегда возвращался от неё в приподнятом настроении и с воодушевлением рассказывал, что нового она успела выучить. А ведь вначале даже имя ей давать не хотел. Его жену по негласному правилу в лаборатории не упоминали. Все жалели Жерарда, хоть и старались ему этого не показывать. Каково это — жить с человеком, который тебя предал?

Затрубили герольды. Под фанфары и барабанный бой первыми на площади показались знаменосцы. Летели по ветру пёстрые флаги с гербами высоких лордов. Толпа притихла и неуклюжим зверем разворачивалась в сторону марширующих победителей. Мостовая подрагивала от чеканного шага тысяч сапог.

Прошли латники и лучники, на площади показались первые рыцари в парадной белой форме, украшенной зелёными вставками и позументом.

— О-о-о, красавцы какие! — сцепила ладони на груди Торми и голодным взглядом шарила по рыцарям. — Долго ещё ждать? Я бы уже выбрала!

— А я нет. Дождусь самого неказистого и скромного. Он наверняка не засмеёт, — затараторила Джурия, трясясь как осиновый лист.

— Перестаньте! — прикрикнул на них Жерард. — Это всего лишь ритуал. Все прекрасно это понимают, кроме вас.

Я слушала вполуха. У края толпы на бочку взобралась Лита и махала мне рукой. Я кусала губы в задумчивости:

— Мой друг будет среди воинов. Можно я спущусь и встречу его? Потом вернусь и поцелую, кого скажете, — я взяла Жерарда за руку, молясь, чтобы он смилостивился.

— Беги, что с тобой сделаешь? — он тяжело вздохнул, поглядывая на Торми с Джурией.

— Спасибо, вы лучший! — я чмокнула его в щёку.

Соскочив с помоста, я побежала, расталкивая толпу.

Лита прыгала на бочке. И как не боялась проломить её и упасть? С другой стороны, молодец, я бы не нашла её в толпе. Лита спустилась, только когда я была уже в двух шагах. Люди рядом ругались из-за потерявших последний разум молодок, но я не вслушивалась.

— Ну как? Я ему понравлюсь? — я повертелась перед ней, показывая платье.

— Будет распоследним дураком, если не понравишься! — засмеялась она, обнимая меня.

Рыцари достигали дворца и расходились каждый в свою сторону. Лита в нетерпении переступала с ноги на ногу и тёрла ладони друг о друга.

— Скорее бы! Ух, как хочется, чтобы мой балбес среди героев был. Ан нет, шут гороховый из него куда лучший, чем воин.

— Уметь веселить тоже важно, особенно когда жизнь мрачна и безрадостна, — утешала я её, во все глаза разглядывая проходящих рыцарей.

Изменился ли Микаш до неузнаваемости? А может его тут и вовсе нет. А может… Я задышала глубоко, пытаясь отогнать нарастающую в груди панику. Показался хвост колонны, Лита закричала:

— Маркеллино, я здесь!

От строя отделился невысокий худой сальваниец с задорными смольными вихрами на голове. На устах играла шаловливая улыбка, глаза горели озорством, за спиной лютня. Ну точно шут!

Он подбежал к Лите и крепко обнял её.

— Хранила ли ты мне верность, коварная Далила? Узнаю чужой запах — пронзит мне сердце лихо! — говорил он стихами, а Лита звонко смеялась.

— Хватит дурачиться! Лучше скажи, денег на свадьбу достал?

Он замялся:

— Разве любовь измеряется деньгами?

— Зато жить с ними куда проще! — осадила его Лита.

Колонна простых рыцарей закончилась. Дальше шли высокородные, удостоенные особых почестей. Для них целое представление устроили. Герольды выкрикивали имена командиров и припоминали их заслуги. Зрители воодушевлённо хлопали и свистели.

— Его нет, — похоронно произнесла я и обомлела.

— Спроси у него, он всё про всех знает, — Лита подтолкнула ко мне своего жениха.

— М-может вы слышали? — А вдруг ответ мне не понравится? — Он безземельный, Микаш Остенский. Высокий такой, волосы соломенные, не очень разговорчивый.

Маркеллино задумался, разглядывая меня с ног до головы, а потом хлопнул себя по лбу:

— Микаш, командир Соек. А ты, должно быть, прекрасная принцесса Лайсве?

— Принцесса? — рассмеялась Лита.

Я вспыхнула. Некоторые вещи никогда не меняются!

— Жив-жив твой герой. В конце с отличившимися будет.

Сердце ёкнуло. Командир! Отличившийся! Я всегда знала, что если Микашу дадут шанс, он достигнет небывалых высот.

Колонны войск тянулись так медленно, что я пританцовывала от нетерпения, несколько раз обозналась и порывалась бежать к незнакомцам. Голоса стихли, зрители затаили дыхание. Под бой барабанов на площади показались герои. Толпа взрывалась приветственными криками, ликовала и чествовала победителей. Родители поднимали детей на руки над оградами, чтобы малыши вручили цветы проходящим мимо героям.

Микаш был там, среди них. Действительно, изменился: гладковыбритый и ровно подстриженный, в такой же парадной форме, как и остальные. Спину держал горделиво прямо, возвышаясь над всеми, маршировал в ногу, тянул носки начищенных до блеска чёрных сапог с серебряными пряжками. От товарищей отличался разве что затаённой угрюмостью в направленном строго вперёд, сосредоточенном взгляде.

Прошёл мимо и даже не заметил. Я сжалась, смотря ему вслед.

— Беги же к нему! — толкнул меня в спину Маркеллино. — Он ждёт, он только о тебе и говорил всю дорогу назад!

И правда, так хочется. А почему нет? Поцелуй признательности, древняя традиция — и ничего больше! Я побежала. Люди расступались передо мной, словно чувствовали мою решимость.

— Микаш! — позвала я дрожащим голосом. Они приближались ко дворцу. — Микаш! — так громко, словно желая разорвать горло, только бы он услышал.

Конечно, мы могли встретиться в его комнате, но…

— Микаш!

Я бежала мимо оборачивающихся замыкающих, мимо сердитых старых капитанов. Кружились в воздухе белые лепестки и оседали на волосах и плечах. Пышные юбки путались вокруг ног, золотые сандалии скользили на ступнях, цветочная сладость заполняла грудь.

Его спина так близко. Шагавшие рядом товарищи что-то говорили, посмеивались. Он молчал.

— Микаш!

Услышал! Оборачивался так медленно, как ветхая дверь нехотя отворяется на закарелых петлях. Ничего в жизни ещё так мучительно медленно не происходило. Я всё бежала и никак не могла добраться. Несколько размашистых шагов — его, не моих, я так быстро не умею. Он подхватил меня на руки и закружил, а вокруг вился подхваченный ветром вихрь лепестков, шуршал шёлк платья, кутая нас в белые облака. Я видела только его мглистые глаза, слышала только стук его сердца, чувствовала только его крепкие объятия. И целовала его твёрдые губы до исступления! Или целовал он? С такой хищной страстью, что и вздохнуть не удавалось. Нектар любви — и воздух, и вода — вся жизнь в нём одном!

Оторвавшись, только чтобы отдышаться, я вдруг поняла, что вся площадь замерла и смотрит на нас. Раздались хлопки, задорные крики:

— Почёт победителю! Пускай любовь будет слаще мёда!

Выходили к героям и другие девушки, целовали понравившихся. И мало-мало было скромных поцелуев в щёку.

— Т-ты пришла, — выдавил из себя Микаш.

— А ты герой! — смеясь, ответила я. Висела на его плечах, не касаясь ногами мостовой. Все продолжали смотреть только на нас. Мешали, как же они мешали! — Уйдём отсюда?

— Да!

Микаш споро нырнул в тенистую боковую аллею, так и не поставив меня на ноги.

— Если ты позволишь мне идти самой, будет намного быстрее.

Он аккуратно опустил меня на землю. Я взяла его за руку и потянула за собой вдоль живых изгородей дворцового парка. Успела изучить Верхний город, так что самый короткий и безлюдный путь отыскала без труда. Микаш молчал, глаза бегали по сторонам, а ладонь не выпускала мою.

— Почему ты здесь? — вяло спросил он, когда мы уже почти пришли.

— Я же обещала тебя встретить. — Он отдалился, стал чужим. Удастся ли всё вернуть? Хочет ли он? — Я отыскала Духа огненного. Он сразу меня узнал и принял. Доктор Пареда очень хороший!

— Лучше меня? — почти безразлично поинтересовался он.

— Нет, он мой наставник, а ты мой ревнивый мануш.

— Кто?

— Это я представление в театре недавно смотрела. Там мануш-Сумеречник, герой многих сражений с демонами, задушил свою красавицу-жену из ревности.

— Я бы не никогда… — бубнил он себе под нос, когда мы были уже на пороге дома.

— Не воспринимай всё так всерьёз, — я убрала его выбившуюся из пука на затылке прядь за ухо.

Он потупился. Мы остановились у стола консьержа. Тот удивлённо вытаращился на Микаша. Пришлось напомнить, что хозяин комнаты он, а не я.

— Где твои вещи? — спросила я, отпирая дверь на втором этаже. — Где Беркут? Жив ещё?

— Мой оруженосец Варден должен принести. Я оставил адрес. Не на парад же с ними идти. А Беркут живее всех живых, никакой демон эту скотину не возьмёт.

Я усмехнулась. Небось, трясся там над ним, как над сокровищем, грудью прикрывал.

Я пропустила Микаша внутрь и захлопнула дверь.

— Ты обжила комнату? — спросил он, вертя головой по сторонам.

Я вымела пыль, убрала паутину, вымыла пол. На стенах появились крючки для одежды и полки с аккуратно расставленными вещами, хоть их было не так много. Письменный стол укрывала связанная мной салфетка, на ней — глиняная вазочка, на стульях и кровати появились маленькие подушки с моей вышивкой. Уютно должно быть, по-домашнему, а не так, будто здесь никто не жил и не ждал его возвращения. Хотя немного по-девчачьи. Наверное, слишком нагло с моей стороны.

— Я могу всё убрать.

— Нет! Просто не стоило…

Его взгляд задержался на сидевшей на полке кукле. Я сшила для неё красный сарафан, а игольчатые волосы заменила на жёлтые нитки. Вышло потешно.

— Мне было приятно.

Разговор не клеился. Разлука проложила между нами непреодолимую пропасть.

— Я тебе разонравилась? Скажи — я уйду и не стану тебе докучать. — Голос предательски дрогнул. Я отвернулась, пытаясь отдышаться.

— Прости, я просто… — его тёплые руки легли мне на талию.

Микаш замолчал. Дыхание опаляло макушку, терпкий мужской запах обволакивал, голова кружилась, как в хмелю, по телу прокатывались волны мелкой дрожи.

— Вот, подарок.

Я повернулась, и он вручил мне резную деревянную шкатулку. Внутри лежало роскошное ожерелье: крупный жемчуг, чистый, с перламутровым блеском.

— Ты спятил? Оно же стоит безумных денег. Мне не с чем его надеть!

— Тогда я его выброшу! — Микаш вырвал у меня шкатулку и собирался швырнуть её на пол.

— Погоди! Перестань! — я забрала её и отставила подальше на стол. Микаш хмурился и прятал взгляд. Я поцеловала его выдубленное на ветру лицо. Он терпел. Или наслаждался — я никак не могла понять. — Оно очень красивое. Ты… — Пропасть отчуждения нужно было преодолеть прыжком веры, но мешал страх, хотя до этого я бросалась и в более глубокие бездны, не задумываясь. — Не хочешь помыться? Тут бани недалеко. Могу договориться, чтобы тебе подогрели воду.

— Нет, — выдохнул Микаш. — Перед парадом мы мылись, чтобы вступить в город чистыми.

— Тогда, может, поешь? Хорошая корчма совсем рядом, — я засуетилась, размахивая руками.

Он перехватил мои ладони своими, продолжая смотреть.

— Я не голоден.

— Ну тогда… — я указала глазами на кровать.

Верхняя губа, подрагивая, приподнялась, чуть-чуть обнажив зубы. Я не расслышала его слов, но в следующий миг оказалась в его объятиях. Жадные до ласк ладони щупали через тонкий шёлк платья. Я льнула к нему, обвивала руками плечи, целовала шею и подбородок. Микаш суматошно расстёгивал булавки у меня на спине.

— Аккуратно, платье дорогое! — смеясь, предупредила я. Ещё бы чуть-чуть, и ткань треснула.

Микаш отошёл на шаг и окинул с головы до ног придирчивым взглядом, не оставляя без внимания ни пяди моего тела.

— Повернись, — велел он. Я послушалась, борясь с тревогой.

Он подошёл и убрал волосы с моих плеч.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь запомнить. На это раз всё, каждую мелкую чёрточку. Ты такая красивая! Жаль, что я не знаю слов, чтобы описать.

Мы едва добрались до кровати. После жарких ласк Микаш приткнулся ко мне боком и, натянув на нас обоих одеяло, уснул. Я сняла с его волос тесёмку, которая удерживала их в пучке на затылке. Они тут же рассыпались непослушной копной соломы.

Так страшно. Мгновение, и он уйдёт, как уходили все из моей жизни.

Я хотела прижаться поближе к нему, но нечаянно разбудила. Микаш перевернулся на спину и уложил меня к себе на грудь.

— Прости, — прошептала я.

Он приоткрыл глаза и разглядывал меня сквозь маленькие щёлки. Я боялась с ним заговорить, потревожить или надоесть. По щеке скатилась одинокая слеза и капнула ему на грудь.

— Не плачь, принцесса. Я сделал тебе больно?

— Нет. Лютнист Маркеллино сказал, что ты вспоминал обо мне… — попыталась отговориться я.

— Сглупил, — отвечал он, растягивая неловкие паузы. — Эти высокородные командиры потащили меня в дом увеселений…

Я взвилась и занесла руку для пощёчины. Он распахнул глаза и не моргал, смиренно ожидая своей участи. Ну как его такого ударить? И больно внутри, всё жжёт и переворачивается, аж дышать трудно.

— Надеюсь, ты не заразил меня никакой дрянью, — я попыталась встать. Надо помыться, чем быстрее, тем лучше, и не показывать, как слёзы текут уже в два ручья.

— Стой! — он обхватил меня за талию и притянул обратно. Куда мне против такой силищи! — Я всё-таки сделал больно, да? Не беспокойся, ты ничем не заразишься, потому что я ни с кем не спал.

— Вот и хорошо, — я попыталась вырваться, но он держал стальной хваткой. — Тебе не нужно. Если… если ты будешь возвращаться чистым, я восполню тебе всё. Я нашла книжку, тут про близость всякое… Как сделать лучше, разнообразнее, вот, — он всё же меня отпустил. Я взяла с тумбы книгу и показала рисунки.

— Занятно, но человеческие тела так не гнутся, — усмехнулся он.

— Меня как раз учат гнуться, могу показать. Это и в битвах поможет, более раскованные движения, — он продолжал смеяться, и я понурилась.

Он забрал у меня книгу и оставил на тумбе, а меня снова притянул к себе. Я затихла, уткнувшись носом в его ключицу.

— Я обещал хранить тебе верность, и я это сделаю. То, что у нас есть, самое прекрасное, и я не хочу разменивать его на мелочи, марать грязью или поливать твоими слезами. Я всегда буду любить только тебя, и тебе необязательно мне угождать. Я буду с тобой до тех пор, пока ты сама меня не прогонишь.

Я подтянулась на руках и поцеловала его в губы.

— У тебя так здорово получается. Где ты научился?

— Я просто очень долго мечтал… оказаться на месте Йордена во время твоей помолвки. Смог бы я завоевать уважение твоего отца и твои симпатии?

Немного боязно отражаться в этих мглистых глазах во всей уязвимой наготе, будто мы уже одно, живём одной мыслью, одной радостью, одной болью.

— Правду?

Он кивнул.

— Мой отец очень сложный человек. — Если быть до конца откровенной, отец любого моего жениха счёл бы недостойным, даже если бы бедолага оказался королевских кровей. Родительская ревность — жуткая штука. — А я… мне надо было дорасти, пройти через всё это, понять себя и узнать тебя, — я выводила пальцами узоры на груди Микаша. Он недовольно жевал губами, явно надумывая себе что-то совершенно не то. — Но мне бы польстило внимание прославленного Сумеречника. Такой ответ тебя устроит?

— Пока ты меня не прогонишь, — прошептал он, натягивая на нас одеяло.

Я поцеловала его в угол челюсти и покорно затихла. Сон накатил сам.

Утром я проснулась от поцелуев на своей груди. Кажется, кто-то решил отомстить за то, что я не давала ему спать ночью. Разморённая нега мешала шевелиться.

— Ненасытный, — усмехнулась я сквозь зевоту и откинула одеяло с его головы.

Микаш подтянулся на руках и обиженно надул губы.

— Спозаранку пристаёт, а шуток не понимает.

Я обхватила его за плечи и принялась целовать. Через полчаса я уже одевалась. Благо, в сундуке была припрятана менее приметная одежда, чем платье с парада.

— Куда? — спросил Микаш, свесив с кровати голову и отбросив наполовину одеяло. — Полежи ещё!

— Не-а, так я никогда из постели не выберусь.

Разглядывая себя в зеркало, я расправляла складки на повседневном голубом платье.

— А я бы оставался в ней на веки вечные, — он растянулся на простыне, как разомлевший кот на нагретой летним солнцем мостовой. Разве что не мурлыкал.

— Мне надо в лабораторию, а то доктор Пареда будет волноваться. Может, отпрошусь у него на пару дней, как думаешь?

Он тяжело вздохнул, словно я возвращала его с небес на землю, а ему так не хотелось.

— Встретимся вечером в корчме, — я наклонилась и поцеловала его в губы. — Не скучай!

Его пальцы скользнули по моему лицу. Нестерпимо хотелось остаться навсегда, но заботы звали в дневной мир.

В лабораторию я пришла уже ближе к обеду, прокралась по коридору и выглянула из-за двери. Все собрались в гостиной и что-то оживлённо обсуждали. Жерард ходил из угла в угол, озадаченно заложив руки за спину, остальные сидели на диване и поставленных рядом стульях.

— В Университете каникулы. Все отдыхают, все! Даже книжники-исследователи и то на побережье Норикии подались, — говорил Сезар, как старший и, по мнению всех работников, смелый. Его всегда отправляли договариваться с Жерардом. В крайнем случае просили меня мило поулыбаться — считали, что у Жерарда ко мне особое отношение.

Клемент, Люцио и Шандор дружно кивали, близнецы Кнут и Кьел безучастно отмалчивались, Густаво терпеливо дожидался решения старших.

— Да! У меня от этой бесконечной учёбы скоро крыша поедет! — заныла Торми. — Не могу больше: цифры и руны уже по ночам снятся. Тошнит!

— Я бы сказал, отчего тебя тошнит, но промолчу, — зарычал на неё Жерард.

— Пожалуйста! — подала голос робкая Джурия. — Моя семья из Мелькассы, которую только что заняли единоверцы, помните? Они собирались уезжать на север, но успели ли, не знаю. Вестей нет. Я от беспокойства даже думать ни о чём не могу, тем более учиться!

Жерард замер, тяжело вздохнул и осмотрел смурные лица присутствующих.

— У нас осталось всего пятнадцать лет до конца света! Война уже у ворот, а сдвигов практически не было. Неужели здесь только я общее благо ставлю выше личных нужд?

— Всем нужна передышка, чтобы потом взяться за дело с новыми силами. Так получится быстрее и лучше, вот увидите! — сказала я, выходя на свет.

— И ты, горлица? — сокрушенно покачал головой Жерард, поворачиваясь ко мне. — Ладно, один против всех я не выстою. Отдыхайте, раз так нужно. Но в первый день осени чтобы все готовы были продолжить, и никакого нытья, слышите? — он выразительно посмотрел на сияющую Торми, махнул рукой и снова обернулся ко мне: — На пару слов?

Я последовала за ним в его кабинет, в то время как остальные шумно поздравляли друг друга с удавшимся делом.

— Где пропадала? — спросил Жерард, захлопнув за мной дверь.

— С другом. Праздновали его возвращение, — честно призналась я.

— Вчерашний герой-командир с парада? Тот самый таинственный Микаш, я правильно понимаю? — я кивнула, удивляясь его интересу. — Однако Гэвин взялся за него не на шутку.

— О чём вы?

— Об этом полгорода шепчется. Взял себе под крыло безземельного мальчишку и хочет из него народного героя сделать. Эдакого идола, живое доказательство, что доблесть и честь для ордена важнее происхождения и золота. Косточка для бедноты. Знали бы они, что он не безземельный, а бастард непонятного роду-племени…

— Но вы ведь не скажете!

— Чтобы Гэвин меня в порошок стёр? Это он только с виду добрый, а врагами расправляется по щелчку пальцев.

Я сглотнула ставший в горле ком.

— Ладно, беги к своему другу. Вчера вся дворцовая площадь из-за вас чуть с ума не сошла. Будто сказка в жизнь воплотилась. Барды уже вовсю баллады слагают.

Лицо словно кипятком обварило. Почему мы вдруг всем стали так важны?

— Только не заигрывайся, и лучше скажи ему правду. Помни, в первый день осени я жду тебя здесь.

— Спасибо! — я обняла его и поцеловала в щёку. — И вы отдохните. Проводите побольше времени с дочкой, ей это нужно.

— Отдохну… на Тихом берегу, — горько рассмеялся он, усаживаясь за заваленный бумагами стол. — Ступай же!

Вечерело, хотя от духоты это спасало мало. Микаш задерживался. Я вошла в большую корчму со свежевыкрашенной вывеской «Учёный лис» одна. Здесь столовался почти весь Университетский городок и незнатные рыцари в придачу. Пахло копчёностями, пряностями и элем. Посетителей собралось мало: рано ещё, к тому же многие разъехались на каникулы. Я без труда нашла свободный столик и подозвала одетого в белый передник подавальщика. Готовили здесь медленно, чтобы посетители подольше потягивали эль или вино за беседой, пока не принесут дымящиеся блюда с жаровни или печи. Про Микаша я знала одно: он терпеть не мог ожидание и готов был есть всё сырым, поэтому заказать ужин стоило загодя.

Я разглядывала посетителей и прислушивалась к разговорам, привыкла и чувствовала себя непринуждённо в толпе, в задорных и крепких на словцо разговорах студиозусов, в плавных и раздумчивых речах мэтров, в отрывистых и бойких фразах рыцарей, растворялась в них, проживая более интересные жизни, чем моя. В этом была особая прелесть.

Я настолько увлеклась, что не заметила, как Микаш плюхнулся на стул напротив.

— Извини, что задержался. Торчал до закрытия в оружейной лавке, договаривался с кузнецом, — затараторил он с горящими от воодушевления глазами.

Одежда на нём была походная: заношенная серая рубаха, чёрные штаны и жилетка нараспашку, на ногах сбитые сапоги. Вид, конечно, не чета вчерашнему в парадной форме. Надо бы с этим что-нибудь сделать. Никаких больше медведей и грязных простолюдинов!

На стол поставили тушёный бараний окорок с ягодным соусом и тарелку пряного лукового супа для меня.

— Заказал обмундирование. Купить готовое можно только по мелочи. Может, к следующему походу сделают, а может и вовсе год ждать придётся. Хотя бы ковка тут хорошая, железо качественное, такое редко встретишь, — об оружии Микаш мог говорить часами без перерыва, а обо всём остальном отмалчивался.

Он отщипывал от окорока куски руками и закладывал их в рот. Подбородок лоснился от жира, а соседи недобро косились и перешёптывались.

Я встала и, зайдя к нему за спину, вложила в его руки нож и вилку. Зашептала на ухо:

— Попробуй, я помогу.

Микаш повернул голову в сторону соседей, напрягался и ссутулился.

— Это неудобно и медленно, — пробормотал он и попытался отложить приборы, но я не позволила.

— Пожалуйста, ради меня, — я коснулась губами его щеки, чтобы отвлечь. Его ладони смягчились, и я взяла их в свои. Мы порезали мясо и поднесли ко рту Микаша наколотый на вилку кусок. — Не смотри ни на кого, их мнение ничего не значит. Важны только ты и я.

Он покорно открыл рот, жевал медленно, сглотнул с трудом. Я проделывала с ним это ещё раз и ещё, только потом села обратно. Микаш отложил приборы и отвернулся.

— Может, стоило поесть дома? — хотелось сделать как лучше, а вышло как всегда!

Он не отвечал. Еда остыла, а аппетит пропал напрочь, как улетучилось наше приподнятое настроение.

— Расскажи, как там было? — попросила я.

— Обычно. Ничего интересного, — сухо пробормотал Микаш в сторону.

Он покрутил в руках нож с вилкой, пытаясь приспособиться, и принялся резать мясо с целительской аккуратностью. Высокий лоб наморщился, губы сжались в тонкую полоску. Когда жирный кусок скользил по тарелке, Микаш закрывал глаза и делал глубокие вдохи, пытаясь успокоиться. Отрезав кусок, он снова без аппетита жевал и сглатывал, будто еда не лезла в горло.

— Судя по количеству павших воинов и шрамам на твоих плечах, там были вторые Тролльи войны, — я поставила локти на стол и опёрла подбородок на ладони.

Микаш отложил приборы и почесал плечо.

— По глупости поранился, заодно осознал бездну своей ничтожности.

— Но награду же тебе за что-то дали? — отвлекала его я, когда он снова взялся пилить свой кусок мяса.

— Мастер Гэвин постарался. Хочет сделать из меня маршала, чудак. Какой из меня маршал? Даже командир звена и тот никудышный.

Кусок мяса качнулся и чуть не выскочил с тарелки. Микаш едва успел поймать его у самого края. Сзади раздался смех. Микаш отложил еду и уставился перед собой.

— Такой уж никудышный? — я пихнула его ладонью.

Удостоившись его взгляда, я взяла тарелку в руки и принялась пить из неё суп. Он оставлял на губах усы и едва не переливался на подбородок. Микаш вымучено улыбнулся и взялся за окорок как раньше руками.

Насвинячившись вдоволь и глядя на чумазые лица друг друга, мы вдруг засмеялись, забыв об окружающих.

— Расскажи! — настояла я, когда недовольный подавальщик принёс нам миску с водой и полотенца. — Я тут совсем тупею, а так хоть представлю себя на твоём месте. Можешь даже прихвастнуть. Подвиги великого Микаша!

Он сдался, размякнув от вина с пряностями. Говорил скованно и зажато, будто стеснялся, но постепенно раскрывался всё больше. Я слушала его басовитый грудной голос с упоением. Там и впрямь было жарко. Большие сражения не чета детским забавам во время испытаний. К тому же управлять людьми задача не из простых, особенно когда все принимают тебя за другого.

— Ты же сам всего добился. Перестань сомневаться в себе! — не выдержала я под конец.

— Только если ты перестанешь считать себя некрасивой, — он протянул ладонь, и я переплела с ним пальцы. Вдвоём против всего мира. Всегда!

Перед самым закрытием нас выпроводил подавальщик, даже не пожелав: «Заходите ещё» Неучтиво! Посуду же мы не били и мебель не ломали, хотя здесь, пожалуй, это бы больше поняли.

Дома у Микаша я переоделась в белую камизу до середины икр, в которой спала жаркими летними ночами. Принесла её сюда вместе с другими вещами первой необходимости.

Догорала свеча, отбрасывая на стены блики. Кисло пахли свежие чернила. Поскрипывало по бумаге перо, выводя тонкие очертания рун. Я сидела за столом и записывала всё, о чём мне поведал Микаш.

— Хочешь и обо мне своим потомкам рассказать? — усмехнулся над ухом Микаш.

— С потомками заминка вышла. Поганец Вей жениться отказался и сбежал от отца в Стольный, — я погладила пальцы, лежавшие на моём плече.

— Кто бы сомневался, — пробормотал Микаш себе под нос, но я всё равно расслышала.

Ну да, мой братец шалопай знатный, но я его простила, а вот Микаш явно нет. Я даже не знала, что между ними произошло.

— Связался бы он с какой высокородной, тогда бы его заставили остепениться, но он от них как от чумных шарахается. Боюсь, наш род прервётся после нас.

— Если ты захочешь, у тебя будет всё: и дом, и муж, и даже потомки. — Микаш поцеловал меня в макушку.

— Из меня бы не вышло жены. Моя судьба — возродить Безликого, — ответила я, посыпая исписанный лист песком, чтобы чернила высохли быстрее.

— А ты пожелай! — Микаш подхватил меня на руки и потянул к кровати.

— Ты с ума сошёл?! — брыкалась я.

— Спать! Приказы командиров не обсуждаются!

Он повалил меня на перину и принялся стягивать с себя штаны и верхнюю рубаху одной рукой. Голова застряла. Я, смеясь, помогала ему выбраться.

— Я такой нелепый?

— Ты самый лучший!

Микаш улёгся рядом, прижался к моей спине и обнял за плечи. Тёплое дыхание и мерный стук сердца убаюкали очень быстро. Я улыбалась даже во сне.

 

Глава 14. Приём во дворце Сумеречников

Проснулась я поздно. Повернулась к Микашу. Он лежал с открытыми глазами, а падающие из окна солнечные блики блуждали по его безмятежному лицу, лаская тёплыми поцелуями.

— Почему не разбудил? — голос противно хрипел со сна.

— Не хотелось, чтобы ты снова сбежала.

— Бежать-то некуда. Мы вдвоём против целого мира. Но это лучше, чем одной.

Я прижалась губами к его шее, поддевая носом кожу, Микаш довольно заурчал, поглаживая мою спину.

В дверь постучали.

— К демонам их! — отмахнулся Микаш, когда я отстранилась.

— Это что-то важное. Открой!

Он фыркнул, встал и принялся натягивать штаны. Стук продолжался. Я спряталась под одеялом, чтобы не задавали неудобных вопросов. Микаш открыл.

— Чего тебе, Варден, не спится в такую рань?

— Уже полдень, мастер, — заметил звонкий юношеский голос. Микаш громко зевнул. — Вам послание из Совета.

Зашелестели бумаги. Послышалось вежливое прощание и суетливые шаги. Дверь со скрипом затворилась.

— Что там? — спросила я, выглянув из-под одеяла.

Микаш повёл плечами, взял со стола ножик, сломал сургучную печать на письме и развернул его. Глаза пробежали по строкам, между бровей залегла тревожная морщинка.

— Приглашают на приём во Дворец в честь нашей победы. Через неделю. Надо придумать вежливый отказ, — он сел за стол и взялся за перо.

— Нет, это важно! — я подскочила с кровати, подошла к нему и обняла сзади. — Мой отец тоже терпеть не мог пышные пиры, но орден вынуждал их устраивать хотя бы изредка. Это важная традиция. Если ты её не почтишь, то впадёшь в немилость.

Микаш замотал головой:

— Я только в походе могу притворяться, а во дворце все поймут, что я подделка. Ни есть, ни танцевать, ни говорить не умею.

— Ты подделка гораздо меньшая, чем они все вместе взятые, — я заставила его повернуться ко мне лицом. — Говоришь ты лучше многих, а есть и танцевать я научу. У Йордена получалось гораздо хуже, он просто вёл себя нагло и самоуверенно. Постарайся ради меня!

Микаш пристально вглядывался в мои глаза, словно искал там ответы. Протянул руки и провёл по моим щекам большими пальцами, улыбаясь таинственно-печально.

— Как пожелаешь. Ты ведь желаешь?

— Да! — я бросилась надевать платье, пока он не передумал. — Надо бежать к портному. А позавтракаем потом, да? Вместе мы всё одолеем!

Микаш взирал на мою суету отстранённо. Лишь после долгой паузы выдавил:

— Да-да, — и тоже оделся.

Лавки портного и сапожника на главной площади совмещались в пристроенных друг к другу домах с общей стеной. Можно было пошить костюм и тут же подобрать к нему туфли. Цену за большой заказ уступали куда охотнее.

В продолговатом помещении с высокими окнами на стенах повсюду висели рулоны тканей, образцы лежали на длинных столах, в середине комнаты стояли приземистые лавки для снятия мерок. В глиняных лампах на свечном огне подогревалось сандаловое масло, источая нежнейший аромат.

Портной показывал мне эскизы костюмов на бумаге. В моду входили несуразно широкие штаны до середины бедра, туго набитые ватой, как два шара, с оборками внизу. Их носили с разноцветными чулками и коротким, очень узким камзолом, самые популярные цвета — голубой, золотой и малиновый.

Микаш развалился в кресле и разглядывал потолок. Ему, быть может, и пошло с его-то высокой стройной фигурой и длинными прямыми ногами, но он бы явно не понял такой экстравагантности. Чего доброго откажется, а то и вовсе обидится.

— Нам бы что-нибудь более строгое и скромное. Он только-только назначение получил. Сорить деньгами не по чину, — объяснила я портному.

Тот понимающе кивнул и показал более дешёвую одежду. Мне понравился строгий костюм прямого кроя из тёмно-коричневого сукна со светлыми застёжками и тонкой вышивкой на воротнике и манжетах. Микаш кивнул и терпеливо ждал, пока портной снимал мерки и подбирал, какой оттенок подойдёт к смуглому и выдубленному на ветру лицу.

— Тебе тоже нужен наряд на приём, — подал голос Микаш. — Я не пойду без тебя.

Нехороший блеск в его глазах говорил, что он настроен решительно. Сложил руки на груди и отвернулся. Спорить бесполезно.

— Ладно, но с условием. Ты будешь со мной танцевать.

Он улыбнулся и кивнул.

Ещё час мы подбирали одежду для меня. К сожалению, на платье из тонкого муслина, похожее на то, в котором я встречала парад Победителей, денег не хватило.

— Другая ткань к вашему утончённому личику и воздушной фигуре будет кощунством! — посетовал портной.

Я вздрогнула и прижала палец к губам, скосив глаза на Микаша. Он безучастно ждал в кресле. Хорошо, что ничего не слышал, иначе бы снова распереживался из-за пустяка. Мы сошлись на менее дорогой льняной ткани.

— Сделаю из этой жалкой тряпки самое лучшее платье, какое только смогу! — с жаром заверил портной.

Похоже, я его очаровала. Удивительно!

Когда мы вышли из лавки, Микаш вручил мне свой увесистый кошель.

— Зачем? — нахмурилась я.

Он пожал плечами:

— Я не умею их тратить.

Почему я чувствую себя его сварливой жёнушкой, когда мы даже обручальными браслетами не обменивались?

Подкрепились в знакомой забегаловке: на улице прямо с круглой печи подавали горячие блинчики с мясом, капустой, грибами или сладкие с вареньем.

Вернувшись домой, я разметила мелом на полу стрелки. Показывала сложные па, скрестные шаги, повороты и реверансы, усложняя всё то, чем учила раньше у шамана Хорхора и на свадьбе туатов. Микаш сносил всё стоически. В его голове явно бродили шальные мыслишки, но узнать ничего не получалось.

— Музыки нет, но ты слушай ритм своего сердца и двигайся в такт, — советовала я. Его объятия стали слишком крепкими и властными, разум предавал меня, делая коленки тряпичными. — Не так близко. Для высшего общества вся близость за закрытыми дверями спальни, а на людях нужно держаться на расстоянии вытянутой руки.

Микаш отстранился и улыбнулся так, что на щеках прорезались шаловливые ямочки, но глаза остались пугающе печальным.

Танцевать получалось всё лучше, как только Микаш перестал зажиматься и волноваться, не смотрел всё время под ноги, путаясь в них и запинаясь, а уверенно вёл и кружил меня. Столько страсти в нём чувствовалось, что нельзя было не подчиниться, даже когда танец превращался в его импровизацию, а то и вовсе заканчивался в постели.

С едой выходило хуже. Мы приносили ужин из корчмы домой. Микаш часами чах над ним, путался в приборах, забывал, как их держать. Еда скользила по тарелке, убегала от вилки, высыпалась через край, мясо не хотело пилиться. Микаш не бил посуду, просто становился всё мрачнее и молчаливей. Особенно плохо выходило, когда он садился за стол голодный и торопился.

В очередной раз потерпев поражение в сражении с бараньими рёбрышками, Микаш сложил приборы возле тарелки, поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.

— Хочешь бросить? — спросила я, положив руку ему на плечо. Если откажется, то я не буду настаивать. Не стоит оно таких мучений.

— Нет, — он поднял голову, его голос звучал глухо и отчуждённо. — Ты права, я должен туда пойти и пересилить свой страх.

— Тогда, может, наешься до приёма?

— Так будет лучше, — безучастно ответил он.

— Раз ты такой молодец, давай поскорее ляжем спать. Завтра рано утром для тебя будет сюрприз, — я поцеловала его в макушку и забрала злосчастные приборы, чтобы он смог нормально поесть.

Утром мы отправились в купальню. От дома Микаша до длинного, облицованного лазурной мозаикой, здания с маленькими круглыми окошками, было рукой подать. Я договорилась со служащими заранее. Для нас приготовили большую кабинку, закрытую со всех сторон досчатыми перегородками. Внутри её заполнил густой пар, поднимавшийся от круглого деревянного чана. Люцио свёл меня с артелью целителей, которые делали лучшие снадобья в городе. Я вылила в воду купленный у них расслабляющий настой. Пахнуло терпким можжевельником, горькой полынью и сладкой липой.

— Раздевайся! — я подмигнула Микашу.

Он покорно снял жилетку и рубаху, перекинул их через перегородку, завозился с завязками на штанах. В мокрой дымке накаченное тело выглядело ещё более соблазнительным, манило прикоснуться, почувствовать под пальцами бороздки шрамов и твёрдые мускулы. Я глотнула ртом мокрый воздух, смягчая пересохшее горло. Микаш плавно опустился в чан, стараясь не выплеснуть воду и не обрызгать меня. Я тоже сняла верхнюю одежду и осталась в одной камизе. Микаш задумчиво наблюдал, как я доставала из корзины туески с мазями и фиалы с маслами. Он встрепенулся, только когда я закрыла ему глаза чёрной повязкой.

— Что ты задумала? — он протянул ко мне мокрые руки.

Я их поймала и приложила к щекам.

— Ты же умеешь читать по аурам в темноте.

— Без твоих мыслей для меня белый день кромешней ночи.

Как отчаянно он это сказал!

— Разве не интересней, когда девушка загадочна и полна неожиданностей?

— Это как кататься с ледяных горок. Никогда не знаешь, когда наскочишь на бугор, перевернёшься и разобьёшь голову.

— Мне твоя голова целая нужна, — я со смехом поцеловала его, щекоча языком его верхнее нёбо. Когда оторвалась, он дышал тяжело и уже не сопротивлялся. — Тебе понравится — обещаю!

Он откинулся на стенку чана. Я устроилась сзади него и принялась разминать его забившиеся мышцы на спине, под лопатками, на плечах и на шее. Шандор рассказывал, что больше всего напряжение скапливается именно там. Чувствовались жёсткие уплотнения. Вначале легко и поверхностно — разогреть, пар открывает поры. Пальцы уже сводило от натуги, дышать стало тяжело, но я не сдавалась. Твёрдые комочки смягчались и сглаживались. Микаш терпел молча, хотя порой я ощущала волну неприятных эмоций, когда задевала болезненные места. Мышцы будто натягивались струной и расслаблялись, так я понимала, что делаю всё правильно.

— Тебе нравится? — спросила я, добравшись уже до его затылка и почти закончив. — Должно стать легче, тело более подвижное, а голова светлая и ощущения такие… будто летишь.

Так чувствовала себя я после работы Шандора. Сравниться с ним вряд ли выйдет. Лишь бы не навредить.

— М-м-м, хорошо, — он еле шевелил языком. — Но не нужно мне прислуживать.

Я откупорила фиал с терпким эфирным маслом розмарина и сладким лаванды, смешала их на ладони и втёрла в распаренную спину Микаша.

— Меня всю жизнь учили прислуживать мужу, и неважно, что он меня не полюбит или окажется мерзавцем. Потому я сбежала. Хотела принять мужскую долю, но не смогла. Не мужчина я. Думала, что и не женщина, но ты во мне это разбудил. Так почему теперь не принимаешь мою заботу, ведь мне так хочется тебе её отдать!

Микаш всхлипнул и снова расслабился. Я смазала рубцы на плечах мазью, чтобы смягчить.

— Я недостоин, — едва слышно выдохнул Микаш.

Я обошла чан, упёрла руки в бока и заглянула Микашу в лицо. Почему судьба наградила меня таким упрямцем? Почему так тянет в груди от одного взгляда на него? Я перегнулась через бортик и впилась в жёсткие губы. Не ожидала, что Микаш потащит меня к себе и сорвёт промокшую камизу. Будет целовать и поглаживать, разбрызгивая воду из чана по плиточному полу, пока я не перестану соображать, что происходит.

Перед приёмом я навестила Торми. Наша комната принадлежала ей одной, так как Джурия уехала искать родственников, а я жила у Микаша.

— Никак им не надышишься? — усмехнулась Торми.

— Можешь сделать что-нибудь с моими волосами? — попросила я, улыбаясь.

Денег на парикмахера не осталось, а Торми умела выглядеть если не роскошно, то хотя бы пристойно при совсем скудных средствах, и с удовольствием соглашалась помочь. Она приподняла мои волосы и заколола их шпильками в высокую причёску, украсив её живыми незабудками. Вышло миленько и к платью подходило.

Торми потянулась за мукой, которой заменяли дорогую пудру.

— Не стоит. Твои волосы и так выглядят припудренными, а если какой шутник обольёт водой — не опозоришься.

Мы вместе рассмеялись.

Дома я долго возилась с Микашем: расправляла его впервые надетый костюм и заплетала волосы. С отцом в Ильзаре я напрактиковалась достаточно. Нужно было стянуть всё это колючее безобразие в тугой жгут и свернуть его в пук на затылке. Церемониальная причёска Сумеречников, охотничья гельерка. Раньше считалось, что она усиливает связь с материнской стихией, но потом целители выяснили, что причёска на дар никак не влияет в отличие от мышечного напряжения, особенно в области шеи и головы. Гельерка осталась как символ принадлежности к ордену. Всем, кроме посвящённых рыцарей, запрещалась её носить.

Микаш как всегда молча терпел мои издевательства: расчёска с трудом продиралась сквозь волосы, непослушные пряди приходилось натягивать и скреплять шпильками, чтобы не разлетелись, пока я не закончила.

— Живой? — спросила я.

— Всё прекрасно! — заверил он и сжал мою ладонь.

Я заглянула ему в лицо. За окном раздался шум, и Микаш повернул голову. Яркие лучи летнего солнца осветили его резкий породистый профиль, похожий на те, что чеканили на золотых монетах. Шум стих, и Микаш снова внимательно посмотрел на меня. В его взгляде сквозила мощь горделивая величавость. Из всей молодёжи, которую я знала, он больше всего походил на высокородного статью, мастерством и характером. Чем дороже становилась его одежда и чище лицо, тем отчётливей проступали эти черты. Быть может, когда-нибудь… только я уже вряд ли буду ему нужна.

— Ты опять плачешь!

— Извини, — я смахнула слезинку ладонью прежде, чем это успел сделать он, и отвернулась. — Остался последний штрих.

Я взяла с тумбы шкатулку с жемчугом и вручила ему.

— Надень, это почётная обязанность подарившего мужчины.

Микаш обошёл меня со спины и обернул ожерелье вокруг шеи. Кожу щекотало, пока он возился с застёжкой, влажные губы прикоснулась к мочке уха.

— Ты такая красивая! Слишком… для меня… — бормотал он между поцелуями.

— Не сейчас, мы опоздаем, — я повернулась и поцеловала его в угол челюсти. — Потерпи, потом получишь сладкого столько, сколько хочешь.

Я взглянула в зеркало, в последний раз проверяя, всё ли в порядке. Портной превзошёл себя. Сделать платье таким воздушным, с высокой талией под грудь и длинной, спускающейся каскадами воланов юбкой. Складки выглядели удивительно мягкими, обтекающими фигуру, учитывая, из какой грубой ткани пришлось шить. Тонкая вышивка из вязи голубых цветков обрамляла квадратный вырез, придавая образу чарующую хрупкость. Я взяла Микаша за руку и притянула к себе, чтобы посмотреть на нас вместе. Конечно, это не сверкающие роскошью костюмы высокородных, но для едва получившего звание безземельного рыцаря главное скромность и аккуратность. А этого у нас в достатке.

Солнце уже пряталось за горизонт, не оставив даже багряного шлейфа заката. Пряно пахла летняя ночь, пела стрекотом цикад. Большой Дворец возвышался помпезной белой громадиной, похожей на торт с зелёными и позолоченными завитушками и кремовыми розочками. Вычурный треугольный фронтон по бокам поддерживали складчатые конусы декоративных круглых башен. Зазывно горели большие окна, внизу огороженные балюстрадами, мелькали силуэты людей. Толпа к парадному входу тянулась почти от триумфальной арки, нарядно одетые гости и просто зеваки чинно переминались с ноги на ногу на центральной аллее, огороженной живыми изгородями.

— На тебя все смотрят, — шепнула я, когда мы уже подходили к широкой мраморной лестнице Дворца.

— Я нелепо выгляжу? — вяло удивился Микаш.

— Наоборот, — усмехнулась я. — Молодой Сумеречник, герой военной компании, любимец маршала и просто красавец. Все женщины в тебя влюблены, а мужчины завидуют. Смотри, какие томные взгляды бросают на тебя те дамы.

Микаш скривился:

— Пускай отвернутся!

Я прыснула в кулак.

Наверху, у окружённого колоннадой входа дежурил почётный караул в парадной форме. Нас удостоили лишь мимолётным взглядом и распахнули резные двустворчатые двери. Впереди по узким ковровым дорожкам вышагивали пары, но были и одиночки, и большие шумные компании. На задрапированных бежевым бархатом стенах горели свечи в серебряных канделябрах. Благоухали расставленные в больших напольных вазонах живые розы. С красочных фресок на полотке за посетителями наблюдали знаменитые воины и учёные мужи, из купольных переходов выглядывали шаловливые духи и мелкие божества.

Гости собирались в просторном обеденном зале за большими, расставленными вдоль стен столами. Убранство более мягкое, кремовое, фрески на потолках более мирные — танцующие нимфы и дриады вокруг бога виноделия Эльехо, щедро разливающего из бездонной бочки темно-бордовый напиток. Один из многочисленных сыновей матушки Калтащ, по легенде самый буйный, порой впадающий в такое безумие, что убивает собственную свиту, но про эту его ипостась обычно предпочитают не вспоминать, особенно мужчины.

От деликатесов, сплошь заполонивших белые скатерти, поднимались аппетитные и не очень запахи. Некоторые блюда я не узнавала, некоторые: улитки, мидии, морские гребешки — вызывали дурноту одним своим видом. Я-то к этому привыкла, а каково должно быть Микашу?

Нас усадили у бокового стола между другими гостями. На деревянных табличках возле серебряных приборов было вырезано: командир Микаш Остенский и гостья. Я пихнула Микаша локтем под столом и указала глазами, но он лишь коротко повёл плечами. Переживает?

Началась трапеза, сновали слуги, убирая пустые подносы и подливая вина в кубки. Ели много и жадно, одна я отщипывала крохотные куски, хотя пробовать приходилось больше, чем хотелось, чтобы предупредить Микаша брать или не стоит.

Всё шло нормально. Мы цедили сухое вино мелкими глотками. Микаш побаивался захмелеть, а мне и вовсе не хотелось. Гости шумели, тосты гремели над столами:

— За победу! Жарко было на Огненных скалах, кипел даже камень! Супостаты ещё долго нас не забудут!

— Чтоб также единоверческую шваль гоняли! В Муспельсхейм пусть проваливают гиблый. Увидят заодно, каково это — справляться с демонами без нас!

Мы молчали. Я изучала обстановку, Микаш сосредоточился на том, чтобы не напортачить с манерами.

— Скорей бы уж наш маршал перестал гоняться за демонами. Он, чай, последний остался, кто ещё следует этой мёртвой традиции, — посетовал во всеуслышание кто-то из гостей. Микаш замер, так и не донеся вилку с кусом мяса до рта.

— Давно пора обратить все ратные силы на подавление бунта! Однако ж этот горделивый упрямец скорее удавится, чем признает свою неправоту! Ага, с его-то даром Безликого! — поддержал ещё один горлопан.

Микаш бледнел, глаза недовольно щурились, губы стягивались в тонкую полоску.

— Точно! Пускай голодранцы увидят истинную мощь ордена! Пускай земля напитается их нечестивой кровью, а вороньё пожрёт гнилую плоть! — отсалютовал ещё один.

Теперь сделалось дурно мне. Перед мысленным взором проносились жуткие картины: огонь и тьма мешались друг с другом в неистовой схватке. И рыцари, и единоверцы, и зверьё, даже демоны со всемогущими духами — все погибали, пока не оставалась одна лишь тёмная пустошь.

— Что же мы всё говорим и говорим? Давно пора передать слово нашему новоиспечённому герою, а мастер Остенский? Почтите нас хорошим тостом? — смеясь, спросил капитан Сумеречников.

Я ожидала, что Микаш остолбенеет и начнёт отнекиваться, но он поднялся из-за стола, держа перед собой кубок. Вытянул шею и распрямил плечи, давая всем возможность оценить внушительный рост и стать. Глаза горели упрямой решимостью. Я внутренне сжалась. Вот-вот кинется защищать попранную справедливость, и выйдет скандал.

— Я поднимаю свой кубок за того, кого здесь нет, но кто достоин почестей намного больше, чем я, — заговорил Микаш ровным, но до того звучным, воодушевлённым голосом, что он разлетался над столами, заставляя гостей смолкнуть и прислушаться. Даже духи на фресках и те обратили к нему свой слух. — Его отваге и мастерству я обязан жизнью. Уверен, что и многие из присутствующих здесь тоже. Благодаря его стратегическому гению мы празднуем победу сегодня. Благодаря ему мы продолжаем быть орденом благородных Сумеречников, сражающихся против демонов за свободу и процветание всех людей Мидгарда. Почёт победителю, почёт Утреннему Всаднику, почёт маршалу Комри! Да будут его дни долгими, а силы не оставят его род!

Неловкое молчание звенело и давило на уши. Гости и рассмеяться не могли, и поддержать не жаждали. Микаш застыл с вытянутым кубком, бросая им вызов. Ну что же вы, давайте, ещё раз плюньте в своего маршала — только в себя попадёте гораздо сильнее.

— Почёт маршалу Комри! — громко, чтобы все слышали, выкрикнула я и чокнулась с кубком Микаша.

Зал заворочался, словно заржавевший механизм пришёл в движение.

— Почёт маршалу Комри! Почёт маршалу Комри! — слышалось неохотное со всех сторон, перемежающееся звоном кубков.

Микаш залпом выпил вино до дна и тяжело опустился на стул. Его холодный волчий взгляд пугал.

— С таким жаром только юные девицы по своим возлюбленным вздыхают. Я даже приревновала слегка, — пошутила, чтобы его смягчить, но вместо этого он покраснел, как рак. Пришлось принять серьёзный вид: — Маршала Комри здесь не жалуют. Слишком своенравен и независим.

— Это оттого, что он умнее их всех вместе взятых. Я видел его на военных советах и на поле брани. Без него не было бы ни этой победы, ни даже армии. Он и есть единственный подлинный Сумеречник, щит между нами и демонами.

— Утренний Всадник, наследник Безликого? — я снова усмехнулась. — Не создавай себе кумиров — разочаровываться будет очень больно.

— Да нет, я просто… неважно, — он уткнулся в тарелку, с остервенением мочаля ножом жёсткую говядину с кровью, и заглатывал мелкими кусочками.

Зря я его задела.

После обеда гостей пригласили в бальный зал. Звенели хрустальными подвесками люстры и канделябры, паркет сверкал в радужных бликах, они же стелились узорами на золотисто-персиковой драпировке стен. Кружились в танце сотворения Первостихии со своими семьями на фресках на высоких сводчатых потолках. Оркестр притаился в углу: скрипки, арфы, трубы, флейты, даже громоздкий клавесин — нашумевшее изобретение круга книжников, созданное совместно с гильдией мастеров музыкальных инструментов.

Гости собирались в группки вдоль стен, переговаривались громким шёпотом. Некоторые ушли в маленькие смежные комнаты, предпочитая танцам игры в карты и кости, или освежались на балконах за гардинами из золотой парчи. Дамы в пышных платьях из бархата и атласа обмахивались большими пёстрыми веерами. Летом вечера в Эскендерии стояли душные. Стены впитывали жар солнца и источали его ещё долго после заката. Груды плотных сверкающих тканей хороши были в промозглом Ильзаре, а не здесь. Какая удача, что мой наряд более лёгкий, хоть потом пахнуть не буду.

Шумная компании молодых командиров, которых я видела на параде, бросала на Микаша призывные взгляды.

— Совсем зазнался, а герой? Даже со старыми друзьями поздороваться не хочешь? — подошёл к нам высокий светловолосый норикиец. Тёмно-зелёный костюм с золотыми запонками обшит по краям манжет, воротника и штанин золотым позументом. Точёными чертами этот высокородный напоминал моего кузена Петраса. В ярко-зелёных глазах сквозила та же наглая уверенность.

Ещё четверо командиров подтянулись следом.

— Не представишь свою гостью? — он закинул руку на плечо Микашу. Тот оскалился вымученной улыбкой и убрал руку.

— Как раз собирался. Мастер Вильгельм Холлес, — Микаш начал с говорившего. — Гаето Нивар, — несимпатичный парень в скромном сером костюме, из-за больших залысин оттопыренные уши выглядели несуразно. — Бастиан Дайон, — чересчур смазливый блондин — губки бантиком, глаза миндалевидные, как у девушки. — Ромен Рок, — неаккуратная цветастая одежда будто снята с кочевого мануша, серьга в ухе — неприлично для такого общества, но никто внимания не обращал. — Доминго Кирин, — курчавый смуглый южанин, тоже одетый скромно, но хотя бы аккуратно.

— А это Лайсве Веломри, мой добрый друг, — Микаш мягко улыбнулся. В его голосе почудилась печаль, и мне стало не по себе.

— Принцесса, да? — Вильгельм фривольно подмигнул. — Микаш много о вас рассказывал.

— Да какая она… — перебил Гаето, но Вильгельм осадил его тихим:

— Умолкни.

К нам направлялся ещё один мужчина, долговязый, педантично аккуратный, в слишком строгом и мрачном чёрном костюме. Уже в возрасте судя по морщинам и едва заметной проседи в тёмных волосах.

— Мастер Остенский.

— Капитан Вальехиз.

Они обменялись церемониальными поклонами. Командиры затихли и потупились.

— Можно на пару слов? — вежливо попросил капитан.

— Извинишь меня? — Микаш повернулся ко мне и заглянул в глаза.

— Конечно!

— Ступай. Мы не позволим ей скучать, слово Сумеречника! — Вильгельм вклинился между нами.

Микаш ушёл, и стало совсем тревожно. Рядом с ним я всегда чувствовала себя неуязвимой, если что, он закроет грудью, разорвёт пасть врага голыми руками и позаботится, чтобы у меня была еда и тёплый ночлег. Пока его не было, я почти забыла об этом, а как вернулся — снова пристрастилась. Не только к его защите, но ещё к ласке и доброте, которых я от чужих мужчин видела очень редко.

— Микаш назвал вас принцессой, — тронул меня за локоть Вильгельм.

— Да, он иногда так делает, — я безразлично пожала плечами.

— Но вы ведь не принцесса? — снова подал голос Гаето, правда, стал поучтивей.

— Нет конечно, я дочь лорда Веломри, хозяина замка Ильзар в Белоземье, — не задумываясь, ответила я.

— Белоземье — это где? Да и не похожи вы на дочь высокого лорда, — усомнился Гаето.

Решил, что мы с Микашем врём. До чего же мило!

— Это небольшой лесисто-болотный край между Веломовией и Кундией. Если не верите, загляните в родословные книги. Там есть мой портрет, — я повернула голову в профиль, чтобы показать, в какой позе там запечатлена.

— Мы и не думали сомневаться в вашем происхождении, — примирил нас Вильгельм. — Просто удивительно, что такая благородная госпожа сопровождает безземельного. Что ваш отец подумает?

Я снисходительно улыбнулась:

— Я уже вышла из того возраста, когда зависела от мнения отца. Микаш спас меня от демонов, когда мой высокородный жених сбежал, поджав хвост. Позже мы вместе приехали в Эскендерию и сдружились. Он честный человек и герой этой военной компании. Так почему мне должно быть стыдно?

Они замолчали и потупились. Я облегчённо выдохнула. Вроде и границы дозволенного не перешла, и осадила достаточно.

— Он вас содержит? — поинтересовался Вильгельм тихо, вкрадчиво. Захотелось влепить ему оплеуху за нескромный вопрос.

— Нет, я работаю…

— Работаете? — снова встрял Гаето, не дав мне договорить, и похабно подмигнул. — Не у госпожи ли Жюли? Она хорошо своих девочек муштрует, а Ромен?

Командир с серьгой громко фыркнул и поднял большой палец.

Что?! Не могли же они спутать меня с наёмными компаньонками или того хуже — куртизанками?

— Я работаю в лаборатории доктора Пареды при кафедре Мистических возможностей одарённого разума, — объяснила я, когда меня перестали перебивать. — Я одна из Норн. Вы должны были видеть нас на параде.

— Видели, — хмыкнул Вильгельм.

Остальные смотрели со скептическими ухмылками. Я отвернулась, ища глазами Микаша. Он беседовал с Вальехизом в другом конце зала. Музыка стала более оживлённой. Мужчины приглашали ожидавших у стен девушек на танцы. Мне тоже хотелось, гораздо больше, чем выслушивать хамские предположения командиров!

— Не обижайтесь. Мы должны были вас развеселить, а только расстроили, — Вильгельм коснулся моей руки, и я едва не вздрогнула. Он встал передо мной и заглянул в глаза: — Простите нас, вы ведь такая великодушная. Другую Микаш бы не полюбил, я уверен.

— Прощаю, — ответила я, стараясь оставаться любезной.

— Я вам верю. И про вашего отца, и про работу, и про подвиги Микаша.

Что ему надо? Извинился… Высокородные никогда не извиняются, даже будь они тысячу раз неправы!

— Вы так смотрите на танцующих. Хотите присоединиться? С удовольствием составлю вам компанию, — не унимался Вильгельм.

— Благодарю, но я дождусь Микаша. Я обещала ему первый танец.

Сложила руки на груди и отвернулась к гостям.

— Он, наверное, даже танцевать не умеет.

— Вы будете удивлены.

— Даже если так, что он может вам дать? Взгляните на себя, разве вы не достойны большего? Дешёвая одежда, дешёвое жилье, дешёвый мужчина портят ваше милое личико и свежую красоту. А ведь с вашим тонким вкусом и манерами вы могли бы блистать. Скажите, что вы видели, дочь белоземского лорда, кроме мрачных камней родового замка и убогой лачуги книжников?

Ох, льстец! Уже хотелось высказаться, как он снова невзначай прихватил меня за локоток:

— Слышали о театре? Эскендерские модницы очень любят эту волшебную забаву. Хотите, свожу вас на представление?

— Театр прекрасен, — согласилась я. — Сейчас мастер Одилон ставит пьесу о ревнивом мануше-Сумеречнике Я читала сценарий. Представление произведёт фурор. Думаю, уговорю Микаша сходить со мной на премьеру. За приглашение спасибо, но мастер Одилон уже пообещал оставить для нас лучшие места.

Вильгельм скривился и захлопнул рот, но быстро взял себя в руки и снова улыбнулся:

— Вы же умная девушка, должны понимать, неравные отношения ни к чему хорошему не приведут. Когда-нибудь вы захотите большего, и разочарование станет ужасным ударом. Знайте, в трудную минуту вы можете обратиться ко мне. Вы понравились мне с первого взгляда, там на ступенях дворца. Я всегда вас приму!

Я вскинула бровь, внимательно рассматривая его безукоризненную внешность и одежду. Вот-вот заведёт балладу о редком неграненом камушке, как мой кузен. Правда, до властного шарма, хитрости и велеречивости Петраса этому напыщенному хлыщу, как до Нифльхейма. А после обходительного подлеца-Странника Вильгельм просто смешон.

Он взял мою ладонь и поднёс к губам:

— Сделайте милость — встретьтесь со мной наедине в более уютном месте.

Я не выдержала и копнула его эмоции чуть глубже. Не так глубоко, чтобы заметили, но и этого оказалось достаточно, ведь он защитных барьеров не выставлял. Зависть — вот что я там увидела. Сделалось жалко и смешно. Кому ты такой богатый и благополучный завидуешь? Мальчику, у которого в жизни не было ничего, кроме непрекращающейся борьбы с демонами и маленького триумфа во время военной компании? Зачем ты хочешь причинить ему боль, отобрав то, что тебе самому не нужно, а ему безумно дорого?

— Боюсь, это будет слишком смело и может вызвать кривотолки. Такому блестящему высокородному командиру, как вы, не стоит пятнать свою репутацию интрижками с беглянкой.

Он задумался, издеваюсь я над ним или всерьёз переживаю за его карьеру. По крайней мере, мой отказ был достаточно вежлив, чтобы он не оскорбился. Только оскорбления высокородного нам и не хватало. Как же утомили эти светские игры!

Я отыскала глазами Микаша и встретилась с его внимательным взглядом. В груди кольнуло, словно даже с такого расстояния была заметна его мрачная решимость. Он оставил меня наедине с командирами нарочно? Проверяет? Или в самом деле думает, что эта шваль более достойна меня, чем он?

Я поёжилась и обняла себя за плечи. Нет, не хочу об этом думать. Не хочу терять его и разочаровываться, не хочу испытывать эту боль! Если сладкий обман можно продлить хоть на пару минут, то я согласна выколоть себе глаза и лишиться рассудка ради этого!

Ко мне обернулся Вальехиз, скользнул ледяным взглядом и подтолкнул Микаша в спину.

Вильгельм встал передо мной и заглянул в лицо:

— Я же предупреждал — разочарует.

Похоже, понял, что я расстроена. Так и не научилась притворяться.

— Может, всё же потанцуем?

Он протянул руку.

Нет, пожалуй, пойду. Больше мне тут делать нечего. Я развернулась и едва не врезалась в грудь Микаша. Он вовремя меня поймал.

— Ты уже освободился? — спросила я, пытаясь осадить горечь. Несмотря ни на что я бы хотела его удержать, пускай даже кажусь себе жалкой.

— Да, был важный разговор по поводу моего назначения, — Микаш смотрел не на меня, а на стоящего рядом Вильгельма. — Мои товарищи тебя развлекли?

— Они были очень милы, — я выдавила из себя улыбку.

Тот улыбнулся в ответ.

— Может, потанцуете? — предложил Микаш и, наконец, удостоил меня взгляда. Действительно, мрачный и решительный. Дурень!

Вильгельм снова протянул руку. Я глубоко вздохнула, повторяя все практики для внутреннего умиротворения, которым меня научили книжники.

— Ты всё ещё Сумеречник?

— Всё ещё, — Микаш напрягся, ощутив подвох.

— Слово Сумеречников твёрже камня. Ты обещал танцевать со мной.

— У него гораздо лучше получится. Попробуй — тебе понравится.

Вильгельм приблизился ко мне вплотную. Мужчины, а-а-а!

Я подошла к Микашу так, что едва не утыкалась носом в его грудь. Задрала голову и заглянула в глаза:

— Если ты отказываешься, я ухожу. Не хочу тратить время зря, — встала на цыпочки и шепнула ему на ухо: — Ты бесчестный человек.

Я зашагала прочь. Глаза щипало, дышать становилось всё труднее. Нет, я сильная, я смогу это пережить, я смогу…

— Погоди! — его голос раздался совсем рядом. Догнал! Он всегда меня настигает, что во сне, что наяву, даже сейчас, когда сам пожелал уйти. — Ты вьёшь из меня верёвки.

Микаш взял меня за руку и повёл в центр зала. Повезло, первый танец оказался медленным и простым: кружение парами, взявшись за руки. Его назвали танцем влюблённых: мужчины и женщины держались очень близко друг к другу. Я была слишком опустошена и отдалась во власть Микаша. Он уверенно вёл, я следовала за ним. Может, он и ошибался в шагах, но я не замечала. Его запах чуть кружил голову, обида растаяла, как дым. Не хотелось даже вспоминать, лишь бы он остался навсегда.

— Что говорил капитан Вальехиз? — спросила я в перерыве между танцами.

— Моё назначение сделали постоянным, — скрипучим голосом ответил Микаш, словно тоже не желал покидать умиротворённое безмолвие. — Приказ подписал сам Архимагистр.

— Поздравляю!

Микаш пожал плечами. Мы взялись за руки с остальными гостями для хороводного танца. Едва переведя дух, станцевали гальярду с энергичными прыжками, перешли к более степенным эстампидам и аллемандам, закончили стремительным ригодоном.

Здесь танцевали одновременно сальванийские и норикийские танцы из-за того, что город стоял на меже. Я-то знала их очень много. Учитель долго мучился с моей неуклюжестью и плохой памятью, заставляя заучивать сложные па и их комбинации. Повторял: «Труд даже из неумехи сделает светскую даму». Впрочем, сейчас мы танцевали не хуже тяжело дышащих в тугих корсетах дам и их подвыпивших кавалеров. И главное, мы веселились!

Вечер ещё был в самом разгаре: танцы продолжались, слуги разносили белое вино в серебряных кубках, за игральными столами в соседних комнатах что-то шумно обсуждали. От суеты кружилась голова и хотелось бежать на край света. Некоторые гости уже откланивались.

— Уйдём отсюда? — предложила я, как только мы отдышались после танцев, сидя на обитом золотистым бархатом диване.

Микаш поднялся и подал мне руку.

* * *

Вильгельм заметил в толпе Като Бральзевс, знакомую из восточной Кундии. Пышная красавица была как всегда румяная и полная страсти. Высокая грудь краем выглядывала из тугого лифа голубого с золотыми цветами платья, светлые кудри обрамляли до одурения хорошенькое личико.

Она, как и многие на этом приёме, внимательно следила за новоиспечённым командиром и его гостьей, даже привставала на цыпочки, чтобы получше разглядеть, как они удалялись из зала.

— Хорошую он куртизаночку нашёл, — Вильгельм хмыкнул над самым ухом Като, чтобы обратить на себя внимание. — Манеры, достоинство, внешность — всё при ней. А врёт как складно, играет почище актёров в театре — я почти поверил в её обиду. Похоже, маршал и здесь ему подсобил. Сам бы он вряд ли такую отыскал.

Като снисходительно улыбнулась:

— Все зубки об неё обломал, да? Я её знаю, это дочь старого лорда Артаса. Во время помолвки в Ильзаре она была невзрачной серой уточкой, а тут вдруг расцвела. Видно, любовь творит чудеса. Ясно, почему она сбежала. Герой и протеже маршала — трофей куда более знатный, чем шакалёнок из затухающего рода. К тому же он же не дурён собой.

— Пф-ф-ф! — Вильгельм закатил глаза. — Что в этой дворняге хорошего? Поговаривают, что он даже не безземельный, а безродный. Из какой только помойки маршал его достал?

— Не завидуй так явно, — усмехнулась Като и щекотнула его за подбородок. — С тобой всё равно никто не сравнится. В умении интриговать — так уж точно.

Она потянула его за руку в одну из дальних укромных комнат.

 

Глава 15. Жаркие ночи, знойные дни

— Куда ты меня тянешь? — встревожился Микаш.

— Секрет. Ещё один, — я загадочно улыбнулась.

Вместо того чтобы завернуть домой мимо стрельчатой парковой ограды, я повела его вдоль особняков знати на главную площадь. Повсюду горели фонарики, пламя костров вздымалось в звёздное небо, словно стремилось сжечь густую синь и достать до покинутых Небесных чертогов. Смолистый запах смешивался со сладкими ароматами южных цветов: гибискусов, лилий, пионов. Праздновали Суман, летнее солнцестояние, самый знатный фестиваль здесь на юге, сравнимый разве что с нашим северным Йолем. Играли городские музыканты на волынках, рожках, лютнях и других инструментах подешевле. Жрецы носили кругом чучела духов и мелких богов, изображали, как милосердная Калтащ делит владения между своими детьми. Рисовали огненными росчерками пирокинетики-служители бога Вулкана. Пёстрая толпа горожан водила хороводы, запевая весёлые песни. Отплясывали друг напротив друга пары в цветастых костюмах, шелестели юбки, вились по ветру яркие платки, стучали каблуки по булыжной мостовой.

— Ещё танцы? — удивился Микаш.

— Я их очень люблю! — я потянула его к хороводу.

Названия у этих танцев не было, как не было установленных движений и записанных нот у тех мелодий, что играли музыканты. Всё придумывалось и изменялось на ходу.

Вздохнулось свободней, словно спали оковы досужих взглядов. Я прижималась к Микашу, качала плечами и бёдрами, выплетая наш собственный, полный дикой страсти танец. Микаш засмеялся, подхватил меня на руки и кружил до тех пор, пока не начал оступаться.

Занимался рассвет, расцвечивая небо нежной фиалковой дымкой. Музыка смолкла. Жрецы надели нам на головы короны из белых лилий и объявили королём и королевой самой короткой ночи. Пришлось поцеловаться под дружные хлопки и свист толпы.

Шальная радость распирала изнутри, взрывалась бурей эмоций, но когда волна отошла, песок остался гладким и недвижным — я едва не падала. Микаш нёс меня домой на руках. Я заснула по пути и не проснулась, даже когда меня укладывали в постель.

Отсыпались мы до вечера — в окно уже заглядывали багряные лучи закатного солнца и исписывали комнату таинственными тенями. Одежда валялась на стуле. Микаш крепко спал, приобняв меня за талию, моя голова лежала у него на груди. Я вспомнила, что всё ещё обижена на него и решила отомстить. М-м-м, месть будет сладкая, и я буду упиваться ею!

Я вывернулась из рук Микаша. Целовала его грудь и шею, засасывая кожу и оставляя на ней красные следы. Губы были особенно приятны: мягкие, податливые, манящие. Микаш глухо застонал, сильные ладони легли мне на талию, прижали ближе. Ответ на поцелуй был вальяжный, но очень пикантный, распаляющий дикий голод. Месть обернулась против меня, и лихорадочное блаженство захлестнуло с головой.

Этим вечером мы выбрались из дома лишь затем, чтобы купить еду. Я сидела у Микаша на коленях и кормила его пирожными, мы никак не могли насмеяться вдоволь. Лишь переведя дыхание, я решилась спросить:

— Зачем ты сватал меня к Вильгельму?

Улыбка сползла с его лица.

— Я слаб. Даже зная, что не принесу тебе ничего хорошего, отказаться от тебя не могу. Это как приказать себе не дышать, — он отвёл взгляд. — Я подумал, что будет проще, если ты уйдёшь сама. Вильгельм красив и богат, ты ему приглянулась. Он бы смог сделать тебя счастливой…

Я поджала губы, вглядываясь в его хищный профиль. Густые белые брови сошлись над переносицей, горбинка на носу, высокие скулы и прямой подбородок обрисовывались в свете свечи отчётливым силуэтом. Неужели он не понимает?

— Он только досадить тебе хочет, а со мной поразвлёкся бы и бросил. Думаешь, я раньше таких не встречала? Думаешь, их насквозь прогнивший блеск заменит мне хоть каплю твоего искреннего тепла? — Я коснулась его щеки.

— Они глупцы из глупцов… — он перехватил мою ладонь и поцеловал каждый палец.

— Хочешь сказку? Она из запрещённых, я её от одного бродячего барда на рынке узнала. Стражники прогнали его сразу после неё.

Микаш выгнул бровь.

— В ней говорится о драконе, который был благородней рыцарей. У молодняка с восточных отрогов Снежных гор в Поднебесной был жестокий обычай — пожирать принцесс и явившихся им на выручку Сумеречников. Но один дракон не хотел никому причинять страданий, и поэтому пошёл на хитрость: похитил принцессу у всех на виду и стал ждать её спасителя, чтобы сдаться ему без боя. Только принцесса оказалась некрасива и ни один Сумеречник не жаждал её выручить.

Дракон позволил ей жить в каменных чертогах и со временем полюбил. Полюбил за теплоту, которой у принцессы было столько, что она могла растопить ледяные шапки на вершинах гор, против которых бессильно было даже драконье пламя.

Дракон понимал, что счастлива она с ним не будет и решил сосватать её рыцарю. Он обернулся человеком, явился в стан Сумеречников и пристыдил их за то, что не спешат вызволять невольницу. Пришлось им поторопиться, иначе разъярённая толпа закидала бы их камнями. Покорился дракон самому красивому и благородному из них, бросился на дно ущелья и затаился там. В награду Сумеречника женили на принцессе. Она была на Девятых небесах от счастья, но оно не продлилось долго. Вскоре муж стал раздражаться и огрызаться на каждое её слово и поступок. Не мог рыцарь полюбить некрасивую принцессу.

Микаш сдавленно выдохнул.

— И решил избавиться от неё — отдать морскому демону, который разорял прибрежные селения. Весть об этом дошла и до дракона. Он бросил вызов морскому демону, которого боялись даже Сумеречники, а ведь вода для огнедышащего дракона — смерть. Он победил, утерев нос высокородному негодяю, только цену заплатил непомерную — свою жизнь. Но спасённая принцесса в его умирающих глазах стала самой красивой.

— Мило, но вряд ли. Драконы не едят людей, а охотиться на них запрещает Кодекс.

— А Сумеречники всегда неотступно следуют Кодексу? — я снисходительно улыбнулась. Микаш скривился. — Это метафора.

— Так я — дракон? Я умру, сражаясь с морским демоном? — потешаясь, изобразил он беспокойство.

Я прижалась к его груди, нашёптывая:

— Нет, ты мой ласковый белый мишка посреди полей сиреневого вереска. А я не глупая принцесса и буду беречь тебя, как самое дорогое сокровище. Только не отдавай меня им, они не смогут полюбить меня так, как ты.

Я поцеловала мочку его уха, нежно касаясь её зубами. Он хрипло застонал:

— Глупцы! Они все глупцы!

Мы снова с трудом добрались до кровати.

Я проснулась утром, когда Микаш входил в комнату из коридора в уличной одежде. В руках он нёс поднос с тарелкой гречневой каши и кусочками тушёного мяса с грибной подливой. Запах аппетитно защекотал ноздри. Я подложила под спину подушки и уселась поудобнее, с улыбкой ожидая совместную трапезу. Микаш выхлебал всю еду деревянной ложкой и невзначай обронил:

— У меня для тебя сюрприз.

Как он там говорил? Как на ледяных горках кататься. Никогда не знаешь, когда перевернёшься и разобьёшь себе голову.

— Тебе понравится — обещаю! — усмехнулся он.

Я наскоро оделась в свою старую мужскую одежду и пошла за ним на улицу. Солнце уже припекало вовсю, в небе — ни облачка. День обещал быть жарким.

У крыльца нас ждал оруженосец Варден с двумя лошадями. Беркута я признала сразу. Он нетерпеливо долбил копытом мостовую, высекая искры. Варден остервенело дёргал его за поводья, но тому и дела не было. Только завидев Микаша, конь присмирел, выпятив вперёд внушительную грудь. Рядом перебирал короткими ногами мохнатый серый мерин.

— Лютик! — обрадовалась я. Он уткнулся в моё плечо мордой и втягивал ноздрями запах, я чесала его пыльный от сена лоб.

— В конюшне ордена решили, что это моя вторая лошадь, и присматривали за ним, пока меня не было, — с улыбкой глядя на нас, ответил Микаш. — Забирайся в седло — поедем.

— Куда?

— Командирам ордена позволено выезжать за ворота и въезжать обратно в любое время.

— О, хорошая привилегия!

Жерард нам подобного разрешения не давал, ратуя за нашу безопасность.

Я засунула ногу в стремя и уже отталкивалась от земли, как Микаш подхватил меня и подсадил в седло. Первым порывом было возмутиться, но я вдруг поняла, что он просто хочет лишний раз подержать меня в объятиях, и поцеловала его в макушку.

Мы двинулись по знакомым до каждого камня в мостовой и трещинок в стенах домов улицам к городским воротам. Цокали копыта, качались конские спины. Прохожие расступались перед Микашем, снимали шляпы и кивали.

— А в Нижний город командиров тоже пускают?

— Да, если понадобится усмирять беспорядки, — нехотя ответил Микаш.

Война. Война с людьми, а не с демонами. Город на краю погибели.

Показалась городская стена, а следом и ворота. Пропустив купеческий обоз, мы миновали арку — очереди на выход не наблюдалось, только снаружи всё так же стоял мрачный и грязный лагерь беженцев. Нас провожали завистливыми взглядами, шелестел недобрый шёпот. Я старалась делать вид, что мне всё равно. Я не содержанка, пускай даже Микаш отдал мне все свои деньги. Мы просто… вместе!

Дороги были пустынными. Все, кто хотел, уже приехал. Или поняли, что в Эскендерии ловить нечего и направлялись в соседние страны.

Солнце поспешало к зениту, парило. Пахло разморённой зеленью, лёгкий ветер играл в гривах коней. Пустовали поля. Фермеры передвинулись северней под защиту сильной Норикии и Веломовии.

Тихо и раздольно. Я уже забыла, как легко дышится вне каменных стен и как взгляд может заворожённо блуждать по уходящим в бескрайнюю даль просторам.

— Наперегонки? — подмигнула я.

— Лучше за мной, ты не знаешь, куда ехать, — Микаш без предупреждения пустил Беркута галопом. Лютик рванул следом, застоявшись и боясь отстать. Я едва успела уцепиться за гриву и привстать на стременах, гася тряску. Впереди показалась засохшая живая изгородь. Микаш обернулся и вопросительно глянул на меня.

— Давай! — подбодрила я его задорным криком.

Беркут перемахнул через изгородь, словно никакого препятствия не было. Лютик затропотал, подбираясь, и подскочил так резко, что я подлетела над седлом, но, хвала богам, удержалась и поехала дальше. Микаш обернулся и, услышав мой радостный смех, пустил коня шире. У излучины реки мы замедлились, проехали по высокому берегу к месту, где он начал понижаться, а русло раздалось вширь. Спешились возле песчаного пляжа, рядом с лавровой рощей. На противоположном берегу вздымались серые скалы. До предгорий было рукой подать. Мы расседлали лошадей и навязали пастись.

Микаш вручил мне затупленный меч. Я соскучилась по тренировкам, по бряцанью железа, ощущению тяжести в руке и бодрящему азарту битвы. Вначале повторяла все стойки и приёмы, и только потом Микаш взял такой же тренировочный меч и встал на изготовку. Пожухлая трава упруго пружинила под ногами. Мы закружили друг напротив друга. Я улыбалась ему, он мне. Сошлись. Я атаковала сверху, Микаш легко отклонял лезвие, замахивался сам — я увёртывалась. Похоже на танец, стремительный и даже более интимный. Ты весь сосредоточен на противнике, на малейшем движении его мускулов, на полете сверкающей в лучах солнца стали. Пытаешься предугадать следующее действие, правильно выстроить свою партию, запутать и нанести неожиданный удар, который противник не сможет парировать.

Микаш поддавался. Забытое ощущение горечи поднималось со дна души, и жутко хотелось отомстить за то, что я всегда буду слабее его, а он — всегда относиться ко мне снисходительно! Свист, лязг. Удар, ещё удар, под оглушительный грохот сердца. Я вывернулась, сделала обманный финт и замахнулась резко снизу. Даже понять не успела, как Микаш закрутил своё лезвие вокруг моего. Рывок! Меч выскользнул из потных ладоней и упал в пыль. Несколько мгновений я разочарованно смотрела на него, и только потом подняла взгляд на Микаша.

— Над тобой властвуют эмоции. В этом ты очень похожа на своего брата, — он подобрал меч и протянул мне.

— Ты преодолел слабость передо мной, — я опустилась на одно колено и отсалютовала: — Почёт победителю!

Хотелось доказать себе, что я сильная, что справлюсь не хуже, что у него нет надо мной власти, но стоило ему склониться надо мной и прикоснуться губами, как болью вспыхнула истома, вырвав из груди беспомощный всхлип. Победитель всегда и везде!

— Разве в любви может быть один победитель? — спросил Микаш, помогая мне подняться.

— Но проиграть могут оба, — я прижалась к нему, захватывая его в тенёта телепатии. По жилам заструилась его сила и бесконечная нежность, так много, что кружило голову и спирало дух.

— Давай победим вместе! — Микаш снова протянул мне меч.

Я сама дала ему ключ к победе: перестала насмехаться и грызть, подпустила близко, позволила… Нет, почему? Захотела подчиниться и почувствовать, каково это — быть слабой, но любимой женщиной. Немного жаль, но так нестерпимо хочется тонуть в его глазах и засыпать в его объятиях снова и снова.

Я приняла оружие и будто освободилась, знала, что победить не выйдет, а потому просто оттачивала то, что раньше получалось плохо.

— Выше подбородок. Ты должна видеть всё пространство вокруг, пускай и сосредотачиваешься на моём клинке, — поправлял Микаш. — Двигайся больше бёдрами и замахивайся от плеча. Не крути ими. Перехвати клинок второй рукой и коли!

К концу я валилась с ног, липкая от пота, но это была приятная усталость. Я улеглась в тени под раскидистым лавром, не желая шевелиться. Шелестела сухая трава под ногами Микаша, шумно фырчал Беркут и снова рыл землю копытом.

— Искупаемся?

Я недовольно открыла один глаз. Микаш уже разделся и подвёл ко мне Лютика.

— Идём, так ты ещё не купалась, — он вручил мне верёвку, привязанную к недоуздку Лютика, и вернулся за Беркутом.

Жеребец покорно следовал за ним. С трудом верилось, что когда-то это степенное и полное достоинства животное так и норовило высадить Микаша из седла или протащить на верёвке к водопою. На могучих вороных плечах и крупе выделялись поросшие белой шерстью рубцы похожие на те, что были у Микаша. Сильно же им досталось!

По пологому берегу они сошли к реке. Беркут зафырчал от удовольствия, плюхнул копытом по воде, обдавая Микаша тучей брызг. Тот потянул за верёвку и зашёл глубже. Жеребец последовал за ним, пока копыта не перестали доставать до дна. Из-под воды торчала только голова. Беркут двигался мощными рывками, широко раздувая ноздри и с шумом изрыгая воздух. Микаш придерживался за гребень его могучей шеи и плыл рядом. Здорово плыл, я даже позавидовала.

Флегматичный Лютик скорчил несчастную морду — глазки на ниточках. Ну уж нет, трусливая скотина! Я потащила его к воде. У самой кромки Лютик упёрся всеми четырьмя копытами, как ишак. Микаш направил Беркута к берегу. Жеребец встал на ноги и отряхнулся, разбрызгивая воду повсюду.

— Помочь? — весело поинтересовался Микаш.

Я сжала зубы и снова потянула за верёвку. Видя товарища впереди, Лютик всё же сделал робкие шажки, замер у воды, попробовал копытом, понюхал и принялся цедить через зубы.

— Эй-эй, пошёл! — дёргала я его за недоуздок и тянула за собой.

Микаш уже хотел помочь, но Лютик всё-таки поплыл.

— Аккуратней с ним, он не привык! — крикнул Микаш.

Дышал Лютик тяжело и двигался неровно. Я боялась подплыть ближе и просто тянула его за верёвку. Когда Лютик приноровился грести копытами, я смогла достать до его шеи. Прохладная вода освежала, смывала грязь и пот. Забавное чувство, когда огромное животное плывёт рядом с тобой. Ты как будто соединяешься с ним через борьбу с течением, ощущаешь величественную мощь и силу, подпитываешься от неё и становишься чуть-чуть сильнее.

После мы с Микашем ещё долго лежали на берегу и обсыхали.

— Тебе понравился сюрприз? — спросил он лениво и разморено.

Я повернула к нему голову и улыбнулась:

— Ещё как! Повторим?

Он кивнул.

Мы часто прогуливались за городом. Микаш учил меня фехтовать, я показывала ему упражнения на дыхание и растяжку. Иногда мы ходили на стрельбище и соревновались в меткости, гуляли в парках и по широким улицам Верхнего города, ужинали в дорогих корчмах и дешёвых забегаловках, посещали театр и выступления бродячих актёров, танцевали на праздниках.

Счастье до крайности, когда ты привык к пасмурному одиночеству, и тут появляется твоё личное «солнце», разгоняет тучи и расцвечивает мир радугой. Жизнь благоухает яблоневым цветом и липовым мёдом, душа поёт под чарующую музыку мироздания. Каждый миг обращается в жидкое золото. И ничего больше не надо, только он, идеальный, мой!

Вспомнились слова няни: о своём мужчине нужно заботиться. Не потому что этого требует общество и добродетель, а чтобы он дольше оставался рядом, окутывал любовью. И я старалась. А Микаш… такой неприхотливый и суровый. Только одно «желание» всегда теплилось в его зрачках.

После первых недель он стал часто отлучаться на тренировочное поле рядом с казармами и маршальскими корпусами. Проводил смотры, принимал новобранцев. За ними дозволялось наблюдать из увитой плющом ажурной беседки с другими дамами, которые восторгались полными хищнической грации тренировками раздетых по пояс мужчин и прятали восхищенные улыбки за большими веерами.

Однажды я предложила Микашу сходить в Библиотеку. Он загорелся этой идеей, даже составил список. Списки и планы — в этом весь он! Жаль, что по планам всё шло очень редко, впрочем, это никогда его не останавливало.

Мы отправились в Университетский городок рано утром. Библиотека, символ Эскендерии и книжников, находилась в самом его центре. Древнейшее прямоугольное строение подавляло размерами. На кудрявых колоннах покоился треугольный фронтон со статуями богов в центре, прославленных рыцарей слева и знаменитых книжников справа. По легенде её возвели ещё до пришествия Безликого, а книгохранилище распростиралось в катакомбах под землёй на полгорода. Судьба каждого человека в Мидгарде была записана в свитках, которые хранились на потаённых нижних ярусах. Книжники открывали посетителям лишь крохи из своих секретов.

Во время учебной поры здесь собирались толпы, но летом посетителей становилось меньше. Приближались вступительные испытания. Претенденты на места в престижных колледжах наводняли город в эту пору и атаковали Библиотеку. Но пока широкие мраморные ступени пустовали, а каменное кружево колонн и барельефов хранило молчание. С порога встречал запах кожи, бумаги, чернил и плавленого воска.

В читальном зале мерцанием свечей обозначались силуэты увлечённых исследованием рукописей мэтров и переписчиков. Только скрип перьев, шелест страниц и тяжёлое дыхание нарушали священную тишину этой обители.

Мы подошли к столу дежурного смотрителя. Старик в чёрной мантии, с замотанной белым полотном головой поднял на нас выцветшие глаза. Микаш дотошно расспрашивал его о том, что здесь есть, кто имеет доступ к каким секциям, кто и чем интересуется, много ли читают.

— Боюсь, наука увядает, как и всё сейчас, — отвечал смотритель. — Претенденты читают, только чтобы поступить, студиозусы — чтобы не вылететь, мэтры и магистры — чтобы выкачивать деньги из Совета, — он замолчал, опасливо поглядывая в сторону столов для посетителей. — Рыцари и вовсе не читают, у всех на уме одна война с неверными.

В чернильной глубине заполненных книгами стеллажей раздался шорох.

— Извините, нужно проверить. Грызуны и кошки, чтоб их!

Старик, скрипя, поднялся со стула и, прихватив со стола свечной фонарь, ушаркал в темноту.

Микаш заговорщически подмигнул и сунул нос в оставленные на столе записи с именами читателей и названиями книг. Послышалось кошачье шипение вперемежку с ругательствами. Микаш быстро вернулся ко мне и взял под руку.

«Старые привычки умирают тяжело. Когда хочешь чему-то научиться, но учить тебя никто не собирается, нужно просто наблюдать, подглядывать, осмыслять и повторять. Можно в разной последовательности», — объяснился он телепатически. Я сжала его ладонь, показывая, что понимаю.

Смотритель вернулся. Микаш зачитал внушительный список книг и попросил порекомендовать что-нибудь похожее. Нас проводили в секцию военной тактики и стратегии и предложили посмотреть самим. Микаш возился так долго! Пролистывал каждую книгу с полки, читал отрывки, узнавал, насколько часто ей пользовались. Я переминалась с ноги на ногу, чихая от книжной пыли, но мешать не хотела. Он так редко чем-то загорался. В награду мне досталась его сияющая улыбка, когда мы покидали Библиотеку под самое закрытие с охапками книжек в руках.

Микаш, оказывается, любил читать вечерами. Рисовал мелом на полу таинственные схемы, расставлял собранные на улице камни и палочки, перемещал их с места на место, бормоча и сверяясь с книгами по тактике и Большим бестиарием.

— Учусь просчитывать ходы.

Микаш принялся объяснять про рельеф, погоду и позиции, про численность и качественный состав войска, про поддержание связи между ставкой и удалёнными частями, про взаимодействие Сумеречников с разными способностями, про союзы между демонами и их излюбленную тактику. Сколько сведений нужно в голове удерживать! Я то и дело пропускала важные рассуждения и терялась. Как ему не скучно со мной?

— Не скучно!

Микаш обнял меня со спины.

— Тебе же нельзя читать мысли.

— Если очень хочется — можно! — смеясь, ответил он и принялся целовать мои волосы.

Одним безветренным днём мы устроили пикник на берегу реки. Грелись на солнышке, расстелив на земле старое, выцветшее покрывало. Я кормила Микаша с рук лепёшками, собирала губами крошки с его рта и смеялась. Он безотрывно смотрел на одинокую скалу на другом берегу. Наверху вырос необычайно красивый сиреневый ирис.

— Хочешь, я достану его для тебя? — предложил Микаш.

Туда не взобраться, а если он и залезет, то спускаться будет во стократ сложнее, он упадёт и расшибётся!

— Пускай растёт.

— Нет, я смогу. Не веришь? — Микаш начал подниматься, и я ухватила его за руку.

— Оставь, он мне не нужен!

— Как же мне доказать, что я достоин?

— Не надо ничего доказывать!

Микаш смотрел с такой тоской. Я вспомнила забитого мужа мастерицы Синкло, жалкая тень мужчины, а ведь когда-то он тоже её любил.

— Будь осторожен. Я очень за тебя боюсь.

Он улыбнулся, скинул рубашку и нырнул в воду.

Я прижала ладони к груди. Течение ведь сильное… а вдруг? Из-за мелочи, глупости!

Микаш выбрался на другой берег, отдышался и полез наверх. Я залюбовалась его мокрым подтянутым торсом, неукротимой силой… Но страх не оставлял. Я молилась всем известным богам, чтобы он не свалился и не свернул себе шею. Пару раз его ноги опасно скользили, и он не мог найти прочную опору, но в конце концов сорвал злосчастный цветок, победоносно гикнув.

Я выдавила из себя улыбку и помахала рукой. Спуск длился мучительно долго. Микаш примерялся к каждому выступу. Нога соскочила, и он повис на руках. Я закрыла глаза ладонями и заскулила от страха. Нет, не хочу его терять!

Холодные руки коснулись моих щёк. Я вздрогнула и открыла глаза. Микаш стоял рядом и улыбался:

— Ну ты и трусиха!

— Сцыкуха, ты хочешь сказать?

Микаш скривился, не желая вспоминать свою жизнь до посвящения, и вложил мне в ладонь ирис.

— Спасибо, он очень красивый, — я поднесла его к лицу и вдохнула аромат.

— Ты достойна самого лучшего. Жаль, что у меня этого нет. Может, мне вырвать сердце из груди?

— Тогда оно не будет биться. Зачем мне небьющееся сердце?

— Тогда надо найти ведьму, которая заставит его биться!

Он лёг рядом со мной. Я поставила ирис в кружку с водой и скатилась под бок Микаша.

— Зачем мне доказательства, если тебя не будет? — я обвела пальцем тёмную ареолу его соска по кругу. — Пускай завянут все цветы, но мы с тобой останемся вместе навсегда.

Я обняла его и положила голову на могучую грудь.

— Мне иногда кажется, что я не всё знаю или не понимаю, и ты вот-вот закричишь, что я тебя насилую. Потому что так быть не может…

— Тш-ш-ш, — я приложила палец к его губам и глазами указала на верёвочный браслет на его запястье. — Всё зиждется на маленькой ниточке. Моргнуть не успеешь, как она перетрётся и порвётся, а связать обратно не выйдет. Эта ниточка зовётся доверием. Тут всего два пути: либо испугаться и разорвать её самому, чтобы больше никогда не открывать сердце для ножевых ран, либо набраться мужества и наслаждаться, пока не истечёт наше время. Я выбираю второе, а ты?

Он пристально вглядывался в моё лицо:

— Я готов всё отдать… за мгновение… нет, даже не поцелуй, не прикосновение, просто улыбку. Твою. Искреннюю.

Я улыбнулась, засмеялась звонко и счастливо только для него, стаскивая с себя ненужное платье. Он брал меня снова и снова, а потом мы, истощённые, лежали, тесно прижавшись друг к другу, одетые только в солнечный свет.

 

Глава 16. Подземный ход

Всё хорошее заканчивается слишком быстро, так и наши каникулы пролетели незаметно. В один из последних дней перед отъездом Микаша я решилась на то, что запланировала ещё до его возвращения. Достала спрятанные среди вещей старые книги и карту города.

— Помнишь, я говорила, что здесь должен быть тайный ход?

Микаш задумчиво наблюдал за мной поверх книги о военной тактике.

— Ты ещё не отказалась от этой идеи?

— Я никогда не отказываюсь от своих идей!

— Какими бы сумасшедшими они ни были, — подначил он.

— Мне скучно без дороги. Я отращиваю корни и становлюсь трусихой… — Я потупилась и перевела тему: — Здесь есть легенда об основании города, — я показала первые страницы эскендерской хроники. — Людское племя обитало здесь ещё до переселения в Мидгард. Оно поклонялось богу-провидцу судеб, Эс-кенде. Он рассказывал жрецам о том, что было и что будет. Благодаря этому они скопили несметные богатства: записывали знания на глиняных табличках, бересте и свитках, из золота отливали для них полки и прятали в подземелье. Когда Безликий вёл Сумеречников в Мидгард, то попросил у жрецов Эс-кенде совета, где лучше основать цитадель. Они возмутились: почему мы должны отдавать то, что добыли своим трудом и молитвами? Напомнил тогда Безликий, что он сын Небесного Повелителя, которому принадлежат все сокровища и знания мира и у которого сам Эс-кенде ходит на посылках. Жрецы потребовали, чтобы Безликий доказал свою силу. С помощью быкоподобного демона таврия вспахал гору Акретий, что видна с южной окраины города, засеял её когтями демона дельфинии, похожей на гигантскую ящерицу, дождался, пока из них взойдут василиски и сразился с ними.

— Знали они толк в доказательствах! — усмехнулся Микаш.

Я проступила его слова мимо ушей, слишком занятая своими размышлениями. Что должен был чувствовать Безликий, когда люди не верили ни единому его слову и выдумывали каверзные испытания? А ведь он хотел сделать их жизнь легче и лучше. Терпения на такое хватило бы только у бога.

— Наутро после битвы с василисками, устелив мёртвыми тушами всю вершину Акретия, Безликий явился за наградой. Жрецы вынесли ему золотой ларь с пророчествами и велели не открывать, пока они не вернутся в город. Безликий послушался, но когда заглянул в ларь, свитки обратились в прах и развеялись по ветру.

— Он этого не предвидел и даже не смог собрать свитки из праха? — ёрничал Микаш. Я показала ему язык. Безликий настоящий, я видела его, и Жерард это подтвердил. Спорить тут не о чем!

— В легенде говорится, что он не смог ничего сделать. Возможно, его силы в Среднем мире были ограничены, а возможно, он оказался не властен над вотчиной Эс-кенде. Тем не менее Безликий впал в такую ярость, что призвал смертоносные смерчи. Они пробили тонкий слой земли над катакомбами, и по ним Безликий проникнул в город. В подземных чертогах он пробыл месяц и три дня. Нашёл всё без помощи служителей и даже больше. Узнал то, что знать не дано никому.

— Что именно?

— Знать не дано никому, значит, знает только сам Безликий. Логично?

— Только если с точки зрения женской логики.

— Если тебе не нравится, то я не буду продолжать, — я отложила книгу, бросила короткий взгляд на карту и засобиралась спать.

Нельзя никому рассказывать про то, что действительно дорого, даже самому близкому человеку. Как будто даёшь ему в руки булаву, чтобы он как следует приложил тебя по голове. Те, кто безразличен, не смогут ранить так глубоко. Свои мечты нужно оставлять только себе. Так и поступлю. Проберусь в Нижний город и отыщу тайный ход сама. Я сильная, я справлюсь!

Я сидела перед зеркалом в одной камизе и расчёсывала волосы. Микаш обнял меня и отнёс на кровать. Я всё ещё дулась на него и старательно отворачивалась. Он лёг рядом и властно развернул меня к себе.

— Расскажи дальше, я не буду смеяться и помогу тебе найти тайный ход, каким бы беспечным мне это ни казалось. Слово Сумеречника!

От светлой улыбки обиду как рукой сняло. Я запустила пальцы в его жёсткие волосы и закрыла глаза:

— Безликий наказал жрецов — изгнал их из города, а катакомбы зачаровал, чтобы вход и выход мог найти только главный жрец, но не мог выбраться. Безликий сказал ему:

«Ты не хотел показывать свои сокровища, так теперь их не увидит никто, кроме тебя. Ты будешь их сторожем полторы тысячи лет, пока не явится тот, кто отыщет здесь то, что я оставил».

— Что он оставил? — встрепенулся Микаш так резко, что я едва не вырвала ему прядь волос. — Молчу-молчу, продолжай!

— Это конец. Город опустел на несколько веков. Благодаря полученным знаниям Безликий построил цитадель на Авалоре и основал орден Сумеречников.

Микаш задумчиво хмыкнул. Я поднялась с кровати и подошла к оставшейся на столе карте.

— Смотри, все известные входы в подземелье располагаются в вершинах пятиконечной звезды.

Микаш снова хмыкнул, взывая к моей совести.

— Ну хорошо, известны только три входа: они завалены либо ведут вглубь города. Ещё два я вычислила сама.

Я воткнула в уже намеченные на карте точки булавки и намотала на них нитку, чтобы получилась звезда, — Микаш подошёл и выглянул из-за моего плеча.

— В центре — главное здание Библиотеки. Тайный ход должен быть здесь, — я указала на булавку на южной окраине Нижнего города, в районе трущоб и притонов, противоположном от главных ворот. — Это самая ближняя точка от Муспельсхейма. С обратной стороны стены видна гора Акретий, только зовётся она сейчас Столовой горой. И самое подозрительное, — я подмигнула напрягшемуся Микашу: — Маршал Комри после встречи с нами поскакал от старого кладбища в эту сторону и оказался в городе раньше нас, пока мы огибали стену и ехали через главные ворота.

Я прочертила пальцем линии от старого кладбища к булавке у южной стены и потом ко Дворцу Сумеречников. Почти по прямой.

— Логично?

Он почесал затылок. Взгляд стал более серьёзным и сосредоточенным. Имя маршала как морковка. Скоро ревновать начну, как раньше, когда Микаш его письмо в Утгарде без конца перечитывал.

— А ты не пробовала вначале проверить места в Верхнем городе? — он указал на булавку недалеко от главных ворот.

— Пробовала. Тут брусчатка, рядом стражники дежурят. Не могу же я при них отколупывать камни из мостовой, да и маршал вряд ли бы стал этим заниматься. Даже если в Нижнем городе не окажется никакого тайного хода, я бы всё равно хотела там побывать.

— Хорошо, раз уж я дал слово, — проворчал Микаш. — Это лучше, чем если ты пойдёшь туда одна, а ты пойдёшь…

Я хлопнула в ладоши, обняла и поцеловала его в щёку. Он подхватил меня на руки и потащил обратно к кровати.

— Надеюсь, мне не придётся драться с толпой головорезов, — пробормотал он, стягивая с меня камизу.

— Мы будем тихо, как мыши! — засмеялась я, целуя его за ухом.

Утром мы нацепили холщовые балахоны с глубокими, скрывающими лица капюшонами. Микаш вооружился до зубов: коротким мечом, кинжалом, метательными ножами — всем, что можно было спрятать под бесформенную одежду. Даже мне вручил пару кинжалов на всякий случай. Я измазала щёки в саже, чтобы выглядели грубее.

Вышли рано. Микаш хотел вернуться до темноты. С сумерками выползали все лиходеи, совсем как демоны. А если у них и ауры не человеческие?

Отблески рассвета плескались в отполированных камнях мостовой. Бодрила свежесть безлюдных улиц. Мы поспешили к воротам в Нижний город. Нас встретила угрюмая серость гнилозубой стены. Микаш показал сонному стражнику командирский знак, тот отдал честь и заставил толпу за воротами посторониться. Ропот, завистливые взгляды. Микаш схватил меня за руку и зашагал настолько широко, что пришлось догонять бегом. Только за углом улицы он остановился и дал мне перевести дух.

Здесь город стал другим: тёмным и мрачным. Обветшалые постройки из трухлявых брёвен, убогие глинобитные хибары с холщовыми занавесками вместо дверей мостились стена к стене. Каждое новое поколение надстраивало новый этаж, тонкие стены не выдерживали и грозили обвалиться. По мостовой ручейком текли нечистоты. Без зелени и фонтанов солнце обдавало жаром, как на сковороде, и смрад бил в нос до тошноты.

Босые бедняки вставали намного раньше богатого Верхнего города. Спешили мужчины в сношенных, пузырящихся на коленях шароварах, женщины в замызганных передниках непристойно ругались либо тащили куда-то помятых и полусознательных мужей. Деловито сновали подранные коты и вшивые псы. Дети в набедренных повязках копошились в подворотнях, орали, дрались. Стайка мальчишек игралась с собачьим черепом. Никогда не думала, что эта часть жизни настолько жалкая!

— Не верти головой, как флюгер. Ты привлекаешь внимание, — шепнул Микаш.

Он ссутулился и двигался вразвалочку, ни дать, ни взять один из здешних забулдыг. Я тоже вжала голову в плечи.

— Не беги, не показывай, что боишься — иначе сожрут, — наставлял Микаш. — Не удивляйся, когда смотришь по сторонам, а повторяй за всеми.

Я не запоминала дорогу и во всём полагалась на него. С ним не надо притворяться или мучительно пытаться понравиться. Лохматую и помятую со сна он всё равно примет и поцелует, на опасные затеи добродушно улыбнётся и будет ловить каждое желание. Многие девушки на моём месте сказали бы, что это скучно, но мне нравилось до умопомрачения. Вряд ли бы во всём Мидгарде нашёлся хоть один мужчина, который смог бы полюбить меня так же страстно и бескорыстно.

— Эй, куда торопишься? Загляни ко мне на огонёк, — заступила нам дорогу девица в платье, неприлично открывающем грудь.

— Рад бы, но денег нет, — проскользнул мимо Микаш, но она не отставала. Я следовала за ним тенью и держалась тише воды.

— Для тебя — почти бесплатно, — она томно похлопала ресницами.

— Не могу. Дома дети голодные. Жена уж месяц как преставилась, — Микаш не сбавлял шага и не задерживал на ней взгляд.

Женщина поджала губы и отступила.

— Дети — единственное средство их разжалобить. Когда о них говорит мужчина — уважают, — пояснил он шёпотом.

Улочки становились всё темнее и кривее. Стены и мостовая обдавали нестерпимым жаром. Под балахоном тёк пот. Запах нечистот усиливался, а людей прибавлялось: чумазых, с ошалелыми глазами, попрошаек и калек.

— Дяденька, дайте на еду! — загнусавил тощий, словно скелет, обтянутый выдубленной кожей, мальчишка.

— Мне нечего тебе дать, — ответил Микаш, а когда я полезла за пазуху, схватил меня за руку и потянул дальше.

— Куда же вы, дяденька? Не жмитесь, дяденька! — мальчишка побежал за нами и вцепился в балахон Микаша.

— Нет ничего! Все карманы проверил?! — гаркнул он.

Мальчишка улыбнулся полным гнилых зубов ртом.

— Передай Меченому плату за проход, — Микаш достал из рукава медьку и подкинул её в воздух. — Пускай расчистят нам дорогу, а ты давай-давай отсюда, не то от своих же по кумполу так схлопочешь.

— Ты его знаешь? — шепнула я, когда мальчишка скрылся из вида.

— Нет, на ходу придумал. Здесь поодиночке не выживают, сбиваются в банды. Главарями в них становятся те, кто остальных запугает или порежет. Власть оспаривают часто — голодранцам терять нечего, и у главаря всегда найдётся пара-тройка шрамов. Меченый.

Микаш повёл плечами. Из каждого тёмного закутка нас провожали настороженными взглядами, как демоны, только ауры обычные, спокойно-прозрачные, подёрнутые серой паволокой болезней и невзгод.

Лабиринты трущоб, где нищие спали вповалку под открытым небом, закончились. Показалась обмелевшая мутная река, закованная в древнюю гранитную набережную, растрескавшуюся и почерневшую от времени. Впереди виднелась глухая внешняя стена города. Булыжники толщиной в сажень, без выступов, щели настолько узкие, что и ноготь просунуть не получится, ни руками ухватиться, ни крюк зацепить не за что. Стена серой змеёй тянулась от горизонта до горизонта, заслоняя города от мира или мир от города?

— Ну? — нетерпеливо поинтересовался Микаш.

Я сверилась с картой, он выглянул из-за моего плеча и махнул рукой влево:

— Там.

Я опустилась на колени и принялась обыскивать камень за камнем. Где не было тени, они нагрелись и обжигали пальцы. Везде одинаково гладкие, никаких следов царапин, выемок или потайных механизмов, ничего, что могло указывать на вход в подземелье.

— Ты скоро?

Микаш пристально следил за улицей. В приглушённом голосе сквозила тревога, но я не чувствовала опасности.

— Погоди, ещё немного осталось, — от отчаяния я подпрыгнула, чтобы получше разглядеть верхние камни. Без толку!

— Я-то погожу, а вот они — вряд ли.

Я обернулась. Из-за обшарпанных, полуразвалившихся глинобитных домов с тростниковыми крышами вышел пренеприятный тип. В пыльных чёрных штанах и пожелтевшей от пота косоворотке, подпоясанной алым платком. Двигался вразвалочку, чернявые кудри на голове настолько слиплись и скатались в колтуны, что походили больше на шерсть борзых и не двигались даже при ходьбе на ветру. Острые скулы и залёгшие под глазами тени подчёркивали недобрый взгляд. Припомнился Лирий, единоверческий проповедник, который пытался меня убить. Нет, тот был другим, испуганным и отчаявшимся, а пришелец всем видом показывал уверенность.

Он поравнялся с нами и криво ухмыльнулся:

— Что ищете, ребята?

— Просто смотрим. Нам не нужны проблемы, — ответил Микаш, глядя на него прямо и без боязни.

— Зачем тогда в трущобы припёрлись? — улыбка стала шире, напоминая оскал. — Бабе своей жизнь низов захотел показать? Как у вас это в Верхнем называется, когда богачи собираются на зверей в клетках поглазеть?

— Зверинец, — тихо подсказала я.

— Поди плату там берут больше ломаной медьки, которую ты всучил малышу Бурро? А за выход из клетки с волками сколько просят?

— У нас ничего нет. Ваш малыш уже всё обшарил, — не терял самообладания Микаш.

— А ещё он мне передал, что ты вооружён до зубов. На войнушку собрался, а Сумеречник? — продолжал издеваться пришелец. — Откуда ты как мы балакаем и как живём, знаешь? Уж не из этих ли, карателей? — он облизнулся и обошёл вокруг, словно приценивался.

Его аура была обычной, бесцветной, подёрнутой мутными разводами и разодранной в некоторых местах из-за недомоганий и сделок с совестью. Такая тонкая, что кажется, сожмёшь в руках, и она переломится.

— Вы единоверец? — полюбопытствовала я из-за спины Микаша.

— Тю, разве я похож на пришибленных фанатиков, которые только и умеют что биться лбом об мостовую? — хрипло рассмеялся он.

— Если не фанатик, то чего лезешь? В петлю не терпится? — рыкнул Микаш.

— Ты тут один, колдовать не можешь. У вас с этим строго, я знаю. А за мной дружбанов и братанов с две дюжины. Порвёшь меня, они тебя в клочья раздерут и с девкой твоей позабавятся заодно. Чай чистые да свежие поприятней, чем затасканные шлюхи? За деньгой домой топай, а девку твою я в залог заберу. И не обещаю, что с ней сюсюкать будут.

— Да как ты смеешь, пёс подворотный?! — взревел Микаш и выхватил меч из-под балахона.

Не сводя с него глаз, грабитель попятился. Я метнулась к нему за спину и прижала пальцы к вискам.

«Ты оставишь нас в покое и уведёшь отсюда своих людей. Вы забудете о нас, вернётесь домой и остаток дня проведёте там», — мысленно приказала я.

Спина грабителя неестественно выпрямилась. Он развернулся и с пустым взглядом поковылял прочь, путаясь в ногах, как пьяный, и натыкаясь на стены. Я облегчённо выдохнула. Видно, о том, что у девушек тоже может быть дар, но клятв они не приносят, лиходей не знал.

— Молодец! — похлопал меня по плечу Микаш. — Ход свой нашла? Теперь нам обратной дороги нет.

Я прищурилась, разглядывая ауры. Грабитель завернул в переулок, из которого пришёл, и там замер. К нему приблизилось с десяток людей.

— Здесь пусто!

Я опустилась на колени и поползла вдоль стены в поисках хоть чего-нибудь. Микаш схватил меня и запихнул в нишу между стеной и подпиравшим её косым контрфорсом. В узком каменном мешке нам приходилось прижиматься друг к другу так тесно, будто близнецам в утробе матери.

— Где они? Куда делись? — доносилось снаружи. Повернуться и выглянуть я не смела. Любое движение могло нас выдать. — Что они сделали с Лино?!

— Ничего не сделали. Никого не было. Мы возвращаемся домой, — отозвался грабитель. Кажется, наш трюк не сработал.

«Прости. Не нужно было потакать любопытству, не оценив последствия», — послала я Микашу свои мысли.

«Ничего. Я и сам был не прочь развеяться, — отозвался он. — Если нас найдут, я отвлеку их, а ты беги».

«Нет! Мы же вдвоём против всего мира, забыл?»

Он не отвечал. Шаги и голоса приближались, давили на нервы. Тело затекло, каждый вздох давался с трудом. С кончика носа падали солёные капли, хотелось всхлипнуть, но Микаш зажимал мне рот. Кто-то наклонился совсем рядом, дымчатая аура почти соприкасалась с нашей, я ловила дыхание на коже. Заметил?!

«Ушли», — голос Микаша привёл в чувство.

Он выглянул из ниши. Стало просторней и легче дышать.

«Нужно придумать способ, как добраться до ворот незамеченными», — Микаш снова заговорил мысленно.

Я выползла из укрытия. Напряжение с тягучей болью расходилось по телу. Пальцы наткнулись на острую грань выбитой в камне бороздки.

— Посвети мне! Я кое-что нашла.

Микаш запалил факел и просунул его в нишу.

— Ага, чуть выше, вот! Видишь — знаки.

— Клеймо каменщика, — усомнился Микаш.

— Нет, это не рунница и не рисунок, — маленькие клиновидные чёрточки, выбитые в камне, то скрещивались, то шли параллельно. — Помнишь, такие же были в лабиринте Хельхейма. Вейас сказал, что это древняя письменность.

— Значит, клеймо древнего каменщика. Какая разница?

— Нет, я уверена, потайной ход здесь. Надписей всего пять и расположены они в форме знамения Безликого.

— Здесь даже лошадь не пройдёт. А маршал уехал верхом.

— Может, это древнее заклятие, хитрая иллюзия или механизм? Вейаса бы сюда, у него нюх на такие головоломки.

Я потыкала в знаки, поскребла их ногтями, попыталась засунуть пальцы между камнями — не вышло.

— Если ты не знаешь, как открыть этот ход, то нам лучше убраться. Они возвращаются, — Микаш отдал мне факел и обернулся в сторону домов.

Я чувствовала и всё же…

— Знания — сила, только плата за них непомерно высока, — сорвалась с моих губ непонятная фраза.

— Что? — Микаш снова повернулся ко мне.

— Озарение? Как в Хельхейме. Должно быть, это из-за связи с Безликим, — окрылённая пониманием, я стала приглядываться к знакам в поисках зацепки.

— Может, это предупреждение, что не нужно туда ходить? Никакие знания твоей жизни не стоят, — Микаш взволнованно тараторил. Грабители были уже близко.

— Как же ты открываешься? — Ребро ладони чиркнуло по острому краю бороздки. Камень впитал выступившую кровь. — Магия крови? Точно! В Ильзаре потайные ходы запечатывались кровью владельцев. Если этот ход запечатан кровью Безликого, то кровь пророка сможет его открыть. Моя кровь!

— Бред! Бежать надо… — Микаш прижался к контрфорсу и замолчал.

Тяжёлые шаги и брань неслись предупреждающим эхом.

— Брат мой, Ветер, помоги! — зашептала я, представляя Безликого. Жаль, его образ всегда вырисовывался размытым пятном. Я полоснула лезвием по ладони и приложила к знакам, описывая знамение. — Суровый север, — верхний знак. — Ласковый юг, — нижний знак. — Разумный восток, — правый знак. — Неистовый запад, — левый знак. — Высокое небо, — самый большой знак в центре.

— Вон они! Держи их! — кричали грабители.

Микаш рвался к ним с обнажённым мечом, но я схватила его за руку. Брат мой, Ветер, ну пожалуйста!

Мостовая под ногами разверзалась, и мы рухнули во тьму. Шмяк! Я упала на мягкое, то есть на Микаша, а вот ему судя по натужным вздохам пришлось несладко.

— Где они?! Как сквозь землю провалились! Ищите лучше!

Я скатилась с Микаша, упёрлась руками в стенку и попыталась подняться.

— Факел! Хоть бы факел уцелел! — шипел на полу Микаш, шелестя одеждой.

— Ладно, надоело. Идём на улицу Смаржи, там хоть поживиться можно быстро. С колдунов проку никакого. А если Лино не перестанет пускать слюни, то выберем себе другого предводителя. Меня, к примеру, — шумел грубый хриплый голос сверху.

— Ага, надейся, Начо! — отвечал другой.

— Мы должны вернуться домой и не выходить до рассвета, — настаивал наш знакомец Лино.

Шаги удалялись, пока и вовсе не стихли. Кремень чиркнул о кресало, полетели искры, с шипеньем накинулись на намотанную на факел ткань. Тлело-тлело и разгорелось. Микаш поднялся и осветил тоннель. Потолок нависал всего в двух аршинах над нашими головами. На нём ясно различались очертания люка, через который мы сюда попали.

— Повезло, — пробормотал Микаш, потирая затылок. — Вот на таком волоске от заварухи удержались.

— Это всё Безликий, — улыбнулась я.

Пахло здесь затхло, веяло плесенью и пробирало до костей.

— Странно, они ведь слабые людишки, а мы бежали от них, как не бегали даже от самых страшных демонов.

Микаш пожал плечами.

— С демонами всё ясно. Они враги, посягают на нашу территорию и убивают наших родных, ненависть к ним мы впитываем с молоком матери, война с ними у нас в крови. Люди, какими бы они ни были, другое дело. Наше естество, наши догматы взывают к тому, чтобы защищать их. А драться с ними… со слабыми, не обладающими даже чутьём — это как срывать злость на неразумном ребёнке.

Я снова подняла глаза к люку над нашими головами.

— Тем не менее они ненавидят нас и отнюдь не неразумны. Из-за чего мы с ними боремся, мы же братья, единое племя?

— Неравенство и нетерпимость.

— Неравенство и нетерпимость, — согласилась я.

— Эта война всё изменит: научит нас убивать их или, наоборот, они станут убивать нас, — задумчиво рассуждал Микаш. — А может, война потрясёт всё мироздание от Огненных недр до Небесных чертогов. И тогда только боги смогут расхлебать заварившуюся кашу.

Сырость выстуживала душу до мурашек, бежавших по ушибленной спине. Я зябко обняла себя за плечи.

— Небесные чертоги пусты и мертвы, а Безликий не хочет возвращаться.

— А нам уже пора, — Микаш тронул меня за плечо и по-доброму улыбнулся.

Он шёл впереди, разгоняя тьму светом факела, я шла следом.

— Надеюсь, мы выберемся за стеной, а не посреди Нижнего города, — вздохнул Микаш, когда тоннель стал забирать глубже и левее.

— Пока направление вроде бы правильное.

— «Вроде» тут главное слово. Впереди кишмя кишат мелкие демоны. Интересно, как маршалу удалось здесь проехать, если он и вовсе тут был.

— Может, есть ещё один тайный ход? Может, стоит вернуться и поискать его? — я подмигнула Микашу, вынимая из кожаной перевязи под плащом ножи.

Трястись от страха и плакать больше не хотелось. Демонов, по крайней мере, можно убивать, не переступая тонкую грань, которая отделяет нас от головорезов. Но быть может, эта грань лишь иллюзия в нашем сознании, навязанная тем, кто одарил нас могуществом.

Микаш передал мне факел и со звоном потянул из ножен клинок.

Густели болотно-коричневые ауры, вязкие и смрадные, как нечистоты на улицах Нижнего города. Низкорослые демоны стелились у самых ног. Микаш прибавил шагу, приходилось бежать за ним. Демоны юркими тенями отскакивали в стороны, уступая дорогу. Тех, кто мешкал или пытался напасть, Микаш отбрасывал мечом, я отмахивалась факелом, прикрывая его спину. Брызги вонючей крови иногда долетали до меня и пачкали лицо. Демоны расползались по стенам, неслись вперёд сплошным потоком колышущихся тел. В мелькании факела разглядеть удавалось только извивающиеся движения. Шорохи, шелест и визг отовсюду. Мы всё бежали, и конца-края этому тоннелю не было видно. Чувство направления я потеряла и полагалась на сражавшегося с зажмуренными глазами Микаша.

Шаг, пинок ногой, прыжок подальше, взмах факелом. Грудь вздымалась и опадала тяжело. Колотилось об рёбра сердце, грозя выскочить наружу. Тьма резко оборвалась, и в глаза ударил солнечный свет. Я зажмурилась, смаргивая слезы, затушила факел и повалилась на иссушенную зноем траву, пытаясь отдышаться.

— Поднимайся! Лучше пройтись — быстрее очухаешься, — распихал меня Микаш, отирая клинок от вязкой зеленоватой крови демонов.

Я встала и огляделась. Мы выбрались у буковой рощи за кладбищем. Вдали виднелась застава на норикийской границе.

— Выбрались!

Я повисла у Микаша на шее.

— Прости ещё раз. Не думала, что будет так плохо.

Микаш утёр мои щёки большими пальцами, шершавыми от мозолей.

— Это было весело. Мирная жизнь — не моё.

— Я уже поняла.

Я целовала его солёные губы, забывая обо всех печалях.

Когда мы возвращались к главным воротам, я спросила:

— Что это были за демоны?

— Не знаю. Новый неизученный вид? Возможно, их привлекают голод и страдания не хуже, чем дар Сумеречников. Может, демоны ими питаются или появляются на свет из них и множатся, пока их не станет столько, сколько звёзд на небе и капель в море.

Я поёжилась. В довершение ко всему, Микаш решил меня запугать, чтобы я сильнее к нему прижалась, и он мог положить руку мне на талию.

— Тогда в сердце Нижнего города их должно кишмя кишеть, — поразила меня странная догадка. — Город на краю погибели!

— Город на краю погибели, — согласился Микаш.

Но за воротами Эскендерии мы забыли об этих мыслях. Слишком тревожны знания и непомерна их цена.

* * *

Солнце золотым светом заливало в окна тепло, доставая даже до постели, где я устроилась на новом красно-синем покрывале.

— Зачем ты это делаешь?! — Микаш старательно заслонял мне свет, пока я штопала его рубашку.

На знатную дырень под мышкой нужно было поставить латку. Дело бы пошло быстрее, если бы он не кружил вокруг меня коршуном и не вздыхал так горестно. Обычно я зашивала его одежду, пока он спал или отлучался в казармы, но на следующий день он выступал в поход. Я послюнявила пальцы и завязала узелок на нитке.

— Потому что командиру нельзя ходить голодранцем, — пристыдила его я. — Ну отойди же ты!

— Я могу сам! Ты не должна… — вяло протестовал Микаш.

— Но я хочу! Цыц! — я осмотрела свою работу. Не так аккуратно, но сойдёт.

Он схватил меня за ладонь и поцеловал исколотые пальцы. Серые глаза полыхали воодушевлением:

— Я знаю, что нужно сделать, чтобы стать достойным тебя!

Я испуганно моргнула. Очередная блажь? Только не перед отъездом!

— Мастер Гэвин сказал, что через десять лет я стану маршалом, если постараюсь. Я приложу все силы. Маршалам хорошо платят. Я куплю особняк на берегу моря, найму много-много слуг, и ты будешь жить в нём как королева!

— О, меня повысили до королевы? — усмехнулась я. — У меня уже был целый замок со слугами. Если бы мне это было нужно, я бы осталась там и вышла замуж. Но я не хочу. Я хочу быть свободной, самой решать, как жить и кого любить. Сейчас я счастлива, разве ты не видишь? — Он снова горестно вздыхал и смотрел глазами побитой собаки. — Ты станешь маршалом, потому что ты этого достоин. А мне доказательства не нужны. Я приму тебя любого, потому что даже без этих чинов останешься собой.

Он печально усмехнулся, но возражать не стал, только не давал мне спать всю ночь. На рассвете, когда мы уже собирались уходить, он достал из-под кровати продолговатый свёрток и вручил мне:

— Это подарок. На этот раз то, в чём я точно разбираюсь.

Я развернула холстину. Внутри был тонкий длинный четырёхгранный стилет. Я провела пальцем по лезвию до самого кончика.

— После похода в Нижний город я подумал, что даже тут становится небезопасно. Всегда носи стилет при себе. Его легко спрятать под одеждой. В узких местах он удобней, чем меч. Ты не смотри, что без украшений. Зато клинок лёгкий, сбалансированный, ковка качественная. Оружейник меня чуть не выгнал, столько я его выбирал.

Я в красках представляла эту картину. Шаловливо выгнула бровь и сунула оружие за пазуху:

— Спасибо, я буду хранить его рядом с сердцем.

Микаш густо покраснел, поняв, что перебрал с пафосом. Я поцеловала его, чтобы он перестал волноваться по пустякам.

Нещадно палило утреннее солнце. Армия собиралась на Дворцовой площади, рыцари выстраивались в шеренги, чтобы пройти парадом до городских ворот под ликование толп. Руководил всем Вальехиз, Гэвин собирался присоединиться к армии недалеко от западного порта, когда подоспеет его корабль.

— Когда же вы друг от друга отлепитесь? — негодовал один из сослуживцев Микаша, кажется, его звали Бастиан.

Мы никак не могли проститься, задерживая компанию «волков», как называл высокородных командиров Микаш.

— Будь осторожен и знай, я молюсь и жду тебя. Каждый день, — я поцеловала его в последний раз и надела на шею обережный амулет из храма Умай — белую деревянную птичку с золотым знаком солнца и серебряным — луны. Осенила Микаша защитным знамением напоследок.

— Я вернусь. И все свои победы посвящу тебе одной! — он коснулся моей щеки в последний раз и вскочил в седло.

Беркут повёз его прочь. Безликий оказался прав: Микаш и впрямь стал героем, моим героем.

 

Глава 17. Будни чудотворицы

Я решила срезать путь через несколько тёмных, узких переулков. Первый день осени. Что ж, надеюсь, небольшое опоздание мне простят, я должна была проводить Микаша. Ведь не увидимся долго: год, два? Я потрогала его подарок за пазухой и улыбнулась. Как быстро привыкаешь к хорошему, не замечаешь его, а когда оно пропадает, пускай даже на время, становится горько и пусто на душе. Надеюсь, наши чувства выдержат разлуку, как хорошее вино станут только слаще и желаннее.

Я настолько задумалась, что заметила человека на углу дома, лишь когда поравнялась с ним.

— Куда спешишь, ведьма? — окликнул до дрожи знакомый голос.

Я попятилась. Эти острые скулы, будто перечёркивающие лицо косым крестом, невозможно забыть. Разбойник Лино! Как он выбрался из Нижнего города?

— Не ждала, цыпа? Хахаль твой свалил, и крышевать тебя некому, — злобно ухмыляясь, издевался он.

Я же на территории Верхнего города и опасаться мне нечего! Разве что, когда их казнят, совесть не даст мне покоя. Я выпрямилась и спокойно ответила:

— Я сама могу себя защитить. Напомнить?

Ухмылка всё больше походила на оскал.

— С одним мной ты справилась, а как насчёт всех? — Лино указал мне за спину.

Я обернулась. Из прохода между двумя соседними домами вывалило с десяток парней, чумазых, тощих и в такой же неопрятной одежде, как Лино. Пару из них на вид были старше главаря, но в основном мальчишки. Самый младший, попрошайка Бурро, выглядел ещё бледнее и болезненней, чем в прошлый раз. Они обступили меня со всех сторон, отрезая пути к отступлению.

Жаль, чутьё срабатывало только на демонические ауры, а хрупкие прозрачные оболочки людей как опасность не воспринимало. Я засунула руку за пазуху и нащупала стилет. Он придал уверенности.

— Я за мгновение могу послать мысленный зов Сумеречникам, — спокойно предупредила я. — Они тут же сбегутся, и вас всех повесят.

— Да неужели? — Лино приблизил своё лицо, едва не протаранив меня лбом. Обдало вонючим дыханием.

— Хочешь попробовать? — спросила я и, выхватив стилет из-за пазухи, замахнулась. Лино отшатнулся, освободив дорогу, и я бросилась бежать. До людной улицы недалеко!

Пару прыжков. Силуэты прохожих впереди. Бам! С крыши спрыгнула невысокая щуплая девчонка.

— Помнишь меня? — она улыбнулась, сверкнув тёмной щелью между передними зубами, и перегородила дорогу, широко расставив руки.

Рваную одежду украшали пёстрые лоскуты, в чёрной засаленной косе старые облупленные заколки, на запястьях и лодыжках браслеты с висюльками, половина из которых была оборвана или сломана. Да зачем я её разглядываю?

Отпихнула её с дороги. В спину упёрлось что-то острое.

— Добегалась, тварь! Сейчас я те шкурку-то попорчу! — прохрипел, пыша злобой, Лино.

— Эй, она моя! — прикрикнула на него девчонка. — Сам виноват, что под её коготочки подставился. В следующий раз умнее будешь.

— Это уже слишком! — возмутился Лино.

Позвать на помощь и потом мучиться видениями их лиц, искажённых предсмертной мукой, или выкручиваться самой? С двумя-то я телепатией справлюсь, лишь бы остальные не подступили. Но те, наоборот, ждали, чем закончится спор.

— Брысь! — зашипела на Лино девочка и замахала руками, как на бродячего кота.

Разбойник нехотя подчинился: убрал остриё от моей спины. Я повернула голову. Кривясь, Лино прошаркал к ждущим в стороне товарищам. Я заинтриговано обернулась к девчонке. В заострённых чертах у них с Лино проступала схожесть. Наверное, родственники.

— Помнишь меня? От ответа зависит твоя жизнь, — девчонка улыбнулась глазами цвета тёмного янтаря, такими большими и чистыми, что в них, казалось, отражался весь мир. Улыбка настолько обаятельная, что не поверишь, что она с этими разбойниками из одной банды.

— Сорока-воровка, — без страха ответила я.

Она угрожающе сощурилась. Податливый разум легко пустил меня внутрь, показывая чистую и наивную душу, с детской бравадой и уверенностью, что весь мир обязан пасть к её ногам.

Кулак устремился мне в лицо. Я перехватила его в последний момент и опустила, борясь с желанием заломить ей руку за спину и проучить, а заодно и её братцев.

Лино яро отговаривал остальных помогать девчонке:

— В следующий раз умнее будет!

Из сестринских чувств я её отпустила.

— Ты та девочка, которую я спасла от казни.

Она потёрла передавленную руку и снова просияла наглой улыбкой.

— А мы следили за тобой всё это время. Здоровского ты себе Сумеречника отхапала. Они обычно все такие, от девчонок не отличишь, а он нормальный, ну в смысле мужик!

Я удивлённо вскинула бровь:

— Я не буду его с тобой обсуждать.

Я не собиралась про него никому рассказывать. Он только мой и ничей больше!

— Да тебя никто и не спрашивает, — она ненадолго задумалась. — Жалеешь, что спасла меня? Я же не собираюсь исправляться, нетушки! Видишь эти серьги? — она показала тяжёлые бордовые стекляшки, которые сильно оттягивали короткие мочки. — А бусики? — Нитка с крашеными синими камушками — с виду ничего, но если присмотреться — дешёвка. — Я их украла безо всякого зазрения совести. А потом мы с братьями ещё и тиару украдём. И все упадут на колени перед Хлоей Машкари, королевой воров Эскендерии! Парни, падайте!

Один малыш Бурро опустился на колено, а остальные как стояли, так и продолжили стоять.

— Видишь, как они меня слушаются? Я плохая! Я злая и циничная! Я твой ночной кошмар! Ну что, теперь жалеешь?

Как-то это всё нелепо. Я повела плечами:

— Прежде чем тебя помиловать, я заглянула к тебе в душу, и там не было ничего тёмного, только беспросветная бедность и детское ёрничанье. Сейчас ничего не изменилось.

Я оттолкнула её в сторону и направилась к улице. Насчёт Хлои я была уверена, а вот насчёт её братьев — нет. Но не успела я сделать и пары шагов, как она подлезла мне под руку и загородила путь. Когда же она уймётся?

— Куда же ты? Бежишь, значит, боишься и жалеешь! Все из Верхнего города — трусы. Знай, мы ещё встретимся. Я слежу за тобой! — она попыталась сунуть мне пальцы в глаза, но я смахнула её ладонь, как назойливую муху.

— Как скажешь. Мне нужно спешить. До скорой встречи!

Наконец, мне позволили уйти. Надо будет держаться подальше от тёмных мест и безлюдных переулков. Никаких больше нетореных троп, да здравствуют широкие нахоженные тракты. Потому что, пожалуй, впервые в жизни мне так нестерпимо хочется жить!

До лаборатории я добралась бы быстро, если бы в Университетском городке не попала в поток студиозусов в синих мантиях, похожих на стаи бестолково толкающихся галчат. Приходилось протискиваться сквозь них, уклоняясь от неуклюжих башмаков, грозивших потоптаться по ногам, и загребущих рук, норовивших облапить. Издержки мужского общества. При виде девушки у молодёжи глаза из орбит вылезают, а изо рта слюна капает, как у полоумных. Фу! В армии они хоть устают, а тут даже в драке охолонуть не могут.

Солнце поспешало к зениту, взращивая тени. Лёгкий ветерок обдавал прохладой, особенно приятной на бегу. Опоздала я безнадёжно. Взлетела по лестнице, когда на колокольне Храма всех богов звонили к началу служб. Распахнула незапертую дверь, едва не пришибив замешкавшегося Густаво, и ввалилась в уже заполненную людьми гостиную.

— О, возвращение заблудшей дочери! Мы уже и не чаяли, — первым заметил меня Жерард. — А это откуда? — он коснулся моей щеки, и вдруг засаднила царапина на скуле.

— Так торопилась, что зацепилась за косяк. Вы же знаете, какая я неуклюжая, — попыталась отговориться я, но одного его проницательного взгляда оказалось достаточно, чтобы заставить меня замолчать.

— Не ввязывайся в неприятности, — заговорил он вкрадчивым шёпотом так, что каждое слово отдавалось глубоко внутри. — Без тебя всё пойдёт прахом: этот проект, я и, быть может, весь мир.

Перед глазами плыли картины наших с Микашем приключений. О чём я только думала? Ведь я уже давно не беспечный ребёнок, как Хлоя.

— Проходи, по тебе все соскучились, — он кивнул на остальных работников лаборатории, которые приветливо улыбались и махали руками у накрытого по-праздничному стола.

— Как твоя семья? — спросила я у изрядно похудевшей и осунувшейся Джурии.

Она тут же просияла:

— Доктор Пареда отыскал их в одном из лагерей беженцев к востоку отсюда на границе с Веломовией. Все живы! Только напуганы и остались без крова. Но доктор Пареда нашёл им место в одной из приграничных деревень Ланжу. Он просто герой!

Джурия прижала ладони к груди в порыве благодарности.

— Любой на моём месте поступил бы так же, — Жерард подошёл к нам сзади с кувшином вина и разлил его по кружкам.

— А как вам удалось выхлопотать место? — полюбопытствовала я.

— Когда ты сирота, оставшийся без поддержки рода, приходится крутиться. Пустяк! Ничего, что я не сделал бы для своей семьи, ведь вы и есть моя семья, — он приобнял нас с Джурией за плечи. — Надо заказать наш общий портрет для укрепления командного духа. Тормента?

— Только если не боитесь, что моя красота затмит вас всех! — она кокетливо слизала с пальца взбитые сливки.

За лето ещё больше похорошела: искрились хитринками изумрудные глаза, горели медью волосы, на выделяющихся посреди чистой белой кожи алых губах играла шаловливая улыбка.

— Внешность ничто, дорогая, — холодно ответил Жерард.

— Это только для вас, потому что вы — из гранита, — Торми показала ему язык. — А вот бравые рыцари от меня без ума! Ох, как же они хороши! Лайсве, скажи почему опоздала. У тебя на шее след от поцелуя остался!

Щёки опекло румянцем, и я натянула повыше воротник.

— Момент безнадёжно испорчен. Отдыхайте, а потом сразу за учёбу, — махнул на нас рукой Жерард и ушёл к себе в кабинет.

— Не сияй так нагло, деточка, — обратился к Торми Люцио. — Наш лис может быть и не лает, но как-нибудь ночью, когда ты будешь спать, шейку твою нежную шмяк! — он зажал её шею между двумя пальцами. — И перекусит как тростинку.

— Да ну вас с вашими дурацкими шутками! — оттолкнула она его руку и надула губы.

— Каспаша Тормента, послушать старая обезьяна: даже из ма-а-аленький ручей мочь появиться дракон. Не стоит его будить, — вклинился между ними Шандор. — Вы не обезьяна, ни дракон, ни тигр вам не победить!

Торми презрительно сощурилась, не до конца понимая восточные премудрости.

— Да ладно вам, я вообще удивлён, что они не сбежали от слишком сложных для женских умов занятий, — не удержался от сарказма Сезар и выразительно посмотрел на меня. Я ответила ему тем же. — Это же вам не Сумеречникам на шеи во время парада вешаться. На что только доктор Пареда надеется с этим проектом и этими разгульными девицами?

— Старый ханжа! — взвизгнула Торми и бросилась на него с кулаками.

К ним подскочили Кнут и Кьел, пока Торми не успела проредить густую светлую шевелюру Сезара.

— Нельзя! Доктору Пареде не понравится, — бесстрастно выговаривали близнецы, не подпуская драчунов друг к другу.

Джурия схватила за запястье Клемента, призывая его на помощь.

— Что же вы, досточтимый Сезар, прямо как студиозус-первогодок с девчонкой дерётесь? — устыдил он Сезара. — Разве не понимаете? Война выкачала из казны всё золото, места в круге книжников сокращают до предела. Если проект доктора Пареды закроют, мы все окажемся на улице. Так что советую держать личное отношение при себе и не отворачивать наших девочек от света знаний, — Клемент повернулся к нам. — В этом году мы будем изучать пятое измерение и его численно-векторное отношение к четырём измерениям пространства-времени. Разве это не прекрасно?

— О, я всегда об этом мечтала! — Джурия принялась качать плечами из стороны в сторону, сцепив ладони вместе.

Торми обмякла в руках Кьела и одарила меня несчастным взглядом. Я улыбнулась. Соскучилась! Как будто они действительно стали моей хоть и немного странной, но настоящей семьёй.

Началась напряжённая учёба: зубрёжка формул, заковыристые схемы движения потоков энергии из и в резерв через ауру по человеческим телам, амплитуды колебания тонкого мира вокруг оси червоточин, открытого лишь глазам просвещённых Сумеречников, эманации родовых даров, графики зависимости способностей от близости к материнской стихие, времени года, суток, фаз луны и положения звёзд на небе, превалирующих эмоций. От всех этих знаний голова шла кругом.

Люцио часто вёл занятия параллельно с темами Клемента, чтобы отрабатывать теорию на практике, используя способности родовых даров. Я чувствовала себя, как сороконожка, которой только что подробно объяснили, как она ходит. Впрочем, Джурии с Торми было не легче.

Однажды Люцио заявил:

— Теперь вы будете учиться отличать правду от вымысла без… — он выразительно глянул на меня. — Ваших способностей. Собственно, истории я вам рассказывал именно для этого. Можете определить, какие из них правда, а какие — ложь?

— То есть, какие вы выдумали полностью, а какие просто приукрасили? — усмехнулась я. — Там даже по смыслу легко догадаться.

— Ой ли! Мой милый друг, не всё, что есть в природе, наукой можно объяснить! — процитировал он популярную пьесу в театре Одилона.

— Чему же тогда вы нас здесь учите? — продолжала спорить я. Жерард поощрял ведение диспутов с наставниками.

— Не концентрироваться на словах и их смысле, а на действиях, движениях рук, едва уловимом шевелении мышц лица, глазах, позе, изменениях в тембре голоса, — объяснял Люцио. Иногда он всё же мог быть серьёзен и не зря носил бордовую мантию магистра. — Если овладевшие искусством обмана в совершенстве не выдают себя так легко, то нужно наблюдать за колебаниями ауры, которая истончается и приглушает свет, когда человек неискренен или задумал недоброе. Этот секрет мало кто знает, ещё меньше достаточно наблюдательны, чтобы уловить изменения за краткий миг, который допускает человеческая мысль. Будем учиться.

Правда, порой Люцио настолько увлекался своими байками, что напрочь забывал о цели. После его занятий я была уверена, что никакой карманник меня больше не ощупает, а мошенник не сможет запудрить голову.

— Как только вы овладеете моим искусством в совершенстве, я научу вас туманить чужой разум, — напускал он по обыкновению лишнего пафоса.

— А если я не хочу никого обманывать? Это противно Кодексу и неприятно. Обманывать можно только в крайнем случае, чтобы кого-то спасти. А учиться этому, как соблазнять себя облегчать жизнь и решать проблемы с помощью лжи! — запротестовала я.

— Не будь такой совестливой занудой, детка. Если бы всегда говорили только правду, то в живых бы давно никого не осталось.

— Да-да, я знаю сказку про Меч Истины, не нужно её повторять! Но учиться обману всё равно неправильно, — я упрямо сложила руки на груди.

— Это приказ начальства, — безразлично пожал плечами Люцио.

На этом спор исчерпал себя.

Шандор добавил к гимнастике упражнения по медитации. Сидишь с завязанными в узел ногами-руками и представляешь узор из пёстрых цветных фигур: круг, внутри квадрат, внутри ещё один круг, всё обрамлено идеально ровными лепестками, а в самом центре бесконечное множество скрещивающихся треугольников. Каждую деталь можно рассматривать часами и узнавать в ней изображения богов, духов и их символов. Все выстроено в строгом порядке, каждая фигура, каждая деталь, каждое существо на своём месте, как и в мироздании. Только от многообразия голова кружится, и кажется, что ты выпадаешь в необозримое пространство, теряя телесную оболочку, становишься всем и ничем одновременно. Долго никто из нас не выдерживал, а когда немного обвыклись, ощущения вернулись обычные, человеческие. Шандор говорил, что это «первая ступень».

Сезар допустил нас до работы в Библиотеке. В основном мы переписывали книги: до ряби в глазах копировали почерк древних писарей. Когда мы закончили с первыми книгами, Сезар попросил пересказать их, но ни у кого не получилось. Тогда он заставил нас переписывать до тех пор, пока разум не научится работать отдельно от рук, вбирать информацию кожей пальцев, видеть истину между строк. Тоже своего рода медитация. Когда слишком долго перечитываешь одну и ту же вязь рун, приходит озарение и тебе открывается иной смысл казавшихся простыми и однозначными слов.

Молчаливые близнецы Кнут и Кьел снова показывали опыты и рассказывали о законах мироздания, то расщепляя материю на крошечные частички, то воспаряя к невообразимым космическим далям. Я с тоской вспоминала брата. Вейас обо всём этом догадывался по наитию или божественному озарению и понимал о мире куда больше близнецов. Если бы его слабый голос поддержал хоть кто-то кроме старого учителя, возможно, он бы стал книжником не менее выдающимся, чем Жерард, и был бы немного счастливее, чем прожигая жизнь в Стольном.

Жерард выкроил два часа в неделю для занятий с нами. Обучал «благородному искусству спора», если просто — диспутам. Мы одевались в мантии студиозусов, прятали лица за белыми масками и декларировали заготовленные заранее речи. Вначале Жерард учил нас дикции: не мычать, не нукать, не размахивать руками, не делать долгих пауз, модулировать тембр голоса. После мы отвечали на каверзные вопросы друг друга, защищали свою позицию, приводили веские доводы.

— Желательно без кулаков и угроз, — усмехался Жерард.

Позже мы пробовали выступать экспромтом. Жерард объявлял тему и давал на подготовку пятнадцать минут. Надо было наметить план, уложиться в получасовой монолог, а потом снова отвечать на каверзные вопросы.

Джурии выступления не давалась. Когда она отвечала другим наставникам, то тушевалась и краснела. Сезар выговаривал ей за это, мол, не можешь ответить уверенно, значит, не знаешь. Но знала-то она всё прекрасно в отличие от Торми, которая умела без умолку говорить ни о чём. Жерард долго занимался с Джурией один на один, а Торми чаще журил за неподготовленные задания.

— Да-да, бабы дуры, неспособные к учёбе, все мысли только о тряпках и мужиках. Можно я уже домой пойду? — ныла она после очередного провала.

— Нет, ты не дура, просто ленива до ужаса. Хочешь, чтобы я отстал, ответь хотя бы сносно, — с трудом сдерживался Жерард.

— Вы и мёртвого достанете! — сдалась Торми.

Я же обожала диспуты и очень расстраивались, когда приходилось всё отменять из-за неотложных дел Жерарда в Университете или Совете. Когда я надевала маску, то перевоплощалась в кого-то более сильного и умного, который знал ответы на все вопросы и не боялся высказывать своё мнение. Голову распирало от идей, порой я не укладывалась во время, тараторила, комкая речь, порой горячилась и спорила с эмоциями, слишком сильно повышая голос и теряя логические доводы.

— В тебе есть страсть, а в споре это главное, — хвалил Жерард, и я заливалась пунцовой красной.

Он присоединялся к диспуту, если видел, что девочки робели от моего напора, и загонял меня в угол своими доводами. Порой я замечала, как он использовал приёмы, о которых рассказывал Люцио, выкручивался из самых безвыходных ситуаций и никогда не скатывался до «сам дурак», «я так вижу», «ты же сама всё понимаешь».

— Сегодня задание усложнится: вы будете защищать идеи, которые считаете ошибочными. Это поможет лучше освоить приёмы и понять, что идея, какой бы истинной ни казалась, на деле ничтожна, если за ней не стоит умелый оратор. Правильна та идея, которую лучше отстаивают, — объяснял Жерард на последнем занятии.

— Но так можно оправдать всё что угодно, любые зверства! — засомневалась я.

— Верный вывод, — кивнул он. — Потому мы должны сделать так, чтобы никто не смог их оправдать, а поддержку получили наши идеи.

Звучало разумно. Раньше пренебрежение к правильным вещам злило: не убивай, не бери чужого, не изменяй, не предавай, не лги. Но пару раз получив по носу за «идеалистичные взгляды», я стала задумываться об обстоятельствах и терпимее относиться к другим, тем более теперь у меня появились люди, чьё мнение для меня что-то значило. Микаш, Жерард… Я бы не хотела, чтобы последний посчитал меня глупой.

Жерард выдал мне тему: «Человек обязан сохранять свою жизнь даже ценой благополучия близких людей». Я стояла, как истукан, забыв подготовленную заранее речь. Как Джурия. Открывала рот, проговаривая про себя слова, но оттуда не вылетало ни звука. Я пыталась вызвать чары маски, представить, что я играю роль в театре Одилона, но ничегошеньки не получалось.

— Остальные — расходитесь, — прекратил мои мучения Жерард.

Девочки ушли. Я «разоблачилась» и вернулась в учебную комнату. Жерард сидел на стуле, по обыкновению закинув ногу на ногу, и о чём-то размышлял. Я устроилась на стуле напротив. Во время занятий мы собирались кружком и смотрели ему в лицо.

— Я не могу врать, — первой созналась я.

— Тогда зачем это делаешь? — удивлённо моргнул Жерард.

Я потупилась, прекрасно понимая, на что он намекает.

— С Микашем другое, я просто не говорю об этом и всё, но не вру ни единым словом. Мои чувства искренни.

— Ты понимаешь, что врёшь сама себе?

— Если… если я признаюсь, он больше на меня не взглянет. Я не могу… его отпустить, не сейчас. Может, когда-нибудь, тогда этот груз упадёт с моей души. А пока это моя плата.

Я поправила верёвочный браслет на запястье. Какой же хрупкий! Вот-вот перетрётся, а так не хочется!

— Ты сама ответила на свой вопрос. Это плата, — Жерард подошёл ко мне и приподнял мою голову за подбородок, вглядываясь в глаза. — У каждого человека есть то, через что ему трудно переступить. А если нет, то это страшные люди. Верность идеалам неплохое качество, редкое в наше непростое время, но наша цель настолько важна, что ради неё стоит жертвовать. Всем!

Я выцеживала из памяти образ Безликого, его борьбу с тенями, мои видения о конце света. Жерард прав. Но почему-то вспомнился Микаш, Вей, отец, прохлада реки в полуденный зной, уютный треск пламени в очаге, азарт схватки с демонами. Когда мне было шестнадцать, и я злилась на весь мир, отдать всё было проще. Сейчас я обросла дорогими людьми и воспоминаниями, маленькими наслаждениями — жить захотелось непереносимо, и чтобы эта жизнь, вместе с трепетной птицей счастья, которую мне удалось ухватить за хвост, длилась как можно дольше. Вечно!

— Рано или поздно нам придётся выступать перед людьми, искать их поддержку, — продолжал убеждать Жерард. — Люди жаждут не истины, а чтобы им в уши лили мёд. Тогда их можно убедить, что небо зелёное, а трава синяя. Вера народа даёт силу и безграничную власть, власть вернуть богов в наши мир. Если мы этим не воспользуемся, воспользуются наши враги. У них нет Кодекса, их руки не связаны устаревшими правилами, которые делают нас бессильными. Добро должно быть с кулаками — этот принцип главенствует над нами. Всё, ради выживания ордена.

Я отстранилась и обняла себя за плечи. Безликий не одобрил бы сделок с совестью. Или это я настолько наивна и никогда не понимала его до конца? Ни его, ни окружающих людей, ни весь наш странный сумасшедший мир, где быть доброй и честной уже давно не в моде.

— Мне казалось, главный принцип ордена — выживание всех людей.

— Они не выживут без нас. Мы избранные воины.

Жерард посмотрел на меня уставшими глазами, потускневшими, с залёгшими под ними тенями от недосыпа. Много работал над отчётами для Совета и Университета, я знала. Протянул мне раскрытую ладонь, очень красивую, аристократичную, с длинными изящными пальцами и аккуратно ухоженными ногтями. Я приглядывалась к мелочам и медлила, но в конце концов пересилила себя и пожала руку.

— Я преодолею свои слабости. Вы верите в это?

— Верю. И ты верь.

Наш проект приобретал всё большую поддержку. Жерард выступал перед публикой на главной площади с рассказами о Норнах. Послушать его собирались толпы не меньшие, чем на представления в театре мастера Одилона. Его энергичная и вместе с тем гладкая речь завораживала. Публика, затаив дыхание, следила за каждым его жестом, внимала каждому слову, хотя говорил он о материях настолько сложных, что даже мы понимали не до конца. После ему аплодировали, с гулом одобрения выкрикивали его имя и с умным видом обсуждали то, о чём ни малейшего представления не имели.

Скряжистый Казначей выделил на исследования больше денег. Нам повысили содержание, наставникам — жалованье, закупили новые книги и оборудование. Работники лаборатории несколько недель составляли списки необходимых вещей и после согласования с Жерардом убирали из них лишнее.

Мы изучали целительский дар, человеческое тело и его недуги, их лечение и приготовление лекарственных снадобий. Нас направили на практику в храме Вулкана. Он находился дальше от дворцовой площади, на границе с Нижним городом. Поблескивавший медью шпиль был виден издалека. Четырёхгранная пирамида, облицованная розовым песчаником, высилась над низкими прилежащими постройками и даже стеной, разделяющей Верхний и Нижний город. На ступенях толпились люди, у которых не было денег, чтобы вызвать целителей на дом.

Мы шли в приметных белых платьях. Люди оборачивались, вслед летел возбуждённый шёпот, пока стражники отворяли треугольные медные двери. Внутри дымился ладан в свисавших со стен курильницах, пахло миртовым маслом, трещали факелы, разгоняя сумрак. Прихожей стоял чан с бурым зельем, которое наливали каждому посетителю, чтобы он не заразился. Мне уже приходилось бывать в подобном храме, когда Микаш был ранен в бою с пересмешницей. Тогда мне пришлось ухаживать за больными две недели, чтобы настоятель его вылечил. Целители любили воспитывать нерадивую молодёжь трудом.

Зная их порядки, я ничему не удивлялась. Заткнула нос и залпом выпила гадкое, вязкое пойло из глиняной чашки. Джурия с Торми морщились и прикрывали рты руками, чтобы не стошнило после первого же глотка. Жерард провёл нас через главный зал.

Больные, лежавшие на расстеленных на полу одеялах, заполняли его настолько, что не оставалось и свободного клочка. Толпились возле своих наставников студиозусы в синих мантиях, слушая задания и отвечая на вопросы. Практиканты в красных мантиях, ещё не получившие разрешение на самостоятельную работу, ухаживали за больными под присмотром старших целителей. Много было и простых помощников на подсобных работах, не требующих ни опыта, ни даже целительского дара.

Мы прошли по узкой дорожке, которая вела к алтарю с чашей неугасимого пламени на другом конце зала. За ней притаился скромный кабинет настоятеля. Одним из главнейших принципов вулканистов была умеренность во всём и самоотречение, впрочем, это не мешало им устраивать грандиозные огненные представления.

Настоятель Беррано, лысый дядечка в летах, заморённый заботами, назначил нам задания. Мы переоделись в белые робы с передниками, на волосы повязали косынки и разошлись. Мне велено было заниматься с сиротами, которых часто находили на паперти храма. Говорили, что обитатели Нижнего города подкупали стражу, чтобы те приносили их сюда. Детей выхаживали до восьми лет и приучали к полезному труду. Жаль только, хорошие места для них находились лишь изредка.

Я меняла пелёнки, купала, смазывала опрелости, поила с ложечки козьим молоком, словом, делала всё, о чём меня просили женщины-служительницы, которые в основном здесь и работали. К обеденному гонгу мне поднесли нагретое влажное полотенце, чтобы я освежилась.

После мне показали маленького мальчика, который плакал, не останавливаясь. Служительницы шептались, что пьяный отец толкнул его в горящий очаг, а после уснул как ни в чём не бывало. Повезло, что у них оказались сердобольные соседи и привели ребёнка сюда, не побоявшись гнева его родителя.

Нужно было снять повязку, наложить заживляющую мазь и сделать новую повязку, пропитанную составом, который не позволял ей прилипать к ране.

— Как тебя зовут? — спросила я.

— К-к-карен, госпожа, — ответил мальчик, борясь с рыданиями.

— Сколько тебе лет, Карен?

— Ш-шесть!

— Взрослый! Потерпи, скоро всё заживёт, и останется только маленький шрамик. Но это даже хорошо! Девочки обожают мальчиков со шрамами.

Он прекратил хныкать и уставился на меня большими чёрными глазами:

— Правда?

— Буду я ещё врать! Ни один мужчина не обходится без шрама, это как знак того, что он уже взрослый. А взрослым плакать не пристало, разве ты не знаешь?

Он затих и позволил мне закончить. Я достала из-за пазухи леденец на палочке и вручила ему, подмигнув:

— За то, что всё вытерпел, мой герой.

Он счастливо улыбнулся и засунул конфету за щёку.

— Можешь отдохнуть, — сказала мне главная среди служительниц.

Я кивнула и вернулась в общий зал, чтобы навестить девчонок. Джурия поила и кормила раненных, справлялась хорошо, хотя заметно было, что устала таскать тяжёлые вёдра и котлы. Я улыбнулась ей и направилась к Торми. Она оттирала от пота бледную, почти синюю женщину. Её стошнило. Торми едва успела отскочить, чтобы не запачкаться, прижала ладонь ко рту, содрогаясь от рвотных позывов, и посмотрела на меня несчастными глазами.

— Предупреди целителей, что тебе плохо. Я закончу здесь, — заверила её я.

Торми убежала к выходу. Я принесла ведро с водой и тряпку и принялась убирать.

— Плохо мне, плохо! — стонала женщина. — Чудотворница, помоги!

Она повернула ко мне голову, разглядывая лихорадочно блестевшими глазами. Да, это я тоже уже проходила. Взяла оставленную Торми чашку с лечебным зельем и поднесла к губам больной.

— Выпейте — поможет.

— Ты поможешь, чудотворница! Прикоснись ко мне, благослови! — бредящим голосом требовала она, ухватив меня за рукав.

— Благословляю, — покорно ответила я, убирая слипшиеся волосы с покрытого испариной лба.

* * *

Миновал полдень. Жерард вместе с Беррано прогуливались вдоль постелей больных, наблюдая за работой подопечных. Приходилось следить не только за Норнами, но ещё и за навязанными Университетом лоботрясами. Впрочем, ради места декана стоило напрячься лишний раз, тем более ему так явно намекали на это место во время общеуниверситетского собрания.

Глаза наткнулись на лентяйку Торми. Она выбежала из зала, бросив всю работу на Лайсве. Норна Воды доставляла столько хлопот! Забеременела от какого-то рыцаря. Надо будет решить её проблему и надеяться, что она впредь станет осмотрительней.

— Это она? — вывел из задумчивости голос Беррано. Настоятель указывал на Лайсве.

— Да, Норна Ветра, та самая, которая сотворила чудо во время казни, — не задумываясь, ответил Жерард.

— Я не об этом. Дама сердца Микаша Остенского, победителя пифона. Про их неземную любовь сейчас баллады на каждом углу распевают. Не слышал?

Жерард закатил глаза. Столько усилий, чтобы его девочек узнавали как чьих-то любовниц. И тут Гэвин обскакал, умеет создавать ореол славы вокруг своих подопечных. Наверняка эти песенки — его рук дело.

— Да ладно тебе, я пошутил. Вижу, что она особенная. Аура как будто мироточит, даже отсюда запах слышно. Вон как к ней больные тянутся — как чуют. Лет сто назад её бы сделали настоятельницей какого-нибудь большого храма.

— Она моя Норна, — хмуро перебил его Жерард, не желая ни с кем делить свою единственно подлинную пророчицу. — За ней нужно приглядывать. Она ещё не понимает, когда у неё наступают приступы «обожения», слишком много сил из неё сосут. Когда меня здесь не будет, не позволяйте ей перенапрягаться.

— Да хватит объяснять. Пригляжу, как и за всеми.

Жерард не отвечал. Лайсве поила больную лекарством, щедро делясь своим сиянием и облегчая страдания, а вокруг шевелились, как куча навозных червей, больные, протягивая к ней грязные руки.

Она встала и подошла к Жерарду.

— Ты своей помощью только расхолаживаешь Торми и не даёшь шанса стать лучше, — пожурил он нестрого.

Лайсве упрямо свесила голову набок, как делала всегда.

— По-моему, она просто замыкается в себе, — облизала губы и посмотрела прямо кристально голубыми глазами. В такие моменты отказать ей не мог никто. — Мне нужно занятие, которое заставило бы чувствовать себя полезной, помогло бы стать ближе к Безликому, — она указала на грудь, где билось сердце. — Здесь столько обездоленных детей, а за стенами города ещё больше. Я бы попробовала уговорить людей поделиться ненужными вещами, едой, кто сколько сможет.

— Благотворительность — похвальное рвение, особенно если надо завоевать народную любовь, м-м-м? — поддержал её Беррано.

Оставалось только согласиться.

* * *

Первым делом я нанесла визит мастерице Синкло. Со временем здесь ничего не изменилось: девицы всё так же собирались в полдень за канареечной чашкой травяного отвара и мечтали о свободе от мужского гнёта.

— Давненько тебя не было видно, деточка, — удивилась хозяйка, встретив меня в гостиной.

— Много учёбы, но про вас я не забыла, — я вручила слугам горячий пирог с вишней только-только из пекарни. — У меня есть идея, как показать людям силу женского духа. Мы могли бы организовать группу помощи сиротам войны.

— О, я всегда знала, что в этой милой головке бродит множество светлых идей! — мастерица Синкло захлопала в ладоши. — Ничего не может быть лучше помощи деятельной и стремящейся к независимости девушке!

Мастерица Синкло собрала своих подруг и подруг своих подруг, передала им все мои предложения и идеи по сбору пожертвований: одежды, игрушек, еды. Я ходила по домам и собирало всё, что давали, и следила, чтобы помощь шла на нужды детей, а не оседала у недобросовестных людей.

— Если бы я знал, что ты связалась с этой мегерой Синкло! — сетовал Жерард, наблюдая, как я после занятий проверяю мешки с пожертвованиями и сличаю со своими записями в гостиной лаборатории. — Она присваивает себе твои заслуги!

Ну да, лицом нашей благотворительности стала она, а не я, но разве это беда? Буду я ещё на каждом углу про свои заслуги трезвонить!

— Благие дела останутся благими, от чьего бы имени они ни совершались, — ответила я его же собственными словами.

Жерард долго разглядывал меня, настолько пристально, что стало не по себе, но я упрямо продолжала работу. Это важное дело, и я его отстою, как отстояла право встречаться с Микашем.

В конце концов получилось: Жерард смягчился и больше меня не распекал.

 

Глава 18. Светлая госпожа черни

Нещадным зноем заканчивалось лето. Лишь в лаборатории было прохладно — на улицу в эти дни старались выходить только после заката.

— Любовь Верхнего города у нас уже есть. Настало время покорить Нижний, — объявил Жерард, собрав нас в учебной комнате. Мы неуютно зашевелились. С обитателями трущоб даже мне было боязно. Смрадное дыхание, злые лица, брр!

— Ничего сложного, — успокаивал Жерард. — Раздадите милостыню и облегчите страдания страждущих. Всё тщательно спланировано и подготовлено. Вас сопроводит охрана. Никого подозрительного не подпустят.

— А вы? Вы пойдёте… с нами? — спросила я.

— Конечно, милая, в пасть волкам не брошу. Вы — моё сокровище, — смеясь, ответил он.

Но в день похода в лабораторию примчалась перепуганная служанка и сказала, что дочка Жерарда, малышка Гизелла, захворала. У неё был сильный жар и болел живот. Жерард нахмурился и подозвал Кнута с Кьелом.

— Я не могу всё отменить. На подготовку ушло несколько месяцев, а во второй раз люди не согласятся. Посему доверяю вам как себе. Никакой самодеятельности, за девочек отвечаете головой! — строго наказал он, касаясь пальцем переносицы каждого из них, а потом повернулся ко мне.

— Ступайте! Ничего не может быть важнее здоровья Гиззи. Мы справимся! — горячо заверила его я.

Он достал из-за пазухи заколку — бабочку, выложенную цветным стеклом на тонком серебряном каркасе, и приколол к моим волосам. Он в отличие от Микаша в драгоценностях разбирался прекрасно.

— На удачу. Ждал подходящего повода, чтобы подарить, но, наверное, это он и есть, — Жерард поцеловал меня в висок, и стало немного неловко. — Береги себя. Помни, без тебя всё пойдёт прахом.

Я проверила спрятанный в складках платья стилет и помахал Жерарду на прощание. С оружием спокойнее, хотя оно не спасёт, если станет действительно жарко. Я накинула на плечи голубой плащ с золотистой окантовкой и пошла вместе с девчонками следом за Кнутом и Кьелом.

В сопровождение дюжины стражников мы двигались по широкой главной улице вдоль старых ветхих кварталов параллельно дороге, по который мы с Микашем искали тайный ход. Здесь основательно прибрались, прогнали попрошаек и грабителей. Хрипел под сандалиями щебень, воздух до дрожи млел запахом нагретого камня, из которого невозможными усилиями пробивалась пожухлая трава. Из-за пологов ветхих хижин выглядывали хозяйки с малыми детьми и радушно махали руками. Даже не верится, что раньше здесь было темно и грязно.

На развилке мы отвернули от реки и вошли в проход между двумя старинными двухэтажными домами. От времени они посерели. Стены растрескались, облетела штукатурка, кровоточила кирпичом кладка. Зияли пустыми глазницами окна, пугали чёрными дырами обвалившиеся крыши. Молчаливая, не дышащая даже шорохами развалина. Лишь сладковатый запах тлена щекотал ноздри.

— Здесь никто не живёт? — спросила я.

— Простолюдины считают, что в домах обитают призраки. Но если там кто-то и был, медиумы всех выловили, — сухо ответил Кьел.

В хрониках писали, что Нижний город намного древнее Верхнего. Раньше богачи жили здесь, но позже все, кто мог, передвинулись северо-западней, выше по течению Эскенды. Почти как исход из Муспельсхейма: все знают, что стало плохо, но почему — ответить не могут. Время всё дробит и истирает, оставляя только мёртвые остовы медленно гниющих жилищ.

Внутри притаилась просторная площадь, окружённая со всех сторон чернеющими трупами домов. В самом сердце стоял засохший фонтан. Из трещин на бортиках восьмиугольного бассейна и круглой гранитной чаши торчали сухие кусты с жёлтыми цветами камнеломки. Камень оплетало резное кружево лозы, цепей и древних символов-глифов, подобные которым встречались разве что в лабиринте Хельхейма. Я пощупала бороздки: камень будто пульсировал, нагреваясь от моих прикосновений, пел эхом уходящего в тысячелетние дали голоса. Потусторонняя таинственность завораживала, словно здесь рвалась ткань реальности и уносила к звёздным домам небожителей, где в Царстве снов дожидался своего часа Безликий.

— Лайсве! — окликнул Кнут.

Я поднялась на деревянный помост, возведённый специально для нас. Вооружённые до зубов стражники в зелёных сюрко, укрывавших длинные кольчужные рубахи, выстроились с двух сторон от входа, пропуская к нам «добрых гостей».

Выглядели они неправдоподобно опрятно: никакой драной одежды, вони немытых тел и гнилых зубов, заплывших лиц и жутких язв. Мы справлялись об их делах и здоровье, выслушивали неискренние восхваления, раздавали одежду, еду, мелкие вещи первой необходимости и даже медные монеты. Всё проходило чинно-мирно до полудня, когда припекло так сильно, что мы разморились и потеряли бдительность. Под прямыми лучами солнца выступавший из-под черноты времён камень засиял золотистой белизной, окутывая нас яростным светом до рези в глазах. Ветер разгонял запах тлена, принося грозовую свежесть и развевая наши пышные плащи и платья.

Со стороны улицы донёсся грохот вперемежку с лаем. Стражники не успели опомниться, как между ними, стуча по мостовой деревянными колёсами, промчалась тележка, запряжённая двумя блохастыми псинами: высокой чёрной и низкой рыжей с подпалами. На тележке, едва не царапающей мостовую днищем, восседал калека с по-детски маленькими ножками, выставленными на всеобщее обозрение.

Его сопровождала свита отъявленных головорезов. Рты криво ухмылялись, глаза туманила злость, руки яростно сжимали палки. На драку нарываются? Кнут и Кьел подались вперёд. Стражники повернули головы в их сторону, ожидая приказа обнажить оружие.

— Что ж вы так нерадушно встречаете «добрых гостей»? Сами же приглашали всех! — хрипло загнусавил калека, натянул поводки, привязанные к ошейникам собак, и те замерли возле помоста.

Свита двигалась следом, бросая по сторонам волчьи взгляды. Люди боязливо жались к домам. Мысли текли вяло, как будто всё происходило не со мной. Жаль. О поножовщине быстро узнает весь город, репутация будет загублена, а всё, чего добился Жерард, полетит под хвосты этим мешкам с блохами. Вместе с единственным шансом оживить Безликого и спасти мир!

— Чего вылупились? Я тоже благословения хочу и нуждаюсь не меньше, чем те, — калека указал на свои ноги, а потом махнул на отступающую толпу. — Удостойте милости — омойте мои ножки. Может, свершится чудо, и я излечусь?

Потешаясь, он обвёл нас презрительным взглядом.

— Или у вас, как и везде нынче, чудеса только по расписанию для чистеньких и благополучных? Тогда платите дань королю Лелю, властителю всех отверженных Эскендерии!

— Платите! — скандировала свита, стуча палками о мостовую так, что доски помоста жалобно скрипели и вздрагивали.

— Попасть в Нижний город легко — выбраться сложно, — издевался Лелю, с трудом перекрикивая гвалт. Махнул рукой — и все замолкли. — Красавица-белоручка, — он указал на Торми. — Не соблаговолишь помыть мне ножки? Только это уже не плата, а задаток!

Она прижала руку ко рту, борясь с дурнотой, и метнула умоляющий взгляд в Кнута с Кьелом. Они привстали с лавок, чтобы подать сигнал к атаке. Не хочу на это смотреть!

Я решительно поднялась:

— Вас устроит, если я займу её место?

Калека легко выдержал мой взгляд и похабно ухмыльнулся:

— Сама вызываешься? Хм… Храбрость у нас почёте, а ребята?

— Дурость! Дурость! — хором загоготали оборванцы.

Я залпом выпила защищающее от болезней зелье из фляги и взяла тазик с водой, в котором мы мыли руки. Если что, можно будет послать кого-нибудь за чистой водой после.

— Не ходи! — схватил меня за локоть Кьел. — Доктор Пареда бы не одобрил.

— Его здесь нет, — напомнила я. — А я не одобряю кровопролитие. Я сыграю по его правилам, и люди уверятся, что правда на нашей стороне. Ему придётся оставить нас в покое.

— Это опрометчиво и наивно! — поддержал брата Кнут.

Я спустилась с помоста и поставила таз на мостовую рядом с калекой. Во внутреннем мешочке завалялся флакон с травяным настоем. Я вылила его в воду, чтобы хотя бы запах был приятный, правда, вонь потного тела он всё равно не перебил. Суконной тряпкой я омывала отсохшие ноги. Они были холодные, бледные и мертвенно-неподвижные. Казалось, поцарапаю их или ущипну — калека ничего не почувствует. Но проверять я не стала.

— Не противно? — продолжая насмехаться, спросил Лелю.

— Не противнее крови и кишок на мостовой, — ответила я безразлично.

Опыт в храме Вулкана отбил брезгливость к недугам. Гнойные язвы, пролежни, испражнения, затуманенные болью глаза страждущих… Это мытьё такая малость по сравнению с остальным.

— А оно и вправду поможет? — впервые поинтересовался Лелю без издёвок.

— Тут вряд ли бы лучшие целители справились. Я не вершу чудеса, я только изрекаю волю богов, — без обиняков объяснила я. — Давно у вас так?

— Всегда, — Лелю снова усмехнулся. Видимо, жалость в моём голосе ему не понравилась. — Если такая честная, может, ответишь? Ходят слухи, что ты дочь высокого лорда, а в женихах у тебя герой-Сумеречник, любимец самого маршала. Это правда?

— Он мне не жених, а в остальном — да, — созналась я, выжимая тряпку. Вода стала совсем мутная.

— Тогда зачем тебе эти унижения? У тебя же всё есть.

— Люди редко довольствуются синицей в руках и тянутся за журавлём. Вот и я хочу достать до Девятых небес и вдохнуть в них жизнь.

— Мечтательница! — рассмеялся Лелю и приложил мою ладонь к губам. — А вот оружие под плащом прятать незачем, — обернулся к головорезам. — Эй все, смотрите, Светлая госпожа сотворила чудо!

В моей ладони осталась щербатая медька. Лелю хлестнул собак поводками, и те помчали его тележку вдоль площади. Он шевелил левой ногой под восхищенные охи толпы, а я недоуменно перекатывала подарок между пальцами.

— Светлая госпожа помилована моим указом, а остальные ещё должны заслужить право на жизнь! — Лелю на прощание обернулся к помосту и помахал моим товарищам. Они взирали на нас с молчаливым неодобрением.

Снова свистнули поводки. Собаки понесли телегу к выходу с площади. Стражники попытались их задержать, но псы оказались проворней. Лишь клацнули зубами и умчались в сторону улицы. Толпа хлынула к помосту сокрушительной волной.

— Чудо! Мы хотим чуда! Дайте прикоснуться к чуду! — кричали, толкали, протягивали руки, как когда-то на казни.

Совсем ополоумели, так жаждали урвать краюху волшебства. Девчонки нехотя принимали их: прикасались к ладоням, улыбались, выслушивали, говорили тёплые слова. Кнут и Кьел расслабились и вернулись на лавки.

Я отлучилась с площади вылить грязную воду из тазика в сточную канаву. Враждебности больше не чувствовалось, как и страха. Прохожие смотрели на меня с любопытством, но никто не смел заступать дорогу. Я подошла к покосившемуся колодцу, чтобы помыть тазик. Плесневелая и местами почерневшая верёвка нехотя отматывалась от ворота и с тугим скрипом наматывалась обратно. Вот-вот перетрётся или разломаются трухлявые доски. Этого не случилось, но не повезло в другом: вода в ведре оказалась вязкой и липкой, зеленовато-ржавого оттенка. Воняло от неё знатно.

В Верхнем городе за колодцами следили младшие целители из храма Вулкана: очищали воду с помощью зелий, приглашали плотников либо лозоходцев, чтобы те искали новые места, если старый колодец высох.

Я подошла к берегу реки, но спускаться к воде не решилась. От неё тоже разило. На отмель прибивало горы мусора, тины и плавающей кверху брюхом рыбы. Правда, серые утки и зеленоголовые селезни копошились в камышах в великом множестве, дрейфовали по течению и чувствовали себя отлично.

Оставалось надеяться, что таз больше не понадобится.

Я вернулась на площадь и заняла своё место между Джурией и Торми. Несмотря на то что меня «помиловали», бросать девчонок на растерзание толпы не хотелось. Они облегчённо вздохнули, когда основной поток людей направился ко мне. Мешки с милостыней стремительно пустели, день клонился к закату, а гостей меньше не становилось. Кое-кто пытался прорваться по второму и даже третьему кругу, но их отталкивали сами возмущённые «гости».

Из-за широкой спины на диво сентиментального верзилы выглянула знакомая чумазая мордашка. Яркие ленты, цветочки, поломанные дешёвые украшения — всё при ней. Как и большие невинные глаза. Сорока-воровка дождалась, пока верзила не уйдёт, и заняла собой всё обозримое пространство.

— Помнишь меня? — обезоруживающая улыбка, ямочки на щеках и щёлка между передних зубов — ничего не изменилось, разве что подросла немного и округлилась в груди, хотя угловатые черты подростка всё ещё преобладали над мягкими девичьими формами. Красивая будет, когда созреет.

— Хлоя, принцесса воров, — ответила я без интонации. Зачастили ко мне самопровозглашённые монаршие особы из трущоб. — Я спасла тебя от казни, а потом ты меня выследила в тёмном переулке.

— Ты обещала прийти в гости, а сама только и делала, что пряталась, — она ткнула мне в грудь пальцем. Присутствующие с любопытством прислушивались. — Струсила?

Когда я успела ей что-то пообещать?

— Я бы с радостью проведала вашу семью, но у меня нет пропуска в Нижний город, — а что? Набралась бы глупости и сиганула с очередного обрыва. Когда уже внизу окажется не глубокая вода, а острые камни?

— Я проведу тебя без пропуска, если завтра на рассвете ты будешь в том переулке, где мы встретились в прошлый раз, — хитро прищурилась Хлоя, желая загнать меня в угол. Сплюнула на ладонь и протянула мне: — По рукам?

Я хмыкнула про себя, но ладонь пожала. Почему бы нет? Лелю тут вроде главный, а он меня помиловал. Наверное.

— Через день. Завтра не успею. Какой подарок ты хочешь? Может, яблоко? Знаешь, как говорят: в день по яблоку съесть — здоровье обресть, — я полезла в мешок, но там уже почти ничего не оставалось. Пару яблок, и те оказались вялые и подгнившие.

— Нет, я хочу это, — она ткнула пальцем мне под капюшон в заколку Жерарда. Как разглядела? Точно сорока!

Жерард разозлится, если я её отдам, или не заметит? В конце концов, он не влюблённый юнец, должен понять. Я открепила заколку и, аккуратно расправив грязные пряди, заколола её Хлое с левого бока.

— Мне идёт больше, чем тебе? — она покрутилась передо мной.

Толпа уже роптала, что Хлоя отнимает так много времени.

— Красивая, — согласилась я, про себя добавив, если отмыть хорошенько и одеть в приличную одежду. — У нас самая красивая Торми, а я ни на что не претендую, — я махнула рукой в сторону подруги.

Хлоя наморщила вздёрнутый носик:

— Обычная! Так ты придёшь?

— Через день.

Она, наконец, удалилась. Люди ещё долго возмущались её наглости и просили прощения. Я с трудом сдерживала смех, слушая их серьёзные рассуждения об этом происшествии.

Вернулись за полночь. «Повезло», что летом темнело поздно. Я валилась с ног, а завтра предстояло переделать много дел. Утром я сходила в храм Вулкана за очищающим воду зельем. Денег за него запросили многовато, но зато не спрашивали, зачем и куда. Видимо, Жерарду доверяли, а соответственно и его работникам. После завтрака я навестила мастерицу Синкло и, справившись о делах нашей благотворительности, отобрала кое-какие вещи. Остальное докупила на рынке. Тащить огромные мешки было тяжело. Жаль, что у меня нет тележки, запряжённой собаками, как у Лелю.

В лабораторию я заглянула только к обеду, но и остальные тоже припозднились. От Жерарда пришёл посыльный с сообщением, что он задержится на пару дней. Наставники не жаждали перетруждаться и отпустили нас пораньше, предупредив, чтобы и завтра приходить не торопились. Джурия немного побухтела, но её не поддержал даже Клемент. Торми радостно упорхнула незнамо куда. Мне всеобщая нерадивость сыграла на руку: легла пораньше, проснулась за час до рассвета. Времени как раз хватило добраться до условленного места с первыми лучами. Хлоя уже ждала меня в переулке. Тоненькая фигурка в лохмотьях чёрным пятном выделялась на фоне молочно-сизых сумерек. Остальных тут не было. После той засады я научилась воспринимать ауры людей так же остро, особенно когда они испытывали враждебность. Даже готовила для Жерарда исследование на эту тему.

— Не думала, что ты осмелишься, — вместо приветствия усмехнулась Хлоя и вытаращилась на мешки у меня в руках: — А это зачем?

— В гости не ходят без подарков, — пожала я плечами и всучила ей самый лёгкий.

— Тяжело! — заныла она.

— Терпи, ты же хочешь стать Королевой воров. Не думаю, что им так уж легко живётся, — я направилась к воротам в Нижний город.

Хлоя, пыхтя, следовала за мной и никак не могла вырваться вперёд. Я замедлила шаг и позволила ей указывать путь. Мы петляли по подворотням, протискивались между домами, пробираясь чужими дворами. Пару раз чуть не схлопотали от дворников из квартала победнее. Остановились на углу двух очень старых плохо ухоженных домов с раскрошившейся кладкой.

Хлоя поманила меня в тень, где дома смыкались. За свисавшими с крыш засаленными холстинами прятался узкий проход между полуразрушенными стенами. Я прошла, перемазав плащ в кирпичной крошке.

— Чтобы чистоплюйки из Верхнего не повадились, — загоготала Хлоя, пока я отряхивалась.

Нижний встретил всё теми же любопытными взглядами и даже опаской. На узких боковых улицах было по-обычному грязно и неуютно. Шныряли под ногами облезлые коты, отсыпались в подворотне смердящие оборванцы. Хлоя бежала вприпрыжку, напевая под нос песенку. А ведь ещё полчаса назад на тяжесть мешка жаловалась!

Вскоре мы добрались до старой разбитой лачуги, значительно ниже прилежащих хибар. Видно, жили там одной семьёй или на надстройку денег не хватало. Дверь заменяла прохудившаяся занавесь. За ней пряталась единственная комната. Стены облупились и потрескались, земляной пол не мели похоже вечность. Маленький обшарпанный столик у закопчённого очага, разбросанные соломенные тюфяки и грязные одеяла. Старших не было, в том числе и главаря Лино. Четверо мальчишек от десяти лет до пятнадцати без дела слонялись из угла в угол, на улицу и обратно. Пятый спал на тюфяках.

Я чихнула от пыли.

— Я привела Светлую госпожу! А вы не верили! — собрала вокруг себя мальчишек Хлоя. — Все исполняют волю Королевы воров, даже она.

Мальчишки жали плечами, не желая спорить.

— Моё имя Лайсве Веломри, — от претенциозного прозвища передёргивало.

Я положила мешки на стол. В них одежда и продукты: пшено, мука, яйца, немного зелени и овощей, самые дешёвые фрукты — мелкие яблоки. Всё, на что хватило моих скудных средств. Но вытаскивать не торопилась: только запачкаю зря.

— Надо здесь убрать, — сказала я, ища что-нибудь похожее на метлу.

— Зачем? Всё равно через пару дней грязно станет. А может, даже быстрее, — ответила Хлоя. Мальчишки её поддержали.

— Значит, нужно каждые пару дней убирать, чтобы грязь не скапливалась. В ней кУли, демоны болезней, множатся.

В углу нашёлся покрытый паутиной огрызок из сточенных прутьев, отдалённо напоминающий метёлку.

— В эти сказки только высокородные чистоплюйки верят, — отмахнулась Хлоя и вместе с братьями полезла в мешки. Решили, раз подарки, значит, уже их.

Я принялась за уборку. Жаль, передника нет. Хорошо бы побрызгать вокруг водой, но с колодцем тоже нужно повозиться.

— А украшения? — надула губы Хлоя.

Мальчишки удовлетворились яблоками и разошлись.

— Там есть пару красивых платьев, — я полезла убирать под столом.

— Да фу! Унылые платья прачек, а я хочу как у высокородной!

— Хочешь душиться в корсете, таскать под юбкой каркас из железных обручей и чтобы волосы так туго закололи в высокую причёску, что голову сводило от боли? — усмехнулась я. — А туфельки настолько узкие, что придётся поджимать пальцы, а то и вовсе их отрубить.

Хлоя прищурилась, не веря.

— А в довершение ко всему тебя выдадут замуж за слюнтяя, который спит и видит, как от тебя избавиться, а на твоё место привести грудастую горничную.

— Вот ещё! Я ему ножичком по рёбрам пощекочу — сразу всю дурь забудет, — она вынула из-за пояса нож и выставила его вперёд.

Я перехватила её запястье и резко вывернула. Оружие с глухим стуком упало на пол.

— Больно! — завопила Хлоя.

Сбежались мальчишки. Я отпустила её и снова взялась за метлу. Хлоя потирала руку и посылала мне испепеляющие взгляды.

— Зачем?

— Чтобы ты, наконец, поняла: люди для Сумеречников смешной противник. Лучше не нарывайся. Пока ты безоружная маленькая девочка, тебя могут пожалеть.

— Не нужна мне ничья жалость! — она подняла нож и спрятала за пазуху.

— Давно вы без родителей? — поинтересовалась я.

— Мама умерла, когда Бурро родился. Слишком много детей — так соседи говорили. А отца через пару лет в «Дюжептице» прирезали. Старшие их ещё помнят, а мы совсем плохо, — Хлоя вначале поникла, а потом вдруг просияла: — Зато мы сами себя растим. Это намного веселее, чем с занудными взрослыми. Начо обещал сделать меня Королевой воров. Сказал, что даже Лино уговорит. А если уговорит Лино, считай, дело в шляпе!

Я потеряла нить её рассуждений, пока выметала пыль за порог. Столько её было — целые горы! Это я ещё не разбирала тюфяки.

— Вставай!

Я пихнула мальчишку-лежебоку ладонью, когда на голос он не ответил. Уж полдень близко — не время для сна, пускай даже он куролесил всю ночь, как бродячий кот.

— Не мучайте Бурро. Ему и так плохо, — попросил самый меньший из братьев Хлои.

— Что с ним? Перегулял?

— Нет, ему просто плохо. Оставьте его в покое! — потребовал старший из мальчишек.

Они явно волновались. Я повернула Бурро к себе и стянула с него одеяло. Бледная кожа вспотела, лоб горел. Густые, как у сестры, ресницы приподнялись с усилием, открыв подёрнутые мутью глаза. Бурро сдавленно застонал.

— Давно он так?

— У него просто зуб болит. Чуть отлежится и сходит к кузнецу. — Старший потянул меня за руку прочь, но я вырвалась.

Положила голову Бурро к себе на колени и приподняла его верхнюю губу. Десны опухли, покраснели и пульсировали у меня под пальцами.

— Кузнец не поможет. Его надо вести к целителям.

— Эти шарлатаны его угробят! — замотал головой старший. — Какого демона вы распоряжаетесь в чужом доме?! Я позову Лино!

— Зови. — Лино хоть и бандит, но взрослый. Должен понимать, чем это чревато. — Хлоя, надо умыться и переодеться. Мы поведём Бурро в храм Вулкана.

— Почему я? — заупрямилась она, примеряя на себя мою заколку. Зеркала у них не было, а иначе она бы от него не отходила.

— Потому что ты выглядишь приличней всех.

Я потащила её на улицу.

— Не нужно мне мыться. Я месяц назад в речке купалась. От меня даже не пахнет совсем ничуть, вот ни капельки! — канючила она по пути к колодцу. — К тому же он протух. Там уж точно кУли водятся.

— Ты же в них не веришь, — усмехнулась я. — Сейчас мы их потравим.

Я выплеснула в колодец зелье. Хлоя перегнулась через деревянную перегородку и заглянула внутрь. Я едва успела её оттащить, когда вверх с шипением ударила струя воды, обдав нас студёными брызгами.

— Что это? — ахнула Хлоя.

— Целительская магия. — Хоть чем-то смогла её пронять!

Когда струя опала, мы набрали четыре ведра чистой воды.

— Может, сама очистилась? Эх, балаганные фокусы! — всё удивлялась Хлоя, пока мы тащили воду к её дому.

Из разбитой трубы валил дым, занавесь на входе собрали сбоку. Весело трещали дрова в очаге.

— Позвал Лино? — поинтересовалась я у старшего, который следил за огнём.

Остальные сгрудились кружком возле Бурро.

— А я знаю, где он шляется? — хмуро ответил старший. — Вот… дров позаимствовал.

Я недоверчиво выгнула бровь. Теперь воровство так называется?

— Я Чус, кстати, — он отёр ладонь от сажи об штаны и протянул мне.

— Я запомню, — пожала ему руку.

Раз уж взялась помогать… Мы в ответе за того, кого спасли. Демоны! Я вязну в этой трясине всё сильнее!

— Она точно ведьма, и безо всяких фокусов половинчатого Лелю. Колодец очистила… Вжух! — рассказывала Хлоя, размахивая руками.

— Пожалуйста, все на улицу! — скомандовала я, перекрикивая галдёж. — У Бурро на счету каждая минута.

Мальчишки послушались без возражений. Хлоя тоже попыталась улизнуть, но я ухватила её за рукав. Она разделась и села в большой деревянный чан, чудом отыскавшийся в этом бардаке. Я поливала тощее тело с выпирающими рёбрами водой и стирала прихваченной из дома рогожкой месячную грязь. Хлоя ойкала, вырывалась и царапалась прямо как кошка.

— Холодно! Я заболею! В этой воде все кУли собрались! — причитала она.

— Не сахарная — не растаешь. А если растаешь, то Королевы воров из тебя не выйдет.

Я прополоскала ей волосы ромашковым настоем. На столе было уже приготовлено горчичное платье с квадратным вырезом, обрамлённое по воротнику и подолу белыми кружевами.

— Почему я должна носить это убожество?! — возмутилась Хлоя, но платье надела.

— И никаких украшений! — предупредила я, когда она полезла за сваленными на полу в куче грязных лохмотьев лентам и брошкам. Хлоя метнула в меня полный ненависти взгляд. — Хорошо, можешь надеть только мою заколку.

Пока она возилась, я обмыла Бурро тёплой водой и тоже переодела в чистые штаны и рубаху. Он пришёл в себя и бормотал что-то невнятное, едва стоя на ногах.

Мы под руки протащили его через весь Нижний город к щели между домов. Там пришлось перегруппироваться: я тянула спереди, Хлоя толкала сзади. Мы запыхались, взмокли и снова перепачкались в кирпичной крошке. Через ворота прорываться было бы проще! Бурро держался с трудом. Каждый раз, когда его густые ресницы опускались, а подбородок опрокидывался на грудь, я вздрагивала. Может, не стоило его тревожить?

Когда мы дотащились до людной улицы, на помощь пришли двое любезных господ. Мы с Хлоей немного отдышались, пока они волокли Бурро к храму Вулкана. На пороге нас встретили послушники и проводили к свободному целителю.

— Что же вы так его запустили? — цыкнул пожилой уже дядька с седой бородой, внимательно осматривая Бурро.

Тот уже никого не узнавал, беззвучно шевеля губами.

— Здесь зреет большой гнойник. Он может вызвать заражение крови, — стращал целитель.

Хлоя бледнела и таращила и без того огромные глаза.

— Но вы ведь поставите его на ноги, правда? — спросила я, сглатывая сухой ком.

— Сделаю, что смогу, но ничего не обещаю, — развёл он руками. — Оставляйте его здесь, напишите свой адрес. Я отправлю посыльного, когда будут новости.

Плату за лечение назначили такую, что мне пришлось отдать все деньги и пообещать отработать у них пару недель. Одалживать из жалованья Микаша не хотелось, всё-таки это его кровные. Он так мечтает о собственном доме со слугами…

На занятия я опоздала и решила проводить потерянную и потухшую Хлою домой.

— Старшие говорили, что всё хорошо будет. Всегда так было. Так почему с Бурро не вышло? — задавала она вопросы, ответы на которые вряд ли рассчитывала услышать.

— Плохие вещи просто случаются, — на ум шли только премудрости Кодекса. — Целители справятся. Они и мёртвого на ноги поставят. Моего друга отравил демон, и они его вылечили. А что значит обычная болезнь по сравнению с демоническими чарами?

— Да-а-а, — протянула Хлоя. — А ты их правда видела?

— Правда. Они и здесь есть, в катакомбах под городом.

Хлоя передёрнула плечами.

— Нет, я их не боюсь. Я их ножичком по рёбрышкам!

— Лучше мойся почаще. Демоны запах грязи и пота первым делом чуют.

В лачуге нас уже ждала большая компания: все одиннадцать братьев Хлои во главе с Лино.

— Где Бурро?! Книжникам на пытки сдала или стражников на нас натравить решила? — напустился он на меня.

— Заткнись! — зарычала на него Хлоя прежде, чем я успела ответить. — Мы отвели его в храм. Его подлатают, и он вернётся как новенький. А ты только и можешь, что орать и кулаками махать. Мы, между прочим, давно говорили, что Бурро плохо. А ты: как на собаке зарастёт. Целитель сказал, что ещё чуть-чуть, и было бы всё!

— Слушайте вы их больше!

— Перестаньте, — встала я между ними. — Я пришла в гости по просьбе Хлои и принесла кое-какие вещи.

— Нам не нужна милостыня!

— Так вы же сами её просите. И воруете, к тому же. Считай, что это «плата за проход».

Лино стиснул зубы.

— Если бы не заступничество Лелю, я бы тебе показал, что такое настоящий мужчина.

— Не сомневаюсь. Ну, бывайте. Как станет что-то известно, я сообщу, — я развернулась и направилась к выходу.

— Стой! Ты ведь не испугалась? Ты ведь ещё придёшь? — вцепилась мне в рукав Хлоя уже за порогом. Младшие мальчишки во главе с Чусом тоже вывалили на улицу.

— Приду, если позовёшь. Невежливо отказываться от приглашений.

Я зашагала прочь, а дети провожали меня страждущими взглядами.

За углом настигла шумная толпа карликов, калек и попрошаек. Я вжалась в стену дома. Процессия вскоре миновала. Замыкающий её Лелю остановил впряжённых в телегу собак и галантно поцеловал мою руку:

— Не окажет ли Светлая госпожа мне любезность и прогуляется со мной?

Я улыбнулась, тревогу как рукой сняло. Собаки потянули тележку между домов, Лелю указывал им путь, слегка натягивая поводки. Мы вышли к старой набережной. Паутинки трещин бежали по отполированным ногами камням, чёрные пятна походили то ли на ожоги, то ли на тлен. Из воды плотным ковром наступала зеленовато-ржавая тина, от вони слезились глаза. В кучах мусора по берегам копошились вздорные чайки, поглядывая с враждебностью и укором, и кричали так, будто кто умер, а то и вовсе лаяли по-собачьи. Гранитные плиты вздыбливались до пояса. Я уселась на ту, где скос был ровным. Благо, камень нагрелся на солнце. Я повернулась к воде спиной, чтобы не смотреть на грязь. Уж лучше чудное, слегка кособокое лицо моего знакомца.

— Вы удивительно милы для дамы из высшего света, — печально улыбнулся Лелю.

— А вы удивительно вежливы для Короля воров, — усмехнулась я.

— Должность обязывает, — он снял широкополую шляпу с пером, обнажив лысую голову, и учтиво склонил её набок. — Так почему вы одна не испугались половинчатого урода?

Я задумалась и посмотрела вдаль.

— Нянюшка рассказывала мне сказку, в которой в ненастную ночь на пороге замка появлялся уродливый старец и просил приюта. Высокомерный хозяин прогонял его, и тогда на его голову обрушивались все ведомые и неведомые несчастья.

— Это всего лишь сказка.

— Возможно. Но когда мой отец не пустил в замок вёльву, она предрекла нам с братом скорую смерть.

— Но вы до сих пор живы.

— Потому что пошла по другому пути. Решила делать всё не так, как ожидали люди. Жить своим умом. Мне нравится это чувство — свобода. Она дороже замков, красивой одежды и вкусной еды. Только ради неё и стоит жить.

— И даже дороже счастья быть с любимым человеком?

— Можно любить и быть свободным.

Лелю снова печально улыбнулся.

— Вы ходили к Машкари, — заговорил он после долгой паузы. — Не стоит. Я знал ещё родителей их родителей. Бедовая семейка. Ничего, кроме неприятностей, от них ждать не приходится. Лино отъявленный головорез, а младшие на него ровняются. Через пару лет будет опасная банда. И с девчонкой своей они явно церемониться не станут.

— Дети не виноваты в грехах родителей. Кто-то должен дать им шанс. Мне же его дали.

— Ваша доброта вас погубит.

— Нет, доброта и вера спасут наш мир, если его ещё можно спасти, — усмехнулась я и, попрощавшись с Лелю, пошла домой.

Последующие дни пролетели в беспрестанных хлопотах. Спозаранку я работала в храме Вулкана, а после обеда уставшая тащилась в лабораторию и боролась с дремотой на занятиях. Повезло, что Жерард отсутствовал. Зато я могла навещать Бурро и справляться о его здоровье каждый день. Заглянуть в Нижний город я не успевала, но Хлоя дожидалась меня в знакомом переулке и спрашивала о брате. Бурро медленно шёл на поправку. Гнойник вскрыли, жар спал. Целитель отпаивал мальчика зельями и обрабатывал рану заживляющей мазью, я помогала Бурро есть и умываться. Неделю, обещал целитель, и мальчик вернётся домой.

Я сильно опаздывала на учёбу, но была уверена, что никто ругать не станет. С порога насторожила тишина. В гостиной никто не потягивал травяные отвары с плюшками за беседой о пустяках. Густаво таскал бумаги из кабинета в кабинет, Клемент рисовал схемы за столом, Кьел и Кнут что-то возбуждённо обсуждали. У Шандора был выходной. Сезар занимался с девчонками в учебной комнате.

Всё разъяснилось, когда из кабинета вышел Жерард и поманил меня к себе. Он выглядел ещё более измождённым и осунувшимся, чем я. Видно, болезнь дочери вытянула из него все соки. По каменному выражению стало ясно, что надвигается буря.

— Как Гиззи? — спросила я.

— Хорошо. По-моему, ей очень понравилось болеть, когда её любимая игрушка — отец — всегда при ней, — усмехнулся он.

— Вы могли бы меньше задерживаться на работе.

— Моя жена могла бы хоть немного заниматься ребёнком, но это в другой идеальной жизни. В этой приходится мириться с тем, что есть. Я найму ей лучших воспитателей.

— Мой отец их тоже нанимал, но толку было чуть, — я отвернулась. Иногда тоска по старому родителю настолько пробиралась под кожу, что становилось трудно дышать.

— Я позвал тебя не для этого, — он подошёл вплотную и заставил смотреть ему в глаза. Красные прожилки, чернильные тени, запавшие щёки — так жить нельзя! — Зачем ты мыла ноги тому попрошайке? Знаешь, как тебя теперь называют? Светлой госпожой черни.

Я виновато потупилась.

— Я боюсь вида крови.

— А говорила, что врать не умеешь. Что-то я не заметил, что ты хоть чего-то боишься в храме Вулкана.

— Не крови больных, и даже не мёртвой крови, а крови убитых. Лучшей худой мир, чем хорошая война с людьми.

— Опять Кодекс цитируешь? — Жерард покачал головой, бледные губы дрожали, на виске пульсировала жилка. — Что тебе понадобилось в Нижнем после?

— Вы измождены! Я попрошу Кнута и Кьела приготовить для вас отвар, — я отступила к двери, но он схватил меня за руку.

— Нет, я сам справлюсь, — Он сжал мой локоть так сильно, что брызнули слёзы. — Если ты не хочешь крови и смертей, то не ходи туда больше. Не рискуй! Если ты не достучишься до Безликого, то погибнет весь мир!

— Я буду осмотрительней. Пожалуйста, отпустите, вы делаете мне больно! — взмолилась я.

Дверь распахнулась, и на пороге показался Густаво.

— Вам письмо, — пробормотал он, перебегая взглядом с меня на Жерарда и обратно.

Тот разжал пальцы и забрал футляр с посланием.

— Это тебе, — быстро пробежав записку глазами, он вложил её в мою ладонь.

Я вчиталась. Слова расплылись, а смысл никак не хотел доходить. Всё это казалось злой шуткой!

— Густаво! Воды, скорее, — словно сквозь стену раздался взволнованный крик Жерарда.

Стемнело, пол просел. Чьи-то руки обхватили меня за талию. В голове набатным боем отдавалось: Микаш ранен и лежит при смерти.

 

Глава 19. Крылья хранителя

Читать чужие письма — что может быть ужасней? Палец заскользил по витиеватому вензелю высокого рода на серебряном медальоне.

Серебро — металл злой и ядовитый, несмотря на то что ему приписывают целебные свойства. Медь — металл цвета крови, соль земли, самый полезный металл селян и ремесленников. Золото — металл цвета солнца, самый дорогой и благородный металл королей. Мы можем позволить себе золото, но предпочитаем ядовитое серебро. Металл яростно-белого цвета, чёрная орда страшится его и бежит перед ним, зная его истинное свойство — очищение убийством. Серебро — суть Сумеречных рыцарей, наша защита, не от других даже — от тьмы в наших душах.

Выстуживал нутро ночной холод, не перебивало его даже тепло травяного отвара. Тускло чадила свеча, пуская тени хороводом по внутренностям маршальского шатра. Воск оплывал лужицей на приземистый столик, заваленный футлярами из-под посланий.

Новая блажь Малого Совета — проверять переписку рыцарей. Волна предательств на юге. Нужно вычислить перебежчиков и вербовщиков. Если бы только Совет прислушивался к предупреждениям! Одержимые — вся зараза от них. Правильно в Кодексе сказано: «Нет врага страшнее бывшего друга, чью душу захватил демон. Лишь у сильнейшего из сильных достанет мужества воспротивиться воле теней и выйти на свет после десятилетий блуждания во мраке. Только рождается он всего раз в столетие». Им точно не был ни Трюдо, ни Масферс, ни Рат. Предвестники конца. Вряд ли бы они доверили сокровенное бумаге.

А вот маленькие личные секреты, перипетии близких отношений — как будто в щель спальни подглядываешь. Давит на совесть!

— Маршал Комри! — зазвенел голос оруженосца, которого ещё не довёл до седины жеребец Шаркиз. — Целители велели передать: он умирает.

Гэвин зажмурился. Головная боль, верная спутница, затаившаяся на время, застучала в двери с новой силой.

— Я для всех отсутствую до утра, — сказал он устало.

Бои уже закончились. Так близко к людским поселениям орды демонов не подходят. Гэвин сложил письмо, сунул за пазуху медальон, подхватил мешок с вещами и, перекинув его через плечо, вышел из шатра.

Глаза быстро привыкли к темноте, полная луна заливала призрачным серебром весь лагерь. Как нельзя кстати. Дорога к палатке целителей отыскалась легко, несмотря на то что реющий над ней красный флаг ночью выглядел таким же серым, как и все остальные. От неё разило кровью, страданием и лекарствами. Гэвин отвернул полог и заглянул внутрь. Трещали дрова в жаровне. Целитель и его молодой подмастерье сидели возле закутанного в одеяла раненого. Его лицо было цвета восковой лужицы на столе, мокрое от испарины. Губы бледные, почти синие дрожали, шептали тихо, но слышно очень хорошо: «Лайсве! Лайсве!»

— Он уже на грани? — ровным голосом спросил Гэвин.

— Угасает, — целитель повернул голову и вперил измождённые глаза в Гэвина. — И так продержался удивительно долго. Если бы отняли руку, был бы шанс. Даже для сильного это слишком. К утру всё будет кончено.

Гэвин вложил в мокрую ладонь раненого медальон и отвёл взгляд. Глупый мальчишка, зачем полез на рожон? А сам зачем шёл на орду такими скудными силами? Долг и милосердие остались в прошлом, страх пустил корни в душу, ужас перед будущим, которого может и не быть. Каждый поход грозит стать последним. Беда нарастает комом. Комом, который всех их, богатых и могущественных, сомнёт и изничтожит. Некому будет демонов гонять. Тогда-то они и пожрут глупых людишек, как змей Йормунганд набросившихся на собственный хвост вместо того, чтобы воевать с врагами. Этот липкий неуправляемый ужас и заставлял совершать непростительные ошибки.

Гэвин хотел всенепременно разорить кладки грифонов, но в результате загнал армию в ловушку узких пещер. С грифонами рыцари бы справились, но когда из глубокой трещины полезли линдормы, стало ясно, что в этой битве они не выстоят. Боевые горны вовремя возвестили об отступлении, только застрявшие в пещерах фермеры взмолились о помощи. Мальчишка кинулся им дорогу расчищать. Правильно целитель сказал, даже для сильного орда линдормов — слишком. Фермеры спаслись, а мальчишку с жуткой раной на плече товарищам пришлось волочь бессознательного. Так и не приходил в себя глупый рыцарь глупого маршала.

Ведь мог Гэвин просчитать такую возможность: видел в спешке брошеные фермы. Знал, что мальчишка слишком горяч. Ан нет, выпустил его на передовую.

Впрочем, чего сейчас виноватого искать? Нужно исправить, а после не допускать таких ошибок. Риск огромен, конечно. Учитель бы назвал Гэвина самонадеянным, но мальчишка слишком ценен. Когда ещё подвернётся такая удача: знать, кто именно и держать его в руках, лепить из него то, что никто другой, пришлый, изменить не сможет, как бы ни извращал его суть. Если когда и нужно рисковать, то только сейчас!

— Оставьте нас, — приказал Гэвин.

Подмастерье суетливо засобирался и выскочил вон, а вот целитель задержался, не испугавшись высокого чина и длинной родословной.

— То, что вы собираетесь делать, опасно и противоестественно. Его не спасти. Только следом пойдёте туда, откуда нет возврата.

— Слышали, что на заре ордена из Кодекса вычеркнули последнюю строчку, потому что Совету она показалась расхолаживающей?

Целитель удивлённо вскинул бровь.

— Там было написано: «Смерти нет». Последнее, что оставил после себя Безликий.

Целитель пожал плечами и вышел.

* * *

Микаш не помнил, сколько бродил в темноте. Здесь не было преград, пол под ногами гладкий, без единой неровности, об которую можно запнуться. Ни аур, ни звуков, ни запахов, ни даже лёгкого шевеления воздуха. Пустота вокруг. Лишь она, её светлый образ вспыхивал впереди, манил. Микаш пытался поймать, но она ускользала, едва он касался её.

Нескончаемый бег по пустоши. Сколько часов прошло? Дней? Чувства притупились, пропали: усталость, жажда, голод. Даже память о последних событиях сохранялась лишь мутным пятном, которое скоро совсем исчезнет. Только Лайсве, непонятная тяга, щемящая нужда в ней не давали остановиться.

Её призрак стал почти осязаемым, свечение опало. Длинные лунные волосы струились по спине пышными волнами, большие голубые глаза затягивали чистотой, ласковая улыбка грела душу. Микаш не сразу понял, что на ней свадебное платье: прямое, белое, без украшений и пояса. В нём Лайсве нравилась ему даже больше, чем в пышном наряде на помолвке в Ильзаре, в котором он увидел её впервые.

— Ты пришёл! — она радостно захлопала в ладоши.

Микаш улыбнулся. Путь к ней был так далёк, но она стоила каждого пройденного шага. Он хотел прижать её к себе потуже и поцеловать так крепко, чтобы потом долго ловить ртом воздух, но она оттолкнула его руки.

— Ты не понимаешь? Я выхожу замуж!

Из темноты появился мужчина. Сколько Микаш ни старался, разглядеть его не получалось.

— Он замечательный! Красивый, умный, смелый, никогда не ноет и не ошибается. И главное, он мне ровня.

Микаш сжался, как от отрезвляющей пощёчины. Как же горели скулы, как пылало сердце! Демон внутри, спавший всё время, что Лайсве была рядом, забился об рёбра как никогда яростно, упиваясь болью и горечью.

— Ты не думал, что у нас всё серьёзно? — она звонко рассмеялась. — Это ведь только так… от скуки.

— Да! — Слушать дальше не было сил. — Ты очень красивая. Будь счастлива.

Он хотел в последний раз поцеловать её ладонь, но она отпрянула.

— Уходи! Ты больше никому не нужен.

Он глубоко вздохнул, борясь с демоном изо всех сил. Не причинить ей вреда, из всех людей — только не ей!

— Прости. Прощай.

Микаш поплёлся прочь. Хотел услышать оклик, но понимал, что его не будет. Что он должен забыть всё до последнего взгляда, прикосновения. О, запредельное наслаждение, что дарила ему лишь она. Безумно жалкие, больные воспоминания. Всё обман, нужно раствориться и не быть.

— Стой! — велел голос, которого невозможно было ослушаться.

Микаш обернулся. Силуэт жениха Лайсве обрёл чёткие черты: сухощавая фигура, тёмные волосы в пуке на затылке, горящие синевой глаза, пронзающий душу взгляд. Микаш знал его когда-то давно, в другой жизни.

— Ты же понимаешь, что это существует только у тебя в голове?

Микаш посмотрел на Лайсве. Она улыбнулась, помахала рукой и растаяла, как морок.

— Реальность часто искажается в наших глазах, и мы видим лишь уродливое отражение в зеркале.

Знакомец вложил что-то в ладонь Микаша. Серебряный медальон издавал приглушённый свет, который унимал боль в груди. Микаш открыл его и провёл пальцем лежавшему поверх её портрета локону. Ромашка и мята — её аромат пробуждал воспоминания. Медальон достался Микашу от жениха Лайсве, он скрепя сердце вернул его ей, когда та просила его уйти. Он не ушёл, а она вернула медальон только сейчас.

— Я нарушил приказ и подвёл вас. Хотел быть героем, и… — словно прорвало гнойник, тошнотворная жижа потекла наружу. — Знаете, какие слухи ходят про нас в лагере? Будто бы я ваш бастард и потому вы так обо мне печётесь. Смешно, да? Но на самом деле я втайне мечтал назвать вас отцом, потому что человека более достойного не встречал.

— Что ж, — Гэвин смущённо закашлялся. — Я бы гордился таким сыном, но не желай о несбыточном.

— Эти мечты всё, что у меня есть, — Микаш снова посмотрел на медальон. Былинка на ладони гиганта.

— Не считай несбыточным то, что уже свершилось, — усмехнулся Гэвин. — Проблема не в том, что тебя никто не любит. Проблема в том, что ты сам себя не любишь. Прими себя, и несовершенство перестанет грызть тебя изнутри. Стань другим, если хочешь, если тебе это надо, а нет — забудь и двигайся дальше.

Гэвин протянул руку:

— Ты достоин всего, что у тебя есть. И жизни тоже достоин. Скажи, что поборешься — тогда я тебя вытащу. Но если тебе проще жалеть себя и ходить по замкнутому кругу, то я не стану тратить на тебя силы.

— Я… — каждое слово давалось с трудом. Призрачная Лайсве тянула назад, в болото безнадёжности, но медальон тлел на ладони огоньком надежды. Твердил: дай себе шанс. Уйти за грань — чего проще? Всегда успеется. — Хочу… — Микаш вырывал из памяти солнечные эскендерские денёчки, бессонные томные ночи, сладкие, как гречишный мёд. — Жить!

— Значит, будешь жить, — Гэвин широко улыбнулся и обхватил его со спины под руки.

Сзади ярко полыхнуло, пахнуло грозой. Зашелестели перья, поднимая ветер. Ноги оторвались от земли. Микаш повернул голову: внизу серебристой лентой раскинулась от горизонта до горизонта река.

— Грань. Сумеречная река мёртвых, что течёт вдоль Бессолнечных земель. Ты едва её не переступил, и тогда пути назад бы уже не было, — ответил на незаданный вопрос Гэвин.

Светлело. Лиловый цвет сумерек плавно переходил в сиреневый. Серебристыми вихрями вспыхивали огоньки, ветвились, расползались тонкими нитками и затухали. Внизу волновалось пурпурное море, таинственными чёрными тенями на глубине мелькали исполинские рыбины. Вместо соли пахло сладким луговым разнотравьем. Хлопали гигантские крылья, гоняя потоки прохладного воздуха. Микаш не видел их, только лицо Гэвина, прекрасное в своей неземной безмятежности, висело над ним. Такими в храмах изображали небожителей.

— Где мы? — выдохнул Микаш.

— Никогда не забирался так глубоко в человеческое сознание, а, телепат? — усмехнулся тот. — Мы в царстве снов. Под нами Океан грёз, а дальше Серые пустоши памяти. Выход там, где они заканчиваются.

— Никогда не слышал, — поразился Микаш. — Как вы?..

— Тайные техники, забытое ремесло. На заре времён Сумеречники были куда могущественней и ближе к богам, а сейчас обмельчали. Мало кто ещё помнит, откуда мы пришли и что должны делать.

— И часто вы здесь, ну… летаете?

— В первый раз меня самого тащили отсюда за шкирку. Потом ещё пару раз наведывался, чтобы кое-что узнать и стать сильнее. Утомительно это, можно надорваться и трудно резерв восстановить. А уж тащить кого-то… так что не подведи!

Микаш хотел ответить, но море внизу взрезалось в скалистый берег, распахнула хищный зев чёрная пещера. Хлопки крыльев эхом отражались от стен, множились сотнями. Что-то шевелилось внутри, ползло со всех сторон. Люди кричали, молили о помощи. Судорожное движение и пронзающая всё тело боль.

— Успокойся. Это всего лишь эхо воспоминаний, — пробился сквозь головокружение и темноту ровный голос Гэвина и повёл за собой. — Дальше — больше. Держись, если хочешь жить!

Они зависли в воздухе и камнем рухнули на поле брани. Минотавр замахнулся когтистой лапой, отлетел в сторону Келман с раскроенным черепом. Глупый товарищ бросился ему на помощь слишком поздно. Двигался неловко и скованно. Зверюга гораздо сильнее, ясно же, что не победит, но дурак нёсся за своей смертью. И если бы не скачущий следом всадник, как туча полыхающий нечеловеческой силой, от глупца бы и мокрого места не осталось.

Воспоминание сменилось. Они стояли посреди лесной поляны. Пересмешница, точь-в-точь похожая на Лайсве, сражалась с тем другим, глупым Микашем, который был настолько слеп, что не мог заметить между ними разницы. Медлил, сомневался, пока она едва не прикончила его, а потом жалел себя и молил о смерти вместо того, чтобы признать ошибку и измениться.

Всплыло новое воспоминание. Блуждание в душном тёмном лабиринте, вымотанные до предела нервы и странный демон. Микаш бы всё сделал по-другому, но не мог навязывать свою волю этим высокородным детям, с которыми так хотелось подружиться. Убрал бы девчонку, но на самом деле шёл только за ней, как заворожённый, и больше ничего не видел. Когда демон напал, он даже опасности не почуял. Не думал ни о чём. Только бы она жила… где-нибудь… без него… так и не узнав, почему он шёл за ними.

Лабиринт исчез. Они приземлились посреди пустого села. Маленькая прямая улица, огороженная околичным плетнём, мазанки с камышовыми крышами. Как из детства. Детства!

Микаш обернулся к Гэвину. Никаких крыльев у него не было!

— Дальше ты должен идти сам. Выход в том доме, — Гэвин кивнул на покосившуюся лачугу. Поправить её у единственного мужчины в семье силёнок пока не хватало.

Микаш сглотнул подступивший к горлу ком.

Летом темнело быстро. Оглушительно стрекотали цикады — голосами демонов. И пахло так знакомо. Этот запах — крови, мертвецов и Странников — долгие годы преследовал его в кошмарах.

— Не подведи, — Гэвин подтолкнул его к двери.

Микаш сделал глубокий вдох и ступил за порог. Здесь царил такой же порядок и умиротворение, как в тот день. Вещи на своих местах, пахло свежими пирожками — мама готовила их только по большим праздникам. Самой её нет. Её растерзанное тело осталось посреди улицы. На стуле между стеной и столом сидела сестра и впервые смотрела на него умным взглядом. Улыбалась.

Упырь впился в её тонкую шею клыками. Кровь мазала его губы, текла сестре за шиворот. Бездыханное тело с грохотом упало на пол. Фантом из племени Лунных Странников улыбнулся.

Закипела ярость, поднимаясь приливной волной, гораздо сильнее, чем прежде. Микаш потянулся за мечом, но на поясе болтались пустые ножны. Разорвать мерзкую тварь голыми руками!

Микаш ринулся на Странника. Тот оттолкнул его с такой силой, что затылок до оглушительной боли врезался в стену.

— Глупец! Думал справиться со мной так легко? — глумился он.

Микаш открыл глаза и уставился в своё отражение — настолько похоже Фантом подражал внешности. Жёсткие губы кривились в злобной ухмылке, глаза — один голубой, другой зелёный — смотрели с пекущим презрением. Лазурный плащ скрывал всю фигуру.

Микаш отёр ладонью кровь со лба и попытался сделать шаг, но ноги подвели, и он едва не рухнул. Телепатические клещи сдавили голову так, что даже дышать не получалось!

— Я не Фантом, до сих пор не понял? — усмехнулся демон. — Я это ты, безо всяких чар и уловок. Не веришь?

Он подхватил тело сестры и развернул её к Микашу. Черты изменились. Ужас сковал тело не хуже телепатии. Это же… Лайсве!

— Не смей отводить взгляд! — хохотал демон.

Она открыла кристально-голубые глаза и ласково улыбнулась. Демон дёрнул руками и оторвал ей голову. Кровь вспенилась и хлестнула ручьём. Демон швырнул голову, словно мяч. Микаш поймал её и тут же уронил. На одежде остался кровавый след.

— Я — всё хорошее, что есть в тебе, — демона надвигался неумолимо, как хищник, загнавший дичь в угол и играющий с ней. — Ярость, гнев, зависть, ревность, гордыня и презрение — вот что я такое. Ты бы знал, как я ненавижу твою жалостливость и робость перед высокородными.

Микаш молча таращился на него. Тварь говорит правду! Демон. Тот что сидит внутри.

— Ах, моя любимая Лайсве, — он подхватил голову, перекинул её с руки на руку и пнул ногой так, что она отлетела в дальний угол. — Стелешься перед ней как тряпка, а она об тебя ноги вытирает. Того и гляди, ошейник с поводком наденет и станет водить повсюду, как ручную зверушку, тупую и слабую. А маршал Комри? Ты же чуть ли не землю под его ногами вылизывать готов. За что? За то, что сделал тебя рыцарем? Ты и впрямь настолько наивен? Уже наступал на эти грабли поди сколько раз. Он использует тебя, а ты даже не понимаешь зачем. Я скажу зачем: чтобы орден сохранить. Чтобы рыцари и дальше плясали на костях селян, спали с их жёнами и бросали никому не нужных детей на произвол судьбы.

А высокородные выскочки-командиры? Идёшь у них на поводу, терпишь издевательства, потому что боишься место потерять. Собачье место! Это они, маршал и принцесска, заставили тебя забыть, кто ты есть и как их ненавидишь.

Я! Я достоин возвыситься и вершить справедливость. Отправить всех на костёр, и Комри — первейших. Пускай знают, каково нам было, когда мы молили их о помощи, а они отворачивались, потому что мы не могли заплатить. Пускай их будут преследовать, пускай их дети останутся сиротами и будут скитаться по свету неприкаянными оборванцами.

Сдохни наконец и уступи мне место, чтобы правосудие свершилось!

Микаш старался отдышаться. Мыслить трезво. Это всего лишь кошмарный сон. Сколько их было? Сколько ещё будет?

«Не подведи! Не позволь, чтобы мои усилия оказались напрасны! — ветер принёс отголосок полуистлевшего эха. И ещё: — Я буду ждать, ты только вернись».

Пальцы нащупали медальон, он толкнулся в ладонь с волной теплоты. Всё не так! Кривое отражение! Коварный демон внутри! Почему медлит? Мог бы, давно бы уже убил.

Не обращая на злобную тварь внимания, Микаш подошёл к голове Лайсве, бережно её поднял и приставил к телу.

— Что ты делаешь, тупица! — демон замахнулся носком сапога.

Микаш обхватил его стопу и дёрнул так, что тот распластался на полу. Сколько мечтал об этом, ещё когда прислуживал Йордену? Микаш снова приставил голову Лайсве к телу.

— Это Царство снов. Здесь возможно всё. Я могу быть сильнее тебя и не слушать твою чушь, — отвечал он ледяным тоном, который удивлял его самого. В ладони появилась нитка с иголкой. Он начал пришивать голову Лайсве на место. — Я даже могу заставить тебя молчать и слушать. Ты такой умный и гордый, но не понимаешь простых вещей. Возьмёшь правосудие в свои руки, отомстишь — и станешь, как они. Будешь стяжать, жадничать и проходить мимо чужих страданий.

Демон, кряхтя, подбирал себя с пола, пока Микаш продолжал шить.

— У тебя ничего не получится, вечный неудачник!

— Возможно, — бесстрастно отвечал Микаш, не глядя на демона. — Но я не перестану пытаться. И быть может, когда-нибудь даже до тебя дойдёт?

— Что? — огрызнулся демон и напал, но будто наткнулся на невидимую стену.

— В мире есть и хорошие вещи: любовь, дружба, преданность, благородство, доброта, отвага, героизм. На этом мир и держится, а без этого потонет в хаосе алчности, корыстолюбия и подлости. Он умрёт, потому что эти вещи ни дать жизнь, ни поддерживать её не могут. Ненависть и жажда мести порождают большее зло. А я не хочу. Пока они есть со мной — Лайсве и маршал Гэвин — не хочу ни жечь, ни карать, ни нести правосудие, ни уж тем более сворачивать этот мир со своей оси. Я хочу жить, наслаждаться каждым мигом и не думать о неудачах и обидах, ни былых, ни будущих. Такова моя воля!

Микаш оборвал нитку, закончив шитьё, и склонился над телом милой, самой дорогой Лайве. Коснулся холодных губ. Солоноватый привкус крови истлел, а вместе с ним и могильный холод. Кристально-голубые глаза смотрели с умиротворённой улыбкой.

— Вернись ко мне, — вкрадчивый шёпот пробрался в самое нутро, озарил неистовым светом.

— Я постараюсь. Изо всех сил!

Демон скалился за невидимой преградой, мигали разноцветные глаза. Микаш решительно поднялся. В ладонь лёг обмотанный кожей эфес, тяжесть стали оттянула руку. Микаш улыбнулся:

— Давай посмотрим, кто из нас сильнее.

Атаковал без предупреждения. Засвистел вспарываемый воздух, скрестились клинки, полетели искры. Давно Микаш не упивался битвой, давно не сражался с такой страстью, забыв о тревогах. Только движение, оборот рукояти в ладони, выверенные замахи, пружинящий шаг, гибкое уклонение. Лихорадочно быстрые мысли, вязь хитроумных финтов. Удар, блок, резкий выпад и шаг назад, отражённая в последний миг атака. Микаш знал всего его приёмы. Знал, как он будет парировать, куда нанесёт следующий удар, всю его тактику до последнего движения.

Чтобы победить, нужно придумать что-то новое, идти вперёд, становиться лучше с каждым шагом. Зов крошечной Северной звёздочки в необозримой дали, ускользающее эхо призрачных голосов направляли фантазию. В ритме сердца, ускориться, увернуться, обманный финт снизу, замедление и неожиданный рывок. Клинки переплелись в глухом захвате. Последнее усилие, и меч ударился о пол.

Микаш приставил остриё к горлу демона.

— Всё равно ты самый глупый человек в Мидгарде, — рассмеялся тот. — Нельзя убить свою тень. Без неё и ты жить не будешь.

— Но можно подчинить, — Микаш поддел лезвием его кожу, багряная капля скатилась за шиворот. — Отныне ты лошадь, а я всадник.

— Однажды ты увидишь, что правда на моей стороне: твои друзья только и делают, что лгут тебе и используют. Ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь умолять занять твоё место. Ибо я и есть Дух возмездия!

— Заткнись и выведи меня отсюда!

— Слушаюсь и повинуюсь, мой пока ещё господин! — рассмеялся он зловеще гортанно.

Свет померк. Когда Микаш открыл глаза, то обнаружил себя посреди походной палатки. Каменной глыбой навалилось ощущение тела, разбитого и обессилившего. В горле была сушь не хуже, чем в пустыне, в ушах шумело, перед глазами возникали тёмные пятна и никак не хотели исчезать. Микаш с трудом сделал вздох, второй, третий. Прояснилось.

Тлели угли в жаровне, освещая внутренности тусклым светом. Щипал горло дым.

— Живой? — хриплым баритоном спросил сидевший рядом маршал.

Он был нагой, только лицо скрывала круглая деревянная маска, обклеенная соломой. Синие глаза словно кошачьи светились в прорезях. Сухощавое тело, руки и ноги увивали татуировки: сплетения цепей, на свободных местах изображения птиц, зверей, насекомых, непонятные знаки. Микаш едва различал их очертания в полумраке.

Он с трудом раздвинул челюсти. Звук удалось извлечь из горла только с третьего раза. Пристойный — с пятого.

— Вы всё видели? — просипел он.

Гэвин стянул маску и поправил сбившиеся от пота волосы:

— Всё, кроме хижины.

Он достал из-за вороха одежды платок и вытер им нос. Пахло кровью. Микаш вгляделся в ауру маршала. Обычно тяжёлая и плотная, почти осязаемая, сейчас она была тусклой и порванной в клочья. Как будто он… От одной мысли сделалось дурно.

— Вы надорвались?!

— Пройдёт, не обращай внимания. Я знал, на что иду. Спасибо, что не подвёл.

Микаш пристального его рассматривал. Зачем лезть в пекло ради безземельного рыцаря? Можно ли дальше закрыть глаза на все его странности? Или это снова говорит демон внутри?

— Что это за татуировки? — спросил Микаш.

— Это? — Гэвин загадочно улыбнулся и опустил взгляд себе на живот. — Напейся до беспамятства в кабаке в Поднебесной, и у тебя такие будут.

Не врёт, он никогда не врёт — недоговаривает и играет словами. Есть ли искренность за этим неприступным фасадом? Или это демон сеет сомнения? Нужно поговорить начистоту, задать такой вопрос, от которого Гэвин бы не смог увильнуть.

— Я видел его, своего демона, сражался с ним, почти победил, но последний удар нанести не смог. Демон сказал, что мои друзья что-то от меня скрывают, и когда я узнаю, что именно, то попрошу его занять моё место.

Гэвин принялся натягивать штаны с рубахой, словно избегал его взгляда.

— С некоторыми вещами справиться до конца нельзя. Они умрут только вместе с нами. Вот к примеру, обычные демоны, твари Червоточины — не будет их, не будет и Сумеречников. Так же и с внутренним демоном. Пока есть борьба, есть и личность. Одна половина может подавить другую, запрятать вглубь, но убить — никогда.

Он снова приложил платок к носу. Видно, кровотечение не хотело останавливаться. В сумраке Микаш не мог разглядеть, да и зрение подводило.

— Вы не ответили на вторую часть вопроса.

— Ты очень настырен для того, кто только выбрался с того света, — Гэвин потянулся за сапогами. — Больше всего мы скрываем от самых дорогих людей, никогда не замечал? Боимся их расстроить или потерять их расположение. А есть такая правда, сказать которую непереносимо тяжело. Мужества на это требуется гораздо больше, чем встретиться лицом к лицу с ордой демонов. Душевная боль всегда страшнее телесной.

— Но ведь больно и тому, кому врут. Когда правда всплывёт, а она всплывёт рано или поздно, всем будет во стократ больнее.

Гэвин горько усмехнулся, закончив обуваться.

— Есть ещё такая правда, которую лучше не знать для своего же блага и для блага всего мира. А последнее, по сути, самое важное. Всё, чтобы сохранить мир, — он с кряхтеньем приподнялся и, прежде чем уйти, бросил на Микаша короткий взгляд: — Если действительно переживаешь за меня, то просто не подводи больше. Ты мне нужен.

Гэвин отвернул полог и зашагал прочь тяжёлой ковыляющей походкой. За Утренним всадником багрянцем разгорался восход.

Демона пришлось успокаивать самому. Тренировка силы воли. Вскоре явились целители и долго не могли поверить, что Микаш очнулся. Тормошили, щупали пульс, заглядывали в глаза. В животе булькало от зелий и пёрло назад, кожа зудела от мазей. Целительские сети оплетали огненным коконом, подживляя раны и ауру. Во время этого Микаш уснул крепким здоровым сном.

* * *

Я ходила как в воду опущенная: ничего не видела, не слышала, не воспринимала. Жерард устроил меня в смотровой лаборатории и ухаживал, как во время болезни. Говорил, что я не в себе. Я слушала его отстранённо, как будто всё происходило не со мной, а я настоящая куда-то исчезла. Ни до чего не было дела: еда казалась пресной, занятия — бесполезными. Даже думать толком не получалось. Единственное, что я смогла — написать письмо. Не знала, правда, успеет ли почтовый голубь его доставить, прочтут ли его и передадут ли медальон. Для меня — бесполезная безделушка, для него — весь мир. Жаль, что я не догадалась вернуть его раньше, просто забыла в старых вещах. А сколько всего сказать не успела!

В сердцах даже обругала маршала и требовала, чтобы тот спас Микаша каким-то чудом. Понимала, что это глупо, но жуть разъедала изнутри, сводила с ума, заставляла то выть волчицей, то проваливаться в глухую апатию. Мир потерял краски и вкус без него.

Через пару недель пришло новое послание, от Гэвина. Сухо сообщалось, что он исполнил свой долг — вернул Микаша к жизни, теперь я должна исполнить свой — поставить его на ноги. Маршал надеялся, что я отнесусь к своей обязанности ответственно, и Микаш сможет участвовать в следующем походе.

От приказного тона захотелось возмутиться. Гэвин думает, что я одна из его рыцарей?!

А потом меня накрыло. Жив! Жив и едет обратно. Скоро-скоро будет в моих руках. Уж я постараюсь, я уже выхаживала его после схватки с пересмешницей, смогу и ещё раз. Сделаю всё возможное и невозможное, чтобы Микаш был здоров и счастлив. Потому что это он, и он обожает своего демонова маршала и свою службу. Без неё это будет уже не он.

Жизнь вернулась лихорадочным возбуждением. Я стала есть, занималась интенсивней, чтобы освободить как можно больше времени. Дотошно расспрашивала целителей из храма Вулкана, как и чем лечить такие серьёзные раны, сколько продлится восстановление и возможно ли полное выздоровление. Люцио помог закупить мази, травы, притирки, зелья, бинты.

Душным вечером я сидела в гостиной лаборатории за внушительным томиком по лечению травм рук. К дивану подошёл Жерард и заглянул мне через плечо.

— Я бы на твоём месте не переживал так. Гэвин уже столько сил в него вбухал, что вряд ли отступится. Наверняка приставит к нему лучших целителей и денег на лечение выделит.

— Даже лучшие целители не заменят заботу близкого человека, — возразила я.

Жерард покачал головой, взял мой листок со списком лекарств и принялся исправлять. Похоже, хотел растопить лёт после нашей ссоры.

— Это поможет с наружной раной, но останется ещё та, что внутри. Её тоже нужно залечить, чтобы он не сломался во время следующего боя.

— Как? — с отчаянием потребовала я.

— Сама сказала — заботой близкого, — подмигнул он мне.

— Спасибо! — от души поблагодарила я. Как хорошо, что то было лишь минутное помрачение!

В храме Вулкана я расспрашивала больных об их проблемах, пыталась предугадать, с чем придётся столкнуться. Время тянулось ужасно медленно.

Микаш вернулся в первый день осени. Армия должна была вступить в город через неделю, но раненые прибыли быстрее, чтобы получить помощь и не мучиться в дороге дольше необходимого.

Я стояла на пороге нашего дома. Хмурилось небо, дули холодные ветра, хотя камни ещё сохраняли летний жар. Цокали копыта, скрипели колёса. Микаш сидел на краю набитой мешками телеги и по-мальчишечьи болтал ногами. Такой бледный, осунувшийся, будто плешивый кот из Нижнего города. Правую руку он держал на перевязи. При виде меня усталые глаза потеплели. На устах заиграла добрая улыбка.

Телега замерла, стукнули о мостовую сапоги. Смахнув задумчивость, я подбежала к нему и обняла, стараясь не задеть больную руку.

— Хватит-хватит, не плачь!

Только оторвавшись от него, я заметила мокрые разводы на серой рубахе. Его шершавый большой палец вытер мои глаза, обвёл контур моего рта, губы сомкнулись на губах в долгом отчаянном поцелуе.

Микаш достал из-за пазухи медальон, пока я переводила дыхание.

— Спасибо, он вывел меня из тьмы… напомнил…

— О чём?

— Что всё не так, как кажется. Нельзя жить одними страхами и сожалениями.

— Тогда давай не будем… — я прижалась лбом к его лбу, пытаясь унять всхлипы.

После расставания разговоры никогда не клеились: не хватало ни слов, ни дыхания. Только прикосновения, мягкие и трепетные, как тонкий шёлк.

Я хотела подставить ему плечо, но Микаш поковылял наверх сам. Гордый!

Время с ним летело быстро, полное пьянящего счастья даже в не самые радужные мгновения, как сейчас. В его глазах — моё отражение, одиночество на двоих.

Жерард оказался прав. Уже в день приезда к нам явилось трое маршальских целителей. Платили им больше остальных, получить должность было очень трудно и к своей работе они относились серьёзно. Не слушая возражений Микаша, они сняли повязки и придирчиво осмотрели его рану. Ещё более жуткая, чем я себе представляла. Дюжина швов, свежие рубцы, рваные края, покрытые жёсткой тёмной коркой, будоражили воображение. Целители промыли и обработали рану. Микашу пришлось глотнуть зелья, от которого он посерел и едва не лишился чувств. После целители долго водили руками над его аурой, по клочку восстанавливая пробитую оболочку и ускоряя заживление. Старший взял мой список лекарств и придирчиво осмотрел всё, что мне удалось достать.

— Кто составлял?

— Доктор Пареда, руководитель кафедры Мистических возможностей одарённого разума. Я у него учусь.

— А, помню-помню, он у меня практику проходил. Толковый юноша, из тех, кто не забывается. Идеи у него правда были… весьма своеобразные.

— Может, это и хорошо. У кого нет необычных идей, тот и не сможет открыть ничего нового, намертво привязанный к старым путям.

— Прямо слышу его голос! Что ж, своё учение в головы молодых он и правда хорошо умеет вкладывать. Передавайте ему привет!

Они наложили свежую повязку и ушли.

Вечером Микаш никак не мог улечься, отговариваясь мелкими делами: то почитать, то отчёт составить. Вещи с места на место переносил. Явно уже не знал, чем себя занять. Прометавшись полночи по постели, мокрый от пота, Микаш встал, глотнул обезболивающего зелья из фляги и, не зажигая свечей, принялся бродить по комнате.

— Болит? — спросила я, не выдержав притворяться спящей.

— Полыхает изнутри. Каждый раз. Целители говорят, что по-другому кость с мышцами не срастётся или срастётся так, что я не смогу пользоваться рукой. Им пришлось её по кусочкам собирать, а то бы и вовсе отняли, если бы маршал Комри не запретил. Опять будешь в нём сомневаться? — опередил он моё замечание. Я прикусила язык.

— Если ты ему веришь, то и мне придётся. Как тебя угораздило-то? Снова кого-то спасал?

Он громко скрипнул зубами.

— Фермеры, женщины, дети. Был приказ к отступлению, но я просто не смог их бросить. Велел звену уходить, а сам вытаскивал людей. Думал, успею, грифонов, если что, в узком пещерном лазе откину. Они всё же лучше на открытых пространствах сражаются. Всего пару человек осталось, когда появились линдормы. Это такие большие зубастые змеи с передними ногами ящерицы. Один из них меня цапнул. Повезло ещё, что сойки меня не бросили: выволокли из гадюшника и принесли в лагерь. Настоящие герои!

— Каков командир… — усмехнулась я.

Это в нём и нравилось: безрассудная храбрость, страсть и искренность. Если бы кто-то заявил, что спасать всех на своём пути, рискуя собственной шкурой, глупо, то я бы посчитала его трусом и не стала бы уважать даже вполовину так же сильно.

— Хорошо, что никто не погиб, — пробормотал он.

— Иди сюда. Хочешь, расскажу новую сказку или спою колыбельную? — я похлопала по перине, подзывая его.

Он послушно лёг рядом. Я закопалась пальцами в его густые волосы.

— Колыбельную лучше, — заурчал он почти по-кошачьи.

Матушки Умай пела её непоседливым братьям-ветрам, когда те были маленькими. С тех пор её пели все матери своим детям. Древние ноты очаровывали и убаюкивали таинственным волшебством сказаний, словно падали с необозримой выси Девятых небес звонкой капелью чистого хрусталя, сливались с воем ветра, шелестом далёких северных лесов и рокотом океана, пока не гасли в пустынном беззвучии. Микаш затих, скоро заснула и я, впервые за долгое время.

Целители приходили ещё две недели и только потом позволили мне самой смазывать края раны мазями на пчелином воске и менять повязки.

Микаш сносил заботу стоически и ни на что не жаловался. Когда он ослеп после боя с пересмешницей, то это был конец света. Сейчас он, конечно, сильно повзрослел и ни за что бы не показал страх даже мне, но всё равно я знала, насколько он боится остаться калекой, потерять силу и место, ради которого ему через столькое пришлось пройти!

Мы много занимались: я делала ему массаж, аккуратно разминала мышцы на раненой руке, чтобы они не одрябли. Микаш не позволял себе ни минуты покоя. Мы снова набрали в Библиотеке горы книг. Он обкладывался толстыми фолиантами и что-то переписывал из них на листы левой рукой. Почерк выходил корявый и неразборчивый. Микаш в сердцах комкал листы, отбрасывал прочь и принимался за новые.

Ел он тоже левой рукой, да ещё снова взялся за столовые приборы. Каждая трапеза напоминала хождение по мукам. Пальцы путались вокруг вилки, она извивалась, будто живая, и со звоном падала на пол. Еда крошилась и вываливалась через край. Микаш терпел и отказывался от помощи. Потихоньку начало получаться даже лучше, чем правой. Почерк стал аккуратней и разборчивей.

Однажды утром Микаш разбудил меня поцелуем. Солнце подглядывало за нами в окно.

— Вставай! У меня для тебя сюрприз!

Он едва дал мне одеться и потянул на улицу. День выдался ясный и безветренный, последнее особенно удивительно для Эскендерии в середине осени. Неизменный оруженосец Варден дожидался нас с двумя лошадями.

— В-вы, с вами всё в порядке? — спросил он, разглядывая Микаша.

— Как видишь. К следующему походу буду как новенький! — тот поднял большой палец и подмигнул.

— Хвала богам! — Варден сцепил пальцы в замок. — Наши так беспокоились, вы себе не представляете. Вот!

Он вручил Микашу железную флягу с искусно выгравированной на ней сойкой. Я усмехнулась, разглядывая.

— Мы все скинулись, Глякса сделал гравировку, он умеет. На память!

— Спасибо, не стоило, конечно, — смущённо ответил Микаш. Я пихнула его в бок, он тут же поправился: — Ты же в следующем году посвящаешься?

— Да-а-а, — Варден непривычно замялся и покраснел. — Я хотел бы у вас служить.

— Разве не лучше у какого-нибудь высокородного? Мастера Холесса или Дайона, к примеру.

Я тяжко вздохнула. Некоторые вещи никогда не меняются.

Варден несчастно скривил рот и замотал головой.

— Что вы, волки злые и склочные. К тому же всегда ходят на вторых местах.

— А ты хочешь непременно на первых? — рассмеялся Микаш. — Ладно, замолвлю за тебя словечко перед маршалом. Только будь верным!

Он трижды стукнул кулаком в грудь. Варден повторил его жест — армейское приветствие. Беркут ударил копытом об мостовую, высекая искры, то ли из ревности, то ли от нетерпения. Микаш забрал поводья Лютика и подвёл его ко мне.

— Ты ещё слаб для прогулок. Вдруг рана откроется? — забеспокоилась я.

— Мы будем очень осторожно. Варден! — они на пару с оруженосцем округлили глаза и хором попросили: — Светла госпожа, ну пожалуйста!

Я воздохнула. Конечно, он зачах в четырёх стенах. Да и как я могла отказать, когда он смотрел на меня так?

— И кто после этого из кого верёвки вьёт?

Микаш счастливо улыбнулся. Мы забрались в сёдла и направились к городским воротам. За стеной лошади потрусили лёгкой рысью. Гулко и бодро стучали подковы по выбитой дороге. Прохладный осенний ветер играл в волосах. Солнце торопилось разогнать утренний туман.

Микаш хорошо держался, легко управляя Беркутом только ногами, а здоровой рукой не давал поводу соскользнуть с шеи. Кони горячились, прибавляли ходу, азарт гнал вперёд, заставляя забыть о здравом смысле.

— Хей-хей! — воскликнул Микаш, и Беркут перешёл на галоп, подкидывая вверх задние ноги.

— Осторожно, рука! — взмолилась я.

Микаша мотало над конской спиной.

— Тише, малыш, — донёсся шёпот. — Принцессочка волнуется? Не будем её пугать!

Беркут сбавил темп, галопируя настолько плавно и размеренно, что Микаш, казалось, слился с ним в единое целое. Они летели над землёй. И я летела рядом.

После прогулки я перестала пугаться, когда Микаш делал сложную работу или перенапрягался. Рана не открывалась, корки размягчались и отходили всё больше, но появлялись новые, и снова надо было их промывать и мазать. Микаш вернулся к тренировкам с оружием. Гимнастику мы делали и до этого, Микаш даже метал ножи в мишень левой рукой. Но сражаться на мечах…

Он проводил на тренировочном дворе во дворце Сумеречников дни напролёт — колошматил соломенное чучело затупленным мечом. Вокруг собиралась толпа зевак: оруженосцев, новобранцев, простых рыцарей. Нет-нет, да среди них появлялись лица знакомых командиров. Микаш ни на кого не обращал внимания и продолжал упражняться, вначале неловко, роняя клинок и едва не попадая себе по ногам, но чем дальше, тем уверенней и лучше.

Однажды Микаш засиделся допоздна над записями, педантично выводя каждый штришок в очередной руне. Я устала ждать, когда он уляжется. Закашлялась. Когда он не отреагировал, подкралась на цыпочках со спины и закрыла ладонями его глаза.

— Не слепись. Надо больше отдыхать, если хочешь быстрее выздороветь.

— Стараюсь, — пробормотал он, поднося мои ладони к губам. — Тебе скучно со мной?

— Нет, наоборот! — я уселась ему на колени, заставив отложить перо с чернильницей. — После падения подняться невероятно тяжело, но ты с таким упорством идёшь к своей цели и не жалуешься на трудности. Это вдохновляет.

Он усмехнулся мне в волосы, гладил спину.

— Хочу научиться пользоваться левой рукой так же свободно, как правой. У мастера Гэвина вышло, значит, и у меня получится.

Я припомнила, как маршал писал и двигался.

— Он левша. Им проще.

— Сложности только закаляют, сама сказала. Я справлюсь.

Он упрямо выпятил нижнюю губу. Я не выдержала и поцеловала его.

— Справишься, только не сейчас.

Я потянула его за собой к постели. Всё слилось в звёздный вихрь. Мы одно единое существо, живущее одной слаженной жизнью, ведомое одной судьбой. Его раны — моя боль, мои беды — его печаль. И общий стон, в котором умирала ночь вместе с опадающим лепестком свечного пламени.

Я проснулась первой и наблюдала за его безмятежным сном.

— Знаешь, если бы кто-то другой на меня так смотрел, я бы поседел от страха, — пробормотал он хриплым голосом и потянулся.

— Я тут подумала — тебя надо поощрить, — сказала я, разглядывая его сонное лицо.

— Ещё поощрить? — Микаш шаловливо выгнул бровь и подтянул меня к себе здоровой рукой. В глазах горели алмазные искорки-хитринки.

— Верховая прогулка и совместная тренировка, м? Если осторожно, я разрешаю.

Через пару часов мы уже были на нашем излюбленном месте у излучины реки. Лязгали тренировочные мечи, стучали об твёрдую землю сапоги. У меня было преимущество впервые за долгое время: Микаш ещё не орудовал левой рукой так же легко и свободно, как правой. Удары были заметно слабее, никаких тебе хитрых финтов и обманных манёвров. Но он не унывал, и мне это нравилось. Я даже готова была проиграть, лишь бы он оставался доволен. Счастье такое хрупкое, как тончайшее изделие стеклодувов.

Проигрывать не пришлось, потому что Микаш остановился сам:

— Передохнём?

Я кивнула.

— Мне ещё многому предстоит научиться, — задумчиво заключил он, положив оружие на землю.

— Это и неплохо, — я последовала его примеру. — Когда нечему больше учиться, нечего открывать и некуда стремиться, жизнь теряет смысл.

— Разве твоя жизнь потеряет смысл, когда ты встретишься с Безликим?

— Не знаю. Наверное, я найду другую цель и буду стараться ради неё.

— Вряд ли что-то сравнится с миссией оживить бога и спасти мир.

— Может быть. Не уверена даже, что я на правильном пути. Иногда мне кажется, что я иду в обратном направлении. Как справится с неверием и унынием?

Микаш задумчиво повёл плечами:

— Нужно просто идти и не оглядываться. Жизнь будет испытывать тебя каждый раз, и если ты не сломаешься, то станешь сильнее и куда-то да придёшь. А если всё время останавливаться на полпути и возвращаться, то с места не сдвинешься.

— Но согласись, наше место не так уж плохо.

Микаш сощурился и приобнял меня за талию:

— И я бы провёл здесь всю вечность. С тобой.

Мы смеялись, опускаясь на одеяло, укрывавшее кучу опавшей листвы. Она шелестела у нас под спинами, сырой осенний ветер пытался в ветвях плакучих ив, солнце не жарило, а обволакивало нежным увядающим теплом. Тихо и покойно. И так невероятно хорошо вместе.

Вскоре Микашу сняли швы. Целители сказали, что он идёт на поправку быстрее, чем они рассчитывали, но руку велели беречь и оставили на перевязи. Приближался день смотра войск перед походом, где должны были решить, возьмут Микаша с собой или оставят выздоравливать дальше. Засветло я помогала ему одеться.

— Я буду держать за тебя кулаки! — подбодрила его, пока он проверял, прочно ли крепятся ножны на поясе.

— Я даже левой дерусь лучше, чем многие новобранцы, — не унывал он. — Всё будет хорошо, если я не опоздаю.

Я поцеловала его в щёку на удачу, и он отбыл. Вернулся к полудню. По виду не определишь, доволен или раздосадован.

— Не дали даже показать себя, — опередил Микаш мои расспросы. — Сказали, что маршал Комри велел держать меня при штабе, пока целители не подтвердят, что я полностью здоров.

— Бережёного Безликий бережёт.

— Быть штабной крысой скучно!

— Возьми пару книг в дорогу. Я договорюсь с библиотекарями. Ты же сетовал, что не успел дочитать что-то интересное.

Он задумчиво повёл плечами и улыбнулся. Последующие дни мы занимались сборами. Я аккуратно упаковала всего его мази, снадобья и травы, написала подробный список, что и когда применять, заставила его прочитать и вникнуть несмотря на недовольные гримасы и отговорки: «Целители сами обо всём побеспокоятся».

— Береги себя и будь осторожен, прошу! — говорила я ему на прощание на дворцовой площади.

— Буду. Теперь хочу жить. Больше чем когда-либо.

Беркут повёз его прочь, а мне хотелось бежать следом и махать рукой, пока воинство не скроется за стеной.

 

Интерлюдия II. Тени в полдень не умрут

Бушевал самум, кровавыми росчерками вихрился песок, сдирая плоть с костей. Жаром пекло не хуже, чем на погребальном костре. Живые укрылись в шатрах и пещерах. Мёртвые ступали среди мёртвых жертв отгремевшей битвы. Реяли изодранные в клочья небесно-голубые плащи, как знамёна победителей. Огненным смерчем приближался ифрит, песок кипел под его босыми ступнями, ревело пламя, обращая пыль в тлеющие снежинки праха.

Масферс и Трюдо опустились подле поверженного маршала Альехо в белых латах, откинули шлем с мёртвого лица. Глупец, мог бы ещё жить, если бы правильно оценил силы и вовремя отступил. Ему бы дали уйти, наводнив войско лазутчиками. Ну… хоть кость людишкам бросить — они так ждали этой победы. Напьются вдрызг и будут отплясывать на костях своих же соплеменников — несуразные создания.

Пленных много взяли, ещё с прошлого раза достаточно осталось, несмотря на то, что часть вернули в стан врага. Проще уничтожить его изнутри, с помощью шпионов и предателей, чем снаружи, имея в распоряжении столь скудные силы. Загипнотизированные загипнотизируют других, и так по цепочке. Тот мизер, который не поддастся, легко будет выжечь после.

Немного тренировки, и они научились скрывать следы внушения, чтобы дознаватели не чуяли их по первому щелчку пальцев. Жаль, в этот раз никого вернуть не удастся — не примут их после того, как они потеряли своё войско и маршала. Впрочем, воины из них лучшие, чем из вчерашних пахарей. Тех давно пора возвращать к земле, пока все не околели от голода. Насколько же неудобны эти потребности бренных человеческих тел?

— Благодарим за помощь. Когда настанет Владычество Теней, наш бог тебя не забудет, — поклонился ифриту Трюдо.

Масферс последовал его примеру.

— Как бы Утренний всадник не уничтожил мой род раньше. Он не забывает оскорблений, — ифрит указал огненным перстом на мёртвого маршала.

— Не бойся, своей помощью вы приближаете его конец, — ответил Трюдо.

— Единственное, чего я боюсь, что Вечерний всадник, который придёт на его место, будет много хуже. Всё в мире стремится к равновесию: раскачивается одна чаша весов — раскачивается и вторая. Я не жажду возвращения Безликого, но все духи уже готовятся к тому. Говорят, он назвал вэса. Теперь лишь вопрос времени, когда прольётся его кровь, и то, что было вначале, повторится вновь.

— Повторится, — кивнул Трюдо. — Только на этот раз с иным исходом. Мы не совершим прежних ошибок.

— В телах людей вы обрели их слабости. Самонадеянность — самая страшная из всех. Порой им кажется, что мир подчиняется их воле, но все здешние обитатели лишь разменные фигуры в большой игре.

— К чему разговоры? Вы либо на нашей стороне, либо против всех, потому что они вас не примут, — оборвал многомудрую речь Масферс. Не так надо вести переговоры — уж сколько раз повторялось. — Твоё решение?

— Мы встретим Утреннего всадника в долине Междуречья, где сложил голову его предок. Но боюсь, без Великого дракона Ашану, мы мало что сможем. А драконы больше никогда не выступят против Небесных, только под их знамёнами.

— Выступят, если захотят жить! — возразил Масферс.

— Мы все этого хотим, только доживём ли до заката? — ифрит неуклюже развернул свою огромную тушу к северо-востоку и зашагал прочь, унося с собой песчаную бурю.

Трюдо и Масферс вернулись в лагерь, где в окружении доверенных воинов их дожидались пленники.

— Не стоило разбрасываться союзниками, — пожурил Трюдо товарища, вытряхивая из седых волос песок.

Он хоть и не ранил ставшую тверже черепашьего панциря кожу, но всё равно доставлял неудобство.

— Более сговорчивых сыщется не меньше. Лунные Странники спят и видят, как бы рыцарям-супостатам в горло вцепиться.

— Так-то оно так, но вода камень точит.

Пленников выстроили шеренгой. Въедливый Айгу, третий новый носитель взамен погибшего Рата, расхаживал вдоль неё и заглядывал в ничего не выражавшие лица.

— Есть кто-то подходящий? — перешёл к делу Трюдо.

— Капитан Нок, — кивнул Айгу, указывая на тридцатилетнего подтянутого авалорца с огненно-рыжей шевелюрой и бородой. — Дар истинный, за плечами больше дюжины походов, вхож в Большой Совет, водил дружбу с Синеглазым, простой народ его любит.

Трюдо глянул на Масферса. Тот кивнул и встал справа от Нока, Айгу — слева. Трюдо подошёл к пленнику и коснулся его лба. Зрачок расширился, рот распахнулся в немом крике. Нок дёрнулся, пытаясь вырваться, но Айгу и Масферс удержали его, опрокинули на колени и за волосы оттянули голову назад. Нок выпучивал глаза и бешено вращал ими. Пахло от него липким ужасом, прозрением своей истинной судьбы и судьбы своего рода:

— Я не стану служить вам! Мой дух силён, а воля свободна, очищающее пламя спасёт меня от ядовитого тлена!

— Успокойся, — Трюдо провёл по его вытянутому лицу указательным пальцем. — Станет легче, больше ты никогда не будешь один, у тебя будет истинная цель и хозяин, в праведности и силе которых ты никогда не усомнишься. Скажи, чего желаешь, и всё исполнится.

Трюдо вынул из-за пазухи фиал тёмного стекла и поднёс к лицу пленника. Струйками полился антрацитовый дым, обхватывая лицо Нока щупальцами, проникал внутрь через все отверстия — ноздри, нос, уши. Ядовитые иглы впивались в сердце, перерождая его и искажая причудливо, заполоняя собой пустеющую оболочку. Нок осел и забился в конвульсиях, дико вереща. Рождаться — больно, умирать — ещё больнее, перерождаться — непереносимо. Но необходимо, чтобы замкнуть круг.

Нок затих, Масферс поднял его и перевернул лицом. Он тяжело дышал, но цвет глаз уже изменился — один голубой, другой — зелёный. Смотрел отрешённо, не чувствуя больше боли. Масферс поднял в воздух большой палец.

Трюдо перевернул фиал и попытался вытрясти последние капли.

— Осколков больше не осталось. Четверо — слишком мало. Отправишься искать новые залежи Мрака, — приказал он Айгу. — А теперь помогите расставить сети.

Масферс усадил приходящего в себя Нока на землю и вместе с Айгу подошёл к Трюдо. Они взялись за руки. Чёрные и голубые из воздуха и теней вились нити, коконами оборачивались вокруг пленников, лишая воли, вещая монотонным голосом: «Нет бога, кроме Единого. И мы — его верные слуги, его посланники в этом жестоком мире. Мы несём свет искупления и освобождения. Наша миссия праведна, а посему достойна любых жертв. Вы часть её, своими деяниями вы приближаете его приход. Когда он ступит на землю, ваши дети первыми войдут в Благостный край. И это ваш выбор!»

— Это наш выбор! — вторили они, освобождаясь от наведённого сна.

Смотрели друг на друга без страха и улыбались, понимая, что наконец-то среди своих.

Нок поднялся, Масферс поспешил укрыть его испачканную в пыли одежду голубым плащом.

— Добро пожаловать, брат!

Вместе с остальными они удалились в командирский шатёр, желая поговорить без посторонних ушей.

— Есть новости о духах. Синеглазый их не убил, — сообщил Нок.

Трюдо удивлённо вскинул брови:

— Даже Разрушителя?

— Взял его под своё крыло. Сейчас про него баллады слагают, мол, герой из низов, стал рыцарем, сокрушил орду демонов, добился любви прекрасной принцессы. Народ его обожает, новый символ благородства Сумеречников.

— Это неплохо, если… — Трюдо задумался. Всё шло слишком гладко, и где-то неуловимо ощущался подвох, но пьянящий привкус победы туманил разум. — Хм, а что же Синеглазый?

— Так это всё — его работа. Верха поговаривают, что он жаждет поднять престиж ордена и боевой дух, мол, не такие уж они неприступные и жадные. Но думаю, его истинная цель не в этом. Может, защитить хочет или на свою сторону перетянуть? — Нок пожал плечами.

— Но разве же он не знает, что это невозможно? Сколько в нём смелости взращивать собственного палача? — Масферс шумно выдохнул.

— Небесные всегда отличались безрассудной храбростью. Кажется, не пойдёт на такое никто в своём уме, ан нет, бросаются грудью на остриё меча. Даром, что ли, никто из них до старости не доживал? — при здравом рассуждении волноваться не о чем. Слишком невероятна неудача. Трюдо снова обратился к Ноку: — А что же Искатель?

— Связалась с книжниками. Они своими секретами ни с кем не делятся. Говорят только, что простой народ при ней рассудок теряет. Требуют чуда.

Трюдо прищурился:

— Значит, Безликий уже здесь. Нужно торопиться. Захватим обоих — и победа у нас в кармане!