Глава 1. Всё будет хорошо!

1537 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Заречье, дорога на север

Грохотало. Твердь раскачивались маятником туда-сюда, каждый раз всё сильнее. Огонь подступал с одной стороны, тьма — с другой. Мир опрокидывался, утопая в крови, короткий день сменялся длинной ночью. Впрочем, любое затишье, белое или чёрное, лучше, чем пучившая землю дрожь и нескончаемые стоны раненых.

Лайсве открыла глаза. Грохот оказался стуком копыт, стоны — скрипом колёс. Земля не раскачивалась — трясся на разбитой дороге экипаж, в котором Лайсве спала, поджав ноги, на узкой лавке. Была бы она не такой субтильной, не поместилась бы.

Из занавешенных окон сочился тусклый свет. Кто-то сидел рядом — его дыхание обжигало. В душном полумраке вырисовался нечёткий силуэт рослого мужчины в сером дорожном костюме: узкие бёдра, широкие плечи, всклокоченные волосы, глубоко посаженные глаза. Такая родная аура, но в отголосках эмоций сквозило отчуждение и обида. И всё же Микаш здесь!

— Воды, — язык слипся и еле ворочался.

Микаш поднёс к её рту флягу и дал напиться. Борясь с кошмарами, Лайсве спросила самое важное:

— Как наш ребёнок?

— Жив пока. Абортирующее зелье подействовать не успело, но целители сказали, что могут быть последствия, — ответил Микаш сухо.

Она лежала у него на коленях, её длинные светлые почти до седины волосы были заплетены в толстую косу и перекинуты ей через плечо на грудь и талию. Микаш придерживал Лайсве мускулистыми руками, чтобы она не падала во время сильных толчков.

Закутанная в тёплый плащ, она потрогала живот. Малыш ещё жив, а с последствиями она справится.

— Куда мы едем?

— В Ильзар. Я написал твоему отцу, он будет нас ждать. Скажи… — Микаш осёкся, собираясь с решимостью. — Это правда? То, что говорил Жерард? Ты спала с Безликим, когда он был в моём теле? Ты была со мной, только чтобы вернуть его?

Лайсве устало вздохнула. Нет, ей не показалось. Кошмар случился наяву: лишившиеся человечности сёстры-Норны, наставник Жерард, оказавшийся коварным душегубом, Безликий, пожертвовавший свободой ради Лайсве. Самая страшная её тайна вышла наружу.

— Я была с ним один раз в Нордхейме. По-другому не получилось бы…

Слова, как комки боли. Даже представить реакцию Микаша не выходило. Телесная слабость, разбитое сердце, пережитый ужас жгли пятки и давили на грудь, пелена мутных слёз застила не только глаза, но и разум.

— Я ни о чём не жалею, — Лайсве вынула руку из плаща, чтобы коснуться его щеки, но Микаш отодвинулся.

— Ты должна была сказать правду! — выкрикнул он сквозь ломкий кашель. — Быть может, я бы простил, понял и согласился с дуру. Но сейчас… Каким же я был тупицей! Говорил и делал никому не нужные глупости, гордился, что добился твоей благосклонности, а ты лишь обманывала и смеялась надо мной.

— Нет, я всё скрыла, потому что боялась тебя потерять. Я…

— Замолчи! — Микаш подскочил так резко, что Лайсве едва не упала. — Я не стану больше слушать твою ложь!

— Микаш! — простонала она.

Он распахнул дверцу экипажа и перелез на козлы к кучеру. Лайсве обмякла. Волнение едва не опрокидывало в беспамятство. Приходилось до крови кусать губы, чтобы не кричать.

Как хорошо, что Микаш такой предсказуемый. Или не очень. Или совсем плохо.

Они не останавливались на обед, лишь вечером завернули на постоялый двор. Микаш так и не возвратился. Лайсве дремала на лавке, пытаясь успокоиться. Её спасли из подземелья книжников, но часть души осталась там, кровоточащая и умирающая в муках. Нет, надо жить, надо бороться, если не ради себя, так хоть ради малыша, чтобы всё, через что она прошла, не было напрасным.

Может, Микаш остынет. Нужно поговорить ещё, раз за разом, пока он не услышит, что её чувства к нему были искренними, и она никогда над ним не смеялась.

Дверь экипажа открыл мальчик-слуга и помог Лайсве спуститься. Ноги ослабли, подташнивало то ли от тряски, то ли от голода, но она держала спину прямо. Сумрачный свет не раздражал глаза — и то радовало.

Лайсве нашла взглядом Микаша. Он беседовал с дородным лысым мужчиной с пышными усами — хозяином двора. К удаче: при посторонних Микаш ей не откажет.

— На пару слов, пожалуйста! — Лайсве взяла Микаша за руку, но он отдёрнулся.

Вдвоём они отошли подальше от людей. Лайсве зашептала Микашу на ухо:

— Я хотела попросить прощения. За малодушие и за ложь. Я должна была сказать сразу и не допускать нашей близости, пока ты не узнал бы правду. Я понимаю, что наделала много ошибок и сильно тебя обидела. Не знаю, смогу ли вернуть твоё расположение, но… Ты нравился мне, я была счастлива с тобой и дорожила нашими отношениями.

— Я должен поверить твоему наивному личику и слезам в глазах? — холодно оборвал Микаш. — Нет уж, пришло время поумнеть. Я знал, что у тебя кто-то есть, чувствовал его, пускай даже не видел. Ты же постоянно говорила о Безликом! Я думал, что это лишь идея, вера, лишённая лица и воплощения. Хочешь, чтобы я снова стал вашим случным бычком? Скажи правду! За это я зауважаю тебя гораздо больше, чем за бесконечные слёзы и давление на жалость. И может быть, соглашусь, ведь во мне так много раболепный глупости!

Он стал колючим и злым на язык, как вначале их знакомства. Ярость полыхала в обжигающе-ледяных глазах белого медведя. Как же он хотел разорвать её на ошмётки!

— Правда в том… — Лайсве осеклась и перевела дыхание. — В том, что я боялась твоего презрения и ненависти. Я понимаю, что заслужила. Но неужели всё, что было после, для тебя ничего не значит? Неужели ты не чувствуешь мою искренность? Пожалуйста, дай нам шанс, шаг за шагом мы преодолеем это. Я буду стараться сильнее, чем раньше, не отвлекаясь ни на какие глупости. Давай попытаемся ради нашего ребёнка!

— Разве этой мой ребёнок? — усмехнулся он злобно, будто плетью огрел. — Никаких нас больше нет!

Микаш развернулся и направился обратно на постоялый двор. Волна дурноты опрокинула Лайсве на колени. Перед глазами темнело, не получалось вздохнуть.

«Почему ты не бросил меня у моего наставника-мясника?! Зачем тянешь вдаль, зачем мучаешь ещё больше?!»

Что ж, значит, это будет только её ребёнок. Она выстоит!

— Госпожа, давайте я вам помогу, — к Лайсве протянули руку и подняли с колен.

Хоть повседневное голубое платье не измазалось, только во рту жгла горечь и от пустоты кружилась голова.

— Моё имя Арсен. Ваш жених просил поддержать ваши силы.

Лайсве подняла взгляд. В её лицо внимательно всматривались ржаво-зелёные глаза целителя. На вид лет сорок, невысокий и сухой, жидкие пепельные волосы были аккуратно зачёсаны назад.

— Идёмте, я вас подлечу, а там уже и ужин приготовят. Вам необходимо хорошо питаться и поменьше переживать, не переживать совсем, если хотите сохранить ребёнка, — уговаривал целитель.

— Я не переживаю, просто устала с дороги. Простите! — ответила Лайсве бойко.

Всё хорошо! Если постоянно повторять, то так и будет, не может не быть!

— Не вам нужно прощения просить, — покачал головой Арсен и повёл её на постоялый двор.

В двухэтажном доме, сложенном из рубленого камня, гостеприимно горели окна. Из трубы на черепичной крыше вился дымок, сновали по двору слуги, ржали в ожидании ужина лошади на коновязи. Заскрипела, отворяясь, массивная дубовая дверь. Качнулся на цепи деревянный журавль.

Они вошли в зал харчевни и поднялись на второй этаж по дощатой лестнице. Вдоль огороженной перилами внутренней галереи располагались спальни для гостей. Лайсве выделили маленькую комнату, куда вмещалась только кровать и тумбочка для умывания. На ней покоился кувшин с горячей водой и таз.

Раздевалась Лайсве медленно и плавно. На стуле лежал тюк с вещами. Видно, Микаш забрал его из их, нет, теперь надо привыкать по-другому, из его комнаты. Очень любезно с его стороны.

Найдя среди платьев и книг маленькое зеркальце, Лайсве принялась приводить себя в порядок. Конечно, с измождённым лицом, мертвенной бледностью и синяками под потускневшими голубыми глазами ничего поделать было нельзя, но вот дорожная пыль быстро капитулировала перед рогожкой и мылом. Лайсве переплела косу и переоделась в чистое платье из тёплого и немаркого синего сукна. Размеренное течение привычных ритуалов успокаивало.

Вскоре вернулся Арсен и принёс толстую красную свечу, изрезанную колдовскими рунами. Он поджёг её и поставил на тумбу. Ловкие пальцы потянули из пламени огненную нить, сплетая её в мерцающую сеть. Она обволокла Лайсве коконом, сквозь ладони Арсена полилась жаркая целительная сила, затягивая бреши в ауре. Становилось чуть легче.

Лайсве вспоминала медитативные техники, которым её обучили книжники. Хоть на что-то они сгодились.

Закончив лечение, Арсен вручил ей флягу с зельем. После первого же глотка в носу защипало, но целитель заставил осушить флягу до дна и оставил ещё несколько кувшинов, чтобы выпить после ужина, перед сном, после сна и перед завтраком. Столько даже Микашу не назначали, когда линдорм выдрал кусок плоти из его плеча.

Микаш! Нет, нельзя о нём думать, нельзя думать ни о чём, что причиняло боль.

— Я попрошу слуг принести вам ужин, — предложил Арсен, но Лайсве покачала головой.

— Лучше развеюсь в общем зале, если это не опасно. И так в экипаже насиделась, а ещё сколько придётся там провести! — она усмехнулась, но весёлость резала почти так же, как слёзы.

— Это приличное место. Да и с таким женихом вряд ли кто-то осмелится на вас напасть. Просто утомительно, а вы истощены до предела и даже больше.

С чего целитель взял, что Микаш ей жених? Он сам так представился? Зачем? Микаш! Нет, она выстоит, долой уныние!

Они спустились в зал харчевни. Публика здесь была приличная: купцы в пёстрых рубахах и плащах, путешественники в менее заметной, но всё равно добротной одежде. До зубов вооружённые охранники следили за порядком. Гости переговаривались вежливым шёпотом, много не пили и на подавальщиц не кидались.

Лайсве села за столик возле окна подальше от чадящего камина и сквозняков от двери. Тут же устроились Арсен, кучер и ещё несколько людей, которых Микаш нанял для сопровождения и помощи в дороге. Сам он так и не спустился, предпочтя ужинать в одиночестве.

Перед Лайсве поставили миску с куриным бульоном, в котором плавали кусочки белого мяса и отварные овощи. Всё очень лёгкое и вкусное. Говорят, что беременные едят за двоих. Подруга Хлоя, когда носила ребёнка, поглощала любую пищу, которая попадалась ей в руки и всё время просила ещё, а Лайсве даже сейчас приходилось цедить суп маленькими глотками. Но надо есть, надо бороться, надо жить. Ведь причина для этого у неё самая естественная и важная.

— Лучше бы вы отдыхали у себя в комнате, — посетовал Арсен. — Не стоило вашему жениху тянуть вас в такую даль. О чём он только думал, кроме своего повышения по службе?

Последнее замечание ужалило особенно неприятно.

— Микаш очень хороший человек. Он спас меня от участи худшей, чем смерть, и до этого спасал столько раз, что пальцев обеих рук не хватит, чтобы пересчитать. Он везёт меня домой к отцу, где я буду в безопасности. Он герой, смелый и благородный, как поют в балладах. Его не в чем упрекнуть!

Все уставились на Лайсве, удивлённые её горячей отповедью.

— Храбритесь, сколько хотите, только у вас в глазах стоят слёзы, — не унимался несносный Арсен. — Все догадываются, из-за кого. Обрюхатил, а теперь тащит под венец, чтобы получить вожделенный титул, не заботясь, что вы и даже его наследник можете пострадать.

— Вы ничего о нас не знаете! — разозлилась Лайсве.

Почему же так трудно успокоиться?!

— Тише-тише, нам просто жаль вас.

— Не нужно меня жалеть! — вспылила она. Все вздрогнули. Свою порцию Лайсве домучила, так что… — С вашего позволения я откланяюсь. Вы были правы, мастер Арсен, здесь слишком утомительно.

Целитель отодвинул перед ней стул и помог подняться. Лайсве направилась наверх. Все будто ждали, что она вот-вот забьётся в истерике или упадёт с лестницы. Ну и зря!

— Я проведаю вас позже, — бросил в спину Арсен.

Лайсве слишком устала, чтобы спорить.

Только за затворенной на засов дверью получилось расслабиться, но стоило лечь в постель и попытаться заснуть, как из глаз хлынули слёзы.

Лайсве лежала на спине с откинутым одеялом. Солёные ручьи стекали из уголков глаз в уши, а оттуда на подушку. Наволочка становилась неприятно сырой. Каждый вздох сливался с натужным всхлипом. Сердце пульсировало болью, она переходила на живот и словно рвала внутренности.

Нужно успокоиться! Ничего ужасного не произошло. Лайсве спаслась, малыш жив, скоро они будут дома в безопасности. Отец примет её и защитит, а ещё Вейас… она снова увидит брата! Они — её семья, они примут её любую.

Почему так душит, убивает этот плач? Зачем она открыла Микашу своё сердце?! Зачем позволила его растоптать? Зачем вообще начала эти отношения, ведь знала, что всё закончится именно так! Все слова, все клятвы, произнесённые в счастливом бреду — пустое. Даже если не лживы, то ты перестаёшь так думать, как только любовная лихорадка проходит. Нить порвана, её не связать. Хоть свои слова, свои клятвы она сдержать обязана.

Всё закончилось, закончилось! Надо отпустить. Но почему же так хочется бежать к нему, ползать на коленях и вымаливать прощение? Повторять до бесконечности, получая в ответ словесные оплеухи, пока он не услышит и не поймёт.

Нет, никто так не убивается даже по любимым, мужьям, так почему она не может смириться? Ведь в глубине души она считала себя недостойной любви и счастья. Сейчас, больше чем когда-либо, она должна быть сильной, ради малыша. Нельзя потерять и его. Он — всё, что у неё осталось!

Если повторять, что всё будет хорошо, если верить в это всем сердцем, то так и станет, обязательно! Она выживет и выстоит. Она так хочет!

Лайсве встала. Ноги не гнулись, а голову вело. Она заглотила зелья Арсена, как было велено по списку, намазала ключицу расслабляющими эфирными маслами — не помогло.

В тюке нашёлся нож. Лайсве поднесла его к верёвке на запястье. Десять лет назад они с Микашем «поженились», как мануши-кочевники: надрезали себе руки, обменялись кровью и клятвами. Верёвочные браслеты стали обручальными.

Тогда Микаш клялся, что всегда будет рядом, помогать в горе и болезни, помогать несмотря на невзгоды. Должно быть, он пытается сдержать слово, потому и забрал её от Жерарда, везёт в Ильзар, тратит свои кровные на целителя и сопровождение.

Лайсве попросит отца возместить ему всё сполна. Микаш будет свободен для более счастливой жизни с идеальной женщиной, которая никогда его не разочарует. Пускай он забудет о Лайсве, чтобы не чувствовать той боли, которую она испытывала сейчас.

Лайсве уже поднесла нож к браслету, как ей на плечо легла чья-то ладонь. Чужого присутствия в комнате не ощущалось. Лайсве испуганно скосила взгляд.

— Наконец-то услышала! — донёсся знакомый голос.

Она отбросила нож и повернулась. Перед ней стоял Безликий в сером балахоне и круглой белой маске с тремя косыми красными царапинами. Лайсве обняла его, забывшись на мгновение.

— Будет уже плакать! Ты же знаешь, это вредно, — уговаривал он, утирая её щёки большими пальцами.

— Я… стараюсь… — удалось выдавить сквозь всхлипывания.

Безликий подхватил её на руки и уложил на кровать.

— Прости, это моя вина, — сказал он, устраиваясь рядом. — Я должен был тебя оградить, но без реального воплощения я бессилен.

— Нет, ты и так спасал меня больше, чем кто-либо в моей жизни, — Лайсве вгляделась в полыхающие штормовой синевой глаза в прорезях маски. — Ты пожертвовал свободой, чтобы выторговать меня у Жерарда. Не стоило.

Безликий приложил палец к её губам.

— Самое меньшее, что я мог сделать. Со мной даже мой отец, Небесный повелитель, не справлялся. Что мне возомнивший себя невесть кем книжник-интриган?

Рядом с Безликим Лайсве хотелось улыбаться, даже когда душа была разодрана в клочья.

— Ты как всегда на себя наговариваешь. Теперь я смогу видеть тебя, как только пожелаю?

— Если пожелаешь, — он усмехнулся. — Прости, что так вышло с Микашем. Я решал свои проблемы за твой и его счёт.

— Нет, я никогда об этом не пожалею. Только о Микаше. Как думаешь, оно меня когда-нибудь простит? Ты бы простил?

— Я… не знаю. В нашей с женой жизни творил глупости я, и прощения просить всегда выпадало мне. Но если хочешь совет, дай Микашу остыть. Пускай он сам решит, что ему нужно. Сейчас он только наговорит тебе лишнего, такого, о чём будет потом жалеть. Уже наговорил. А может ещё и вытворить непоправимое. Не зли его лишний раз, не позволяй ему этого.

— Это нормально так убиваться по нему и быть готовой на любые унижения, лишь бы он простил и всё стало, как раньше?

— Да кого из нас можно назвать нормальным? Первую тысячу лет своего развоплощения я пытался поговорить с братом, разрешить обиды и споры. Я мечтал, чтобы мы снова стали семьёй, любили и уважали друг друга. Мне до сих пор хочется спасти его от безумия. Но пока он сам не пожелает, всё, что я могу — впустую сотрясать воздух и приходить в отчаяние. Близкие и отличаются от знакомых тем, что отпустить их не так просто. Мы готовы протягивать руки и подставлять другую щёку для удара раз за разом, потому что так трудно приказать сердцу не истекать кровью в тоске по вырванной из тебя части. Сильные чувства, такие как любовь, сопряжены с болью, даже соитие без неё не обходится. В детстве, когда я разбивал колени в кровь и начинал плакать, отец учил меня, что боль — это часть жизни. Ты жив, пока способен её чувствовать. Именно она заставляет нас меняться, становиться лучше, а не застывать в сытом удовлетворении на веки вечные. Нужно научиться её принимать и жить с ней. Только не повторяй моих ошибок, прошу. У тебя нет такого запаса прочности.

Безликий печально усмехнулся. От его заботы мигом потеплело на душе. Боль стала… более выносимой.

— Я постараюсь вести себя осмотрительно и не плакать. Если Микаш захочет уйти, я не стану мешать. Сейчас главное — ребёнок. Спасибо, что ты есть. Если бы ты сегодня не пришёл, я бы умерла от тоски.

Лайсве уснула, но прежде услышала нашёптанную колыбельную:

— Всё будет хорошо. Я стану повторять это до тех пор, пока оно не станет правдой.

Утром разбудил стук в дверь. Лайсве открыла. Вошёл Арсен и принялся выспрашивать о её самочувствии. Он снова выплетал ладонями целительские сети, наполняя тело энергией, снова отпаивал зельями. На этот раз Лайсве завтракала в комнате, не желая слушать сплетни. Благодаря ухищрениям целителя еда хоть немного оставалась в животе, а не лезла обратно.

Когда пришёл слуга проводить Лайсве до экипажа, она была уже полностью одета и собрана. Нести тюк ей не позволили и даже по лестнице вели за руку, а отпустили только на улице, чтобы открыть дверцу экипажа и подставить скамейку.

Было тепло и солнечно. Микаш с Арсеном стояли рядом и говорили на повышенных тонах.

— Я предупреждал, что не нужно тянуть её в такую даль, да ещё во время войны! Она не вынесет дороги! — упрекал его целитель.

— Так я плачу вам деньги, чтобы вы поддерживали в ней силы. Набиваете себе цену? Скажите сколько, и хватит уже об этом! — рычал Микаш.

— Дело не в деньгах, не понимаете? Вы сами доводите её до выкидыша. Все свои усилия я трачу, чтобы починить то, что вы стремитесь разрушить. Это так глупо!

— Не ваше дело рассуждать о том, как я поступаю. Если не хотите работать, то я найду более искусного целителя, который будет выполнять свои обязанности беспрекословно.

Арсен сложил руки на груди и презрительно сощурился:

— Ищите. Только такими темпами вам скоро понадобятся услуги гробовщика, а не целителя.

Лицо Микаша сделалось настолько зверским, что Лайсве не выдержала и встала между ними:

— Мастер Арсен, прошу, не стоит из-за меня переживать. Обещаю, впредь я не буду перенапрягать себя ненужными волнениями и реагировать так остро. Капитан Остенский был очень любезен доставить меня домой, не нужно его попрекать. Он ни в чём не виноват.

Микаш демонстративно отвернулся.

— Садитесь со мной в экипаж. Присмотрите во время дороги, если что, — позвала она Арсена и зашагала прочь.

Целитель шепнул Микашу:

— Вам должно быть стыдно. Она мать вашего наследника.

Тот стоял неподвижно. Хоть на людях не скандалит. Значит, главное, не оставаться с ним наедине.

Всё будет хорошо!

 

Глава 2. Предложение руки и сердца

1537 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье

Стучали копыта, дробным ритмом выплетая разбитую дорогу. В оконце мелькали незнакомые земли. Лайсве впервые ехала по северо-восточному тракту. Из Ильзара они с братом бежали на северо-запад через захолустную Кундию и суровую Лапию, чтобы добраться до гробницы Безликого в Нордхейме. Там Лайсве встретила бога. Оказалось, что путешествие было подстроено им, чтобы она помогла ему в битве с Мраком, возвратив утраченные силы своей верой. Тогда Лайсве и стала его пророчицей. Или намного раньше, была ею с рождения, просто не знала об этом, ведь Брат-ветер всегда оберегал её.

Из Нордхейма вместе с Микашем Лайсве отправилась вдоль побережья на юг к занятой единоверцами Сальвани, которую теперь называли Священной империей. На самой её границе стоял город книжников — неприступная Эскендерия. Обитавший там Дух Огненный должен был отыскать новый путь к Безликому, но оказался коварным интриганом. Жерард Пареда, Ректор Университета и почётный член Малого Совета Сумеречников, на самом деле хотел создать всесильный оракул.

Он собрал вместе трёх пророчиц-Норн, одной из которых была Лайсве, и обучил их общаться с Повелителями стихий, а после попытался пленить богов, лишив пророчиц воли и женских органов. Две названые сестры Лайсве навсегда погрузились в транс, а её спас Безликий, выдав Жерарду тайну своего возрождения. Но прежде Ректор рассказал Микашу секрет, который разрушил их отношения.

Подумать только, десять лет пролетело с тех пор, как они вдвоём приехали в Эскендерию — солнечный город их любви и молодости, но всё равно жаль, что их весна увяла так рано. Теперь Микаш вёз Лайсве домой по этому северо-восточному тракту.

Зато она поняла, что Безликий всегда был с ней в её сердце и мыслях. Жерард лишь затмевал её взор своими амбициями и интригами.

Впереди бескрайними степями раскинулось знойное Заречье — родина Микаша. За ним на севере произрастали леса туманного Белоземья, посреди них на высоком холме стоял сияющий мрамором замок Ильзар — вотчина рода Веломри. Лайсве соскучилась по отцу, ждала встречи и старалась думать только о ней.

Микаш рассказывал о Заречье, как о цветущем крае плодородного чернозёма, где луга благоухали разнотравьем и стелился по ветру серебристыми волнами ковыль. Но за окном виднелась лишь бедность и запустенье от затяжной войны. Атаки единоверцев разбивались об неприступные стены Эскендерии, но шли дальше, вглубь Веломовии, захватывая земство за земством. Скоро и до Ильзара доберутся.

Лайсве чувствовала себя, как эта выжженная, истоптанная сапогами и копытами, залитая кровью земля — опустошённой и разочаровавшейся в тех, с кем она делилась всем и кто был ей дорог. Оттого ужасы войны: разорённые поля, брошеные сёла, торчавшие из пепелищ скорбными столбами печные кладки, осиротевшие, умирающие от голода дети, стенающие женщины, бесконечные подводы с ранеными — воспринимались особенно остро.

Арсен сетовал, что Микаш гонит лошадей и отказывается останавливаться дольше, чем на ночь. Но Лайсве радовалась, что мучительный путь закончится как можно быстрее. Никаких препятствий: разбойников, патрулей и прочих неприятностей не попадалось. До двух Микаш не считал, прежде чем пустить в ход силу, а аура капитана Сумеречников добавила ему грозной значимости. Подумать только, когда-то с Лайсве он был нежным котёнком. Это её и подкупило. Она так редко видела искреннюю ласку от кого-либо, кроме отца с братом.

Арсен увеличивал дозы зелий, вливал в Лайсве всё больше энергии, работая на износ. Она старательно следовала его предписаниям: впихивала в себя еду пять раз на дню, сражаясь с тошнотой. Пока они ехали в карете, Лайсве дремала, гуляла на свежем воздухе, как только выдавалась возможность, и совсем не думала о Микаше. Он избегал её, она — его, и становилось намного легче. Только усталость от долгой дороги брала своё.

Лайсве держалась на одной надежде и силе воле. Главное — доехать. Дни в конце лета, как назло, стояли влажные и душные. Чуть легче стало, когда дорога побежала по тенистым лесам Белоземья. До Ильзара оставалось рукой подать. Отупленная апатия поглощала всё больше, Лайсве просыпалась, только чтобы справить естественные нужды. Мир сузился до серой полоски, в которой едва различались очертаниями ближних предметов. Когда с ней заговаривали, Лайсве понимала не сразу.

К концу выдохся даже Арсен, опустошая себя до предела. Его эмоции жалили, словно слепни, особенно когда он злился на Микаша. Слабость не позволяла закрыть эмпатию и управлять даром хоть немного. Лайсве говорила об этом Арсену, но тот тоже устал себя контролировать и только раздражался сильнее.

Последние дни тянулись улиткой. Всё чаще в шевелении теней на полуприкрытых веках появлялся Безликий. Он обнимал Лайсве крыльями и повторял:

— Всё будет хорошо. Не может не быть.

Только это спасало.

Экипаж вдруг замер, стихло лошадиное ржание. Зашевелился Арсен. Лайсве не хотелось просыпаться: двигаться было очень тяжело. Да и проехали они не так много сегодня.

Заскрипела дверь. В глаза ударил яркий свет. На улице уже возились слуги.

— Госпожа Лайсве, выходите, приехали!

Надо себя преодолеть, бороться, чтобы жить. Вся жизнь в борьбе.

Лайсве взялась за протянутую руку и выглянула наружу. Из глаз выступили слёзы, так ярко сверкал на солнце мрамор. Она уже и забыла.

В двух шагах дожидался сухощавый старик. Какое странное у него лицо! Он радовался слезами и истекал давней горечью. В немой мольбе вытянулись руки, губы прошептали беззвучно: «Я так скучал, жестокая!»

— От… тец, — произнесла Лайсве, прежде чем её накрыла чернота.

Сны приходили жуткие. Кто-то стремился отнять у неё ребёнка. Фигуру злодея скрывал голубой плащ с капюшоном. Лайсве сражалась с ним до последнего вздоха. Лучше умереть, чем потерять дитя. Без него в жизни уже никакого смысла не будет.

Лайсве срывала с противника капюшон и видела перед собой Микаша. Всё тщетно! Он слишком силён, ей не победить. Но она сражалась ещё яростней. Микаш кидал малыша в печь, а её, умирающую от горя, утаскивал за собой во Мрак. Но Лайсве не могла так жить и умирала у него на руках, наполняя ненавистью и отчаянием.

Когда она проснулась, то не сразу поняла, где находится. Какая просторная комната! Солнечный свет заливал её без остатка через высокие стрельчатые окна. У стены стояли резные сундуки с одеждой. На них сидели большие куклы, точь-в-точь похожие на людей в роскошных платьях. Рядом лежали набитые соломой тряпичные звери. Напротив кровати притаился шкаф со сборниками сказок и легенд, романтических баллад и новомодных романов. На стене висело большое зеркало в начищенной серебряной оправе. Под ним на умывальном столике посверкивал украшениями открытый ларь.

Спальня в Ильзаре! Ничегошеньки здесь не изменилось. Может, всё было лишь кошмарным сном? Ей скоро исполнится шестнадцать, приедет на помолвку жених — самый благородный и добрый из людей. Всё будет хорошо!

— Нянюшка! — позвала Лайсве.

Пускай Эгле расскажет добрую сказку, и все страхи испарятся. Но вместо неё в комнату вошёл старик в сером костюме без единого украшения. Ранняя седина выбелила волосы, высокий лоб изгрызли тревожные морщины. Только ясные голубые глаза светились полной жизни улыбкой.

— Эгле тебя не дождалась. Годы взял своё, прости, — мягко сказал он.

— Отец?

Он кивнул и сел рядом на кровать. Лайсве вытянула руку из-под тяжёлого одеяла и принялась разглаживать пальцами морщины на его лице. Значит, кошмар случился на самом деле.

— Мой ребёнок? — мелькнула тревожная мысль. Лайсве принялась ощупывать живот.

— Он жив. Ты просто переутомилась в дороге. Опасно ехать в таком состоянии, — ласково ответил отец, потрепав её за щёку.

— Но я очень хотела. Прости за всё!

— Нет на тебе никакой вины и никогда не было, ни передо мной, ни перед кем-либо другим. Не переживай больше, здесь о тебе позаботятся. Я созвал лучших целителей. Отдыхай! Как поправишься, так и поговорим.

Он поцеловал Лайсве в макушку и ушёл. Его место тут же заняло с десяток целителей. Лайсве откармливали протёртыми супами и жидкими кашами, отпаивали зельями, обтирали бальзамами и мазями, латали ауру. На несколько дней её погрузили в сон и будили лишь для очередной порции еды и лечения, но потом позволили бодрствовать по нескольку часов и даже подниматься с постели. Тогда отец решился поговорить.

— Как капитан Остенский? — спросила Лайсве.

Она только закончила очередную прогулку по комнате и укладывалась обратно в постель.

— Дожидается твоего выздоровления, — отец пожал плечами.

— Я думала, он уехал.

Отец фыркнул и сложил руки на груди:

— Вот уж из-за кого точно переживать не стоит. Тебе нравится этот безземельный капитан? Я куплю его с потрохами, и будет он перед тобой как левретка отплясывать. Голодранцы ради возможности породниться со знатью на всё пойдут. Так даже лучше, чем с равным. Одно слово против тебя, хоть малейшее неуважение, и сразу его к ногтю! Ни один мужчина не стоит твоих страданий, ни одной твоей слезинки, слышишь?

Лайсве сглотнула. Вспомнились высокородные невесты, которых предлагали Микашу без числа. Он всеми брезговал, не желая подчиняться и терпеть унижения. Они вместе смеялись над глупостью заведённых порядков — женитьбе по расчёту, а теперь сами попались в этот силок.

Отец, видно, чего-то не понял. Микаш дожидается, чтобы проститься и уехать с миром. Лайсве отпустит его — решение уже принято. Нет смысла мучить его отношениями, которые ему в тягость.

— Не всё так плохо. Сам авалорский регент, лорд Комри, пообещал, что его род породнится с этим безземельным, если у него будет наследник. Твой ребёнок, — радовался отец, хотя Лайсве эта новость пугала.

— Нет, я не согласна распоряжаться судьбой ещё не рождённого малыша. Пускай лучше он сам выберет свою участь. Что же до Комри… Может, сейчас они на гребне, но вокруг них собирается такая буря, какой ещё не видывал мир. Совсем скоро их затянет в самую бездну, и все, кто окажутся рядом, падут вместе с ними.

— Что за ужасы ты рассказываешь?

— Это пророчества. Меня обучали…

— Ох, ты про этот вздор фанатичных книжников. Ничего, потом со смехом вспоминать станешь.

Её пророчествам не верят, как Лайсве могла забыть? Неважно! Всё равно Микаш не признаёт её малыша своим наследником.

— Позови, пожалуйста, капитана.

— Конечно, если ты готова.

Отец открыл дверь, и в спальню вошёл Микаш. На нём был бело-зелёный капитанский костюм, лицо выбрито, осанка прямая, руки сцеплены за спиной. Никак на парад собрался? Только пучок на затылке растрепался, соломенные пряди волос топорщились и лезли в разные стороны.

За годы Лайсве наловчилась укрощать колючее безобразие у него на голове, могла бы поправить. Но ледяные глаза обожгли таким презрением, что захотелось спрятаться с головой под одеяло, как в детстве. Жаль, что оно прошло.

Микаш приблизился к окну и отвернулся. Похоже, торопился выступить в очередной поход. Нужно скорее покончить со всем.

— Отец, пожалуйста, оставь нас, — попросила Лайсве, стараясь подавить тревогу.

Не хватало ещё, чтобы родитель что-то заподозрил и начал выспрашивать. Наградив Микаша не слишком добрым взглядом, лорд Артас удалился.

— Спасибо, что доставил меня домой. Я попрошу отца возместить твои расходы, даже накинуть кое-что сверху за хлопоты и потраченное время. Прости, что всё вышло так скверно.

— Я не за этим, — ответил Микаш глухо.

— Я не знаю, что ещё сказать. Сейчас не лучшее время для тяжёлых разговоров. Я хочу пожелать тебе счастья, куда бы ни лежал теперь твой путь. Я… — Лайсве до крови закусила губу. Нет, она не заплачет!

— Хватит уже! — рявкнул Микаш и наконец повернул голову.

В его глазах плескалась такая ярость, что Лайсве охватила дрожь.

— Лайсве Веломри, дочь лорда Артаса, хозяина Ильзара, по праву отца вашего ребёнка я требую, чтобы вы вышли за меня замуж, — он показал свою ладонь. В ней был зажат серебряный обручальный браслет.

Зачем Микаш это делает? Чтобы исполнить глупые ритуалы?

— Скажи… — заговорила Лайсве упавшим голосом. — Ты ещё любишь меня?

— Разве тебе это когда-нибудь было нужно? — он презрительно скривился.

— Тогда зачем? С твоими заслугами и талантами, с покровительством лорда Комри ты легко найдёшь себе лучшую жену. Я освобождаю тебя от всех клятв и обещаний. — С каждым её словом его взгляд полнился бешенством, почти звериным, будто он хотел разорвать её прямо на месте, но Лайсве продолжала в надежде, что он услышит: — Ты мне ничем не обязан. Не нужно мучить себя отношениями, которые тебе в тягость. Я со всем справлюсь сама и никаких обид на тебя держать не стану. Я желаю тебе счастья, как никому другому.

Лайсве протянула к нему руку с верёвкой, чтобы он сам снял её в знак своего освобождения.

— Тебя никто не спрашивает! — он ухватил её за запястье, намереваясь надеть обручальный браслет.

Лайсве попыталась вырваться.

— Нет! Я не согласна! Я не желаю! — повторяла она как заклинание, которое раньше всегда срабатывало, но сейчас потеряло силу.

Серебряная дуга вспорола кожу, щёлкнула застёжка, обвив запястье кандалами. По металлу потекла тёмная кровь, пачкая белые простыни. Лайсве бессильно обмякла. Микаш отпрянул, вглядываясь в багровые капли на своих пальцах.

— Н-н-ничего страшного, прости, — позвала она.

Ох, не так надо было с ним себя вести с самого начала! Он же от ревности ошалел — не от обиды. Нужно смягчить его.

«Давай поговорим хоть немного спокойно, без криков и упрёков,» — попросила Лайсве мысленно.

Микаш выскочил за дверь, даже не потрудившись закрыть за собой. Лайсве погладила разболевшийся живот.

«Всё хорошо, маленький. Твой отец не в духе, но, обещаю, к твоему рождению он успокоится, и ты узнаешь его таким же благородным человеком, каким знала его я. Надо перетерпеть совсем чуть-чуть, — Лайсве посмотрела на окровавленный обручальный браслет. — Раз уж это единственное, что нам осталось».

Вскоре явился лорд Артас с целителями и слугами.

— Что-то случилось? Он сделал тебе предложение? — встревожился отец.

Лайсве повернулась к нему и заставила себя улыбнуться.

— Да, я случайно порезалась. Простите, — она встала, показывая, что рассыпаться не собирается. — А где Вейас?

— Как уехал в Стольный после посвящения, так и не объявлялся, — лорд Артас нехотя повёл плечами и ссутулился. — Служит в дозоре, отказался от всех причитающихся по рождению почестей. Решил меня доконать!

Лайсве вздохнула. Братишка всё делал наперекор отцу, пускай и желал независимости.

Она достала лист с пером и чернильницей, уселась за стол и принялась писать.

— Так когда свадьба? Не хочется напоминать, но твой живот меньше не становится, — не слишком деликатно поинтересовался лорд Артас.

— Сколько дней Вейасу понадобится, чтобы добраться сюда?

— Три недели, если поторопится, — сообщил отец.

— Значит, через три недели.

Пускай Вейас приедет хоть ненадолго, только чтобы повидаться, поддержать. Родная душа, как-никак. Он поможет, всегда помогал. С ним всё будет хорошо!

— Скажи, детка, чего ты хочешь? Мы всё исполним, просто пожелай, — коснулся её плеча отец. — Всё ради твоего счастья, ради твоей улыбки!

Как объяснить, что чужие сердца ему не подвластны? Не в его силах забрать её печаль. Но она постарается, очень постарается. Нужно жить дальше.

Целители колдовали над её аурой, заживляя рану на руке и восстанавливая то, что повредила стычка с Микашем. Становилось чуть легче, но лишь на поверхности.

Лайсве закончила письмо Вейасу и улыбнулась так широко, как только могла.

— Я хочу такую свадьбу, чтобы ей завидовали все соседи. У меня лучший на свете жених, самый благородный и сильный из воинов. О таком можно только мечтать! Пускай церемония не посрамит ни его, ни нас.

— Хорошо… — обескуражено согласился отец.

Остальные наблюдали за ней с недоверием. Лайсве радостно засмеялась.

 

Глава 3. Священная невидаль

1537 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

Микаш не сидел сложа рук. Он списался с представителями ордена и получил разрешение охотиться на демонов. В Белоземье, вдалеке от единоверцев, уговорить людей оказалось проще, чем в Эскендерии. Да и к заслугам Микаша и его должности здесь относились несравнимо лучше.

Он оповестил окрестности, что собирает ополчение. Тут же в замок принялись подтягиваться желающие послужить под его началом.

За подготовкой во дворе Лайсве наблюдала из окна маленького каминного зала на втором этаже. Тут она изучала бухгалтерские книги. Ей уже позволили прогуливаться по замку в сопровождении целителей и слуг покрепче на случай, если понадобится помощь. Главой их стал Арсен. Он приглянулся отцу за самоотверженную заботу о Лайсве, хотя ей не нравилась настырность целителя и неприязнь к Микашу.

Дверь заскрипела. В комнату вошёл лорд Артас и встал рядом.

— Просит, чтобы я выделил ему людей, оружие и провиант, — отец указал на высокую фигуру Микаша во дворе. — Хочет убить сотню демонов в нашу честь. Я говорю, зачем? Дикая Пуща — заповедный лес, древний, как сам мир. Велик шанс нарваться на невидаль, с которой справиться не получится. Никто там не охотится, люди вообще близко подходить боятся и не зря! Лучше бы он к свадьбе готовился, хоть манер себе привил, честное слово! Босяк невежественный, даром что маршальский любимец.

Микаш дотошно осматривал воинов и снаряжение, которое ему удалось раздобыть на свои деньги. Вспомнился давний разговор с бывшим женихом и хозяином Микаша — Йорденом. Он тогда хвастал, что убил с сотню демонов, а Лайсве ему не верила и язвила. Микаш, глупый мальчишка, видимо, подслушал и измыслил что-то кому-то доказать. Лайсве ли, отцу, или самому себе?

Может, пускай едет. На воле ему будет легче: остынет, решит, нужна ли она ему, любит ли.

— Не позорь Микаша хотя бы ты. Он мой будущий муж. Всё, что говорят о нём, будут говорить и обо мне. Сейчас у него не лучшие времена, но на самом деле добрее и отважнее человека я не встречала. Другого я к себе никогда не подпустила бы. Дай ему, что он просит. Оставь только тех, кто нужен в замке. Твои люди тоже застоялись без дела, а посмотрят на Микаша в битве и зауважают гораздо больше, чем за манеры и велеречивость.

— Что ж, будь по-твоему. Но если он тебя обидит или пренебрежёт, клянусь, я сотру его в порошок!

— Отец!

— Кем я буду, если не смогу сделать счастливым своё единственное дитя? — лорд Артас коснулся её щеки, снисходительно улыбаясь.

А как же Вейас?..

Отец ушёл оповестить Микаша о своём решении. Лайсве вернулась к бухгалтерским книгам. Дела в замке шли неплохо: до белоземской глуши волнения ещё не докатились. Да и отец оставался затворником и довольствовался только самым необходимым, а Вейас от его помощи наотрез отказался. Так что средств на приличную свадьбу вполне хватало.

Приглашения соседям разослали ещё в день помолвки. Оставалось только привести замок в порядок, хорошенько его украсить, приготовить угощение, пригласить музыкантов и артистов, пошить всем наряды. А впереди только месяц!

Церемонию решили проводить у дубовой рощи на большой поляне. Там выстроили ажурную беседку, где Лайсве с Микашем будет ждать главный жрец. Вокруг поставили скамейки для гостей и столы для угощения, помост для музыкантов, расчистили место для танцев. Всё утопало в цветах: лилиях, розах, астрах и гиацинтах.

Сложнее вышло с платьем. Портной хоть и звался лучшим в столице Кундии, Кайнавасе, а оказался неподступным упрямцем. Всю церемонию Лайсве оформляла согласно новым веяниям эскендерской моды. Корсеты и груды тяжёлой парчи выглядели нелепо по сравнению с летящими одеждами современных светских львиц, да и к положению Лайсве подходили гораздо больше.

В конце концов портной согласился пошить платье с круглым вырезом и высокой талией. Юбка из белого муслина струилась до пят обшитыми тонким кружевом каскадами. Расклёшенные рукава добавляли силуэту особую изящность.

Портной даже удивился во время примерки, как очаровательно смотрелась в этом необычном наряде Лайсве. Лишь тогда он согласился с её выбором.

Время летело. Всё было уже готово, включая угощения и изысканное южное вино.

Гостей собралась уйма! Приехали все, кто находился в месяце пути от Ильзара, даже те, кого не приглашали. Сумеречники, оставшиеся не у дел из-за войны, ждали захватывающего зрелища или хотя бы скандала. Законы гостеприимства запрещали выгонять их, а в состоянии Лайсве рисковать не следовало.

Малообитаемые замшелые камни Ильзара заполнились людьми до отказа. Пришлось убирать заброшенные помещения, наскоро чинить ветхие башни. Но всё равно места не хватило: менее знатные гости расположились в близлежащих городках, Дрисвятах и Подгайске.

Микаш со своим отрядом пропадал в лесах. Он исправно присылал в Ильзар головы демонов. Ко дню свадьбы их набралось девяносто девять. Скорей бы Микаш привёз сотую и успокоился. Хотя может и к лучшему, если он не приедет. Конечно, неприятно, что столько хлопот и денег окажутся потраченными зря, соседи посмеются, но зато остаток жизни не будет испорчен упрёками и обидами.

* * *

1537 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Дикая Пуща

Леса приграничья кишели разномастными тварями. Доказать заносчивым высокородным, что Микаш за месяц убьёт сотню демонов, не составило труда. Девяносто девять набралось, когда ещё пять дней имелось в запасе. Воины восхищались удалью Микаша и радовались, что он займёт место старого лорда Артаса, слишком осторожного и отошедшего от дел. Но сотый демон никак не шёл в руки.

Лес и вправду оказался заповедным, будто живым, полным духов и потусторонней силы. Повезло, что в походах Микаш научился различать, когда стоит нападать, а когда — пройти мимо, хотя до прозорливости лорда Комри ему было как до света далёкой звезды.

— Нужно возвращаться — на свадьбу опоздаем, — предупредил в последний день Ульрих, новоиспечённый помощник.

Возраста Микаша, он был невысокий и сухой, как большинство белоземцев. Жидкие пепельные волосы казались присыпанными ржаной мукой, из-под нависающего лба в опушке сросшихся кустистых бровей зорко следили бесцветные глаза.

Лорд Артас выделил воинов с условием, что Микаш приблизит к себе его доверенного человека и будет прислушиваться к советам. Надсмотрщика над душой поставили. Но Ульрих держался тихо и особо не мешал.

— Вернёмся, как добудем сотого, — решил Микаш.

На самом деле возвращаться он не хотел, как не хотел и этой свадьбы. Видеть прекрасное личико лживой ведьмы — тоже. Такая же вероломная, как они все! Попользовалась и вздумала бросить, но Микаш не позволил. Хотя зачем? Чтобы помучить Лайсве так же, как она мучила его все эти годы? Или он действительно жаждал, чтобы сказка восторжествовала, и грубая реальность не прикасалась к ней прокажёнными руками, превращая в гниль и плесень? Чтобы было как раньше, светло, тепло и радостно на душе от улыбок и прикосновений любимой, которые ему не предназначались. Почему так трудно отпустить, забыть и жить дальше без любви или того, во что она превратилась?

— Мы можем не успеть. Не нужно расстраивать госпожу Веломри, когда она в таком состоянии, — покачал головой Ульрих.

Мелькнула за осинами тень, сверкнули колдовские глаза. Вот оно!

Микаш вскочил в седло и помчался следом за тварью. Демон или дух? В такой гонке не разобрать. Мелькали подлески и овраги, перемахивал через поваленные стволы лихой конь. Быстрее! Отряд отстал — плевать. Сотый демон падёт к его ногам, и тогда люди увидят, Лайсве прежде всех, что он лучше, он достоин… Достоин её любви!

Тварь замерла на краю большой поляны. Обернул три головы восьминогий лось. Дэдрейка, кажется, так его звали. Только единого мнения по поводу того, дух это или демон не было. На вид не определишь. После гонки аура твари стала агрессивно-бурой. Чутьё предупреждало об опасности, хотя внутри тянуло: отступись. Все демоны мира не растопят сердце красавицы!

Микаш вскинул лук и наложил стрелу на тетиву. Дэдрейка затрубил, глядя на него тёмными глазами. Свистнуло оперение, наконечник вонзился в горло, следующая стрела и ещё одна. Тварь рванула наутёк, но раны замедлили бег.

Микаш выхватил копьё и на всём скаку пронзил дэдрейке бок. Увернувшись от раскидистых рогов, капитан дёрнул древко на себя, сильнее разрывая плоть. В последний раз попытавшись ударить, тварь взвыла и повалилась. Вздрогнула земля. Микаш спрыгнул с коня и выхватил меч. Дэдрейка сучил узловатыми ногами и стенал почти по-человечьи. Большие глаза обречённо смотрели на палача.

«Я — осколок льда. Я не чувствую ничего, тем паче — жалости».

Микаш замахнулся от плеча и в несколько ударов по горлу добил дэдрейку. Оставалось только отрубить голову, хотя бы одну из трёх. Мощные мышцы шеи никак не позволяли отделить её от тела — пришлось кромсать по дюйму. Пот тёк градом, мешаясь с кровью, руки занемели от натуги. Микаш потерял счёт ударам, прежде чем треснул последний лоскут плоти, и голова покатилась по увядающей траве, оставляя за собой багровую полосу.

Повисла тишина: замолчали все звери и птицы, не двигались сосны и ели. Застыл даже напоенный сыростью воздух.

Микаш вскинул голову. На опушке показалась фигура: девушка, невысокая и хрупкая. Её пышное одеяние было соткано из свежей изумрудной зелени. Ярче брильянтов на нём сверкала роса. Подол сплетался с травой и мхом на земле. Ног не видно, движения такие плавные, будто она скользила по тверди. Голову венчали оленьи рога. Черты лица тонкие, вычурные, словно вырезаны из белой липы. Корили голубые глаза-озёра.

«Почему в своей боли ты не слышишь чужую? Зачем рвёшь на части даже тех, кто хочет утолить твои страдания и спасти?»

Тело дэдрейки задрожало и вспыхнуло ослепительно белым светом, меняя очертания. На его месте возникла Лайсве. Красивая! Аж дух перехватило, защемило сердце. Она покачнулась, измазалось в крови свадебное платье, помутнели от боли глаза. Лайсве упала к ногам Микаша, шепча разбитыми губами:

— Прости! Прости! Прости!

Опустившись на колени, он протянул к ней ладони, но она обратилась в розы под его пальцами, разлетелась голубями. Нет её больше, как дивного сна.

Незнакомка замерла рядом с отрубленной головой. Удлинились сучковатые руки, оплетая Микаша колючим терновником, зашелестела листва:

— Заплатишь, душегуб. Самым дорогим заплатишь.

Микаш сощурился:

— Нет ничего, что мне дорого. Я не боюсь тебя, дух леса!

Исчезли заросли. С негромким хлопком незнакомка превратилась в Лайсве и ответила насмешливо:

— Я не дух, а ты — глупец. Пожалеешь!

Залаяли собаки, захрапели кони, взволновались голоса. Микаш обернулся — к нему спешил отряд. Лесного духа и след простыл. Дэдрейка как дэдрейка с откромсанной головой — ничего необычного. Может, привиделось?

— Всё в порядке? — встревоженно спросил Ульрих, спешиваясь. — Ух ты!

— Сотый! — возликовал Микаш и насадил голову на копьё. — Можем возвращаться.

Только бежал по хребту озноб и недобро следили с опушки глаза-озёра. Да пускай хоть эту собачью жизнь возьмёт!

Хотя Ульрих волновался всю дорогу, успели они вовремя, даже раньше немного, особенно для того, кто ни часу не хотел ждать.

Ильзар убрали нарядней, чем когда Микаш был здесь впервые на помолвке своего хозяина. Сверкал на огнистом солнце ведьминого лета белый мрамор, трепетали на ветру знамёна гостей. Замковая гора утопала в пёстрых цветах. Стены украшали венки из дубовых и еловых веток, шелестели гирлянды из монет и лоскутов ткани. Лужайки выкосили, изгороди фигурно подстригли, аккуратные дорожки вымели.

У подножья стояло множество экипажей, на лугу вдалеке пасся большой табун. Неужели столько людей на свадьбу помойной дворняги собралось? Как будто последний пышный праздник пропускать не хотели, даже если повод был совсем не радостный.

Едва отряд вступил на ведущую к замку дорогу, как опустились ворота. Навстречу вышли герольды в голубых сюрко и, встав по обе стороны от входа, затрубили в фанфары, словно приветствовали парад победителей в Эскендерии. Микаш стушевался и натянул поводья, но уловив на себе внимательный взгляд Ульриха, подтолкну коня вперёд. Нельзя показывать слабость, нужно воспринимать всё как должное.

Отряд въехал во двор. Частоколом его окружали копья с головами демонов.

— Ваша невеста приказала, — улыбнулся на его недоуменный взгляд старый управляющий Матейас. — Хотела, чтобы все знали о вашей воинской удали.

У Микаша забрали копьё с головой дэдрейки и поставил к остальным.

Зачем? Он же не для этого! Просто хотел… уже и сам не знал, чего именно.

В выделенных покоях Микаш переоделся в парадный бело-зелёный костюм. Оказалось, что его вычистили до бьющей в глаза белизны, подновили серебро так, что оно блестело на солнце. Микаша тщательно отмывали и брили, драли волосы, чтобы заплести их в церемониальную причёску. Всё равно получилось с петухами. Парикмахеры только горестно вздыхали, глядя на растрёпанную гельерку.

Не выдержав, Микаш сбежал. Но куда бы он ни шёл, всюду его встречали надоедливые слуги, поздравляли гости, восхищённо присвистывали воины из отряда. В поисках уединения он случайно забрёл на женскую половину. Приоткрытая дверь гардеробной манила знакомой аурой.

Микаш заглянул внутрь и обомлел. Он странно относился к красоте, восхищаясь тем, чего другие не понимали и даже не видели. Но этот тёплый свет был настолько ярким, что не заметить его мог лишь слепой. Изящная, безукоризненная красота сквозила в каждой мягкой, нежной черте. Лёгкая, как пушинка, положишь на ладонь, дунешь, и она полетит, сверкая, навстречу солнцу. И так хотелось лететь следом, обнимать крепко, впиваться в сладкие губы, гладить шелковистую кожу, дышать цветочным ароматом. Заклеймить своей и не выпускать, пока он жив. Как же больно осознавать, что это чудо не будет принадлежать ему никогда!

Но ведь раньше он был частью её светлого мира. Или это тоже обман? Сказка, которую так нравилось рассказывать себе перед сном, упиваться верой, что тёплые улыбки и изысканные ласки предназначались ему. Теперь он всегда видит у неё за спиной тень, которую раньше едва чувствовал. Соперник, самый худший из всех, даже не тем, что идеальный бог, а тем, что неосязаем.

Как бороться с тем, кого даже на поединок вызвать нельзя? А так хочется сразиться, пускай и до своей смерти! Разодрать на клочки, загнать и откромсать голову, как дэдрейке сегодня, вырвать сердце и растоптать его, а может и своё заодно, чтобы не чувствовать этой агонии. Так жаждать любви и не получать, что бы ни делал, как бы ни старался. Почему она так жестока?

— Капитан Остенский, — позвали над самым ухом. Рядом встала немолодая темноволосая служанка. — Нельзя смотреть на невесту в свадебном платье до церемонии. К большому горю!

— Я не верю в приметы, — отмахнулся Микаш, не в силах оторвать взгляд от неземной девушки в воздушном белом наряде.

— Погодите до церемонии! Она уже ваша — никуда не сбежит. Каждый вздох до конца жизни вы будете делить с ней.

Прелестная головка в обрамлении забранных в высокую причёску локонов цвета лунного серебра обернулась. Микаш спрятался за дверью.

«Нет, не моя, никогда не была и никогда не будет».

Церемония приближалась. Смахнув с него несуществующие пылинки, слуги пригласили Микаша в празднично украшенную рощу. Там уже ждали многочисленные гости, ни одного из которых Микаш не знал. В беседке стояли седобородый жрец с рунным посохом, по левую руку лорд Артас, по правую — Ульрих, которого Микашу насильно впихнули вместо отца. Раньше он мечтал увидеть лорда Комри на этом месте, но теперь благодарил небеса, его кумир далеко и не знает, каким он стал. Высокие слова оказались ложью, стоило им столкнуться с суровой реальностью. Отпустить — непереносимо, простить — невозможно. Получается только злиться и крушить всё вокруг. Мир будто сузился до неё, себя и его — ненавистного соперника.

Микаш встал возле дубового алтаря в виде распустившей крылья Белой птицы. Гости смотрели на усыпанную лепестками дорогу из замка, ожидая увидеть неземное создание в одеждах из воздуха. Но время шло, удлинялись тени, солнце спешило к лесу на западе, а её всё не было.

Бродил по гостям неясный шёпот, ощущался на затылке недобрый взгляд из лесного сумрака.

«Заплатишь! Потеряешь! Пожалеешь!»

Микаш прикрыл глаза, отрешаясь. Нельзя потерять то, что никогда ему не принадлежало.

Назойливый гомон сложился в нечто осмысленное:

— Лорд Гедокшимска, хозяин Будескайска, пожаловал. Да-да, тот самый, говорят, с детства в неё влюблён был. Сбежала, говорю вам, сбежала, он ведь не женился — столько лет её ждал. Такой видный, богатый. А что этот, ну сильный, так ни родства, ни манер, обрюхатил высокородную и думает, подадут ему теперь весь мир на блюдечке. Вот не дождётся! Позор!

Микаш распахнул веки и вгляделся в надменные лица гостей. Совсем как тогда на помолвке, и чувства те же. Сколько лет прошло, сколько подвигов и должностей сменено, а ничегошеньки не изменилось. Глупцы! Что ему высокий лорд, когда у него в соперниках сам Безликий ходит.

— Может, случилось что? Разыскать её? — беспокоился Ульрих.

Лорд Артас покачал головой:

— С ней остался Арсен и слуги. Они позвали бы, если бы случилось что-то серьёзное.

— Нельзя, — прохрипел жрец. — Она должна пройти по тропе невесты одна в знак того, что сама выбрала этот путь и этого мужчину. Если что-то не даст ей явиться сюда вовремя, значит, сами боги против этого союза.

Микаш не сдержал горькой усмешки. Боги уж точно против. Почему с ними нельзя сражаться, как с демонами? Сломить их своей волей, силой сокровенного желания, единственного оставшегося в этом сошедшем с оси мире.

— Столько времени прошло. Она не явится, — тихо заметил лорд Артас. — Нужно расходиться.

— Это не вам решать, — прервал его жрец.

Все обернулись к Микашу. Он продолжал стоять, упрямо глядя на замок.

— Отступись! Над тобой уже все потешаются, — зашептал на ухо лорд Артас.

Гости осыпали его снисходительными взглядами, а кое-кто украдкой даже уничижительными.

— Нет, — оборвал гомон Микаш. — Мне всё равно, кто и что подумает. Я уйду, только когда она прогонит меня сама. А до этого я буду ждать. День, неделю, месяц — неважно. Не сойду с этого места, пока она не явится либо я не умру!

Люди неодобрительно зашептались, лорд Артас поджал губы, жрец кивнул:

— Воля ваша.

«Моя и ничья больше!»

 

Глава 4. Тревожная свадьба

1537 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

Настала знаменательная дата. Суета захлестнула замок. Только Лайсве всё ждала и не могла дождаться: поднималась с утра, чтобы посмотреть в окно на бегущую от замка дорогу, и перед сном снова искала внизу тусклый огонёк родной ауры.

Микаша не явился и накануне церемонии. Отец возмущался и собирался всё отменить, но Лайсве не позволила.

С утра её привели в порядок: перебарщивать с краской для лица Лайсве не разрешила. Волосы уложили в высокую причёску, выпустив из неё короткие завивающиеся пряди, с боков прикрепили белые лилии. Платье было последним штрихом. Портной с помощниками и служанками долго расправляли складки и закалывали ткань булавками, не забывая восхищённо вздыхать. Несколько часов прошло, прежде чем они удовлетворились и оставили Лайсве наедине с новой камеристкой.

Сухую, но очень аккуратную кундку звали Иржиной. Чуть старше Лайсве, замуж она так и не вышла, но к своим обязанностям относилась очень серьёзно. За это Лайсве её и выбрала, как и всё для себя и этой церемонии. Хоть что-то изменилось со времён юности!

Лишь изредка Лайсве скучала по колкой и страстной Бежке. Разгульная жизнь рано её состарила. Бежка умерла примерно в одно время с нянюшкой. Продолжала ли дерзкая служанка любить Вейаса? А вот он, похоже, про неё не вспоминал. Вспоминал ли он о сестре? Мог бы хотя бы пару строк черкнуть!

— Он вас не достоин, — вздохнула Иржина, вырвав Лайсве из задумчивости.

— Вейас?

— Нет, ваш жених. Столько усилий, чтобы всё прошло без сучка без задоринки. И вы! О вашей красоте и добродетели слагают баллады. Одного взгляда хватает, чтобы убедиться в их правдивости, а он воротит нос. Таскается по лесам в поисках новых трофеев, а на вас, на всех нас — наплевать! Как глупо мы будем себя чувствовать, если он так и не явится!

Лайсве усмехнулась:

— Он приедет. Право, не стоит меня жалеть. Я счастлива. В детстве я мечтала выйти замуж по большой любви, а не по принуждению, за благородного воина, который отыщет для меня место в своём сердце. Микаш именно такой. Я хочу родить его ребёнка и провести с ними остаток своих дней. Я безмерно рада, что он хочет того же.

— Вы слишком добры, чтобы замечать плохое. Он вас погубит, — покачала головой Иржина.

— Каждый получает то, что заслужил. Не важно чем, покорностью или строптивостью, излишней добротой или ложью. Быть с ним — мой выбор. Если он выберет то же, то так тому и быть.

Лайсве словила на себе томный взгляд из-за отворенной двери. Такой родной, знакомый. На помолвке он пугал, Лайсве не понимала, кому он принадлежит и что происходит.

Подумать только, Микаш уже не забитый господами мальчишка-слуга, а бравый капитан со славой героя, но всё так же таится в тени и подсматривает украдкой, мечтая украсть локон, танец или поцелуй.

«Подойди же! Преодолей это расстояние, скажи, что на душе. Я дам тебе то, что ты пожелаешь, будь то свобода или моё сердце!»

Но Микаш ушёл, а вместо него заглянула молоденькая служанка:

— Ваш жених уже здесь, его ведут в рощу. Скоро и вам время выступать.

Лайсве подмигнула Иржине:

— Видишь, я была права.

Невеста сошла с примерочной табуретки и, придерживая подол платья, в последний раз выглянула в окно. Сердце ёкнуло, Лайсве приложила ладонь к груди. Поднимая столбы пыли, к замку мчался закутанный в чёрный плащ всадник.

Вейас! Он приехал, он успел!

— Вам уже пора, — напомнила служанка.

— Я сейчас, только встречу последнего гостя. На пару слов — не дольше.

Иржина перехватила её ладонь.

— Если вы выберете иначе, никто вас не осудит. Не губите свою жизнь!

Лайсве качнула головой:

— Это просто гость.

И поспешила навстречу брату.

Она заглянула на конюшню. Несколько общительных жеребчиков приветственно заржали. Обдало запахом сена и терпких лошадиных шкур. Конюхи ушли вместе с гостями: всем хотелось посмотреть на церемонию.

Только дверь одного денника была открыта, сверху на ней висела уздечка. Вот-вот выйдет Вей с седлом в руках, лисья улыбка проклюнет шаловливые ямочки на щеках, вспыхнут искорки-хитринки в кристально-голубых глазах.

Вместо него из денника показался чернявый кундец. Одежда под стать холёному высокородному: тёмно-зелёный, расшитый серебряной нитью костюм и такой же плащ. Широкополая фетровая шляпа с пером выгодно подчёркивала хищные черты лица. Пухлые губы растянулись в надменной ухмылке.

Лайсве разочарованно выдохнула:

— Что ты здесь делаешь, Петрас? Я тебя не приглашала.

Кузен повесил седло на деревянную ручку на двери и захлопнул денник.

— Как невежливо, я же всё-таки родственник.

— Я надеялась увидеть Вейаса, — Лайсве зябко обняла плечи.

Похоже, с приездом домой, вернулись и неприятности, которые, казалось, остались в далёком прошлом.

— Сама наивность! — хохотнул Петрас. — Ты правда думала, что он явится на твою свадьбу с помойной дворнягой? Или ты так и не догадалась, что он к тебе испытывал?

— Испытывал? — Лайсве сглотнула, припоминая последние дни с Вейасом. Она знала, но прятала это от себя, не хотела признавать. Неужели после стольких лет ничего не изменилось? — Что было, давно бурьяном поросло. Вейас — мой брат, и я никогда не перестану надеяться…

Петрас наступал, в ониксовых глазах полыхало вожделение. Нахлынули воспоминания: как больно было от грубых прикосновений кузена, как он грозился запереть и насильно женить на себе. Страшно и стыдно. Лайсве попятилась. Не хотелось ни мгновения оставаться с ним наедине. Но Петрас в один рывок отрезал её от выхода.

— Не такая прыткая стала? — ухмылялся он. — Взгляни на себя, брюхатая, наскоро замуж выскакиваешь, в отцовском замке, да ещё за кого? За дворнягу, который только и делает, что брезгует тобой и унижает прилюдно. А ведь могла бы ходить в мехах и золоте, быть хозяйкой Будескайска. Не жалеешь?

На его запястье не было свадебного браслета, он так и не женился. Ждал, что она приползёт к нему на коленях? Безумец!

— Ни капли, — холодно отрезала Лайсве. — По крайней мере, Микаш никогда не пытался брать меня силой. Он благороднейший из мужей, все его подвиги настоящие, а не только на словах, любовь искренняя и чистая, а не жажда обладания безвольным красивым камешком. Ты мне противен. Даже если бы ты был последним мужчиной в Мунгарде, я не вышла бы за тебя!

— А манеры-то все с дворнягой растеряла. Родишь такого и сама такой станешь. А он найдёт себе лучшую, молоденькую, принцессу. С его-то славой и покровительством авалорского регента ему все на шею вешаться будут. Ну же, оцени наконец подлинное чувство, — Петрас протянул ладонь.

— В тебе нет ничего подлинного и никогда не было, — Лайсве сложила руки на груди, защищаясь.

Время мчало слишком быстро. Её же ждали, надумывали Безликий ведает что, а уж Микаш… Но ведь она не стремилась ни обманывать, ни обижать его ещё больше. Просто хотелось увидеть брата в этот самый важный из дней. Неужели и это желание настолько неправедное?

— Оставь меня, иначе я всем расскажу, как ты склонял меня к близости против моей воли. Мы не на твоей вотчине!

— Да какое мне дело! — Петрас приблизил голову к её лицу так, что горячее дыхание обожгло кожу, обдало запахом пота. — Перекину тебя поперёк седла и увезу, пока никто не смеет вернуться за тобой по тропе невесты. А там… там меня уже не остановят! Твоего брата здесь нет, чтобы тебя защитить.

Петрас потянулся к её губам.

«Помочь?» — зашептал распахнувший ворота Ветер.

Кузен рухнул на пол, обхватив голову и визжа, словно по нему ударили мыслеклещами. Лайсве переступила через него и поспешила к выходу. У него не получилась даже прохрипеть проклятье ей вслед. Хорошо, что он не осквернил её своими мерзкими поцелуями!

«Спасибо тебе, мой другой брат, мой Ветер!»

«Будь счастлива, просто будь!» — шептал Безликий на прощание.

Лайсве бежала, но ноги путались. Накатывала такая слабость, что она едва не падала.

— Арсен! — позвала Лайсве, пытаясь отдышаться.

Целитель выскочил из замка и помчался ей навстречу.

Вдох-выдох, пускай мир перестанет кружиться, пускай у неё достанет сил!

— Вам нужно лечь и успокоиться! — Арсен подхватил Лайсве на руки и принялся вливать тёплую целительную силу.

— Нет. Нет! Я так ради этого старалась. Пожалуйста, только произнести клятву. Микаш должен услышать то, что я хочу сказать, — умоляла она.

— Хорошо, но сразу после — в постель, — наказал Арсен, вливая в неё всё без остатка.

Он довёл Лайсве до тропы, усыпанной белыми лепестками, и направился в замок. Она шла одна, потому что так решила сама, пускай даже весь мир был против. Но может не мир, а лишь люди, заблудшие и заблуждающиеся, а мир — вот он.

Едва тлели последние дни ведьминого лета. Ясное небо стало невероятно близким, ветер играл разноцветной листвой, пахло горечью надвигающейся зимы, прохлада продирала кожу. Вечернее солнце окрашивало замок, тропу и рощу в золото, делая торжество ещё более красивым. Самый лучший день в её жизни несмотря ни на что.

Гости на лавках оцепенели, только глаза наблюдали безотрывно. В тишине таилась особая музыка, тонкая и чарующая торжественностью. Каждый шаг полнился смыслом. В ажурной беседке замерли измученные ожиданием тёмные фигуры. Из всех виден только трепещущий восемнадцатилетний мальчишка. Закатное зарево путалось во всклокоченных волосах, в серых глазах полыхала первая безумная страсть, подрагивали сильные руки, высоко вздымалась широкая грудь. Герой тысячи битв сразит любого демона, совершит любой подвиг, а свои чувства открыть боится. До сих пор.

Лайсве встала перед Микашем, упрямо глядя в глаза. Страха больше нет.

— Всё в порядке? — спросил жрец.

Лайсве кивнула. Микаш смотрел, словно узник в ожидании приговора.

— Из-за задержки вынужден спросить, пришли ли вы сюда по своей воле и желаете ли этого союза? — продолжил жрец.

— Спасибо, я как раз хотела сказать.

Присутствующие напряглись, Микаш посерел в лице, во взгляде — обречённая тоска.

«Что же ты, держись! Давай дойдём до конца вместе!»

— Я знаю, что поступила дурно и сильно тебя обидела. Я знаю, что тебе трудно понять и простить. Мне было больно лгать тебе, но ещё больнее терпеть твоё презрение. Я смалодушничала, ошиблась, оказалась не настолько идеальна, насколько ты себе выдумал, но всё же… Всё, что было между нами, всё, что я говорила тебе, шло от чистого сердца. Будь искренен и ты. Если в тебе нет сил меня простить, если твоя любовь утрачена безвозвратно, то остановись сейчас. Показное благочестие не стоит союза с неблизким человеком. Ты сам заявлял это так часто! Клянусь, я не буду держать на тебя зла и повторю столько раз, сколько потребуется, что ты честнейший и благороднейший из людей, пока все не поверят. Потому что это — правда. Скажи, нужна ли я тебе? Хочешь ли ты пройти со мной этот путь рука об руку до самой смерти и даже после неё? Если ответишь да, я постараюсь изо всех сил, чтобы у нас всё сложилось. Я согласна быть твоей женой, хранить тебе верность, делить горе и радости, болезни и здоровье, богатство и бедность, всю жизнь — на двоих.

Гости выдохнули. Послышалось шевеление, шёпот. Лайсве смотрела на Микаша с вызовом.

Он сглатывал — ходил под тугим воротом кадык. Взгляд делался всё более хмурым. Лайсве протянула ему руку с его браслетом. Он принял её и закашлялся, будто слова давались ему нечеловеческими усилиями:

— Лайсве Веломри, я… — Вначале слабая и безвольная хватка крепчала. — Я, Микаш Остенский, в чине капитана рыцарей достославного ордена Сумеречников, беру тебя в жёны по своей воле и буду любить до самой смерти, в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и бедности.

Лайсве понурилась. Это были официальные слова клятвы — не от сердца. Неужели даже сейчас достучаться до него не получилось?

Микаш потянул Лайсве к себе и зашептал измученно:

— Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти.

Хотелось улыбнуться, но вышел только сдавленный всхлип. Микаш взял её левую руку своей левой. Жрец перевязал их запястья белой лентой и произнёс:

— Перед ликом Белой Птицы, хранительницы домашнего очага и повелительницы Небесного сердца, я нарекаю вас мужем и женой. Любите друг друга, живите в согласии и никогда не предавайте, ибо боги свидетельствуют ваши клятвы и скрепляют ваши намерения тканью мироздания, как я — этой лентой. Отныне вы одно: сердце, душа, существо.

Жрец отстегнул серебряный браслет с правой руки Лайсве и передал Микашу. Тот бережно надел украшение на её левое запястье, поглаживая пальцами кожу, чтобы удостовериться, что в этот раз не поранил.

— На жизнь, на любовь, на смерть! — громкий голос Микаша раскатился по всей округе.

Жрец подал Лайсве ещё один, более массивный мужской браслет. Она надела его на руку Микаша поверх истёртой верёвки.

— На жизнь, на любовь, на смерть! — Лайсве прислонилась лбом к его лбу, усмехаясь сквозь слёзы.

Вспомнилась волшебная арка Нэнэке у туатов. Интересно, если бы они прошли через неё, то выбрались бы вместе на другом конце, хватило бы их чувств, чтобы преодолеть древние чары?

— Можете поцеловать невесту, — объявил жрец, но Лайсве поцеловала Микаша раньше, так не терпелось узнать, ответит он или оттолкнёт.

Микаш крепко обнял её и впился в губы с такой страстью, что выбил дыхание. Лайсве растворялась в нём: в ласкающих спину через тонкую ткань прикосновениях, в дразнящем поединке языков, в нежном покусывании губ.

Они одно: сердце, душа, существо.

— Это за закрытыми дверями спальни, пожалуйста, — строго выговорил жрец.

Лайсве нехотя оторвалась от Микаша, но его руки продолжали удерживать её рядом с собой.

Со стороны замка приближался Арсен, опережая гостей с поздравлениями.

— Уже всё? — бесцеремонно потребовал он. — Ей пора возвращаться в постель. Приготовления и волнения оказались слишком утомительными.

Отец кивнул. Лайсве туже прижалась к Микашу. Свадьба не должна заканчиваться так мгновенно, ведь только-только появилось ощущение, что счастье возможно.

— Пожалуйста, один танец!

— Лайсве, слушайся целителя! — шикнул отец.

— Это не вам решать, — осадил его жрец.

Лайсве поднялась на цыпочки и заглянула Микашу в глаза.

— Один танец, — согласился он и повёл её на расчищенное место перед помостом для музыкантов.

Микаш подал знак рукой, и они заиграли медленную мелодию. Молодожёны плавно переступали, шли даже — не танцевали. Кто-то наблюдал за ними с опушки, прожигал спины колдовской взгляд. Микаш тоже оборачивался, рассматривая незаметную тень среди золотой листвы.

— Я должна о чём-то узнать? — насторожилась Лайсве.

— Нет, — прошептал он и подхватил её на руки.

Она спрятала голову у него на плече, вдыхая запах. Ах, если бы в мире остались только они вдвоём, застыли вот так. Навсегда!

Но музыка закончилась, и Микаш поставил Лайсве на землю. Опускались сизые сумерки, было уже почти темно. Гости окружили душным кольцом, смотрели во все глаза. Вперёд подались лорд Артас, Арсен и жрец.

— Ступай уже — не капризничай. Это твоё здоровье! — укорил Лайсве отец.

Она погладила выбритую до блеска щёку Микаша. Так мучительно не хотелось его отпускать.

— Ступай, ты устала, — пробормотал он, целуя её пальцы.

— Ты придёшь? — с надеждой спросила она.

— Лайсве, тебе сейчас нельзя… — снова влез отец, окидывая Микаш недобрым взглядом.

— Не для этого, просто…

— Это не вам решать. Уймитесь уже. Теперь за неё отвечает её муж, — снова одёрнул его жрец.

Отец скривился и скрипнул зубами. Тяжело им будет ужиться под одной крышей.

— Приду, как только всё закончится. Ступай же! — подтолкнул её к Арсену Микаш.

Лайсве счастливо улыбнулась и вернулась в замок. На ужин подали отварные овощи и белое куриное мясо. После в спальню заглянули младшие целители. Они вливали в Лайсве очередную порцию животворных сил вместо опустошившего свой резерв Арсена.

Как хорошо, что этот бесконечный день закончился. Не всё сбылось, но Микаш смягчился. Они преодолеют вместе любые препятствия, вдвоём против целого мира!

Целители погасили свечи и ушли. Лайсве осталась одна в день собственной свадьбы. Как же смешно!

С улицы доносился шум праздника: музыка, пьяные песни, топот. Стучал в окна ветер, трясли ветвями деревья, выплетая по комнате паутины из теней. Ночь загустела чернотой, показалась луна. Веселье постепенно стихало. Ухали птицы.

Эхом разнеслись шаги в коридоре, брызнула у пола полоса неяркого света, заскрипела дверь. Мелькнул огонёк свечи и тут же погас, чтобы не потревожить её. Зашелестела одежда, движения стали крадущимися.

Микаш нырнул под одеяло. Лайсве обволокло его запахом, его тепло утолило слабость лучше, чем целительские техники. Крепкие руки сомкнулись вокруг неё стальным обручем, дыхание защекотало макушку. В объятиях Микаша мгновенно пришёл сон.

«Моя сказка!»

 

Глава 5. Кормилица

1538 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

Когда Лайсве проснулась, место Микаша на постели уже остыло и даже запах выветрился. Будто она всё выдумала: и свадьбу, и его приход поздней ночью. Единственным напоминанием остался серебряный браслет на левой руке и переполненный гостями замок. Но ради ребёнка Лайсве запретила себе расстраиваться и переживать.

Ещё несколько дней проводились торжества в честь молодожёнов: турниры, пиры, состязания бардов. Лайсве посещала их ненадолго, чтобы почтить гостей и не переутомиться.

Микаш вместе с отрядом умчался на охоту. «Тёмные силы не дремлют». Что ж, общаться супругам в этом браке предстояло очень мало, но хотя бы не будут друг другу докучать. В каждой ситуации нужно находить хорошее, но, боги, как же это трудно!

О Петрасе ничего слышно не было. Видно, он поспешил восвояси, чтобы никто не узнал, как его победила беременная женщина. Лайсве надеялась, что больше его не встретит, но её скудной удачи вряд ли бы хватило на такое чудо.

Она снова написала брату. Жаль, что некоторые вещи нельзя сказать прямо, а тем более доверить их бумаге. Но всё же Лайсве просила Вейаса приехать хоть ненадолго, обещала, что поймёт и примет. Не хотелось его отпускать… как и Микаша.

Окончание празднеств Лайсве встретила с облегчением — она жаждала уединения и покоя. Теперь терпеть приходилось только общество целителей, ведь они помогали ей сохранить ребёнка.

Чтобы поменьше думать о бросившем её муже, Лайсве постоянно чем-нибудь себя занимала. Вначале она руководила уборкой замка, а потом вернулась к штудированию бухгалтерских книг. Требовалось подробно изучить, какой доход приносят земли, сколько стоит содержание замка и войск. Капитальный ремонт следовало отложить до лучших времён, вместо этого — укрепить крепостные стены и башни. Оставшиеся средства будут накапливаться на случай, если придётся держать оборону против единоверцев.

Отец воспринимал беспокойство Лайсве с иронией:

— Да захлебнутся убогие ещё на подходе к Белоземью. Куда им с вилами и мотыгами тягаться с конными рыцарями в белых латах?

— Но в Сальвани-то они не захлебнулись, — возражала Лайсве.

Вести отовсюду приходили одна тревожнее другой. У единоверцев появились собственные цепные псы — Лучезарные. Так новый орден был назван в насмешку над Сумеречниками. Состояли в нём одарённые предатели, в основном мыслечтецы, а руководили ими несколько одержимых. Осколки Мрака поразили их во время похода в гиблый Гундигард. Вернувшись, одержимые объявили себя посланниками Единого.

Бунтовщики купились, ведь им так не хватало опытных военачальников. Сами того не ведая, единоверцы отдавали души Мраку и приближали его владычество, уничтожая подлинных защитников — одарённых Сумеречников. Остановить это безумие мог разве что Безликий, если бы возродился в полной силе. Для этого он должен был убить своего сторожа-вэса, но отчего-то медлил. Во время беременности Лайсве не решалась настаивать, но собиралась отыскать вэса после родов.

Веломовия теряла южные земли, в соседней Кундии было неспокойно. Но больше всего доставалось Авалору: на священном острове не прекращались кровавые бои. Лучезарные выбрали цитадель Безликого главной целью и хотели взять её во что бы то ни стало. Они даже подослали к королю Регану убийц! После его кончины бразды правления принял его побратим лорд Комри, бывший маршал Сумеречников. Принесённая на крови клятва вынудила его предпочесть битвам дипломатические игры, которые он раньше презирал.

Скоро мир перекроят до неузнаваемости. Первые станут последними, те, кто был никем, окажутся во главе и безжалостно отомстят тем, от кого терпели унижения. В результате одарённые станут нищими скитальцами, утратившими своё место в мире.

Лайсве много писала в дневник. Теперь, когда его будет кому прочесть, нужно рассказать, какими на самом деле были герои этой странной истории, ставшей легендой ещё при их жизнях. О жестокости Жерарда, о благородстве лорда Комри, о доблестных подвигах Микаша, о Норнах, которых лишили воли, а потом человечности и даже сознания. О Безликом, который хотя и был теперь всегда на расстоянии вытянутой руки, но так и оставался загадкой.

Растущий внутри неё ребёнок сделался самым важным. Для него подготовили тёплую, сухую и светлую детскую. Пол застелили мягким ковром, у лучших мастеров заказали деревянную колыбель на дугах, купили у ремесленников искусные игрушки, резные висюльки, круглые расписные погремушки с семенами внутри. Лайсве пошила кружевное бельё, связала носочки и чепчики — это были самые приятные хлопоты.

Она всё чаще заглядывала в детскую рядом со своей спальней. Воображение живописало картины, как славно пойдёт эта новая жизнь. Лайсве сама выбрала имена для девочки и для мальчика, раз уж Микаш бросил её.

Она рачительно следовала всем предписаниям, дожидаясь родов, но с каждым днём ей делалось хуже. Снадобий становилось больше, целители вливали в неё силы всё чаще. Даже от прогулок во дворе и кормления голубей пришлось отказаться. Лайсве либо дремала в кресле у камина, укрывшись тёплым пледом, либо разминала ноги, медленно вышагивая вдоль комнаты. Даже мысли текли вяло и путались будто в преддверии сна.

До срока оставалось несколько недель, когда Арсен собрал Лайсве с отцом в её спальне для серьёзного разговора. Целитель был как всегда болезненно мрачен и резок в словах:

— Нет смысла дольше скрывать: иногда даже всех наших усилий бывает недостаточно. Я не знаю, чем это вызвано: сильным даром, зельем, которым вас отравили, или пренебрежением вашего мужа, а может всем вместе, но роды предстоят тяжёлые. Ребёнок вероятно не выживет. Повезёт, если мы спасём хотя бы вас.

— Неужели нельзя ничего сделать? — переполошился отец.

— Нужно было избавиться от ребёнка на ранних сроках, а сейчас время упущено. Остаётся только молиться и надеяться на чудо, — безжалостно отрезал Арсен.

Лайсве тяжело поднялась. Ноги отекли, спину тянуло, живот стал необъятным. Но преодолевая слабость, она подошла к окну. В этом году рано выпал снег. Намело сугробов, заиндевели ели, реки и озёра покрылись толстым слоем льда. Она так любила зиму в детстве, скучала на юге, а вернувшись домой, не смогла насладиться.

Метель кидала в окна пригоршни снега. Морозы стояли лютые, даже волки выбирались из леса и выли хором с завирухой, высматривая одиноких путников.

— Нужно послать за твоим мужем, — позвал отец.

— Он не успеет по такой погоде, — Лайсве пожала плечами, не отрывая взгляда от узоров инея на стекле.

Захочет ли Микаш приехать? После её смерти он точно будет свободен.

— Лучше бы ему постараться, если он хоть на что-то годен! — выкрикнул лорд Артас в сердцах.

— Я предупреждал, — прошептал ему Арсен, но Лайсве всё равно услышала.

Нужно молиться и верить. Сейчас не убежать из дома, как в юности, в поисках новой судьбы и возможностей жить. Да и были ли они на самом деле? Всё сложилось, как предрекла вёльва. Лайсве просто отсрочила свою участь. Хотя с другой стороны, благодаря этому жизнь была разнообразна и полна приключений. Лайсве узнала столько, сколько иные люди не узнают за полный век. Жаль, последнее желание не сбылось.

«Я буду верить, прежде всего в себя и в тебя, мой дорогой Безликий».

Ветер ухнул по трубам:

«Я с тобой, что бы ни происходило!»

Благодаря ухищрениям целителей роды оттянули до положенного срока. Схватки начались в полдень и длились до самой ночи с редкими перерывами. Толпа целителей собралась вокруг постели роженицы. Лайсве следовала их указаниям, повторяла техники контроля и расслабления.

Тело горело и рвалось на части, словно пыталось раскрыться, вывернуться внутренностями наружу. Боль стала жизнью, сознание удерживалось на тоненькой нитке воли. Молитвы, литании, воззвания — Лайсве повторяла их про себя в одном ритме со схватками. Дышать-дышать-дышать!

Лорд Артас держал её за руку и приговаривал что-то тихо. За окном метель стенала так, словно тоже не могла разрешиться от бремени. Если умрёт метель, как без неё будет жить мир?

— Последнее усилие! Я вижу головку! — кричал Арсен.

Лайсве тужилась, стискивая зубы и обливаясь потом. Она даже не поняла, сколько времени прошло, когда стало легче: тихо и невесомо. Она скользила вниз, в объятия милосердной тьмы, но желание увидеть малыша не отпускало. Целители молчали, отец — тоже. Раздались тяжёлые шаги, хлопнула дверь, впустив холодный воздух. За шлепком последовал едва слышный плач.

— Как она? — басовито ухнул голос Микаша.

— Не твоими стараниями! — гаркнул отец.

Двигаться, говорить, даже веки поднять было непереносимо тяжело.

— Лучше, чем ожидалось. Мальчик пропущенный, у него нет дара, он очень слаб. Протянет пару дней, даже если мы вольём в него всю силу. А вот её ещё можно спасти, — неумолимо отмерял слова Арсен.

— Дайте мне его, — просипела Лайсве.

— Лучше не надо, расстроитесь — вам нельзя, — отговаривал Арсен. — Не хватало ещё, чтобы он умер у вас на руках.

— Дайте, — потребовала она более твёрдо.

— Не беспокойся, мы отнесём его к кормилице. Его выходят. Когда ты наберёшься сил, его вернут, — лгал отец, поглаживая Лайсве по потной щеке. — Ты молода, у тебя ещё будут дети!

— Вообще-то нет. Эти роды оставили её бесплодной, — осадил его Арсен.

— Дайте! Мне незачем жить без него! — хотелось орать на пике голоса, но не было сил даже всхлипнуть.

Лайсве лежала в полном опустошении. Чудо! Ей так нужно чудо!

— Дайте же ей его! Я её муж, я так решил! — голос Микаша ударил по ушам.

Сильные руки уложили тёплый комок ей на живот. Он фырчал, едва слышно билось маленькое сердце.

— Жаль, что ты вспоминаешь об этом, только когда тебе удобно, — возмущался отец.

— Не здесь! — устыдил их Арсен. — Оставим их. Займёмся её лечением позже.

Послышались шаги, скрипнула дверь. Хоть Микаш шептал едва различимо, ветер всё равно донёс:

— Я сам заберу у неё ребёнка, когда она заснёт.

Предатель! Бросил её сразу после свадьбы и явился только для того, чтобы отобрать её ребёнка! Они все и отец, и целители её предали!

Не спать! Ни в коем случае не засыпать, иначе малыша заберут, и он умрёт без её помощи.

— Гедыминас, — пробормотала Лайсве. — Я даю тебе имя Гедыминас. Теперь мары не заберут тебя.

Преодолевая боль и истощение, она приложила его к груди. Малыш засопел, потягивая губами сосок едва-едва.

— Вот так, Гед, ешь. Ты должен жить.

«Пожалуйста! Помогите! Помогите хоть кто-нибудь! Неужели мы недостойны помощи? Неужели мой сын недостоин жизни? Не спать, только не спать!»

Навалилась душная серость, густыми клочьями клубился туман, без верха и без низа, нигде и везде. Лайсве бродила в беззвучной пустоте с малышом на руках. Страшно было выпустить его хоть на мгновение. Она бы отдала ему свою жизнь, если бы только могла.

Показался каменный постамент. На нём лежал человек в холщовом балахоне, выбивались из-под белой маски чёрные волосы.

— Безликий! — позвала Лайсве.

Он зашевелился и сел. Пронзительно синие глаза уставились на неё.

— Это мой малыш. Правда, красивый? Самый красивый, — Лайсве протянула ему ребёнка.

Безликий смотрел с сожалением, словно тоже не верил, что Гед будет жить.

— Возьми его. Я знаю, ты жалеешь, что не смог подержать своего сына на руках, так подержи хотя бы моего, — она насильно вложила малыша в его широкие ладони.

— Ох, Лайсве, — вздохнул Безликий. — Он замечательный!

— Пожалуйста, благослови его на жизнь. Он этого достоин.

Бог поглаживал малыша, прижимая его к себе. В его движениях сквозила такая нежность, что стало неловко. Она наверняка снова всколыхнула в нём болезненные воспоминания.

— Чем больше я помогаю тебе, тем больше заменяю судьбу твоего рода своей. А эта стезя — тяжелейшая из всех, — Безликий печально качнул головой.

— Пускай даже так! Я готова отдать тебе и его судьбу, и свою, раз остальные нам отказали.

Бог приложился губами ко лбу малыша. Тот смотрел на него серыми льдинками глаз, точь-в-точь как у Микаша. Безликий подул на светлый пушок у Геда на макушке.

— Я принимаю тебя в свой род, как суть от своей сути. Я наполняю тебя своей силой, я вплетаю твою судьбу в свою. Отныне я — твой путь, а ты часть моего пути, что начнётся и закончится во мне.

Он вернул Лайсве ребёнка, и тот улыбнулся беззубым ртом.

— Спасибо, — прошептала она счастливо.

— Не благодари. Ты не знаешь, на что подписалась.

Лайсве попыталась ответить, но серая пустошь уже исчезла.

Безмолвие нарушил скрип двери. Зашелестела одежда, снова раздались шаги. Пришли за Гедом!

Лайсве нащупала малыша у себя на груди и облегчённо вздохнула. Не отдаст! Ни за что не отдаст!

Гость встал рядом, без свечи, сильный целитель, судя по ауре, но явно не Арсен. Кого-то подослали?

— Госпожа Горлица, ты не спишь? — проскрипел старческий голос с гортанными нотками. — Это Хорхор-икке, шаман из Полночьгорья. Помнишь меня?

Тот сумасшедший старик-оленевод, который лечил Вейаса от мерячки, болезни Червоточин. Точно! Что он здесь делает? Как миновал охрану?

— Девять месяцев назад я увидел тебя во сне. Большой город праздновал смерть, много смертей. Ты была напугана и молила о помощи, — рассказывал Хорхор. — Тогда я услышал зов мироздания: «Найди её и помоги. Это и есть твоя последняя миссия».

Он говорил о казни единоверцев в Эскендерии?

— Вы можете сделать так, чтобы мой ребёнок жил? — Лайсве ухватилась за него, как за соломинку.

— Нет, но я знаю, кто может, — с охотой ответил он. — Только нужно выбраться из замка. Она слишком нежна и боится твоего покровителя.

— Безликого? — Лайсве прислушалась к нему, но бог молчал. — На улице холодно, и мы слишком слабы для дороги. К тому же Безликий уже благословил моего малыша.

— Только от мужского духа-отца. А без матери, без кормилицы он не выживет. Ничего — я отнесу. Она защитит, наполнит силой тебя и его. Никакой мороз страшен не будет. Это правильно, само мироздание повелевает тебе скинуть оковы и жить!

Жить! Пускай даже одной, без предавшего отца и бросившего мужа. В их сердцах нет ни понимания, ни любви к ней. Взрослые, самостоятельные и окружённые верными слугами, они справятся со всем сами и смогут жить без неё, а Гед нет. Никакая кормилица не станет возиться с ним и выхаживать, раз уж даже целители от него отказались. Он слаб, беззащитен и не нужен никому, кроме своей матери. Она будет за него бороться и приложит все силы, чтобы он выжил, выздоровел и окреп. Она нужна ему, а он нужен ей, её плоть и кровь, её самый близкий человечек. Без него и она жить не будет.

Лайсве обхватила Хорхора за шею одной рукой, второй прижала к себе Геда. Он затих, будто уснул — хоть плачем никого не потревожит. Шаман поднял их на руки и понёс по тёмному коридору. Лайсве узнавала дорогу на третий этаж к портрету Войшелка Добродушного. Хорхор дёрнул за рычаг в виде круглой ручки. Портрет отъехал в сторону, открыв потайной ход. Как шаману это удалось, ведь замок запечатан кровью хозяйского рода?

Они спускались по винтовой лестнице, не зажигая факелы. Вокруг — тьма, на руках — тяжёлая ноша, но шаман шагал удивительно легко и ровно. А если это злой дух или демон? Если её снова обманут и всё будет ужасно? Да куда уж хуже! Она откроется, поверит в этот последний раз, а там будь что будет. Остальные от них уже отказались.

Со скрежетом отодвинулась массивная плита, дохнуло морозным воздухом. Метель немного утихла, только крохотные снежинки, сверкая в свете луны, падали с неба. Сугробы выделялись тусклой серостью на фоне ночной синевы.

Рядом стояли запряжённые коренастой лошадкой сани. Хорхор устроил Лайсве в кузове, укутав в мохнатые шкуры. Гед проснулся, она снова приложила его к груди в надежде, что он поест. Свистнул бич, сани тронулись, борта качнулись из стороны в сторону, заскрипел снег под полозьями.

Ледяное марево накрывало резкими толчками. Движения вызывали боль, по ногам текло что-то вязкое, похоже, кровь. Тело то горело, то стыло, отбирая последние силы. Куда и зачем снова надо бежать? Спасение — очередная пустышка. Миф о призрачной надежде оборачивался пеплом каждый раз.

— Держись! — позвал Хорхор.

Сани въехали под сень Дикой Пущи. Заповедный лес переговаривался таинственным шелестом. Сплетались покрытыми изморозью ветвями старые ясени, хрупал снег, храпела от жути лошадка. Со всех щелей мигали то ли колдовские глаза, то ли блуждающие болотные огоньки. Лесные твари чуяли гибель, ждали её, чтобы накинуться и попировать. Мучили жуткие видения: показались впереди врата смерти, за ними — ледяная преисподняя в наказание за всё, что Лайсве сделала и не сделала. Костянокрылый жнец так близко, уже занёс над её головой косу.

— Приехали, — прошептал Хорхор.

Гулко ударилась колотушка об тугую кожу бубна. Остановился круговорот жизни и смерти. Замерли сани, оцепенел лес, замолчали духи, жнец согнулся в поклоне.

Из-за сосен, опустивших к земле лапки под тяжестью снеговых шапок, вышло чудо. Невысокая и стройная, она ступала, не приминая глубоких сугробов. Мерцало под тонкой бахромой инея изумрудное одеяние, голову венчали оленьи рога. В глазах — голубизна заледенелых озёр. Бледные губы шевелились шёпотом листвы. Узловатые руки-ветви тянулись к Лайсве.

— Это Ягиня, младшая дочь матери-земли Калтащ. Она — владычица леса, что раньше простирался с востока на запад через весь Мунгард, от Полночьгорья до Восточного океана, — хрипел речитативом голос Хорхора. — Но люди вырубили лес, чтобы строить города, возделывать поля и топить печи. От её величественных владений остался лишь этот жалкий клочок, но и он погибает от рук охотников и лесорубов. Ягиня огрызается, пытается выжить, но сейчас это почти невозможно. Многие из богов и духов уже поддались ненависти и отчаянию. Мрак поглотил их. Ягиня ещё сопротивляется, но ей очень одиноко. У младших богов не может быть своих детей, поэтому она жаждет стать кормилицей для твоего. Прими её, и она спасёт вас обоих.

Лайсве потянулась к ней из последних сил. Ветви набухли почками. Из них выстреливали побеги терновника и обвивали её пальцы, переползали на ладони, запястья, тянулись к локтям и выше к плечам. Шипы впивались в кожу и разрывали умирающую плоть, больше и больше, пока Лайсве не спеленало плотным коконом. Во тьме листвы и колючих веток она задохнулась.

Очнулась Лайсве посреди туманного берега. Впереди серебром вилась неглубокая речка. На противоположной стороне клубилась молочная дымка. Распущенные волосы укрывали нагое тело, голые ступни утопали в росной траве. Сын дремал у неё на руках. Даже покинув лоно Лайсве, он остался неотрывной её частью.

Вода манила, звал обманчиво Тихий берег: перейди на ту сторону, дай покой уставшему телу и душе! Но Лайсве медлила, узнавая место из легенд. Обратной дороги уже не будет. Да и надо ли это избавление от боли? Болит — значит, живёт. Так говорил Безликий.

Зашелестел ветер. Лайсве обернулась. Сюда направлялся её двойник в одежде из дубовой листвы, сшитой сизыми паутинами с хрустальными каплями росы. На голове венок из одуванчиков. Где ступали босые ноги, проклёвывались васильки. Глаза-озёра смотрели на Лайсве. Она тонула в них, будто в омуте.

Затрепетали бледные губы двойника, но слова различались в шёпоте трав и стуке соков внутри деревьев:

— Прими меня, отринь страхи. Забудь горести, забудь всех, кто отверг вас, забудь полную несчастий жизнь, что не-жизнь вовсе, не та, которую ты заслуживаешь.

Двойник толкнул Лайсве на землю. Она послушна легла, удерживая малыша у груди. Двойник опустился на колени. Из пальцев выросли когти. Он расцарапал себе правое запястье и провёл им по животу и бёдрам Лайсве.

— Прими мою кровь, как свою — мёртвая водица излечит раны.

По телу Лайсве ручьями потекла тёмная жидкость. Двойник располосовал себе левое запястье и снова зашелестел:

— Прими мою кровь, как свою — живая водица наполнит жизнью.

Он поднёс руку ко рту Лайсве. Оттуда хлынула сладкая ключевая вода. Лайсве глотала, захлёбываясь, но никак не могла напиться. Тело наполнялось лёгкостью, истиралось, превращалось в почву. Из неё прорастала трава, проклёвывались и тянулись к скрытому туманом солнцу молодые берёзки. Звенели мокрые листья, пробегали звери, жужжали насекомые. Лайсве жила в каждом из них, была частью огромного мира, его сердцем. Она напитывала любовью, единственно подлинной жизнью, всё вокруг от почвы до пышных древесных крон и птиц, что вили в них гнёзда.

«Я принимаю тебя, Хозяйка леса, всеблагая Ягиня, дочь Калтащ. Я становлюсь тобой, ты — мной. Моя кровь — твоя кровь. Моё дитя — твоё дитя. Мы одно, связанное общими корнями. Отныне и навеки таковая моя воля — жить, быть самой жизнью, дышать счастьем и любовью, забыть о напастях и обидах. Пускай груди мои наполнятся твоими животворными соками, пускай сын мой назовёт тебя матерью, как меня, пускай полюбит, как мать, как меня. Это моё слово!»

Мир задрожал, скрылся Тихий берег и Сумеречная река. Лайсве стала туманом над зимним лесом и наблюдала сверху. Ягиня вела лошадку с санями под уздцы к королю-дубу. Он был огромный и древний. Расступались с дороги ветви, подымались корни, раздвигалась кора. Внутри дупла светился зеленью мирок вечного лета. Сани въехали внутрь. Лайсве ринулась следом. Под ласковым солнцем она растаяла, как маленькое облачко.

Лайсве проснулась на полатях печи. Такие ставили в своих домах зажиточные селяне. Кололось шерстяное одеяло. Жар распирал изнутри, словно она сама была печкой. Тело ломило и выкручивалось, казалось, под старой кожей вырастают новые кости и плоть.

Лайсве свесилась, чтобы осмотреться. Стены избы оказались сложены из круглых брёвен, над головой — высокая двускатная кровля. Скрипели половицы. Хорхор разгуливал по комнате в одних шароварах. Сшитые из шкур мехом внутрь они были сплошь изукрашены тонким вьющимся орнаментом. На поясе позвякивали железные подвески в виде птиц и зверей. Лицо скрывала обклеенная соломой маска. Шаман доставал что-то из печи на хлебной лопате и заклинал:

— Припекись, припекись, собачья старость. Изыди, горе горькое, уйди, сухотка поганая, немочь детская, худосочие треклятое.

— Что вы делаете? — слабо спросила Лайсве.

— Геда запекаю. Как хлеб — то, что не дошло в утробе, дойдёт в печи.

Лайсве присмотрелась: на лопате лежал обмазанный с ног до головы тестом ребёнок.

— Это поможет. Не переживай — тебе самой нужно отдохнуть. У нас в Лапии слабых детей относили на холмы туатов в надежде, что это подкидыши. Демоны заберут своих, вернут человеческих, сильных. Но туаты не могли вернуть то, что не брали. Дети умирали на холоде в одиночестве. Непонимание основ творит жуткие вещи, но мы — другие. Мы слышим духов — они укажут правильный путь.

Оторопь взяла такая, что Лайсве лишь с ужасом наблюдала, как шаман суёт Геда в печь. Второй раз, третий. Потом Хорхор снял малыша с лопаты и положил возле порога. Распахнулась дверь.

— Заходи, съешь сухотку, а ребёнка оставь! — крикнул шаман.

Мигнули жёлтые глазищи. Внутрь заскочил лохматый чёрный пёс. Он ткнулся в Геда носом, раскрыл пасть и захрустел тестом. В ужасе Лайсве потянулась к ним, но даже сдвинуться с полатей под потолком не получалось! Она дышала часто-часто и глотала горькие слёзы. Почему каждая надежда оборачивается ловушкой и Мраком?!

— Не плачь, — прошелестел в голове голос Ягини. — Наш драгоценный мальчик будет сильным. Он будет Царём леса, жить им и понимать лучше, чем любой смертный, повелевать его соками. Оставайтесь здесь, в моей обители, в тишине и спокойствии. Ирий накормит и защитит. Я упрошу тётушку Уот укрыть вас так, что отыскать сможет лишь искренне любящее сердце. Уот первородная, сильнее меня — у неё получится!

— Искренне любящее сердце, — повторила Лайсве пересохшими губами. — Мне нравится!

И заснула.

Проснулась Лайсве бодрой и полной сил. Надета на ней была простая рубаха из белёного льна до середины икр. Лайсве слезла с полатей и осмотрелась.

Уставший Хорхор едва слышно похрапывал у печки на лавке. Привязанный к потолку верёвками медленно покачивался плетёный короб. Внутри в свёртке одеял лежал Гед. Лайсве поднесла ладонь, проверяя его дыхание. Он пискнул и глянул на неё льдистыми глазками.

— Хочешь к маме?

Она взяла его на руки и уселась на лавку за стол. На нём стоял кувшин с молоком, на блюде лежали лепёшки, свежая зелень. Ох, как же голодно!

Наевшись, Лайсве встала и вышла на улицу. После тяжёлой беременности тело казалось удивительно лёгким, будто она превратилась в духа, невесомого, как пушинка. Боль и тоска — всё прошло, осталась лишь тёплая безмятежность. Гед рядом, он будет жить! Ничего важней на свете нет и быть не может!

Лайсве устроилась на пороге, облокотившись спиной на дверь и свесив ноги с высокого крыльца. Малыш зашевелился. Она в третий раз приложила его к груди. Хоть бы он окреп достаточно, чтобы поесть!

Видимо, то, что сделал Хорхор, помогло, и Гед принялся сосать.

Они находились посреди огромной поляны. Избушка стояла на двух высоких сваях из толстых еловых стволов. Их корни походили на куриные лапы. Вокруг шумел смешанный лес. За кромкой высоченных сосен брезжил рассвет. Золотисто-алые всполохи разжижали темноту до молочных сумерек. Мелодичными трелями приветствовали солнце соловьи. Удивительно: снаружи лютовала зима, а тут — вечное лето.

В высокой траве шнырял рыжий кот. Зарычал на него чёрный пёс, который раньше приходил в избу. Сверкнули синие кошачьи глаза, ударила по собачьей морде когтистая лапа. Пёс рухнул на землю и заскулил. Кот напружинился и вспорхнул на крыльцо, словно птица. Лайсве потянулась, чтобы погладить плута. Он замурчал и принялся тереться о её бок. Подлиза!

Вдруг ослепительно вспыхнули огни Червоточин. Через мгновение на месте кота уже сидел Безликий в холщовом балахоне.

— Это был ты? — ахнула Лайсве.

— Одна из моих аватар. Девушки её обожают, особенно когда я делаю несчастные глазки, — отшутился он.

Она усмехнулась, но взгляд упал на Геда, и Лайсве посерьёзнела:

— Не страшно, что я приняла помощь Ягини?

— Подарки богов всегда не то, чем кажутся. Рано или поздно за них приходится платить, — пожал плечами Безликий. — Не переживай! Не думаю, что Лесная кузина станет вам вредить.

— А тебе? Ведь ты тоже принял Геда в свой род.

— За меня волноваться точно не стоит. Ты хрупкая смертная. Тебе столько пришлось пережить, потому что я тебя не уберёг. С родственниками я разберусь сам. Возьму причитающееся в своё время — законам мироздания подчиняются даже боги.

— Кстати о родственниках, как ты сюда попал? Я думала, это царство Ягини.

— Так и есть. Этот клочок верхнего земляного яруса кузина отгородила для себя. Её идеальный Ирий. Так в древности устраивали твердыни и замки. По особым приметам отыскивали место, где проходили силовые линии Червоточин и отрезали остальные стихии. Оставался однонаправленный поток энергии, только активный либо пассивный. Потом владения замыкали кровью хозяев. Кто носит определённый код в крови, тот и повелевает своим мирком. Жерард соорудил ловушку в подземелье под Университетом похожим способом. Все стихии кроме целительного огня там были беспомощны. Вдобавок он скопировал форму сакрального источника, который раньше служил порталом и доставлял людей на высшие ярусы мироздания, к богам и духам.

— Разве люди могут уподобиться богам? — смутилась Лайсве.

— Вы можете делать практически то же, если пожелаете достаточно сильно и приложите все усилия.

— Только для этого нужно быть таким, как Жерард? Книжники говорили, что никто до конца не понимал его гения.

— Надо отдать ему должное, он удивительно целеустремлён. Мой старший брат, ворон Мельтеми, находит его забавным, даже жалеет. Мэл всегда был самым добрым из нас.

— А последний брат?

— Сокол Гилавар? Книжное занудство никогда его не интересовало. Он больше по веселью, выпивке и девочкам, — Лайсве недоумённо моргнула. Безликий подмигнул ей: — Ничто человеческое нам не чуждо.

— Как ты выберешься отсюда, если твои силы тут не действуют?

— Я ослаблен, но отнюдь не бессилен. Рифт Червоточины перенесёт меня в любой закоулок сфер.

Лайсве непонимающе вскинула брови.

— Это как червячная нора, пронзает всё мироздание сверху донизу. Прыгаешь в неё и летишь, пока не попадёшь, куда тебе нужно.

— А выйти за ярусы можно? Что там, за ними, ты знаешь? — заинтересовалась она.

Вейас так мечтал увидеть мир за пределами того, что был изучен Сумеречниками.

— Пустое пространство между звёздными системами. Там очень холодно и нет воздуха. Ты не можешь упасть — паришь в пустоте, пытаясь дотянуться до огней далёких миров. В детстве я тайком выбрался туда и едва не лишился воплощения. Отец выловил меня в последний момент и надрал уши так, что они горели ещё месяц.

— Твой отец был таким суровым?

— Скорее, я был ужасным ребёнком: пролезал в запретные места, выискивал опасные артефакты и случайно обращал их силу против себя, падал, ломал руки и ноги, разбивал лоб, убегал из дома. Мой отец был тем чудом, благодаря которому я выжил. Жаль, что я осознал это только сейчас.

Безликий тоскливо воздохнул. Гед перестал есть и затих. Лайсве поправила на груди рубашку.

— Ты как всегда на себя наговариваешь. Не представляю тебя таким, — она указала на малыша.

— Тем не менее люди создавались по нашему подобию. Через все этапы взросления мы проходим одинаково, просто время для нас течёт несоизмеримо медленней.

— Тогда сколько тебе лет по-нашему? — подозрительно сощурилась Лайсве.

— Около двадцати пяти.

— То есть ты младше, чем я сейчас? — она передёрнула плечами.

Безликий всегда казался умудрённым возрастом учителем, а не мальчишкой с горящим взором. Теперь с каждым годом она всё больше будет становиться для него старухой.

— Младше и старше одновременно. Был, когда умер. Теперь застыл в этом возрасте, пока не возрожусь. Либо приму отцовскую силу и перешагну этот рубеж, либо уйду за грань вместе с миром.

Лайсве поморщилась. Ирий заражал счастьем. Не хотелось даже думать о конце. Безликий обязательно возродится и всех победит. Мир будет жить. Она с сыном — тоже! Надо только найти вэса. Ах, если бы он тоже обитал в этом чудесном месте!

— Ягиня говорила что-то про защиту тётушки Уот.

— Да, с ней тоже придётся объясняться, — вздохнул Безликий. — Родственники — это всегда сложно.

— Ты сможешь иногда меня навещать?

Безликий кивнул:

— А ты не будешь скучать по другим?

Лайсве пристально посмотрела ему в глаза.

— Те, кто был мне дорог, убивали меня холодностью, укорами и непониманием.

— Ты жестока, как все женщины, — он ущипнул её за щёку.

— Надоело быть доброй и великодушной. Пускай меня ненавидят и презирают, как тёмную ведьму в Дольнем мире, но лучше я буду жить в уединении. Я так устала от людей и притворства, от войны и обмана. Хочу наслаждаться солнцем и свежим воздухом, заботиться о сыне и ни о чём больше не тревожиться! Это моё искреннее желание.

— Если ты здесь счастлива, то будь по-твоему. Только Микаш всё равно тебя отыщет. Вы — одно, всегда были и будете, даже порознь.

Лайсве поправила свадебный браслет на запястье. Все слёзы по Микашу она уже выплакала, от былой теплоты внутри осталась лишь солончаковая пустошь, мёртвая и бесплодная. Если что-то взойдёт на этой почве, то не сейчас — землю укрыли пушистые шапки снега. Как ни странно, он грел и защищал от мороза.

Может, Микаш не явится никогда. Не любовь ведь заставила его грубить, кормить презрением и бросать её раз за разом. Пускай решит. Если она действительно ему нужна, то он найдёт её в своём сердце, и она поедет с ним хоть на край света, женой и рабой до конца своих дней. Если нет, то так будет лучше для обоих.

Союз не скреплён без соития, соглашения бесполезны без наследника. Микаш ещё может начать жизнь сначала, найти жену по душе и быть счастливым без Лайсве. А она… она хочет послушать себя и пожить в своё удовольствие. Такое неправильное эгоистичное желание!

— Живи! Живите вы оба! — ответил Безликий на её мысли и приобнял за плечи.

Лайсве прижалась к его груди. Рассвело. Как же хорошо стало после всех бурь и ненастий. Единственно правильно!

 

Глава 6. Ирий

1538–1540 гг. от заселения Мунгарда, Ирий

Лайсве нравилось жить в Ирие. В зной деревья укрывали поляну прохладными тенями. Лишь изредка шли тёплые летние дожди. Комары и мухи не докучали. В диких садах росли сладкие яблоки и груши. В ручьях кишела форель и позволяла ловить себя голыми руками.

Возле избушки Лайсве разбила грядки и засеяла их семенами, что принесли птицы. На поле неподалёку колосился вечноспелый овёс. Через несколько дней к избе прибилась удойная козочка и десяток куриц. Хорхор соорудил для них сарай без единого гвоздя. В заброшенной пасеке по соседству поселились пчёлы. Еды стало вдосталь.

Птицы и белки ткали для них одежду из дубовых листьев и серебристых паутинок. Лайсве они преподнесли особый подарок: пышное платье. Оно шуршало и разлеталось волнами при движении. Голову украшал венец из золотых одуванчиков, на шее бусы из огненной рябины. Она стала похожей на двойника, которого встретила у Сумеречной реки.

Хорхор продолжал колдовать над ребёнком. Ключевая вода закаляла Геда, как меч. Ароматные травяные отвары успокаивали и придавали сил. Заклинания срывались с губ шамана низкими вибрациями, стучала в бубен колотушка, изгоняя немочь. Хорхор массажировал малыша и натирал мазями. Ягодным соком на коже выписывались ритуальные знаки.

Через пару дней в избушку явилась седая бабуля-паучиха Асабикаши. Ростом она доходила человеку до пояса. Лайсве уже немного привыкла к местным обитателям и научилась понимать их без слов. Паучиха принесла ивовые прутья и пёрышки. Согнув первые в обруч, она выплела на нём замысловатый узор из серебристых нитей. В середине осталось небольшое отверстие.

Суча лапками, паучиха объяснила, что этот амулет защитит их маленького царя. Дурные мысли и сны запутаются в паутине, а всё доброе и хорошее проскользнёт в отверстие. Пёрышки паучиха прикрепила к ободу в трёх местах, чтобы дыхание жизни не покидало малыша.

Лайсве повесила амулет над коробом, в котором спал Гед. Они с Хорхором сделали ещё много оберегов из травы, камней, лозы, рябины и боярышника, чтобы отпугнуть злых духов и принести удачу.

Первое время с Гедом было трудно. До родов казалось, что Лайсве ко всему подготовлена: столько книг изучила, ухаживала за детьми в храме Вулкана и помогала подруге Хлое, когда у неё появился сын Руй. Но с родным всё оказалось намного сложнее.

Лайсве постоянно чистила избу от пыли и грязи, проветривала, чтобы не скапливалась затхлость, сырость или дым. Как можно чаще Гед бывал на свежем воздухе: она носила его на перевязи или в коробе за спиной, пока собирала ягоды, грибы и травы. Гед креп день ото дня, только развивался очень медленно: мало набирал вес, плохо спал, долго не ползал, не становился на ноги и молчал.

Лайсве постоянно занималась с ним, подталкивая к каждому новому шагу. По ночам она вскакивала, чтобы проверить его дыхание и нет ли жара. Вдруг он заплачет, вздохнёт или застонет? Что если она неправильно его пеленала и кормила, невнимательно следила и пропускала тревожные знаки?

— Перестань себя изводить! — не выдержал Хорхор однажды ночью. — Пока он неразрывно связан с тобой, то чувствует твой страх и пугается сам. Не смущай его, не показывай, что что-то не так. Дари ему радость, доброту, тепло, и у него обязательно всё получится.

Лайсве смеялась и пела для Геда. Он улыбался и дрыгал пятками, подзадоривая угуканьем.

Он рос необычайно тихим, почти не плакал и не капризничал. На солнечной поляне Лайсве усаживала его на большое одеяло из травы и листьев. Они с Хорхором смастерили для него игрушки из коры, древесины, шишек, соломы и ивовых прутьев. Он возился с ними часами сам, выстраивая пирамидки, складывая узоры, пока Лайсве хлопотала по хозяйству. Любопытно, был ли Микаш таким же неприхотливым в детстве?

Внешне Гед очень на него походил: соломенные вихры на макушке, подёрнутые стальным холодом глаза. Малыш так тщательно скрывал нежность, словно боялся надоесть, провиниться и потерять мать. Сердце сжимала такая тоска, и хотелось обнимать его покрепче и исполнять любые прихоти, возместить ему всё то, что не досталось его отцу.

Дети не должны страдать, особенно Гед — драгоценное сокровище. Он пополз, а потом встал на едва окрепшие ножки и сделал первые неуверенные шажки, уцепился Лайсве за шею и проворковал птичьим голоском заветное «мама».

В послеобеденный зной они сидели с Хорхором на завалинке у сарая, отдыхая от работы. Гед возился у Лайсве в ногах, щекоча босые пятки. Чистый небесный купол обрамляла щетина сосновых верхушек. Синицы мастерили гнездо на конце толстой ветки, белка несла в дупло орех.

Что-то шуршало в траве. Гед пополз вперёд и замер возле большого ежа. На крупных сизых иголках был наколот сухой осиновый лист, трепетал чёрный нос, внимательно смотрели глаза-бусинки.

Хотя Гед не обладал даром Сумеречников, но видел и слышал Горний мир духов и демонов ничуть не хуже. Обитатели леса льнули к мальчику, защищали его, развлекали играми в прятки и салочки, словно и правда выбрали его своим повелителем. Когда-нибудь он сможет много большее, чем Сумеречники.

— У тебя тоже есть сила, и от Ягини, и от Безликого, — заметил Хорхор, словно не Лайсве читала мысли, а он.

— Только это она управляет мной. Я мчусь по бурному течению и жду, когда меня вынесет на острые камни, — усмехнулась она, наблюдая за сыном.

Он попытался сорвать с ежа листик и укололся об иголки.

— Ай-яй! — закричал Гед. — Бо-бо!

Зверёк засопел и свернулся клубком. Гед засунул палец в рот и торопливо потопал к маме.

— Так может в этом и дело. Твоя сила похожа на тебя в своей необузданной свободе, — наставлял Хорхор. — Её нельзя приручить, ею нельзя управлять, можно только довериться, обогреть любовью и поплыть по течению. Тогда она вознесёт тебя к Девятым небесам.

Лайсве обняла себя руками:

— Я столько раз ошибалась и доверяла не тем людям, столько раз меня предавали. Надо мной насмехались и презирали, говоря, что я сама виновата в своих несчастьях и в том, что несчастливы мои близкие. Мне даже желали мучительной смерти под ножом мясника.

— А как же Гед?

Малыш вцепился ей в колено и дёрнул за платье, показывая, что голоден. Отлучение от груди шло своим чередом, он уже почти не требовал, только сегодня из-за ссоры с ежом бросился искать привычную защиту. Лайсве ему уступила.

— Думаете, он меня любит?

— Каждый ребёнок любит свою мать, по крайней мере, пока в ней нуждается. Какой бы она ни была.

Лайсве улыбнулась, гладя сына по соломенным вихрам.

— Поэтому я сражалась за него так отчаянно. Как хорошо, что здесь никто меня от него не отвлекает и не может обидеть!

— Нельзя навсегда закрыться от мира, — возразил шаман. — Для Геда Ирий скоро станет мал. Не обрекай его на одиночество.

Лайсве вздохнула:

— Что ж, значит, когда-нибудь мы вернёмся и будем терпеть несносное людское общество, но до тех пор я даже думать об этом не желаю!

— Всё же попробуй ощутить гармонию внутри себя и услышать собственный голос. Он точно не будет врать, — продолжал советовать Хорхор. — В Ирие это сделать намного проще. Быть может, ты поймёшь, что все твои ошибки не ошибки вовсе, а твой путь к своей судьбе, где никто до тебя ещё не бывал.

— Нетореная тропа к Безликому?

Хорхор добродушно улыбнулся:

— Просто верь себе, верь в себя, и всё получится.

Шаман учил Лайсве языку лесных духов и Первостихий. Она присматривалась и прислушивалась к предзнаменованиям, значения которых не закрепились в человеческом языке. Постичь их суть удавалось лишь по наитию на краюшке угасающего во сне сознания. Это знаки привели Лайсве к Ягине.

Та, оказывается, наблюдала за размеренным течением их жизни всё это время. В платье из синих мотыльков она показала Лайсве танцы, которые тоже не подчинялись никаким правилам. От взмаха рукавом бежали по сухой земле ручьи, поя её жизнью. Если нарисовать в пыли круг пальцами ног, в нём прорастали целебные травы. Встряхнёшь головой — зашумит в ответ лес, покажутся грибы, созреет лещина.

Лайсве пела под шёпот листвы и скрип стволов на ветру, вторила соловьиным переливам, крикам кукушек и басовитому уханью сов, мерному стуку дятлов, тоскливому волчьему вою и грозному лосиному рёву. Движения и слова приходили сами из глубин души или даже мироздания. Босые ступни утопали в густом мху. Лес расцветал ландышами и подснежниками, ромашками и васильками, чабрецом и зверобоем. Как же сладко пахли травы! Шевелились деревья и журчали ручьи, подтанцовывая и радуясь вместе с Лайсве.

Выползали на поляну ужи, чтобы посмотреть на диковинное действо. Седые лесовички с локоть ростом выглядывали из-за деревьев. Плоские, как блины, головы перекатывались по плечам, стрекотали щербатые рты с чёрными зубами. Духи сбегались к Лайсве и облепляли со всех сторон. Они ухватывались за её юбку и забирались на плечи. Поначалу трудно было удерживать равновесие вместе с ними, Лайсве запиналась и кого-то роняла, но вскоре приноровилась и перестала их замечать.

Скользил клубком по опушке бородатый леший, путаясь в выпирающих из земли корнях.

— Ух-у-ух! — разговаривал он раскатистым эхом.

Выходили из прозрачного озера за поляной красавицы-берегини. Их одежды были сотканы из хрустальной воды, по плечам струились волосы из бурых водорослей, на головах венки из лилий. Шумели прибоем их голоса. Берегини водили хороводы, взяв Лайсве за руки. Прозрачными брызгами разлетался их смех.

Лайсве словно поднималась к небесам и с высоты птичьего полёта обозревала бескрайний лес. Избушка посреди него — крохотная букашка, а люди и того меньше — гонимые ветром былинки. Одинокие и никому не нужные, но на самом деле они — важнейшие части невообразимо огромного существа. Все их стремления и встреченные на пути препятствия — неотъемлемая часть танца, ведущая к грандиозному, невиданному доселе финалу.

Вот он, гармонический лад музыки мироздания! Разумом его не объять, сколько бы книг ты ни прочитал, сколько бы наук ни изучил, сколько бы техник ни освоил. Его можно лишь почувствовать — любовью в сердце, теплом, которым хочется окутать не только своё дитя, но и весь мир. Сам Ирий жаждал этого не меньше и не меньше боялся, что его отвергнут, причинят боль или уничтожат.

Подумать только, об этом всезнании мечтал Жерард, но так его и не постиг. Можно не издеваться над природой, не вырезать из неё ту часть, которая кажется вредной, а просто понять, что ничего ненужного нет. Всё, что существует, что случается — правильно. Мироздание ведёт людей по дороге к совершенствованию, к истинной мудрости, к собственной, единственно верной судьбе. Поэтому не стоит обвинять богов в бессердечии и жестокости. Нужно двигаться по этому пути, не оглядываясь ни на людскую молву, ни на боль, что причиняют шаги по раскалённым углям и острым шипам. Важны лишь счастье и любовь.

От этого озарения душа наполнилась таким трепетом, будто Лайсве приобрела давно утерянную целостность.

— У тебя и получилось! — воскликнул Хорхор, отвлекая её от транса.

— Мама!

Гед устремился к ней. Лайсве подняла его и прижала к груди. Тяжёленький стал, хотя, казалось, ещё вчера был как пушинка и не мог даже заплакать.

— Ты прав, этой силой нельзя управлять, можно только верить, — ответила она.

Хорхор сощурился по-лисьи и кивнул. В юности она считала его сумасшедшим чудаком, так пугали его непонятные, но бьющие в сердце слова. А в результате шаман оказался самым мудрым и праведным из всех, кого Лайсве знала. Он действительно помог, спас, научил безо всяких подвохов.

Безликий тоже часто навещал Ирий. Они болтали о разных пустяках. Он рассказывал про свою жизнь до развоплощения, делился тайными знаниями об устройстве мира. Гед с удовольствием играл с ним. Безликий жонглировал маленькими вихрями, заставлял воду течь вверх. Иногда он и вовсе поднимал Геда в воздух, и тот кружил над землёй, смеясь и хлопая в ладоши.

— Ещё-ещё, дядя Бес! — требовал он так настырно, что Лайсве смущалась, но Безликий продолжал веселить их.

— Хочешь, научу тебя управлять снами и путешествовать в них? — предложил он.

— Этим увлекался Жерард, — нахмурилась Лайсве.

— Не всё, что он делал, было ужасным. Ты сможешь увидеть, что пожелаешь, даже брата.

Только ради Вейаса. Она улыбнулась и кивнула.

Медитировать и входить в транс Лайсве умела, посему легко отследила, когда начала засыпать. Веки смежились, внутренний голос нашёптывал: «Безликий, Безликий, Безликий».

Воображение вырисовывало серую пустошь, которую она видела сразу после родов. Клубились стальной дымкой беспроглядные туманы. Воздух пах промозглой влагой и оседал каплями на лице. Ноги вязли в трясине, а движения становились до невозможности медленными и плавными. А потом хлоп! Лайсве вдруг переместилась к каменному ложу, на котором спал Безликий.

Из прорезей холщового балахона торчали жилистые руки, смялись от долгого лежания иссиня-чёрные волосы. Лайсве коснулась его плеча. Безликий повернулся. Она провела пятернёй по красным царапинам на его белой костяной маске.

— У меня получилось? — спросила она вязким голосом.

— Попробуй проткнуть свою ладонь пальцем, — ответил он, усаживаясь на ложе. Из-под балахона выглянули босые ступни.

Лайсве попробовала. Указательный палец отскочил от ладони, ударившись во что-то упругое. Ещё раз и ещё. Только с третьей попытки палец прошил ладонь наполовину. Рука будто окунулась в пуховую подушку.

— Так это и есть твоё царство? — Лайсве отдёрнула ладонь и повертела шеей.

Туман сгущался настолько, что на расстоянии ярда ничего разглядеть не удавалось. Голова кружилась, терялась ориентация в пространстве. Какое тоскливое место!

— Бессолнечные земли — царство сна. Моё «ничто», — кивнул Безликий. — Здесь правила сильно отличаются о тех, к каким ты привыкла. Можно летать без крыльев. Можно проходить через любые преграды. Время то замедляется, то ускоряется, двигаться очень тяжело, но мгновения достаточно, чтобы попасть в любое место. Главное, если ты испытаешь сильную эмоцию — страх или радость, не важно — то мгновенно проснёшься с головной болью.

— Начинай уже! — поддразнила его за занудство Лайсве.

— Ладно, посмотрим, как ты справишься с полётами. — Безликий поднялся и расставил руки в стороны. — Вздохни поглубже, подпрыгни на носках и вообрази себя птицей. Представь, как ветер бьётся в крылья, наполняя их силой. Ты отталкиваешься ими от воздуха и взмываешь вверх.

Всё это он показывал вместе со словами. Не дождавшись конца, Лайсве взлетела стрелой. Выше и выше, чтобы разглядеть хоть что-нибудь за стылым туманом, но повсюду был лишь он один.

— Непоседа, — усмехнулся ей на ухо Безликий, непонятно как оказавшись рядом.

— Интересно, есть ли у Бессолнечных земель купол? Потолок? Может, сфера? — любопытствовала Лайсве.

Невесомостью и безграничная свобода — как же это прекрасно! За спиной бились невидимые крылья, воздушные потоки щекотали перья.

Безликий сложил руки на груди и парил рядом. Ему даже держаться за воздух не приходилось!

— Думаешь, всё уже умеешь? Посмотрим, как ты справишься с эмоциями.

Он хлопнул в ладоши. Лайсве камнем рухнула вниз. Крылья исчезли! Как она ни старалась махать руками, парить и взмывать, ничего не выходило, словно сон перестал ей повиноваться. В ушах свистело, из глаз лились слёзы, в груди нарастала паника. Туман уже принимал её в свои объятия. Вот-вот она разобьётся об то вязкое или твёрдое, что здесь заменяло почву. Вот тебе и плата за самоуверенность!

Через мгновение Лайсве подскочила на полатях в холодном поту. У стеки заворочался Гед. Хоть бы не проснулся! Она поспешила поправить на нём шерстяное одеяло. Не открывая глаз, он прижался поближе к матери.

Всю оставшуюся ночь заснуть у неё уже не получалось, а на следующий день разболелась голова. Но решимость только упрочилась. Это не такое уж плохое умение — путешествовать в снах. Одного человека или существо увидеть можно было только так. Лишь бы Безликий согласился его показать!

Следующей ночью Лайсве снова разыскала бога в Бессолнечных землях. Он лежал на каменном постаменте неподвижно, грудь не вздымалась, руки были сложены, как у покойника. Туман сгущался вокруг его тела дымными щупальцами, словно высасывал жизнь. Кожа становилась всё более бледной, почти прозрачной, просвечивались голубые жилы на руках и шее. Лайсве коснулась его локтя. От её пальцев побежала животворящая энергия, как от огня целителей, только намного сильнее. Тело Безликого снова становилось твёрдым, кожа приобретала цвет и теплела. Он вздохнул и открыл глаза:

— Настырная. Никогда не сдаёшься.

— Никогда! — подтвердила Лайсве. — Мне понравилось летать. Повторим?

Неделю понадобилось на то, чтобы не просыпаться в поту после каждого падения, пока Лайсве не поверила, что может всем управлять. Она превращала землю в глубокую воду и беспрепятственно входила в неё, распоров поверхность руками, а могла и замереть у кромки и снова взлететь к Безликому.

Дальше пришлось учиться справляться с ликованием, которое охватывало её с каждым новым горделивым полётом. Стоило рассмеяться, как Лайсве просыпалась и на следующий день ходила как пьяная. Но и это прошло со временем. Сны длились ровно столько, сколько она хотела. Просыпалась она по своему желанию, как только произносила: «Гед!»

После этого Безликий приступил к путешествиям.

— Начнём с уединённых мест силы, в которых ты бывала раньше. Они мало меняются со временем в отличие от людей. Тебе самой будет не так страшно. Там всегда уединённо и спокойно, — наставлял он. — Представь любое место во всех мелких деталях, которые ты помнишь. Ощути его запах, прикоснись к нему, пройдись ногами, услышь его голос, пожелай оказаться там, почувствуй себя в нём. А потом поверь — это самое трудное. Когда сделаешь этот шаг, то окажешься в нужном месте.

— Почти как ветропрыжки, — удивилась Лайсве.

— Не совсем. Ветропрыгун скручивает пространство в тоннель и переходит по нему в бодрствующем теле. В снах пространство и время изменчивы, как вода. Ты путешествуешь бесплотным духом, почувствовать тебя смогут лишь те, кто сам пребывает в похожем состоянии. Попробуй, словами это не описать.

Лайсве закрыла глаза и представила, как делала во время медитаций в Эскендерии. Закричал в небе орёл, подул в лицо ветер, запахло свежим горным воздухом, босые ступни ощупали острые камни. Плоская вершина, слева, совсем рядом — пропасть. С высоты видна живописная бухта: солнечные блики гуляли по тёмно-синей морской глади, берег облепили деревянные дома Урсалии. За городом сиреневый ковёр вереска укрывал холмы туатов. На севере вздымались величественные пики Полночьгорья, увенчанные ледниками.

Лайсве распахнула глаза. Она оказалась на Мельдау — священной горе туатов. Здесь Лайсве впервые ощутила единение с мирозданием и узнала о Жерарде. Только жаль, что видение не предупредило о его вероломстве.

На горе всё осталось так, как она запомнила: серые камни, покрытые желтоватыми разводами лишайника, нацарапанный на земле круг. Вот-вот придёт Микаш, чтобы напоить Лайсве водой и унести на своих плечах в безопасность подземного дворца. Призрачный силуэт мужа протягивал руки и шептал «принцесска» с таким отчаянием, что она переплетала с ним пальцы, всё больше скучая.

На плечо легла рука. Лайсве обернулась к Безликому.

— У тебя получилось!

— Мы действительно здесь? Или это просто моя грёза?

Она снова посмотрела на Микаша, но тот исчез, как не было.

— А сильно ли они отличаются? Мир подвластен нашей воле, наши мысли витают в воздухе, а желания воплощаются, пускай и не в той форме, в которой мы хотим. Достаточно просто искренне поверить и отринуть сомнения, тогда хотя бы для тебя это место станет настоящей Мельдау.

Лайсве улыбнулась. Всё же хорошо здесь, и просыпаться совсем не хотелось:

— Куда дальше?

— Куда пожелаешь, м?

Лайсве огляделась. Сиреневые волны холмов манили яркими красками. Сейчас пчёлы должны собирать вересковый нектар и перерабатывать в мёд, чтобы потом туаты готовили из него сладкие напитки и соусы.

Лайсве подошла к обрыву и, раскинув руки, спрыгнула вниз. Ветер подхватил её и понёс на юго-восток к прибрежному городу. Безликий хлопал огромными белыми крыльями рядом. Лайсве ускорилась, засвистело в ушах. Вон уже и холмы, прямо под ними. Она спикировала вниз. Твердь разверзлась, впустив её в недра дворца, освещённого колдовскими зелёными кристаллами.

Знакомая дымка укутала вуалью. Лайсве скользила по вырезанным в камне ходам, мимо пещерных домов суетящихся по хозяйству туатов. Никто не замечал её, не оборачивались даже, когда она задевала чьи-то плечи.

Коридоры опустели, зашумел знакомый водопад, за которым притаился вход в королевскую опочивальню. Лайсве промчалась сквозь воду, не замочившись, и дымком проскользнула в щель в стене.

Здесь тоже мало что изменилось. Охотник Асгрим, муж королевы, перебирал на ложе собольи и песцовые шкуры. На Эйтайни было вышитое узорами фиалковое платье. Она помешивала варево в котле, тёмно-зелёное и густое, как кашица из протёртых трав. И пахло от него — терпко. Ощутив дуновение ветра, королева обернулась. Фиалковые глаза вперились в Лайсве:

— Здравствуй, Горлица! Рада, что ты нашла свой путь.

Эйтайни поклонилась в пояс. Асгрим вздрогнул и открыл рот, ища глазами и не находя собеседника своей жены. Лайсве тоже поклонилась. Может, всё-таки взаправду?

— Передай Безликому, если исполнит обещание, я сделаю всё, что он пожелает, — добавила туата.

— Я слышу, подхолмовая ведьма. Не играй со мной. Всё будет в своё время, — ответил ей Безликий и приобнял Лайсве за плечи. — Нам пора.

Послышалось настырное:

— Мама! Мама!

Лайсве разлепила веки. Гед плохо спал из-за того, что последний клык никак не прорезался. Она потрогала лоб. Слегка горячий. Пришлось готовить успокоительный отвар и мазь на травах. Ничего сложного, к тому же с первыми соловьями проснулся Хорхор. Он помог. Вскоре Гед поел и снова уснул, позволив Лайсве заняться домашними делами.

Следующей ночью она снова встретилась с Безликим.

— Не терпится повидать брата? — спросил он, поднимаясь с ложа.

— С туатами ведь получилось. Я так долго ждала! — Лайсве посмотрела на него умоляюще.

— Ладно, попробуем. Представь его так же, как представляла Мельдау и холмы туатов. Всё, вплоть до мелких деталей.

— Он мог сильно измениться, — Лайсве потупилась с досадой.

— Только внешне. Близнецовая связь не слабеет с возрастом. Вспомни, как ты чувствовала нужду в нём в детстве, как тебе было плохо, когда вы расстались. Вспомни его запах, его внутренний образ, те эмоции, которые он вызывал, саму его душу.

Лайсве зажмурилась, представляя, что брат остался таким же подтянутым. Наверняка он всё так же ухаживал за своей внешностью и одевался по последней моде: в узкие штаны, сапоги с широкими отворотами и пряжками, короткий приталенный камзол, фетровую шляпу с залихватски загнутыми полями.

Вейас плутовато улыбался всем встречным девицам. Обаяние плохого мальчика кружило им головы, стоило только заметить задорные ямочки на его щеках. Насмешливые манеры и шалости вызывали восторг у знакомых. Но в глубине голубых глаз оседала горечь, ведь в душе судьба рыцаря его не удовлетворяла.

Впрочем, в военных действиях он не участвовал, служа дознавателем в Разведывательном корпусе Стольного. Вейас читал мысли преступников и предателей, записывал показания, чтобы судьи вынесли справедливый приговор.

Сейчас он присутствовал на допросе вместе с другими дознавателями и вооружённой до зубов охраной. В каземате ордена было затхло и сыро. Тускло чадили факелы. К стене был прикован раздетый до исподнего мужчина. По всему его телу темнели синяки и раны, щёки запали. Только разноцветные глаза тлели ярко из-под сдвинутых в страдании бровей.

Ауры во сне виделись необычайно чётко, различались даже глубинные слои души. Там, где должна была светиться, как маленькое солнце, внутренняя суть, обхватив сердце щупальцами, пульсировал антрацитовый спрут. Сверкали острые грани на его коже, шуршали едва различимые голоса.

Одержимый! Он не походил на тех, кого Лайсве встретила под стенами Эскендерии, но не узнать признаки было невозможно.

Палач с надвинутым на лицо чёрным колпаком приложил раскалённую кочергу к груди заключённого. Тот зашипел, извиваясь и гремя цепями.

— Говори, кому ты служишь! — пригрозил старший дознаватель в красном капитанском костюме. — Какие планы у Лучезарных? Зачем тебя подослали к графу Белимиру?

Одержимый молчал. Палач хотел ещё раз обжечь его кочергой. Дознаватель остановил его взмахом руки и влил в рот заключённого ядовито-зелёную жидкость из стеклянной колбы. Узник затрясся словно в припадке.

— Концентрированное зелье «веритас». Под ним даже тролли-колдуны раскалываются, — пояснил дознаватель, отставляя пустую посуду на стол. — Пришлось заплатить целителям из своего кармана, но он того стоит.

— Я не с-с-с ними, — нехотя ворочал языком одержимый.

Отравленный спрут вспыхивал агрессивно-алым, не позволяя угаснуть ауре. Она уплотнялась и восстанавливалась за считанные мгновения. Вот так одержимые и становятся неуязвимыми.

— Не с-с-с ними! Предвестники — ублюдки, пресмыкающиеся перед Небесным недоноском! — узник глотал воздух перед каждым словом, будто пытался заткнуть себе рот. — Они хотели отправить меня на переработку. Переработку, ублюдки! Г-г-граф обещал помочь, если я послужу ему. Но он предал меня! Предатель!

— Белимир — ещё один лазутчик Лучезарных? Но ведь он из неодарённых! — удивился Вейас. — Нужно срочно его проверить. Вполне вероятно, что он связан и с другими шпионами!

— Позже. Вначале закончим тут, — оборвал его старший и снова повернулся к заключённому. — Хочешь сотрудничать с нами? Мы обещаем защиту от Лучезарных. Скажи, что тебе известно об их природе.

— Ах-ха-ха! Держите карман шире, глупые слуги Высокого. Что вы можете, слепая и глухая, не имеющая даже собственной воли отара? — завопил одержимый. — Грядёт Владычество Мрака! Разрушитель усадит Тень на Небесный престол, и вы падёте ниц перед нами!

Он дёрнул головой так резко, что казалось вот-вот свернёт себе шею. Разноцветные глаза уставились на Лайсве. Или нет! На того, кто стоял за её спиной!

— Он здесь! Сын иступленного неба! Он лучше, чем Тень. Мы доберёмся до тебя через Искателя. Но вначале я захвачу того, кто связан с ним теснее других. Меня помилуют!

Спрут снова стал чёрным! Он полностью обезвредил зелье!

Одержимый рванулся. Жалобно заскрежетали цепи, растянулись звенья.

Сон исказил пространство. Лайсве двигалась, как увязшая в паутине муха. Но и неспящие Сумеречники тоже застыли.

Цепи вырвало из стены. Заключённый бросился на Вейаса. Тот едва успел выставить кинжал. Одержимый насадил себя на лезвие. Из глаз ручьём хлынули чёрные слёзы, изо рта повалил антрацитовый дым. Заключённый рухнул на пол. Чернильное облако разрасталось. Тонкие щупальца тянулись к лицу Вейаса. Жужжание превращалось в гул тысячи тысяч голосов:

«Будь с нами! Будь одним из нас! Только пожелай!»

Нет! Почему же она здесь не наяву? Даже если бы Лайсве вырвалась из зыбкой трясины, то ничегошеньки не получилось бы сделать. Страх продирал липким потом, грозил выбросить из сна. Фигуры меркли, заглушались звуки, на смену им приходила привычная мирная возня.

Вдох-выдох.

«Страх не властен надо мной, он пройдёт сквозь меня, а я останусь в холодном рассудке!»

Время замедлилось. Из-за спины Лайсве вышел Безликий и оттолкнул Вейаса с пути щупалец. Брат едва не опрокинулся на стол и схватил оставленную там колбу. Мрак с шипением устремился нему. Безликий вскинул руку и растопырил пальцы, как делал лорд Комри у стен Эскендерии.

Щупальце попало в узкое горлышко колбы, чёрное облако рванулось обратно, но застряло в стекле. Безликий шевелил пальцами и шептал на скрежещущем громами и завывающим ветрами небесном наречии.

Мрак заверещал, его щупальце втягивалось в колбу всё больше. Он разматывался по ниточке, как клубок, и всасывался в стекло, пока весь не оказался внутри. Вейас тут же заткнул колбу пробкой. Чёрное облако затряслось в бессильной ярости и взорвалось, тысячью брызгами стекая по стенкам.

Обошлось!

Лайсве выдохнула и подскочила на постели. Сердце колотилось, из носа горячими струйками стекала кровь, зубы стучали от страха.

— Мама, плохо? — встрепенулся рядом Гед.

— Н-ничего страшного. Всё уже прошло. Спи, — ответила она и погладила его по щеке, прежде чем слезть с полатей.

Умывшись и промочив горло, Лайсве принялась перебирать сушёные травы. Послышались шаги Хорхора.

— Посиди лучше, тебя трясёт. Я сам приготовлю успокаивающее зелье, — он устроил её на лавке и принялся колдовать над кипевшим на печи котлом.

Искрошенные в труху засушенные травы: пустырник, чабрец, душица и донник — засыпались туда вместе с истолчённым корнем валерианы. Хорхор дул над воду, нашёптывая заклинания.

— Перестаралась? — спросил он, наливая пожелтевшее терпкое зелье в чашку.

Лайсве приняла её и стала греть стынущие ладони о горячие стенки.

— Всезнание бывает жутким, особенно когда видишь, но не можешь повлиять. Я лезу, куда не следует? Стоит ли мне оставить попытки и жить обычной жизнью? Хотя бы ради Геда.

— А ты сможешь? — снисходительно улыбнулся Хорхор. — Спроси себя, будет ли Геду хорошо оттого, что вы проведёте вместе на несколько счастливых лет больше и из-за этого ты ничего не сделаешь, чтобы предотвратить светопреставление.

— Но что могу я, маленький и слабый человек?

Ощущение полного бессилия не оставляло её. Лайсве цедила зелье мелкими глотками. За окном яркими полосами разгорался рассвет.

Как можно бороться против сошедшего с ума мира, где бессильны даже боги? Тем более если она отсиживается в благодатном Ирие, отгороженном от любых бед?

 

Глава 7. По осколкам старой жизни

1540 г. от заселения Мунгарда, Ирий

Днём печаль забылась за заботами. Лишь к вечеру нужно было принять решение. С каждым новым шагом по нетореной тропе открывались всё более жуткие тайны, а испытания становились изощрённей. Но глядя, как Гед возится с вырезанными из дерева фигурками и вспоминая лицо брата, Лайсве убеждалась в том, что нужно дойти до конца и заплатить цену. Мир должен жить!

Во сне она снова явилась к Безликому.

— Как справиться с Мраком? — потребовала Лайсве вместо приветствия.

— С твоими силами — никак. Для этого нужно всемогущество Небесного племени, — ответил он, усаживаясь на ложе.

— Но Гэвин как-то это делал. И ты, ты спас Вейаса! Или это был сон?

— Вейас спас себя сам, отринув соблазн. К тому же осколок ослаб при переходе, иначе бы мне не удалось загнать его в колбу. Там он будет безвреден, пока его не выпустят.

О Гэвине Безликий говорить отказывался. Это внушало подозрения, что лорд Комри и был его вэсом, раз уж последнему выходцу из его рода выпало стать священной жертвой, чтобы Безликий обрёл силу. Но ведь Гэвин жаждал возрождения бога настолько, что пожертвовал бы собой без раздумий, если бы от него это требовалось.

Зыбко.

Неясно.

— Могу… могу я снова увидеть брата? Хочу убедиться, что с ним всё в порядке.

Безликий кивнул.

Во второй раз перенестись к Вейасу не составило труда, стоило лишь зажмурить глаза и представить его лицо.

Брат корпел над грудой отчётов. Его стол в маленьком пыльном кабинете ломился от бумаг. Чадил на углу огарок, оплывая лужицами воска. Отворилась дверь.

— Ты уверен насчёт дежурства? Всё-таки на тебя вчера напали, — поинтересовался с порога старший дознаватель.

— Да, Оленин, иди уже. Сказал, подежурю, значит, подежурю. Не нужны мне никакие поблажки! — вспылил брат.

— Не ерепенься. Может, мы и закадычные друзья, но я всё-таки твой командир, — пристыдил его старший. — Не роняй моё достоинство на людях.

Вей нагнулся к столу. Оленин разочарованно махнул рукой и удалился.

Как только в коридоре стихли шаги, Вейас подошёл к стеллажу и вынул из него колбу с осколком Мрака. Чёрное облако клубилось, колотясь в стеклянные стенки. Вейас разгрёб на столе бумаги и взял какие-то записи.

Лайсве заглянула ему через плечо и прочитала:

«Густое облако антрацитового цвета. Переливается. Вселяется преимущественно в мыслечтецов. Похоже, испускающий в эфир короткие волны разум мыслечтецов особенно уязвим для этого демона-паразита. Как червь он проникает в тело через отверстия на лице и поселяется внутри, возможно, подпитывается от плоти носителя и подчиняет себе его волю».

Дым внутри колбы перетекал из одной форму в другую, пока не превратился в маленького спрута. Он протянул жадные щупальца к Вейасу. Брат в задумчивости постучал по стеклу ногтем и снова вернулся к записям. Зашептали призрачные голоса:

«Будь с нами! Будь одним из нас! Ты никогда не будешь одинок! Мы сделаем её — твоей! Только пожелай и прими нас. Скажи, чего желаешь?»

— Ничего не желаю! Отсохните уже! — выкрикнул Вейас в сердцах, оторвавшись от чтения.

Спрут затрясся, фыркая и вереща. Брызнул на стенки фонтан чёрных капель. Потёки медленно сползали на дно в вязкую чернильную лужу.

Вейас улыбнулся впервые за всё время, что Лайсве за ним подсматривала. Заскрипело перо по бумаге, торопливым почерком выводя наблюдения за осколком. Пусть брат и не стал книжником, но всё равно занимался тем, о чём мечтал — исследовал мир, открывал новое. Жаль, что он отказался общаться с Лайсве. Она бы столько ему рассказала о Мраке, о том, как устраивали свои миры боги.

— На него больше не будут покушаться? — спросила Лайсве у Безликого.

Она протянула ладонь ко лбу брата, но та прошла сквозь него.

— Будут. Боюсь, все, кто связан со мной, станут мишенями для Мрака. Прости, что подставляю тебя под удар и не могу защитить. Я пойму, если ты откажешься от меня.

— Нет, — Лайсве печально качнула головой. Так просто он от неё не избавится! — Я ещё не всех увидела. Продолжим завтра ночью?

Безликий кивнул.

Когда она вернётся домой, то обязательно напишет брату ещё, хотя бы предупредит об опасности. Если вернётся…

Больше всего хотелось спросить о Гэвине и вэсе, но если сделать это сразу, то Безликий догадается о её намерениях и откажется. Нужно выждать. Лет шесть впереди у них ещё есть.

Следующей ночью Лайсве отправилась в Ильзар навестить отца. Он сидел в дубовом кресле у камина в своей комнате. Голова стала совсем белой, на высохшем лице прибавилось морщин, а взгляд, направленный на облизывающее поленья пламя, сделался злым и мрачным. Лайсве поцеловала отца в лоб, желая унять тоску, но он ничего не почувствовал.

«Когда-нибудь я вернусь к тебе, и мы снова заживём дружно и счастливо».

После она захотела проведать друзей-единоверцев, Хлою с Ферранте. Сумели ли они избежать патрулей в окрестностях Эскендерии? Добрались ли до Священной империи, где им уже не грозила бы опасность?

Поплутав по дорогам снов, Лайсве отыскала неприметную тропинку к ним. Они обосновались в приграничном городке Аусхельде. Ферранте стал уважаемым настоятелем в храме Единого-милостивого. Его сын Руй уже приобщился к вере и помогал отцу. Хлоя вела хозяйство, тайком разглядывая подарок Лайсве — заколку-бабочку. Подруга улыбалась, когда Лайсве, невидимая, касалась её.

Однажды перед сном она услышала потусторонние голоса, родные и близкие, не похожие на шёпот Мрака:

«Сестра! Приди к нам! Мы так тоскуем в неволе! Помоги нам, освободи нас!»

Когда Лайсве уснула, то не попала в Бессолнечные земли. Вместо этого она оказалась в незнакомом облицованном кафелем помещении. Свет сочился через хрустальный купол на потолке. В середине располагался огромный бассейн, как в общественных купальнях. Над ним клубилась стальная дымка, сверкая разноцветными всполохами, словно сияние Червоточин над Полночьгорьем.

Лайсве подошла к бортику, обрамлённому изразцами с магическими рунами и символами. Неодолимо тянуло в воду, тёплую, ласковую, родную. Слышалось завораживающее пение, будто ундины звали её присоединиться к ним. Одежда растворилась в воздухе. Лайсве окунула в бассейн ступню. Воронками закручивались течения, круги шли всё шире и шире. Так хотелось узнать, что там внутри. Разгадка бытия? А может, лицо вэса!

Лайсве спустилась по мраморной лестнице и, гребя руками, поплыла. Оказавшись на середине, она перевернулась на спину и замерла. Волны накатывали на неё, но не сносили, а кружили на месте.

«Доверься воде и не утонешь», — рассказывал им с Вейасом старый ловчий Жых, когда учил плавать. Лайсве это любила, порой вода была к ней не менее ласкова, чем ветер.

Лайсве расслаблялась и погружалась в транс куда глубже, чем при простых медитациях. Истирались мысли и воспоминания, она превращалась в пустой холст, вместилище духа мира. По жилам текли его токи, в уши вливалась песнь и выплёскивалась из уст. Глаза смотрели на острые рёбра купола, но не видели их. Свод таял, обращаясь в небо цвета глаз Безликого.

Из пучины поднялись хищные рыбы. Коварные ундины? Безжалостные касатки-тэму? Они плавали вокруг, оглаживали плавниками, обнимали руками. Щекотал уши шёпот:

— Ты наконец с нами, сестра!

— Джурия? Торми? — на мгновение туман в голове рассеялся.

Это светлое место не похоже на подземелье в Университете Эскендерии, где Лайсве видела их в последний раз. Жерард куда-то их переместил?

— Урд и Скульд, — поправили Норны.

Они были нагие и лысые, с белыми шрамами на плоской груди и внизу живота. Жерард лишил их всего: воли, женской сути, человеческого облика.

— Верданди! Верданди! — звали они Лайсве нараспев.

Сопротивляться не получилось. Она закружилась в хороводе с сёстрами, её тихий голос вплёлся в их песню.

— Будь с нами, ты наша часть, без тебя мы сироты. Дух Огненный пленил нас и обездвижил, а ты ослепила и оглушила. Не бросай нас больше!

— Я… не могу! Там жизнь, там мой сын и гибнущий мир. Если я останусь здесь с вами в этом сладком мареве, то скоро мы все погибнем!

— Смерть будет избавлением, — отвечали сёстры.

— Такая — не будет!

Заскрипела дверь, послышали шаги, голоса нарушили сковавшую Норн безмятежность.

Втроём они подплыли к бортику, чуя хозяина.

— Так вот подо что вы заняли мой бассейн! — удивлённо глядя на них, сказал высокий норикиец. Одет он был в роскошный костюм из золотой парчи, на голове сверкал от пудры белый парик. — Они и правда волшебные. Гомункулы?

Норикиец потянулся к Торми-Скульд, но его одёрнули.

— Нет, ваше величество, — зазвучал голос хозяина.

Дух Огненный выступил из тени. Вокруг него виделся переливающийся оттенками пламени ореол. Жерард совсем не постарел, был полон воодушевления и сил.

— Если хотите, я сопровожу вас к книжникам, которые занимаются выведением гомункулов. А это мои пророчицы-Норны, вдохнувшие жизнь в источник всезнания. Мало кто из смертных может похвастать, что видел их. Вам повезло. Они редко показываются на поверхности.

Жерард опустился на колени. Лайсве, загипнотизированная, подплыла ближе. Он провёл рукой по её щеке, словно чувствовал присутствие. Хмурое лицо озарилось искренней улыбкой.

— Вылитое совершенство, сосредоточие мистических сил. Этот оракул спасёт не только Сумеречников, но и весь мир. А протянувшая нам руку в тяжкое время Норикия возвысится, как прежде возвышалась вотчина Безликого — Авалор.

Король пристально изучал каждую голубую жилку, просвечивающую сквозь почти прозрачную кожу Норн. Язык скользнул по пересохшим губам, глаза лихорадочно заблестели. Лайсве знала, когда у мужчин бывает такой взгляд, слишком часто приходилось его видеть.

По хребту побежали мурашки, страх выталкивал из сна так, что всё кружилось перед глазами. Но трое пар рук, три неподвластных ей стихии удерживали её подле себя. Ни мысли о Геде, ни воззвания к Безликому вырваться не помогали.

— Можно побыть с ними наедине? — спросил после затянувшегося молчания король.

— Право, не стоит. Такая сильная магия опасна, как открытое пламя. Ожоги от неё будут многочисленны и ядовиты. Вы ведь не хотите заразиться проказой, как ваш кузен Верлен? — Жерард посмотрел на короля с вызовом.

Тот передёрнул плечами и встал на ноги.

— Но я знаю, что подойдёт вам больше. Помогите мне, — Жерард настойчиво заглянул ему в глаза. — Напишите прошение авалорцам, чтобы мне разрешили построить кое-что в Ловониде. В знак признательности я посвящу вас в тайны Горнего мира и познакомлю с сущностями, которые доставят вам запредельное наслаждение без неприятных последствий.

— Вы ведь никому не скажете? — забеспокоился король.

— Поверьте, я умею хранить тайны.

«Но лишь до тех пор, пока вам это выгодно!» — мысленно выкрикнула Лайсве.

Над куполом раздался гром, зазвенели стёкла. Ослепила на миг вспышка молнии.

— Надо же, гроза посреди ясного неба! — король задрал голову кверху.

— О, вы увидите ещё столько необычного, что скоро перестанете удивляться, — усмехнулся Жерард.

Лайсве заметила за его спиной Безликого. Бог прошёлся по воде и достал из неё Лайсве, обняв за плечи. Нагое тело укрыла льняная рубашка до пола. В голове прояснилось. Лайсве уже двигалось по своей воле, хотя всё ещё чувствовала связь с сёстрами.

Утратив свою драгоценную Норну, Жерард скривился и поднялся.

— Идёмте. У нас ещё много дел, а времени почти не осталось.

Беспрестанно оглядываясь на бассейн, король последовал за Жерардом, словно не был здесь хозяином. Уже у двери Дух Огненный обернулся к Безликому, жёсткие губы прошептали едва слышно:

«Когда-нибудь ты будешь моим, упрямый мальчишка!»

Бог одарил его презрительным взглядом на прощание.

— Уходим! — сказал бог, подлетая к куполу.

Вскипела вода, вспучился кафель, затряслись стены. Джурия и Торми поднялись в воздух, как Лайсве в руках Безликого. Вспыхнули у них за спиной коричневым и бирюзовым светом фигуры немолодых женщин. Рядом с Джурией — высокая, дородная, рядом с Торми — худая и сухая.

— Куда собрался, племянничек? — заговорила вторая, Седна, жена Повелителя вод Фаро. — Неужто тётушек старых даже приветствием не уважишь? Ведь это из-за тебя нас так позорно пленили.

— Да, конечно, что бы ни происходило в мире, виновато проклятое Небесное племя, — съязвил Безликий.

— Тот, в чьих руках власть, должен отвечать. За всё, — ответила Повелительница Земли, Калтащ.

— Освободи нас! — потребовала Седна.

— Не могу. Ваши стихии мне не подчиняются. Но если увижу вашего пасынка Сальермуса, обязательно расскажу ему о вашем затруднении, — отвечал Безликий снисходительно. Похоже, родственники его порядочно утомили.

— Трусливый ублюдок меня ненавидит! Он и пальцем не пошевелит ради нашего освобождения! — возмутилась Седна.

— Что поделать. У меня слишком много проблем со своим семейством, чтобы разбираться ещё и с вашими. Извините. Но вашим детям, любезная Калтащ, я тоже передам весточку, — он кивнул Повелительнице земли более почтительно.

— Если бы ты воцарился, то смог бы освободить нас сам! Не отдавай отцовскую вотчину Мраку. Шесть лет осталось. Разве ты не видишь, что с каждым часом твои силы скудеют? Вскоре тебя не будет подпитывать даже вера пророчицы. Тебя просто не станет — все твои потомки, твой орден, твои свершения уйдут в забвение вместе с тобой!

— Я ждал полторы тысячи лет, подожду ещё шесть. Если люди пожелают себя спасти, то я пройду через круг перерождения по нетореной тропе ещё раз. Но если я им не нужен, то не стану узурпировать власть силой. Это путь Мрака. Если я ступлю на него, то потеряю защиту и меня тоже поразит осколок, как моего отца и брата. Добрая воля моей пророчицы — единственное, что у меня осталось. Прощайте!

— Слабак! Слабак! — возопили обе богини.

Пробиваясь сквозь их голоса, сёстры-Норны молили:

— Не покидай нас! Нам так одиноко без тебя! Навещай нас хоть изредка!

— Я… я приду. Как-нибудь, — крикнула Лайсве.

От стремительного взлёта заложило уши. Безликий врезался в купол, и тот осыпался осколками стекла вместе с хрустальным сном.

Лайсве снова очнулась в постели. На этот раз кровь носом не шла, но душа болела так, словно её выпростали наизнанку. Бедные сёстры-Норны! Бедный Безликий! Ему осталось всего шесть лет, если она не найдёт вэса. Миру осталось всего шесть лет! Это срок их жизни.

Неделю у Лайсве не получалось перенестись в Бессолнечные земли. Стоило сомкнуть глаза, как накатывало чёрное небытие без сновидений. Она затосковала, грызли переживания и мрачные мысли. В Ирие сделалось пасмурно и несколько дней лил дождь. Гед куксился, Хорхор смотрел на Лайсве неодобрительно, дом окружили лесовички и жалостливо стрекотали.

Следующей ночью ей всё-таки удалось попасть к Безликому. Или это он смилостивился и пустил её к себе?

Бессолнечные земли тоже помрачнели, если это только было возможно. Туман посерел и оставлял на коже солоноватые слёзы. Пахло чертополохом, хотя здесь ничего не росло.

Кто-то коснулся плеча Лайсве. Она вздрогнула и обернулась. Безликий стоял перед ней.

— Я… я больше не слышу сестёр.

Впервые говорить с ним стало трудно. Она отводила взгляд и внутренне сжималась, боясь того, что могло последовать за её просьбой.

— Я перекрыл этот канал. Зря взялся учить тебя путешествиям в снах. Это затягивает, пьянит и может быть опасным.

Лайсве замотала головой:

— Нет, я… я ничего не боюсь! Мне нужно увидеть ещё несколько человек.

— Понимаю, — вздохнул Безликий. — Пускай будет так. В последний раз. Назовёшь его имя?

— Гэвин. Я хочу увидеть лорда Комри, — чётко выговорила она.

— Вы же никогда не были близки, — удивился Безликий. — Если ты сможешь его представить…

Получилось легко, стоило вспомнить пронзительный взгляд глаз цвета штормового неба. Такая изумительная синь доступна была лишь самому Безликому.

Гэвин пах грозой. Глубоко внутри всё ещё таилась такая невообразимая мощь, что по спине бежали мурашки. Несмотря на то что во время последней встречи бравый маршал казался почти сломленным, его благородной величавости позавидовали бы даже короли.

Лайсве очутилась посреди просторного кабинета, обитого оливковым бархатом. Гэвин мерил шагами комнату, заложив руки за спину. На кресле с ручками в виде львиных голов сидел темноволосый подросток, ловя каждое движение регента. За окном доносился шум толпы. Раздался стук, в кабинет заглянул человек в строгом коричневом костюме.

— Люди требуют, чтобы к ним вышел наследник и позволил открыто исповедовать новую веру. Настоятельно советую приказать гвардейцам разогнать толпу.

— Это выльется в кровавые столкновения и ещё большие протесты. Мы на пороге гражданской войны. Страна вспыхнет от малейшей искры. Ступай, подготовь всё для выхода его высочества, — ответил Гэвин.

— Со всем уважением, но это безумие! На принца будут покушаться, как покушались на его отца!

— Этого не случится. Я не могу убивать, но защищать ещё в состоянии. Я окружу нас непробиваемыми воздушными щитами. Правитель должен быть со своими поданными. Ступай! — велел лорд Комри.

Министр не смог не подчиниться, как и все, кто попадал под чары лорда Комри.

Юный принц поднялся с кресла. Гэвин накинул ему на плечи поверх алой монаршей туники золотой плащ и сколол его филигранной фибулой. На голову лёг венец с ярким сапфиром. Мальчик стоял смирно, изредка прикрывая веки, и вдруг заговорил непозволительно горячо:

— Милорд, скажите, я слабак, раз боюсь выйти к своим подданным?

— Конечно, нет. Силён не тот, кто никогда не испытывал страха, а тот, кто сумел его преодолеть. Я тоже боюсь, с каждым днём всё больше. Боюсь того, на что мне приходится идти и того, что будет после меня. Но если поддаться страху, то ничего отвратить не получится. Мы выйдем к людям и скажем, что их требования услышаны и будут рассмотрены в ближайшее время. Всем просящим раздадут хлеб и воду. Это успокоит их ненадолго. По крайней мере, они уже не смогут называть нас жестокими и жадными.

Гэвин принялся расправлять складки на плечах принца. Крики становились всё громче и злее.

— За что они нас так ненавидят? — спросил принц, повернув голову к окну.

— Не нас, а меня. Тот, в чьих руках власть, должен отвечать за всё, что не сделал он и сделали другие. И я готов ответить.

Оторвавшись от принца, Гэвин едва заметно сжал ладонь в кулак. Его воспитанник повернулся и поднял взгляд:

— Но ведь у нас одна кровь и долг тоже один!

— Каждый исполнит его по-своему, — лицо Гэвина смягчилось. — Идём. Промедления злит их ещё больше.

Сон заканчивался: обстановка и люди размывались, слова — забывались. Лайсве подалась вперёд и сказала, пока ещё было время:

— Мне жаль вас.

Пронзительно синие глаза лорда Комри уставились на неё, бескровные губы прошептали:

— Пожалейте лучше себя.

Лайсве снова проснулась в холодном поту. Весь день она размышляла над судьбой Гэвина. Верным ли было его решение? Был ли верен его путь — безукоризненное следование Кодексу? Можно ли вот так, когда ещё не выспел урожай, сказать, прав человек или не прав? Всех рассудит время. Победители назовут их либо героями, либо злодеями, а истину не увидит никто. Но её можно запечатлеть в дневнике. Кто-то свободный от предрассудков его прочитает и узнает правду.

«Мы все обязаны делать лишь то, что велит долг», — звенел в ушах голос Гэвина.

Долг. Такое страшное слово. Кто скажет, в чём он, не подменяя при этом своими желаниями, не манипулируя другими для достижения не всегда благих целей, как это делали политики вроде Жерарда?

Лайсве попытала счастье в последний раз. Безликий снова ждал её, бодрствуя.

— Как… — она неловко закашлялась. — Как дела у Гэвина? У него получилось?

— Да. Народ его боится больше всего ордена вместе взятого. Только поэтому не выступают против открыто.

— Неужели тебе его не жалко? Не хочется хоть каплю помочь, как ты помогал мне?

— Я всегда с ним. Помогаю и защищаю везде, где только могу, даже когда он предпочитает забывать.

Наверное, поэтому Безликий замолкал каждый раз, когда речь заходила о Гэвине. Лайсве вздохнула. Нужно было брать быка за рога. Это — последняя возможность.

— Я подумала насчёт встречи с сёстрами, я ведь смогу их навестить?

— Конечно, когда захочешь.

— А твои тётушки говорили правду? Ты теряешь силы? Через шесть лет тебя не станет?

— Возможно. Когда мы слишком долго живём в иллюзорном, огороженном мирке, забвение пожирает нас по капле. Чем ближе я к грани, тем слабее становлюсь. То же самое происходит с Ягиней, как бы она ни закрывала на это глаза. Лет через сорок Ирий исчезнет, ей останется либо угаснуть, либо обозлиться и принять Мрак. Тебе тоже не стоит заменять жизнь снами. Гед уже скучает, не заметила?

Лайсве потупилась. Он и правда стал более замкнут и молчалив, меньше двигался, словно они сделали несколько шагов назад. Лайсве закрывала глаза на это, как поступала всегда, когда что-то в заведённом порядке ей не нравилось. Но сейчас… сейчас она использует этот шанс, а после никогда больше не будет пренебрегать своим самым дорогим сокровищем.

— Ирий тоже когда-нибудь придётся покинуть. Он такой же иллюзорный, как сны. Полнокровной жизнью можно жить только с людьми в Дольнем мире. Уж мне ли не знать. Хочешь увидеть мужа? — Безликий поднял глаза. Мог ли он улыбаться под маской?

— Я не готова, — Лайсве резко мотнула головой.

Один взгляд Микаша, так похожий на взгляд Геда, вывел бы её из равновесия, и снова пришлось бы собирать себя по кусочкам. Вскоре она столкнётся со своим прошлым, но будет сильной и перестанет бояться. Такова воля мироздания. Но последний раз нужно потратить на самое важное.

— Покажи мне вэса.

— Ты знаешь, что я не могу противиться твоей воле? — сказал Безликий с обречённостью.

— Нужно вырваться из порочного круга, как бы тяжело это ни было для тебя и… для меня. Давай дадим твоему вэсу хотя бы один шанс исполнить свою миссию!

Безликий обнял её и закрыл глаза. Сизые вихри захватили их. Ветра обжигали морозом, рвали плоть с костей. Это совсем не походило на те сны, которые Лайсве научилась контролировать, даже на тот, где она попала к Норнам. Стихии сражались друг с другом, сверкали молнии, бил по ушам гром, вспыхивал огонь, поднимались высокие волны, пучилась и разверзалась земля, выплёскивая потоки раскалённой лавы. Мрак наступал, на его пути всё обращалась в смердящий тлен, опадало и угасало.

Стихии бились ещё яростней. Вдруг на видение плеснули ледяной воды. Поднялся густой пар, посреди него появлялись человеческие фигуры. Вэсы!

Лайсве оказалась права: их было много, по одному в каждом поколении. Мужчины и женщины. Они приходили к Безликому юными, желая познать его, увидеть мир больше и шире, чем доступно смертным, обрести небывалую силу. Вэсы смело шагали по дороге странствий, преодолевали мыслимые и немыслимые препятствия.

Иногда они погибали. Кто-то падал в ущелье и разбивался на острых камнях, кто-то тонул, подхваченный течением горных рек, кто-то замерзал во льдах, кого-то раздирали на части дикие звери и демоны, кого-то убивали люди, посчитав опасными. Но большинство оседало в понравившемся месте и налаживало семейную жизнь, устав от подвигов и скитаний.

Вэсы забывали Безликого. Когда он являлся к ним, они говорили уже совсем по-другому:

— Чего ты требуешь? Кровавых жертв? Мы не согласны, мы не хотим больше, мы отрекаемся. Жизнь прекрасна, она продолжится и без тебя. Мы наконец насладимся ею. Мы не желаем служить, мы хотим свободной воли, которую ты обещал и символом которой ты был. Оказывается, всё обман? Мы не подчинимся обманщику. Убирайся! Ты злой дух! Изыди, нам больше не нужно твоё могущество и подачки. Нам не нужно…!

Безликий уходил, ничего не отвечая.

Видения вэсов сменяли друг друга всё быстрее, словно пролистывались страницы книги к искомому месту. Ни один из избранных не справился. Даже те, кто погибал, сражаясь, тоже бросили бы его, разочаровавшись. Накатывала безнадёжность. Безликий испытывал её каждый раз, расставаясь с вэсом. Все разговоры, сказки, мечты — никто не мог воплотить их в жизнь, пожелать и поверить, отринув всё остальное, чтобы возрождение Безликого свершилось.

От бешеного потока образов голову хватали спазмы. Лайсве обессилила: вот-вот выпорхнет из сна, так и не добравшись до сути. Что от неё требуется, какой подвиг, какое невероятное усилие? Неужели все её лишения будут напрасны?!

Круговорот образов оборвался. Безмятежным стоял сосновый бор, так похожий на Ирий. Лайсве всё-таки выбросило из сна? Но почему она не проснулась в постели? Неужели ходила во сне?

Таинственно скрипели деревья, ясное летнее небо манило глубиной, словно бескрайний океан. Припекало солнце, едва слышно переговаривались кузнечики в траве, пели птицы. Безликий стоял за опушкой посреди широкого луга и смотрел ей за спину. Лайсве обернулась.

Между тонкими стволами сосен показалась хорошенькая девочка. Льняное платье украшала красная обережная вышивка по подолу и вороту — защита от злых духов, болезней и напастей. На ногах ботинки из мягкой кожи. Густые светлые волосы заплетены в косы, на макушке венок из васильков. Высокородная. Видно, сбежала от нянек, может, заблудилась. Но испуганной она не выглядела: продолжала собирать васильки в букет, который грозил стать больше её самой. Кроха так увлеклась, что не заметила, как приблизилась вплотную к Безликому.

— Ой! — она удивлённо посмотрела на его торчащие из-под балахона босые ступни и подняла глаза. — Ты кто? Человек, демон или дух?

— Я буду тем, кем скажешь ты, — ответил он, склоняясь ближе к ней.

Девочка протянула руку к его маске:

— Что там?

— Морда чудища, не трогай лучше — испугаешься.

— Я ничего не боюсь! — она сжала ладошки в кулачки. — Я знаю, кто ты. Ты — Ветер.

— Хорошо. Если ты хочешь, я буду Ветром, — усмехнулся он. — Я заблудился и не могу отыскать дорогу домой.

— Хочешь, я отведу тебя к людям? Я знаю, куда идти, — девочка протянула ему руку.

— Ты такая маленькая и хрупкая, а путь далёк и полон опасностей. А в конце нас будет ждать встреча с самой смертью. Не стоит, не предлагай мне этого.

— Но я хочу тебе помочь! — она вручила ему свой огромный букет васильков. — Я буду как герой из сказок. Я одолею всех чудищ и спасу тебя!

— Что ж, — вздохнул Безликий так же, как вздыхал после того, как Лайсве попросила его показать вэса. — Твоей воле я противиться не могу. Пусть всё будет так, как ты желаешь.

Он приподнял маску и поцеловал её в лоб.

Лайсве проснулась. Значит, вэс — маленькая девочка. Её лицо сохранилось в памяти блёклым пятном и заволакивалось туманом забвения.

Вот почему Безликий медлил! Как можно убить доверчивого ребёнка? У неё ведь наверняка есть любящие родители. А может, она уже выросла и у неё самой появились дети и муж. Безликий должен отобрать её у них и принести в жертву, чтобы мир был спасён.

Смогла бы Лайсве уговорить вэса, одурманить? Смогла бы она стать хоть и подспудной, но убийцей? Этого ли хочет мироздание? Невинной крови доверчивой девочки…

Лайсве вернулась к прежней жизни с Гедом и Хорхором. Мальчик повеселел и вовсю щебетал тоненьким птичьим голоском, каждый день заучивая новые слова. Через некоторое время Лайсве стала возвращаться сны с Безликим, но ненадолго и не с таким остервенением. Мысли о вэсе и спешно приближающемся конце не оставляли её. В любом случае искать таинственную девочку надо в опасном Дольнем мире, а не в благом Ирие. Совсем скоро Лайсве придётся уехать домой.

 

Глава 8. Замок огнепоклонников

1541 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Дикая Пуща

Сугробов намело по пояс. Узкая колея дороги едва проглядывалась между ними, ветви елей клонились к земле от снеговых шапок. Морозный воздух пропитался запахом крови, её тёмные пятна пачкали искрящийся на солнце белый покров.

Микаш стоял посреди горы мёртвых демонов. Последняя охота выдалась на диво удачной. Дикие леса порождали на месте каждой убитой ещё по десятку тварей, как неистощимая прорва. Но хоть заняться было чем, а не выть от тоски из-за вынужденного бездействия и отсутствия военных походов.

— Может, хватит? — положил руку ему на плечо Ульрих. — Три года вашу жену ищем — пора остановиться. Она мертва, после таких родов зимой на улице никто бы не выжил. А если и жива, то зачем она вам? Немолодая и бесплодная к тому же. Теперь даже соглашение с родом Комри предъявить не на кого.

Микаш холодно усмехнулся:

— Ты же лорду Артасу служишь. Откуда такое вероломство?

— Так я вижу, что вы хороший человек, не то что высокородные. Они же о вас ноги вытирали, что лорд, что его дочь. Какая с неё жена? Только что красивая, а так ни родить, ни уважать, ни даже дождаться у очага не смогла. Забудьте о лорде Артасе и его обещании сделать вас наследником. Понятно, что раз своих детей потерял, так за вас цепляться будет. Только вы себе гораздо лучших родственников найдёте. Любой высокий лорд с радостью отдаст за вас свою дочь, шестнадцатилетнюю, непорочную, здоровую, которая будет вам в рот глядеть и родит сильного наследника.

Высокородные часто предлагали ему своих дочек, даже в очередь выстраивались. В каждом замке, в каждом городе, где они останавливались отдохнуть или собрать провианта и новых людей для отряда. Разговаривали лорды нарочито вежливо, заискивали. Невесты были красивые, может, даже добрые и верные, должно быть, умели любить искренне. Микаш давно думал об этом, но…

— Перестаньте уже совестью мучиться, — продолжал уговаривать Ульрих. Остальные из отряда подбирались к ним ближе и одобрительно бормотали. — Вы же даже союз не скрепили. Без брачной ночи бумага с печатью и браслеты ничего не значат. Никто вас не осудит, даже наоборот. В наше непростое время нужны герои, нужен маршал, толковый и сильный, как вы, чтобы противостоять единоверческой саранче с юга. Не думайте о долге перед дочерью лорда Артаса, подумайте о долге перед орденом, перед всем Мунгардом! Большая сила означает большую ответственность.

Микаш пихнул сапогом мохнатую тушу. Всё чаще он вспоминал Гэвина, его последние заповеди:

«Не воюй с людьми. Когда проливаешь человечью кровь, что-то безвозвратно меняется в тебе. Пути назад уже не будет. — Чуть позже, перед самым выходом в отставку лорд Комри добавил: — Помни: за все свои поступки отвечаешь только ты сам. Ни люди, ни обстоятельства не сломят тебя, если твоя воля будет твёрже кремня. Только её советы укажут правильный путь».

Мудрый совет сейчас нужен был как никогда, только вот спросить не у кого. Лорд Комри за тысячи миль, недосягаемый в своём осаждённом королевстве. Если бы он попросил помощи, Микаш точно бросил бы поиски и помчался к нему. Только Гэвин не просил, да и вряд ли Микашу удалось бы что-то для него сделать. А остальные… Они не понимают, тянут каждый в свою сторону, а что там: Мрак или смерть — отвечать придётся Микашу.

Перед глазами вставала та ночь. Никто не спал, дожидались назначенного времени. Арсен хотел забрать ребёнка сам, но ни Микаш, ни лорд Артас не позволили ему сделать это в одиночестве. Они долго спорили, кто достанет новорождённого из рук Лайсве. Вышло, что Микаш, он ведь муж и отец. Он был готов, готов даже столкнуться с её гневом и горем. Но когда они вошли в спальню и запалили свечи, то в постели осталась только кровь на простынях.

Весь замок подняли по тревоге. Искали везде. Лишь к утру обнаружились следы полозьев. Они вели из потайного выхода за стеной Ильзара к лесу. Налетевшая метель запорошила их снегом почти мгновенно. Отыскать ничего не получилось.

Лорд Артас схватил Микаша за грудки и с невероятной для старика силой надавал оплеух. Он орал так, что закладывало уши:

— Это ты, ты виноват! Таскался непонятно где, пока она вынашивала твоё семя! Ты недосмотрел, ты вынудил нас оставить её! Ты никогда её не любил! Ты только желал приобрести чин, обманув её, мечтавшую лишь о близком человеке рядом! Ничего не получишь, пока не найдёшь и не вернёшь сюда, слышишь?! Убирайся! Убирайся с глаз долой! И не возвращайся без моей дочери!

Микаш стоял отупленный, будто не слышал ничего, не чувствовал. Только жёг спину взгляд из леса, из-за каждого дерева, из-за каждого куста. Издевались скинувшие листву, заиндевелые ветви и кристальные иголки: «Потеряешь! Потеряешь! Потеряешь!»

Нет, нельзя потерять то, что никогда ему не принадлежало. Да и не жалко совсем, ни капельки не жалко! Сейчас даже лицо Лайсве истёрлось, точёная фигура, нежный голос, томные ласки. Вспоминая отношения с ней, Микаш казался себе смешным и жалким. Унижений он терпел несравнимо больше, чем в услужении у лорда Тедеску, вёл себя, как распоследний тупица, стелился перед ней. Зачем? Ради обманных поцелуев и благосклонных взглядов, которые предназначались другому? Как же стыдно от собственной глупости!

Но Микаш искал Лайсве исправно, не сдавался, даже когда все отчаялись, хотя в глубине души не желал её находить, как не желал этой свадьбы и этого ребёнка. Не видеть бы её никогда!

Может, и правда пора остановиться? Не вести так тщетно, не поддаваться привычке и упрямству, двинуться вперёд и навсегда захлопнуть дверь. Но почему перед глазами до сих пор постель с кровавыми простынями, а в ушах — злорадство лесной ведьмы: «Потеряешь, глупый, потеряешь. Не её даже, душу свою потеряешь. А без души ты что? Такое же бесполезное и жалкое создание, как и все остальные».

— Сегодня заночуем здесь, а завтра разведаем ту дорогу. Если ничего не найдём, сделаем, как вы хотите, — решился Микаш.

Вихрь снежинок сплетался в силуэт Лайсве. Она танцевала соблазнительно, манила, как безумие Северной звезды. Тонкая стежка вилась в сумраке деревьев, пока не исчезала в чащобе. Нет там Лайсве, нигде нет, сгинула, как та невидаль. Поделом! Завтра всё закончится. Только мороз кусал щёки злыми слезами.

Отряд выехал с рассветом. Свежий снег скрипел под копытами, лошади высоко задирали ноги, всадников нещадно трясло. Обманчивая стежка всё вихляла между кручами и оврагами, огороженная частоколом елей. Из низкого заиндевелого кустарника выглядывали острые сучья поваленных деревьев. Уже змеились тенями синие сумерки, а ничего не менялось, словно леший заблудил отряд по кругу.

— Едем назад? — забеспокоился Ульрих.

— Последний поворот, — ответил Микаш. Надо очистить совесть.

Он подтолкнул мощного рыже-чалого жеребца вперёд. Бесстрашный Беркут давно пал смертью храбрых. Медное грызло его узды на чёрных волосах из его же хвоста болталось у Микаша на шее. Талисман и память о верном товарище. Ушли весёлые денёчки ратных подвигов и воинской доблести, ушла чистая и полная надежд молодость — безвозвратно. Пора заканчивать!

Микаш обернулся. Отряд пропал! Его поглотили непроглядно-сизые щупальца тумана.

Конь захрапел, испуганно раздувая ноздри. Микаш дёрнул поводом, осаживая, но жеребец закусил удила и рванул наутёк. Микаш едва не вылетел из седла. Свистело в ушах, залепляли глаза белые хлопья. В сугроб не свернуть — узкая колея, а по бокам демон ногу сломит.

Отовсюду выглядывали колдовские глаза. Ночная синь сгущалась в плотные фигуры демонов. Они заступали дорогу спереди и сзади. Ели выворачивали из снега могучие корни, сосны вытягивали узловатые ветви, зловеще поскрипывали стволы.

Вылетали из скрытых сугробами бочагов болотные огоньки, жалили лицо, слепили, набивались в рот и уши. Скалились в кустах зубастые варги, рычали, пружинясь к прыжку. Подтягивались едва отличимые от снега лешаки, удлинялись седые плети-бороды, чтобы достать до незадачливого всадника.

Сколько нечисти повылезло! Явно мстить собрались: от отряда отделили, окружили. Ишь как расстарались ради леса своего поганого! Плевать на жизнь — она ничего не стоит, но и дешёво победа им не достанется!

Микаш вскинул лук и выпустил стрелу, ещё одну и ещё. Конь присел на задние ноги и попятился. Ему на круп бросился варг, жеребец лягнул его в черепушку. Спереди ещё две твари налетели. Конь взвился на дыбы, отбиваясь копытами и зубами. Микаш отмахивался кистенём, сталкивал копьём. Сколько это длилось?

Твари атаковали со всех сторон когтистым ковром. Конь опрокинулся, взрывая снег до земли. Микаш сгруппировался и тут же подскочил. Варг вцепился его штанину, бедро над коленом пронзила острая боль. Меч со звоном освободился из ножен. Взмах, кровавый росчерк в морозном воздухе. Иссечённый варг отлетел в сторону, даже не заскулив. Но коня уже рвали на части другие демоны.

Микаш бросился к тропе. Острая ветка разодрала одежду и поцарапала плечо. Вокруг лодыжек обвивались седые бороды. Мчались по пятам варги. Микаш раскручивал клинок петлями, пронзая чернильные тени. Ноги вязли в сугробах, проваливались по колено, пот катил градом под ворохом меховых одежд, сердце выпрыгивало из груди. Плечо саднило, рукав набух и отяжелел. Горячая кровь стекала из раны на бедре в сапог. Микаш хромал всё сильнее и отчаянно отбивался.

Сгущалась темень перед рассветом. Вот и костлявая! Пришла, милая, что метель, белая, холодная и нежная одновременно. Микаш протянул руки к танцующей фигуре Лайсве из снежинок. Здравствуй, родная! Я так долго искал тебя, так хотел обнять в этот последний миг!

Зимнюю сказку пронзил огненный шар. Захрупал под копытами снег, зафырчали кони. Свистели стрелы, скалились демоны, подступала Сумеречная рать. Зажглись огненные шары и с гудением устремились в демонов, оставляя лишь запах палёной плоти.

Пронеслись мимо всадники, едва не затоптав. Снежная волна обдала с головой. Пока Микаш отирал глаза, послышался истошный визг, лязгнула сталь.

Не в силах стоять, Микаш опустился в сугроб. Зрение тускнело, огненные вспышки обжигали веки. Плавился снег, пламя перекидывалось на стволы. Таинственное воинство сметало орду, как ветошь осенью.

Разгорелось, слепя, холодное солнце. Верхушки елей и сосен сверкали белизной, но тьма плескалась в глазах. Жаль, не получилось с женой проститься.

— Эй, вы как? — донёсся издалека резкий голос.

— Жить буду, — опечалился Микаш.

Его обступили рыцари в красных плащах и костюмах. У того, что говорил, одежда была подбита лисьим мехом, медью горела окладистая борода и торчащие из-под шапки волосы.

— Моё имя лорд Игнис, хозяин замка Нидхёгг, — он церемониально поклонился.

— Микаш…

— Мы знаем. Сможете ехать верхом? Нидхёгг тут недалеко, там вас мигом на ноги поставят.

Микаш кивнул — говорить не было сил. Его подсадили в седло рыжего жеребца и повели вслед за красным воинством. Куда и как долго они ехали, Микаш не запомнил. Впереди показался оштукатуренный багрянцем замок с круглыми, словно игрушечными башенками, и мощными зубчатыми стенами. Опустился надо рвом мост, пропуская воинство внутрь. Над входом висел герб: вулкан и горевшие над ним глаза. Рядом выбит девиз: «Огонь — наша кровь». Огнежары, огнепоклонники, метатели пламени — мелькали в полузабытьи мысли.

Спуститься с коня Микаш не смог. Ему помогли рыцари: уложили его на носилки и доставили в спальню уже без чувств.

Когда Микаш проснулся, то от ран и истощения не осталось и следа. Пришли слуги, принесли новую одежду: чёрные суконные штаны и длинную льняную рубаху с тонким поясом, сплетённым из кожаных шнуров и украшенным медными подвесками в виде языков пламени. Сапоги ему достались короткие и широкие, до середины икр, из такой же рыжей кожи, как и пояс. Плечи обернул красный плащ с вышитыми на спине золотой нитью глазами. Микаш попытался вспомнить, кто носил такую одежду, но ничего путного в голову не шло.

Слуги проводили его по длинным петляющим коридорам замка. Микаш с любопытством рассматривал стены. Из-под гобеленов со сценами охоты и битв выглядывал пористый красный камень. На ощупь он оказался горячим, да и мраморный пол жарил ноги даже сквозь обувь. Мешались запахи благовоний: камфары, ладана и сандала, словно ими пытались перебить едкий дымный дух. Воздух трепетал и млел, как на жаре. Что за странное место?

Микаш вошёл в просторный обеденный зал. Лорд Игнис сидел во главе длинного стола на массивном каменном стуле с подлокотниками в виде драконьих голов. Хозяина окружало несколько дюжин домочадцев, таких же огненно-рыжих, как он сам. Вся мебель здесь была из того же пористого красного камня. На льняной скатерти стояли сытные блюда: колбасы, жаркое из дичи и птицы, печёная форель. Лорд пригласил Микаша устроиться по правую руку от себя.

— Понравилось ли вам искусство моих целителей? — поинтересовался он, пока слуги наливали в медный кубок вино.

— Всё зажило. Не знаю даже, как вас отблагодарить, — Микаш учтиво кивнул, вглядываясь в глаза цвета мутного янтаря.

— Не стоит. Для меня большая честь принимать у себя в замке героя тысячи битв. Пускай дни ваши будут долгими, а любовь — слаще мёда, — Игнис чокнулся с подставленным кубком и пригубил вино.

Микаш отпил жадными глотками и сразу же набросился на еду. Голод мучил не меньше жажды. Отложить бы приборы и отщипывать мясо руками, чтобы быстрее отправлять их в рот! Но Микаш терпел, не забывая о манерах.

— Благодарю за гостеприимство, но мне нужно вернуться к отряду, — вспомнил он, когда живот распёрло от сытости.

— Погодите пару деньков, у нас собирается большой пир. Будете почётным гостем, — улыбнулся Игнис. — Отряд никуда не денется. Выгляните во двор — завируха лютует такая, что вы далеко не уедите. А из леса до сих пор вой демонов доносится. Уважьте добрых хозяев, не позволяйте нашим усилиям пропасть впустую!

Микаш поднялся из-за стола и подошёл к высокому стрельчатому окну, которое выходило на внешнюю сторону замка. Вихрился снег, заметая весь мир. Во мгле белого хоровода снова танцевала Лайсве, страстно и свободно. Душа тосковала по чему-то более возвышенному, чем еда, утоление боли, сон или битвы. Лайсве приложила ладонь к губам и послала воздушный поцелуй, что остался на стекле инеем. Невидимый палец вывел на нём: «Пожалеешь».

Микаш отпрянул и обернулся к хозяину. Тот улыбнулся, поднимая кубок.

Надо собраться и перестать сходить с ума — уже и самому себе противен!

— Вы правы, нужно переждать ненастье, — заключил Микаш, возвращаясь на своё место.

Следующие дни его развлекали песнями, танцами и поединками. Хозяева показали ему оружейную, трофейную и даже библиотеку. Не такая обширная, как в Эскендерии, но в ней было собрано самое важное из исторических хроник и трактатов о военной тактике и стратегии. За чтением Микаш коротал время до большого пира.

Гостей съехалось больше, чем на свадьбу в Ильзаре. Как они добрались в пургу? Все вежливые и учтивые, словно не знали, что он безземельный и им не ровня. Микаш тоже потихоньку забывал о горестях и унижениях. Его снова усадили на почётное место по правую руку от хозяина. Барды пели баллады о его подвигах, гости пили за его здоровье и расспрашивали с восхищением.

— Так почему не женитесь? — полюбопытствовал невзначай лорд Игнис.

— Уже женат, — Микаш потёр браслет на запястье.

— Слышал эту печальную историю. Но ведь говорят, не скреплён ваш брак соитием, да и невеста без вести пропала. Вряд ли жива даже. Так почему бы не попытать счастья снова? У меня есть дочь на выданье. Хотите, познакомлю? Не обязательно жениться, но если понравитесь друг другу, я сочту это великой честью!

И правда, пускай лорд Артас со своей строптивой дочкой к демонам катятся!

— А давайте! — весело подмигнул он.

Лорд Игнис привёл к нему роскошную девицу. Пышное алое платье подчёркивало идеальные формы: высокую грудь, точёную талию и взбитые бёрда. По обнажённым плечам струились ярко-медные волосы. В огромных кошачьих глазах полыхал огонь. На пухлых губах играла соблазнительная улыбка.

— Хэрриет, пламень моей души, познакомьтесь с нашим почётным гостем, Микашем Остенским. Я знаю, вы давно желали этой встречи, — представил её лорд Игнис.

Девушка отвесила книксен. Микаш поцеловал подставленную ладонь. Какая у неё нежная кожа! Как тончайший шёлк.

— Весьма польщена, — зажурчал её звонкий голос. На щеках расцвёл румянец.

— Я оставлю вас? — лорд Игнис удалился к столу.

— Не соблаговолите ли пригласить меня на танец? — поинтересовалась Хэрриет, прикрывая смущение ажурным веером.

— Почту за честь, — Микаш взял её под руку и повёл к танцующим.

Музыку играли задорную, быструю. Гости стремительно кружились по залу, аж перехватывало дух. Пришёл на смену более медленный, близкий танец.

— У вас здорово получается! — усмехнулась Хэрриет, когда они выполняли очередной мудрёный поклон.

— Спасибо, меня ж… знакомая научила.

— Жена, вы хотели сказать. Не стесняйтесь, — она указала на свадебный браслет на его руке. — Что в ней было такого особенного, отчего вы так страдаете? Она была невероятно красивая, обольстительная, страстная в постели? Может, вас подкупили её добродетели: заботливость, верность, мудрость, непревзойдённый ум?

— Вы очень прямолинейны, — хмыкнул Микаш.

— Не привыкли? — плутовато сощурилась Хэрриет. — Сейчас это в моде. Времени почти не осталось, нечего тратить его на пустую куртуазность. А вы, — она ткнула в него пальцем, — не ответили на мой вопрос.

— Она была… была моей мечтой. Мне так казалось, — сознался Микаш. — Пустой и лживой, как все мечты.

— Тогда почему вы тоскуете? Признайте свою ошибку и отпустите. Живите дальше — вот в чём смысл. Когда вы в последний раз были с женщиной?

— От скромности не умрёте? — обрадовался Микаш этой пикировке. Разговаривать прямо оказалось намного проще, чем искать учтивые слова. — Больше трёх лет назад.

— А с другими, кроме вашей не-такой-уж-благоверной, вы были когда-нибудь?

— Нет, только с ней.

— Так почему вы уверены, что лучше неё уже не будет?

— Я ни в чём не уверен, да и женщин не знаю, как и собственных желаний. В моей жизни были только она и служба, а теперь не осталось ничего.

— Так найдите новое!

— Уже!

Микаш притянул к себе Хэрриет — яркую бабочку павлиний глаз. Хотелось поцеловать её, но она оттолкнула его.

— Вы не за ту меня принимаете. Я не подхожу на роль любовницы, только жены, — Хэрриет стукнула веером по его свадебному браслету.

— Что ж, — он снял его и бросил на пол. — Тогда будьте моей женой!

Она засмеялась:

— Буду!

К ним уже спешил счастливый лорд Игнис.

 

Глава 9. Во чреве дракона

1541 г. от заселения Мунгарда, Нидхёгг

Свадьбу справили невероятно весёлую в отличие от той другой, о которой даже вспоминать не хотелось. Ярко горели факелы и свечи, звенели люстры и лампы из чёрного стекла — обсидиана. Играла задорная музыка. В воздухе томился сладкий аромат весны и жизни, перебивая даже запах гари, который преследовал Микаша повсюду. Невероятно вкусны были жареные и печёные блюда с острыми приправами, вино и эль хмелили сладостью.

Гости поздравляли искренне, невеста цвела счастьем и любовью. Микаш с наслаждением предвкушал первую ночь. Хэрриет манила его томными взглядами, лорд Игнис обещал посодействовать в ордене. От успеха кружилась голова!

Под хлопки и подбадривания гостей Микаш подхватил невесту на руки. Он путался в пышных юбках её белого платья и смеялся вместе с ней так, как не смеялся ни с кем в своей жизни. Оказывается, она может быть куда лучше неисполнимых мечтаний!

Крутая винтовая лестница привела молодожёнов в спальню. Комната утопала в тонах цвета крови, цвета страсти. Багровые гардины закрывали окна, багровый балдахин был раздвинут, приглашая в огромную и мягкую по виду кровать.

Микаш долго возился с крючками и булавками на платье Хэрриет, целуя каждый дюйм оливковой кожи. С леди Игнис было так легко! Она никогда не плакала, не обижалась, не выдумывала непонятно что и была предупредительна к его желаниям. Такая пикантная и не допускающая острот одновременно, она по-настоящему понимала и ценила его. Её смех воспалял желание, заставлял томиться в предвкушении. Скорее бы!

Микаш подтолкнул Хэрриет на кровать и тесно прижался к её взбитым бёдрам. Лишь оставшееся на нём брэ мешало их союзу стать полным и вечным.

— Погоди-погоди, — засмеялась Хэрриет, отталкивая его на противоположную сторону кровати. — Сними это и скажи!

— Что? — Микаш облизнул пересохшие губы.

Хэрриет указала на верёвку на его запястье.

— Признай, что никогда её не любил. Всё, что произошло, было лишь помешательством юности, которое романтики зовут влюблённостью.

— Я… — Микаш поддел верёвку ногтем, разглядывая едва заметный шрам под ней. — Я никогда…

Он зажмурился, вспоминая первую встречу с Лайсве. Всё было так же и вместе с тем иначе. Белый парадный зал Ильзара расчерчивали радужные блики хрусталя. Микаш стоял у хозяйского стола на возвышении. Лорд Артас вёл под руку между гостей дочь, болезненно бледную и хрупкую. Пышное золотое платье выглядело на её нескладной фигуре несуразно. Лайсве робела, прятала глаза и заливалась румянцем.

— Ваша невеста, — объявил лорд Артас.

Микаш кивнул безразлично. Мелькнула в толпе соблазнительная Хэрриет. Все краски меркли на фоне красной бабочки. Лайсве сделалась серой мышью, от которой хотелось поскорее избавиться. Микаш станцевал с ней положенный танец и направился за манящей его к выходу Хэрриет.

— Куда же вы? — испуганно окликнула Лайсве.

— Устал с дороги, вы же понимаете. Повеселитесь с гостями, а со мной ещё наговоритесь после свадьбы, — отмахнулся он, но она ухватила его за руку.

— Пожалуйста, не уходите! Мне страшно! — она заглянула ему в глаза.

Противно и смешно! Кому нужна такая дурёха?

Он отпихнул её и направился к двери.

Дорогу ему заступил мальчишка-слуга. Кто только пустил его на праздник в такой заношенной одежде? Соломенные лохмы на голове торчали в разные стороны, будто никогда не знали расчёски. Зачем он, такой высокий и крупный, сутулил плечи, словно пытался выглядеть меньше и незначительней?

— Не уходите! Оставить невесту в день помолвки, чтобы барахтаться в простынях с другой — верх неучтивости! — нагло заявил малец.

Да как он смеет! Микаш с оттягом ударил его в щёку. По разбитой губе побежала кровь, но мальчишка даже не пошатнулся.

— Если я проведу с этой дурёхой ещё хоть минуту, то просто сдохну. Она не только уродлива, но ещё и тупа как пробка! Вот уж наградили невестушкой.

— Перестаньте! — зарычал мальчишка сквозь зубы. — Вы оскорбляете её только за то, что не смогли добиться благосклонности. Я ненавижу и презираю вас до крайности! У вас было всё, о чём только можно мечтать: слава, разрешение её отца, её согласие. А вы, вы сами растоптали своё счастье!

Мальчишка указал на Лайсве. Она комкала в руках платок и кусала бледные губы. Её окружали люди в красных плащах, воины лорда Игниса. Они ударили её в живот, по голове. Она упала, закрываясь руками. Воины безжалостно месили её ногами, встав плотным рядом.

— Может, я и безродный дворняга, который её не достоин, но и вероломным подонком, вроде вас, я никогда не стану!

Он подскочил к красным воинам и принялся раскидывать их голыми руками. Микаш смотрел на него с восхищением и даже завистью. Сколько же в нём бесшабашной смелости? Кто этот подлинный герой?

Мальчишка дрался настолько отчаянно, что враги разлетались как щепки. Разбитые кулачищи махали до тех пор, пока никого рядом с Лайсве не осталось. Окровавленный и помятый, мальчишка поднял её с пола, такую же измученную и несчастную, как он сам. Лайсве улыбнулась ему так искренне, как никогда не улыбалась Микашу.

— Как твоё имя, доблестный юноша? — она ласково коснулась расплывающегося на его скуле синяка.

— Моё имя Микаш из села Остенки, которого больше нет. Я простолюдин, что не знает даже своего отца. Я совершаю подвиги, а почести за них получают другие. Вёльва предрекла, что когда-нибудь я превращусь в самого злого демона. За душой у меня ничего нет. Сегодня я умру, но хочу, чтобы вы знали, я люблю вас больше самой жизни. Станцуйте со мной последний танец!

Она прижалась к мальчишке так крепко, как никогда не прижималась к Микашу взрослому. Целуя его глаза, Лайсве прошептала:

— С тобой единственным я станцую все танцы, какие пожелаешь. Только живи, поборись ещё немного. Я в тебя верю. Против всего мира мы выстоим вместе! — она дотронулась лбом до его лба и поцеловала в губы так, как никогда не целовала Микаша взрослого.

Или целовала? Микаш приложил плацы ко рту. Вспомнить бы не её даже, а того мальчишку. Как он стремился к великим свершениям. Как умел мечтать и любить, не ревнуя до помрачения, не требуя ничего взамен, кроме возможности иногда видеть её улыбку. Благодаря этому Микаш был способен на настоящие подвиги, а не как сейчас, ради потехи и трофеев. Возвратить бы всё: молодость, веру, невинность. А прежде всего душу — хрупкую, болезненную и нежную вторую половину, которая наделяла бренное существование смыслом.

Увидеть бы Лайсве снова хоть одним глазком! Высказать всю неприглядную, выставляющую его слабаком и тряпкой, правду. В последний раз, как этот прекрасный в своей дерзости мальчишка-слуга.

«Сегодня я умру, чтобы ты узнала, как сильно я люблю тебя».

Микаш очнулся, перебирая в руках верёвку. Что-то обвилось вокруг другого его запястья. Микаш скосил взгляд. Аспид! Да ещё какой! Ядовито-красный, на капюшоне узор — золотые глаза. Микаш стряхнул змею и запустил в неё подвернувшимся под руку горшком. Глиняные черепки разлетелись по полу, аспид исчез бесследно, словно нашёл дыру в пористом камне.

— Хэрриет? — Микаш обернулся.

По медным волосам нагой красавицы бегали всполохи. В змеиных глазах сузились вертикальные зрачки. На бронзовой коже сверкала тонкая татуировка — алые астры по всему телу. Какой же он глупец! Такие идеальные черты не могли принадлежать человеческой дочери!

— Не заставляй меня ждать, — пухлые губы растянулись в ухмылке.

Микаш лихорадочно приглядывался к аурам. Людей здесь нет! Испарился аромат благовоний. Пахло лишь дымом и серой. Микаш потянулся за одеждой. Хоть меч остался. Люди лорда Игниса пытались отобрать, мол, на что он тебе в гостях? Но настаивать не стали — боялись подозрения вызвать.

— Мне нужно в пиршественный зал, с твоим отцом поговорить. Забыл поблагодарить его за такую замечательную дочь! — отговаривался Микаш, натягивая штаны и рубаху. — Я мигом!

Хэрриет гортанно рассмеялась, скользнул по губам тонкий раздвоенный язык. Дверь захлопнулась и растворилась в пористом камне. Микаш ошалело выдохнул.

— Куда же ты, муженёк? Бежишь, даже не исполнив супружеский долг?

— Я тебе не муж! Ты меня околдовала!

— Тебе ли не знать, что если душой чист и сердцем крепок, никакие чары не подействуют. Догадался, кто я?

— Демон?

Она снова рассмеялась:

— Ох уж эти смертные — близорукие и недалёкие, даже лучшие из них. Я Уот, Повелительница огня. Мой муж Вулкан, которого вы почитаете как доброго врачевателя, был подлецом. Втёрся ко мне в доверие ласковыми речами, выкрал мои секреты и сбежал к вам, навозным червям!

Микаш вытаращил глаза и сглотнул:

— Я вам очень сочувствую, но право же, где я, а где ваш муж?

— Острить-то ты мастак! Теперь я мщу всем неверным мужьям. А ты был неверен, пускай даже только в мыслях.

В голове всё перепуталось, лишь усилием воли удалось сообразить: нападение демонов, неожиданная помощь, радушие высокородных и быстрая свадьба — всё, чтобы заманить его в ловушку! Наверняка в этом замешан Безликий.

— Это вы скрыли от меня Лайсве!

— Ты и впрямь не понимаешь? Она тебе только божественной милостью досталась, подарком, знаком особого расположения. Такими вещами нельзя пренебрегать. А что сделал ты? Сорвал с неё кожу и швырнул в огонь, упиваясь ревностью и обидой, хотя она молила тебя остановиться. Ты уже три года её ищешь и давно бы нашёл, если бы желал этого. Так не время ли отпустить?

Нет, не-е-ет, или да, но уже без разницы. Он совершил ошибку, бесчисленное множество, но если что-то можно исправить, то он будет бороться до последнего вздоха.

— Верните её!

— Зачем? Я даже убивать тебя не стану. Будешь моим мужем, — Хэрриет приобняла Микаша со спины, щекоча кончик его уха языком. — У тебя великая судьба. Когда мир изменится, я тоже хочу оказаться на гребне. Я сделаю тебя не просто предвестником и слугой, а уподоблю нам, сиятельным и высшим.

Нет, от «высших» уже тошнит!

— Верните её немедленно! — глухо зарычал он.

Последние мгновения вместе с Лайсве проносились перед глазами. Зачем он ножом резал её сердце, выдавливая как можно боли и крови? Зачем противоречил себе? Зачем уничтожал то, что было так нестерпимо дорого? Зачем обратился в чудище, каких всю жизнь презирал? Да, он виноват и злился на себя в первую очередь. Микаш не пускал себя к ней, потому что боялся причинить ещё больше страданий. Но как же глупо, боги, как глупо отдавать её без боя поганому сопернику!

Ненависть ослепляла. Ярился внутри демон, скрёбся об рёбра. Микаш выпустил его, как когда-то, когда выбирать было не из чего и просто хотелось отомстить.

«Пускай я умру сегодня у твоих ног, но в смерти загляну тебе в глаза в последний раз!»

— Верни её, иначе…

Человеческий голос пропал, тело охватила дрожь, в ушах набатом застучала кровь. Ни боли, ни усталости уже не чувствовалось. Страх и тот умер.

Уот зашипела, затрепетал раздвоенный язык:

— Ты не посмеешь, жалкий смертный!

С громким хлопком она обратилась в дракона. Вытянулось в длину змеиное тело, крупные чешуйки переливались красным, на хребте вздымались острые костяные гребни, раздувались мощные ноздри, пучились рыжие глаза, щерилась зубастая пасть.

Микаш бросился на драконицу. Раз не человек, то можно всё: резать, кромсать, рубить, упиваться запахом крови и азартом битвы. Не щадить, не жалеть и не сдерживаться, пока сам не рухнет замертво… к ногам Лайсве.

Драконица со свистом заглотила воздух. Из пасти вырвался огонь. Микаш увернулся и заскочил ей под голову. Меч по рукоять вонзился между чешуек в нижнюю челюсть. Драконица взревела и отбросила Микаша к стене. Взвился столб пламени. Микаш снова отшатнулся. Следом ещё один всполох и ещё. Микаш петлял вокруг языков огня, не чувствуя жара. Нужно найти выход.

Драконья морда атаковала молниеносными выпадами. Стоило ускользнуть, как из дымной пелены стегнул шипастый хвост. Микаш налетел на стену и ударил по ней кулаками, мечом. Замахнулась когтистая лапа. Микаш кувырком ушёл в сторону и, поднявшись на ноги, снёс драконице коготь. Тварь заверещала. Микаш подхватил трофей и снова бросился к стене.

Выпад, сверху, снизу, наискосок, с разворота. Лапы, морда и хвост молниеносно сменяли друг друга. В голове ни мысли о проигрыше. Жажда возмездия затопила всё.

Полыхнуло. Микаш пригнулся. Пламя обуглило стену. Микаш мечом отбросил головешки, прислушиваясь, чтобы не пропустить атаку.

Снова огонь! Микаш нырнул в дыру.

Дохнуло жаром. По стенам побежали алые трещины, пористый камень плавился и стекал раскалённой лавой. Попадая на одежду, она прожигала плоть до самых костей. Микаш бежал по горящим ступеням вверх. Выход там, а не внизу, как казалось раньше. Так говорил демон внутри.

Драконица неслась следом. Огонь жарил отовсюду, словно в кузнечном горне. Чем больше Микаш горел, чем больше облазила с него плоть и обугливались кости, чем больше гасло человеческое сознание, тем легче становилось двигаться. Высвобождался его дух — чернее безлунной зимней ночи.

Драконица и Мрак мчались всё выше, яркий рыжий огонь и беспроглядная тьма. Враги злы и ненасытны, их неистовство могло уничтожить мир, если бы он существовал за пределами полыхающей бездны.

Красная лава с чёрными лоскутами растекалась лужами и озёрами. Рыжие брызги разлетались повсюду. Они уже не жалили. Человечье — всё, что могло болеть и гореть, обернулось прахом.

Смерти нет. Умерев, ты продолжаешь бороться и бежать. Есть ли хоть какой-то конец? Замечают ли его умершие? Или хлоп! И всё. Ты не успеваешь ничего сообразить. Не видишь света в конце тёмного и узкого, обжигающего тоннеля. А на пятки уже наступает крылатая погибель.

Хорошо или плохо это несуществование без агонии? Ничто, которое не чувствует и не болит?

Но нет, сердцевина, человечья или демоническая, не желала мириться со смертью. С властью богов над собой и над жизнью близких — тоже. Микаш не отдаст своё сокровище без боя. Даже если нельзя поквитаться с Безликим, то всю ненависть можно излить на драконицу.

Микаш отринул боль и страх. Хищный Мрак слетал с него и пожирала огонь. Лава обращалась в пепел. Стены осыпались, пористые камни падали на драконицу. Она рвалась, визжала, пытаясь добраться до Микаша. Но как только темнота потянулась к ней, Уот в ужасе отпрянула.

Микаш расхохотался. В горле першило то ли от гари, то ли от смеха. Но как хорошо!

Он снова оказался в детском кошмаре, навеянном предсказанием белоглазой вёльвы. Раненые небеса плакали кровью. Она текла по его дымящемуся телу, впитывалась, придавая сил и жизни. Огонь, что пробрался глубоко в него, изливался наружу. Гудящее пламя неслось по степи, как взбесившийся табун, сметая всё, виновных и безвинных разом. Люди ужасались, люди стенали. Вился над головой сокол и проклинал его, пока пламя и Мрак не пожирали сизые крылья.

Микаш снова хохотал, запрокинув голову к Безликому. Хохотал так, что болели бока. Не было больше преград для этого безумного ликования. Оно смело колдовские покои и пробило дыру в стене. Только это оказалась не стена вовсе.

Пахнуло в лицо свежим воздухом. Микаш перемахнул через отверстие в живой плоти. Ого! Да он же с Уот носился по чреву ещё одного огромного дракона! Точно, Нидхёгг вовсе не замок, а имя твари из легенд!

Цвета остывающей лавы, его чешуйки окаймляла алая полоса. Из дыры в животе сверкали ненавистью глаза Уот. Нидхёгг кряхтел и стенал, поднимая ветер кожистыми крыльями. Они закрывали собой весь мир. Несколько неловких движений, и дракон побежал прочь. Затряслась земля. Нидхёгг поднялся в воздух и скрылся за облаками. Пропал запах гари и злобная богиня.

Микаш выдохнул. От него исходил пар. Плавился снег под ногами. Мороз остужал тело, но недостаточно: Лайсве ещё не нашлась. Впереди стеной встал терновник. Ели словно живые наступали со всех сторон, выли голодные волки, рычали лесные демоны.

Ну уж нет! Он не сдастся после стольких мучений, после того, как потерял всё, даже человеческий облик.

«Чего вы хотите? Я один из вас! Я худший из вас, опаснейший и смертоносный. Я разорву любого, кто станет на моём пути».

Лилась из чащи нежная песня — её. В ней голоса леса и ветра, гор и океана, в ней оживали древние сказания и даже невозможное казалось реальным. Падали, искрясь в лунном сиянии, снежинки. Метель сплеталась в силуэт Лайсве. Она кружилась грациозно, манил за собой стройный стан, протянутые руки. Туда, за терновую стену.

Лайсве — там? Этот мерзкий лес спрятал её нарочно?! Что говорила драконица? Если бы Микаш пожелал по-настоящему, то нашёл бы жену в тот же миг. Так теперь он желал, как никогда раньше!

«Слышишь, демонов лес? Слышишь, метель? Слышишь, огонь? Слышишь, проклятый Безликий?! Ничто меня не остановит!»

Микаш бросился на стену, шипами хлестнули его тернии. Угольный панцирь потрескался. Чёрные куски опадали с него и налетали на хищные отростки. Мрак убивал живое.

«Пожирайте мою темноту! Подавитесь ею! Мраку не страшно, он не знает слабости и боли».

Микаш стал им — безымянным духом возмездия. Вихрь снежинок обозначил цель. Микаш уже пробился сквозь драконье брюхо, сквозь огонь и лаву. Что ему лес? Выкорчует весь! Изрубит в щепки, взроет землю. Лишь бы увидеть её в последний раз, сказать…

Пускай отвратительное неистовство на что-то сгодится! Дороги назад уже нет, не быть ему человеком, но пусть только сквозь горечь и разлуку Лайсве услышит:

«Как сильно я люблю тебя!»

 

Глава 10. Чудище

1541 г. от заселения Мунгарда, Ирий

Был тёплый солнечный день. Геду исполнялось три года. Лайсве с Хорхором смастерили для него лошадку-качалку с соломенной гривой. Мальчик тут же оседлал её и принялся размахивать над головой руками, как кистенём. Избушку долго оглашало воинственное гиканье и смех.

Лайсве напекла блинов с черникой — любимое лакомство сына. Он выхватывал еду из рук и запихивал её в рот. Ягоды давились под пальчиками, а сок тёк из уголков рта, пачкая лицо и травяную рубашку. Гед недовольно кривился, но Лайсве только улыбалась, вытирая его полотенцем.

— Сказку! — попросил малыш в качестве последнего подарка, пока Хорхор убирал со стола и мыл посуду.

Они уселись на лавку, Лайсве пригладила соломенные вихры сына.

— Жил-был мальчик в одном селе далеко-далеко отсюда. Хотя воспитывался он в суровой семье простолюдинов, но был настоящим принцем. Как все принцы отличаются от обычных людей, так и он отличался ото всех, кого знал. За эту инаковость, за подлинное благородство и способность видеть настоящую красоту вместо красоты мнимой его невзлюбили и всячески унижали. Когда он вырос, то попал в услужение к господам, что жили в замке на холме. Но и там он не находил себе места, потому что служил тем, кто был даже ниже простолюдинов. Он охотился за них на демонов, а все трофеи и слава доставались другим. Но как истинный принц он желал лишь защищать всех людей, а не только тех, кто мог заплатить.

Гед притих, слушая очень внимательно.

— Однажды невесту его хозяина похитили демоны и увезли на дальний север. Жених струсил и отказался её искать. Тогда принц отправился за ней один. Смилостивились над ним боги и позволили вырвать её из лап демонов. Поразившись её красотой, принц возжелал её, как не желал ничего в своей жизни. Сказал он: «Если долго выполнять за кого-то его работу, то его судьба станет твоей судьбой. Будь моей принцессой, и я буду любить тебя, как ни один мужчина ещё не любил женщину». Согласилась она, разглядев его благородное сердце под лохмотьями и обветренной кожей. Лишь об одном попросила она: «Не неволь меня, если твоя любовь иссякнет от времени, старости или обид». Он согласился, и были они счастливы вместе. Когда принцесса уже ждала их первенца, встретился им злой колдун. Он знал, что прежде принцесса любила другого, и солгал, что она до сих пор стремилась к нему. От обиды принц обернулся чудищем тёмным и сжёг кожу принцессы в пламени ревности. Родила она сына одна в сильных муках.

Гед прижал ладони ко рту.

— Не стерпели боги её боли и укрыли ото всех невзгод в благостном Ирие.

— Дальше-дальше! — Гед сцепил руки на груди и раскачивался на лавке.

Смеркалось. Зимний холод студил кожу, хотя в Ирие царствовало вечное лето, изба была натоплена и дверь затворена. Завывал ветер, раскачивались с натужным скрипом деревья, молчали звери и птицы. В сердце леса разгоралась буря. Полыхали молнии, с грохотом падали сухие сосны, поднимались в воздух облака пыли.

Гед вцепился в мамину юбку. Хорхор отошёл от тазика с посудой и тревожно вгляделся в сгущающуюся за окном тьму. Лайсве мучили ощущения из давно забытого сна. Она никак не могла решить, так ли это плохо или всё-таки хорошо.

На поляне послышались шаги. Избушка охнула и опустилась к земле в раболепном поклоне. Дверь отворилась настежь. Внутрь вбежала заплаканная Ягиня. Её листья поникли и не горели так ярко, глаза затуманились, губы подрагивали, словно она желала что-то сказать и не могла. Лайсве взяла её ладони в свои и попыталась ободрить улыбкой, глядя её глазами.

Сквозь стену, отделявшую Ирий от Дольнего мира, ломилось чудище. Его тело покрывала кипящая лава. Оно уничтожало всё в безумной ярости: жгло лес, валило деревья и сминало кусты.

Ягиня заламывала руки-ветви в отчаянии.

Лайсве вышла на порог. Темнота полыхала зигзагами молний. Раскаты грома оглушали. Холодный ветер сбивал с ног. Лил дождь, в прорехи на небе просачивались снежные хлопья. Хорхор замер рядом, держа в руках своё единственное оружие — бубен и колотушку.

— Я знаю, что это за чудище, — сказала Лайсве, преградив ему путь рукой. — Я должна станцевать перед ним. Это всегда его успокаивало.

— Больше не боишься? — поддел её Хорхор.

— Я верю, что так будет правильно. Если он всё-таки попал сюда, то без меня не уйдёт. Я дала слово, что последую за ним, если он ещё не потерял указующую путь любовь.

Шаман продолжал испытывать её, схватив за запястье с обручальным браслетом:

— А как же война и злые люди? Тысячи бед вновь навалятся на тебя. Быть может, там тебя ждёт смерть!

— Я выстою ради Геда. Ему пора вернуться в Дольний мир и отыскать свой путь. А я… я должна исполнить свою миссию.

— Значит, ты действительно готова, — Хорхор разжал пальцы.

Лайсве соступила с порога вросшей в землю избы. Каждое движение — плавное и грациозное. Музыка звучала внутри неё: стучала кровь в ушах, задавая ритм, мелодия обволакивала нежностью и теплотой. Любовь стала в ней главной темой, любовь ко всему, даже к грозному Разрушителю, который не давал Лайсве покоя всю жизнь и собирался продолжать в том же духе.

Никогда она ещё не танцевала так самозабвенно, упиваясь страстью, свободой и горделивой красотой этого действа. Её руки выплетали сложные фигуры, ноги порхали словно птицы. Платье быстро промокло, ткань облепила изгибающееся в пляске тело соблазнительными складками.

Чёрные тучи пропустили солнечные лучи, зазолотился дождь и снег. Деревья поднимали ветви, ликуя. Ветер ласково кутал плечи, избавляясь от горечи дыма. Духи выглядывали из укрытий и наблюдали за Лайсве с восхищением.

Разрушитель замер на опушке, мигая ледяными глазами под наносным пламенем. Остывал покрывавший его тело чёрный панцирь с огненными прожилками. Разрушитель жаждал присоединиться к Лайсве, пускай и упрямо молчал, прячась за деревьями, как прежде — за чужими спинами.

Подойди! Сколько можно желать и не позволять себе чувствовать? Сколько можно мучиться и ревновать к тому, кто недостижимо далёк?

Словно прочитав её мысли, Разрушитель подался вперёд. Каждый шаг всё шире, пока чудище вовсе не побежало. Угольные пластины слетали с него и развеивались пеплом в воздухе. Громадные руки обхватили Лайсве так крепко, что стало трудно дышать, но жар объятий согревал приятной тоской. К глазам подступили слёзы, хотя она столько раз обещала себе не плакать из-за него.

— Моё имя Микаш из села Остенки, которого больше нет, — захрипел Разрушитель отвыкшим говорить голосом. — Я простолюдин, который не знает даже имени своего отца. Я совершаю подвиги, а почести за них получают другие. Вёльва предрекла, что когда-нибудь я превращусь в демона. За душой у меня ничего нет. Сегодня я умру, но хочу, чтобы ты знала, я люблю тебя больше самой жизни!

Лайсве улыбнулась. Сквозь копоть на его лице проглядывала обожжённая плоть. Что он с собой сотворил? Сколько же времени понадобится, чтобы привести его в порядок?

— Я знаю, почувствовала твою ауру в лесу. Долго же ты!

— Прости! — рычал он скорее, чем попросил.

— Но это же ты на меня обижался. Рада, что ты разобрался в себе и решил, чего хочешь. Ты ведь решил?

Лайсве подозрительно заглянула в сверкавшие сталью глаза.

— Прости! — крикнул он так, что едва не оглушил.

Ох, некоторые вещи никогда не меняются.

— Прощаю.

Лайсве целовала его глаза. Это успокаивало Микаша даже в те дни, когда он мучился от ран. Вот и сейчас он расслаблялся под её губами и пальцами. Рычание сменили натужные хрипы и стоны. Дождь, снег и ветер счищали гарь, возвращая Микашу человеческий облик. Как же сильно ему досталось!

— Ты поедешь со мной? — спросил он намного слабее, но рук не размыкал.

— Мне жалко лес. Ты же всё здесь разнесёшь, если я откажусь, — отшутилась Лайсве.

Стальные глаза снова полыхнули яростью, грозя всему миру:

— Р-р-разнесу!

— Не надо! После того как ты вылечишься, мы вернёмся домой вместе.

Он послушно кивнул и отпустил её.

— Мама! — донеслось с порога избушки.

Шлёпая по лужам босыми пятками, к ним мчался Гед. Видимо, Хорхор не уследил за слишком проворным мальчуганом. Лайсве опустилась на корточки и подхватила его в объятия.

— Кто это? — прохрипел Микаш.

— Гед, познакомься, это твой отец, — она повернула к нему сына.

— Отец? — отшелушив с лица Микаша кусочек копоти, малыш со значительным видом заключил: — Глязный!

— Он жив? — поразился Микаш.

Лайсве поставила Геда на землю и взяла мужа под руку:

— Идём, потом всё объясню. Когда поправишься.

Он опёрся на неё и поковылял к избушке. Гед с другой стороны держал его за пальцы и тоже старался помочь. Непогода унялась, стоило им ступить на крыльцо.

Хорхор встретил их на пороге. Он помог уложить Микаша на лавку, и тот сразу же погрузился в глубокий сон.

— Надо же, что с собой сотворил — едва жив остался, — присвистнул шаман, почесав в затылке. — Как будто кто-то специально направлял его по пути разрушения, взводил до предела. И делал это очень долго, за три года скитаний по лесам он бы не обратился в это.

— Но мы ведь поставим его на ноги? — встревожилась Лайсве, запирая за Гедом дверь.

— Если очень постараемся, — Хорхор оглянулся на Ягиню.

Та дожидалась в дальнем углу и смотрела на Микаша с опаской. Лайсве склонилась в глубоком реверансе:

— Прости, что за помощь мы отплатили болью.

Она зашевелила губами, качая головой из стороны в сторону. Кристальные глаза уставились прямо на Лайсве. Та взяла Ягиню за руки. Лесная хозяйка заговорила шёпотом листвы и трав:

«Разрушитель — зло. В нём столько ярости, что когда-нибудь она захлестнёт весь мир. У нас нет отваги Небесных, чтобы терпеть такой ужас! Когда-нибудь он и тебя сломает. Убей его, пока он слаб. Убей, он уязвим лишь перед тобой. Перед тобой и этим треклятым Небесным — королём человеков. Только он не убьёт, потому что Разрушитель нужен ему для игрищ за Небесный престол.

Но нам до этого дела нет, мы просто хотим жить. И вы живите! Оставайся здесь навсегда, молодой, счастливой и полной сил. Наш мальчик будет защищён от войны, ненависти и Мрака, которые заполонили Дольний мир. Если уйдёшь, останется лишь пять лет».

Пять лет до гибели Безликого… Нет, нужно вернуться и найти вэса во что бы то ни стало!

Лайсве обернулась к Микашу. Могучая грудь медленно вздымалась и опадала. Сильный, но ранимый, он всегда был таким. Лайсве держала его жизнь в ладонях. Достаточно не помочь, и он угаснет, как огарок свечи. Не будет Мрака, не будет чудища, не нужно будет возвращаться.

Нет, не так! Ни Мрак, ни чудища никуда не денутся. Они обретут новую форму и продолжат своё дело. Таинственный «король человеков» снова отыщет их для своих игрищ. Не будет только Микаша. Как он сказал? «Сегодня я умру». Но на самом деле он хотел жить и любить, иначе бы не попал сюда.

Лайсве повернулась к Ягине и сняла с её пояса ритуальный кинжал с волнистым лезвием:

— Горечь и убийства не спасут от Мрака, а лишь умножат его. Я верю, моё тепло и мой свет разгонят ненастье над его головой и утолят боль в сердце. Я смогла на поляне, смогу и дальше.

«А что с ним будет, когда тебя не станет?»

— Даже если он оступится, то отыщет путь к свету. Он сам станет светом в кромешной ночи, что будет после меня.

Лайсве полоснула лезвием по запястью правой руки и сжала ладонь в кулак, выдавливая как можно больше крови:

— Прими мою кровь, как свою — мёртвая водица излечит раны.

Ягиня забрала кинжал и повторила жест. Хорхор подставил глиняную миску под их руки. Кровь Лайсве, мешаясь с тёмной кровью богини, стекла туда.

— Прими мою кровь, как свою — живая водица наполнит жизнью.

Они повторили обряд с левыми руками — прозрачная кровь со стуком закапала в другую миску. Когда Хорхор убрал её, Ягиня в последний раз посмотрела на Лайсве. Из её хрустальных глаз сосновой смолой текли слёзы:

«От твоего выбора зависело всё! И что же ты выбрала?»

— Я выбрала жизнь.

Лесная хозяйка выбежала из избушки, громко хлопнув дверью. Лайсве наблюдала из окна, как она скрылась за обугленными стволами. Хоть бы сердце своё Мраком не отравила, глупая!

«Глупая», — согласился незримый Безликий, касаясь Лайсве крылом.

Хорхор отнёс обе миски с кровью к лавке и принялся выплетать из них сверкающие хрусталём, обсидианом и рубином нити. Шаман связывал их в сети и окутывал ими Микаша.

— Вы можете лечить водой, как обычные целители огнём? — Лайсве сдвинула брови.

— Огня в нём и так через край, лучше остудить водичкой, — Хорхор улыбнулся. — Конечно, склонности характера сближают нас с определённой стихией, но если добиться баланса между всеми сторонами личности, можно призвать любую стихию, нагнетая нужные черты и приглушая другие.

— Поэтому вы носите маски? Играете, как в театре? — догадалась Лайсве.

— Они помогают вжиться в образ. Белая маска стирает всё, а другие отвечают за ярость, упрямство, лукавость или ненасытность. Огнём я греюсь в ледяной пустыне, ветром — управляю соплеменниками, вода рассказывает о будущем, земля дарует плодовитость и власть над зверьём и птицами. Снимаешь маску и становишься собой. Главное, помнить, что это игра и не нарушать её правила, иначе… Нет, не боги накажут. Они никого не наказывают. Делать им больше нечего. Наказываем мы себя сами, та часть нас, которая оказывается преданной, подавленной и утратившей равновесие, — он кивнул на Микаша. — Ревность подавила великодушие. Результат внутренней борьбы налицо.

— Да, ему нравится быть героем, прощать и спасать несмотря ни на что, — Лайсве прикоснулась к обгоревшей щеке мужа. Забытая нежность затапливала всё существо.

«Почему мы так легко поддаёмся пороку и так тяжело восстанавливаем добродетель?»

— Ты тоже можешь использовать все стихии, — отвлёк её Хорхор.

— Я отражающая, зеркальная маска.

— Я не о воровстве чужого, а о том, что есть у тебя внутри.

Лайсве задумалась. Ведь и правда!

— Я родилась с даром ветра, Ягиня связала меня с землёй, как пророчица я слышу шёпот воды о грядущем, как огонь я училась исцелять в храме Вулкана. Мой предыдущий наставник говорил, что у каждого человека есть зачатки всех способностей, но и десятка жизней не хватит, чтобы их развить. Но вы объясняете понятнее и знаете намного больше, чем книжники. Откуда?

— Общая память. Мне открыто всё, что знали мои предыдущие воплощения в Дольнем мире. А ещё мои предки и все, кого я когда-либо встречал: люди, демоны, духи, боги, звери и птицы. Они связаны одной нитью, настолько тонкой, что даже самый острый глаз не заметит. Она составляет идеальный узор, в котором всякая вещь на своём месте. Это и есть — мир.

Лайсве припоминала ощущения в танце, в медитации, в снах, в единении с богами и духами.

— Я тоже иногда чувствую себя в каждой частичке мира. Не могла облечь свои ощущения в слова, а у вас получилось. Научите меня?

Хорхор кивнул. Они вместе взялись плести сети из воды с кровью. Сверкающий рубиновый покров ложился на обожжённую кожу и, шипя, испарялся багровыми клубами.

Они работали, пока вода не иссякла. Лайсве без сил опустилась на пол, пытаясь унять тяжёлое дыхание. Гед принялся отирать ей лицо от пота тряпкой. Лайсве поцеловала сына и попыталась встать.

— Нужно ещё? Я разыщу Ягиню!

Хорхор подал ей руку и помог подняться:

— Не нужно. Смотри!

Обугленная плоть восстанавливалась и затягивались тонкой розовой кожей. Оставались большие рубцы и бугры. Грудь вздымалась ровнее, словно боль стала терпимей, почти прошла.

— Ирий напоён жизнью: земля, вода, небо, воздух, даже избушка. Микаш быстро излечится. Соткём ему новую кожу и восстановим силы. Тогда можно будет ехать домой.

Лайсве улыбнулась, приложив ладони к груди. Всё хорошо, что хорошо заканчивается.

Дни бежали в беспрестанных хлопотах. Микаша будили лишь для того, чтобы накормить и напоить лечебными зельями. Седые крошки-лесовички ткали новую кожу из глины, сосновой коры и листьев подорожника. Гед руководил ими, маршируя на месте и выкрикивая:

— Топай-топай, вжух-вжух!

Он изображал работу лесовичков. Маленькие ножки утаптывали белую глину ровным слоем по телу Микаша, маленькие ручки ткали из подорожника покрова, маленькие зубки разгрызали кору и сыпали её сверху для прочности. Вернут ли лесовички Микашу человеческий облик? У духов ведь свои понятия о внешности.

— Не переживай, будет как новенький! — успокаивал Хорхор.

После их ухода в избушку заглянул леший и спеленал Микаша в кокон из своей бороды. Наутро Лайсве разрезала седые пряди ритуальным кинжалом. Микаш оказался лучше, чем был раньше: с чистой белой кожей без изъянов, словно заново родился и обрёл блеск небожителей.

Он распахнул веки: серые глаза полыхали необычайно ярко. Твёрдые, резко очерченные губы шевелились, словно Микаш хотел что-то сказать, но получались только сипы и вздохи.

— Погоди, скоро всё вернётся, — Лайсве приложила палец к его рту.

Он поцеловал его и слабо улыбнулся.

Больше Хорхор не погружал его в беспробудный сон. Лесовички сшили для Микаша и одежду тоже. Лайсве разминала его одеревеневшие мышцы, учила заново говорить и ходить. Гед вышагивал впереди и показывал, как учился он и что надо делать. Лайсве смеялась в кулак, отчего оба её мужчины краснели и стыдливо прятали глаза.

Приближался Эльдантайд. Снег растаял даже в тенистых чащах, просохла весенняя распутица на дорогах, и до замка можно было доехать беспрепятственно. К Микашу вернулись силы, хотя пускаться в бой не стоило, да и оружие он потерял. Только на шее висел изогнутый драконий коготь — единственный сохранившийся трофей.

Хорхор снял с саней полозья и приделал к ним колёса. Телегу нагрузили только собой, запрягли старую лошадку и поехали.

У полого дуба дорогу им заступил Безликий:

— Ягиня слишком расстроена из-за вашего отъезда, чтобы мыслить ясно.

— Но с ней ведь всё будет в порядке? — всполошилась Лайсве.

— Будет, а если не будет, то это не ваши проблемы. Но я должен защитить высшие сферы: нельзя, чтобы кто-либо, кроме тебя, Хорхора и Геда знал об Ирие и Нидхёгге. Я сотру его память, — он указал на Микаша, который вертел головой по сторонам, ища её собеседника.

— Он сделается таким, как прежде? — Лайсве передёрнула плечами.

— Нет, его мысли, решения и чувства останутся при нём. Я заберу лишь воспоминания о чудесах высших сфер. Не беспокойся, больше он тебя не бросит, — Безликий прикоснулся к его лбу.

Лицо Микаша стало холодным и отчуждённым, глаза заволокло туманом, руки вздрогнули, но тут же обвисли плетьми. Он распластался без чувств на дне телеги.

— Будь счастлива, — Безликий, взмахнув рукой, открыл дупло в Дольний мир. Заскрипели колёса, телега въехала из вечного лета в обычный лес. Он едва ожил от зимней спячки и украсился молодой зеленью и первоцветами. Хорхор правил лошадкой, сидя на козлах. Гед жался к матери, с удивлением поглядывая на новый, неведомый ему мир.

— Никому не рассказывай, где мы жили и что с нами было, ладно?

— Секлет? — переспросил он.

— Ага, — Лайсве поцеловала его в макушку.

Микаш зашевелился. Лайсве помогла ему сесть. Он ошалело смотрел по сторонам, то на неё с Гедом, то на Хорхора впереди.

— Что случилось? Мне приснился такой странный сон, — бормотал Микаш, потирая голову.

— Какой? — спросила Лайсве мягко.

— Будто… — он сбился, теряя слова. — Будто твой наставник Жерард оказался душегубом, наговорил о тебе всякого, мы поругались. Я отвёз тебя в Ильзар и заставил выйти за меня, ты родила, а потом… потом исчезла, — Микаш сглотнул и посмотрел на Геда. Малыш теребил кончик косы Лайсве, поглядывая на отца с опаской.

— Что было дальше? — подтолкнула она Микаша.

— Я не… — он глубоко вздохнул, словно собирался прыгнуть с обрыва в тёмный омут. — Я искал тебя и не мог найти. Я боялся…боялся, что причиню тебе ещё больший вред и боль. Ведь это был не сон?

— Нет.

Он поник, ссутулив плечи.

— Нас похитило лесное чудище и держало в плену три года. Ты победил его, но был сильно ранен, — Лайсве указала на висевший на его шее коготь, привязанный к кожаному шнуру. — Мы вместе с Хорхором выходили тебя и теперь едем домой. Правда, Гед?

— Секлет, — ответил он из-за спины Лайсве, наматывая её волосы себе на палец.

Микаш посмотрел тоскливо, словно знал, как было на самом деле:

— Прости меня!

— Простила уже давно, десять раз простила! Не будем больше об этом, — Лайсве погладила его по волосам, ставшим невероятно мягкими после пребывания в Ирие. — Ты победил чудище, ты действительно его победил. Никогда не позволяй ему брать верх над собой!

В нежно-сиреневых сумерках показалась величественная громада Ильзара, похожая на разлёгшуюся на холме ящерицу. Навстречу выехала вереница всадников. Признав хозяев, они затрубили в рога и вскинули вверх белые штандарты. Распахнулись ворота, телега замерла посреди внутреннего двора. Лайсве спрыгнула первой и взяла на руки Геда. По парадной лестнице торопился лорд Артас. Лайсве поставила сына на брусчатку и обняла отца.

— Где же ты пропадала, милая?

— В плену у чудища, но великий герой, мой муж, спас меня.

— Ну да, — лорд Артас недоверчиво глянул на Микаша поверх её головы. — А твои люди сказали, что ты сгинул в лесу.

— Они все живы? — тот перемахнул через борта слишком лихо, учитывая, что только выздоровел.

— Их даже не преследовал никто.

— Хорошо, — Микаш отвернулся.

Гед прятался у Лайсве за спиной, боясь скопища людей. С трудом удалось его оттуда достать, чтобы познакомить со всеми. Он не плакал, решив, что плакать ужасно стыдно, но надувал губы и смотрел на всех волчонком. Окружающие посмеивались, переводя взгляды с мальчика на Микаша.

— А это кто? — лорд Артас указал на Хорхора, который сошёл с козел последним.

В разукрашенных шкурах, вывернутых мехом внутрь, увешанный железными изображениями зверей и птиц смотрелся шаман довольно непривычно, особенно среди одетых в строгие костюмы воинов.

— Целитель для Геда. С Арсеном мне было неуютно, — Лайсве улыбнулась, показывая, что возражений не потерпит.

— Как скажешь. Только пока он у нас на службе, пускай не одевается, как дикий полночьгорский оленевод.

Лайсве не стала распространяться, что он и есть полночьгорский оленевод и вряд ли будет слушаться кого-то, кроме богов и духов. Хорхор сощурился по-лисьи, словно слышал её мысли. На том и порешили.

 

Глава 11. Его и ничья больше!

1541 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

В тот же день лорд Артас оповестил орден, что его зять спас Лайсве от чудища. За это он будет принят в род Веломри и признан наследником Ильзара, раз Вейас от всего отказался. Лайсве написала брату письмо, в котором предупредила об исходящей от одержимых опасности и ещё раз попросила вернуться домой. Но Вейас так и не отозвался.

Вскоре из круга герольдов пришёл ответ, что к ним отправился распорядитель ордена, чтобы утрясти формальности. Нужно было срочно готовить пышное торжество.

Собирались все соседи и знакомые, не меньше, чем на свадьбу. Снова пришлось заниматься подготовкой, уборкой, нарядами, правда, без живота и ощущения, словно живёшь в набитом опилками сне, это оказалось намного приятнее.

Хорхор поддерживал мудрыми советами и наставлениями. Гед боялся оставаться в новом месте, с чужими людьми один, ведь до этого он не бывал в Дольнем мире. Малыш ходил за Лайсве хвостом, но постепенно обвыкался и уже не вздрагивал от каждого шороха. В скором времени он будет бегать по замку так же бесстрашно, как бегал по зачарованному лесу Ирия.

Микаш на людях отмалчивался, а наедине с ним Лайсве удавалось побыть редко. Они лишь обменивались короткими фразами вежливости, ощущая неловкость. Только поздно ночью, когда Лайсве уставшая падала в кровать, Микаш боязливо обнимал её за плечи. Так они лежали до первых петухов.

Распорядитель прибыл накануне празднества и намекнул, что их ждёт приятный сюрприз. Не зря они подготовили такую роскошную церемонию. Распорядитель с лордом Артасом и Лайсве уже обговаривали последние детали, как в зал ворвался рассерженный парикмахер. Манерный и женоподобный беженец из Сальвани вызывал у суровых белоземцев кривые ухмылки.

— Я не могу работать с этим медведем! Наймите лучше зверолорда, чтобы хоть немного его укротить! — визгливо возмущался он.

— Микаш отказался от ваших услуг? — нахмурилась Лайсве.

Парикмахер раздражённо фыркнул.

— Хорошо, мастер Матейас, — она обратилась к сухощавому кастеляну. — Проследите, чтобы моему мужу никто не докучал. Я сама помогу ему подготовиться к празднику.

— Но Лайсве, ты не прислуга! — возмутился лорд Артас.

— Это мой муж, и я имею право проводить с ним время и ухаживать так, как я захочу, — отрезала она.

Отец оглянулся на распорядителя.

— Кодекс этого не порицает, — пожал тот плечами.

Спор исчерпал себя. Лайсве оставила Геда на попечение молодой няньке. Та справлялась со своими обязанностями куда хуже, чем старуха Эгле, но никого лучше отыскать не удалось.

Вернувшись в спальню, Лайсве обнаружила мужа стоящим у незанавешенного окна. Он наблюдал, как заходящее солнце опаляло рыжим макушки сосен вдалеке. Как говорят в народе, сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит.

Лайсве подошла к разложенному на стуле костюму. Белую парчу расшили тонким узором в виде раскинувших крылья соек. Гербом рода Веломри была горлица, но Лайсве настояла на другой птице. Сойка когда-то служила командирским знаком Микаша и очень много для него значила. Памятная вещь обязана была его смягчить. Рукава украшал серебряный позумент, а на груди сверкали начищенные филигранные фибулы. На примерке Микаш выглядел очень внушительно, ни дать ни взять Архимагистр.

Лайсве мечтательно улыбнулась. Тёплая ладонь легла ей на плечо.

— Мне передали, что ты меня искал, — она обернулась и заглянула в вечно стылые глаза мужа.

Он облизнул пересохшие губы. Щёки покрывала густая жёсткая щетина, сбоку одна прядка волос была острижена, а остальные свисали неровным спутанным каскадом. Лайсве подтолкнула мужа к стулу. На тумбе рядом стоял таз с тёплой водой, лежало мыло, бритва с ручкой, украшенной перламутровыми вставками, щётка и гребень. Вначале стоило заняться бритьём. Лайсве густо намылила щёки Микаша. Стылые глаза напряжённо следили за ней.

Лайсве принялась брить его, вспоминая, как делала это раньше. Острое лезвие плавно скользило по щеке, собирая щетину. Нужно чуть усилить нажим, чтобы ничего не пропустить, но не настолько, чтобы испортить совершенство.

Закончив, Лайсве коснулась подбородка, показывая, что Микаш должен запрокинуть голову. Вздрогнул кадык, зрачки затопили почти всю радужку. Не доверял ли он? Боялся ли? Ведь Лайсве снова держала его жизнь в своих руках и могла прервать её одним движением бритвы.

Микаш запрокидывал голову так медленно, что почти слышно было, как хрустят позвонки. Лайсве взялась скрести шею ещё бережней, ведь даже от самой мелкой царапины хрупкое равновесие нарушилось бы.

Но всё обошлось. Лайсве сполоснула мыло с лица Микаша и попробовала пальцем, насколько гладкой стала кожа. Искушение оказалось нестерпимым: Лайсве прикоснулась губами к ямочке на подбородке, над которой работала особенно тщательно. Нежный бархат!

Микаш застыл ледяной статуей и перестал дышать. Лайсве помнила, как он реагировал на её ласки в самом начале их отношений. С годами он почти не изменился.

Она налила в таз чистую воду. Вымыв Микашу голову, Лайсве принялась расчёсывать его космы. Над ними тоже пришлось попыхтеть. Она прижимала волосы у корней и распрямляя каждую прядь, чтобы не дёрнуть лишний раз и не причинить боли, но вместе с тем сделать не хуже, чем получилось бы у капризного парикмахера. Завтра такой важный день!

Возилась Лайсве долго. Стемнело, замирали все звуки в замке. Лишь на улице собиралась буря. Накануне было очень душно, а теперь ветер завывал раненой волчицей. Трепетало свечное пламя, тени плясали по рукам и лицу.

Лайсве опустила ножницы, изучая результаты своей работы. В целом смотрелось очень недурно. Завтра с утра ещё нужно будет церемониальную гельерку заплести, и…

Прежде чем она успела отреагировать, Микаш ухватил её поперёк талии и усадил себе на колени. Лихорадочные поцелуи стелились по щекам и шее проливным дождём, раскатывалось хриплое дыхание, бередя жаром чувствительную кожу. Ножницы с грохотом упали на пол. С губ слетел томный стон.

— Вот так, принцесса, тебе же всегда нравилось, — прошептал Микаш, впервые за этот вечер.

Лайсве прижалась лбом к его лбу, впуская в мысли: «Это ты мне всегда нравился, твоё внимание, твои ласки, твоя нежность, твои наливающиеся темнотой глаза, когда ты смотришь на меня с таким голодом. Никого другого я к себе не подпустила бы».

Его хватка ослабла. Лайсве поцеловала распухшие губы.

Стул чудом остался целым. Они ещё долго сидели, тесно прижавшись друг к другу и приходя в себя.

Микаш подхватил Лайсве и отнёс на кровать. Пока он возился со своей одеждой, Лайсве сменила помявшееся платье на ночную сорочку, погружаясь в мечтательные раздумья.

Первая их близость с Эскендерии оказалась безыскусной и дерзкой одновременно, как и всё в их жизни. За эти годы она отвыкла от него, умом понимала, что ему страшно и он жаждет ласки, близости, но оттаять и перестроиться получилось только сегодня, когда Микаш действовал сам. Видимо, и парикмахера выгнал, чтобы Лайсве уделила ему этот вечер. Но как же хорошо, когда он устраивается рядом. Можно прижаться к его боку, положить голову на его грудь и обводить пальцами тёмные ореолы его сосков, а низ её спины будет нежно гладить его рука.

За окном сверкали молнии, громы сотрясали стены так, что с них сыпалась пыль и штукатурка. Вода хлестала тугими потоками, словно хотела затопить весь мир. Хищный ветер молотил косыми струями в дребезжащие стёкла, рвались к небу тёмные силуэты деревьев за окном. Лайсве и забыла, как здесь страшно бывает во время грозы.

— Помнишь, как мы были счастливы в Эскендерии? Давай всё вернём! — заговорил Микаш воодушевлённо.

— Сейчас я куда счастливее, чем была там. И счастливой меня сделал ты. Так почему же ты сам не счастлив?

Микаш фыркнул и напрягся. Как же сложно, гораздо сложнее, чем когда он возвращался чужим из походов. Между ними будто образовалась непреодолимая пропасть.

— Как раньше уже не будет: мы изменились, обстоятельства изменились, — сказала Лайсве.

— Жалеешь, что вышла за меня?

Микаш принялся целовать её щёки и шею, стягивая сорочку с груди.

— Мама! — донёсся сквозь шум дождя и грохот крови в ушах птичий голосок.

Лайсве оттолкнула Микаша и суматошно натянула сорочку повыше. Они не заперли дверь! Почему эта ни на что не годная нянька не уследила за ребёнком?!

— Что случилось? — Лайсве развернулась лицом к Геду.

На нём была расшитая красными оберегами рубашка. Руки прижимали к груди засаленного, набитого соломой тряпичного зайца. Старую игрушку так и не удалось заменить на новую, дорогую, которых ему надарили целую прорву после возвращения в Ильзар. Глаза Геда округлились и грозили вылезти на лоб.

— Мне стлас-с-сно! — захныкал он.

Молния озарила комнату, гром звякнул по окнам. Малыш сжался в комок и задрожал. Он никогда не видел грозу!

Лайсве подскочила с кровати и подхватила его на руки.

— Не бойся, всё пройдёт. Я с тобой!

Гед всхлипывал, больно цепляясь за её плечи.

Микаш хмуро щурился, откинув с груди одеяло:

— Оставь! Твоё сюсюканье делает его слабаком. Он должен сам справляться со своими страхами.

— Но он же ещё совсем маленький! — заспорила Лайсве. — Я побуду с ним. Извини!

Микаш раздосадовано вздохнул и отвернулся. Она поспешила за дверь, пока он не напугал Геда ещё больше. У отца с сыном пока не получалось найти общий язык, они старались даже взглядами не пересекаться, хотя Гед иногда делал робкие попытки показать ему свои игрушки или что-то рассказать.

На руках Лайсве малыш обмяк и успокоился. На пороге его спальни показалась нянька, потирая кулаком глаза. Увидев недовольно поджатые губы хозяйки, она принялась расшаркиваться:

— Простите, я только на миг прикорнула, а его уже и след простыл!

Лайсве отослала её и, уложив Геда в постель, устроилась рядом. Он таращился на неё воспалёнными глазами, будто она могла тотчас исчезнуть.

— Что с тобой? Я же говорила, тут ты в безопасности. Никто не даст тебя в обиду. Все тебя любят!

Он упрямо замотал головой:

— Нет. Дед и отец не любят. Я слабак.

— Неправда! Просто им тоже надо привыкнуть. Они потом будут с тобой играть и заниматься. Отец научит тебя быть сильным, управляться с оружием, охотиться. Он любит тебя.

— Нет! — Гед обиженно засопел, обнимаясь со своим зайцем.

Как же они похожи! Лайсве щекотала его за бока, пока он не рассмеялся. Отдышавшись, Гед потребовал:

— Хочу сказку! Пла чуда и плынцессу.

Ох, надо же, запомнил!

— Принцесса жила вместе с сыном счастливо в Ирие, у богов за пазухой. Лес кормил их, звери и птицы одевали и помогали им. Только обращённый в чудище принц не мог унять тоску: искал жену повсюду, но не находил, запутавшись в паутине ревности и обид. Попросил он помощи у Повелительницы пламени, Огневолосой Уот. Согласилась она, но с условием: если он сохранит клятву верности жене, то отыщет её. Три года Уот держала принца в плену: соблазняла пирами, почестями и ласками, но он оставался твёрд. В конце концов принц понял, что Уот обманывает его, и вызвал её на бой!

Гед прижал ладошки ко рту, выпустив многострадального зайца.

— Сражались они долго. Уот едва не сожгла его неугасимым пламенем, но любовь указала путь, и доблестный принц вырвался из плена. Стеной перед ним встал лес из терний. Но и эта преграда не остановила принца. Продрался он сквозь колючие заросли. Огонь сжёг чудовищный облик, шипы изорвали его, дождь и снег смыли сажу. Отыскал принц свою жену и сына на другом краю леса. Попросил он у принцессы прощения, и она простила его, потому что любовь всё ещё грела её сердце. Стали они жить-поживать и добра наживать.

— А сын?

— Он очень полюбил отца, а отец — его. Они много разговаривали и играли вместе, чтобы наверстать упущенное время. А потом сын вырос и стал заботиться о престарелых родителях.

— Плавда?

— Конечно! Так бывает во всех сказках, а они никогда врут!

Гед захлопал в ладоши. Лайсве поправила непослушные вихры у него на макушке:

— Спи теперь! Твой отец обязательно тебя полюбит.

Уцепившись за её мизинец, Гед погрузился в сон. Лайсве тоже смогла передохнуть.

* * *

Перед церемонией она одевала Геда в нарядный голубой костюм с белыми чулками и беретом. К ним в спальню заглянул лорд Артас и снова принялся читать нотации:

— Зачем ты тянешь туда ребёнка? Вдруг раскапризничается. Оставь с нянькой!

— Вчера оставила, и он прибежал к нам в спальню, — отмахнулась Лайсве, продевая руку сына в узкий рукав детского камзола. — Тем более, там будут чествовать Микаша, а Гед его наследник.

— Курам на смех! У него даже дара нет, — пробубнил под нос лорд Артас.

— Что такое дал? — заинтересовался Гед, вырываясь и всем видом показывая, что может одеться сам. — Где его взять?

— Это такая бесполезная штука, от которой одни проблемы. Очень хорошо, что у тебя его нет, — Лайсве коснулась пальцем маленького носа. — Тебе он ни к чему, ты и без него самый лучший.

— Ну, зачем? Вас обоих будут смущать пересуды и косые взгляды. Он ведь всё равно не такой и никогда таким не станет! — возражал лорд Артас.

Лайсве метнула в него испепеляющий взгляд. Нельзя, чтобы Гед это слышал!

— Их дети сами с трудом до второго уровня дотягивают, а большинство только третьим похвастать могут. Дар вырождается из крови, это следует из изысканий книжников. То ли боги разгневались из-за войны, то ли мы измельчали.

— А что говорят сами боги, м? — поддел её отец.

Лайсве вздохнула:

— Что через пять лет конец света. А мертвецам дар ни к чему. Так что пускай все видят, что мы не стыдимся нашего сына.

— Это глупо. Ему самому не понравится первому.

— Гед, ты хочешь с нами на праздник?

— Блинчики будут? — спросил малыш о самом насущном.

Лайсве рассмеялась:

— Будут!

Гед обрадованно потёр ладони и ухватил Лайсве за юбку. Лорд Артас покачал головой.

Гости заполонили все столы в пиршественном зале. Лайсве с Гедом и лордом Артасом дожидалась Микаша на возвышении у хозяйского стола. Герой прошествовал в зал церемониальным шагом, когда затрубили фанфары. Гости охали, разглядывая его расшитый сойками костюм, за спиной вился плащ с девизом рода Веломри: «Наши сердце легче пуха», на поясе в расшитых ножнах красовался новый меч с узорчатой рукоятью и фигурным навершием. Причёска идеальна, как и каждое оточенное движение.

Микаш подошёл к лорду Артасу и встал на колени, Сперва седобородый жрец прочёл длинную речь, посвящённую вступлению нового члена в высокий род, благословлённый богами и отмеченный особой мудростью. После заговорил отец, протягивая увесистый том Кодекса:

— Отрекаешься ли ты, Микаш из селения Остенки, которого больше нет, от предыдущей жизни и предыдущего рода, чтобы вступить в новую жизнь и вверить её мне?

— Отрекаюсь! — бойко поклялся Микаш, положа руку на Кодекс.

— Принимаешь ли ты моё имя и мой достославный и древний род Веломри?

— Принимаю!

— Клянёшься ли ты верой и правдой служить и подчиняться мне, Артасу Веломри, как главе рода, не срамить нашу честь, уважать наш герб и совершать подвиги в нашу славу?

— Клянусь!

— Согласен ли ты наследовать за мной титул, земли и как рачительный пастух следить за нашей кровью?

— Согласен!

Микаш поцеловал перстень с аметистом на пальце лорда Артаса и поднялся. Оба обагрили ритуальный кинжал кровью, надрезав ладони, и приложили их рана к ране.

— Нарекаю тебя Микашем Веломри, отныне ты мой названный сын и наследник. Слушайся меня во всём и береги мою дочь. Она — моё самое дорогое сокровище.

Микаш сощурился. Его так и подмывало сказать, что это сокровище уже давно принадлежит ему безраздельно. Но всё же он поцеловал лорда в обе щеки и поклонился.

Отец пропустил вперёд распорядителя, который зачитал длинный список заслуг Микаша и названия компаний, в которых он участвовал, количество убитых демонов и освобождённых земель. Венцом достижений стало спасение Лайсве с Гедом от лесного чудища.

Малыш потянул Лайсве за рукав и, когда та склонилась над ним, зашептал в ухо:

— Почему говолят, что он убил чуда? Он чуд и есть. А баба Яга холосая!

— Это наш секрет, забыл? — она подмигнула сыну. — Победить себя куда сложнее, чем побороть самого жуткого демона. За это ему и слава. Только знать об этом никто, кроме нас, не должен. Они не поймут.

Гед задумчиво втянул в себя губы и принялся раскачиваться на пятках.

— Микаш Веломри, с учётом всех ваших заслуг и рекомендаций бывшего маршала Авалора, Гэвина Комри, у которого вы служили ранее, Малый Совет ордена во главе с Архимагистром Ойсином Фейном назначает вас, — распорядитель выдержал долгую паузу, чтобы все, затаив дыхание, уставились на него: — маршалом Белоземья и предоставляет место в Большом Совете!

Лайсве не сдержала улыбки. Вот так сюрприз! Неужели толстолобые мэтры из Малого Совета оценили Микаша по достоинству? Жаль только, что вместо армии остался куцый отряд да слабое ополчение, которое можно было собрать с окрестных земель, если единоверцы подступят совсем близко.

Гости безмолвствовали и вдруг зашевелились. Раздались хлопки, поздравления и возгласы ликования:

— Слава победителю! Слава герою! Пускай ваша служба будет полна подвигов, а любовь слаще мёда!

Микаш пришибленно опустился на колени. Распорядитель коснулся его от плеча к плечу затупленным мечом с инкрустированной изумрудами рукоятью.

— Храните верность ордену, служите честно и доблестно, судите своих людей справедливо. Да пребудет с вами Западный Ветер!

— С нами Безликий! — закричали гости ещё громче.

Микаш распрямился и повернулся лицом к залу. Лайсве подтолкнула к нему Геда, который держал отлитую из серебра гербовую подвеску на тёмно-синей бархатной подушке. Микаш склонился перед ним, малыш обернулся на Лайсве. Она ободряюще кивнула, только тогда он надел подвеску Микашу на шею.

Они снова застыли, разглядывая друг друга с неловкостью и испугом. На этот раз на Лайсве в поисках поддержки обернулся Микаш. Похоже, над отношениями отца и сына придётся работать очень долго.

Лайсве улыбнулась и кивнула. Микаш поднял Геда на руки и посадил себе на плечо, показывая сына гостям. Волчий взгляд исподлобья красноречиво говорил: «Мой наследник пропущенный, но именно ему суждено породниться с древнейшим родом Комри в будущем». Лайсве приложила ладони к груди. Сердце стягивало тревогой. Всех, кто связан с Гэвином, постигнет печальная участь.

Гед копировал звериное выражение отца и надувал губы, словно хотел расплакаться, но подавлял в себе это желание, чтобы его не называли слабаком.

Всё, наконец, закончилось. Лайсве вручила Микашу белую розу, отметив его как мужчину своего сердца, и забрала уставшего от напряжения Геда. Малыш тут же попытался спрятаться у неё под пышной юбкой.

Гости поздравляли их наперебой, пока хозяева не расселись по местам за пиршественным столом и приступили к трапезе. Звучали тосты, звенели кубки, вино лилось рекой. Гед сидел у Лайсве на коленях и кривился от непривычных блюд. Когда ей удалось накормить его овощами и яйцами, он полез под стол знакомиться со старым охотничьим псом, которого из уважения пускали в пиршественный зал и кормили косточками.

— Твои новомодные штучки всех смущают, — ворчал отец у Лайсве над ухом. — Где это видано, чтобы высокородные сами с детьми возились? Вон норикийская королева сразу после родов отдала сына кормилицам и велела до восьми лет не показывать!

— Я не норикийская королева, что бы ни говорили вы с Микашем, а посему делиться сыном ни с кем не обязана до тех пор, пока он не выберет себе жену, — отрезала Лайсве, чтобы прекратить дурацкие разговоры.

— Как же ты упрямая! — вздохнул лорд Артас.

— Как и мы все, — ответила Лайсве.

После пира начались танцы. Только благодаря этому пёс спасся от Геда. Малыш так и норовил выудить его из-под стола и проехаться верхом, как на лошадке. Под неодобрительными взглядами Лайсве повела Геда танцевать вместе со всеми.

* * *

Микаш стоял у стола рядом с лордом Артасом и принимал поздравления, с трудом запоминая имена и лица гостей. Оба косились на кружившую по залу изящную фигуру Лайсве в воздушном белом платье. Ребёнок бегал и прыгал вокруг неё, смеясь непривычно громко и щебеча на птичьем языке, понятном только ей. Она сияла ярче алмаза чистой воды в короне норикийского короля. Годы, тяготы и заботы делали её только краше.

В этом зале Микаш увидел Лайсве впервые во время помолвки с его бывшим хозяином Йорденом Тедеску. Нищему дворняге тогда не позволялось даже смотреть в сторону чужой невесты, но её чистая красота поразила его настолько, что Микаш не смог запретить себе желать её.

Сейчас он всё равно вздрагивал и с трудом ловил дыхание, ожидания наказания за дерзость. Но ведь теперь ему можно подойти и поцеловать, чтобы все поняли, что она принадлежит ему и только ему! Ведь он уже сам высокородный, с белой маршальской ленточкой через плечо и даже, немыслимо, муж! Но хотела ли она этого? Было ли ему место в её счастье, в этой идиллии, в танцах и объятиях, что она делила с его сыном. Его ли это сын? Микаш не чувствовал с ним родства. Но с Лайсве лучше, а без неё — вообще никак. Только заметит ли она, если он пройдёт рядом?

Микаш поднял со стола белую розу и принялся теребить лепестки, такие же нежные, как её губы.

— Ты счастлив? — похлопал по плечу Ульрих, довольный назначением Микаша. Хотя какая разница, кому служить, капитану или маршалу, если вместо армии лишь куцый отряд?

— Да, — ответил Микаш и, поймав на себе взгляд тестя, покорно склонил голову: — Благодарю от всего сердца за честь называться вашим сыном и наследником.

— Это только для неё. Ты хоть понимаешь, какое сокровище тебе досталось? Она самая лучшая и достойна самого лучшего! — ответил лорд Артас. — Если ты обидишь её словом или действием, если хоть в мыслях посмеешь изменить ей, я сотру тебя в порошок!

— Будьте спокойны, у меня кроме неё никого не было, да и не хотелось смотреть ни на кого после.

Ульрих с шумом выдохнул, лорд Артас фыркнул и пригрозил:

— Смотри у меня!

Старик снова вернулся за стол.

— Вы серьёзно? Тогда в лесу мы подумали, что вы удрали, что надоело её искать и совестно было… — затараторил Ульрих, но Микаш прервал его властным жестом.

— Я с поля брани бежал лишь раз, когда мой маршал мне приказывал, — говорить «бывший» не получалось, словно поклявшись Гэвину, Микаш навсегда остался его и только его человеком невзирая на то, что тот сам ушёл из ордена. — А больше никто — ни совесть, ни страх — такой власти надо мной не имеет.

— Так, а… — заговорил Ульрих более робко и вместе с тем уважительно. — Что дальше делать будем?

— Охотиться. Здешние леса на демонов богаты, можем в Заречье стрыгов погонять, пока приказов из ордена нет и война сюда не докатилась, — отвечал он, разморённый вином.

Потусторонняя красота жены завораживала его тем сильнее, чем дольше он наблюдал за ней.

— А как же? — Ульрих украдкой указал на Лайсве.

— Она ли не краше всех женщин Мунгарда? Она ли не самая желанная награда для доблестного воина?

— Она! — согласился Ульрих.

— Она моя жена и мать моего наследника. Никто, даже боги, не посмеют это оспорить!

Микаш направился к ней сквозь толпу танцующих.

* * *

Микаш снова прожигал её спину вожделеющим взглядом и не решался подойти, предпочитая пугать гостей свирепым видом. Воины, конечно, уважали его суровый нрав, а вот высокородные ценили намного меньше.

От громкой музыки и танцев Гед расшалился и подскакивал на одной ноге, цепляясь за руки Лайсве. Хоть обвыкся немного.

Когда музыка замедлилась, Микаш направился к ним и замер поблизости, проверяя, заметят ли его. Лайсве улыбнулась и помахала ему. Он сложил руки на груди и отвернулся, притворяясь, что ничего не видел.

Лайсве поймала Геда и заставила послушать:

— Твой отец хочет со мной потанцевать, ты ведь меня отпустишь?

— Нет! — он упрямо затряс головой.

— Нельзя быть таким жадным. Посмотри, какой он хмурый, а ты счастливый. Разве тебе ни капли его не жаль?

Гед насупился и топнул ногой:

— Нет! Я ж-ж-жадный, я плохой!

— Но я же знаю, что ты не такой. Поделись с ним счастьем. Если отдашь его другому, у тебя самого только прибавится.

Скривившись, Гед взял Лайсве за мизинец и подвёл к Микашу.

— На! Не глусти! Ты победил чуда, — сказал малыш, гордо отворачиваясь и вместе с тем поглядывая на отца одним глазом.

— Что-что я победил? — Микаш обескуражено сдвинул брови.

— Чудище. Он ещё не все слова выговаривает, — Лайсве прыснула в кулак от их серьёзного вида.

Они одинаково зарделись.

— Ну же, потанцуем! Ребёнок так просит! — Лайсве кивнула на Геда, который старательно прятал от них взгляд. — Не расстраивай его, он между прочим очень хочет тебя развеселить.

Не дожидаясь согласия, Лайсве повела мужа к танцующим. Заиграли танец влюблённых, единственный, в котором дозволялось преодолевать расстояние учтивости в вытянутую руку. Микаш прижал Лайсве к себе неприлично туго, сильные ладони сошлись на её талии стальным обручем — всё встало на свои места.

— Чем ты теперь недоволен? Ты же получил звание маршала. С поддержкой отца никто не оспорит твоё место в ордене. Или тебе не хватает мраморного замка на берегу моря и всего мира в придачу?

Микаш усмехнулся, вспоминая свои детские выходки. Какой же долгий путь они прошли!

— Или ты недоволен своей женой и ребёнком? — спросила Лайсве, когда ей удалось перевести дыхание в его тесных объятиях.

Ох, и зря она это сказала! Его хватка стала ещё туже, словно он боялся, что жена вот-вот вырвется и убежит.

— У меня не получается принимать чествования. Когда полностью выкладываешься во время подготовки к военной компании или сражаешься из последних сил, то остальное забывается. Ты одерживаешь победу чудом, на пределе возможностей, едва живой. После, когда ты уже стоишь на плацу и маршал несёт тебе награду, все вокруг празднуют, а ты опустошён настолько, что не можешь даже улыбаться. Хочется только одного — вернуться поскорей домой… и не возвращаться, потому что дома может никто не ждать.

— Только в этот раз не дождалась я…

— Прости! Это я должен спрашивать, не жалеешь ли ты, что вышла за меня. Недовольна ли ты мной?

— Я довольна, когда ты доволен. Знаешь, какое желание я загадывала на каждый свой день рождения в детстве?

Микаш покачал головой.

— Выйти замуж за благородного воина, который будет любить меня больше всего на свете. Моя мечта сбылась. Сбылось даже больше!

Лайсве нашла глазами Геда. Он удирал от няньки между танцующими парами. Нужно уже уложить его спать.

Микаш шумного выдохнул и немного расслабился, хотя продолжал хмуриться. Упрямец!

— Спорим, что я заставлю тебя улыбнуться! — Лайсве задорно пихнула его в плечо.

Он подозрительно прищурился:

— На что спорим?

— На что ты хочешь?

Микаш красноречиво посмотрел на неё и облизнулся.

Лайсве подмигнула ему:

— Как закончишь тут, приходи в спальню. Я уложу Геда. Хорхор за ним присмотрит. От старого шамана наш сорванец не сбежит. Придёшь?

Микаш взял её ладонь в руки и принялся целовать пальцы, не желая отпускать.

— Приходи, не пожалеешь!

Лайсве выскользнула из его рук. Сын уже нёсся к ней, топоча башмаками.

Укладываться Гед отказывался, требуя то сказок, то игрушек, то сластей, но Лайсве с Хорхором его победили. Упрямо шепча «я не сплю», он закрыл глаза и свернулся калачиком.

— Не заставляй мужа ждать. Если у тебя и есть шанс усмирить своё чудище, то только сейчас, — подтолкнул Лайсве к двери Хорхор.

Она приложила палец к губам, указывая на сопящего под тёплыми одеялами сына, и прокралась за дверь. Времени и правда осталось мало: показалась луна, гости расходились по отведённым комнатам. Служанки едва успели переодеть Лайсве в сорочку для сна и расплести волосы, как в спальню вошёл Микаш. Все поспешили убраться, кланяясь беспрестанно.

Микаш уселся на край кровати. С таким же зверским видом он требовал у Лайсве поцелуй в награду за спасение от Лунного Странника. Смягчился бы он немного, не грубил, не обрастал ножевой бронёй, а сказал искренне, чего желал, и возможно, получил даже больше.

Лайсве устроилась у него за спиной. Тесёмки соскользнули с непослушных волос, жгуты раскрутились в свободные пряди. Лайсве целовала макушку, затылок, щёки, шею, плечи — докуда могла достать. Он терпел молча, скрежетал зубами. Был у него один его секрет: если нежно погладить губами кожу над ключицей, пощекотать языком и слегка прикусить… Микаш не выдержал и засмеялся, опрокинув Лайсве на кровать.

— Я победила, — она шаловливо выгнула бровь.

Его потемневшие глаза щурились, изгибался в улыбке до ушей рот.

— Коварная! — разыгрывая трагедию, выкрикнул Микаш.

— Ты не знал?

Он захохотал и потянулся за краем её сорочки. Его язык щекотал её пятки так, что бока распирало от смеха.

— Что же ты хочешь за победу над чудищем? — хрипло спросил Микаш, когда покрыл мучительно сладостными поцелуями всё её освобождённое от сорочки тело и добрался до лица. Победителем уже был он, а не Лайсве.

— Ну-у-у, — она скопировала его выражение, разглядывая упрятанное под одежду тело.

Намекать дважды не пришлось.

Свечи обгорели почти до конца и слабо чадили, погрузив комнату в таинственный полумрак. Супруги лежали на боку и всматривались друг другу в лица, боясь моргнуть.

— Ты так и не ответила… — сказал Микаш.

Осколки страсти спали, оставив его взгляд таким же печальным, как прежде.

— Нет, я не жалею, как не жалела ни о чём в своей жизни, — Лайсве притянула к себе его руки. — Но не всегда у нас будет небо в розовых лепестках и медовая сладость на губах. Появятся ещё обиды, беды и грозы, но клянусь, я сделаю всё возможное, чтобы у нас получилось. Сквозь тьму и свет мы пройдём рука об руку, даже если окажемся порознь.

— Клянусь, — прошептал он тихо и переплёл пальцы с её: — Вдвоём мы выстоим против всего мира!

Лайсве засыпала в его объятиях, размышляя о том, что смысл высоких слов и благородных клятв люди постигают, только когда проживают их, узнают их истинную цену и подтверждают своими поступками.

А вэса она найдёт позже.