Глава 12. Один день дознавателя

1543 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Стольный град

Длинные светлые волосы разметались по подушке. Девушка дышала томно. Глаза её стали глубокими и чёрными от неги. Тусклый свет едва просачивался сквозь плотные гардины и сглаживал все черты красавицы. Благодаря этому на её месте можно было представить любую другую.

Грозно зазвонили колокола в Храме всех богов. Вейас прислушался к бою: нет ли сигнала к тревоге, какие случались давеча по три раза на дню. Но всё оставалось так же сонно, как обычно. Вейас расправил кружевные манжеты на белой рубахе, затянул широкий пояс на суконных узких штанах и принялся шнуровать высокие сапоги.

— Куда ты в такую рань? — промурлыкала девушка, протягивая к нему руки.

Вейас не помнил её имени, в голове не задерживалась даже внешность девушек, которые приедались ему после первой же близости.

— Долг зовёт.

— Бежишь, как и все? — ехидствовала она.

— Если прикажут. А пока я должен нести службу, за которую отвечаю головой. Прости!

Вейас накинул на плечи тёплый чёрный плащ и вышел в коридор, не одарив любовницу даже взглядом на прощание. Не хотелось её видеть так же сильно, как прошлой ночью хотелось разделить с кем-нибудь своё одиночество.

На ясном небе нестерпимо ярко сияло солнце, предвещая первые осенние заморозки. В ранний час уставленные деревянными домами улицы безмолвствовали. Стольный град за последний год почти вымер из-за войны с единоверцами. Сумеречники бежали на запад в Дюарль, где под покровительством норикийского короля бывший член Малого Совета Сумеречников, мэтр Жерард Пареда, создал Компанию Норн, которая обещала защиту всем желающим. Неодарённые же устремились на юг, чтобы поскорей заверить победителей в своей верности. Единоверцы принимали всех кающихся. Всех, кроме богомерзких колдунов Сумеречников, конечно.

Люди появлялись только на подходе к штабу. Богачи отбывали вместе с вооружённой до зубов охраной, служащие дожидались разрешения на выезд, а те, кто мялся сзади, явились на обязательную проверку. Её учредили из-за участившихся предательств даже среди Сумеречников.

Рыцарей в штабе осталось всего четверо. Небольшой отряд патрулировал город, но с поддержанием порядка уже давно не справлялся. Часовых на стенах стояло чуть больше, но защитить город они не могли. Все остальные присоединились к оборонявшейся армии в полусотне миль от города. Большинство сбежало. Конец света, даже неверующий Вейас признавал это.

Трёхэтажный помпезный особняк с неохватными колонными и изысканной лепниной выглядел неуместно посреди запустения. На высоком пороге показался капитан Оленин. Молодой ясновидец был у них сейчас за главного. Плоское лицо туго обтягивала жёлтая кожа, под сросшимися чёрными бровями в узких прорезях век тлели угольки глаз.

Плечистый и высокий, Оленин приехал с востока Сайберы, что находилась у отрогов Снежных гор на границе с Поднебесной. Звали его на самом деле Буранбай. Вейасу это имя показалось настолько несуразным, что он дразнил сослуживца Бабайкой из детских страшилок. Разозлившись, капитан выдал, что на всеобщем его имя означает олень. Тогда Вейас согласился называть его Олениным, чтобы не доводить до бешенства насмешками.

Говорил капитан с сильным акцентом, интонируя фразы совсем не так ровно, как привыкли коренные веломовцы. Волнуясь, он торопился и присвистывал на отдельных слогах. Но всё искупала лидерская харизма и серьёзный настрой, которого так не хватало остальным штабным работникам.

Со своим даром Оленин обращался необычайно ловко. Даже мурашки бежали по коже, когда молочный полог застилал его глаза, и урчащий низкими нотами голос предостерегал о предстоящих событиях. «Бабайка» останется верен службе до конца и пойдёт на вражеские сотни с голыми руками, настолько самоотверженным он выглядел, особенно когда соглашался подменять товарищей на ночном дежурстве.

— Как оно? — Вейас поприветствовал его почтительным кивком.

— Честно или соврать?

— Не томи! Кто-то снова сбежал?

— Соболев, трус несчастный, демоны его побери! Допросы теперь один проводить будешь.

Полноватого и нерасторопного ветроплава третьего уровня назначили в дознаватели в пару с Вейасом. Он был смешливым, добронравным парнем, жаль только, совсем слабым и к службе малопригодным. Неуклюжий и излишне жалостливый, он постоянно опаздывал, забывал всё на свете и засыпал на дежурствах. Понятно, почему он сбежал: жена у него больная, ребёнок мелкий. Это давно витало в воздухе. Даже осудить не получалось. Но работы, конечно, прибавится, с ненавистными отчётами — так точно.

— А сам-то как? — поинтересовался Вейас.

— Не спрашивай, просто… — Оленин взмахнул рукой. — Не сейчас. Как решу — скажу.

Вот и «Бабайка» уже темнит. Неужто и правда последние дни?

Миновал длинный узкий коридор. В уборной Вейас побрился над тазом с горячей водой. Устроившись за столом в своём кабинете, дознаватель первым делом вынул из-за пазухи серебряный медальон и погладил миниатюрный портрет сестры внутри него указательным пальцем. Звякнул колокольчик. Мальчик-посыльный пригласил первых посетителей.

Допросы тянулись мучительно долго. Чтобы получить разрешение на выезд, нужно было пройти мыслечтение. Вейас скользил по мыслепотокам посетителей, выискивая преграды и блоки, следы внушения и другого вмешательства в разум, подозрительные волнения аур, тёмные сгустки на них или прорехи. Но после дюжины допросов всё сливалось в круговерть, голова раскалывалась, перед глазами плыли цветные пятна. Не удавалась различить ничего, даже если Вейас перенапрягался. К обеду носом пошла кровь.

— Перерыв! — помахал дознаватель на последнего посетителя и снова позвонил в колокольчик, призывая слугу.

— Но у меня назначено время! Обозы ждут! — возмутился первый в очереди вихрастый, рыжий с проплешинами седины рыцарь.

— Имейте совесть! — гаркнул Вейас, стараясь держать нос кверху, чтобы не заляпать белую рубаху. — Вас сотни — я один. Не хватало мне ещё надорваться из-за вашей крысиной трусости!

Посетитель недовольно сплюнул и развернулся так резко, что едва не сбил с ног слугу, который нёс на подносе чашку с лечебным отваром.

— Нервные все стали, — пожаловался Вейас.

От чашки поднимался ароматный дымок. Дознаватель взял её и принялся греть об стенки стынущие руки. Вот демоны! Резерв до предела опорожнился.

— Единоверцы прорвали оборонную линию. Все переживают, что враги со дня на день подступят к стенам, а защищать их некому. Подкрепления не успеют, — за слугу ответил показавшийся на пороге морочь Кедров, четвёртый и последний Сумеречник здесь.

— Не нагнетай! — Вейас заглотил весь обжигающий отвар. Напиток не согрел и даже не унял сосущую изнутри боль. — Сбегаю к вулканистам, прикроешь меня? Надо до конца дня вытерпеть.

— Так некуда бежать. Уехали целители, разве что парочку на стене задержали на всякий, — осадил его Кедров, прислонившись к дверному косяку.

Тонкий-звонкий щёголь был самым зелёным из штабных. Коренной житель Стольного не был обременён семьёй. С его языка постоянно сыпались остроты. Впрочем, Вейаса заткнуть за пояс он не мог, хотя в больших компаниях они часто соперничали, но всегда оставались друзьями.

Вейас выругался:

— Хоть кампалу вёдрами глуши, чтоб не сдохнуть тут! Целители же должны за ранеными ухаживать. Милосердие их стихия. Или их клятвы оказались ложными, как только запахло жареным? Кто-нибудь в этом городе ещё собирается исполнять свой долг?

Возмущаться, конечно, глупо, но из-за того, что Вейас перепил и не выспался накануне, сварливость хлестала желчным гноем.

— Что там долг? От него только рожки да ножки остались. Вон, Оленин тоже скоро уйдёт.

— Да ну? — Вейас вздёрнул брови кверху.

— Точно тебе говорю. Ходит чернее тучи, какие-то бумаги перечитывает, бубнит себе под нос. Явно готовится. Знаешь, я бы тоже уже ушёл. Жаль только, некуда. А ты почему ещё здесь?

— Исследования, — Вейас пожал плечами.

На службу при штабе его перевели из Разведывательного корпуса, где Вей изучал одержимость и неподвластные обычным мыслечтецам виды внушения. С грязной и утомительной работёнкой связываться не хотели даже книжники, вот его и взяли по собственному желанию. Но потом Разведывательный корпус, как и почти все остальные распустили, а Вея направили работать дознавателем вместо сбежавшего предшественника. Но изысканиями Вейас занимался в свободное время. Командование, которому уже ни до чего, кроме своей безопасности, дела не было, это не запрещало.

— Да брось! Слышал, у твоего отца неприступный замок на севере, — не унимался Кедров. — Почему не укроешься там? Помог бы семье оборону держать. Сейчас главное — выжить.

— В Ильзаре и без меня найдётся, кому командовать. Зять мой прославленный там заседает, чтоб ему пусто стало!

— Злишься из-за того, что твой отец его наследником сделал? Ты же сам от всего отказался.

Вейас фыркнул и сложил руки на груди:

— Было бы из-за чего злиться. Просто сволочь этот Микаш знатная, хоть и котёнком притворяется.

— Слушай, всё хотел спросить… — замялся Кедров, пытаясь скрыть любопытство. — А твоя сестра, которая Норна-пророчица Безликого, правда настолько красива, что мужчины в её присутствии с ума сходят?

Вейас встал и подошёл к распахнутому окну. Нужно было глотнуть свежего воздуха — вдруг бросило в жар и сделалось душно внутри.

— Она такая, что взгляд не отвести, а когда говорит, аж дыхание спирает, — Вей вспоминал её улыбку, её лицо, будто видел перед собой сейчас.

— Ты поэтому не хочешь возвращаться? — проницательно спросил Кедров.

Вейас резко развернулся и метнул в него гневный взгляд.

— Ладно-ладно, не буду лезть. Просто смотри, как бы за своё упрямство жизнью не поплатится.

Какая разница, прожить на пару лет больше или умереть сейчас? Всё равно они обречены вместе с орденом.

— Я разгоню толпу перед штабом. Сегодня уже работы не будет, — предложил Кедров. — А ты отдыхай или занимайся, чем ты там обычно занят, не знаю…

Вейас достал из кармана платок и принялся чистить нос от засохшей крови. Лишь бы не думать ни о неизбежном конце, ни о сестре с отцом.

— Они будут жаловаться.

— Было бы кому! Начально сбежало первым, — Кедров сплюнул. — Я тебе так скажу, братец-дознаватель, надо всех гнать взашей, заграждать входы и готовиться к обороне.

— Шутишь что ли? На этой улице каменное разве что наше здание. Вокруг столько дерева, что если вспыхнет, так угорим куда быстрее, чем успеем заграждения разобрать.

— Значит, бежать надо пока не поздно. Пока есть куда!

Вейас отмахнулся от пошедшего по кругу разговора. Кедров отправился разгонять посетителей.

Кровотечение остановилось. Холодный воздух горчил дымом. На улице палили палую листву, чтобы успеть до проливных дождей промозглой осени. Осени, которую так любила Лайсве.

Вейас отодвинул ящик стола, где лежали исследования и образцы. В соседнем — перевязанные алой лентой письма сестры. Оставлять их дома сейчас не стоило. Вейас перечитывал послания время от времени, даже ответы набрасывал, скупые и казённые, но никогда не отправлял. Эта сладкая пытка делала агонию жизни хоть немного сносной.

Среди образцов в стеклянной колбе хранился старый сокамерник — сгусток антрацитово-чёрной материи, которую удалось извлечь из одного одержимого несколько лет назад. Вейас просмотрел все записи из архивов, но ресурсы в Стольном были куда скуднее, чем в Библиотеке Эскендерии, и узнать удалось очень мало.

Выходило, что рыцари принесли эту заразу из экспедиции в Гундигард. Южный континент был родиной человечества, но полторы тысячи лет назад он стал непригоден для жизни. Тогда Безликий объединил Сумеречников и привёл людей на северный континент — Мунгард. Возможно ли, что эти сгустки имели отношение к погубившему Гундигард бедствию? Были ли они причиной или следствием? Знали ли об этой одержимости древние племена людей? Жаль, что письменных источников они после себя не оставили.

Появлялось всё больше вопросов, но ответы на них не находились. К примеру, если Вейас справился со сгустком так легко, почему не смогли другие, более умные, сильные и опытные Сумеречники? Может, тварь ослабла? Может, Вею нечего было пожелать, ведь он запретил себе даже думать о своей мечте, когда едва не обидел сестру в подземном дворце туатов. А может, сгусток просто побрезговал жалким «маленьким демоном», способным только зубоскалить на службе, напиваться по вечерам и таскаться за каждой встречной юбкой? Всё равно проверить нельзя.

Наблюдения Вейас тщательно записывал и зарисовывал, а после перечитывал, ища зацепки. Вот бы сделать невероятный вывод, который спас бы орден. Иногда Вейас представлял, как его озаряет гениальной идеей. Он исполняет ритуал на крови и сожжённых куриных косточках, и сгусток с предсмертным криком растворяется в воздухе.

Вейас передаёт находки начальству. Войска Сумеречников идут против единоверцев, читая экзорцизмы. Чёрное облако навсегда исчезает в слепящем сиянии Червоточин. Узревшие истину неодарённые вместе с одурманенными предателями возносят хвалы ордену, спасшему мир в очередной раз. Вейас стоит в стороне и счастливо улыбается, удовлетворённый единственной наградой — знанием, что это сделал он. И сестрёнка, и отец, и родной Ильзар в безопасности, больше ничего им не угрожает. Его мир будет жить!

Как жаль, что мечты не сбываются.

Зазвонили колокола к обеду. Вейас спрятал записи и направился в столовую. Хоть пошатывать перестало, и в походку вернулась твёрдость.

Просторное помещение было уставлено длинными столами, но лишь за одним из них у окна в дальнем углу сидело два человека. Завидев Вейаса, сослуживцы помахали руками. Он наложил себе в тарелку безвкусной овсянки, глазунью и худую телячью кость. Запасы истощались, повара почти вывелись. Они готовили только с утра, и в обед есть приходилось остывшее. К тому же все блюда были пресными, потому что даже соль, не то что перец, стоила баснословных денег.

Вейас сел рядом с товарищами. Они квёло мешали кашу в тарелках, подперев головы кулаками.

— Ты как? — поднял на него дремуче-тёмные глаза Оленин.

— Отошёл немного, — он пожал плечами.

— Может, и правда уезжай?

— И ты туда же! — Вейас всплеснул руками.

Кедров покачал головой:

— Я же говорил — бесполезно. Слушайте! А давайте втроём рванём на запад? Компания Норн в Дюарле принимает всех. Серебряник ставлю, что Соболев туда подался. Мы тоже смогли бы, м? Соберёмся, отдохнём и как грянем с новой силой! Единоверцы даже пискнуть не успеют, как мы их раздавим.

— Бред! — оборвал его Вейас.

— Бред, — тихо подтвердил Оленин.

— А с тобой-то что? — потребовал у «Бабайки» Кедров.

— Предвидение. Нестабильный дар высшего уровня, иногда нагоняет, когда не ждёшь. Тебе не понять, сам едва до второго дотягиваешь.

Кедров скривился. После исчезновения Соболева он стал самым слабым.

— Видел родной Хитеж в огне, люди кричали. Лучезарные насаживали их на мечи, никого в живых не оставляли. Речку нашу Седую видел, — голос Оленина становился глухим, глаза наливались белизной, предвещая глубокий транс. — Я летел в неё лицом и не мог подняться, не мог вздохнуть и умирал, так и не открыв никому своих тайн. А потом видел, как дети мои падали на колени и стенали над моим уродливо разбухшим телом. Мальчик и девочка, то были мальчик и девочка.

— Нет у тебя никаких детей! — Кедров пихнул его в плечо, не давая ускользнуть. — Даже жены нет!

Оленин встряхнулся, заморгал и задышал часто-часто.

— Пока нет.

— Да скажи уже, что надумал. Я не стану обижаться, — не выдержал Вейас. И дураку было понятно, к чему спозаранок велись нудные разговоры.

— Государь призывает меня к себе на службу, — сознался Оленин после долгой паузы. — Ему нужны молодые, сильные воины, чтобы удержать престол и корону.

Вейас шумно выдохнул: отрекаться от ордена, чтобы служить монарху?! До чего они докатились. Неслыханно!

— Соглашайся, это хорошее место, — выдавил из себя дознаватель.

— Вначале я хотел отказаться, но потом подумал, что там принесу больше пользы для родного Хитежа и даже для братьев Сумеречников. Буду защищать их от гонений, продвигать их интересы…

— Видишь, ты уже себя от нас отделяешь, — Вейас вымучено улыбнулся. — Я не обижаюсь ни на тебя, ни на Соболева, ни на толпу беженцев на улице. Ваша стезя — жизнь, а не смерть, и это правильно. Соглашайся и не жалей о том, чего сделать не смог. Думай лишь о том, что делать дальше. Уверен, люди, все, не только твои родные хитежане и Сумеречники, ещё помянут тебя добрым словом.

Оленин тяжело посмотрел на него, а потом обернулся к Кедрову. Тот откинулся на спинку стула со сложенными на груди руками:

— Он прав. Простите за простые премудрости Кодекса, но главное — выжить. Неважно как. Снова подняться с колен мы сможем, только если останемся живы.

Они засмеялись, настолько несуразно звучали высокие словеса древних.

Сумеречники обнялись и пожали друг другу руки. Оленин напоследок осмотрел их блестящими от сухих слёз глазами:

— Это была большая честь — служить со столь доблестными воинами, как вы. Я вас не забуду.

Он ушёл. Остальные ещё полчаса дожёвывали невкусный обед в мрачном молчании.

Вернувшись к себе, Вейас снова вынул записи и колбу. Раз уж от приёма посетителей его освободили, можно продолжить исследования.

Зашелестели страницы фолиантов, посвящённых одержимости, внушениям и связанному с потаёнными страстями колдовству. Вейас исправлял старые пометки, записывал новые идеи и догадки. Жаль, что средств и времени так мало. Песок в часах его жизни уже почти иссяк. Летит, сверкая золотом в закатных лучах, последняя песчинка. Как только она опустится на дно чаши, всё закончится, а он так ничего и не успел.

Стемнело. Вейас зажёг свечи и принялся массировать затёкшую от долгого чтения переносицу. Заскрипела дверь. На пороге показался Кедров. На изгибе локтя висел тёмный шерстяной плащ.

— Пойдёшь? — спросил сослуживец нетерпеливо.

— Ты иди, я подежурю. Кое-что доделать надо, — отмахнулся Вейас.

— Ты едва не надорвался. Тебе нужен отдых, твоя работа никуда не убежит! — заспорил Кедров. — А если нападут ночью? Сюда пойдут в первую очередь, это же стратегическое место.

— Вот как раз посторожу. Мне и идти-то некуда, — Вейас неуютно передёрнул плечами. — Пятьдесят миль по нашему бездорожью единоверцы точно за день не одолеют, к тому же на их пути два кольца стен и речка. Мы в самом сердце города. Ступай, это мой выбор, моё желание.

Кедров недовольно поджал губы, но всё же обнял и похлопал его по спине на прощание:

— Подержись до утра, а завтра я приду, и мы вместе двинемся в твой родовой замок. Уверен, родные тебя примут. Всё-таки кровь гуще воды.

— Иди уже! Завтра посмотрим.

Одарив его тяжёлым взглядом, Кедров скрылся в коридоре.

 

Глава 13. Они придут за тобой

1543 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Стольный

Мысль теплилась вяло. Сегодня уже никакие путные идеи в голову не придут.

Поужинав остатками обеда, Вейас распаковал письма сестры и принялся их перечитывать. Он словно разговаривал с ней наяву, видел её свежее личико и слышал нежный голос.

«Привет, братишка!

Вечно твоя, Лайсве».

Ты не ответил ни на одно из моих писем, но я не обижаюсь ни капли. Правда! Я же знаю, как ты не любишь пустых сантиментов и наверняка занят на службе. Рада, что ты отыскал работу по душе, а не то, что навязывал тебе отец. Пока я училась в Эскендерии, то жалела, что ты не поступил в Университет вместе со мной. Тебе бы понравились диспуты, запахи свитков в Великой Библиотеке, тайны и загадки древнего города. Может, ты бы нашёл ответы, которые оказались мне недоступны. Ты бы доставил людей к далёким звёздам. Там и вправду иные миры — это открыли мне боги.

Не знаю, слышал ли ты, но я пропадала несколько лет в Дикой Пуще и вот теперь нашлась. Со мной всё в порядке. У меня родился сын, твой племянник. Я назвала его Гедыминасом в честь нашего предка, который построил самую высокую башню Ильзара.

Гед очень похож на тебя своим любопытством. Он уже обвыкся и вовсю исследует замок, как мы в детстве. Помнишь? Я рассказала ему про его дядю-дозорного, и он мечтает познакомиться с тобой.

Отец очень сдал в последнее время и чувствует себя неважно. Он не показывает, но я знаю, что он тоскует по тебе и переживает ничуть не меньше меня.

В последнее время меня мучают дурные предчувствия. Я теперь Норна-пророчица и уверена, что это не просто «бабья дурь». Новости отовсюду приходят тревожные. Мы плохо расстались, но я всё время мечтала о том, что однажды мы встретимся и объяснимся. Пожалуйста, приезжай!

За тобой идёт охота. Не спрашивай, откуда я это знаю, просто поверь! Если тебе нужны деньги или разрешение, мы обо всём договоримся. Седлай коня и скачи что есть мочи. Давай хоть последние дни проведём вместе. Я очень-очень тебя жду.

С любовью,

Вейас вздохнул. Если до этого письма он ещё сомневался, ехать ему или нет, то после утвердился, что останется в осаждённом городе до конца. Её слова всколыхнули старые чувства, разбередили старые раны. Если он увидит сестру с Микашем, которого так сильно ненавидел, матерью его наследника, то не вынесет этого. Третий в их компании всегда был лишним.

В загашнике под половицей нашлась фляга с хмельной настойкой. Вейас откупорил её и сделал несколько жадных глотков. Без того дурную голову повело, но тело наполнилось лёгкостью, а печали заволокло зыбкой весёлостью. Вейас вернулся к столу, чтобы сложить письма сестры, а не сжечь их в камине, как собирался до этого. Локоть неловко задел колбу со сгустком. Она покатилась по столу к самому краю. Раздалось полное злорадства шипение. Ах ты ж, дрянь!

Вейас подхватил колбу у самого пола. Сгусток сжимался и верещал. Что с ним? Испугался, что колба разобьётся? Перенял эмоции Вейаса?

Дознаватель поднёс колбу к столу. Сгусток вздрогнул и заверещал истошней, едва не оглушив. Ему не нравятся письма сестры? Вейас плавно приблизил колбу к листкам с её бисерным почерком. Точно! Тёмное облако заметалось, ударяясь о стекло в разных местах.

Может, это оттого, что Лайсве — Норна Безликого? Слухи, что она привела бога на Большой Совет ордена в Эскендерии и вещала перед высокими лордами его голосом, казались смешными. Да, Лайсве в это верила. Всё детство только разговоров и было, что о Безликом, его подвигах и его возрождении. Так неужели правда? Неужели он был, и он — бог, надсущность, явившаяся из других ярусов мироздания и поделившаяся с людьми мудростью и силой?

Возможно, что сгусток чувствует могущество Безликого через вещи, к которым прикасалась Лайсве. Значит, боги, надсущности, умеют бороться с этой заразой? Возможно, сгусток даже чем-то сродни им. Ещё одна, пятая стихия, не открытая, не изученная. Возможно ли, что в людей когда-то так же вселялись другие стихии, делая их одержимыми? А одарённые в гордыне думали, что приручили стихии, научились черпать из них силу. Но на самом деле они такие же безвольные рабы, как одержимые. Такие же Сумеречники, но с иными способностями!

Да это же новый виток развития! Только вот людей или царства Повелителей стихий?

Вейас взлохматил волосы пятернёй и принялся мерить комнату шагами. Поток идей прорвался сквозь плотину серой повседневности и ошеломил его.

Получается, что одержимые не враги, а просто последователи иной стихии, другого бога. Вейас замер и щёлкнул пальцами. Ответ-то обнаружился в самом вопросе. Одержимые такие же, как другие Сумеречники, только цвет оболочки дара в их аурах — антрацитово-чёрный.

Последователи, слуги, рабы или избранные воины? Да кто скажет! И ответ будет одним для всех Сумеречников. Поэтому никакие средства против них не срабатывали, ведь дар можно вырвать только вместе с жизнью. Он даже у надорванных остаётся, просто энергия внутри не скапливается, чтобы что-нибудь с помощью неё сотворить.

Что делать с этими знаниями? Встать между войсками и выкрикнуть: стойте, мы же братья! Из-за чего драка?

Но одержимым не нужно братство. Они хотят поставить себя выше остальных стихий и даже запретить упоминания о том, что те тоже есть. Их цель — узурпировать власть. И ведь не для себя работают, а для антрацитовой стихии. Точно как борьба за Небесный престол, которая по легендам станет причиной светопреставления.

Значит ли это, что людская война — лишь отражение небесной и людям не нужна? Только как объяснить это другим? Позволят ли всесильные надсущности, чтобы марионетки поняли, что их жизнями играют и все их чаяния подчинены чужим прихотям? Или боги просто прихлопнут ничтожного смертного, посмевшего разгадать их замысел?

Песчинка!

Вейас бросился записывать всё, до чего успел додуматься, повторяя про себя: излагать структурировано, не забывать логические связи и доводы, чтобы выглядело веско и достоверно. Демоны! Кто же это читать-то будет? Если враги доберутся до записей первыми, то уничтожат их. Орден может запретить, как ересь. Нет, задачи надо решать последовательно — одна за другой. Сейчас Вей запишет, а как со знаниями поступить, подумает позже.

Итак, выводы. Вейас отделил их двойной чертой и послюнявил кончик пера в задумчивости.

Уничтожить тех, у кого в ауре прослеживаются следы дара-одержимости? Глупо. Кто тогда будет сражаться с демонами? Да и вряд ли удастся извести их полностью. Часть семян всё равно упадут в почву и взойдут. Проверять каждого и выпалывать одарённых, как сорняки? Так недолго всех людей истребить. Может, следует взглянуть на ситуацию по-другому?

Что, если это выгодное сотрудничество? Стихии даруют людям силу и защищают от орды, а те служат им подношениями и верой. Но сейчас борьба стихий забирает бессчётное число жизней и разрушает всё то, что удалось построить за полтора десятка веков после исхода из Гундигарда. Да и наверняка южный континент стал непригоден для жизни именно из-за богов. Если та же участь постигнет Мунгард, куда останется бежать бедным людям?

Говорят, на другом краю Западного океана есть ещё один континент, неизведанный. Моряки, что дерзают пересечь большую воду, иногда видят его очертания в дымке, но не могут преодолеть скалы и рифы. Да и где взять столько кораблей?

Конец света. Конец света!

Вейас в задумчивости провёл пальцами по волосам и щеке, не заботясь, что измазался в чернилах.

Но ведь первый камень строительства человеческой жизни в Мунгарде заложила именно надсущность — Безликий. Значит, он не хотел, чтобы людей уничтожили. Они были ему нужны, как поданные или как игрушки? Нужны ли они ему сейчас?

Вейас поднялся и подошёл к шкафу с документами ордена, среди которых была запись речи Безликого. Несмотря на недовольство Совета, её перепечатывали во всех городах не только на привычной рунице, но и на недавно вошедшей в обиход буквице и раздавали всем, кто жаждал прочитать. Вейас взял её, потому что слышал, что Безликий говорил через Лайсве.

Сестру одурманили? Заставили прочитать речь, которую придумали книжники-интриганы? Жёсткая, бескомпромиссная, саркастически едкая и полная горечи, она могла принадлежать полководцу или политику, но никак не всепрощающей и мягкой Лайсве.

Вейас перечитывал запись, пытаясь вникнуть в зашифрованный между строчек смысл. Говоривший не требовал от них жертв и службы до смертного одра. Наоборот, он пёкся о том, чтобы выжило как можно больше. И в Кодексе постоянно повторялось: главное — выживание.

Значит, Безликий союзник, а не враг или хотя бы такой хозяин, который не станет растрачивать скот понапрасну. В отличие от Совета, который решил погубить рыцарей лишь для того, чтобы удержать власть, которая всё равно просачивалась сквозь пальцы.

Вейас очертил на листе: «Безликий — союзник».

Что же до новой стихии…

Вейас опять взял со стола колбу и принялся рассматривать сгусток. Вдали от писем, он немного успокоился. Вейас поднёс колбу к листовке с речью Безликого, но тварь никак не отреагировала.

Вейас вынул из-за пазухи медальон с портретом сестры. Сгусток встрепенулся и отдёрнулся подальше. А-а-а, не нравится!

Значит, дело в сестре, а вовсе не в Безликом. Но почему? Если эта дрянь сродни стихиям и работает сходным образом, то побеждать её должна сильная противоположность. У каждого дара есть уравновешивающая его противоположность. Этот механизм защищает сражающихся бок о бок Сумеречников, если один из них потеряет контроль и разум. Чем сильнее дар, тем опасность этого выше. Мыслечтению вредят ветроволны, морочи способны распутывать даже самые сложные пространственно-временные петли, порождаемые ясновидческим даром. Так и тут.

Что же это за антрацитовая стихия? Какие черты характера ей свойственны? Что может быть ей противоположно? Что эдакого есть в этом медальоне и письмах?

Вейас убрал колбу и записал: «Сгусток — враг. Оружие — Л…». С кончика пера сорвалась чёрная капля и растеклась по листу кляксой.

В стены ударил ветер. Стало зябко. Вейас хотел распалить камин, но тут сгусток в колбе зашевелился. Он становился чернее и посверкивал крохотными вспышками. Вдруг стекло расколотит?

Гул голосов нарастал, вкручиваясь в уши:

«Они идут! Стены — ничто, разобьются во прах. Сила не спасёт, ни даже сияние блестящего разума. Беги-не беги — догоним. Борись не борись — сокрушим! Ты — наш-ш-ш!»

Вейас вздрогнул и уронил поленья на пол.

Оглушительно зазвонили колокола всех храмов, оповещая об атаке. Так рано? В самый тёмный час перед рассветом.

Баррикадировать двери или бежать на улицу? Оттуда даже сквозь шум ураганных порывов слышался чеканный топот и испуганные крики прохожих.

Вейас подхватил поленья, разжёг огонь в камине и швырнул туда списки с имена Сумеречников, как говорилось в правилах. Он пробежался по кабинетам товарищей, собирая «красные ящики», и тоже отправил их в огонь.

Записи! Они же ценнее, чем списки — самое ценное, что есть в этом здании. Как их спрятать так, чтобы нашли только свои? И этот сгусток? Он ж наблюдает, донесёт обо всём врагам! Вручить бы записи тому, кто смог бы уберечься от преследования. Только кому?

Поздно! Почему Вейаса озарило так поздно?!

В дверь уже ломились. В камине догорал ящик Кедрова. Сгусток заходился в злорадстве:

«Здесь он! Здесь! Брат Искателя, отмеченный духом озарения! Отдайте его мне! Я столько ждал! Лучше носителя не сыскать. Он мост ко всем остальным. Я полезен, слышите, полезен! Не надо меня на переработку!»

Демоны!

Вейас же сам таскал эту тварь за собой столько лет, чтобы стать её жертвой!

Стоп, на панику нет времени.

Вейас подхватил сумку, запихнул в неё записи и письма Лайсве. Бумаги мялись, растекались не высохшие чернила, но ему было не до того. Твари боятся писем и медальона, люди — меча и дара. Хоть чем-то можно защититься. Нужно ещё прихватить пару факелов на всякий случай.

Вейас выбил стекло, сорвал с окна гардины и кочергой набросал на них горящие головешки. Пока огонь не успел охватить всю ткань, дознаватель вышвырнул её в окно. Вспыхнул деревянный забор, ветер раздул пламя жарче, рыжие языки перекинулись на соседний дом. Оставшиеся поленья Вейас раскидал по полу, жмурясь от едкого дыма. Пускай горит! Жаль только, что демонову сгустку огонь был не страшен. Пускай тварям достаётся. Без разницы уже.

Вейас выскочил за дверь, пока пламя не охватило всю комнату, и помчался в столовую на первом этаже. Там за тумбами с кастрюлями он открыл люк в кладовую и спрыгнул в черноту. Ноги больно спружинили о земляной пол, но на охи-вздохи не оставалось времени. Сверху уже доносился топот и грохот передвигаемой мебели. Видно, пожар врагов не отвлёк. А жаль.

Вейас запалил факел и побежал вперёд. Промелькнули стеллажи с запасами оружия, одежды, еды и писчих принадлежностей. В сторону отлетела закрывающая стену холстина, огонь высветил неприметную замочную скважину. Вейас вставил в неё ключ. Его всегда оставляли дежурному на случай беды, как раз на такой.

Ключ провернулся несколько раз, щёлкнул потайной механизм, плиты разъехались, образовав тонкую щель. Вейас протиснулся в неё и провернул ключ в выемке с обратной стороны. Плита закрылась. Наверху уже скрежетал люк. Раздавались команды спускаться в кладовую.

Узкий тоннель уводил за стены города, в дремучий лес вдалеке от нахоженных трактов, чтобы можно было выбраться незаметно и скрыться. Только длился он — утомительно долго. Болели отбитые ноги, но Вейас бежал всё равно.

Он словно взглянул в бездну, которую не должен был видеть ни один смертный. От созерцания бескрайней выси укачивало, кружилась голова, разум отказывался воспринимать происходящее, ужас стекал по спине холодными струйками пота.

Шёпот тысяч голосов преследовал дознавателя, давя, как самое сильное внушение:

«Не убежишь! Не спрячешься! Сожрём-изломаем! Будешь на коленках ползать и ноги целовать! Искателя нам на блюдечке преподнесёшь! А уж через неё мы и к Безликому подберёмся! Он тоже будет наш-наш! Он гораздо лучше, чем его безумный братец!»

Лайсве? Им нужна Лайсве?!

Вейас припустил ещё быстрее. Сестра же предупреждала об этом в письме, а он не понял. Нет, её они не получат!

В лицо пахнуло холодом. Только почему? Дверь всегда была заперта изнутри. Пришло ощущение — впереди колыхалось море ядовито-красных аур. Вейас замер и обернулся. Мерцали отсветы факелов, слышались быстрые шаги. Его окружили!

Вейас перевесил сумку поудобней, выхватил меч и помчался дальше. Лучше демоны, чем люди.

Очертания удалось разобрать с большим трудом. Упыри — обычная нежить. Вонючая, полуразложившаяся плоть облепляла оголившиеся кости, роились вокруг трупные мухи. В нежити с трудом опознавались человечьи останки, а частью она и вовсе походила на огромных псов. Зловеще мерцали их жёлтые глаза, лоскуты гнилого мяса обматывали каркас из рёбер, скалились клыкастые морды.

Заложные покойники боятся огня и серебра — пронеслось в голове. Вейас замахнулся на передних факелом — полетели искры. Огонь прихватил тухлую плоть. Орда дрогнула, зарычала.

Упыри двигались медленно, неуклюже вытягивались когтистые лапы, что были раньше человеческими руками. Вейас увёртывался и обрубал их мечом. Брызгала гнилая кровь, хрустели кости. Как жаль, что в фехтовании он так сильно уступал своему знаменитому зятю. Отбился бы тут маршал Веломри? Или даже для грозного победителя пифона это оказалось бы слишком?

Рычали, скрежеща челюстями, псы. Но нападали упыри исподволь, словно стремились задержать, а не убить. Снюхались с одержимыми? Разозлить бы их так, чтобы разодрали. Лишь бы к врагам не попасть, не подставить сестру. Лайсве!

Вейас описывал вокруг себя клинком стремительные дуги. Упырь за упырём отлетали с пути, но на их место становились новые и закрывали своими телами выход.

Тяжёлое дыхание сдавливало грудь, мышцы каменели от усталости. Между суматошными ударами сердца Вейас посылал ментальный зов. Его тягучие волны разносились от силы на пару вёрст. Последняя отчаянная попытка, и послышалось слабое эхо от других Сумеречников: «Не поможем! Сами гибнем!»

Тонкий луч утренних сумерек пронзил орду. Затеплилась надежда. Ещё немного продержаться осталось!

Но нет.

Из рук выбили факел, а потом и меч. Схватили так, что не получалось даже пошевелиться. Демоны! Надо было перерезать себе глотку, а не трусить, как трусил всю жизнь!

Враги развернули Вейаса к себе лицом. Он бессильно обвис у них на руках — слишком долго сражался на пределе, не замечая истощения.

В лазоревых плащах, одурманенные внушением Лучезарные мыслечтецы слепо повиновались чужой воле. Ни одной мысли не теплилось в их взглядах. Вперёд выступил предводитель с разноцветными глазами. В ауре копошились чёрные пиявки одержимости.

— Набегался, цыплёнок? Говорили же, не уйдёшь!

В руке Лучезарный держал колбу со сгустком. Вейас дёрнулся из последних сил.

— Сопротивление бесполезно. Подумай, ты ведь такой умный! На стороне победителей тебе будет гораздо лучше. Ты никогда не останешься один, никто не бросит тебя в беде, ты превзойдёшь всех и в науке книжников, и даже в фехтовании. Только пожелай! Исчезнут сомнения и слабости, будут лишь цели и средства, головокружительный успех во всём!

Лучезарный откупорил колбу. Сгусток с ликованием рванулся наружу. Вейас потянулся к медальону, но его удержали. Дознаватель сжал губы, затаил дыхание и зажмурился, молясь во второй и последний раз в жизни: «Брат мой, Ветер, помоги! Защити её, я беру обратно все нечестивые слова и помыслы! Я не хочу…»

«Наконец, мой мучитель!»

Сгусток впился в уши. Нестерпимой болью выбило дух. Вейас распахнул рот в немом крике. Мрак хлынул в затрепетавшие ноздри, поднял веки и заполнил собой весь мир.

Руки освободились. Вейас замахнулся мечом, неловко переступил ногами. Череду сложных фигур ему никогда не удавалось исполнить как следует. Ледяное лезвие коснулось кожи. Зарокотал рядом грозный голос отца:

— Бестолочь, он и есть бестолочь!

Замерцал тусклый огонёк свечи, зашелестели страницы. Снова ужалил отцовский голос:

— Вы к нему слишком мягки. Какой с него книжник? Бестолочь же!

Лязгнуло оружие. Так хотелось победить, но одно неверное движение, и Вейас рухнул на жёсткий каменный пол. Зарычал белый северный медведь:

— Ты слаб. Тобой управляют эмоции.

Плеснулась вода, вспыхнули ясные голубые глаза сестры, зажурчал нежный смех:

— Кто мы такие, чтобы судить богов? Я уже чистая!

Стукнула об миску деревянная ложка. Оленин, стыдясь, сообщил:

— Государь призывает на службу.

Зашипел сгусток:

— Скажи, и Лайсве будет с тобой! Никто не уйдёт больше из твоей жизни. Ты не будешь проигравшим, ты не будешь один!

— Я… — Вейас набрал в грудь побольше воздуха. — Я…

Огненная лента написала во Мраке его почерком: «Безликий — союзник».

Но почему бог не помог, не уберёг, не защитил?

«Сгусток — враг. Оружие — Л…»

Лайсве… Лайсве. Лайсве!

Конечно, дело вовсе не в ней, не в медальоне и не в письмах! Как можно было так сглупить? Ведь всё настолько просто, что понял бы и младенец!

Нужно кому-то передать. Кому?

«Лайсве! Я хочу увидеть сестру в последний раз!»

Ноги коснулись лужайки за Ильзаром. На опушке леса для близнецов построили белые качели с ажурной скамейкой. Вейаса они не впечатлили, а вот сестре нравилось. Худенькая кроха, её густые светлые волосы доходили чуть ли не до колен. На голове венок из васильков — её любимых полевых цветов. Льняное платье было расшито красным обережным узором. Сапожки из мягкой кожи делали лучшие башмачники Кайнаваса, чтобы она не сбивала свои нежные ступни.

Лайсве устроилась на скамейке и оттолкнулась от земли.

— Помоги мне, братец!

Вейас встал рядом и раскачал её так сильно, как только мог. Потому что она так просила.

— Выше, я хочу выше! Ты самый лучший, братик!

— Зачем? Опрокинешься и упадёшь — отец мне шею свернёт! — возразил он.

— Нет! Я достану до солнышка, до Девятых небес и вдохну в них жизнь. Безликий возродится и спасёт нас всех!

Она заливисто засмеялась, и безразличен стал даже отцовский гнев.

Вейас встряхнул головой. У него всего один шанс и нет права на ошибку.

Он остановил качели и внимательно вгляделся в чистое лицо сестры. Внутренности стягивало тоской. Родная!

— Послушай, у меня совсем нет времени. Ты была права, Лучезарные пришли за мной. Я не смог спастись. Теперь они будут охотиться за тобой. Есть только один способ защититься.

Вейас не успел договорить. Светлый мир детских воспоминаний почернел, запах гнилью и тленом. Ладони налились Мраком, тонкими щупальцами он полз к локтям и дальше по телу.

Остаётся надеяться, что Лайсве поймёт.

— Я люблю тебя. Прости за всё!

— Вейас! — в ужасе вскрикнула Лайсве.

Его руки осыпались пеплом, его тело. Целый мир!

 

Глава 14. Увядание

1543 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

— Лайсве! — сильные руки встряхнули её и прижали к тёплому телу.

Она всхлипнула, прячась в терпком запахе.

— Тише, всё хорошо, — бормотал над ухом хриплый со сна голос, полный ласки и заботы.

Ужас отпускать не хотел. Лайсве открыла глаза и подождала, пока они привыкнут к сумраку спальни и начнут различать очертания.

— Вейас умер!

Неужели она сказала это вслух?

— Это всего лишь кошмар, — успокаивал Микаш, вытирая слёзы с её щёк большими пальцами. — За ним уже послали, он будет здесь через месяц-полтора.

— Нет, я знаю, — Лайсве вывернулась из его рук. — Предвидение, пророчество…

На тумбе стояла кружка с водой. Лайсве опустошила её, но горло осталось сухим, а голос ломким.

— Ты снова об этом! Жерард просто использовал твои страхи и надежды, чтобы манипулировать людьми и расколоть орден. Знаешь, что он сделал? — Микаш с ненавистью скрипнул зубами. — Построил убежище в столице Норикии, Дюарле, и увёл туда половину Сумеречников. Якобы так повелел на Совете Безликий. Укрыться, чтобы выжить. Втёрся в доверие к королю Орлену XI и теперь чуть ли не правит страной от его имени.

Лайсве вспомнила, как путешествовала в снах к сёстрам-Норнам. Видимо, их переместили в королевскую купальню в Дюарле, а тот жеманный гость Жерарда и был королём Орленом XI. Уже и монархи стали вырождаться, не сохраняя в себе ни капли благородства и достоинства.

— Но ты же был в подземелье Университета и видел источник вместе с Безликим.

— Я не знаю, что я видел. Это было похоже на бредовый сон. Может, мы надышались спор тролльих грибов, и нам всё примерещилось?

— Ты изводил меня ревностью во время беременности из-за тролльих грибов?! — Лайсве взвилась и подскочила с постели.

— Я не это пытаюсь сказать! — Микаш протянул к ней руки. — Ты просто переживаешь из-за новостей, вот и снится всякое.

— Да, моим предсказаниям никто не верит и считают меня сумасшедшей. Не стоит лишний раз напоминать.

Лайсве накинула на плечи шерстяную шаль и засунула ноги в домашние башмаки из войлока.

— Ты невыносима! — раздражённо зарычал Микаш. — Я же просто пытался тебя утешить!

Лайсве устыдилась. Всё-таки он не виноват, что ей так больно и страшно за Вейаса. Но улыбаться сквозь слёзы не получалось.

— Пойду проверю, как слуги на кухне справляются. Спать больше не хочется. Прости!

— Лайсве! — крикнул Микаш, но поняв, что бесполезно, перевернулся на другой бок и спрятал голову под подушку.

Она вышла в коридор. Вместо того, чтобы спуститься на кухню, где на рассвете начинали готовить завтрак, Лайсве направилась в комнату брата. За последний год из Ильзара сбежало большинство слуг. Деньги, а платить у Веломри было чем, их не волновали. Остались только самые верные и старые люди, которые проработали в замке всю жизнь и не представляли себя вне его стен. Ушли и целители, лишь Хорхор с Арсеном согласились нести службу дальше, один из любви к Лайсве и Геду, второй — из преданности лорду Артасу.

Повсюду ощущалось запустение приближающегося конца, не Ильзара даже, а всего строя, блистательной эпохи волшебства и отважных героев. На смену ей придёт время обычных людей с их мелкими страстишками: набить брюхо да развлечься повеселее. Неумолимое колесо истории сомнёт всех Сумеречников, как Вейаса этой ночью.

Его комната осталась такой же, как была при нём. Отец предлагал переделать её в детскую, но Лайсве отказалась, надеясь, что однажды брат вернётся и увидит, что его ждали. До её приезда спальня была заперта на замок, мебель покрылась толстым слоем пыли и паутины. По велению Лайсве слуги всё здесь вычистили и содержали в порядке. Она разобрала вещи, выкинула сгнившие и съеденные «родовой» молью, починила то, что ещё можно было починить.

Теперь спальня выглядела так, словно Вейас уехал только вчера: сундуки с одеждой, наблюдения за звёздным небом и карты, таблицы со значениями древних символов и алфавитов, размышления об исторических событиях.

Лайсве перечитывала их и открывала для себя нового, незнакомого Вейаса, гениального мыслителя, наделённого талантами книжника гораздо больше, чем её наставники в Эскендерии. Она хотела показать записи отцу, но заикнувшись об этом, осознала, что он не поймёт. Для него Вейас всегда будет несерьёзным пустомелей и слабым рыцарем. Если бы брат оказался на месте Жерарда, если бы, если бы…

Теперь Вейас не вернётся никогда!

Лайсве опустилась на сундук, повторяя в голове последние слова брата. Перед глазами стояли видения, как его тело рассыпается во прах у её протянутых рук.

— Безликий! — позвала Лайсве.

Всхлип поглотил слова. Слёзы переполнили веки и потекли горячими дорожками по щекам.

Бог появился тотчас, в мягком голубом сиянии.

— Мой брат?

Он понурил голову:

— Мне очень жаль.

Лайсве онемела, никак не верилось… Они не увидятся больше никогда! Она никогда не скажет ему:

«Я люблю тебя. Прости за всё!»

Лайсве тряхнула головой.

— Почему ты не защитил его, как прежде?

— Я теряю силы, с каждым днём всё больше, — Безликий описал круг рукой.

Он и правда превращался в зыбкий морок: очертания проступали едва заметной тенью в тумане, голос звучал глуше. Порой даже дозваться его не получалось. Лайсве забывала: их беседы, встречи, сам его образ — скитальца в сером балахоне или гривастого Огненного зверя.

Уже и Микаш заявил, что Безликий не существовал. Всё — лишь обман Жерарда и навеянные спорами тролльих грибов грёзы. Даже руны в книгах с легендами пропадали, истлевали страницы, словно само мироздание стирало его. А следом уходил в забвение орден: знания Сумеречников, их героизм и подвиги. Выжившие не вспомнят, каким на самом деле был мир.

— Твой брат слишком близко подобрался к высшим сферам, — отвлёк Лайсве от скорби голос Безликого. — Чаши весов дрогнули. Провидение не прощает такие вещи.

— По-моему Жерард сделал гораздо хуже. Почему с ним ничего не случилось?

Безликий фыркнул:

— Он создаёт много шума из ничего. Жерард лишь исполняет навязанную ему роль и не замечает, что загнан в узкие границы корыстных чаяний. Да и такие люди… С ними никогда ничего не случается в отличие от тех, кто горит так ярко, как твой брат.

Покорность Безликого судьбе злила до белых демонов в глазах.

— Но почему ты ничего не делаешь? — воскликнула Лайсве. — Разве ты не видишь, что время вышло? Скажи, где искать вэса! Назови хотя бы имя. Если тебе самому всё равно, жить или умирать, то подумай о нашем мире. Неужели он ничего для тебя не значит?

Сразу после возвращения она взялась за поиски девочки-вэса, которую Безликий показал ей в снах. Лайсве просматривала сведения о рождениях их храмов Вулкана, расспрашивала местных жителей, приглашала к себе похожих по описанию девочек, женщин, даже старух. Не зная, чего она хочет, но будучи уверенными, что «светлая госпожа черни» щедро их одарит, люди правдами и неправдами доказывали ей, что она ищет именно их.

Они придумывали душещипательные истории, кто-то даже играл так хорошо, что сам себе верил. Только Лайсве не находила ни той болезненно хрупкой красоты в их внешности, ни бесстрашного и самоотверженного характера. Да и не помнил никто встречи с Безликим. Никто не выбирал путь скитаний, чтобы вернуть бога людям, в обмен на его покровительство. Может, Безликий пустил её по ложному следу и показал совсем не вэса, ведь он не называл девочку так.

Что если она жила очень далеко отсюда? Лайсве не могла уехать из замка из-за войны, не могла даже добраться до архивов ордена в Эскендерии. А вдруг эта девочка находилась на другом краю мира, в неведомом Гундигарде, ведь там остались дикие племена. Кто знает, насколько они отличаются от обитателей Мунгарда?

Бессилие удручало. Да и как можно уговорить девочку отдать жизнь добровольно? Это же так похоже на то, что требовал от Лайсве Жерард. Выходит, он был прав? Неужели чтобы спасти мир, нужно стать чудовищем, которое принимает такие «трудные» решения? Какой смысл в спасении, если люди сами развращают свои души и впускают в них Мрак? Смоет его только полное уничтожение, и на месте образовавшейся пустоши вырастут не поражённые болезнью, чистые души.

— Потерпи, осталось три года. Вэс объявится сам, и всё разрешится, — Безликий мягко коснулся её плеча.

— Вейас хотел мне что-то сказать. Я так и не поняла.

— Время ещё не пришло.

— Время-время, ты можешь сказать что-нибудь другое? Что-нибудь обнадёживающее для разнообразия? Неужели мы все пойдём на костры единоверцев?

— Время покажет.

Лайсве опустила подбородок на грудь, кружевной воротник сорочки промок. Время! Время уже начало отбирать у неё близких. Вейаса! Кто будет следующим? Гед? Микаш, которого она так несправедливо обидела сегодня? Лайсве зарычала, почти как муж:

— Уходи! Не хочу с тобой разговаривать.

Безликий покорно удалился. Она отправилась на кухню. Нужно отвлечься.

* * *

— Мама, почему ты плачешь? Я плохо выполнил урок? — дёрнул её за рукав Гед, когда Лайсве занималась с ним чистописанием.

Наставников сейчас было не нанять. Она учила сына сама: читать, писать руницей и новой буквицей, считать, кое-что из истории и легенд. Гед схватывал всё на лету, запоминал с первого раза, писать старался очень чисто, а читать торопился не по слогам, а по целым словам и даже фразам. Он очень переживал, когда путался или что-то не получалось.

— Нет, милый, ты всё сделал прекрасно, — Лайсве с трудом подавила всхлип и вытерла мокрые щёки.

Демоны, почему так сложно собраться? Всё валилось из рук, лицо брата постоянно возникало перед глазами.

— День сегодня такой, грустный.

Гед недоверчиво разглядывал мать.

В дверь постучали. На пороге детской показался Микаш, бледный и встревоженный.

— Пришли вести с востока. Единоверцы прорвали линию обороны у Стольного и ночью взяли город.

Он избегал её взгляда. Лайсве сделала несколько глубоких вдохов.

— Что-нибудь о Вейасе?

— Пока нет, но говорят, жертв было очень много. Над высокородными зверствовали особенно сильно.

— Когда… — голос дрогнул, пропал в сковавшем тело спазме. Надо думать о живых! — Когда придёт известие, пожалуйста, проследи, чтобы отец не узнал. Его сердце не выдержит. Пусть лучше думает, что Вейас отправился в убежище Жерарда.

— Конечно, я постараюсь. Прости за утреннее. Я не хотел тебя обидеть, — Микаш виновато потупился.

Лайсве поднялась и обняла его:

— И ты прости. Просто… больно. Как будто кусок выдрали.

— Ничего. Пока мы вместе, ничто нас не сломит. Вдвоём против всего мира, — он переплёл свои пальцы с её.

Лайсве спрятала лицо у него на груди. Они выстоят. Если постоянно повторять, то так и будет.

— Мне нужно проверить дозорных на стенах, — оторвавшись от неё, напомнил Микаш.

— Конечно, ступай! Со мной всё будет в порядке, — Лайсве поцеловала его на прощание.

Гед стоял рядом и протягивал ей восковую дощечку, на которой писал железным стилом. Лайсве опустилась на стул и принялась проверять. Ошибок Гед делал мало, но иногда торопился и пропускал руны или буквы в словах.

Удостоверившись, что всё правильно, Лайсве стёрла урок и вернула сыну дощечку:

— Теперь напиши то же самое буквицей.

— А что с дядей Веем? Из-за него все такие грустные? — спросил Гед.

— Ничего точно не известно. Нужно запастись терпением и ждать, — ответила она, не желая, чтобы он чувствовал её горе.

Гед сделал вид, что поверил, и начал писать.

Прошла неделя. Бдительность притупилась.

В последний год отец жаловался на боли в суставах и сердце, задыхался и обливался потом, когда приходилось подниматься по лестнице на второй этаж. Арсен говорил, что годы берут своё. Тяжёлая походная жизнь, любовь к вину и мясу, да постоянные волнения из-за войны здоровье никак не укрепляли. Домочадцы ухаживали за ним, но всё же он мучился, что не может ни сесть на лошадь, ни удержать меч, ни заниматься хозяйством, ни даже проверить посты дозорных. В последнее время лорд Артас и вовсе стал сварлив и раздражался по любому поводу. Больше всего доставалось Микашу, который и так старался не попадаться ему на глаза.

В этот день с утра было необычайно ясно. Осеннее солнце золотило пожухлые лужайки перед замком, ветер гонял по земле разноцветную листву. Они не усидели дома и отправились на прогулку втроём. Лайсве следила за Гедом. Он собирал листья и подкидывал их над головой, наблюдая, как они кружатся в воздухе и опадают. Микаш чеканил шаг позади, присматриваясь к каждой тени и прислушиваясь к каждому шороху.

От леса к замку пролетел крупный сизарь. Гед расставил руки в стороны и побежал с криками:

— У-у-у-у!

Не успела Лайсве и глазом моргнуть, как он поскользнулся на мокрых листьях, упал на четвереньки и проехался на коленях. Она побежала к Геду, подняла и принялась отряхивать его от грязи.

— Что ты такое творишь? Будь осторожней! А если бы ты расшибся?

— Я хотел полететь, как та птица. Почему у людей нет крыльев? — задумчиво спросил сын, глядя на высокую башню голубятни.

— Потому что они не птицы, — ответила Лайсве.

— Птицы? — Микаш округлил глаза.

— Это же был почтовый голубь! — ахнула она.

Микаш взял Геда на руки, и они побежали к замку. Посыльного в голубятне не оказалось. Сдав Геда няньке, они помчались в покои отца. Дверь в них была открыта. Лорд Артас сидел в обитом мягким бархатом кресле и, неторопливо потягивая отвар, просил посыльного:

— Прочти мне — глаза подводят, а этот супостат, мой зять, всё врёт и ничего не рассказывает ни мне, ни дочери.

— Нет! — запретила Лайсве, но посыльный уже читал оглушительно громко.

— С прискорбием сообщаем, что ваш сын, дознаватель-мыслечтец Вейас Веломри, погиб при штурме Стольного. По нашим предположениям, Лучезарные хотели переманить его на свою сторону, как и многих мыслечтецов до него, но он отказался. Тогда они убили его, привязали тело к лошадям и гоняли их по лесу, пока от него не остались одни ошмётки. Приносим глубочайшие соболезнования от имени всего ордена.

Лайсве с Микашем остановились, затаив дыхание. Неслыханно! Зачем истязать мертвеца?!

Отец побледнел, его губы дрожали:

— Что? Нет! Это какой-то бред, я не верю! — Он поднялся и вырвал у перепуганного посыльного записку. — Мой мальчик не мог умереть, он скоро будет дома.

— Отец… — позвала Лайсве.

Лорд Артас уткнулся взглядом в зятя.

— Это ты! Ты во всём виноват! — он схватил Микаша за ворот рубахи. — Это ты должен был сдохнуть, а не мой сын! Почему ты здесь, проклятая дворняга?! Предатель! Ты должен был отдать за него свою собачью жизнь! Даже этого не можешь, пустомеля!

— Отец, что ты делаешь? — Лайсве пыталась отцепить его руки от Микаша, но ничего не выходило. — Успокойся, пожалуйста! Он же тут…

Лорд Артас отшатнулся. Дыхание вырывалось с натужными сипами. Отец схватился за сердце и стал медленно заваливаться набок.

— Арсен! Хорхор! Кто-нибудь! — закричала Лайсве.

Микаш подхватил бьющегося в судорогах лорда у самого пола.

В комнату ворвались целители. Микаш уложил старика на кровать, и они принялись водить над ним руками. Сердечный приступ оказался очень сильным: аура побледнела и надорвалась в нескольких местах.

Микаш удалился, поняв без лишних просьб. Лайсве осталась, чтобы помочь Хорхору и Арсену. Чтобы вытащить лорда Артаса из-за грани, им троим пришлось исчерпать себя до предела. Отца напоили укрепляющими зельями и погрузили в сон, чтобы тело хоть немного восстановилось. Освободились они только к ночи.

— Последствия будут очень серьёзными. Лучше его не тревожить ближайший месяц, — сказал Арсен в своей мрачной манере.

Лайсве лишь истощённо разглядывала перекошенное лицо отца, поправляя его волосы. Почему всё складывается так скверно?

Она спустилась в кухню, чтобы перекусить перед сном — с утра ничего не ела. Но там её перехватил сбежавший от няни Гед.

— Ты злишься, что я упал? Но мне не больно ни капельки! Я даже не плакал! Правда!

— Нет, милый, дело вовсе не в тебе, — она погладила его соломенные вихры, пытаясь сдержать слёзы.

— Это дядя Вей, да? Он не приедет? А какой он был?

— О, Вей был мастер игр и веселья, — Лайсве улыбнулась сквозь слёзы, погружаясь в детские воспоминания. — Он столько всего выдумывал: мы вместе искали потайные ходы, бегали купаться на озеро, сражались друг с другом на палках, лазили по деревьям. А сколько интересных вещей он знал! Названия каждой звезды на небе, разгадки древних тайн. Жаль, что ты никогда его не видел.

— А он стал бы со мной играть? Отец и дед никогда со мной не играют. Я им мешаю!

— Неправда, они любят тебя по-своему, просто такие люди… — Лайсве запнулась, увидев поверх головы сына Микаша.

Тот молча наблюдал за ними из дверного проёма.

Встретившись с ней взглядом, Микаш заговорил:

— Как твой отец?

— Жив, но очень слаб. У него отнялась правая половина тела. Арсен говорит, что всё ещё может наладиться со временем.

— А что говорит твой чудотворец Хорхор?

— На всё воля духов, — Лайсве передёрнула плечами и понурилась. — Только не бери в голову то, что отец наговорил. Он был не в себе. Ты ни в чём не виноват.

— Правда? Тогда почему я здесь, пока мои товарищи там, сражаются и погибают?!

— Чтобы защитить нас.

Лайсве наклонилась к Геду и зашептала ему на ухо:

— Подбеги к отцу, обними его, скажи, что любишь и нуждаешься в нём. Ему сейчас очень больно, ещё больнее, чем когда ты упал. Утешь его.

Гед недовольно засопел и окинул Микаша мрачным взглядом.

— Ради меня!

Только тогда сын подошёл к нему и посмотрел снизу вверх.

— Возьми его на руки, он очень хочет, — позвала Лайсве мужа.

Микаш удивлённо вскинул брови и поднял Геда подмышки на уровень своей головы. Малыш вытянул руку и потрогал его лицо, тяжело выдавливая из себя:

— Отец…

— Сын… — ответил Микаш точно таким же тоном.

Они выглядели настолько умильно в своём «родовом» упрямстве, что Лайсве засмеялась, хотя не думала, что получится.

— Можно, я уже его поставлю? — краснея, спросил Микаш.

Лайсве кивнула и обняла их обоих. Они всё выдержат вместе.

Готовить церемонию прощания с братом Лайсве пришлось одной, как и встречать гостей, угощать их и читать поминальные речи.

 

Глава 15. Запью я скорбь хмельной любовью

1544 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Ловонид

Авалор был самым большим из Туманных островов у западного берега Мунгарда. С севера его обдували холодные ветра Нордхейма, а с юга омывало тёплое течение Гундигарда. Из-за их столкновений погода здесь стояла промозглая даже летом, когда удавалось улучить несколько солнечных недель.

Но Ойсин родился в сырости Западного океана, как и многочисленные предки до него, кроме тех неведомых, легендарных, что явились из иных сфер мироздания и в которых до сих пор поверить было боязно. Архимагистр Сумеречников привык и не зяб даже в холодный зимний, приправленный талым снегом дождь. Что уж говорить о тёплом кануне лета? Но вот южный зной Ойсин ненавидел. Жара вызывала дурные воспоминания, а сегодняшний день и без того был ими полон.

Этим весенним утром Ойсин встречался с Дарреном Комри. Его старший брат Кевин был лучшим другом Ойсина. «Мелкий» Даррен, как его в шутку дразнили в детстве, заметно вытянулся и заматерел за прошедшие годы. Внешностью он напоминал отца: те же острые черты, бледная кожа, иссиня-чёрные волосы, глубоко посаженные глаза цвета зимних сумерек, сухощавое телосложение. Говорил Даррен так же коротко и резко.

После отъезда Ойсина, Мелкий часто ему писал. Как и многие, Даррен жаждал узнать о Кевине и о родстве Архимагистра с Безликим. Мелкий делился в письмах всем, что с ним происходило, будто хотел видеть в Ойсине брата, но тот им не был. Да, он обожал солнечного Кевина, его лёгкий нрав и проницательность. Старший Комри заражал окружающих весельем и верой в лучшее, удерживал друзей от ошибок и не давал поступаться благородством, а потом…

Ойсин до сих пор просыпался в холодном поту, преследуемый жуткими видениями.

Чтобы посвятиться в орден Сумеречников, шестнадцатилетних одарённых парами отправляли на испытание. Кевину с Ойсином выпало поохотиться на саблезубых мелькарисов в пустыне Балез Рухез на границе с Гундигардом.

Гудела в ушах тишина, плавила мозги жара, перед глазами всё сливалось c раскалённым песком. Даже чутьё отказывалось различать опасность в белёсом мареве. Кевин закричал «Берегись!» и оттолкнул Ойсина в сторону. Трепещущий воздух расчертило кровью. Зубастая пасть огромной лысой кошки сомкнулась вокруг ног Кевина.

Удачи Ойсина хватило лишь на то, чтобы вцепиться в плечи друга и ветропрыгнуть подальше от мелькариса. Делая пару вдохов, чтобы восстановить резерв, Ойсин перемещался снова и снова, пока не притащил Кевина к шатру целителей. Тот истекал кровью, от ног остались лишь ошмётки.

Использовав родовой дар до предела, Ойсин едва не надорвался. Он лишился чувств, как только целители забрали Кевина из его рук. Архимагистр плохо помнил, как их обоих вернули в Ловонид. Ойсин очнулся только, когда маршал Гэвин пожал ему руку и поблагодарил за спасение сына. Хотя какое там спасение? Ведь компаньон должен был отдать жизнь за друга, а не наоборот.

В ордене Ойсин занял почётное место Кевина рядом с его всесильным отцом, но стыдился этого и чувствовал себя самозванцем. А после на Большом Совете в Эскендерии Гэвин как обухом огрел известием, что Ойсин — потомок Безликого. Знал ли Кевин, говорил ли ему отец? Может, поэтому друг и спас его? У Ойсина не было шанса спросить, ведь искалеченный Кевин покончил с собой, так и не дождавшись возвращения близких.

Ойсин отвечал на настырные письма Даррена неохотно. Мол, чего надо, Мелкий, я не твой брат, я потомок Безликого. У меня теперь весь мир на плечах. Но на самом деле Ойсину хотелось забыться в сиянии славы и почестей, в подвигах, что сулили высокие лорды, в победоносном шествии по Мунгарду. Архимагистром назначили, когда ему и двадцати ещё не было!

Его неловкость Даррен понял быстро. Письма стали более редкими, а потом и вовсе пропали, пока недавно тайной почтой не доставили записку:

«Ты будешь на коронации Лесли, я знаю. Давай встретимся на могиле Кевина утром перед церемонией, почтим память. Он бы хотел.

Д.К.»

Ойсин до последнего откладывал решение. Такие сантименты Архимагистру ни к чему. Но чувство вины грызло изнутри. Ведь ни на похоронах, ни после Ойсин ни разу не приходил на могилу друга.

На рассвете Архимагистр явился на северную окраину столичного Ловонида. Даррен уже ждал его у скошенных каменных плит, украшенных родовыми вензелями. В налитых синевой радужках отражались все тайные страстишки и пороки осмелившегося заглянуть в них Ойсина.

— Спасибо, — сказал Мелкий. — Кевин любил тебя, он был бы рад.

— А… а как твой отец? — с трудом выдавил из себя Ойсин.

По статусу Архимагистр был выше регента, который готовился сложить полномочия, но могущество лорду Комри давала вовсе не должность и даже не божественная кровь, а нечто более весомое — характер.

— Ты видишь его чаще, чем я, — вздохнул Даррен. — Отец весь в политике, как раньше был в войне. Откупается деньгами, не навещает, не выпускает из загородного поместья матери, как тюремщик.

— Но как же ты?.. — нахмурился Ойсин.

— Сбежал. Думаешь, Мелкому это не под силу? — Даррен глянул на него с вызовом.

Ойсин неуютно повёл плечами.

— Меня скоро обнаружат, но я успел прийти сюда на годовщину и привести тебя, — Даррен отвернулся, словно не желал смотреть на Архимагистра дольше, чем следовало. — Лорд регент всегда пренебрегал отцовскими обязанностями. Кевин заменил мне и мать, и его тоже. Когда брата не стало, я осиротел. Никакая золотая клетка мне его не заменит.

— Погоди чуть-чуть. Политика отнимает много времени и сил, особенно в нашу неспокойную эпоху. После коронации лорд Комри обязательно встретится с тобой.

Ойсина перебил каркающий смех, каким умели смеяться только Даррен и его отец:

— Ты до сих пор остался таким же наивным, как Кевин! После коронации он станет первым министром или найдёт для себя иное поле битвы. Если бы он желал со мной встретиться, то нашёл бы время. Я — его позор и разочарование.

Даррен взмахнул рукой, как делали все ветроплавы. Лежавший на земле камень сдвинулся с места лишь на палец, хотя в детстве Мелкий хорошо владел своими способностями.

Ойсин прищурился, разглядывая его бледную, как у неодарённого, ауру. Голубая сила ветра вытекала из неё, как из решета, мелкими струйками и не накапливалась внутри, будто Даррен надорвался окончательно. Только отчего?

— Может, со временем?.. — предположил Ойсин.

— Нет, я потерял дар и отлучён от вас навеки. Я следил за отцом. Он хоть и вышел в отставку, а Сумеречником быть не перестал. Только об ордене и печётся. Но я не часть ордена, даже самая маленькая и никчёмная. Потому мне нет места ни в его жизни, ни в твоей. Не смотри на меня так виновато, я не для этого тебя позвал. Давай просто вспомним, каким он был — наш мир, солнечный и весёлый, сплочённый благородством и высокими порывами, словно сам Безликий спустился на землю и освещал её небесной мудростью. Мы не забудем тебя, брат!

Даррен держал в руках букет паладинников, похожих на большие голубые колокольчики. Этими цветами почитали усопших из-за того, что собрать их оказывалось очень непросто. Они росли только в тенистых чащах вблизи болот мелкими островками, один-два цветка — не больше. Почему Ойсин забыл о столь важной традиции?

Заметив его затруднение, Даррен вручил ему большую часть своих паладинников. Архимагистр кивнул обескуражено и положил их на могилу:

— Мне… мне уже пора.

— Иди, конечно. Спасибо, что выделил для нас время. Кевин бы оценил. Если увидишь отца, передай, что я презираю его. Хотя нет, лучше ничего не говори. Ему и дела не будет. Ступай и не чувствуй себя виноватым, ты исполнил свой долг перед Кевином.

Надо было ответить, подбодрить Даррена, раньше ведь они дружили, как мальчишка на семь лет младше может дружить с товарищем своего старшего брата. Но слова не находились, а вина перед Мелким за отчуждение и холодность гнала прочь ещё пуще, чем вина перед Кевином.

Ойсин ушёл, а Даррен остался стоять на могиле брата.

На коронацию Архимагистр едва не опоздал. Сопровождавшие его Канцлер и Церемониймейстер из Малого Совета ордена сильно волновались из-за задержки. За Ойсином следили не меньше, чем за Дарреном. Из-за этого он тоже ощущал себя пленником. Его, конечно, допускали и на военные советы, и на поле боя, но не давали и шагу ступить самостоятельно.

Поддержка и помощь пришлись весьма кстати в первое время на столь ответственном посту. Теперь уже Ойсин набрался опыта, чтобы обходиться своим умом, но высокие лорды продолжали навязывать ему союзников, друзей, собеседников, невест и любовниц. Совет диктовал, какие мероприятия посещать, что говорить и даже что есть. Ойсину отчаянно хотелось сбежать ото всех и насладиться свободой. Как Даррен сегодня.

Коронация длилась невыносимо долго. В заполонённом вельможами зале дышалось тяжело. Узкий камзол из белого бархата сдавливал грудь и душил тугим воротом, волосы до боли стягивал пучок на затылке, спина и ноги затекли от долгого стояния на одном месте. Ойсин находился на возвышении рядом с министрами, послами, юным принцем Лесли и регентом. Малый Совет жаждал выказать почтение и заполучить поддержку новоиспечённого короля в борьбе с единоверцами. На это время даже бои прекратили.

Гэвин с час держал над головой принца массивную золотую корону, инкрустированную крупными бриллиантами и сапфирами. Ни одним движением, ни даже вздохом регент не выдавал усталость. Он был безукоризнен во всём от строгого бело-синего костюма без украшений до подтянутой фигуры и идеальной причёски. Его копией выглядел едва достигший совершеннолетия Лесли: худощавый, темноволосый, с резкими точёными чертами и большими глазами в цвет сапфиров в его короне.

После смерти короля Регана III ходили слухи о том, что лорд Комри узурпирует авалорский трон для помощи ордену. Но когда объявили о предстоящей коронации Лесли, а готовить грандиозное празднество начали год назад, народ бросился обсуждать сходство между юным наследником и регентом. Вспомнили сплетни о романе лорда Комри с покойной королевой Гвиневрой. Выдумали даже, что король Реган пригласил побратима на своё брачное ложе, чтобы его жена понесла, потому что сам он оказался бесплоден.

Ойсин посмеивался над эдакими глупостями, вспоминая детство, проведённое в особняке Комри. Слишком рассудочный, Гэвин не был склонен к сантиментам и романтике, хорошо разбирался в людях и умел просчитывать последствия. Если бы и правда король попросил его о такой медвежьей услуге, то Гэвин бы отказался и объяснил, почему эта идея неудачная. Да и аура у Лесли была обычная, блёклая. Не пульсировали в ней голубые жилы родового дара Комри — ветроплава.

Главный жрец Храма всех богов читал заунывную речь на древнем наречии, обрызгивая будущего короля приторным миром из пузатого серебряного сосуда. Церемонию проводили по строгим правилам в канун лета. Гостей пригласили семьсот двадцать девять — магическое число, три перемноженных девятки, символизировавшие девять сфер мироздания. Зал убрали в белые и голубые цвета династии Хассийцев-Майери. Костюмы надели строгие и узкие, без лишних украшений, рюшей, оборок и бантов, которые так любили в зажиточной Норикии. Даже угощения — овсяные лепёшки, говядина с кровью и красное вино — всё соответствовало традициям, заложенным ещё до исхода из Гундигарда.

После никто не посмеет оспаривать власть Лесли, будь то единоверцы или Сумеречники. Гэвин как всегда отличился предусмотрительностью. Люди полагали, что даже после коронации править будет он из тени боготворившего его воспитанника.

Регент опустил корону на голову мальчика, вложил в его ладони жезл и скипетр. Зазвенел торжеством голос, но таились в нём и нотки нежности, такие необычные для лорда Комри:

— Пускай ваше правление будет долгим и мудрым, мой король. Пускай оно будет счастливым. Да хранит вас и нашу землю отец наш, милостивый Безликий.

Гэвин склонился и поцеловал Лесли в обе щеки. Король зашептал ему на ухо, тонкие губы регента тронула улыбка.

После гимнов, поздравлений, раздачи подарков и почестей гостям дали время повеселиться на пиру и отдохнуть. Улучив момент, Ойсин перебросился с бывшим регентом, бывшим маршалом и ещё много кем бывшим почтительными приветствиями.

— Сегодня годовщина… — неловко начал Ойсин.

— Я знаю, — Гэвин вскинул бровь.

Ойсин почувствовал себя перед ним мальчишкой гораздо больше, чем перед всем Малым Советом.

— Я видел вашего сына… — выпалил Архимагистр на одном дыхании.

— Тоже знаю, — кивнул он. — Я слежу за ним.

Ойсин усмехнулся:

— Вы следите за ним, он следит за вами. Что у вас за жизнь?

Эх, неуместная вспышка! В высшем обществе нужно думать о каждом слове и жесте. Ойсин так и не научился этому и в глубине души восставал против притворства.

Гэвин лишь пожал плечами:

— Каждый сходит с ума по-своему.

Тень эмоции мелькнула в глубине бездонных синих глаз. Стало жалко и регента, и Даррена тоже. Как можно любить так сильно, но скрывать свои чувства за маской безразличия и постоянно ранить этим друг друга?

— Будь осторожен, Ойсин. Тэму следят за тобой, — бросил на прощание Гэвин.

Как страшные духи-касатки Тэму из сказок Озёрного края, Лесли окружали послы и министры. Король звал своего бывшего опекуна отчаянным взглядом, и лорд Комри поспешил на помощь.

После нескольких тостов Ойсин ускользнул от дежурных комплиментов и поддельного смеха тех, с кем общаться вынуждали досточтимые мэтры. Времени до переговоров с королём оставалось ещё много, и Ойсин вышел освежиться в парк.

По мраморной лестнице центрального корпуса Большого королевского дворца спускались и поднимались придворные и гости. Всех тщательно проверяла вооружённая до зубов стража. Парочки прогуливались вдоль аккуратно выстриженных изгородей и клумб, кутаясь в плащи.

Играла музыка. Тёмные силуэты пар кружились в горящих окнах. Люди смеялись и разговаривали непринуждённо, свободные от политических обязательств. Ойсин вдохнул поглубже. Ноздри защекотал запах лавандового масла. Он развернулся по-армейски резко и сбил с ног юную леди. Архимагистр едва успел подхватить её за талию прежде, чем она распласталась бы на мокрой от росы траве.

— Прошу прощения, вы в порядке? — учтиво поинтересовался он.

Внешностью незнакомка приятно отличалась от авалорских дам: миловидное личико сердечком, вздёрнутый носик, пухлые губы. Яркие хризолитовые глаза в обрамлении густых угольных ресниц околдовывали. Ойсин против воли облизнулся, удерживая в руках точёную фигурку: тонкая, затянутая корсетом талия помещалась в ладони, высокая грудь пышно круглилась над лифом, из-под задравшихся юбок сиреневого платья выглядывали тонкие изящные щиколотки в белых шёлковых чулках.

— Буду, если вы перестанете меня так бесстыдно трогать, — усмехнулась незнакомка.

На пухлых щеках, слегка подкрашенных румянцем, проклюнулись ямочки.

Ойсин зажмурился, отгоняя фривольные мысли, и отпустил её. Незнакомка встряхнула уложенными в высокую причёску кудряшками каштанового цвета и нагнулась, чтобы разгладить складки на атласной юбке. Взгляд Ойсина снова упёрся в аппетитные округлости и, как назло, не хотел их покидать, хотя умом Архимагистр понимал, что сейчас схлопочет оплеуху.

Он деликатно потянул незнакомку за запястье, заставляя распрямиться. Девушка выгнула смольную бровь и усмехнулась:

— Что же вы, такой большой и сильный Сумеречник, а пунцовеете, как стыдливая девица? Или на службе настолько истосковались по женскому обществу, что сшибли меня нарочно?

— Хотел бы, но нет, задумался и не заметил, — ответил Ойсин, не скрывая улыбки.

— Каков наглец! Он ещё и сознаётся в этом! — она надула губы в притворной обиде и стукнула его по руке краешком сложенного веера.

Приняв правила игры, Ойсин тоже недовольно сощурился, а потом они оба засмеялись: он гулко и басовито, она — тоненько и нежно.

— Так что же столь милая особа делает одна вдалеке от веселья? — спросил Ойсин, приняв серьёзный вид.

Незнакомка поникла и сжалась:

— Сделалось дурно в толпе, в этих тяжёлых одеждах. Не стоит волноваться, с девушками такое иногда случается.

— Понимаю, мне тоже душно на этих приёмах. Не окажете честь прогуляться со мой по парку? — он предложил ей взять его под локоть.

Она спрятала грусть за соблазнительной полуулыбкой дикой кошки:

— Мне не велят гулять с незнакомцами в одиночестве. У простолюдинов популярна сказка про наивную красавицу в красном капюшоне и коварного серого волчищу. Знаете, чем закончилась их совместная прогулка?

— Я похож на коварного серого волчищу? — Ойсин лукаво прищурился.

Как хорошо, что ему удалось отвлечь её от мрачных мыслей!

— Очень! — брови красавицы приподнялись уголками над переносицей.

Сердце ёкнуло в груди Ойсина и пустилось вскачь.

— Я чту Кодекс Безликого и не посмею вас обидеть, — ответил он, и она всё-таки приняла его руку.

Ойсин поцеловал изящные пальчики, обёрнутые в кружевную перчатку. Маленькая, но столь желанная победа!

С четверть часа они брели по залитым лунным светом аллеям вдоль стриженных изгородей. Из проходов выглядывали поляны со статуями, фонтанами и маленькими бархатно-тёмными ночью прудами. Пахло цветущей сиренью, лягушки пели надрывно, кузнечики стрекотали им в такт — в такт решившего сойти с ума сердца.

— Как ваше имя? Вы ведь норикийка, судя по акценту, из наших, Сумеречников? — заговорил Ойсин.

— Забыла представиться, — незнакомка мягко улыбнулась. — Как невежливо с моей стороны! Фелиси де Планель из Рейни, пригорода Дюарля. Я целительница. Правда, меня никто не обучал, да и дар слабенький.

Колдовские глаза смотрели в необозримую даль, а так хотелось привлечь их к себе, поцеловать даже.

— Вы так молоды, слишком рано судить об уровне вашего дара. Это вас так печалит сегодня?

— Вы пытаетесь проникнуть в мою жизнь слишком настырно. Будете продолжать в том же духе, и я пожалею о своей добросердечности, коварный волчище! — она снова стукнула его веером по руке.

— Простите, вы слишком милы, чтобы я позволял вам грустить в своём обществе.

— Вы и вправду считаете меня милой или просто обольщаете?

Фелиси раскрыла веер и спрятала за ним нижнюю часть лица, но хризолитовые глаза смотрели на него, ища ответ не в словах, а в его выражении, в мелких чертах. Ойсин улыбнулся. Красавица отвела взгляд.

— Это всё мой опекун. Когда мои родители погибли, я попала к нему в дом, и он стал готовить меня… для Архимагистра, потомка Безликого. Говорит, что его внимание — величайшая честь для нашего не слишком знатного рода.

Ойсин затаил дыхание и напрягся. Разве она не знает, с кем разговаривает? Конечно, он редко бывал вдали от охраны и мэтров-советников, от стаек девушек, которых знатные лорды предлагали ему на ночь-другую. Один их приторный, насквозь лживый вид вызывал тошноту, посему в последнее время Ойсин всех избегал. Вроде как хранил верность навязанной орденом невесте.

— Опекун возил меня за Архимагистром повсюду. Наряжал как куклу. Но нам ни разу не удалось даже взглянуть на него. Сегодня тоже ничего не вышло — опекун будет зол, — Фелиси печально вздохнула. — Как же я устала от притворства. Почему я должна дарить любовь в обмен на знатность? Почему нельзя открыть сердце простому, но такому тёплому и доброму мужчине?

Она сложила веер и отвернулась. На ближней к ним площадке показались пустые ажурные качели. Ойсин устроил Фелиси на белой скамейке и легонько подтолкнул. Такая нежная, дерзкая, весёлая и печальная, загадочная и искренняя. Никогда он не видел ещё настолько полной жизни девушки. Чем больше времени он проводил с ней, тем больше упивался ею. Как прекрасны её обнажённые стройные плечи! В тонкую длинную шею так и хотелось впиться губами.

— Так почему бы вам не сбежать? — полюбопытствовал Ойсин.

— Я слишком труслива для этого.

— Благоразумны — это иное! Отпустите себя, отдайтесь чувству — и даже опекун не будет над вами властен. Если что, падайте в мои руки — я защищу вас!

— Не стоит. Но это нечестно. Я выложила вам всё начистоту, а вы не сказали про себя ни слова, мой рыцарь. Что же печалит вас?

— То же: духота бальных залов и теснота одежд, — отмахнулся Ойсин, но когда она одарила его укоряющим взглядом, то он наконец выдал подобие правды: — Сегодня годовщина смерти друга, которого я не спас. Я впервые вернулся на родину после его гибели. Здесь меня преследуют тяжёлые воспоминания, тревожные встречи со старыми знакомыми и удручающие обязанности.

— Мне так жаль и вас, и вашего друга. Уверена, вы превзошли себя, чтобы помочь ему, но не всё подвластно даже могучим Сумеречникам, — душевно отозвалась Фелиси. — Ваши беды куда серьёзней, чем моё глупое щебетанье. Простите!

— Вовсе нет! Ваше общество расцветило мою серость яркими красками.

Ойсин поцеловал её ладонь — и Фелиси не отстранилась. Он толкнул качели сильнее. Голубые облачка ветроплава окутали скамейку, и красавица воспарила в небо. Хрустальный смех рассыпался по лужайке росными каплями.

— Вы хотите подарить мне свои крылья, мой благородный рыцарь?

— О, если бы я мог!

— Забыться бы на мгновение, освободиться от оков общества и быть просто женщиной и мужчиной, — мечтательно произнесла Фелиси.

— Так давайте сойдём с ума хоть в эту волшебную ночь! — предложил Ойсин.

Красавица снова искристо рассмеялась.

Они вернулись в бальный зал. Придворные бросали на них заинтересованные взгляды и перешёптывались. Хоть бы Фелиси не слышала сплетен, хоть бы не поняла, что он и есть — Архимагистр. Хоть бы эта сказка продлилась дольше! Ведь так хотелось в ночь скорби и политических интриг напиться счастьем вместе с игристым золотым вином, что ударяло в голову так же, как смех красавицы.

— Вы прекрасно танцуете! — восхищалась Фелиси.

— Только с вами, а так у меня обе ноги левые! — шутил он.

Они кружили танец за танцем, не останавливаясь, чтобы перевести дух. Пускай исчезнут все люди, составляющие обстоятельства и препятствия. Ничто не напомнит, что любовь в жизни не главное, а личное счастье — лишь признак недостойного эгоизма. Архимагистр обязан вести армию в бой, отдавать себя всего без остатка ордену и людям, а об остальном, даже таком обыденном, как танец с красивой девушкой, нужно забыть. Нет любви, она — просто реакция крови, жажда оставить после себя столь необходимое миру потомство. Закономерный конец неизбежен.

— Досточтимый Архимагистр! — тронул Ойсина за плечо Канцлер, сбив его с шага. — Совет уже собрался, ждут только вас. Вы забыли?

— Что? — опешила Фелиси. — Вы меня обманули? Решили посмеяться надо мной?

Крохотная ладошка ударила куда больнее, чем самый страшный демон. Зашелестели юбки, Фелиси развернулась и убежала в толпу в слезах.

— Нужна помощь? — с плохо скрываемой насмешкой спросил Канцлер.

Мэтрам же так нравилось учить юного сорвиголову жизни!

Ойсин приложил ладонь к горевшей щеке:

— Не стоит беспокойства. Нас ждут!

 

Глава 16. Дипломатия касаток

1544 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Ловонид

Круглый зал заседаний главной королевской резиденции Ловонида походил на зал Малого Совета в Эскендерии. Авалорцы считали, что Сумеречники скопировали то, что придумали они и позаимствовали их бога-покровителя Безликого. По легенде именно он возвёл твердыню Ловонида после исхода из Гундигарда полторы тысячи лет назад. Позже цитадель облагородили каменным кружевом и регулярными парками. Конечно, этот дворец не мог посоревноваться в роскоши с норикийским Дюарлем. Бесполезным украшениям авалорцы предпочитали оборонительную архитектуру с толстыми стенами и высокими круглыми башнями.

Безликого называли прародителем правящей династии Хассийцев-Майери. Священной кровью гордились и даже утверждали, что с гибелью последнего короля начнётся конец света. Потому Майери и удерживали власть целых пятнадцать веков во время всех потрясений и неурядиц. Даже единоверцы боялись проливать королевскую кровь, чтобы не вызвать не то, что конец света, а народный гнев. Опустошительная гражданская война пугала больше любых суеверий.

Сумеречники придерживались иной версии деяний Безликого. По ней Авалор просто был колыбелью ордена. Местные переняли легенду рыцарей о божественном потомке, что давал жизнь земле и защищал её от демонов. Но верили сейчас авалорцам, а не Сумеречникам, которые действительно поддерживали порядок в Мунгарде в отличие от занятых лишь собственным благополучием островитян.

За круглым дубовым столом на обтянутых синей парчой стульях сидели послы стран Мунгарда. На стенах за их спинами висели пёстрые знамёна: богатой Норикии, обширной Веломовии, северной Кундии, знойного Элама, причудливой горной Поднебесной. Присутствовал даже представитель от самого влиятельного из вольных городов Лапии — Вижборга.

Многие послы оказались бывшими Сумеречниками, которые вышли в отставку из-за полученных в боях с демонами увечий либо, учуяв беду, отыскали себе более тёплое место. К последним относился посол Норикии в бело-зелёном камзоле, Жерард Пареда. Раньше он занимал пост Ректора в Университете в Эскендерии и имел голос в Малом Совете ордена.

Ушлый книжник увёл за собой очень много Сумеречников, предрекая гибель тем, кто не укроется от единоверцев. Сохранившие верность ордену рыцари не питали к нему симпатий. Ойсин и вовсе ему не доверял, памятуя, что Гэвин считал Жерарда умным, но коварным и неразборчивым в средствах политиком. Впрочем, о самом Гэвине часто отзывались так же, а то и менее лестно. Похоже, из страха перед ними другие страны отправили на переговоры тех, кто знал орден изнутри.

Ойсин занял место рядом с Жерардом. На другой стороне стола сидел новоиспечённый авалорский король. За спиной Лесли возвышался бывший регент. Если что-то пойдёт не так, лорд Комри перехватит бразды правления в свои руки и не позволит, чтобы опытные игроки плели вокруг Лесли интриги. Ойсин даже завидовал королю. С поддержкой Гэвина Архимагистр избавился бы от влияния Малого и Большого Совета.

— Нашим первым указом будет назначение лорда Комри главным советником, — объявил Лесли.

Секретарь обошёл присутствующих с бумагой, чтобы те засвидетельствовали её своими подписями.

— Теперь, господа, мы желаем обсудить с вами затруднения внешней и внутренней политики, а именно: войну с единоверцами, которая уже второе поколение терзает нашу землю, — начал король.

Канцлер за спиной Ойсина закашлялся, Церемониймейстер положил руку на его плечо.

— Прошу слова!

— Да, лорд Архимагистр, — кивнул Лесли.

— Благодарю! — Ойсин поднялся, позволяя всем оценить свой внушительный рост и размах плеч. — Ни для кого не секрет, что наш орден находится в тяжёлом положении. Мы пятнадцать веков защищали людей от демонов, позволяя вам возделывать землю Мунгарда, строить города и создавать государства. Служили мы вам и до исхода из Гундигарда. Но сейчас нам самим нужна помощь. Единоверцев слишком много, наши обеты не позволяют сражаться с ними даже вполсилы. Мы предлагаем объединиться и выдворить захватчиков обратно в Священную империю. По условиям этого союза мы согласны снизить подати и плату за услуги наших целителей, выделить столько Сумеречников, сколько вы потребуете, для службы при правителях, в ваших армиях и прочих местах, где вы сочтёте нужным. Так же мы обязуемся принимать на обучение и службу всех, без оглядки на происхождение, чей родовой дар дотягивает до третьего уровня по классификации Кодекса.

Собравшиеся тревожно зашептались, обмениваясь двусмысленными взглядами. Только король и советник за его спиной непроницаемо молчали, сложив руки на груди.

— Подумайте сами, вы же не косные простолюдины! — загорячился Ойсин. — Многие из вас видели Горний мир, секли орду, стоя плечом к плечу с нами, братьями! Родство по оружию, как и родство по крови нельзя разорвать, отказавшись от него. Неужели вы не понимаете, что без ордена ни одно государство не выстоит? Люди, не обладающие нашим даром и знаниями, не защитятся от демонов. Как только твари расплодятся, орда пожрёт всех. Давайте же бороться вместе, как раньше. Свобода, равенство, братство — наши главные ценности!

Глухо закашлялся Канцлер, пальцы Церемониймейстера впились в плечо, будто хотели проткнуть, но Ойсин не жалел об искренности и упрямо смотрел в глаза… Нет, не королю, а советнику, бывшему опекуну, который должен был понять лучше всех!

Пауза затягивалась. Король собрался с мыслями и заговорил:

— К сожалению, в трудные времена каждого заботят исключительно свои беды. В тяжёлом положении не только орден. Более двух десятков лет назад бунтовщики зарезали короля Сальвани и захватили власть в его стране, сделав её своей Священной империей. Семь лет назад в спину застрелили нашего отца, короля Регана III. Мы удержали власть только благодаря блестящему уму нашего советника, — Лесли обернул голову в сторону лорда Комри и едва заметно кивнул. — В Веломовии единоверцы уже захватили центральные земства и даже вошли в Стольный град. Вероятно, господин посол прибыл сюда, чтобы просить о помощи, — король повернул голову к представителю Веломовии.

— Вы удивительно проницательны, ваше величество, — процедил сквозь зубы лысый толстяк с вислыми усами.

— Кундию так же захлёстывают народные волнения, а население обеднело до того, что не может платить подати.

Лесли указал на невысокого бледного посла-северянина в волчьей шапке. Тот ответил поклоном.

— Элам пока силён, но все войска заняты на западной границе со Священной империей, отбивая атаки единоверцев. Поднебесная далека. Благодарю, что прибыли сюда, пройдя столько дорог, — король кивнул желтокожему плосколицему послу из восточной страны. — Но и у них достаточно проблем с соседями с островов Алого Восхода, где уже полвека не утихают междоусобицы. Кроме того, сама Поднебесная давно попала в зависимость от торгующих опием и кампалой бандитов.

Надо отдать лорду Комри должное, налаженная им разведка работала отменно. Авалорцы оказались лучше осведомлены о проблемах других стран, чем их послы и даже правители.

— Слово за Норикией. Пожелает ли самая богатая и могущественная из стран Мунгарда помочь ордену? — обратился к Жерарду король.

Книжник встал. Он едва уступал Ойсину в росте, хотя и был заметно тоньше в кости и уже в плечах. Ореховые глаза обманывали теплотой, но в глубине радужки можно было разглядеть искорки лисьей хитрости. Пухлые губы сальванийской породы растянулись в усмешку.

— Мы поможем всем, кто пожелает укрыться в нашем убежище. Даже тем, чей дар не дотягивает до третьего уровня, — Жерард выразительно посмотрел на лорда Комри.

Гэвин сохранил невозмутимость, словно не понял, что намекали на его сына Даррена.

— Но золото и войска предоставлять мы не станем, а уж тем более вводить их на неподвластные нам земли без согласия их правителей, — книжник перевёл взгляд на Лесли и склонил голову, а потом посмотрел на Ойсина и стоявших за его спиной Сумеречников. — Мой вам совет, воспользуйтесь нашим предложением, пока не поздно. Война уже проиграна. Всё, что мы можем — отступить и скопить силы для новой борьбы.

Жерард сел, а Ойсин застыл столбом. Они все, все до одного отказали! Отказали Сумеречникам, которые хранили их жизни столько лет! Отказали своему богу!

— Посему, — снова взял слово король. — Мы настоятельно просим орден убрать войска с острова. Наша страна устала от войны, народ молит вмешаться и дать им вздохнуть спокойно. Мы жаждем мира.

— Мира с кем, с единоверцами? Может быть, с демонами? Вы хотите предать нас, а заодно и нашего общего бога? — вмешался Канцлер.

Церемониймейстер надавил Ойсину на плечо, заставив опуститься на стул.

— Жаль, что предательством вы считаете желание выжить, — ответил Лесли твёрдо.

— Это не ваши слова, а советника, так пускай говорит он сам! — с вызовом заявил Канцлер.

Король напрягся. Брат по несчастью. Как же противно, когда ты вроде бы главный, а старшие тебя ни во что не ставят и затыкают рот.

— Что вы хотите ещё услышать? — пророкотал тихий, но от этого ещё более весомый голос лорда Комри. — Я говорил вам, говорил из года в год. Вы знаете, какова воля Безликого? А ведь она запечатлена в вашем Кодексе и в ваших же обетах. Выживание — вот высшая ценность ордена. Сумеречники должны защищать всех людей Мунгарда, а не только тех, кто по вашему разумению избран и отмечен. Когда вы в последний раз сходились с демонами?

— Вы прекрасно знаете когда. Восемь лет назад, когда вы бежали с поля брани! — выплюнул в него оскорбление Канцлер.

Гэвин оскалился:

— А не вы ли прислали мне приказ об отступлении за день до этого? Не вы ли требовали, чтобы я прекратил походы, сокращали мою армию и вынуждали оплачивать её содержание из своего кармана, а потом как шакалы набрасывались на отвоёванные мною земли? Иногда куда больше чести и мужества в том, чтобы отступить и спасти стоящих у тебя за спиной мальчишек, чем под фанфары и фальшивые речи о долге вести их на бессмысленную бойню. Вы только зря губите одарённых. Сами же говорите, что ваши обеты делают вас бессильными. Орден был создан для защиты людей, но если защита им не нужна, то и орден надо упразднить.

— Что же вы нам предлагаете, на костёр отправиться? — вспылил Канцлер.

— На корабли, — подсказал Жерард.

— Но вы же первым назвали демонами тех одержимых, которых бунтовщики объявили посланниками Единого и поставили над собой. Лучезарных надо уничтожить! — возмутился уже Церемониймейстер.

— И сколько же одержимых вы убили? — холодно осведомился Гэвин.

— Одного, — замялся Церемониймейстер.

— На самом деле двоих: Рата и Масферса. Их устранил я.

— Что мешает вам добить остальных? — снова перехватил слово более самоуверенный Канцлер.

— Это было чистое везение, — покачал головой лорд Комри. — Я сыграл на их ошибках, напал тогда, когда они были отделены от своих и уязвимы. Но одержимые стали умнее, больше такого не повторится. Даже если я проберусь в лагерь Лучезарных, то до главарей не дойду, их слишком хорошо охраняют. С предателями и вовсе бороться бесполезно — на месте одного казнённого появляется ещё дюжина. А прикрывают Лучезарных обычные, ни в чём неповинные, пускай и одурманенные, люди.

Не находя понимания на их лицах, Гэвин заговорил куда жёстче:

— Если досточтимые Сумеречники не понимают вежливого тона, то я выражусь иначе. Вы правы в одном, узы оружия и крови разорвать нельзя, как бы сильно нам этого ни хотелось. Но сейчас я обязан думать о своей стране и народе. Мы не станем помогать никому, пока не закончится война на нашей земле.

Посол Веломовии встал и вышел, неучтиво хлопнув дверью. Похоже, это означало разрыв дипломатических отношений.

Гэвин не дрогнул:

— Мы требуем, чтобы орден отвёл свои силы с нашей земли.

— Вы требуете?! — взвился Канцлер. — Вы не в том положении, чтобы от нас что-то требовать! Вы никто, даже меньше, чем никто: тень за спиной сопливого мальчишки, которого мы тоже не станем слушать!

Лесли побагровел и стиснул кулаки. Если бы не рука Гэвина на его плече, всё бы закончилось плохо.

— Как не стали бы слушать его властительного отца, — бушевал Канцлер с молчаливой поддержки Церемониймейстера.

Ойсину было не по себе, но он не представлял, как их остановить.

— Орден не подчиняется никому, кроме Безликого. Либо его потомку, коим, как вы сами заявили, является наш Архимагистр. Ваше слово, лорд Фейн! — обратился к нему Канцлер.

Все уставились на Ойсина, особенно тяжёл был взгляд лорда Комри. Архимагистр зажмурился и глубоко вздохнул, как перед прыжком в омут:

— Волей Безликого мы не отступим. Это и наша земля, наша родина. Истина и провидение на нашей стороне. Мы выстоим. Нашим детям не придётся жить в изгнании, как убогим нищим!

Гэвин опустил подбородок на грудь, глаза потемнели от обречённости.

— Что ж, если это ваше последнее слово, то беседовать дальше нет смысла, — объявил он.

— Все могут откланяться. С приёма вас никто не гонит, но после настоятельно просим не появляться при нашем дворе без приглашения, — велел король и, не желая смотреть на оскорбивших его Сумеречников, помахал стражникам.

Двустворчатые двери отворились наружу, послы направились к выходу. Только король оставался сидеть на массивном стуле с ручками в виде кошачьих голов. Советник шептал что-то ему на ухо. Ойсин задержался рядом, когда остальные уже ушли. Уловив его взгляд, Гэвин обернулся и вопросительно выгнул бровь.

— Простите, милорд, — вырвалось само собой.

— Это ты меня прости, мой мальчик. Не иди на поводу у высоких лордов. Божественная кровь не защитит тебя от клинков ненависти, она так не работает, — качнул головой Гэвин и вернулся к королю.

Ойсин наблюдал за ними, пока не осознал: теперь он и его опекун по разные стороны стены.

В просторном и светлом бальном зале ещё играла музыка и кружились нарядные пары, но веселиться желание пропало. Был ли резон в словах Гэвина или он просто отчаялся из-за свалившихся на его голову несчастий?

Нет, орден не может проиграть, их родовые дары сильны, а знания — несметны. Безликий на их стороне. Безликий!

— Лорд Фейн!

К Ойсину спешил полный человек в коричневом дублете с белыми манжетами. Целитель, судя по янтарным сгусткам в ауре, вытянутое лицо в обрамлении слегка курчавых каштановых волос выдавало в нём норикийца. Встреть его Ойсин в толпе, не заметил бы. Только вот незнакомец вёл под руку упирающуюся Фелиси. Ойсин выровнялся и придал лицу более сосредоточенное выражение.

— Виконт де Планель, к вашим услугам, — представился мужчина и поклонился в пояс. — Слышал, у вас с моей воспитанницей произошло недоразумение. Прошу простить нас обоих!

Он подтолкнул Фелиси вперёд. Та сжала зубы, комкая руках кружевной платок, и опустила заплаканные глаза.

— Не стоит беспокойства, всё забыто, — ответил Ойсин. — У вас очень красивая воспитанница.

Фелиси метнула в него испепеляющий взгляд.

— Прошу извинить, мне пора. Долг зовёт, — поняв, что ему не рады, бросил на прощание Ойсин.

Не нужно растравливать душу ещё больше.

— Не смеем задерживать. Просто хотим заверить, что вы желанный гость в нашем доме.

Виконт всучил Ойсину записку с адресом и уволок разъярённую Фелиси, пока та не расцарапала Архимагистру лицо. Что ж, это могла быть весёлая ночь, но не случилось. Нельзя получить всё, даже если ты — потомок бога. Но Ойсин не выбросил записку, а аккуратно расплавил и спрятал её за пазуху.

* * *

Последние месяцы перед коронацией у Гэвина не выдавалось ни одного свободного мгновения. Успокоив Лесли после неудавшихся переговоров, советник вышел из зала заседаний. Хотелось промочить пересохшее горло, но в коридоре Гэвина остановил Жерард.

— Поговорим наедине? У меня есть выгодное предложение, — загадочно шепнул на ухо «заклятый друг».

Советник вздохнул. Похоже, этот очень длинный день не закончится никогда.

Они направились на второй этаж в кабинет Гэвина.

— Как у тебя тут всё, однако, — присвистнул Жерард, оглядывая задрапированные бежевым полотном и обитые дубовыми панелями стены. — Говорят, что отсюда наружу не проникает ни звука.

Советник пожал плечами, плотно затворяя дверь. Жерард без приглашения устроился на обтянутом коричневым бархатом диване, заложив ногу на ногу. Обстановка здесь мало чем отличалась от той, что царила в маршальских корпусах в Эскендерии. Не любил лорд Комри перемен, да и зачем захламлять комнату лишней мебелью? Стул, стол для бумаг, стеллаж для книг и диван для посетителей — большего и не требовалось.

— Вино? Эль? Что покрепче? — Гэвин потянулся за покоившимся на полке хрустальным графином.

— Напиться и забыться? — пошутил Жерард.

Книжник не изменился за прошедшие годы, словно время потеряло над ним власть, выглядел бодрым и довольным собой. Видно, при норикийском дворе ему жилось куда привольней, чем в Эскендерии. Да и размахнуться с его амбициями в Дюарле можно было намного шире.

Гэвин поставил на стол два серебряных кубка и плеснул туда янтарного виски. Знаменитый напиток варили монахи в Каледонских горах на севере острова. Старые приятели чокнулись и осушили кубки залпом. Гэвин подлил ещё и нарезал козьего сыра.

— Что заставило тебя бросить орден и поступить на светскую службу? — спросил советник, положив кусок на язык.

— Тебе можно, а мне нельзя? — усмехнулся Жерард, тоже попробовав сыр. — Тёпленькое местечко, учитывая, что наш орден карьером мчится в пропасть, но пекусь я лишь о выживании Сумеречников.

Гэвин фыркнул:

— По-моему, тебя всегда больше заботило собственное величие.

— Не тебе меня упрекать. За тобой должок, — Жерард цокнул языком и пригрозил пальцем. — Думаешь, я не знаю, кто натравил на меня капитана Остенского и лишил пророчицы Безликого?

— Они уже женаты, он — маршал Веломри, — спокойно сообщил Гэвин.

— Ты протащил безродного оборванца в Большой Совет? Чудотворец! — Жерард похлопал в ладоши.

— Он сам со всем справился, у него характер… как у тирана-узурпатора. Окажись Микаш на месте Ойсина, шавкам из Совета не удалось бы и рта раскрыть.

— Упаси Безликий! Он бы придушил каждого, кто посмел бы тебе перечить. Я ведь тогда на острие его клинка побывал, ты не знал?

Гэвин покривил рот:

— Так ведь за дело.

Жерард недовольно прищурился:

— Что тебе стоило соврать? Назвал бы потомком Безликого кого угодно: хоть оборванца Остенского, хоть самого себя. И может, Совет во главе с простаком Ойсином не усугубили бы ситуацию настолько.

Гэвин подошёл к окну и распахнул его. Тёплая ночь благоухала запахом сирени. Ярко горели звёзды на ясном небе. Советник призвал западный ветер в свидетели:

— Каждый из нас только исполняет свою партию в чужой игре, и сменить карты уже не выйдет. Чего же ты хочешь, старый друг, говори скорее! У меня нет времени на долгие прелюдии, как ты любишь. Сегодня годовщина смерти моего сына, а я так и не навестил его могилу.

Из недовольного прищур Жерарда стал лукавым:

— Вижу, мирная стезя спокойствия тебе не прибавила. Всё бежишь-бежишь, а на жизнь времени не хватает?

Гэвин мрачно сузил глаза. Он терпеть не мог, когда его жалели и без мыла лезли в душу.

— Мне нужно разрешение на строительство в катакомбах под Ловонидом. Вот прошение от моего короля.

Книжник вынул из кожаного футляра стопку листов с гербовой печатью Норикии, на которой изображался воющий волк. Гэвин внимательно изучил послание, опасаясь подвохов, но никаких зацепок не обнаружил.

— Что вы собираетесь там стоить?

Жерард молчал.

— Это стратегическое место, я должен знать.

— Хорошо, только поклянись, что ни одно моё слово не выйдет за пределы этих стен. — Гэвин кивнул, и тогда Жерард сознался: — Оракул.

— Снова? — Советник нахмурился. — Я думал, ты уже построил его под Университетом Эскендерии.

— О, не-е-ет, — ухмыльнулся Жерард. — Там был лишь первый опыт. Оракул должен быть построен в легендарном пупе земли, где пересекаются все силовые линии ярусов мироздания. Если бы он находился в Эскендерии, то Безликий соорудил бы цитадель там, а не на сыром острове вдалеке от торговых путей. Как думаешь, почему бог выбрал это место?

— Для лучшей защиты от демонов? Они не любят воду, — выдал очевидную версию Гэвин, принимая правила игры.

— Нет. Потому что в центре мироздания его силы возрастали многократно. Его могущество здесь почти не уступало тому, которым он обладал в Благословенном граде на Девятых небесах. Я вычислил место, откуда бьёт энергетический ключ. Если мы установим там оракул, то ничто уже не скроется от Норн.

— Жерард!.. — воскликнул Гэвин в сердцах. — Говорят, люди ещё не доросли до твоих гениальных идей, но это…

— Это работает! Думаешь, откуда я знаю, что орден вот-вот падёт? Откуда я знаю, что убежище надо искать в Норикии? Что к берегам Авалора следует согнать как можно больше кораблей? — они скрестились взглядами, пытаясь разгадать замыслы друг друга. — Конец наступит через два года. Знаешь, что тогда случится?

— Я умру, — пожал плечами Гэвин.

Благодаря запечатлённому в глазах семейному проклятию в этой игре он всегда побеждал.

Жерард опустошил кубок одним глотком и попросил ещё:

— Твои шуточки и смелого до седины доведут.

Но Гэвин отнюдь не смеялся:

— Покажи чертежи.

Жерард долго раздумывал, прежде чем вытащить из футляра скатанные в трубы большие листы. Книжник разложил их на столе:

— Только из-за нашего давнего знакомства.

Гэвин принялся изучать их так же тщательно, как до этого послание. Палец скользил по знакомым рисункам и символам, которые советник в детстве исследовал в родовом гнезде, как величайшие тайны мироздания.

Жерард действительно гениален, жалко только, что гений этот кроме себя никого не слышит и ни во что не ставит. Запретить? Так он изыщет другой способ, и кто знает, сколько людей пострадает. Разрешить? Тогда Гэвин будет осведомлён о строительстве и источнике даже лучше Жерарда.

— Хорошо, но мне нужна копия чертежей, — объявил о своём решении советник.

— А вдруг они попадут в руки одержимых? Ты представляешь, что тогда будет? — возразил Жерард.

— Я спрячу их в родовом тайнике. Только у того, в чьих жилах течёт моя кровь, получится их отыскать, — успокоил его Гэвин. — Поверь, мы с Лучезарными всегда будем непримиримыми врагами.

Жерард снова долго молчал, прежде чем сдаться:

— Мой человек сделает для тебя копию. За взаимовыгодные компромиссы!

Он чокнулся с Гэвином и выпил до дна. Советник же цедил виски мелкими глотками и наслаждался терпкой горечью, согревая внутри себя вечную стужу.

— Что ещё? Ты ведь не для того тянешь время, чтобы выхлебать весь мой запас крепких напитков?

— Я вот думаю, наверняка у тебя есть план на случай, если Сумеречники откажутся отвести войска с вашей земли, — Жерард подался вперёд, ближе к Гэвину. — Планы внутри планов? Твоя излюбленная стратегия.

— Любопытство сгубило кошку, — советник отвернулся к окну.

В него заглянула полная луна — Белая Птица Умай. Безутешная вдова Небесного Повелителя дарила успокоение павшим воинам и носящим траур женщинам.

«Утоли и мою скорбь, о милосердная мать четырёх Ветров!»

— Я не хочу, чтобы Сумеречников истребили.

— Их теперь только божественная воля образумит, если это вообще возможно, — досадовал Жерард.

— Будет им такая божественная воля, что они побегут, сверкая пятками! — решительно ответил Гэвин. — А ты-то что предлагаешь?

— У меня есть корабли. Король Норикии готов отправить флот в порты Дубриса и Леннокса, если понадобится. Когда Сумеречники побегут, их с семьями, близкими и прочими, кто только пожелает, перевезут в Дюарль. Да, это немного, но хоть что-то. Всё, чтобы выжить!

— Хорошо, я сообщу примерное их число и время, когда начнётся исход. Всё, чтобы выжить!

Они снова чокнулись, и на этот раз Гэвин допил свой виски. Они затушили свечи и уже собрались уходить, когда Жерард ухватил советника за запястье и заставил обернуться.

— Мы готовы взять всех, даже тех, у кого нет дара. Ты же сам говоришь, что Лучезарные ненавидят тебя. Они никогда не оставят твою семью в покое.

Гэвин выдернул руку и осадил его таким гневным взглядом, что Жерард отступил на шаг.

— Если я увижу тебя или кого-то из твоих приспешников рядом с Дарреном, то, клянусь, тебе не поздоровится!

Книжник шумно выдохнул и зашагал прочь в бальный зал, где его уже дожидались.

Гэвина поглотила темнота тайных переходов. До полуночи оставался всего час. Надо успеть навестить могилу сына в усыпальнице королей.

 

Глава 17. Сладкий обман

1545 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Чезельтон

За последний год Сумеречники победили в нескольких больших сражениях. Впервые Ойсину казалось, что их дело ещё не проиграно. Чудо не за горами! Чудо, которое рыцари сотворят своими руками и покажут всем, что орден ещё жив и полон сил.

Весной на время сева войска взяли передышку. Как и каждый раз, когда выдавалась возможность, Архимагистр устремился по написанному на клочке бумаги адресу.

Виконт де Планель снимал для себя и Фелиси небольшую, но живописную усадьбу в южном пригороде Ловонида — Чезельтоне. Сложена она была из красного кирпича. Более тёмная черепица украшала покатую крышу, вверх устремлялись прямоугольники каминных труб. С боков дом обрамляли круглые башенки. Увитую плющом террасу поддерживали резные колонны, вздымавшиеся вдоль широкой парадной лестницы. Сквозь большие окна с белыми кружевными занавесками лился тёплый солнечный свет.

На улице шумели ухоженные яблоневые сады, вились между деревьями выметенные тропинки. За горизонт до портового Дубриса, упираясь в скалы у побережья, тянулись поля с затерявшимися посреди них фермами. Этот тёплый край разительно отличался от родного Ойсину гористого севера острова. Только бедность и запустение портили картину.

Опекун вынуждал Фелиси проводить с Ойсином время за приёмами пищи, играть на арфе, гулять по окрестностям в ясную погоду. Гордячка делала это нехотя и доводила Ойсина до отчаяния своей холодностью. Когда он дарил ей цветы, сувениры, сласти и украшения, она благодарила его с лицом снежной королевы. Когда он целовал ей руки или щёки, она колола его ледяным взглядом.

Виконт ни раз намекал, что достаточно одного слова Ойсина, и Фелиси станет его любовницей. Но от мысли, что на его ласки она будет реагировать с таким же молчаливым презрением, делалось тошно.

Раньше никто ему не отказывал. Девушки падали к его ногам, сражённые его славой или титулом. Только была ли хоть капля искренности в их восхищенных вздохах или они так же, как Фелиси, ненавидели его за то, что их вынуждали проводить с ним время?

Но отпустить гордячку Ойсин не мог, пристрастившись к ней, как иные Сумеречники к опию или кампале.

Прошло чуть меньше года с их знакомства. Разгоралась весна, растаял снег, просохла земля. Из усадьбы они вышли в темноте, чтобы встретить рассвет на высоком пригорке и послушать пение первых вернувшихся с зимовий птиц.

В низинах клубился туман. Фелиси куталась в тёплый плащ из валяной овечьей шерсти и избегала взгляда ухажёра, игнорируя его протянутую руку. Ойсин не выдержал и спросил прямо:

— Вы уже отдали кому-то своё сердце?

— Да, и он разбил его, как ненужную стекляшку, — с грустью вздохнула она, глядя на разгорающийся лиловой зарницей горизонт.

— Если он оказался таким негодяем, не стоит о нём переживать. Отдайте ваше сердце мне, и я буду хранить его как зеницу ока.

— Какая короткая у вас память! Именно вы его разбили своей ложью и насмешкой над моими чувствами, — строго выговорила она.

— Видят боги, я просто боялся вас спугнуть, ведь вам так претил мой чин. Но все слова, сказанные мной в дворцовом парке, были искренними. Сколько ещё вы будете мучить меня прежде, чем позволите мне загладить вину?

— Никому ваши мучения не нужны. Что бы вы ни говорили, не быть всемогущим Архимагистром, для которого женщины — лишь игрушки, у вас не выйдет. Вы можете принудить меня к близости, но любить вас я не стану.

— Нет! До вас я не жил по-настоящему, не знал, что такое любовь. Моё чувство к вам не проходит, время не лечит, никакие препятствия, даже ваша холодность, не отвращают меня.

Фелиси усмехнулась:

— Просто ваша гордость задета, ведь кто-то посмел вам отказать. А как только пресытитесь, упорхнёте искать других развлечений. Помочь вам, чтобы вы не бередили мне душу больше?

Она положила его руки себе на талию и опустила их ниже на плотно сбитые бедра. Ойсин прикрыл веки, борясь с искушением. Фелиси поднялась на цыпочки и впилась в его губы настолько страстно, что он забыл, как дышать. Когда она отстранилась, сделалось так больно, будто от него оторвали родную часть.

— Здесь недалеко есть заброшенная пастушья хижина. Возьмите меня там, как простолюдинку, и покончим с этим! — выплюнула Фелиси ему в лицо.

Ойсин сжал её ладонь и повёл на вершину пригорка. Ещё не обрётшее чёткие контуры солнце красило клубившуюся внизу дымку в холодное золото. Сыростью пахла невспаханная земля. Так тихо, умиротворённо и таинственно, что тянет в груди тревогой: другого шанса уже не будет.

Ойсин опустился на колено подле ног Фелиси. После знакомства с ней он разорвал помолвку, которую навязал ему Малый Совет, и отказался от всех спутниц. Лучшие ювелиры ордена отлили для него серебряный браслет с родовым вензелем и руной «перт» — знаком Архимагистра. Ойсин вынул его из-за пазухи и протянул спутнице:

— Я возьму вас только на шёлковых простынях в светлой спальне, когда вы согласитесь стать моей женой и разделите столь ненавистное вам имя и титул!

Фелиси приоткрыла пухлый рот от удивления.

Ветер нагнал туч, спрятав едва выглянувшее солнце и погрузив мир во Мрак.

— Будет ливень, — сказала Фелиси, высоко подняв голову.

— А обещали — ни облачка, — поразился Ойсин. — Всё врут! Так где, говорите, та хижина?

Он поднялся и спрятал браслет. Они побежали вниз по склону к покосившемуся домику у подножья. С неба хлынул поток холодной воды. Ойсин распахнул ветхую дверь и пропустил внутрь Фелиси, прежде чем укрылся сам.

В безоконной хижине царил полумрак. Ветер завывал, косые струи молотил в стены, доски жалостно скрипели и вздрагивали.

В углу обнаружился запас дров, рядом на земляном полу расположился уложенный камнями очаг. Ойсин поставил поленья домиком и набросал щепы. Огниво отсырело некстати, но после долгих мытарств всё же подожгло костёр. Пламя с треском заплясало по дровам.

Под дождём они провели всего пару мгновений, а промокли до нитки. Фелиси, обняв себя руками, стучала зубами и судорожно всхлипывала с каждым ураганным порывом.

— Не бойтесь — дом выдержит. Разденьтесь и сядьте поближе к огню, а то заболеете, — позвал её Ойсин. — Я отвернусь, если хотите.

Она покорно сняла с себя мокрый плащ, платье и башмаки. В одном корсете Фелиси уселась на солому у костра и протянула ладони поближе к жару. Стараясь не смотреть на неё, Ойсин разделся до нижней рубахи, набрал валявшихся на полу палок и приладил их у костра.

— Вы так ловко справляетесь. Я думала, за вас всё слуги делали, — заговорила Фелиси, немного согревшись.

Ойсин развешивал их одежду сушиться.

— Я появился на свет в рыбацкой деревушке на северной стороне Каледонских гор. Мои родители жили не богаче своих арендаторов и едва сводили концы с концами. Никаких слуг у нас не было, и всё приходилось делать самим. Мне едва исполнилось восемь, когда мама захворала сухоткой. Лечивший её целитель забирал себе все деньги, которые отец присылал из армии. Однажды вместо денег нам пришло известие, что он погиб. Это окончательно подорвало мамины силы. Она угасла за несколько дней, и я остался совсем один. Если бы лорд Комри не взял меня к себе, я умер бы от голода и холода.

— Очень великодушно с его стороны, — отозвалась Фелиси.

— Да-а-а, — протянул Ойсин. — Я тоже так думал, пока он не рассказал о моём родстве с Безликим и своём долге защищать потомков бога. Не подумайте чего, в его доме мне жилось хорошо. Лорд Комри никогда не делал различий между мной и своими сыновьями, хотя и держал нас в ежовых рукавицах. Говорил, что Сумеречники обязаны уметь всё делать сами и выживать даже в немыслимых условиях. Мы с Кевином охотились вдвоём в лесах Озёрного края. Там дожди льют куда чаще, чем здесь на юге. Правда, легче найти приют под густыми кронами или в огромных дуплах старых деревьев. Мы сооружали навесы и шалаши на случай, если приходилось останавливаться в этих местах не единожды, делали запасы дров, воды и орехов. Ничего не могло напугать нас или заставить вернуться домой без добычи. Во время одной из ночёвок мы обменялись кровью и стали назваными братьями.

Ойсин оттянул рукав и показал шрам на запястье. Удивительно, впервые после гибели Кевина он делился с кем-то своими воспоминаниями.

Фелиси погладила его руку горячими от огня пальцами:

— Похоже, вам очень одиноко без него.

Бросило в жар несмотря на то, что нижняя рубашка ещё не высохла и липла к телу. Ойсин улыбнулся уголком губ.

— Тот, кто стоит наверху, всегда одинок.

— Не только, — сказала она тихо. — Мои родители были целителями для бедных из Храма Вулкана. Мы жили при нём в маленькой пристройке для служек. Родителей унесла эпидемия тифа, от которой даже лучшие зелья не защищали. Меня забрал к себе старший брат отца. Имя моего родителя вычеркнули из семейного древа де Планелей, когда он против воли отца женился на девушке из безземельного рода и ушёл работать в Храм. Но меня за красоту приняли обратно. Надеялись подороже продать и поправить пошедшие из-за войны под откос дела. Даже моя честь им не важна, как и то, что остаток дней мне придётся терпеть всеобщее презрение.

— Не придётся! — отрезал Ойсин.

— Я думала, всё игра, а вы, оказывается, и правда верите в любовь и высокие идеалы.

— Разве же это плохо?

Фелиси указала в освещённый танцующим пламенем угол:

— Смотрите, котелок! Давайте нальём дождевой воды и заварим травы. Я как раз захватила сбор от простуды.

Ойсин кивнул. Как хорошо, что удалось немного растопить лёд между ними.

Котелок оказался целым, а вода набралась почти мгновенно — так сильно лило на улице. Фелиси нашла две глиняные чашки, сполоснула их и засыпала на дно порошок из душистых трав. Сбор пах так сладко, что у Ойсина закружилась голова ещё до того, как Фелиси успела залить сбор кипятком из нагревшегося на огне котелка.

Она вручила одну чашку Ойсину и ударила об её стенку второй:

— Наше здоровье!

— Наше здоровье! — повторил Ойсин.

От соблазнительного вида ему вряд ли удалось бы избежать конфуза. Не стоило портить то, чего он добился с таким трудом.

— Никогда не пробовал ничего подобного, — удивился Ойсин приятному весеннему вкусу.

Напиток не только согревал, но и наполнял тело лёгкостью, даже бодрил.

— Тайный семейный рецепт. Даже если спросите, дядя ни за что не расскажет, — улыбнулась Фелиси, сделав большой глоток. — Интересно, сколько нам придётся ждать?

— Вам так невыносимо моё общество?

— С вами трудно. И страшно.

— Я же обещал, что не позволю себе лишнего!

— Не за вас страшно, а за себя. Вы сильный мужчина, а я лишь слабая женщина.

Фелиси подсела так близко, что хотя Ойсин и не видел, но в полной мере чувствовал жар её тела и фиалковый запах волос.

— Иногда разум кричит «нет», но глупое сердце подводит. Так хочется тепла, которого не даст даже костёр, и лекарства от одиночества, которого нет в лживом высшем обществе.

Фелиси схватила его за подбородок и повернула к себе голову. Он не удержался, оглядывая её от изящных стройных ножек до тонких резных плеч и точёной шеи. Красавица обхватила его и поцеловала дерзко-глубоко. Как же приятно!

— П-пожалуйста, я же обещал шёлковые простыни!

Ойсин достал из-за пазухи обручальный браслет и надел ей на руку.

Хризолитовые глаза соблазняли кошачьей улыбкой. Фелиси потянулась за широким плащом Ойсина и расстелила его на соломе.

— Пускай нас поженит эта буря, дождь и ветер призовём свидетелями, и спальней послужит эта ветхая хижина, а солома и плащ — шёлковыми простынями.

Костёр изрисовывал её тело тенями и бликами. Запредельную красоту нельзя было не желать всем своим существом, каждой порой кожи. Ойсин скинул с себя рубаху и подался вперёд, не в силах сдерживаться. Никогда он не испытывал столь затмевающей разум страсти. Пляска любви и жизни поглотила их без остатка.

Они лежали на его плаще, прижимаясь друг к другу. Костёр начал затухать, а буря утихла. Сквозь щели в стенах бил солнечный свет.

— Ну, что, покорили эту гору? — спросила Фелиси разморено. — Теперь и думать обо мне забудете?

— Нет-нет, никогда! — Ойсин притянул её к себе и поцеловал жадно. — Мы вернёмся и поженимся. Сегодня же! Ещё пару удачных битв, и мы вышвырнем единоверцев отсюда. Тогда я увезу вас в золотые дворцы Эскендерии.

— Красивая сказка, — Фелиси выбралась из его объятий и принялась одеваться, а ему так не хотелось уходить.

Это не сказка, он претворит её в жизнь!

Архимагистр облачился следом и залил костёр остатками воды в котелке. Рука об руку любовники отправились в обратный путь к сияющей в небе радуге, шлёпая по полноводным лужам.

Солнце уже миновало зенит, поднимался прохладный ветер, когда они вернулись к усадьбе. На дороге стояло несколько экипажей с гербами ордена, возле коновязи переминались с ноги на ногу поджарые верховые лошади.

— Похоже, за вами приехали, — заключила Фелиси.

Ойсин тихо выругался. Они поспешили в дом. Старый слуга встретил их в прихожей, забрал плащи и проводил в гостиную, где Архимагистра уже ждали.

Светлая комната была убрана в молочные тона. У большого окна стоял круглый стол, застеленный кружевной скатертью, обрамлённой пышными кисточками. Посреди неё в расписной вазочке благоухал букет свежих первоцветов. Ещё утром Ойсин пил здесь травяной отвар вместе с Фелиси, а виконт развлекал их рассказами о курьёзных случаях из своей целительской практики. Ойсин с Фелиси не слушали, кивали невпопад: он мечтал о ней, она бросала на него задумчивые взгляды украдкой, которые он никак не мог разгадать.

Теперь за столом сидели члены Малого Совета: Великий маршал, Канцлер и Церемониймейстер. В серых дорожных костюмах они выглядели неуместно мрачно посреди уютного мирка загородной усадьбы.

— Где вы пропадали? Эта буря… Мы уже трубили тревогу, что вас похитили и убили! — укорил Ойсина Церемониймейстер, обернувшись на его шаги.

— Я не ребёнок и способен о себе позаботиться! — рыкнул тот, стыдясь показывать свою слабость Фелиси. — Что стряслось?

— На юго-западе в устье Северины собирается большая армия единоверцев. Нужно разбить их до того, как сюда подоспеют Лучезарные из Веломовии. Вы должны вести рыцарей в победоносное наступление, — объяснил за всех самый спокойный и выдержанный Маршал.

Ойсин вздохнул. Мэтры явно не подождут, пока Архимагистр будет искать жреца и произносить клятвы.

— Позовите хозяина и писаря! — велел Ойсин слуге, ухватив собиравшуюся улизнуть Фелиси.

Виконт де Планель подоспел через пару мгновений, запыхавшись. Писарь, причём из ордена, прибежал следом.

— С вашего разрешения, я хочу объявить о твёрдом намерении взять в жёны вашу подопечную, — громко обратился Ойсин к виконту.

— У вас есть моё разрешение, — тот церемониально поклонился.

В глубине его тёмных глаз мелькнуло сожаление и даже испуг, но тут же исчезло, как бывает у тех, кто привык вращаться в высшем обществе.

— Фелиси? — Ойсин погладил тыльную сторону её ладони.

— Как угодно господину Архимагистру, — она встала на носки и поцеловала его в губы.

— Напишите бумагу. Вы все будете свидетелями, — отдышавшись, Ойсин обвёл взглядом Сумеречников.

Церемониймейстер поднял глаза к потолку, Канцлер смотрел с явным осуждением, а Маршал едва заметно морщился. Ну, нет, Ойсин покажет им, что у него есть характер и собственные желания, с которыми нужно считаться!

Писарь составил договор очень быстро. Пробежавшись по бумаге глазами, все собравшиеся подписались.

Сумеречники поспешили за порог, торопя Ойсина нетерпеливыми взглядами. Фелиси последовала за ним. У нижней ступени лестницы он замер, подыскивая слова для прощания. Оруженосец подвёл к нему коня. Жеребец долбил землю копытом и грыз удила в нетерпении.

От неловкости спасла сама Фелиси — поцеловала жениха и прошептала:

— Возвращайтесь, я буду ждать!

— Как только мы победим, а это будет очень скоро. Безликий с нами! — заверил её Архимагистр и вскочил в седло.

Конь затропотал за отбывающими собратьями. Ойсин повернулся всем телом и не мог оторвать взгляд от точёной фигуры. Фелиси махала платком, пока расправившие молодую листву яблони не скрыли её из виду.

Ойсин вернётся. Они будут счастливы вместе. Обязательно!

* * *

1545 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Ловонид

Строительство закончилось в срок. Гэвин пожелал увидеть оракул собственными глазами, посему Жерарду пришлось сопроводить его в катакомбы.

Холодные сырые тоннели вились под городом муравьиными норами. Ближайший к оракулу вход располагался в подземелье королевского дворца, но строительные материалы носили не через него, а через потайное место за городом.

После работ мыслечтецы стёрли память всем, в том числе и себе. Кроме Жерарда и Гэвина об оракуле знали разве что вёльвы.

В их круг набирали женщин-ясновидящих, когда те достигали зрелого возраста. Кандидатки соревновались в мастерстве владения даром и должны были показать чудеса мудрости, выдержки и прозорливости. Победившая посвящалась во служение богине морской пучины Седне, её глаза навсегда застилал белый полог, лишая зрения. С тех пор она не принадлежала себе, а лишь вещала волю богов. Что видела одна вёльва, скоро становилось известно всем.

В народе вёльв называли горевестницами и боялись больше Сумеречников, потому что старухи показывались людям лишь перед великими бедствиями и потрясениями. Несмотря на внешнюю неповоротливость, обнаружить вёльв получалось только тогда, когда они сами этого желали.

Горевестницы предложили Жерарду свои услуги. Они почувствовали, что оракул — единственный шанс выстоять в надвигающейся буре. В их разум не могли проникнуть даже Лучезарные мыслечтецы. Посему вёльвы стали хранительницами Норн и передавали весточки от оракула в Компанию.

Дежурная вёльва ткала пряжу из бараньей шерсти у источника, где плавали Урд и Скульд. Это ритуальное действо ещё теснее связывало Норн с полотном мироздания. В состоянии вечного транса, между снами и бодрствованием, они дрейфовали на дне бассейна, бормоча что-то неразборчивое. Когда Норны всплывали на поверхность, их речи становились более осмысленными и складывались в божественные откровения.

Вёльва выслушивала их и передавала товаркам по кругу, используя золотые Нити Судьбы из своей пряжи. Круг доставлял весть Жерарду обычным человеческим способом. Дежурства менялись каждый месяц, чтобы старухи не потеряли бдительность.

Жерард заглянул в ответвление от основного тоннеля. Факел осветил преграждавшую путь стену. Книжник надрезал ладонь кинжалом и огладил заученную последовательность камней. Плита отъехала в сторону, открыв проход. Через сотню шагов коридор вильнул вправо. Из-за поворота забрезжил свет. Зелёные всполохи переливались с алыми, пульсируя, словно сияние Червоточин над зимним Полночьгорьем. Запахло миррой и ладаном, послышался гул голосов. Везение! Норны могли месяцами не появляться на поверхности.

Гэвин привалился к стене, задрав голову.

— Что с тобой? — обернулся Жерард.

— Сейчас пройдёт, — прохрипел он, глотая ртом воздух.

К аромату благовоний примешался острый запах крови. Советник вынул из-за пазухи платок и приставил к носу.

— Болезнь дара возобновилась? — встревожился Жерард.

Аура советника разбухла и клубилась, как туча, посверкивая молниями. Ничего подобного книжник прежде не видел, но готов был поспорить, что эти вспышки вызывали у Гэвина сильную боль и подрывали здоровье.

— Она никогда не проходила, — советник снял с пояса флягу и залпом опустошил её.

Аура просветлела, как небо после бури. Гэвин двинулся вперёд, хотя Жерард ещё ощущал его страдания.

Голоса Норн становились всё громче и давили на уши. За последним поворотом показалась просторная круглая площадка. Пол и стены испещряли тайные знаки и руны. По квадрату стояли четыре столба, обозначавших четыре стихии и четыре стороны света. На них подношения — камень, зажжённая лампа, кувшин с ключевой водой, отдушина для воздуха. В центре располагался восьмиугольный бассейн, увитый искусственными цветами камнеломки. Вокруг клубилось стальное облако, вспыхивали на нём огни Червоточины, словно внутри билось живое сердце. Аромат благовоний усиливался и дурманил голову.

На бортике бассейна сидела тучная старуха в сером балахоне. Скрипело колесо прялки, костлявые пальцы тянули из белой овечьей шерсти нить. Золотея, она туго обматывалась вокруг веретена. Вёльва впала в транс и не замечала гостей.

Жерард пропустил Гэвина к оракулу. Тот вошёл в стальное облако и нагнулся к бортику. Тягучая вода переливалась зелёным и сиреневым, у поверхности кружили две большие тени. Словно заметив его, они плавно вынырнули. Их нагие тела были плоскими и лысыми, а умиротворённые лица не отражали людских страстей.

— Мои идеальные Норны, — усмехнулся Жерард.

— Это противоестественно, — сдвинул брови Гэвин.

Норны распахнули огромные рыбьи глаза. Зрачок затопил всю радужку, зашептали бледные губы:

— Последние дни! Предвестники Мрака уже здесь. Глупцы идут в ловушку, предатели сговариваются с врагами: будут драть когтями и грызть зубами. Истерзанное тело — кровь наивного мальчишки на твоих руках. Ты солгал, чтобы исполнить волю бога. Так стань же тем, кого будут ненавидеть и презирать свои и чужие разом. Распахни небесные крылья! Сдайся и предай! Сгони глупцов на корабли, вручи победителям сойку, прими вину и взойди на костёр с развязанными руками. Спасение — в твоей жертве!

— Ты что-нибудь понимаешь? — удивился Жерард.

Лицо Гэвина покрыла испарина, пальцы скользнули по растрескавшимся губам. Светящиеся синевой штормового неба глаза уставились на Жерарда.

— Помнишь, ты обещал пригнать к нашим берегам норикийские корабли и забрать всех Сумеречников, когда я подам знак? Так это он и есть, — советник вытянул ладони, вглядываясь в свои длинные пальцы.

— Десять закатов и десять восходов, двадцать приливов и двадцать отливов, — словно отвечая на вопрос, запели Норны.

— У нас осталось всего десять дней!

— Десять? — поперхнулся Жерард. — Слишком мало, я не успею!

— Придётся успеть, нам обоим.

Золотая нить в пряже оборвалась. Вёльва подняла на гостей белёсые глаза.

— Торопись жить, Всадник утренней зари! Удары твоего сердца отмеряют последние мгновения светлого времени! — спели Норны. — Ужас и смерть будут повсюду, пока не явится Всадник зари вечерней. Он защитит людей во Мраке длинной ночи.

Пророчицы подплыли к Жерарду:

— Разноглазые ищут сестру. Она сильна, как никогда. Её покровитель уже близок к грани. Мрак хочет его не меньше, чем ты. Изловив пророчицу, изловят и бога, соблазнив её, соблазнят и его. Это будет концом всего.

Норны скрылись в глубине бассейна.

Вёльва выткала следующую нить — обычную, белую.

Гэвин поспешил обратно настолько размашистой походкой, что Жерард едва поспевал за ним. Как советник так быстро запомнил дорогу? Впрочем, ветроплавы отличались умением ориентироваться в пространстве.

Факел осветил крутую винтовую лестницу. Гэвин споро поднялся по ней и откинул крышку люка. В глаза ударил свет. Щурясь, они выбрались наружу. Гэвин вмиг вернул на место мраморную плиту — его дар позволял ворочать тяжести немыслимые для обычных людей.

Они оказались в укромном уголке сада, спрятанного внутри дворца рядом с королевской опочивальней. Посреди круглой лужайки рос одинокий дуб, древний и необхватный. Почти у земли расползались в стороны могучие ветви, сучковатые и безлистые. Только на самых кончиках проклёвывались серебристые почки. Говорили, что осенью крона наливалась кровью. Дерево сохло: молочная кора обвалилась, треснул ствол, зияя зловещими дуплами. Внутри хватало места, чтобы лечь, вытянув ноги. Неужели это и есть священный белый дуб, что посадил Безликий?

Гэвин подтолкнул Жерарда к двери. Хотя посторонних сюда не допускали, задерживаться всё равно не стоило.

— Корабли должны быть в наших портах через десять дней. Не забудь! — бросил на прощание советник, когда запирал вход в сад на увесистый замок.

Гэвин удалился восвояси. Жерарду же предстоял путь через несколько переходов между дворцовыми корпусами до неприметных боковых ворот к посольскому особняку.

В своих покоях Жерард первым делом написал шифрованное послание королю Орлену XI. Элитный почтовый голубь доставит его к утру, но успеют ли норикийцы снарядить корабли и добраться до острова за десять дней? Должны успеть!

Следом Жерард написал ещё одно письмо чете Веломри. Лайсве и её горе-муженёк обязаны забыть о вражде и прислушаться к голосу разума. Только собравшись вместе, Сумеречники выживут.

Закончив, Жерард вышел на улицу и кликнул извозчика:

— В Чезельтон!

— Туда несколько часов езды, до темноты не обернёмся, — взмолился усатый дядька.

— Живо! За срочность плачу вдвое больше.

Извозчик огрел хлыстом поджарых серых рысков. Кони помчали открытый фаэтон к южным воротам Ловонида, распугивая зазевавшихся прохожих.

Вечерело. Поднимался холодный ветер, когда фаэтон подъехал к спрятанной посреди яблоневого сада усадьбе. Едва Жерард спрыгнул с подножки, как двери дома распахнулись. На высокий порог выбежала его дочь Гизелла. Совсем взрослой стала: точёная фигурка, миловидное личико в обрамлении густых тёмных локонов, сверкающие хризолитом глаза, безупречный вкус и обольстительные манеры дикой кошки. Жерард хорошо её обучил.

— Отец! — она повисла у него на шее.

Жерард не удержался и закружил её на руках.

— Я так соскучилась! У меня получилось даже лучше. Смотри! Ты доволен? — Она показала серебряный браслет на запястье с вензелями Архимагистра.

Что Ойсин прельстится красотой Гиззи, Жерард не сомневался. Но кто бы мог подумать, что Архимагистр настолько потеряет голову, что разорвёт выгодную помолвку и обручится с другой? Впрочем, если орден распустят, это уже не будет иметь значения.

— Милая, ты моя гордость! — Жерард прижал дочь к себе и поцеловал в макушку.

Следом спустился виконт де Планель в строгом коричневом костюме. В руках он держал стопку бумаг.

— Документы здесь: свидетельство о помолвке, подтверждение о непорочности до сношения и свидетельство о беременности после сношения. Всё, как вы хотели.

Жерард принял их и внимательно изучил.

— Надеюсь, больше мне не придётся терпеть ваше присутствие в своём доме? То, что вы заставили меня сделать — омерзительно и идёт против всех законов Кодекса! — выпалил с призрением виконт.

Жерард смерил его тяжёлым взглядом:

— Не забывайте, уважаемый, что я спас вас от долговой тюрьмы и позора. Вскоре все заговорят о Компании «Норн», как о спасительнице людского рода. Едем, Гиззи, нам здесь больше делать нечего.

Дочка сбегала в усадьбу за тёплым плащом и сапожками, пока слуги ставили на закорки сундук с вещами.

— Отец? Знаешь, Ойсин, он такой… забавный. Он ведь выживет? — спросила Гизелла, устраиваясь на скамейке рядом с Жерардом.

— Конечно, ласточка, — заверил тот. — Лорд Комри обязательно спасёт его и отправит на наши корабли вместе с другими Сумеречниками. Мы поедем в Дюарль и будем жить там большой счастливой семьёй: я, ты, Архимагистр и наш герой-победитель.

Жерард погладил Гизеллу по ещё плоскому животу.

Мелькали отсветы фонарей, плясали по лицам тени. Фаэтон, громыхая колёсами, мчался обратно в Ловонид.

 

Глава 18. Потомок бога

1545 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Ловонид

В кабинете советника царил полумрак. Парчовые гардины полностью закрывали окно, чадила свеча, освещая разложенную на столе карту острова. Сверяясь с ней, Гэвин перечитывал донесения разведки. Единоверцы высадились на юго-западе со стороны Сальвани, в устье самой широкой и полноводной реки острова Северины. Армия Сумеречников спешила к ним для решающей битвы. Кто победит, тот и станет хозяином острова.

Встретится войска собирались в местечке Астальшир Мур. Его называли природной крепостью: низину с коварными топями окружали холмы, на которых зубцами дыбились скалы. Выхода из неё было всего два: по болотистым заводям реки либо по узкой тропе между пригорков.

Может, Ойсин по молодости и не знал этого, но более опытные военачальники обязаны были догадаться, что принимать бой в Астальшир Мур — самоубийство. Это же идеальное место для засады!

Гэвин хорошо помнил зловещую легенду, что передавалась в его роду от отца к сыну в таких подробностях, о которых никто посторонний не слышал.

Ещё до переселения людей в Мунгард на острове обитали бесчисленные орды демонов-ши. Предводительствовал ими бессмертный владыка Аруин. Когда люди приплыли на остров и начали строительство цитадели в Ловониде, демоны возмутились посягательству на свои земли. Армия Сумеречников схлестнулась с воинством ши, и охотники были настолько сильны, а демоны настолько многочисленны, что даже если бы одна из сторон победила, то всё равно понесла бы невосполнимые потери.

Безликий предложил решить исход битвы поединком чемпионов и вызвался участвовать в нём сам. Тщеславного владыку ши прельстила возможность помериться силой с сыном иступленных небес. Они сразились на покрытых цветущим вереском болотах Астальшир Мур.

Аруин выехал верхом на кельпи, в руке его был меч-кайласах, который доселе не знал поражения. Безликий же восседал на белоснежном крылатом тулпаре, мудром небесном коне. Голубыми огнями полыхал в руке бога клинок из звёздного металла, выкованный в небесной кузнице, мерцала магическая руна «исаз» у крестовины. Лезвие его никогда не тупилось и опаляло нестерпимым холодом.

Схватка с Аруином длилась несколько дней — ни один человек не продержался бы так долго. Но противники-то людьми не были. Казалось, их силы не уступают друг другу, но после третьей ночи Аруин дрогнул. Владыка ши устал и замедлился, испарилось могущество из замахов. Но Аруин славился коварством и стойкостью. Беззвучным кличем он призвал на помощь псов. Твари набросились на Безликого со спины. Его спас тулпар, ловко увернувшись и ударив псов копытами, но и сам погиб вместе с ними.

Безликий обратился в неистовый стальной вихрь. Грозный кельпи пал от индевевших ран, и даже непобедимый меч-кайласах разлетелся на осколки. Взмолился Аруин: «Пощади! Не калечь! Не уродуй!» Но не простил ему коварства Безликий: лишил его кисти правой руки. Небесный клинок обезобразил прекрасное лицо владыки — рассёк на две половины. По праву победителя Безликий велел демонам убираться с его земли. Возопил тогда Аруин:

«Проклинаю тебя, безжалостный грабитель и захватчик! Хоть и побеждённый, я буду жить вечно, а ты погибнешь, как только ляжет последний камень в твоей твердыне, как только будет дописана последняя строчка твоего Кодекса. Собственная кровь предаст тебя, и сложишь ты голову, так и не дождавшись плодов от посаженного тобою дерева. Полторы тысячи лет простоит оно, но всё равно сгниёт до основания, разрушив себя само. Я буду свидетелем, здесь, на этом месте, как твоя кровь срубит гнилое дерево».

Демоны ушли под землю и создали там собственную страну Аннуин. В недрах холмов они плодились, выходя лишь по ночам, чтобы запугать местных жителей, и всё ждали, когда падёт ненавистное дерево.

Ведь и правда, Безликий погиб прежде, чем выспели первые жёлуди на посаженном им в Ловониде дубе. Многие искали волшебный клинок «исаз», но он пропал так же бесследно, как и явившийся из ниоткуда бог. Дуб же простоял полторы тысячи лет, и каждый потомок Безликого носил на шее его жёлудь, как талисман-напоминание о долге. Когда дерево сгниёт, именно им придётся его срубить.

Королевский садовник докладывал, что дуб перестал плодоносить в тот год, когда Гэвин сорвал свой жёлудь. С каждым днём дуб чах всё больше, уже было понятно, что его не спасти. Ещё пару лет, и Лесли должен будет срубить его, лишь бы ему хватило сил.

Гэвин судорожно вздохнула, проведя рукой по напряжённому до морщин лицу. Как же жутко, когда казавшиеся несуразными легенды оживают на твоих глазах, и ты становишься их главным героем и злодеем одновременно. Пришёл час расплаты.

Гэвин накинул плащ на белый дублет и зашнуровал сапоги. Слуги уже возились с лошадьми и поклажей. Оставалось только проверить оружие.

Заскрежетали в камине плиты, разъезжаясь в стороны. Открылся потайной ход, замерцал в темноте факел, обрисовав знакомый силуэт. В кабинет шагнул король Лесли. Волосы растрепались, глаза лихорадочно блестели.

— Я всё слышал! Вы… вы точно решили ехать? — Лесли с трудом выдыхал слова, словно говорить мешал ставший горле ком.

— Точно, мой мальчик. Вот предложение единоверцам и Лучезарным о мире. Вы принимаете их веру, как государственную, даруете их представителям привилегии и изгоняете Сумеречников с острова в обмен на то, что они сохранят ваш трон.

— Но брататься с ними… — замотал головой король.

— Это единственный шанс удержать власть. Вспомни, как погиб твой отец. Священная династия Хассийцев-Майери не может потерять авалорский трон, иначе конца света не избежать.

— Но без вас я что слепой котёнок! Прошу! Я не смогу смотреть на эту расправу спокойно!

— Тише, — Гэвин обнял воспитанника по-отечески. — Мы должны быть смелыми и делать то, что велит долг. Тебе долг велит срубить сгнивший дуб и продержаться до прихода Вечернего всадника. — Советник отпустил короля и выправил воротник рубашки из дублета: — Сумеречники хотят божественной воли — они её получат!

— Но как я его узнаю? — не отступал Лесли.

— По глазам. Как только ты заглянешь в них, тебе всё станет ясно.

Король сглотнул.

— Не плачь обо мне и защити наше королевство и моего сына. Это всё, что ты можешь сделать.

— Конечно, всё ради семьи! — Лесли ударил себя в грудь и поднял кулак вверх в ритуальном жесте. — Я… я продержусь!

Гэвин поцеловал его в лоб и направился к конюшням. Король Лесли не отставал ни на шаг и долго смотрел, как Гэвин мчался на белом жеребце прочь от королевской резиденции.

Успеть бы! Лишь бы успеть!

* * *

1545 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Астальшир Мур

Первые бои окончились очень удачно. Сумеречники разбили несколько отрядов единоверцев, и те в страхе бежали к морю через прожорливые топи Астальшир Мур.

— Прочь со Священного острова! — выкрикивали рыцари вместо традиционного боевого клича «За Безликого! За Мунгард!».

Конница преследовала и безжалостно добивала бунтарей. Сумеречники решили, что схватка выиграна. До моря оставался дневной переход, а там уже можно праздновать победу. После неё люди снова будут чтить орден, а не вести себя так, словно он уже пал.

Небо хмурилось с утра. К обеду начал накрапывать мелкий дождь. Земля разлезалась и чавкала под копытами, кони оставляли глубокие напоённые водой следы. С узкой тропки, что вела между высокой травой, воины старались не сходить и растянулись цепочкой по двое-трое.

Только ступив на твёрдую землю, рыцари собрались в плотный строй. На другом конце обрамлявших долину болот показался враг — оборванцы в серых лохмотьях. Единоверцы не могли даже разогнуть спины от страха.

Вознеслись в небо бело-зелёные стяги Сумеречников, запели боевые горны. Выставив вперёд копья, помчались всадники. Подзуживали крики: «Забудьте о милосердии! Не щадите врага! Кто демонам поклоняется и за них сражается — не человек больше!»

Ойсин вёл воинство в наступление, первым среди равных, бесстрастно наблюдая, как сокращается расстояние до врага. Со стуком копыт и барабанной дробью сливались удары сердца.

Пятьсот ярдов, четыреста, триста. Кони скакали всё шире, стелясь низко над землёй. Свистел в ушах ветер, дождь заливал за шиворот, но в предвкушении битвы от тела исходил такой жар, что холода не ощущалось.

Мелькнул на грани внутреннего зрения призрак опасности. Сердце ёкнуло, сбивая дыхание.

«Что-то не так»! — завопило чутьё.

«Нет, сейчас уже не остановиться, сомневаться нельзя», — уговаривал разум.

Сто ярдов. Пятьдесят. Взорвалась над головой молния, ослепив на мгновение. Захрапели кони.

Пелена слёз спала с глаз — только тогда Ойсин прозрел. Не люди стояли перед Сумеречниками, а демонская рать. Такой он в жизни не видывал. То ли рыцари сами призвали их своими кличами, то ли единоверцы и правда служили исконным врагам человеческого рода. Весь Неблагой двор Аннуина, что полторы тысячи лет ютился по дальним закоулкам острова, собрался в Неистовый гон, чтобы добить обескровленный орден.

Всадники-дуллаханы держали свои головы с глазами-свечками подмышками, ладони сжимали хлысты из человечьих хребтов. Скалились белые борзые кун ши с вислыми красными ушами. Парили над землёй баньши в трепещущих на ветру одеждах, прекрасные лица вытягивались в птичьи клювы. Стенали и кричали плакальщицы, наполняя сердца скорбью по убиенным. По тем, кто поляжет в этом сражении — Сумеречникам.

Серокожие гоблины и их более крупные сородичи хобгоблины хлопали ослиными ушами, держа в руках кто пращи с камнями, кто кривые парные клинки. Топали, сотрясая землю, девятифутовые заплывшие жиром людоеды-огры с несоразмерно маленькими головами. Рядом раздували ноздри водяные лошади-кельпи. Буро-зелёные и склизкие в своём изначальном виде, волнами спускались до земли их гривы и хвосты из водорослей, горели болотными огнями огромные глаза навыкате.

А руководил воинством сам бессмертный владыка ши Аруин. Из-под рогатого шлема торчала прядь белых волос, когда остальные были воронова цвета. Лицо его казалось рассечённым на две части — одна половина белая с золотистым глазом, как у прекрасных высших ши, а вторая, отделённая глубокой бороздой старого шрама, — ярко красная, обожжённая. На глазу вместо бельма, как у обычных людей, было чёрное пятно. Ойсин смотрел в него словно в бездну. Аруин сидел верхом на самом крупном кельпи, тот грыз удила и окроплял грудь зелёной слюной.

Владыка ши вскинул правую руку, приказывая Неистовому гону ждать. Блеснуло в вышине последним лучом солнце и отбросило блик от отлитой из серебра ладони. Правда! Все легенды — правда!

Ойсин впервые обернулся — дорогу через болота перекрыла ещё одна рать демонов.

Не отвернуть, только вперёд! Его великий предок смог, значит, и у Архимагистра получится. Демоны ещё помнят то поражение, их память куда длиннее людской.

— Безликий с нами! — крикнул Ойсин и вдавил пятки в конские бока.

Возликовали горны, разнеслись боевые кличи. Вторя им, завыли кун ши в передних рядах. Взвился залп стрел, прикрывая кавалерию. Демонические псы ловили их зубами, но многие падали замертво.

«Брат мой, Ветер, помоги!» — молился Ойсин.

Десять ярдов. Пять! Сумеречники обрадовались, встретив настоящего врага, а не собратьев, с которыми приходилось биться по какому-то недоразумению. Выставленные вперёд копья пронзали дуллаханов, сбивали их с лошадей, обламывая пики. Рыцари забывали о страхе, усталости и боли, превращаясь в могучих героев, воспетых в старинных балладах, как освободители земли Мунгарда. Вновь уверовав в себя, Сумеречники сметали демонов, как ветер — палую листву. Кони топтали кун ши копытами, взлетали и опускались на гоблинов шипастые била кистеней, лязгали клинки.

В задоре Ойсин откидывал налетевших на него баньши. Звенел в ушах их скорбный плач:

«Не выживешь! Не выживешь! Мы будем рыдать и бросаться на твою могилу, как духи-хранители твоего рода!»

Голубоватая дымка ветроплава окутывала волнистое лезвие фламберга. Легко оборачивался в ладони эфес, вспарывая жёсткую серую кожу огра. Глуповатый демон заревел от боли и отступил. Маленькой заминки было достаточно, чтобы выпустить твари кишки.

Ойсин замер на миг в образовавшемся затишке. Кун ши облепили ближайших к нему всадников. Опрокидывались кони. Железными копытами кельпи раскраивали черепа Сумеречников. Дуллаханы швырялись головами, как снарядами, свистели в воздухе хлысты. Где они прикасались к людям, там оставались ядовитые язвы.

Рыцари падали на землю, вокруг них роились полыхающие зелёным баньши. От их плача, от прикосновений костлявых рук страх и уныние проникали под кожу. Сумеречники путали наведённые эмоции со своими, теряя боевой настрой. От огров и вовсе спасения не было: один удар огромных кулачищ выбивал из людей дух.

Гибли, гибли Сумеречники! Слишком много тварей собралось. Даже если и победят рыцари, то все здесь полягут. Армию надо спасти — без неё не будет ордена. Нужно поступить, как герой Безликий, нужно стать им, тогда Сумеречники вернутся к чистым истокам.

— Стойте! — закричал Ойсин. — Я, потомок Безликого, вызываю чемпиона!

По рядом пробежался гомон. Битву остановили. Разошлись две армии — стена против стены.

Поставив коня между ними боком, Ойсин вглядывался в размытую дождём даль. Аруин не участвовал в битве, наблюдая за всем из седла королевского кельпи. Считал ли он схватку с Сумеречниками ниже своего достоинства или ему мешало увечье?

Владыка подъехал к Ойсину, кельпи обдал смрадом гнили. Глаза Аруина осматривали каждый дюйм лица Архимагистра, словно искали там что-то. От мощи владыки шевелились волоски на теле. Ойсин не представлял, что кто-то может быть настолько силён. Но Архимагистр ни одним движением не выдавал смятения. Он сразится с бессмертным и победит, как победил Безликий. По-другому и быть не может.

Но Аруин лишь отвернулся манерно-медленно и взмахнул серебряной кистью, так и не проронив ни звука, как театральный мим. Воинство ши зашевелилось, пропуская вперёд чемпиона. Земля затряслась от тяжёлой поступи, полыхнула громадная коричневая аура. Особенно крупный огр? Ойсин стиснул рукоять фламберга плотнее. В любом случае не сильнее Аруина.

Показался тёмный силуэт двухголового гиганта. Надо же, эттин! А говорили, что их не существует. Кожа цвета древесной коры с рисунками годичных колец, из одежды — лишь набедренная повязка. Сам лысый, только правую голову окружал венец каштановых волос. Ноги толстые, размером со стволы вековых дубов, руки длинные, до колен. В правой — необхватная шипастая палица.

Ойсин сглотнул. Нет, нельзя терять веры. Он потомок Безликого, он не может проиграть! Не может опозориться перед прежде поверженным владыкой Аннуина.

— Бой! Бой! Бой! — набатом кричали обе стороны.

Архимагистру вручили самое большое и прочное копьё. Он перехватил его поудобней. Конь набрал скорость. На острие загорелась голубая дымка ветроплава. Один скачок, второй, третий. Эттин всё ближе. Неповоротливый гигант не увёртывался, не отходил. Способна ли эта двухголовая громадина чувствовать?

Эттин замахнулся палицей. Ойсин обернул тело плотным щитом из сгущённого воздуха. Он сможет! Он лучший, самый сильный Сумеречник в своём поколении, с королевским даром! Он — потомок бога!

Последний рывок. Ойсин ударил на выдохе. Остриё вонзилось в грудь эттина, копьё надломилось пополам. Палица приближалась неумолимо, время замедлилось. Ойсин стиснул зубы, из носа хлестнула кровь. Щит зазвенел, разметались, искря, осколки воздуха. Последняя преграда разбилась, как хрупкое стекло — не выдержал королевский дар столь мощного удара. Смела огромная палица и коня, и всадника.

Что-то хрустнуло в спине — Ойсин больно ударился об землю. Рядом лежал мёртвый конь. Ойсин ещё дышал, но уже не шевелился, только смотрел на нависающую над ним чёрную тучу.

«Почему не получилось? Брат мой, Ветер, отец мой милостивый, почему ты оставил меня? Молю, не за себя уже — я не жилец. Спаси хоть моих людей — твоих людей. Наш орден! Без них миру не выжить!»

Раскатился гром, расчертила небо молния. В столбе ослепительного света спустился на землю Всадник зари.

Безликий! Он явился, чтобы победить Аруина ещё раз и разогнать Мрак! Он спасёт… весь пылающий в пожаре войны мир!

Последним видел Ойсин, как дрогнул Неистовый гон. Подался вперёд владыка ши, растеряв своё безразличие. Завопил от ужаса эттин, размахивая палицей. Мчался на него сверкающий всадник, реял на ветру белый плащ. Клубилась плотной голубоватой дымкой нечеловечья сила. И пахло сладко — грозой.

Мир будет спасён!

* * *

Гэвин заметил ауру Неистового гона ещё на подходе к топям. Учуял мстительный Аруин близящийся конец, выполз, выгнал со всех нор своих приспешников. Да ещё и с одержимыми, небось, договорился. Всё, чтобы объявленное полторы тысячи лет назад пророчество сбылось у него на глазах.

Лишь бы успеть, лишь бы, лишь бы. Остановить бойню до того, как никого в живых не останется. Срубить гнилое дерево до того, как оно погребёт под своими ветвями весь мир.

Чернело небо, холодной пеленой лил дождь. Гэвин заполнял внутренний резерв силы до предела. Выйдет ли? Ведь это сумасшествие гораздо большее, чем все его походы вместе взятые. Представить, что он сможет… возможно ли? Какого тебе, Безликий, смотреть, как гибнет твоё детище, которые ты пестовал долгие годы, которым грезил и жил, ради которого терпел боль и лишения? Какого тебе будет уничтожить его собственными руками?

Узкий проход из топей заслоняли многочисленные кельпи и кун ши. Учуяв Гэвина, они обернулись. Засверкали в испуге глаза. Ветер свистел и хлестал вокруг, поднимая в воздух комья грязи. Гремели громы, полыхали зарницы. Гэвин скакал вперёд, зная, что должен. Всё уже решено и пути назад отрезаны. Лишь бы спасти!

Быстрее!

Воздух сгустился в огромный таран и, гудя, врезался в толпу кельпи. Демоны разлетелись в стороны и, суча копытами, увязли в болотной жиже. Кун ши заскулили от страха, прижимаясь друг к другу. Гэвин сминал тех, кто не успел убраться с пути вовремя.

Сверкнула знакомая аура Ойсина и начала опадать, как звезда на ночном небосклоне, чья жизнь была яркой, но очень короткой. Гэвин опоздал!

Сумеречники оборачивались и спешно расступались. Никто не проронил ни слова. Узнавали ли они своего бывшего маршала?

Переломанное тело Ойсина лежало на земле возле мёртвого коня, как в ниспосланном Безликим видении.

«Почему ты его не спас? Почему ты не спасаешь никого из нас, жестокосердный безответственный родитель?!»

Поскакал тяжёлым галопом королевский кельпи, выворачивая из земли комья. Золотой глаз на белой половине лица распахивался всё шире — Аруин с удивлением оглядывал клубившиеся вокруг Гэвина потоки воздуха.

«Признал, ничтожный земляной червь? Достоин я схватки с тобой? Думаешь, ты сам, искалеченный и уродливый, трусливо сговаривающийся с предателями, достоин?»

Ярость теснилась в груди. Вспоминались времена переселения из Гундигарда и основания ордена, когда каждый встречный-поперечный, чужие и свои — все испытывали могущество и выдержку Безликого. В его словах сомневались, требовали до бесконечности отдавать им всего себя, спасать всех и каждого, не оставляя ничего родным и близким. Безликий сражался, полный горечи, всегда на пределе, только бы победить, потому что плата за поражение будет непомерна.

Гэвин терял себя в памяти предка, в легендах, в смутных слухах и предчувствиях, в горьких словах, в образе из снов — мужчина в холщовом балахоне со спрятанным под маской усталым лицом. Прославленному крылатому воителю нельзя показывать слабости, за которые здесь сжирали.

Гэвин сам становился Безликим, был им всю жизнь, просто скрывался под маской одного из людей, которым никогда не являлся. Какое откровение на закате жизни! Каждый Утренний всадник был Безликим, пастухом своего племени, каждый скакал в авангарде и отдавал людям всего себя. Чтобы не прекращалась пляска жизни, не заглушалась музыка мироздания, чтобы он существовал — краешек милой сердцу земли, затерянной посреди пустоты космоса.

И этот суровый мир отвечал ему взаимностью. Ему одному, любимому, пускай и блудному, неблагодарному сыну иступленных небес подчинялись стихии. Ему благоволили духи, его обожали звери и растения. Весь мир, не только ветер, оборачивался вокруг него, просачивалось под кожу, тёк по жилам. Ничего человечьего в раскалённой до предела ледяной мощи уже не оставалось. Тело набухало, готовое взорваться смертоносным вихрем и смести всю гниль.

Заорал в ужасе эттин-убийца. Гэвин воткнул шпоры в бока коня и выставил копьё. Заискрил на наконечнике голубой шар и врезался в грудь гиганта. Демоны с визгом бросились врассыпную, эттин отлетел на десять ярдов и с грохотом рухнул на землю, оставив в ней большую воронку. Из развороченной грудины сочилась кровь и торчали обломки рёбер.

Гэвин развернул коня на месте, отбросил расщеплённое копьё и выхватил из ножен на поясе клеймор. Не рунный меч из звёздного металла, но тоже сгодится. Вспыхнуло лезвие голубыми огнями ветроплава. Владыка Аруин достал собственное оружие, дрожали тонкие, подкрашенные в уголках татуировкой губы. Так у него тоже не несокрушимый кайласах, и рука уже давно не та!

Схлестнулись всадники, лязгнуло оружие, высекая снопы искр. Противники обменивались молниеносными ударами, никто из них не уступал, вот только ветер раздувал полы плаща Гэвина всё сильнее. Утренний всадник не чувствовал страха и усталости, не сомневался в победе. Аруин отвёл лезвие снизу. Серией виртуозных финтов Гэвин закрутил его меч своим, откинул с пути и подобрался к защищённому лишь тонкими кольчужными кольцами горлу.

«Оставь меня! — зазвучал в голове сиплый голос Ариуна. А когда-то он был звонким и чистым и пел так, что с ним не сравнились бы даже голоса лучших бардов Норикии. — Как только ты исполнишь свой долг, мой народ вернётся в Аннуин. Я слаб и жалок, но хочу увидеть, как свершится моя месть. Не трать силы понапрасну, они уже почти на исходе!»

«Вечерний всадник заставит тебя заплатить за вероломство и глум!» — Гэвин всадил меч обратно в ножны и спрыгнул с коня.

«Если только мои мары не заберут его раньше», — усмехнулся владыка.

И демоны, и Сумеречники следили за Гэвином, боясь сдвинуться с места и даже вздохнуть. Он опустился на колени возле распростёртого на земле Ойсина. Загрубевшая от постоянных тренировок с мечом ладонь закрыла остекленевшие глаза и стёрла кровь с губ. Гэвин поднял идеалистичного мальчика на руки. Горечь вины и боли разъедали разум.

«Прости, что предал и подставил тебя, прости, что не защитил. Простите и вы все, что моя семья, моя кровь причиняет вам столько боли».

— Уходите! Архимагистр мёртв! Вы больше никому не нужны! — прокричал Гэвин.

Взорванная и истоптанная копытами земля пропиталась кровью. Повсюду валялись истерзанные тела животных, людей и демонов.

— Ты никто, чтобы нам приказывать! Даже не один из нас! — донеслось из передних рядов. — Убирайся, и мы пойдём дальше. Сотрём с лица земли приспешников демонов!

— Нет! — оборвал их Гэвин. Глупцы и безумцы, они жаждут закопаться в могилы живьём. — Именем Безликого и по праву чемпиона я принимаю командование орденом и объявляю капитуляцию и роспуск.

— Нет! Ты нечестивый! Ты в сговоре с демонами и Лучезарными!

Сумеречники наставляли на него копья, словно надеялись убить, как демона.

Из глотки вырвался сумасшедший каркающий смех. Тело горело, по жилам лилась раскалённая лава. Гэвин вскинул голову к небу, шепча только ему:

— Я верю, верю и ненавижу. Дай знак! Я готов ко всему, я готов вершить твою волю!

Выстрелило, выбило дух, болью поразило под лопатками, градом хлынул пот. Мешаясь с дождём, он разъедал татуировочную краску. Она текла чёрными ручьями по пальцам и пачкала мёртвого мальчика. Гэвин до сих пор держал его дрожащими руками.

Вспыхнули вокруг советника павлиньи цвета. Что-то шевелилось, распахивалось вширь и ввысь у него за спиной. Гигантскими воронками вихрился воздух. Темнело, словно туча спускалась на землю. Посверкивая молниями, огненный смерч распахивал хищный зев.

Сумеречники в ужасе круглили глаза. Самые рассудительные бросали оружие и бежали прочь.

— Именем Безликого заклинаю! Я проводник воли его! И он повелевает, чтобы ордена не стало сегодня. Вы больше не его люди! Убирайтесь, иначе будете сметены здесь и сейчас, не единоверцами и не демонами, а божественной дланью собственного покровителя! — хрипел Гэвин раскатами грома.

Ветер стремился сорвать плоть с костей, изничтожить вместе с изувечившей землю войной. Гэвин в самом сердце, он сам — сердце бури. Синевой ночи вихрилось его потустороннее могущество. Только оно устрашило и отрезвило. Этой силы Сумеречники и демоны не понимали и боялись больше смерти, от неё — бежали, проклиная до десятого колена. Свои и чужие хором. Ненавистное Небесное племя.

Как же он ненавидел их: Сумеречников, демонов, Лучезарных, неодарённых. Всех! А себя ещё больше, ведь с этим немыслимым могуществом он не мог сражаться с людьми, не мог излечить любимое дерево от гнили. Но для мира призрак надежды ещё не угас. То, что для этого требовалось, Гэвин готов был исполнить любой ценой.

Всё оборвалось так же резко, как началось. Советника словно оглушило, задрожали колени. Из носа потекла горячая кровь. Она перемешивалась со слезами и дождём, попадала в рот и стекала по подбородку на белый воротник рубашки. Надорвался! На этот раз окончательно. Жалкая развалина: внутри пусто, всё тело сковала тяжесть, на плечи надавила каменная глыба. Неужели неодарённые всегда чувствуют себя такими букашками?

Придя в себя, Гэвин огляделся. Рыцари бежали прочь по узкой тропинке между топей. Хвост колонны уже скрылся за пригорками. Демоны не преследовали их, а стягивались поближе к владыке. Аруин наблюдал с седла своего кельпи. Если бы хотел добить, то сделал бы это уже давно.

Гэвин поднялся с колен, продолжая держать на руках Ойсина. Советник зашагал на юго-запад, к противоположному выходу из Астальшир Мур. Там должны были высадиться Лучезарные, чтобы воочию лицезреть, как их союзники-демоны разорвут на части остатки Сумеречников.

Твари образовали перед советником живой коридор. Они не нападали, только скалились, щёлкали зубами, тянули когтистые лапы, сверкали со всех сторон злобные глаза. Владыка Аруин ехал следом молчаливой тенью. Только когда Гэвин переступил границу холмов, Неистовый гон начал расходиться. Болота распахивались перед демонами мерцающей зелёной дымкой, которая поглощала их, как живое существо. Последним исчез владыка Аруин.

Гэвину подоспели люди в голубых плащах. Мыслечтецы, бывшие Сумеречники. В пустых глазах не осталось ни страха, ни азарта. Они двигались как марионетки, резко и целенаправленно. Вопросы их звучали очень сухо и бесстрастно:

— Стой! Кто идёт?

— Архимагистр ордена Сумеречников, Советник короля Лесли I, высокий лорд Гэвин Комри, — ответил он, стараясь держать спину прямо. — У меня слово к вашему командованию. Мы объявляем капитуляцию!

Лучезарные осмотрели тело Ойсина. Отовсюду на Гэвина наставили копья, посыльный убежал узнать у командования, что делать с гостем. Миг передышки или растянутая мука? Скорее бы всё разрешилось!

И действительно — дождь стих, с ним и ураганный ветер. Тучи разбежались, явив особенно яркие звёзды. Вон копьеносец — запечатлённый на небе за подвиги предок рода Комри — Джордж Драконоборец. В детстве Гэвин мечтал о его участи, о судьбе героя, а стал… ещё станет презираемым всеми предателем.

Раздался шум, Гэвин обернулся. Человек в лазоревом плаще с золотым кантом по капюшону бежал к нему. Взволнованно пульсировали в ауре чёрные прожилки Мрака. Что ж ты, предводитель, растерял всё величие и властность?

Одержимый откинул с головы капюшон. Сухой, невысокий — старый знакомец Трюдо. Он единственный остался в живых из троицы возвратившихся из Гундигарда одержимых много лет назад. Двух его товарищей — Рата и Масферса — Гэвин выследил и убил. Но на их место нашлись новые одержимые.

— Я пришёл для переговоров, — сказал Гэвин до того, как его успели спросить. — Без оружия, без дара. У меня есть то, чего вы так жаждите.

Трюдо подал знак рукой, и Гэвина повели в просторный белый шатёр посреди лагеря.

— Мертвеца сюда не тяни. Я уже понял, что прославленный потомок Безликого пал, — высокомерно бросил Трюдо на пороге.

— Похороните его с почестями. Это одно из моих требований, — отрезал Гэвин. Он был должен это мальчику.

— Ты не в том положении, чтобы требовать! — рявкнул Трюдо и повернулся к своим людям: — Исполняйте! Пускай мёртвый предводитель колдунов горит, как и всё его племя!

Ойсина забрали. Гэвин последовал под полог за Трюдо. Внутри шатра советник зажмурился от света множества ламп. Трюдо опустился на бархатные подушки. Он был здесь без подручных. Видимо, другие одержимые не успели вернуться из Веломовии, наводя там порядок.

В дальнем углу дожидалась Шепсит, юная королева демонов-стервятников нехбетов. Что ж, значит, послание Гэвина она получила и не забыла о давнем уговоре. Она — залог того, что его условия примут. Рядом с ней хмуро переминались два охранника-нехбета, видимо, для защиты.

Шепсит повернулась и скользнула по советнику чёрными глазами, в которых стыли слёзы.

«Что ж ты, девочка, крепись! Не разъедай мне душу жалостью ещё больше».

— Говори! — нетерпеливо потребовал Трюдо.

— Мой король послал меня объявить, что он примет веру в Единого при условии, что вы сохраните и поддержите его власть на острове, — Гэвин достали из-за пазухи соглашение с подписью и печатью Лесли.

— Мы уже и так победили. Зачем он нам? — усмехнулся Трюдо.

— Династия Хассийцев-Майери священна. Быть может, люди отвернулись от Сумеречников, но в королевскую власть ещё верят, тем более, если Лесли согласится на требования народа.

Трюдо смерил его недовольным взглядом.

— Второе условие: вы примете капитуляцию ордена, не станете преследовать рыцарей и позволите им укрыться в Норикии.

— Ещё чего! — возмутился одержимый.

— Завоевать земли проще, чем удержать. Уж мне ли не знать. Народ устал от войны и уже ропщет, — ответил Гэвин.

Трюдо шумно выдохнул:

— У тебя одни требования. Что ты готов предложить взамен?

— Себя. Архимагистра, узурпатора, убийцу, самого злого колдуна в Мунгарде, — он бросил взгляд на Шепсит.

Та заговорила:

— Смею напомнить про ваш долг. Мы требуем, чтобы это чудовище казнили на костре!

Молодец! Не дрогнула, не показала истинных чувств. Гэвин хорошо помнил, как она ужаснулась, когда он попросил её об этой услуге.

— Но он же теперь безобиден! Какой смысл в его смерти? — заспорил Трюдо.

— Священная месть должна быть исполнена, — отрезала Шепсит и отвернулась.

Одержимый закатил глаза:

— Насколько же глупы и недальновидны ваши традиции! Но так уж и быть, мы сдержим слово. Устроим показательный суд — простая формальность для людей, а там…

— Я готов добровольно взойти на костёр на главной площади Ловонида с развязанными руками. Но это не всё.

Гэвин снял с шеи серебряную сойку. Он носил её на шнуре на шее вместо жёлудя-талисмана как раз для этого случая. Советник подбросил побрякушку, Трюдо поймал её и удивлённо вскинул брови.

— С этим командирским знаком я передаю вверенную мне в зале клятв душу Микаша Остенского, осенённого духом возмездия, в ваши руки. Он готов к тому, чтобы разрушить старые устои и привести вас в новой мир.

Трюдо задумчиво гладил сойку пальцем, взвешивая все за и против.

— Ты же сам понимаешь, что не справляешься ни с людьми, ни с товарищами-Предвестниками, — вкрадчиво уговаривал Гэвин. — Не по твоей руке эта власть и сила. Мрак жаждал Разрушителя с самого начала, но не дотягивался до него. Только дух возмездия подготовит мир к пришествию нового Повелителя.

«Ну же, возьмите его! В нём столько ярости и ненависти, что вам и не снилось. У него достанет решимости подмять под себя мир. Он не даст всему погибнуть, пока не явится истинный Повелитель. Разрушитель сможет, он действительно сможет стать безжалостным палачом… палачом для моего рода».

— А как же Искатель? — спросил после долгой паузы Трюдо.

— Она вне моей власти, — пожал плечами Гэвин. — Я отвечаю только за воинов и королей.

— Хорошо! Мы не тронем короля Лесли, если он обязуется подчиниться нашей воле. И не станем преследовать Сумеречников в Норикии. Нам действительно нужно время, чтобы закрепиться на отвоёванных землях. Напиши письмо Разрушителю, чтобы он встретился с нами в назначенном месте.

Гэвин усмехнулся:

— Ну, уж нет. Я не стану делать за вас вашу работу. Вам он нужен — ловите его сами. Только так он обретёт полноту силы и власти.

Гэвин развернулся к выходу, ожидая, когда его отведут к пленным. Всё, что надо, он уже сказал.

 

Глава 19. Соколик ясный

1545 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

Лорд Артас так до конца и не выздоровел, хотя мог уже ходить, прихрамывая на правую ногу. Говорил он неразборчиво, орудовать ложкой единственной повинующейся рукой получалось плохо, как одеваться и ухаживать за собой. Из-за этого лорд Артас очень страдал. Он разбрасывал вещи в бессильной злобе, бежал куда-то и падал, рассаживая себе колени и локти. От его трости частенько доставалось слугам и даже Арсену, когда те пытались ему помочь.

Лайсве оградила от него Геда. Её отец и раньше недолюбливал малыша, а ей не хотелось, чтобы сын пугался или чувствовал себя отверженным. Микаш и без того старался не попадаться лорду на глаза, чтобы тот не учинил скандала.

Был светлый весенний день. Закончив заниматься с Гедом и поручив его Хорхору, Лайсве спустилась в столовую. Иржина протирала обеденный стол. Кроме неё слуг в замке осталось всего с полдюжины, сухая кундка взялась руководить ими после смерти старого Матейаса в прошлом году. Лайсве была ей безмерно благодарна за преданную службу.

— Мой муж уже обедал? — поинтересовалась хозяйка.

Обычно Микаш в это время торопливо доедал овсянку со слабо прожаренной телятиной и убегал проверять посты дозорных на стенах.

— Нет. Маршал с утра не покидал своего кабинета. На рассвете прилетел почтовый голубь. Видно, что-то важное, — ответила Иржина.

Лайсве взяла поднос с едой и понесла его наверх, чтобы убедиться, что Микаш поест. Она постучалась в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Муж стоял у окна и смотрел на южный тракт, что вёл в его родное Заречье. В руках за спиной он держал развёрнутый лист с посланием.

— Тревожные новости? — спросила Лайсве, ставя поднос на стол.

Микаш полуобернулся, на высоком лбу залегли вертикальные морщины.

— Пришло послание от твоего наставника.

— Он ещё осмеливается ко мне обращаться? — возмутилась она.

— К нам обоим. Вот, — он протянул ей листок.

Лайсве пробежалась глазами по написанным педантичным почерком строкам. Жерард просил прощения за резкие слова и заверял, что больше никогда не причинит вреда им обоим. Лайсве почесала переносицу в задумчивости.

— Какая муха его укусила?

— Читай дальше, — кивнул Микаш.

«Дела в мире идут неважно. Архимагистр Фейн, доблестный потомок Безликого, пал в неравном бою с Неистовым гоном на Авалоре. Лорд Комри принял на себя командование, объявил капитуляцию и распустил орден. Именно мне выпало с прискорбием сообщить тебе и твоему мужу, что Сумеречников больше нет. Отныне каждый сам за себя.

Я ещё надеюсь, что дела наши можно поправить. Я собираю всех, кто изъявит желание, в предместье Дюарля в Норикии, где располагается главный штаб созданной мной компании «Норн». Там мы будем под покровительством короля Орлена XI. Мы не сможем вернуть влияние сейчас, но хотя бы защитимся и выживем.

Твои сёстры-Норны поведали мне о том, что одержимые ищут тебя. Они хотят добраться до Безликого. Если им удастся, это будет крах всего, не только одарённых, но и обычных людей, даже единоверцев».

— О! Он не назвал единоверцев ни одним нелестным словом! Точно, конец света не за горами.

— Кончай язвить и дочитай. Это выглядит серьёзным, — устыдил её Микаш.

«Посему взываю к твоему благоразумию. Ни глубокие рвы, ни мощные стены родового замка не защитят тебя, как не защитили твоего брата в Стольном».

— Он ещё и Вейаса сюда приплёл!

— Лайсве!

Микаш подошёл и обнял её за плечи, пытаясь смягчить.

— Я понимаю, что ты не испытываешь к нему приязни. Поверь, мне самому он нравится ничуть не больше, но просто дочитай! Сейчас он предлагает что-то стоящее.

Лайсве отстранилась и вернулась к письму:

«Посему прошу, езжай в Дюарль без отлагательств. Вместе мы сделаем всё возможное, чтобы защитить тебя и Безликого. Пускай эмоции и симпатии не застят тебе глаза, а чтобы быть уверенным, обращаюсь и к твоему мужу. Бегите из Белоземья. Армия единоверцев уже на подступах. Они охотятся за вами. Никакими посулами вы от них откупитесь. Только вместе мы сила, так ведь говорил Безликий?

Главнокомандующий компании «Норн», доктор Жерард Пареда»

Со своей стороны обязуюсь оказать вам любое содействие, какое от меня потребуется, и не стану вмешиваться в вашу личную жизнь, пока вы будете под моей крышей.

С глубочайшим уважением и искренним почтением,

— Это смеху подобно! Он думает, что я поверю ему после всего?! — Лайсве отшвырнула письмо.

— Он прав, у нас нет другого выбора, — снова попытался увещевать её Микаш. — Люди разбегаются, у замка становится всё меньше защитников. Один против целого войска даже я не выстою.

— Мы вместе! — она упрямо качнула головой и обняла себя руками. — А как же отец? Он не выдержит дороги в Дюарль. Да и Гед слишком мал, ему будет тяжело.

— Они останутся здесь, — Микаш развернул её к себе и заглянул в глаза.

Лайсве вздрогнула:

— Как это оставим? Кто же защитит и позаботится о них?

— Их не тронут. Твой отец безобидный старик, а Гед пропущенный. Ни единоверцы, ни одержимые их не заметят, а если заметят, то не будут возиться. Но если мы останемся с ними, то их могут убить. А если мы потянем их с собой, то они задержат нас или даже выдадут. Расстаться будет лучше. Когда расклад сил в мире переменится, мы вернёмся к ним или они приедут к нам.

— Но как же Гед будет без меня? Как же я буду без него?!

— Сейчас нам нужно быть сильными, — Микаш погладил её по щеке, но Лайсве отшатнулась.

Так больно стало, что она не выдержала и выплеснула на него всю скопившуюся горечь:

— Ты никогда его не любил. Пропущенный, слабак не достоин даже капли внимания прославленного маршала?

— Лайсве!.. — Микаш понурил голову, но потом заговорил твёрдо: — Я уже решил. Сегодня отправлюсь в Заречье, чтобы собрать добровольцев. Всех, кто захочет укрыться в Дюарле. Они станут нашим отрядом сопровождения. Если что, отобьёмся вместе. Вернусь к концу лета. Будь готова ехать к этому времени.

— Решил за нас обоих, да? — Лайсве в последний раз заглянула в его жестокие дымные глаза и выбежала из кабинета.

Почему всё складывается так скверно?

* * *

1545 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Заречье

Микаш с трудом признавал родное Заречье. Когда он с Лайсве возвращался в Ильзар юго-восточным трактом, то был слишком погружён в свои беды, чтобы замечать запустенье. Насколько же война изменила виды, быт и сами лица людей! Поля стояли невозделанными, везде бушевал бурьян. Заброшенные сады разрастались безлистными ветками, у жилищ обваливалась крыша, гнили стены, разбитые окна зияли угрюмой пустотой. Измождённые люди прятались в оврагах и низинах, в наскоро вырытых землянках и хлипких камышовых шалашах.

Обветшал и чёрный степной замок лорда Тедеску. Замшелые растрескавшиеся камни уже не казались ни грозными, ни даже внушительными. Слуг почти не осталось. Встречать отряд у ворот вышел сам хозяин. Лорд Тедеску высох и сморщился как старая слива. Его костюм протёрся на локтях и коленях, темно-зелёный бархат выцвел до жёлтых пятен. Смотреть на него такого было немного совестно.

Микаш услал своих людей располагаться в замке на отдых, а сам отправился поговорить с хозяином наедине. Лорд Тедеску впал в беспамятство настолько, что не признавал своего возмужавшего воспитанника. Они брели по коридору на первом этаже, освещённому тусклыми факелами. Гулким эхом отражались от стен шаги.

— Слышал я про ваши подвиги, — уверял лорд Тедеску, щурясь подслеповатыми глазами. — А у меня был сын не слабее вас. Нет, не этот трус малахольный, что на юг рванул, а другой, сильный, статный. Сотню демонов укладывал за раз, правда!

Старик привёл Микаша в заброшенный трофейный зал. Шкуры демонов побила моль, рога на стенах покрылись пылью, поцарапанные панцири и клыки валялись в беспорядке. Микаш отыскал челюсти пещерных ящеров-палесков и провёл пальцем по когда-то острым как бритва зубам. Совсем затупились.

— Это всё он! — выпятил вперёд немощную грудь лорд Тедеску. — Мог бы стать маршалом не хуже вас. Он в двенадцать лет целую стаю Лунных Странников положил в одиночку. Тут все шепчутся, что я из ума выжил, но не слушайте. Я знаю, о чём говорю. Мой сын…

— Я верю, — успокоил его Микаш, улыбаясь печально. Каким же неблагодарным балбесом он был в юности! — Ваш сын действительно стал героем. Вам есть, чем гордиться.

— Во-о-от, — протянул старик. — Он приедет и отвезёт меня в убежище чуть позже. А ты забирай этих неверующих! Не нужны они мне, не нужны!

Стоит ли говорить старику правду, которую он тут же забудет и снова погрузится в воспоминания?

В единственной тёплой комнате на втором этаже Микаш растопил камин и уложил лорда Тедеску спать. Перед отъездом маршал распорядился, чтобы старика тайно перевезли в домик на окраине соседнего городишки Жимтополя и приглядывали за ним. Напоследок Микаш предупредил слуг, что если они обидят старика, то маршал со всех по три шкуры спустит. Сумеречники только удивлённо переглядывались.

К середине лета они объехали весь край. Набрать удалось совсем юных мальчишек, калек, стариков и слабоодарённых взрослых. Не на такой отряд Микаш рассчитывал: их самих ещё защищать и обучать придётся. Но не бросать же. В Сальвани единоверцы вырезали всех, кто обладал хоть каплей дара или был уличён в связях с Сумеречниками.

Сейчас суд над «колдунами и ведьмами» вершили Голубые Капюшоны. Мыслечтецы без труда отличали Сумеречников от обычных людей. Раз обладаешь даром и не состоишь в новом ордене Лучезарных, значит, виновен. И путь тебе один — на погребальный костёр живьём. Вроде как мир от Сумеречной заразы чистят, уборщики те ещё выискались! Ублюдки!

Была бы воля Микаша, он бы всех их порешил, предателей своего племени. Но воевать с настолько численно превосходящим врагом — бессмысленное самоубийство, пускай красивое и доблестное. Про почившего Архимагистра Ойсина Фейна барды на каждом углу распевали баллады, мол, храбрец из храбрецов, не побоялся вступить в неравный бой с лихом. Хотя какая храбрость в том, чтобы полезть в осиное гнездо и сложить там голову? Куда больше мужества требовалось, чтобы распустить отживший своё орден и спасти шедших на смерть дураков-Сумеречников.

Эх, почему Гэвин назвал Ойсина потомком Безликого? Не было в нём и капли той нечеловеческой силы и мудрости, которой обладал сам лорд Комри. Только он и мог претендовать на родство с богом. Хотя после того, как Микаш узнал, что Безликий воспользовался его телом, чтобы быть с Лайсве, эта догадка нравилась ему гораздо меньше, как и сам великий, но оказавшийся таким вероломным, бог.

— Куда дальше? — спросил помощник Ульрих.

Микаш огляделся. Знакомый перекрёсток! Слева за обрывистым берегом журчала течением широкая Плавна. Огибая отмели, закручивался водоворот над тёмным омутом. Потянуло тоской в груди. Родное местечко-то он забыл совсем.

— В село Остенки заедем, тут небольшой крюк. День, от силы два потеряем, — решил Микаш.

— Остенки? — Ульрих нахмурился и раскрыл карту. — Нет тут такого. Там дальше Ясенька — новое поселение коневодов. Говорят, заняли пустошь, оставшуюся после нашествия.

— Едем! — приказал Микаш. — Заодно и лошадей себе подыщем. Пошли глашатая вперёд. Посмотрим, есть ли там желающие присоединиться к нам.

Вот душа и порадовалась за родную сторонку. Хотя бы здесь селяне убирали поспевший на полях овёс и пшеницу, а на заливных лугах паслись поджарые златогривые кони. Жизнь продолжалась.

* * *

1545 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Заречье, село Ясенька

Вчера закончили уборку полей, а сегодня Кыму выпало пасти лошадей на лугу за Ясенькой. Он лежал на мокрой от росы траве и, глядя в ясное небо, перекатывал между зубами колосок мятлика. Солнце ещё не разгорелось жарко, но светило уже ярко. Поблизости чавкали и фырчали кони, лениво отгоняя от себя мух. Выводили мелодичные трели соловьи, в их музыку вплетался стрёкот кузнечиков.

На дороге зацокали копыта, укрыло холодной тенью, засосало под ложечкой. Кым приподнялся на локтях. Перед ним стоял всадник в сером плаще. Странники редко забредали в их глушь, но Кым с первого взгляда признал глашатая Сумеречников, ведь столько грезил об этом!

Мальчишка выплюнул колосок и подскочил так резко, что лошади тревожно захрапели. Он отряхнулся и широко расправил плечи, стараясь выглядеть внушительней.

— Не подскажешь, отрок, в какую сторону село? — спросил глашатай. — Коней прикупить хотим и ежели кто пожелает с нами…

— Я пожелаю! — перебил его Кым.

Потомственные коневоды все неплохо со скотиной управлялись, но Кым был уверен, что умеет говорить с лошадьми. Понимал он иногда и птиц, и других зверей. Даже о волках его порой предупреждали пробегавшие мимо зайцы. Односельчане посмеивались над ним, а вот родители… Родители у него были самые замечательные на свете. Они гордились им и рассказывали, что их дальний предок был Сумеречником и управлял зверьми.

Так у Кым и родилась мечта стать рыцарем и защищать людей от демонов. Их он тоже видел однажды, в амбаре. Мелкие, они походили на белых крыс со светящимися красными глазами. Твари кишели в зерне и хлестали, как вода, во все стороны. Их вид завораживал, шевелились волоски на спине, по хребту прокатывался озноб. Пахло — зловонным тленом. Но когда Кым показал амбар односельчанам, там уже осталась одна грязь. В демонов никто не поверил, мол, у страха глаза велики. Но Кым знал правду.

Глашатай окинул его с ног до головы придирчивым взглядом:

— Тебе лет-то сколько?

— Пя… шестнадцать!

Кым надулся и выпятил грудь бочонком. Рослый и крепкий, ну а что года до совершеннолетия недостаёт, так кому оно надо?

— Ладно, приходи в полдень на лобное место. Маршал Веломри решит, брать тебя или нет.

— Здесь будет сам маршал Веломри?! — ахнул Кым.

Он знал наизусть все баллады о величайшем Сумеречнике, победителе пифона, герое битвы при Кипящих скалах, освободителе Долины Междуречья, спасителе прекрасной принцессы-пророчицы Безликого и ещё много-много кого. Кым даже сам пел их, подыгрывая на пастушьей свирели. В детских играх с палками вместо мечей он представлял себя маршалом, могучим и непобедимым.

Когда объявили о капитуляции ордена, казалось, что времена великих героев и славных подвигов, времена сказок и волшебства ушли безвозвратно. Надо сидеть тихо, чтобы не попасться на глаза Голубым Капюшонам, а иначе сожгут, как жгли Сумеречников в соседних землях. Но чудо свершилось: сам маршал Веломри ведёт храбрецов в последний поход. И Кым отправится с ними! Во что бы то ни стало!

— Там село, за тем пригорком, вон край околицы виден, — помахал Кым рукой в сторону высокого плетня.

Глашатай поблагодарил и поехал по нахоженной дороге. Кым вскочил на спину косячной кобылы и погнал её следом. За ней как привязанные потянулись остальные лошади.

— Кымушка, погоди! Чего так рано? Случилось что? — остановила его возле плетня соседка Майя.

Высокая и стройная, толщине её каштановых с красным отливом кос завидовали все девчонки в селе. Румянились пухлые щёки, курносый носик всегда был вздёрнут кверху.

Они росли вместе, играли, дружили, а потом старшие мальчишки сказали Кыму, что с девчонками дружить нельзя. Вот и пришлось им расстаться, хотя настырная Майя всё равно ему прохода не давала. В руках на полотенце лежали свежеиспечённые пирожки с капустой. Она носила их на обед отцу, но всегда вначале предлагала Кыму:

— Попробуй один! Заодно скажешь, хороши или нет, чтобы мне перед отцом стыдно не было.

Получались пирожки у неё всегда отменно: пышные, щедрые на начинку, сытные и невероятно вкусные. Видно, что с любовью приготовленные. Но Кым никогда ей этого не говорил, чтобы не загордилась.

— Маршал Веломри сюда едет. Воинов для себя отбирает. Я пойду. И ты приходи на лобное место в полдень — его увидишь!

Майя тоже восхищалась балладами о маршале, особенно когда их пел Кым, просила его исполнить ещё, даже когда старшие мальчишки смеялись. И в демонов, и в его дар она верила, и тоже мечтала о волшебстве, дальних странствиях и подвигах, насколько могут мечтать о таких серьёзных вещах девчонки в цветастых платьицах.

— Ох, обязательно, Кым. Пойдём вместе?

— Нет, я же в отборе участвую. Стану рыцарем, самым настоящим! Поеду в поход. А когда вернусь, привезу тебе клык демона.

— Ох, но тогда… тогда ведь ты у-уедешь надолго? — она посмотрела на него большими глазами цвета ромашкового мёда.

— Конечно! А ты как думала? Что я всю жизнь тут с родичами коней пасти буду? Ну уж дудки!

Кым погнал лошадей к загонам, а Майя так и осталась стоять, прижимая к себе полотенце с пирожками.

Доделав работу, Кым примчался домой. Давно уже обтёсанный им ольховый посох для битв дожидался в углу. Кым переоделся в красную рубаху, подвязал её широким чёрным кушаком и начистил отцовские сапоги.

— Кымушка, ты куда? — удивилась мать, встретив его в сенях. — Всё летаешь-летаешь, соколик мой ясный.

— На отбор! И вовсе я не соколик! Сумеречником буду. Помнишь, ты сама про нашего предка рассказывала!

Мать побледнела и посмотрела так, что на душе кошки заскребли. Захотелось закричать, чтобы не смотрели так на него все. Не сумасшедший он, правда, просто не среди своих!

— Так ведь я… — мать понурилась и опустила глаза.

Следом вошёл отец.

— Зачем мать расстраиваешь, а, негодник?!

— Я наше имя прославить хочу, а не ждать, пока всех сожгут супостаты в голубом. Если каждый возьмёт в руки оружие и выступит против, то правда победит. Не может не победить!

Кым не дослушал, что ответит отец, и побежал на лобное место.

Солнце стояло уже высоко, а тени почти пропали. Всё село собралось на круглой площадке, обнесённой каменными столбами с выбитыми наверху ликами богов. Большинство людей явилось поглазеть или продать что, чтобы выручить хоть пару медек. На свежей земле Ясенька благоденствовала, но соседи пророчили приближение лихих времён из-за войны и неурядиц в остальном Заречье. А люди у них хозяйственные были, работящие и башковитые, своего никогда не упускали. Впрочем, и тем, кто в беду попадал, в помощи не отказывали. Говаривали ведь — помоги, если просят, потом боги тебе сторицей воздадут.

Кым прибавил шагу, расталкивая сгрудившихся селян. Люди ругались и шипели, но он всё-таки пробрался к шеренге из шестерых крепких парней, что решили пробоваться в отряд.

— Чего опаздываешь? Видно, не так тебе и надо, — пристыдил его глашатай.

Кым выровнялся и отдал честь, косясь на товарищей. Старшие мальчишки задирали и посмеивались над его историями о демонах и Сумеречниках. Зачем они здесь? Да, оружие у них — настоящие мечи. Купцы же, а не мирные коневоды — как отвечал отец, когда Кым упрашивал его выменять оружие. Ну, ничего, самодельный посох — не хуже. Кым же столько тренировался! Да и нет у парней дара, а у него есть. Его предок…

— Что ж, пары мы уже распределили, — прошёлся вдоль шеренги усатый рыцарь и остановился возле Кыма. — Но так уж и быть, я проверю тебя сам.

Кым сглотнул и глубоко вдохнул. Справится! По-любому справится! Иначе и быть не может.

Он повернул голову вбок. На перед толпы с одного края выбралась Майя в съехавшей с волос красной косынке. Дурацкие пирожки остались при ней в завязанном узлом полотенце. С другого края отец с матерью застыли в ожидании и смотрели в противоположную от него сторону. Кым тоже обернулся и ахнул.

В окружении одетых в строгие чёрные дублеты рыцарей стоял он. Выше всех, вился за широкой спиной белый маршальский плащ, в глазах будто гроза клубилась. Совсем как в балладах пели!

— Приступай, чего ждёшь? — окликнул его поединщик, вооружившись длинной жердью.

Кым тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли. Остальные парни уже сражались вовсю — лязгала сталь. Кым перехватил посох поудобней и напружинил ноги. Лошади делились с ним своей мудростью: если подобраться хорошенько и сжаться, то когда распрямишься резко, удар выйдет намного сильнее.

Кым замахнулся крест-накрест, со свистом рассекая воздух. Выпад влево-вправо, кувырок с палкой за спиной.

Рыцарь остановил его и вскинул собственную жердь для атаки. Кым восстановил дыхание и полностью сосредоточился на противнике. Мальчишка не выдержал и напал первым — рыцарь отбил его посох играючи. Слева-справа, сверху-снизу. Какой бешеный темп!

Поединщик изготовился к нижней атаке, Кым закрыл посохом ноги. Но противник ударил сверху. Плечо обожгло болью. Кым сцепил зубы и перекинул оружие в другую руку.

Волосы липли на лоб, пот стекал на глаза, грудь под рубахой ходила натужно. Ушибленное плечо саднило, но достать до противника не получалось. Кым увернулся, замахнулся снизу и… Рыцарь закрутил жердь вокруг посоха и ударил по рукам так, что оружие упало на землю. Кым быстро подхватил его и снова занял позицию.

Послышались смешки — парни уже закончили сражаться и смотрели на него. Ничего, сейчас он всем покажет! Тренировался ведь, тренировался много! С деревьями, и с Майей тоже. Правда, когда он случайно поставил ей на руке здоровенный синяк, её отец отхлестал его крапивой так, что тренировки пришлось прекратить. Но… удача благоволит отважным!

Рыцарь не нападал, заложив жердь за спину. Вперёд вышел маршал Веломри. Накатила такая робость, что коленки стали как тряпичные, а живот скрутило до тошноты.

— Как ты палку держишь?! — раздражённо высказался маршал.

Он переставил ладони Кыма уже и вывернул их так, что хрустнули кости.

— Атаковать надо вот так!

Маршал замахнулся так резко, что Кыму пришлось закусить губу, чтобы не заскулить от боли.

— Ноги шире, на ширине плеч, и в коленях согни.

Маршал пнул его под ноги, показывая, как надо стоять, а потом отпустил и махнул рукой:

— Впрочем, какая разница? В строй!

Кым прижал к себе посох и рванулся занять своё место. Он ведь прошёл? Сам маршал показал ему, как надо! Выделил!

— Ты и ты, — маршал выбрал двоих самых крепких парней, которые ехидно скалились, поглядывая на Кыма. — Можете ехать с нами, если желаете. Отбываем тотчас. Остальные — расходитесь!

Кым бросил бесполезный посох, кинулся к маршалу и ухватил его за рукав.

— Погодите! Я ещё не всё показал. Я много чего могу! Могу… шептать лошадям, да! И других тоже понимаю, птиц там… Злобные происки волков предсказал! И ещё демоны в амбаре! Я их видел, правда! Никто не видел, а я видел! Дайте мне шанс, я смогу!

— Что ты сможешь, мальчик? Умереть в первой же битве? Ты же даже оружие в руках держать не умеешь. Шептания твои с трудом до третьего уровня дотягивают. Думаешь, я не видел раньше прорву таких рвущихся к смерти мальчишек, как ты? — осадил его маршал.

Кым опустил голову и шмыгнул носом, как девчонка. Нет, он… он поедет следом, будет прятаться в отдалении, а когда настанет время битвы, покажет, что Сумеречники ошиблись. Сам маршал вручит ему награду за доблесть!

— Постойте, милостивые господа!

Услышав отцовский голос, Кым сжался от стыда. Рыцари удивлённо обернулись.

— Прошу, возьмите моего сына и обучите его сражаться. За это я отдам вам своих лучших лошадей. Таких вы не то, что в Заречье, во всём Мунгарде не сыщете!

— О, мои боги, — маршал в досаде зажмурился.

К Кыму подошёл поединщик и положил ладонь ему на лоб. Тело пронзили сотни иголок. Сумеречник будто сдирал с него кожу, вываливал внутренности и внимательно осматривал их. Кым едва не рухнул, когда рыцарь отстранился.

— У мальчишки на ауре образуются сгустки энергии — признак растущего потенциала. При благоприятном стечении обстоятельств его дар прорвёт, и он сможет превратиться… в какую-нибудь зверушку.

Кым просиял и посмотрел в глаза маршалу. Солнечные лучи били ему в лицо и заставляли хмуриться:

— Такое стечение обстоятельств нельзя называть благополучным. Ладно, пускай едет. Будет за лошадьми присматривать. На большее он не годен.

«Годен! Вот увидите, годен ещё как! Когда-нибудь я обращусь в короля зверей — медведя. Тогда вы посмотрите мне в глаза и увидите равного!»

Под насмешливыми взглядами односельчан Кым заторопился домой. Нужно собраться до отхода рыцарей. Мать напихала в узелок тёплой одежды, отец принёс лучшие ножи и топор.

Родители вышли проститься на порог просторного деревянного дома. Кым прилаживал узелок с вещами на свой ольховый посох. Хоть на что-то он сгодился.

— Как думаете, похож я на медведя? — спросил Кым, взъерошив свои и без того лохматые рыжие волосы.

— На соколика ты похож, на моего маленького едва опереневшегося птенчика! — разрыдалась мать, прижимая его к груди.

Щёки обожгло румянцем.

— Ма, что ты, пора уже… — неловко пробормотал он.

— Давай там, не посрами нашу честь! — хлопнул его по плечу отец, вручив поводья трёх осёдланных жеребцов.

Родители же столько их растили, надеялись в Стольный с купеческим обозом переправить, чтобы по всей стране узнали, как красивы, резвы и выносливы зареченские кони. И вот…

— Наше имя запомнят в веках! — Кым обнял отца и поспешил к отряду.

Ждать вряд ли станут. Но у околицы его задержала Майя.

— Твоя свирель. Ты на пастбище забыл. И вот, поесть собрала. Они с мясом, как ты любишь, а не с капустой. Только вернись, ладно? — она вручила ему свирель и свёрток.

В лучистых глазах стояли слёзы. Почему девчонки такие плаксы? Ведь ничего не случилось. И вообще… но Кым вдруг вспомнил позорную сцену на лобном месте и передумал отказываться.

— Вернусь, вот увидишь! Только ты тогда уже волосы одну косу переплетёшь, замуж выйдешь, с детишками нянчиться будешь.

Кым обнял её на прощание и, подгоняя лошадей шёпотом, помчался к отряду. Ветер донёс упрямое:

— Не выйду! Тебя ждать буду до самой смерти!

Рыцари суетливо снимали лагерь и собирали вещи. Кым подвёл лошадей к маршалу.

— А да, — не глядя, махнул он в сторону вьючных животных. — Сейчас посыльный от твоего отца вернётся — оплату понёс. За так Сумеречники ничего не возьмут. А ты никаких поблажек не жди. Если напортачишь, тут же домой отправишься. У нас нет времени детские сопли утирать.

Кым стиснул зубы:

— Вам и не придётся! Всё сделаю.

«Увидите! Когда-нибудь вы точно меня увидите…»

 

Глава 20. Прощание

1545 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Ильзар

Как только отряд Микаша скрылся за холмами, Лайсве заперлась у себя в спальне и призвала Безликого. То, что раньше получалось с великим трудом, сейчас происходило само — достаточно было лишь сомкнуть веки и сосредоточиться. Становилось холодно, темно и пусто, а потом появлялся бледно-голубой свет. В нём вырисовывались очертания каменного постамента, на котором спал Безликий в туманных Бессолнечных землях.

— Поговори со мной! — попросила Лайсве хриплым голосом.

Бог открыл глаза и поднялся.

— Почему Микаш так себя ведёт? Почему решает за меня? Почему не любит нашего с ним сына? — с горечью спрашивала она, не надеясь получить ответ.

Безликий склонил голову набок и заглянул ей в глаза:

— Он поступает так, как считает правильным.

Лайсве упрямо сощурилась:

— Ты бы на его месте никогда не наделал таких глупостей! Ты бы понял. Иногда я жалею, что согласилась за него выйти.

— Не говори так, — укорил её Безликий. — Он любит тебя, а ты его. Такие моменты нужно просто переждать. Гед будет жить, если ты оставишь его и уедешь. Предвестникам Мрака нужны вы с Микашем. Про вашего сына они забудут, когда доберутся до вас.

— Долго ли? Сколько ещё мы продержимся? Твоего ордена больше нет! — загорячилась Лайсве.

— Первый день зимы… — нехотя ответил Безликий.

Она знала. В первый день зимы семь планет выстроятся в ряд. Норны с Жерардом столько раз высчитывали и повторяли эту дату, что она намертво впечаталась в память. Это — крайний срок, когда Безликий сможет пробудиться.

— Почему ты скрываешь своего сторожа-вэса? Я уговорю его сделать всё, что тебе нужно. Прошу, спаси нас!

Лайсве не прекращала поиски, даже когда средств не осталось. Искала она ответы и в снах, но всё больше блуждала по туманным пустошам, натыкаясь на закрытые двери воспоминаний Безликого. Может, в Дюарле у неё появится больше возможностей, только времени уже не будет. Так зачем ехать, раз конец настигнет везде?

— Всё должно произойти само либо не происходить вовсе. Жертвенность работает только благодаря доброй воле, а без этого в ней смысла нет, — Безликий коснулся щеки Лайсве. — Послушай Микаша, поезжай к Жерарду. Он хоть и знатная скотина, но в изворотливости ему не откажешь. В Дюарле сейчас безопаснее всего. А Геда я укрою так, что найти его кровь сможет лишь тот, кому она дороже жизни. Это всё, на что я способен.

Мужчины такие жестокосердные, не понимают, что такое материнская привязанность и нужда ребёнка в заботе и ласке. Никакая защита не утолит боль разлуки, тем более если разлука будет длиться вечность.

— Прости, что разочаровал и отобрал надежду, — он взял её за руку, но Лайсве вырвалась.

Оправдания и извинения ничего не изменят.

Она зажмурилась и сосчитала до десяти, чтобы вернуться к себе в спальню.

Лайсве порывалась схватить Геда и убежать в Ирий, но дорога туда была для неё закрыта, ведь она отказалась от лесного уединения, чтобы вернуться к Микашу и научить Геда жить среди людей. Правильно ли она поступила? Остались бы они счастливы там, не зная войны и отчуждения? Но сделанного не воротишь.

Разговор с Безликим всё-таки помог — Лайсве смирилась. На рассвете, укутавшись в серую шаль, она отправилась в лес. Тропинки вывели её к королю-дубу. Лайсве постучалась в большое дупло, но изнутри не отозвалось ни звука. Она поставила на землю крынку молока и платок с ягодами и орехами, которые принесла с собой. Стихли все звуки, даже ветер не шелестел листвой, лес замер, наблюдая за ней тысячами невидимых глаз. Встав на колени, Лайсве поклонилась и порезала палец ножом. Капли крови с бульканьем оросили молоко.

— Знаю, я обидела тебя и напугала, когда ушла с тем, кто напал на твои владения. Потому прошу не за себя, а за сына, за нашего общего сына. Мне… — Лайсве вздохнула, приняв окончательное решение, — …придётся уехать и оставить его. Не знаю, когда я вернусь и вернусь ли вообще. Возможно, ты предупреждала меня не зря, но всё же мой долг следовать за мужем, какой бы путь он ни выбрал. С Гедом всё иначе: он видит демонов, но он уже не один из нас. Он словно родился на пороге двух миров, на стыке двух эпох, не принадлежа ни к одной из них. Ему придётся трудно, даже если Лучезарные его не тронут. Прошу, не обдели его своей милостью, защити и укрой от невзгод. Он не должен отвечать за грехи отцов, как не должен никто из детей, рождённых в это смутное время. Уповаю на твою мудрость и милосердие, о дщерь Калтащ, всеблагая Ягиня, повелительница лесов!

Лайсве поднялась с колен и отряхнула юбку. Никто не взял её подношение, только с ветки дуба спустилась огненная белка и принялась лакать из крынки. Лайсве развернулась и зашагала прочь, лишь краем глаза уловив, как из-за дерева выглянула тень в зелёной листве. В спину устремился полный тоски взгляд. Ягиня оплакивала умирающую эпоху вместе с Лайсве.

Вернувшись в замок, она приказала собирать вещи. Предстояло самое трудное — разговор с отцом. Он сидел в своём любимом кресле в спальне, безучастно глядя в окно, но, увидев дочь, тут же просиял.

Лайсве набрала в грудь побольше воздуха и рассказала о предстоящем отъезде.

— Нет… — забормотал лорд глухо. — Не отпускаю… погубит!.. Нет!

Лайсве взяла его морщинистую ладонь и приложила к губам:

— Отец, пожалуйста, Микаш мой муж. Я обязана следовать за ним хоть в изгнание, хоть в Ледяную Преисподнюю. С тобой останутся Арсен и Хорхор, а ещё слуги. Если… когда всё уляжется, мы вернёмся. Так будет лучше для всех!

— Для тебя… — хрипел он с небывалой для немощного тела силой. — Нет!

— Прошу, не делай наше прощание сложнее, чем уже есть. Я всё понимаю. Я ужасная дочь и мать, раз бросаю вас. Но ничего изменить не могу. Эта дорога вас убьёт, а если я останусь, вас убьют Лучезарные, — едва удалось сдержать всхлип. — Прости и отпусти, молю!

— Нет-нет-нет! — твердил отец, раскачиваясь взад-вперёд, как в приступе.

— Арсен! Хорхор! — позвала Лайсве.

Целители, ожидавшие за дверью, ворвались в комнату. Вместе они переложили лорда Артаса на кровать и напоили успокаивающим и сонным зельями.

— Он притворяется. Давит на совесть, — покачал головой Арсен.

Лайсве закрыла лицо руками. А ведь остался ещё Гед.

Она зашла к сыну в спальню поздно вечером. Сегодня с ним занимались слуги и Хорхор. В комнате царила необычайная чистота, все игрушки расставлены на полках или убраны в сундуки, одежда — расправлена и развешена в шкафу, книги и доски для письма — в ровных стопках на столе. Сам Гед в длинной сорочке изо льна сидел на расстеленной кровати и качал босыми ногами из стороны в сторону.

— Не уезжай. Я всё убрал, переписал из книг идеально, выучил ту сложную балладу, прочитал про Гундигард, могу перемножить любые двузначные числа, какие только скажешь. Обещаю, я буду сильным и перестану бояться. Не буду мешать вам с отцом. Только не уезжай!

Он протянул к ней руки. Лайсве прижалась лбом к его лбу.

— Ты ни в чём не виноват. Никогда не думай так! Это просто жизнь.

— Но ведь… я ничего не смогу сделать, да?

— Нет! Ты сможешь многое: всегда помнить меня, то, чему я тебя учила, то, как сильно я люблю тебя. Ты моё маленькое солнышко, ты самый лучший, что бы там кто ни говорил. Моя любовь защитит тебя от всего и утолит печали, даже если тебе будет одиноко. Просто не забывай меня, никогда не забывай.

— Мама! — он вцепился ей в плечи, всхлипывая: — Мама-мама-мама!

Эту ночь и все последующие Лайсве спала в комнате сына рядом с ним.

Микаш выслал перед собой гонцов. В день его приезда всё уже было готово: вещи собраны, экипаж починен и проверен на исправность.

С утра Лайсве с мужем не виделась, слишком занятая последними делами. Она попрощалась с отцом, который старательно отворачивался и не желал разговаривать, отдала распоряжения Арсену. Он оставлялся за управляющего и душеприказчика. Несмотря на то что дружбы за ними не водилось, он не раз доказывал свою преданность, да и лучшей кандидатуры всё равно было не найти.

С Гедом проститься оказалось куда сложнее. Он плакал и не хотел отпускать её руку. Но их никто не торопил, и Лайсве сидела с ним в его комнате, пока он не задремал, истощив себя до предела.

Она поцеловала сына в лоб и отправилась на поиски Микаша. Он был в высокой круглой башне, где обитали породистые и надёжные сизари Ильзара. Лайсве поднялась по крутой винтовой лестнице на увенчанную конусной крышей террасу. Микашу держал в дрожащих руках развёрнутое письмо и бродил по нему глазами. Его лицо становилось всё мрачнее, лоб бороздили глубокие шрамы морщин, они же ютились в углах щурившихся глаз и кривящихся губ.

— Что там? — Лайсве положила ладонь ему на плечо, пытаясь ободрить.

— Это маршал Комри. Его обвинили невесть в чём! Что он демон, сводивший людей с ума колдовством, что он ел детей живьём, насиловал женщин, с мужчин сдирал кожу и купался в их крови. А ещё вероломно убил своего побратима-короля, чтобы взять опеку над его сыном, узурпировать авалорский трон и пил из народа кровь, отворачивая их от истинной веры в Единого. Гэвин во всём сознался и покаялся. Согласился взойти на костёр со свободными руками. Казнь назначена на первый день зимы.

И снова — первый день зимы. Видно и правда, со славным маршалом сожгут на погребальном костре и эпоху Сумеречников, мир отважных подвигов и захватывающих приключений.

— Хочешь всё бросить и помчаться ему на выручку? — проницательно спросила Лайсве.

— Да, очень, — сознался Микаш, задумчиво глядя в пустоту. — Но по правде, если бы он желал, то спасся бы сам. Видимо, он пошёл на сделку с Лучезарными, чтобы они позволили укрыться остальным Сумеречникам. А те, идиоты, обвинили его в предательстве. Самые рьяные устроили покушение на его сына, неудавшееся, правда. Мстят своему спасителю, словно в демонов обратились. Иногда я думаю, сколько истины в обвинениях Лучезарных? Насколько мы на самом деле близки к Мраку?

— Но ведь мы одно племя, пускай и разделены чужой злой волей. Признание над собой власти другого бога их сути не изменит. Когда-нибудь всё встанет на свои места, не при нас уже, но Гед, надеюсь, доживёт до этого.

Лайсве обняла Микаша. Боль от страданий близкого человека, чувство отчуждения и сиротства, гораздо более глубокого, когда ты испытал радость дружбы и братства, были знакомы ей не понаслышке.

— Мы ещё есть друг у друга, вдвоём против всего мир, помнишь? — Лайсве поднесла свой свадебный браслет к его. — Давай попробуем выстоять вместе.

Она поднялась на носки и поцеловала его воспалённые, словно от слёз, глаза.

— Нам пора ехать, — ответил Микаш сипло.

— Пора, — она улыбнулась, но он лишь развернулся и поспешил на улицу.

Лайсве оделась в мужской дорожный костюм, на плечи накинула плотный плащ с глубоким капюшоном и взяла с собой чёрный платок, чтобы прятать под ним лицо. Микаш распорядился, чтобы как можно меньше людей знало о том, что Лайсве едет с ними, хотя такие предосторожности казались ей глупыми.

Солнце умирающего лета уже начало припекать, когда она спустилась во двор. Туда уже выкатили чёрный экипаж без гербов и других опознавательных знаков. В него впрягли шесть серых рысаков, на запятки уложили сундуки. Остальными вещами навьючили выносливых ширококостных лошадок.

Микаш открыл дверь экипажа и помог Лайсве забраться внутрь. Она уже готова была ехать, как двор эхом огласил крик:

— Мама, не уезжай! Останься со мной! Возьми меня с собой!

Сердце взвилось так, что даже вздохнуть не получалось. Лайсве выскочила из экипажа. Гед бросился ей на руки и в голос расплакался.

— Ничего, малыш, ничего, — успокаивала она сына. — Помни меня, никогда не забывай, и мы всегда будем вместе в наших сердцах.

Лайсве подняла голову и увидела в окне на втором этаже серое лицо отца. Он смотрел на неё с горечью и тоже хотел кричать и цепляться за её одежду, никуда не пуская.

На порог вышел Хорхор:

— Езжай и не беспокойся. Я присмотрю за Гедом и не дам забыть ничего из того, что было для нас важно. Духи сказали, что это и есть моё последнее дело, после которого я спокойно уйду.

За спиной раздались чеканные шаги.

— Нам пора! — позвал Микаш.

Лайсве поставила Геда на землю, но он схватил её за руку:

— Нет, не уезжай, нет!

— Хватит! — рявкнул на него Микаш и отдёрнул от Лайсве: — Сколько можно реветь да за мамкину юбку цепляться, как девчонка сопливая?! Научись уже быть мужчиной, иначе никто тебя не полюбит и уважать не станет!

Он сорвал с шеи серебряный медальон и бросил сыну. Гед поймал и раскрыл его, разглядывая портрет Лайсве и её светлый локон.

Она потянулась к сыну, чтобы сказать, чтобы не слушал глупости, но он отшатнулся, кусая губы. Щёлкнул, закрываясь, медальон. Маленькая ладошка легла в сухую пятерню Хорхора.

— Я очень люблю тебя, я всегда буду любить! Я обязательно вернусь! — повторяла Лайсве отчаянно, но Гед уже тянул шамана в замок. — Не веришь? Так я никуда не поеду!

«Откажусь от всего! И от Микаша с его грубостью, и от Безликого с его нерешительностью. Оставьте меня с сыном одну, мне больше ничего не нужно!»

Микаш схватил Лайсве за талию и потащил к экипажу. Она брыкалась, кусалась и пиналась, на губах солонела его кровь, но вырваться не получалось. Сын не оборачивался.

— Не забывай меня, Гед, не забывай! — крикнула Лайсве, когда Микаш затолкал её в экипаж и закрыл дверь на засов.

— Гони! — велел он кучеру.

Рысаки сорвались в галоп, и она едва не упала. Экипаж загромыхал колёсами по брусчатой дороге, унося Лайсве от её драгоценного мальчика. Чтобы никогда уже не вернуться.

За курганами на меже Кундии они нагнали отряд сопровождения. Рыцари не заходили в замок и двигались маршем на северо-запад.

Лайсве отсиживалась в экипаже, пока Сумеречники расставляли палатки на ночь. Микаш проводил её в свой шатёр и принёс еду, но разговаривать Лайсве отказалась. Стоило ему ненадолго отлучиться на военный совет, как она схватила ножницы и отрезала себе косу. Потеряв ребёнка, быть женщиной Лайсве опостылело, как и открывать сердце для любви. Пускай всё будет как раньше: молодая удаль и задор ведут в темень Полночьгорья, в объятия лиховерти огней Червоточин.

Вернувшись, Микаш с досадой осмотрел её короткую причёску. Ничего не сказав, он забрал отрезанную косу себе. Лайсве только фыркнула на такую его сентиментальность.

«Почему ты не пожалел нашего сына, когда мы прощались?!»

Но спал Микаш всё равно рядом, согревая её во время промозглых ночей близящейся осени.

Припустили дожди. Дремучие леса пахли грибами и сырым мхом. Впереди тянулся старый северный тракт, по которому Лайсве с братом в юности бежали от отца в Нордхейм. Они мечтали добыть клыки вэса и решать свою судьбу сами. И вот… Вейаса больше нет, как нет и ордена, в который они оба жаждали вступить. Ильзар доживал последние дни, как и остальные твердыни Сумеречников.

От деревень отряд держался подальше. Селяне стали куда менее гостеприимными и вряд ли бы согласились взять рыцарей на постой, а то и вовсе выдали бы Лучезарным. Теперь единоверческие проповедники вещали на главных площадях больших городов. Люди гнали старых жрецов из храмов Повелителей стихий, их занимал новый бог и его служители. А со стороны Веломовии сюда уже спешила армия Голубых Капюшонов, оставляя управлять захваченными землями верных себе людей. Веломри уехали как раз вовремя.

Сопровождающих Лайсве изучала из окна экипажа — ни с кем встречаться и разговаривать ей не дозволялось. Выглядели рыцари жалко по сравнению с блистательными войсками на парадах в Эскендерии: не начавшие ещё брить бороды мальчишки, немощные старики и калеки. Верхом они ещё держались, но сражаться вряд ли бы сумели. Наверняка Микаш рассчитывал на много большее, когда принимал звание маршала. Жаль, что мечты снова и снова рассыпаются во прах.

 

Глава 21. Последний друг

1545 г. от заселения Мунгарда, Кундия

Кым расчёсывал заклейки на шкурах вспотевших лошадей. День был ясный, но к вечеру собрались тучи и начало накрапывать. Не привыкший к северной осени Кым потуже запахивался в одолженный отцом плащ, но не согревался.

От ближнего костра донёсся хохот. Там два односельчанина вместе с новыми приятелями чистили и прятали от дождя сёдла. Кым друзей в отряде не приобрёл. Над ним постоянно издевались: в сапоги наливали воду, одежду пачкали в грязи, посох прятали так, что он едва успевал отыскать его прежде, чем войско двигалось с места. Сослуживцы навешивали на Кыма чужую работу, задирали и обзывали по-всякому: любимчиком, слабаком, маминым сынком и гораздо более гнусными словечками. Но он терпел и ни на что не жаловался, даже когда получал от старших незаслуженные выговоры.

Сражаться его не обучали, поэтому он тренировался сам, наблюдая за счастливчиками на плацу. Иногда Кым даже думал, что у него получается не хуже. Остервенело избивая посохом воображаемого противника, он представлял себя прославленным воителем, как маршал Веломри, и повторял:

«Я выстою, я выдержу, я всем докажу. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».

Не забывал Кым и про родовой дар. Управляться с ним получалось всё лучше: зрение, слух и обоняние обострились, звери и птицы откликались на его зов всё охотней. Они единственные не насмехались и даже не перечили ему, помогая так самозабвенно, словно он стал их повелителем.

— Что за таинственную персону мы сопровождаем, как думаете? — послышался голос одного из мальчишек.

— Ставлю на то, что это пленный Лучезарный. Маршал опасается, что рыцари его на ошмётки раздерут. Наверняка хочет врага на друга обменять, — предположил его товарищ.

Кым обернулся к ним и заметил:

— Вряд ли бы маршал позволил пленному свободно разгуливать по лагерю.

— Ой-ой-ой, больно ты в этом смыслишь! — перекривлял его второй мальчишка.

— А я думаю, что это важная шишка из Веломовии. Наследник самого короля, хм? В Стольном же опасаются, что единоверцы свергнут правящую династию, — предположил третий.

— Может, это прославленный Сумеречник, за которым все охотятся? — спросил четвёртый.

— Это женщина. Худенькая и невысокая. Ходит очень плавно, как плывёт над землёй. И пахнет от неё сладко и свежо — не как от мужчин, — снова вмешался Кым. Всё удивлённо посмотрели на него — уши как кипятком ошпарило: — Я, когда лошадей забирал, близко проходил.

— Угу, чует, своим звериным чутьём третьесортным, ха-ха! — односельчанин подёргал носом, передразнивая. — А вдруг правда? Маршал ото всех любовницу скрывает.

— Он не опустился бы до такого. У него жена есть, самая красивая в Мунгарде! — возразил Кым.

Как они смеют даже думать!

— А давайте посмотрим! — предложил второй односельчанин. — Маршал у костра на военном совете заседает. Проберёмся к его шатру и заглянем под полог! Кто самый смелый, кто со мной?

— Я! Я! Я! — наперебой закричали остальные мальчишки.

— Стойте, так нельзя! Это военная тайна! — заступил им дорогу Кым. — Если мы раскроем её, то миссия будет провалена. Кто знает, может, из-за этого погибнет весь мир!

— Вот и спасай мир, если сможешь, сосунок!

Старший односельчанин толкнул его на землю. Остальные пробежали мимо, не забывая пнуть ногой — Кым еле увёртывался.

Надо их остановить, надо предупредить маршала!

Кым запрыгнул на отцовского жеребца и пришпорил его пятками.

Под ногами уже почти трещали конские рёбра, а тщедушная скотина еле переставляла копыта. Три месяца пути, больше похожего на бегство, ни для кого даром не прошли. Сил почти не осталось. Умом Кым понимал, что быстрее ехать не получится, но страшно было подвести маршала. Почему дар такой слабый и бесполезный достался? Сейчас бы кстати пришёлся ветропрыжок — щёлк и ты уже на месте, опередив негодяев.

Кым прикрикнул на лошадь. Расступились сосны и ели, на поляне показался большой шатёр. Мальчишки уже подбирались к нему. Скотина попыталась прибавить, но споткнулась и рухнула. Кым кувыркнулся через шею лошади и прошил собой полог. Приземление внутри шатра получилось удивительно мягким: Кым придавил незнакомца.

Снаружи захохотали мальчишки.

— Что за шум? — загремел басом маршал. — Пошли вон, паршивцы!

Незнакомец тяжко вздохнул. Кым подскочил и протянул ему руку. Полог отвернулся. Лучи заходящего солнца осветили лежавшую на подушках женщину. Кым затаил дыхание.

Какая она красивая! Короткие волосы цвета луны обрамляли бледное лицо с тонкими мягкими чертами. Яркие голубые глаза разгоняли сумрак не хуже, чем тлевшие в жаровне угли. Столько доброты, искренности и самой жизни сквозило в облике незнакомки, словно она была не человеком, а высшим, небесным созданием, подобным бестелесным духам, а то и самим богам.

— Что происходит? — закрыла свет внушительная фигура маршала.

— Всё в порядке, — отозвалась женщина похожим на соловьиную песнь голосом.

Маршал недовольно уставился на Кыма.

— Что ты здесь делаешь, паршивец? Мало того, что проку от тебя никакого, так ещё и приказы нарушаешь? Тебя что сюда шпионить и вредить отправили?!

— Нет! Мальчишки, я хотел помешать им подсмотреть! — запротестовал Кым, с трудом отведя взгляд от волшебной феи.

— А подсмотрел сам. Знаешь, как наказывают за нарушение приказа?

Ну вот, теперь его отправят домой, не дав даже нюхнуть настоящего боя. Кым горестно всхлипнул и потупился.

— Прекрати пугать мальчика, — осадила маршала незнакомка, поднимаясь с подушек.

На его фоне она выглядела хрустальной статуэткой.

— Я забочусь о твоей безопасности, — процедил маршал сквозь зубы.

Они посылали друг другу испепеляющие взгляды, не замечая Кыма вовсе.

— Что мне теперь прикажешь с ним делать? — Микаш махнул рукой в сторону Кыма.

Тот смотрел умоляюще то на неё, то на него.

— Пускай составляет мне компанию в экипаже, раз уж он меня видел, — женщина пожала плечами. — Хоть будет с кем поболтать.

— С безродным недоучкой?! — скривился маршал.

— Странно слышать такие речи от тебя. Впрочем, твоё дело. Нет сил на ругань, — она опустилась на подушки и отвернулась, сложив руки на груди.

— Ладно, твоя взяла! — зарычал маршал и схватил Кым за грудки: — Но если хоть один волосок упадёт с её головы, клянусь, твой отец пожалеет, что навязал мне такого глупого мальчишку!

Как только хватка ослабла, Кым кивнул и отступил на шаг. Микаш ещё раз одарил незнакомку волчьим взглядом и вышел. Кым отдышался и потёр передавленные места.

— Не обижайся, у него сейчас не самые хорошие времена, — незнакомка повернулась и улыбнулась ласково. Боль как рукой сняло. — Вообще-то он очень справедливый и благородный, уж кому как ни мне об этом судить.

Она пыталась убедить его или себя?

— В балладах он совсем другой.

— Мы все другие с чужих слов. Садись у огня, ты же небось продрог на дожде.

А вдруг он запачкает подушки? Да и вообще… По всему от запаха до мягкой речи и вежливой манеры видно, что это высокородная госпожа, а он босяк босяком.

— Садись же, право, мальчики в твоём возрасте слишком робкие, — незнакомка рассмеялась, и ноги будто отнялись.

Кым упал возле жаровни. Незнакомка взяла со стола пузатый горшок с вытянутым носиком и налила в чашку отвар. Взвился дымок, запахло терпкими травами.

— Выпей — согреешься, — она протянула ему питьё. — Как твоё имя?

Он принял чашку из её рук, случайно задев бархатистые пальцы. Лицо вспыхнуло.

— Кым, то есть Кымофей из Ясеньки, что в Заречном крае, — он боялся поднять на неё глаза. А вдруг она засмеётся? Хотя чего тут смеяться? — Это на правом берегу реки Плавны возле границы самой.

— Мой муж тоже из тех мест родом. По правде, ты очень на него похож.

Кым заставил себя заглянуть в её сияющее добротой лицо:

— А где он сейчас, ваш муж?

— Так это он только что тебя тут запугивал, — хохотнула она и протянула ему свою изящную ладонь. На запястье был надет серебряный свадебный браслет с такой же закорючкой, какая красовалась на плаще маршала. — Моё имя Лайсве Веломри, я из белоземского замка Ильзар на границе с Дикой Пущей.

Кым шумно выдохнул. Он распивает отвары с госпожой Веломри?! То-то маршал хотел Кыму голову оторвать. Правду говорила молва, про неё — так уж точно: такая красивая, что глаза отвести нельзя. Почему маршал с ней так грубо разговаривает, почему не ценит? Такую ведь только на руках носить и можно, пылинки сдувать, а он…

— Кым? — Лайсве всё ещё протягивала ему руку.

Он должен её пожать или поцеловать? У высокородных вроде целовать принято, но как-то страшно. Кым всё-таки пожал, и этого оказалось достаточно.

— Что ж, надеюсь, моя компания тебе не наскучит. Ты бы ведь хотел тренироваться в компании сверстников, верно? Извини, что так вышло. Я не знала, как ещё помочь.

— О, нет-нет, вы что! Вы… вы никогда никому не наскучите! Это такая честь! Я даже представить себе не мог! — Кым растерял все слова и потупился.

Вот же дуралей, почему такую чушь несёт? Лайсве уже смеётся, да так дивно и нежно, что хочется слушать и слушать.

Она налила отвар в ещё одну чашку и чокнулась с чашкой Кыма, задорно ему подмигивая:

— Тогда за дружбу?

— За дружбу! — согласился он.

Вот и отгадка: таинственная персона — всего лишь жена маршала. То есть как всего лишь? Нет, она самая замечательная, самая волшебная женщина на свете, пророчица самого Безликого! Теперь Кым будет её защищать, как верный Сумеречник, не щадя собственной жизни.

* * *

Забавный этот мальчишка, словно поцелованный солнцем: от рыжих кудрей на голове до изжелта-зелёных глаз и усыпанного веснушками лица. Ноги словно вытянулись в длину, а мускулами обрасти не успели, вот он и выглядел как каланча.

Пока они разговаривали, в голову лезли воспоминания… о Микаше, о ком же ещё? Он тоже любил смотреть на неё исподтишка, а стоило ей это заметить, как на него накатывала неуклюжесть пополам с робостью. Частенько он прятал чувства за бравадой и грубостью, а потом дарил букеты полевых цветов и бросался спасать её от всего на свете. Каким же умилительным он был!

Замечтавшись, Лайсве потеряла счёт времени, а когда спохватилась, уже стемнело. Как только Кым ушёл, она достала из мешка куклу Герду. Лайсве столько раз её чинила, что казалось, не осталось в ней ничего от старой поделки Микаша. Но всё же если чем-то дорожишь, нужно чинить его время от времени, а не выбрасывать, даже если оно дряхлеет и ветшает. Лайсве прижала куклу к груди.

На улице раздались тяжёлые шаги, отвернулся полог и в свете полной луны внутрь заглянул Микаш.

— Где мальчишка? — спросил он, усаживаясь на подушки.

Лайсве придвинулась к нему и стала расплетать его церемониальную причёску.

— Его зовут Кым. Я отправила его спать. Поздно уже.

Микаш перехватил её ладонь и приложил к губам:

— Ты заговорила со мной — хоть на что-то этот прощелыга сгодился.

— Он очень милый, — усмехнулась Лайсве. — Напомнил одного дорогого мне человека.

Она показала мужу куклу — он густо зарделся и отвернулся.

— Почему ты задержался? Неприятности? Новости от лорда Комри?

— Да какие там новости — дожидается казни в застенке Ловонида. Жерард заверяет, что приструнил своих людей, чтобы они не покушались больше на его сына и не пытались отомстить по-другому. Но сомневаюсь, что это спасёт род Комри от всеобщей ненависти.

Да, великая честь породниться с Комри теперь обернётся великим позором. Впрочем, после этой войны старые договорённости забудут.

— Что же тебя тревожит? — спросила Лайсве.

— Люди устали, запасы истощились, скоро зима, а на севере она лютая, — нехотя ответил Микаш и принялся стягивать сапоги.

Лайсве кивнула, снимая с него плащ:

— Прости, что говорю это, но вдвоём мы бы добрались до Норикии куда быстрее. Зачем тебе понадобился этот отряд зелёных мальчишек и дряхлых стариков?

Микаш неуютно повёл плечами и завозился с застёжками дублета:

— Не думаю, что им пришлось бы сладко под единоверцами. Сейчас же сжигают всех, в ком Лучезарные обнаруживают хоть каплю родового дара. Да и… — повисла неловкая пауза. — Просто хотелось почувствовать себя маршалом большой армии. В Дюарле мне вряд ли что светит, кроме положения мужа Норны Безликого.

— Что ты такое говоришь? Ты же знаменитый полководец!

Лайсве помогла ему высвободиться из остатков верхней одежды.

— Сейчас воевать не с кем, к тому же моё мыслечтение — дар предателей. Забудь, мы уже обговаривали это сотни раз!

Она ответила печально, больше для себя, чем для него:

— Слова — пустое. Тысячи тысяч их не хватит, чтобы утолить боль, ни твою, ни мою.

Они долго сидели рядом и молчали каждый о своём. Лишь когда Лайсве засобиралась укладываться, Микаш снова заговорил:

— Нам предложили отдохнуть и пополнить запасы в Докулайской долине.

— Рядом с Будескайском? — встрепенулась она. — Кто оказался столь щедр?

— Его имя держат в тайне, как и точное расположение места. Опасаются предательств. Нас встретят на границе и проведут, куда следует.

По хребту продрал озноб. Лайсве приложила тёплую ладонь Микаша к своей щеке.

— У меня дурное предчувствие. Это родовые земли Гедокшимска. Сейчас ими владеет мой кузен Петрас, ему нельзя доверять.

— Тот самый, который задержал тебя во время нашей свадьбы? Тогда все были уверены, что ты сбежишь с ним.

Они устроились на тюфяках рядом. Лёжа на боку, Микаш внимательно разглядывал выражение её лица. Сколько лет прошло, а он до сих пор ревновал, как мальчишка.

— Я надеялась, что это Вейас, — созналась Лайсве, прижимаясь ближе к мужу. — Будь моя воля, я бы ни на мгновение не оставалась наедине с кузеном.

Должно быть, Микаш жалел, что дал клятву не лезть в её мысли, но улавливать эмоции он мог, поэтому перевёл тему:

— Гедокшимска же не мыслечтец, высокородный к тому же, вряд ли с врагом сговариваться станет.

— Даже не мыслечтец может быть знатным негодяем. Тебе ли не знать?

Его ладони легли ей на талию и стали поглаживать спину. После долгой паузы Микаш решил:

— Скоро люди начнут умирать от голода и холода. Если бы мы могли найти другой приют, то в Докулайской долине ни на день не задержались бы. Ради жизни мальчишек и стариков я готов рискнуть.

— Смотри, как бы на кону не стояло что-нибудь дороже жизни.

Лайсве прижалась щекой к его груди, желая скорее забыться в тёплом запахе.

* * *

Весь следующий день отряд отдыхал, укрытый дремучим лесом. Следопыты спрятали следы, морочи навели туманный морок. Даже если присматриваться, виден только частокол высоких сосен и стена колючего можжевельника. Кым наблюдал за работой старших Сумеречников с раскрытым ртом — даже в самых смелых фантазия таких чудес представить не получалось.

Когда он раздавал лошадям овёс на обед, из лагеря вышел человек, с ног до головы укутанный в чёрное. Ноздри защекотал знакомый нежный аромат, так непохожий на резкий мужской запах. Ошибки быть не могло — это Лайсве. Не оглядываясь, она торопилась к опушке.

Кым бросил пустые вёдра и, схватив посох, помчался вдогонку. Нельзя подвести маршала ещё раз. Лайсве ведь такая хрупкая, вдруг ей в лесу попадётся дикий зверь или разбойники? Он обязан её защитить!

Шаг у жены маршала был удивительно широкий для её роста, и двигалась она почти бесшумно. Если бы не звериный нюх, то Кыму вряд ли удалось бы её отыскать.

Когда её запах усилился, послышались удары. Сердце ухнуло в живот. Он опоздал! На Лайсве напали, а он её не защитил!

Кым бросился на звук. В просвете между соснами показалась фигура. Не добежав до неё пары шагов, Кым запнулся об трухлявое бревно и распластался на сыром мху. Услышав шум, Лайсве обернулась. В её руках была гладко обтёсанная палка.

— Ловкости тебе не занимать, — усмехнулась она, помогая ему подняться.

— А где разбойники? Я слышал удары!

— Ах, это! Я решила размяться. Не хочешь поучаствовать? Хоть как-то возмещу веселье, которое ты упускаешь из-за меня.

Лайсве взяла его посох и замахнулась для пробы.

— Искусная работа, — похвалила она. — Сам делал?

Кым кивнул, счастливо улыбаясь. Одно её доброе слово вселяло в него такую веру в себя, что за спиной будто раскрывались крылья. Он был способен на всё: обратиться в медведя, победить задиристых мальчишек на плацу и даже завоевать уважение маршала.

Лайсве вернула посох Кыму.

— Чего ждёшь?

Она встала напротив него и выставила палку.

— А вдруг я вас ударю?

Лайсве вскинула брови:

— Если ударишь, виновата буду я сама. Давай же, позволь мне вспомнить молодость!

Кым принял стойку, которую показывал ему маршал на отборе. В голове проплывали образы тренировок, что он подсматривал краем глаза.

Кым облизал пересохшие губы, оглядывая хрупкую фигуру противницы. Как так можно? Ещё хуже, чем с Майей, выйдет. А маршал Веломри ведь куда строже ясеньского коваля — такого не спустит.

Лайсве напала первая. Кым выставил посох для защиты. Удар сверху, снизу — он пошатнулся. Откуда столько силы в этой прозрачной фее? Лайсве использовала знакомый приём — им разоружил Кыма рыцарь на отборе. Только парировать всё равно не получилось: посох снова оказался на земле.

— Эй, дерись в полную силу, воспринимай меня всерьёз! — в запале вскричала Лайсве.

Она подцепила его посох палкой, подбросила в воздух и поймала.

Лицо вскипело от стыда. Кым ведь просто неумеха по сравнению с ней.

— Я… я постараюсь…

Он забрал посох и снова встал на изготовку, на этот раз так, как привык. Нет смысла повторять то, что до конца постичь не удалось.

Из глотки вырвался яростный крик. Кым атаковал первым, беря не техникой, которой у него отродясь не было, а напором. Нужно забыть, что перед ним слабая женщина. Слева-справа, куда попадёт! Быстрее! В скорости — его преимущество.

Пот лил градом, хотя погода была холодная и промозглая. Дышать становилось всё тяжелее, сердце рвалось из груди. Не останавливаться, только не останавливаться! Смять противника! Должно открыться второе дыхание.

Хрясь! Кым поскользнулся и едва не потерял равновесие. Лайсве подождала, пока он соберётся с силами. Уж кто кому подыгрывает?

Кым выровнялся и снова принялся сыпать ударами. Последний рывок — выпад настолько отчаянный, что она не устоит!

Лайсве легко отклонилась, посох поразил пустоту. Потеряв опору, Кым рухнул лицом в землю. Вышибло дух, и перед глазами вспыхнули звёзды.

— Вставай! — позвала Лайсве.

Она присела рядом на корточки и протянула руку.

— Простите, я недоучка. Если бы не мой отец, ваш муж не взял бы меня в отряд, — Кым поднялся и потупился.

А ведь она даже не запыхалась!

— Моего мужа самого долго не принимали в орден, но он не сдавался и благодаря упорной работе стал маршалом. У тебя получится не хуже, если ты поверишь в себя и продолжишь бороться.

— Но меня даже до тренировок не допустили!

— Ты совсем не так плох, как говоришь, — улыбнулась Лайсве. — Твою энергию да в нужное русло. Ну, ничего! До искусства моего мужа мне, конечно, далеко, но покажу, что умею, если ты не побрезгуешь таким наставником.

— Что вы, я буду только рад! А где вас так научили?

— О, я ведь родилась в замке на холме в семье потомственных рыцарей, — её голос стал глухим и далёким, а взгляд устремился вглубь воспоминаний. — Из друзей у меня был только брат-близнец Вейас. Я очень завидовала, что он занимался фехтованием, в то время как меня заставляли вышивать цветочки до ряби в глазах. Вейас жалел меня и показывал всё, чему его учили. А потом мы вместе сбежали в Нордхейм проходить испытание Сумеречников. Помню, как мы ехали такой же дождливой осенью по этой дороге и гадали, вернёмся ли обратно. На этом пути я встретила своего мужа. Он уже тогда был великим воином и многому научил нас обоих.

— А где сейчас ваш брат?

— Героически погиб при осаде Стольного. Отказался бежать вместе со всеми, — Лайсве отвернулась, смаргивая слёзы.

— Мне так жаль.

— Многие славные воины погибли на этой войне. Не жалей мёртвых, Кым, жалей живых, — она повернулась к нему, снова улыбаясь. — Продолжим? Встань, чтобы ноги у тебя были на ширине плеч, выпрямись и не держи палку, как лопату.

Она ещё долго объясняла ему, как замахиваться и как двигаться, чтобы избежать удара. Вместе они разучили прорву разных приёмов. Кым тренировался до изнеможения. Казалось, даже воины на плацу не занимались так много. К концу он не чувствовал ни рук, ни ног — от работы в поле не уставал и вполовину так сильно. Лайсве, наоборот, казалась свежей и бодрой.

— Меч, конечно, тебе доверять пока рано, но с задирами ты точно справишься, — подмигнула она, усаживаясь на бревно. — А если присовокупишь к этому свой дар, то запросто целую банду забияк одолеешь.

— Я звероуст третьего уровня: только лошадям шептать и разговаривать с мелким зверьём умею. Правда, когда в отряд принимали, сказали, что у меня этот… как его… — Кым почесал затылок, с трудом припоминая диковинное слово: — Потенциал! Когда-нибудь я смогу обернуться. Хорошо бы моим тотемом стал медведь, большой и сильный, чтобы я защитил вас ото всех!

Лайсве снисходительно прищурилась.

— Вы не верите, что я обернусь медведем? — смутился он.

— По правде, земля тебя плохо держит. Ты гораздо больше на нас, небесных, похож. Думаю, твой тотем — птица, быстрая и яростная.

Кым озадаченно хмыкнул. Мама называла его соколиком, и это бесило до белых демонов. Куда мелкой птице до могучего медведя?

— К тому же, на этой войне меня вряд ли бы защитил медведь или даже мой муж, — добавила Лайсве печально, словно прочитала его мысли.

— А вы? Вы такой же мыслечтец, как и маршал? — спросил Кым, чтобы отвлечь её от мрачных мыслей.

— Я отражающая, отражаю направленный на меня чужой дар, управляю им, — ответила она загадочно. — Это редкая разновидность мыслечтения, и открылась она не сразу.

— А как? Как она открывается? — недоумевал Кым. За несколько коротких встреч с пророчицей он научился большему, чем за весь поход! — Что это за таинственные благоприятные обстоятельства?

— Мужской дар и женский работают по-разному. Это связано с эмоциями, с этапами взросления. Мой дар открылся во время нашего с братом испытания. Жаль, что эта традиция умрёт вместе с нами в пожарах этой войны, — покачала Лайсве головой. — Она помогала молодёжи научиться самостоятельности, обрести себя, повзрослеть. Вернувшись из Нордхейма, я поняла, что никто уже не может мне указывать. Я выбрала свой путь сама и ни разу об этом не пожалела.

— Вы стали пророчицей Безликого? — Кыма распирало от любопытства, хоть это и было не очень учтиво. — Вы, правда, говорите с ним и видите, как меня сейчас?

— Мне кажется, я всегда была ею, просто не осознавала этого. Десять лет я училась у книжников, но все их знания оставались бесполезными, пока я не нашла понимание внутри себя. Безликий всегда рядом. Он направляет и защищает нас, даже когда кажется, что мы заброшены и позабыты. Его воля — самая мудрая на свете. Даже если поначалу не ясно, куда она ведёт, в результате всё оказывается к лучшему.

— Так он спасёт нас от единоверцев?

— Они просто люди, — ответила Лайсве. — Не от них должно спасть, а от Мрака в наших собственных сердцах.

Кым нахмурился. Что в ней плохого? Наоборот! Она самый светлый человек из всех, кого он когда-либо видел. А маршал? Ну, строгий и суровый, но тоже ничего плохого не делал. Нет в них этого, как нет ни в ком из Сумеречников, чистых, что серебро, которое издревле служило символом ордена. Не должны они погибать, это неправильно!

— А всё же что говорит Безликий?

— Что тревожится за нас. Что явится в назначенный час, чтобы вывести своих чад к свету, а до этого мы должны следовать его Кодексу и благими поступками доказывать людям, что наше дело — правое. Мы не демоны, мы нужны миру и готовы безвозмездно служить общему благу. Именно это и станет залогом победы Безликого. Я верю!

Кым вдохновлённо вздохнул. Видно, и правда, мудрость Безликого сияет в речах пророчицы. Так ведь пелось в балладах?

Накрапывал мелкий дождь, шелестя иголками.

— Надо возвращаться, а то в лагере хватятся, — вспомнилось вдруг.

Лайсве кивнула, кутаясь в чёрный плащ.

— Ступай, я догоню. Хочу поговорить с Безликим.

— Прямо здесь? — Кым распахнул рот от удивления.

— Где-то здесь или где-то там, какая разница?

Ничего Кым в этих божественных делах не смыслил. Оставалось только идти в одиночестве, пиная ногами шишки и палки.

* * *

Лайсве устроилась на поваленной сосне. Скрестив лодыжки и отклонившись назад, она зажмурилась. Капли дождя падали ей на щёки и стекали по подбородку на шею. Разум очистился от посторонних мыслей за пару глубоких вдохов. Раскинулась впереди туманная пустошь, из сизых клубов возник каменный постамент. Но на нём никого не было.

Безликий обиделся и не хочет её видеть? Но такого ещё ни разу не случалось. Не мог же он просто исчезнуть: последний день зимы ещё не наступил. Верни его, проклятое время!

— Я здесь, — раздался за спиной возглас.

Лайсве вздрогнула и развернулась. Безликий дрейфовал в тумане рядом с ней. Она выдавила из себя улыбку:

— Прости, в прошлый раз мы плохо поговорили.

— Забудь, пустое, — отмахнулся он.

Торчавшие из балахона руки стали почти прозрачными. Лайсве попыталась коснуться их, передать ему немного силы — раньше ведь получалось. Но теперь её пальцы ощутили лишь воздух.

— Ничего не выйдет. Я приближаюсь к границе. Дальше либо возрожусь, либо кану в небытие, — объяснил Безликий.

— Пожалуйста, не пугай меня своей безучастностью, — Лайсве прижала ладонь к груди, пытаясь унять боль, но не сердце истекало кровью — сама душа агонизировала из-за него. — Борись, можно же что-то сделать!

— Не переживай. В этом есть и хорошие стороны: мой брат тоже не возродится, конец света не наступит. Предвестникам Мрака придётся выбрать себе нового бога для воплощения. Вряд ли он будет более яростным и сумасшедшим, чем представители Небесного племени. Может быть, всё уляжется без меня.

— Думаешь, меня это утешает? Не будь таким упрямцем! Я помогу тебе, просто скажи…

— Нет! В доброй воле, в самих этих правилах магии не меньше, чем в вере. Только она способна даровать жизнь мертвецу. Я не испорчу всё, нарушая их от нетерпения и желания победить. Слишком многое на кону, и я один за всё в ответе.

Лайсве ссутулила плечи.

— Я не за этим пришла. Нам предложили приют в Докулайской долине. Это владения моего вероломного кузена. Можешь узнать, нет ли там ловушки?

— Эти земли в тени от меня, — ответил Безликий нехотя. — Как чёрной тучей небытия накрыло. Может, это из-за того, что люди потеряли веру и разрушили храмы. Или я слишком ослаб. Или Предвестники спрятали от меня свои замыслы. Но скорее всего, там свершится предначертанное, и мне не дано знать, как именно.

Лайсве сглотнула. От каждой новости становилось только хуже, никакой надежды впереди. Как быть? Бежать одной в ночи, чтобы не волочь в ловушку ни в чём не повинных юнцов и стариков? Или взлезть на самое высокое дерево и прокричать:

«Вэс, отзовись! Ты должен пожертвовать собой, чтобы Безликий возродился и спас мир! Мы сделаем всё возможное, чтобы убедить тебя в правильности этого выбора!»

Но, боги, как же глупо. Ответ вертится на языке, но что-то мешает его осознать, принять окончательное решение.

— Не печалься. Хочешь, расскажу тебе про будущее твоего сына?

— Оно не скрыто от тебя чёрными тучами неверия и Мрака? — отшутилась Лайсве натужно.

— Нет, оно для меня как на ладони. Гед вырастет сильным и добрым мужчиной. Он свяжет своё ремесло с лесом, которым не будет богат, но будет счастлив. Он рано женится по любви, обзаведётся хозяйством и вскоре у него родится дочь с пшеничными волосами и глазами цвета серого жемчуга. Не найдётся в мире девушки красивее и чище её, — говорил Безликий с мечтательным томлением, словно эта история вдохновляла даже его, усталого и разочарованного. — Гед назовёт её твоим любимым именем — Герда. Каждый раз глядя на неё, он будет вспоминать тебя.

— Только я никогда этого не увижу.

Жуть накатила такая, будто Лайсве, как и Безликому, жить осталось всего ничего. Песчинки падали, отмеряя последние мгновения. Смерть уже касалась ладоней ледяными пальцами и тянула за собой. Туманную пустошь Бессолнечных земель сменила серебристая лента Сумеречной реки. Качалась на волнах у самого берега утлая лодка. Трепетали лохмотья на горбатом паромщике, горели золотыми монетами глаза из-под капюшона.

— Жду-жду, обоих вас жду давненько уже. Вы многое мне задолжали! — прошипел он, выставляя напоказ гнилые зубы.

Со спины Лайсве обнял Безликий. Его прикосновения едва ощутимы — ни страх, ни слёзы они не унимали. Лайсве упала на колени, закрыв лицо руками. Всхлипывания ещё долго сотрясали её плечи.

Холодный дождь остудил. Скрипели на ветру сосны. Их зловещая песнь отрезвила. Лайсве распахнула глаза и обнаружила себя на лесной поляне.

Она всё ещё жива, нужно возвращаться!

 

Глава 22. На пороге смерти

1545 г. от заселения Мунгарда, Кундия, Докулайская долина　

Докулайская долина встретила отряд промозглой погодой. Дорога разлезлась и чавкала под копытами и сапогами. Дождь лил днями напролёт, хмуро провожали Сумеречников дремучие хвойные леса. Лошади еле волочили ноги, да и люди выглядели не лучше. Все мечтали о безопасном приюте, сытной еде и тёплой постели. Только Лайсве мучилась от беспокойства тем сильнее, чем ближе они подъезжали к вотчине Петраса. Безликого она больше не призывала, страшась увидеть пустоту и смерть вместо него.

Вымокшего и продрогшего Кыма она забрала к себе в экипаж, сославшись на скуку. Постепенно он становился всё более уверенным, перестал заикаться и краснеть от каждого её взгляда.

Кым развлекал её игрой на свирели и делился новостями, которые подслушал в отряде. Лайсве рассказывала ему о фехтовании, аурах, родовом даре и мире вокруг. Однажды Кым пустился в воспоминания о жизни в Заречье и даже проговорился о девушке. Правда, по его словам выходило, что она влюблена в него по уши, а он ни слухом ни духом об этом.

— Кто, Майя? Да вы что! — возмутился Кым. — Она же мелкая совсем, глаза вечно на мокром месте. Не доросла ещё!

— А сколько ей?

— Шестнадцать, на полгода меня старше.

— Ничего себе, мелкая! — засмеялась Лайсве. — Сдаётся мне, не дорос тут кто-то другой.

Кым поджал губы и уставился на стену дождя снаружи.

— Всё равно я вряд ли вернусь.

Лайсве тоже отодвинулась к своему окну. Показались размытые тени. Снаружи донеслись выкрики. Экипаж, скользя колёсами, остановился вместе с отрядом. Что стряслось? Не могли же Лучезарные обнаружить их сквозь все иллюзии и прочие предосторожности?

Закутавшись в платок и надвинув капюшон поглубже, Лайсве выскочила на улицу. Разлетались в стороны брызги из луж, Кым не отставал от неё ни на шаг.

Впереди толпились люди. Ветер трепал штандарт — чёрный ворон с кольцом в когтях на зелёном фоне. Петрас, демоны его подери!

Лайсве пробралась сквозь толпу. Кузен встречал гостей в роскошном камзоле: зелёный бархат расшит золотым позументом, плащ с гербом подбит лисьим мехом, широкополая шляпа щеголяла пышным гусиным пером. Лицо было гладко выбрито, только над верхней губой изгибалась тонкая полоска чёрных усов. Петрас снова рисуется! Неужели не понимает что сейчас не время?

— Разве вы не знаете этикета? Господа будут разговаривать только с господами, а не с голодранцами, — высокомерно заявил он. — Иначе — проваливайте!

— Но нам обещали приют. Мы сделали большой крюк ради этого! — Микаш оглядывал его хмуро.

«Видишь, почему я не хотела принимать от него помощь?» — Лайсве послала мужу мысленное сообщение.

Он мотнул головой, разочарованно щурясь.

— Есть среди вас высокородный? Если вам нужен приют, то пускай просит он! — продолжал издеваться кузен. Сейчас припомнит все те разы, что Лайсве утирала ему нос.

Она подошла к Микашу, сжала его ладонь и произнесла не терпящим возражений тоном:

— Он командует этим отрядом. Без него я говорить не буду.

— Будь по-твоему, принцесса, — скабрёзно ухмыльнулся Петрас.

Они вышли на поляну, отгороженную от дороги плотной стеной разлапистых елей. У её края стояла кормушка для животных под большим навесом. Там они спрятались от дождя.

— Что за дела? — возмутилась Лайсве первой.

— Сними, на милость, этот жуткий платок! Или, возясь с безродным муженьком, ты забыла, что на переговорах должно смотреть друг другу в лицо?

Лайсве стиснула зубы и опустила платок.

— Ты ничуть не изменилась. Ни прожитые годы, ни перенесённые тяготы не в силах умалить твою красоту, — Петрас потянулся к её руке и хотел поцеловать, но Лайсве одёрнулась.

Микаш становился мрачней туч на небе.

— Давай обойдёмся без книжных комплиментов. Наши люди мёрзнут, — напомнила Лайсве.

— Вы хотели предложить нам приют. Если отказываетесь, то скажите сразу и не тратьте наше время даром, — поддержал её Микаш, взяв себя в руки.

— Если бы я не мог вам ничего предложить, то вряд ли бы стал разговаривать с　помойной дворнягой вроде тебя, — опустился до оскорблений Петрас.

— Откуда ты узнал о нашем походе? — Лайсве снова перехватила нить разговора, пока кузен не довёл до бешенства их обоих.

— Я тоже не жажду здесь оставаться. Скоро единоверцы займут Кундию, и одарённых отправят на костёр, как это было в Веломовии. Я не за себя пекусь, уж я бы выступил против коленопреклонных тварей в открытую, но людей своих жалко. У них семьи — вся жизнь впереди, — любовался собой Петрас, намекая при этом на трусость собеседников. — Вот я и отписался в Компанию. Мне ответил главнокомандующий, некто доктор Жерард Пареда. Сказал, что вы направляетесь в Норикию через Кундию, и велел приютить вас, а после сопроводить в Дюарль. Не верите?

Петрас всучил Микашу бумагу. На фасном сургуче стояла печать Компании — три женщины, черпающие воду из источника. Рядом красовалась витиеватая подпись Жерарда. Микаш пробежал глазами по строчкам:

— Вроде всё верно.

— О, дворняга ещё и читать умеет? — криво усмехнулся Петрас.

Лайсве уже самой хотелось надавать ему оплеух. Родство и титулы утратили значимость. Война всех уровняла и даже сделала ниже: лишившись дома и призвания, они стали нищими изгнанниками.

— Это расценивать, как приглашение погостить в вашем родовом замке? — осведомился Микаш, сжимая ладони в кулаки.

— Ещё и сообразительный, просто прелесть! Заночуем в паре миль отсюда, на большой поляне в низине. Там затишек и дрова заготовлены на случай, если кто задержится во время охоты. — Петрас поднял указательный палец правой руки: — И не говорите потом, что род Гедокшимска не щедр на гостеприимство даже для таких оборванцев, как вы.

Микаш громко фыркнул:

— Много чести для того, кто сам просит милости. Не думай, что мы соглашаемся на твоё предложение из симпатий к тебе и твоему невозможно древнему роду. Просто людей твоих жалко — у них вся жизнь впереди.

Петрас глотал ртом воздух от возмущения. Микаш развернулся к выходу, показывая, что разговор закончен. Лайсве процедила сквозь зубы:

— Я не знаю, какие козни ты строишь на этот раз, но клянусь всеми богами, если ты предашь нас, покоя тебе не видать как собственных ушей. Я тебя с Тихого берега достану! И никакой дар мертвошёпта тебя не спасёт, будь уверен!

Петрас пожал плечами:

— Я пекусь только об общем благе.

Лайсве догнала Микаша и взяла его под руку. Пока они вместе, им никто не страшен.

* * *

Насчёт хорошего места для ночлега Петрас не солгал. Дождь прекратился, даже ветер утих, и отряд спокойно разбил лагерь. Заготовленные заранее сухие дрова и хворост оказались как нельзя кстати.

Лайсве кузену так и не поверила. Когда все были заняты работой, она отвела Кыма за деревья, подальше от посторонних глаз.

— Для тебя есть задание, тайное. От него зависят наши жизни, — сказала она предельно серьёзно.

Кым испуганно вытаращился:

— Но я же недоучка и слабак. Не стоит доверять…

— Нет! — Лайсве приложила палец к его губам. — Здесь понадобится твоя скорость. Ты же хорошо отыскиваешь дорогу?

— Звери подскажут, — Кым неуверенно повёл плечами.

— В дне пути отсюда есть большой замок на холме — Будескайск, — Лайсве нарисовала на земле его примерный план. — Возьми самую быструю лошадь и поезжай туда. Здесь, здесь и здесь, — она указала три точки на плане. — Тайные выходы из него. Мы в детстве обыскивали их вместе с кузеном. Проверь, нет ли там ловушки. Если что-то заметишь — бегом сюда. Я очень на тебя надеюсь. Больше мне помощи просить не у кого.

— Исполню, как скажете. Я отдам за вас жизнь!

Кым ударил в грудь кулаком, как делали воины во время приветствия, и побежал к лошадям.

«Милый самоотверженный мальчик. Пускай он справится! Пускай он живёт! Брат мой. Ветер, Безликий, храни его, как хранишь меня».

Бог не ответил. Но они всё равно будут бороться до самого конца!

Сигнал к отбою дали пораньше, чтобы назавтра выехать затемно и добраться до Будескайска засветло. Лайсве дожидалась Микаша в шатре. Они не разговаривали после встречи с Петрасом, и, укладываясь спать, тоже молчали. Слова не отыскивались, не хотелось вылезать из собственных мыслей и грусти.

Сон пришёл быстро. Лайсве снова долго бродила по туманной пустоши, прежде чем заметить призрачную фигуру Безликого вдалеке. Она побежала к нему, призывая:

— Не уходи! Ты нужен нам, ты нужен миру. Без тебя мы пропадём. Не теряй веры в нас, не бросай вотчину твоего отца. Я знаю, мы не всегда поступали хорошо, но иногда даже провинившемуся ребёнку нужно указать верный путь. Прошу, мы так хотим жить, хотим, чтобы жил ты и вместе с тобой наш мир, каким бы неправильным он ни был. Не сдавайся, борись ради… ради… ради…

Она не находила нужные слова. Безликий уплывал за пределы её досягаемости.

— Покажи же своего вэса! Умоляю! — выкрикнула Лайсве в отчаянии.

Из клубов тумана соткалась девушка. Она была юной и стройной, куда красивее Лайсве. Густые пшеничные волосы обрамляли миловидное личико, сверкали большие глаза цвета серого жемчуга.

— Погоди! — она протянула руки к Безликому. — Я так долго тебя искала. Ты нужен нам, мы верим в тебя. Не отчаивайся, ты сможешь! Моя любовь поддержит тебя там, где тебе сломают крылья и от боли не останется сил идти вперёд. Моей веры хватит с лихвой, даже когда ты потеряешь свою. Я сотворю для тебя тихую гавань, когда тебе понадобится отдых и утешение. Я дам тебе всё, что попросишь и даже больше, только вспомни, как сам любил и боролся. Вспомни, какой путь ты уже прошёл, вспомни, почему ты это делал. Вспомни… нас!

Бог обернулся. Сколько тоски было в его взгляде! Неужели он способен чувствовать так глубоко?

Девушка подбежала к нему и обняла. Он гладил её по волосам и шептал что-то. Жгучая любовь полнила его прозрачное тело жизнью, и он становился осязаемым.

— Так ты отказываешься убивать вэса, потому что любишь её? — спросила Лайсве, но он не услышал, слишком занятый юной красавицей.

А лепестки Лайсве уже отцветают и вянут. С последней песчинкой они опадут, впереди будет лишь темень одиночества, когда для всех остальных рассветёт солнце нового мира, не знающего войны.

— Лайсве!

Её толкнули в плечо. Она вздрогнула и распахнула веки. Над ней склонился Микаш, его глаза тревожно поблёскивали темноте.

— Ты кричала во сне.

— Кошмар… — нехотя созналась Лайсве.

Он лёг обратно.

— Скажи… как тогда в первый раз в Эскендерии, помнишь? — теперь Лайсве нависла над ним, вглядываясь в скрытое темнотой лицо. — Ты всё ещё считаешь　 меня красивой?

— К-конечно. Что с тобой? — удивился Микаш.

— Нет, не так! Скажи, когда я стану старой и дряхлой, моё тело ослабнет, а кожу покроют морщины, я всё ещё буду красивой для тебя?

— Лайсве, я… — он судорожно выдохнул. — Мы состаримся вместе, вместе ослабнем и покроемся морщинами. Будем ворчать друг на друга и ссориться по мелочам, но любить тебя меньше я не стану никогда, как никогда не найду женщину, которая была бы красивей и желанней тебя.

Боги! Сколько же времени потрачено даром! Он ведь всегда был рядом, единственный, родной, тёплый и любящий несмотря ни на что.

— Микаш! Я… я люблю тебя! Прости меня за всё. За то, что не говорила и что говорила — тоже. Я всегда-всегда любила и буду любить тебя одного!

— Л-лайсве, зачем? Зачем ты плачешь? Я… — Микаш прижал её к себе, поглаживая спину. — Обещаю, я найду способ всё исправить. Мы выиграем эту демонову войну и заберём к себе Геда. Я постараюсь стать к нему ближе, хоть пока не понимаю как. Мы увидим внуков и доживём до глубокой старости вместе. Обязательно! Только не плачь!

Микаш лишь успокаивал её, хотя сам не надеялся на удачный исход. Но так хотелось хоть на мгновение поверить в счастливый конец для их сказки.

— Обязательно. Вместе до смертного одра, — Лайсве переплела с ним пальцы и поцеловала.

Его жаркие ладони уже стягивали с неё одежду, губы касались каждого дюйма обнажённой кожи. Словно вернулись эскендерские денёчки их молодости. Нет, в этот раз их близость была горькой, похожей на агонию. Разгорячённые тела двигались с отчаянной яростью, приникая друг в друга глубже и сливаясь сильнее, до невозможности. Боль сводила с ума, но прекращать её мучительно не хотелось. Небывалое наслаждение накатывало штормовыми волнами, последний раз становился недосягаемым совершенством.

— Люблю тебя, одного тебя, всегда и вечно! Не забывай. Никогда не забывай меня!　- шептала Лайсве, пока истома не захватила их в водоворот любви и смерти.

Они заснули, не размыкая объятий.

* * *

Лошадь умыкнуть удалось легко, раз уж Кыму выпало за ними ухаживать. Но на выходе его задержали дозорные.

— Никого выпускать не велено! — громко объявил один из них, выставив вперёд алебарду.

Ну вот, сейчас поднимут шум на весь лагерь, и никакой скрытности уже не будет.

— Пропустите. Он по моему поручению, — послышался за спиной приказ.

Дозорные мигом присмирели. Кым обернулся. Холодный взгляд скользнул по его лицу — маршал едва заметно кивнул и направился по своим делам.

Скрывшись за деревьями, Кым вскочил в седло. Осенью сумерки надвигались стремительно, но определить направление не помешала даже темнота.

Добравшись до развилки, Кым зажмурился и призвал на помощь птиц. Ответ пришёл мгновенно: заперебирал ногами жеребец, спорхнул с ветки сыч.

— Ты знаешь дорогу к замку? — спросил Кым.

«Нет, но я знаю, кто знает», — пропищал косматый совёнок и помчался в чащу.

Кым огибал бурелом по узкой тропке. Хоть бы сыч не завёл в тупик или к упавшему на дорогу дереву. Но — обошлось. Через пару миль его сменил ещё один сыч, потом ещё. Всю ночь они петляли по едва заметным звериным тропам — короткий тайный путь.

Уже на заре показались просветы между деревьями. Последняя птица порхала возле плеча, ожидая просьбы.

— Нужно спрятать лошадь, — попросил Кым.

Сыч показал глубокий овраг неподалёку. На дне ещё оставалась трава, которой лошадь могла поживиться. Кым быстро расседлал жеребца и предупредил, чтобы тот не высовывался. Конь учтиво склонил голову, и Кым помчался за сычом.

Прячась под пологом тумана. Кым выбрался на поле. Замок возвышался на холме тёмным скелетом, устремившим в небо острые кости-рёбра. Оттуда несло мертвечиной, и по хребту бежал озноб. Лайсве предупреждала, что оборотничество и мертвошёпт принадлежали к стихии земли, но олицетворяли её противоположные стороны — жизнь и смерть. Если мертвошёпта не смущало присутствие звероуста, то у второго способности, связанные с мертвецами, вызывали оторопь. Но сейчас как никогда требовалось себя перебороть.

Сыч подвёл Кыма к самому краю рва. Мост был поднят, ворота — наглухо закрыты. Дозорные на зубчатых стенах не показывались, только реяли на ветру зелёные флаги. Над самой высокой башней вилось и надсадно каркало вороньё.

— Видели кого? — позвал их Кым.

«Все свои! Только хозяин встречать гостей отъехал. А ты-то чей будешь? Не наш — уж точно. Прочь-прочь отсюда!» — загалдели они, тучей мотаясь над замком.

И правда — падальщики, слуги смерти. Пух опадал с них копотью и набивался в нос, отчего хотелось чихать.

Сыч пискнул испуганно:

«Злыдни! До смерти заклюют, а помогать не станут. Лучше полёвок спросим».

Солнце едва взошло, времени оставалось с избытком. Поглубже натянув капюшон, Кым пополз искать потайные ходы.

Зверья здесь не встречалось, как будто все уже по норкам попрятались, но полёвки-то зимой не спят, как и многие другие. Не к добру это!

Первый потайной ход обнаружился за насыпью в зарослях лещины, но его завалило валунами. Кым оттащил несколько, но потом понял, что провозится до вечера. Лучше проверить остальные два входа.

Под пламенеющими лучами туман рассеивался. Кым прятался за редкими кустами, возвышенностями и валунами. Когда они пропали, пришлось ползти. Повезло, что засаленный плащ сливался с увядшей травой.

Следующий ход располагался чуть дальше, в русле канала, через который в ров поступала вода. Здесь путь преградили огромные плиты, сверху на которые налип толстый слой тины и ила. Кым попытался их сдвинуть, но поскользнулся и рухнул в вонючую воду, измазавшись с ног до головы. Зато с такой маскировкой его точно за человеческого шпиона не примут. Да он и сам себя испугался бы!

Кым выбрался на берег и поспешил на поиски последнего хода. Тут вышла незадача. То ли он запомнил неправильно, то ли заблудился, но ничего не обнаружил, хотя прочесал всё поле перед замком.

Солнце поднялось уже высоко. Кым поспешил к лошади. Жеребец выел всю траву в овраге и долбил копытом плоский замшелый камень. С храпом раздувались большие ноздри, тревожно прядали уши. Кым похлопал коня по шее:

— Что ты тут нашел?

Края камня оказались ровно сточены, выемка посредине годилась для руки. Кым поднатужился и, обливаясь потом, оттащил его в сторону. Внизу зиял тёмный провал, настолько узкий, что только худосочный мальчишка пролез бы. Так это есть последний ход! Точно, Кым представлял расположение с обратной стороны.

Он погладил коня.

— Спасибо, дружище! Ты справился лучше меня. Я быстро. Туда и обратно.

Кым достал из спрятанных под ветками вещей верёвку и привязал её к толстому стволу. Сыч первым ринулся в темноту. Захватив с собой факел, Кым тоже протиснулся в отверстие и спустился в лаз.

Здесь было затхло и холодно. Кым поджёг факел и торопливо зашагал вперёд.

Ход забирал вглубь и вихлял. Когда Кым по расчётам должен был добраться до замка, появились развилки. Чутьё, говорила Лайсве, укажет правильный путь, когда все остальные чувства подведут. Поначалу это было сложно — ощутить едва уловимое желание идти по одному из ответвлений. Но с каждым разом получалось всё уверенней, Кым даже останавливаться перестал.

Послышались шорохи, накатила жуть, как в амбаре с белыми крысами. Ноги стали тряпичными, прошиб холодный пот, тело затряслось так, что зуб на зуб не попадал.

Вспыхивали на краях век пёстрые огоньки, дымные, почти прозрачные. Такая злоба исходила от них, что хотелось бежать прочь. Но нет, если Кым ошибётся, его засмеют. Нужно узнать больше.

Сыч принялся порхать вокруг лица. Кым затушил факел и шикнул на него:

— Хлопай крыльями тише и не пищи.

Вой прокатился эхом, кто-то зарычал, заскрежетали когти. Кым передёрнулся. Нет, он не подведёт Сумеречников, особенно теперь, когда опасность так реальна, что можно пощупать рукой.

Впереди забрезжила полоса света, послышались голоса, в стене показалась щель. Кым прильнул к ней.

Похоже, там находился арсенал. Примерялись к оружию два человека в голубых плащах с золотым кантом по краям капюшонов. Это же Лучезарные! И правда — ловушка!

— Когда мош-ш-шно будет пош-ш-шивиться? Мы уш-ш-штали ш-ш-шдать! — прошипел некто, выйдя из тёмного угла.

Серые лохмотья трепетали на нём мотыльками, из-под них выглядывали кости с лоскутами гниющей плоти. В глазницах голого черепа горели жёлтые глаза с вертикальными рисками зрачков. Проскакивал между гнилыми зубами тонкий раздвоенный язык, когда чудовище говорило. От него так смердело мертвечиной, что слышно было даже с того места, где стоял Кым.

— К вечеру духи окажутся здесь, — заговорил один из Лучезарных. — Они нужны живьём. С остальными делайте, что хотите.

— Ладно. Но еш-ш-шли они не придут, мы полакомимш-ш-шя вами!

— Брось запугивать — мы вам не по зубам. Сумеречниками попируете, они уже едут сюда, — ответил Лучезарный.

— Уш-ш-ше здеш-ш-шь! Чую-чую Сумереш-ш-шный дух! — демон повернулся к щели.

Мотыльки слетели с него, сверкая крыльями, и роем помчались в сторону Кыма.

Тот отпрянул от стены. Демоны полезли из подземелий, как крысы в заражённой пшенице. Надо было бежать, как только Кым понял, что они здесь!

Сыч повёл его вперёд, стараясь спасти от тварей. Мотыльки преследовали их, светом выдавая другим демонам. Скрежет и вой приближался. Были заметны очертания тощих, длинноруких, покрытых рыжими волосами созданий. Мелькали среди них и пузачи, похожие на жаб, со свисающими до земли морщинистыми веками. Щёлкали жвалами большие седые пауки, рычали облезлые псы с зелёными язвами на бурых шкурах. Поймают — разорвут.

Кым бежал и падал в темноте, поднимался и снова бежал. Как же хорошо, что он искупался в тине — хоть запах отбил.

Светящиеся мотыльки истлели и опали, но псы лаяли уже совсем рядом.

«Путь перекрыт!» — предупредил сыч.

Кым юркнул в узкий проход и задвинул за собой камень. Через пару шагов обнаружился тупик. По крайней мере, демоны не нападут со спины. Кым съехал по стене на пол. Сердце так грохотало так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Совсем рядом раздавались шаги и разговор на каркающем наречии.

Может, надо было прорываться к выходу? Предупредил бы Сумеречников или погиб героем, а так… как трус нюни распустил. Боги, почему же он такой слабый?

Почему не медведь? Взять бы и раскидать их всех! Как в балладах пелось о маршале Веломри: одной левой целую рать свалить. Тогда бы Сумеречники жили!

Когда звук шагов начал отдаляться, Кым послал сыча на разведку. Тот вернулся с радостной вестью: выход свободен. Кым оттолкнул с дороги камень и помчался со всех ног. Почему он такой медлительный?!

Столб света обозначил лаз. Это открыло второе дыхание. Кым вцепился в оставленную верёвку и, сбивая руки, подтянулся наверх. Солнце уже садилось за лес на западе и окрашивало макушки сосен в цвет крови, что должна была пролиться сегодня.

Не тратя времени на седловку, Кым заскочил на спину жеребца и погнал его к дороге.

Отряд уже заходил в замок по опущенному мосту, только в хвосте одинокий всадник смотрел на лес, словно чего-то ждал.

— Госпожа Лайсве! Ловушка! Не ходите! — заорал Кым на пике лёгких и помчался к ней во весь опор.

* * *

Утро выдалось удивительно ясное после недели дождей. Собрался отряд быстро, видно, Микаш хорошо вымуштровал своих подопечных. Да и скакали резво, как будто не было за плечами тяжёлых месяцев пути. И кони, и люди чувствовали, что долгожданный отдых близок.

В экипаже Лайсве трястись отказалась, и Микаш в кои-то веки её поддержал. Скрыв лицо под чёрным платком, она ехала на поджарой буланой кобыле в начале строя.　Муж охранял её, не отпуская от себя ни на шаг. Она поглядывала по сторонам в поисках Кыма. Хоть бы с ним ничего не приключилось! Он, конечно, смышлёный и крепкий, но сколько более сильных и опытных воинов уже погибло на этой войне.

Попутно Лайсве размышляла о девушке-вэсе. Пылкая и трогательная любовь Безликого к ней вызывала зависть и ревность. Но если юная красавица пожертвует собой ради его пробуждения, то Лайсве утешит бога и навсегда останется единственным близким ему человеком. Выходило, что всё не так уж плохо. Только гадко, что она радуется чужой смерти и ищет в ней выгоду.

Но что значили слова Безликого? Он должен убить вэса, когда та докажет ему свою безоговорочную преданность. Обстоятельства сложатся так, чтобы вэс смогла себя проявить. Всё решится в замке мертвецов, в Будескайске. Значит, вэс будет там, как и возможность. Однако в предсказаниях всегда таился подвох, и стоило разгадать одну головоломку, как появлялась дюжина ещё более хитроумных. Неужели знанию нет предела, как нет способа отвратить беду?

Отряд не останавливался на обед, перекусив на ходу лепёшками с вяленым мясом. Очень уж хотелось добраться до Будескайска к закату.

Солнце уже пряталось за кромку бескрайнего чернолесья на западе, когда вдалеке показался высокий холм с разлёгшимся на нём многоголовым каменным чудищем. Низ потемнел от времени, порос мхом и травой, верх — сверкал помпезным белым мрамором. Блестела вода в глубоком рве. дюжина зубчатых башен приветствовала зелёными знамёнами.

Каркали зловеще древние вороны — хранители рода Гедокшимска. По легенде, пока они гнездились на стенах замка, ни один враг не мог его осадить. Только жаль, что благородство хозяина они не оберегали так же тщательно.

Гремя наматываемыми на ворот цепями, надо рвом опустился мост. Кыма всё не было. Лайсве направила лошадь галопом в хвост колонны. Может, объехать замок кругом? Вроде как прогулка, но после затяжной дороги это выглядело бы странно.

Микаш нагнал Лайсве и заставил остановиться.

— Он вернётся. Если что, переночует за стенами, а утром его впустят. Воин он конечно никакой, но следопыт отменный, звероуст ведь. Едем! А то вызовем подозрения у «радушного» хозяина.

Замыкающие всадники уже скрылись за воротами замка, словно каменное чудище поглотило их, добровольно идущих на трапезу в качестве основного блюда.

Веломри спешились. Микаш забрал обеих лошадей и повёл вперёд. Лайсве шла следом, постоянно оглядываясь на дорогу. Сердце замирало в предчувствии, она почти ощущала слабенькую ауру Кыма.

Сумерки сгустились, показались первые звёзды, большая луна плеснула приглушённым серебристым светом. Краем уха Лайсве услышала торопливый топот копыт и замерла. Взмыленный зареченский конь взлетел на мост. Кым спрыгнул и заорал во весь голос:

— Ловушка! Там демоны!

Его слова потонули в грохоте. Мост поднялся так стремительно, что лошадь опрокинулась в ров, а Лайсве с Кымом кубарем влетели в ворота. Из стены выскочила шипастая решётка, отделяя их от отряда во дворе.

— Ловушка! Демоны! — закричала Лайсве, прежде чем сверху опустилась сплошная деревянная перегородка.

Микаш там, за ней! Лайсве подскочила и ударила по доскам кулаками.

Кым с кряхтеньем поднялся и дёрнул её за рукав. Она обернулась и едва различила силуэт мальчика в полумраке:

— Что произошло? Что ты видел?

— Лучезарные! Они сговаривались с каким-то демоном. Он выглядел как скелет с одеждами из светящихся мотыльков.

— Карачун? — Лайсве приложила ладонь ко рту. — Они призвали самого повелителя нежити?!

Против такого никому не выстоять!

— Я… я испугался, когда твари полезли из всех щелей, и спрятался, — затараторил Кым над ухом. — Мне нужно было пробиться через них и прибежать раньше!

— Нет, ты бы только погиб понапрасну, — Лайсве коснулась его щеки, пытаясь успокоить. — Какая же скотина Петрас! Никто бы не подумал, что высокородный мертвошёпт предаст нас. На нём же даже следов внушения не было. Небось шкуру　 свою спасал. Его предки-Сумеречники сгорели бы со стыда, если бы узнали.

Из-за перегородки не доносилось ни звука. Заклинания замка блокировали способности ощущать ауры. Никак не узнать, что происходит и жив ли ещё кто-нибудь. Микаш! Ожидание всаживало ядовитое жало в сердце и кромсало его на куски.

Лайсве выровняла дыхание и закрыла глаза, входя в транс. Безликий поможет! Но Бессолнечные земли опустели, пропал даже постамент, на котором спал бог.

Неужели всё погибло?!

Нужно что-нибудь придумать. Вейас сказал, что есть способ справиться с Лучезарными, но не сказал какой. Надо вспомнить, почему же так трудно вспоминается этот сон?! И Вей ведь не справился. А тут ещё Карачун с ордой нежити…

Голову сдавил такой спазм, что Лайсве рухнула на колени, глотая ртом воздух. В глазах темнело. В мыслях металось лишь: Микаш, милостивые боги, защитите его, Микаш!

 

Глава 23. Прощай, мой милый вэс

1545 г. от заселения Мунгарда, Кундия, замок Будескайск　

Микаш ударил кулаками по деревянной перегородке, скрывшей от него жену.

— Что происходит? — он выхватил меч и обернулся.

Люди таращились на него, кое-кто смотрел на отошедшего к дальней стене Петраса. Его лицо скрылось в темноте. Помощник Ульрих стучал в двери во внутреннем дворе, но они все оказались заперты.

— Захватите мыслечтецов — убейте остальных! — раздался с балкона короткий приказ. — Хозяина — не трогать!

— К оружию! — скомандовал Микаш. — Демоны идут!

Все двери распахнулись, оттуда хлынули пузачи-бруколаки. Они походили на шары с короткими ножками, их лица закрывали веки длинной до пола. Из колодца лезли тощие рыжие стрыги, цепляясь за камни когтистыми руками. Прыгали с галереи чёрные собаки-вырки со смрадными язвами на боках, полыхали ненавистью их красные глаза. Позади всех вальяжно двигался повелитель нежити Карачун, скелет в лохмотьях из белых мотыльков. На лысом черепе красовалась корона из зубов и ногтей. Чёрный меч легко отодвигал с пути зазевавшихся тварей.

Тучи поглотили луну и звёзды. Испугав видом орды, надвинулась тьма. Она придавала демонам сил, она же слепила людей. Чутьё, которое раньше позволяло видеть даже во Мраке, на чужой вотчине оказалось бесполезным.

Но Микаш отмахивался от нападающих: звуки, запахи, ощущения на коже — помогали хоть немного ориентироваться. Удар — брызнула из бруколака вонючая жижа. Ещё один — прочь отлетела отрубленная рука стрыга. Но — никому не подсобить, внушение — не действовало.

Душили сотканные из Мрака щупальца. Микаш рубил их и кромсал, не желая сдаваться. Он обещал выжить, обещал защитить, он должен!

Уже рвались жилы. Микаш всё вскидывал и вскидывал меч. Ноги переступали суматошно. Вырки и пауки наседали со всех сторон. Микаш увёртывался и прятался　за камнями.

Тяжёлая поступь Карачуна слышалась совсем близко. Опаляли могильным холодом светящиеся мотыльки. От смрада подташнивало, слезились глаза. Мерцал чёрный меч мертвецов. Микаш суматошно парировал удары, делал свои выпады и отклонялся. Клинок проходил в дюйме от тела. Проворачивался в ладони эфес, меч раскручивался со свистом. Серией обманных финтов Микаш подбирался ближе к противнику.

Карачун готовился к верхней защите, но Микаш увёл клинок вниз и саданул по бедру демона. Повелитель мёртвых зашипел, вспыхнули мотыльки, унося его прочь и вновь собирая целого.

Микаш замер, глотая ртом отравленный воздух. Мокрая от пота рубашка липла к телу, холод осенней ночи пробирался под кожу, сердце выбивалось из сил.

Товарищей в живых не осталось, только твари копошились над телами, пожирая плоть без остатка. Падала с клыков и когтей горячая кровь, свинцовый запах пропитывал воздух.

— Хватит! — донёсся с балкона приказ.

Ну уж нет, ничего не хватит!

Микаш бросился на застывшего рядом бруколака, потом на ещё одного и ещё.

Свет ослепил. Микаш прикрыл лицо ладонью, позволяя глазам привыкнуть, и лишь потом различил происходящее. На стенах зажигали факелы несколько выживших мыслечтецов из его отряда. Их лица стали пустыми и не выражали ничего, кроме покорности. Петрас жался к стене, ошалело глядя на устлавшие пол трупы.

Микаш атаковал ослабевшего Карачуна, но тут налетела свора стрыгов. Один кинулся на выставленный меч, вырк схватил Микаша за ноги, на спину запрыгнул другой стрыг. Демоны окружали плотным кольцом. Когтистые руки были повсюду. Не боясь пораниться, стрыги вырвали из его ладоней клинок. Вырк опрокинул Микаша на мостовую, остальные прижали его по рукам и ногам.

Он вырывался из последних сил, но тщетно — слишком много было противников. Раньше во время опасности всегда просыпался его ручной демон в клетке из рёбер и расшвыривал врагов. Но теперь тварь лишь злорадствовала, предчувствуя　освобождение от поработителя.

Микаш поднял взгляд на балкон, откуда доносились приказы — там никого не было. Из боковой двери донеслись гулкие шаги. Оттуда вышло пятеро человек в лазоревых плащах с золотой окантовкой по краю. Лучезарные, чтоб их!

— Ты предал нас, Гедокшимска! И кому? Демонам! Как ты мог?! — выкрикнул Микаш, захлебываясь бессильной яростью.

— Они предложили цену, от которой я не смог отказаться, — пряча взгляд, ответил высокородный. — Они предложили мне жизнь.

Им даже не понадобилось его гипнотизировать! Микаш обмяк.

— И этот мудрый человек согласился, — подтвердил Лучезарный и скинул капюшон, встав над Микашем.

В лицо уставились знакомые разноцветные глаза — один голубой, другой зелёный. Одержимый из Эскендерии! Давным-давно он пытался перетянуть Микаша на свою сторону. Тогда его прогнал лорд Комри, но сейчас Утреннего всадника рядом нет, его вот-вот казнят в Ловониде. И больше никто не защитит людей от этих тварей!

«Боги, что же мы наделали!»

— Ты тоже скоро станешь мудрым и согласишься, — усмехнулся главарь Лучезарных и велел стрыгам: — Поднимите!

Микаша подхватили и поставили на ноги. Он снова рванулся, и снова ничего не вышло.

Главарь смотрел на него с ехидством:

— Загадай желание. Я точно знаю, что оно у тебя есть. Оно уже так давно прожигает твою душу!

— Лучше сдохнуть! — Микаш плюнул ему в лицо.

«Как не пожелать, чтобы лорд Комри выжил и победил вас, поганые твари! Или спасение для Лайсве. Но вы же всё извратите. Вы всегда всё извращаете: меня, её, моего маршала. Нет, я не поддамся!»

— Сопротивление бесполезно, мой мальчик, — передразнил главарь Гэвина. — Хочешь правду? Вовсе не этот трусливый мертвошёпт тебя предал. Это сделал твой обожаемый Утренний всадник.

Главарь вытряхнул из рукава серебряную сойку — командирский знак Микаша в армии лорда Комри.

— Он променял твою душу на жизни Сумеречников, — продолжал говорить главарь. — Он принял тебя в орден и обучал, только чтобы продать нам подороже. Дар злого бога позволяет ему видеть будущее во всём многообразии его вариантов. Ты ведь умный, уже и сам догадался. Так я доскажу то, во что ты не хочешь верить.

Гэвин не мог! Он ведь был как отец. Они столько раз сражались спина к спине, столько раз он спасал Микаша, столько раз Микаш исполнял самые невероятные из его заданий.

— Лорд Комри ведь знал про пророчество вёльвы, знал он и про демона внутри, и про то, что не только мы чувствовали тебя одним из нас, но и ты сам слышал наши голоса. Лорд Комри холоден и расчётлив. Он называл тебя сыном, а в душе боялся и ненавидел, как злодея и узурпатора. Он вертел тобой, как хотел, кормил с рук милостями, но никогда не подпускал близко, никогда не позволял тебе узнать его главную тайну, да?

— Нет!

Главарь просто играл его страхами. Нельзя поддаваться, нельзя!

— Он готов! Несите осколок! — главарь обернулся к Лучезарным.

Стрыги на мгновение зазевались. Микаш откинул их и наскочил на главаря сзади. Они рухнули на мостовую. Микаш обхватил голову врага руками и хотел свернуть шею. Не человек он — не человека можно!

Но тут Лучезарные сунули Микашу в лицо откупоренный фиал.

В нос ударила жидкая темень. Спазм прошёлся от пяток до самой макушки. Чёрный дым мелкими струйками ввинчивался в ноздри, уши, глаза, рот. Сколько Микаш ни закрывался, спастись не удавалось.

Мрак был везде, повсюду. Боль, горечь, ревность, разочарование, предательство, злость — это всё он. Его антрацитово-чёрная суть играла на гранях тусклыми бликами. Щупальца расползались по телу, вливая в жилы черноту. Так много для　такого маленького сосуда! Мрак заполонял собой всё существо, не оставляя места для хорошего, живого, светлого. Сгустками он собирался вокруг сердца и обретала форму спрута. Присасываясь к плоти, осколок убивал волю и разум.

И дальше — только Мрак.

Тысяча тысяч голосов сливались в общий хор:

— Будь с нами, будь одним из нас. Скажи, чего желаешь! Мы видим тебя насквозь! Нет в тебе хорошего, только зло! Мы разобьём клетку! Мы выпустим демона на волю. С нами ты никогда не будешь один, не будешь отверженным! Всё будет, как сам пожелаешь!

Нет! Не-е-ет!

Сумеречные огоньки кружили в беспрестанном хороводе. На них появлялись до боли знакомые лица.

Каркала белоглазая горевестница:

— Демоном он станет, худшим из всех!

Кричала строгая, но такая любимая мама:

— Уходи! Уходи, ты не мой сын!

Милая сестрица приторно улыбалась:

— Подойди же ко мне, братец, дай напиться твоей крови!

Возмущался лорд Тедеску:

— Ах ты ж, дворняга неблагодарная, укусить руку, которая тебя кормит, измыслил?!

Измывался его сынок Йорден:

— Ну-ну, он всех предаёт! И вас предаст! Вот увидите!

Язвил Вейас:

— Что, так нравится над всеми издеваться и своей силой бахвалиться? Кто теперь умный, кто теперь сильный?!

Грозил старый капитан роты красноклювов, лорд Мнишек:

— Подсидеть меня вздумал?! Не выйдет! Я всем расскажу, какая ты лживая дворняга!

Задирал Вильгельм Холлес, высокородный сослуживец:

— Я тут гадаю, ты перед маршалом лебезишь, чтобы он косточку побольше бросил или и действительно такой простак?

Злорадствовал Жерард:

— Не переоценивайте свою важность, господин безродная дворняга. Вы никогда и никому не были нужны, только как игрушка — попользоваться и вышвырнуть.

Укорял целитель Арсен:

— Вам должно быть стыдно! Она мать вашего наследника.

Бесновался лорд Веломри:

— Это ты! Ты во всём виноват! Это ты должен был сдохнуть, а не мой сын! Почему ты здесь, голодранец проклятый?! Предатель! Ты должен был отдать за него свою собачью жизнь! Даже этого не можешь, пустомеля!

Все, кого Микаш знал и не знал, жалили его презрением. Не человек ты, любви не достоин, самой жизни не достоин. Когти ненависти полосовали его на части.

Микаш упал на колени, обхватив голову руками. Нет, нельзя поддаваться! Ни люди, ни обстоятельства не сломят меня, моя воля твёрже кремня!

Вспышка ослепила — боль ушла. Микаш вскинул голову. В ярком сиянии возникла Лайсве. Она улыбалась тепло и нежно. На глаза выступили слёзы, Микаш протянул к ней руку. Жена всегда в него верила, утоляла печали и смиряла гнев. Пожалуйста, родная!

На её плечи легла сотканная из тумана рука. За спиной появилась фигура. Он обнимал её и целовал шею, она смеялась, раня хрусталём колокольного перелива.

— Думаешь, она любит тебя? Ведь нет же! Все слова, что она говорила прошлой ночью, принадлежали мне одному. Каждый раз, когда она была с тобой, то видела меня. Я был с ней вместо тебя, вживляя в твою голову воспоминания о том, чего не могло произойти. И сын у неё от меня, а не от тебя. Ты же чувствуешь это в глубине души, потому и полюбить не можешь. Не веришь мне? Скажи ему сама, дорогая. Пришло время открыть глупцу глаза — совершенство, достойное богов, никогда тебе не достанется.

Вперёд выдвинулась круглая костяная маска, белая, с тремя красными царапинами как от когтей. Микаш потянулся, чтобы содрать её, но ничего не вышло.

Лайсве посмотрела ясными голубыми глазами, тонкие губы изогнулись в презрении:

— Ненавижу! Присосался, как пиявка! Всё соки из нас выпил! Никому ты не нужен! Ты зло! Моя мечта — чтобы ты сдох!

От удара переломало все кости. Микаш распластался по полу. Он уже никогда не поднимется. А нужно ли? Такая боль! Нет-нет, это морок, а даже если и нет..

Микаш закрыл глаза. Нужно приказать себе умереть. В смерти — успокоение и прощение. Он не станет демоном, не станет одержимым Лучезарным!

Я желаю…

Но нет.

Раздались шаги. Ровные, будто линейкой отмеренные, важные. Как же страшно услышать, что скажет он, даже больше, чем от слов Лайсве.

— Вставай! — властному голосу нельзя не подчиниться.

Микаш распахнул веки и поднялся, опершись на подставленную руку. Лорд Комри выглядел моложе, чем когда они впервые встретились. Иссиня-чёрные волосы в безукоризненной церемониальной причёске, одежда — странная. Чёрно-синий халат из восточного шёлка расшит серебряными сойками. На голове тонкий серебряный венец с ярко-синим сапфиром в цвет глаз. Меч в ножнах на поясе полыхал голубыми огнями.

— Мой маршал, они сказали… — рядом с ним Микаш снова почувствовал себя юнцом.

— Это я им велел, — ответил Гэвин безо всякого страха и даже тени лукавства.

— Но ведь это неправда! Я не зло, я не хочу быть таким, я не поддамся! Вы же меня учили, и…

— Я учил тебя служить людям, чего бы это ни стоило. Иногда для этого нужно умереть, иногда — поступиться всеми принципами, иногда — даже предать. Каждый платит свою цену. Я принял тебя, не потому что искал храброго воина или полководца. Мне нужен был Разрушитель — клинок настолько острый, что сокрушил бы этот мир, смёл скопившееся зло и пороки. А на их место пришло бы что-то новое, сильное и жизнеспособное. Разрушитель должен быть на стороне врага — не на нашей. Дошедшая до края доски пешка становится ферзём — самой сильной фигурой, да ещё и в стане противника. Прими Мрак — это твой путь. Твоя жертва, чтобы спасти этот мир. Таков мой последний наказ тебе, мой мальчик.

— Но почему этого не сделаете вы?! — возмутился Микаш. Уж лучше смерть, чем　участь одержимого!

— Король фигура дрянная. Ходит всего на одну клетку, с его потерей заканчивается вся партия. И он вот-вот сгорит в огне собственного возмездия.

— Нет. я отказываюсь! Заберите свои почести и назначьте другого! — упорствовал Микаш, ужасаясь своей роли.

— Мой мальчик, разве ты забыл всё, чему я тебя учил? Никто не спрашивает, чего мы хотим. Важно лишь, чего от нас хочет мироздание, что мы должны сделать, чтобы послужить людям. Ради этого я готов стать самым ужасным злодеем в твоей жизни, ненавистным предателем и источником всех бед. Будь готов и ты.

Гэвин взмахнул рукой — Микаш едва успел заметить его выпад. Обёрнутые голубоватой дымкой ветроплава пальцы лорда Комри впились в грудь Микаша и вырвали из неё сердце. Тот замер, боясь вздохнуть. Его сердце истошно трепыхалось в ладони Гэвина, а сам Микаш, с дыркой в груди, был ещё жив.

Лорд Комри распахнул рот, в сердце вонзились острые зубы, кровь забрызгала подбородок и белый воротник халата. Кровь Микаша!

Пронзительно-синие глаза горели бесстыдно ярко. Глаза подлеца, глаза убийцы.

Микаш задыхался от боли. Сокрушительными вспышками она пронзала всё его существо от тела, до верхней оболочки ауры и даже души, будто с него живьём сдирали покрова вместе с кожей. То, что Микаш испытывал раньше — комариные укусы по сравнению с этой новой мукой.

Но даже сквозь неё приказ Гэвина донёсся оглушительно чётко:

— Скажи уже, чего желаешь!

Как можно повелевать голосом вот так, не обладая даже намёком на дар внушения?

Заклубился серебристый туман, в луче света вырисовался каменный постамент со спящей на нём фигурой.

— Скажи! — не отступал Гэвин, сверкая глазами цвета штормового неба. — Они не　знают твоего желания, но я знал всегда. Оно теплилось в твоих глазах каждый раз, когда ты смотрел на меня. Скажи, уже можно! Время пришло.

Остатки внешней оболочки Микаша разорвались в клочья, смело и мучения, и боль. Их место заняло новое жгучее чувство.

Ненавижу! Ненавижу вас всех, о проклятое Небесное племя!

— Я желаю увидеть лицо под маской! — объявил Микаш. — Настоящее лицо Безликого. Это то, чего я действительно желаю, чего желал всегда.

Мрак снова заструился по телу, заполняя пустоту вырванного сердца, вспухли на руках чёрные жилы.

Микаш шагнул вперёд и развернул к себе фигуру в холщовом балахоне. Пальцы легли по обе стороны круглой маски и потянули с силой. От середины лба поползла трещина, разветвилась на две, и ещё, всё больше. Маска разбилась на осколки.

Микаш стряхнул их, вглядываясь в лицо:

— Я знал! Я всегда знал!

В бока ударил злорадный смех. Сумасшедшее ликование стёрло последнее человеческое, что в Микаше ещё оставалось.

Демон вышел из клетки.

* * *

Миновала целая вечность, прежде чем поднялась перегородка и спряталась в стену решётка. Освещённый факелами двор устлали груды тел. Повсюду разлились лужи крови, воняло мертвечиной.

— Микаш! — позвала Лайсве.

Никто не ответил. Она не чувствовала ауру мужа, будто его уже не было на этом берегу Сумеречной реки.

У стен дожидались выжившие люди, в середине толпились Лучезарные. Шестеро тварей! Петрас трясся и скулил в тёмном углу.

— Что же ты наделал? — вырвалось у Лайсве.

— Прости, я… — лорд Гедокшимска посмотрел на Лучезарных, — не смог поступить иначе.

— Не переживай, милая, и не ищи среди мёртвых своего мужа. Его там нет, — заговорил один из Голубых Капюшонов. — Скоро ты соединишься с ним и будешь в безопасности.

— Не прикасайтесь к моей госпоже! — закричал Кым, выскочив из-за спины Лайсве.　- Я… я вас убью!

Снова скрутило спазмом. Вспыхнула налитая бирюзой аура Кыма. Обстоятельства, демоны их подери, «благоприятные»! Шок, горе, отчаяние на грани помешательства — вот что вызывало в Сумеречниках прилив сил и раскрывало новые способности, о которых они прежде не думали.　Кым истошно заорал, оседая на колени и обнимая себя руками. В ауре пробивались кратеры, из них вырывалась смешанная мощь земли и ветра, что так долго накапливалась внутри. Кыма било судорогами. Его тело сжималось в размерах, искажались очертания. Он становился всё меньше и меньше.

— Первая трансформация, чтоб Небесным пусто стало! — выругался один из Лучезарных. — Даже замковые заклятья против неё бессильны. Как не вовремя!

— А разве такое бывает вовремя? — усмехнулся второй. — Приготовьтесь. Не думаю, что он опасен, но всё же…

Они выхватили мечи, Лайсве выхватила свой. Поднимались с мостовой стрыги, бруколаки и вырки и недобро скалились. Потрёпанный Карачун мигал свечными глазами за их спинами. Хорошо же ему досталось. Кто-то дорого продал свою жизнь, и чутьё подсказывало, что это был Микаш. Но тут ни медведь, ни даже сам Безликий не помог бы.

Лайсве обернулась к запертым наглухо воротам. Путь к бегству отрезан. Это конец! Только если Кым обернётся юркой птицей, то сможет выпорхнуть через узкий проём бойницы. Хоть бы, хоть бы!

Глаза Кыма наливались чернотой, нос вытягивался в загнутый клюв. Тело покрывалось аспидно-серыми, светло-коричневыми и чёрными перьями. Руки обращались в крылья, ноги укорачивались и желтели. Из пальцев на них росли изогнутые когти, сзади — хвост. Мгновение — и с его места с криком сорвался сокол.

Стрыги протягивали к нему руки, но птица ускользала от них. Она мчалась в сторону Петраса. Молниеносная атака — соколиный клич сменился криком кузена. Его правый глаз потёк вместе с кровью. Петрас замахнулся мечом, но сокол уже спрятался в бойнице.

— Глаз мой, глаз! — кузен закрывал ладонью правую сторону лица и сползал по стенке на пол.

— Хватит уже этого гвалта! — раздражённо воскликнул один из Лучезарных, тот самый, что говорил с Лайсве. Видимо, их главарь.

Он направился к ней. Демоны тоже обернулись в её сторону и зашипели.

— Нет, пошли все вон! Никто её тронет! — рявкнул главарь.

Твари поспешили убраться, уволакивая за собой тела. Последним в подземельях скрылся Карачун, с ненавистью мигая глазами-гнилушками.

Главарь приближался. Он не вынимал меча, словно не собирался сражаться. Глубокий капюшон скрывал его лицо, но голос и походка напоминали кого-то, кого Лайсве знала слишком хорошо. Кого-то, чьё лицо она боялась увидеть.

Она вскинула меч. Живой не дастся, пускай не надеются! Её клинок рассёк воздух перед главарём. Он замер, но лишь на мгновение.

— Я не хочу драться, милая.

Главарь протянул ладонь. Показался из рукава серебряный обручальный браслет на запястье. Лайсве отшатнулась.

— Не бойся, ты среди своих. Никто не причинит тебе вреда. Поверь мне, и я отведу тебя к твоему мужу. Ты ведь хочешь этого?

Она отступала, пока не уткнулась в запертые ворота. Лайсве зажмурилась. Нужно быть сильной, нужно бороться до конца!

Она бросилась на противника. Он выхватил меч и легко отразил удар.

Лайсве нападала, он отбивался играючи. Она знала все его движения, предсказывала любое, но пробиться сквозь безупречную защиту не получалось. Так было всегда, когда они сражались. Он поддавался, боясь причинить боль. Но Лайсве даже при всём старании и отчаянии не сравнилась бы с ним в мастерстве и опыте.

Удар, ещё удар. Лязг оружия эхом проносился по стенам. Враги кружили друг против друга в неистовом танце. Руки сводило от напряжения, ноги заплетались. Усталость всегда приходила так быстро.

Защитный финт — одна из его излюбленных техник. Меч выскользнул из её рук и, звякнув, упал в лужу крови. Главарь отпихнул его ногой и снял капюшон. Лайсве　 снова зажмурилась, хотя ей и видеть не требовалось.

— Ну же, милая, не говори, что не узнала. Я не поверю!

Лайсве заставила себя заглянуть в некогда родное, доброе лицо. Изменились разве что глаза: из серо-стальных они стали разноцветными — один голубой, другой зелёный. Это были глаза тёмного суженого из старого-старого сна.

Почти всё сбылось. Осталось только дождаться, когда он схватится с Огненным зверем, и мир сгорит в пожаре их битвы.

— Что они с тобой сделали? — Лайсве не сдержала всхлипа.

Тот, кто когда-то был её мужем, ласково улыбнулся:

— Я сделался лучше, сильнее, уверенней. Не осталось ни слабостей, ни страхов, ни сомнений.

— Но это делало тебя человеком! А теперь… это уже не ты!

— Нет. я. Я помню каждое слово, каждое прикосновение. Всё, что я говорил тебе прошлой ночью, сбудется. Мы выиграем в этой войне, мы построим новый справедливый мир вместе, где каждому воздастся по его деяниям, а не по рождению. Больницы, приюты для сирот и нищих — всё, что захочешь, мы сотворим вместе. Мы заберём Геда, и все будут уважать его, как нашего наследника.

— Нет! Только не впутывай его в это! — вскричала Лайсве. — Всё должно быть не так. Смысл не в справедливости, а в милосердии. Я…

— Я покажу тебе, как это прекрасно. Именно об этом ты мечтала. Мы должны быть вместе до самого конца. Вдвоём против всего мира. Помнишь?

Лайсве снова упёрлась спиной в стену. Микаш прижал её одной рукой, а второй достал из рукава фиал и глотнул из него. Шёпот прошёлся по шее холодным дыханием мертвеца:

— Загадай желание. Всё исполнится!

Микаш соединил их уста поцелуем, вливая в неё Мрак. Осколок скользил в глотку, чёрный яд струился по жилам, антрацитовый спрут разрастался в груди, пожирая суть. Чернота пополам с болью затопила весь мир.

Роились вокруг лица знакомых, жалили злобным эхом голоса.

— Бледная мышь, кому она нужна? Родит, и избавлюсь тут же, — смеялся Йорден.

— Сумасшедшая-сумасшедшая сестрёнка, кому ты такая невзрачная дурочка можешь понравиться? Сделай милость, не копти собой свет и полезай в гроб сама!　 — издевался Вейас.

— Врёт она всё! Посмотрите, на женщину не похожа, толком двух слов связать не может. Зачем ты Безликому? Сама всё выдумала! — обличала красавица из лаборатории книжников.

— Я очищу тебя от скверны. Твоё предназначение — вещать волю богов. Всё мирское — не для тебя, ты этого недостойна. Пойми, так будет лучше для всех, — уговаривал Жерард.

Лайсве не простила его за это.

— Пророчества? Опять твой книжный бред? Не беспокойся, со временем всё пройдёт, и ты будешь вспоминать с улыбкой, в какую чушь тебя заставили поверить! — отец не утешал, а делал только хуже.

Лайсве сжала голову руками. Всё бред, нет этого. Мрак просто тянет её на свою сторону, хочет добраться до Безликого. Но она не поддастся!

Вейас сказал, что с этим можно бороться. Но как, братик, как? Они же изорвали в клочья его тело!

«Безликий, помоги! Брат мой, Ветер, молю! Сейчас ты нужен, как никогда. Даже слабый!»

Темнота вспыхнула огнями Червоточины, Лайсве снова очутилась в серых Бессолнечных землях. Показался постамент, на котором спал Безликий.

Надо его разбудить.

— Разбуди! Разбуди! — шептали голоса.

Из клубов тумана возникла девушка-вэс. Она сидела на коленях и гладила Безликого по голове, шепча успокаивающие слова. Глаза цвета серого жемчуга посмотрели на Лайсве.

— Убей её, убей сама — он не сможет, — настойчивей бубнили голоса. — Он трус, но ты сделаешь его сильным, мы сделаем. Убей!

В руке появился ритуальный кинжал с волнистым лезвием. Девушка продолжала смотреть на Лайсве. В её глазах — ни страха, ни желания убежать, одно смирение　и безграничная любовь.

— Убей же! Мы знаем, чего ты хочешь!

— Лайсве! — окликнул Микаш.

Она обернулась. Он тоже был здесь, всё такой же разноглазый и страшный, тёмный суженый из сна.

— Убей вэса, и у тебя будут они оба, вечная молодость и твой сын рядом. Всегда! Ты станешь главной, будешь всем управлять по своему разумению. Остановишь войну. Никому не придётся умирать на кострах. Ты даже сможешь восстановить орден. Только убей!

Нет, не слушать голоса! Вейас! Почему же он не сказал?

Его предсмертная фраза была: «Я люблю тебя».

«Я люблю тебя», — говорила Безликому девушка-вэс.

Я люблю…

Как вспышкой озарило, словно все кусочки мозаики сложились в целостную картину. Самоотверженная девочка-вэс любила весь мир, поэтому и пожелала помочь Безликому. Он даровал ей силы и направил по нетореной тропе, чтобы в конце она столкнулась со своими мечтами, явными и сокровенными. На грани смерти она должна выбрать, погубить ли юную соперницу и насладиться исполнением желаний или отречься от всего и признать правду. Сможет ли она переступить последний порог во имя любви истинной — самоотверженной, не требующей ничего взамен — и очиститься от Мрака?

Озарило ли брата так же? Жаль, что догадались только они вдвоём.

Обстоятельства сложились так, чтобы дать ей возможность доказать свою безоговорочную преданность. Всё свершится здесь — в Будескайске.

Лайсве подошла к Микашу и обняла его за плечи:

— Прости меня! Прости за всё! А особенно за то, что не последую за тобой в твою　 окутанную теперь Мраком дорогу. Не забывай, что я сказала тебе прошлой ночью. Это было единственной, подлинной правдой. Пускай моя любовь не оставит тебя во время твоих скитаний по мукам одиночества, пускай светит и греет в твоём Мраке. Я всегда… — рыдания подступили некстати, заглушая слова. — Я всегда любила тебя одного. Прощай, мой тёмный суженый! Я буду ждать тебя на Тихом берегу и верить, что однажды ты найдёшь путь обратно к свету.

Микаш молчал, глядя с сожалением и болью, словно желал кричать в ответ, но что-то отобрало у него голос.

Лайсве отвернулась и подошла к девушке. Та поднялась с колен.

— Не бойся, я спасу всех. Я знаю как, — Лайсве улыбнулась ей сквозь слёзы.

Она улыбнулась в ответ.

Лайсве толкнула Безликого и вложила в его полупрозрачную ладонь кинжал:

— Вставай! Время пришло!

Он вздрогнул, просыпаясь, и уставился на неё.

— Меня отравили осколком, — Лайсве показала, как покрываются чернотой её пальцы. Мрак полз дальше по кисти к запястью и от него к локтю.

Безликий сглотнул и притянул её к себе.

— Я… я всё поняла, — горло полосовало кинжалами, но требовалось сказать, пока время не истекло. — Я была той девочкой на васильковом поле, твой вэс — это я. Пускай всё свершится сейчас. Я клянусь тебе в вечной и безоговорочной верности. Убей меня! Я готова пожертвовать собой, чтобы ты проснулся и спас наш мир.

— Лайсве… Я никогда не желал тебе этой участи.

Он с сожалением провёл ребром ладони по её лицу.

— Убей! Я не желаю быть одной из Лучезарных и уничтожать всё, чем жили мой отец, брат и муж, всё, что создал ты. Сделай это! Сделай, пока Мрак не поглотил меня полностью, молю! Я не боюсь смерти, а ты — живи! Живи со своей сероглазой　любовью. Такова моя воля!

— Воля, сопротивляться которой не под силу даже мне? — с горечью усмехнулся Безликий и зажмурился.

Пауза затягивалась. Его руки сжимали Лайсве всё туже, словно он отказывался отпускать, искал и не находил другой способ. Наконец послышался глухой шёпот:

— Загадай желание. Это работает только так.

Оно пришло в голову мгновенно:

— Хочу, чтобы мой муж вернулся к свету!

— Хорошо, но это будет зависеть только от него. Я отдам ему своё самое дорогое сокровище. Если он сохранит его, то освободится. Но не сейчас.

Лайсве кивнула. Кинжал растворился чёрным дымом в его ладони. Безликий обнял её ещё крепче, шепча:

— Спасибо, мой верный вэс. Я не забуду твоей жертвы и сделаю всё, чтобы мир был спасён. Ступай спокойно на Тихий берег!

Безликий сдвинул с лица маску и поцеловал Лайсве в губы. Его левая рука пронзила её грудь. Сердце сжало в тиски, от боли всё помутилось. Его пальцы с кровью вырвали из Лайсве чёрного спрута и раздавили в порошок.

Тёмные слёзы хлынули из её глаз, очищая от Мрака. Тело стало воздушным, мужская одежда превратилась в белое платье. Открылась в вышине арка слепящего света. В ней показался знакомый силуэт.

— Вейас! — ахнула Лайсве.

Брат выглядел на шестнадцать, полным сил, каким начинал их путь. И Лайсве стала такой же!

— Сестра! — он протянул ей руку.

— Иди же, — подтолкнул Безликий.

Лайсве подбежала к брату и обняла так крепко, как давно мечтала. Они помахали Безликому на прощание и вошли в светящуюся арку вместе.

* * *

Микаш бережно держал Лайсве. Она билась в судорогах, пока осколок продвигался в сердце. Вот-вот всё закончится, и она не вспомнит о боли.

Но глаз Лайсве так и не открыла. Из-под век брызнула чёрная жидкость, тело затрясло сильнее.

— Что происходит?! — позвал Микаш Трюдо.

Тот подошёл и встал рядом:

— Она отторгает осколок. Так случилось с её братом. Похоже, в их крови есть что-то, что мешает Мраку поглотить их. Она… умирает.

— Что? Не-е-ет! — заорал Микаш.

Она обмякала в его руках, затухала аура, а вместе с ней и жизнь.

— Нет-нет-нет!

Он заколотил Лайсве по щекам, вдохнул воздух в губы, надавил ладонями на грудь　 — жена не просыпалась.

Она всё-таки ушла. На этот раз навсегда.

Микашу поломали крылья, вырвали сердце, лишили половины — хрупкой и нежной души, самого лучшего, что в нём было. Безликий — это всё он!

По лицу хлынуло что-то тёплое, со вкусом ржавчины. Микаш мазнул по щеке пальцем — кровь. Он плакал кровавыми слезами! Они открыли ему истину: соперника в холщовом балахоне, труса, что прятал лицо под маской.

Микаш отпустил мёртвое тело — Лайсве уже там нет.

На востоке уже алел горизонт, но мысли занимал запад.

— Это ты убил её, чтобы не уступить мне. Но теперь я вижу тебя, теперь я знаю. Я отомщу! Однажды я найду тебя и вырву твоё сердце из груди так же, как ты вырвал моё! — грозил Микаш Безликому.

— Ты хочешь осадить Компанию? — удивился Трюдо.

— К Небесным Компанию. Жерард мастак создавать много шума из ничего, — Микаш презрительно сплюнул.

Лучезарные собирались возле него, оглядывая с непониманием и восхищением.

— Гэвин! Это его рук дело. Он заставлял всех плясать под свою дудку, а теперь вознамерился уйти непобеждённым и унести свои тайны на Тихий берег. Хотите Безликого? Нужно достать лорда Комри!

— Но казнь назначена на первый день зимы. Отменить её можно только лично. Мы не успеем!

— Успеем! Не будем спать и есть, загоним лошадей, но успеем! Он заплатит за всё!　- повелевал Микаш с необычайной горячностью.

— А как же ваш сын? Послать за ним?

— Он неодарённый. Бесполезный. Забудьте о нём.

Лайсве не хотела, чтобы Геда втягивали в войну. Её последнее желание будет исполнено.

Пальцы сжимались и разжимались по мере того, как Микаш представлял лицо своего бывшего лучшего друга. Нет, Гэвин не сбежит так просто! Он дорого заплатит за мучения Микаша и смерть Лайсве. Теперь сил точно хватит.

— А что же я? — пискнул раненый Гедокшимска из своего угла.

Микаш стремительно подошёл к нему и ухватил за горло:

— Убил бы тебя, если бы эти идиоты не дали клятвы. Живи, родственничек! Но если будешь строить нам козни, позавидуешь мертвецам.

Микаш отпихнул его.

— Дух возмездия и правда силён! — перешёптывались Лучезарные.

Микаш скинул с плеч голубой плащ и поднял с пола свой старый — белый.

— Слушайтесь меня, ибо отныне я ваш Архимагистр, — он поднял к небу свой меч.　- Я приведу вас к окончательной победе и усажу на Небесный престол нашего бога. Да наступит Владычество Мрака!

— Владычество Мрака! — повторили за ним Голубые Капюшоны.

Ворота отворились, опустился мост. Лучезарные вскочили на лошадей и помчались к Западному океану.

Следом из Будескайска вылетел сокол. Не беда. Слабак и недоучка — меньше, чем недоразумение.

* * *

1545 г. от заселения Мунгарда, Бессолнечные земли　

Безликий стоял перед Микашем и смотрел ему в лицо, когда тот произносил свою клятву. Бог держал ставшее легче пуха тело белой горлицы на руках, даже когда муж её отпустил.

— Что ж, ты сам выбрал свой путь, Палач в белом. Но желание твоей жены я исполню.

Ветер дул с запада. Грозный вой предвещал бурю. Тучи стелились всё ниже, заволакивая Бессолнечные земли тьмой. Громы раскатывались эхом канувшего в забвение голоса. Пророчица звала, молила и торопила одновременно. Всполохи зарниц обжигали привыкшие к тьме глаза ледяным светом. Бам! Крупная, холодная капля упала за шиворот — начался ливень.

Дождь очистил горлицу от остатков Мрака. Она казалась безмятежно спящей, а не мёртвой. Тело Безликого становилось более осязаемым с каждой каплей, словно он просыпался для жизни. Непривычно легко открылся рифт между сферами мироздания. Безликий шагнул в пламенеющий радугой проход, переносясь в Пещеру духов.

Она сильно преобразилась: зазеленели заливные луга, пурпуром вспыхнули цветы, сладкие ароматы витали в воздухе, духи копошились повсюду. Река освободилась ото льда и со скрежетом сминала последнюю преграду — железный посох.　Безликий лишь коснулся его, не выпуская горлицы из рук. Ржавчина мигом подточила посох, его осколки тут же унесло течением. Мельница натужно заскрипела. Колесо зачерпнуло густой черноты, подтянуло наверх и, стремясь избавиться от непосильной ноши, опрокинуло обратно в реку.

Безликий положил Лайсве в воду:

— Сегодня я уничтожаю мир и творю его заново из тела чистой девы, которая одолела нетореную тропу и отдала жизнь, чтобы жили другие. Пускай она станет тобой, о праматерь всего, а ты ею. Я не забуду её, как не забудет никто, кого она касалась своим светом. Я снимаю оковы с тюрем и выпускаю духов, я направляю их к новому рождению. Ради тебя я начну всё сначала, чтобы на этот раз победить.

Мутный поток уволок тело в омут. Его бездонную черноту озарило серебристое свечение.

— Пробудитесь, братья, восстаньте из пепла и тлена, — призывал Безликий.

Три прозрачные фигуры выплыли из глубины и выбрались на берег рядом. Следом четвёртая — дева с глазами цвета серого жемчуга.

— Ты тоже хочешь? Там будет опасно, — Безликий привлёк её к себе.

— Ты дал слово! Не надейся, что я оставлю тебя одного. Я помогу, ты же знаешь!　— она одарила его особенной улыбкой, от которой на душе становилось теплее и хотелось улыбаться в ответ.

— Не переживай, я пригляжу за ней, — рыжий Гил положил руку Безликому на плечо и шаловливо подмигнул: — Кто знает, может, я понравлюсь ей больше.

— Некоторые боги никогда не меняются, — пробормотал Безликий себе под нос и обратился к старшему — Мэлу: — Ты уверен, что хочешь этого?

— О чём речь, братишка? Я за тебя горой! — легко согласился тот. — К тому же, этот книжник такой забавный. Мне даже жаль его.

— Прячься сколько влезет, но я всё равно тебя найду, — последним высказался Тень.

— Не сомневаюсь, — обречённо качнул головой Безликий.

Отцовский бубен и колотушка приятно легли в руки. Безликий закружился в танце сотворения, движения которого не знал, но придумывал на ходу, как подсказывало само мироздание. Полилась песнь-заклинание:

— Летите, братья, к земле, вкушайте плоды смертной жизни, сладкие и горькие одинаково. Наступит час, и свидимся мы вновь. На спасенье или на погибель.

Зарокотал бурливый поток, закрутилось колесо — молола души мельница, праведные и грешные, добрые и злые, чистые и заражённые.

Распахнула нутро Пещера духов, поднялись в небо три птицы: ворон, сокол и неясыть.

Впереди них белая горлица разгоняла тучи своим светом.

Только огненный кот смотрел им вслед, дожидаясь своего часа.

В первый день зимы.

 

Эпилог

1546 г. от заселения Мунгарда, Норикия, Дюарль　

Король Орлен XI отвёл для Компании «Норн» обширные земли вблизи столицы Норикии — Дюарля. С давних времён здесь сохранились остатки укреплений. Строительство продолжалось уже шесть лет: возводились жилые дома для беженцев, казармы и бараки, арсенал, конюшни, тренировочные плацы, ристалище, площадки для выступлений и прочие подсобные помещения.

Строгие прямые линии функциональной архитектуры выглядели непривычно среди помпезной вычурности золотого города, но тратить деньги на роскошь в условиях войны было слишком расточительно. После завершения строительства Жерард планировал обнести штаб неприступной стеной.

Для себя же он восстановил старый обветшалый дворец с множеством комнат, огромных парадных залов, стеклянных павильонов и тайных переходов. Песочный цвет стен вместе с темно-зелёной кровлей и декором окон смотрелся очень благородно. Не стыдно вельмож принимать, и можно разместить всех важных людей ближе к себе.

Отделку внутренних помещений ещё не завершили, но с особой тщательностью обставили покои Гизеллы. Ей непременно хотелось убрать стены в успокаивающие светло-оливковые тона с золотистыми узорами. Лишнюю мебель и вещи она не любила, предпочитая простор, свежий воздух и много солнечного света. Только кровать, туалетная тумбочка с зеркалом возле неё, стол с несколькими стульями и шкаф для одежды из светлого дерева. Высокие, до потолка окна обрамляли изящные гардины из охровой парчи. Всё обставлено с отменным вкусом, даже лучше, чем покои Жерарда, к которым тот отнёсся куда более небрежно.

Сейчас он находился именно там — в спальне дочери. Мерцали свечи в люстре. Пахло кровью и целительскими снадобьями. На улице собирались тучи. Стемнело, как ночью. Такой бури Жерард ни разу не видел. Север и вправду куда суровей юга, и чем северней, тем жутче.

— О-отец, — простонала мертвенно бледная Гизелла.

Он встряхнул головой и подошёл к её постели.

— Доктор Пареда, ничего не выходит! — пожаловался глава целителей.

Жерард протёр тряпкой потный лоб дочери:

— Давай, милая, последнее усилие! Он присоединится к нам, и мы будем счастливы вместе.

Её синеющие губы тронула едва заметная улыбка.

Нет, Жерард не надеялся, что Безликий дастся ему легко, но чтобы всё было настолько плохо…

Гизелла угасала с каждым днём, ребёнок вытягивал из неё все соки. Целители советовали прервать беременность на ранних сроках, говорили, что не выживет ни она. ни малыш, но Жерард не слушал. Глупец Фейн, последний потомок Безликого, погиб, и другого шанса исполнить пророчество не оставалось.

Гиззи всегда отвечала отцу: «Я постараюсь для тебя, сделаю всё возможное и невозможное». Даже теперь, умирая на родильном ложе, она смотрела только на Жерарда и боялась его разочаровать. Впервые сомнение зашевелилось в его душе, сожаление о сделанном. Возможно ли, что Безликий мстит за то, что Жерард напоил Лайсве абортирующим зельем? Но Гиззи же ни в чём не виновата! Существа чище не сыскать!

Целители вливали в роженицу все силы без остатка, но даже этого было недостаточно. Аура Гиззи затухала и вспыхивала в ритме схваток, с каждым разом более тускло.

— Доктор Пареда! Новости из Кундии! — ворвался в спальню бесцеремонный секретарь.

— Я же сказал потом! — возмутился Жерард.

— Но это важно! Отряд попал в засаду в Будескайске. Маршал Веломри перешёл на сторону Лучезарных и объявил себя их Архимагистром. Пророчица Безликого　мертва. Наши люди выкрали её тело, и с ним свершилось чудо — оно осталось нетленно, будто она жива, просто спит Его уже везут сюда!

О, боги, что же такое творится? Неужели несмотря на все их усилия…

— Она мертва! — коснулся его плеча главный целитель.

— Да, я слышал, — отмахнулся Жерард.

— Нет ваша дочь — мертва, — настойчиво повторил тот.

Жерард вздрогнул и обернулся. Гиззи лежала неподвижно. Её взгляд стал пустым, на губах застыла тёплая улыбка, только дыхания нет, аура потухла. Навсегда.

Дрожащей ладонью Жерард закрыл глаза дочери.

— Ребёнок? — никогда ещё спокойный тон не давался ему так тяжело.

Отцовское горе грозило вот-вот выплеснуться наружу. Нет, показывать слабость нельзя, даже когда проигрываешь по всем фронтам.

Целители подали ему завёрнутый в одеяло багровый комок.

— Он не дышит, — произнёс приговор их глава. — Простите.

Жерард прижал свёрток к себе.

— Вам самому нужна помощь! Ложитесь в постель. Мы приготовим успокаивающий отвар и разыщем кого-нибудь, кто ещё не исчерпал резерв, чтобы подпитать ваши силы. — продолжал кудахтать целитель.

— Оставьте меня, — велел Жерард.

— Будут распоряжения насчёт Кундии? — настойчиво лез секретарь. — Нужно отправить весть королю Орлену.

— Оставьте меня сейчас же! — рявкнул Жерард.

Ему вторили яростные завывания ветра за окном и близкие раскаты грома.

Люди мгновенно очистили спальню. Жерард вздохнул с облегчением и подошёл к горевшей на подоконнике свече. Впрочем, на улице молнии сверкали так ярко, что видно было и без неё.

Он развернул одеяло, разглядывая младенца. Мальчик, крепенький. Тёмный пушок пробивался на макушке, курносый носик как у Гиззи, а остальные черты тяжёлые и резкие, как у авалорцев.

Почему Безликий столь упрям? Да, Жерард ошибся, люди ошибаются иногда. Но зачем лишать их шанса на жизнь, зачем отворачиваться от мира, зачем сдавать отцовские владения без боя? Из-за пустячной обиды, затаённой злобы? Жерард бы помог, сделал бы всё!

Ветер ударил так, что зазвенели стекла. Гром оглушил, сверкнуло совсем рядом, словно гроза желала прорваться внутрь и испепелить его.

— Давай! Ты уже и так отнял у меня всё, что можно было отнять! — с горечью выкрикнул Жерард.

Безликий ответил. Стекло разлетелось на осколки. Жерард заслонил спиной ребёнка. Ветер ворвался внутрь, всколыхнул волосы и края камзола, но хотя бы молнии больше не сверкали.

На полу лежал мёртвый ворон. Тот ли, который так долго следовал за Жерардом и был единственным другом? Неужели злые боги погубили и его?

Жерард хотел заградить разбитое окно доской, но что-то фыркнуло и зашевелилось у него в руках. Он снова опустил взгляд на младенца. Тот распахнул тёмные глаза и заглянул в лицо деда.

Жерард протянул к нему ладонь — дыхание защекотало пальцы. Малыш разразился криком. Жерард закружился с ним по комнате.

— Это чудо! Боги дали знак — я достоин! Я всё сделал правильно. Я назову тебя Ноэлем — новой надеждой. Я заменю тебе отца и мать, я буду защищать тебя и　научу повелевать людьми. Я помогу тебе взойти на Небесный престол, мой милый внук — Безликий! Отныне будем только ты и я. Вместе мы построим новый идеальный мир!

* * *

1546 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье, Дикая Пуща　

В конце осени погода стояла промозглая. Мохнатая низкорослая лошадка медленно тянула воз с дровами. Слуги оставили Ильзар, и теперь обо всём приходилось заботиться самим. Хорхор думал укрыться с Гедом в лесу, где не было людей и опасности, которую они несли на своих плечах в виде новой веры. Но бросить лорда Артаса не позволяла совесть.

После отъезда дочери он совсем сник, большую часть времени сидел у северного окна в своей комнате и шептал: «Злые боги прокляли и погубили мой род!» Как ни пытался Арсен его успокоить, ничего не выходило.

Хорхор подстегнул лошадь вожжами. Сидевший рядом на козлах Гед встрепенулся. Он всё чаще сбегал к Ягине. Видно, спрашивал про мать, очень по ней тосковал, хотя после прощания не плакал и не желал говорить об этом даже с шаманом.

— Дядя Хорхор, смотри, там сокол, — указал мальчик в хмурое небо.

Пришлось прищуриться, чтобы разглядеть подслеповатыми глазами точку в вышине.

— Странно, соколы в это время года должны уже были улететь, — поразился он.

— Это не просто птица. Он знает про маму. Глядите, он падает!

Точка резко снижалась и росла в размерах. Гед на ходу соскочил с козел и помчался в чащу, перепрыгивая через поваленные деревья. Как за таким сорванцом старику-то угнаться?

Хорхор натянул поводья, останавливая лошадь. Небо потемнело, сердце зашлось бешеным грохотом, с трудом получалось дышать.

Хорхор вскинул голову. В вышине появились две новые точки: яркая, словно луна,　 белая горлица и ещё один солнечный сокол. Ауры такие тяжёлые — они не принадлежали Дольнему миру. Это горние духи спускались к людям и стремились туда, куда упала первая птица. Куда побежал Гед!

Нельзя медлить! Хорхор обещал защитить мальчика!

Шаман спрыгнул с воза и поспешил за Гедом. Но — опоздал. Посреди выжженной поляны лежали две мёртвые птицы: горлица и сокол. Рядом с ними, крича, бились в судорогах двое мальчишек. Тощий, всклокоченный, веснушчатый подросток с огненно-рыжими волосами и маленький шустрый Гед. По жилам текла небесная синь, духи просачивались под кожу людей, заменяя незатейливую человечью судьбу своей, доступной лишь богам.

Хорхор подхватил Геда. Как справиться с этой заразой? Духи не желали помогать, ибо их воля была, чтобы это случилось.

Мальчишки затихли. Взгляд Геда прояснился, мальчик прохрипел:

— Отец убил маму. Ненавижу его!

* * *

1546 г. от заселения Мунгарда, Авалор, Ловонид　

В ночь перед казнью Гэвину не спалось. Доски нар впивались в лопатки, шуршала в углу мышь, от устланного соломой пола несло плесенью. Темноту рассеивал лишь чадивший на стене у кельи факел.

Гэвин лишился дара, надорвавшись, когда разгонял орден. Его голову обрили, словно это что-то значило, когда от Сумеречников с их ритуалами остались лишь легенды. Хорошо хоть не ослепили, а ведь грозились во время суда лишить его колдовских глаз. Смешно! Люди действительно думали, что глаза и волосы дают ему силу? Нет, всё дело в крови — в самой жизни. И уже сегодня её не станет. Когда прозвонит колокол Храма всех богов, нет, уже одного бога — Единого.

За год заключения Гэвин отвык от дневного света, отвык от людей. К нему приходили только стражники, злорадствуя и страшась одновременно. Нет, король Лесли навестил бы его, если бы Гэвин не запретил. Не хватало ещё, чтобы его обвинил в связи с колдуном и лишили трона. На войне сантиментам не место. И Гэвин старался не думать ни о привязанностях, ни об одиночестве, ни даже о смерти, которую ждал так долго.

В коридоре послышались шаги. Так рано? До казни ещё час!

Гэвин поднялся и потянулся, разминая затёкшее тело. Его штаны с рубахой превратились в лохмотья, а сапоги прохудились.

Возле решётки показалась плохо различимая в полумраке фигура.

— Отец! — позвал Даррен.

Голос сына Гэвин желал сейчас слышать меньше всего. И всё же… скучал до безумия!

Он подался вперёд, изучая повзрослевшее лицо Даррена. Тонкие благородные черты, меланхоличный взгляд и неприметный тёмный костюм — таким мог быть обычный обедневший аристократ. Хоть бы никто не признал в нём наследника древнего высокого рода.

— Зачем пришёл? Не понимаешь, какой опасности себя подвергаешь?

— Прекрати! Тебя же сегодня казнят! — ответил сын, едва не плача от обиды, совсем как в детстве. — Я хотел проститься! Ты знаешь, что я женился? Молли — хорошая девушка, из небогатой, но знатной семьи, которая не имеет никакого отношения к ордену. У тебя родился внук!

Даррен явно надеялся вызвать в нём хоть какие-то эмоции, только их не осталось. Гэвин чувствовал себя выжженной морозом тундрой. Живым мертвецом.

— Я назвал его Эдвардом. У него нет и капли проклятия Сумеречников. Он свободен от этого! — продолжал Даррен.

— Красивое имя… Поздравляю! — выдавил из себя Гэвин. — У меня к тебе просьба. Если у тебя родится ещё один сын, пожалуйста, обучи его и отправь на испытание.　 Он должен стать Сумеречником.

— Тебе мало Кевина? — взвился Даррен. — Ордена больше нет. Сумеречники ненавидят нас. Они несколько раз покушались на меня. Хотели отомстить предателю, который их всех, глупцов, не видящих дальше собственного носа, спас!　 — по его щекам хлынули злые слёзы, поблёскивая в отсветах факела. — Тебя сегодня казнят, казнят, чтобы они жили. Скажи, что ещё наша многострадальная семья им задолжала? Какой смысл в предназначении, когда никто уже ни во что не верит?

— Ты не понимаешь. Ты должен это сделать. Это его единственный шанс! — уговаривал Гэвин.

— Тогда я буду молиться, чтобы у меня никогда не было второго сына.

— Нет, Даррен, нет! — ужаснулся лорд Комри. Так вот что имел в виду владыка ши Аруин! — Не говори так никогда. Своими словами ты обрекаешь сына на проклятье мар.

— Я не верю в предрассудки. И ты тоже раньше не верил.

— Но предрассудки — всё, что у нас осталось, — сокрушённо ответил Гэвин и махнул рукой. — Уходи! И, молю, не смотри на казнь. Беги из Ловонида. Лучезарные будут тебя искать.

Даррен скрипнул зубами и удалился.

Гэвин вернулся на лавку. Нельзя показывать ни слёз, ни страха, ни слабости, даже когда ноги подкашиваются от ужаса и горя. Он сам выбрал свою участь. Дороги назад уже нет. Всё ради выживания племени.

Казалось, прошла вечность, когда зазвонили колокола. Стражники отперли келью и повели его на Площадь наказаний под конвоем. На костёр Гэвин взойдёт с развязанными руками, но до этого освобождать его боялись, словно даже обессиливший он был опасен.

Выкрашенная в чёрное телега для осуждённых катилась по центральным улицам Ловонида, скрипя колёсами. Гэвин был её единственным гостем сегодня. Повсюду его провожали самые разные взгляды: испуганные, полные ненависти или даже наоборот, сочившиеся любопытством и сочувствием.

Небо хмурилось, дул пронизывающий ветер, но морозы на острове были редки даже зимой. Если снег и пойдёт, то мокрый, пополам с дождём. Хоть бы костёр не потух.

Показалась закопчённая Площадь наказаний. Толпа собралась нешуточная. Люди облепили даже балконы и крыши ближайших домов. Стражники растолкали зевак с пути телеги. Возница остановил лошадей и обрезал верёвки на запястьях Гэвина. Под одобрительный гомон осуждённый показал свободные руки.

Спрыгнув на мостовую, Гэвин замаршировал как на параде. Спину держать прямо, голову — высоко.

Помост в центре площади по кругу обложили хворостом и дровами. Гэвин взошёл на него, глядя в небо, такое чёрное и ненастное, будто ночь настала среди бела дня.

«Небо, ты будешь скорбеть обо мне?»

Вышли вперёд Лучезарные — не одержимые, а мелкие, одурманенные внушением шавки. Предвестники Мрака отправились за Разрушителем, опасаясь, что даже вместе не одолеют его волю. Может, и не одолели бы, но Гэвин сломал его сам, подтолкнул в пропасть легко и изящно.

Столько лет лорд Комри готовил Микаша к этому, столько лет держал рядом и помогал, как сыну. Иногда становилось страшно, но Гэвин заставлял себя открыться перед Разрушителем так, как даже перед близкими не открывался. Ведь иначе доверия не завоевать, а без него обучить невозможно. Гэвин сам привязался и полюбил этого идеалистичного мальчишку. Как же ужасна участь того, кто желал лишь служить верой и правдой своему кумиру. Сейчас хотелось увидеть результат. Так ли совершенен выкованный им несокрушимый клинок?

Лучезарные поджигали костёр. Огонь с хрустом накидывался на хворост и жадно облизывал дрова. Гэвин не смотрел на палачей, его взгляд скользил толпе. Король Лесли всё-таки пришёл, прячась под серыми лохмотьями. В его синих глазах стояли слезы. С другой стороны, в такой же одежде замер Даррен и тоже безмолвно плакал.

«Зачем вы бередите моё сердце напоследок? Я не хочу рыдать вместе с вами!»

Пламя поднялось стеной, защекотало пятки. Странно, ни боли, ни даже жара Гэвин не чувствовал, не слезились глаза, не разъедал горло удушливый дым. Лишь приятный холодок, что был в Гэвине всегда, крался по коже.

Огонь образовал арку. Из неё показался Безликий в холщовом балахоне и маске. Тоже явился попрощаться? Умеет ли камень плакать?

Безликий встал рядом и заговорил тихо, но даже сквозь треск пламени его голос слышался отчётливо:

— Я убил вэса и запустил Мельницу душ. Всё, как ты хотел.

— Я подставил мальчишек, которые в меня верили. Я уничтожил наш орден, и теперь моего сына все ненавидят. Скажи, что это не напрасно! — воскликнул лорд Комри.

— Твои жертвы никогда не были напрасны. Я возрожусь и сделаю всё, чтобы мир выжил, и даже большее. Клянусь священной кровью Небесного Повелителя.

Гэвин усмехнулся. Сколько он клялся вот так же?

— Я тоже подставил близкого, хоть он и сам согласился на это, — продолжил Безликий, опустив голову. — Жерард получит своего избранного героя, героя, каким никогда не был я сам.

— Я хотел попросить лишь об одном. Смилостивься над моим сыном!

— Была бы моя воля, никому умирать бы не пришлось. Но всё, что я могу — забрать　 твою боль и гореть на этом костре вместо тебя: — Безликий вытянул руку. По ней плясали языки пламени. — За спасение мира нужно платить. И жизнь — не самое дорогое, что можно отдать. Тебе ли не знать? Твой сын выбрал свой путь. Что сказано на земле, то записано на небе. У него будет второй сын, но тот никогда не будет ему сыном.

Раздался шум. Гэвин бросил взгляд на толпу. К помосту пробирались одержимые. За плечами одного из них реял белый плащ. Разрушитель! Значит, получилось. Только вот Микаш направлялся к Даррену.

— Нет, прошу! — взмолился Гэвин.

— Всё, что было дано, должно вернуться обратно. Но не сейчас. Ступай и не переживай ни о чём! — Безликий взмахнул рукой.

Радужными огнями Червоточин осветилась уходящая в небо лестница. Люди разевали рты, возбуждённо кричали и указывали пальцами.

Обернувшись Огненным зверем, Безликий пересёк пламя и направился наперерез Разрушителю, заслонил собой Даррена и зарычал грозно. Мрак, поглотивший Микаша, рычал в ответ. Вот-вот они схлестнутся не на жизнь, а на смерть. И в огне чудовищного пожара погибнет весь мир.

«О милостивые боги, что же мы наделали?»

Но Гэвин уже ничего не видел: за спиной распахнулись павлиньи крылья и понесли его вверх, к небу.

А когда тучи разошлись и настала ночь, люди увидели новое удивительно яркое созвездие — Утреннего всадника.