Болезнь запомнилась урывками. Меня устроили на кушетке в смотровой лаборатории, запеленав в несколько пуховых одеял. Слабость накатила такая, что я не могла пошевелиться.

Все очень переживали. Жерард ухаживал за мной, не оставляя даже ночью. Обычные целительские методы: выплетал пальцами из огня зажжённых свечей сети, укутывая меня ими, сужая звенья, чтобы восстановить силы, прикладывал ладони, обдавая животворным жаром в местах, где оболочка ауры разорвалась. Кнут и Кьел отпаивали противными горькими зельями, отирали от пота. Шандор массажировал жизненно важные точки, мазал снадобьями и эфирными маслами. Девчонки и Густаво по очереди кормили меня жидкими кашами и протёртыми супами.

Лихорадочный бред сменялся апатией. Перед глазами стояли жуткие картины, которые я подсмотрела в голове у осуждённых. Иногда вместо них снился Огненный зверь. Он сражался с мглой, она рвала его на части, заполоняя собой весь мир.

Порой мне казалось, место Жерарда подле моей постели занимал Безликий. На нём был серый мешковатый балахон, а лицо закрывала круглая белая маска, как в театре, с продольными царапинами, выкрашенными в цвет крови. Лишь он, его прикосновения приносили облегчение. Но когда я просыпалась, рядом снова оказывался Жерард.

Ничто не могло длиться вечно, вот и болезнь отступила спустя две недели. Я потихоньку возвращалась к занятиям, хотя домой меня не отпускали. Как-то вечером, когда все уже разошлись, Жерард заглянул ко мне и уселся на стул напротив кушетки.

— Я уже поправилась, на воздухе быстрее сил наберусь, — не выдержала я. — Отпустите меня!

— Конечно. Только пообещай мне, я ведь тебе обещал, — ласково улыбнулся он, и на душе потеплело. — Впредь слушайся меня и веди себя осмотрительно. Я понимаю, ты далеко не всегда можешь контролировать своё естество, но тебе пока ещё рано делать подобные вещи. Твоё тело и разум не выдерживают. Учёба укрепит тебя, но не так быстро. Если мы… — он запнулся. — Если я тебя потеряю, то всё погибнет.

Он провёл по моей щеке указательным пальцем. Слишком много надежд на одну меня. Насколько же легче, когда ты никому не нужен?

— Я буду делать только то, что велит мой бог, — с трудом выдавила из себя.

— Умница. Завтра вернёшься домой, — он поцеловал меня в лоб, затушил свечи и оставил отдыхать.

На следующий день Жерард взялся учить меня отдельно в своём маленьком кабинете. Я проникала в его голову. Чёрными тоннелями раскрывались мыслепотоки: словишь серебряную рыбку — увидишь картину из прошлого, эхом отражаясь от сводов, зашепчут мысли. Я читала Жерарда, пока не доходила до грани. Там мне надо было остановиться — до того, как из носа польётся кровь. Сложно. Большинство занятий заканчивались головной болью, но Жерард заставлял повторять снова и снова:

— У тебя должно выработаться чувство — никогда не пересекать черту, что бы ни происходило вокруг.

Потихоньку получалось всё легче.

Я поражалась выдержке Жерарда. В его мыслях ни разу не промелькнуло ничего постыдного, хотя у каждого должно быть что-то, что бы он хотел скрыть. На ментальные барьеры я не натыкалась, как случалось с Вейасом и Микашем. Впрочем, единственное, что скрывал Микаш, были его чувства ко мне, но они и без того сквозили в каждом его слове и поступке, а после столкновения с пересмешницей он и вовсе перестал таиться. Было немного стыдно, что я не могу ответить ему такой же искренностью.

Жерард же будто отводил мне глаза, да так, что я ничего не замечала. Однажды я спросила об этом.

— Наблюдательная девочка, — усмехнулся он. — Это ментальные техники, основанные на работе телекинетического дара. У каждого человека есть зачатки всех способностей. Если их развивать, можно овладеть каждой хотя бы третьем уровне.

Я только заметила, что сижу с открытым ртом и тут же его захлопнула.

— Каждый может стать всесильным Сумеречником?

— Если потратит на это с десяток жизней. Ничто не даётся легко, — ответил Жерард. — Потому надо изучать только самые необходимые техники.

— Вы покажете, как обходить телепатию?

— Когда вы с Джурией и Торментой будете готовы, — кивнул он, пока я допивала лечебный отвар.

Вскоре Жерард опять собрал нас в учебной комнате.

— Вам предстоит новый выход в свет. Не хмурься, — сказал он, глядя на меня. — На этот раз обманывать не нужно. Возвращается войско маршала Комри.

Я затаила дыхание. Неужели?!

— Рыцари пройдут Парадом победителей по центральным улицам. Это давняя традиция. Вы будете их встречать в нарядных платьях и осыпать цветами. Сможете даже подойти к одному из героев и подарить ему поцелуй признательности, — продолжал объяснять Жерард.

Сидевшая со мной по соседству Торми не сдержала воодушевлённого вздоха.

— Я сказал, только поцелуй признательности — это значит в щёку! — спустил её с небес на землю Жерард.

Торми скривилась и сложила руки на груди.

— Мы выберем сами или снова придётся искать знак? — осторожно поинтересовалась я.

— Конечно, сами. Это не запрещено, а даже поощряется. Разделите часть их славы, завоюете народную любовь заодно, — он улыбнулся. — А мы вас хорошенько принарядим, чтобы весь город шептался о вашей красоте.

Я уже не слушала, думая о своём. Сердце трепетало от радости, но было немного страшно. Интересно, изменился ли Микаш за это время? Помнит ли меня, не нашёл ли другую? Я поправила верёвочный браслет на запястье. Если его юношеская влюблённость прошла, то я смогу с лёгким сердцем его отпустить и полностью посвятить себя учёбе. Какие же жалкие у меня доводы!

С этого дня мы усиленно готовились к знаменательной дате. Жерард заказал у лучшего портного в городе летящие белые платья из тонкого шёлка, в которых мы походили на воздушных духов-сильфид. Кожу обрабатывали мазями, делавшими её белой и гладкой, как у младенцев. Волосы полоскали в травяных отварах, чтобы они выглядели пышнее, приобрели более яркий оттенок и источали сладкий запах. Нотки розового масла возле ключицы довершали аромат.

Для своего победителя я решила кое-что добавить. Торми подсказала, как сделать цвет губ более ярким, а щёки румяными, но чтобы при этом оставаться естественной.

— Главное, не опускай голову и улыбайся — ты очаруешь всех! — подбадривала она.

Я сходила в купальни, где мне воском удалили с тела волоски. Болезненно, но жить можно.

Накануне вечером долго разглядывала себя в зеркале в нашей комнате. Никогда и ни для кого ещё так не старалась, сделала всё, что только могла, хотя чувствовала, что моих усилий никогда не будет достаточно.

— Хотела бы я знать, для кого ты так из кожи вон лезешь, — усмехнулась Торми, сидя рядом на стуле задом наперёд. — Уж не для маршала ли Комри? Слышала, он красив как бог! Сама авалорская королева была к нему неравнодушна.

— Да обычный, — отмахнулась я. Его внешность припоминалась с трудом, разве что пронзительный взгляд ярко-синих глаз сохранился в памяти. — Я жду друга, он безземельный рыцарь.

Торми сложила губы трубочкой и многозначительно изрекла:

— У-у-у!

Обсуждать Микаша не хотелось, потому я перевела взгляд на Джурию. Она забралась с ногами на кровать и читала книжку. Плохо, что она постоянно одна и ни с кем, кроме наставников, не общается. Я могла бы отвести её в салон мастерицы Синкло. Независимые умные женщины, интересовавшиеся не только тряпками и мужчинами, были бы ей интересны, но она вряд ли бы приняла их привольные взгляды.

— Вот, попробуй, — я взяла со своей тумбочки миску с соком ириса, смешанным с соком красных ягод. — Губы будут ярче и выразительней.

— Я не занимаюсь такими глупостями! — буркнула Джурия, не отрывая взгляда от книги. — И не собираюсь ни продавать себя, ни уж тем более заставлять кого-то желать меня!

— Никто и не предлагает. Но может, отвлечёшься ненадолго? Попробуешь новое? Прихорошишься? Не для мужчин — для себя. К тому же доктор Пареда хотел, чтобы мы поразили всех красотой, — я подошла и нависла над ней. — Впрочем, ты и так хороша.

— Правда? — большие тёмные глаза одарили недоверчивым взглядом.

— Правда! — я улыбнулась.

Джурия окунула палец в миску и принялась изучать снадобье.

— Если не понравится, мы всё сотрём.

Она подошла к зеркалу и осторожно намазала губы. За её спиной Торми подмигнула мне и подняла большой палец. Джурия оглядела своё отражение и повернулась ко мне в поисках то ли поддержки, то ли одобрения. На смуглой коже было не так заметно, но и не испортилось ничего.

— Я правда, ну… красивая? — она округлила глаза и смотрела как маленький ранимый ребёнок.

— Правда. Каждый человек красив по-своему.

Я обняла её за плечи и повернулась к зеркалу. В нём отражались две совершенно непохожие девушки: тонкая-звонкая я с едва достававшими до лопаток белыми волосами и крупная сбитая Джурия с толстыми каштановыми косами до бёдер.

— Просто не у всех достаточно острое зрение, чтобы разглядеть, и ясный ум, чтобы понять.

Строгое лицо тронула улыбка, будто невзрачный бутон раскрылся чудесным цветком. Торми подскочила и обняла нас за плечи:

— Я всегда, всегда ей это говорила!

Мы засмеялись, глядя на отражение трёх Норн, прекраснее и счастливее которых не было во всем Мидгарде.

Парад начинался поздним утром, за несколько часов до полудня. Город прибрали к празднику: вымели мостовые, подштукатурили фронтоны домов на центральных улицах, развесили гирлянды цветов и еловых веток.

Знойное южное солнце уже припекало, раскаляя камни. Повсюду расточался сладкий запах томлёных роз. Войска маршировали пышной процессией от главных ворот города до дворца Сумеречников. Дорогу перекрыли, не пропуская ни экипажи, ни одиночных всадников, ни даже прохожих. Народу поглазеть собралось великое множество, в роскошных костюмах и шляпах с перьями. Девушек тут было больше всего, тоже в белых платьях, хоть и не таких шикарных, как у нас. Детишек — тьма, облепили ограждения и висли на них, грозясь опрокинуть. Зрители заполонили даже балконы домов.

Жерард подготовил для нас самое лучшее место на Дворцовой площади, на деревянном возвышении, откуда нас всем было видно. Трепетали на лёгком ветру расклёшенные рукава и пышные юбки, вились вокруг нас перистыми облаками. Венки из нежных лилий на головах, в корзинках на локтях лепестки белых роз.

Гудящая суетой толпа походила на колышущееся море. Люди то и дело оборачивались на нас и окидывали то удивлёнными, то восхищенными, то недоуменными взглядами. Вокруг словно реял ореол выпестованной Жерардом славы и таинственных слухов.

Он сам стоял рядом и сверкал победоносной улыбкой, будто вёл марширующую армию в бой. Накануне, видно, навещал дочь. Он всегда возвращался от неё в приподнятом настроении и с воодушевлением рассказывал, что нового она успела выучить. А ведь вначале даже имя ей давать не хотел. Его жену по негласному правилу в лаборатории не упоминали. Все жалели Жерарда, хоть и старались ему этого не показывать. Каково это — жить с человеком, который тебя предал?

Затрубили герольды. Под фанфары и барабанный бой первыми на площади показались знаменосцы. Летели по ветру пёстрые флаги с гербами высоких лордов. Толпа притихла и неуклюжим зверем разворачивалась в сторону марширующих победителей. Мостовая подрагивала от чеканного шага тысяч сапог.

Прошли латники и лучники, на площади показались первые рыцари в парадной белой форме, украшенной зелёными вставками и позументом.

— О-о-о, красавцы какие! — сцепила ладони на груди Торми и голодным взглядом шарила по рыцарям. — Долго ещё ждать? Я бы уже выбрала!

— А я нет. Дождусь самого неказистого и скромного. Он наверняка не засмеёт, — затараторила Джурия, трясясь как осиновый лист.

— Перестаньте! — прикрикнул на них Жерард. — Это всего лишь ритуал. Все прекрасно это понимают, кроме вас.

Я слушала вполуха. У края толпы на бочку взобралась Лита и махала мне рукой. Я кусала губы в задумчивости:

— Мой друг будет среди воинов. Можно я спущусь и встречу его? Потом вернусь и поцелую, кого скажете, — я взяла Жерарда за руку, молясь, чтобы он смилостивился.

— Беги, что с тобой сделаешь? — он тяжело вздохнул, поглядывая на Торми с Джурией.

— Спасибо, вы лучший! — я чмокнула его в щёку.

Соскочив с помоста, я побежала, расталкивая толпу.

Лита прыгала на бочке. И как не боялась проломить её и упасть? С другой стороны, молодец, я бы не нашла её в толпе. Лита спустилась, только когда я была уже в двух шагах. Люди рядом ругались из-за потерявших последний разум молодок, но я не вслушивалась.

— Ну как? Я ему понравлюсь? — я повертелась перед ней, показывая платье.

— Будет распоследним дураком, если не понравишься! — засмеялась она, обнимая меня.

Рыцари достигали дворца и расходились каждый в свою сторону. Лита в нетерпении переступала с ноги на ногу и тёрла ладони друг о друга.

— Скорее бы! Ух, как хочется, чтобы мой балбес среди героев был. Ан нет, шут гороховый из него куда лучший, чем воин.

— Уметь веселить тоже важно, особенно когда жизнь мрачна и безрадостна, — утешала я её, во все глаза разглядывая проходящих рыцарей.

Изменился ли Микаш до неузнаваемости? А может его тут и вовсе нет. А может… Я задышала глубоко, пытаясь отогнать нарастающую в груди панику. Показался хвост колонны, Лита закричала:

— Маркеллино, я здесь!

От строя отделился невысокий худой сальваниец с задорными смольными вихрами на голове. На устах играла шаловливая улыбка, глаза горели озорством, за спиной лютня. Ну точно шут!

Он подбежал к Лите и крепко обнял её.

— Хранила ли ты мне верность, коварная Далила? Узнаю чужой запах — пронзит мне сердце лихо! — говорил он стихами, а Лита звонко смеялась.

— Хватит дурачиться! Лучше скажи, денег на свадьбу достал?

Он замялся:

— Разве любовь измеряется деньгами?

— Зато жить с ними куда проще! — осадила его Лита.

Колонна простых рыцарей закончилась. Дальше шли высокородные, удостоенные особых почестей. Для них целое представление устроили. Герольды выкрикивали имена командиров и припоминали их заслуги. Зрители воодушевлённо хлопали и свистели.

— Его нет, — похоронно произнесла я и обомлела.

— Спроси у него, он всё про всех знает, — Лита подтолкнула ко мне своего жениха.

— М-может вы слышали? — А вдруг ответ мне не понравится? — Он безземельный, Микаш Остенский. Высокий такой, волосы соломенные, не очень разговорчивый.

Маркеллино задумался, разглядывая меня с ног до головы, а потом хлопнул себя по лбу:

— Микаш, командир Соек. А ты, должно быть, прекрасная принцесса Лайсве?

— Принцесса? — рассмеялась Лита.

Я вспыхнула. Некоторые вещи никогда не меняются!

— Жив-жив твой герой. В конце с отличившимися будет.

Сердце ёкнуло. Командир! Отличившийся! Я всегда знала, что если Микашу дадут шанс, он достигнет небывалых высот.

Колонны войск тянулись так медленно, что я пританцовывала от нетерпения, несколько раз обозналась и порывалась бежать к незнакомцам. Голоса стихли, зрители затаили дыхание. Под бой барабанов на площади показались герои. Толпа взрывалась приветственными криками, ликовала и чествовала победителей. Родители поднимали детей на руки над оградами, чтобы малыши вручили цветы проходящим мимо героям.

Микаш был там, среди них. Действительно, изменился: гладковыбритый и ровно подстриженный, в такой же парадной форме, как и остальные. Спину держал горделиво прямо, возвышаясь над всеми, маршировал в ногу, тянул носки начищенных до блеска чёрных сапог с серебряными пряжками. От товарищей отличался разве что затаённой угрюмостью в направленном строго вперёд, сосредоточенном взгляде.

Прошёл мимо и даже не заметил. Я сжалась, смотря ему вслед.

— Беги же к нему! — толкнул меня в спину Маркеллино. — Он ждёт, он только о тебе и говорил всю дорогу назад!

И правда, так хочется. А почему нет? Поцелуй признательности, древняя традиция — и ничего больше! Я побежала. Люди расступались передо мной, словно чувствовали мою решимость.

— Микаш! — позвала я дрожащим голосом. Они приближались ко дворцу. — Микаш! — так громко, словно желая разорвать горло, только бы он услышал.

Конечно, мы могли встретиться в его комнате, но…

— Микаш!

Я бежала мимо оборачивающихся замыкающих, мимо сердитых старых капитанов. Кружились в воздухе белые лепестки и оседали на волосах и плечах. Пышные юбки путались вокруг ног, золотые сандалии скользили на ступнях, цветочная сладость заполняла грудь.

Его спина так близко. Шагавшие рядом товарищи что-то говорили, посмеивались. Он молчал.

— Микаш!

Услышал! Оборачивался так медленно, как ветхая дверь нехотя отворяется на закарелых петлях. Ничего в жизни ещё так мучительно медленно не происходило. Я всё бежала и никак не могла добраться. Несколько размашистых шагов — его, не моих, я так быстро не умею. Он подхватил меня на руки и закружил, а вокруг вился подхваченный ветром вихрь лепестков, шуршал шёлк платья, кутая нас в белые облака. Я видела только его мглистые глаза, слышала только стук его сердца, чувствовала только его крепкие объятия. И целовала его твёрдые губы до исступления! Или целовал он? С такой хищной страстью, что и вздохнуть не удавалось. Нектар любви — и воздух, и вода — вся жизнь в нём одном!

Оторвавшись, только чтобы отдышаться, я вдруг поняла, что вся площадь замерла и смотрит на нас. Раздались хлопки, задорные крики:

— Почёт победителю! Пускай любовь будет слаще мёда!

Выходили к героям и другие девушки, целовали понравившихся. И мало-мало было скромных поцелуев в щёку.

— Т-ты пришла, — выдавил из себя Микаш.

— А ты герой! — смеясь, ответила я. Висела на его плечах, не касаясь ногами мостовой. Все продолжали смотреть только на нас. Мешали, как же они мешали! — Уйдём отсюда?

— Да!

Микаш споро нырнул в тенистую боковую аллею, так и не поставив меня на ноги.

— Если ты позволишь мне идти самой, будет намного быстрее.

Он аккуратно опустил меня на землю. Я взяла его за руку и потянула за собой вдоль живых изгородей дворцового парка. Успела изучить Верхний город, так что самый короткий и безлюдный путь отыскала без труда. Микаш молчал, глаза бегали по сторонам, а ладонь не выпускала мою.

— Почему ты здесь? — вяло спросил он, когда мы уже почти пришли.

— Я же обещала тебя встретить. — Он отдалился, стал чужим. Удастся ли всё вернуть? Хочет ли он? — Я отыскала Духа огненного. Он сразу меня узнал и принял. Доктор Пареда очень хороший!

— Лучше меня? — почти безразлично поинтересовался он.

— Нет, он мой наставник, а ты мой ревнивый мануш.

— Кто?

— Это я представление в театре недавно смотрела. Там мануш-Сумеречник, герой многих сражений с демонами, задушил свою красавицу-жену из ревности.

— Я бы не никогда… — бубнил он себе под нос, когда мы были уже на пороге дома.

— Не воспринимай всё так всерьёз, — я убрала его выбившуюся из пука на затылке прядь за ухо.

Он потупился. Мы остановились у стола консьержа. Тот удивлённо вытаращился на Микаша. Пришлось напомнить, что хозяин комнаты он, а не я.

— Где твои вещи? — спросила я, отпирая дверь на втором этаже. — Где Беркут? Жив ещё?

— Мой оруженосец Варден должен принести. Я оставил адрес. Не на парад же с ними идти. А Беркут живее всех живых, никакой демон эту скотину не возьмёт.

Я усмехнулась. Небось, трясся там над ним, как над сокровищем, грудью прикрывал.

Я пропустила Микаша внутрь и захлопнула дверь.

— Ты обжила комнату? — спросил он, вертя головой по сторонам.

Я вымела пыль, убрала паутину, вымыла пол. На стенах появились крючки для одежды и полки с аккуратно расставленными вещами, хоть их было не так много. Письменный стол укрывала связанная мной салфетка, на ней — глиняная вазочка, на стульях и кровати появились маленькие подушки с моей вышивкой. Уютно должно быть, по-домашнему, а не так, будто здесь никто не жил и не ждал его возвращения. Хотя немного по-девчачьи. Наверное, слишком нагло с моей стороны.

— Я могу всё убрать.

— Нет! Просто не стоило…

Его взгляд задержался на сидевшей на полке кукле. Я сшила для неё красный сарафан, а игольчатые волосы заменила на жёлтые нитки. Вышло потешно.

— Мне было приятно.

Разговор не клеился. Разлука проложила между нами непреодолимую пропасть.

— Я тебе разонравилась? Скажи — я уйду и не стану тебе докучать. — Голос предательски дрогнул. Я отвернулась, пытаясь отдышаться.

— Прости, я просто… — его тёплые руки легли мне на талию.

Микаш замолчал. Дыхание опаляло макушку, терпкий мужской запах обволакивал, голова кружилась, как в хмелю, по телу прокатывались волны мелкой дрожи.

— Вот, подарок.

Я повернулась, и он вручил мне резную деревянную шкатулку. Внутри лежало роскошное ожерелье: крупный жемчуг, чистый, с перламутровым блеском.

— Ты спятил? Оно же стоит безумных денег. Мне не с чем его надеть!

— Тогда я его выброшу! — Микаш вырвал у меня шкатулку и собирался швырнуть её на пол.

— Погоди! Перестань! — я забрала её и отставила подальше на стол. Микаш хмурился и прятал взгляд. Я поцеловала его выдубленное на ветру лицо. Он терпел. Или наслаждался — я никак не могла понять. — Оно очень красивое. Ты… — Пропасть отчуждения нужно было преодолеть прыжком веры, но мешал страх, хотя до этого я бросалась и в более глубокие бездны, не задумываясь. — Не хочешь помыться? Тут бани недалеко. Могу договориться, чтобы тебе подогрели воду.

— Нет, — выдохнул Микаш. — Перед парадом мы мылись, чтобы вступить в город чистыми.

— Тогда, может, поешь? Хорошая корчма совсем рядом, — я засуетилась, размахивая руками.

Он перехватил мои ладони своими, продолжая смотреть.

— Я не голоден.

— Ну тогда… — я указала глазами на кровать.

Верхняя губа, подрагивая, приподнялась, чуть-чуть обнажив зубы. Я не расслышала его слов, но в следующий миг оказалась в его объятиях. Жадные до ласк ладони щупали через тонкий шёлк платья. Я льнула к нему, обвивала руками плечи, целовала шею и подбородок. Микаш суматошно расстёгивал булавки у меня на спине.

— Аккуратно, платье дорогое! — смеясь, предупредила я. Ещё бы чуть-чуть, и ткань треснула.

Микаш отошёл на шаг и окинул с головы до ног придирчивым взглядом, не оставляя без внимания ни пяди моего тела.

— Повернись, — велел он. Я послушалась, борясь с тревогой.

Он подошёл и убрал волосы с моих плеч.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь запомнить. На это раз всё, каждую мелкую чёрточку. Ты такая красивая! Жаль, что я не знаю слов, чтобы описать.

Мы едва добрались до кровати. После жарких ласк Микаш приткнулся ко мне боком и, натянув на нас обоих одеяло, уснул. Я сняла с его волос тесёмку, которая удерживала их в пучке на затылке. Они тут же рассыпались непослушной копной соломы.

Так страшно. Мгновение, и он уйдёт, как уходили все из моей жизни.

Я хотела прижаться поближе к нему, но нечаянно разбудила. Микаш перевернулся на спину и уложил меня к себе на грудь.

— Прости, — прошептала я.

Он приоткрыл глаза и разглядывал меня сквозь маленькие щёлки. Я боялась с ним заговорить, потревожить или надоесть. По щеке скатилась одинокая слеза и капнула ему на грудь.

— Не плачь, принцесса. Я сделал тебе больно?

— Нет. Лютнист Маркеллино сказал, что ты вспоминал обо мне… — попыталась отговориться я.

— Сглупил, — отвечал он, растягивая неловкие паузы. — Эти высокородные командиры потащили меня в дом увеселений…

Я взвилась и занесла руку для пощёчины. Он распахнул глаза и не моргал, смиренно ожидая своей участи. Ну как его такого ударить? И больно внутри, всё жжёт и переворачивается, аж дышать трудно.

— Надеюсь, ты не заразил меня никакой дрянью, — я попыталась встать. Надо помыться, чем быстрее, тем лучше, и не показывать, как слёзы текут уже в два ручья.

— Стой! — он обхватил меня за талию и притянул обратно. Куда мне против такой силищи! — Я всё-таки сделал больно, да? Не беспокойся, ты ничем не заразишься, потому что я ни с кем не спал.

— Вот и хорошо, — я попыталась вырваться, но он держал стальной хваткой. — Тебе не нужно. Если… если ты будешь возвращаться чистым, я восполню тебе всё. Я нашла книжку, тут про близость всякое… Как сделать лучше, разнообразнее, вот, — он всё же меня отпустил. Я взяла с тумбы книгу и показала рисунки.

— Занятно, но человеческие тела так не гнутся, — усмехнулся он.

— Меня как раз учат гнуться, могу показать. Это и в битвах поможет, более раскованные движения, — он продолжал смеяться, и я понурилась.

Он забрал у меня книгу и оставил на тумбе, а меня снова притянул к себе. Я затихла, уткнувшись носом в его ключицу.

— Я обещал хранить тебе верность, и я это сделаю. То, что у нас есть, самое прекрасное, и я не хочу разменивать его на мелочи, марать грязью или поливать твоими слезами. Я всегда буду любить только тебя, и тебе необязательно мне угождать. Я буду с тобой до тех пор, пока ты сама меня не прогонишь.

Я подтянулась на руках и поцеловала его в губы.

— У тебя так здорово получается. Где ты научился?

— Я просто очень долго мечтал… оказаться на месте Йордена во время твоей помолвки. Смог бы я завоевать уважение твоего отца и твои симпатии?

Немного боязно отражаться в этих мглистых глазах во всей уязвимой наготе, будто мы уже одно, живём одной мыслью, одной радостью, одной болью.

— Правду?

Он кивнул.

— Мой отец очень сложный человек. — Если быть до конца откровенной, отец любого моего жениха счёл бы недостойным, даже если бы бедолага оказался королевских кровей. Родительская ревность — жуткая штука. — А я… мне надо было дорасти, пройти через всё это, понять себя и узнать тебя, — я выводила пальцами узоры на груди Микаша. Он недовольно жевал губами, явно надумывая себе что-то совершенно не то. — Но мне бы польстило внимание прославленного Сумеречника. Такой ответ тебя устроит?

— Пока ты меня не прогонишь, — прошептал он, натягивая на нас одеяло.

Я поцеловала его в угол челюсти и покорно затихла. Сон накатил сам.

Утром я проснулась от поцелуев на своей груди. Кажется, кто-то решил отомстить за то, что я не давала ему спать ночью. Разморённая нега мешала шевелиться.

— Ненасытный, — усмехнулась я сквозь зевоту и откинула одеяло с его головы.

Микаш подтянулся на руках и обиженно надул губы.

— Спозаранку пристаёт, а шуток не понимает.

Я обхватила его за плечи и принялась целовать. Через полчаса я уже одевалась. Благо, в сундуке была припрятана менее приметная одежда, чем платье с парада.

— Куда? — спросил Микаш, свесив с кровати голову и отбросив наполовину одеяло. — Полежи ещё!

— Не-а, так я никогда из постели не выберусь.

Разглядывая себя в зеркало, я расправляла складки на повседневном голубом платье.

— А я бы оставался в ней на веки вечные, — он растянулся на простыне, как разомлевший кот на нагретой летним солнцем мостовой. Разве что не мурлыкал.

— Мне надо в лабораторию, а то доктор Пареда будет волноваться. Может, отпрошусь у него на пару дней, как думаешь?

Он тяжело вздохнул, словно я возвращала его с небес на землю, а ему так не хотелось.

— Встретимся вечером в корчме, — я наклонилась и поцеловала его в губы. — Не скучай!

Его пальцы скользнули по моему лицу. Нестерпимо хотелось остаться навсегда, но заботы звали в дневной мир.

В лабораторию я пришла уже ближе к обеду, прокралась по коридору и выглянула из-за двери. Все собрались в гостиной и что-то оживлённо обсуждали. Жерард ходил из угла в угол, озадаченно заложив руки за спину, остальные сидели на диване и поставленных рядом стульях.

— В Университете каникулы. Все отдыхают, все! Даже книжники-исследователи и то на побережье Норикии подались, — говорил Сезар, как старший и, по мнению всех работников, смелый. Его всегда отправляли договариваться с Жерардом. В крайнем случае просили меня мило поулыбаться — считали, что у Жерарда ко мне особое отношение.

Клемент, Люцио и Шандор дружно кивали, близнецы Кнут и Кьел безучастно отмалчивались, Густаво терпеливо дожидался решения старших.

— Да! У меня от этой бесконечной учёбы скоро крыша поедет! — заныла Торми. — Не могу больше: цифры и руны уже по ночам снятся. Тошнит!

— Я бы сказал, отчего тебя тошнит, но промолчу, — зарычал на неё Жерард.

— Пожалуйста! — подала голос робкая Джурия. — Моя семья из Мелькассы, которую только что заняли единоверцы, помните? Они собирались уезжать на север, но успели ли, не знаю. Вестей нет. Я от беспокойства даже думать ни о чём не могу, тем более учиться!

Жерард замер, тяжело вздохнул и осмотрел смурные лица присутствующих.

— У нас осталось всего пятнадцать лет до конца света! Война уже у ворот, а сдвигов практически не было. Неужели здесь только я общее благо ставлю выше личных нужд?

— Всем нужна передышка, чтобы потом взяться за дело с новыми силами. Так получится быстрее и лучше, вот увидите! — сказала я, выходя на свет.

— И ты, горлица? — сокрушенно покачал головой Жерард, поворачиваясь ко мне. — Ладно, один против всех я не выстою. Отдыхайте, раз так нужно. Но в первый день осени чтобы все готовы были продолжить, и никакого нытья, слышите? — он выразительно посмотрел на сияющую Торми, махнул рукой и снова обернулся ко мне: — На пару слов?

Я последовала за ним в его кабинет, в то время как остальные шумно поздравляли друг друга с удавшимся делом.

— Где пропадала? — спросил Жерард, захлопнув за мной дверь.

— С другом. Праздновали его возвращение, — честно призналась я.

— Вчерашний герой-командир с парада? Тот самый таинственный Микаш, я правильно понимаю? — я кивнула, удивляясь его интересу. — Однако Гэвин взялся за него не на шутку.

— О чём вы?

— Об этом полгорода шепчется. Взял себе под крыло безземельного мальчишку и хочет из него народного героя сделать. Эдакого идола, живое доказательство, что доблесть и честь для ордена важнее происхождения и золота. Косточка для бедноты. Знали бы они, что он не безземельный, а бастард непонятного роду-племени…

— Но вы ведь не скажете!

— Чтобы Гэвин меня в порошок стёр? Это он только с виду добрый, а врагами расправляется по щелчку пальцев.

Я сглотнула ставший в горле ком.

— Ладно, беги к своему другу. Вчера вся дворцовая площадь из-за вас чуть с ума не сошла. Будто сказка в жизнь воплотилась. Барды уже вовсю баллады слагают.

Лицо словно кипятком обварило. Почему мы вдруг всем стали так важны?

— Только не заигрывайся, и лучше скажи ему правду. Помни, в первый день осени я жду тебя здесь.

— Спасибо! — я обняла его и поцеловала в щёку. — И вы отдохните. Проводите побольше времени с дочкой, ей это нужно.

— Отдохну… на Тихом берегу, — горько рассмеялся он, усаживаясь за заваленный бумагами стол. — Ступай же!

Вечерело, хотя от духоты это спасало мало. Микаш задерживался. Я вошла в большую корчму со свежевыкрашенной вывеской «Учёный лис» одна. Здесь столовался почти весь Университетский городок и незнатные рыцари в придачу. Пахло копчёностями, пряностями и элем. Посетителей собралось мало: рано ещё, к тому же многие разъехались на каникулы. Я без труда нашла свободный столик и подозвала одетого в белый передник подавальщика. Готовили здесь медленно, чтобы посетители подольше потягивали эль или вино за беседой, пока не принесут дымящиеся блюда с жаровни или печи. Про Микаша я знала одно: он терпеть не мог ожидание и готов был есть всё сырым, поэтому заказать ужин стоило загодя.

Я разглядывала посетителей и прислушивалась к разговорам, привыкла и чувствовала себя непринуждённо в толпе, в задорных и крепких на словцо разговорах студиозусов, в плавных и раздумчивых речах мэтров, в отрывистых и бойких фразах рыцарей, растворялась в них, проживая более интересные жизни, чем моя. В этом была особая прелесть.

Я настолько увлеклась, что не заметила, как Микаш плюхнулся на стул напротив.

— Извини, что задержался. Торчал до закрытия в оружейной лавке, договаривался с кузнецом, — затараторил он с горящими от воодушевления глазами.

Одежда на нём была походная: заношенная серая рубаха, чёрные штаны и жилетка нараспашку, на ногах сбитые сапоги. Вид, конечно, не чета вчерашнему в парадной форме. Надо бы с этим что-нибудь сделать. Никаких больше медведей и грязных простолюдинов!

На стол поставили тушёный бараний окорок с ягодным соусом и тарелку пряного лукового супа для меня.

— Заказал обмундирование. Купить готовое можно только по мелочи. Может, к следующему походу сделают, а может и вовсе год ждать придётся. Хотя бы ковка тут хорошая, железо качественное, такое редко встретишь, — об оружии Микаш мог говорить часами без перерыва, а обо всём остальном отмалчивался.

Он отщипывал от окорока куски руками и закладывал их в рот. Подбородок лоснился от жира, а соседи недобро косились и перешёптывались.

Я встала и, зайдя к нему за спину, вложила в его руки нож и вилку. Зашептала на ухо:

— Попробуй, я помогу.

Микаш повернул голову в сторону соседей, напрягался и ссутулился.

— Это неудобно и медленно, — пробормотал он и попытался отложить приборы, но я не позволила.

— Пожалуйста, ради меня, — я коснулась губами его щеки, чтобы отвлечь. Его ладони смягчились, и я взяла их в свои. Мы порезали мясо и поднесли ко рту Микаша наколотый на вилку кусок. — Не смотри ни на кого, их мнение ничего не значит. Важны только ты и я.

Он покорно открыл рот, жевал медленно, сглотнул с трудом. Я проделывала с ним это ещё раз и ещё, только потом села обратно. Микаш отложил приборы и отвернулся.

— Может, стоило поесть дома? — хотелось сделать как лучше, а вышло как всегда!

Он не отвечал. Еда остыла, а аппетит пропал напрочь, как улетучилось наше приподнятое настроение.

— Расскажи, как там было? — попросила я.

— Обычно. Ничего интересного, — сухо пробормотал Микаш в сторону.

Он покрутил в руках нож с вилкой, пытаясь приспособиться, и принялся резать мясо с целительской аккуратностью. Высокий лоб наморщился, губы сжались в тонкую полоску. Когда жирный кусок скользил по тарелке, Микаш закрывал глаза и делал глубокие вдохи, пытаясь успокоиться. Отрезав кусок, он снова без аппетита жевал и сглатывал, будто еда не лезла в горло.

— Судя по количеству павших воинов и шрамам на твоих плечах, там были вторые Тролльи войны, — я поставила локти на стол и опёрла подбородок на ладони.

Микаш отложил приборы и почесал плечо.

— По глупости поранился, заодно осознал бездну своей ничтожности.

— Но награду же тебе за что-то дали? — отвлекала его я, когда он снова взялся пилить свой кусок мяса.

— Мастер Гэвин постарался. Хочет сделать из меня маршала, чудак. Какой из меня маршал? Даже командир звена и тот никудышный.

Кусок мяса качнулся и чуть не выскочил с тарелки. Микаш едва успел поймать его у самого края. Сзади раздался смех. Микаш отложил еду и уставился перед собой.

— Такой уж никудышный? — я пихнула его ладонью.

Удостоившись его взгляда, я взяла тарелку в руки и принялась пить из неё суп. Он оставлял на губах усы и едва не переливался на подбородок. Микаш вымучено улыбнулся и взялся за окорок как раньше руками.

Насвинячившись вдоволь и глядя на чумазые лица друг друга, мы вдруг засмеялись, забыв об окружающих.

— Расскажи! — настояла я, когда недовольный подавальщик принёс нам миску с водой и полотенца. — Я тут совсем тупею, а так хоть представлю себя на твоём месте. Можешь даже прихвастнуть. Подвиги великого Микаша!

Он сдался, размякнув от вина с пряностями. Говорил скованно и зажато, будто стеснялся, но постепенно раскрывался всё больше. Я слушала его басовитый грудной голос с упоением. Там и впрямь было жарко. Большие сражения не чета детским забавам во время испытаний. К тому же управлять людьми задача не из простых, особенно когда все принимают тебя за другого.

— Ты же сам всего добился. Перестань сомневаться в себе! — не выдержала я под конец.

— Только если ты перестанешь считать себя некрасивой, — он протянул ладонь, и я переплела с ним пальцы. Вдвоём против всего мира. Всегда!

Перед самым закрытием нас выпроводил подавальщик, даже не пожелав: «Заходите ещё» Неучтиво! Посуду же мы не били и мебель не ломали, хотя здесь, пожалуй, это бы больше поняли.

Дома у Микаша я переоделась в белую камизу до середины икр, в которой спала жаркими летними ночами. Принесла её сюда вместе с другими вещами первой необходимости.

Догорала свеча, отбрасывая на стены блики. Кисло пахли свежие чернила. Поскрипывало по бумаге перо, выводя тонкие очертания рун. Я сидела за столом и записывала всё, о чём мне поведал Микаш.

— Хочешь и обо мне своим потомкам рассказать? — усмехнулся над ухом Микаш.

— С потомками заминка вышла. Поганец Вей жениться отказался и сбежал от отца в Стольный, — я погладила пальцы, лежавшие на моём плече.

— Кто бы сомневался, — пробормотал Микаш себе под нос, но я всё равно расслышала.

Ну да, мой братец шалопай знатный, но я его простила, а вот Микаш явно нет. Я даже не знала, что между ними произошло.

— Связался бы он с какой высокородной, тогда бы его заставили остепениться, но он от них как от чумных шарахается. Боюсь, наш род прервётся после нас.

— Если ты захочешь, у тебя будет всё: и дом, и муж, и даже потомки. — Микаш поцеловал меня в макушку.

— Из меня бы не вышло жены. Моя судьба — возродить Безликого, — ответила я, посыпая исписанный лист песком, чтобы чернила высохли быстрее.

— А ты пожелай! — Микаш подхватил меня на руки и потянул к кровати.

— Ты с ума сошёл?! — брыкалась я.

— Спать! Приказы командиров не обсуждаются!

Он повалил меня на перину и принялся стягивать с себя штаны и верхнюю рубаху одной рукой. Голова застряла. Я, смеясь, помогала ему выбраться.

— Я такой нелепый?

— Ты самый лучший!

Микаш улёгся рядом, прижался к моей спине и обнял за плечи. Тёплое дыхание и мерный стук сердца убаюкали очень быстро. Я улыбалась даже во сне.