Выпускные испытания для женского корпуса устраивали между выпускными и вступительными испытаниями мужчин. Нас троих присоединили к остальным девушкам, чтобы всё прошло по регламенту Университета. Сдавали только общую программу: Кодекс, историю, теорию молитв и ритуалов, риторику, естествознание, математику и профильный предмет кафедры Мистических способностей одарённого разума — ауроведение. По нашей специализации — пророчествам — никто, кроме Жерарда, ничего не знал, поэтому и спрашивать было некому.

Накануне Жерард собрал нас вместе с наставниками в гостиной для напутствия:

— Нам не позволено будет видеться до окончания испытаний, ни помогать, ни подсказывать. Вы должны пройти через них самостоятельно. По результатам решат, достойны ли вы степени бакалавра, сможете ли продолжить обучение в магистратуре или должны быть с позором отчислены, — он выразительно посмотрел на Торми.

Она усмехнулась, отвечая ему наглым взглядом. Джурия, наоборот, вздрогнула и сжалась, а я закопалась в свои заметки для исследования, в сотый раз повторяя про себя задачи и выводы. Поговаривали, что Жерард претендует на освобождающуюся должность декана факультета Мистицизма, поэтому спрашивать его учеников будут с большим пристрастием. Так что лёгких испытаний ждать не приходилось.

— Тем, кто много и упорно трудился, бояться нечего, — Жерард подбадривающе улыбнулся Джурии, подошёл ко мне и заставил оторваться от записей. — Индивидуальные занятия не чета групповым. Вы прекрасно подготовлены.

Всё равно страшно!

Мальчишки разъехались на каникулы, и Университетский городок был необычно тихим и пустынным. Испытания проходили, как у всех, в главном корпусе. Шесть профессоров сидели за высокими столами в холле. Испытуемые в синих ученических мантиях и квадратных шапках с кисточками — на поставленных в несколько рядов стульях — перед ними. Каждому отводилось по полчаса на подготовку к своим вопросам. Каждый предмет сдавался с перерывом в один день, чтобы отдохнули перегруженные головы и горла.

Девушек почти не допрашивали, они спотыкались на простых вопросах, пускали слезу, а то и вовсе картинно падали в обмороки. Профессора ставили им проходные баллы. Среди испытуемых затесалась и моя давняя знакомая по салону мастерицы Синкло — Азура Гвидичче. Она стала ещё более блёклой и высохшей, но отвечала очень бойко, всё время косясь на меня, словно хотела доказать, что чем-то лучше. Вот только зачем? Ведь на самом деле мне нужно было совсем другое — призвать Безликого, а все эти знания, годы учёбы ни на шаг меня к нему не приблизили, словно мы искали не там. Может, мне требовалось быть умнее и усердней, как Джурия, или красивее и очаровательней, как Торми. Или что-то совсем иное, но где его искать и как?

Не унывать, только не унывать! Ведь меня так поддерживает Жерард, надеется, верит. Сейчас главное не вылететь, а там время ещё будет. До конца тринадцать лет! Я обязательно смогу! Иначе весь мир пойдёт прахом.

Ответы повторялись в моей голове моим же голосом до бесконечности, доблестно сражаясь с неуверенностью и страхом. Время тянулось мучительно долго. Азура прошла испытания блестяще, а напоследок отвечать пригласили нас.

Первой шла Джурия. Кодекс отлетал у неё от зубов, а трактовать его никто не просил, учитывая, что из-за нюансов в формулировках спорили до хрипоты даже досточтимые мэтры Судьи. В датах и событиях Джурия не путалась, суть вещей объясняла чётко, а после того, как она представила доказательства теоремы, которая не всем профессорам была по зубам, даже восхищённо захлопали в ладоши, заставив её покраснеть до корней волос. Только с риторикой вышла заминка. Джурия закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, явно представляя всех присутствующих раздетыми, как советовал Жерард. Открыла глаза и бойко произнесла свою речь, легко отвечая на любые, даже самые каверзные вопросы.

Торми шла следующая — тяжёлая кавалерия, как бывало шутил Жерард. Она могла болтать без умолку на любую тему, даже когда понятия не имела о предмете разговора, лихо уводила беседу в сторону, разбрасываясь настолько пространными и обтекающими фразами, что никто не мог её обличить. Во время занятий наставники постоянно жаловались на её нерадивость и пророчили крах, но Жерард сказал, что они просто оправдывают свои провалы. Нужно выявить склонности и развить их до предела, тогда даже невозможное станет возможным. Так он и поступил — занимался с ней отдельно, несмотря на её протесты и истерики. «Благодетельная мать» не устояла — профессора поставили высшие баллы, лишь бы «деточка замолчала».

Последней к изморенным профессорам выходила я. Они смотрели на меня с недоверием, пристально изучали, не спеша давать команду к началу. Я не успевала добраться даже до трети подготовленных ответов, как на меня градом сыпались вопросы: «Вы, правда, видели Безликого?», «Он придёт?», «Он спасёт?», «Он спалит всех единоверцев небесным пламенем?», «Когда он проснётся?»

Жерард и со мной занимался отдельно. Много. Готовил именно к этому, будто знал. «Всё будет, как обещано, в своё время. Мы излюбленные чада его, в беде нас не оставят. Божественное присутствие его я чувствую каждый раз, когда душу одолевает благоговейная радость от праведных поступков. Его мудрая воля направляет меня, я его глаза и уши в мире людей». Безмятежно, тихо, уверенно — мы повторяли каждый раз в разных вариациях, пока мой голос не обрёл нужное потустороннее, почти гипнотическое звучание.

— Сама посуди, разве здесь есть хоть капля лжи? Ведь именно так ты и чувствуешь, — говорил Жерард, прикасаясь к моей груди там, где билось сердце. Я заражалась его верой, даже если и ощущала себя потерянной и одинокой на самом деле.

Отвечала, как учил Жерард, и всё прекращалось. Кто-то из профессоров приветливо улыбался, кто-то, наоборот, хмурился или оставался неприступно холоден, но все ставили высокий балл. Даже когда я представляла своё исследование — сравнительный анализ влияния эмоций на ауры Сумеречников и неодарённых — выступление едва дослушали до середины и, зааплодировав «блестяще!», отправили отдыхать.

Я ещё долго стояла перед ними, разглядывая каждого, и не могла понять, почему всё кажется таким пустым и неправильным.

Пришла в себя, только когда появившийся непонятно откуда Густаво коснулся моего плеча.

— Разве нам уже разрешено видеться? — удивилась я.

— Испытания закончились, мы ни на что повлияем, — он задорно мне подмигнул. — Собирайтесь, в лаборатории вас уже заждались. Будем праздновать! И не только ваш успех.

Я посмотрела на опустевшие столы перед собой, а потом и на стулья учеников за спиной. Все ушли, я даже не заметила! Остались только Джурия с Торми и, улыбаясь, протягивали мне мои вещи. Густово конвоировал нас в лабораторию, не дав даже заглянуть домой и переодеться.

— Почему опять туда? Я соскучилась по друзьям Сумеречникам, они звали меня сегодня на домашний приём! Дайте хоть немного отдохнуть! — ныла Торми всю дорогу.

— В любой другой день сходишь, а сегодня у доктора Пареды праздник, — Густаво был неумолим. — Имей совесть!

Мы с Джурией его поддержали.

В коридоре пахло съестным, слышались весёлые возгласы. В гостиной уже накрыли стол с изысканными блюдами: гусиным паштетом, тушёным кроликом с грибной подливой и гарниром из репы и зелени, фаршированной тыквой, отварной треской. Как будто для меня выбирали.

Наставники пили белое вино и произносили тосты. Нас радостно поприветствовали и усадили за стол, пожимая руки. Даже обычно едкий и саркастичный Сезар воздерживался от колкостей. Жерард, повязавший через плечо белую ленточку декана с вышитой на ней руной «перт», служившей символом факультета Мистицизма, радушно принимал поздравления, хотя взгляд и голос оставались взвешенно-холодными.

— Поздравляю от всей души! Вы столько ради этого работали, — улучила я момент, чтобы сказать ему пару слов.

— Приказ уже подписали, но официальная церемония вступления в должность будет после объявления результатов испытаний, а там времени отпраздновать с вами уже не останется. Место советника по научным изысканиям — огромная ответственность, много хлопот — его глаза чуть-чуть потеплели.

Я понурилась и отвернулась. На нас у него времени совсем не останется!

Устав от праздничного шума, я устроилась в углу на стуле, снова просматривая записи. Столько работала над этим исследованием: рассчитывала траектории движения энергий и силу воздействия вместе с Джурией, чертила векторные схемы вместе с Клементом, донимала Хлою и её братьев, наблюдая за изменениями в их ауре в зависимости от эмоций, обсуждала исходные идеи и выводы с Жерардом. Толчок к исследованию дала его фраза о том, что каждый человек обладает зачатками всех способностей Сумеречников. Захотелось сравнить с ними обычных людей.

Способности напрямую связаны с эмоциями, которые заставляют скопленную в резерве стихийную силу сочиться через каналы в ауре и обретать форму воздействия в зависимости от желания носителя. У обычных людей резерва стихийной силы нет или он настолько мал, что не окрашивает верхнюю оболочку ауры своим цветом, оставляя её почти прозрачной. Так же, как и у нас, при сильных эмоциях она густеет, и блёклая энергия всё же истекает наружу через те же каналы. Похоже на промывку речного песка, среди которого изредка попадаются крохотные частицы золота — стихийной энергии. Если поднатужиться и собрать их в небольшой самородок, то получатся простейшие вещи из тех, что могут Сумеречники. Жерард говорил, что это слишком сложно, трудозатратно и неэффективно, поэтому вторая часть исследования осталась лишь теорией, но тем не менее она доказывала, что мы и неодарённые — одно племя.

Хотелось, конечно, сравнить результаты с моими способностями к отражению. Жерард говорил, что они превращают стихийную силу в зеркало, отражающее направленный в него дар, окрашиваясь в цвета его стихии. Жаль, посмотреть на это со стороны не удавалось. Лучшие книжники уже несколько веков бились над тем, чтобы создать зеркала, способные показывать ауры, а не только внешнюю оболочку, но получили лишь ловушки для призраков из стекла и полынного дыма. А больше — ничего. Человек, говорил Жерард, самый удивительный инструмент богов. Как бы мы ни старались, ни повторить, ни заменить его свойства не сможем.

Да зачем мне всё это?! Бесполезные знания, ближе к Безликому они меня не подвели! Я отшвырнула бумаги в угол и закрыла лицо руками.

— Что с тобой? — охладил меня спокойный голос Жерарда.

Я убрала руки. Он опустился на корточки и принялся подбирать мои записи с пола, аккуратно их складывая.

— Недовольна испытаниями? А профессора сказали, ты выступила блестяще, — Жерард подал мне записи обратно. — Ну же, улыбнись, теперь у тебя есть повод смотреть на сирых обывателей свысока. И с каждым годом, с каждой пройденной ступенью он будет становиться весче.

— Они даже не слушали. Их волновал только Безликий, который так ни разу со мной не заговорил. А это всё, — я потрясла листами. — Все эти знания — никому не нужный обман, как тот жалкий клочок бумаги и красные мантии, которые мы получим на выпускной церемонии. Это вам любой безграмотный подворотный забулдыга подтвердит!

Жерард принёс стул, сел напротив и заглянул в глаза:

— Почему меня должны волновать его слова, и главное, почему они волнуют тебя, м? Дело и правда не в мантиях и не в бумажках, даже не в этих конкретных знаниях и идеях, — он указал на мои записи. — Дело в совершенствовании, идеальной форме. Главное — научиться постигать новое, открыть свой разум для идей извне, ведь именно это и есть голос божественного озарения. Тебе только кажется, что мироздание молчит, но на самом деле оно говорит с тобой всегда, даже когда ты спишь. Чем дальше, тем больше будут открываться твои глаза и уши, тем больше сможет отметить твоё восприятие и тем больше понять твой разум.

Я вздохнула, прижимая листки к груди.

— Я смогу продолжить исследование для магистерской работы?

— Если пожелаешь. Теперь у нас будет гораздо больше времени на нашу уникальную специализацию. У тебя всё получится, у нас! Даже с этими новыми обязанностями я вас не брошу. Вы — моя главная ценность. Должности как раз нужны, чтобы позаботиться о вас и нашем проекте.

В порыве чувств я обняла его. На самом деле боялась его потерять, как свою путеводную звезду в этих поисках, а остальное так, мелочи.

— Простите мои сомнения. Я буду стараться изо всех сил!

Мы оба улыбнулись впервые искренне за этот вечер.

***

Объявили результаты испытаний, миновали и наша выпускная церемония, и церемония вступления в должность Жерарда, прошли каникулы и снова началась изнурительная учёба.

Я частенько заглядывала в Нижний. Тут кипела жизнь, о которой я раньше знала лишь понаслышке. Обитали здесь не только разбойники и попрошайки, но и бедняки, беженцы, разорившиеся торговцы. Они налаживали быт, желая лишь одного — не скатиться на самое дно, в которое превращались грязные улочки с наступлением темноты. Нищие лезли из каждой подворотни, спали на мостовой пьяные и курильщики опия, устраивали кровавые разборки шайки бандитов. Я старалась уходить к этому времени, несмотря на то что Лелю приставил ко мне парочку верзил. На глаза они не попадались, но я всегда ощущала их ауры.

Общались местные своеобразно. Никто не следовал этикету и не опускал глаза долу, а говорили всё как на духу. Кто-то принимал меня хорошо, кто-то побаивался, кто-то испытывал неприязнь.

Часть вещей и еды, что мы собирали для сирот из храма Вулкана, я приносила сюда. Дети бедняков и беспризорники ничем не хуже, к тому же дамам из благотворительности важна была исключительно похвала за «добрые дела и милосердие». На что идут пожертвования, волновало только меня.

Дети Нижнего налетали шумной стайкой, жаловались, просили. Я старалась помочь всем, кому могла, и возвращалась домой вымотанной до предела. Создавалась иллюзия, что я делаю что-то полезное.

Я часто навещала семью Машкари. Малыш Бурро выздоровел и вернулся домой. Хлоя всё так же цеплялась за меня клещом, считая своей собственностью. Что меня в ней так проняло? Схожесть ли с погибшей Айкой, желание искупить вину или непосредственность и искренность, которой мне так не хватало среди своих?

Я пыталась привить Хлое хороший вкус, манеры, любовь к чистоте и порядку, но выходило слабо. Стоило чуть сильнее натянуть поводья, как она закусывала удила. В конце концов я оставила попытки. Когда она просила, я с удовольствием рассказывала и показывала всё, что знаю, а когда перечила и затыкала уши, я молча пыталась её понять.

Хлоя быстро взрослела и хорошела. Угловатые детские черты смягчались, формы приобретали пленительную округлость, глаза и улыбка становились ещё более обольстительно-невинными, движения — по-кошачьи плавными.

Осенним утром мы гуляли по широкой главной улице. Ярко светило солнце, хоть и не припекало так жарко, как летом. Возившиеся на улице женщины и дети здоровались и махали рукам. Навстречу шагала шумная компания мастеровых. Юноши с интересом оглядывали нас, Хлоя дерзко смотрела им в глаза, надувала губы, посылая особо понравившимся томные улыбки. Те ухмылялись в ответ, один даже остановился, но товарищи потянули его за собой, не дав заговорить.

— Будь благоразумней. Парни порой плохо управляют своими страстями, лучше их не подзуживать, — предупредила её я.

— Ой ли, отобьюсь! — отмахнулась она.

— Я тоже так думала, когда кузен Петрас предложил вызвать духов в охотничьем домике ночью. Знала, что нравлюсь ему. Думала, ну обнимет у камина, поцелует. У меня и ухажёров-то до этого не было. Любопытно стало, какие они — ухаживания. А он… он опоил меня для храбрости и потребовал гораздо больше, чем я хотела ему дать.

— И что же ты? — встрепенулась Хлоя.

— Мой брат пришёл в последний миг и надавал наглецу по шее. Он всегда меня защищал, даже от меня самой, — я всхлипнула, вынимая из-за пазухи гербовую подвеску — единственное, что Вейас оставил мне перед уходом. Порой я тосковала по его шаловливой ухмылке непереносимо, хоть и старалась изо всех сил забыть.

— Я бы никогда на такие глупые уловки не попалась! — Хлоя высунула язык, дразнясь.

Я печально вздохнула:

— Какой бы ты ни была умной и проницательной, всегда есть шанс, что близкий, тот, кому ты веришь больше всего, обманет и ударит в спину. Не подставляться, значит, закрыться ото всех, забиться в самую глухую щель и не казать из неё носа. А чтобы жить среди людей, так или иначе нужно доверять. Хотя бы тем, кому хочется довериться.

— Пфе, вот поэтому тебя все и обманывают! — она смачно сплюнула себе под ноги.

Порой Хлои становилось слишком много. Тогда, вежливо попрощавшись, я уходила на некоторое время, чтобы отдохнуть и не вымещать на ней раздражение. Так поступила и сейчас.

***

Мы стали видеть Жерарда намного реже, но он о нас не забывал, всегда устраивая нечто особенное в свои визиты. Вот и в этот раз мы с нетерпением ждали, что он объявит нам, собрав в учебной комнате.

— Вы уже достаточно обучены и натренированы для поездок на природу. Медитация в уединённых местах помогает проникнуть в божественные сферы. Это будет совершенно новый для вас опыт слияния со стихиями.

Я подняла руку. Жерард кивнул.

— Я как-то провела три дня на горе Мельдау в Утгарде без еды, воды и сна. Лежала на земле в очерченном камнем круге. Разум мутился, стиралось всё личное, пропадали ощущения тела, и я растворялась в криках орлана, в завываниях ветра, в небе, в камнях. Перед глазами разворачивалась вся история мира с пришествия Повелителей стихий и их танца сотворения. Я была среди них, пела и танцевала вместе с ними, приобщаясь к таинству созидания.

Девчонки испуганно переглядывались. Должно быть, со стороны мои слова звучали очень бредово.

— Именно этого мы добиваемся, — поддержал Жерард, заметив моё смущение. — В чрезвычайных обстоятельствах открываются резервные силы родового дара, а следовательно, возрастают способности Норн.

— По крайней мере, это легче, чем бесконечные цифры и зубрёжка, — смягчилась Торми.

Джурия оставалась всё такой же недоверчивой. Мне же не терпелось выбраться из душных стен города.

Перед вылазками мы несколько дней ничего не ели в память о моём «первом опыте». Животы сводило от голода, то и дело раздавалось урчание, мысли о еде осаждали разум. Мне-то ещё ничего. Во время путешествий жить впроголодь приходилось часто. Ощущение жгучей пустоты было даже приятным — наполняло тело лёгкостью, а мысли и впрямь становились неземными. Но остальным пришлось несладко, особенно Джурии. Ей делалось дурно, если она не перекусывала каждые несколько часов.

На телеге с наёмным возницей мы ездили в пустыню. Хотя нет, это скорее была опустыненная степь, как учил нас Сезар. Мы тряслись на камнях и ухабах, то поднимаясь в гору, то спускаясь. Даже немного укачивало. Мимо проносились одинокие скалы из красного песчаника, похожие на драконовы гребни. То и дело попадались клочья сухих колючек, заросли хвоща, кусты мятлика и полыни. Их жевали иссушенные зноем козы. Выглядывали из норок кролики. Грелись на камнях змеи с ящерицами.

Воздух горчил тишиной. Ветер поднимал песок и закручивал мелкими вихрями. Мы кутались в платки, чтобы не ободрать кожу.

Узкими тропами Жерард водил нас на вершины скал. Хрипел песок под ногами, скрипел на зубах и перебивал все запахи. С пиков открывался вид на пустыню от горизонта до горизонта с мелкими колебаниями рельефа. Акации вдали сбрасывали листву и устремляли скрюченные ветви к милосердному зимой солнцу. Вспучивались барханы, поросшие низкой травой, совсем далеко поблескивала речка Эскенда.

Умиротворённо.

Созерцать природу в тишине мне нравилось. С молитвами и медитациями на образ Безликого выходило хуже. В голову лезли мысли, тревожные воспоминания, нерешённые вопросы, которые я не замечала за делами. Останавливать «внутренний диалог» приходилось неимоверными усилиями воли. Я воспаряла к небесам, преодолевая ярусы-сферы, устремляясь всё выше и выше, к звёздам. Перед глазами вставал почерневший Благословенный город, покинутые Девятые небеса, разорённые древней войной. Безликого там не было, он спал в других сферах или сторожил брата в Тэйкуоли, Пещере духов. Сколько бы я его ни звала, он не откликался. Ни голубое сияние, ни сны-видения об Огненном звере больше не посещали меня.

Из задумчивости пришлось возвращаться домой. Начался крутой спуск, мы шли очень аккуратно. Жерард пропустил нас с Торми вперёд, а сам подобрался к Джурии. Она брела, низко склонив голову, пошатывалась и шаркала ногами, поднимая столбы пыли. Споткнулась об камень и едва не полетела вниз. Мы с Торми испуганно ахнули. Жерард подхватил её в последний момент.

Она была тяжёлая и ширококостная, хотя и худая, как мы. Жерард волок её на себе до самого подножия, где усадил на песок и привалился к скале, закрыв глаза и с натугой глотая ртом воздух.

Солнце ускользало за кромку барханов, пламенел в закате песок, обдавая колким ветром. Тишина заворачивалась вокруг душным коконом.

Я подошла к Джурии: напоить водой, проверить самочувствие. И отшатнулась. Она смотрела в никуда, чёрный зрачок затопил всю радужку, растрескавшиеся губы дрожали. Она подскочила и понеслась по глубокому песку вокруг скалы — усталости как не бывало. Сандалии разлетелись в разные стороны. Ноги вязли по щиколотку, колючки и камни ранили ступни, оставались кровавые следы. Джурия упала на колени, расставила в стороны руки и залилась иступленным смехом:

— Я слышу её!

Жерард открыл глаза и уставился на неё.

— Всеблагую мать Калтащ! Она повсюду! В каждом камне, в каждой песчинке, в каждой колючке. Разве вы не слышите её песнь?!

Мы с Торми переглянулись. Столько энергии и эмоций у нашей обычно сухой и сдержанной подруги! Да её никогда ничего, кроме цифр и порядка, не интересовало.

— Как же она прекрасна! Она баюкает деревья на ветру, щебечет голосами птиц, крадётся лесным зверем, жужжит букашкой. Она повсюду, в вас и во мне! Почему я раньше этого не видела?!

Джурия закрутилась на месте волчком. Жерард сделал к ней шаг, другой, а потом сорвался на бег.

— Она любит всех. Она хочет всех обнять, обогреть и пожалеть. Всех: и праведных, и заблудших. Она плачет кровавыми слезами деревьев, когда её любимые чада убивают друг друга. Она плачет, когда мы глухи к её предупреждениям. А погибель уже на пороге, но мы не чувствуем её смрадного дыхания так, как чувствует она!

Джурия замерла, запрокинув голову. Глаза закатились. Она с хрипом завалилась на спину, с краёв губ потекла пена, тело тряслось от судорог. Жерард подхватил её прежде, чем она разбила бы голову о камень.

За нами уже катила телега. Возница помог уложить Джурию на устеленное соломой и покрытое мешковиной днище. Жерард устроился рядом, массировал её виски и делал пассы ладонями. Красная целительская аура густела и живительным потоком вливалась в Джурию, облегчая её муки.

Мы с Торми уселись на козлах рядом с возницей. Лошади побежали плавной рысцой, телега увёртывалась от ухабов и камней, чтобы нас поменьше трясло. Джурия затихла и обмякла. Жерард напоил её водой из фляги, смочил тряпку и обтёр лицо.

— Ты молодец. Ты справилась. Даже лучше, чем я думал, — бормотал он.

Она не отвечала: то ли устала, то ли уснула, то ли и вовсе лишилась чувств.

— Нам ведь не придётся тоже, ну как ей?.. — зашептала Торми. — Это страшно.

— Не думаю. Мне в прошлый раз плохо не было, — неуверенно повела плечами я.

Плохо было не телесно — душу будто когтями исполосовали, правда, сейчас я бы с радостью пережила всё снова, лишь бы услышать Безликого, узнать, что мы на правильном пути. Брат мой, Ветер, подай хоть какой-то знак! Но тот лишь молча перебирал мои волосы.

Торми вздохнула:

— Сбежать бы из этого дурятника.

Жерард укутал Джурию в плащ, и нам тоже передал по одному. Пустыня-не пустыня, а ночной холод и здесь зимой пронимал.

Джурия выздоравливала почти так же долго, как и я после казни. Она плохо помнила, что произошло накануне: ни своих слов, ни ощущений описать не могла. Жерард неусыпно ухаживал за ней. Наши занятия отложили, освободив много времени.