Зима выдалась на удивление тёплой, стояли нежно-сизые дни увядшего солнца и невыпавшего снега. Утром, когда я направлялась в лабораторию, меня подловила Хлоя. Она выглянула из-за угла украдкой, как будто взялась за старое ремесло и потеряла право бывать в Верхнем городе.

— Что стряслось?! — переполошилась я.

— Ничего особенного, так… — отнекивалась она. Похоже, всё куда хуже, чем я предполагала. — Хотела попросить об одолжении. — Ферранте, её новые подружки-цветочницы и я немного исправили её речь. Теперь на подворотный жаргон она срывалась, только когда сильно злилась или хотела показать себя «крутышкой». — Слышала, у ваших целителей много разных снадобий.

— Они непревзойдённые мастера зельеварения. Кто-то заболел?

— Нет, не совсем… или совсем. Смертельная болезнь! А есть такие, ну… чтобы не рожать.

Как молнией поразило.

— Ты ждёшь ребёнка?!

— Нет-нет, — замахала Хлоя руками. — Это для моей подружки. Она залетела, а хахаль не желает на ней жениться, вот она и решила… чтобы не позориться.

Неодарённые и зачинают легче, и беременность у них протекает не так тяжело. Более дюжины детей в семье для них не редкость, в то время как для нас двое-трое — уже чудо. Дар малыша пьёт из матери все соки, подпитываясь от её резерва и даже жизненной силы.

— Убивать нерожденных детей — дело ещё более дурное, чем рожать вне брака. Но у тебя-то есть муж!

— Он ведь совсем… никакой. Я не хочу рожать, сидеть с дитём — фу! С младшенькими вдосталь насиделась. Я пожить ещё не успела!

— Поживёшь! Для чего ты замуж выходила?

Хлоя замялась и уткнулась взглядом в мостовую.

— Я ж не ты, чтобы до старости в девках ходить.

Правильно, надо ужалить меня, чтобы самой чуть легче стало. Некоторые вещи никогда не меняются!

— Вечером я загляну к вам с Ферранте, и там мы всё решим.

— Вот ещё! Я лучше в храме зелье куплю!

— Такими зельями в храме не торгуют.

Торми ими пользовалась. Слишком уж она любила рыцарей, искала кого-то, начинала встречаться и расставалась, разочаровавшись. Пропадала по ночам, а иногда просила нас переночевать в другом месте, а потом пересказывала в таких подробностях, что Джурия затыкала уши, а я краснела. С каждым годом приятелей на ночь становилось всё больше, она связалась с компанией, славящейся гулянками вроде экстатических оргий, которые описывались в книгах по истории, как мистические ритуалы древних племён — сумасшедшее буйство первозданных стихий. Но её загулы длились не больше недели, а потом она возвращалась, пила заветное зелье, и всё шло по-прежнему.

— Тогда я к бабке-повитухе пойду. После её работы долго болеют или вообще остаются без детей. Если я умру — это будет на твоей совести!

— Дождись вечера, — примирительно сказала я.

Угрожала-то она постоянно, но боли и болезней боялась пуще огня. Никуда не пойдёт!

После учёбы я, как и обещала, заглянула в хижину Ферранте. Он ещё не вернулся со своих подработок. Хлоя сидела на лавке у стола в самом углу и дулась:

— Не хочу ничего рассказывать. Он начнёт читать нотации. Достал! Сам же в них не верит уже.

— Он твой муж и должен хотя бы знать.

— Что знать? — подал голос Ферранте, заглянувший под ветхий полог.

— Она ждёт ребёнка, — сообщила я, чтобы не терять даром драгоценное время.

— О! — Ферранте опешил, но быстро собрался с мыслями: — Прекрасная новость! Я возьму побольше работы, чтобы скопить немного денег. И дом надо подлатать, чтобы не был такой холодный и опасный.

В вопросах, которые не касались веры, он рассуждал здраво и деятельно, не унывал, даже когда становилось страшно от бедности и нужды.

— Расслабься, я не буду рожать. Она принесёт мне снадобье, чтобы я вылечилась от этой заразы.

— Ребёнок — это дар Единого, а не зараза! Нельзя от него отказываться, иначе душу свою погубишь, — запротестовал Ферранте.

— Сам рожай, раз такой умный! — сплюнула Хлоя.

— Если бы я мог, — он вздохнул и задумался. — Я буду ухаживать за ним сам, воспитывать, научу его… путям Единого, передам свою веру.

— Размечтался! Раздулся от гордости! А если девка будет, то её на помойку, да? — Хлоя упёрла руки в бока и посмотрела на него с вызовом.

— Я буду рад и девочке, — Ферранте выдержал её взгляд. — Только не трави тело и душу колдовским зельями. Я же спас тебя от братьев и дал кров. Отплати мне этим, и больше не будешь должной.

— Он меня этой халупой попрекает! — Хлоя обернулась ко мне.

— Это хорошая идея. Ведь это и его ребёнок. Или нет? — Я перевела взгляд с Хлои на Ферранте. Тот густо покраснел и отвернулся.

— Буду я ещё с кем-то. Фу! — нашлась после недолгой паузы Хлоя. — И тоже мне нате… обрюхатил! Так ты поможешь?

— Чем смогу: вещами, едой, деньгами, — охотно согласилась я.

— Мы не возьмём! — замотал головой Ферранте.

— Я не об этом. Зелье! — потребовала Хлоя.

— Нет, это противно и воле моего бога. Если я его разочарую, то мир погибнет, — я развела руками и, наивно улыбаясь, несколько раз моргнула.

— Без вас обойдусь! — Хлоя отвернулась, показывая, что это её последнее слово.

Я пожала плечами и взглядом позвала Ферранте на улицу. Мы вышли.

— Хлопот прибавится. Не жалеешь? — спросила я на пороге его дома.

— Каждый несёт свою ношу. Я ни на что не жалуюсь. Как-нибудь да будет, — решительно ответил он.

— Следи за ней, а то глупостей наворотит. А насчёт одежды и еды ты зря. Я же всем здесь помогаю.

— Это унизительно, как будто я сам не могу обеспечить свою семью.

Мужчины такие болезненно гордые, что порой противоречат сами себе.

— Так будет лучше для ребёнка. Кстати, что говорит Единый о гордыне?

— Что это самый страшный из грехов, — нехотя ответил Ферранте.

Я вскинула бровь. Он упрямо смотрел на меня. Может, потом смягчится.

***

Минули выпускные испытания и церемония вручения грамот магистров — всё прошло ещё более спокойно, чем когда мы получали степень бакалавра. Сменили красные мантии на пурпурные и официально вступили в круг книжников. Пару недель отдыха, и снова учёба — медитативные техники, изменения аур и чтение трудов прославленных книжников прошлого.

Однажды, когда мы вдвоём с Джурией слушали лекцию Жерарда в учебной комнате, Торми ворвалась к нам в небывалом возбуждении. Сильно потрёпанная, с неаккуратно расправленной юбкой и всклокоченными волосами. Лицо раскраснелось, глаза лихорадочно блестели, и пахло от неё, как от разморённой после встречи с котами бродячей кошки.

— Уберите этот гам из моей головы! — закричала она высоким, переходящим на визг голосом.

Жерард метнулся к ней и обхватил её голову руками, всматриваясь в лицо. Мы тоже подались вперёд.

Непроглядный, как глубокий омут, зрачок, затопил всю радужку, оставив лишь тонкую зелёную кайму вокруг.

— Ба-а-а, ба-а-а! — проблеяла Торми и высунула язык, широко распахнув рот. — Она поёт и пляшет, как бурливое море. Она зовёт и плачет, не-любовь, не-любовь. Людские грехи сором тёмным в волосах застревают. Не грешите — любите, восхваляйте и ждите. Не придёт — так забудьте. Со мною танцуйте. Всем я накликаю бурю столетия, смерти и бедствия. Танцуйте и смейтесь. Ибо скоро всему конец!

С ней заговорила богиня морской пучины, Седна. Так жутко со стороны. Интересно, со мной было так же или нет? А может, и не будет…

Джурия тоже «выпала»: взгляд стал пустой, пухлые губы зашевелились в немом шёпоте.

Жерард встряхнул Торми за плечо.

— Уберите! Он мешает развлекаться! — завопила она. — Когда я уже на пике, этот голос портит мне настроение. А уж ребят-то как напугал!

Жерард хмурился:

— Тебя озарило во время соития?

Я зарделась.

— Уберите это из моей головы! Я так больше не могу! — Торми взвизгнула и забилась в судорогах.

Жерард нажимал точки на её шее, спине и голове, пока она не затихла, и понёс её в смотровую, чтобы привести в чувство.

Когда Торми пришла в себя, Жерард устроил праздник. Собрались наши наставники. Пили дорогое южное вино и заедали изысканным острым сыром с пшеничными лепёшками.

— Наша рыжая егоза, оказывается, молодец! — впервые хвалил Жерард Торми. Она цвела счастливыми улыбками, растеряв все колкости и ершистый нрав. — Кто бы мог подумать, что путь к Седне окажется таким пикантным! Видимо, надо довериться океану, и он вынесет нас, куда нужно. Выпьем за успех! Конец наших трудов не за горами!

— Это так странно, — шептала Торми.

— Мне тоже поначалу так казалось, но потом я привыкла. Подлинное единение — такое светлое чувство. Когда оно освободится от суетной шелухи, ты тоже почувствуешь. Блаженство и умиротворение, неземная лёгкость. Будто впервые открываются глаза и уши, а грудь наполняется чистейшим самым сладким воздухом. Из гадкого утёнка я превращаюсь в прекрасного лебедя, которому не чета летать среди серых уток! — делилась Джурия своими знаниями. — У меня дома есть список снадобий от головной боли после сеансов. Услышать стихию — ещё полбеды. Нужно сделать связь прочной, устанавливать её по своему желанию в любое время. Будем учиться вместе.

Пока все были заняты весельем, я спряталась на стуле в излюбленном углу, чтобы всё осмыслить.

Джурия изнуряла себя голодовкой и непосильной работой, чтобы на пределе сил приблизиться к божеству. Красивая пышная девушка превратилась в измождённое существо — обтянутый сухой пергаментной кожей скелет с выпирающими суставами. Впалые щёки и заострившиеся скулы выглядели жутко, густые волосы большей частью вылезли, оставив лишь куцый мышиный хвост. Передвигалась Джурия медленно и плавно, будто в трансе. Речь её сделалась певучей, похожей на баллады из глубокой древности, с высокими звенящими словами, полными мрачного тайного смысла. Карие глаза мерцали потусторонним светом, будто она уже пересекла границу видимого мира и обратилась в бесплотный дух.

Разве мы этого добиваемся? Станет ли такой звенящая смехом и жизнелюбием Торми? Стану ли такой я? Стоит ли новая встреча с Безликим человечности?

— Опять хандришь? — испугал меня Жерард, подсевший рядом.

— Простите, я мало занимаюсь и много отвлекаюсь, поэтому осталась глуха к своему богу. Но я, правда, старалась! — я обняла себя руками и вперила взгляд в пол. — Я искала Безликого: рассматривала тени в парке, мучила себя голодовкой и изнурением, пробовала даже опий в «Кашатри Деи».

— И как? — хмыкнул Жерард.

— Только перепугалась и заболела на несколько дней.

— А соитие не пробовала? — усмехнулся он.

Я вспыхнула:

— Тот единственный раз в Хельхейме и так остался клеймом на моей совести. Я не могу предать Микаша, он такой честный. Проще расстаться.

— Я давно это предлагал.

Я кусала губы. Стоит ли встреча с Безликим моих отношений с Микашем? Одинокое служение без привязанностей и сильных чувств. Могу ли я пойти на такую жертву? Не разрушит ли она меня, и всё станет бессмысленным?

— Выбирай. С нами ты движешься к запредельной реальности, недоступной никому, кроме богов и их Норн, или проживаешь обычную жизнь с обычными людьми. Нельзя быть в двух мирах одновременно, — вкрадчиво убеждал Жерард.

— Должен быть другой способ! Я верю!

Он немного смягчился:

— Вряд ли твоей платой станет соитие, опий или изнурение. У каждой стихии свой уникальный путь. Только ты можешь отыскать его в своём сердце. И раньше, раньше всех ты уже это делала. Вопрос в том, что тебе мешает сейчас. Или кто.

Мы долго смотрели друг другу в глаза. Имел ли он в виду Микаша или Хлою с Ферранте? Или мою человечность и свободу?

Я перебирала в памяти все сведения о Небесном Повелителе и его семействе, о Благословенном граде на Девятых небесах, о единении с материнской стихией, о самом Безликом. Вспоминала наши встречи и представляла его образ: огненного зверя, крылатого воина, обычного человека, каким он стал, дабы создать орден Сумеречников и вывести людей из гибнущего континента. Я почти видела его, протягивала руки, чтобы коснуться косматой морды, зарыться пальцами в обжигающую шерсть. Он стремился ко мне, будто хотел утешить, но на меня падала тень, он рычал с угрозой и ускользал, как отражение на воде, иллюзия отчаявшегося сознания, на грани безумия и сна.

— Не переживай, рано или поздно мы выманим его вместе! — Жерард коснулся моего плеча, вырывая из задумчивости, встал и подал руку: — Идём к остальным, твои сёстры ждут.

И правда. Веру терять нельзя, иначе буду как Ферранте, тенью самой себя.

***

Хлоя смирилась с беременностью. Разболтала подружкам, что ждёт ребёнка, выпячивала свой живот и гладила его, показывая, какая она счастливая. Я радовалась и боялась одновременно. Когда наступят первые трудности, она сорвётся, как срывалась всегда. Но беременность проходила легко. Даже не тошнило особо!

Пока она была в Верхнем, я подкармливала её лучшей едой, что удавалось достать. Одежду находила удобную и подходящего размера, что надо — распарывала или подкладывала.

Я немного завидовала ей. Порой безумно хотелось обычной судьбы, семьи, дома. Ждать чуда и гадать, каким оно будет. Не думала, что пожелаю этого, как раньше не догадывалась, что могу желать мужской любви и ласки. Но с выбранного пути не сойдёшь, не с моим мужчиной, не со мной, не в нашем демоновом ордене! Я же подведу всех. На моих плечах — весь мир!

Лучше я буду радоваться за Хлою и помогу ей, чем смогу.

Время родов наступило в самую знойную пору в конце лета. Я хотела отвести Хлою в храм, но Ферранте твердил, что его ребёнок не должен появиться на свет под сенью чужого бога, иначе это будет предательством по отношению к его отцу. Пришлось согласиться, чтобы роды принимала местная повитуха, хоть старая карга с грязными руками доверия не внушала.

Ферранте смастерил деревянную колыбель на ножках с дугами, которую можно было раскачивать одной рукой. Я подобрала из вещей для пожертвований самые лучшие пелёнки и сорочки, всякую мелочёвку, кое-что докупила. Ферранте набычился, когда я принесла подарки в его дом:

— Я же сказал, мы не нуждаемся!

— Вы мне как семья, мне тоже хочется внести свою лепту.

— Но мы не твоя семья. И ребёнок этот не твой. Хватит уже вести себя так, словно ты тут хозяйка!

Щёки опалило, будто надавали оплеух. Я сложила вещи стопкой на столе и вышла на улицу. Ферранте прав, заботой о них я пытаюсь заглушить тоску по семье: отцу, Вейасу, Микашу, который мотается по всему Мидгарду со своим обожаемым маршалом, по детям, которых у меня никогда не будет. Даже по Безликому, который меня не слышит.

— Постой! — позвал Ферранте. Я обернулась. — Извини, я зря вспылил. Просто у меня ничего не выходит, и я уже не знаю, как расхлебать всё то, что сам натворил.

— И ты извини. Я не должна была вмешиваться в вашу жизнь. Просто вы мои друзья, и я не могу смотреть, как вы страдаете.

— Люди всё равно будут страдать, как бы ты ни старалась. Это первое, чему меня научил отец в детстве.

— Пока божественные посланники не приведут в мир Единого и не настанет всеобщее благоденствие? — улыбнулась я.

Он добродушно рассмеялся и кивнул:

— Каждый наш хороший поступок приближает это светлое время.

— Жаль только, что с моим богом всё не так просто.

— Вы, Сумеречники, слишком любите сложности: ритуалы, порядки, чины, наигранное благородство, хотя в душе гниль и бурьян. На самом деле всё просто: помогай страждущим, не причиняй вреда другим, не требуй благодарности — и ты уже хороший и достоин счастья, даже если нищий и больной. Для тебя тоже всё просто: пожелай, протяни руку — и у тебя будет своя семья, своё счастье и своё дитя.

— Я хочу пробудить Безликого. Это всё, чего я хочу. А остальным готова пожертвовать.

— Ну и кто из нас фанатик?

Тут уже невесело рассмеяться пришлось мне.

— Чего ржёте?! — заорала показавшаяся из-за угла Хлоя. Она покраснела и с трудом ковыляла, держась за огромный живот рукой. — Я умираю!

Ферранте подхватил её на руки, и мы побежали к повитухе. В храме мне доводилось помогать при родах, хотя до настоящих целителей я недотягивала. Но помочь постараюсь, если что-то пойдёт не так.

Я вскочила на порог приземистой лачуги и постучала. Изнутри донеслось неспешное шарканье.

— Чего тарабанитесь, как на пожар? — распахнула ветхую дверь дородная бабка.

— Так ведь роды, — посторонилась я, пропуская Ферранте с Хлоей на руках.

Она глотала ртом воздух, бледнела и обливалась потом. Широкая юбка летнего платья промокла насквозь от отошедших вод.

— Рожают каждый день, и никакой беды, — бабка проводила Ферранте не одобряющим взглядом до самого ложа, застеленного не слишком свежим бельём.

— Помоги-и-и-и-те! Убивают! — истошно кричала Хлоя, пока Ферранте укладывал её и подставлял под голову подушку. — Это вы! Вы виноваты! Душегу-у-у-убы!

— Ах, ты ж мои старые уши, зачем так орать? Первый раз, шоль? Потерпи ж ты, недотрога. Чай, не в последний, и совсем не больно. А ты пошёл вон! — бабка отогнала трясущегося от волнения Ферранте. — Мужикам у родильного ложа не место!

Он шмыгнул за дверь.

— А ты, белоручка, помогать шоль пришла? — бабка обратилась ко мне.

Я кивнула.

— Чан с водой принеси, тряпки почище и нож на огне раскали. Только чур в обмороки не падать. Я рожать помогаю, а не за малахольными бегаю.

Я снова кивнула.

— Ненави-и-и-ижу! Тебя и этого козла недоде-е-е-еланного! — изрыгала проклятья Хлоя. — И чудовище это внутри тоже… ненави-и-и-и-жу!

— Да будет тебе голосить. Сгибай колени и тужься, — бабка повернулась к роженице и убрала с её ног юбку, — Может, ещё и не разродишься сейчас. Сохраняй силы.

— Не хочу-у-у-у-у!

— А, нет, уже головка показалась. Радуйся! Толкай!

— А-а-а-а-а!

Я сделала всё, что было велено, и вернулась к Хлое.

— Дыши, помнишь, как я тебя учила? Ху-ху-ху! — приговаривала я, вытирая с её лба пот. — Скоро всё закончится. Ну же, ху-ху-ху!

— Отстаа-а-а-ань! Вырежьте это из меня! Вырежьте! А-а-а-а-а! — невменяемо кричала Хлоя.

— Делай только то, что говорю, иначе выгоню, — пригрозила бабка.

Я скривилась, но всё же послушалась. Не время ругаться.

— А-а-а-а-а!

— Тужься, дура, тужься, не ори! Кроме тебя самой, никто тебе не поможет! И выродку твоему тоже.

Я встала за бабкой и выглянула из-за её спины. Уже показались плечики. Последнее усилие!

— А-а-а-а-а!

Багровый комок очутился у старухи на руках. Она передала его мне, и, ловко пережав пуповину щипцами, перерезала её. Хлоя истощённо распласталась на ложе и закрыла глаза. Малыш молчал. Я взяла его за пятки и хлопнула по спине. Он закашлялся и разразился громогласным криком. Голосом весь в мамочку!

— Ты чего творишь? А ну-ка шась отседа! — повитуха отобрала у меня младенца и принялась отмывать его от слизи и заворачивать в пелёнки. — Тоже мне, деятельница великая нашлась.

Протянула ребёнка Хлое.

— Во, малец крепкий. Хорошим помощником будет. Держи!

— Уберите, — пробормотала Хлоя севшим голосом, не открывая глаз. — Им отдайте. Ненавижу!

— Да дура ты! — махнула на неё рукой повитуха и вручила орущего младенца мне.

Я начала его раскачивать, и он тут же успокоился, мирно засопев.

— Проваливайте. В следующий раз ищите другую повитуху, раз вести себя не умеете.

С радостью!

Я открыла дверь и позвала мявшегося на улице Ферранте. Хлое бы отлежаться в покое, но уж лучше у себя, чем у сварливой бабки. Дома и стены помогают.

Я показала мальчика Ферранте.

— У него твои глаза и подбородок.

Малыш и вправду от Хлои взял разве что голос, а всем остальным походил на отца от тёмных курчавых волос и смуглой кожи до тёплых медовых глаз и курносого носа. Хотя, может, с возрастом мальчик изменится. С детьми никогда не знаешь точно. Ферранте вернул его мне, а сам взял на руки ослабшую жену и понёс домой.

***

Хлоя потихоньку приходила в себя. Ферранте освобождал её от всех забот, кроме кормления. Я навещала их как можно чаще: помогала по дому, готовила, стирала пелёнки, гуляла и приглядывала за малышом.

Хлоя же, слыша, как он плачет, ругалась или рыдала сама:

— Забери его! Заставь его замолчать!

— Как ты с младшими сидела? — спросила однажды я.

— Не сидела я с ними, таких даже не помню. И не хочу, чтобы это повторялось. Не хочу хоронить себя под этим!

— Никто тебя не хоронит. Ведь всё же прекрасно, — пыталась увещевать её я, но тщетно.

Мучило предчувствие, что она вот-вот устроит что-нибудь жуткое, несмотря на наши попытки оградить её от трудностей.

— Жизнь кончена! Я старая дряхлая никому не нужная мамаша, единственный смысл которой — вскармливать спиногрыза.

— Это временно. Скоро он перестанет в тебе нуждаться, и ты пожалеешь, что потратила это драгоценное время зря, — я устала её слушать и отправилась гулять с ребёнком на улице.

Когда звёзды сошлись нужным образом, Ферранте устроил маленькую церемонию наречения. Во время этого единоверческого ритуала ребёнку, который уже точно останется в мире живых на длительный срок, давали имя. До этого Ферранте запрещал называть малыша по-иному, чем малыш, карапуз или «чудовище», как обзывала его Хлоя.

Накануне церемонии Ферранте задержал меня на улице перед домом:

— Приходи завтра в полдень. Неважно, что у вас другая вера. Ты очень много для нас сделала, и я хочу, чтобы ты стала его заступницей. Тем, кто будет наставлять и защищать малыша, если с нами что-то случится. Это часть ритуала.

— Не могу, завтра возвращается воинство. Микаш будет ждать.

— Решай, что тебе важнее: бросится ему шею в очередной раз или разделить с нами этот самый важный из дней. Нельзя быть со всеми одновременно.

— А ты стал жестоким. Я приду. Ведь это бывает всего раз в жизни?

Ферранте улыбнулся и кивнул.

День выдался погожий, жаркий. С утра я прибрала в комнате Микаша, чтобы он вернулся в чистое, раз уж я не смогла его встретить. Ближе к полудню, одетая в лёгкую белую тунику, я пришла на площадь с разбитым фонтаном.

Солнце опаляло посеревший камень искристыми лучами. Повсюду висели лоскуты белой ткани с каплями красного, как кровь, сока, трепеща на ветру, словно бабочки хрупкими крыльями. Важный для единоверцев символ. Фонтан будто пел, призывая в свидетели знойный ветер. Голубоватой дымкой дышали заброшенные дома, словно их окропили живой водой, радовались и жалели, что времени им отвели так немного: ни раны зализать, ни пригласить в себя никого не могут, кроме птиц и бродячих котов.

На высоком бортике фонтана стояли вёдра с водой, миска с разведённой хной и деревянный поднос с постными лепёшками.

На торжество собралось с десяток человек, только самые близкие. Мрачная и осунувшаяся Хлоя качала младенца на руках. Он захлёбывался плачем. За углом, в тени домов таились её братья.

Ферранте ожидал начала церемонии в праздничном белом балахоне, накинув глубокий капюшон на голову. Увидев меня, он заметно повеселел. Я забрала у Хлои малыша. Она отвернулась и всё оставшееся время смотрела в проход между домами, где прятались её братья.

Малыш быстро затих. Я окунула его в тазик с чистой водой. Ферранте высоким голосом напевал молитвы Единому-милостивому.

— Вверяю твоей мудрой воле это дитя и нарекаю его Родриго Диасом, «Днём славным». Ибо он пришёл в наши жизни так же, как приходит «день славный» на смену ненастной и полной ужасов ночи. Пускай судьба твоя будет столь же светлой, а воля столь же крепкой, как имя. Да укажет Единый тебе путь сквозь пустоши суетной жизни, да будет эта женщина, — Ферранте кивнул мне, — Лайсве Веломри, твоей защитой и указующей звездой, когда все остальные светила погаснут. Будь славным, мой сын, и будь сильным, — он поцеловал мальчика в лоб, окунул палец в миску с хной и нарисовал на месте поцелуя рыжую точку. — А ты, Лайсве Веломри, будь ему преданным другом и заступником всю жизнь и даже после неё.

Он так же поцеловал меня и нарисовал на лбу рыжую точку, скрепив наши узы. Родриго, или Руй, как позволил нам ласково называть его Ферранте, уснул. Под сердечные поздравления гостей мы преломили лепёшки и испили ключевой воды. Задерживаться на домашнее застолье я не стала и побежала к Микашу под печальный вздох Ферранте.