Морское путешествие к родному острову немного остудило горечь потерь и разочарований. Солёный воздух щекотал ноздри, холодный ветер путался в волосах. Чайки кричали так пронзительно, будто оплакивали жестокую к его роду судьбу. Выступали из тумана скалистые складки берега, щетинились разлапистыми елями, как войско — копьями. Маяк на длинном мысу горел призывно и таинственно. Сердце сжимала тоска по этой древней земле легенд и загадок, по миру великих героев и их подвигов, который так скоро канет в забвение под натиском нового времени. Времени обычных людей и их серой повседневной суеты, наполненной лишь личной выгодой.

Похоронить свои кости Гэвин хотел именно здесь, на родине, а не на большой земле, спасая то, что никому уже не нужно.

Дорога от портового Дубриса до столичного Ловонида заняла целый день. Гэвин нахлёстывал коня изо всех сил. Накрапывал дождь. Впрочем, лило здесь большую часть года, тёплыми ли летними каплями или ледяными, смешанными со снегом хлопьями.

Столица встретила чёрными цветами. Нет, траур тут был не по сыну Гэвина, а по безвременно ушедшему королю Регану III, другу и побратиму. Война не знает границ, море для неё не преграда. Слухи донесли: единоверец из толпы выстрелил арбалетным болтом в незащищенное горло. Спасти не удалось. Перед смертью король звал лучшего друга, которого, как всегда, не оказалось рядом. Нельзя быть со всеми одновременно — дурацкая черта, передававшая по наследству вместе с даром.

До своего особняка на дворцовой площади Гэвин добирался уже в промозглых сумерках. Безлюдные, обманчиво тихие улицы. Нападать лихой народ не решался, чуя перед собой страшного Сумеречника-колдуна, не настроенного на милосердие.

Дома его не ждали. Управляющий встретил на пороге долгими, неуклюжими расшаркиваниями. Прислуга собралась в шеренгу в холле, как рыцари на утреннем построении. Только глаза отводили, жалели, и это бесило настолько, что дрожали руки.

— Брана уже похоронили. Если бы мы знали, что вы так быстро обернётесь, — неловко оправдывался управляющий. — Его Величество тоже похоронили. Сегодня на рассвете была церемония.

Везде опоздал. Впрочем, думать надо о живых, мёртвым — уже не помочь.

— Хорошо. Отправьте канцлеру послание, что я вернулся и согласен взять на себя регентство и опеку над юным мессиром Лесли, как того хотел Реган. К ордену я больше не принадлежу, — управляющий сдавленно выдохнул.

Гэвин не мог отказать лучшему другу в просьбе — защитить наследника и королевство, пока тот не войдёт в силу. Узы побратимства священны, крепче них разве что узы крови. А орден с Безликим на пару пускай катятся к демонам!

— Где Дэвид?

Управляющий потупился:

— У кровати мастера Брана. Тот заколол себя у него на глазах. Мы звали мастера Дэвида, пытались увести или хотя бы поговорить — он ни на что не реагирует. Целители твердят, у него шок, и разводят руками. Никакие средства ему не помогают.

Гэвин велел управляющему замолчать, и зашагал к комнате Брана на втором этаже.

Отворил дверь, не заботясь о громком скрипе.

— Дэвид?

Младший неподвижно сидел на стуле у кровати. Темно. Воспоминания нахлынули некстати. В последний раз Гэвин видел старшего сына здесь же. Бран лежал бледный и потный, с отрубленными по колено ногами и заливался слезами:

— Прости-прости меня, отец, я подвёл! Я не справился! Я виноват!

Так гадко становилось от этих слов, так муторно, что хотелось бежать без оглядки.

Это не ты должен просить прощения, не ты виноват! Это я тебя подвёл! Отправил на это дичайшее испытание, хотя в глубине души знал, что ты «не тянешь». Семейная гордость — демоны её подери вместе с Безликим! Потому и сбежал, как распоследний трус — Совет был лишь поводом.

Гэвин зажёг свечу и поставил её на прикроватную тумбу.

— Дэвид?

Он не реагировал: держал спину неестественно прямо и смотрел в одну точку на кровати. Бледный как смерть, под глазами круги, и без того острые скулы выперли из впалых щёк. Бескровные губы плотно сжаты. Как прозрачная тень, умирающая от безжалостного полуденного солнца. Немой укор нерадивому отцу.

Гэвин встал перед сыном, закрыв собой кровать, и заглянул в пустые глаза.

— Дэвид, ты меня слышишь?

Неподвижное молчание в ответ. Упрямый и замкнутый, после смерти матери Дэвид отдалился от Гэвина, был близок только с Браном, который всегда старался примирить их или хотя бы смягчить. Теперь Брана нет.

— Дэвид!

Да как он может?! Он что, издевается?! Всем своим видом показывает, какой Гэвин ужасный отец. Губит себя в отместку за то, что он погубил Брана! От ярости стало трудно дышать. Гэвин схватил сына за плечи и хорошенько встряхнул.

— Хватит уже! Всем больно, мы все его любили, мы все не смогли его спасти. Но сидя здесь в ступоре, наказывая меня молчанием, ты ничего не исправишь. Нужно думать о живых и жить дальше!

Сказал, и вроде самому полегчало. Будто не его уговаривал, а себя.

Близилась полночь, плакал воском свечной огарок, трепыхались тени. Дэвид медленно перевёл на него прояснившийся взгляд. Тонкие губы дрожали, словно он хотел и не мог что-то сказать. Гэвин наклонил к нему ухо.

— Он попросил… — язык ворочался вяло, слова тонули в тяжёлых вздохах, — принести родовой кинжал. Твой подарок… Я не знал. Он заколол себя. Я… убил его! Убил! — закричал так истошно, что Гэвин едва не оглох.

Голова Дэвида бессильно склонилась на грудь. Гэвин прижал его к себе, гладя по волосам:

— Ты не убивал. Бран выбрал сам. Боль оказалась большей, чем он смог вынести. Где бы он сейчас ни был, ему бы не хотелось, чтобы мы винили себя в его смерти. В память о нём нам обоим нужно жить дальше.

Впервые они были так близки. Дэвид обмяк. Гэвин поднял его на руки и перенёс в другую спальню с уже расстеленной постелью. Подоткнул одеяло, подложил под отощавшие ноги грелку и поцеловал в висок. Единственный оставшийся дар. Неужели и его заберут безжалостные боги?

Дэвид быстро уснул, свернувшись калачиком и подложив ладонь под щёку. Гэвин оставил его, но перед сном запер проклятую комнату Брана на ключ. Мёртвое — мёртвым.

Последующие несколько дней прошли в беспрестанных хлопотах. Нужно было утрясти формальности до вступления на пост регента, подготовиться к отъезду сына в Озёрный край, войти в курс дел в королевстве, хоть немного вникнуть в политику, которую он всегда презирал. Собраться с силами и жить дальше. Пока она ещё теплится в бренном теле — эта жизнь.

Дэвид шёл на поправку под неусыпным наблюдением целителей и прислуги. Его отпаивали бульонами и лечебными зельями, купали в горячей ванне с травяными отварами, растирали мазями, выпроваживали на прогулку в садике, когда между проливными дождями выдавались редкие солнечные часы. Но по-настоящему он оживал, только когда Гэвин приходил его проведать. Разговаривали они мало, но всё же в этом скупом на чувства молчании было что-то близкое им обоим, оно исцеляло. Становилось немного совестно, что единственного сына придётся отослать, чтобы посвятить себя воспитанию чужого мальчика.

Ночь Гэвин прокорпел за столом над стопкой бумаг. Все дела уже были исправлены, и только последний белый лист не хотел заполняться словами. В окна брезжил свет восходящего солнца, косые лучи пронзали клочья тумана радужными бликами. Они взывали к веселью, которое было не к лицу ни Гэвину, ни этому мрачному городу.

Особняк оживал, скрипели двери, топали в коридоре слуги, перешёптываясь между собой. Вот-вот за Гэвином придут, и от прошлой жизни не останется и следа.

— Почему?! — влетел в комнату Дэвид с порога, упрямо сжимая кулаки. — Почему ты гонишь меня?

— Свежий воздух и смена обстановки пойдут тебе на пользу. Помнишь мамино имение в Озёрном крае? Тихое, уединённое, рядом с морем. Помнишь, как ты любил те дикие туманные леса? Не переживай ни о чём. Я выделю тебе самых доверенных людей, лучших лошадей для прогулок и собак для охоты. Тебе не придётся скучать.

— Но я хочу остаться с тобой, узнать отца, которого у меня никогда не было!

— Я буду слишком занят регентством. Долг велит…

— Долг всё время велит тебе быть со своим поганым орденом или со своим королём, но никогда — со своей семьёй. Где ты был, когда умирала мама? Где ты был, когда Бран заколол себя у меня на глазах? У нас больше ничего не осталось! Взгляни!

Дэвид взмахнул рукой, пристально глядя на стоявшую на столе чернильницу. Она с трудом сдвинулась с места всего на палец.

— Я потерял дар. Ты поэтому отсылаешь меня «поправлять здоровье»? Такой же искалеченный, как Бран, я тебе не нужен?!

— Не говори так! Твой дар восстановится, просто потребуется время. Время и покой. Мой главный долг — обеспечить тебе это.

В дверь постучали. Вошёл посыльный:

— Его Высочество призывает вас во дворец. Он желает, чтобы вы сопроводили его в королевскую усыпальницу после второго завтрака.

— Я буду к условленному времени, — кивнул Гэвин. Что ж, совместный траур — хороший повод сблизиться.

Посыльный ушёл, а Дэвид продолжил смотреть на него волком.

— Я тоже хочу навестить могилу брата!

— Твои нервы слишком расшатаны. Быть может, в следующий раз… — Гэвин протянул к нему руку, но Дэвид отшатнулся.

— Ты мне не отец!

— Когда у тебя будут свои дети, может, ты меня поймёшь.

— Когда у меня будут свои дети, я не стану вести себя так, как ты! — он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.

Гэвин наблюдал из окна, как прислуга выносит сундуки с вещами. Дэвид спустился с крыльца и направился к распахнутой лакеем двери экипажа. Спина ровная, голова высоко, шаг широкий и чеканный. Маленький лорд, ни одним движением, ни одним жестом не выдавал истинных чувств. Сел в экипаж, дверь затворилась, и шестёрка серых рысаков понесла его прочь из города. Когда ещё увидятся?

Некстати вспомнилось: «Кто? Скажи же уже это!» Как хотелось выплеснуть всю детскую обиду на несправедливость глупого взрослого: «Мы твои потомки! Ты самый ужасный в мире отец и муж!» Но Гэвин не сказал, потому что на самом деле всё это надо было сказать себе. Проклятое Небесное племя.

Время бежало, а белый лист продолжал быть белым. Накричать бы на себя: «Сделай ты уже это! Скажи всё, что думаешь, что не мог сказать, когда была возможность». Он начал писать так лихорадочно, что строчки скакали вкривь и вкось.

«Тому, кто будет после меня,

Я знаю, ты получишь это послание не в самый светлый момент своей жизни. Дар и проклятие нашей семьи — предвидение будущего, способность просчитывать варианты во всём их необозримом множестве. В этом возможном будущем я вижу тебя, мой друг, почти как своих современников. Ты вылитое совершенство, сильный, смелый, с независимым живым умом, способностью сострадать и принимать тяжёлые решения. Ты куда лучше, чем был я, чем были мы в переломную эпоху.

Я знаю, тебе приходится очень непросто. Ты один, и все стремятся перетянуть тебя на свою сторону. Они упирают на твою ответственность, на самопожертвование. И это есть в тебе в полной мере. Но нету знаний, потому что я вряд ли успею их передать. Это письмо — не место для них. Некоторые вещи нужно обсуждать, глядя в глаза, иначе они останутся лишёнными смысла словами. Да и не нужны тебе эти знания, ведь тебя ведёт воля куда более мудрая, чем может объять человеческий разум.

Я напишу тебе всего две вещи, две вещи я завещаю тебе — единственное, что от меня останется. Первое: не верь никому. В этом мире надеяться можно лишь на себя, на свой светлый ум и чутьё, только они помогут отличить правду ото лжи, истину от заблуждений. Свободная воля выведет из тьмы к свету. Неторный путь тернист и полон опасностей, но я верю, что ты его одолеешь и найдёшь то, что ищешь, на другом конце дороги.

И второе: не держи зла. Знай, мы не были плохими, но не были и хорошими. Мы были просто людьми, ошибались, как и все люди, хотели жить в достатке и счастливо, обеспечивать своей семье уверенность в завтрашнем дне, когда нас не станет, чтобы о них позаботиться. Эта человечность нас и сгубила, сделала слабыми. А за слабость в нашем мире убивают — ты знаешь это лучше всех. Поэтому прости и не уподобляйся. Тебе всё по плечу, как бы сильно ни била жизнь. Выстой, дойди до конца своей тропы — это твой единственный подлинный долг перед мирозданием.

На прощание оставляю тебе письменное соглашение о том, чтобы род Комри породнился с родом Микаша Остенского через брак, подписанное им собственноручно. Надеюсь, оно тебе поможет.

С безмерной любовь,

Твой предок, Гэвин Комри».

Едва поставил последнюю точку, как в дверь постучали. Заглянул личный слуга и напомнил:

— Скоро полдень, вам пора во дворец.

Гэвин посыпал письмо песком и положил сушиться на окно, пока переодевался в чёрный траурный костюм. Перед уходом запечатал послание гербовой печатью и спрятал в тайник в стене. Тот, кому адресовано, найдёт, а другим знать не следует.

До дворца Гэвин добрался пешком, побрезговав и свитой, и каретой. Уж очень хотелось насладиться последними мгновениями свободы. Он брёл вдоль широких улиц, через парадные ворота, по центральной алле между сочных лужаек дворцового парка. Тот плохо сочетался с мрачной старинной цитаделью, сложенной из грубого серого камня. Сам дворец перестроили, придав более помпезный вид ажуром лепнины, фигурными арками, стройными колоннами, резными перилами. Безликий бы не оценил. От этой мысли хотелось улыбаться.

Укутанные в плащи придворные прогуливались по прибранным дорожкам, выкрав несколько солнечных часов у сгущавшегося тучами неба. Гэвина провожали любопытными взглядами и перешёптываниями, но заступать дорогу не решались — слишком грозной была слава маршала Сумеречников. Только она и спасала, когда разговоры не радовали.

Во дворце встретил канцлер с многочисленными лакеями. Шептал на ухо о расстановке сил на политической арене, с кем заключить союз, кого стоит опасаться. Многие министры и придворные плохо восприняли пожелание Регана назначить регентом бывшего Сумеречника. Хотели оспорить право опеки над принцем. Это особо не волновало, Гэвин как-то расправлялся с хищными акулами Малого Совета и заносчивыми высокими лордами Большого. Вряд ли авалорский королевский двор переплюнет их в искусстве плетения интриг и козней.

«Если кто и сможет меня победить, то только я сам», — витиеватой рунницей было выбито над королевскими покоями. Точная копия камня из старого дворца Безликого. Гэвин снова усмехнулся. Дома, он дома! Эти легенды, эти запахи, эти реликвии полнили его жизнью, потому что она ещё жила — Родина, земля Безликого, её дух густ и как никогда крепок.

Шире распахнулись золочёные створки. Гэвина пригласили внутрь, но не успел он ступить и шага, как навстречу рванулся убранный в оборочки и рюши мальчуган.

— Дядя Гэвин!

Под недовольные взгляды придворных он подхватил принца на руки и чмокнул в щёку. На несколько лет младше Дэвида, юный Лесли, облечённый властью и вниманием, выглядел совсем ребёнком. Измученным оттого, что никто не давал ему шанса насладиться детством. Чернявый и синеглазый, как и все в его роду, он был изумительно красив и хрупок, особенно в далеко не мужественной одежде, которую его принуждали носить. Ничего, Гэвин ещё наведёт здесь порядок, оградит от ахающих нянек, женоподобных щеголей и прочего дурного влияния, научит, как быть мужчиной. Сильным мужчиной, который сможет противостоять козням политической элиты.

— Скучал?

— Очень!

Церемониально раскланявшись, они вдвоём направились в усыпальницу. По пятам следовала охрана, совершенно бесполезная, раз уж не защитила своего короля. Пусть создают видимость. Не оружие, не латы и щиты защищают короля, а правильная стратегия поведения и руководства. Придётся изучить её, как прежде Гэвин изучал тактику военных сражений. Пока ещё есть время.

Они остановились у винтовой лестницы в подземелье цитадели. Стражникам внутрь заглядывать не позволялось, в усыпальницу допускались только члены рода. Старший жрец Храма всех богов в день похорон приходил сюда, чтобы поставить освящённый прах в нишу и выбить на ней имя усопшего. Гэвин вёл принца за руку по крутым ступеням, поджигая факелы на стенах. Затхлый воздух напоминал о том, как редко тишину склепа нарушали шаги живых.

После спуска — длинный извитый коридор, с двух сторон от которого тянулись выбитые в стенах ниши. Гэвин поджигал свечи, стоявшие рядом с запечатанными глиняными горшками. В них покоились останки королей древности и их семей. Принц Лесли читал имена, выбитые под нишами. Звонкий детский голос эхом отдавался от низких сводов.

— Фергюс Справедливый, второй король Авалора. Прославился тем… — мальчик запнулся, пытаясь вспомнить.

— Тем, что вершил справедливый суд над своими подданными и первым из Мидгардских правителей предложил союз ордену Сумеречников.

Лесли обернулся к Гэвину и повторил слово в слово. Они двигались дальше, к последней нише с именем побратима и отца. Свеча Регана едва тлела и тухла, словно король не хотел отправляться по Сумеречной реке к мёртвым. Но Гэвин был настойчив — с четвёртой попытки на фитиле расцвёл мерцающий рыжим лепесток. Лесли положил рядом с горшком букет скорбных паладинников — траурных цветов из королевских оранжерей.

— Мы отпускаем тебя с миром, старый друг, — Гэвин поклонился в пояс.

— Мы отпускаем тебя с миром, отец, — повторил за ним принц.

Гэвин оставил его наедине с королём, а сам свернул в едва заметное боковое ответвление. Здесь тоже были ниши с прахом. Гэвин снова зажигал свечи и читал выбитые имена. Джордж Драконоборец, один из первых Сумеречников, погиб в сражении с драконом на Терракотовой башне, Эльгас Кушедавец, прославленный Сумеречник, разодран на части ордой пятихвостов и ещё много имён почивших безвременно воинов. В первую пустую нишу поставил горшок, который нёс с собой в мешке. Взял лежавшее здесь долото и молоток и выбил: «Бран Комри. Смелый Сумеречник, погиб в бою с саблезубым мелькарисом в Балез Рухез». И букет диких паладинников, которые Гэвин искал большую часть прошлой ночи.

В отличие от королевской семьи, Комри здесь хоронили тайно, только члены рода — никто посторонний об этом склепе не знал.

Гэвин встал на колени и сложил ладони в молитвенном жесте:

— Покойся с миром, сын мой, я отпускаю тебя. Отпусти и ты. Мою вину перед тобой не искупить ничем.

Простоял так, пока свеча не потухла с едва слышным шипением. Гэвин уже хотел вернуться к Лесли, но таинственный шорох заставил вглядеться вглубь прохода. С две дюжины шагов, и Гэвин упёрся в тупик, где в скальной породе была выбита необычайная красивая статуя.

***

Фергюс дожидался брата внизу. Стройка едва закончилась. Не терпелось показать её самому близкому человеку. Корона, перешедшая ему от безвременно почившего отца, всегда была велика, но он научился выносить все тяготы своей участи. Раздались умноженные эхом шаги, бойкие и энергичные. Фергюс улыбнулся.

— Рад, что ты почтил нас своим присутствием, — сказал он, не оборачиваясь на собственное отражение, повторявшее каждую его черту в идеальной точности. Чёрные волосы, забранные в тугой пук на затылке, ярко-синие глаза, резкие черты, жилистое, худощавое телосложение. Только одежда на них разная: золотой плащ поверх алой королевской туники и поношенный дорожный плащ из грубого серного сукна поверх такого же сурового воинского одеяния.

— Как я мог? Ведь она и меня вырастила, и я её любил, как обоих родителей вместе взятых. Жаль, что не успел на похороны.

Брат положил руку ему на плечо. Фергюс обернулся, но вместо лица близнеца увидел круглую белую маску, перечерченную тремя красными полосами.

— Что это?

Фергюс протянул ладонь, но брат её перехватил.

— Ритуал. Теперь я главный среди Сумеречников, как ты среди своих подданных.

— Да, знатную ты заварушку устроил. Отец бы городился. Если бы дожил.

— Поэтому я и решил разделить нас. Себе забрать семейное проклятье вместе с даром, чтобы ты долго и мудро управлял нашей страной. Живи, брат, ты этого достоин.

— Думаешь, это правда? Всё, что нам рассказывала бабушка? Люди говорят, что я король брошенных. Что дед просто оставил её и дом, как иные мужчины оставляют опостылевшее хозяйство.

— Не знаю. Когда ты в сумеречном мире демонов, даже самое невероятное кажется возможным. Будто за спиной распускаются крылья и отгораживают от людей, вздымают над миром, заставляют смотреть дальше, видеть больше, делают цельным. Вот тогда и впрямь кажется, что ты бог.

— Жаль, я не могу разделить с тобой это чувство.

Брат коснулся лба Фергюса, как в детстве.

— Так поверь и позволь себе чувствовать. Делай то, что считаешь правильным, как я. Мы в своём праве, был он или не был. Бабушка точно была, и она верила, что мы справимся.

Фергюс пропустил брата к вырезанной в скале статуе. Прекрасная стройная дева с длинными струящимися волосами и невероятно светлым, одухотворённым лицом. ЛХасси Фенталийская, первая в роду, жена того, кого не было. Брат опустился на колено и положил на постамент букет голубых паладинников.

— Что это? — он указывал на лежавший рядом букет синих роз, настолько ярких, что они казались волшебными.

— Они тут всегда, когда я прихожу. Свежие. Может, он и правда был, — усмехнулся Фергюс и помог брату подняться. — Куда теперь?

— На юго-восток в Междуречье. Мы выбьем дракона с Терракотовой башни! — брат сжал ладонь в кулак и ударил о кулак Фергюса. — Позаботься о моей жене и сыне.

— Позабочусь, как о своих! Только возвращайся живым… — прошептал на прощание молодой король, глядя, как выцветший плащ брата растворяется в сумраке тоннеля.

***

Как и многие до него, Гэвин преклонил колено перед прародительницей рода, прося умилостивить её жестокого супруга. Того, которого никогда не было. На постаменте так же, как прежде, лежали свежие синие розы.