В наскоро собранных шатрах, накрытых воловьими шкурами, было плохо: днём — жарко, ночью — холодно. В закопчённых домах Сумеречников останавливаться побаивались, словно там до сих пор бродили призраки, хотя проповедники вещали, что нет ни призраков, ни демонов. Всё зло — от колдунов проклятых.

Так-то оно так, только даже не в колдовстве их дело, а в жадности и гордыне. Как пиявки присосались к простому люду, вытягивали из них все соки, унижая и прикрываясь своей избранностью. Защитники, ха! Да от таких защитников впору самим защищаться.

Теодор Фальке, бывший маршал имперской армии Сальвани, был среди заговорщиков. Советник, хитрый лис, тоже переметнулся на сторону единоверцев, как только запахло жареным. Он долго уговаривал пощадить императорскую семью. Но Император до последнего отказывался вступать в борьбу с Сумеречниками, повторяя, словно одурманенный: «Без них мы погибнем. Без них наш мир поглотит зло». Пришлось его убрать, и Советника вместе с ним. До сих пор казалось, что на клинке проступают пятна их крови.

Теодор не был набожен, не преклонялся ни перед высшими чинами, ни перед фанатиками. Просто неистовая вера стала хорошим скрепляющим материалом — повышающей мораль идеологией для всех бунтовщиков. Вера в прекрасное будущее, будущее без Сумеречников и непомерной дани, которую они взымали за защиту от того, что никто, кроме них, не видел.

Единоверцы победили, нет, не проповедники, которые брезговали кровопролитием и только воспаляли народ беспомощными речами, а воины и политики, стратеги и придворные интриганы. Теодор помнил, как во исполнение ритуала водрузил свой зад на жёсткий каменный трон, у подножия которого истекал кровью ещё живой Император.

Только дворец они не удержали. Всё пожрал огонь — союзник Сумеречников, на котором они жгли своих мёртвых. Город для них тоже был мёртв, а чужие, обычные люди — мелкие сошки.

Огненный вал с чудовищным гулом стелился по земле, приближаясь к столице быстро, как приливная океанская волна. Старики рассказывали, что после могучего землетрясения одна такая накрыла прибрежную деревушку. Огонь же пожрал их цветущую столицу — Констани, город вечного лета, тепла и детского смеха. Трещали в языках пламени усадьбы с благоухающими садами, горели дворцы и парки, центральные улицы с изящными статуями и фонтанами и маленькие тёмные проулки, в которых прятались бродячие коты. Все бежали без оглядки, плохо соображая куда: обычные люди, проповедники, даже бравые воины.

На память об этом огне у Теодора остались большие ожоги на руках. Многим повезло меньше. Но они выжили! Выжили и выгнали колдовскую мразь со своей земли. Ликование длилось долго… пока не заурчали от голода животы, а в глотки не набилось столько гари, что стало невозможно дышать. Это отрезвило всех, кроме фанатиков, которые твердили, как бараны: «Единый придёт, единый спасёт, теперь мы свободны!»

Многие притаились среди беженцев, предпочли забыть, что воевали под другими знамёнами, и двинулись на север к Сумеречникам. Ряды стремительно редели. Новый император Теодор понимал, что Сальвани не удержать. Несколько битв, из воинов только самые преданные остались, да те, у кого от проповедей ум за разум зашёл. Скоро армия Сумеречников огрызнётся так, что никого в живых не останется, а если останется, то позавидует мёртвым.

Зачем?! Чтобы доживать последние дни в этом нищенском лагере?

Таяла свеча, хрупкий лепесток пламени трепетал, отбрасывая тени на разложенную на столе карту. Рядом донесения, отчёты. Сколько человек осталось, сколько из них умеет держать в руках что-нибудь более действенное, чем вилы и лопаты. Только здесь Теодор позволял себе предаваться унынию, чтобы другие, не приведи… Единый, да, теперь только Единый мог спасти их… не видели, что даже он потерял надежду.

Теодор опрокинул в себя кружку вина, вторую, пока не опустел кувшин — недопустимое расточительство. Нужно попросить ещё.

Снаружи доносился встревоженный шум: шаги, голоса, бряцанье оружия. Теодор подскочил и достал меч из ножен. Враг уже здесь?

Отвернулся полог. Потянуло дурманным запахом пустыни, удушливым, плавящим мозги. Взметнулось пламя свечи, тени заплясали как шальные. Стихло всё, наполнилось стрекотом цикад и пиликаньем расстроенной скрипки. Теодор выронил меч, зажал уши и зажмурился. Пот под рубахой. Жарко, словно он снова горит, и пахнет повсюду — кровью. Нет-нет, не поддаваться безумию раньше срока!

— Ваше Величество, к вам вестники с севера, — наваждение пропало, послышался ровный голос помощника Джиджи. — Говорят, у них есть сведения о планах Сумеречников.

Теодор напрягся. Залип в паутине, как муха. Выбраться!

— Почему пропустили? Это наверняка лазутчики!

— Мы не лазутчики, — послышался скрипучий, будто выжженный зноем голос.

Из-за спины Джиджи вышли два странника в заношенных холщовых балахонах. Помощник застыл, словно статуя, которую лишили управляющей ею воли.

— Стража! — закричал Теодор, отшатнувшись. Так же бессильно кричал Император. Никто не откликнулся, не издал даже звука. Теодор оттянул ставший тесным ворот рубахи и уставился в глаза крадущейся смерти. Палачей!

Странники скинули капюшоны, открыв обожжённые, обветренные до костей, измождённые лица. Только глаза — один голубой, другой зелёный — горели колдовским огнём.

— Не бойся, убийца Фальке, мы на твоей стороне, — заговорил старший из них.

— В-вы С-сумеречники, — с трудом выдохнул он, борясь с дрожью.

Никогда не боялся ни колдовства, ни расправ над бунтовщиками, ни тем более россказней. Теперь же впервые стало страшно, будто все кошмары воплотились в жизнь, прозрели глаза к тому, чего обычным людям видеть не стоило. Не поймёшь ты, не признаёшь, пока оно не взойдёт на порог твоего дома. После встречи с ним не выживешь, чтобы кому-то рассказать. Истину.

— Были ими. Но прозрели, как ты сейчас. Услышали глас бога истинного, вашего бога. Мы его божественные посланники, те самые, о которых бают ваши проповедники. Мы явились, чтобы привести в мир нашего бога. Ты нам поможешь, — они окружали, как шакалы, отрезая пути к отступлению.

— Я не верю!

— Главное, что остальные верят, — так же спокойно ответил второй странник. — Просто скажи, чего желаешь. Нам всё подвластно.

Мигнула свеча, заплакала струйкой воска, истлел фитиль, и даже дыма не было видно в кромешной тьме.

— Я желаю… желаю… чтобы моя Империя победила!

— Дай срок. Священная Империя будет жить, — они приблизились вплотную и положили ладони ему на голову. — Долгих лет Императору-убийце Теодору Фальке!

Из их пальцев выстреливали голубые и чёрные нити, пеленали в плотный кокон, врастали под кожу, струились по жилам, в дыхании они, в глазах, в ушах. Ты уже не ты, а их марионетка. Последнее, что можешь — разинуть рот в немом крике. В первый и последний раз.

Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле.

***

Для них поставили отдельный шатёр, накормили так, как не кормили с момента воплощения в этом треклятом мире. Они могли и без людской пищи, и даже без воды, подпитывать бренные тела своей тенью. Но всему есть предел. Не хотелось бы потерять с таким трудом доставшихся носителей и не обрести новых. Без реального воплощения ты ничто. Уж кому, как не Предвестникам невоплощённого Мрака, об этом знать?

Люди суетились, вести разлетались с ошеломляющей скоростью, воодушевлённый гам не стихал. С этими проще, легко подтолкнуть внушением или чёрной жаждой. Они не как те треклятые слуги Безликого, они не верят и верят одновременно, смотрят и не видят того, что у них перед глазами. Они все хотят одного и того же: выжить и воплотиться. И нет рядом Синеглазого, того, кто рвёт путы и разбивает слова в прах. Они сами уничтожили своих защитников. Сами позвали новых, совершенных. Не все для одного, а всё для всех — для высших целей. Для другого более правильного и справедливого мира.

— Именем Единого, кто вы?! — ворвался к ним старец в балахоне. Лёгкий нырок в голову. А! Главный проповедник, слепой пастух слепых баранов.

— Мы его божественные посланники. Разве до вас не доходила весть?

— Вы Сумеречники! Нечистые!

— Разве не милостив он к кающимся? Узревшим и признавшим Истину? Дар ценится только тогда, когда дорога к нему была тяжела и терниста. И мы ценим, превыше золота и гордыни. Взгляни на наши язвы, на наше нищенство, на отверженность среди собственного племени. Мы выбрали свой путь — путь служения и отречения, а не стяжательства. Мы защитим твою паству и выиграем войну. Мы подготовим мир к его пришествию. Тебе ведь хочется? — Трюдо приложил к его лбу палец. — М-м-м! Златоглавые храмы, как были у Сумеречников, и костры вокруг колдунов, где они будут гореть живьём за свои злодеяния.

Пастух вытаращил глаза и отшатнулся.

— Гнев! Гнев праведный — всегда хорошо, — согласился Масферс. — Иди к остальным. Скажи, мы глас его гнева. Мы сметём нечестивых, но прежде предложим покаяться. Те из них, кто присоединятся к нам, будут спасены. Остальных пожрёт их же очистительное пламя.

Пастух вышел и сделал внушённое. Больше их не тревожили.

— Нужно действовать. Эти олухи ничего не смыслят даже в том, с кем сражаются, — Масферс изучал донесения и отчёты.

— Не удивительно. Орден тщательно оберегал свои тайны. Да и недоступны они… — Трюдо приложил палец к виску и махнул в сторону выхода. — Ограниченному разуму. Справимся! Жаль, мятежных духов упустили. Рат их очень хотел.

— Настолько хотел, что попался на клинок Синеглазому. Да и какая разница? Не этих, так других найдём, — отмахнулся Масферс. — Никакие носители не стоят семени.

— Молод ты ещё, не понимаешь, — покачал головой Трюдо. — Духи ведут за собой людей, становятся виновниками изменений. Перетянем Разрушителя и Искателя на свою сторону, и победа за нами. Жаль только, что Синеглазый, скорее всего, от них избавился.

— Ничего! Семнадцать лет ему кружить над Мидгардом осталось. Он будет гореть! — рассмеялся Масферс. — А пока нужно связаться с демонами. Чую, орда уже воспрянула, чтобы добить обескровившего себя противника. Они дадут нам время, чтобы подготовить этих жалких фанатиков к победоносной войне.

— Тебе бы всё головы резать, — Трюдо махнул рукой и повернулся к разложенной на столе карте. — Занимайся, а поиск носителей оставь мне.