Был элегантный модный плащ в багровых пятнах весь.

Перемешались кровь с вином и превратились в смесь,

Когда Любовь он заколол в ее постели, здесь.

Как всякий узник, был одет он в серый балахон.

В какой-то кепке набекрень, летел как будто он,

Но я не знал безумней глаз, глядящих в небосклон.

Нет, никогда я не видал, вообразить не мог,

Что можно жадно так смотреть на жалкий лоскуток

Небес. На перистый ковчег, плывущий на восток.

Я шел меж прочих скорбных душ, в особый втянут круг.

«Но что же мог он совершить?» – вопрос сорвался вдруг.

И чей-то голос прошептал: «его повесят, друг».

Христос! И завертелся пол, как детская юла,

Изверглась с неба на лицо кипящая смола.

И хоть страдал я сам, но боль куда-то отползла.

И тут я понял, почему он ускоряет шаг

И ловит каждый юркий луч, как нищенский пятак,

Убивший ту, что он любил, чтобы нырнуть во мрак.

Ведь истребить свою мечту кто не желал из нас,

По горлу взглядом полоснув, подсыпав скользких фраз.

Трус приберег свой поцелуй, а смелый – нож припас.

Один убил, когда был юн, другой – когда был сед,

Там довершила дело страсть, тут – золотой браслет.

Но честный лишь из-за любви вонзает свой стилет.

Клянутся богом, в клочья рвут, безмолвие хранят,

Колотятся о стенку лбом, истошно всех винят.

Мы все преступники вокруг, но нас ведь не казнят.