На Востоке меня ждали сложные проблемы. Мысли же, которые приходили мне в голову во время полета, были просты и ясны. Я знал, что в сложной и запутанной обстановке должны разыграться важные события, в которых нужно принять участие. Я знал, что ключом всех действий союзников был Суэцкий канал, потеря которого открыла бы державам оси путь в Малую Азию и Египет, в то время как обладание им позволило бы организовать наступление с востока на запад, на Тунис, Италию и Южную Францию. Это означало, что мы должны непременно участвовать в битве за канал. Я знал, что война разожгла и обострила политические, расовые и религиозные страсти и стремления как в районе Триполи — Каир — Иерусалим — Дамаск — Багдад, так и в районе Александрия — Джидда — Хартум — Джибути — Найроби; я знал также, что союзники старались подорвать позиции Франции и вытеснить ее из этого района. Было ясно, что Франция не смогла бы сохранить свои позиции, если бы повела себя пассивно в этот ответственный период, когда все было поставлено на карту. Здесь, как и в других регионах, нашим долгом было действовать вместо тех, кто этого не делал.

Что касается средств, которыми располагала здесь Франция, то они состояли прежде всего из уже находившихся в моем распоряжении действующих войск и формирующихся резервов; кроме того, мы владели территорией Чад, что давало нам возможность развернуть действия на южном направлении в Ливии, а также позволяло союзнической авиации перебрасывать самолеты с побережья Атлантики к Нилу по воздуху, вместо того чтобы перевозить их морем, вокруг африканского континента, через Кейптаун. С другой стороны, правительство Виши теряло некоторые козыри: страны Леванта, куда выходил нефтепровод и где уже находилась армия «Свободной Франции», колонию Джибути и эскадру в Александрии. Если бы по тактическим соображениям или по необходимости я счел в то время возможным не учитывать в войне тот или иной из этих факторов, даже если бы я принял во внимание, что выжидательная позиция исполнителей зачастую вполне простительна и объясняется их слепым повиновением, то и это не изменило бы моего решения подчинить их себе как можно скорее. Перед отъездом из Лондона я к тому же посоветовался с членами Совета обороны по поводу того, что следовало предпринять, если бы перед лицом непосредственной угрозы Германии Англия и Турция решили овладеть Сирией и Ливаном. Короче говоря, я направлялся на Восток, решив не жалеть усилий, чтобы, с одной стороны, шире развернуть военные действия, а с другой — сохранить позиции Франции.

Я приземлился в Хартуме, являющемся базой сражения в Эритрее и Судане. Этой базой успешно руководил генерал Плат, энергичный и расторопный командир, незадолго до этого выбивший итальянцев с занимаемых ими позиций на высотах Керен. В этой операции отличилась бригада полковника Монклара и авиагруппа майора Астье де Вийата. Хотя генералу Лежантийому удалось установить связи с войсками в Джибути, они не определили ясно свою позицию, а губернатор Ноайлетас всеми средствами, включая смертную казнь, пресекал малейшее стремление присоединиться к «Свободной Франции».

Для того чтобы гарнизон Джибути вновь вступил в войну, не приходилось рассчитывать на его добровольное присоединение. С другой стороны, я не собирался проникнуть в Джибути силой оружия. Оставалась блокада, способная, конечно, образумить колонию, снабжение которой осуществлялось морским путем из Адена, Аравии и с Мадагаскара. Однако нам так и не удалось добиться от англичан, чтобы они сделали все необходимое для организации блокады.

Конечно, английское военное командование в принципе благоприятно относилось к переходу на нашу сторону вишистских войск, что давало новые подкрепления. Но другие английские инстанции с этим не торопились. Они, по-видимому, думали: «Если соперничество, которое в течение 60 лет стал кивает у истоков Нила интересы Великобритании, Италии и Франции, окончится полной победой англичан и если после окончательного разгрома итальянцев выяснится, что французы пассивны и беспомощны, какое исключительно благоприятное положение создастся для Англии во всем этом районе: в Абиссинии, Эритрее, Сомали, Судане! Стоит ли отказываться от такой перспективы ради нескольких батальонов из Джибути, которые приняли бы участие в битве, исход которой почти что решен?» Подобное настроение, довольно широко распространенное среди англичан, объясняет, с моей точки зрения, почему вишистским властям удавалось в течение двух лет снабжать колонию Сомали и держать ее в пагубном повиновении.

Недостаток в вооружении французских войск, сражавшихся в Эритрее, придавал их подвигу еще большее значение. Я направился в войска, рассчитывая пробыть там два дня — 29 и 30 марта. Французский самолет доставил меня на аэродром в Агордат, оттуда я прибыл в район восточнее Корена, где наша бригада вместе с индийской дивизией занимала левый фланг союзных войск. Наши войска были великолепны! После взятия Кюб-Кюб они, проведя операцию по прорыву и охвату правого фланга итальянских войск, внесли значительный вклад в победу под Кереном. Мне был представлен отличившийся в этой операции подполковник Женэн. Чтобы соединиться с нами, он, выступив из Алжира, пересек Африку и сразу же после прибытия вступил в бой. «Теперь вы видели, Женэн, как тут обстоят дела? Что вы думаете?» «Если бы все по ту сторону могли видеть это, все было бы в порядке!»

На следующий день после моего посещения войск генерал Плат начинал наступление и командир французской бригады повел свои войска на Массауа столицу и укрепленный пункт Эритреи. После того как наши части захватили Монтекульо и Форт-Умберто, 7 апреля Иностранный легион стремительно ворвался в Массауа, смешавшись с толпой беспорядочно отступающих итальянцев, вступил в порт, захватил адмиралтейство, и полковник Монклар принял капитуляцию командующего неприятельским флотом на Красном море. В общей сложности французскими войсками за время боев было взято в плен более 4 тысяч солдат и офицеров, а 10 тысяч итальянцев сдались в плен в Массауа.

Отброшенные в Абиссинию остатки итальянских сил вели теперь только беспорядочные бои. Но из-за того, что Французское Сомали оставалось вне борьбы, Франция лишилась той решающей роли, которую смогли бы сыграть ее вооруженные силы, двигаясь прямо вдоль железной дороги Джибути Аддис-Абеба, куда должен был возвратиться негус. Это не могло не привести меня к весьма печальным выводам. Теперь нужно было перебросить на другой театр военных действий войска «Свободной Франции», которые уже участвовали в боях, и те, что прибывали. Палевский оставался на месте как военный и политический представитель, имея в своем распоряжении один батальон и несколько самолетов.

Сердце войны билось в Каире, куда я прилетел 1 апреля, но билось неровно. Положение англичан и их союзников действительно казалось неустойчивым, и это объяснялось не только развитием военных событий, но и тем, что вокруг кипела борьба различных политических течений. Местное же население безучастно следило за битвой западных держав, однако всегда было готово извлечь выгоду из поражений той или другой стороны. В этих условиях ведение войны на Востоке приобретало весьма-сложный характер. Главнокомандующий английскими вооруженными силами генерал Уэйвелл, к счастью, очень рассудительный и хладнокровный человек, столкнулся с множеством обстоятельств, которые часто имели довольно отдаленное отношение к стратегии. К тому же само стратегическое положение было очень затруднительным. В начале апреля Уэйвелл вел бои на трех фронтах, и стоило большого труда снабжать войска из-за огромной протяженности коммуникаций.

В Ливии после блестящих успехов, в результате которых англичане вышли к границам Триполитании, приходилось отступать. Потеря всей Киренаики, за исключением Тобрука, была делом ближайшего будущего. Несмотря на высокие качества командования, несмотря на мужество солдат, войска не имели опыта войны в пустыне, требующей подвижности и стремительности действий на огромных открытых пространствах, в песках, под палящими лучами солнца. Здесь война требовала выносливости, ибо изнуряющая жажда, хроническая лихорадка и москиты подстерегали солдат на каждом шагу. Роммелю начала сопутствовать удача как раз в то время, когда Уэйвелл получил из Лондона распоряжение правительства снять с фронта значительную часть своих сил и направить их в Грецию. Между тем и на греческом фронте дела шли не лучше. Правда, победы, одержанные в Эритрее и Абиссинии, являлись некоторым утешением. Из арабских же стран поступали тревожные сигналы. В Ираке начались волнения. Египет хранил загадочное молчание. Беспокойство вызывали начавшиеся переговоры между Германией и Виши в отношении Сирии. В Палестине нужно было принять ряд предосторожностей в связи с назревающим конфликтом между арабами и евреями.

К этим значительным трудностям, с которыми столкнулся Уэйвелл, добавлялись и другие. Из Лондона поступали телеграммы. Интересуясь всем и проявляя нетерпение, Черчилль постоянно требовал объяснений и направлял директивы. Наносил визиты Иден — вначале как военный министр, затем, в апреле 1941, когда я его встретил в Каире, уже в качестве министра иностранных дел. Независимо от него предпринимал демарши посол сэр Майлс Лэмисон, на которого благодаря его личным качествам и в силу обстоятельств было возложено нечто вроде постоянной миссии по координации. Кроме того, в состав армии, действовавшей на Востоке, входило большое число контингентов из доминионов — Австралии, Новой Зеландии, Южно-Африканского Союза. Правительства этих доминионов ревностно следили за использованием своих войск. Имелись также индийские войска, которые нужно было использовать так, чтобы не создавалось впечатления, что они несут основную нагрузку. Иными словами, Уэйвелл осуществлял военное командование, сталкиваясь с различными политическими препятствиями.

Должен сказать, что он встречал их с благородной невозмутимостью, причем даже не переместил свою штаб-квартиру из Каира, где эти препятствия встречались на каждом шагу. Среди сутолоки, шума и пыли этого города, в тесном и душном кабинете Уэйвелла непрерывно отвлекали вопросы, не имеющие ни малейшего отношения к его прямым обязанностям военачальника. А тут еще некстати приехал я, полный решимости безотлагательно урегулировать в интересах Франции проблемы, которые непосредственно затрагивали англичан и прежде всего английского главнокомандующего.

Вместе с генералом Катру я выяснил наши перспективы. Прежде всего нас интересовал ход событий в Сирии и Ливане. Рано или поздно нам придется направиться туда. Если же мы там будем, Франция сможет внести важный вклад в общие усилия. Упустив эту возможность, Франция потеряет свои позиции. Если допустить, что победу одержат державы оси, то они и там установят свое господство. В противном случае наше место займут англичане. Поэтому было необходимо при первой же возможности распространить влияние «Свободной Франции» на Дамаск и Бейрут.

Однако когда я прибыл в Каир, такой возможности не существовало. Нечего было и надеяться, что армия и власти стран Леванта сами выйдут из того гипнотического состояния, в котором они пребывали. Движение, которое в июне 1940 направляло целые колонны в Палестину, схлынуло. Люди заняли выжидательную позицию. К тому же в связи с демобилизацией, проведенной по указу правительства Виши после перемирия, большое количество офицеров и солдат возвратилось во Францию. Кроме того, из среды должностных лиц и военных, которые оставались на службе, многие «деголлевцы» по распоряжению Виши были отправлены на родину и даже арестованы. Иными словами, движение, на которое возлагались надежды в период приезда в Каир генерала Катру, угасло, а информация, полученная нами из Бейрута и Дамаска, не давала оснований надеяться, что оно вскоре может возобновиться.

Французская эскадра в Александрии столь же упорно отказывалась от участия в борьбе. После того как адмирал Годфруа заключил соглашение с Эндрью Каннингэмом о нейтрализации своих кораблей, линкор «Лоррен», крейсеры «Дюге-Труен», «Дюкен», «Сюффрен», «Турвиль», эсминцы «Баск», «Форбен», «Фортюне», подводная лодка «Проте» стояли на якоре в порту. Время от времени на нашу сторону переходили отдельные офицеры из командного состава и члены экипажей. Остальные же, подчиняясь приказам Виши, занимались в военное время тем, что взаимно убеждали друг друга, что лучший способ служения интересам оккупированной Франции — это неучастие в борьбе. Однажды в апреле, когда я пересекал Александрийский рейд, направляясь на корабль к адмиралу Каннингэму, я с болью в сердце увидел прекрасные французские корабли, в бездействии дремавшие в гавани, в то время как тут же рядом корабли английского флота жили кипучей боевой жизнью.

Считая, однако, что ход битвы на Средиземном море не может не оказать воздействия на умонастроения военачальников в Африке и на Востоке, мы попытались установить контакте ними. В ноябре месяце Катру направил Вейгану письмо. Хотя я и не питал почти никаких надежд, я одобрил эту инициативу. Сам я неоднократно обращался по радио с конкретными призывами, а 28 декабря 1940, в частности, заявил: «Все без исключения французские военачальники, независимо от совершенных ими ошибок, принявшие решение вновь обнажить меч, могут рассчитывать на то, что мы будем сотрудничать с ними, не претендуя ни на какие преимущества. Если Французская Африка поднимется наконец (!) на борьбу, то мы, частица империи, составим с нею одно целое».

В январе я совещался с членами Совета обороны о нашем отношении к Виши, если оно неожиданно вступит в борьбу; я увидел, что они тоже выступают за объединение. 24 февраля я написал в этом духе письмо генералу Вейгану, несмотря на его проклятия, направленные по моему адресу, и на весьма нелюбезный прием моего предыдущего послания. Я настоятельно убеждал Вейгана воспользоваться последней возможностью, которая ему предоставлялась, и вступить в борьбу. Я предлагал ему объединиться и давал понять, что в случае его согласия он может рассчитывать на мою помощь и уважение. Кроме того, Катру не упускал случая, чтобы направить адмиралу Годфруа предложения в том же духе. Наконец в ноябре Катру направил письма Верховному комиссару в странах Леванта Пюо, командующему войсками генералу Фужеру и его заместителю генералу Арлабоссу, хотя бы только для того, чтобы установить с ними связь.

Однако эти многочисленные попытки не дали никакого результата. Нашим эмиссарам Вейган то отвечал, что «де Голля следует расстрелять», то, что «он слишком стар, чтобы выступать в роли бунтовщика», и что «поскольку две трети Франции являются оккупированными противником, а оставшаяся треть, что еще хуже, — ведомством Дарлана, а также учитывая, что Дарлан установил за ним постоянную слежку, он, даже если бы захотел, все равно не смог бы ничего сделать». Что же касается адмирала Годфруа, то он благожелательно отнесся к посланиям Катру, но дальше этого дело не пошло. Наконец Арлабосс прислал из Бейрута на имя Катру корректный, но холодный ответ. К тому же в конце декабря, после воздушной катастрофы, в которой погиб Кьяпп, посла Пюо сменил генерал Денц, приспособленец, всегда готовый неукоснительно выполнить любые распоряжения Дарлана. Вскоре смещен был также Фужер, и войсками стал командовать генерал Вердилак.

В этих условиях мы могли бы вступить в Сирию только в том случае, если противник высадится там первым. А пока оставалось только объединить все войска Лежантийома и предоставить их в распоряжение Уэйвелла для использования в военных действиях в Ливии. Об этом я договорился с английским главнокомандующим. Одновременно я урегулировал с маршалом авиации Лонгмором вопрос о создании и использовании наших скромных военно-воздушных сил.

Должен сказать, что наши солдаты, по мере того как они прибывали, производили великолепное впечатление. Здесь, на Востоке, содрогавшемся под ударами войны, где жива была вековая слава Франции, наши солдаты чувствовали себя на высоте положения. Впрочем, встречая французов с особой теплотой и расположением, египтяне, видимо, хотели подчеркнуть тем самым свою неприязнь к англичанам. Сам я имел приятные встречи с принцем Мохамедом-Али, родственником и наследником короля, а также с премьер-министром Сирри-пашой и с некоторыми из министров. Что же касается французов, проживающих в Египте: ученых, педагогов, специалистов по античной культуре, представителей церковных кругов, деловых людей, коммерсантов, инженеров и служащих Суэцкого канала, — большинство из них развернуло энергичную деятельность в помощь нашим войскам. 18 июня по инициативе барона де Бенуа, преподавателя Жуге, Мино и Бонито была создана организация, которая сразу же стала опорой «Свободной Франции». Однако некоторые наши соотечественники держались в стороне от этого движения. Иногда, направляясь вечером прогуляться в каирский зоологический сад и проходя мимо здания Французской миссии, которое находилось как раз напротив зоосада, я видел, как в окнах появлялись настороженные лица тех, кто не присоединялся ко мне, но чей взор все же следил за генералом де Голлем.

В течение двух недель, которые я провел в Судане, Египте и Палестине, некоторые обстоятельства прояснились. Однако оставалось сделать основное, а я пока был бессилен что-либо предпринять. Тогда я возвратился в Браззавиль. Так или иначе необходимо было создавать общий фронт Экваториальной Африки. Если бы Восток был потерян, эти районы превратились бы с опорный центр сопротивления союзников; в противном случае у нас был бы там плацдарм для возможного наступления в будущем.

Во время инспекторской поездки я еще раз посетил Дуалу, Яунде, Маруа, Либревиль, Порт-Жантиль, Форт-Лами, Мусоро, Фаю, Фаду, Абеше, Форт-Аршамбо, Банги, Пуэнт-Нуар. Многого а этих пунктах не хватало, но там царил полный порядок и чувствовалась воля к победе. Губернаторы — Курнари в Камеруне, Лапи на территории Чад, Сен-Map на территории Убанги-Шари, Фортюнэ на Среднем Конго, Валантен-Смит в Габоне, где он сменил Парана, погибшего во время авиационной катастрофы при исполнении служебных обязанностей руководили и управляли в такой обстановке, где нет места сомнениям и которая создается среди французов, когда, случайно, они согласны между собой в служении великому делу. В военном отношении самым неотложным вопросом я считал приведение в боевую готовность сахарской колонны Леклерка. Я распорядился направить ему из Англии весь оставшийся там командный состав, а также необходимую боевую технику, которую англичане соглашались передать нам. Но уже в конце апреля я не сомневался, что не сегодня-завтра нам придется начать действия в странах Леванта.

Действительно, немцы выходили к Средиземному морю. 24 апреля англо-греческое сопротивление было сломлено, а незадолго до этого капитулировала и Югославия. Можно было предполагать, что англичане попытаются закрепиться на Крите. Но смогут ли они там удержаться? Мне представлялось совершенно очевидным, что противник вскоре направит в Сирию с берегов Греции по крайней мере свои эскадрильи. Их присутствие в арабских странах вызвало бы там волнение, что послужило бы поводом для ввода немецких войск. С другой стороны, с аэродромов в Дамаске, Райаке, Бейруте, находящихся в 500 километрах от Суэца и Порт-Саида, немецкие самолеты смогли бы легко бомбардировать канал и подступы к нему.

Дарлан был не в состоянии дать отпор подобным требованиям Гитлера. Я лелеял надежду, что многие французские солдаты и офицеры в странах Леванта, увидев, как на их базах приземляются самолеты германских военно-воздушных сил, не потерпят этого и не захотят служить им в качестве прикрытия. В этом случае надо быть готовым сразу же протянуть им руку. Поэтому я наметил директивы в отношении плана наших действий. Следовало направить прямо на Дамаск легкую мотомеханизированную дивизию генерала Лежантийома, как только появление немцев вызовет среди наших соотечественников реакцию, на которую мы рассчитывали. Катру со своей стороны должен был при таком повороте событий установить все возможные контакты, даже, если потребуется, с самим Денцем, дли создания против захватчиков Франции и Сирии единого фронта французов.

Однако эти планы не встречали одобрения англичан. Генерал Уэйвелл, поглощенный боями на трех фронтах, ни за что не хотел открывать четвертый. Не желая, впрочем, верить в плохой исход, он, по его словам, был убежден, полагаясь на отчет английского генерального консула в Бейруте, что Денц в случае необходимости окажет немцам сопротивление. В то же время лондонское правительство заигрывало с Виши. Вот почему в феврале месяце морское министерство Англии, несмотря на мои предупреждения, пропустило теплоход «Провиданс», который перевозил из Бейрута в Марсель насильно репатриируемых «деголлевцев». Так, в конце апреля с Денцем было заключено торговое соглашение о снабжении стран Леванта, и губернатор Ноайлетас вел в Адене с’ той же целью переговоры с англичанами в отношении Джибути.

Информация, поступавшая ко мне из Франции, давала основание думать, что в этих попытках «умиротворения» не обошлось без американского влияния. Мне сообщали, что Петен и Дарлан льстили послу США в Виши адмиралу Леги, в то время как сами втайне соглашались на требования Гитлера. Рузвельт, на которого в свою очередь оказывали влияние телеграммы Леги, призывал англичан проявлять снисходительность. Чем больше я чувствовал необходимость готовиться к действиям в странах Леванта, тем меньше были расположены к этому наши союзники. 9 мая Спирс сообщил мне из Каира, что «в настоящее время никакой операции с участием сил „Свободной Франции“ не предусматривается и не в моих интересах возвращаться в Египет, а лучше всего уехать в Лондон».

Я был убежден, что промедление могло бы дорого обойтись, и решил в свою очередь ошеломить англичан. 10 мая я телеграфировал в Каир английскому послу и главнокомандующему, протестуя, с одной стороны, против «односторонних решений, принятых в отношении снабжения стран Леванта и Джибути», а с другой — против «промедлений в отношении сосредоточения дивизии Лежантийома у границ Сирии, в то время как приход немцев в эту страну с каждым днем становится все более вероятным». Я отмечал, что в этих условиях я не собираюсь в ближайшее время возвращаться в Каир, что пусть события развиваются своим чередом, я же отныне сосредоточу усилия «Свободной Франции» в районе территории Чад. Затем я сообщил в Лондон, что отзываю из Каира генерала Катру, так как его присутствие там становится бесполезным. Наконец в связи с тем, что английский генеральный консул в Браззавиле Парр любезно передал мне послания, направленные Иденом в оправдание политики умиротворения Виши, я передал через него ответ, в котором решительно осуждал такую политику, тем более что я узнал о встрече Дарлана с Гитлером в Берхтесгадене, о заключении соглашения между ними, а также о приземлении немецких самолетов в Дамаске и Алеппо.

Противник тоже вел большую игру. Подстрекаемый немцами, глава правительства Ирака Рашид Али Гайлани в начале мая начал военные действия. Англичане подверглись нападению на своих аэродромах. 12 мая самолеты германских военно-воздушных сил прибыли в Сирию, а оттуда прилетели в Багдад. Накануне вишистские власти направили в Телль-Кочек, на иракскую границу, военную технику, переданную в свое время Виши итальянской комиссией но перемирию и находящуюся под ее контролем. Это вооружение было, конечно, предназначено для Рашида Али. Денц, вынужденный по требованию англичан дать объяснения, отвечал уклончиво, не отрицая, однако, фактов. Он говорил, что если бы он получил приказ Виши не мешать немцам совершить высадку, он бы подчинился, а это означало, что такой приказ был уже дан. Действительно стало известно, что участки побережья, где должен был высадиться противник, были намечены заранее. Лондонский кабинет министров решил, что в таких условиях лучше всего было согласиться с моей точкой зрения. Произошел неожиданный и коренной поворот. 14 мая, с одной стороны, Иден, а с другой — Спирс, который был еще в Египте, прямо заявили мне об этом. Наконец, Черчилль в своем послании просил меня поехать в Каир и не отзывать оттуда Катру в связи с предстоящими военными действиями. Очень довольный тем, что английский премьер-министр занял такую позицию, я ответил ему в теплых выражениях и единственный раз — на английском языке. Однако я не мог не извлечь из поведения наших союзников в этом вопросе тех выводов, которые напрашивались сами собой. Что же касается генерала Уэйвелла, то английское правительство приказало ему предпринять военные действия, которые намечались нами в Сирии. Когда 25 мая я прилетел в Каир, то увидел, что Уэйвелл уже смирился с этим приказом. Нужно сказать, что потеря Крита и исчезновение греческого фронта несколько облегчали в то время деятельность английского главнокомандующего.

Между тем в самой Сирии дела шли совсем не так, как мы предполагали. Катру одно время надеялся осуществить наш план, бросив на Дамаск только вооруженные силы «Свободной Франции». Но вскоре пришлось убедиться, что сговор Виши с противником не вызвал всеобщего движения протеста среди войск в странах Леванта. Наоборот, они заняли позиции на границе с тем, чтобы оказать сопротивление войскам «Свободной Франции» и ее союзников, в то время как под их прикрытием немцы могли свободно осуществлять передвижение. Поскольку Денц располагал более чем тридцатитысячной армией, хорошо оснащенной артиллерией, авиацией и танками, не считая сирийских и ливанских войск, наш первоначальный план направить на Дамаск 6 тысяч пехотинцев, 8 орудий и 10 танков, поддерживаемых двумя десятками самолетов, в расчете получить помощь на месте не мог в таком виде осуществиться. В этой операции должны были участвовать англичане. Предстояла настоящая битва.

Мы хотели, чтобы это сражение было как можно менее ожесточенным и продолжительным. Все в данном случае зависело от количества средств. Наши друзья из Бейрута и Дамаска сообщали нам: «Если в Сирию вступят со всех сторон многочисленные войска союзников, то все сведется к незначительным операциям ради сохранения чести. Если, напротив, войска Леванта увидят, что они имеют дело с количественно незначительными и слабо вооруженными силами, то скажется их профессиональное самолюбие и бои будут упорными». Сопровождаемый генералом Катру, я неоднократно встречался с Уэйвеллом и беседовал с ним на эту тему. Мы торопили его вступить в страны Леванта не только с юга, со стороны Палестины, но также и с востока, со стороны Ирака, где англичане в это время громили войска Рашида Али. Мы просили английского главнокомандующего направить для участия в военных действиях в Сирии четыре дивизии, в том числе одну бронетанковую, и значительное количество английской авиации. Мы настаивали, чтобы он предоставил войскам Лежантийома самое необходимое, а именно транспортные средства и артиллерию.

Генерал Уэйвелл не был, разумеется, лишен стратегических способностей. К тому же он хотел помочь нам. Но, поглощенный операциями в Ливии и, несомненно, раздраженный грозными телеграммами Черчилля, в которых он чувствовал отголосок нашей собственной настойчивости, Уэйвелл отвечал на наши упреки любезным безразличием. Ничто не могло убедить его направить на сирийский участок военных действий что-либо сверх жесткого минимума сил. Уэйвелл намеревался ввести в бой под командованием генерала Уилсона только одну австралийскую дивизию и одну кавалерийскую бригаду, которые двигались вдоль побережья по дороге Тир-Сайда, одну пехотную бригаду, направлявшуюся на Кюнейтру и Мардж-Уюн, и одну индийскую бригаду, приданную Лежантийому, который должен был идти на Дамаск через Деръа. Позднее Уэйвелл выделил еще два австралийских батальона. Наконец индийский отряд начал военные действия со стороны Ирака. Шестьдесят самолетов и военные корабли различных классов поддерживали наземные войска с воздуха и с моря. В общей сложности союзники вводили в действие меньше сил, чем противник. Однако с этими недостаточными силами нужно было действовать и завершить операцию. Окончательное решение было принято. Началась трагедия.

26 мая я прибыл в Хастину для инспектирования войск «Свободной Франции», которые уже были сконцентрированы, но по-прежнему плохо снабжались. Лежантийом представил мне семь батальонов, танковую роту, артиллерийскую батарею, эскадрон спаги, разведывательную роту и обслуживающие подразделения. На этом смотре я вручил первые ордена Освобождения отличившимся во время боев в Сирии и Эритрее. Беседуя с офицерами и солдатами, я видел, что их настроения сходны с моим: та же грусть и неприятное чувство при мысли о необходимости сражаться против французов, возмущение политикой Виши, подрывавшей дисциплину в войсках, и убеждение в том, что следовало выступить, захватить страны Леванта и включить их в борьбу против врага. 21 мая полковник Колле, офицер большого опыта и легендарной отваги, командовавший группой черкесских эскадронов, перешел с частью своих подразделений через границу и соединился с нами. 8 июня войска Великобритании и «Свободной Франции», развернув союзные знамена, начали продвижение, получив совместный приказ Уэйвелла и Катру применять оружие только в том случае, если по ним будет открыт огонь. В течение нескольких недель радиостанция, установленная в Палестине, передавала выступления капитанов Шмиттлейна, Куле и Репитона, обращавшихся с дружескими упреками к нашим соотечественникам, в лице которых мы от всей души не желали встретить своих противников. Между тем нам нужно было приступить к действиям. В своем публичном заявлении я рассеял вес сомнения по этому вопросу. Эта решимость в кратчайший срок развернуть действия и разрешить раз и навсегда вопрос укреплялась во мне тем сильнее, чем больше было признаков, свидетельствовавших о предстоящем наступлении Виши и, быть может, держав оси против территорий «Свободной Франции» в Африке. По нашим сведениям, во время бесед в Берхтесгадене 11 и 12 мая Гитлер потребовал от Дарлана предоставить в распоряжение Германии сирийские аэродромы и порты, обеспечить немецким войскам, самолетам и флоту возможность использования Туниса, Сфакса и Габеса, отвоевать силами Виши территории Экваториальной Африки. Правда, наши информаторы указывали, что Вейган отказался открыть немцам доступ в Тунис и начать наступление на территории «Свободной Франции», говоря, что его войска откажутся выполнять такой приказ. Но если бы Гитлер остановился на этом плане окончательно, что значил бы протест Вейгана, который в конечном итоге, не желая воевать, ничего иного не мог сделать, как только поставить на одном из совещании у маршала Петена вопрос о своей отставке?

Поэтому мы были готовы отразить возможное нападение. Лармина, пользуясь тем, что известие о прибытии германских самолетов в Сирию произвело впечатление на некоторые круги в Дагомее, Того, Нигерии и на территории Берега Слоновой Кости, намеревался вступить туда при первом удобном случае. Я со своей стороны дал ему инструкцию, как следовало действовать. Английские правительство на мой вопрос о том, что оно предпримет в случае, если Виши при непосредственной поддержке немцев или без их поддержки попытается начать военные действия, например против территории Чад, ответило через Идена, что оно поможет нам отразить нападение всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Наконец, мы сделали все необходимое, чтобы непосредственно заинтересовать американцев в обеспечении безопасности африканских территорий «Свободной Франции».

5 июня я вручил посланнику Соединенных Штатов в Каире меморандум, в котором подчеркивал, что Африка должна в будущем превратиться в американский плацдарм для освобождения Европы, и предлагал Вашингтону, не теряя времени, разместить военно-воздушные силы на территории Камеруна, территории Чад и Конго. Через четыре дня консул Соединенных Штатов в Леопольдвиле встретился с Лармина. От имени своего правительства консул спросил у него, считает ли он, что Французская Экваториальная Африка находится под угрозой, и, получив утвердительный ответ Верховного комиссара, попросил сообщить ему, какую конкретную помощь, в частности в области вооружения, хотел бы он получить от Америки. Несмотря на все предосторожности, принятые нами в целях ожидаемой обороны экваториального плацдарма, я хотел, предвидя огромные усилия, которые будут предприняты в Африке державами оси и их сообщниками, чтобы страны Леванта были закрыты для немцев и оторваны от Виши.

В то время как Англия и «Свободная Франция» готовились к совместным военным действиям, вопросы их политического соперничества то и дело выходили наружу. В деятельности союзнических штабов, английского посольства в Каире, окружения английского Верховного комиссара в Иерусалиме, в сообщениях, которые делались английским министерством иностранных дел Кассену, Плевену, Дежану и которые они из Лондона направляли мне, в инспирированных статьях газет, в частности «Палестин пост», мы чувствовали нетерпение людей, перед которыми наконец-то открывалась перспектива осуществить в Сирии давно разработанный план действий. Развитие событий должно было дать Великобритании огромные политические, военные и экономические преимущества в Сирии, которыми она, несомненно, поспешила бы воспользоваться в своих интересах.

Тем более, что, обосновавшись в Дамаске и Бейруте, мы не смогли бы сохранить там «статус-кво антэ». Катастрофа 1940, капитуляция Виши, действия держав оси вызвали такие потрясения, что «Свободная Франция» должна была занять по отношению к государствам Леванта новую позицию, отвечающую происшедшим изменениям и новым обстоятельствам. Мы к тому же полагали, что после окончания войны Франция не сохранит мандат на эти страны. Если бы даже она захотела это сделать, этому, несомненно, помешало бы движение в арабских странах и требования международной обстановки. Поэтому только независимость реально и по праву могла прийти на смену мандата. При этом интересы Франции и ее исторические прерогативы должны были сохраниться. Впрочем, именно такие цели преследовали договоры, заключенные в 1936 в Париже с Ливаном и Сирией. Эти договоры, несмотря на затяжку с их ратификацией, были фактом, который мы, исходя из здравого смысла и учитывая обстоятельства, не могли игнорировать.

Вот почему мы решили, что, вступив на территорию Сирии и Ливана, «Свободная Франция» заявит о своем желании покончить с режимом мандата и заключить договоры с государствами, которые обретут суверенитет. Пока на Востоке будет продолжаться война, мы, естественно, сохраним в странах Леванта верховную власть и обязанности страны, имеющей мандат на эти территории. Наконец, поскольку территория Сирии и Ливана является неотъемлемой частью театра военных действий на Среднем Востоке, где англичане по сравнению с нами располагают огромным превосходством в средствах, мы согласимся, чтобы их военное командование осуществляло стратегическое руководство военными действиями, направленными против общего противника.

Однако вскоре стало ясно, что это не удовлетворит англичан. Их действия направлялись из Лондона весьма влиятельными органами, осуществлялись на месте группой людей, лишенных щепетильности, но располагавших большими средствами, одобрялись Форин-офисом, которое иногда сетовало по этому поводу, но никогда не высказывало своего отрицательного отношения. Их поддерживал премьер-министр, чьи двусмысленные обещания и наигранные эмоции вводили в заблуждение относительно его намерений. Все это было направлено на то, чтобы обеспечить повсюду на Востоке руководящее положение Великобритании. Проводя свою политику, Англия намеревалась с помощью то завуалированных, то грубых методов занять место Франции в Дамаске и Бейруте. Набить себе цену — вот тот прием, который англичане собирались использовать в своей политике, стараясь внушить, что любая уступка с нашей стороны Сирии и Ливану является лишь результатом их доброго посредничества. Они начали бы подстрекать местных правителей к выдвижению все растущих требований, а затем поддерживать провокации, порождаемые такой политикой. Одновременно англичане попытались бы, выставив французов в невыгодном свете, направить против них местное и международное общественное мнение и тем самым отвлечь от себя народное недовольство, вызванное английской политикой притязаний в других арабских странах.

Едва были принято совместное решение о вступлении в Сирию, как сразу же стали выявляться намерения англичан. В связи с тем, что Катру готовил свой проект декларации о независимости, сэр Майлс Лэмисон потребовал, чтобы декларация была провозглашена одновременно от имени Англии и «Свободной Франции». Я, естественно, выступил против этого. Тогда английский посол стал настаивать на том, чтобы в тексте декларации было указано, что наше обещание подкрепляется английскими гарантиями. Я отверг и это требование, ссылаясь на то, что слово, данное Францией, не нуждается в иностранных гарантиях. 6 июня, накануне дня выступления войск, Черчилль направил мне телеграмму, в которой он выражал свои дружеские пожелания и настаивал на том, что эта пресловутая гарантия имеет чрезвычайно большое значение. Я поблагодарил его за дружеские пожелания, но не ответил на вопрос о гарантии. Нетрудно было заметить, что наши партнеры хотели создать впечатление, что если Сирия и Ливан обретут независимость, они этим будут обязаны Англии. Это позволило бы англичанам в дальнейшем занять позицию арбитра между нами и государствами Леванта. В конечном итоге декларация Катру осталась такой, какой она и должна была быть. Однако как только Катру провозгласил ее, лондонское правительство отдельно и от своего имени опубликовало другую декларацию.

Военная кампания, которую мы должны были начать, вызывает в моей памяти ужасные воспоминания. У меня свежи в памяти мои полеты между Иерусалимом, где находился мой штаб, и нашими храбрыми войсками, которые продвигались к Дамаску. Я помню, как навещал раненых во франко-английском полевом госпитале г-жи Спирс и доктора Фрюшо. По мере того как я узнавал, что многие наши лучшие солдаты гибнут на поле брани, что генерал Лежантийом тяжело ранен, полковник Женэн и капитал 3-го ранга Детруайа убиты, а майоры Шевинье, де Буассуди и де Вийутре получили тяжелые ранения и что, кроме того, большое количество доблестных офицеров и солдат храбро сражаются на другой стороне и гибнут от нашего огня, что 9 и 10 июня на реке Литани, 12 июня под Киссуа, 15 и 16 июня под Кюнейтрой и Эзраа в ожесточенных боях пали многие французские солдаты обоих лагерей и их английские союзники, я испытывал по отношению к тем, кто выступал против нас из-за соображений чести, смешанное чувство уважения и сострадания. В то время как противник держал Париж под своим сапогом, вел наступление в Африке, проникал в страны Леванта, проявленное мужество и потери в этой братоубийственной войне, которую Гитлер навязал военачальникам, попавшим под его иго, представлялись мне чудовищной тратой французских сил.

Но чем горестнее сжимается мое сердце, тем больше крепнет во мне решимость положить этому конец. Такие же чувства, впрочем, испытывают и все бойцы «Свободной Франции», о которых можно сказать, что ни один из них не дрогнет. То же самое чувствуют и наши соотечественники в Египте, которые на собрании в Каире по случаю первой годовщины 18 июня встречают мою речь единодушным одобрением.

В тот день можно было надеяться, что Денц намерен положить конец этой одиозной борьбе. Кстати, в этой борьбе у него уже не было никакой надежды на благоприятный исход. В самом деле, стало известно, что Бенуа-Мешен, посланный правительством Виши в Анкару, чтобы добиться у Турции разрешения доставлять подкрепления, направляемые в Левант, через турецкую территорию, получил отказ. С другой стороны, разгром Рашида Али в Ираке и его бегство 31 мая в Германию открывали союзникам путь в Сирию через пустыню и Евфрат. После этого немцы уже не торопились с посылкой новых воинских частей в арабские страны. Наоборот, самолеты, направленные туда ранее, были переброшены в Грецию. Две французские авиационные эскадрильи, прибывшие из Северной Африки через Афины, где немцы снабдили их всем необходимым, являлись единственным подкреплением, которое с начала военных действий прибыло в Левант. А между тем нами, было получено из Вашингтона сообщение, что 18 июня политический директор Верховного комиссара Леванта Конти обратился к генеральному консулу США в Бейруте с просьбой срочно узнать у англичан, какие условия они и «деголлевцы» считали бы приемлемыми для прекращения военных действий.

Предвидя последствия такого обращения и в виде предосторожности 13 июня я сообщил Черчиллю, на какой основе, по-моему мнению, могло бы быть заключено намечавшееся перемирие. Во время заседания у сэра Майлса Лэмпсона 19 июня, на котором присутствовали Уэйвелл и Катру, я составил в том же духе текст условий. Они представлялись мне удовлетворительными для нас и приемлемыми для наших противников. «Соглашение, — писал я, — должно основываться на следующем: почетные условия для всех военнослужащих и гражданских чиновников; гарантии прав и интересов Франции в Леванте со стороны Великобритании; осуществление представительства Франции в Леванте властями „Свободной Франции“». Я подчеркнул, что «все военнослужащие и гражданские чиновники, кто пожелает, а также и их семьи, могут остаться, а остальные будут репатриированы». Но я добавлял, что «союзники оставляют за собой право принять меры к тому, чтобы обеспечить каждому подлинную свободу выбора». Наконец, чтобы опровергнуть слухи, которые распространялись Виши, я заявлял, что «никогда не предавал суду тех из своих товарищей по оружию, которые сражались против меня, выполняя полученные приказы, и что я не намерен делать это и в данном случае». Таковы в основном были те положения, тут же принятые англичанами, которые были срочно переданы по телеграфу в Лондон, чтобы сообщить их в Вашингтон, а оттуда в Бейрут.

Поэтому на другой день я испытал неприятное чувство, когда ознакомился с точным текстом, который английское правительство в конечном счете направило в Бейрут. Он вовсе не походил на тот, под которым я поставил свою подпись. О «Свободной Франции» не было даже упоминания! Словно Денцу предлагали передать Сирию Англии! Не были внесены и оговорки, на которых я настаивал, чтобы помешать массовой и принудительной репатриации военных и служащих из Леванта. А между тем мне во что бы то ни стало необходимо было удержать их на месте в возможно большем количестве. Поэтому я направил Идену категорический протест и предупредил его, что буду придерживаться условий, выработанных 19 июня, и не стану признавать никаких других. Это предупреждение, как будет видно из дальнейшего, сыграло свою роль.

По каким причинам вишистские власти более трех недель затягивали вопрос о переговорах, имеющих целью закончить военные действия, хотя они сами же сделали первые шаги? Для чего, спрашивается, нужно было так долго продолжать военные действия, которые уже ничего не могли изменить и только увеличивали потери с обеих сторон? Я считаю, что единственным объяснением этого является тот факт, что началось наступление немцев на Россию. 22 июня, на следующий день после того как генеральный консул США в Бейруте вручил Верховному комиссару ответ Великобритании, Гитлер бросил свои армии на Москву. При таких обстоятельствах он был явно заинтересован сковать большую часть вооруженных сил союзников в Африке и Сирии. В Африке об этом позаботился Роммель. В Сирии эту задачу выполняли несчастные французские войска.

Однако 21 июня, после упорного боя в Киеве, наши войска вступили в Дамаск. Катру немедленно направился туда. Я сам прибыл туда 23 июня. В течение последующей ночи немецкие самолеты бомбили город, и во время бомбежки в христианских кварталах Дамаска погибли сотни людей. Так немцы доказывали свое сотрудничество с Виши. Однако едва успели мы прибыть в Дамаск, как со всех сторон — из Горана, Джебель-Друза, Пальмиры и Джезире стали поступать тревожные сообщения о поведении англичан. Нельзя было терять ни одной минуты. Необходимо было показать, что разгром Виши отнюдь не может служить предлогом для оттеснения на задний план Франции. Необходимо было немедленно укрепить наш авторитет.

24 июня я назначил генерала Катру своим генеральным и полномочным представителем в Леванте. В письме, адресованном ему, я так определял его функции: «руководство восстановлением внутриполитического и экономического положения и приближения его, насколько это позволяют условия войны, к нормальному уровню; ведение переговоров с правомочными представителями населения о заключении договоров, устанавливающих независимость и суверенитет стран Леванта, равно как и союз этих государств с Францией; обеспечение обороны территории против врага; сотрудничество с союзниками в проведении военных операций на Востоке». Впредь до вступления в силу предусматриваемых договоров генерал Катру осуществлял «всю власть и всю ответственность Верховного комиссара Франции в Леванте». Что же касается переговоров, то они должны вестись с «правительствами, утвержденными учредительными собраниями, действительно представляющими всю массу населения и созванными, как только это станет возможным. Отправной точкой для переговоров должны служить договоры 1936». Таким образом, «мандат, доверенный Франции в Леванте, был бы до конца выполнен и миссия Франции продолжалась бы».

Во время своего пребывания в Дамаске я принял представителей всех без исключения политических, религиозных и административных группировок, а таких там было немало. Несмотря на обычную восточную осторожность, можно было видеть, что авторитет Франции в нашем лице был признан безоговорочно. Нашу роль считали решающей в провале немецкого плана укрепиться в Сирии. Наконец, только от нас ожидали возобновления деятельности государственных органов и сформирования нового правительства. Генерал Катру, который великолепно был знаком с людьми и положением дел в стране, принял меры к обеспечению порядка, снабжения и медицинского обслуживания, но не торопился с назначением министров.

Впрочем, драма близилась к концу. 26 июня Лежантийом, который, несмотря на тяжелое ранение, продолжал командовать войсками, овладел Небком и 30 июня отразил ожесточенную контратаку. 3 июля индийская колонна, пришедшая из Ирака, переправилась через Евфрат по мосту в Дейр-эз-Зор, который уцелел, по-видимому, не случайно, и продвинулась к Алеппо и Хомсу. 9 июля, двигаясь прибрежной дорогой, англичане достигли Дамура, и далее к востоку — Эццина. 10 июля Денц направил свои самолеты и военные корабли в Турцию, где они были интернированы. Затем он обратился с просьбой о прекращении огня, которая была немедленно удовлетворена. Условились, что полномочные представители обеих сторон встретятся через три дня в Сен-Жан д’Акре.

Многое заставляло меня думать, что результаты этой встречи могут не соответствовать интересам Франции. Само собой разумеется, 28 июня я предупредил Черчилля о том, «какое чрезвычайно важное значение будет иметь с точки зрения нашего союза политика Англии по отношению к нам на Востоке». Конечно, я добился того, чтобы генерал Катру присутствовал во время переговоров. Разумеется, наши делегаты в Лондоне получили от меня точные указания относительно того, каким образом должна быть установлена наша власть в Леванте. Они должны были ими руководствоваться во время переговоров. Но условия, сформулированные в свое время Иденом для перемирия с Денцем, настроения, царившие в английских учреждениях, и тот факт, что лояльный Уэйвелл, назначенный вице-королем Индии, только что покинул Каир, а его преемник Окинлек еще не приступил к исполнению своих обязанностей, что представляло свободное поле деятельности для всех, кто испытывал «симпатии» к арабам, — все это не оставляло сомнений в том, что соглашение окажется неудовлетворительным. В конце концов перемирие было заключено между Уилсоном и Вердийаком. У меня не было другой возможности ограничить гибельные последствия перемирия, как уехать, занять где-нибудь удобную позицию и оттуда противодействовать соглашению, которое меня ни к чему не обязывало и которое я мог при первом подходящем случае опротестовать.

Такой удобной позицией был Браззавиль. Я там оставался, в то время как в Сен-Жан д’Акре вырабатывался документ, содержание и форма которого превзошли все мои наихудшие опасения.

По сути дела текст соглашения означал полную передачу Сирии и Ливана англичанам. Ни слова о правах Франции ни в настоящее время, ни в будущем. Ни малейшего упоминания о государствах Леванта. Виши оставляло все в руках иностранной державы и старалось добиться только одного: репатриации всех своих войск, так же как и большинства служащих и французских граждан. Все это делалось для того, чтобы воспрепятствовать де Голлю увеличить свои силы и тем самым помешать ему сохранить в Леванте позиции Франции.

Подписывая эту капитуляцию, Виши оставалось верно своему печальному призванию. Но, казалось, и англичане пошли на это соглашение не без задних мыслей. Делая вид, что им ничего не известно о союзниках — свободных французах, инициатива и сотрудничество которых весьма помогли им в достижении важных стратегических целей, они явно намеревались использовать все; что Виши бросило на произвол судьбы, чтобы сосредоточить в руках своего военного командования власть, которую Денц передал им в Бейруте и в Дамаске. Кроме того, англичане согласились на быстрейшую эвакуацию войск Виши из стран Леванта. По условиям соглашения эти войска должны были быть сосредоточены под командой своих начальников и погружены на суда, которые должен был прислать Дарлан. Более того, свободным французам было запрещено вступать с ними в какой-либо контакт и пытаться склонить их на свою сторону. Военное имущество, которое они оставляли, переходило исключительно в руки англичан. Наконец, так называемые «специальные» войска, то есть сирийские и ливанские части, которые всегда выражали свою преданность Франции, так что Виши даже не решалось использовать их против нас в недавних боях, должны были полностью подчиняться английскому командованию.

Еще до того, как я ознакомился со всеми подробностями этого документа, основываясь только на сообщениях лондонского радио, естественно, весьма приукрашенных, я заявил, что не признаю соглашения, подписанного в Сен-Жан д’Акре. После чего я отправился в Каир и на каждом этапе своего пути доказывал английским губернаторам и всевозможным военным чинам важность того, что произошло. Так, в Хартуме я разговаривал с превосходно и дружественно настроенным к нам генерал-губернатором Судана генералом сэром Артуром Хюддлестоном, в Кампала — с губернатором, в Уади-Хальфа — с администратором клуба. Дело дошло до того, что о моем приезде стали предупреждать тревожными телеграммами. 21 июля я встретился с Оливером Литтлтоном, министром без портфеля в английском правительстве, командированным в Каир для осуществления там руководства английской политикой на Востоке.

«Капитан» Литтлтон, человек живого ума, любезный и уравновешенный, явно не хотел начинать свою миссию с катастрофы. Он встретил меня с некоторым смущением. Я постарался избежать разрыва и, сдерживая себя, сделал ему заявление следующего содержания.

— В результате кампании, которую мы только что провели объединенными силами, мы добились значительных стратегических выгод. Таким образом, в Леванте была ликвидирована угроза, которая нависла над театром военных действий на Востоке вследствие подчинения Виши державам оси. Но я должен вам заявить, что соглашение, которое вы только что заключили с Дендем, неприемлемо для нас. Верховная власть в Сирии и Ливане не может перейти от Франции к Англии. Осуществлять эту власть может только «Свободная Франция» и никто кроме нее, так как она должна дать отчет в этом перед Францией. С другой стороны, мне необходимо привлечь на свою сторону возможно большее количество войск, которые только что сражались против нас. Их массовая и быстрая репатриация, а также тот факт, что их держат организованными частями и изолируют от нас, лишают меня всякой возможности оказывать влияние на них. В конечном счете свободные французы не могут согласиться с тем, что они отрезаны от французских источников подкреплении и в особенности не хотят допускать, чтобы наши объединенные усилия завершились установлением вашего господства в Дамаске и в Бейруте.

— У нас нет таких намерений, — ответил Литтлтон. — У Великобритании в Сирии и Ливане только одна цель — стремление выиграть войну. Но это вызывает необходимость охранять внутреннее положение от возможных потрясений. Поэтому нам кажется необходимым, чтобы государства Леванта получили независимость, которую гарантировала им Англия. С другой стороны, пока будет продолжаться война, военное командование имеет особые права в области поддержания общественного порядка. Следовательно, только от него зависит принимать на местах окончательные решения. Что же касается технических условий, о которых договорились генералы Уилсон и Вердийак относительно отхода и посадки французских войск на суда, то это также необходимо для того, чтобы все происходило с соблюдением должного порядка. Наконец, у нас просто не укладывается в голове, что вы не доверяете нам. Ведь, в конце концов, у нас общая цель.

— Да, — ответил я, — у нас общая цель. Но положение наше не одинаково, и наши действия могут перестать быть совместными. Государством, обладающим мандатом в Леванте, является Франция, а не Великобритания. Вы говорите о независимости государств Леванта. Но только мы правомочны предоставить ее им.

И мы действительно предоставим им независимость из соображений и на условиях, о которых только мы можем судить и за которые только мы можем нести ответственность. Конечно, вы имеете право выразить по этому вопросу свое мнение, но вмешиваться в это внутреннее дело вы не можете. Что же касается поддержания общественного порядка в Сирии и Ливане, то это тоже наше, а не ваше дело.

— Тем не менее, — возразил Литтлтон, — по нашему соглашению от 7 августа 1940 вы признали руководящую роль английского командования.

— Я признал за этим командованием, — ответил я, — право давать директивы свободным французским вооруженным силам, но только в стратегических вопросах и против общего врага. Я никогда не допускал, чтобы эта прерогатива распространялась на суверенитет, на политику, на управление теми территориями, которые доверены Франции. Когда в один прекрасный день мы высадимся в самой Франции, вы тоже будете ссылаться на права английского командования, чтобы претендовать на управление Францией? Вместе с тем я должен повторить вам, что настаиваю на том, чтобы нам была предоставлена возможность вступить в общение с теми французскими элементами, которые служили у Виши. Впрочем, это также и в ваших интересах. Было бы совершенно абсурдно эвакуировать обстрелянные в боях войска. В один прекрасный день мы встретим их где-нибудь в Африке или в другом месте. Наконец, все военное имущество, оставленное вишистскими войсками, и командование «специальными» войсками должно быть возвращено «Свободной Франции».

— Вы ознакомили меня с вашей точкой зрения, — сказал Литтлтон. — Мы можем обсудить все то, что касается наших взаимоотношений в Сирии и Ливане. Но что касается соглашения о перемирии, то оно уже подписано и мы обязаны эти условия выполнять.

— Это соглашение ни к чему не обязывает «Свободную Францию». Я его не ратифицировал.

— Что же вы намерены делать?

— А вот что. Для того чтобы не создавалось никакой двусмысленности в отношении прав, которые английское командование намеревается применить и Сирии и Ливане, я имею честь поставить вас в известность, что начиная с 24 июля, то есть через три дня, вооруженные силы «Свободной Франции» не будут больше находиться в подчинении английского командования. Кроме того, я приказал генералу Катру немедленно взять в свои руки всю полноту власти на всей территории Сирии и Ливана, какое бы сопротивление и с чьей бы стороны он ни встретил. Я отдаю приказ вооруженным силам «Свободной Франции», поскольку это будет возможно для них, войти в соприкосновение со всеми другими французскими войсками и захватить их вооружение. Наконец, реорганизация сирийских и ливанских войск, которую мы уже начали, будет продолжаться самым энергичным образом.

Я вручил капитану Литтлтону заранее заготовленную ноту, в которой были уточнены эти положения. Прощаясь, я ему сказал:

— Вам хорошо известно, сколько я лично и те, кто следует за мной, сделали и делаем для нашего союза с Англией. Поэтому вы вполне можете понять, насколько сильно мы сожалели бы, если бы увидели, что наш союз ослабевает. Но ни мы, ни те, кто в нашей стране возлагает на нас надежды, не могут позволить, чтобы этот союз действовал во вред Франции. Если бы это, к несчастью, случилось, мы предпочли бы отказаться от обязательств по отношению к Англии. Но во всех случаях мы по-прежнему будем продолжать борьбу против врага всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами, Я намерен через три дня отправиться в Бейрут. С этого момента я готов принять участие во всех переговорах, которые вы сочтете желательными.

Я покинул Литтлтона, который внешне сохранил хладнокровие, но показался мне взволнованным и встревоженным. Я сам был в достаточной мере взволнован. В конце дня я подтвердил ему письмом, что подчинение вооруженных сил «Свободной Франции» английскому командованию прекращается 24 июля в полдень, но сообщил, что готов договориться с ним о новых условиях военного сотрудничества. В заключение я телеграфировал Черчиллю следующее: «Мы считаем соглашение, подписанное в Сен-Жан д’Акре, противоречащим по своей сущности военным и политическим интересам „Свободной Франции“, другими словами, Франции как таковой, и находим, что его форма самым серьезным образом затрагивает наше достоинство… Мне хотелось бы, чтобы вы сами почувствовали, что подобное отношение к нам со стороны англичан в таком жизненно важном для нас вопросе в значительной степени усугубляет наши трудности и приведет к таким последствиям, которые я считаю гибельными для нашего дела». Теперь слово было за Англией, и она пошла на уступки. В тот же вечер Литтлтон попросил меня о встрече с ним, и во время беседы он обратился ко мне со следующими словами:

— Я согласен, что по некоторым внешним признакам вы могли подумать, что мы хотим занять место Франции в Леванте. Я вас уверяю, что это не так. Чтобы рассеять это недоразумение, я готов направить вам письмо, гарантирующее вас в отношении нашей полной незаинтересованности в Леванте в политических и административных вопросах.

— Это было бы, — ответил я, — прекрасным принципиальным заявлением. Но остается в силе соглашение, заключенное в Сен-Жан д’Акре, которое этому явно противоречит. Кроме того, оно грозит привести к инцидентам между вашими представителями, выполняющими это соглашение, и нашими, которые его не признают. Остается также в силе ваше намерение расширить прерогативы английского военного командования в Леванте, что несовместимо с нашей позицией в данном вопросе.

— Может быть, вы можете что-нибудь предложить нам и в отношении этих двух вопросов?

— По первому вопросу я не вижу иного выхода, кроме немедленной договоренности между нами относительно «применения» условий соглашения о перемирии, которая исправила бы на практике то, что порочно в его тексте. Что же касается второго вопроса, то необходимо в срочном порядке, чтобы вы обязались ограничить прерогативы вашего командования на сирийской и ливанской территориях военными операциями против общего врага.

— Разрешите мне подумать об этом.

Атмосфера улучшалась. Наконец, после различных перипетий, 24 июля мы договорились о «разъяснительном» соглашении по поводу соглашения о перемирии, заключенном в Сен-Жан д’Акре. Переговоры по этому соглашению вели с нашей стороны генерал де Лармина и полковник Вален. Англичане заявили, что они готовы предоставить нам возможность вступить в контакте войсками Леванта, чтобы организовать их переход на нашу сторону. Они согласились также на передачу вооружения в распоряжение вооруженных сил «Свободной Франции» и отказывались от своего намерения поставить под свое командование сирийские и ливанские части. Было, кроме того, оговорено, что «в случае установления существенного нарушения соглашения о перемирии со стороны должностных лиц Виши английские вооруженные силы и войска „Свободной Франции“ примут все меры, которые они сочтут необходимыми, чтобы присоединить войска Виши к „Свободной Франции“». А так как фактически такие «существенные нарушения» уже неоднократно имели место, то можно было надеяться — и Литтлтон сам меня в этом заверил, — что в конце концов вопрос о том, куда направить вишистские войска, будет в ближайшее время пересмотрен.

Я не сомневался в доброй воле английского министра. Но что станут предпринимать вопреки достигнутому соглашению генерал Вилсон и те его сотрудники, которые «симпатизируют» арабам? С целью добиться того, чтобы они вели себя как полагается, я снова телеграфировал Черчиллю, умоляя его «воспрепятствовать передаче в распоряжение Виши целой армии, состоящей из организованных частей». «Считаю своим долгом еще раз повторить, — прибавлял я, — что в интересах самой элементарной безопасности мне представляется необходимым отменить репатриацию армии Денца и предоставить возможность свободным французам помочь этим несчастным людям, обманутым вражеской пропагандой, выполнить свой долг».

На следующий день, 25 июля, Оливер Литтлтон, министр без портфеля в английском правительстве, ответил от имени Англии:

«Мы признаем исторические интересы Франции в Леванте. Великобритания не имеет никаких интересов в Сирии и Ливане, кроме желания выиграть войну. У нас нет никаких намерений посягать каким-либо образом на позиции Франции. И „Свободная Франция“, и Великобритания обещали независимость Сирии и Ливану. Мы охотно допускаем, что как только этот этап будет окончательно завершен, Франция должна будет занять доминирующее в Леванте и привилегированное положение по сравнению со всеми другими европейскими странами… Вы имели возможность ознакомиться с недавними заверениями премьер-министра, сделанными в этом духе. Я счастлив подтвердить их сегодня».

В том же письме Литтлтон заявлял, что принимает текст соглашения, который я ему передал и в котором речь шла о координации действий английских и французских военных властей на Востоке. Из него следовало, что англичане не имеют права вмешиваться в Леванте в политическую и административную область, а мы в свою очередь соглашаемся на выполнение их командованием функций стратегического руководства. Причем точно определялись границы этого руководства.

В тот же день я выехал в Дамаск и Бейрут.

По тому, как происходил торжественный въезд главы «Свободной Франции» в сирийскую столицу, можно было убедиться в энтузиазме населения этого древнего города, который раньше при всяком удобном случае подчеркивал свою холодность по отношению к французским властям. Когда несколько дней спустя я обратился в стенах университета к представителям страны, сгруппировавшимся вокруг сирийского правительства, и уточнил цели, которые ставила перед собой в Леванте Франция, я добился с их стороны полного понимания.

В Бейрут я прибыл 27 июля. Французские и ливанские войска были выстроены шпалерами на всем протяжении пути, в то время как толпа встречала меня аплодисментами. Я направился через переполненную восторженным народом Пушечную площадь в Малый сераль и торжественно обменялся там полными оптимизма речами с главой ливанского правительства Альфредом Наккашем. Затем я явился в Большой сераль, где собрались французские должностные лица. Большинство из них поддерживало систему управления, установленную Виши, или относилось к ней с доверием. Но, вступая с ними в беседу, я убедился еще раз, какое влияние оказывают на поведение и даже на убеждения людей события, если они в полном смысле этого слова являются решающими. Высокопоставленные лица, чиновники, представители духовенства — все заверяли меня в своей лояльности и обещали, что будут служить своей стране при новой власти с безграничной преданностью. Должен сказать, что за самыми небольшими исключениями эти обещания были выполнены.

Почти все французы, оставшиеся в Сирии и Ливане, невзирая на самые трудные обстоятельства, не переставали доказывать на деле, что они тесно сплотились вокруг «Свободной Франции», которая боролась за освобождение страны, одновременно осуществляя на местах права и обязанности Франции.

Между тем как раз настало время, чтобы заставить уважать эти права и обязанности. Сразу же по прибытии в Бейрут я констатировал, насколько мало считаются генерал Уилсон и его политические сотрудники в военной форме с соглашением, заключенным мною с Литтлтоном. Должен признать, что это не вызвало у меня удивления. Что же касалось выполнения условий перемирия, равно как и поведения англичан в Сирии и Ливане, то все происходило таким образом, как будто никто ничем не был нам обязан.

В полном согласии с англичанами Денц сосредоточил свои войска в районе Триполи. Командование по-прежнему оставалось в его руках. Воинские части со своими начальниками, оружием и знаменами расположились лагерем одна возле другой. Виши осыпало их орденами и благодарностями с объявлением в приказах. Войска получали только ту информацию, которую пропускали вышестоящие чины, и им постоянно внушали мысль о предстоящей репатриации. Из Марселя уже сообщали об отправке судов, которые должны были погрузить всех сразу. Дарлан не терял ни одного дня, чтобы отправить их во Францию, и немцы также стремились ускорить их возвращение. А тем временем согласно указаниям Денца, с которыми в полной мере считались английская комиссия по перемирию и органы английской охраны, офицерам и солдатам было запрещено всякое общение с личным составом свободных французских войск, которые, в свою очередь, были лишены возможности войти в контакт с ними. При таких условиях переход на нашу сторону был редким явлением. А мы надеялись, что сможем оказать влияние на совесть и сознание этих людей в индивидуальном порядке и лояльно, если бы им дали возможность выслушать нас и сделать свободный выбор. Вместо этого происходила спешная погрузка организованной армии, которую держали в атмосфере озлобления и унижения и у которой было лишь одно желание — возможно скорее покинуть страну, где они понесли столько напрасных жертв и потратили столько тщетных усилий.

Итак, обязательства, взятые на себя английским правительством по вопросу о толковании условий перемирия, заключенного в Сен-Жан д’Акре, оставались мертвой буквой. В таком же положении находился и вопрос о политической незаинтересованности Великобритании в Сирии и о границах полномочий английского военного командования. Если в Дамаске и Бейруте эти посягательства еще носили скрытый характер, то наоборот, в областях, где интересы сталкивались особенно остро и на которые давно метила Англия или ее хуссейновские друзья, эти посягательства проявлялись совершенно открыто.

В Джезире с майором Рейньером, представлявшим генерала Катру, местные английские власти обращались как с подозрительным лицом и препятствовали ему формировать ассиро-халдейские батальоны и временно распущенные сирийские эскадроны. В Пальмире и в пустыне свирепствовал англичанин Глабб, которого там называли «Глабб-пашой». Он командовал так называемыми трансиорданскими вооруженными силами и старался привлечь бедуинские племена на сторону эмира Абдуллы. В Хуране английские агенты оказывали давление на местных вождей, чтобы и их тоже заставить признать власть Абдуллы и платить ему подати. Тревожные сведения приходили также из Алеппо и из области алауитов.

Но особенно откровенно проявляли свои намерения англичане в Джебель-Друзе. Между тем там не происходило никаких боев, и генералы Вилсон и Катру пришли к соглашению, что союзные войска могут войти в эту область только тогда, когда по этому вопросу будет принято общее решение. Можно легко представить себе наше удивление, когда стало известно, что в Джебель-Друз вошла целая английская бригада. Англичане самочинно взяли на свою службу друзе кие эскадроны, и некоторые вожди, созванные и подкупленные Бассом, или иначе «коммодором Бассом», заявили, что они не признают французские власти. Так называемый «Французский дом» в Сувейде, который занимал наш представитель, был насильственным образом захвачен и превращен в резиденцию английского командования. В присутствии войск и местного населения французский флаг над резиденцией был спущен и поднят флаг Великобритании.

Нужно было действовать немедленно. 29 июля генерал Катру по соглашению со мной отдал приказ полковнику Монклару срочно направиться в Сувейду во главе внушительной колонны, овладеть «Французским домом» и вновь взять под свое начало друзские эскадроны. Уилсон, своевременно уведомленный о происходящем, немедленно обратился ко мне с посланием, в котором в угрожающем тоне требовал остановить движение колонны. Я ему ответил, что «колонна уже прибыла к месту назначения… что ему представляется возможность уладить вопрос о расквартировании английских и французских войске генералом Катру, который уже сам ему это предлагал… что я сожалею о его угрозах, что если хотят честного военного сотрудничества с моей стороны, то необходимо, чтобы никто не посягал в Сирии и Ливане на суверенные права Франции и достоинство французской армии».

В это же самое время Монклару, прибывшему в Сувейду, командующий английской бригадой заявил следующее: «Ну что ж, если потребуется драться, будем драться». Монклар ответил ему тем же. Однако события не зашли так далеко. 31 июля Монклар мог обосноваться во «Французском доме», торжественно водрузил над ним трехцветный флаг, разместил свои войска в городе и реорганизовал друзские эскадроны под командой французского офицера. Через некоторое время английские войска покинули область.

Но если удавалось урегулировать один инцидент, тут же повсюду возникали другие. Между прочим, Уилсон заявил, что он собирается установить в стране то, что он называл «чрезвычайным положением», и взять в свои руки всю полноту власти. Мы предупредили его, что в таком случае мы противопоставим его власти свою власть и что это приведет к разрыву. Литтлтон был в курсе происходящего, однако от вмешательства воздерживался. Даже когда он узнал, что Катру собирается начать в Бейруте и в Дамаске переговоры в связи с будущим подписанием договоров, английский министр написал лично ему и просил его, как само собою разумеющееся, чтобы при этих переговорах присутствовал Спирс. Это настойчивое стремление вмешиваться в наши внутренние дела и посягательства на наши права, усиливавшиеся с каждым днем, уже становились нетерпимыми. 1 августа я телеграфировал Кассену, чтобы он посетил Идена, и заявил ему от моего имени, что «вмешательство Англии в наши дела привело нас к самым тяжелым осложнениям и что сомнительные выгоды, которые английская политика может извлечь из посягательств на право Франции, представляются весьма незначительными в сравнении с теми огромными осложнениями, которые может повлечь за собой ссора „Свободной Франции“ с Англией».

Но Лондон ссоры не желал. 7 августа Литтлтон посетил меня в Бейруте и провел у меня весь день. Это послужило предлогом для совещания, которое могло бы иметь окончательный характер, если бы вообще для англичан что-либо могло иметь на Востоке окончательный характер.

Министр честно признал, что английские военные не выполняют наших соглашений от 24 и 25 июля. «Причина этого, — утверждал он, — только опоздание, объясняемое плохой работой службы связи, а может быть, и некоторым недопониманием, о чем я весьма сожалею и чему намерен положить конец».

Он казался удивленным и недовольным, узнав об инцидентах, которые были вызваны английскими агентами и о которых сообщил ему Катру. Литтлтон заявил также, что Виши нарушает соглашение о перемирии. Так, например, 52 взятых в плен в недавних боях английских офицера, которых вишистские власти обязаны были немедленно освободить, не были освобождены, и даже неизвестно их местонахождение. Литтлтон сказал, что в связи с этим Денц будет переведен в Палестину и нам впредь будут предоставлены все возможности вербовать французских военнослужащих.

Я не скрывал от Литтлтона, что мы были выведены из терпения теми методами союзников, которыми они осуществляют сотрудничество. «В таком случае, — заявил я, — мы предпочитаем идти собственным путем, чем терпеть все это, а вы идите своей дорогой». В ответ на его жалобы и ссылки на препятствия, которые мы якобы чинили английскому командованию, я ответил ему, напомнив завет Фоша, что всякое действенное союзное командование должно быть беспристрастным. Литтлтон, — добавил я, — может говорить и писать что ему угодно по этому поводу, но слова Фоша к англичанам нельзя применить. А если Уилсон, для того чтобы захватить власть в Джезире, Пальмире и Джебель-Друзе, ссылается на необходимость обороны Леванта, то это неудачный аргумент. Враг в настоящее время далеко от Джебель-Друза, от Пальмиры и Джезире. Если же считать, что существует возможность возникновения новой угрозы со стороны держав оси в отношении Сирии и Ливана, то для ее устранения следовало бы выработать общий англо-французский план обороны, а не проводить английскую политику, направленную на подрыв наших позиций.

Литтлтон, видимо, был заинтересован, чтобы наша встреча хоть в чем-нибудь закончилась согласием, и, как мяч на лету, подхватил мое предложение о «плане обороны». Он предложил мне для обсуждения этого вопроса пригласить генерала Вилсона, которого не было с нами, так как я не хотел, чтобы он присутствовал на совещании. Я отказался, но согласился, чтобы Уилсон и Катру встретились где-нибудь вне Бейрута, где они могли бы договориться по этому вопросу. Их встреча состоялась на другой день. Но из этой встречи ничего не вышло, и это было лишним доказательством, что англичане думали о чем угодно, но только не об обороне Леванта от немцев. Тем не менее чтобы доказать свою добрую волю, английский министр, покидая меня, вручил мне письмо, повторившее уже высказанные им заверения о политической незаинтересованности Великобритании. Кроме того, на словах Литтлтон заверил меня, что я буду вполне удовлетворен практическими последствиями нашей беседы.

Так как все эти потрясения не поколебали «Свободную Францию», я допускал, что, пожалуй, и в самом деле можно рассчитывать на некоторую передышку в наших затруднениях. Но я достаточно видел на своем веку, чтобы не понимать, что рано или поздно кризис снова разразится. Однако и на сегодня хватало забот. Чтобы подвести итоги всем этим временно преодоленным трудностям, я направил в Лондон своей делегации, напуганной занятой мною позицией, послание, в котором резюмировал ход событий и делал из них следующий вывод: «Наше величие и сила заключаются единственно в нашей непримиримости во всем, что касается защиты прав Франции. Эта непримиримость будет нам нужна вплоть до самого Рейна».

Во всяком случае, начиная с этого времени ход событий принял другой оборот. Лармина получил возможность вместе со своими сотрудниками посетить вишистские части, которые еще не были погружены на суда, и в последний раз обратиться к офицерам и солдатам с призывом присоединиться к нам. Катру смог встретиться с некоторыми должностными лицами, которых он лично намеревался пригласить к нам на службу. Меня тоже посетили многие лица. В конечном счете на нашу сторону перешло 127 офицеров и около 6 тысяч солдат и унтер-офицеров, то есть пятая часть всего наличного состава войск Леванта… Кроме того, были срочно восстановлены сирийские и ливанские части общей численностью в 290 офицеров и 14 тысяч солдат. Однако 25 тысяч офицеров, унтер-офицеров и солдат французской армии и военно-воздушных сил удалось от нас оторвать, хотя не вызывает сомнения, что большая часть их присоединилась бы к нам, если бы у нас была возможность разъяснить им положение вещей. Я уверен, что французы, возвращавшиеся во Францию с разрешения врага, вместо того чтобы вернуться на родину с оружием в руках, были страшно удручены и ими овладевали большие сомнения. Что касается меня лично, я с болью в сердце смотрел на транспортные суда, присланные правительством Виши и уходившие в море, увозя с собою еще один шанс на победу моей родины.

Но необходимо было использовать по крайней мере те шансы, которые еще оставались у Франции. Генерал Катру занялся этим весьма энергично. Веривший в величие Франции, властный, умеющий обращаться с людьми, особенно с уроженцами Востока, в тонкой и страстной игре которых он великолепно разбирался, уверенный в себе самом, преданный нашему великому делу и тому, кто им руководил, генерал Катру выступил с большим достоинством и с большим благородством отстаивал интересы Франции в Леванте. Если мне иногда приходила в голову мысль, что его стремление очаровывать людей и склонность к примирению не всегда вязались с характером борьбы, которая была ему поручена, если, в частности, он не всегда вовремя распознавал тайное недоброжелательство англичан, то все-таки я всегда признавал его огромные заслуги и высокие качества. В сложившейся исключительно трудной обстановке, когда не хватало средств, а на каждом шагу встречались препятствия, генерал Катру преданно служил Франции.

Прежде всего ему пришлось организовать сверху донизу в стране французскую администрацию, которая повсюду в одно мгновение была почти сведена к нулю в результате ухода большинства должностных лиц, представлявших государственную власть, и большинства офицеров разведывательных учреждений. Катру взял к себе в качестве генерального секретаря Поля Леписсье, который прибыл к нам из Бангкока, где он был посланником Франции. Генерала Колле Катру назначил представителем при сирийском правительстве, а Пьера Бара — при ливанском. Одновременно Давид, а позднее Фукено были направлены в Алеппо, де Монжу — в Триполи, Дюмарсэ в Сайду, губернатор Шеффлер, а позднее генерал Монклар — к алауитам, полковник Броссэ — в Джезире, полковник д’Эссар — в Хомс и полковник Олива-Роже — в Джебель-Друз, чтобы установить в этих пунктах французское представительство и наше влияние.

Должен сказать, что население относилось к нашим действиям с горячим одобрением. Люди видели в «Свободной Франции» доблестные, достойные удивления рыцарские начала, которые отвечали их возвышенному представлению о Франции. Кроме того, население отлично понимало, что наше присутствие отдаляло от них опасность германского вторжения, вселяло уверенность в сферы экономической деятельности и ограничивало злоупотребления феодалов. Наконец, население не могло не взволновать наше великодушное заявление о предоставлении им независимости. Манифестации, подобные тем, какие имели место во время моего вступления в Дамаск и в Бейрут, повторились несколько дней спустя в Алеппо, в Латакии, в Триполи и во многих других городах и селениях этой прекрасной страны, где каждый пейзаж и каждое селение с их волнующей поэзией напоминали о событиях истории.

Но если народные чувства были явно благоприятными для нас, то политики были более сдержанными. В этом отношении необходимо было в самом срочном порядке установить в каждом из государств правительство, способное взять на себя новые обязанности, которые мы собирались передать ему, в частности в области финансов, экономики и общественного порядка. Мы намеревались сохранить за Францией только ответственность за оборону, внешние сношения и за «общие интересы» обоих государств, то есть денежную систему, таможни, снабжение, а также те области управления, в которых невозможно было сразу же отказаться от вмешательства, как невозможно было сразу же отделить друг от друга Сирию и Ливан. Мы полагали, что в дальнейшем, когда это позволит развитие военных событий, можно будет провести выборы, которые приведут к созданию независимых национальных правительств. А тем временем создание правительств с расширенными полномочиями уже разожгло страсти между различными группировками и вызвало соперничество отдельных деятелей.

В этом отношении особенно сложное положение создалось в Сирии. В июле 1939 Верховный комиссар Франции вынужден был отстранить президента республики Хашима бея эль Атасси и распустить парламент, так как Париж в конце концов отказался ратифицировать договор 1936. В Дамаске мы столкнулись с правительством под руководством Хабеля бей Азема, человека всеми уважаемого и обладающего большими личными достоинствами. Это правительство ограничивалось ведением текущих дел и не приобрело характера национального правительства. Вначале я надеялся восстановить равнее существовавший порядок. Президент Хашим бей и вместе с ним глава его последнего правительства Джемиль Мардам бей, равно как и Фарес эль Хури, председатель распущенной палаты, в принципе соглашались со мной во время переговоров, которые я вел с каждым в отдельности в присутствии генерала Катру. Но хотя все трое были опытными политиками, преданными своей родине патриотами и людьми, дорожившими французской дружбой, они, видимо, еще не могли в полной мере оценить исторических возможностей, которые открывались перед Сирией, чтобы вывести ее на путь независимости в полном согласии с Францией, преодолевая в едином огромном порыве все предубеждения и личные обиды. На мой взгляд, они обращали слишком много внимания на юридические тонкости и обладали слишком обостренным национальным чувством. Однако я предложил Катру продолжать с ними переговоры и искать другого решения только в том случае, если их возражения окончательно помешают прийти к соглашению.

В Ливане дела пошли быстрее, хотя и там нам не удалось добиться всего, к чему мы стремились. Президент Ливанской республики Эмиль Эддэ, непоколебимый друг Франции и опытный государственный деятель, добровольно ушел в отставку за три месяца до кампании, которая привела нас в Бейрут. Никем замешен он не был. С другой стороны, срок полномочий парламента уже давно истек. С точки зрения государственных принципов и конституции не существовало никаких препятствий.

Но совсем иначе обстояло дело в области политической борьбы между отдельными группировками. Яростным соперником Эмиля Эддэ являлся другой маронитский деятель — Бехара эль Хури. Этот человек, прекрасно знавший положение дел в Ливане, объединил вокруг себя многочисленных приверженцев и представлял интересы больших слоев населения. «Эддэ уже занимал пост президента, теперь моя очередь», — заявил мне Хури. Наконец, обоих конкурентов тревожил, хотя и не привел к сближению, третий деятель — Риад Сольх, пламенный вождь мусульман-суннитов, который потрясал знаменем арабского национализма под сенью мечетей.

При таких обстоятельствах мы сочли целесообразным наделить верховной властью человека, который возглавлял правительство к моменту нашего прихода. Это был Альфред Наккаш, может быть, менее блестящий, чем трое вышеуказанных полигиков, но обладающий способностями и уважаемый всеми деятель. Его пребывание на посту главы государства в этот переходный период не должно было, как нам казалось, вызвать бурной оппозиции. Однако это оправдалось только частично. Дело в том, что если Эмиль Эддэ благородно примирился с нашим временным выбором, а Риад Сольх избегал чинить препятствия тому, кто взял на себя бремя власти, то Бехара эль Хури использовал против него все коварные методы и все возможные интриги.

Но в ожидании свободного волеизъявления народа такое политическое положение в Дамаске и в Бейруте не таило в себе никакой угрозы. Ничто не угрожало общественному порядку, и администрация вполне справлялась со своими обязанностями. Общественное мнение тоже мирилось с отсрочкой выборов, вызванной чрезвычайными обстоятельствами военного времени. Короче говоря, если бы не вмешательство англичан, которые систематически выискивали предлоги и всякие случайные поводы для этого, то переходный период между мандатным режимом и полной независимостью, бесспорно, мог бы и должен был бы пройти без всяких осложнений.

Но в то время как в Каире Литтлтон с головой ушел в проблемы, связанные со снабжением Востока, а генерал Вилсон несколько отошел на задний план вместе со своим чрезвычайным положением и откровенными нападками на нас, в Бейруте обосновался Спирс в качестве начальника миссии связи. В январе он был назначен английским посланником при сирийском и ливанском правительствах. В его руках были великолепные козыри: наличие английской армии, многообразная деятельность английской разведки; контроль над экономическими отношениями двух стран, которые могли существовать только при наличии торговли; поддержка его деятельности во всех столицах со стороны первой в мире дипломатии; огромные средства для пропаганды; официальная поддержка соседних арабских государств, Ирака и Трансиордании, где царствовали короли из дома Хуссейна, а также Палестины, английский Верховный комиссар которой систематически выражал лицемерные страхи по поводу реакции арабского населения порученных ему территорий в связи с «притеснениями», которым якобы подвергаются их сирийские и ливанские братья. Наконец, одним из козырей был Египет, где устойчивость правительств и удовлетворение честолюбия тех, кто стремился получить министерский портфель, в тот период полностью зависели от англичан.

Атмосфера корыстолюбия, интриг, честолюбивых устремлений, царившая в Леванте, легко могла соблазнить англичан, обладавших такими козырями, начать заманчивую игру. Внушить Лондону некоторую умеренность могли только опасение разрыва с нами и необходимость считаться с чувствами французов. Но такие же соображения и та же необходимость смотреть в будущее ограничивали равным образом и нашу защиту и наш отпор. Моральный и материальный ущерб, который нанес бы нам разрыв с Англией, был достаточно серьезным основанием, чтобы сдерживать нас. Кроме того, не теряла ли Свободная Франция, по мере распространения своего влияния, в какой-то степени ту концентрированную твердость, которая позволила ей на этот раз, поставив все на карту, одержать верх над Англией? Наконец, разве возможно было открыть глаза французскому народу на происки его союзников, когда вся Франция была ввергнута в бездну и самым важным было поддерживать у французов доверие и надежду, чтобы в конце концов вовлечь их в борьбу с врагом?

Тем не менее несмотря ни на что, сам факт установления нашей власти в Сирии и Ливане явился большим вкладом в дело лагеря свободы. Тылы союзников на Востоке были теперь прочно обеспечены. Теперь немцы уже лишились возможности проникнуть в арабские страны, не предпринимая обширных и чреватых большими опасностями операций. Турция, которую Гитлер рассчитывал путем давления заставить примкнуть к державам оси и превратить в свой мост из Европы в Азию, уже могла не бояться окружения и решила занять более твердую позицию. Наконец, «Свободная Франция» получила теперь возможность выставить на полях сражения более крупные вооруженные силы.

В связи с этим оборону территории Леванта мы решили доверить сирийским и ливанским войскам, постоянную охрану побережья поручить нашему флоту и оставить в резерве одну французскую бригаду. Все эти вооруженные силы поступали под командование генерала Юмбло. А для того чтобы иметь возможность сражаться в других местах, мы одновременно сформировали две сильные сводные бригады и танковое соединение с соответствующими вспомогательными войсками. Командовать этой подвижной группой было поручено генералу Лармина, которого на посту Верховного комиссара в Браззавиле сменил генерал медицинской службы Сисе. К сожалению, группа была довольно малочисленная, но она располагала мощными огневыми средствами благодаря боевой технике, захваченной нами в Леванте. Проездом через Каир я встретился с новым главнокомандующим генералом Окинлеком. «Как только наши части будут готовы, — сказал я ему, — мы передадим их в ваше распоряжение, но только для использования в бою». — «Роммель, — ответил он, — все сделает для того, чтобы предоставить мне такой случай».

Но в то время как на Средиземноморском театре война происходила главным образом на границах Египта и Ливии, что благоприятствовало нам и нашим союзникам, в Европе она развернулась на огромном пространстве от Балтийского до Черного моря. Немецкое продвижение в России происходило чрезвычайно быстро. Однако каковы бы ни были первоначальные успехи гитлеровских армий, русское сопротивление усиливалось с каждым днем. Как в политическом, так и в стратегическом отношении это были события чрезвычайной важности.

Благодаря этим событиям Америка увидела, что ей представляется возможность для решительных действий. Конечно, нельзя было закрывать глаза на то, что в ближайшее же время Япония предпримет на Тихом океане диверсию огромных размеров, которая уменьшит масштабы и замедлит темп выступления Соединенных Штатов. Однако теперь можно было не сомневаться в выступлении американцев в Европе и Африке. И это обуславливалось тем, что большая часть германских вооруженных сил участвовала в гигантской авантюре на далеких просторах России, что англичане, с другой стороны, при содействии свободных французских вооруженных сил смогли обеспечить для себя на Востоке прочные позиции и, наконец, тем, что оборот, который принимала война, должен был пробудить у порабощенных народов светлые надежды, а следовательно, и укрепить их боевой дух.

Теперь мне предстояло по мере возможности действовать на Вашингтон и Москву, способствовать развитию французского Сопротивления, поднять наши силы во всем мире и руководить ими. Для этого мне необходимо было еще раз побывать в Лондоне, в этом центре коммуникаций и столице войны. Я прибыл туда 1 сентября, предчувствуя на основании пережитого опыта, сколь трудными будут до последнего дня наши испытания. Но отныне я был совершенно уверен в конечной победе.