Мужчина в темных зеркальных очках, в куртке с высоко поднятым воротом и низко надвинутым капюшоном вышел из лифта и подошел к квартире, на дверях которой висела табличка «Продается». Оглянувшись по сторонам, он приподнялся на цыпочках и, вынув изо рта жвачку, залепил ею глазок видеокамеры, спрятанной в щитке. Затем он опустился на корточки, поднял коврик, сковырнул кафельную плитку и достал из образовавшейся дыры ключи. Открыв дверь, он вошел внутрь и осмотрелся. Не раздеваясь, прошелся по комнатам, заглянул в ванную. Затем вернулся в спальню и раздвинул стеклянные дверцы гардеробной комнаты. Автоматически зажегся свет. Окинув взглядом стопки вещей на полках, он провел рукой по вешалкам и прошел к окну. Сквозь жалюзи виднелась улица. Не снимая очков, человек изучающе оглядел двор, усыпанный опавшими листьями.

Снова вернулся в прихожую, снял очки и посмотрел в зеркало. В нем отразилось идеально красивое лицо без единой морщины. Неизвестный усмехнулся и коснулся ладонью стекла.

Отпечаток руки остался там, где только что было его отражение. Только на этом отпечатке не оказалось ни одного папиляра – будто до зеркала дотронулись рукой в резиновой перчатке.

– Ну, здравствуй, Сережа, – сказал я своему изображению. – Вот так и обновляется карма.

Перед моими глазами вдруг мелькнули картинки прошлого… Я отчетливо увидел договор, раскрытый на месте для подписи, голубоватую воду, льющуюся из бутылки, мгновенное превращение, крики окружающих, услужливо распахнутую дверь на улицу… Лица я не мог вспомнить. Лица того, кто… кто знал, что я не хочу это подписывать, того, кто дал мне пить иную воду.

Я провел рукой по лицу, отгоняя воспоминания. Лицо было чужим. Мое лицо преобразилось. С него стерли мою прошлую жизнь – мои морщины, мои круги под глазами, мою улыбку. Оно стало другим. Я повернулся к зеркалу спиной. Вокруг стояла мертвая тишина, только едва слышно гудел домашний медиасервер.

Я решил остаться здесь на ночь. Пройдя в прихожую, я разулся и вдруг заметил обувную коробку, перевязанную розовой ленточкой. Она стояла чуть в стороне от входа.

«Бомба, – вот первое, что я подумал. – Вместо контрольного выстрела – контрольный взрыв». Но заворачивать бомбу в столь подозрительную коробку было просто глупо. Я осторожно поднял ее и понес на кухню. Поставил на стол и легонько потянул за ленточку. Холодный пот прошиб меня, но я взял себя в руки и снял крышку.

В нос ударил запах тухлятины. Две дохлые крысы со связанными хвостами лежали внутри. И еще пасхальная открытка, изображающая воскресение Христа.

Я взял ее в руки.

«Любовь сделает вас свободными» – было напечатано на обороте. И номер сотового телефона. Ничего личного – просто деловое письмо. Мне даже почудился голос, который это произнес. Знакомый голос.

Я закрыл коробку и поставил ее обратно на стол. Потом прислонился к стене и схватился за голову. Догадка пронзила меня, как нож. Аида у них в руках. И они требуют медальон. Они знают, что он у меня. Они знают, что я жив. Или не знают, а проверяют наугад? Но если у них Аида, они могли заставить ее рассказать все. Под пытками. Но даже под пытками она не могла рассказать им, что я не умер.

Зато так я узнал, что она жива. Она жива, а они готовы меняться. Но крысы в коробке мертвы. Это намек на то, что такая же участь ждет нас обоих? Ну, не живых же крыс им в коробку пихать. И как запихать в коробку живых крыс? Поэтому они мертвы. Это просто угроза такая. Просто угроза или предупреждение. Аида жива, я жив, а они всего лишь хотят то, что принадлежит им… Отдать дудочникам то, что им причитается. Честно сдержать свои обещания… Но я им ничего не должен. Ведь Магистр теперь – я.

И тогда я расхохотался.

Я теперь человек.

Я сполз на пол и смеялся до слез! Гильдия угрожает своему законному Магистру? Какая чушь! Я сам пойду к ним и возьму то, что на самом деле мое по праву – мое наследство, мою Гильдию! Отец мертв, Анна мертва, медальон у меня! Значит, Магистр – я! Мне всего лишь надо прийти туда, и я буду Верховным Магистром! Я буду человеком! И Аида будет со мной, потому что я буду делать то, что хочу!

И тогда те, кто убил Анну, те, кто убил меня, дорого заплатят за все.

Я опять взял коробку, вынул оттуда вкладыш с телефоном и пошел с ней обратно к лифту. Я спустился на первый этаж, вышел на улицу и, подойдя к мусорным контейнерам, зашвырнул туда дохлых крыс. К черту все! Наследник возвращается!

* * *

Войдя в лифт, я вытащил из кармана купленный час назад мобильник и набрал Петин номер. Я не забываю цифры, я не забываю лица, я не забываю имена.

Петя ответил на пятом гудке.

– Привет, Петр, это Сергей Чернов. Помнишь меня?

– Ой, – ответил он. – Ой, помню!.. Сергей, ты жив? У тебя все в порядке? Ты куда пропал?!

Он слегка задыхался и громко сопел.

– Я хочу с тобой поговорить. Мы можем как‑то пересечься?

– Ой! Не знаю… Тут такое дело… – Петя говорил шепотом.

– За тобой следят?

– Нет, но… Не знаю, если честно. Но для тебя может быть опасно. Я ничего не понимаю. Одни говорят одно, другие – другое, но все хотят не того, что нужно, я чувствую. Все врут, врут, что ты убийца и подонок, что ты сбежал, что тебя надо спасать…

– Спасать, значит захватить и обезвредить, я угадал, Петь?

– Да-да.

Лифт поднялся до нужного этажа, опять поехал вниз и с мягким чмоканьем приземлился в холле первого этажа. Я опять вышел на улицу и побрел в поисках табачного киоска к ближайшему метро.

– Но мне очень нужно с тобой поговорить.

– Я сейчас выйду из трапезной на двор. Не отбивай звонок.

Из динамиков полилась романтическая мелодия.

Через минуту в трубке снова засопели – это Петр добрался до более удобного места.

– Да, Сергей, да, вот теперь могу говорить. Сергей, что случилось? Тебе нужна помощь? У меня есть немного денег, я могу договориться с одной бабушкой в Посаде, ты сможешь у нее пожить…

А вот это уже интересно.

– Что за бабушка?

– Ой, хорошая такая старушка. Верующая, к нам в храм ходит. Я ей тут немного помогаю, совсем немного. Но она добрая и одинокая. У нее муж недавно умер. Мы с ней панихиды служить на кладбище ходим. Здесь от Лавры недалеко. И никто-никто про нее не знает. Приезжай.

Я прикинул время. Часа через четыре успею.

– Буду у тебя к пяти.

– Ой, Сереж. В пять служба начинается. Но это даже хорошо. Ты можешь на вечерней постоять.

– Я не крещен.

– Да это же не литургия. Там всем можно.

– И крысам? Я ведь и вправду убийца. Я убивал людей.

Петя замолчал.

Я смотрел на дисплей и думал, что вот и вся недолга. Семинаристы не дружат с крысами-людоедами.

Из трубки шмыгнули носом.

– Сережа, Сережа, не пропадай! – заорали из трубки.

И я поднес ее к уху.

– Я не знаю про это, Сережа. Я не знаю воли Божией про крыс. Но я знаю, что Господь милосерд, Сережа. Нет ничего, что Он не мог бы простить. Он бы и Гитлера простил, и Сталина, если бы они как разбойник на кресте… Это они сами не захотели, понимаешь?! Сами!!! Но ты же не Гитлер, Сережа, я знаю! Ты приходи, я сейчас Антонине Федоровне позвоню. Она пирог испечет. С капустой или с яблоками, ты с чем любишь, Сережа? Пятница сегодня, там, небось, у нее щи есть…

Я слушал Петину скороговорку и представлял себе курицу. Вот она бегает по двору за цыплятами, пытаясь собрать их в одну кучу, уберечь… А вот кот на заборе. И курица знает про него, но никак не может объяснить это цыплятам. Как курица может что-то объяснить, да еще и цыпленку??? Никогда не понимал. Но ведь как-то они общаются. И этой курице даже кого-то удается спасти.

– Сережа, ты меня слышишь? Я знаю, я дурак, я ничего не понимаю. Но ты прости меня, если я не так сказал, прости и приезжай. Обязательно. Тебе нельзя сейчас одному, никак нельзя. Ты приезжай, мы тебя покормим, ты поспишь, в бане можешь помыться… У Антонины Федоровны баня есть. Она не дымит.

«Мне нельзя в баню», – хотел сказать я, но промолчал.

– Я приеду, Петр, спасибо. Я сам тебя найду.

И нажал на красную полоску с надписью «отбой».

* * *

Когда-то я уже ездил на электричке. С другого вокзала и в другую сторону. Тогда я еще немного верил, что все происходящее – нелепая игра, что все образуется, что крыс нет, а есть просто болезнь, эпилепсия или шизофрения там. Что… Тогда я еще никого не убил. Тогда была Анна, и незнакомый врач не валился под колеса, и я не отрывал голов и не потрошил кишок. Я тогда не пил крови и не ел человечины. Я тогда не был зверем. И не умирал, и не воскресал. И никто не предлагал мне власти. Или власть уже предлагали?

Я закрыл глаза и снова увидел обувную коробку с дохлыми крысами. Аида у них, и я ничего не могу сделать. Слишком поздно. Слишком далеко я зашел в поисках собственного «Я».

Электричка мчалась почти без остановок. Мелкие станции пролетали одна за другой, на них ждали своего поезда дачники с рюкзаками и георгинами. Пожарами горела листва на деревьях, наступало бабье лето. Необычайно теплый сентябрь выдался в этом году, сменив жаркое лето и дождливый август. Всего три месяца прошло, а кажется, что вся жизнь. В открытые окна врывался теплый, пахнущий прелью и осенней свежестью ветер.

Что-то внутри меня рвалось наружу, через горло, требуя освобождения. Но тяжелые цепи держали меня за ноги, приковывая к земле, к жизни, к самому себе. И я смотрел в окно, провожая глазами золотые березы и багряные клены, медные дубы и рябины, алеющие спелыми гроздьями горьковатых ягод. Зачем я ехал? Может быть, я просто не мог оставаться на одном месте. Как в той легенде про цыган, выковавших гвозди для Бога.

* * *

– Я, кажется, знаю, Сергей, почему я на твоей стороне. Может быть, ты злой и подлый с точки зрения морали. Но я не хочу и не буду судить про тебя. Ты все равно лучше меня – потому что ты не врешь самому себе. И я понял кое-что, Сергей. Понял, что если от чего-то и надо спасать православную Церковь, то только от нас – людей, которые врут сами себе и хотят всех превратить в православных. Чтобы все говорили «по‑православному», одевались «по-православному», думали «по-православному». Чтобы все выглядели православными. Понимаешь, о чем я?

– Ну… Не знаю, Петь. Я в православии, как свинья в апельсинах.

– Не жить во Христе, а вести себя так, чтобы все кругом думали: ты живешь во Христе. Империя православия – вот теперь наша цель. Но царство Христа не от мира сего. Оно внутри нас. А значит, это «по-православному» – все вранье. Вранье про то, что главное – любить Родину, служить в армии и заниматься патриотизмом.

– Гм… Это как-то ты сильно сказал. Хотя…

– Ну не в спасении русской государственности смысл жизни христианина. Сделать сегодняшнюю Россию империей не есть задача верующего, а тем более священника. Это лишь побочный эффект. Откуда такая уверенность в том, что Пресвятой Троице нужна Россия? Богу наша вера нужна, любовь… а не будет их, так возвеличится вместо России… да хоть Китай.

– Но в Китае во Христа не верят, а Россия – оплот и все дела…

Петя с подозрением заглянул мне в глаза.

– Ты что, Серег, издеваешься? Я же серьезно тебе, как другу…

– Да ты чего, Петь?! Я серьезен, как никогда.

– Так в том и дело! Может, завтра в Китае все поверят, а у нас перестанут. Сколько уже было таких империй? Вот Византия. Куда уж лучше! А лежит в развалинах, а в святой Софии – мечеть. Вот тебе и империя, вот тебе и православие, вот тебе и молитвы за победу византийского оружия. Всех святых своих в тюрьмы пресажали, вон поизгоняли да врали про них всякое…

Я же про себя думал, что конец нашей империи близок, как никогда. Вот он, сидит рядом с Петей, и одна его подпись может уменьшить Россию до Уральских гор. И будет у нас в Сибири православный, а может, и не очень, но Китай. А мой клан будет им править. Многая лета!

И по всем законам жанра Петя должен был меня отговаривать от пагубного стремления во имя личных амбиций и ошибочно понятой политики дробить нашу Великую и Неделимую…. Кстати, а кто знает, какой смысл вложен в слова нового гимна «Славься, Отечество наше народное…»? Бывает еще и отечество ненародное, что ли? Можно было и «великое» написать… не жалко.

– Однажды к нам на исповедь женщина пришла. Первый раз за всю жизнь! И дежурный священник развернул ее, потому что на ней были брюки! Боже! Христос блудницу приял, а мы кающуюся душу извергли за штаны! И ладно бы штаны какие, а то брюки, в которых зимой все ходят, потому как холодно!

Петя замолчал, тяжело дыша. Его щеки порозовели, он теребил потертые вылинявшие четки.

Собственно, мне нечего было возразить ему, кроме того, что я сам твердил своим менеджерам: «Корпорация сильна единообразием и единомыслием!» Но вместо этого я вдруг положил ему руку на плечо.

– Мы, крысы, совсем не лучше. И если ты можешь просто потерпеть все это, как терпят насморк или ревматизм, потому что ты знаешь, ради Кого терпишь, то мы, Петя, просто звери. И наш конец очевиден.

Я замолчал, глядя на пыльную, убитую ногами сотен людей землю.

– Да, вот еще, Петь. Прости меня за тогда… За Анну. За ночь ту. Я не должен был…

– Не надо, Сереж. Я простил уже. Я сам… Ты меня прости. Мне было страшно очень. Я испугался очень. Я так испугался, когда однажды в храме одна женщина вдруг стала кричать, выть и обвинять всех… Она кричала, что жить не может, что ей не надо жить и что она требует себе смерти…

Это душа так кричит, когда больше терпеть не может.

Я ничего про вас не знаю, но я одно знаю: ты не зверь, Сережа. Ты можешь выбрать другое… другую дорогу. И, может, я глупость скажу, но я все равно буду за тебя молиться, пока Господь позволит. Бог все может изменить, Сережа. Нет ничего во всем мире, что невозможно Ему, ведь все Он сотворил.

– Тогда почему Он всех не спасет?

– Потому что есть те, кто не хочет быть спасенным. Им Бог не нравится. И Бог освобождает их от Себя.

– Что ж, все по понятием. Не нравится – не ешь.

Я поднялся с завалинки.

– Может, поужинаем? – Петя вскочил следом.

– Давай.

И мы вошли в дом добрейшей Антонины Федоровны.

Прямо на ветхих ступеньках старушкиного крыльца я догадался, почему медальон отец спрятал в копилку-дембеля. Дембель означает конец войне. А тот, кто готов умереть за идею, слишком часто готов за нее убивать.

* * *

На первой же электричке я покинул Посад. В моей квартире все было без изменений. Табличка «Продается» по-прежнему висела на дверном глазке. Я вошел и бросил на стол пакет с продуктами.

Принял душ, позавтракал, попил кофе. Мои вещи никто и не думал вывозить, поэтому я переоделся в свежую рубашку и джинсы, попшикался любимым одеколоном и завалился на кровать с купленным по дороге макбуком. Деньги вчера нашлись в тайнике. Их мне хватит надолго.

Я лазил по сайтам в поисках подержанного автомобиля. Я искренне не знал, что мне делать дальше. Мое чудесное воскресение не входило ни в чьи планы. Я даже не знал, кто я теперь – крыса или человек. Завис посредине двух миров, и жизнь превратилась в точку равновесия, через которую проходит маятник – прежде, чем качнуться в сторону.

Просматривая рекламные объявления, я мучительно искал решение и не видел его.

Я снова вспомнил коробку и связанных хвостами крыс. Мне нужно спасти Аиду, только не так, как однажды я спасал Машу и Анну. Но как?

На той рождественской открытке был телефонный номер. Два часа я пил кофе и смотрел телевизор, прежде чем взял в руки телефон и позвонил.

В трубке стояла тишина.

– Я готов встретиться. Когда и где? – сказал я в черное стекло мобильника.

– Сегодня в шесть, возле метро ***. Прямо у выхода – кафе. Там и увидимся.

Анонимный собеседник отключился.

В шесть вечера я сидел и ждал того, кто явился виновником всего, что со мной приключилось. Я не знал, кого я жду: Александр Яковлевич не называл имен. Когда-то он честно предупредил меня о том, что Гильдии нужна только моя смерть, и я мог убедиться в его искренности. Но теперь мне было наплевать. Я хотел получить назад то, что мне принадлежало.

Я курил, пил кофе и ждал. Нет, никто не опаздывал, просто я пришел на полчаса раньше: нервы шалят и местность обозреть надо.

Когда в дверном проеме возникли два мужика с оттопыренными полами пиджаков, стало ясно, что Наместник Магистра прибыл. Охрана остановилась у входа, осмотрела зал, окинула меня профессиональным взглядом и что-то доложила по рации.

Внутри у меня похолодело, но я лениво посмотрел на часы и закурил новую сигарету. Я не боялся, что меня убьют. Я боялся узнать правду.

Охранники расступились и я увидел… полковника. Того самого, с зелеными глазами, который допрашивал меня сначала в Бухаре, а потом на старой даче. Прошло-то всего ничего, а кажется, протекли годы.

Он легко прошел между столиками и присел напротив, глядя на меня поверх очков.

Подлетевшему официанту заказал виски, улыбнувшись, снял очки и убрал их в нагрудный карман.

– Ты хотел меня видеть, Сергей? Что ж, я пришел. Должны же иногда и крысоловы приходить на зов крыс. Я вижу: ты выжил.

– Владимир Николаевич, если не ошибаюсь?

– Для тебя по-прежнему так, мой друг. Но можешь называть меня Наместником, – он символически чокнулся с воздухом в мою сторону и пригубил виски. – Так что ты хотел, Сергей Георгиевич?

– Аида у тебя. Верни ее мне. Я приказываю тебе на правах Верховного Магистра.

Я распахнул ворот рубахи, и он увидел на моей груди, чуть ниже круглого шрама от пули, мерцающий камень с голубиное яйцо, навеки сжатый в золотом кулаке.

Странная судорга, какая случается у одержимых пляской святого Витта, исказила его лицо, но мгновенно исчезла, сменившись невозмутимой маской.

– Я не присягал тебе.

– Но завтра, на Совете, ты должен будешь сделать это. И тогда я потребую отчета в смерти моего отца, в гибели моей матери, в убийстве моей… сестры. Ты знаешь, что за это полагается смерть. Ты поднял руку на Магистра – ты должен умереть.

– Хорошо. Я отвечу Совету. Но ее я тебе не отдам. Я отдам ее отморозкам. И ее будут насиловать до тех пор, пока она не сдохнет. Хоть сто раз на дню. Перекинуться она не может, так что никуда не денется.

– Почему?

– Ты спрашиваешь почему?! Люди добрые, он спрашивает почему?!!!??? Владимир Николаевич хлопнул себя ладонями по коленям и обернулся на охрану.

– Ты что, так ничего и не понял? Потому, что она твоя жертва! Потому, что степень Магистра требует экзамена, как и любая другая степень! Экзаменом на мастера является создание шедевра, так было с тех пор, как возникли мастера, ученики и подмастерья. Сапожник шьет превосходные сапоги, а крысолов находит свой зов и ловит крыс! Магистр должен поймать не просто крысу. Он должен поймать самую превосходную, видящую, из королевской семьи. Он должен убить королеву, ту – так гласит устав, – которая может стать человеком! Аида – твоя королевская крыса, она – доказательство того, что ты можешь быть Магистром.

– Но причем здесь отец? Почему вы…

– Да потому, мой юный друг, что твой отец едва не погубил нас! О, однажды уже нашелся такой безумец, взявшийся приручать крыс! Знаешь, что из этого вышло? Сколько крови из этого вышло, ты знаешь??? Черная смерть – чума, обрушившаяся на нас и унесшая жизнь половины Европы, это ли не цена вопроса? Тысячи, сотни тысяч крыс штурмовали наши города, потому что они жаждали мести. Мы просто захлебнулись тогда, мы уже ничего не могли сделать… А голод? А Столетняя война? Или тебе привести факты посвежее? Ближневосточные конфликты? Развал государства? Опиумные войны? Конфликт в Чечне? «Гильдия – это я!» – вот что говаривал твой отец, когда я просил его прекратить дурацкие опыты… Твой отец!.. Знаешь ли ты, кто был твой отец? Он был сыном моей мамы и моего папы, он был мой брат, слышишь, мой младший брат!.. А потом он превратился в…

Владимир Николаевич неожиданно успокоился и отхлебнул виски.

– А что ты знаешь про свою мать, дурачок? Я нашел ее в гнусном притоне, полубезумную от наркотиков. Ей было пятнадцать человеческих лет. Это были времена хиппи, и она не устояла перед поисками любви и цветочками. Тогда все верили, что ЛСД и героин откроют двери в новый мир. Она сбежала из дома в поисках свободы и красоты, но оказалась в квартире с наркоманами. Она не могла перекинуться ни туда, ни сюда и умирала от ломки и обезвоживания. Я поил ее с ложки и менял под ней пеленки, потому что я… Я не смог, я не… А потом пришел он и увел ее. Она видела только его, она хотела только одного – быть с ним любой ценой. А он ставил над ней опыты. Поэтому он стал Магистром.

Владимир Николаевич замолчал. Он смотрел на меня, и в его зеленых глазах я видел столько ненависти и тоски, сколько не видел никогда ни в одном человеке. И я увидел, что он не лжет.

Я мог убить его, всего лишь перегнувшись через столик, разделяющий нас, а потом просто уйти. Или показать медальон охране. Может, даже я бы потом спас Аиду. И отомстил бы за Анну. Но вместо этого я вдруг увидел Кловин. Она лежала на желтой земле, еще живая, и кровь быстро впитывалась в дорожную пыль. Ее застывшие глаза безнадежно смотрели на холмы – туда, где было спасение. А на груди моего отца висел медальон, который он надел по праву победителя.

И тогда я опустился перед Рэндальфом на колени, снял с шеи знак верховной власти над Гильдией и протянул ему.

– Я отрекаюсь от власти, данной мне по праву рождения и по праву Гильдии, и присягаю тебе, Наместник Гильдии крысоловов и отныне Верховный Магистр.

Люди в изумлении оглядывались на нас, охрана замерла у входа.

Лицо его осталось невозмутимым, только дрогнул и пополз вниз уголок рта. Так бывает у больных пляской святого Витта. Он смотрел на меня, стоявшего перед ним на коленях со склоненной головой, и не улыбался. Я чувствовал его ледяную ненависть и знал, что этого между нами ему не изменить.

Он принял из моих рук реликвию и возложил ее на себя. Из динамиков ревела музыка, смеялись пьяные девушки, официанты разносили пиво.

Тогда он протянул руку и коснулся моей головы.

– Я принимаю твою присягу, племянник. Отныне ты– мастер, ты вправе носить имя своего отца и можешь брать себе учеников. А теперь поднимись. Ты свободен.

Я поднялся.

– Но лучше бы тебе остаться с крысами, – он посмотрел мне в глаза. – Уходи, Чернов. Она ждет тебя на улице. Властью Верховного Магистра Гильдии крысоловов, данной мне по праву рождения и по праву Гильдии, я отпускаю твою крысу.

Он кивнул охране и вышел первым.

Один из охранников подошел ко мне и положил на столик старый Машин «айфон». Я взял его и сунул в карман.

Пошел дождь. Где-то вдали, за крышами, загремел гром. Осенние сумерки накрыли город, повеяло прелыми листьями и мокрым асфальтом. Аида стояла посреди улицы, обняв себя руками за плечи, и смотрела на меня. На ее пальце мерцал рубин с королевской печатью. С каждым моим шагом в ее глазах все ярче разгорались алые огоньки. Пешка прошла через поле и превратилась в королеву.

Проклятие Рэндальфа сбылось.

Каждый получил то, что хотел, потому что это – лучшая месть. Или это и есть справедливость?

Крыса – власть, человек – могущество, а я…

Безымянная, засыпанная камнями могила, что затерялась где-то во времени, заросла травой, а кости под ней наконец превратились в прах, обретя долгожданный покой.

Вот что я получил. Свободу.

Москва, 12.02.2012

Я от всего сердца благодарю всех, без чьей помощи и поддержки роман вряд ли был бы написан. Благодарю Бога за Его великую милость ко мне. Благодарю моего редактора и друга культуролога Дарью Болотину, чьи советы и знания были бесценны, моего мужа Михаила Трунина, ради которого все это затевалось, моих родителей, долго терпевших меня безо всякой цели, моего брата Станислава Голосова, научившего меня читать, и моего друга Алексея Головина, рискнувшего взять на себя труд по изданию этой книги.

А также всех вас, кто смог прочитать «Преобразователя» до конца. Спасибо вам, друзья, за то, что вы есть.