На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же (Лк. 10, 30–37).
Блж. Феофилакт Болгарский
Законник, получив похвалу от Спасителя, выказал высокомерие. Он сказал: а кто ближний мой? Он думал, что он праведен и не имеет подобного себе и близкого по добродетели; ибо полагал, что праведнику ближний есть только праведный же. Итак, желая оправдать себя и возвыситься пред всеми людьми, он с гордостью говорит: а кто ближний мой? Но Спаситель, поскольку Он Творец и во всех видит одно создание, определяет ближнего не делами, не достоинствами, но природой. Не думай, — говорит, — что поскольку ты праведен, то и нет тебе никого подобного. Ибо все имеющие одну и ту же природу суть ближние твои. Итак, и ты сам будь ближним их не по месту, но по расположению к ним и заботливости о них. Для того и привожу Я тебе в пример самарянина, чтобы тебе показать, что хотя он различался по жизни, однако ж, стал ближним для нуждавшегося в милости. Так и ты проявляй себя ближним чрез сострадание и поспешай на помощь по собственному признанию. Итак, этой притчей мы научаемся быть готовыми к милосердию и стараться быть ближними для тех, кои нуждаются в нашей помощи. Познаем и благость Божию в отношении к человеку. Природа человеческая шла из Иерусалима, то есть из безмятежной и мирной жизни, ибо Иерусалим означает «видение мира». Куда же шла? В Иерихон, пустой, низкий и удушливый от жара, то есть в жизнь, полную страстей. Смотри: не сказал Он «сошел», но «шел». Ибо природа человеческая всегда склонялась к земному, не однажды, но постоянно увлекаясь страстной жизнью. «И попался разбойникам», т. е. попался бесам. Кто не сойдет с высоты ума, тот не попадется бесам. Они, разоблачив человека и сняв с него одежды добродетели, нанесли ему греховные раны. Ибо они сначала обнажают нас от всякого доброго помысла и покрова Божия, а потом и наносят раны грехами. Природу человеческую они оставили «едва живым» или потому, что душа бессмертна, а тело смертно, и таким образом подчинена смерти половина человека, — или потому, что природа человеческая не совсем была отвержена, а надеялась получить спасение во Христе, и таким образом была не совершенно мертвой. Но как чрез преступление Адама смерть вошла в мир, так чрез оправдание во Христе смерть имела быть упраздненной (см.: Рим. 5, 16–17). Под священником и левитом разумей, пожалуй, Закон и пророков. Ибо они желали оправдать человека, но не могли. Невозможно, — говорит апостол Павел, — чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи (Евр. 10, 4). Они сжалились над человеком и размышляли: как бы исцелить его, но, побежденные силой ран, опять удалились назад. Ибо это значит (пройти мимо). Закон пришел и остановился над лежащим, но потом, не имея силы уврачевать, отступил. Это и означает «прошел мимо». — Смотри: слово «по случаю» имеет некоторый смысл. Ибо Закон, действительно, дан не по особой какой-то причине, но по причине слабости человеческой (ср.: Гал. 3, 19), не могшей сначала принять Христова таинства. Поэтому и говорится, что священник, т. е. Закон, пришел уврачевать человека не нарочито, но «по случаю», что мы обыкновенно называем случайностью. Но Господь и Бог наш, ставший за нас клятвою (см.: Гал. 3, 13) и названный Самарянином (см.: Ин. 8, 48), пришел к нам, совершая путь, т. е. предлогом к пути и целью поставив то самое, чтобы исцелить нас, а не проходом только, и посетил нас не случайно (между прочим), но жил с нами и беседовал не призрачно. — Тотчас перевязал раны, не попустив болезни усилиться, но связав ее. — Возлил масло и вино: масло есть слово учения, предуготовляющее к добродетели обещанием благ, а вино — слово учения, приводящее к добродетели страхом. Итак, когда слышишь слово Господа: Приидите ко Мне… и Я успокою вас (Мф. 11, 28) — это масло, ибо показывает милость и успокоение. Таковы же слова: приидите… наследуйте Царство, уготованное вам (Мф. 25, 34). Но когда Господь говорит: идите во тьму (Мф. 25, 41) — это вино, учение строгое. Можешь разуметь и иначе. Масло означает жизнь по человечеству, а вино — по Божеству. Ибо Господь иное совершал как человек, а иное как Бог. Например, есть, пить, проводить жизнь не без приятностей и не обнаруживать суровости во всем, как Иоанн, — это масло; а чудный пост, хождение по морю и прочие проявления Божеской силы — это вино. Вину можно уподобить Божество в том отношении, что Божества в Самом Себе (без соединения) никто не мог бы стерпеть, если б не было и масла сего, т. е. жизни по человечеству. Поскольку же Господь спас нас чрез то и другое, т. е. Божество и человечество, то поэтому и говорится, что Он возлил масло и вино. И ежедневно те, кои бывают крещаемы, исцеляются от ран душевных, будучи помазуемы миром, тотчас же приобщаясь к Церкви и причащаясь Божественной Крови. Господь посадил нашу израненную природу на Своего подъяремника, т. е. на Свое Тело. Ибо сделал нас Своими членами и причастниками Своего Тела: нас, долу находящихся, возвел на такое достоинство, что мы одно с Ним Тело! — Гостиница есть Церковь, всех принимающая. Закон не всех принимал. Ибо сказано: Аммонитянин и Моавитянин не может войти в общество Господне (Втор. 23, 3). Но во всяком народе боящийся Его… приятен Ему (Деян. 10, 35), если желает уверовать и сделаться членом Церкви. Ибо она всех принимает: и грешников, и мытарей. Примечай точность, с какой сказано, что привез его в гостиницу и возымел о нем попечение. Прежде чем привез в нее, он только перевязал раны. Что это значит? То, что когда составилась Церковь и открылась гостиница, т. е., когда вера возросла почти у всех народов, тогда открылись и дары Святого Духа, и благодать Божия распространилась. Это узнаешь из Деяний апостольских. Образ гостинника носит в себе всякий апостол и учитель, и пастырь, Им Господь дал два динария, то есть два Завета: Ветхий и Новый. Ибо тот и другой Завет, как изречения одного и того же Бога, имеют на себе изображение одного Царя. Сии-то динарии Господь, восходя на небеса, оставил апостолам и последующих времен епископам и учителям. — Сказал: если что из своего издержишь, я отдам тебе. Апостолы, действительно, издерживали и свое, много трудившись и повсюду рассеивая учение. Да и учители последующих времен, изъясняя Ветхий и Новый завет, много издержали своего. За это они получат награду, когда Господь возвратится, т. е. во второе Его пришествие. Тогда каждый из них скажет Ему: Господи! Ты дал мне два динария, вот я приобрел другие два. И Он так скажет таковому: хорошо, добрый раб!
Свт. Филарет Московский
Иди, и ты твори такожде (Лк. 10, 37). Собранным в одной из обителей обширной области Царскаго милосердия, о чем ближе нам и помышлять и говорить как не о милосердии? Здесь можно порадоваться о действиях милосердия, можно и поучиться изобретательному искусству милосердия. Но мы должны преимущественно учиться у одного Учителя. Един бо есть ваш учитель Христос, по Его собственному слову (Мф. 23, 8).
Христос Спаситель, изъясняя заповедь о любви к ближнему и разрешая вопрос: кто есть ближний, в притче о впадшем в разбойники указал образ милосердия, и сказал вопрошавшему и даже доныне говорит в Евангелии каждому из нас: иди, и ты твори такожде.
Посмотрим на сей образ милосердия.
Некто шел от Иерусалима к Иерихону. На него напали разбойники, обнажили его, изранили, оставили едва живого. Проходившие тою дорогою, священник и левит, видели его и прошли мимо. Но проходивший самарянин, увидев его, сжалился, перевязал его раны, возливая на них елей и вино, посадил его на животное, на котором ехал сам, привез его в гостинницу, продолжал и здесь заботиться о нем, а отходя, поручил продолжать сие попечение гостиннику, которому и дал на сие два сребреника, обещаясь заплатить и то, что сверх сего издержано будет. Христос Спаситель, заставив совопросника признать в лице и действии самарянина разрешение вопроса, кто есть ближний, и исполнение заповеди о любви к ближнему, сказал наконец: так поступай и ты. Иди, и ты твори такожде.
Непонятным показаться может, почему в образец милосердия избран не какой-нибудь воистину израильтянин, в немже льсти несть (Ин. 1, 47), но самарянин, по-видимому, неблагородное порождение от смешения иудейства и язычества? Почему, напротив, образ немилосердия представлен в священнике и левите? Неужели сей род людей более других склонен к жестокосердию? Для чего упоминается о дороге от Иерусалима к Иерихону, когда нужно было только показать дело милосердия, которое равно прекрасно, на какой бы дороге ни совершилось? — Чтобы не оставить в умах ваших недоумения о сих вопросах, побуждаюсь упомянуть о таинственном знаменовании разсматриваемой притчи, к которому, может быть, сими самыми вопросами приведены были некоторые из святых Отцев.
Иерусалим, город мира, есть образ благодатнаго царствия Божия. Иерихон, город роз, есть образ мира с его прелестями. Человек, который схождаше от Иерусалима во Иерихон, был праотец Адам, когда он неосторожно нисходил своими помыслами от духовных красот царствия Божия к прелестям чувственного мира. Разбойники суть духи злобы и лукавства, которые обнажили человека от одежды чистоты и света, и его дотоле здравое и несмертное существо покрыли язвами греха и тления. Священник и левит, которые видели раненого и полумертвого, но не помогли ему, означают то, что ветхий закон и жертвы бедственное состояние человека грешника представляли только видимым и ожидающим помощи, но не исцеляли его. Милосердователь, по выражению церковных песней, не от Самарии, но от Марии воссиявший, есть Христос. Он возливает на душевныя раны человека грешника елей милости, утешения, прощения и вино благодатной силы животворной, радостотворной, укрепляющей, и как обязанием, совершенно покрывает оныя Своею добродетелию, Своею крестною заслугою. Гостиница, в которой продолжается и совершается исцеление от ран греховных, есть Церковь. Гостинник есть образ служителей Христовых. Два сребреника, для продолжения врачевания и питания врачуемаго, суть два Завета Божественных Писаний, которые благоразумно употребляющим неоскудное приращение сокровища премудрости и благодати готов подавать Милосердователь Христос.
Коснувшись сего таинственного толкования притчи, может быть, неизлишнего для желающих испытывать глубины словес Христовых, возвращаюсь к рассматриванию ближайшаго и более открытаго, нравственного значения оной.
Надобно принять в разсуждение, что вопросившему: кто есть ближний, дает ответ Сердцеведец, Который не только слышит его слова, но и видит его мысли, настоящие и готовые родиться. Да и по самому вопросу можно примечать, что совопросник хотел им запутать понятие о люблении ближнего, как самого себя. Неужели, — думал он, вероятно, — неужели должно любить, как самого себя, и таких людей, как самаряне и язычники, наравне с избранными членами избранного народа Божия? Дабы разрушить сию мечту народной гордости и презрения к людям, поставляемую на место любви к ближнему, и преподать учение о истинной, всеобщей любви к ближнему, Христос Спаситель благоволил показать, что и между избранными, по-видимому, членами избранного народа могут быть люди, которыми совсем нельзя гордиться, и в племени неизбранном могут найтись люди, которых нельзя не уважить. Для сего указал Он образ немилосердия в иудейском священнике, а образ милосердия в самарянине.
Теперь посмотрим, как должно нам поступать, чтоб исполнить повеление Господне: иди, и ты твори такожде.
Как поступил самарянин, когда нашел на дороге ограбленного, израненного, полумертвого? Видев его милосердова. Не сказал он в сердце своем: «Это иерусалимлянин, один из тех, которые не прикасаются самаряном (Ин. 4, 9); что жалеть о тех, которые нас презирают?» Нет, в страждущем он не хотел видеть человека чуждого, или неприязненного, но видел только человека, и почувствовал жалость; страдания ближнего отозвались в его сердце.
Иди, и ты твори такожде. Не проходи мимо бедствующего и страждущего без внимания; не смотри на него холодным оком; не скажи: он не из тех, которые возбуждают сочувствие. Он человек; и он страждет: чего более для возбуждения твоего сочувствия? Не случается ли, что когда пред глазами нашими нож врача действует над телом больного, для нас постороннего, сердце наше невольно стесняется? Видишь ли, что ты невольно, природно, как бы телесно сострадателен: как же тебе не быть сострадательну душевно, свободно, разсудительно?
Что еще сделал со впадшим в разбойники сострадательный самарянин? Приступль, обяза струпы его, возливая масло и вино. Не остановился на одной мысли о его жалком положении, на одном чувствовании сострадания к нему; но немедленно приступил к делу, чтобы оказать помощь, какая страждущему потребна, какая со стороны состраждущего возможна.
Иди, и ты твори такожде. Не довольствуйся мыслию, чувствованием, словом, где нужно и возможно дело. Хорошо, если у тебя не каменное сердце: но не хорошо, если у тебя сухая и скорченная рука, непростирающаяся и неотверзающаяся для нищего. Аще брат или сестра, говорит апостол, наги будут, и лишени будут дневныя пищи; речет же им кто: идите с миром, грейтеся и насыщайтеся, не даст же им требования телеснаго: кая польза (Иак. 2, 15–16)? Чадца моя, взывает другой апостол, не любим словом, ниже языком, но делом и истиною (1 Ин. 3, 18).
Что еще сострадательный самарянин? Всадив его на свой скот, приведе его в гостинницу, и прилежа ему. Здесь достойно примечания то обстоятельство, что самарянин имел одно только животное, на котором ехал сам, и не имел другого, которое мог бы предоставить немощному. Итак, он решился лишить себя того, в чем нуждался ближний. Всадив на свой скот, он вел немощнаго в гостиницу; а сам шел пешком, несмотря на то, что был утомлен, оказывая помощь страждущему.
Иди, и ты твори такожде. Угодную Богу добродетель творишь ты, когда служишь ближнему тем, в чем у тебя избыток, в чем ты не нуждаешься, если притом делаешь сие с любовию к Богу, заповедавшему благотворение, с любовию к ближнему, терпящему нужду. Но если ты лишаешь себя приятности, удобства, покоя, чтобы утешить и успокоить ближнего; ущербляешь нужное для тебя, чтобы помочь нужде ближнего: то ты проходишь подвиг, который может привести к венцу; сеешь семя, которое способно принести обильную жатву благословений и воздаяний.
Наконец, сострадательный самарянин, изъем два сребреника, даде гостиннику, для продолжения попечений о пострадавшем от разбойников, обещая и более впредь, по мере потребности. Благодетельный путешественник мог подумать, что уже довольно сделал для несчастного, когда с трудом избавил его от беспомощного страдания и смерти, доставил в безопасное место, ходил за ним на ночлеге, и что за сим, при необходимости продолжать путешествие, надобно предоставить его человеколюбию других. Но иное говорила сердцу истинная любовь к ближнему: не будь равнодушен к завтрашнему дню того, кому сострадал вчера; не оставляй доброго дела неоконченным; не довольствуйся цветом, когда можешь достигнуть плода. И самарянин устрояет и обеспечивает призрение несчастного до тех пор, как он с восстановленными силами получит возможность устроять сам свое благосостояние.
Иди, и ты твори такожде. Если ближнему нужно, если тебе возможно только одновременное дело милосердия или только участие в оном, сделав потребное и возможное, ты исполнил должное. Но если ближнему нужна и с твоей стороны возможна продолжаемая помощь, не допусти, чтобы твоя любовь к ближнему была короче его несчастия.
Особенно те, которые по доброму изволению и обету принимают на себя упражнение в каком-либо роде дел милосердия, никогда не должны забывать, что обет никого не вяжет по неволе, но что связавший себя обетом добровольно не может расторгнуть его безвинно, и что, по слову Господню, никтоже возложь руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии (Лк. 9, 62). Аминь.
Св. прав. Иоанн Кронштадтский
В читанном сегодня Евангелии (Лк. 10, 25–37) решен Спасителем нашим — Богом весьма важный для всех нас вопрос: что делать нам, чтобы наследовать жизнь вечную? Этот вопрос предложен был Господу каким-то законоведом иудейским, который сказал: Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную»? Господь указал ему на закон, данный евреям от Бога через Моисея: «В законе что написано? Как читаешь?» Он сказал в ответ: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всей крепостью твоей, и всем разумением твоим и ближнего твоего, как самого себя». Иисус сказал ему: «Правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить», т. е. вечно. Но он, желая оправдать себя, т. е. почитая себя, подобно прочим фарисеям, праведником, исполнившим закон так, как он его понимал, односторонне, неправильно, сказал Иисусу: «А кто мой ближний?» — полагая, что ближним должно считать только еврея, а не всякого человека. Притчей об израненном разбойниками человеке и милосердом самарянине, принявшем в нем самое сердечное и деятельное участие, Господь показал, что ближним должно считать всякого человека, кто бы он ни был, будь он хоть враг наш, и особенно когда он нуждается в помощи.
Итак, значит, для получения живота вечного нужно усердное исполнение двух главных заповедей: любить Бога всем сердцем и ближнего, как самого себя. Но так как в этих двух заповедях состоит весь закон, то необходимо нужно разъяснить их, чтобы мы хорошо знали, в чем заключается любовь к Богу и ближнему? Итак, с Божией помощью приступим к объяснению.
Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, т. е. всем существом твоим, всеми силами предай себя Богу, всего себя посвяти Ему без всякого недостатка, не дели себя между Богом и миром; не живи частью только для Бога и закона Его и частью для мира, для плоти многострастной, для греха и диавола, но всего себя посвяти Богу, будь весь Божий, весь свят, во всей жизни твоей. По примеру призвавшего вас Святого (Бога) и сами будьте святы во всех поступках, — говорит святой апостол Петр (1 Пет. 1, 15).
Объясним эту заповедь примерами. Положим, что ты молишься Богу. Если ты любишь Бога всем сердцем, то ты будешь молиться Ему всегда всем сердцем, всей душой, всей силой, всем разумением, не будешь никогда рассеян, ленив, небрежен, холоден в молитве; не будешь давать во время молитвы в сердце места никаким житейским заботам и попечениям, всякое попечение житейское отложишь, всю печаль возверзешь на Господа, ибо Он печется о тебе, как говорит апостол. Старайся вразуметь молитву, службу Божию вполне, во всей глубине. Если ты любишь Бога всей душой, то ты будешь каяться Богу искренне в грехах своих, будешь приносить Ему всякий день глубокое покаяние, ибо всякий день грешишь много. Будешь каяться, т. е. осуждать себя за грехи всем сердцем, всей силой, всем разумением; будешь обличать себя со всей беспощадной строгостью, со всей искренностью; будешь приносить Богу полную исповедь, жертву полного всесожжения грехов, чтобы ни один грех не остался нераскаянным, неоплаканным.
Таким образом, любить Бога всем сердцем — значит любить всем сердцем и всей силой правду Его, закон Его и всем сердцем ненавидеть всякую неправду, всякий грех; всем сердцем и всей силой исполнять правду, творить добро и всем сердцем, всей силой удаляться зла, т. е. всякого греха, не давать в сердце места никакому греху ни на одну минуту, ни на одно мгновение, т. е. не соглашаться на него, не сочувствовать ему, не мириться с ним, но постоянно, вечно враждовать с грехом, воевать с ним и, таким образом, быть храбрым и победоносным воином Христа Бога.
Или еще возьмем пример: положим, что вас гонят за благочестие, за правду, за добродетель; если вы любите Бога, то вы ни на минуту не отступите от благочестия, от правды, от добродетели, хотя бы эта преданность правде и влекла за собой потерю каких-либо выгод; так как сама правда, или верность Богу и правде Его, есть величайшая для нас выгода и Бог может наградить за верность Его правде сторицей и в этом, и в будущем веке. Пример тому — Иосиф праведный, сын патриарха ветхозаветного Иакова, и многие праведные люди в Новом Завете. Итак, любить Бога всем сердцем — значит поборать по Боге, по правде Его всем сердцем, всей душой, всей силой, всем разумением. Так поборали по Боге, по правде Его святые отцы и святые мученики, особенно в борьбе с ересями и расколами. Это ревность по Боге. Еще любить Бога всем сердцем — значит всеми силами устремлять всех людей к Богу, к любви Его, к славословию Его, к вечному царствию Его, чтобы все познали Его, возлюбили Его, прославляли Его. Это тоже ревность по Боге!
Объяснив по силам первую заповедь, объясним теперь вторую: Люби ближнего, как себя. Что значит любить ближнего, т. е. всякого человека, как себя самого? Значит, почитать другого так, как желаешь, чтобы почитали тебя, не считать никого чужим, а своим, своим братом, своим членом, а христианина и членом Христовым; его благо, его спасение считать своим благом, своим спасением; радоваться его благополучию, как своему, скорбеть о его несчастии, как о своем; стараться об избавлении его от беды, напасти, бедности, греха так, как я постарался бы о своем избавлении. Радоваться с радующимися, плакать с плачущими, — говорит апостол (Рим. 12, 1). Должни есмы мы сильный немощи немощных носити, не себе угождати; кийждо же вас ближнему да угождает во благое к созиданию (Рим. 15, 1–2). Молитеся друг за друга, яко да исцелеете (Иак. 5, 16).
Любить ближнего, как себя, — значит уважать его, как себя, если он, впрочем, того достоин; не думать о нем недостойно, низко, без причины к тому с его стороны, не иметь на него никакого зла; не завидовать ему, а всегда доброжелательствовать, снисходить к его недостаткам, слабостям, покрывать его грехи любовью, как желаем, чтобы снисходили к нашим недостаткам. Друг друга терпите любовью, — говорит апостол (Еф. 4, 2), — не воздающе зла за зло, или досаждения за досаждение (1 Пет. 3, 9). Любите враги ваша, благословите кленущыя вы, добро творите ненавидящим вас (Мф. 5, 44). Аще алчет враг твой, ухлеби его; аще ли жаждет, напой его, — говорит ветхозаветное Писание (Притч. 25, 22; ср.: Рим. 12, 20).
Любить ближнего, как себя самого — значит молиться за живых и умерших, родных и неродных, знакомых и незнакомых, за друзей и врагов все равно как за себя и желать им столько же добра, спасения души, сколько себе. Этому и научает святая Церковь в своих ежедневных молитвах.
Любить ближнего, как себя — значит еще любить всякого без лицеприятия, несмотря на то, беден он или богат, хорош собой или нет, стар или юн, знатный или простой, здоровый или больной; полезен нам или нет, приятель или враг, потому что все равно Божий, все по образу Божию, все — чада Божьи, члены Христовы (если православные христиане), все члены наши, ибо мы все — одно тело, один дух (Еф. 4, 4), всем одна Глава — Христос Бог. Так будем разуметь и так постараемся исполнить две главные заповеди закона Божия — и мы наследуем благодатью Христа Бога живот вечный. Аминь.
Архиеп. Аверкий (Таушев)
Притчу эту передает только один св. Лука, как ответ Господа на вопрос искушавшего, т. е. желавшего уловить Его в слове, книжника: что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Господь заставляет лукавого законника самого дать ответ словами Второзакония (см.: Втор. 6, 5) и книги Левит (см.: Лев. 19, 18) о любви к Богу и ближним. Указав законнику на требования закона, Господь хотел тем заставить его глубже вникнуть в силу и значение этих требований и понять, как далеко законник стоит от исполнения их. Законник, видимо, почувствовал это, почему и сказано, что он, желая оправдать себя, спросил: А кто мой ближний? то есть хотел показать, что, если он и не исполняет требований закона, как должно, то — по неопределенности этих требований, так как неясно, напр., кого следует понимать под «ближним». В ответ Господь рассказал чудную притчу о человеке, попавшемуся разбойникам, мимо которого прошли и священник, и левит, и которого пожалел только самарянин — человек, ненавистный для иудеев и презираемый ими. Этот самарянин лучше священника и левита понимал, что для исполнения заповеди о милосердии нет различия между людьми: все люди — ближние нам. Как мы видим, притча эта не вполне соответствует вопросу законника. Законник спрашивал: «Кто есть мой ближний?», а притча показывает, как и кто из всех троих, видевших несчастного, сделался ближним для него.
Притча, следовательно, учит не тому, кого надо считать ближним, а как самому сделаться ближним для каждого человека, нуждающегося в милосердии. Различие между вопросом книжника и ответом Господа имеет большое значение потому, что в Ветхом Завете, ради ограждения избранного народа Божия от дурных влияний, устанавливались различия между окружающими людьми, и «ближними» для еврея считались только его соотечественники и единоверцы. Новозаветный нравственный закон отменяет все эти различия и учит уже всеобъемлющей евангельской любви ко всем людям. Законник спрашивал: кто мой ближний, как бы опасаясь возлюбить людей, которых он не должен любить. Господь же поучает его, что он должен сам сделаться ближним тому, кто в нем нуждается, а не спрашивать, ближний он ему или нет: не на людей должно смотреть, а на свое собственное сердце, чтобы не было в нем холодности жреца и левита, а было милосердие самарянина. Если будешь рассудком различать между ближними и не ближними, то не избежишь жестокой холодности к людям и будешь проходить мимо «впадшего в разбойники», как поступили священник и левит, хотя этот человек, как иудей, был им ближний. Милосердие — условие наследования жизни вечной.
Митр. Антоний Сурожский
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Я хочу обратить ваше внимание на две или три черты сегодняшней притчи. Нам сказано, что некий человек шел из Иерусалима в Иерихон. В Ветхом Завете Иерусалим был местом, где пребывает Бог: это было место поклонения Богу, место молитвы. Человек этот был на пути в низину, с горы видения он спускался туда, где протекает человеческая жизнь.
На этом пути на него напали, сняли его одежду, ранили и бросили при дороге. Три человека, один за другим, шли этой дорогой. Все трое побывали там, где живет Бог, все трое были в месте служения Богу, поклонения Ему, в месте молитвы. Двое из них прошли мимо раненого. Текст так ярко описывает, что священник просто прошел мимо: нам даже не сказано, что он хоть взглянул на него. Он был человек обеспеченный, ему дела не было (так, во всяком случае, он думал) до человеческой нужды: он ничему не научился из молитвы Богу, Который — сама Любовь. Затем прошел следующий, левит, человек сведущий в Писании, но не знающий Бога. Он подошел, постоял над умирающим раненым — и пошел дальше. Его ум — казалось ему — поглощен более высокими вещами, чем человеческая жизнь, человеческое страдание.
И наконец, прошел человек, который в глазах иудеев был презренен в самом своем бытии: не за свои личные, нравственные или иные недостатки, а просто потому что он был самарянын — отверженный; в Индии его назвали бы парией. Этот человек остановился над раненым, потому что он-то знал, что такое — быть отверженным, что такое — быть одиноким, что значит, когда мимо тебя проходят с презрением, а порой и с ненавистью. Он склонился над раненым, сделал, что мог, для облегчения его страданий, отвез его в покойное место: и все это он сделал ценой собственной. Он не только оплатил гостиннику уход за раненым: он отдал свое время, свою заботу, свое сердце. Он заплатил всеми возможными способами, какими мы можем заплатить, оказав внимание окружающим нас людям.
Мы провели целое утро в присутствии Самого Бога, в месте, где Он обитает: мы слышали, как Его голос говорил нам о любви: мы провозглашали, что мы верим в этого Бога, Который — сама Любовь, в Бога, Который отдал Своего Единородного Сына ради того, чтобы каждый из нас — не все мы коллективно, но каждый из нас лично — мог получить спасение. Мы сейчас выйдем из этого храма: в течение предстоящей недели или до следующего посещения храма мы встретим много людей. Окажемся ли мы подобными священнику? или левиту? Пойдем ли мы, размышляя о том, что мы здесь узнали, храня в сердце изумление и радость, но проходя мимо каждого встречного, потому что мелкие заботы могут нарушить наш покой, отвести наш ум и сердце от чуда встречи с Богом, от Его присутствия? Если так мы поступим, то мы мало что поняли (если вообще что-то поняли) о Евангелии, о Христе, о Боге. А если мы, подобно юноше, подобно книжнику, спросим: «Но кто мой ближний? Кто тот, ради которого я должен быть готов расстаться с глубочайшими переживаниями моего сердца, с самыми возвышенными размышлениями, с наилучшими моими чувствами?» — ответ Христа прост и прям: Всякий! Всякий человек, кто нуждается в тебе, на любом уровне: на простейшем уровне пищи или крова, чуткого внимания, заботливости, дружелюбия.
А если однажды (этот день может и никогда не наступить, но может прийти в любой момент) от нас потребуется больше, мы должны быть готовы любить нашего ближнего, как нас тому учит Христос: с готовностью жизнь нашу положить за него. «Положить жизнь» не означает умереть; речь идет о том, чтобы изо дня в день отдавать нашу заботу всем тем, кто в ней нуждается; тем, кто в печали и нуждается в утешении: тем, кто в растерянности и нуждается в укреплении и поддержке; тем кто, голоден и нуждается в пище; тем, кто обездолен и, может быть, нуждается в одежде: и тем, кто в душевном смятении и, может, нуждается в слове, которое изольется из той самой веры, которую мы черпаем здесь и которая составляет самую нашу жизнь.
Выйдем же отсюда, вспоминая эту притчу не как одну из самых прекрасных сказанных Христом вещей, но как прямой путь, на который Он призывает нас встать. Она учит нас относиться друг ко другу, оглядеться вокруг внимательным взором, помня, что порой малейшая ласка, одно теплое слово, одно внимательное движение может перевернуть жизнь человека, который в одиночестве стоит перед лицом собственной жизни. Пусть поможет нам Бог быть подобными милосердному самарянину на всех уровнях и по отношению ко всем людям. Аминь!
Архим. Иоанн Крестьянкин
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Дорогие мои, други наши! Ныне чаще, чем когда-либо за все время жизни моей, а это немало лет, приходится слышать вопрос: «Как жить, чтобы не погибнуть?» «Как жить, чтобы спастись?» — спрашивают верующие. «Как жить?» — спрашивают и те, чьи понятия о жизни не простираются дальше завтрашнего дня. Этот вопрос задают и молодые, только начинающие жить, и пожилые, уже завершающие свой жизненный путь, в конце которого они сделали страшное открытие, что жизнь уже прожита, но не в радость созидания, и все труды, все усилия вложены во все пожирающую разруху и гибель.
Да, вопрос «как жить?» совсем не праздный. И как созвучны эти вопрошения современников наших с вопросом, который некогда был задан Начальнику Жизни — Христу — Его современником, и не просто современником, а хранителем закона, данного Богом. Он спросил: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? (Лк. 10, 25). И «словеса Господня — словеса чиста» звучат в ответ законнику, а с ним и нам, открывая единственно правильный путь решения всех вопросов, недоразумений и недоумений. Всегда надо нам обращаться к слову Божию, говорит Господь, …в законе что писано есть; како чтеши? (Лк. 10, 26).
Закон Божий! Он дан на все времена всему человечеству. Он дан в Божественном Писании, он дан в законе совести каждого живущего, он дан в законах Богозданной природы. И мы с вами сегодня не отвергаемся того, что знаем этот великий закон Господень, закон, в котором кроется земное счастье наше и которым простираемся мы в вечность блаженного пребывания с Господом и со всеми Его святыми. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим… возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22, 37–40).
Да, да, мы знаем этот закон и требования его, мы знаем и как исполнить его жизнью своей, ибо кто из нас не знает, что для нас хорошо и желательно, а что плохо, чего мы всеми возможными средствами должны стремиться избежать.
Господом дана заповедь: не делай другому того, чего не желаешь себе. Эта заповедь тоже всегда с нами, всегда при нас, как неусыпный и беспристрастный страж, она выявляет, она обличает одновременно и наше знание, и наше лукавство. Если законника евангельского Господь заставляет признать, что тому известно все необходимое для спасения, то и мы не оправдаемся наивным вопросом, будто бы не знали пути спасения до сегодняшнего дня.
Божий закон — один, и две заповеди остаются непреложными на все времена, пока стоит мир. Это два якоря жизни. Люби Бога всем сердцем, всей душой… Люби ближнего, как самого себя. О любви к Богу мы не ставим вопрос, ибо это кажется нам, верующим, само собой разумеющимся. Но вот ближний?
Кто же мой ближний? И уже не законник вопрошает ныне Христа и обличается Господом, а мы с вами, дорогие наши, становясь совопросниками века сего, но не исполнителями ясного и жизненного слова Божия. Это мы прикрываем вопросами свое малодушие, свою духовную леность, свое нежелание трудиться, свое нежелание любить. Мы забываем, что не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут (Рим. 2, 13).
Мы с вами, пожалуй, даже не задали бы Господу вопрос: «Кто же ближний наш?» Ибо теперь почти повсеместно и откровенно все для нас стали дальними. Даже кровные родные, даже родители и те отстранены непомерно разросшимся нашим «Я». «Я» и «мое» — вот наш новый жизненный закон. По нему и самые близкие, те, кто вложил в нас свою жизнь, израненные многими тяготами трудов, болезнями и скорбями, израненные нами же, напрасно будут ждать от нас помощи. И вчерашние друзья сегодня уже перестанут быть ближними нашими, впав в беду, потеряв возможность быть нам полезными на празднике жизни, в погоне за счастьем.
Тут мы даем полную свободу оценке всего и всех. Так незаметно никого близкого не оказывается рядом с нами, не находим мы того, кто был бы достоин нашей любви: один — грешник и недостоин любви; другой — иноверный или инакомыслящий; третий — сам ископал себе яму, в которую впал, значит, достоин наказания.
Широка и глубока заповедь Божия, а мы, став на путь высокомерного суждения, вместив в себя одновременно чувствования и священника, и левита, прошедших мимо бедствующего человека, тоже проходим мимо всякого, кто оказывается рядом, кто нуждается в нашем внимании, кто просит нашей помощи, уже не говоря о тех, кто просто безмолвно страдает рядом. И вот мы уже не исполнители закона, а судьи. И вопрос «как спастись?» звучит праздно, попранный отвержением Богом данной заповеди о любви к ближнему. У нас нет ближнего.
И услышим ли мы с вами сегодняшнюю притчу — назидание о милосердном самарянине, у которого закон любви был написан в сердце, для которого ближним оказался не ближний по духу, не ближний по крови, но тот, кто случайно встретился на его жизненном пути, кто именно в ту минуту нуждался в его помощи и любви? Услышим ли мы определение Господне для законника, для нас, знающих закон: иди, и ты твори такожде (Лк. 10, 37). Забудь себя и свое «Я», поставь в средоточие жизни своей того человека, которому нужна твоя помощь, материальная ли, духовная ли. Поставь в средоточие жизни того, кому нужен ближний, и стань им ты.
Вот, дорогие наши, мера нашего духовного возраста, где кроется ответ на вопрос о спасении, иди, и ты твори такожде. Иди и ты поступай, как учит Господь. Иди и ты твори добро всякому нуждающемуся в нем, невзирая ни на происхождение человека, ни на общественное положение его, невзирая ни на что. Иди и твори добро, и ты исполнишь заповедь любви. Делай добро… делай добро от сердца, делай его во имя Бога всем братьям твоим в Боге, делай добро и врагам, делай добро ненавидящим и обидящим тебя, и ты исполнишь заповедь любви.
И любовь к ближним сделает тебя близким к Богу, и ты исполнишь закон Христов и спасешься. Но вот теперь, когда опьянение нахлынувшей на нас так называемой духовной свободой проходит, рассеивается туман самообмана и обольщения, и видим мы, что церкви открылись или еще во множестве открываются, монастыри принимают только вчера крестившуюся молодежь и из мест заключения пишут письма, желая тюремную камеру или барак заменить на монастырскую келью, то именно теперь становится очевидным, что творить дела любви, исполняющие закон Христов, не так-то просто. Да, этому надо учиться, этого надо хотеть. Надо только в делах любви к ближнему увидеть и почувствовать возможность преображения души своей, возможность спасения.
Но ничего этого нет. Пока этого нет, и главное, что даже стремления к этому не видно.
И не задумаемся ли мы с вами над совершенно новыми явлениями в жизни нашей?
Сегодня, когда поток неведомых ранее соблазнов захлестнул Россию, когда блуд, насилие, сребролюбие, пьянство, наркомания стали явными и уже привычными пороками, а тяга к святыне и кощунство над ней одновременно борют и владеют человеком, вопрос о милосердии, о любви вырастает в первостепеннейший, главнейший вопрос жизни. Ибо только милосердием и любовью можно стяжать Святой Дух Божий, Которым только и можно противостать страшным духам злобы, овладевшим людьми и миром.
И не случайно, дорогие мои, в это страшное апокалиптическое время последнего срока существования мира милость Божия опять протягивает руку погибающему человеку.
На улицах, среди живущих рядом с нами все более и более появляется людей, просящих милости нашей, тех, кого раньше называли нищими. И пожилые люди, которыми всегда держалась Церковь, теперь опять вышли на улицы, чтобы принести Церкви пользу — вернуть ей погибающих, давая людям возможность проявить в себе дух христианского милосердия, чтобы отпавших от Бога грехом вернуть к Нему милосердием. И те, кто просит сейчас помощи нашей, виновато и испуганно глядя на нас, зарабатывают нам своим нелегким нищенским трудом Царство Небесное.
Так не пройдем же мимо протянутых к нам рук, мимо страждущих, болью и горем исполненных глаз, мимо ближнего нашего. Не пройдем, дорогие мои, мимо своего спасения; не пройдем мимо Самого Христа, Который в образе каждого нуждающегося в нашей помощи призывает нас на вечерю любви.
При дверех нелицеприятный Суд Божий и благостная речь Сына Человеческого — Христа — к одним: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам… ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне (Мф. 25, 34–36).
Но не замедлит для других и грозный, решительный приговор: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и Ангелам его (Мф. 25, 41).
Спасайтесь, други наши, спасайтесь! Спасайтесь делом, проходя нелегкий, особенно ныне, для всех путь жизни во спасение. Ты Сам, Милосердый Господи, вдохни в нас чувство Своей любви и удостой вечных радостей в стране живых. Аминь.
Митр. Владимир (Сабодан)
Жизненность евангельских образов зиждется на их божественном происхождении и на той близости к человеческой душе, в силу которой они воспринимаются и усваиваются.
Меняются времена и нравы, возникают и забываются различные философские учения и направления, а эти образы, употребленные Господом и освященные Его благодатью, неизменно трогают и умиляют сердца при всех изменчивых условиях мировой жизни.
А кто мой ближний? — спросил законник Спасителя (Лк. 10, 29). Ответ на этот вопрос так раздробился, стал таким расплывчатым и неясным. Легче и проще для нас понятие «дальний». Его и любить как-то легче, и думать о нем издали проще. Разделенность человечества в мире внесла в понятие о ближнем путаницу и неясность.
И вот перед нами притча о милосердном самарянине. Человек попал в руки разбойников, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив едва живым (см.: Лк. 10, 30). Прошел мимо священник, который прежде всех должен был бы оказать израненному помощь. Прошел мимо и левит. Проходил здесь самарянин, в силу закона имевший право пройти мимо, так как самаряне не общались с иудеями, но, увидев пострадавшего, он сжалился над ним (см.: Лк. 10, 33), перевязал раны, привез в гостиницу и позаботился о нем. Таким образом, будучи «дальним», самарянин оказался самым близким.
На дорогах жизни часто встречаются израненные люди, нуждающиеся в помощи, в добром слове, в участливом отношении. С христианской точки зрения значение имеет не размер помощи, не видимая ценность ее, а то сердечное движение, та готовность, та отзывчивость, с которой оказывается помощь. Такое движение души, какое проявилось, например, у бедной евангельской вдовы, опустившей в церковную кружку две монеты. Эта жертва вдовы поставлена Спасителем выше богатых жертв.
В минуту, когда человек нуждается в помощи, ближним становится всякий человек, без различия веры, национальности, дружбы или вражды. Творить добро всем — долг христианина. Мы должны быть сынами Отца нашего Небесного, а Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5, 45).
Милосердие — основа христианства и основа человеческой жизни. Голгофская жертва есть величайшее проявление милосердия к роду человеческому, который не может спастись без Ходатая — Христа.
Будем просить у Господа дара милосердия. Будем обращаться вместе с Церковью и к Его Премилосердной Матери: «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице Дево». Аминь.
Свящ. Филипп Парфенов
<…> Притча о милосердном самарянине — не просто одна из многих притч у евангелиста Луки. Подобно притче о блудном сыне — это целое Евангелие в Евангелии. Многие люди начинают не раз и не два задавать себе все один и тот же вопрос: «как спастись»? «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную»? Законник, как говорит евангелист Лука (10, 25), встал, и, искушая Христа, обратился к Нему с этим же «вечным вопросом». На месте законника может быть каждый, искушаемый маловерием, сомнениями, страхами, непреодолимыми страстями, претензиями к Богу, нечувствием Божьей любви и благости или обостренной щепетильностью и требовательностью к себе. Христос обращает законника к хорошо ему известному Писанию, к книге Второзакония, где сказано: Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими (Втор. 6, 4–5), а также к книге Левит, в которой говорится: люби ближнего твоего, как самого себя (Лев. 19, 18).
<…> В жизни Церкви можно проследить всю ее историю два уклона, два акцента в восприятии этой заповеди — либо упор делается на любви к Богу, либо на любви к ближнему, через которую познается Бог. Разумом мы понимаем, что в нашей вере одно без другого существовать не может, что нужно стремиться к гармоничному их сочетанию. В действительности же как дары Духа различны, так различны и немощи, и несовершенства среди христиан. И поскольку видимые ближние наши, в отличие от Бога, бывают нам в чем-то обременительны, <…> то оказывается, что возлюбить ближнего своего, относясь к нему так же, как хотели бы, чтоб относились к нам самим, бывает столь же непросто, как возлюбить Бога. <…> И Христос отвечает притчей, где дается прямой ответ: ближним оказывается любой на нашем пути, кто творит нам благо или кому мы сами можем помочь. И более того, Он призывает нас становиться такими ближними для всякого, кого мы можем повстречать на нашей жизненной дороге и кто в нас нуждается. Этим ближним в притче для израненного, избитого разбойниками почти до смерти путника стал не просто чужой прохожий, но его кровный враг, самарянин! <…> Но почему же два других единоплеменника этого путника, еще раньше заметившие его, притом служители истинной веры, священник и левит, по очевидности должные быть ему ближними, проходят мимо? Только ли дело в их предполагаемом равнодушии и бессердечии? Конечно, нет: они могли быть вполне порядочными служителями, не хуже многих современных. Может быть, и даже скорее всего, они направлялись в Иерусалимский храм и боялись осквернения от прикосновения к не то живому, не то мертвецу, — и как тут определишь еще — а вдруг это мертвец, и тогда нельзя будет ни служить в «нечистоте», ни прикасаться ни к чему священному (см. Числ. 5, 2; 19, 11–12)? А времени нет на выяснение!
<…> Тема о милосердном самарянине и о путнике, попавшемся разбойникам по дороге от Иерусалима в Иерихон (см. Лк. 10, 25–37) проходит лейтмотивом почти через всю 5-ю седмицу Великого поста, когда повторно читается Великий канон прп. Андрея Критского, весь целиком. Уже когда Великий пост клонится к завершению, подходя к повторному слушанию покаянного канона, мы силимся открыть перед Христом наши душевные язвы, чтоб Он возлил на них от Своего вина и елея. Ибо под самарянином, подбирающим израненного путника с дороги и спасающим ему жизнь, конечно же, подразумевается Сам Человеколюбец, от щедрот Своих изливающий на всех нас милость, что символизирует елей (греческие слова «масло» и «милость, сострадание» созвучны), и радость, веселье духа, что дает вино (и вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его — Пс. 103, 15). Эта радость приходит после избавления от разбойников, послуживших прообразом грехов и страстей, ведущих к смерти. При этом священник и левит, как бы представляющие Закон до Христа, проходят мимо этого брошенного и умирающего прохожего, изнемогающего от кровоточащих ран, под которыми понимаются и наши грехи, душевные муки, муки совести. Закон ведь только обнаруживает грех и осуждает его, но не врачует!
<…> Конечно, одной нравственной чистоты никак не достаточно, как и одного лишь видимого служения ближнему. Но проявляющийся нередко среди церковных людей нравственный релятивизм как раз и приводит к цепной реакции соблазнов вокруг них. Те, кто соблазняются, могут в лучшем случае, покинув Церковь, сохранять в себе искры былой веры; в худшем же объявить, что все это «попы придумали», и ради любви к правде и нравственности начать восставать против Церкви. А если они к тому же еще и волевые, и преисполненные гордыней, сознанием собственной значимости, но без подлинно духовных ориентиров, то воистину все их благие намерения оборачиваются дорогой в ад. Сколько было таких людей в России в XIX и первой половине ХХ века! Была ли их вина в том, что они не смогли подняться выше душевно-земных переживаний, или же беда? Или все-таки больше спрос с тех, кто в то самое время затворяли многим людям Царство Небесное, сами не входя и входящих не допуская? Н. А. Некрасов в стихотворении «Пророк» писал о Чернышевском: «Его еще покамест не распяли, но час придет — он будет на кресте. Его послал Бог гнева и печали рабам земли напомнить о Христе». В отличие от Некрасова мы воспринимаем Бога не столько как Бога «гнева и печали», сколько как Бога милости и любви. Но все же приходит на память и семикратное слово Христа, исполненное горечи и скорби и обращенное к духовным вождям народа израильского: Горе вам!.. (см.: Мф. 23, 13–33). Тогда либо варварские народы, как было в древние времена, или воинствующие безбожники, как стало в столь близкую к нам эпоху, действительно становились орудиями Божьего «гнева и печали», орудиями вразумления. Оскудевает в Церкви святость, падают нравы — и мир, где далеко не всегда и не везде обретаются милосердные самаряне, перехватывает инициативу, борясь за правду, за высшую справедливость, равенство, братство, как он их понимает. В нем появляются свои подвижники, аскеты, пророки, мученики со своей безблагодатной святостью. А в последующих поколениях фальшивая святость и та оскудевает, вырождаясь в полнейшую беспринципность или откровенный сатанизм.
<…> Эта притча обличает нас, православных вообще и священников в особенности, нестерпимо пронзительно и глубоко, если вдуматься, хотя обличение это, как и в любых других притчах, незаметное и ненавязчивое. Быть может, оно сродни тому взгляду Христа, который поймал апостол Петр после троекратного своего отречения, и тут же горько заплакал? И не этот ли глубокий и кроткий взгляд будет для нас нестерпимым, невыносимым на будущем Суде? Мы-то, священники, сколько раз могли отрекаться от Христа — не явными словами, но прикровенно, в жизни, и сколько раз проходили мимо ждущих от нас слова любви, мира, доброго совета? И в то же время люди доброй воли, кто бы они ни были в жизни, еретиками или даже просто неверующими в нашем понимании, всегда появляются в нашей жизни — имеющий глаза да увидит! — и своими добродетелями опережают нас на пути в Царство Божие (покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих — Иак. 2, 18).