Научилась Змеедева Ехидна выползать из мглистой пещеры и, цепляясь драконьим хвостом и руками за камни подниматься на вершину отвесной скалы над тартаром.
Смотрит в даль живой жизни Змеедева. Кругом мгла.
Лишь порой ляжет на мглу отсвет заката, и если забредет тогда полубог-герой на край земли, видит он в непостижимом далеке дивную деву на скале, и под нею будто спит, свернувшись клубком, дракон.
Следит Змеедева глазами за шагами героя, а он мимо, к берегам океана… Не услышать ему ее зова, не дойти до нее, не подняться на скалу над тартаром. А ведь какое сердце для него у Змеедевы Ехидны!
Как-то купал титан Гелий в водах океана солнечных коней ввечеру и забыл на берегу венец солнца. Осветились с земли косыми лучами венца далекие скалы, пустыни и дороги, и в неверном вечернем свете увидала Ехидна диковинного путника. Присмотрелась и узнала в нем Страшного Сатира Аркадского — Айгипана. И до того стосковалась она по чему-нибудь живому, что обрадовалась даже Страшилищу: не ее ли оно ищет по свету?
И Страшилище увидело Ехидну. Загоготало оно, засвистало, завыло, зааукало, — и такой выпал тогда небывалый день, что донесся до Ехидны его голос. Ответила она на голос голосом. Впервые за долгий век ее пещерного плена зазвучал он в тишине мертвой жизни. Испугалась Ехидна его звучания. Будто гиена пустыни, а не титанида Чудодева отозвалась Страшному Сатиру.
И припомнилась ей их давняя встреча…
Забрела как-то, еще совсем юной, Ехидна в Аркадию и заметила над собой на поляне невиданное ею создание: сидит на пне-исполине лесной Пан и чистит чудную раковину. Не попадались ей такие раковины на морском берегу. И не в одиночку сидит Пан: рядом с ним не то козел, не то дракон на козлиных ногах, и еще две лапы у него львиные и львиная грива на затылке. И еще рядом с ними как будто кто-то третий: змея обвилась вокруг Пана и козла-дракона и смотрит змеиными глазами.
Поглядел Пан сквозь раковину на солнце, передал ее змеиной голове — и вдруг увидел титаниду. Разом вскочили все трое с пня — и Пан, и козел-дракон, и лев-змея. Дивится титанида: вовсе не трое их, а всего только одно огромное, в рыжих мохрах, страшилище. И все трое на нем разместились: оно и Пан, и козел-дракон, и лев-змея. Тут как кинется то невиданное страшилище сверху по горной тропе к титаниде: впереди — Пан, позади — змей. Да ведь это Сатир Аркадский!
Рассмеялись бесстрашная Чудодева. Решила позабавиться страшилищем: пусть погонится за ней смешной Сатир.
А Сатир уже сбежал с горы. Совсем близко он от титаниды. До чего же скор зверь! До чего же страшна образина!
Увидели звери, птицы и травы, что гонится за Чудодевой Страшный Сатир, и дают бегунам дорогу: что ж! Два титана играют друг с другом — пусть их позабавятся. Но когда стал Страшный Сатир догонять Чудодеву, догадались звери, птицы и травы, что не игра перед ними, а погоня, что в беду попала титанида. Нет на свете зверя страшнее Страшного Сатира. Встали они все на защиту Чудодевы — стеной выросли между титанидой и Сатиром.
Не отступает Сатир.
Тогда кинулись на него звери с клыками, копытами, рогами… Травы хватают его петлями за ноги, когтят и клюют его птицы.
Нипочем это чудищу: топчет, рвет, бьет, жалит все живое на свете. Нагнало бы оно Чудодеву, но чуть заметила Чудодева, что Сатир топчет и бьет все живое, обернулась она к нему лицом. Остановилась.
Грозна могучая титанида. Не всякий бог станет ей поперек пути.
Подумала: не связать ли ей Сатира чарами красоты?
Посмотрела на него чаровница. Ни к чему ее красота Сатиру. Налетел на нее с разбегу.
Приняла бой титанида. Ухватила она Сатира рукой за рог, пригнула к земле его человечью голову. Смотрит, новая голова перед нею, но уже не человечья, а пасть на змеиной шее, и держит она в зубах чудную раковину. Сжала титанида другой рукой змеиную шею, пригнула и вторую голову к земле. Но уже взвился изогнутый драконий хвост, охватывает туловище Чудодевы, и две львиные лапы с козьей мордой грозят ей, и дышат на нее ядом мохры рыжей шкуры. И вот вылезла из пасти змеиная голова, обернулась к Чудодеве, и уже у нее та раковина во рту.
Держит титанида Сатира, хочет сломить его силу, но бессмертен Сатир, молочный брат Зевса, выгибается, извивается, колесом вертится. Не вечно же ей держать его головы!
Что это?
Не яд брызнул из змеиного рта, где раковина, а странный звук. Все растет, все крепнет тот звук, все пронзительнее, все нестерпимее… Уже не слышит его титанида, уже врезается в нее этот звук, как нож, вырывает у нее дыхание изо рта, разъедает ей глаза, кожу сдирает с нее, убивает.
Не стерпела могучая титанида: выпустила из рук головы Страшного Сатира, оторвала от себя его драконий хвост и бросилась бежать, закрыв уши ладонями.
Никогда еще не бежали так ни от кого ни титаны, ни боги. А Сатир, перебросив раковину из змеиного рта в свой рот человеческий, еще сильнее задул-затрубил. Стоит, трубит и гогочет, — да как!
Бежит опрометью титанида.
Не Сатир-страшилище гонит титаниду, а Звук-страшилище.
И тут все живое, звериное, обезумев от ужаса, понеслось ураганом от Сатира. И безумнее всех бегут бычьи стада.
Была там котловина с высокими отвесными стенами, где теперь огненное озеро. Говорят, будто загнал некогда в эту котловину звуком раковины Страшный Сатир горных титанов. Метнул в них Кронид из перуна молнию. Как мех кузни, раздул Страшный Звук молнию на лету в великое пламя, и стали гореть в этом пламени бессмертные титаны. Разлилось над ними пламя огненным озером, покрыло их, и горят в этом озере титаны и не сгорают. Верно, они из солнечного рода Гелиадов.
Немало обезумевших стад свергалось в это озеро, гонимых жестоким трубачом. А вслед за ними падали в него вольные звери и птицы. В пустыню обратилась там сожженная земля. И говорили, что это спуск в преисподнюю.
Видел Кронид борьбу Чудодевы со Страшным Сатиром и ее сверхмогучую силу. Видел и ее бегство от Звука.
Как слепая, неслась титанида к роковому озеру и сорвалась бы в него, если бы не принял Кронид образ огромного змея и не встал на ее дороге. Обвились кольца Змея вокруг тела и ног титаниды, задержали гибельный бег.
Умолк звук.
Тогда заглянула Владычица Змей в глаза спасителю Змею. Узнала в нем сразу бога. И под взглядом Чудодевы разомкнул Змей свои кольца. Даже мощь Кронида уступила силе ее взора.
Стоит снова титанида вольной, и перед нею на могучем хвосте взвился Змей-оборотень.
Сказал Змей Чудодеве:
— Роди мне полубога-героя, который был бы могучее любого титана.
Ответила Чудодева Змею:
— Отними раковину у Страшного Сатира и отдай ее мне. Гибнет от ее страшного звука все живое. Отдай ее мне, и поверит тогда титанида Крониду.
Но не мог Зевс-Кронид отдать страшную раковину титаниде и сделать ее сильнее всего живого мира на земле.
И отвергла титанида владыку неба.
Испепелить мог он Чудодеву, но не мог осилить ее титаново сердце…
Вот что вспомнила Змеедева на вершине скалы. Но не знала она о том, что случилось после.
А случилось неслыханное дело.
Ненавидела Гера Страшного Сатира, погубившего горных титанов. И когда поднялся Кронид на небо, сказала ему Гера:
— Слишком силен Айгипан со своей раковиной. Когда-нибудь он заставит бежать и богов. Отбери у него эту игрушку.
Знал Кронид, что никому не отдаст Айгипан той раковины, победившей титанов. Но ответил лукаво Гере:
— Пошли Аргуса. Пусть возьмет он у Сатира раковину. И предстал перед Герой звездный Аргус.
— Отними у Страшного Сатира его раковину, — повелела Гера, — и отдай мне. Пусть умолкнет ее трубный звук. И без того силен Зевс. Что трубить во славу лютой злобы, ужасая стада и титанов! Но найдешь ли ты его, Панопт?
Ответил многоглазый Аргус:
— Я увижу его.
И нашли Сатира глаза Аргуса.
Сидел он на краю утеса над морем, свесив к морю козлиные ноги, и блуждал человечье-козлино-змеиными глазами по земле, морю и небу, выискивая, кого бы ему ужаснуть.
Посмотрел звездный Аргус своими неисчислимыми глазами на Страшного Сатира Айгипана и увидел его всего и все в нем: каждый его волосок увидел, и его лютость, и жадность, и злобу, коварство и насмешку. Словно сорвал он с него мохнатую шкуру и оголил нутро: увидел Аргус и тройную душу, и тройные мысли, и всю тройную лживость Айгипана.
Хотел было Сатир спрятаться в свою шкуру, но сверху, снизу, с боков, спереди и сзади — отовсюду смотрели на него глаза Аргуса, и некуда было Страшилищу деться — весь открыт он для этих звездных глаз.
Обомлел, смутившись, лютый Дракон-Сатир. Выронил из рук раковину, издающую ужасающий Звук, и упала раковина в море.
Но опасно даже звездным глазам слишком пристально высматривать чужую злобу. Вытащишь ее на свет, а она уже не отстает: вцепится, въестся в тебя, вползет тебе под кожу.
Прилипчиво зло.
И вошел в Аргуса отсвет темной злой силы Сатира, стал сам Аргус с той ночи иным. По-прежнему звездно сверкали его глаза, но уже не сияли они, мерцая, а кровавым блеском тревожили с высоты неба землю.
Выполнял он прежде грозные веления Геры, не зная, зло ли он творит или добро и кому он служит: богам или титанам. Живой жизни сиял он и охранял богиню неба.
Но после встречи со Страшным Сатиром полюбил он грозные дела богов и увидел в них красоту и силу. Показалось всевидящему Аргусу Панопту, что красота и сила зла и есть высшее добро и благо.
Уже стоны прикованных богами титанов не трогали его сердца. Позабыл Аргус, что и он титан, только титан, вознесенный на небо. Стал он исполнителем жестоких велений богов. Стал он презирать с высоты небес обычное добро и зло, живущее на земле, как нечто низшее. Презирал он и слезы земных печалей, и теплую жалость, и нежность, и детскую радость, смотря на них, как звезды смотрят на смутное мерцанье светляков и гнилушек.
Вернулся Аргус на небо Кронидов, а упавшую раковину проглотила в море большая рыба. И побрел Страшный Сатир Айгипан на край света искать ту рыбу и чудную раковину. Не нашел он нигде раковины, зато нашел на краю земли Змеедеву Ехидну.
Не знала Ехидна, что потерял Сатир свою раковину. Думала: будет со мной Сатир — будет у меня и Страшный Звук. Дуну на небо, и сбегут тогда Крониды с неба и Олимпа на землю: титаны взойдут на небо. Дуну на свой змеиный хвост и сбежит с него змеиная кожа: снова превратится хвост в вольные ноги титаниды.
Обманулась Змеедева.
