Не спрашивай, гость, в горной Мессении, не спрашивай и в горной Этолии, кто такой Идас. Отвернутся от тебя жители гор и тесных долин, как от темного пришельца. И никто тебя ни в пещеру не впустит, ни переправит через свирепый Эвен. Не человеческому голосу выговорить, кто такой Идас.
И если ты пришел из далекой Скифии, страны неведомой, и впрямь не слыхал об Идасе, то наклонись над пропастью Тайгета или припади ухом к груди горы у Эпопы и спроси у них, кто такой Идас. Дохнет пропасть, загудит в груди горы, и услышишь ты, далекий гость, то, что выговорить могут только камни да руда в недрах:
— У Эвена — дочь Эвенида, нимфа Марпесса. У Афарея — сыновья Афариды: Линкей — зоркоокий проницатель и Идас — огромно-неистовый.
Все огромно в Идасе — и тело, и желанья, и отвага, и дума. Но всего огромнее в Идасе его любовь к нимфе Марпессе. Так огромна была эта любовь и так неистова, как огромен и неистов вулкан, извергающий разом и пламя, и лаву, и камни, и пепел. Так огромна была эта любовь, что если бы выпала она из сердца Идаса на землю, даже сам Идас не смог бы поднять ее с земли и вложить обратно себе в сердце. Скорее всю громаду хребтов Олимпа и Тайгета поднимешь, чем такую любовь.
О, и плясала же речная нимфа Марпесса в хороводе нимф-подруг. Водопад пляшет — не напляшется. Гроза в горах пляшет — и не напляшется, а уж как начнет плясать Марпесса, то и водопад, и гроза, и даже водовороты порогов остановят свой пляс, замрут, и только смотрят, не дыша, на чудо-плясунью: вот бы им так плясать!
И увидел Идас ее пляску, и увидел ее, всю речную, — такую, как если бы мрамор стал огнем, а огонь сиянием, а сияние ручьем, а ручей… Да где тут слово найти, чтобы сказать, чем стал бы ручей! Открой глаза и закрой, и снова открой: и пред тобою и мрамор, и огонь, и сияние — и все это вместе ручей, и все это вместе нимфа-титанида, плясунья.
Вот какой увидел Идас Марпессу, увидел и полюбил ее огромно-неистово.
Рассказывают волны, что как-то увидели ее пляшущей две скалы у моря. Не выдержали скалы, сорвались, безумные, с места, чтобы сковать ее всей своей гранитной любовью. Уплыла от них речная нимфа. И с тех пор стали они бродячими скалами: бродят и все ищут Марпессу.
Но увидел Марпессу и юный бог-стреловержец Аполлон и тоже воссиял к ней любовью. Еще управлял тогда солнечным возком древний титан Гелий, а юный Солнце-бог забавлялся метанием золотых стрел в зеленые волосы дриад и наяд, чтобы вспыхивали в них золотые искры.
Узнал Идас о своем сопернике, боге из рода Кронидов, и решил поскорее похитить Марпессу из хоровода нимф во время пляски. Но как выхватить из хоровода речную нимфу? Как унести пылающий огонь, чтобы он пылал не угасая? Или текучую струю, чтобы она текла не иссякая?
И задумался Идас.
Проносились в нем бурями дума за думой, одна другой неистовее. Думает Идас. Далеко под ним бьют с грохотом волны моря о крутой берег. Ударят волны, охнут и отхлынут с ревом в пучину. А Идасу кажется, что тихо море, что только мурлычет и трется оно бархатной спиной о прибрежье, так бурно и огромноголосно в сердце-уме Идаса.
Хорошо богам Олимпа: у них страсти — лишь пища для мысли-желания, сама же мысль как холодная молния трезубца Посейдона. Двинут боги мыслью — и дрогнут суша и море, а сам бог, весь в улыбке небес, величаво, спокоен.
Но не таков Идас, что сильнее всякого бога. Сама мысль в нем горит, и жжет, и грохочет раскаленными камнями-молниями, и сам Идас горит в том неистовом огне. Тяжко Идасу от бури-думы. Хочется ему на весь мир вопль поднять, чтобы земля разверзлась и пришла к нему на помощь всей своей мудростью, чтобы горы ступили и легли под ноги Марпессы: вот бы вознесли ее высоко над рекой и кинули в объятия Идаса. Но нельзя Идасу выкрикнуть сердце миру. Услышит его крик Эвен, отец нимфы, станет на страже — не отдаст он Идасу Марпессы. Только скажет ему смеясь:
— Видел ты моих речных коней в моей речной колеснице, Идас? Отдам я тебе в жены Марпессу, если выйдешь со мной, ристателем, на состязание. Не догонят мои речные кони твоих коней — бери Марпессу: она твоя. А догонят — отдашь мне свою голову, Идас, по титановой правде нерушимой. Что ж, побьемся об заклад с тобою: ты кладешь мне в заклад свою голову, я тебе — Марпессу. Что ж, выводи своих коней мессенских, запрягай в колесницу, и поскачем. — И опять засмеется Эвен.
Да и как Эвену не смеяться!
Немало голов, отсеченных от плеч женихов-соискателей, красуется на кольях частокола вокруг жилища Эвена. Отдали герои-полубоги свои головы за красавицу-нимфу. Самому черному богу Аиду обещал свирепый Эвен чертог воздвигнуть из отрубленных голов героев.
Ну и кони у Эвена!
Сам Эвен Идасу не страшен. Сожмет его Идас ладонями — и нет речного Эвена: только малая топь останется на месте. Но нерушима и грозна титанова правда. Побьется с ним Идас об заклад, и должен он отдать свою голову Эвену, если догонят его Эвеновы кони.
Ох, и будут же тогда смеяться боги Крониды над глупым огромно-могучим Идасом, титаном Мессении!
Да и нет в Мессении коней, равных резвостью коням этолийским Эвена. Тут не кони, тут морские вихри нужны — посейдоновы кони.
И задумался в третий раз Идас: не поймать ли ему морского коня-Вихря Посейдона? Не похитить ли на нем Марпессу? Пусть погонятся тогда за ним речные кони!
Стоит молча у моря, а дума о коне-Вихре так и носится по волнам мыслей Идаса. Но не может он ее высказать морю. И все-таки выловил властитель морей думу Идаса своей удочкой хитрости. Захотелось Посейдону позабавиться зрелищем погони, захотелось подзадорить юного Аполлона. У Посейдона всюду мятеж да мятеж, ураганы о тысячу таранов, клокоты пучинные, а у Аполлона все друг с другом в ладу, как струна со струной, как звезд хороводы, как звон прозрачных ключей. Чуть кто собьется с ладу или возмутится, тотчас летит в него золотая стрела Аполлона и смиряет буйство возмутителя. Не по нраву Посейдону такой лад. И задумал Посейдон вызвать буйную ярость в самом юном боге: столкнуть Аполлона с Идасом. И еще задумал он испытать силу Идаса.
То-то говорили великаны, будто Идас — сын властителя вод. И по воле властителя вод взволновалось, зашумело море. Ветры с волнами заиграли.
Смотрит на море Идас и видит: поднялась среди волн одна высокая волна. Стала выгибаться — и уже не волна она, а шея коня-исполина, и на шее пенится белая конская грива. Под нею грудь вздымается. И вот словно что-то сверкнуло, покосилось на Идаса зеленым конским глазом — и разом нырнуло под другую волну, как ныряет дельфин играя.
Смотрит Идас, вот снова вздыбилась конь-волна, еще выше прежней. И уже не то что шея, но и ноги конские взвились, взбили воду пеной и в глубину опрокинулись. Только конский хвост, змеясь, разбегается широко жемчужным снопом по зыби вод.
Эх, не подстерег Идас коня! Погоди же, выловит он морскую волну из моря!
Вперед подался Идас, напружинился… А тут, откуда ни возьмись, как полыхнет Вихрь крылом по морю! Выше Идаса взыграла волна, а вот снова вздыбилась она гривастым конем из пучины.
Кинулся Идас к коню-волне в море, обнял его руками — в обхват — за шею и вскочил ему на хребет. Тут как фыркнет конь! Брызги кругом. Алые ноздри зазияли. А морской Вихрь только этого и ждал. Разом взлетел коню в раздутые ноздри, еще шире раздул их — и взмыл из вод Вихрь-конь морской. Так и прянул с Идасом на береговую кручь.
Да, и конь же под Идасом! Несет его Вихрь-конь к хороводу нимф — так несет, словно гонится он за сердцем Идаса, еще быстрее скачущим, чем сам Вихрь-конь.
Подскакал Идас к хороводу нимф. Кружится хоровод. Пляшет в его широком кругу нимфа Марпесса. И видит Марпесса: рядом с ней страшный всадник. Встал перед нимфой, словно в землю врос, и обдал ее таким жаром любви, что мгновенно выпрыснули из-под стоп Марпессы, из земли, огненные цветы, и воздух над тем берегом реки, где дремал речной бог Эвен, взвился кверху розовым паром и занавесил от него и хоровод и всадника на Вихре-коне.
Едва увидела неистового Идаса Марпесса, едва ощутила жар его любви, как вспыхнуло в ней все, что только может запылать в сердце речной нимфы. И уже сами по себе и ноги, и руки, и все тело плясуньи заплясали пляску любви.
Кружится всадник на Вихре-коне вокруг пляшущей Марпессы. Все быстрее кружится, все бешенее. Будто в воронку вихревую затягивает Марпессу. И схватили вдруг чудо-плясунью чьи-то руки, — и уже несется, летит она в объятиях Идаса по земле, или над землей, или кто его знает где…
Ужаснулись нимфы-подруги, подняли крик. Пробудился от крика речной бог Эвен. Только метнул взор в облачную даль, как все понял. И коней еще не кликнул, как уже выбежали из реки речные кони в беговой колеснице. Прыгнул в нее Эвен, натянул струистые вожжи и понесся в погоню за беглецами.
Страшен обманутый речной бог! Местью дышит-течет. Кто нарушил его речную волю? Кто похитил у Эвена Марпессу? Будь он смертным, будь он бессмертным — не ускакать ему от Эвеновых речных коней.
Ну и бег! Зарницы и те замигали от удивления глазами.
Ну и кони!
Быстр и стремителен горный поток. Быстры и стремительны его бурные волны. И все же короток их речной скок по сравнению с махом морским.
Домчатся речные волны до моря. Вбегут в море, погонятся всей резвостью за морскими бегунами. А те как пойдут океанским махом от них, так одно и останется речным волнам — нырнуть в морскую глубь и кануть в ней навек.
Но у Эвена не волны, а речные кони. Тем в глубь моря не нырнуть: солеными станут, а морским бегунам не уступят.
В родную Мессению несет Идаса с Марпессой Вихрь-конь морской. Что ему волны моря! Скатерть. Перенесет через море — догоняй тогда Идаса.
Знает Эвен: преграждает беглецам путь к морскому заливу горный поток — свирепый Ликормас. Рогаты у Ликормаса волны. Да полно, волны ли это? И кто мог сказать: волны? Не волны они, а волки. И не волки, а быки — крутоплясы трирогие. Выставил Ликормас во все стороны, от берега до берега, рога, будто острия подводных камней. А вокруг тех рогов-камней хлещут по плечам, по ногам, по глазам бычьи хвосты, крутятся водоворотами, тащат в какие-то клокочущие пасти. А тут спереди, сзади, с боков бодают тебя каменные рога: саданут, швырнут — и в клочья…
Дикий зверь не переплывет через этот поток. Рыба и та разобьется в его водоворотах или выбросится, вся ошалелая и истерзанная, на берег, и даже охнет от ужаса, хотя она и рыба.
Мчится Вихрь-конь по ущельям Этолии — со стремнины на стремнину, с хребта на хребет: прыгнет в пропасть, скакнет на вершину, но нет ему для полного бега раздолья.
Мчатся вслед за ним резво-звонко речные кони; звенят струистые вожжи на их боках, и слышен беглецам зычный голос Эвена:
— О, и высока же ты будешь, сосна частокола! Ох, и заострю же я тебя остро! Будет на ней торчать голова Идаса. Вырву я, Идас, твои глаза, залью, Идас, твои глазницы смолой; зажгу я эту смолу, и будут твои глазницы дымно гореть перед жилищем Эвена двумя маяками. Зарекутся искатели нимф похищать у Эвена Марпессу. Эй, наддайте, Эвеновы кони!
И кричат вслед Эвену речные боги, выдыбая из горных потоков:
— Нагоняй, Эвен, нагоняй! Не уйти в горах морскому бегуну Вихрю от речных скакунов.
И несется вслед за ними, как бешеная, нимфа Эхо, и кажется, во все стороны разбегаются от нее по горам и теснинам сотни тысячеголосых подруг.
Ну и бег! Ну и кони! Ну и погоня!
Не знал Идас страха, принял бы он бой с Эвеном, но в руках у него Марпесса. И не оторвать ему от Марпессы рук. Ведь каждый палец руки любит Марпессу. И изгиб локтя ее любит, и плечо любит. Разве выпустят они ее из рук? А без рук — чем же биться тогда могучему Идасу?
Слышат беглецы позади злорадный смех Эвена. Неужели догонит? И тут преградил им дорогу свирепый поток Ликормас.
Не раздумывал Вихрь-конь, перемахнул через поток — только брызги повисли на копытах. А там впереди море-поле…
Подскакал к берегу Ликормаса и Эвен. Кинулись было Эвеновы кони в поток. В рога приняли их рогатые волны Ликормаса, вступили в схватку с конями Эвена. Навалились на них всем бычьим стадом, забодали рогами. Ни перебежать речным коням по спинам волн, ни переплыть им, ни нырнуть. Не пускают их рогачи Ликормаса. Выбили их обратно на берег, в щепы разнесли колесницу Эвена. Как тут не задохнуться Эвену от ярости. На конях пена мхом повисла; дрожат, словно пух на ветру. Изменили ему речные кони.
Не стерпел такой измены Эвен. Выхватил меч, зарубил им своих коней на берегу, а сам прыгнул по колено в поток и стал рубить мечом рогатые волны.
Но разбился меч об их каменные рога. Тогда кинулись быки-кони на Эвена. Вмиг скрутили его бычьими хвостами и утянули за собой в пучину.
Ускакали Идас и Марпесса.
Но с той поры стал прозываться поток Ликормас Эвеном.
И вот что рассказывала старая черепаха черепахе: не было прежде водяного хозяина у потока. И вдруг узнала вся Эллада от полубогов-героев: объявился на берегу потока нелюдимый кентавр Несс. Будто вышел он из вод потока и стал перевозчиком. Переправлял он на своей конской спине с берега на берег путников. Но не всех переправлял, а только беглецов, гонимых, из рода полубогов. И плату за перевоз брал веселым смехом.
И еще рассказывала старая черепаха черепахе, будто Несс и есть тот Эвен, не догнавший похищенную Марпессу. На дне горного потока, среди рогатых волн, обратился Эвен в кентавра, спасателя беглецов.
Ох, уж эти старые черепахи! Чего только не наскажут…
Свиреп и силен был речной бог Эвен. Но что сила речного бога перед силой юного небожителя-олимпийца! Нелегко уберечь речную красавицу-нимфу от сияющих рук такого бога.
Береги теперь, Идас, Марпессу.
Любила Артемида-Утренница, сестра Аполлона, тешить глаза утренней пляской нимф, перед тем как отдаться охоте. И увидела богиня, как похитил Идас из хоровода нимф Марпессу и умчался с добычей через море, в родную Мессению. Тотчас пустила Артемида стрелу-вестницу в Дельфы, в земное жилище Аполлона, и сама туда понеслась вслед за стрелой. Летит стрела, и не отстает богиня-охотница от оперенья стрелы. Вместе долетели до юного бога. Только успели выговорить: «Идас Марпессу…», как не стало в Дельфах Аполлона.
Устремился он лебедем в Мессению на поиски похищенной нимфы: не Идасу владеть добычей, облюбованной сыном Кронида. Еще ничья сила любви на земле не пересилила мощь олимпийца-небожителя. Нет ему в любви соперника среди племени титанов и полубогов. Не бывать Марпессе за Идасом!
Меж тем домчался морской Вихрь-конь с беглецами по морю до мессенских берегов и близ самого крутого места взвился вдруг над волной и кинулся в морскую глубь с седоками. Засмеялась в воде речная нимфа Марпесса, скользит в жарких руках Идаса, но не выскальзывает — только влечет его ласково к берегу, и кипят вокруг них воды от ударов могучих рук и от жара любви в сердце Идаса. Вышли Идас и Марпесса на берег. Видят — сидит на берегу перелетная стая лебедей.
Говорит Идас Марпессе:
— Побудь, нимфа, среди лебедей. Поищу я для тебя тайное убежище. Завистливы боги Крониды. Озлобит их сердце счастье Идаса. Будут тебя лебеди стеречь. Как почуешь опасную близость бога, нырни в глубину морскую. Только одно не забудь: берегись плясать на берегу моря. Не укроется твоя пляска от глаз богов.
И исчез Идас в горном проходе.
Дремлет море. Дремлют лебеди. Выплыли тритоны из подводных пещер на поверхность и, выпучив губы, задули в морские раковины: подруг вызывают утренней песней из морских глубин поиграть с ними в дельфиньи пляски. Нереиды плещутся в дали морской. И доносится из-за гор тоскующий призыв пастушьей флейты.
Где тут сердцу наяды устоять!
Вскочила Марпесса. Сами собой стали переступать ноги на кончиках пальцев. Узором прошли меж лебедей по берегу, прошли — и закружили Марпессу в танце. А как начала плясать, так уж нет пляске конца. Все забыла, что сказал ей Идас. Не видит, не слышит, как встрепенулась лебяжья стая и вытянула длинные шеи с бусинками глаз к небу.
Серебряная птица показалась над морем. Все растет и растет ее сияющее оперенье. Огромным лебедем все ниже и ниже парит над плясуньей.
Закричали при виде его дикие лебеди вокруг Марпессы, крыльями забили в тревоге. Не встречался им еще на их долгом лебедином веку такой лебедь. И раковины тритонов завыли, и нереиды рассеялись, расплылись в волнах, и пошло море, бушуя, валами к небу. Знать, недобрый гость эта птица-лебедь небесная для титанова племени.
Пал дивный лебедь на плясунью Марпессу. Обнял ее крылом и хотел было уже взять ее на плечи и подняться с ней в небо, как спрыгнул с утеса на звенящий крик нимфы Идас. Разметал он белыми хлопьями взлетающую лебединую стаю и ухватил рукою огромного лебедя за золотую перевязь на лебедином крыле.
Тут обернулся мгновенно лебедь Аполлоном: принял свой образ бога. И вступили в борьбу за Марпессу неистовый Идас и юный бог Олимпа. А над ними кружится с криком лебединая стая.
Сжал Аполлон пальцами кисть руки Идаса — так сжал, что, будь она из железа, стало бы железо воском и раздавил бы тот воск Аполлон. Но Идас выдержал пожатие десницы бога. И уже сам так рванул к себе его золотую перевязь, что прибрежные скалы дрогнули и море, отхлынув от берега, стало прозрачно-зеленой стеной поодаль. И на ту водяную стену взошел сам владыка вод Посейдон любоваться борьбой Аполлона и Идаса за нимфу Марпессу.
С такой мощью рванул Идас к себе перевязь, что сорвал вместе с перевязью золотой лук с плеча Аполлона. Мощно тянет Идас лук к себе.
Не отдает его юный бог: ухватился за конец лука и влечет его обратно в свою сторону, словно солнечные кони — колесницу солнца. Хочет сбить наземь Идаса. Но не сдвинется Идас: будто в землю врос исполин. Как в огне оба борца, такой жар от них. И все кругом залито сиянием — от лучей глаз Аполлона и от пламени любви Идаса к Марпессе.
Стоит Марпесса, не шелохнется. Только руки ее будто текут по воздуху и нежной влагой утоляют дыхание и жажду распаленных бойцов. И невиданными алмазными дождями мечутся над берегом и морем под ветром распущенные косы Марпессы, то всю ее окутывая, то открывая. Смотрит на нее море во все глаза и не насмотрится. Только вздохнет тяжело тысячелетней синеокой тоской морского старца.
Вот какова Марпесса!
Не может одолеть юный небожитель земного Идаса, титана. Не в силах он всей своей солнечностью осилить жар любви в сердце Идаса. Будто Земля-Гея дает Идасу свой глубокий огонь из недр — так могуч Идас, противник бога.
Вдруг выхватил Аполлон золотую стрелу из колчана, наложил ее мгновенно на тетиву и, выпустив конец лука из руки, напряг тетиву.
Верна стрела солнца и быть бы Идасу пронзенным стрелой, но обвились тут волосы Марпессы вокруг лука, опутали разом тетиву, не дали ей распрямиться. Выскользнула тетива из рук юного бога, и остался лук в руке Идаса. А дождь волос Марпессы снова стелется под ветром.
Жжет золотой лук Солнцебога пальцы Идаса. Припал он на колено и со стоном нацелился той же стрелой золотой в юного бога. Да и как не застонать от жгучести такого золота с неба!
Увидел Посейдон с водяной стены моря, как целится Идас. Наслал было на берег морской вал выше исполина высотой, чтобы утопить в нем Идаса, дерзнувшего одолеть бога. Но и Зевс-Кронид видел схватку соперников. Не мог он дать в обиду сына, не мог он опозорить небожителя-олимпийца из рода Кронидов. Метнул из огнемета-перуна молнию на берег, ударила молния меж бойцами, пронзила землю у их ног, и выронил Идас лук Аполлона, даже опрокинулся на спину от удара молнии.
Но пред грозным знамением Зевса отступил от Идаса на шаг и его соперник Аполлон.
Потемнело море. Исчез Посейдон. И уже летит к бойцам с Олимпа вестницей Ирида-Радуга.
Говорит Ирида Марпессе:
— Сестра речная, выбери из двух полюбивших тебя того, кто тебе милее. Кого выберешь, с тем и уйдешь. Такова мудрость Зевса. А ослушается кто из соперников, не примет твой выбор, — примет он участь древних титанов: быть ему от нового удара молнии в тартаре.
Смотрят Аполлон и Идас на Марпессу. Смотрит и Марпесса на титана и бога. У обоих сила сверхсильная. Сияют-смеются глаза Аполлона: в них любовь и солнце. Горят неистовым огнем глаза Идаса: в них только любовь.
Переводит Марпесса в раздумье глаза с одного на другого: оба по сердцу Марпессе.
Выберет она Аполлона — станет тогда нимфа богиней и родит ему бога.
Выберет она Идаса — останется она тогда титанидой и родит ему титана.
Стоит Марпесса в раздумье. Впрямь, властителен бог. Но все же одолел его титан.
Любовью и солнцем сияют глаза Солнцебога: но не ей одной — всем нимфам и богиням сияют. Отсияют они когда-нибудь, глядя на Марпессу, и отвернутся. Для другой будут они тогда сиять.
А Идас? Одной неистовой любовью горят глаза Идаса. Нет в них сияния солнца, но горят они только для Марпессы.
И отошла Марпесса под руку Идаса.
Тогда метнул в потемневшее море Аполлон золотую стрелу и сам утонул где-то за морем, в ее золотом огне. Унеслась в небо и Ирида. Только сбросила в небо с плеч речной нимфе Марпессе в дар свою радужную хламиду.
