Сказание о нимфе Харикло и об ослеплении ее сына Тиресия

У пещеры кентавра Хирона, на горе Пелион, умирала старая Харикло.

Некогда была нимфой Харикло, дочь древнего титана Перса. И, как все титаны, была титанида Харикло бессмертной и вечно юной. Но когда боги Крониды низвергли древних титанов Уранидов в тартар, а других, непокорных титанов изгнали на край земли, к Мировой реке-океану, приманила к себе дочь Зевса Афина юную титаниду Харикло, и стала нимфа Харикло подругой небесной богини.

Был у Харикло сын -- юноша Тиресий. И таким обладал он проницательным взглядом, что любую добычу мог увидеть сквозь гущу листвы, в глубине речных вод и на самой далекой горной тропе. Но случилось нежданное.

Как-то бродил Тиресий по заповедным местам Пелиона, и послышался ему плеск и радостный смех, каким смеются счастливые боги.

"Верно, нимфы резвятся",-- подумал Тиресий и метнулся из лесной мглы через заросли тамарисков и тернии прямо к светлому озеру, на золотой песок. Это озеро было насквозь зеркальным, и кто к нему подходил, у того на мгновение слетала с глаз пелена смертности и он мог видеть мир, каким его видят бессмертные.

И увидел Тиресий: плещется перед ним в озере, по пояс в воде, богиня Афина и рядом с нею мать Тиресия нимфа Харикло. Такой увидел богиню смертный юноша Тиресий, какой видеть ее могли только боги.

Вскрикнула в гневе богиня. Согнуло от ее крика деревья над озером, и дриады опрокинулись от испуга головой к воде. Над озером повисли их волосы. Вышла богиня из воды. И вздохнуть не дала Тиресию, как уже стоит перед ним во всей красоте своей, вся как есть, и грозно смотрит в глаза юноше.

Замер восхищенный Тиресий. Не встречал он еще на земле такой красоты и мощи: не речная нимфа перед ним, не наяда гротов Пелиона -- верно, перед ним небожительница. И готов он все отдать за мгновение, только бы видеть богиню. Не упал он ниц перед нею, не закрыл своих смертных глаз, не взмолился к Чудо деве Олимпа: "Пощади! Я не знал... Я случайно..." Стоит Тиресий перед Афиной и смотрит глазами смертного юноши прямо в ее бессмертные глаза.

О, и грозен был голос богини:

-- Видишь ты меня и свет солнца, но в последний раз видишь, смертный!

Не успела Харикло крикнуть сыну, не успела прикрыть его своим телом, не успела умолить богиню-подругу, как уже издала Дева-Воительница боевой клич Кронидов: рванулись ее руки к смелым глазам юноши-героя и вырвали эти глаза из глазниц. В ярости бросила их Афина на песок и ногой отметнула в озеро:

-- Лови яблоки света, Харикло!

Застонало материнское сердце. Кинулась Харикло из воды на берег к сыну, обняла его окровавленное лицо, прижала к груди, и живая кровь смертного потекла по бессмертному телу нимфы:

-- Боги, боги! Какие же вы боги, Крониды! Это сын мой, Тиресий. Он услышал голос матери, выбежал к ней навстречу, на радость. Что же топчете вы титанову правду!

Пошатнулся Тиресий, упал на песок, и, обнимая, прикрыла его своим телом нимфа Харикло и плакала такими слезами, какими плачет только мать.

А богиня Афина уже в боевом доспехе. Еще грознее стал ее лик и взор, и в них неумолимость Кронидов:

-- Не знала я, что есть у тебя смертный сын, что ты, мать, посмела быть подругой Девы-Афины. Разорван наш союз, Харикло. Не резвиться нам отныне вдвоем, не купаться в озере Радости. Но была ты все же подругой Афины, богини Олимпа. Проси у меня чего хочешь, но в последний раз ты у меня просишь.

Оторвалась тогда Харикло от тела сына, протянула к богине руки:

-- Исполни материнскую просьбу: верни Тиресию глаза! Дай ему опять увидеть мир Кронидов! Проницал он среди смертных любую тьму, мог высмотреть добычу сквозь любую листву, сквозь любую глубину речных вод, на любой далекой горной тропе.

И услышала Харикло ответ богини:

-- Не могу я вернуть ему глаза. И никто их не может ему вернуть -- ни бог, ни титан, ни сам Кронид. Кого мы, боги, ослепили, тот навеки слеп. Кого люди ослепили, тот может прозреть. Но в милость тебе, былой подруге, дам я ему иное зрение: будет Тиресий прозрителем. Будет он читать тайные знаки живой жизни, понимать голоса птиц и зверей, шепот трав и журчанье вод, будет видеть грядущее в дне текущем, будет помнить все былое, забытое. Сможет он познавать даже мысли богов. И срок его жизни будет ему удлинен против других смертных втрое. И когда сойдет он в аид, будет он помнить и там, среди бесплотных теней, все былое, забытое и, как прежде, видеть грядущее. Но одного да не дерзает он: открывать людям мысли богов Кронидов без воли Кронидов,-- или утратит он тотчас свой дар прозрения: исчезнет его зрячесть слепоты. Останется он просто слепцом, не видящим даже своей дороги, и преследуемый демонами -- адской Манией и безумящей Лиссой, будет он слепо блуждать по земле, гонимый и людьми, и зверями, и водами, и даже камнями. Будут его птицы клевать и звери терзать, будут его хлестать деревья ветвями, будут травы опутывать его голени, и колючки вцепятся в него, и камни будут падать ему под ноги, и воды будут затягивать его в тину. И никто не будет ему сострадать. Неумолима казнь богов.

И вонзила богиня копье в землю.

-- Но ты -- за тот дар прозрения сына отдашь мне половину своего бессмертия титаниды. Знай, не дается даром смертным прозрение. Ты молила меня голосом матери, упрекнула нас, богов Олимпа. Уранида ты -- а я от

Кронидов. Говори: отдаешь ли ты, мать, половину своего бессмертия за прозрение слепого сына? И ответила сквозь слезы Харикло:

-- Отдаю.

Засмеялась Дева-Воительница, издала победный клик Кронидов, трижды ударила копьем оземь, сказала:

-- Встань, Харикло. Посмотри на себя в озеро Радости. Станет оно теперь озером Печали.

И исчезла Афина в небе.

Подошла Харикло к озеру. Видит -- опрокинулась в озеро вверх ногами не нимфа, а опрокинулись четыре копыта. У копыт высокие конские ноги. На ногах -- конское туловище. Нагнулась Харикло к воде и тотчас увидела вновь себя, да только до пояса: приросла она к конской груди белой кобылицы, там, где обычно у лошади поднимается шея. В кентавра обратила Афина нимфу.

И осталось ее человеческое тело бессмертным, но ее конское тело было смертным.

О, как обняла тогда мать Харикло обеспамятевшего сына ТиресияКак приподняла его с земли и унесла в пещеру на гору Хирона -- на Пелион!

...Вспоминала старая Харикло.

Вспоминала, как нашел ее потом кентавр Хирон, как ушла она к нему, к сыну Крона, в пещеру. И тогда казалась она себе вечно юной, как прежде.

Но ушли года и пришли годы. Стало смертное тело кобылицы бороться за жизнь с бессмертным телом нимфы.

Вздох за вздох, частицу за частицей отдавало тело титаниды свою силу жизни конскому телу. И вот уравнялись их силы живой жизни, и начала сила бессмертия иссякать.

Долго боролся чудный врачеватель Хирон со смертью в Харикло -- за живую жизнь в ее теле с жизнью мертвой. И все же стала нимфа и стареть, и хиреть.

Пришел час. У порога пещеры Хирона умирала старая Харикло. А Гелий-Солнце, древний друг, все тот же.

Много лекарственных трав и кореньев приносил ей Хирон из лесов, и не раз чудесный врачеватель возвращал умирающую к жизни. Готовила Харикло целебные зелья и вливала в зелье ту каплю амброзии, которую, что ни утро, доставляла в зобе бессмертному кентавру голубка из сада Гесперид. Нарушая запреты богов Кронидов, смертной Харикло отдавал ту каплю Хирон, а сам питался нектаром цветов, даром нимф луговых Пелиона. Амброзийное благоуханье наполняло пещеру. Но не помогли ни травы, ни амброзийные зелья.

Еще долго бродила Харикло по заповедным местам в горах, ковыляя на распухших конских ногах, в поисках чудодейного Прометеева корня с алым цветком. Говорили, будто вырастал тот цветок из капель крови титана Прометея, что сочилась из его растерзанной раны и падала с высоты к подножию скалы Кавказа. Копала Харикло расщепленным копытом землю, нюхала ее, долго втягивая воздух, но не нашла Харикло чудодейного корня. Тогда вернулась старая к пещере на Пелионе, опустилась конским телом на кучу сухих листьев и мха у ее входа, прислонилась человеческим телом к гранитному косяку и ушла глазами в далекие леса и горы. Там вдали гора Осса, у моря. А за нею не то облака грядами, не то снеговые холмы Олимпа.

Зуд и дрожь в ее старом конском теле. Медленно подняла было Харикло заднюю ногу, чтобы почесать копытом зудевшее место на распухшем брюхе, но передумала и, с трудом изогнувшись в пояснице, почесала человеческой рукой.

Сказание о юных великанах Алоадах

Смотрит Харикло на Оссу и Олимп. Встает перед нею далекое былое.

Помнит, помнит она, как некогда юные братья, великаны Алоады, От и Эфиальт, захотели взойти на небо и сбросить с неба на землю Кронидов.

Как два солнца, были красивы Алоады. То-то приходился им отцом солнечный титан Алоэй и матерью -- прекрасная Афимедейя. Титанами были Алоады, да еще какими титанами!

Когда, бывало, ввечеру, станут братья плечом к плечу на вершине Пелиона, казалось, две огромные звезды скатились с неба на землю, чтобы удивить ее красотой.

Так стояли однажды красавцы Алоады на вершине Пелиона. И вдруг пронеслась мимо них вслед за ланью Артемида-Охотница. Увидели ее братья великаны и уже забыть не могли. Стали они за нею гоняться. Не поймать им ее, быструю, на земле. А богиня все проносится мимо, словно дразнит, и манит, и играет с мальчиками-великанами.

И не знали сперва солнечные мальчики Алоады, что, скрываясь за исполином-кедром, смотрит сверху на эту игру юный Солнцебог Аполлон с золотым луком в руке. Неспроста дразнит солнечных братьев сестра Солнцебога Артемида, неспроста охотится за ланью близ титанов.

Не терпит Аполлон, Солнцебог, соперников -- Гелиадов. Говорил он на Олимпе богам:

-- О, высокомерны от мощи Алоады! Слишком дерзко сияет их красота. Затмить хотят своей красотой красоту Кронидов. Богоборцы они. И забавы их великанские -- не просто забавы. Отомстить хотят нам за гибель их отца, Алоэя. Скоро, скоро зазвенит моя тетива! Скоро, скоро запоет моя золотая стрела!

Говорил От Эфиальту:

-- Небесный лазутчик затаился за деревом. Стрел у кего полный колчан. Что-то он задумал недоброе. Отвечал Эфиальт Оту:

-- Что ж! Разве наши стрелы -- не стрелы? Разве наши руки -- не руки? Не в обычае титанов таиться за стволами и облаками. Взойдем открыто на небо. Пусть попомнят Крониды братьев Алоадов! Пусть уступят нам Артемиду. Высоко над Олимпом небо. Навалим гору на гору. Взгромоздим Оссу на Олимп. А на Оссу поставим Пелион. И шагнем по ним на небо Кронидов. Или будем мы, титаны, богами, или сбросим богов с неба на землю. Свергли же молнии Зевса солнечного Алоэя в тартар! Будет рад нам титан Гелий на высоком небе. Одна у нас с ним титанова правда.

И сказал Эфиальту От:

-- Что ж, возьмемся, Эфиальт, за Оссу. Позабавимся сегодня горами.

А богиня Артемида-Охотница все мелькает перед братьями, все дразнит мальчиков-великанов, уводит у них из-под носа золоторогую лань. "Погоди же,-- подумали Алоады,-- похитим мы тебя с неба вместе с твоим лунным гребешком!"

Стали братья Алоады по обе стороны Оссы, обхватили ее руками великанов, уперлись пятами в подошву соседних гор, напрягли всю свою титанову силу и оторвали Оссу от почвы.

Застонала Гея-Земля.

Услышали тот стон и звери, и птицы, и травы, и малые твари. Не услышали его только мальчики-великаны: приподняли гору и держат. И казалось издалека, будто две малые горы с двух сторон подпирают одну большую гору. Еще выше приподняли Алоады Оссу и стали ее валить на

Олимп, чтобы потом взгромоздить еще Пелион на Оссу и взобраться по ним на небо.

Загрохотало на вершине Олимпа. Не слышат грозного грохота мальчики-великаны.

Качается Осса в их руках. Выбегают опаленные звери из лесов -- львы, медведи, вепри, рыси, олени. Проносятся дикие табуны кентавров, мечутся с ревом и воплем по полянам и луговинам. Шарахаются от них зеленые Магнезийские кобылицы. Взмыла тьма птиц над горой. Реки и ручьи ринулись водопадами в пропасти, и падают, с грохотом срываясь, камни-утесы.

Стонет Гея-Земля от ран.

И вот заговорили дубы и буки-исполины, у которых уже века, как ушел голос в вековые думы. И дриады, полумертвые от страха, вышли из сердцевины стволов вместе со слепыми совами и, ухватившись за ветки, тоже застонали, как земля.

Все грознее и страшнее грохочет Олимп.

Смотрит Харикло: там, в стороне заката, над Олимпом стоит черная, невиданной громады туча в багровом пламени по краям, вся изрезана трезубцами синих молний. И при сверкании молний стали видны посреди черной тучи грозные лики огромных богов: как взирают они на неслыханную дерзость двух мальчиков-великанов.

Смотрит Харикло: над нею, на утесе, упираясь копытами в самый край, стоит, весь подавшись вперед, сын Крона, Хирон, и могучие руки кентавра протянуты не к богам, а к детям-великанам.

И вдруг крикнул зычно Хирон:

-- Титаны вы, мои титаны! Слышишь ли, отец Крон? Видишь ли ты из тьмы тартара: титаны поднимают горы!

Все страшнее в стороне заката черная туча. Все грознее вспышки синих молний: летят от Олимпа зубчатые копья.

Но под прикрытием поднятой Оссы неуязвимы для огненных копий Олимпа мальчики Алоады.

Обернулась Харикло в сторону восхода. Как чудно там озарено небо! Что за ясность! Словно на ладони вся небесная дорога, и на ней в сверкании копыт возносятся солнечные кони на высоко поднятых вожжах. Как сияли тогда глаза Гелия-титана, каким полуденным торжеством! Он все видел, все слышал, все знал -- и смотрел на Хирона.

Было конское тело Хирона львиного цвета, и блистало оно, переливаясь золотом, и сливалось со смуглозолотистой кожей человеческого торса и золотой бородой кентавра. И когда стоял в тот час Хирон с его бирюзовыми глазами под лучами глаз Гелия, весь он сиял, как сияют боги.

Что присели вдруг разом на задние ноги кони Солнца и взвились на дыбы? Что замерли в воздухе их распростертые крылья и копыта? Что недвижимы вытянутые руки титана Гелия и напряженные вожжи?

Аполлон, юный сын Зевса, стоял перед конями Солнца, преграждая им путь, и золотой лук в его руке. Вот уперся юный бог спиной в золотое дышло возка, и уже тетива, словно одежды Радуги-Ириды, натянута поперек небесной дороги, и на тетиве золотая стрела.

Зазвенело тонко в воздухе, запело. И видела Харикло, как что-то пронзило воздух, словно оторвался от сиянья Солнцебога одинокий луч. Ударился этот луч об Оссу, отскочил от нее и золотой стрелой вонзился в Эфиальта.

И вот уже летит вторая стрела во второго великана -- в Ота.

Зашаталась поднятая Осса

В руках мальчиков-великанов,

Накренилась, вся набок осела

И в обратную сторону качнулась.

А затем опустилась подножием

На глубокую рану в почве

И покрыла собою два тела

Великанов-братьев Алоадов.

Тихо стало в мире и на Пелионе.

За море ушла с Олимпа черная туча. Исчез с солнечной дороги юный Аполлон, и в тусклом сиянии, окутав облаком голову и опустив лучистые вожжи, стоял на солнечном возке титан Гелий, и катился возок по туманному небу к океану.

Удалился в пещеру и Хирон. Там подогнул он под себя конские ноги и с лирой в руках стал слагать песнь о юных отважных титанах -- о мальчиках Алоадах.

И слушала тогда его песню Харикло.

Но иное рассказывали друг другу охотники на вольных пастбищах Пелиона, где пасутся дикие козы. Будто бы приняла Артемида образ золотой лани, и когда на вершине Пелиона стояли красавцы-охотники Алоады, каждый с луком в руке, и говорили, смеясь, друг другу: "Нет такой быстрой лани на Пелионе, которую не догнали бы наши стрелы, будь та лань сама Артемида",-- вдруг, откуда ни возьмись, пронеслась между братьями золоторогая лань. Пустил в нее каждый из братьев по стреле, но с такой быстротой пронеслась между ними лань, что попала стрела великана Ота в сердце Эфиальту, а стрела Эфиальта -в сердце Оту. Пали братья-великаны на землю. Только одно слово успели выкрикнуть разом:

-- Артемида!

И, смеясь, говорили на Олимпе боги Крониды:

-- Истребили друг друга великаны Алоады. Где им тягаться с нами, Кронидами!

И об этом знала старая Харикло.

Сказание о смерти Харикло, жены Хирона, и о его юных питомцах, Актеоне и Язоне

В тот час, когда богиня Пандейя выливала в небе из голубых ведер на поля такую пышность полуденного золота, что в его отсвете пропадала даже хмурость Пелиона, Хирон стоял перед входом в пещеру и, склонив голову, смотрел на Харикло. Он видел не раз, как умирают на земле, и понимал, что значит умирать. И хотя он мог слышать шаги Смерти и воочию видеть бессмертными глазами Смерть, но говорить с нею -- не говорил. Бессмертные не беседуют со Смертью.

Умирала старая Харикло.

О, как весело звучали под горой голоса!

И впрямь, веселые, звонкоголосые возвращались с охоты Актеон и Язон -юноши, питомцы Хирона. Они с хохотом поднимались к поляне по крутой тропе, гуськом. На плечах у них стволы ясеней -- не стволы, а исполины Пелиона для костров полубогам-героям. И увешаны стволы от вершины до комля добычей. Легко нести юношам добычу. На стволах качались звериные туши -- медведи, вепри, связки косуль, и рядом с ними пучки съедобных и целебных корней и клубней. Вот день так день!

Еще издалека они радостно кричали:

-- Учитель Хирон, смотри: сегодня мы без оружия добыли дичь -- руками и умом, как ты нас учил! Дичь добрая, на славу. Так, значит, мы и делали добро. Смотри, отец!

И юноши смеялись.

Но, выйдя, бурно дыша, с горящими глазами, на поляну, они взглянули на Хирона и умолкли. Он не сказал им, как бывало:

-- Младенцы, о-го-го! Теперь мясного молока в ковшах немало. Пригубите. А соблюден лесной закон? И юноши, бывало, отвечали:

-- Он соблюден. Нет лишнего. По мере нужды -- не больше.

-- А соблюден закон звериной правды?

-- Он соблюден: "Без лютости отвага".

-- Ну, расскажите коротко и прямо. И начнут, бывало, юноши говорить, и скажут друг о друге:

-- Отец, Язон медведицу под себя подмял и отпустил, увидев двух малолеток-медвежат. Он мать почтил.

-- А Актеон у барса вырвал из когтей козленка и погрозил когтистому зверюге: "Смотри в другой раз!.." Барс был сыт и рвал козленка без нужды -от ярости и злобы.

...Но сегодня наставник не спросил их, как бывало. Он даже не оглянулся на охотников.

Осторожно свалили юноши на траву стволы с добычей и стали рядом. Смотрят во все глаза на Хирона. Сегодня он иной. Таким герои-полубоги еще не видели мудрого кентавра.

Неподвижно, долго-долго стояли удивленные юноши, наблюдая учителя. И вот Актеон осторожно, чуть подтолкнув Язона, шепнул ему:

-- Ты видишь?

-- Вижу.

-- Это что?

В буром золоте бороды Хирона что-то серебрилось и белело. Казалось, будто Время, которое еще никогда не подступало к бессмертному кентавру, вдруг потянулось к нему паутинными пальцами и, перебирая в его играющей золотом бороде волос за волосом, тончайшей, тоньше воздуха, кистью неслышно серебрило то один волосок, то Другой.

И вдруг, не выдержав, шагнул Актеон к Хирону и спросил:

-- Отец, кто проводит по золоту твоих волос серебром, как у стариков? Ведь ты не подвластен Хроносу-Времени.

-- Я познал утрату,-- ответил Хирон.

-- И что ж! Утраты не омрачают радость богов. Они были у тебя и прежде. Осенью много листьев опадает с деревьев. Разве кто жалеет листья? Это ж осень. Не так ли ты нас учил?

И ответил Хирон:

-- Ты, мальчик, прав. Так говорил я вам и себе. Я видел утраты -- и свои, и чужие, но тогда я еще не познал их. Утрату познают, когда любят. Тогда впервые слышишь голос Ананки-Неотвратимости. Я услышал сейчас ее голос. И учусь сейчас новому мужеству, более твердому, чем былое.

Переглянулись ясными глазами Актеон и Язон, полубоги, и слегка пожали плечами. От таких плеч отползли бы львы в кусты. Они были молоды, и хотя были смертны, но еще не познали утрат. А Любовь?.. И тут оба разом обернулись друг к другу, и встала перед их глазами Меланиппа, с конским телом, блестящим, как агат, и с девичьим торсом, золотисто-белым, словно цветы асфодели,-- их подруга-красавица, внучка Хирона.

И вдохнули юноши в себя полмира:

-- Меланиппа!

А у входа в пещеру тихо испустила свой последний вздох Харикло.

-- Умерла...

-- Актеон, мне будто послышался голос учителя. Кто-то сказал: "Умерла". Ты слышал? -- В глазах Язона стоял вопрос.

-- Слышал. Да, ведь старая Харикло была смертной. Но и в глазах Актеона стоял тот же вопрос.

-- Пойдем, окунемся в волны.

И пошли юноши, полубоги-герои, к потоку, где жила нимфа Окирроэ, дочь Хирона, мать девушки-кентавра красавицы Меланиппы.

Сказание о мальчике-боге Асклепии и об океаниде Филюре

Что за горный поток, то журча, то бурливо кипя, бежит за скалой на закат далеко, к подножию Пелиона? В том потоке живет речная нимфа Окирроэ.

Раз подошел к потоку, где жила Окирроэ, бог Аполлон, принес в гнезде птицы-феникса младенца. Положил гнездо с младенцем на берегу и исчез бог Аполлон. Только Заря-Эос улыбнулась младенцу и сказала:

-- Здравствуй, Асклепий!

Нашла на заре Окирроэ гнездо. Понесла гнездо с новорожденным к Хирону в пещеру. А Хирон уже все знал о младенце и сказал дочери Окирроэ:

-- Пестуй.

И стала Окирроэ пестуньей Асклепия.

Спросили юноши-герои Хирона:

-- Отец, кто этот малютка? Он титан? Или, как мы, герой?

И ответил им Хирон:

-- Он бог.

Близ потока в гроте пестовала нимфа Окирроэ Асклепия. Говорил, бывало, малютка-бог нимфе:

-- Окирроэ, расскажи мне какую-нибудь правду! Ты ведь знаешь столько настоящих правд. И спросит Окирроэ Асклепия:

-- А какую правду ты хочешь услышать?

-- Расскажи мне настоящую правду, но и самую-самую лучшую.

-- Хорошо,-- отвечает Окирроэ,-- расскажу я тебе правду чудес, настоящую правду. Живет эта правда чудес за океаном. И поют о ней океаниды и ветры. И поют о ней сестры Сирены. А мы, речные нимфы, слышим отсюда тот дальний-дальний голос Сирен из-за океана.

И начнет Окирроэ течь словами, такими словами, какие еще никогда не текли на горе Пелион.

Кругом сидят юноши -- полубоги-герои, и слушают ту правду чудес, настоящую правду. И слушает ее Меланиппа, внучка Хирона, а бывало, и сам мудрый кентавр Хирон.

-- Стоит средь океана, на Мировой реке, голый каменный остров. На каменном острове -- скала. А на скале сидят птицы -- не птицы, девы -- не девы, змеи -- не змеи. Будто срослись в них птица с девой и дева со змеей. Что за птицы чудные! И в хвосте у них змейки. Да как вдруг запоют!.. Чуть услышишь их песни -- так стал, и ни с места. Только и в тебе все поет. И дышать -- не дышишь. Подумаешь: вот оно, пение муз на горе Геликон! Да ведь где Геликон! А стоит здесь каменный остров средь океана. На каменном острове -- скала. А на скале сидят птицы -- не птицы, девы -- не девы, змеи -- не змеи... и поют. Что за сладкий сон! Берегись, берегись этих снов, мореход! Берегись Сирен!..

Спи же, Асклепий, спи. Сирены -- нам сестры...

И скажет Асклепий, малютка-бог:

-- Я сплю. Расскажи мне еще одну правду чудес, Окирроэ.

И начнет течь Окирроэ словами:

-- У праотца потоков и рек, у древнего титана Океана, было пятьдесят дочерей-океанид. И среди них -- океанида Филюра, с волосами как лесная листва. Не захотела Филюра жить только в одном океане, между мирами живой жизни и мертвой. Захотела Филюра выплыть в море Крона, в живую жизнь. Захотела не то видеть, что за океаном, захотела видеть то, что впереди океана, где живут титаны и великаны. Выплыла она из черных вод в воды зеленые. А затем увидела и воды синие. А за ними воды голубые. И только залюбовалась голубыми, как увидела и воды пурпурные.

Так плыла Филюра все дальше и дальше, то играя с сестрами-нереидами, то с дельфинами, то с морскими конями. Гнались за нею разные Дивы -- и морские титаны, и боги. Уходила от них океанида. Доплыла она до гор Магнезии, близ суровых берегов Пелиона, где вдали по склонам пасутся небывалые нимфы-кобылицы, все, как одна, густозеленые.

Спи же, Асклепий, спи...

Увидала их океанида Филюра. Захотелось ей поиграть с кобылицами. Вышла Филюра на высокий берег, вся одетая морской пеной. Как увидели ее кобылицы, одетую в морскую пену, понеслись они к лесам Пелиона. А за ними океанида по травам. Колышутся высокие травы, словно моря зеленые волны, и плывет по ним океанида. Обняли ее ласковые травы и несут к лесной листве Пелиона. Впереди же скачут кобылицы, все, как одна, густозеленые, и шумит уже листва вторым зеленым морем.

Окунулась в море листвы Филюра, плывет по листве, а ветви плещут. Все ближе подплывает к кобылицам. А они то скачут, то играют...

Спи же, Асклепий, спи...

Доплыла Филюра до одной кобылицы, прикоснулась к ней, и -- так оно бывает -- обернулась она сама в кобылицу, обернулась и поскакала. Смотрит -скачет рядом конь золотой.

"Что за чудо-конь, весь золотой? -- подумала Филюра.-- И откуда он? Не прямо ли с солнца, из упряжки Гелия-титана?" А конь уже не золотой, а весь серебряный. "Что за чудо-конь, весь серебряный? -- думала Филюра.-- Не от месяца ли? Не конь ли Луны-Селены?" А уж чудо-конь не серебряный, а весь сине-синий, словно в поле выкормлен васильками. Только глаз у него смарагдовый -- смотрит неотрывно на океаниду. И Филюра на нем глаза покоит: не видела таких коней ни в океане, ни в море...

Спи же, Асклепий, спи...

Кругом шумят липы-исполины. И листва ходит волнами, да какимиВдруг покрыло их зеленое море. Только сказал ей небывалый конь:

-- Филюра! С тобой Крон -- вождь титанов Уранидов.

Утонула Филюра с конем в море листвы. Но не вынырнула из него кобылицей: вынырнула нимфой -- лесной Липой-Великаншей.

Родила нимфа Липа-Филюра от Крона на Пелионе кентавра Хирона. И затем, как рассказывали волны, уплыла океанида обратно к отцу Океану.

Да мало ли что расскажут волны! А кентавр Хирон, сын Крона, остался на горе Пелион...

Спи же, Асклепий, спи...

И уснет малютка-бог Асклепий под самую лучшую, настоящую правду пестуньи Окирроэ.

И слушал, бывало, эту настоящую правду сам мудрый Хирон и юноши герои-полубоги.

Сказание об охоте на Железного Вепря

И в этот день все было как всегда на Пелионе -- для лапитов, кентавров и нимф. Но для Хирона выпал день иной.

В этот день раньше, чем обычно, вернулись с охоты юноши герои-полубоги Язон, Актеон и другие.

Они были угрюмы и пришли без добычи.

Спросил их Хирон:

-- Что вы так? Где же медведи? Где вепри? Где львы? Даже кореньев не вижу у вас в руках! Все ли вы здравы?

Но в смущении, потупившись, стояли полубоги-охотники перед учителем и молчали.

И в тревоге спросил Хирон:

-- Где же мальчик?

-- Я здесь, отец,-- ответил Асклепий.-- Не ходил я с ними на охоту. Я играл с Гелием в метанье копья. Я метал его до самого солнца, и Гелий метал его вместе с лучом мне с неба обратно -- в самый полдень, когда до солнца так близко. Но копье раскалилось, и я отдал его Окирроэ в волны, чтобы его остудить.

-- Так,-- сказал Хирон.-- Гелий -- добрый копейник.-- И спросил Актеона:-- А где твое копье, Актеон?

-- Оно в вепре, отец. Ты не учил нас стыду, а нам стыдно. Мы не можем одолеть Железного Вепря -- даже все вместе.-- И так недоуменно посмотрел в глаза Хирону незнакомый с промахом Актеон.

А вслед за Актеоном сказал Язон:

-- Отец, мы встретили вепря с железной шитиной. Верно, он не вепрь, а дракон. Только он без крыл. Весь как в панцире. Гнутся о его железную кожу острия наших копий. Бессильно скользили по ней наши стрелы. Рогатины ломались о его щетину. И камни его не ранят: только звенели о панцирь боков и с гулом отскакивали, как от медной стены. У него копыта железные -- не копыта, а две секиры. Он по лесу идет, головой мотает, и валятся направо и налево деревья: и просека позади него. Не могли мы его взять.

Потупился Язон-полубог.

И тогда спросил Хирон:

-- Ты боялся?

И все юноши подняли головы, ожидая ответа.

Ответил Язон:

-- Я не знал, как его одолеть.

-- Ухватил ты его за заднюю ногу? Поднял на воздух? Ударил головой о ствол дуба? Сбросил его со скалы? Смотря в землю, ответил Язон:

-- Он сам больше скалы и дуба. Помолчал Хирон. Не дышали герои-полубоги. И вот раздался голос учителя:

-- Что ж ты делал, Язон, вождь грядущий Аргонавтов?

-- Отступил.

И тут застучали веселые копыта. На поляне стояла Меланиппа. И услышала она вопрос Хирона:

-- Ты отступил, но с отвагой, как должно? Что ж молчишь ты, Язон?

-- Учитель, от него бежали кентавры.

И сурово, уже в гневе, повторил Хирон вопрос:

-- Отвечай по закону титановой правды: отступил ты с отвагой или с заботой? И ответил Язон:

-- С заботой.

-- О, род людской!

Отвернулся Хирон от Язона и посмотрел Актеону в глаза:

-- А ты, Актеон, что делал?

-- Я хотел объездить вепря, но он весь в железных остриях.

-- И ты?..

-- Отступил и я, как Язон. Дважды кидался на меня Железный Вепрь, и я дважды перепрыгнул через гору щетины. Но копьем пронзить не мог: оно застревало в железе горба. Я не знал, что мне делать, отец. Отступил я, как должно,-- не бежал. Но зверя не взял. И мне стыдно.

Улыбнулась Меланиппа Актеону и стала за Хироном.

-- И мне стыдно,-- сказал Хирон.-- Отвага без подвига -- забава. Это дело богов. Трусость без подвига -- забота. Это дело людское. Еще ты за дело героя не брался. Дело героя -- подвиг. Я не знаю для героя другого дела.

И сказал Хирону Язон:

-- Научи, отец, как нам взять Железного Вепря! Ответил Хирон:

-- Пойти и взять. Разве боги Олимпа спрашивают? Хотят одолеть -одолевают. Надо уметь хотеть, как боги хотят. Сегодня не забавный день для Хирона. Сегодня он потерял героев. Или, быть может, мне вам помочь?

Отвернулся Хирон от юношей и ушел хмурый в пещеру. Только бросил ученикам на прощанье:

-- Да, сегодня и Хирон познал стыд!

Переставила передние ноги Меланиппа, всплеснула по-девичьи руками, повернулась и ускакала.

В этот день никто из юных питомцев не поднял головы, не смотрел на другого. Каждый думал о Железном Вепре.

Сказание об охоте на Железного Вепря и о подвиге мальчика-бога Асклепия

Росла высоко на утесе, над самым морем, Липа-Великанша. На всем Пелионе не было такой другой могучей Липы. И против Липы, на краю утеса, свисая над пропастью, лежал огромный камень -- не камень на утесе, а гора на горе.

Не в пять, не в десять обхватов был ствол Липы. Верно, для объятий великанов создала этот ствол Земля-Гея.

Ни звери, ни охотники не всходили на этот утес, и птицы на нем не гнездились: подобный шуму океана, их отпугивал шум листвы. Только ветер залетал в гости к Липе-Великанше, и снизу поднимался к ней порой гремящий голос морского прибоя. Переговаривалось море с Липой, но о чем, о том знала только листва.

На всем Пелионе один Хирон посещал иногда этот утес. Подойдет, бывало, к Липе-Великанше, обнимет ее человеческими руками и припадет к ней мудрой большой головой лесного титана. И, встречая его, обоймет, бывало, Липа Кентавра косматыми руками-ветвями под шатром листвы, и стоят они так вдвоем, обнявшись подолгу и о чем-то шепчутся -- Липа-Великанша и Хирон-кентавр.

Когда Асклепий услышал о Железном Вепре, перед которым отступили полубоги-герои Язон и Актеон, решил отважный мальчик-бог выйти тайком против Железного Вепря и его одолеть: решил и пошел -- в одиночку.

Бежал мальчик охотничьим скоком в один след в поисках вепря, вооруженный только пелионским копьем.

Из пелионского ясеня выстругал то копье Хирон для Асклепия. Сварил ясень в горячем кипящем ключе Фермопильском, но вместо кованого острия вложил в ясеневое древко золотую стрелу Аполлона, выпавшую из тела великана Ота. Поэтому и ночью, и днем сверкал конец его копья, как золотой луч, и пронзало копье не только дерево, но даже камень. Обладало то копье одним свойством: в отважной руке оно било без промаха, а из руки труса летело мимо цели.

С тем копьем ходил мальчик-бог на охоту в лес Пелиона.

Много диких свиней и вепрей пронеслось в этот день мимо охотника. Попадались и барсы и львы, но Железный Вепрь не встретился. Вдруг услышал Асклепий треск, и брызги искр метнулись в воздухе высоко над лесными деревьями. Закинул Асклепий назад голову и видит: стоит над лесом утес. На утесе Липа-Великанша. И треск и искры с утеса.

Сжал крепче в руке мальчик копье, побежал к тем брызгам искр. Бежит -ни дороги к утесу, ни тропы. Повсюду лес обрывается над пропастью. А за пропастью отвесные стены утеса. Но сердцем чувствует мальчик-бог, что Железный Вепрь непременно там, на утесе. Побрел он по краю лесного обрыва и дошел до моря. Шумит море, бурлит, поднимает высокие волны, ударяет ими об утес, а одна волна всех выше, и качается на вершине волны зеленая дриада. Никогда не видел Асклепий, чтобы дриады качались, как нереиды, на волнах: лесного племени дриады, древесного. И видит Асклепий, что свисает с утеса к волне с дриадой от Липы-Великанши ветвь, и концы ее, словно пальцы, то окунутся в воду, то вынырнут. Поиграла дриада на волне, ухватилась за пальцы-ветви, и вот уже мелькнула высоко в воздухе. Подняла ее ветвь, донесла к стволу Липы-Великанши, и вновь опустилась ветвь к волне.

Засмеялся радостно Асклепий, кинулся к берегу моря, со скалы на скалу, с камня на камень, а там с волны на волну -- и добрался до самой высокой волны, на которой прежде качалась дриада. И вот уже он на вершине волны, и над ним рука-ветка Липы-Великанши. Он к ветке -- ветка к нему, и уже Асклепий в шатре-листве у Липы-Великанши гостем.

Выглянул мальчик-бог из шатра-листвы, видит: лежит против Липы огромный камень, и трется о камень железной спиной Железный Вепрь, и от трения сыплются из камня искры, словно из-под молота на наковальне. И клыки у вепря железные, и копыта двойные железные, и хвост у него драконий, весь в зазубринах, словно две пилы по бокам хвоста, а в конце хвоста -- голова змеи с жалом.

Смотрит Асклепий на чудовище-зверя, а в горах и лесах Пелиона, далеко и близко, слышен лай собак Актеона-охотника, слышны рога призывные звуки, и гудят копыта Хирона: то не гон по зверю -- верно, ищут его, беглеца, мальчика-бога.

Не отдаст он им такой добычи.

Соскочил Асклепий с дерева, выбежал из-под шатра листвы и стал против вепря боком, как надо, как учил Хирон. А вслед ему шепчет Липа-Великанша:

-- Чуть что, ты ко мне. Ухватись за любую ветку.

Засвистела змея в хвосте вепря. Склонил голову зверь, уставил клыки и уперся передними ногами в землю, чтобы кинуться на охотника. Сияет в руке мальчика-бога золотое острие копья. Занес он его, ищет место, куда бы послать.

Весь в железе-броне невиданный зверь: хвост -- пила, резцы -- сабли, копыта -- ножи: пырнет, и распилит, и срежет...

Даже бессмертное тело бога-ребенка уязвимо.

И кинулся вепрь на Асклепия.

Не наметил охотник, куда бы метнуть копье, а перед ним уж клыки, и зубья, и жала щетины, и туша горой. А кругом -- камень, пропасть и море. Некуда отпрыгнуть мальчику-богу. Да вот лапа Липы-Великанши наклонилась веткой к нему. Подпрыгнул Асклепий, ухватился за нее и повис на одной руке.

Пронесся под ним Железный Вепрь. Застонала Липа-Великанша от удара кабаньего резца. За века своей жизни не знавала она еще такой раны.

И услышал Асклепий голос той зеленой дриады, что качалась на высокой волне:

-- Что ты бьешь меня, Древнюю, Вепрь! Пред тобою океанида Филюра.

Забилось гневом сердце Асклепия. Не даст он Древнюю в обиду. Прыгнул наземь и уметил золотым острием копья чудовищу в глаз. Замотал зверь страшной головой. Попало копье ему в железное веко, и мгновенно раскалилось веко, стало красным и закрыло глаз. А копье отскочило к Асклепию. Поднял его отважный мальчик-бог и уметил во второй глаз Вепрю. Раскалилось и второе веко. Ослеп Железный Вепрь. А копье уже снова в руке Асклепия.

Заметался Вепрь по утесу. Ударяется то о камень, то о ствол Липы-Великанши. В третий раз нацелился в зверя охотник -- угодило копье в щетину. Накалилась щетина, заалела, словно в горне панцирь с шипами. И, задыхаясь, весь сжигаемый собственной кожей, повалился Железный Вепрь на бок.

А лай собак и звук рога совсем близко. И вот выбежала стая псов на опушку леса, к обрыву над пропастью, а за ними охотники -- и Хирон впереди. Видно им все, что на утесе: и Железный Вепрь, издыхающий на боку, и мальчик-бог -- победитель.

Поднялся кентавр Хирон на дыбы и метнулся через пропасть на утес. Только бросил взгляд на Вепря, как тотчас выкрикнул что-то голосом, незнакомым юношам-героям: кликнул Хирон древний клич титанов.

И вепрь, приподняв голову, ответил сыну Крона -- Хирону -- тем же титановым кликом. И узнало сердце Асклепия, сына титаниды, клич титановой правды и тоже ответило кликом на клик. Понял мальчик-бог Асклепий, что одолел он не зверя, а титана-оборотня в образе Железного Вепря, что он, титан, поразил титана.

Прохрипел Хирону Железный Вепрь:

-- Хирон, я -- потомок древних титанов, рожденный у океана в пещере, во мгле, от отверженной богами Змеедевы Ехидны. Я рожден уже в образе змея-зверя для битвы с богами Кронидами. Только тот, кто сильнее смерти, мог меня поразить. Видно, мальчик, сразивший меня, сильнее смерти. Слышу я голос его сердца: у него сердце титана. Кто ты, мальчик?

И сказал мальчик-бог:

-- Я -- Асклепий.-- И хотел было вырвать копье из тела Вепря.

Но Вепрь прохрипел:

-- Жжет твое копье. Я сгораю. Но не спеши его вырвать из моего тела. Когда вырвешь, я тотчас умру. Теперь мы, потомки титанов, умираем, если не вкусим золотых яблок из сада Гесперид.

Печально стоял Хирон над потомком древних титанов. Дивились юноши-герои на той стороне пропасти отваге Асклепия.

Сказал Вепрь Асклепию:

-- Чтобы впредь ты узнавал нас, змеев-титанов, вкуси моей крови, и постигнешь ты змеиный язык и образ и откроешь в змее-звере титана. Я сгораю. Вырви копье. И вкусил Асклепий титановой крови. С той поры стал Асклепий владыкой змей. Испустил дух Вепрь-дракон. И вдруг камень, века не срывавшийся с утеса, сорвался и увлек тело Железного Вепря в недра разверзшейся земли -- матери-Геи.

Сказание о волшебных письменах дождя и о возвращении глаз Хироном ослепленному герою-полубогу Фениксу

Еще багряный конь Утренник-Пирфорос не отошел от ночных яслей, когда юноши-герои и Асклепий накинули на плечи шкуры вепрей, надвинули их клыкастые головы на темя, взяли в руки пастушьи посохи и двинулись с Хироном в горы, на самую вершину Пелиона, чтобы прочесть при восходе Сириуса волшебные письмена дождя.

Никогда не спит соловей. И пока юные герои поднимались в полумгле лесами на вершину Пелиона, пел соловей -- и один, и другой, и третий -- пел о волшебных письменах дождя, которыми записано, как у девушки Филомелы отрезал свирепый насильник язык и как обратили ее боги в соловья, чтобы даром соловьиных песен вознаградить ее за исчезнувший человечий язык. С той поры опьяняющим зельем звуков исцеляла соловьиная песня тех, кто болен утратой.

Сказал Хирон своим питомцам:

-- Исцеляйте раны пением. О таком исцелении пением говорят нам письмена дождя.

Так взошли они на вершину Пелиона. Говорили пастухи овец:

-- Будто в эту пору, после восхода Сириуса, дождит Зевс-тучесобиратель. И в каплях волшебного дождя на Пелионе скрыты мысли Зевса. Кто прочтет их, тот будет мудр и счастлив.

Но Хирон, сын Крона, говорил своим питомцам иное:

-- Учитесь читать письмена дождя, как читают его птицы, звери и травы. На птичьем, зверином и травяном языке бегут с неба на землю дождевые письмена. Кто прочтет их, тот узнает тайны исцеления. Будут ему ведомы волшебные заговоры. Откроет он тайну каждой былинки и каждого корня, и листа и ягоды, и всех соков и плодов на деревьях, и станет он врачевателем смертных племен. Только знаки лучей не таятся в дожде. Язык солнца и звезд -- иной. Он -- для бессмертных. Кто прочтет знаки лучей, тот откроет тайну вечной жизни.

И сказал мальчик-бог Хирону:

-- Я хочу прочесть и знаки лучей.

Полубогу Фениксу выжгли глаза.

Тогда герой-полубог Пелей взял за руку друга и сказал:

-- Мы пойдем на Пелион, к учителю Хирону. Он -- исцелитель.

И пошли.

Осторожно ступал Феникс, подобно зрячему, вдруг попавшему ночью в незнакомое ему жилище, в котором темно.

И пришли Пелей и Феникс к Хирону.

-- Вот и я, отец,-- сказал Пелей.-- Я к тебе на Пелион из Калидона. Слыхал я о вашем Железном Вепре, но и Калидонский Вепрь был не хуже.

-- Рад тебе, что вернулся зрячим. Но с тобою, вижу, слепой Феникс.-- И Хирон заглянул в выжженные глаза слепого. Спросил:

-- Феникс, Феникс, где твои глаза? И ответил Феникс:

-- Я слеп.

И спросил Феникса Хирон:

-- Раньше, Феникс, ты не был слепым?

-- Я был зряч, Врачеватель. Но Хирон покачал головою:

-- Многим кажется, что они зрячи. А у них только слепота зрячести. При всей своей зрячести они слепцы. Не лучше ли тебе остаться слепым и познать, как слепой провидец Тиресий, зрячесть слепоты? Многие слепые более зрячи, чем не слепые.

Ответил Феникс:

-- Я хочу иметь свои глаза, Хирон, а не глаза богов, подателей прозрения. По мне, лучше своя слепота зрячести, чем чужая зрячесть слепоты. На мой краткий срок жизни мне было довольно и моих человечьих глаз.

-- Хорошо,-- сказал Хирон и повернул его лицом к солнцу.-- Стой и смотри, Феникс, в самое солнце. Смотри в самое солнце и люби солнце. Будешь любить солнце, и пошлет тебе Гелий свой солнечный глаз с неба. Но только умей любить солнце, крепко любить!

Стоит Феникс, смотрит Феникс в солнце, как велел ему Хирон. Щекочут лучи ему глазницы, и только.

Набежало облачко. Закрыло темно-сизое облачно солнечный блеск и свет. И ушло облачко.

А Феникс все смотрит в самое солнце да смотрит.

Долго смотрел Феникс.

-- Что же,-- спросил его Хирон,-- ты все еще слеп, Феникс?

-- Слеп, учитель.

-- Значит, мало ты любишь солнце. Люби больше, и пошлет тебе Гелий с неба свой солнечный глаз.

Снова стоял Феникс. Снова смотрел выжженными глазницами в самое солнце и все же оставался слепым.

Тогда отвел его Хирон к краю поляны, где обрыв, и сказал:

-- Не умеешь ты, Феникс, любить солнце жизни. Не получишь ты в дар, как счастливцы, от Гелия солнечных глаз с неба. Что ж, где дар с неба не падает, там надо счастья достигать трудом: не дар -- так только труд. Подожди до утра.

Ранним утром, когда голубка, как всегда, принесла Хирону в пещеру в своем зобе каплю амброзии, бережно принял на лепесток этот дар Гесперид чудесный врачеватель и, как жемчужину, скатил ту каплю бессмертия с лепестка в чашечку цветка, полную ночного нектара, и смешал их. Затем из груды драгоценных камней (а таких груд было немало на мху в пещере) выбрал опалы, голубую бирюзу и синие сапфиры. Взвесил их в горсти, перетер в каменной ступке пестом в порошок, обрызнул порошок россыпью песку золотого и месить стал эту смесь в розовом масле, эфирном, густом и легком. Из утренних фиалок, из полуденных роз, из вечерних нарциссов и ночных маттиол добывали это масло нимфы лугов и лесов. Стянулась смесь тестом. Два глаза вылепил из теста Хирон, вложил в каждый глаз по осколку кристалла и в каждом сделал по ямке. Совсем глаз как глаз, но еще слепой.

А вот влил в те ямки Хирон из чашечки цветка смесь амброзии с цветочным нектаром и сверху прикрыл те ямки каплей вина от первых лоз Диониса.

Стояли поодаль полубоги -- юные герои и красавица Меланиппа и смотрели.

Но рядом с врачевателем Хироном, распахнув так широко ресницы и не отрывая глаз от рук кентавра, стоял Асклепий -- мальчик-бог. Голубая змейка обвивала кисть ребенка, и с нею играли его пальцы.

А над обрывом, у края поляны, сидел слепой и слушал жизнь. Как много в ней неведомых ему прежде голосов!

Сказал Хирон:

-- Встань, слепой. Пойди навстречу своим глазам.

Встал Феникс и пошел на голос.

Он шел, а зелено-золотая муха кружилась, жужжала перед его- лицом, вглядываясь так любопытно, назойливо и жадно всеми своими мушиными глазами в глазницы слепого, в их свежие язвы меж струпьев век. Сердилась суетливая муха: так много хлопот в жизни у зелено-золотой мухи. И знать ей хотелось, и урвать ей хотелось: ведь мухе нужно!

Вложил Хирон в глазницы Феникса глаза и повернул его опять лицом к солнцу:

-- Смотри, Феникс.

И когда веселый солнечный луч кинулся шаловливо к глазам слепого, откусил Хирон осколком кристалла кончик луча, расщепил тот кончик надвое и впустил в оба глаза слепцу по лучику-отщепку. Заиграли золотые песчинки-искорки в глазу. Заголубел эмалью опал с бирюзою, засиял сапфир, напились лучики-отщепки вина и амброзии, опьянели, ударились о кристаллики, что вложил в ямки Хирон, и кинулись опрометью из глаз обратно к солнцу, перепутав пути.

И тут вскрикнул Феникс:

-- Ушла тьма от меня, Хирон! Я тебя вижу. Я прозрел. Но Хирон-врачеватель снова покачал головой, как прежде, и, смахнув с крупа конским хвостом зелено-золотую муху, сказал:

-- Еще рано. Это твой глаз видит солнце, а ты сам еще солнце не видишь. Не вошло оно в твое сердце, не осталось там горячим лучом. Только любящий солнце зряч. Но можно прожить и так, полузрячим. Чтобы стать зрячим, научись любить солнце, как любит солнце Асклепий.

Улыбнулся мальчик-бог, победитель Железного Вепря, в ответ на слова Хирона. Обнял конскую ногу бессмертного кентавра, прижался к ней и, запрокинув назад голову, сказал:

-- Да, отец, я и змейка -- мы любим солнце. И огромный Хирон, сын Крона, поднял человеческой ладонью мальчика с земли и посадил его себе на конскую спину. А потом так весело заржал человечьим ртом ему в утеху и пошел широкой иноходью с богом-ребенком на спине туда, вверх по тропе, в леса и луговины Пелиона. Тут крикнул Меланиппе Актеон:

-- Поскачем и мы, Меланиппа!-- и положил ей на спину ладонь, на то место, где ямка у конского крупа.

Сверкнули друг на друга глазами искоса Меланиппа и Актеон и взяли броском с места вскачь. Славный бросок, Хиронов! А вслед за ними вдогонку сорвались две птицы с дерева, а за птицами -- два Ветра. Да где им!

Разошлись герои и гости кто куда. Один Феникс остался на поляне. Опустился он одиноко на траву под платаном-исполином и задумался. Видят мир глаза, да не так видят его, как прежде, а еще и по-иному: невидимое видят; не одну простую правду видят, но и правду чудес. Верно, эти чудо-глаза -- не просто глаза. Но зачем ему видеть невидимое? Не титан он, не бог.

Лучше видеть мир попросту, как все зрячие.

И снова задумался прозревший Феникс.

Сказание о двух корнях познания

Медленно ступал Хирон с мальчиком-богом на конской спине. Он пытливо вглядывался в травы и часто останавливался, ощупывая ногой почву.

-- Что ты ищешь, отец?-- спросил Асклепий.

-- Я ищу целебные корни.

И вот, осторожно копнув копытом землю, вырвал он рукой из земли мохнатое растение.

-- Один корень я нашел,-- сказал Хирон,-- найдем и второй.

Вскоре в тенистом, глухом месте вырвал он еще один корень. Стряхнув с корней землю и омыв их в ключе, поскакал Хирон к самой вершине Пелиона, держа оба корня в руке.

Один корень был черен и короток, другой был белый и длинный.

На вершине Пелиона соскочил Асклепий со спины бессмертного кентавра, и оба присели на дерн -- кентавр Хирон и мальчик-бог Асклепий.

Неведомая Асклепию притягательная сила исходила от корней в руках Хирона, и жадно-любопытно смотрел на них мальчик-бог.

-- Вкуси от него,-- сказал Хирон и протянул Асклепию белый корень.

Откусил мальчик-бог и сказал:

-- Он сладок.

-- Это корень познания. Он сладок, но плоды его горьки.

И Хирон протянул ему второй корень:

-- Теперь вкуси и от этого.

Откусил Асклепий и от второго корня и, не выбрасывая куска изо рта, сказал:

-- Он горек. Но я буду есть, раз ты мне его дал, отец.-- И мальчик-бог съел кусок черного горького корня. И когда съел, сказал Хирону:-- Мне кажется, что он стал слаще.

-- И этот горький корень -- тоже корень познания,-- сказал Хирон.-- Но его плоды сладки.

Держа оба корня в руках, внимательно всматривался в них Асклепий. Затем, указав на сладкий корень, спросил мальчик-бог Хирона:

-- Что в нем? И ответил Хирон:

-- Радость мысли, побеждающей смерть.

-- Что же в горьком корне, отец?

-- Горечь мысли.

-- Расскажи мне об этих, корнях,-- попросил Асклепий Хирона.

И Хирон рассказал Асклепию:

-- Сладким породила мать-Земля Гея корень познания, и еще слаще были его плоды. Для радости своих детей создала она этот корень. Но боги постигли, что познание -- сила, и сделали его плоды горькими для людей. И когда из горьких плодов упали на почву семена, выросли из этих семян горькие корни познания, и отдали боги эти горькие корни смертным. Но когда из этих горьких корней выросли плоды, плоды оказались сладкими, и забрали боги эти плоды себе, оставив смертным только самые корни.

Смолкли и мудрый кентавр, и мальчик-бог; оба озирали землю с высоты Пелиона. Там вдали, на глубине, в стороне заката, земля постелила равнины меж нагорий для глаз-лучей солнца, и в том котле солнечных лучей все цвело, золотилось, пестрело и играло. Не залетали туда сердитые фракийские Ветры. Обширными плодовыми садами-рощами была богата там почва. Называли ту сторону Пчелиный Элизии.

А в стороне восхода срывались в море отвесные стены скал. Там виднелись оскалы ущелий и темная чаща. Там кругом бездорожье и свирепая пляска Вихрей. Туда слетались они для борьбы. В вечной свалке клубились и вздымались там тучи и гремели волны и камни. Жесткие колючие плоды росли там среди пут из лиан, и называли ту сторону Входом в тартар.

Сказал мальчик-бог:

-- Я понял: радость мысли дана бессмертным богам, но плоды ее горьки для смертных людей. Горечь мысли дана смертным, но плоды ее сладки для богов. Отец, я и для смертных сделаю сладкими плоды сладкого корня познания. Я исцелю их от смерти. Верну героев из аида. Отец, мне надо поскорее все познать, чтобы успеть это сделать вовремя.

Тогда поднял свое могучее тело Хирон от земли и весело крикнул:

-- В дорогу! Прыгай на спину Хирону, сыну Крона! В путь, к исцелению смертных от смерти! Ты -- веселый ребенок.

Сказание о Меланиппе, девушке-кентавре

Скачет Меланиппа. Ее рука на плече Актеона. Рука Актеона на крупе Меланиппы. Откинулась красавица девичьим торсом к конской спине, закинула другую руку за голову, смотрит в небо и взбивает копытами воздух. Не отстает юноша-герой. С нею он рядом несется прыжками, да какими! Скоком в конский скок. То взовьются оба до макушки дерева, то над речкой взлетят -- с берега на берег. Только высунет из воды голову наяда и прокричит им вслед:

"Добрый путь!", а они уже мелькнули над другой речкой.

Говорит лань лани: "Нам бы так!"

Говорит коршун коршуну: "Нам бы так!"

Только дуб вековой грозит им вдогонку, ворча: "Ух, доскачетесь, скакуны! Не такие на моем веку скакали. А куда доскакали? Все на ветер. А я вот стою. И кора у меня корою, и суки у меня суками, и желуди у меня желудями, и растет у меня год от года под корою летопись кольцами".

А в лесу топ и гуд от скачки юноши-героя и Меланиппы.

Прежде не с Актеоном, а с мальчиком-богом Асклепием убегала Меланиппа в горы. И как сейчас Актеон, так, бывало, тогда Асклепий, положив ладонь на изгиб конской спины Меланиппы, ускорял бег, чтобы не отстать от девушки-кентавра.

Но однажды посмотрела Меланиппа лукаво на мальчика-бегуна, скачущего с нею рядом, и рванулась вперед, высоко выбрасывая передние ноги в воздух и все усиливая резвость бега. Упираясь рукою о круп Меланиппы, несся рядом с ней мальчик-бог. И взяла Меланиппа Хиронову скорость, незнакомую еще мальчику-богу. И уже отрывалась его рука от подруги, уже отделялась от него Меланиппа, и, не выдерживая резвости бега, не зная, что может он нестись по воздуху, как боги, вскочил мальчик-бог прыжком впервые на конскую спину Меланиппы и обхватил руками ее девичий стан.

Дико вскрикнула Меланиппа, взвилась на дыбы, метнулась через поваленные деревья и понеслась в безумящей душу скачке по лесным дебрям.

Словно незримый огонь исходил от Асклепия и проникал в Меланиппу -- так вся горела она. Сжав бедрами конские бока и крепко обхватив подругу, мальчик-бог цепко сидел на ее конской спине, упиваясь бешенством бега. И с высокого, крутого берега кинулась Меланиппа в горную реку, окунулась и сбросила наездника в воду.

Как весело смеялся тогда Асклепий, выплыв на берег и дразня Меланиппу:

"Я объездил тебя, внучка Хирона! Бойся богов.-- Но потом вгляделся в нее и серьезно добавил:-- Но я так люблю тебя".

Тревожно-смущенным взглядом, без улыбки, строго смотрела на мальчика Меланиппа. Что-то поняла она в нем такое, чего не было у полубогов-героев и что было сильнее ее, вольной внучки титана Хирона. Удивилась, что он, ребенок, так могуч. Но понять до конца и высказать себе не могла. Не испытывала еще на себе юная титанида силу богов.

И хотя любила этого чудного мальчика-бога, но с тех пор не повторяла с ним скачки и в горы с ним не убегала.

Но и мальчик-бог что-то понял в ней и сам не звал ее на прогулку. Только как-то еще раз захотелось вскочить ему ей на спину, но Меланиппа сказала:

"Не надо меня покорять. Мы и так любим друг друга".

И Асклепий ей серьезно ответил:

"Любим. Поцелуй меня, Меланиппа".

И Меланиппа приподняла его девичьими руками к себе и поцеловала мальчика-бога.

И тогда он сказал ей:

"Ты другая, чем Окирроэ".

И сейчас, во время скачки с Актеоном, вспомнила Меланиппа о том бешеном беге с Асклепием и о его словах:

"Бойся богов". Что-то тревожило ее. И на всем скаку, оторвавшись от Актеона, внезапно остановилась она и замерла.

Золоторогая лань, сверкнув золотой искрой, перебежала им путь.

-- За ней, Меланиппа!-- крикнул охотник Актеон.

Не внял он тревожному крику подруги: "Стой! Не преследуй лань Артемиды!" -- устремился за ланью.

Все тело Меланиппы трепетало. Она врезалась передними копытами в землю и к чему-то прислушивалась.

Думала Меланиппа: не нимфа ли Эхо ей вторит? Но Эхо -- веселая. А топот был невеселый -- грозный. Прислушалась: смолк стук копыт.

Стала лакомиться Меланиппа молодыми орехами. Сорвала богатое лесное яблоко и легко побежала.

Снова тот же топот позади. И так близко. Но не приближается. Остановится Меланиппа -- и смолкнет топот. Поскачет -- и позади кто-то скачет незримый. И ни ближе, ни дальше. Так не скачет дикий кентавр. Тот ждать не будет: кинется к ней. Да уйдет она от кентавра.

Не возвращался Актеон. Увела его лань с Пелиона. И почуяла Меланиппа близость кого-то из богов Кронидов. Любят боги забавы.

Владыка вод мировых скакал за Меланиппой. Во мгновение мог настигнуть Меланиппу Посейдон. Повелел бы -- и камень или старый пень свалился бы ей под ногу. Но хотел бог вод позабавиться скачкой. Как мрак, тяжелый и огромный, скакал Посейдон за девушкой-кентавром, не открываясь ей. Гудели его копыта. И шарахались в сторону от него деревья на Пелионе.

К пещере Хирона неслась Меланиппа. По тяжкому грохоту копыт и выкликам речных нимф и ключей догадывалась она, кто ее преследует. И у самой поляны почувствовала, что уже догнал ее преследователь и дохнул ей огненным дыханием в спину. Но отважной была Меланиппа -- внучка титана. Не оцепенела от робости. Выскочила на поляну прямо навстречу Хирону. Вышел он как раз из пещеры на гуденье копыт моредержца и увидел самого Посейдона. Не укрыть бессмертному своего образа от другого бессмертного. И открылся Посейдон.

Брат стоял против брата. Оба они сыновья Крона -- и олимпиец Посейдон, и титан кентавр Хирон. А поодаль, у входа в пещеру, вся дрожа от бега, стояла Меланиппа.

-- Отступи перед богом, Хирон,-- сказал владыка вод.-- Отдай мне Меланиппу. Иль воздвигну я волну превыше Пелиона и затоплю его и твою пещеру. Будут волны гулять над нею. Будут нереиды качаться на волнах.

Ответил ему Хирон:

-- Священной клятвой Стиксом поклялись Крониды не вступать со мною, сыном Крона, в бой и жить с Хироном в дружбе и мире. Вам, богам, дан Олимп, мне -- Пелион. Что преступаешь ты клятвы богов? Есть сила превыше твоей силы. Ты властвуешь над водами мира -- я познаю мир и учу познанию других.

И гневно возразил мудрому кентавру владыка вод:

-- Не учи смертных знанию богов. Горьким будет для них это знание.

И как раз тогда, когда это говорил олимпиец, выходил из лесу мальчик-бог Асклепий. Услышал он слова Посейдона и, став между могучим богом и Меланиппой, смотря бесстрашно в глаза свирепому Крониду, сказал:

-- Говоришь, горьким будет для смертных познание? Я сделаю его для них сладким. Не простирай своей силы на Меланнипу. Асклепий охраняет ее. И я бог, как и ты.

И увидел владыка вод, как мгновенно озарился Олимп при словах мальчика-бога, и, исполненный ярости, отколол мощным ударом ноги край уступа, века нависавшего близ пещеры Хирона, и, ринув его в пропасть, исчез в грохоте обвала с Пелиона.

Сказание о мысли Асклепия у грота речной нимфы Окирроэ

У грота близ потока, где пестовала Окирроэ Асклепия, сказал ей мальчик-бог, победитель Железного Вепря:

-- Окирроэ, я рожден в огне костра, в котором Аполлон сжигал мою мать, титаниду Корониду. Меня вырвал Аполлон из огня и принес к тебе, Окирроэ. Ты кормишь героев сырым сердцем вепрей и львов и мозгом медведей, чтобы отважными были их сердца и мысли. Но мне не нужны сердца львов. Мое сердце забилось в огне. Оно огненное. О, как часто я чувствую, будто я ношу солнце в груди! Не хочу я называться богом. Я хочу называться титаном.

Сказала Окирроэ:

-- Ты растешь, как бог, перегоняя время. Вчера ты был намного ниже.

И ответил Окирроэ мальчик-бог:

-- Мне надо спешить с ростом, Окирроэ. Некогда мне быть маленьким. Надо сразу вырасти в большого титана. Моя мать титанида, и я чувствую, что я тоже титан и только так себе бог. Я -- такой, как Хирон. Вчера я вкусил два корня познания на Пелионе. И сказал мне Хирон: "Один корень познания сладок, но плоды его горьки. Другой корень познания горек, но плоды его сладки. Выбирай". И теперь я, Асклепий вчерашний, кажусь уже себе маленьким. Я, Асклепий сегодняшний, со вчера на сегодня вырос: вижу то, что вчера не видел, слышу то, что вчера не слышал. И себя сегодня я вижу другим... Окирроэ, знаешь ты язык птиц и зверей? Могла бы ты с ними говорить?

Сказала Окирроэ:

-- Из моего потока пьют воду и звери, и птицы. Мне внятны их желания и чувства. Но слов их не знаю. И без языка мы друг друга понимаем.

-- Окирроэ, я сегодня узнал их язык! Видел, как в лесу, в одряхлевшем, высохшем дереве, умирала дриада. Дерево было без листьев, немое и голое, а крутом все звенело от зеленого смеха листвы. Я услышал, что сказал заяц зайчихе, когда умирала дриада. Не хотела она умирать. Из юной и прекрасной, как ты, у меня на глазах она стала старухой, вся сморщилась, ссохлась -- и казалась не дриадой, а куском коры, отпавшим от трухлявого дерева... Сказал заяц зайчихе, что заяц живет вчетверо дольше вороны, а ворон живет втрое дольше зайца; птица-феникс живет девять сроков, отведенных черному ворону, а дриада -- только в десять раз дольше феникса. Это очень мало, Окирроэ... Окирроэ! Когда я буду большим титаном, я решил сделать смертных героев бессмертными. Уйдут они в мир мертвой жизни -- я верну их к жизни живой. Но богом я быть не хочу.

Закрыла Окирроэ благоухающей ладонью рот мальчика-бога и сказала:

-- Опасно богу не хотеть быть богом. Опасно называться титаном. Крониды их ненавидят, и Зевс низверг их молниями. Молчи о титанах, Асклепий, как молчит сын Крона Хирон. Боги все слышат и мысли читают.

Ответил, смеясь, Асклепий:

-- Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея.

Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль и мощь мальчика-бога.

Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.

Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое -- то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет -благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.

Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флегия, и о белом вороне

Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:

-- Расскажи мне, Окирроэ, кто я.

О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа -- только кобылица. Но пока Окирроэ -- речная нимфа.

И запела Окирроэ песню:

-- Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амироса, или там, где близ Трикке протекал Лефей, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблони, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.

И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.

Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.

Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона,-- там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Флегия-титана, из племени непримиримых...

Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог. Сказал:

-- Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне, кто мой отец?

Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась -- и вот потекла ее речь:

-- Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона титаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом -- от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.

Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался он от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, муже-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником был ему лесной титан Исхий.

Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-титаном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-потоком по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа -- такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону -- пересказать ему слыханно-неслыханное: Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.

Так стал ворон вестником злосчастья.

Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды.

Нашел он ее у Бойбейского озера, не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.

Запылали травы и вереск, запылали кусты и деревья, высоко взметнулись языки огня и опоясали стеной мать-роженицу. Горела Коронида в Аполлоновом огне, но не сгорала. Была она дочерью Флегия -- из огненного рода титанов. И средь пламени родила она в огне младенца.

Сквозь завесу золототканую огня смотрел бог Аполлон на Корониду с новорожденным на коленях -- как сидела она среди пламени костра, им самим казнимая, сыном Зевса. Рядом с богом на камне сидел белый ворон-передатчик и тоже смотрел на мать с младенцем.

Тут крикнул белому ворону бог:

"Перенес ты мне черное слово, ворон! Будь же ты и сам отныне черным".

И с той поры стал белый ворон черным.

Подползли языки огня к Корониде. Обняли ее руки и ноги. И уже руки у Корониды огненные, и уже ноги у Корониды огненные. Начал огонь добираться до младенца.

Боги Крониды не знают жалости. Но будто сжалился над младенцем Аполлон. Разделил он надвое пламя костра и вырвал из огня новорожденного.

А сама Коронида превратилась в огонь и с огнем слилась: напоила собою, своей солнечностью, золотые стрелы Аполлона...

Умолкла Окирроэ.

И сказал мальчик-бог речной нимфе:

-- Не все боги безжалостны.

Улыбнулась ему нимфа Окирроэ, встала и хотела погрузиться в свой поток. Но удержал ее мальчик-бог, ей и себе на горе. Сказал:

-- Не все песни спела ты мне, Окирроэ. Спой мне еще песню о том, почему не отстоял титан Огненный Флегий мою мать, Ойглу-Корониду.

И снова запела Окирроэ песню:

-- Был храбр Флегий-титан, вождь лапитов. А лапиты -- лесные древолюди. Так отважен был Флегий, что Крониды называли его сыном Арея. Был он крепок титановой правдой, и мятежное жило в нем пламя, словно богом он был лесных пожаров. Потому и Огненным прозвали Флегия лапиты и дриопы -- крепкодумов дремучее племя. Был он солнцем, был огнем лапитов, потому ненавистен Аполлону: не терпел Аполлон другие солнца.

И когда погибла Ойгла-Коронида, столкнулись Аполлон и титан Флегий. Флегий сжег его приют дельфийский, Аполлон метнул стрелы в бор лапитов. Запылали леса Пелиона, загорелись древолюди, муже-сосны, все Питфеев смоляное племя, а за ними муже-ели -- Элатоны, и Дриасы -- мужедубы, и Медии -- ясени-копейщики горели.

Умоляла богиня облаков Нефела Зевса дождем милосердия пролиться над народами лесными Пелиона, угасить пожар, не жечь лапитов.

Но лапиты -- титаново племя. Запретил Кронид угрюмым тучам двинуться на Пелион с громами, излить дыханье рек на пепел, чтоб озлилось пламя, закипело, чтоб на пар обменяло клубы дыма и задохнулось под влажными парами.

Тогда дал совет Хирон Нефеле: собрать стадо облаков над Полисном, чтобы в огненные ведра пожара облачных коров доила с неба. Приняла она совет кентавра и, смеясь над огнем, коров доила: закипало в вымени коровьем молоко от жара Пелиона. Стлался пар молочный. Не дождило. Погибали лапиты и дриопы.

И пришла к ним на помощь Филюра. Одиноко стояла на утесе Великанша-Липа Филюра. Крикнула она ручьям и рекам, и ключам пещерным и подземным, вызвала их из глубин на почву. От подножия, вершин и дальних склонов потекли они по Пелиону. Забурлили по лесным трущобам, где в пламени сгорали лапиты; утопили в бурных водах пламя.

Еще хвоя под корою пепла тлела и еще дымилась жарко почва, когда с неба Аполлон стрелою пронзил грудь Флегию-титану.

И титана солнечное тело приняло стрелу Солнцебога, как лучи принимают луч разящий.

Тут воскликнул отважный Флегий:

"Тешься! Не страшат меня, Дельфиец, твои стрелы. Не страшат меня и молнии Зевса. Потушили воды Пелиона пламя, поднятое вами, Кронидами. Не погибло мое племя лапитов".

И горящей палицей ударил в золотое тело Аполлона. Но растаял ее огонь в его блеске.

Так сражались долго без успеха боги солнца, огненные боги.

Но услышал Кронид-олимпиец слово гордое Флегия-титана. Тяжко грянули громовые молнии, огненнее Огненного титана, и низвергли в тартар с Пелиона Флегия, отца Корониды...

Так закончила песню Окирроэ.

Сказание о каре, постигшей нимфу Окирроэ, и об огненном клубне жизни

Спела Окирроэ Асклепию песню о его матери -- титаниде Ойгле-Корониде и об Исхии-титане.

Текли волны потока Окирроэ в сторону заката, к Анавру. Слышали они песню Окирроэ о Корониде, рассказали о ней волнам Анавра. Потекли волны Анавра, нырнули в недра горы, вынырнули к потоку Ворчуну, рассказали о песне Окирроэ. А Ворчуна ворчливые струи рассказали о ней Горючему ключу. И разнеслась по всей Фессалии многоволная песня о загадке-тайне рождения Асклепия, сына Корониды.

Спросил мальчик-бог у Окирроэ:

-- Ты скажи мне, Окирроэ: не сын ли я Исхия-титана? Ничего не ответила Окирроэ. Но услышала вопрос Асклепия горная нимфа Эхо. Услышала и повторила:

-- Не сын ли я Исхия-титана? Повторила и резво побежала через ущелья и перевалы, сама с собой перекликаясь:

-- Не сын ли я Исхия-титана?

Знала Окирроэ, что карают боги тех, кто открывает смертным тайны богов. Открыла она тайну мальчику-богу, а узнали о ней племена людей.

Сидела она на берегу своего потока, и вот легла черная тень коня на берег и подошла вплотную к Окирроэ. И вдруг показалось Окирроэ, что от нее самой падает эта тень коня. Затрепетала речная нимфа. Взглянула в зеркало вод потока, как некогда взглянула Харикло, и увидела не себя в воде, а кобылицу. Хотела Окирроэ сказать слово, а издала только жалобное ржанье.

И осталась речная нимфа навсегда кобылицей. Покарал ее Аполлон.

Одно только слово могла она выговорить:

-- Гип-па.

Потому и прозвали с тех пор Окирроэ Гиппой-кобылицей.

Погрузилась Гиппа в горный поток, стала Гиппа речной кобылицей. Приходил, бывало, мальчик-бог к потоку, вызывал свою пестунью, Окирроэ. Высовывала Окирроэ конскую голову из воды и печально говорила:

-- Гип-па.

И ей в горах отвечала нимфа Эхо:

-- Гип-па.

Подходила к потоку красавица Меланиппа, вызывала из быстрины свою мать, Гиппу-Окирроэ, и рассказывала ей о делах богов, кентавров и героев на Пелионе. Слушала ее Гиппа и порою жалобно ржала.

В печали бродил мальчик-бог Асклепий по Пелиону в поисках корней познания, чтобы вернуть Окирроэ ее былой образ. Знал, что не может бог идти против других богов. Покарал Окирроэ сам Аполлон, извлекший его из огня, и не мог он враждовать с Аполлоном. Но ведь был еще Асклепий и титаном.

И явился ему окутанный полупрозрачным облаком Зевс в образе лапита, с золотым лукошком в руке.

Не мог Зевс явиться перед ребенком во всей своей мощи и славе, чтобы не сжечь его громово-огненным дыханием, если в мальчике есть смертное зерно.

Мгновенно узнают боги богов. Узнал Асклепий Кронида, и то грозное, что стояло в глазах Асклепия, вдруг разом окрепло, и бог-ребенок стал мощен.

Спросил Асклепий Зевса:

-- Это ты держишь молнии в руках, испепелитель титанов? Не таков твой образ, какой ты принял сейчас. Почему же не предстал ты предо мной в громах и молниях? Ты хитрый бог.

-- Ты еще слаб и мал,-- ответил Кронид,-- не выдержишь ты моего образа. И услышал ответ:

-- Явись таким, каков ты есть.

И явился Зевс Асклепию таким, каким являлся титанам в битве: огромный, со страшилищем-эгидой на груди и перуном в руке, средь громов и молний. Притихло все живое в лесах и горах Пелиона, укрываясь от блеска и грохота громовых ударов.

А мальчик-бог сказал:

-- Мне не страшно. Не сжег ты меня блеском своей славы. Ты только бог и не больше. А мир огромно-большой, и мысль Хирона больше тебя, владыки Олимпа.

Удивился Молниевержец, свергающий в тартар титанов, отваге мальчика-бога.

Сказал:

-- Вижу, не смертный ты. Но вполне ли ты бог? Мало родиться богом -надо еще научиться быть богом. Не титан ли ты, мальчик?

Так испытывал Зевс Асклепия. И, проникая в него своей мыслью-взором, хотел Зевс прочесть его мысль.

Спросил мальчик-бог:

-- Зачем тебе молнии, Кронид? И ответил Владыка богов:

-- Чтобы силой выполнить веления Дики-Правды. И, услыша ответ, исполнился теперь удивления Асклепий.

-- Но ведь сила в знании,-- сказал он.-- Я вкусил уже от его корней.

Улыбнулся владыка Олимпа и, вынув из золотого лукошка багряный клубень, сказал:

-- Если ты бог, то отведай.

Но чуть коснулся Асклепий этого багряного клубня губами, как словно огнем чудно ожгло ему язык, и небо, и рот, и вошла в него огненная сила от клубня.

Стал Асклепий мощью равен богам Олимпа.

Сказал Зевс:

-- Это огненный корень жизни. Ты отведал от него и не сгорел. Теперь ты научился быть богом.

-- Я дам его отведать Окирроэ,-- радостно сказал мальчик-бог.

-- Дай,-- ответил Зевс и снова улыбнулся ребенку. Но коварна улыбка богов Кронидов.

Так расстались два бога -- Властитель молний и мальчик-бог Асклепий.

И сказал Зевс на Олимпе богам, испытав Асклепия:

-- Он бог людей, а не бог богов. Пусть жилищем ему будет земля, а не небо.

Мгновенно достиг Асклепий потока, где жила Гиппа-Окирроэ. Вызвал ее из воды и, ликуя, воскликнул:

-- Выйди на берег! Я принес тебе из мира правды чудес корень жизни. Отведай его -- и вернется к тебе твой былой образ нимфы навеки.

Но забыл он сказать Окирроэ, от кого получил этот корень. Вышла она из воды, и вложил ей Асклепий огненный корень в ее конский рот Гиппы-кобылицы. Но чуть коснулся чудного корня ее язык, как она мгновенно сгорела. И осталась от Гиппы-Окирроэ на берегу потока только кучка серебряного пепла.