Это случилось в июне тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Студент второго курса Московского лесохозяйственного института Егорышев приехал на летнюю практику в Мшанское лесничество. Целый день он трясся в автобусе, который привез его из Мшанска, устал и не мог уснуть. Он долго ворочался на колючем сеннике, наконец не выдержал и, накинув пиджак, выбрался из душной горницы во двор, залитый молочным светом луны. Дом лесника Капитонова стоял на небольшой поляне в сосновом бору. Стройные корабельные сосны были похожи на часовых, застывших в почетном карауле.

Здесь Егорышев был на практике в прошлом году и теперь чувствовал себя в лесу уже не как гость, а как хозяин. Приехав сюда впервые, он решил, что попал в волшебный край исполненных желаний, но скоро понял, что восторг, который он испытывал перед лесом, может ему только помешать. Лес прятал от непосвященных свои тайны, болезни и думы; он приоткрыл их перед Егорышевым, и Егорышев поник перед необъятностью и величием своей будущей профессии. Он понял, что лес нуждается не в его восхищении, а в его заботе и настоящая любовь есть не что иное, как готовность отдать себя без остатка.

Он сбил ноги, обходя участки, чуть не утонул в болоте, заработал раздирающий горло сухой кашель и почувствовал себя, наконец, не в гостях, а дома… Дома он был и теперь.

Здороваясь с Егорышевым, сосны шептали что-то тихо и проникновенно. Он брел по еле приметной лесной тропинке, и звезды бежали за ним вдогонку, подмигивая и прячась в колючих еловых лапах. Егорышеву нравилась эта тихая ночь, и, увидев над головой багровое небо, он был огорчен тем, что рассвет, наступивший слишком рано, скоро разлучит его со звездами.

Но это был не рассвет. Небо потемнело, потом вспыхнуло опять, и Егорышев понял, что видит отблеск пожара. Он подумал, что горит лес, и бросился в ту сторону, где пылало небо. Но лес поредел, впереди мелькнула река. Вода была багровой, и по ее гладкой поверхности стелился белый дым. Посреди реки горел теплоход, совершавший регулярные рейсы между Гудульмой и Борском. Это был недавно спущенный на воду пассажирский теплоход с широкой прогулочной палубой, с каютами «люкс» и шикарным рестораном. Он величественно плыл по Юле, подавляя встречные рыбацкие шаланды своей мощью и красотой; корабли уступали ему дорогу, и берега, которые он оставлял за собой, казались пустынными после его ухода.

Теперь этот великолепный теплоход горел. Из окон кают вырывались длинные языки пламени, черный дым окутывал мачты и высокую белую трубу. Юла в этом месте разливалась на полтора километра, и Егорышев с трудом различал людей на палубе теплохода. Они суетились, как муравьи, прыгали в воду.

Теплоход сносило течением к стремнине, и он, удаляясь, продолжал пылать, как охапка соломы, облитая бензином.

Внезапно Егорышев услышал всплеск и, всмотревшись в темное полотно воды, увидел недалеко от берега тонущего человека. Человек пытался добраться до суши, бестолково размахивая руками. Сил у него, видимо, уже не было, он то и дело скрывался под водой. Раздумывать было некогда. Егорышев в чем был — в сапогах и в ватной куртке — бросился в воду. Он подоспел вовремя. Подхватив на руки легкое, почти невесомое тело, Егорышев понял, что спас девушку…

Опустив ее на песок, он наклонился. Черные волосы прилипли к лицу и плечам незнакомки, платье было порвано, обнаженное плечо кровоточило.

Егорышев поспешно снял куртку и накрыл незнакомку. Она не приходила в сознание… Он принялся делать ей искусственное дыхание. Через несколько минут девушка застонала, открыла глаза, но снова лишилась чувств. Однако жизнь ее теперь была вне опасности.

Егорышев взглянул на реку. Пылающий теплоход, покинутый командой, медленно двигался вниз по течению. Погружаясь в воду, он становился все меньше и меньше. Спасшиеся пассажиры собрались на противоположном берегу. Там вспыхнули огоньки костров. Вдоль берега сновали лодки, подбирая тех, кто не успел доплыть.

Егорышев не мог понять, почему девушка не поплыла в ту сторону, куда все, а направилась к дальнему берегу. Должно быть, растерялась.

Он не знал, что с ней делать. Следовало переправить ее на другой берег, где, возможно, ее уже искали люди, с которыми она плыла на теплоходе. Но у Егорышева не было лодки… Разжечь костер? Подождать помощь здесь?

Медленно рассветало. Из мрака выступили деревья. Противоположный берег тонул в тумане, который поднимался от воды.

Девушка, не приходя в сознание, снова застонала. Егорышев поднял ее на руки… Он решил отнести ее к леснику.

Колючие ветки цеплялись за одежду. Егорышев осторожно отводил их от запрокинутого лица девушки.

Он шел по тропинке, раздвигая плечом ветки. Взошло солнце, на лицо девушки, просочившись сквозь листву, упали золотые блики, и Егорышев хорошо рассмотрел ее. Лет восемнадцати, с уже сформировавшейся гибкой женской фигурой и хрупкими, как у подростка, плечами. Колени и локти были совершенно детскими, острыми и трогательными. Они умилили Егорышева и родили в его груди сладкое и томительное чувство, которое он еще не умел назвать…

Девушка так и не пришла в сознание, пока он ее нес. Жена Капитонова Софья Петровна, уложив девушку на кровать, достала бутыль со спиртом и выгнала мужчин из комнаты.

— История, — озабоченно сказал Капитонов, присев на крыльце и свернув козью ножку, — надо сообщить, что мы ее нашли. Ведь ищут ее, наверно…

— Наверно, ищут, — согласился Егорышев.

— Так я, пожалуй, пойду, — затушив цигарку, лесник встал.

Он вернулся поздно вечером и рассказал, что ему удалось переправиться на другой берег и поговорить с пассажирами и с капитаном утонувшего теплохода… От пассажиров лесник узнал, что погибло много людей. Тяжелораненых и обожженных уже отправили на моторной лодке в больницу, в областной центр Борск. За остальными прислан из Мшанска катер… Скоро начнется посадка…

Лесник разыскал капитана на борту катера. Капитан стоял на палубе и записывал в блокнот фамилии пассажиров, поднимавшихся по трапу. Уставший человек с закопченным лицом и перевязанной рукой сперва отмахнулся от лесника, но, услышав про спасенную девушку, сделал отметку в своем блокноте и пообещал сообщить о ней начальнику Мшанского порта.

Капитонов попытался расспросить пассажиров, не знает ли кто-нибудь из них девушку, но вскоре вынужден был отказаться от своего намерения. С полураздетыми, обожженными людьми говорить было трудно: они не понимали его… Плакали дети. Над рекой стоял гул.

Вечером катер отвалил от берега, а лесник вернулся домой.

Девушка не приходила в сознание весь день. К вечеру у нее поднялась температура, и она начала бредить. Она лежала, закинув голову, теребя пальцами одеяло, и шевелила запекшимися губами. Егорышев и Капитонов наклонились к ней и услышали:

— Матвей! Матвей!..

Она звала Матвея всю ночь. На рассвете Капитонов запряг в телегу коня и отправился в Мшанск. Он вернулся вечером с врачом. Врач осмотрел девушку, сказал, что у нее, судя по всему, просто сильное нервное потрясение, в больницу везти ее не нужно, тишина и целительный лесной воздух вылечат быстрее лекарств.

Утром жар спал и девушка очнулась. Она открыла большие карие глаза и с недоумением оглядела темную горницу. Потом глаза ее остановились на Егорышеве, она наморщила лоб, припоминая.

— Спокойно, спокойно, — тихо сказал Егорышев и положил ей руку на плечо. Но она сбросила его руку, села на кровати и отчаянно крикнула:

— Матвей!

Вбежала Софья Петровна. Она обняла девушку, попыталась ее уложить, но та, закрыв глаза, билась головой о стену, рвала на себе волосы и дико кричала:

— Матвей! Матвей! Потом она упала и затихла.

На рассвете она снова очнулась. Когда она открыла глаза, Егорышев позвал Софью Петровну и Капитонова. Он боялся, что больная снова будет кричать и биться, но она лежала спокойно. Взгляд ее был осмысленным и равнодушным. Она понимала, где находится, пила бульон, которым поил ее Егорышев, но не размыкала губ… Егорышев читал ей вслух газету, ненадолго включал радио, как советовал доктор; она лежала на спине, широко раскрыв глаза, и смотрела мимо Егорышева. Иногда она плакала, и Егорышев не мог на нее смотреть в эти минуты, у него сжималось горло от жалости к ней, и он отворачивался. Девушка не всхлипывала. Она лежала неподвижно и тихо, а слезы катились по ее щекам и падали на подушку…

Потом она стала реже плакать, поворачивала голову, когда Егорышев приносил ей есть, и смотрела уже не на потолок, а в окно, за которым дремало золотое северное лето. Однажды она, выпив бульон, приподнялась на локте и спросила:

— Какое сегодня число?

С этого дня девушка стала поправляться. Она не интересовалась, где находится и кто за ней ухаживает, взгляд ее был пустым и равнодушным, но на щеках появился румянец и голос окреп.

Правда, ее голос Егорышев слышал редко. Она разговаривала мало, только тогда, когда к ней обращались, но Софья Петровна осторожно и настойчиво расспрашивала ее, и через неделю Егорышев и Капитонов узнали ее историю.

Звали ее Наташа. Наташа Соколова. Ей было восемнадцать лет. Этой весной она окончила школу. На теплоходе Наташа плыла со своим мужем, геологом Матвеем Строгановым. Они поженились две недели назад в Гудульме и направлялись в Борск, где находилась геологическая партия Матвея.

Перед тем как Наташа познакомилась с Матвеем, она жила с теткой, скупой и суровой женщиной, и после школы торговала на базаре овощами со своего огорода.

Матвей Строганов, проезжавший со своей партией через маленький, затерянный в лесах городок, заболел гриппом и остался в доме Наташиной тетки, где геологи ночевали три ночи. Этот двадцатичетырехлетний веселый, сильный человек ворвался в тихую Наташину жизнь как буря. Он подхватил Наташу и умчал ее прочь из темного, на семи запорах, теткиного дома.

Матвей был для Наташи принцем из сказки. Она не просто полюбила, она боготворила его. Она не могла поверить в свое счастье и, просыпаясь утром, видя его рядом с собой, плакала от страха, что он может вдруг ее разлюбить…

Матвей повидал в жизни такое, что и присниться не могло Наташе. Родители его погибли во время бомбежки, он отстал от эшелона, побывал в оккупации, после освобождения города был взят «сыном полка» в артиллерийский дивизион, затем попал в детский дом, убежал оттуда, скитался полгода по Крыму и Кавказу, потом приехал в Одессу и попросился в ремесленное училище… Он окончил вечернюю школу и уехал в Москву. Его приняли в Институт цветных металлов и золота имени Калинина. Он жил в студенческом общежитии, участвовал в самодеятельности, писал стихи и рисовал масляными красками пейзажи и натюрморты. По воскресеньям он разгружал вагоны на станции Сортировочная, чтобы заработать на билеты в театр или на выставку… Энергия била в нем ключом. Он все знал, всем интересовался, «забивал» в спорах преподавателей и искренне считал себя олухом и поверхностным человеком… На четвертом курсе он вступил в партию. После окончания института его хотели оставить в Москве, но он попросился в экспедицию…

Слушая его рассказы, Наташа казалась себе ничтожной и глупой. Что она видела, кроме Гудульмы? Матвей говорил ей о Ремарке и Олдингтоне, а она стискивала зубы, чтобы не заплакать. Он тем не менее находил в ней какие-то особенные таланты, неведомые ей самой… Он восхищался ею, а она боялась, что у него откроются глаза, и сказка кончится…

…Уезжая из Гудульмы, они расписались. Наташа забрала все свои вещи, твердо зная, что никогда больше сюда не вернется. Тетка взяла с нее расписку, что она не претендует на половину дома, и проводила ее на пристань. Обнявшись, они всплакнули. Слезы у Наташи были легкими, хотя тетка и посоветовала ей держать ухо востро, ибо, по ее мнению, было не исключено, что Матвей надсмеется над Наташей и бросит. Тетка на прощанье рассказала несколько известных ей историй, окончившихся очень печально. Наташа обещала следовать теткиным советам, но ей было смешно. Она полагалась на Матвея, как на каменную гору, шла за ним с закрытыми глазами.

Для нее не было на свете второго такого человека, как он.

На теплоходе они заняли отдельную каюту. В каюте были накрахмаленные занавески, мягкие ковры и зеркала. Такую роскошь Наташа видела впервые. Матвей не обращал на ковры никакого внимания. Он ни на шаг не отходил от Наташи.

Не выпускал ее из рук, целовал, носил по каюте, баюкал, напевая смешную песенку, кормил с ложечки, заплетал ей косу и шептал слова, от которых у Наташи кружилась голова. Ей приходилось его останавливать, иначе он сделал бы свидетелями их любви всех пассажиров теплохода.

На третьи сутки Наташа проснулась в середине ночи от страшного и пугающего ощущения пустоты. Открыв глаза, она увидела на потолке каюты багровые тени. Они медленно передвигались, то затухая, то становясь ярче. Матвея не было. Его пиджак висел в открытом шкафу. Теплоход тихонько покачивался, и дверца шкафа скрипела. Над головой раздавался топот. Там что-то громко трещало, лопалось, шипело. «Пожар!» — услышала Наташа чей-то истошный вопль. Накинув халатик, она выбежала из каюты. Ей показалось, что за дверью раздался голос Матвея. Но Матвея не было. Была багровая, неестественно светлая ночь, кроваво-красная вода за бортом, обезумевшая толпа на палубе, крик женщин, плач детей.

Наташу сбили с ног. Вместе с толпой она протащилась по палубе.

— Матвей! — крикнула она,но ее голос утонул в криках людей, в треске пламени. Огонь пожирал палубные надстройки и спасательные лодки. Горело все, что могло гореть.

Сверху свалились пылающие перила, обдав Наташу искрами. Наташа с криком бросилась в воду. Плавала она хорошо, и первые несколько минут ею управляла лишь одна мысль — уйти подальше от теплохода, от падающих с него огненных факелов…

Теплоход сносило течением. Наташа никак не могла от него оторваться. Она плыла, задыхаясь, но теплоход, освещенный пожаром, был по-прежнему рядом.

Пламя охватило корабль со всех сторон. Он горел, как огромный костер, снопы искр, выбрасываемые с пушечным гулом, сыпались в воду и гасли с громким шипением. Палубы опустели… Отданный во власть огня, теплоход беспомощно разворачивался поперек течения.

И вдруг Наташа увидела Матвея. Он взбирался на борт по трапу. Языки пламени тянулись к нему, временами он скрывался в клубах дыма, но продолжал упорно лезть вверх и вскоре очутился на палубе.

Наташе показалось, что он идет в сплошном море огня. Она поняла, что он ищет ее, что он специально вернулся за ней, не найдя ее на берегу. Наташа отчаянно крикнула:

— Матвей!

Но он не услышалее. Тогда, собрав все свои силы, она поплыла к теплоходу. Густой дым окутал ее, разъедал ей глаза, она временами ничего не видела — ни теплохода, ни берегов. На плечи сыпались горячие искры. Наташа не чувствовала боли. Но вот ветер отнес дым, и она снова увидела Матвея. Он стоял на корме. Языки пламени гудели вокруг него.

Внезапно раздался треск, и часть надпалубной надстройки рухнула. За борт полетели горящие обломки. И опять дым застлал все перед глазами Наташи. Она натолкнулась на какую-то обуглившуюся балку, уцепилась за нее и, когда дым рассеялся, подгребла почти вплотную к борту теплохода… Матвея на палубе уже не было…

Наташа не хотела, не могла поверить в его гибель и долго плавала среди обломков в надежде найти Матвея, пока не выбилась из сил… Потом, уже теряя сознание, повернула к берегу… Так оказалась она на дальнем берегу…

Слушая Наташу, Егорышев сидел на крыльце и курил.

Он приехал, чтобы заработать за лето немного денег, но теперь решил, что не останется здесь и уедет вместе с Наташей. Оставить ее сейчас одну казалось Егорышеву преступлением. Он не спрашивал себя, как к ней относится. Просто не думал об этом. Его обязанностью было помочь Наташе, вот и все… Софья Петровна перешила для Наташи несколько своих платьев, Капитонов дал денег на дорогу, а Егорышеву предстояло позаботиться о ее судьбе. Все это было совершенно естественно.

В Мшанск приехали на рассвете. Отправились в речной порт. Егорышев шел вслед за Наташей. Они не разговаривали. Наташа ни разу не спросила, почему он за ней идет, не обернулась, чтобы посмотреть, тут ли он еще…

Начальника порта не было, он уехал в Борск. Об этом сообщила секретарша. Она показала Наташе и Егорышеву список пассажиров с теплохода. Список секретарша достала из несгораемого ящика. Бумага на сгибах протерлась почти насквозь…

Потом секретарша рассказала, что водолазы позавчера вытащили тела двух мужчин и двух женщин. Одного мужчину и женщин вскоре опознали родственники, а один мужчина очень сильно обгорел, при нем не оказалось никаких документов. Его похоронили, так и не узнав, кто он… Еще не установлено, сколько всего людей погибло, водолазы до сих пор обследуют русло реки…

Услышав про обгоревшего, неопознанного мужчину, Наташа всхлипнула и отвернулась к стене. Егорышев внимательно просмотрел список спасшихся. Фамилии Строганова в списке не было, как и фамилии Наташи…

— Не отчаивайтесь, — робко сказал Егорышев. — Знаете, всякое бывает. Может, вовсе не его водолазы вытащили… Давайте позвоним еще в Борск… Вам известна фамилия начальника геологической партии, в составе которой был ваш муж?

— Известна, — негромко ответила Наташа. — Профессор Соколов… Он должен был ждать нас в гостинице «Север».

— Вот и нужно позвонить прямо в гостиницу. Мало ли…

— Чудес не бывает, — вздохнула Наташа, но Егорышев решительно взял ее за руку, и они отправились на почту.

Наташа стояла возле кабины, пока Егорышев звонил. Он поговорил с администратором гостиницы, затем с дежурным по этажу…

— Ждали они Матвея, — сказал он, выйдяизкабины и избегая смотреть на Наташу. — Три раза отъезд откладывали, но не дождались и позавчера уехали…

— А вы ждали чего-нибудь другого? — горько спросила Наташа.

— Что вы собираетесь делать? — осторожно спросил Егорышев, когда вышли на площадь.

Наташа не ответила.

Егорышев сходил в магазин и принес ей поесть. Наташа поблагодарила его. Он был счастлив, что она принимает его услуги.

— Вернетесь к тетке? — поинтересовался он.

— Нет, — покачала головой Наташа. — В Гудульму я никогда не вернусь… Я буду учиться… Матвей хотел, чтобы я училась… — Она нахмурилась и твердо сказала: — Матвей учился в Москве. Я тоже постараюсь попасть в Москву.

— Так это же легко устроить! — обрадовался Егорышев. — Я живу в Москве. Поедем вместе!

— Мы не поедем вместе, — ответила Наташа. — Июнь кончается. Я не успею подготовиться к экзаменам. Я поеду в Москву следующей весной, а сейчас я останусь здесь…

Она решила поступить куда-нибудь на работуи за зиму подготовиться к экзаменам в институт. На карандашной фабрике требовались ученицы для обучения разным специальностям. Предоставлялось общежитие. Вместе с Наташей Егорышев зашел в отдел кадров. Начальник отдела кадров встретил их приветливо, посоветовал Наташе подать заявление в механический цех, там больше заработок, и, когда она заполняла анкету, попросил паспорт и трудовую книжку. Наташа растерянно взглянула на Егоры-шева…

Выйдя на улицу, онидолго молчали…

— Напишу в Гудульму, попрошу выслать мне метрику, — сказала Наташа. — Несколько дней я как-нибудь продержусь. Ночевать можно на вокзале или в порту.

— Нет, это не годится, — ответил Егорышев. Он предложил ей поехать вместе с ним в Москву и остановиться у его матери. У матери свой дом, Наташа никого не стеснит. Метрику тоже можно запросить из Москвы.

Наташа впервые внимательно посмотрела .на Егорышева. Он стоял перед ней огромный, неуклюжий, растерянно опустив большие руки.

— Спасибо вам за все, за все, — тихо сказала Наташа. — Вы сами понимаете, что я не могу поехать с вами…

Он продолжал ее убеждать. В этом нет ничего предосудительного. Что тут такого? Через год осенью Наташа поступит в институт и перейдет в общежитие.

Они медленно шли по узкой пустынной улице. Мокрые одноэтажные дома словно вымерли. Холодный дождь пронизывал насквозь. Так дошли они до вокзала. Егорышев сходил в кассу и купил два билета до Москвы с пересадкой в Уфе…

— Поезд через сорок минут, — сказал он. — Вы не пожалеете, Наташа. Вот увидите, все будет хорошо.

…Так случилось, что Наташа приехала в Москву. Анастасия Ивановна ни о чем не расспрашивала Егорышева. Она постелила Наташе в столовой, а Егорышеву велела перебраться в чуланчик рядом с кухней.

И они стали жить вместе. Получив из Гудульмы метрику, Наташа отправилась в милицию. Ей выдали новый паспорт, и она поступила чертежницей в конструкторское бюро. Начальник бюро заметил у нее способности и посоветовал ей готовиться в архитектурный институт. Часть денег Наташа отдавала Анастасии Ивановне. Завтракали и ужинали вместе за одним столом. Разговаривали мало. Вечерами Наташа иногда пела. У нее был красивый грудной голос…

К Егорышеву Наташа относилась дружелюбно, с уважением. Если он опрашивал, подробно рассказывала о своих делах. Что было на работе. Как подвигается подготовка к экзаменам. Однажды, в воскресенье, Егорышев пригласил ее в кино. Она отказалась. Он больше не приглашал… Анастасии Ивановне Наташа помогала по хозяйству: мыла пол, ходила на рынок и в магазин, чистила картошку. Все это молча, спокойно и деловито. Если Егорышев был дома, он наблюдал за ней, закрывшись книгой или газетой. Лицо его становилось мягким и растроганным. Как-то он сидел за столом и смотрел на Наташу… Она вышла из комнаты. Анастасия Ивановна наклонилась к сыну и негромко, с сожалением сказала:

— Не любит она тебя. И не полюбит никогда. Егорышев отодвинул чашку и встал из-за стола… Прошел год. Осенью Наташу приняли в архитектурный институт, и она перешла жить в общежитие.

— Заходите, если будет время, — холодно сказала Анастасия Ивановна.

Она не любила Наташу за то, что та была равнодушна к Егорышеву. Наташа это чувствовала и, собирая вещи, напевала, как птица, вырвавшаяся, наконец, из клетки. Егорышеву было горько видеть ее радость…

— Можно навещать вас? — спросил он. Наташа покраснела. Видимо, ей стало стыдно.

— Ну конечно, Степан, — виновато ответила она. Он пришел через неделю и пригласил Наташу в театр. Девушки, жившие в ее комнате, с любопытством смотрели на него. В их взглядах была насмешка. Черный костюм висел на Егорышеве мешком, галстук съехал набок, лицо побагровело от волнения и стыда.

— Я с удовольствием пойду с тобой в театр! — громко, вызывающе сказала Наташа, взяв его под руку.

Они встречались всю зиму,весной Егорышев сделал Наташе предложение.

— Спасибо, Степан, — тихо ответила она. — Я тебя очень уважаю. Ты очень хороший человек… Но давай больше не будем говорить об этом… Этого никогда не будет. Никогда.

Через год Егорышев окончил институт. Наташа училась на втором курсе. Он получил направление, уже уложил чемодан, но в последний момент решил не ехать. Отправился в институт, заявил, что у него больна мать, и получил диплом на руки. Он считался старательным и добросовестным студентом, ему поверили.

— Я не хочу оставлять тебя одну, — сказал Егорышев Анастасии Ивановне. Она неодобрительно покачала головой. Она знала, как нелегко ему было отказаться от своей мечты. Он любил лес, но Наташу он любил еще больше…

На работу Егорышев устроился с трудом. В Москве были не нужны лесоводы. В конце концов после долгих мытарств он поступил в республиканское Управление лесного хозяйства. Работа была утомительной и нудной. Приходилось с этим мириться. Он сам выбрал свою судьбу. Спустя год он снова предложил Наташе стать его женой. Она с отчаянием сказала:

— Я никогда не выйду замуж, Степан. Понимаешь? Мне никто не нужен. Но даю тебе слово, если когда-нибудь я решусь на это, моим мужем будешь только ты.

…В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году они поженились.

Ее подруги были удивлены тем, что она все-таки вышла за Егорышева. О Наташиных проектах уже говорили в институте. Она занималась в студенческом научном кружке. Известный архитектор обещал взять ее в свою мастерскую. Наташа была интересной девушкой, многие на нее посматривали. За нею пытались ухаживать ребята из ее группы. Среди них были талантливые люди, с большим будущим.

Студенты и студентки, приглашенные на свадьбу, с недоумением смотрели на Егорышева, торжественно и неподвижно сидевшего рядом с молчаливой Наташей.

Потом они остались одни в чужой комнате, которую за два дня перед этим сняли у Наташиной знакомой… Комната была маленькая, но с высоким лепным потолком, в старинном московском доме. В окно светил уличный фонарь. Наташа погасила свет, исподлобья взглянула на Егорышева и стала медленно расстегивать платье. Он вышел в коридор и долго курил, потом, потушив окурок, вернулся в комнату. Наташа стояла у окна и, услышав его шаги, вздрогнула…

— Я лягу на диване, — сказал Егорышев. — Ты спи, спи…

На диване он спал две недели. Однажды, проснувшись на рассвете, он увидел, что Наташа сидит на кровати и, придерживая у подбородка одеяло, задумчиво смотрит на него.

— Иди сюда, — шепотом сказала она. — Тебе, наверно, холодно на твоем диване…

Они стали мужем и женой.

Наташа относилась к Егорышеву по-прежнему спокойно и ровно. Она много занималась, Егорышев сидел в своем управлении и сочинял деловые бумаги. По вечерам они ходили в кино или гуляли возле дома…

Егорышев с нетерпением ждал наступления вечера. Он ждал встречи с Наташей, как праздника. Этот праздник с каждым днем становился прекраснее и не превращался в будни от повторения…

Егорышеву исполнилось двадцать шесть лет. Наташа открыла перед ним целый мир, который надолго заслонил все, чем он жил до сих пор… Обнимая ее, он задыхался от острого, почти нестерпимого ощущения счастья. Его руки весь день сохраняли теплоту ее тела. Он называл ее:

— Моя дорогая лада! Ладушка! Девочка моя… Конечно, не вслух, а молча, про себя. Вслух произнести такие слова было невозможно…

Наташа окончила институт, и знаменитый архитектор выполнил обещание, взял ее в свою мастерскую. Вскоре ей дали квартиру. Егорышев и Наташа жили вместе уже четыре года. Наташа была верной женой. Она жалела Егорышева, заботилась о нем, и он был счастлив. Счастлива ли Наташа, он не знал. Не спрашивал ее об этом…

О своем первом муже Наташа никогда не вспоминала, во всяком случае при Егорышеве. Ему хотелось думать, что она забыла Матвея. Но в глубине души он знал: нет, она не забыла! Она не рассказывала Егорышеву о своих неудачах. Не приглашала порадоваться вместе с ней ее успехам. Всеми своими радостями и горем, мечтами и сомнениями она делилась с Матвеем. Она старалась совершать только такие поступки, которые мог бы одобрить он…

Егорышев это видел. Ему было больно. Но со временем боль притупилась. Со дня гибели Матвея прошло девять лет. Егорышеву стало казаться, что никакого Матвея на самом деле не было. Он существовал лишь в воображении Наташи.

Но этот человек, которого не было, нарисовал картину. Картина существовала. Она почему-то находилась на даче, приобретенной Долговым у неизвестного лица… Когда была нарисована картина? Как она попала на дачу?

Матвей Строганов вернулся из небытия.