290 год Железных Времен

 

1

Пламя факелов дрожало и тянулось ввысь, но не в силах было осветить мрачную обширную пещеру. Свод терялся во тьме, и казалось, что у пещеры вообще нет потолка, что ее накрывает вечный беззвездный мрак.

Ярче всего освещено было возвышение из черного гранита, к которому вели широкие ступени. По углам возвышения были вбиты массивные ржавые кольца с обрывками веревок. В неглубоких желобках, избороздивших поверхность камня, застыла кровь.

Это мрачное древнее сооружение не могло быть ничем иным — только жертвенником. Даже не глядя на него, с закрытыми глазами, случайно угодивший в пещеру путник ощутил бы ледяную волну ужаса.

Но еще страшнее была возвышающаяся над жертвенником гигантская статуя из черного камня.

Ничего чудовищного не было в облике статуи: не прорезали рот клыки, не таращились мерзко выпученные глаза. Нет, из сумрака угрюмо и сосредоточенно глядело молодое, с правильными чертами лицо. Пожалуй, каменный человек был даже красив — суровой и грозной красотой. Он сидел в свободной, уверенной позе, опустив левую руку на колено, а правую вытянув вперед и немного вниз — так, что она склонялась к жертвеннику.

То ли здесь потрудился гениальный ваятель, то ли впрямь, как гласит предание, не руками человеческими была создана статуя, — но только мороз пробирал по коже при взгляде на этот сумрачный лик.

Те, чья жизнь обрывалась на черном жертвеннике, знали, что на их предсмертные мучения неотрывно глядят глаза Кхархи, Хмурого Бога.

Со всех сторон к статуе неслись вздохи и тихие стоны. Но это стенали не души бессчетно замученных на жертвеннике людей — всего лишь выл воздух, проходя сквозь незаметные отверстия. Без них в пещере невозможно было бы дышать, такие густые серные испарения валили из бокового тоннеля (одного из трех, что черными пятнами затаились во мраке). Тоннель этот никуда не вел — он заканчивался глубокой и широкой трещиной, на дне которой медленно вздымалась и опадала золотая вязкая масса. Ибо гора была вулканом — и время от времени сотрясала окрестности яростными выплесками лавы.

Но некому было бояться гнева подземных сил. Земледельцы не селились тут не только из-за огненного буйства вулкана, но и из-за тайной, глухой, расползавшейся шепотком недоброй славы этих мест. А люди, которые время от времени раскидывали шатры у восточного склона, у единственного в этих краях родника, не страшились подземных толчков и глухого гула, потому что знали: лава хлынет по западному склону, по проложенному веками руслу.

И щель, сочащаяся вонючими испарениями, была для этих людей лишь местом, куда удобно скидывать трупы. Сегодня в эту трещину тоже было опущено мертвое тело. Но его не тащили за ноги по полу тоннеля, как это обычно делалось, а несли, завернув в бархатное покрывало, и при этом многоголосо взывали к Хмурому Богу.

И теперь вокруг жертвенника в мрачном молчании восседало около пятидесяти человек. Это была на редкость разнообразная компания. Нищий в отрепье сидел рядом с толстяком в золотой парче. Горец с наррабанского севера в одежде из козьих шкур соседствовал с грайанцем в нарядном камзоле. Свирепый рубака с иссеченной шрамами открытой грудью устроился возле тихого старичка, пальцы которого были испачканы чернилами.

Были в этом пестром собрании и две женщины. Одна — немолодая, коренастая, в горских штанах из выделанной кожи и рубахе из небеленого полотна — носила на голове алую повязку Матери Племени. Другая была с головы до ног скрыта под густой вуалью. Наррабанки давно уже не носили такой убор, лишь некоторые женщины из благородных семей продолжали поддерживать древние традиции. Иногда она тихо поправляла вуаль, показывая тонкую руку в золотых кольцах.

Внезапно чинное выжидание было прервано резким движением гибкого, сильного тела. Тигриным прыжком на ступени выметнулся смуглый человек, взбежал на жертвенник, застыл рядом с рукой статуи, в свете факелов.

Нельзя было угадать возраст по этому темному лицу, выдубленному сухим ветром пустыни. Жгучие черные глаза, горбатый хищный нос, жесткая линия рта. Черная шапка вьющихся волос тщательно подбрита вокруг ушей. Ушные раковины сверху донизу проколоты, в дырочки продеты тонкие золотые кольца. В одном ухе — шесть колец, в другом — семь. Наряд мужчины составляли дорогие, расшитые серебром шаровары и старая безрукавка из козьей шкуры, распахнутая на темной груди. На выпирающих грязных ключицах лежало золотое ожерелье с драгоценными камнями. Повернувшись лицом к статуе, пустынный кочевник взревел:

— Великий Одержимый умер! Он в Сияющем Мире, он счастлив! Те, кого он убил во славу Кхархи, стали там его рабами! Теперь я буду великим Одержимым! Я, Нрах, прозванный Львом Пустыни! Возьми меня, Хмурый! Я — твой слуга, я — Избранный!

Собравшиеся выжидающе молчали. Нрах обернулся, оглядел пещеру и понял, что сказано мало. Как истинный наррабанец, кочевник ненавидел долгие разговоры, но для такого случая пришлось призвать на помощь все свое красноречие.

— Я — Нрах! — заорал он, ударяя себя кулаком в грудь. — Львом Пустыни зовут меня, горячим ветром зовут меня, песчаной бурей зовут меня! Двести клинков под моей рукой — и все Посвященные! Там, где проходят мои воины, ветер разносит дым и пепел, песок впитывает кровь! Мои бойцы, как настоящие львы, вспарывают животы врагов и рвут зубами печень! Хмурый, это для тебя! Взгляни на мои уши! Каждое кольцо — это десяток врагов, убитых в бою, а замученных пленников я не считаю! Кхархи, я достоин быть Великим Одержимым!

Голос кочевника угас под черным сводом. Разгорячившись, как в бою, Нрах бросил руку к бедру, туда, где ладонь привыкла находить рукоять кривого меча. Но рука бессильно повисла: воин вспомнил, что он безоружен — как и все, кто собрался в пещере.

Жест этот остудил пыл кочевника. Он повел плечом — мол, я все сказал! — спустился по ступеням и остался стоять у жертвенника.

Тихо встал с места старик в лохмотьях, поднялся, приволакивая ногу, к статуе, под факельные отсветы.

— Иххо Кривая Нога — так зовут меня, — начал он, стараясь говорить солидно и веско, но голос привычно сбивался на хнычущую, просительную скороговорку. — Я — старейшина нищих, что сидят у Храма Единого в Нарра-до. Ты знаешь меня, Кхархи! Я достоин быть Великим Одержимым. Не две сотни Посвященных, а вдвое больше покорны моей воле. Днем они бродят по дворам и клянчат объедки или толпятся у храмов, вымаливая у прохожих медяки… а ночью, выползая из подвалов и подворотен, подкарауливают запоздалых прохожих, поджигают дома, крадут детей у спящих матерей. Мои люди не машут клинками и не рвут зубами печень врага, но те, кто попадает в наши руки, долго, очень долго зовут смерть-избавительницу. А когда она все-таки приходит, мы бросаем изуродованные тела на перекрестках и площадях, чтобы утром горожане увидели, ужаснулись и завыли — на радость тебе, Хмурый! Возьми меня! Я обыщу весь мир и найду твой браслет! Ты вернешься в эту пещеру, обретешь прежнюю силу… я сделаю это, Кхархи!

Прихрамывая, Иххо спустился по ступеням и встал рядом с Нрахом. Физиономия кочевника перекосилась от зависти к гладкой речи соперника.

Но вскоре исходить завистью пришлось уже им обоим, потому что на жертвенник взошел плечистый грайанец в дорогом камзоле и затопил присутствующих волнами красноречия. Был он пиратом, командовал эскадрой из пяти кораблей и теперь живописал разоренные портовые города, горящие суда, багровые от крови волны — и все это, разумеется, во славу Хмурого. Кто, как не он, достоин стать Великим Одержимым?

Почти все сожженные города и потопленные корабли, что перечислил пират, были наррабанскими. Присутствующие (в большинстве своем наррабанцы) внимали рассказу доброжелательно и с уважением.

Когда пират спустился с жертвенника и занял место рядом с другими претендентами, на гранитном возвышении встал человек столь экзотической внешности, что даже среди сдержанных зрителей пронесся легкий шепоток.

Щуплый человечек с белесыми ресницами и бледно-голубыми глазами вежливо и задумчиво оглядел толпу. Его хрупкое тельце тонуло в несуразном буром балахоне, усеянном карманами всех размеров. На талии балахон был схвачен серебряной цепочкой. По спине спускались белые, почти бесцветные волосы такой длины, что позавидовала бы иная женщина. Заплетенные в три тонкие косы, они были аккуратно заправлены под цепочку. Надо лбом волосы были выщипаны, и на блестящей розовой коже красовалась причудливая тонкая татуировка, завитками спускающаяся на виски. Да, ни с кем нельзя было спутать жителя Ксуранга (или, как они себя называли, ксуури).

— Мое имя я оставил дома, — защебетал ксуури тонким голосом (даже резкая, гортанная наррабанская речь в его устах напоминала птичье пение). — Зовите меня Уасанг, что означает «чужеземец»… Вы хорошо ублажаете Кхархи. Но он не возвращается, потому что стоны и вопли, доносящиеся до него, слишком слабы. Сегодня кричит человек на жертвеннике, завтра скулит под пыткой бедолага в подвалах Нарра-до, послезавтра голосит кочевой род, который вырубают воины вот этого героя с трудным именем и с кольцами в ушах… Этого мало, очень мало! Когда Хмурый сделает меня Великим Одержимым, я устрою так, что горе расплеснется волной до небес — и разом, в один день!

Все заинтересованно притихли. Ксуури запустил тонкую лапку в один из своих бесчисленных карманов и поднял над головой небольшую склянку.

— Это яд! Я знаю сорок шесть рецептов ядов. Есть составы, которые убивают мгновенно, как молния; есть такие, что заставляют умирать в долгих муках; некоторые оставляют человека в живых, но делают слепым или глухим; некоторые вызывают паралич или безумие. Есть яды, которые человек глотает с едой и питьем, а есть такие, которым достаточно капелькой попасть на кожу…

Собравшиеся слушали эти слова, как прекрасную песню.

— Когда я стану великим Одержимым, я переверну мир в поисках браслета, что звеном священной цепи свяжет Хмурого Бога с его тенью, вернет ему силу и власть. А пока идут поиски, я прикажу готовить яд, много яда! И в каждый город, в каждое селение отправлю по человеку, в крупные города — несколько… Мы, кхархи-гарр, «слуги Хмурого», многочисленны, мы и в сопредельные государства пошлем своих людей: пусть ничего не делают, просто живут там. Едва мы узнаем хоть что-то о браслете, пошлем им условный знак. В один и тот же день отравят они источники воды там, где поселились…

Ксуури сделал паузу, дав собранию прочувствовать тонкую прелесть этой картины. Все зачарованно молчали, только с уст женщины под вуалью сорвался громкий сладострастный стон.

— Неужели, — продолжил ксуури, — Хмурый Бог не воспрянет от такого пожара людской беды? Неужели к нему не вернутся силы, неужели он не придет в пещеру, в каком бы обличье он ни был: птичьем, зверином или человеческом?

Поклонившись собравшимся, он спустился вниз и стал у жертвенника.

Первым сбросил чары щебечущего голоса тощий старикашка с козлиной бородкой и испачканными в чернилах пальцами.

— Постойте! — вскочил он на ноги. — А почему этот мудрый человек не сказал, сколько Посвященных находится в его власти?

— Ни одного, — развел руками ксуури.

— Как же так? — ахнул старик. — Какой же ты тогда Избранный?

— А я не Избранный, — объяснил Уасанг. — Просто мне удалось случайно узнать про кхархи-гарр, и я решил, что мое место — среди них.

Поднялся возмущенный ропот.

— А условный знак? — вновь спросил старик, теперь уже тоном сурового обвинителя. — Откуда тебе известен условный знак Избранных? А также место, где находится пещера?

— Есть снадобья, развязывающие людям язык. Но вы не беспокойтесь: человек, раскрывший ваши тайны, уже мертв, так что…

Его заглушил хор протестующих голосов. Кхархи-гарр сочли поведение ксуури нестерпимо вызывающим. Каждый из них в свое время прошел крутую, залитую кровью лесенку: от Ученика-в-Черном — к Принесшему Клятву, от Принесшего Клятву — к Посвященному, от Посвященного — к Избранному. А этот чужеземец хочет обогнать их одним прыжком? Ну уж нет!

Но все же речь ксуури произвела на слушателей сильное впечатление и спасла оратору жизнь. Все согласились с тем, что Уасанг может быть полезен. Не стоит казнить его, лучше принять в ряды кхархи-гарр и даже помочь побыстрее пройти все положенные ступени.

Глаза чужеземца чуть сузились — у сдержанных ксуури это было признаком бешенства. Но он ничем больше не выдал своих чувств, лишь сказал мягко:

— Что ж, попытаю счастья в другой раз. А пока выражу свое восхищение мужеством остальных претендентов. Ведь их трое, а Хмурому нужен один…

Пират побледнел, Иххо потупился. Нрах заскрежетал зубами: удар пришелся точно в цель.

Голоса в пещере разом смолкли: кхархи-гарр одновременно вспомнили, как Хмурый выбирал прежнего Одержимого.

* * *

Тогда четверо Избранных предложили себя Хмурому. Четверо матерых убийц, во всех отношениях достойных чести встать во главе кхархи-гарр. Все четверо были допущены к страшному испытанию — беседе с тенью бога.

Жребий указал, кто из четверых останется на ночь в пещере со статуей.

На рассвете слуги Хмурого вернулись в пещеру. С первого взгляда на Избранного им стало ясно: человеку хорошо! Рот растянут в счастливой улыбке, глаза пустые, по подбородку течет струйка слюны…

Тот, кто отвергнут богом, не нужен и его слугам, поэтому безумца тут же прикончили на жертвеннике, но что за радость от убийства, если человек не воет от страха, не умоляет о пощаде!

Второй претендент внезапно отказался от испытания, заявив, что больше не считает себя достойным такой чести. Небывалый случай! Со времен первого Великого Одержимого не происходило ничего подобного! Избранные до хрипоты проспорили весь день, а к вечеру решили казнить труса.

В пещере остался на ночь третий претендент. С ним хлопот оказалось куда меньше, потому что наутро его нашли на полу мертвым, с выражением запредельного ужаса на лице. Так что его понадобилось всего-навсего оттащить к расщелине и бросить в лаву.

Четвертый же претендент на следующее утро сам вышел навстречу слугам Хмурого, с безумным блеском в глазах начал вещать о крови, огне и смерти и потребовал, чтобы девятеро самых видных Избранных были немедленно принесены в жертву Кхархи. Это было тут же исполнено самым быстрым и аккуратным образом, потому что все поняли: бог сделал свой выбор…

* * *

Но сейчас кхархи-гарр, растревоженные словами Уасанга, думали не о страшной, почти безграничной власти, которую получил Великий Одержимый, а об участи троих отвергнутых, которые вовсе не были слабыми, ничтожными людьми…

Преодолевший замешательство Нрах хотел было прореветь что-то гневное, но заметил, что присутствующие разом вытянули шеи и потрясенно глядят мимо него — на жертвенник. Кочевник обернулся — и коротко взрычал от удивления.

Над жертвенником колыхалось серебристое марево, похожее на рябь воды на поверхности озера в солнечный день. Марево затрепетало, мерцая, из него шагнул на жертвенник высокий человек с узкой темной бородкой. Холодные серые глаза спокойно и твердо взглянули на ошеломленных слуг Хмурого. Бледное горбоносое лицо со следами недавно заживших порезов было невозмутимым, лишь тонкие губы под черной полоской усов улыбались чуть презрительно и насмешливо.

Какими бы отчаянными ни были кхархи-гарр, все же потрясение лишило их речи и оледенило сердца страхом. А незнакомец заговорил с небрежной надменностью:

— Слушал я вас, слушал, и слушать вас мне надоело. Все вы глупцы. Ваши предшественники создали великолепное сообщество — мощное, грозное, неуловимое, проникающее своими щупальцами куда угодно, от королевских покоев до глухой норы в городских трущобах! И на что вы тратите эту силу? Ловите путников по дорогам? Вырезаете беззащитные семьи кочевников? Все вы мыслите мелко и скудно, если не считать этого мечтателя из Ксуранга, у которого есть забавные, но заслуживающие внимания идеи. Впрочем, его мысли текут в неверном направлении. Никакой силы кхархи-гарр не хватит, чтобы с должным размахом взяться за все человечество. Для этого человечество само должно приняться за дело своего уничтожения. Величайшая из войн, в которую были бы втянуты все страны и народы… возможно, с привлечением армий из иных миров… разве не было бы это изысканным лакомством для Хмурого? Подумайте еще о… впрочем, нет, не нужно. Я уже понял, что размышления для вас — непривычный и тяжелый труд. Я избавлю вас от этой заботы. Поздравляю, вы меня уговорили. Я, Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, согласен стать вашим… как его… Великим Одержимым.

Последние слова вывели Избранных из шока. Они поняли, что имеют дело не с загадочным сверхъестественным существом, а с человеком, причем весьма наглым. В гневе забыв о его эффектном появлении на жертвеннике, кхархи-гарр дружно вскочили на ноги, чтобы расправиться с незваным гостем.

Нрах очнулся на мгновение раньше других, одним прыжком взлетел на жертвенник и ударил себя твердым кулаком в грудь.

— Моя добыча! — прохрипел кочевник Избранным и перевел благосклонное внимание на незнакомца. — Ты… отродье вонючего шакала! Я вырву твои кишки!

Угроза не была немедленно приведена в исполнение лишь потому, что Нрах, как многие прирожденные лидеры, был позером. Бессознательно он оттягивал момент расправы, чтобы всласть покрасоваться на глазах у Избранных. Вот он каков: натиск, гнев, рычание!

Джилинер хладнокровно взглянул в лицо разъяренному Льву Пустыни.

— А если вас беспокоит, — возвысил он голос, чтобы преодолеть нарастающий шум, — что я не являюсь Избранным и не имею под своей командой сотни-другой головорезов, то можете не волноваться: мне это совершенно безразлично!

В глазах Нраха полыхнула красная жажда убийства. Он оскалился, предвкушая удовольствие голыми руками задавить наглеца.

— Что же касается моих планов на будущее… — продолжил было Джилинер.

— А-арргх! — взревел кочевник, сделав шаг к жертве. Джилинер бросил на него быстрый взгляд и спокойно позвал:

— Шайса!

Серебряное марево вновь замерцало, на жертвенник шагнул невзрачный человечек с невероятно длинными руками.

— Шайса, — негромко пожаловался Джилинер, — этот верблюд меня все время перебивает…

Только очень опытные воины заметили короткое движение, которым наемник отправил в полет нож, словно выпустил птицу на свободу.

Нрах захлебнулся рычанием и лицом вниз рухнул на жертвенник.

Неистовым порывом гнева захлестнуло Избранных. В этот миг двое пришельцев были на краю Бездны, потому что на них ощерилась стая матерых убийц. Не важно, что эти двуногие звери были без оружия: почти все они в мастерстве не уступали Шайсе.

А сам Шайса был невозмутим. Он полностью доверял хозяину. И оказался прав: его господин в два счета укротил эту свору. Причем без всякой магии.

Джилинер вытянул руку в ритуальном жесте — вперед и немного вниз — и возопил, перекрывая злобные голоса.

— Да примет Хмурый Бог жизнь этого человека! Да насладится его предсмертными стонами! Да возрадуется при виде его страданий!

Произошло то, на что и рассчитывал Ворон. Сработала страшная сила: привычка, вошедшая в плоть и кровь.

Разум еще не успел подсказать слугам Хмурого верное решение, а руки сами собой вытянулись в сотни раз уже проделанном жесте — вперед и вниз, как у черной статуи. Полсотни глоток дружно взвыли:

— Да насладится! Да возрадуется!

Когда крики смолкли, все на миг притихли, не зная, что делать дальше. Джилинер победно вклинился в эту паузу:

— Хмурый, избери меня! Я самый сильный маг в этом мире, а главное — скоро в моих руках будет тайна Души Пламени!

Это окончательно потрясло и добило Избранных. Не было в Наррабане слов страшнее, чем «Душа Пламени», — со времен короля Джайката, чьи войска пожаром прошлись по городам, горам и пустыне.

А Джилинер, смиривший врагов и завладевший их тревожным вниманием, спустился с жертвенника и скромно встал рядом с пиратом и Иххо.

Старый нищий, все это время что-то хитро соображавший про себя, заговорил громко:

— Я не отказываюсь от своего решения и по-прежнему хочу стать Великим Одержимым. Но этот чужак произнес слова, которые не должны дымом разлететься по воздуху. Если он говорит правду — он великий человек. Если лжет — достоин любой казни. Но кто лучше отделит правду от лжи, чем тень Хмурого? Кто придумает для лжеца самую страшную кару, как не она? Я считаю, что этому человеку надо без жребия уступить право первым провести ночь в пещере… — Иххо вопросительно взглянул на второго претендента.

— Уступаю! — угрюмо кивнул пират. Впервые ему отказало хваленое грайанское красноречие.

* * *

Солнце, залившее восточный склон безымянной горы, ворвалось в нижнюю пещеру, но сумело взобраться лишь на первые ступени лестницы. Выше все продолжало тонуть во мраке.

Шайса сидел на крутой ступеньке, небрежно вертя в пальцах нож. Он знал, что никто не осмелится потревожить его хозяина там, в освещенной факелами верхней пещере. Но все же верный слуга не терял бдительности…

Зашелестели шаги у входа. Один за другим к пещере стекались Избранные. Ночь они провели в своих шатрах в оазисе, подковой охватывавшем восточный склон горы. Теперь они спешили узнать, как решила тень бога судьбу грайанца.

Шайса молча поднялся, пропуская вереницу Избранных мимо себя по узкой лестнице.

Ступеньки кончились, проход расширился, и кхархи-гарр уже не гуськом, а толпой вступили в пещеру, где царила черная статуя.

Догорающие факелы бросали отсветы на жертвенник. На этом мрачном возвышении удобно уселся Джилинер, постелив на гранит сложенный плащ и прислонившись головой к вытянутой руке Хмурого Бога. Пристроив на согнутом колене навощенную дощечку, он сосредоточенно что-то писал.

— А, пришли! — небрежно приветствовал он Избранных. — Значит, уже утро?

Он гибко спрыгнул с жертвенника и всласть потянулся. У мага был измученный вид. Щеки, и без того впалые, ввалились еще глубже; белки светлых глаз покраснели; кожа была бледнее, чем обычно, на ней резко выделялись шрамы.

— Ну и устал же я! — пожаловался Ворон. — До сих пор на моей памяти была лишь одна столь же утомительная ночка — это когда я приехал в столицу и принимал в гостях у себя трех актрис тайверанского театра… тогда тоже ночь тянулась, тянулась, никак кончиться не могла…

Обведя взглядом изумленные физиономии Избранных, Джилинер снизошел до объяснений:

— Я имел беседу с тенью Хмурого. Мы нашли общий язык и вполне друг друга поняли. Признаться, я приятно удивлен. С таким богом полезно будет сотрудничать… — Ворон еще раз потянулся. — Итак, за дело! Сначала займемся самым важным и неотложным: созданием удобств и уюта для меня. Разумеется, я не стану жить в этой вонючей пещере. Кажется, у восточного склона есть оазис? Мне понадобится хороший шатер.

— Да соблаговолит Великий Одержимый принять в подарок мой шатер, — склонился до самого пола толстяк в богатом наряде. — Таким не побрезговал бы сам Светоч!

Коротким взглядом Ворон оценил парчовый кафтан с рубиновыми застежками, в котором красовался его собеседник.

— Да, вряд ли ты живешь в рваной палатке… Хорошо, беру. Еще мне нужен умелый повар, только пусть не предлагает мне пресные лепешки и конину.

— Ну что ты, господин! Все сделаем, господин! — отозвалось несколько голосов.

— Ладно, теперь о менее важных вещах: нам предстоят поиски магического браслета и овладение Душой Пламени.

— Еще нужно разыскать существо, в которое воплотился бог… — робко подсказала женщина под вуалью.

— Это не наша забота. Тень объяснила, что главное — найти браслет и надеть его на руку статуи. Тогда Кхархи сам придет в пещеру. Или прилетит. Или прискачет. Впрочем, если я правильно понял характер Хмурого, он приползет. Но я о браслете… кто отвечает за шпионов? Ты, почтеннейший Иххо? Я так и думал. Ступай в мой шатер, побеседуем за трапезой. Остальные могут идти… нет, задержитесь еще! Взгляните на этого человека. Его зовут Шайса Змея, с этого дня он — Избранный.

— Но, господин мой, — дерзнул влезть с замечанием тот же старикашка, что разоблачил ксуури, — слуги Хмурого становятся Избранными не так!

Джилинер окинул старика нехорошо запоминающим взглядом. Старик побледнел, но не дрогнул. Видно было, что за букву закона он будет стоять насмерть — причем в прямом смысле слова.

Бесстрашие тщедушного наррабанца заинтересовало и позабавило Ворона.

— Ах, свиток ты пергаментный! — сказал он без гнева. — Чернильница ты на двух ножках! Как твое имя и кто ты таков?

— Ритхи-дэр, судья города Тхаса-до.

— Судья? Я должен был догадаться… Что ж, судья, растолкуй темному и глупому Великому Одержимому, как именно кхархи-гарр становятся Избранными.

Старик цепко вслушивался в интонации повелителя, пытаясь понять, близка ли смерть. Но ответил твердо:

— Десять Избранных, договорившись меж собой, приводят удостоенного высокой чести Посвященного перед очи Великого Одержимого и приносят свои ручательства за него, дабы тень Хмурого снизошла…

— Достаточно, я понял. Вот ты этим и займешься, Ритхи-дэр. Отсчитай-ка еще девятерых, прямо по головам, кто ближе стоит… семь, восемь… отлично! Идите все сюда и поручитесь передо мной за Шайсу. Можно хором, чтобы быстрее… Хватит, хватит, убедили, я вам верю. Шайса, ты — Избранный. Оставайся здесь, а все остальные — вон!

Кхархи-гарр тут же исчезли в черном тоннеле.

— Шайса, самое важное дело — тебе. Подбери надежный отряд из Посвященных и скачи на север, к побережью, в городишко Горга-до. Тамошний Хранитель… или, как здесь говорят, Оплот Города… его зовут Таграх-дэр… укрывает у себя звездочета по имени Илларни. Этот человек нужен мне живым и невредимым — я говорю об астрологе… Эй, о чем ты задумался? Куда уставился?

— Прости, господин! — Шайса с трудом оторвал взгляд от лица статуи. — Я слышал и запомнил каждое слово. Но эта гранитная кукла следит за мной глазами!

— Это не гранит. — Ворон с удовольствием оглянулся на статую. — Это обсидиан. И это настоящее произведение искусства. Стоило попасть сюда хотя бы ради того, чтобы увидеть это черное чудо.

— Может, и так. Но когда гляжу на эту фигуру, кажется, будто я здесь уже был… и видел это… пещеру, жертвенник…

— Вот как? — заинтересовался Ворон. — К тебе возвращается память? Как же я не подумал сразу — ты ведь, оказывается, и наррабанский язык знаешь! Ведь ты понял все, что здесь было сказано?

— Верно! — изумился Шайса. — Все понял!

— Может, ты был одним из кхархи-гарр? Пока не потерял память, а? Ты прекрасно владеешь всеми видами оружия — не здесь ли тебя обучали этому?

— Очень даже может быть! — просветлел Шайса.

— Вот видишь! — порадовался хозяин за слугу. — Так постепенно все и вспомнишь! А сейчас — в путь… Нет, постой! Ты хотел спросить о чем-то, но не осмелился.

— Да не прогневается господин, — поклонился Шайса, давно привыкший к проницательности хозяина. — Я подумал о шрамах на лице Ворона. Неужели от них нельзя избавиться — с помощью магии или как-нибудь еще?

Тонкая холеная рука легко дотронулась до безобразных полос, пересекающих лицо.

— Пусть остаются как память о моей беспечности. Впредь буду осмотрительнее и беспощаднее. Но ты придумал этот вопрос на ходу, ты не об этом хотел спросить.

— Мой настоящий вопрос еще более дерзок, — решился Шайса. — Скажи, тень Хмурого действительно существует… или…

— Или я все придумал, чтобы подчинить себе эту банду сумасшедших?

К удивлению слуги, голос хозяина зазвучал просто и доверительно, словно Ворону хотелось поделиться лежащей на сердце заботой.

— Я и сам предполагал, что главари морочат головы прочим кхархи-гарр — возможно, с помощью магии… Нет, Шайса, тень бога существует — и она сильна! Так сильна, что мне всю ночь пришлось сражаться за свою душу. Это был холодный разговор двух союзников — и в то же время беспощадный бой! Обсуждение совместных планов — и в то же время нестерпимая пытка! — Ворон криво усмехнулся и злорадно добавил: — Надеюсь, пытка взаимная! Я тоже кое-что понимаю в умении причинять боль, причем не только грубому и уязвимому человеческому телу… Но как же мне было тяжело! Я с трудом сумел выстоять, остаться прежним Джилинером… Если такова тень, то как же могуч сам Хмурый Бог? Я начинаю думать, что… — Ворон резко оборвал фразу, трезво и холодно взглянул на слугу. — Ладно, это все пустые слова. Ступай и не смей показываться мне на глаза без Илларни из Рода Ульфер!

Но Шайса слишком хорошо знал хозяина, чтобы дать себя обмануть показной деловитостью. Он поклонился и ушел, унося в сердце своем так и не произнесенный Джилинером конец фразы: «…начинаю думать, что связался с силами, обуздать которые мне будет не по плечу…»

 

2

Ну и что с того, что в Аршмир пришла осень?

Может быть, Новый порт и затих, тоскуя по чужеземным кораблям. Может быть, рыбаки Старого порта и ворчат, что первые шторма отогнали от берегов рыбу. Может быть, угомонилась суета вокруг бесчисленных складов. Может быть, оба рынка без заезжих торговцев кажутся опустевшими…

Но уж у городской стражи работы точно не убавилось! В любое время года и в любую погоду в Аршмире воровали и будут воровать! Наоборот, именно сейчас хлопот у стражи стало больше. Сброд, что летом мог прокормиться в порту, теперь рассеялся по городу и отчаянно ищет, чем бы набить брюхо. Так что осень для начальника стражи такая же горячая, страдная пора, как и для крестьянина, убирающего свой урожай. А уж про зиму — бр-р! — и думать не хочется!..

* * *

— Это же Аршмир! Самый чудесный город на свете! Столица моря и ветра! Ты воздух-то глубже вдохни, ясная госпожа! Вей-о-о! Чувствуешь, как прибоем пахнет?

— Рыба, — передернулась Нурайна. — Тухлая.

— Эх, — мечтательно вздохнул Орешек, не обращая внимания на враждебность королевской дочери, — тебе бы, госпожа, взглянуть на этот город летом! Вот уж красота! А сейчас даже улицы опустели…

— Ты хочешь сказать, — ужаснулась Нурайна, — что этих мерзких нищих и бродяг может быть еще больше?

Орешек бросил на женщину быстрый довольный взгляд. Ему нравилось дразнить госпожу. Нурайна, в дворцовых стенах приученная скрывать чувства от посторонних глаз, рядом с Орешком теряла свою выдержку и откровенно злилась. Ей трудно было переносить присутствие наглого выскочки, недавнего самозванца, которого брат-король навязал ей в спутники в долгом путешествии.

Орешек, заметив это, с удовольствием демонстрировал худшие черты плебея, выбившегося в знать. Нурайна уже готова была рычать от его бесчисленных рассказов: приключения задиры-грузчика, мелкое воровство, актерские проказы, разбойничьи подвиги…

Самым забавным, на взгляд парня, было то, что Нурайна принимала его россказни всерьез, с искренним негодованием. Гордой королевской сестре и в голову не могло прийти, что над ней попросту потешаются и что большая часть этих возмутительных историй либо выдумана, либо произошла не с Орешком, а с кем-то другим…

Нурайна вскинула голову с надменной грацией породистой лошадки:

— До чего же здесь противно! Вернемся на корабль. Не могу избавиться от опасения, что он уплывет без нас.

— Не бойся, госпожа. Капитан сам себе не хозяин, им командуют приливы и отливы. Если сказал, что снимется с якоря на рассвете… Лучше прикупи в дорогу все, что нужно. Мы же второпях собирались, да сколько всего на постоялом дворе сгорело…

При воспоминании о пожаре Орешек чуть помрачнел. Не жаль было вещей, пропавших в огне, но было досадно, что не спас он сумку, в которой лежал пергамент, исписанный мелким почерком Даугура и скрепленный твердой королевской подписью. Пергамент, заверяющий его усыновление Кланом Сокола… Конечно, и без того все будут знать, что он Сокол, ведь об этом говорят знаки на одежде! Но все же Орешек счел гибель пергамента дурным предзнаменованием.

Занятый грустными мыслями, он не замечал, что на него украдкой поглядывают двое стражников с черно-синими перевязями на груди.

— Я же говорил, господин, — робко промямлил плечистый верзила. — А ты не изволил верить… Я ж его на сцене видел!

Начальник аршмирской стражи подкрутил длинные усы и снизу вверх глянул на подчиненного с таким гневом, словно тот лично был виноват в назревающих неприятностях.

Отец начальника стражи оказал своему первенцу плохую услугу, дав ему имя Джанхашар Могучий Бык. Такое имя, прицепленное к маленькому, щупленькому тельцу, обычно вызывало усмешку у окружающих.

Но только не у стражников! Маленький командир умел заставить бояться себя. В основном он добивался этого зычной глоткой, злопамятностью и вредным характером.

Когда четверть звона один из стражников примчался с невероятной новостью, командир врезал ему в солнечное сплетение. Чтобы не болтал вздора. Надо бы по уху, да не дотянуться…

Джанхашар был искренне уверен, что крупный человек не может быть умным. Безликие чтят закон равновесия. Даря человеку мощное, большое тело, они обязательно обделяют его мозгами. Взять хоть этот случай… Это какая же тупая башка нужна, чтоб такое ляпнуть! Мол, актеришка из здешнего театра, несколько лет назад куда-то пропавший, вдруг вернулся и разгуливает по городу в одежде со знаками Клана Сокола!

Поскольку побитый стражник продолжал стоять на своем, командиру пришлось тащиться за ним через весь город, чтобы выяснить, врет верзила или бредит.

Но когда начальник стражи увидел выходящего из лавчонки Сокола, в ушах приливной волной загремела кровь, грозно покачнулась улица.

Рядом с Соколом шла женщина, настоящая красавица, но Джанхашар лишь скользнул по ней взглядом. В другое время он обязательно обратил бы на незнакомку внимание, потому что любил именно таких женщин — высоких, осанистых, с прекрасной фигурой… Но сейчас он видел одно, освещенную множеством светильников сцену, великого актера Раушарни в ниспадающей складками мантии и пленного героя, который, опустившись на одно колено, вручал царственному победителю свой меч. Эти карие глаза… эти волосы цвета ореховой скорлупы… эти широкие плечи…

Да, в облике этого молодого человека перед начальником стражи предстала Большая Неприятность… Пожалуй, даже Большущая… нет, Громадная!

— Будем арестовывать, — решился Джанхашар. — Позови еще парней, небось торчат в трактире на углу…

— Понял, господин! — просиял стражник. — Ух, мы его и скрутим!

— Дурак! Хочешь, чтоб завтра весь Аршмир судачил о том, как стражники Соколу руки выкручивав? Или будешь каждому прохожему разъяснять, что арестовал самозванца? Все надо сделать тихо. Знаешь такой фокус — «поцелуй Хозяйки Зла»?

— Конечно, господин!

— Ну вот… Вроде как Сыну Клана плохо стало, а вы его до дома провожаете. Вежливо и чинно.

— Сделаем, господин… А потом его куда? В Дом Стражи или сразу в тюрьму?

Джанхашар не ответил, сраженный внезапной и ужасной мыслью.

А что, если он совершает чудовищную ошибку? Если это всего лишь роковое сходство высокородного господина и жалкого актеришки, сходство, специально подстроенное Хозяйкой Зла, чтобы погубить карьеру некоего героического начальника стражи?

Сейчас эти оболтусы скрутят Сокола — настоящего Сокола! — и отволокут в тюрьму, прикуют в подземелье, рядом с грабителями, ворами и убийцами. А утром явится судья… нет, не судья, дело слишком серьезное… сам Хранитель Аршмира! Начнет разбираться… У-у-ужас!!!

Отвести подозреваемого в Дом Стражи, битком набитый этими гадами, что метят на командирское место? Да, тоже хорошо придумано…

Джанхашар принял необычное и смелое решение.

— Нет, отведи ко мне домой. В мой особняк. Да не вздумай по дороге арестованному что-нибудь сломать, даже если очухается и сопротивляться начнет…

Орешек, не подозревая об опасности, наконец согласился вернуться вместе с Нурайной на корабль, капитан которого уже получил с них вперед плату за проезд до Наррабана. Волнение женщины можно было понять, ведь «Золотая креветка» — последний корабль, который покидает аршмирский порт. Шторма этой осенью подошли рано…

Двое стражников поравнялись с Орешком. Он чуть посторонился, но тут к его лицу метнулась лапища одного из стражников. Влажная тряпка накрыла рот и нос. Резкий горьковатый запах отуманил разум, смешал мысли, заставил ноги подкоситься. Орешек пошатнулся, но стражники подхватили его, не дали осесть на вымощенную булыжником улицу…

Нурайна отвлеклась было, разглядывая особо горластую и живописную нищенку, но услышала за спиной возню и обернулась.

Ее спутник, с бессмысленным лицом пьяного, не столько шел, сколько висел на руках у двоих стражников.

Женщина шагнула было вперед, чтобы потребовать у стражи объяснений, но замерла, пораженная ослепительной и радостной догадкой. Мерзкого самозванца узнал кто-то из стражников и без шума арестовал! Нурайне рассказывали о хитрых приемах, которые применяются при аресте преступников, в том числе и об одурманивающих снадобьях. Но какая аккуратная работа! Со стороны — безобидная сценка: двое стражников, надеясь на вознаграждение, помогают захмелевшему господину добраться домой…

Великолепно! Все складывается очень удачно! Ничего плохого с Соколом сделать не посмеют, пока не проверят его невероятный рассказ. На это уйдет много дней — а корабль отплывает на рассвете. Последний корабль!

Ничего, ничего, негодяю полезно посидеть в тюрьме. А она, Нурайна, отправится в Наррабан одна. Совесть ее будет чиста, да и брат ни в чем ее не упрекнет. Что она могла сделать? Затеять драку со стражниками, чтобы ее тоже арестовали? Побежать к аршмирскому судье и засвидетельствовать личность своего спутника? А если ее примут за сообщницу мошенника? А корабль тем временем уйдет!

Нет, спасибо Безликим, пусть все остается так, как они решили. Возвратившись, Нурайна отблагодарит их щедрыми пожертвованиями на все храмы Тайверана и Аршмира.

* * *

Капитан «Золотой креветки» был обескуражен, когда женщина, расположившаяся в лучшей каюте, небрежно сообщила ему:

— Мой спутник может не успеть к отплытию. Не задерживайся из-за него, плату все равно получишь за двоих.

«Да чтоб мне на Бродячий Риф напороться! — озадаченно подумал капитан. — Я-то решил, что тут любовная история, похищение…»

А в трюме, на мешках с пшеницей, устраивались поудобнее еще трое путешественников, которым капитан после некоторых размышлений тоже позволил плыть в Наррабан, но при условии, что они будут как можно реже высовываться на палубу.

— Он принял нас за бежавших из тюрьмы преступников! — гордо гудел Айфер.

— Что, всех троих? — усомнилась Аранша. — И госпожу? Нет, он думает, что мы с тобой похитили знатную красавицу и хотим продать за морем какому-нибудь ценителю.

— За морем… — печально проговорила Арлина из-под натянутого по самый нос плаща. — Айфер, ты был в Наррабане… скажи, женщины там красивые?

— Очень! — мечтательно отозвался Айфер. — Черноволосые, черноглазые, на вид — смиренницы, а на деле — огонь! Смуглые такие, гибкие… с возрастом, правда, сильно полнеют, но это ж кому как нравится…

Аранша дотянулась в темноте до рассказчика и крепко ущипнула его, не заботясь, куда именно пришелся щипок. Раз уж они взялись охранять в пути госпожу, тайком отправившуюся следом за женихом, так незачем ее зря волновать!

Айфер понял намек и продолжил успокоительно:

— Но у них там строго! За девушками отец да мать в оба смотрят, за женами — мужья. С наррабаночками не пошутишь. Если какую красотку всего-навсего по заднице шлепнешь — тебя или кастрируют, или женят…

— Ну, — рассудила Аранша, — руки ты всю жизнь распускаешь… женат никогда не был, сам ведь хвастался… Стало быть, спать с тобой в одном трюме вполне безопасно!

До Айфера не сразу дошел возмутительный смысл, заключенный в словах наемницы. Он долго обдумывал сказанное, сосредоточенно пыхтел… а потом тишину разорвал гневный вопль:

— Че-е-его-о?!

Ответом было сонное посапывание двух девичьих носиков — посапывание слишком уж ровное и безмятежное…

 

3

Дорога скатывалась с высокого холма, мелькала среди густой травы, на бегу ластилась к корням деревьев. Деревья не обращали на дорогу ни малейшего внимания. Они ежились под резкими порывами ветра, доносящего издали слабый запах моря, и печально тянули вслед уходящим лучам солнца свои ветви, в листве которых сквозила красно-золотая «седина».

Опадающие листья летели на дорогу, под копыта замызганной клячонке, которую безуспешно понукал одинокий всадник — высокий безбородый старик с узким длинным лицом и смуглой, как у наррабанца, кожей.

Усталая чалая кобыла шла все медленнее, время от времени спотыкаясь. Всадник, застигнутый в пути сумерками, бросал по сторонам тревожные взгляды, выбирая, где бы остановиться на ночлег.

Но остановиться пришлось раньше, чем он ожидал.

На протянувшейся над дорогой ветви дуба возник странный «плод» — долговязая фигура в лохмотьях. Свесившись на руках, человек легко спрыгнул в траву, тут же поднялся во весь свой немалый рост и шагнул на дорогу, преградив путь всаднику.

Запаленная кляча с облегчением остановилась, расставив ноги и опустив голову, и всерьез призадумалась: околеть ей прямо сейчас или подождать немного? Верзиле, ухватившему ее под уздцы, она уделила не больше внимания, чем нищий — жрецу, рассуждающему о добродетели воздержания.

— Слезай, старик, — решительно сказал бродяга. — Ты поездил, теперь моя очередь. Седельные сумки не отстегивай, они мне пригодятся.

Бывший владелец лошади неуклюже сполз с седла. Бродяга на миг вгляделся в лицо путника, пытаясь что-то припомнить, поймать ускользающий образ… но тут же презрительно тряхнул головой и перенес свое внимание на лошадь, которая, увы, составляла достойную пару своему дряхлому хозяину.

— Ну и кляча! — с омерзением произнес бродяга. — Ну и волчий корм! Ты, старик, наверное, ждал, что тебя ограбят, раз пустился в путь на этой дохлятине!

Отвернувшись от своей беспомощной жертвы, грабитель хотел было вскочить в седло.

— Постой, добрый человек! — послышался за его спиной слабый, дребезжащий голос. — Во имя Безликих… Я… у меня сердце… Позволь глотнуть вина, иначе не добреду… Я старый… больной…

Пронзительно-желтые глаза грабителя со снисходительным презрением смерили путника с головы до ног.

— И впрямь вот-вот помрешь! Ладно, глотни винца, если у тебя есть. Заодно и я выпью — за то, чтобы твоя кляча не околела хоть до первого поворота.

Трясущимися руками старик развязал седельную сумку, достал глиняную фляжку. Грабитель нетерпеливо шагнул вперед. Но тут взгляд старика стал жестким, рука взметнулась — и резкая, едко пахнущая жидкость выплеснулась в лицо разбойнику.

Пошатнувшись, грабитель упал над колени. Он чувствовал себя так, словно получил сильный удар по затылку: мысли были смяты и спутаны. Глаза слезились, кожу жгло, но ужаснее всего было ощущение, словно кто-то воткнул ему через ноздри в мозг две длинные иглы. Жадно хватая воздух ртом и мыча, он походил на немого, который спьяну пытается произнести застольную речь.

В его локоть вцепилась крепкая рука.

— Ну, вставай, я помогу… Рядом ручей есть, я знаю, я здесь бывал… Иди за мной… вот так, так…

Ничего не соображающий и ничего не видящий от боли грабитель покорно пошел за своим поводырем. Под ногами хрустели сучья, разбойник дважды чуть не упал, но заботливые и неожиданно сильные руки поддержали его.

Послушно, как кукла, разбойник дал поставить себя на колени. Крепкая ладонь пригнула его голову — и восхитительно холодная вода коснулась обожженного лица.

— Промывай глаза, только не три! — командовал красивый бархатный голос, ничем не напоминавший недавнее старческое дребезжание. — Ничего, не помрешь, это не яд, всего-навсего уксус, только крепкий…

Боль не прошла, но ослабла, ее уже можно было терпеть. Мысли пришли в порядок, и грабитель сообразил, что именно произошло с ним по воле Хозяйки Зла. Угрожающим движением он поднялся на ноги.

— Не вздумай дурить! — поспешно предупредил его старик. — У меня таких подарочков много… этот еще самый безобидный…

— Плевать мне на твои подарочки, — прохрипел грабитель, — мне нужна лошадь! Я спешу!

— Некуда тебе спешить, ты уже опоздал. До Аршмира только к полудню доберешься, а корабль, что увозит твоего врага в Наррабан, отчаливает на рассвете.

Звериный рык вырвался из обожженного горла. Разбойник устремил на загадочного путника свирепый взгляд покрасневших, воспаленных глаз.

— Ты знаешь, куда я тороплюсь? Может, даже знаешь, кто я такой?

— Сейчас ты этого и сам не знаешь. А прежде был Соколом по имени Ралидж Разящий Взор.

Крепкие руки сгребли старика за куртку на груди, приподняли в воздух.

— Ты, старый гриб… что ты можешь об этом знать? Мы встречались?

— Конечно, встречались, — кротко отозвалась жертва, болтающая ногами в воздухе. — Поставь меня на землю, так нам удобнее будет разговаривать.

— Задавлю!.. Отвечай!..

— Мы встречались в очень высоком обществе — в свите короля Нуртора.

Разбойник поставил путника на ноги и испытующе вгляделся в него. Темная кожа делала старика почти неузнаваемым, но это узкое лицо… острый нос… проницательные темные глаза…

— Айрунги? Колдун? А где твоя борода?

— Осталась там же, где и твое имя: в Ваасмире.

— И смуглым таким ты не был…

— Если тебя ищут сразу два короля, лучше поменять внешность.

— Значит, ты расстался с Нуртором?

— А ты ожидал, что он осыплет меня золотом и назначит своим дарнигаром? В том, что война проиграна, виноват либо король, либо я. Угадай, на кого из нас двоих Нуртор свалит ответственность — а, Сокол?

— Не называй меня Соколом! — помрачнел бродяга. — Для тебя и всех прочих я — Раш!

— Костер, да? — восхитился Айрунги. — Ой, какое хорошее прозвище… кстати, ты мне напомнил — надо бы костерок разложить, завечерело уже…

— Дело говори! — рявкнул Раш. — Откуда знаешь, что я спешу? И почему думаешь, что я опоздал?

— Но это же понятно любому муравью в муравейнике! — всплеснул руками Айрунги. — Ты ведь гонишься за новым Соколом, занявшим твое место в Ветви, так?

Бродяга угрюмо промолчал.

— Значит, мы охотимся на одну и ту же дичь. Но ты наверняка мечтаешь о кровавой расправе, а для меня куда интереснее цель поездки молодого господина… Нет, у меня тоже счетец к этому мерзавцу, я охотно устрою ему что-нибудь яркое, незабываемое… но сначала хочу узнать, с чего это он так торопится в Наррабан, да еще в компании сестры короля…

Бродяга шарахнулся в сторону, как жеребец, у которого перед мордой взмахнули факелом.

— Сестра короля? Нурайна? Я узнал ее, а потом решил, что ошибся. Но куда, почему?..

— Вот и мне любопытно — куда и почему… И кое-какие соображения на этот счет у меня имеются. Мне удалось подслушать их разговор во время пожара на постоялом дворе… в местечке под названием Заячья Падь…

— А хорошо горело, правда? — гордо ухмыльнулся Раш.

— Так это ты расстарался?

— Я, — не стал скромничать бродяга. — С трудом настиг негодяя и подпалил постоялый двор. Как раз хотел поджечь и крышу, чтоб провалилась внутрь и прихлопнула всех, кто там был. Но тут в окне показалась Нурайна. Я узнал ее, опешил… Понимаешь, она меня когда-то обучала карраджу… Словом, когда я опомнился, было поздно: все успели выскочить из горящего дома.

— Ну, спасибо тебе! Я ведь тоже там был! А наш общий друг тогда шуточки шутил: мол, это у него уже второй погребальный костер… будем, мол, надеяться, что третий будет не скоро, а то это уже в привычку стало входить…

Ответом старику было тихое, горловое, звериное рычание.

— Впрочем, дело обернулось неплохо. Они с Нурайной потеряли осторожность и обменялись очень интересными фразами. Настолько интересными, что я решил идти за этой парочкой хоть до края Бездны… не за край, разумеется, но до края — пожалуйста!

— А я — и за край, если надо, — глухо и страстно проговорил Раш. — Я украл двух лошадей и загнал их насмерть, одну за другой, себя загоню насмерть, но настигну, достану…

Раш оборвал фразу. Взгляд его стал холодным и подозрительным.

— Но ты же едешь из Аршмира, а не в Аршмир!

— Я делаю самое умное, что только можно сделать… не теряю голову от жажды мести, как некоторые мои знакомые, не буду называть их по прозвищам… Вот соберу костерок — и все тебе спокойно объясню.

Раш нагнулся над ручьем, бросая в лицо пригоршни холодной воды. Когда боль улеглась, он обнаружил, что шустрый старик успел не только привести на прибрежную поляну свою клячу, но и сложить небольшую аккуратную кучку хвороста. Сейчас Айрунги рылся в седельной сумке.

— Погоди, я куда-то задевал огниво…

— Не нужно, — усмехнулся Раш и сосредоточил взгляд на собранном хворосте. Тот занялся сразу, жарко, зло и весело.

— У меня с каждым разом получается все лучше и лучше, — удовлетворенно бормотнул Раш.

Айрунги чуть помолчал, а потом сказал приветливо и легко:

— Прощальный подарок Клана Сокола, да? Так сказать, на память? Если бы ты научился этому раньше, никакой Даугур не посмел бы изгнать тебя из Клана… Подожди, я наберу воды, у меня с собой котелок…

Очутившись у воды, за кустами, где его не видели угрюмые глаза Раша, Айрунги уронил котелок на песок, рухнул на колени и молча воздел к небесам острые коричневые кулаки. Зависть буквально душила его, мешала дышать. Грязное ничтожество, предавшее свою страну и свой Клан, обладает магическим Даром! А он, Айрунги… О, если бы боги милосердно отняли память, проклятую память о коротких днях могущества, когда в его руках была магия! Да, он совершил тогда много такого, о чем больно и стыдно думать. Но сила!.. Но власть!.. За такое не жаль отдать и эту, и все будущие жизни!..

Впрочем, Айрунги быстро взял себя в руки. Вернувшись к костру с полным котелком воды, он небрежно сказал:

— Не очень хвастайся своим новым умением, люди не любят Ночных Магов. Кому это и знать, как не мне…

— Говори о самозванце! — рявкнул Раш.

Айрунги аккуратно расстелил у костра свой потрепанный плащ, уселся на него и лишь тогда заговорил:

— На рассвете отчаливает «Золотая креветка». Она идет в Наррабан, в порт Горга-до. Других кораблей не будет до весны… Не делай такое лицо, я ведь испугаться могу!.. Пожалуй, надо тебе помочь. Говорят, ты хорошо знаешь карраджу, а мне не помешает охрана. К тому же ты немножко магией владеешь… не так, как я, конечно, но все-таки… Короче, поступай ко мне на службу! Нам по дороге!

— Хорошо, — после короткого раздумья отозвался Раш. — Но только до тех пор, пока нам и впрямь по дороге… Ну, что прикажешь делать, хозяин?

В последнем слове прозвучала злая ирония, но Айрунги предпочел ее не заметить.

— Сейчас перекусим… кстати, про жалованье забудь, но кормежка — моя. Утром двинемся вдоль побережья и придем в деревушку, что называется Хвост Сардинки. Деревушка вроде бы рыбачья, а на деле — настоящий порт для пиратов и контрабандистов. Старейшина деревни кое-чем мне обязан. У нас будет корабль! Контрабандисты не боятся штормов, их скорлупки не плывут, а порхают по волнам! Когда «Золотая креветка» приползет в Горга-до, мы ее встретим на пристани… А сейчас расстегни-ка седельную сумку. Там кусок окорока, хлеб и фляжка с вином. Ну, что ты дергаешься? Настоящее вино, не уксус…

 

4

Никогда в жизни Джанхашар не был в такой растерянности. Начальник аршмирской стражи видал всякое: убийства, ограбления, похищения горожан разного возраста и пола, поджоги, драки, захватывающие порой полгорода… ну, про кражи и мошенничества и упоминать не стоит, это так, будничная рутина.

А какие истории придумывали в свое оправдание преступники! Какие кружева языками выплетали! Главным слушателем этих хитрых баек был, конечно, городской судья, а на начальнике стражи эти россказни испытывались и проверялись: проглотит или выплюнет? Но «крабы» (как называют в Аршмире стражников) — народ бывалый. Не так-то просто всучить «крабу» небылицу. Джанхашару вранье хоть медом намажь — глотать не станет.

Но как ему быть сейчас?

Стоит перед ним хорошо одетый молодой человек с гневными карими глазами и рассказывает такое, что у начальника стражи не то что волосы — уши дыбом встают!

Видите ли, Клан Сокола усыновил безродного актеришку за свершенные им великие подвиги. Оказывается, парень заслужил такую неслыханную честь тем, что остановил войну, вывернул наизнанку Подгорный Мир, лично разделался с могущественным Ночным Магом, уничтожив его волшебный талисман… ну, еще по мелочи — истребил несколько десятков Подгорных Людоедов, зарубил Жабью Подушку и еще кого-то, сразу не вспомнишь… Все сказанное мог бы подтвердить пергаментом с королевской подписью, но пергамент сгорел во время пожара на постоялом дворе в деревне Заячья Падь.

Бред безумца? Но на парне плащ с вышитым соколом, дорогие сапоги, серебряный пояс… меч, правда, в простых ножнах, обычный мечишко, стражники сняли его с пленника, пока тот еще в чувство не пришел…

Наглая, кощунственная ложь? Но какому самозванцу придет в голову заявиться в края, где его хорошо знают, а главное — лгать так неправдоподобно? Неужели нельзя было сочинить что-нибудь менее нелепое? Например, что он — Сын Клана, который из прихоти или на спор жил в Аршмире под видом простого актера… Звучит глупо, но такая байка хотя бы старается быть похожей на правду! А чудовищные слова, только что прозвучавшие в этой комнате… Похоже было, что рассказчику плевать, поверят или не поверят ему жалкие аршмирские «крабы».

С холодком в груди Джанхашар понял: такая дикая ложь может оказаться чистейшей истиной! Задавив в сердце страх, начальник стражи процедил:

— Как же случилось, что до нашего города не докатилась весть о славных подвигах великого героя? За что нас так Безымянные обидели?

— Это ненадолго, — утешил его пленник. — Просто из Ваасмира к вашему Хранителю еще не прибыл гонец. Но я не могу дожидаться его приезда! Не для того я гнал всю дорогу, словно опаздывал к дележу наследства! У меня на рассвете корабль отчаливает!

— Знаю. «Золотая креветка». Лучше тебе об этом судне забыть. Никуда ты не исчезнешь, пока с тобой не разберутся.

Сквозь звонкую ярость, вихрем охватившую душу, до Орешка начал доходить весь ужас происходящего. Вей-о! Справиться с Подгорными Людоедами, с колдуном, с королем Нуртором — и нарваться на паршивых «крабов»!.. В Аршмире про стражников правильно говорят: «Крабы медленно ползают, зато могут больно цапнуть!»

— Но я тороплюсь по важному государственному делу! Это приказ короля!

— Да? И какое именно государственное дело столь спешно гонит в путь высокородного господина?

— А… я не могу сказать, это королевская тайна.

— Ах да, конечно, конечно! Разумеется, есть свидетели, которые согласятся подтвердить эту простенькую, правдоподобную историю?

Орешек открыл было рот, чтобы сослаться на Нурайну, но тут же понял, что королевская сестра выгораживать его не станет. Она так рвалась на подвиг в одиночку! А даже если подтвердит — поверят ли ей? К тому же она боится упустить последнюю возможность добраться до Наррабана. Так что вполне можно понять, почему она не спешит на выручку…

«И все равно — змея!» — нелогично подумал Орешек.

Ну и влип же он! Может быть, из передряги его выручит старый боевой друг — Великое Нахальство?

Орешек опустился на скамью, небрежно вытянул перед собой ноги (что считалось весьма наглым жестом, выражающим презрение к собеседнику).

— И за каким болотным демоном я тут застрял? — пожаловался он куда-то в пространство между подсвечником и стеклянной наррабанской вазой. — Если я Сын Клана, допрашивать меня может лишь Хранитель города. Если я подлый самозванец — опять-таки дело подсудно Хранителю. А ну, быстро — проводить меня к высокородному Ульфаншу! Сокол желает говорить со Спрутом, а не с погаными «крабами»!

Такое поведение крепко озадачило стражников и смутило их командира.

Хранитель! Да он и сам охотно отослал бы пленника к Хранителю, спихнув с себя ответственность!

Увы, весь Аршмир знал, что роскошная танцовщица по прозвищу Розовый Лепесток именно сегодня вняла уговорам Хранителя и согласилась взглянуть на две редкие и очень ценные картины времен короля Джайката, что хранились в загородном доме Спрута. Ульфанш давно горел желанием приобщить красавицу к высокому искусству. Можно только догадываться, что сделает он с человеком, который посмеет испортить ему вечер, наполненный беседами о живописи…

— Высокородный Ульфанш в отъезде, — сухо сообщил начальник стражи. — Будет завтра к полудню… — Джанхашар вспомнил тяжелые бедра и пышную грудь танцовщицы и поправился: — Нет, позже… пожалуй, к вечеру.

Сокол состроил капризную гримасу:

— Тогда почему я не в тюрьме? Почему торчу в этой убогой трапезной, среди гнусной мебели, которую мне так хочется переломать?

— Эй! — встревожился Джанхашар. — Не забывай, что вокруг стражники с арбалетами!

— Вот арбалетами меня пугать не надо, — небрежно отозвался Орешек. — Это лишнее. И так трясусь от страха при взгляде на такого грозного великана, как ты…

Стражники дружно сделали вид, что ничего не слышали, а у их командира яростно встали торчком усы.

А Орешек и в самом деле не очень опасался арбалетов. Можно было рискнуть — расшвырять «крабов», добраться до Сайминги, которую этот дурак небрежно повесил на стену…

Но «крабы» будут драться всерьез. Значит, ему тоже придется драться всерьез. Убивать… Но ведь он больше не разбойник! Если он прикончит хоть одного стражника… Вей-о-о!

Король, ясное дело, разгневается. Но главное — как об этом расскажут Даугуру! Мол, бродяга, которого он подобрал у подножия эшафота и ввел в Клан, так и остался разбойничьей мордой и душегубом. Бесчинствовал в Аршмире, зверски расправляясь с теми, кто пытался его унять…

Ни за что! Как бы ни завертела события Серая Старуха — надо обойтись без жертв!

Орешек сделал еще одну попытку:

— Разговаривать нам больше не о чем. Можете вести меня в тюрьму. В подземелье! На одну цепь с ворами и убийцами! А завтра, когда высокородный Ульфанш уладит недоразумение, мой Клан начнет разбираться с тобой, почтеннейший! За все сразу! Скучно тебе не будет!

Маленький командир стражников оскалился, как Подгорный Людоед:

— Что ты, высокородный господин, как это можно: Сокола — и в тюрьму?! Сын Клана окажет мне честь, проведя ночь под моим скромным кровом. А для большего почета я под дверью стражу поставлю, чтоб никто не потревожил сон знатного гостя. А что на окне решетка — так это от воров! Аршмир — город неспокойный, здесь всякой дряни хватает. Ты не поверишь, господин: порой даже самозванцы попадаются!..

* * *

Чем обычная комната отличается от тюремной камеры? Пра-авильно: тем, с какой стороны повернулся в замочной скважине ключ! Все остальное — несущественные мелочи!

Орешек кружил по небольшой уютной комнатке, как волк по клетке. На окне — решетка, как и обещал этот злобный таракан, здешний хозяин. Да еще какая решетка! С виду легкая, ажурная, а попробуй выломать… ну, спасибо кузнецу, чтоб его перевернуло и подбросило!

И с ужином все планы сорвались! А так хорошо было задумано: входит «краб» с едой, получает по башке умывальным тазиком, дверь остается открытой — армия, вперед!.. Так нет же! Ужин принесли двое: один с миской, второй с арбалетом. Причем второй в комнату не вошел, на пороге остался. И арбалет держал грамотно, под стрелу не нырнешь.

До утра дверь уже не откроется. А на рассвете отплывает «Золотая креветка», увозя на борту красивую гадину Нурайну.

Нет, он обязан вырваться на свободу! Может быть, использовать темный подарок Аунка? Произнести бессмысленную, но такую волшебную фразу, что даст ему нечеловеческую силу? Как там? «Темная коряга шарит в ядовитой трясине»… Тогда он эту жалкую дверь пинком выставит!..

От этой мысли перехватило дыхание. Орешек присел на кровать. Отвратительное воспоминание положило ему руки на плечи, заглянуло в глаза своими мертвыми очами… Не-ет! Он больше не сможет!..

Разум поспешно подыскивал один довод за другим, чтобы отказаться от этой затеи. Да, он выбьет дверь, но тогда «краба», что караулит в коридоре, можно смело числить в покойниках. Да и всех, кто встретится на лестнице… А ведь он решил: никаких убийств! К тому же злые чары отпустят его на улице, где-нибудь неподалеку от этого проклятого дома, и погоня возьмет его тепленьким, тихим и послушным…

Орешек с облегчением вздохнул и еще раз огляделся: что же здесь можно использовать для побега? Кровать. Умывальный таз на треножнике. Глиняный кувшин с водой. На полу — ковер из заячьих шкурок. На стене — еще одна шкура… ну, это что-то особенное! Великолепный черный медведь с оскаленной пастью. Наверное, маленький начальник стражи любит показать себя бесстрашным охотником. Ладно, что еще? Пустой сундук, два светильника, резная полочка, зеркальце… и все!

Может, подпалить дверь?.. Ну ладно, ладно, глупость может прийти в голову кому угодно. Ясно, что на пожар сбегутся все, кто есть в доме.

Вей-о! Кто-то уже сюда топает!.. А-а, это краб пришел менять того бедолагу у двери. Похоже, на эту ночь в доме разместился чуть ли не весь гарнизон аршмирской стражи. В честь высокого гостя.

Орешек прильнул к замочной скважине. Слышно было каждое слово.

— …третий звон уже. Я до утра покараулю.

— Смотри не засни. Если самозванец удерет, командир из нас муки намелет и тесто замесит!

— Да разве заснешь, когда такая луна! Глянь, как в окно хлещет, прямо речка светлая… Моя бабка сказала бы: ночь Эсталины-страдалицы…

— Не, я как завалюсь, так и засну… Если этот гад начнет орать, чтоб ты дверь открыл… ну, мало ли что выдумает… так нипочем не открывай, сразу нас зови.

— Да понял я, понял, иди…

Пленник с глухой злобой прислушивался к удаляющимся шагам. Но почти сразу злость угасла. Вскользь брошенные стражником слова про ночь Эсталины-страдалицы вызвали из прошлого вереницу воспоминаний: Орешек когда-то играл в пьесе, которая называлась «Верность Эсталины».

А ведь трагические события, о которых говорится в пьесе, произошли именно здесь! Да-да, в те незапамятные времена рыбачий городок Аршмир находился севернее, там, где сейчас Старый порт… а здесь — может быть, на этом самом месте! — стоял злосчастный Замок Цветущей Жимолости…

Как странно! Легенда не сохранила имени властителя, который, спасаясь от королевского гнева, зарыл в окрестностях замка сундук с сокровищами. Но осталась в памяти людской простая служанка Эсталина, которую господин посвятил в свою тайну. Девушка поклялась, что укажет место, где спрятан клад, лишь верным слугам, которых хозяин пришлет за золотом: двум братьям Задирам. Легенда гласит, что парни сами забыли свои настоящие имена, да и все вокруг называли их только так: Старший Задира и Младший Задира…

И девушка сдержала слово. Преданная подлой замковой прислугой, истерзанная королевскими палачами, Эсталина до последнего вздоха повторяла одно, она не может нарушить клятву! Так и не нарушила — умерла под пыткой…

Хотя потрясенный ее мужеством король приказал с почетом сжечь тело благородной служанки, душа ее не смогла найти путь в Бездну: ведь приказ хозяина не был исполнен! Лунными ночами призрак Эсталины на краткий срок возникает на улицах Аршмира и заговаривает со случайными прохожими: ищет братьев Задир, чтобы отдать им золото. Бывало, путник, не потерявший от страха голову, нахально заявлял, что он и есть один из братьев Задир. Тогда тень Эсталины кротко интересовалась: где же второй брат? Не дождавшись связного, разумного ответа, она тихо исчезала…

Пьеса о стойкой служанке пользовалась в Аршмире бешеным успехом, сборы были великолепные.

А кого играл Орешек? Злого короля? Изгнанника-властителя? Палача?

Нет и еще раз нет! Он блистал в роли Эсталины-страдалицы!

Собственно, он должен был играть одного из слуг — маленькая такая ролька без единого слова. Но перед началом представления актриса, назначенная на главную роль, сцепилась со своей товаркой, игравшей подлую предательницу. Кажется, поводом для драки была благосклонность великого Раушарни, которую они почему-то не захотели делить… Так или иначе, когда этих дур растащили, обе годились лишь на то, чтобы изображать Эсталину после пытки. Никакой грим не мог скрыть следов недавней битвы.

Положение усугублялось тем, что весь прочий женский состав на премьеру дружно не явился — в знак презрения к пьесе, в которой были лишь две женские роли.

Раушарни коротко и выразительно объяснил идиоткам, кто они такие, по какому недоразумению появились на свет и какой смертью рано или поздно издохнут. Затем обвел взглядом труппу в поисках молодого лица, безусого и безбородого. Нашел — и кивнул в сторону Орешка: «А ну, переодеть его в женское платье! И парик, парик! Вот она, наша Эсталина!»

Парень пытался протестовать, но его жалкое вяканье заглушили раскаты знаменитого баса Раушарни: «Спер-рва убью, потом уво-олю!!!»

Орешек заткнулся и сыграл! Еще как сыграл! Легкая поступь, скупые, но выразительные жесты, а главное — голос, низкий и глубокий, но очень женственный.

А как великолепен он был в сцене пытки! Вопли прикрученной к скамье Эсталины заставляли зрителей вздрагивать и покрываться холодным потом.

Правда, никто не знал причины столь блистательной игры. А источником вдохновения послужил главный палач, которого играл старый недруг Орешка. Незадолго до этого Орешек увел у него симпатичную девчонку, а потом еще и в «радугу» дотла обыграл. Заполучив своего врага связанным и беспомощным, мерзавец-палач перестарался. Провел роль слишком убедительно и правдоподобно. Еще немного — и Орешек сообщил бы потрясенной публике, где зарыт этот проклятый сундук с сокровищами!

Когда занавес опустился, палач попытался скрыться, но Орешек, даже не сняв женского платья, догнал негодяя за кулисами и отметелил так, что на следующем представлении Эсталину пытал уже другой актер…

Орешек грустно улыбнулся воспоминанию. Может, стражник, что торчит в коридоре, видел его в этой роли? Не заговорить ли с «крабом»? Может, удастся под каким-нибудь предлогом убедить его открыть дверь? Нет, это вряд ли… А если… Вей-о-о! А ведь актер Орешек сумеет выкрутиться там, где пропал бы Сын Клана Сокола!

Эй, бессонные боги! Протрите свои усталые глаза, взгляните на ночной Аршмир! Сейчас здесь опять будет сыграна пьеса об Эсталине — но на этот раз не трагедия, а комедия!

* * *

Стражник таращился на дверь. Сна не было ни в одном глазу. Да и как уснешь, когда вокруг творятся небывалые дела, когда за порогом не обычный вор или убийца, а преступник, каких еще не видел Аршмир! В такую ночь что-то обязательно должно случиться. Боги испепелят грешника… или Хозяйка Зла сама навестит святотатца, пройдя сквозь стену в запертую комнату…

Словно отвечая мыслям часового, из-за двери донесся вскрик. Негромкий, какой-то придушенный, полный ужаса.

Стражник бросился к двери, припал к замочной скважине, но ничего не смог разглядеть. А узник бессвязно забормотал:

— Ты… Кто ты… Как вошла сюда?.. А-а-а!.. Да хранят меня Безликие! Ты Хозяйка Зла, да? Убирайся! Прочь!

Растерянность стражника перешла в смятение, когда лихорадочное причитание смолкло и на смену ему возник — из ночи, из Бездны, ниоткуда — низкий, очень печальный женский голос, полный тайны и безнадежности:

— Не бойся, добрый человек, я не Многоликая… я всего лишь бедная девушка, которая не сумела исполнить приказ своего господина.

— А… да… — чуть приободрился узник. — Ты служишь здесь? А как ты сюда вошла?

— По лунному лучу, — сказала незримая женщина так спокойно и просто, что у стражника волосы зашевелились на голове от страха и восторга. — Когда луч дойдет до той стены, я исчезну. Имя мне — Эсталина Жемчужный Цветок. Скажи, не ты ли один из тех, кого называют братьями Задирами?

«Скажи „да“, болван, скажи „да“, не тяни!» — мысленно молил узника часовой, начисто забывший, зачем он поставлен в этом коридоре.

— Я… да-да! — наконец выдавил из себя дурак-узник. Тут голос его окреп, самозванец продолжил нагло и напористо: — О прекрасная Эсталина, я и есть один из братьев Задир… э-э… старший!

— О-о! — вплелся в ночь тихий вздох, в котором были и недоверие, и надежда, и мольба. — Сколько лет… где же были вы с братом, почему не приходили?

— Да… это… все дела, ясная госпожа, все заботы, вздохнуть некогда!

— А где твой младший брат? — В голосе осталось лишь недоверие.

— У него… ну… свидание у него! Сама понимаешь, госпожа, его дело молодое… такая рыженькая…

«Что он несет, что несет?!» — беззвучно шептал стражник, готовый своими руками задавить дурня, которому выпало такое потрясающее счастье. Там, за дверью, оживала сказка. Где-то неподалеку сквозь пласты земли и крышку сундука лучилось золото, призывно полыхали драгоценные камни…

— Приведи ко мне своего брата, — сказал призрак голосом холодным, как звездный свет. — Приведи — и я открою тайну сокровищ… Впрочем, ты уже не успеешь, твое время уходит, как вода в отлив. Прощай!

— Не уходи, госпожа! — взвыл часовой, громыхая ключом в замочной скважине. — Я сейчас!.. Я уже!.. Вот он я… младший брат…

Дверь распахнулась — и стражник растянулся на пороге, звонко и полновесно получив по голове умывальным тазиком.

Отбросив свое грозное оружие, Орешек склонился над часовым.

— Ничего, у «крабов» головы дубовые. Лежи, братец, отдыхай. Надо же! Всю жизнь мечтал разыскать родню, а нашел — и уже пора расставаться!

Черная пасть медведя мрачно скалилась на беспокойного гостя. Орешек окинул шкуру взором художника и одним махом сорвал ее со стены. Задув светильник, недавний узник щедро полил медвежью морду маслом, затем огнем второго светильника поджег промасленную шерсть, поднял импровизированный факел как можно выше над головой и шагнул через порог…

Почтенный Джанхашар стал первой жертвой огнедышащего медведя-оборотня. Начальник стражи шел наверх — проверить, не заснул ли часовой. Увидев гигантское чудовище, скачками надвигающееся из коридора и рассыпающее вокруг себя искры, Джанхашар попятился, оступился на лестнице, кубарем покатился по ступенькам, крепко врезался в пол затылком и временно утратил интерес к происходящему.

Более связно описал события садовник, которого, как выяснилось, служанка тайком пригласила в пустую и темную трапезную. По его словам, медведь распахнул дверь, полыхнул пламенем из пасти, захохотал по-человечьи, сорвал со стены меч в кожаных ножнах — и был таков…

Служанка при появлении чудовища упала в обморок не хуже любой знатной барышни. (Позже, будучи приведена в чувство, она сообщила, что медведь не только похитил меч со стены, но прихватил также из стенного шкафа четыре новые льняные скатерти, стеклянную наррабанскую вазу и серебряное блюдо…)

Дом пробудился, поднялась суматоха: топот, крики, грохот бьющейся посуды… Навстречу Орешку вылетели трое ошалевших, ничего не соображающих стражников. Похоже, командир и впрямь поосторожничал и набил дом охраной.

Сокол помнил, что убивать никого нельзя, даже не пытался извлечь Саймингу из ножен. Но стражникам не пришлось этому радоваться, потому что в Орешке проснулся портовый грузчик, который терпеть не может «крабов» и всегда готов отвозить их мордами по земле или пошвырять с набережной в воду.

То, что происходило дальше, отнюдь не походило на благородное искусство карраджу.

Первый «краб», подвернувшийся Орешку под руку, был без оружия — выбежал, дурак, второпях на шум. Разговор с ним прост и короток: ногой в пах, а затем, согнувшемуся, рукоятью меча по голове. И тут же, с ходу, развернувшись, локтем под дых второму, который хоть и прискакал с мечом, но растерялся при виде медведя с огненной пастью. Так, этот тоже согнулся, ему — коленом в морду… Путь свободен? Как бы не так! Третий стражник уже вздымает над неведомым врагом меч! Остановим удар Саймингой… эх, пропали ножны… возникнем вплотную к перекошенной роже «краба» — и лбом ему в переносицу! Вот уж этому приему Аунк точно не обучал! «Краб» выронил меч, схватился за разбитый в кровь нос… Пусть скажет спасибо, что Орешек его не двинул медвежьей мордой, которая еще не совсем погасла…

За порогом, во дворе, в дело вмешались еще двое «крабов» — да сколько ж их тут?! Стражники доблестно погнались за чудищем и настигли медведя в тот момент, когда он карабкался на забор. Орешек не стал тратить времени на драку — попросту скинул на преследователей шкуру с обгоревшей пастью. Тяжелая шкура рухнула на головы ретивым «крабам». От неожиданности те повалились на землю и, накрытые пыльным мехом, молча вцепились друг в друга. Каждый пребывал в святой уверенности, что поймал оборотня.

Орешек легко спрыгнул на улицу с той стороны забора и глянул в щель на барахтающуюся лохматую кучу.

— Бросьте это дело, ребята, — весело посоветовал он. — А то как бы Клан Медведя не прицепился к нам за то, что мы носим его знаки!

Затем Орешек посерьезнел, глубоко вдохнул, выдохнул, поудобнее взял Саймингу и пустился бежать по направлению к Новому порту. Он бежал, как на тренировке с Аунком: размеренно, ровно и легко, словно плыл в потоке лунного света. И сама Тысячеликая не спасла бы того грабителя, который рискнул бы прервать этот бег!

* * *

Нурайну разбудил солнечный луч, щекотавший ей глаза и нос. Луч падал из квадратного отверстия под дощатым потолком. Женщина улыбнулась, вынырнула из-под потертого одеяла из заячьих шкурок и быстро начала одеваться. Королевская дочь вполне умела обходиться без прислуги.

Узкая деревянная кровать мерно покачивалась. Это не мешало, к этому вполне можно было привыкнуть, и вообще в такое чудесное утро ничто не могло испортить Нурайне настроения. Она плыла в далекую страну. На том конце пути ее ждал славный, милый старик, с которым у Нурайны были связаны чудесные воспоминания. А главное — она путешествовала одна! Ее назойливый, вульгарный, болтливый спутник с позором провалил королевское задание и отстал от корабля. И поделом ему! Как могли король и Даугур назвать Соколом жалкого раба, актеришку, разбойника… кем он там еще был — грузчиком, кажется? Так каждый булыжник захочет стать алмазом!

Усилием воли Нурайна вернула себе радостное настроение, распахнула низкую дубовую дверь и шагнула на палубу — в яркий свет, в запах моря, в крик чаек!..

И тут мир померк в глазах, стал серым и блеклым, потому что взгляд наткнулся на растрепанную ветром копну каштановых волос и широкую белозубую улыбку.

— Проснулась, ясная госпожа? А я спать иду. Ночь была бессонная. Я тут встретил знакомых стражников. Ух, они и удивились, когда узнали, как я высоко залетел! Всю ночь мы проболтали, они прямо отпускать меня не хотели, чуть к отплытию не опоздал… Нет, подожду ложиться, расскажу, как с ними познакомился, это недолго, как раз до завтрака успею… Так вот, сидим мы как-то втроем в задней комнате трактира «Бородатый кашалот» — я, известный мошенник Вертун и один наемник из Наррабана, как звали — не помню. Он как раз жалованье получил, так мы с Вертуном, ясное дело, сговорились его в «радугу» обставить. Тут врывается хозяин и верещит, будто на шило уселся: «Кра-абы ползут! Вон отсюда, слизь болотная! Да не через дверь, мерзавцы, через крышу! У меня приличное заведение, не хватало, чтоб тут самого Вертуна загребли! Ко мне ж тогда никто, кроме пьяной матросни, не сунется!» Наррабанец остался сидеть дурак дураком, так, наверно, его денежки страже и достались, а мы с Вертуном наверх дернули, мы знали, где на крыше доски разбираются, а внизу уже «крабы» сапожищами топочут, а я и говорю…

Не дослушав, Нурайна гордо выпрямилась, молча развернулась и ушла к себе в каюту. Орешек улыбнулся ей вслед счастливой улыбкой мальчишки, которому удалось сунуть за шиворот соседской девочке живую лягушку.

 

5

— …Столь же ужасный случай произошел в том же году, в пятый день месяца Верблюда, на караванной тропе между оазисами Харш и Тхарсу… Успеваешь записывать? Хорошо, продолжим… Отряд всадников напал на караван. Купцы без боя отдали свои товары и взмолились о пощаде. Но злодеи растянули пленников на земле, привязав за руки и ноги к кольям, вспороли им животы и, разведя костры, насыпали несчастным жертвам во внутренности горящие угли. При этом они взывали к Кхархи, приглашая его насладиться криками умирающих. Свидетелем тому был Рхати, доверенный слуга торговца Шахрат-дэра. Он остался в живых, спрятавшись в одном из больших тюков с товарами, а ночью улучил мгновение и скрылся… Записал?

— Да, господин. Но стоит ли тебе тратить свое бесценное время на сбор глупых слухов? Мало ли о чем болтают проезжие? Может, доверенный слуга Рхати сам порешил своих спутников? Разве не мог он отравить воду или еду, припрятать товары и сочинить сказочку про слуг Хмурого Бога?

Илларни задумчиво покачал головой:

— Возможно… Но ведь оно же существует, это подлое сообщество безумных убийц! Даже в Грайане проросли злые всходы из этих черных семян! Взять хотя бы Храмы Крови, где в древности люди поклонялись забытым ныне божествам. Придворные летописцы Авибрана Светлой Секиры согласны меж собой в том, что жертвоприношения, возобновившиеся было в заброшенных храмах, связаны с именем Хмурого! Авибран с трудом уничтожил гнезда кровавой ереси… впрочем, нет уверенности, что с ними покончено!

— Неужели мой господин собирается воевать с кхархи-гарр?

— Где уж мне, старику. Но обязательно найдутся другие, помоложе. Может быть, им пригодятся мои записи. Ведь знание — это тоже оружие.

Плотный коренастый человечек с навощенной дощечкой и острой палочкой в руках восхищенно распахнул голубые глаза:

— Есть ли на свете хоть что-нибудь, что неведомо тебе, господин? Как мне благодарить Безликих за то, что они позволили мне стать твоим скромным помощником?

На лице старого ученого мелькнуло раздражение. Чтобы скрыть его, Илларни отвернулся к маленькому оконцу.

За окном лежал голый, вытоптанный, выжженный солнцем двор. По нему уныло бродили три тощие длинноногие курицы да торчал на солнце мрачный коричневолицый человек в полинявшей холщовой одежде, босой, с белой повязкой на голове. Человек негромко напевал, мотив долетал в комнату — монотонный, тягучий, словно у поющего болели зубы.

— Хорошая страна Наррабан, — вздохнул Илларни. Нахохлившийся, обиженный, он походил на озябшего воробья. — Но почему мне выпало жить в самом унылом и скучном ее уголке?

— А с какой стати мой господин должен торчать здесь? — с готовностью откликнулся коренастый человечек. — Разве он не вспоминает каждый день, как перекликаются в морозном воздухе колокола Тайверана?

Старый ученый настороженно, недоверчиво подобрался. За долгую жизнь он встречался и с ложью, и с подлостью, и с предательством. И научился различать их кривые физиономии под самыми красивыми масками.

Кто он, этот Чинзур Луговой Кузнечик, что недавно вошел в жизнь Илларни — и тут же начал этой жизнью по-хозяйски распоряжаться?

В недобрый день появился в загородном поместье Таграх-дэра этот загадочный человек, речь которого состояла почти из одних вопросов.

Илларни был тогда серьезно болен. Прибывший из Горга-до лекарь заявил, что несчастного чужеземца уже опутал своими черными щупальцами неумолимый Гхурух, владыка подземного царства теней. Виной тому роковое стечение обстоятельств, а именно: прошедший недавно над побережьем ураган, нарушивший тонкий баланс четырех стихий; выпадение рокового Дня Огненного Моста на четвертый день этого месяца (а ведь число лет, прожитых чужеземцем, кончается на «четыре»!); тревожное поведение священных ворон на крыше храма Двуглавого Тхайассата…

«…а также плохой урожай бобов в соседней деревне», — подсказал с постели Илларни, который при любом состоянии здоровья терпеть не мог шарлатанов.

Таграх-дэр, не отходивший от постели больного, молча вцепился в лекаря и тряс до тех пор, пока не вытряс из него страшную врачебную тайну: бедняга сам не понимает, чем болен его пациент и как такую болезнь лечить!

В этот страшный миг растерянности все охотно и с надеждой откликнулись на просьбу странника, что остановился на постоялом дворе неподалеку. Путник пришел в поместье и сказал, что услышал о больном грайанце — а сам он родом из Тайверана, так не станет ли больному легче от беседы с земляком?..

И в самом деле — Илларни, которого сводила в Бездну лютая тоска по родине, ожил на глазах, разговаривая с заезжим незнакомцем об узких улочках Тайверана; о кострах, пылающих по всему городу в самую долгую зимнюю ночь; о плюще, что густо оплел заборы; о дворце с двенадцатью изящными башенками.

Оказалось, что Чинзур, так чудесно излечивший старого ученого, приехал в Наррабан с хозяином-купцом. Но хозяин умер в Нарра-до от черной лихорадки. С тех пор Чинзур скитается из города в город, ища если не способ вернуться домой, то хотя бы возможность прокормиться.

Растроганный Илларни упросил Таграх-дэра оставить грайанца в поместье. И поначалу все сложилось удачно. Чинзур оказался расторопным, старательным слугой, на лету ухватывал любое желание Илларни. Как почти все грайанцы, он был грамотен, поэтому Илларни поручал ему ведение записей (разумеется, это не относилось к тайной деятельности ученого, о которой знал лишь Таграх-дэр).

Все в поместье полюбили веселого, приветливого чужеземца. Чинзур обладал располагающей внешностью: круглолицый, ясноглазый, с доверчивым взглядом. Было в нем что-то мальчишеское — то ли смешно торчащие круглые уши, то ли удивленно распахнутые голубые глаза. Но больше всего подкупала его манера слушать — склонив голову набок, чуть подавшись вперед, словно открываясь навстречу каждому слову собеседника. Он радостно смеялся любой шутке, горестно вздыхал, слыша жалобы на жизнь. Привычка Чинзура говорить вопросами тоже придавала его собеседникам значительности и веса в их собственных глазах — ведь каждой фразой, даже самой незначительной, Чинзур интересовался их мнением, советовался с ними…

Старого Илларни такое поведение слуги заставило призадуматься. Бурно прожитая жизнь научила его многому. Например, тому, что яд очень удобно примешивать к меду. Когда схлынул наплыв чувств, вызванных встречей с земляком, Илларни пожалел о сентиментальном порыве, заставившем его подпустить чужого человека так близко к опасной тайне.

И действительно, не прошло и десяти дней, как Чинзур умудрился забрести туда, куда слугам вход был заказан под страхом смерти: в приземистую круглую башенку, где Илларни устроил обсерваторию.

Надо признать, что слуга не пытался прикинуться идиотом, не понимающим тяжести своего проступка. Нет, он был раздавлен, потрясен. Еще бы: проникнуть в сокровенную тайну такого человека, как Таграх-дэр! Узнать, что Оплот Горга-до, один из влиятельнейших людей при дворе Светоча, укрывает у себя астролога и с его помощью читает запретную книгу небес!

Илларни смилостивился, не выдал слугу. Но с того дня Чинзур настойчиво уговаривал хозяина бежать.

— Неужели мой господин не видит опасности? Если тайна хоть краешком выползет на свет — разве Таграх-дэр не начнет заметать следы? Кого он тогда убьет первым, а?

Понимая, что Чинзур прав, Илларни тем не менее отвечал неопределенно и уклончиво: мол, поспешные решения — неверные решения; мол, Безымянные терпеливы, это Хозяйка Зла всегда торопится…

Слуга не унимался, рассказывал о знакомом контрабандисте, который может устроить им побег.

— Неужели я не помогу моему господину? Конечно, помогу!..

Илларни кротко кивал и думал: «М-да, такой поможет: и на костер уложит, и хвои натрясет, и огоньку поднесет».

Но сегодня кое-что изменилось…

Илларни отвернулся от окна и твердо встретил вопросительный взгляд Чинзура.

— Утром мне доставили письмо. Почтеннейший Таграх-дэр пишет, чтобы я готовился перебраться из поместья в город — там мне будет удобнее…

Голубые глаза Чинзура на миг жестко сузились — и тут же вновь распахнулись наивно и простодушно.

— Я пять лет прожил здесь, — ровно продолжал старик. — А теперь, значит, мне будет лучше в Горга-до?

— Стоит ли господину тревожиться? — успокоительно замахал руками Чинзур. — Если б что-то угрожало тайне, разве Оплот не примчался бы сюда раньше любого гонца? Разве стал бы он на сутки задерживаться? Да еще по такому глупому поводу… смех и сказать-то…

— А что за повод? — заинтересовался астролог. — И откуда, кстати, тебе об этом известно?

— От гонца, откуда же еще? Поболтали мы с ним, отчего ж не поболтать? Вот он и сказал, что хозяин совсем было в дорогу собрался, да из-за Косого Крейшо отъезд отложил.

— Из-за Косого Крейшо?

— Ну да. Мол, Крейшо должен был в тот день вернуться из поездки одной, да задержался, вот Оплот и остался на ночь в городе — стало быть, Косого дождаться и с собой взять… Чтоб хозяин из-за слуги свои дела откладывал — правда, смешные люди эти наррабанцы?

Чинзур что-то еще вопросительно чирикал, но старый ученый уже не слышал его. Ковер под ногами закачался, как палуба на волнах; кровь в ушах зашумела, как прибой на рифах. Илларни почувствовал себя на борту корабля, который вот-вот разобьется в щепки на скалах.

Слуга тем временем устроился на ковре возле низкого деревянного столика с письменными принадлежностями и начал аккуратно переписывать с навощенной дощечки на бумагу только что продиктованный ученым текст о кхархи-гарр. Весь углубился в работу. Можно подумать, он не понимает, какой новостью только что оглушил хозяина…

Да все он понимает, мерзавец! Не далее как вчера Илларни с Чинзуром толковали о нравах наррабанских вельмож. В частности, говорили о том, что почти каждый из этих господ, каким бы добронравным, богобоязненным и законопослушным он ни был, держит при себе особого слугу — такого, как Косой Крейшо у Таграх-дэра. Этакая помесь палача с наемным убийцей…

Значит, Оплот Горга-до считает, что для поездки в загородное поместье ему необходим палач?

Опустившись на высокую парчовую подушку, Илларни заставил себя трезво и спокойно оценить ситуацию.

Он сам не беседовал с гонцом. О Косом Крейшо ему известно лишь со слов Чинзура. Не исключено, что Таграх-дэр всего-навсего желает понадежнее перепрятать своего опасного, но ценного гостя.

Старый астролог серьезно рискует, кому бы он ни поверил, Чинзуру или Таграх-дэру. Но риск в этих двух случаях неравнозначен.

Если Чинзур предатель, он выдаст Илларни врагам Таграх-дэра. Но это еще не смерть. Можно попытаться искусной ложью заморочить противникам головы или попросту бежать.

А вот если Оплот решил раз и навсегда покончить с рискованной игрой… Да-а, тогда смерть будет быстрой и неумолимой.

Рассудок подсказывал, что нужно немедленно бежать. О том же твердило истосковавшееся по родине сердце.

Тайверан… опутанные вьюнком серые стены сторожевой башни… озорной детский смех… веселые, плутоватые карие глаза…

Орешек! Что с ним, с этим мальчиком, который заменил ему сына? Такой славный, добрый, смышленый парнишка… бездельник и шалопай, но умница, светлая голова и горячая, живая душа! Где он теперь, в какие руки попал? Ему уже больше двадцати… ох, двадцать три, уже мужчина…

— Так ты считаешь, — спросил Илларни, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, — что твой контрабандист может помочь? Но чем? Достанет корабль? Сейчас же сезон штормов…

Это был первый случай, когда Илларни сам заговорил о побеге.

Слуга замахал руками, чуть не перевернув склянку с чернилами.

— Зачем нам корабль? Разве можем мы бежать в Горга-до? Неужели Оплот не перероет там каждую крысиную нору? Не проще ли затеряться в столице, а оттуда с любым караваном — на западное побережье? Кто подумает искать нас там? Уйдут шторма, и мы из первого же порта — домой… разве плохо?..

Илларни уже отвлекся от мыслей об этом авантюрном плане, перед стариком вновь сверкнули веселые карие глаза мальчишки-раба, который был дорог ему, как родной внук.

«Мальчик мой, мальчик! Почему я, старый дурак, не позаботился о тебе заранее? Надо было продать или подарить тебя в хорошую семью, богатую и добрую… например, высокородному Гранташу, он человек образованный, ты мог бы стать его секретарем… А где ты теперь? Может, в одном из страшных подземных поселков — дробишь камень без надежды когда-нибудь увидеть солнце?..»

Илларни взглянул куда-то мимо Чинзура и сказал тихо, но твердо:

— Я должен вернуться в Грайан. Человек может жить где угодно, но умереть ему лучше всего на родине, после того как он завершит свои дела и позаботится о близких.

— К чему мой господин говорит о смерти? — возликовал Чинзур. — Разве боги допустят гибель великого мудреца? Сейчас же займусь приготовлениями. Позволит ли хозяин мне уйти?

Илларни молча кивнул.

«Да, он не тот спутник, с которым можно пуститься в опасное странствие, — думал звездочет, глядя в спину слуге. — Может быть, я пожалею о своем решении. Но ведь и неверная дорога куда-нибудь да приведет. Главное — не сидеть на месте».

 

6

Дорожный приют (или, как сказали бы в Грайане, постоялый двор) благоухал пряными, сладкими, тягучими ароматами: хозяин щедро подсыпал на жаровню какие-то сухие зеленые семена. Запах был неплох — все лучше вони, царящей на постоялых дворах Грайана. И вино — хоть не самых изысканных сортов, а все же не чета грайанской кислятине. Жаль только, что сидеть приходится на полу, облокачиваясь на высокие жесткие подушки. Блюда и кубки стоят прямо на вытертом до дыр ковре, и тут же, в двух шагах, расхаживают прочие гости — те, что не выбрали еще для себя удобное местечко. Ходят, между прочим, прямо в пыльной обуви, хотя в Наррабане и принято разуваться у дверей. Такое неприятное зрелище — снующие мимо твоей еды чужие ноги…

Впрочем, ножки, что остановились сейчас рядом с Чинзуром, вызвали у грайанца совершенно иные чувства. Он бросил на них снизу вверх восхищенный взгляд. Высокие, стройные, насколько позволяют угадать пышные шаровары, а уж то место наверху, где эти ножки перетекают в спину… м-м-м!

— Тахиза! — умильно окликнул Чинзур. — Красавица! У меня одна вещичка есть — кому бы подарить, а?

Рука грайанца поигрывала тонким серебряным браслетом. Темные глаза племянницы хозяина кокетливо блеснули.

— Надень сам! — промурлыкала она и легко поставила на подушку маленькую ножку в черном башмачке.

Дрожащими пальцами Чинзур сомкнул браслет на ножке и немного помедлил, сжимая щиколотку, восторженно удивляясь ее хрупкости и изяществу. Не удержался — просунул ладонь под тонкую материю, двинул выше, к икре…

Ножка резко вырвалась. Тахиза наклонилась к наглецу, засверкала глазами.

— Дяде скажу! — жарким шепотом пригрозила она. — Зарежет и в море бросит!

И ушла, возмущенно покачивая высокими бедрами. Но браслет, между прочим, обидчику не вернула.

Чинзур растерянно и сердито развел руками, сказал вслух по-грайански:

— За мой медяк — я же и дурак? За мой золотой — меня в море головой?

Ну и дрянь эта Тахиза! Дрянь и потаскуха! Хотя и требует, чтобы ее называли Тахиза-шиу, девушка то есть. Вечно закусывает концы платка, чтоб никто не сглазил ее девственность. Было бы там что сглазить!

Постаравшись выбросить подлую девку из головы, Чинзур стал прикидывать, как они с Илларни доберутся до столицы. Этот постоялый двор, что расположился у самого поместья Таграх-дэра, придется обойти стороной. А до второго дорожного приюта, что лежит гораздо дальше, обязательно нужно добраться засветло, потому что в здешних краях ночуют под открытым небом лишь те, кому сильно надоела жизнь.

Контрабандист, что еще недавно пил вино рядом с ним, подробно описал дорогу, обещал помощь. Все бы хорошо… только б не спутало планы письмо, что утром получил Илларни. Ясно, что Таграх-дэр встревожен… догадывается, что его преступление выплыло наружу. Но только догадывается, иначе сразу убил бы звездочета.

И уж конечно, не подозревает, что на него точит когти грозный Хайшерхо, глаза и уши Светоча.

Умен Хайшерхо, умен! Не нравятся ему те, кто рвется к власти. Таких Хайшерхо вовремя останавливает. Вот и сейчас — покопался в жизни вельможи, как мусорщик копается в груде хлама, и вызнал, что грайанский ученый, который якобы пишет историю рода Таграх-дэра, на самом деле — богомерзкий звездочет, составляющий для своего господина гороскопы.

Для такого страшного обвинения нужны серьезные доказательства, и лучшее из них — сам звездочет!

Только бы не сорвалось! Хайшерхо платит щедро, а Чинзуру нужно много денег, чтобы не только вернуться в Грайан, но и замять неприятную историю с внезапной смертью дядюшки. Тогда Чинзур был молод и неосторожен, не сумел предугадать все неожиданности и в результате стал не счастливым обладателем наследства, а спасающимся от казни преступником. Ничего, теперь он все уладит! Богатый человек даже с Безымянными договорится, не только с законом.

Снова подошла с кувшином Тахиза. Она явно сменила гнев на милость.

— Вино кончается, — шепнула красавица, наклонившись так, чтобы ее грудь коснулась плеча Чинзура. — Придется лезть в погреб, а там темно, я боюсь…

Чинзур тут же забыл о своих великих планах.

— А если бы в погребе тебя ждал хороший знакомый, смелый человек, настоящий мужчина?

— Тогда не страшно, — лукаво повела бровью Тахиза и, подхватив кувшин, исчезла.

Так, теперь главное — не быть дураком и не терять времени. Вход в погреб — во внутреннем дворике. К счастью, дворик пуст, никто не интересуется, зачем гость сдвигает каменную плиту и лезет по приставной лестнице.

Свет, падая сверху, выхватывает из мрака два ряда вмурованных в стену гигантских кувшинов и уводящий в темноту проход меж ними.

После безжалостного наррабанского солнца отрадны подземный холод и полутьма, обнявшие распаленное желанием тело.

Куда менее приятны прикосновение стали к шее и мрачный голос позади:

— Шевельнись — и умрешь.

Чинзур, задохнувшийся от неожиданности и ужаса, даже не думал сопротивляться, покорно дал уложить себя носом вниз на земляной холодный пол, закинул, как было приказано, руки на шею и прохрипел просительно:

— Кошелек на поясе, бери — и отпустил бы, а? Разве ж я что кому скажу?!

— Молчи, отступник, — равнодушно ответил голос сверху. — От Хмурого Бога кошельком не откупишься.

Это были самые страшные слова, которые Чинзур слышал за свою жизнь, и, похоже, последнее, что ему суждено было услышать. Страх оглушил, ослепил, почти задушил его. Из мыслей осталась только одна, мучительная, раздирающая мозг: «Нашли!»

Но неизвестный во мраке медлил, смерть не шла, и замершее было сердце вновь толчками погнало кровь по жилам, воздух со всхлипом ворвался в пересохшее горло. Чинзур даже рискнул чуть повернуть голову к падающему сверху столбу света.

Плита наверху еще немного сдвинулась, на лестницу ступила ножка в черном башмачке. В душе пленника мышью заметалась надежда: «Тахиза! Помочь не сможет, но хоть завизжит. Люди услышат, сбегутся…»

Девушка спустилась до середины лестницы, вгляделась в темноту и спросила серьезно, без обычного кокетства:

— Все в порядке, Посвященный?

— Все в порядке, Ученица, — откликнулся голос. — Можешь привести его сюда. И пригляди, чтоб нам не помешали…

Тахиза ящеркой скользнула наверх.

Чинзуру показалось, что он завыл в голос, хотя на самом деле ни один звук не нарушил тишину подвала.

Черные башмачки! Ведь он же знал, что Ученики-в-Черном должны носить что-нибудь черное из одежды или обуви. Сам Чинзур когда-то убирал волосы под черную головную повязку…

Ох, верно говорят: у прошлого цепкие когти!

Как он радовался, что станет одним из кхархи-гарр! Как мечтал о том, чтобы назваться Посвященным, а там, глядишь, и Избранным. Лезть выше не хотелось: уж больно крута ступенька.

Но однажды его учитель, Принесший Клятву, в пьяном виде разоткровенничался и выболтал кое-что, о чем не надо бы знать Ученику.

Когда наступает время, Ученика с завязанными глазами (не снимая повязки ни днем, ни ночью) доставляют в пещеру-святилище. Там вместе с другими Учениками-в-Черном (человек десять-двадцать) он клянется Кхархи в верности. Затем его возвращают домой — разумеется, с повязкой на глазах, ведь придется пролить еще немало крови, пока он станет Посвященным и ему будет открыто место, где находится пещера со статуей бога.

Это Чинзур знал и раньше. Но не знал самого страшного: оказывается, в миг принесения клятвы тень Хмурого покидает статую и говорит с Учениками… нет, не говорит — входит в их разум… Понятнее учитель объяснить не сумел, только мычал счастливо и пьяно, вспоминая миг, когда почувствовал, как сливаются воедино он сам, остальные Ученики и божество… А главное — человек после этого становится другим! Он искренне и восторженно служит Кхархи, даже не помышляя о том, чтобы предать своих собратьев. А если нужно — с готовностью идет на смерть. Вот так после общения с тенью бога человек возвышается душой!..

«То есть сходит с ума», — сказал себе Чинзур — и в тот же день сбежал от учителя.

Убийства и жестокость не отвратили бы Чинзура от кхархи-гарр. Совести и жалости у него было не больше, чем у лисы в курятнике. Но Хмурый заламывал слишком высокую цену за власть и могущество. Ни разум, ни волю грайанец не собирался отдавать. До последнего вздоха, до последнего удара сердца он готов был верно и преданно служить лишь одному человеку: Чинзуру Луговому Кузнечику из Семейства Авиторш…

Размышления пленника были прерваны пинком в бок.

— Эй, что притих? Смотри не сдохни! С тобой сейчас будет говорить Избранный.

Чинзур встрепенулся. Избранный — это серьезно! С чего бы такое внимание к беглому Ученику? Этим людям что-то от него нужно! Что-то другое, не жизнь, не жизнь…

Грайанец до крови прикусил губу, чтобы не заорать от радости. Появилась хоть крошечная надежда! А уж он расстарается, докажет, что живым он может принести больше пользы Кхархи, чем мертвым!

По ступенькам начал спускаться человек. Чинзур успел разглядеть, что это мужчина низкого роста, пожалуй, ниже, чем он сам, с очень длинными руками.

Плита сверху задвинулась. Из тьмы донесся голос, похожий на змеиное шипение:

— Скажи, Посвященный, ты догадался проверить, слышны ли наверху крики из погреба?

— Не важно, — поспешил опередить Посвященного Чинзур. — Криков не будет, зачем нам крики?.. Что хочет узнать Избранный? Какой приказ я должен исполнить, чтобы Кхархи остался доволен?

И замолчал, с тревогой прислушиваясь к доносящимся из мрака сиплым звукам. Что это — гневное покашливание или смех?

— Хорошо, — наконец отозвалось шипение из мрака. — Расскажи о человеке по имени Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер.

 

7

— Почему они тянут, господин? Почему к охраннику не идет смена? Может, они что-нибудь заподозрили?

— Не скули, Чинзур. Если бы они что-нибудь заподозрили, нас не оставили бы одних в комнате…

Чинзур невольно оглядел комнату — и почувствовал внезапный укол тоски. Как не хотелось уходить отсюда в холодную, страшную, полную подлых неожиданностей ночь! Как уютно, тепло и безопасно было здесь!

Синий ковер с золотым узором — сплетение рыб и водорослей. Разбросанные по полу подушки такого же цвета и с тем же узором. Латунные светильники в виде рыбок. В углу, на деревянной подставке, большой стеклянный аквариум с живыми рыбами — крупными, яркими, разноцветными.

Хозяин проследил взгляд слуги.

— Мне их будет не хватать, — с грустной улыбкой сказал Илларни. — Они так скрашивали мое одиночество!

Старик подошел к аквариуму, покрошил на поверхность воды немного сухого корма из стоящей рядом глиняной чашки и постучал по стеклу. Рыбы дружно взметнулись вверх.

Дно аквариума было устлано песком и ракушками, среди которых струились длинные водоросли. Но прежде всего привлекал внимание игрушечный сундук, словно упавший на морское дно с терпящего бедствие корабля. Сундук косо зарылся в песок, крышка была откинута, вокруг рассыпались «драгоценности» из стекла — красные, зеленые, бледно-голубые.

— Какие дивные стеклоделы эти наррабанцы… — негромко произнес Илларни и тем же тоном продолжил: — Ты уничтожил мои инструменты?

— Почему мой господин спрашивает? — обиделся слуга. — Завернул в тряпку, привязал камень, улучил миг, когда никто не видел, и зашвырнул в море… разве ж я не понимаю?!

Чинзур сказал неправду. Он зарыл опасные инструменты на заднем дворе — зарыл аккуратно, чтобы не повредить их. Хайшерхо оценит такую улику. Даже если звездочет будет запираться под пытками, сверток поможет убедить Светоча в вине старика и Таграх-дэра.

— Молодец, молодец, — благосклонно покивал Илларни и отвернулся к аквариуму, где рыбы жадно хватали крошки корма, опускающиеся к сундуку с «сокровищами».

В первый же день после приезда в поместье старик изучил здесь каждый закуток, отыскивая путь для побега, а заодно и для сокрытия в случае чего следов своего опасного искусства. Конечно, его внимание привлек скалистый обрыв, круто уходящий к морю. Там даже стены не было — только охрана ходила днем и ночью, просто так, на всякий случай. И хотя Илларни с тех пор почти не наведывался к обрыву, он помнил, что прибой не доходит до скалы, оставляя внизу широкую кромку камней и песка. Забросить что-то сверху в волны мог лишь тот, кто обладал силой легендарного богатыря Раушвеша.

Слуга солгал. А значит, он лгал и во всем остальном.

Но это не имело значения. Завтра в поместье должен был приехать Таграх-дэр, поэтому исчезнуть нужно было этой ночью. Тут им с Чинзуром по дороге. Не важно, какими соображениями руководствовался слуга, подстрекая хозяина к побегу (кстати, у Илларни имелись на этот счет догадки). Этот человек и впрямь может пригодиться в пути. Как говорят в Наррабане, в засуху пьешь и вонючую воду. А уж в столице старый астролог сыщет способ избавиться от опасного попутчика. Илларни имел дело с людьми куда хитрее и коварнее какого-то Чинзура!

А инструменты… ну и что — инструменты? Илларни и раньше жил в Наррабане и знал, как легко могут погубить звездочета орудия его ремесла. Поэтому все, что попало в руки слуги, предварительно было разобрано на составные части и приняло совершенно безобидный вид. Например, небольшая подзорная труба — самый опасный предмет в круглой башне — в развинченном состоянии превратилась в футляр для письменных принадлежностей: острых палочек и перьев. Там даже цепочка сбоку имелась, чтобы подвешивать футляр к поясу… Колесико, которое помогало настраивать изображение на нужную резкость, было теперь прикручено к треноге-подставке и превратило ее в так называемый межевой циркуль. Никому не запрещено практиковаться в землемерном мастерстве. Илларни и раньше время от времени слонялся с этой треногой по округе, вслух похваляясь перед сопровождавшими его охранниками своими разносторонними познаниями (не только историк, но и землемер!), а заодно, на всякий случай, изучая окрестности…

Единственное, что могло бы безоговорочно погубить астролога, — это две линзы из подзорной трубы. Две большие прозрачные линзы из очень прочного, прекрасно отшлифованного стекла. В порошок их растолочь трудно, разве что разбить на осколки… Но куда эти осколки деть? Зарыть? Ученый с лопатой в руках привлек бы всеобщее внимание, а доверить линзы Чинзуру — это надо вконец из ума выжить. При себе их носить тоже опасно: если Илларни схватят сразу после побега, до того, как он избавится от улик, то можно сразу прикидывать, кем он родится в будущей жизни, потому что эта уже окончена. Спрятать линзы здесь? Рискованно: слуги — народ дотошный…

Что ж, простая логика подсказывает: не можешь спрятать вещь — положи ее на самом видном месте среди подобных ей… Вот они, линзы, целенькие, не разбитые: выглядывают краешками из груды «сокровищ» на дне аквариума. Очень, очень красиво…

— Хорошо, что ветер с моря, — с тоскливой надеждой вздохнул Чинзур. — Говорят, Слепые Тени боятся запаха соленой воды, даже на рыбачьи деревушки не нападают — ведь правда, господин?

— Во-от чего ты боишься! — сочувственно откликнулся хозяин. — Но мы же пересидим темноту у этого твоего… знакомого… А днем эти твари на людей не нападают. А может, их и не существует вовсе. Может, разбойники убивают запоздалых путников, а местные жители валят все на неведомых чудовищ.

— Как же так? — забывшись, воскликнул Чинзур. — Я знал двоих парней, которые этих тварей видели, вот как я — моего господина… Говорят — морды длинные, гладкие, безглазые… зачем бы тем парням врать?

Илларни нахмурил брови:

— Даже так? Видели хищников совсем близко — и остались в живых? Ай да парни! Как же им так повезло?

Чинзур прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. А Илларни продолжал, пряча в глазах насмешку:

— Ходят слухи, что разбойники и кхархи-гарр — а зачастую это одни и те же люди — заключают со Слепыми Тенями нечто вроде союза. Чудовища не трогают разбойников, шляющихся по ночным дорогам, а те за это скармливают тварям тела убитых. Если опять встретишь тех двоих, Чинзур, будь с ними поосторожнее: кто знает, что они за люди!

Чинзур в смущении отвернулся к окну — и негромко воскликнул:

— Господин, взгляни — смена охранников!

Илларни подошел, глянул из-за его плеча.

— Отлично! Теперь у нас есть немного времени… Но помни: ты обещал не убивать часового!

* * *

Хотя было и не полнолуние, луна предательски высвечивала каждую трещину в скале, каждый выступ. Илларни предпочел бы полную тьму, когда не видишь, куда ставишь ногу, зато и не боишься стрелы вдогонку. Увы, астрологи лишь созерцают небесные светила, а не повелевают ими…

Жесткая колючая веревка резала руки, ветер грубо толкал старика в спину, швыряя лицом на скалу. Но Илларни шустро спускался, не испытывая страха. Наоборот, он чувствовал себя помолодевшим, вновь окунувшимся с головой в авантюрные похождения.

Море ревело разбуженным зверем. Илларни видел сверху, что прилив затопил большую часть полосы, протянувшейся вдоль берега.

Нога ступила на каменный карниз. Прямо из скалы выглянул Чинзур, потянул астролога куда-то вбок:

— Здесь пещера, господин мой. Не лучше ли хозяину подождать тут? А я бы глянул, нет ли сигнала от контрабандистов…

Пещерка почти не защищала от ветра и соленых брызг — не пещерка даже, а так, выбоина в скале. Зато там можно было сесть, положив ободранные руки на торчащие у подбородка колени, и расслабиться. Однако бдительности старик не терял: прислушивался, не доносятся ли сверху крики, не хватились ли их в поместье.

А Чинзур змеей соскользнул к подножию скалы и пустился бежать вдоль берега. Перебрался через небольшой каменный мыс и увидел в скалах ровный красный огонь. Это горел в пещере разложенный контрабандистами костер.

Да, люди Хайшерхо знали свое дело. Они были повсюду, они были бесстрашны, точны и исполнительны. Пришел приказ доставить в Нарра-до двоих человек — и пожалуйста, все готово. Разведен в укромной пещере огонь, приготовлены запасы еды и все необходимое, чтобы изменить внешность: одежда, накладные бороды, краска для лица. И сидят у костра двое-трое вооруженных верзил, готовых, не задавая вопросов, охранять путников до самой столицы.

Наверняка все так и есть. Но на этот раз приказ Хайшерхо не будет исполнен. В игру вмешались слуги Хмурого.

Сейчас, именно сейчас судьба дарит Чинзуру несколько мгновений, чтобы решить, как быть дальше.

В винном погребе коварной Тахизы Чинзур со страху наговорил лишнего. Теперь кхархи-гарр известно все: место встречи, путь до Нарра-до, дом, где Илларни должен остановиться в столице… Где они нанесут удар? В городе? По дороге? А может, поджидают у костра, бросив в море тела контрабандистов? Самое важное, самое главное: сохранят ли кхархи-гарр жизнь Чинзуру?

И ознобом по позвоночнику, льдом по сердцу пришел ответ: а зачем? Он свое дело сделал, привел звездочета в лапы слуг Хмурого. К чему дальше возиться с отступником, который предал сначала Кхархи, потом Хайшерхо?

Чинзур круто повернулся и, спотыкаясь, зашагал прочь от огонька, сулившего защиту и тепло. Зашагал в грозную ночь, полную врагов, чудовищ, холодного ветра и неизвестности.

Поравнявшись с пещеркой, где ждал Илларни, слуга глухо сказал:

— Плохо дело, господин мой. Нет нам знака. Может, помешало что-нибудь контрабандистам? Будем возвращаться, пока нас не хватились? Или пересидим до света здесь, в скалах?

Чинзур уже неплохо изучил старого астролога и не удивился, когда тот твердо ответил:

— Возвращаться нельзя. Ты же хвастался, что разузнал дорогу? Ну, так…

Старик настороженно замолчал: сверху донеслись крики.

— Часовой очнулся, — шепнул Чинзур так осторожно, словно наверху кто-то мог расслышать его сквозь шум прибоя.

— Уходим! — скомандовал Илларни.

* * *

Ветер с воем летел по ущелью — то ли торопил беглецов, то ли угрожал им. Промокшая одежда противно липла к телу и воняла гнилыми водорослями. Еще бы! Именно в куче выброшенных на берег водорослей два загнанных человека еще недавно пытались укрыться от охранников с факелами, гортанно перекликавшихся вдоль берега.

Четверть звона назад беглецы были уверены, что им удалось обмануть преследователей и что можно без опаски уходить прочь от моря. И вот теперь — визгливые вопли, эхом катящиеся по ущелью, и три факела позади во тьме.

Но тьма не была спасительно густой и непроглядной. Стремительно летящие со стороны моря облака то закрывали луну, то проносились дальше, позволяя падающим с неба белесым потокам высвечивать ущелье до самого дна.

Илларни устал, старое сердце тяжело колотилось в ритм бегу… впрочем, не было никакого ритма, да и не бег это уже был, а неровный быстрый шаг, мучительный, уносящий последние силы.

Но мысли храброго ученого были не о том, что сердце больной птицей тычется в ребра, мышцы невыносимо болят, а горло глотает воздух не струей, а плотными сгустками. Илларни умел в критические моменты отвлечься от забот о собственном теле. И сейчас он с упорством отчаяния искал выход из опасной ситуации.

Эти трое свирепы и сильны, как псы, — скоро догонят! Попробовать дать им бой? Идиотская мысль! Подкупить? Только не с тем, что звенит у них с Чинзуром в кошельках! Но даже если у Чинзура при себе больше денег, чем он говорил, охранники предпочтут взять и деньги, и пленников. Уговорить, убедить, обмануть? Но Таграх-дэр, как многие богачи, набирал охрану из горцев, которые с презрением относились к жителям прочих местностей. Говорили меж собой на своем диалекте, а обычный наррабанский язык знали плохо. Впрочем, когда хозяин скажет: «Убей!» — они, конечно, поймут…

Горькие торопливые раздумья прервал дикий крик позади. Бегущий перед Илларни Чинзур обернулся через плечо, споткнулся, взвыл и упал на колени, с безумным ужасом глядя куда-то назад и вверх.

Илларни расширившимися глазами тоже взглянул ввысь. То, что прочертило небеса над беглецами, было куда страшнее стремительных облаков.

В панике Чинзур вскочил на ноги и зайцем метнулся прочь, но Илларни, которому новая опасность вернула молодые силы, в два прыжка догнал слугу, вцепился в плечи, швырнул на камни, даже не удивившись тому, что он, старый человек, легко справился с тридцатилетним мужчиной. Рука Илларни уверенно и жестко сжала шею Чинзура пониже уха — там, где бешено пульсировала под кожей жилка.

— Двинешься — убью! — тихо, но грозно пообещал астролог. — Замри, не дыши!

Рядом хлопали тяжелые крылья и раздавались полные ненависти вопли — там шел бой. А два беглеца лежали, как упали — на спине, лицом вверх, — и остановившимся взглядом смотрели на чудовище, что нависло над ними.

Этот темный летучий кошмар был не очень велик — локтя в три длиной. В воздухе его удерживали мерные удары широких перепончатых крыльев. Безволосая кожа в свете луны блестела, как намыленная; на тянущейся к людям длинной морде не было ни глаз, ни рта. Страшнее всего был прижатый под животом длинный гибкий хвост с острым изогнутым шипом на конце.

Чинзуру хотелось вскочить и с воплем помчаться по ущелью — прочь от гнусной твари. Но уцелевшая частица рассудка напоминала ему о том, что он узнал когда-то от кхархи-гарр: жила за ухом очень уязвима, одним нажатием на нее можно заставить человека потерять сознание. А подольше не отнимать руки — и человек умрет…

Застыв меж двумя смертями, оскалившись в гримасе невыносимого страдания, Чинзур глядел, как бьет над ним крыльями Слепая Тень. Он не мог даже закрыть глаза.

Ночной воздух прорезали отчаянные человеческие крики. Хищник дернулся в воздухе, рывками набрал высоту и спикировал влево — туда, где шла битва.

Крики смолкли, отзвучал последний стон. Слышны были только возня да хлопанье кожаных перепонок. И вот оцепеневшие от ужаса Илларни и Чинзур увидели незабываемо мерзкое зрелище. Низко, почти над их лицами пролетели четыре Слепые Тени. Тяжело взмахивая крыльями, твари тащили тело одного из охранников, похожее на сломанную куклу, подцепив его своими шипами-крючьями как попало: под ребра, за живот, за шею…

Отвратительная возня слышалась со всех сторон, но ни Чинзур, ни Илларни не смели повернуть голову.

Когда все стихло, обессиленные беглецы еще некоторое время глядели в светлеющее небо, на котором поблекла луна.

Наконец Илларни убрал руку с шеи слуги и осторожно поднялся на ноги.

— Улетели, — хрипло пробуя свой голос, вымолвил старик.

Чинзур попытался встать, рухнул на четвереньки, его вырвало на покрытые мхом камни.

Пока слуга приходил в себя, его хозяин осмотрел место боя. Обнаружил пятна крови, но не нашел ни одного трупа.

— Что ж, — задумчиво сказал Илларни, — можно считать доказанным, что эти существа нападают лишь на движущуюся добычу. Они и впрямь слепы. Вероятно, они находят жертву на слух либо чутьем… а от нас так и несет этой соленой гнилью, она забивает запах человеческого тела. Кроме того, Слепые Тени могут…

— Хозяин! — взвизгнул Чинзур. — Уйти б нам поскорее, а?..

— Погоди, не мешай: я должен четко сформулировать мысли, чтобы при случае все точно записать. Итак… Слепые Тени могут также обладать тем загадочным, почти не изученным чувством, что присуще летучим мышам. Пасть практически отсутствует… любопытно бы узнать, как они питаются…

— Вот сейчас вернутся — узнаем! — мрачно посулил Чинзур.

— Вряд ли, уже светает… Впрочем, нам действительно пора идти…

Когда путники двинулись дальше по ущелью, Чинзур не удержался:

— Могу я спросить, откуда мой господин знает этот способ убийства?

— Я немного и лекарь, — со спокойной гордостью сказал Илларни. — Это место называется — Жила Жизни…

— Мой господин мудр, но неужели он вправду смог бы убить меня?

— Не знаю, Чинзур…

Подумав, Илларни добавил про себя: «Вряд ли…»

 

8

Таграх-дэр сидел на черно-багровом молитвенном ковре, поджав колени к подбородку. Ладони его были прижаты к вискам, глаза закрыты, губы что-то беззвучно шептали. Оплот Горга-до напряженно покачивал головой и словно ждал, что вот-вот его окликнет некто грозный, неумолимый…

Слуга с робостью глядел на острый, как лезвие ножа, профиль хозяина, на посеревшую, потерявшую свой коричневый цвет кожу, от которой отхлынула кровь. Конечно, нельзя вторгаться в разговор человека с богами. Таграх-дэр очень набожен и может убить наглеца, посмевшего прервать его молитву.

Но слуга не знал, что хозяин далек сейчас от благочестивых размышлений.

«Тщеславие, — мучительно думал Таграх-дэр, — подобно прекрасному коню великолепных статей. Глупец надеется, что, сев на такого скакуна, он будет вызывать зависть у пеших путников и быстро доскачет туда, куда влечет его душа. Но это не так. Конь норовист, и счастлив тот, кто сумеет покинуть седло по своей воле. Скорее всего, всадник будет сброшен в дорожную пыль и насмерть растоптан копытами…»

Губы вновь зашевелились. Но они шептали не священное имя Гарх-то-Горха, Единого-и-Объединяющего. Не взывали они к Двуглавому Тхайассату, который покровительствовал городу Горга-до. Тот, кто умеет читать по губам, разобрал бы имя: «Хайшерхо!»

Проклятое имя! Ненавистное имя! Да разорвет своими щупальцами Гхурух того, кто это имя носит! Жалкая тварь, сын уличного писца, не имеющий права добавить к своему имени слово «дэр»! Потому и не может занять высокий пост при дворе Светоча. Именуется скромно: смотритель дворцовых архивов… Ха, он в эти архивы и дорогу-то не знает! Некогда ему! Ведь он — «глаза и уши Светоча»! Плетет по всей стране паутину из шпионов, лазутчиков, доносчиков… похоже, что Таграх-дэр в эту паутину и угодил.

Подняв веки, хозяин впился в лицо слуги острым гневным взглядом. Слуга молча опустился на колени, виновато склонил голову. Отчаяние волной захлестнуло Таграх-дэра: беглецы не найдены!

— Искать! — хрипло каркнул он, не добавив ничего: ни угроз, ни посулов. Все и без того знали, как грозен в ярости и щедр в хорошем настроении Оплот Горга-до.

Слуга поднялся на ноги, но медлил уходить. Еле заметным кивком Таграх-дэр позволил ему говорить.

— Вчера на корабле «Золотая креветка» из порта Аршмир прибыли двое грайанцев. Мужчина и женщина. Судя по всему, знатные люди… Женщина очень красива, — чуть поколебавшись, добавил слуга.

Во взгляде Таграх-дэра мелькнуло удивление. Какой же красавицей должна быть незнакомка, если слуга посмел обратить на это внимание хозяина!

— В тот же день мужчина был замечен возле дома моего господина…

— Что значит «был замечен»? Говорил с кем-то из прислуги? Пытался что-нибудь вызнать?

— Не знаю, — виновато выдохнул слуга и заторопился: — Я расспрошу каждого… перетрясу всех, кто…

Этот жалкий лепет был остановлен гневным взглядом хозяина. Господину незачем знать, какими средствами слуга будет исправлять свою непростительную ошибку.

— Утром они наняли погонщиков мулов, — продолжал слуга, — тронулись в путь по дороге Соленого Ветра и недавно прибыли в дорожный приют, что расположен рядом с твоим поместьем, Оплот.

Таграх-дэр улыбнулся грозно и недобро.

— Кто еще прибыл в Горга-до на этом корабле?

— Трое купцов, каждого из них мы знаем. И двое грайанских наемников, мужчина и женщина, с ними рабыня на продажу…

Легким движением изящной кисти Таграх-дэр отмел эти несущественные сведения.

— Знатные гости, говоришь?

— Дети Рода, не меньше, выглядят так…

— Надо пригласить их отобедать у меня. Посмотрим, что за люди.

Про себя Оплот добавил: «И если они окажутся людьми Хайшерхо — пусть молят о спасении своих грайанских богов!..»

* * *

— Когда хозяин войдет в комнату, он ничего не скажет, даже не поздоровается. Ты молча встанешь, снимешь меч с перевязи и повесишь на стену — вон крючки, видишь? После тебя я повешу свой меч, только потом начнется обмен приветствиями. Говорить за нас обоих будешь, к сожалению, ты. Такие здесь порядки: беседу ведет мужчина, если, конечно, он не слуга. А женщина открывает рот, лишь когда к ней обращаются с вопросом.

— Очень разумные порядки.

— Еще наболтаешься, а сейчас слушай и запоминай… О Безликие, как ты расселся! Как лягушка на кочке! Смотри на меня. Левую ногу подогни под себя. Левую, тебе говорят! Всем весом садись на левое бедро. Колено правой ноги подтяни к груди… нет-нет, не надо задирать ногу. Обхвати колено руками…

— А то я не видел, как наррабанцы на полу сидят!

— Кого ты видел? Матросню пьяную да наемников? Ты не в кабаке, а в доме вельможи, так что сиди как полагается!

— Неудобно же!

— Терпи. Когда подадут еду, можешь развалиться поудобнее.

— Ладно, я согласен хоть на носу стоять, лишь бы скорее эта поездочка закончилась. Тебе, может, и некуда спешить, а меня невеста ждет.

— Ничего, — ровно сказала Нурайна. — Отдохнет бедняжка от твоего присутствия.

В душе женщины кипели раздражение и гнев. Последние дни ей постоянно приходилось сдерживать себя, сносить дерзкие, оценивающие мужские взгляды, молча ждать, пока ее спутник решает их общие дорожные проблемы. Дочь короля умела скрывать свои чувства, но это становилось все труднее… особенно потому, что наглый выскочка, общество которого ей приходилось терпеть, явно получал удовольствие от путешествия.

Упоминание о невесте послужило, как говорят в Грайане, последней градиной, сломавшей ветку. Королевскую дочь и раньше глубоко ранила мысль о том, что мерзкий самозванец посмел выдать себя за жениха Волчицы. Сочувственно думала Нурайна о том, какой мучительный стыд испытала несчастная девушка, когда раскрылся обман. Узнав, что эта неслыханная свадьба все же должна состояться, Нурайна даже выругалась, что бывало с ней редко.

А теперь бесстыжий негодяй вскользь, небрежно заявляет, что его ждет невеста. А на злую реплику Нурайны даже не обиделся. Закинул руки за голову и улыбнулся — не дерзко, как обычно, а мечтательно, ласково, светло:

— Нет, ты не понимаешь. Она тоскует… она любит меня. Если ты забыла, что означает это слово, разверни любой свиток стихов. Например, Джаши или Айфижами. Это в любом возрасте не помешает освежить в душе…

Черной бурей взвилась Нурайна, молнией засверкали ее гневные глаза.

Нет, ее обидел не намек на возраст, она его попросту не заметила. Гораздо больнее было услышать, что она забыла, что такое любовь. А невыносимее всего была снисходительная невозмутимость этого наглеца. Он говорил с королевской сестрой, как с несмышленым ребенком, который при всем желании не может обидеть взрослого человека.

Нурайна не закричала, не вцепилась в ненавистное лицо ногтями. Лишь легкая дрожь в голосе выдавала ее бешенство:

— Может, я и не помню, что такое любовь. Но я ее знала — в отличие от твоей невесты. Уж не думаешь ли ты, что сумел разбудить ее сердце? Не обольщайся. Это сделал плащ с вышитым соколом. Не будь на твоей одежде знака Клана… думаешь, Волчица обратила бы на тебя внимание? Думаешь, она вообще заметила бы, что ты мужчина? Ее любовь рождена твоим враньем и держалась на вранье! Неужели хоть одна женщина — я говорю не о рабынях и Отребье — позарилась бы на такое сокровище, как ты?

Улыбка слетела с лица Орешка, как от пощечины. Он побледнел и задохнулся. Перед глазами промелькнула картина: железная клетка, в ней мечется мрак, из которого сверкают глаза и жарко полыхает пасть…

Лишь миг длилось видение, но Орешек сразу понял, почему память вытолкнула из своих глубин именно это воспоминание.

Он вместе с другими грузчиками на веревках и шестах стаскивал по сходням клетку с огромной черной пантерой. Заморская пленница металась и шипела, парни хохотали и дразнили жуткую зверюгу. Было очень весело — до того момента, когда один из грузчиков подошел к клетке на шаг ближе, чем другие. Мощная лапа вылетела сквозь прутья решетки, когти пропахали весельчаку плечо и грудь…

Вот и сейчас он дразнил пантеру в клетке — и она до него дотянулась. Ох как дотянулась! Каждое слово Нурайны било наотмашь, потому что было правдой. Той правдой, которую Орешек прятал от самого себя глубоко в душе.

Неизвестно, что сказал бы (или сделал бы) бледный, со сверкающими глазами и сжатыми кулаками парень. Но тут послышались шаги. Два человека, умеющие владеть собой — придворная дама и актер, — тут же придали своим лицам выражение вежливого ожидания и обернулись к двери.

На пороге остановился сухощавый, по-юношески стройный человек с замкнутым лицом. Его темные глаза строго и внимательно переходили с одного гостя на другого.

Таграх-дэр гордился своим умением с первого взгляда составить верное представление о человеке. (При этом он старался не вспоминать об ошибках, которые время от времени допускал. Например, с Чинзуром, подлым грайанцем, явно замешанным в бегстве звездочета…) И сейчас он оценивал гостей, как ювелир оценивает положенный на ладонь камень.

Мужчина молод, явно неглуп, с фигурой воина и взглядом образованного человека. Держится вежливо и сдержанно, но вельможа уловил в его глазах отсвет бушующего в душе пламени: гость не то взволнован, не то рассержен. Молча, как и предписывает традиция, снял меч, повесил на стену. Сразу же после него ту же церемонию проделала женщина, одетая в мужскую одежду.

Гостья заинтересовала Таграх-дэра еще больше, чем ее спутник. Женщина и впрямь прекрасна, хотя оставила позади годы, которые в Наррабане называют «возраст бутона», и вступила даже не в «возраст цветка», а, пожалуй, в «возраст плода». Красота совершенно не грайанская. Хоть кожа по-северному бела, но лишь наррабанская кровь может подарить женщине такие волосы и глаза. Глядит уверенно и спокойно, встала с ковра легко и изящно. С мечом обращается привычно, можно догадаться, что оружие для нее — не просто знак независимости и власти. Некоторые знатные наррабанки, подчеркивая, что они не чета прочим женщинам, носят у пояса игрушечную саблю, но это, похоже, иной случай. Про таких, как эта незнакомка, говорят: «У нее мужская душа».

Прекрасна, как сказочная Дева-Молния. Но Таграх-дэр ни за что не ввел бы такую в свой дом. И не потому, что Оплот Горга-до предпочитал пухленьких юных проказниц. Просто такие, как эта гостья, плохо умеют подчиняться. К тому же они умны, а это серьезный недостаток для женщины.

И незнакомец, и незнакомка знают наррабанские обычаи, но не в совершенстве: забыли снять обувь при входе в дом. Впрочем, ни к чему хозяину обращать внимание на мелкие промахи гостей…

— Откуда бы вы ни прибыли — да будет милостив к вам Двуглавый Тхайассат, — учтиво произнес Оплот Горга-до, опустился на ковер и жестом предложил гостям расположиться рядом.

Слуги внесли высокогорлые кувшины, кубки на тонких ножках и блюда с крупными желтыми плодами тхау, горьковато-кислыми, разжигающими аппетит и жажду.

Хозяин устремил на гостей вопросительный взгляд. Орешек понял, что пора представиться…

Ох как неосторожно поступила Нурайна, рассердив его перед таким важным разговором! Ведь у них все было продумано: Нурайна — дочь ваасмирского купца, мать ее была из Наррабана. Семья случайно узнает, что дед Нурайны, живущий в Тхаса-до, тяжело болен, может вот-вот умереть. Старик богат; возможно, захочет оставить часть своего состояния грайанской внучке. Вот женщина и отправилась в дальний путь в сопровождении двоюродного брата…

Все это Орешек и должен был изложить хозяину. Но в этот миг он не мог рассуждать разумно. Душа его содрогалась от боли и ярости. Хотелось ему только одного: отомстить спесивой гадине, прямо сейчас! Любой ценой!

Значит, он недостаточно хорош для любой женщины, если она не из Отребья?

«Ладно, красотка, сейчас ты сама будешь объясняться мне в любви!»

Он вскинул на вельможу карие глаза, чистые и бесхитростные.

— Имени своего я не назову, скрою и имя моей спутницы, да простит нас благородный хозяин. За нами может быть погоня, а мой господин, возможно, знает эту грайанскую примету…

При слове «погоня» Нурайна недоуменно и тревожно подняла голову, а Таграх-дэр понимающе кивнул. Да, он знал эту примету: беглец, если не хочет быть пойманным, должен как можно реже произносить вслух свое имя, даже при самых надежных людях.

— Оплот Горга-до, наш гостеприимный хозяин, — продолжил Орешек, — принимает сейчас под своим кровом влюбленных, которые решили не дать злой судьбе разлучить себя. Мой Род и Род моей ненаглядной издавна враждуют, и для меня был один путь к счастью — похищение. Я увез ее, как в Огненные Времена Ульгир Серебряный Ручей увез прекрасную Жаймилину.

Нурайна опустила глаза, надеясь, что ее бессильное бешенство будет принято за душевное смятение и робость.

— Стесняется, — нежно оглянулся на нее Орешек. — Щеки-то как запылали! А ведь не жалеет, что покинула родной дом… Правда, любимая?

Женщина молчала.

— Ну, порадуй меня, — настаивал наглец, — скажи: «Да, дорогой!»

— Да, дорогой, — бархатно промурлыкала Нурайна — и Орешек вновь вспомнил клетку с пантерой.

— Боги снисходительны к любви, — вежливо отозвался хозяин. — Куда же лежит ваш путь?

— В Тхаса-до, у моей звездочки там родственники по материнской линии.

— Я так и понял, что в госпоже есть наррабанская кровь, — улыбнулся Таграх-дэр уголками губ.

— Конечно! — с энтузиазмом откликнулся Орешек. — Лучшее, что в ней есть, — от наррабанских предков! Она прекрасна, как ночь над пустыней, и горяча, как летящий из песков ветер. Уверен, она и сейчас жалеет, что мы с ней не наедине!

Изображая смущение, Нурайна закрыла руками лицо, но украдкой отвела ладонь и бросила на Орешка взгляд, ясно говорящий: да, она жалеет, что они не наедине! Очень жалеет!

— И такую драгоценность приходится таскать по дорогам, — вздохнул Орешек. — У нее от волнения начались головные боли, так мучается, ягодка моя… К тому же она боится мышей, а постоялые дворы ими просто кишат.

— Двери моего дома распахнуты настежь, — любезно сказал хозяин. — Передохните здесь перед далеким путешествием — ведь прекрасной госпоже придется пересечь пустыню.

— Да будет полон радости этот дом! — обрадовался Орешек. — Да прольют на него свои щедроты все боги Грайана и Наррабана!

Нурайна взмахнула ресницами, всем своим видом выражая застенчивую благодарность. В конце концов, все пока складывается неплохо, а изувечить дурака Ралиджа она успеет и потом…

Двое слуг внесли и поставили на ковер огромное массивное блюдо с кусками жареной баранины, источающей потрясающий запах. Некоторое время все трое молча ели и пили — в Наррабане не любят застольных бесед.

Таграх-дэр мрачно прикидывал, что делать дальше. Все, что говорил гость, звучало вполне правдоподобно. Вроде бы грайанец был виден насквозь: избалованный, нагловатый Сын Рода, которому, вероятно, впервые в жизни в чем-то отказали родители и который, разобидевшись, решил добиться своего…

И все же что-то здесь было неправильно. Что-то здесь было не так. Может быть, неуловимая странность связана с женщиной?

Вельможа бросил короткий взгляд на гостью. Неровное дыхание, красные пятна на скулах, устремленный вниз взгляд — словно нет на свете ничего важнее, чем узор на ковре… Что ж, это вполне естественно: женщина, не слишком юная, бежала из дома с красивым наглецом гораздо моложе себя. Скорее всего ищут ее не родители, а разъяренный муж… понятно, что она нервничает.

И все-таки, все-таки…

И тут вельможа заметил то, что превратило его смутные подозрения в мрачную, беспощадную уверенность.

Женщина на миг подняла глаза, метнула на своего спутника быстрый взор — и тут же скромно опустила очи на блюдо с бараниной.

«О черные щупальца Гхуруха! Таким взглядом не глядят на возлюбленного! С таким взглядом придумывают пытку для пленного врага!»

Все, что говорили гости, было ложью. Кто же они на самом деле? Люди Хайшерхо? Но ведь они только что прибыли из Грайана! Или это тоже как-то подстроено хитрым старым шакалом Хайшерхо?.. А если они в самом деле из Грайана, то как их появление связано с побегом звездочета?

Было два пути узнать правду. Оставить гостей в доме и следить за каждым их шагом, подкарауливать каждый их вздох… Но это требует времени, а враги Таграх-дэра не станут медлить. Остается второй путь — путь грубой силы. Швырнуть грайанцев в подземелье, подержать там некоторое время для пущего устрашения, а затем допросить как следует…

Конечно, эти двое без драки не сдадутся. Мужчина, судя по виду, хороший воин, да и женщина, надо полагать, во время боя не забьется в угол, дрожа от ужаса. А ведь взять их надо живыми…

Вновь вошли слуги, неся подносы со сладостями и разнообразными фруктами, из которых Орешек узнал только яблоки.

Таграх-дэр встретился взглядом с одним из слуг.

— Подай еще вина. Ассахарского, тридцатилетней выдержки, для дорогих гостей.

И двумя пальцами коснулся мочки уха.

Слуга поклонился и исчез. Чуть ли не сразу он возвратился с небольшим кувшином и наполнил чаши гостей. Когда слуга подошел к хозяину, тот отстранил его поднятой ладонью:

— Мой кубок полон… Пьем во славу Единого-и-Объединяющего!

После этих слов полагалось осушить кубки до дна. Нурайна длинными глотками выпила светлое терпкое вино. Внезапно лицо ее приняло мягкое, нежное выражение, она откинулась на подушки, сомкнула глаза, задышала ровно и легко.

Орешек, чей кубок тоже уже опустел, с недоумением взглянул на спящую женщину. Затем глаза его расширились, он вскочил на ноги и угрожающе шагнул к хозяину. Вельможа не шевельнулся, не вздрогнул. Спокойно и пристально смотрел он, как Орешек споткнулся, словно его ударили под колени, растянулся на ковре и затих со счастливой детской улыбкой.

 

9

Сквозь маленькое окошко сочилась бледно-желтая полоса лунного света. В ней густо плясали пылинки, делая лунный луч грязным, мутным. И все это летучее ведьмино варево перечеркивал своей тенью железный прут, делящий оконце пополам.

Нурайна с тоской глядела на этот смутный поток. Орешек с такой же тоской уставился в засыпанный сухой травой каменный пол.

Ноги узников не были связаны, зато руки были скручены за спиной тонкими жесткими ремешками, завязанными хитроумным узлом — не найти было даже концов ремешка.

Когда Орешек и Нурайна проснулись в подземелье, они не стали тратить время на бесцельные взаимные упреки, а сразу начали помогать друг другу освободить руки. Нурайна с остервенением грызла ремень, связывавший Орешка, и окровавила себе рот, пока не поняла, что с жесткой кожей ей не справиться. Орешек же лишь несколько раз укусил ремень на запястьях Нурайны и сказал уныло: «Извини, но я, оказывается, не волк…»

«Если бы ты был хотя бы крысой…» — зло бросила Нурайна. Но потом остыла и начала искать иной путь к спасению.

Как назло, в голову лезли совершенно бесполезные мысли. Например, о том, что она сама виновата в случившемся. Зачем она оскорбила этого Сокола? Какое ей дело до его невесты? Она эту девушку и в глаза никогда не видела!

В приступе раскаяния Нурайна открыла было рот, чтобы извиниться, но тут в полутьме зазвучал мягкий виноватый голос:

— Ты уж прости, ясная госпожа, что я затеял этот балаган с похищением. Понимаешь, я и в самом деле люблю Арлину… мою невесту… ну и обиделся…

— Все равно этот Оплот нам с самого начала не верил, — примирительно откликнулась Нурайна, давая понять, что извинения приняты. — Что теперь с нами будет?

— Пытать будут, — неохотно ответил Орешек. — А если не выдержим и все расскажем, тогда точно убьют, потому что мы знаем тайну их поганого Оплота.

Орешек давно понял: Нурайна не из тех, кто нуждается в утешительной лжи. Вот и сейчас — сказала жестко, твердо:

— Значит, надо придумать безобидную историю и держаться за нее, как тонущий моряк — за доску. Выдержишь?

— Не знаю, — честно признался Орешек. — Меня никогда не пытали, если не считать тренировок с Аунком.

— Думаю, — горько вздохнула Нурайна, — нам в любом случае конец. Наш хозяин выглядит весьма осмотрительным мерзавцем. Убьет просто на всякий случай…

— Что ж, — негромко, сам себе сказал Орешек. — Ведь это всего лишь спектакль для богов…

— Что-что? — переспросила Нурайна.

В полумраке она разглядела смущенную улыбку Ралиджа.

— Ну… Это я для себя придумал… и вспоминаю, когда тяжело приходится. Понимаешь, все мы играем большое представление для богов. Играем от рождения и до смерти, и сцена — вся земля…

Нурайна задумалась, притихла.

— Но это же не утешает, — сказала она наконец. — Так ведь еще страшнее! Такие зрители…

— Может, и страшнее, но это не важно. Главное — не сорвать представление. Раушарни Огненный Голос… это знаменитый актер…

— Знаю. Видела на сцене, когда в Аршмире встречала брата с Проклятых островов.

— Как же, помню, тогда король на год запретил труппе выступать… Так вот, Раушарни любит говорить: «Боится актер, болен актер, умирает актер — спектакль должен продолжаться! Играешь, так играй достойно!»

— Постараюсь, — невесело усмехнулась Нурайна. — Боюсь, на этот раз боги хотят увидеть трагедию. А сам понимаешь, сюжет пьесы определяют они…

— Ну и что? — с вызовом ответил Орешек. — Верно, сюжет пьесы придумывают боги, но играем-то в ней мы! А мне ли не знать, какую отсебятину порой несут актеры со сцены! Уж ты поверь, — убежденно закончил он, — нет такой трагедии, которую нельзя было бы превратить в комедию!

Как ни странно, эти легкомысленные и дерзкие речи немного успокоили Нурайну. Она подняла голову и оглядела тесное подземелье.

Лунный свет все так же сочился в оконце. Так же густо плясали в нем пылинки свой однообразный, сводящий с ума танец, все так же длинная тень железного прута перечеркивала эту дрожащую, шевелящуюся прозрачную кашу.

— Какая мерзость! — с силой выговорила Нурайна. — Как будто темная коряга шарит в ядовитой трясине!

Сказала — и замерла от внезапного и беспричинного испуга. Смелой, не склонной к пустым страхам женщине вдруг показалось, что рядом с ней сидит жуткое чудовище.

Откуда было ей знать, что случайно произнесла она фразу, которой покойный учитель Орешка заговорил в его душе тайные силы…

Осторожно повернув голову, Нурайна бросила быстрый взгляд на своего спутника. То, что она увидела, усилило ее смятение.

В лунном свете белело застывшее лицо — знакомое и незнакомое. Глаза казались черными ямами, губы были жестко сомкнуты. Это был не болтливый, нагловатый Ралидж, который успел ей надоесть за время путешествия. От этого человека веяло холодом и смертью, как от бездонной пропасти… о боги, да человек ли это?

Незнакомец гибким звериным движением встал и напряг руки, разведя их в стороны. Жесткие ремни лопнули, как гнилые нитки. Не обращая внимания на Нурайну, он в два прыжка одолел каменную лестницу и с ходу врезался плечом в дверь. Что-то хрустнуло, дверь просела наружу. Вторым ударом незнакомец окончательно вышиб дверь и исчез в черном проеме.

Опомнившись, Нурайна вскочила и метнулась следом. Она не понимала, что происходит, но не собиралась сидеть на полу, хлопать ресницами и размышлять о непостижимых тайнах, окружающих ее.

Руки Нурайны были по-прежнему связаны за спиной, но это не помешало ей стрелой взлететь по ступенькам. Женщина успела увидеть, как навстречу ее странному союзнику по плохо освещенному коридору выбежали трое охранников с белыми повязками на головах. Один что-то пронзительно провопил — Нурайна не поняла ни слова — и поднял арбалет.

Воин, который еще недавно был Ралиджем, остановился, вскинул руку наперехват — и поймал стрелу, словно муху. Он разжал ладонь, уронив стрелу на пол, и с молчаливой яростью встретил налетевших на него охранников — так скала встречает набегающие волны.

Потрясенная Нурайна увидела, как один из наррабанцев, отчаянно вереща, взлетел над головой незнакомца. Тот мощно швырнул свою жертву на двух остальных врагов и добил упавших сильными, точными ударами. Только такой мастер карраджу, как Нурайна, мог разглядеть эти подробности. Для человека неискушенного все происходящее слилось бы в темный вихрь.

Разделавшись с противником, воин быстрым шагом двинулся по коридору. Нурайна молча бежала следом. Внезапно ее жуткий спаситель остановился, окинул взглядом стену, которая была сложена из скрепленных глиной крупных камней. Ударил в стену ногой так, что гул прошел по всему коридору и отозвался в потолке. Сверху, шурша, посыпалось что-то мелкое и сухое. Еще один чудовищный, таранный удар — и камень вывалился наружу. Раздался хруст, глухое уханье — и стена просела, рассыпалась, открыв темный пролом, куда незнакомец тут же нырнул.

Нурайна последовала за ним, но со связанными руками ей трудно было пробираться среди каменных обломков. Женщина упала, ушибла колено и, разорвав рукав рубахи, в кровь оцарапала плечо. Воин не задержался, чтобы помочь ей, даже не обернулся.

Поднявшись на ноги, Нурайна сообразила, что попала в крытую галерею, тянущуюся вдоль дома. Плетеный навес низко провис над рухнувшей стеной и покосившимися резными столбиками.

В доме слышались вопли и суета, но здесь, на галерее, беглецов еще не догадались искать. А кто кричит впереди?.. Ах да, там ворота, Ралидж беседует с охраной. Или это не Ралидж… ну, не важно!

Прихрамывая, женщина поспешила на шум. Там, где галерея смыкалась со стеной, Нурайна перепрыгнула через труп охранника. Она не стала задерживаться, но на ходу заметила, что у бедняги оторвана голова.

У ворот она обнаружила своего спутника, который сосредоточенно отдирал запирающую перекладину вместе с цепью и замком. Никто ему не мешал. Оглядевшись, Нурайна поняла, что мешать уже, собственно, и некому…

Перекладина с хряском отлетела, ворота от крепкого пинка растворились настежь. Нурайна с не рассуждающей, слепой радостью рванулась было прочь, но остановилась, увидев, что Ралидж замешкался. Он коротко глянул на отобранную у кого-то из часовых кривую саблю, отшвырнул ее, молча повернулся и побежал к дому.

«Он сошел с ума!» — охнула про себя Нурайна.

И тут ее озарила яркая догадка… нет, не догадка — уверенность. Мечи! Ралидж вернулся за мечами! Они же остались на стене трапезной — Альджильен и Сайминга…

До этого мгновения Нурайна не думала о мечах. А вспомнив, сразу поняла: бросить их здесь нельзя! Ни за что! Не потому, что ее Альджильен был редкой и ценной вещью. Не потому, что был он единственной памятью о первой и последней любви. Нет, меч был частью ее самой, и оставить его в добычу врагам Нурайне хотелось так же, как отрубить себе правую руку.

Путь в трапезную женщина помнила хорошо. По дороге она еще дважды споткнулась о трупы охранников. Нурайна представила себе, какой бой идет в трапезной, куда, наверное, сбежались все, кто может носить оружие, и застонала при мысли о своих связанных руках.

«Все равно помогу! Под ноги буду валиться, чтоб спотыкались… Глотки буду… зубами… как собака…»

Но в трапезной, как ни странно, никакого боя не было.

Нурайна не знала, что горцы — народ хоть и храбрый, но суеверный. Они не испугались бы отряда вооруженных до зубов разбойников. Но появление молчаливого чудовища, способного оторвать человеку голову, повергло их в панический ужас. Они разбежались, крича, что на поместье напал злой дух…

Впрочем, тот, кого сейчас увидела Нурайна, вовсе не походил на злого духа. Прислонясь к стене и прижимая к груди оба меча, стоял перед ней Ралидж — тот, прежний…

Нет, не совсем прежний. У него был такой вид, словно он только что встал с постели после тяжелой болезни, причем встал слишком рано.

Нурайна ахнула и бросилась к нему. От резкого движения ремни впились в запястья. Она поморщилась от боли и прошипела:

— Разрежь!

Ралидж сделал попытку вытащить Саймингу из ножен, пошатнулся, уронил оба меча и вновь прислонился к стене. Серая кожа его покрылась каплями пота, взгляд стал беспомощным и несчастным.

Нурайна упала на колени возле оброненного им Альджильена. Вцепившись зубами в гарду, она попыталась вытащить клинок из ножен — но услышала шорох, гибко вскочила на ноги и гневно обернулась к дверному проему, где на полу краснела сорванная бархатная портьера.

В дверь осторожно заглянула головка в коротких рыжих кудряшках. Серые глаза распахнулись от ужаса и восторга, по трапезной бисером рассыпался аршмирский говорок:

— Ой, скорее, скорее идите, я вас спрячу… Ой, храни вас Безликие… скорее, а то увидит кто… Ой, да господин и на ногах-то не стоит! Я помогу, только скорее, скорее…

* * *

Наутро Орешку и Нурайне удалось незаметно покинуть поместье. Вывела их на свободу Айфина Белая Ягода — новая знакомая, посланная им милосердными богами. Айфину два года назад похитили охотники за людьми и продали за море. С тех пор она жила в Горга-до, в доме Оплота, а в поместье попала недавно. Про грайанского ученого слышала от прислуги, но сама не видела даже издали. А со слугой его болтала не раз: веселый такой, обходительный, зовут — Чинзур…

Все это выслушивала Нурайна, потому что Орешек спал тревожным, болезненным сном, время от времени ворочаясь с боку на бок и негромко вскрикивая.

Нурайна не сочла надежным убежищем каморку, в которую упихала их с Ралиджем кудрявая благодетельница. Но, как ни странно, никто и не искал шумных гостей. Причину этого им назавтра сообщила Айфина — разрумянившаяся, сверкающая глазами, обмирающая при мысли о своем отчаянном поступке.

Оказывается, девушка, дрожа и заикаясь от неподдельного страха, рассказала господину о том, что видела собственными глазами: страшные гости прорвались в трапезную, сорвали со стен свои мечи, клинками очертили круг над головами, превратились в лиловых драконов, замерцали искрами и растворились в воздухе.

Хозяин заорал было, что она дура, но все сказанное девушкой, слово в слово, подтвердил один молодой раб-наррабанец (давно готовый хоть под кнут ради рыжих кудряшек Айфины). Таграх-дэр призадумался. Тут начали по одному возвращаться горцы-охранники. Они засыпали хозяина такими жуткими подробностями налета нечисти на поместье, что скромные лиловые драконы, придуманные рабыней, померкли и отошли в тень.

Чтобы унять панику, Оплот объявил, что злые духи вволю натешились и улетели прочь. Этому горцы поверили, однако между собой порешили нагрянуть в дорожный приют, где остановилась заезжая парочка, вытащить во двор вещи грайанцев и запалить костерок. А может, и приют поджечь для верности.

Этот заманчивый план пришлось если не отменить, то отложить, потому что утром в поместье явились козопасы, привезли на мулах кувшины с молоком, а заодно рассказали, что двое путников провели эту ночь у их костра. Бредут те путники не дорогой, а тропками, направляются в сторону Нарра-до. Если не захотят спать под открытым небом, на радость Слепым Теням, то гостить будут в дорожном приюте Одноглазого Хассата — больше просто негде, ведь козопасов они вряд ли снова встретят. Да и как их Слепые Тени еще в ночь побега не сожрали… конечно, ученого со слугой, а не козопасов. Козопасы-то все знахари, травники. Они в костер какие-то ветки суют, вонючим дымом чудищ отпугивают…

Таграх-дэр велел троим горцам седлать коней и вихрем унесся в погоню. Один из горцев успел шепнуть поварихе, своей доброй подруге, что хозяин хочет обыскать в округе каждый овражек, каждую крошечную рощицу. Может, заглянут и к Хассату, хотя вряд ли беглецы рискнут появиться там…

Конец рассказа слушал и только что проснувшийся Ралидж — мрачный, измученный, с темными кругами вокруг глаз. А затем по-наррабански кратко прохрипел:

— К Одноглазому Хассату!

— И раздобыть по дороге лошадей, — согласилась Нурайна. — Пока Оплот со своими дикарями шарит по кустам, мы его обгоним и осмотрим дорожный приют. Я знаю Илларни. Он не станет скитаться по диким пустошам, предпочтет более опасный путь, но среди людей.

Орешек вспомнил себя на берегу Бешеной реки, вспомнил давящую, пугающую стену леса — и угрюмо кивнул…

Бесценная Айфина совершила еще один подвиг: раздобыла для Орешка белую головную повязку, и грайанец в общей сумятице и неразберихе кое-как сошел за горца. А на Нурайну накинули кусок грубой ткани наподобие покрывала, поставили ей на плечо кувшин, и она вместе с Айфиной пошла к роднику за водой, благо в тот сумасшедший день за прислугой никто не присматривал и порядка в доме не было…

Среди высоких валунов и колючих кустов недавние пленники простились со своей спасительницей. Орешек расчувствовался и сгоряча предложил девушке бежать с ними. К счастью, Айфина не потеряла головы и вполне разумно ответила, что незачем ей покидать дом, где с ней не так уж плохо обращаются, и становиться обузой для путников, которых и без того преследуют. Если господа и впрямь хотят ей помочь, то, вернувшись в Аршмир, они могут разыскать ее отца. Его зовут Явиторш Фиолетовый Камень из Семейства Саншеджи. Он лодочный мастер, его дом за Старым портом. Отцу бы только узнать, где его Айфина, уж он расстарается, выкупит дочку, если что — родня поможет…

Ралидж и Нурайна горячо заверили девушку, что если им удастся вернуться в Грайан, то ее отцу не понадобится обращаться к родственникам за деньгами на выкуп…

Когда поместье осталось позади, Нурайна и Орешек немногословно обсудили свое невеселое положение: ведь они лишились вещей и денег!

Впрочем, все оказалось не так ужасно. У Орешка за отворотом сапога были припрятаны три серебряные монеты и одна золотая. А у Нурайны, которая не надела в дорогу драгоценностей, чтобы не вводить встречных в искушение, припасено было на шее, на тонком шнурке, колечко с топазом. Продать его можно было лишь в городе, но все же это было кое-что…

О том, что волновало и пугало ее больше всего, Нурайна не сказала ни слова. Орешек сам заговорил об этом — медленно, словно через силу:

— Это было… нечто вроде колдовства. Отвратительная, мерзкая вещь! Ночью все вышло случайно. Да, это спасло нам жизнь, но не хочу, чтоб такое повторилось. Тебе не понять… и никто не поймет, если не испытал на себе…

Да, Нурайна не могла этого понять. Но она вспомнила охранника с оторванной головой, вздрогнула и согласно кивнула.

 

10

Копыта грозно прогремели по камням у ворот. Четверо всадников спрыгнули с седел.

Хозяин бегом кинулся встречать гостей. Кланяться он начал еще издали.

Трое горцев в белых головных повязках, не обращая внимания на хозяина, устремились мимо него к приземистому зданию, где останавливались приезжие.

Четвертый прибывший — Таграх-дэр, Оплот Горга-до — движением ладони остановил подобострастные приветствия хозяина.

— Я ищу двоих путников. Грайанцы. Один — старик, седовласый, худой, руки не знали тяжелой работы. Второй — лет тридцати, плотный, коренастый, круглолицый, много болтает.

Хозяин ответил не сразу: помешали двое слуг, приблизившихся с глубокими поклонами. Каждый из них подхватил под уздцы двух лошадей и медленно повел по двору, чтобы благородные животные могли восстановить дыхание после неистовой скачки.

Посторонившись, чтобы пропустить лошадей, хозяин вновь поклонился:

— Нет, Оплот, таких гостей в моем приюте нет.

Прищурившись, господин осмотрелся взглядом охотника.

Вокруг лежал огромный — как хорошая деревня — дорожный приют Одноглазого Хассата. Его нельзя было даже сравнить со скромным постоялым двором, примостившимся неподалеку от поместья Таграх-дэра. Здесь узлом сплелись несколько дорог: на Горга-до, на Васха-до, на столицу, к дальнему Жемчужному побережью. Здесь останавливались не случайные путники, а торговые караваны.

Приземистое просторное здание для гостей — в нем могли бы уместиться две сотни человек. Рядом пристройка для знатных или богатых постояльцев. Две огромные конюшни, из которых доносилось ржание, похрапывание, а иногда — пронзительный ослиный рев. Сарай для сена с распахнутыми настежь дверями. Второй сарай, запертый на висячий замок, — Оплот знал, что там проезжие купцы сложили свои товары. Пустующий сейчас загон с навесом — для верблюдов. Кухня, источающая густые, жирные запахи. Два колодца. Длинные колоды, из которых поили скот. Три большие постройки, где жили слуги и охранники. Маленький домик самого хозяина.

Да, здесь есть где спрятаться беглецу!

— Мои люди обыщут здесь все, — недовольно сказал Таграх-дэр.

— Как будет угодно господину.

— Сколько у тебя сейчас постояльцев?

— Около семидесяти.

Произнося последние слова, хозяин углядел своим единственным глазом то, чего не видел Таграх-дэр, стоявший спиной к конюшне.

На пороге конюшни появилась статная женщина в мужской одежде — она недавно прибыла сюда в сопровождении высокого плечистого грайанца. Только что оба, как и подобает гостям невысокого полета, сами отвели в стойла своих лошадей. Женщина заметила Таграх-дэра и шагнула назад, вскинув руку в предупреждающем жесте: остерегала своего спутника от нежелательной встречи.

Заинтересованный Хассат сделал несколько шагов в сторону (якобы для того, чтобы прикрикнуть на одного из слуг) и успел мельком увидеть, как грайанец ловко взобрался на широкую балку под крышей, растянулся на ней и протянул руку своей спутнице, чтобы помочь ей подняться наверх.

Темное, покрытое морщинами лицо старика-хозяина не выразило ни малейшего удивления. По-кошачьи желтый правый глаз выдавал не больше чувств, чем левый, затянутый бельмом. Можно было подумать, что постояльцы каждый день карабкаются под крышу, чтобы избежать неприятных встреч.

Нетерпеливым жестом Таграх-дэр вновь подозвал старика к себе:

— Есть ли среди приезжих другие грайанцы?

— Да, Оплот. Около двух десятков.

Широкий, всегда готовый подобострастно улыбнуться рот Хассата растянулся так, что перечеркнул лицо. Старик ни словом не заикнулся о только что увиденной сцене. В конце концов его об этом не спрашивали.

А если бы даже и спросили…

Старый Хассат от души ненавидел Таграх-дэра. И тому были причины.

И сам хозяин дорожного приюта, и отец его, и дед исправно платили подать городу Васха-до. Но три года назад Таграх-дэр вдруг заявил, что эта часть дороги принадлежит Горга-до. Стало быть, денежки старого Хассата тоже должны течь в казну Горга-до. Оплот Васха-до возмутился, началась грызня меж двумя городами, продолжается эта неразбериха по сей день, впустую тратятся чернила, пергамент и бумага. А бедняга Хассат вынужден платить и Васха-до, и Горга-до, потому что не хочет, чтобы его приют спалили, а его самого вместе с домочадцами и слугами вышвырнули вон…

— Слепые Тени часто беспокоят твой приют по ночам? — глянул Таграх-дэр в темнеющее небо.

— Нет, Оплот, они вдоль побережья охотятся. Однако, случается, залетают. Я предупреждаю гостей, чтобы в темноте не выходили за порог.

Подбежал один из горцев, что-то провизжал на своем мерзком языке. Хассат отвернулся, скрывая неприязнь. Оплот и его горные дикари не заплатят ни за постой, ни за ужин, а беспокойства от них ой-ой-ой сколько…

Выслушав своего цепного пса, Оплот ответил по-наррабански:

— Обшарьте сараи, конюшни, кухни — все! На женскую половину пошлите служанок, пусть скажут, сколько там женщин и как они выглядят.

Хассат был вынужден признать, что это разумная мера. Конечно, ни один наррабанец никогда не посмеет ступить на женскую половину чужого дома. Но грайанцы — греховодники, они вполне могут укрыться там, переодевшись, скажем, старухами… Но все же как неприятно, что этот вельможа тревожит его гостей и их женщин! Пусть это люди не слишком знатные и не особенно богатые, но они честно платят за кров и еду!

Вот один из горцев выходит из конюшни. Суетится, кричит. Без перевода ясно: ничего и никого не нашел. Еще бы, где уж свинье рыло вверх задрать!

Двое слуг уже стояли у массивных ворот, которые выдержали бы удар тарана. Слуги вопросительно поглядывали на Хассата, но он не давал знака запирать ворота. Ведь Таграх-дэр еще не сказал, остается ли он на ночлег. А вдруг Оплот, не боясь темноты, поскачет со своими головорезами прочь? А вдруг его по пути сожрут Слепые Тени на радость Хассату и еще многим хорошим людям?

Увы, приятные мечты тут же разлетелись в осколки, как отражение в колодце разбивается от упавшего в воду ведра.

— Прикажи проветрить комнату для знатных гостей. И пусть выбьют как следует ковры. Там уже кто-нибудь остановился?

— Оплот будет там один, как луна на небе! — Хассат изобразил на морщинистой физиономии восторг, граничащий с полным блаженством, и махнул слугам, чтоб запирали ворота.

Закатные лучи окрашивали в красный цвет пыль, клубящуюся над дорожным приютом. Широкое подворье почти опустело. Слуги еще сновали по двору, неся от кухни кувшины и глубокие миски с едой для тех, кто заплатил за ужин. Но сами постояльцы, наслышанные об опасностях здешних ночей, уже забились под безопасную крышу. Из большого дома слышались голоса, смех и бренчание струн.

Конюх, громыхая замком, запирал конюшню. Хассат лукаво усмехнулся: если завтра он обнаружит, что крыша конюшни разобрана изнутри, он не очень огорчится. Дождя ночью не будет, а крышу и починить недолго…

Оплот Горга-до медленно шел к пристройке для знатных гостей. Он думал о неудачном дне; о поисках под льющимся с высоты горячим солнцем; о змеях, гнездящихся среди колючих кустов дрока; о сухом ветре, от которого хотелось кашлять. Он думал обо всем этом нарочно, чтобы изгнать из мыслей проклятое имя, скорпионом засевшее в мозгу.

Хайшерхо… Хайшерхо… Хайшерхо…

Один из горцев нагнал своего господина и виновато проскулил о неудаче. Оплот кивнул. В глубине души он и не ждал, что звездочет осмелится сунуться сюда.

— Что ж, — с горькой усмешкой произнес он вслух. — Надеюсь, эта ночь пройдет не так бурно, как прошлая.

Зря он это сказал. Наррабанские духи зла любят разрушать человеческие надежды нем меньше, чем грайанская Серая Старуха.

Отворив дверь, Таграх-дэр лениво оглядел помещение, где ему не раз приходилось ночевать, отметил про себя, что из трех светильников горит лишь один — непорядок, безобразие! — разулся, вошел и опустился на бархатные подушки. Он спокойно ждал, когда принесут ужин, и не подозревал, что ему предстоит самая невероятная, самая незабываемая, самая жуткая ночь в жизни. Ночь, которая изменит его судьбу.

 

11

Расшатанный, почерневший от времени частокол с провисшей створкой ворот походил на гнилую пасть. И запахом из него тянуло мерзким — прелым, затхлым. В щель можно было разглядеть, что изнутри ворота заперты на тяжелую цепь и висячий замок.

Хозяин и слуга переглянулись в тревожном недоумении.

— Но ведь это… это не приют Одноглазого Хассата? — пробормотал Чинзур.

— Сбились мы с пути, — кивнул Илларни.

Конечно, это мрачное строение, сложенное из скрепленных глиной камней, не могло быть преуспевающим дорожным приютом, стоящим на перекрестке торговых путей. Два покосившихся сарая, колодец — и мертвое запустение.

— Но ведь мы все равно зайдем сюда, господин? — тревожно просил Чинзур. — Вечер… Слепые Тени… а?

Илларни беспомощно оглянулся.

Темнело. Ветер уже не реял меж скал; он сложил крылья и по-змеиному ползал среди жестких кустов, шипя и тревожа колючие ветви. Вечерние тени четко обрисовали каждую трещину на теснящихся вокруг невысоких утесах. Вся эта дикость, вся эта суровая тишина окружила путников и готова была прыгнуть им на плечи, как только ляжет ночной мрак.

Илларни сглотнул комок в горле и перевел взгляд на пустой угрюмый двор.

— Может быть, хозяев сожрали чудовища, — хрипло сказал он, — или унесла болезнь… Но все же это — крыша над головой.

Боясь, что господин передумает, Чинзур поспешно присел и протиснулся в широкую щель меж покосившимися створками ворот. За ним последовал Илларни. Щуплому ученому пробраться во двор оказалось еще легче, чем слуге.

— Давай поглядим, где можно приткнуться на ночь… — Илларни почему-то старался говорить негромко, словно голос его мог разбудить злобную, опасную тварь.

Чинзур нырнул в открытую дверь ближайшего сарая и тут же вывернулся обратно — взволнованный, встревоженный.

— Конюшня, — шепнул он еще тише, чем Илларни. — Хозяин, а навоз-то совсем свежий! Еще утром здесь лошадка стояла!

Илларни встрепенулся. Так подворье не мертво? Теперь запертые изнутри ворота приобрели иной смысл. В доме кто-то был!

Словно отвечая на его смятенные мысли, дверь дома надсадно заскрипела. Илларни и Чинзур метнулись к конюшне и затаились за углом, прижавшись к глиняной стене.

Из дома, тяжело шаркая ногами, вышел плечистый, большерукий человек с маленькой круглой головой. Его курчавые короткие волосы были седы, но фигура выглядела мощной и отнюдь не дряхлой. Темно-коричневая — еще темнее, чем обычно бывает у наррабанцев, — кожа и оттопыренные губы выдавали уроженца далекого Хумсара. В руках у хумсарца было ведро с привязанной к дужке веревкой. Хумсарец добрел до колодца, сдвинул крышку и начал спускать ведро в воду.

Илларни стало стыдно. Радоваться надо, что в этой глухомани им встретилась живая душа! А они прячутся, словно два вора, вместо того чтобы узнать имя хозяина дома и попроситься на ночлег.

— Эй, добрый человек! — негромко окликнул он хумсарца. Тот не ответил, продолжая возиться с ведром.

На локоть Илларни легла рука Чинзура. Ученый обернулся. Бледный, с дрожащими серыми губами слуга указывал взглядом куда-то вверх и вбок. Старик поднял глаза — и обомлел. Ноги стали ватными, в ушах возник тонкий звон.

Да, Илларни знал, что у наррабанцев в обычае приколачивать под крышей сарая или конюшни птичью лапу, воронью или куриную, чтобы хозяину подворья во всем была удача.

Но здесь к стене большим железным гвоздем была прибита отрезанная человеческая кисть. Темная, скрюченная, настолько высохшая, что нельзя было понять, кому она принадлежала, мужчине или женщине.

У старого ученого пропало желание показываться на глаза обитателям этого зловещего дома.

Тем временем за порог вышел еще один человек — длинный, тощий, с всклокоченной темной бородой. Оглядев двор, он подобрал камешек и метко кинул его в спину хумсарцу. Тот поставил на землю вытащенное из колодца ведро и не спеша обернулся — спокойно, как на оклик.

Бородач вскинул руки на уровень лица и начал делать пальцами странные движения. Хумсарец поклонился с невнятным мычанием.

«Глухонемой, — понял Илларни. — Хвала Безымянным!»

Чинзур в своих скитаниях выучился понимать язык жестов. Он приник губами к уху Илларни:

— Хозяин приказывает слуге постелить в стойла свежей соломы и достать из сарая мешок ячменя для лошадей — скоро будут гости… Ой, найдут нас тут!

Илларни и сам понимал, что здесь их обнаружат в два счета. О том, что будет после, и думать не хотелось.

Хумсарец снова замычал, тыча пальцем в сторону сарая, запертого на замок. Бородач кивнул и неспешно направился к сараю, на ходу отцепляя от пояса связку ключей.

Как только оба повернулись спиной к конюшне, Илларни бесшумно метнулся к дому и исчез в дверях. Чинзур не раздумывая последовал за хозяином. Это был отчаянный поступок. В доме могли оказаться другие люди. И неизвестно, было ли там место, где можно укрыться непрошеным гостям. Но ни Чинзур, ни Илларни не рассуждали. Их гнал ужас, царящий над этим недобрым подворьем.

То, что беглецы увидели за дверью, должно было бы успокоить их. Обычная обстановка небогатого наррабанского домишки: ковер, на котором хозяева ели и спали, четыре подушки, блюда с остатками скромной трапезы, длинный сундук. Узкая дверь вела на женскую половину, куда Чинзур немедленно сунул нос и успокоительно махнул рукой: пусто!

И все же ожидание беды не исчезало. Оба беглеца были много пережившими людьми, оба привыкли доверять своему чутью. И это чутье сейчас кричало во весь голос: опасность!

— Где будем прятаться? — шепнул Илларни.

Чинзур то ли услышал, то ли угадал его слова, одним прыжком очутился у большого сундука, откинул крышку — и замер в неловкой позе.

После увиденного возле конюшни Илларни был готов к самому страшному. И не испытал шока, когда, заглянув в сундук из-под локтя Чинзура, увидел два изуродованных трупа. Сверху лежала пожилая женщина, нижний труп, кажется, был мужским; на обоих были следы ужасных пыток. Мертвецы напоминали марионеток бродячего кукольника, небрежно брошенных в ящик после представления.

За воротами ударили копыта, загремели голоса, залязгала цепь, с которой поспешно снимали замок. Шум вывел Чинзура из оцепенения, он выпустил из пальцев крышку сундука. Оба беглеца, не сговариваясь, метнулись на женскую половину.

Тесная комнатушка была нежилой, вероятно, с тех самых пор, как был построен дом. На полу были свалены какие-то тюки, свернутые ковры, грудой лежали затхлые тряпки. Беглецы растянулись у стены, надеясь, что в темноте их будет не различить среди всего этого барахла.

Впрочем, совсем темной комнату назвать было нельзя. От времени глина, скрепляющая камни, выкрошилась во многих местах, и теперь в стене зияли щели, в которые заползали закатные лучи.

Чинзур подполз к широкой щели, припал к ней глазом и махнул хозяину рукой. Тот подобрался к стене и тоже прильнул к щели.

Оказывается, задняя стена дома, как гнездо ласточки, нависла над пропастью. На миг Илларни вспомнил поместье Таграх-дэра, но там под обрывом билось море, а здесь сурово молчали серые скалы.

Завизжала дверь. Беглецы поспешно повалились на пол и затаились.

Судя по зазвучавшим в комнате голосам, прибыли двое мужчин. Бородач принимал их подобострастно, гости говорили нагло и громко.

Сначала все трое ели и пили, перебрасываясь короткими фразами. Затем вино развязало языки, разговор потек живее. Каждое слово этой беседы морозом обжигало притихших беглецов. С нарочитой небрежностью и ленцой, пряча в голосе гордость, приезжие рассказывали о страшных злодеяниях, свершенных во славу Хмурого Бога, смаковали подробности чудовищных пыток и зверских убийств. Хозяин ахал, завидовал, подливал гостям вина.

Среди этих кошмарных россказней мелькнуло имя Илларни. Оказывается, его разыскивает Избранный, прибывший в эти края по приказу Великого Одержимого. Тот, кто схватит грайанского звездочета живым, сослужит Хмурому великую службу и станет Посвященным. А может, даже Избранным…

Внезапно за стеной раздались звуки, от которых Чинзура начала бить крупная дрожь, а у Илларни пересохло во рту: тяжелое хлопанье кожистых крыльев.

В комнате зазвенела опрокинутая посуда.

— Сиди, — снисходительно успокоил один из приезжих другого, — это нашему хозяину пора скотину кормить. Видел когда-нибудь такое?

— Н-нет…

— Пошли поглядим. Занятно.

— А нас не слопают?

— А ты плесни на себя вон из того кувшинчика, тогда не тронут. И мне кувшин передай. Они по запаху узнают, кого жрать не надо.

— Любоваться все мастера, — хмыкнул хозяин. — А как сундук тащить — так это мы с немым, да? Небось не поможете?

— Угадал. Не поможем. А ну, берись за сундук!..

Слышно было, как по ковру протащили что-то тяжелое.

Когда шаги стихли за дверью, Илларни и Чинзур кинулись к щели в стене. Глазам их открылось необычное зрелище, мерзкое и в то же время завораживающее: в лунных лучах над пропастью парили Слепые Тени, расправив перепончатые крылья и вытянув длинные гибкие хвосты со страшными крючковатыми шипами на концах.

Из-за угла появились две темные фигуры, волочившие тяжелую ношу. Приезжие не попали в поле зрения беглецов, видны были только хозяин и слуга, которые, откинув крышку, вытащили из сундука одно из мертвых тел, раскачали за руки и за ноги и швырнули с обрыва. Тут же на летящий труп черным облаком упала зловещая стая. На лету пробив добычу шипами, твари потащили ее прочь. Крылья взмахивали дружно, словно стая была одним существом.

Послышались восхищенные ругательства: гости, которых не видели Илларни и Чинзур, были довольны зрелищем.

Со вторым мертвецом вышла заминка. Хумсарец что-то пытался знаками объяснить хозяину, показывая на труп, потом на себя, потом снова на труп. Хозяин отвесил немому затрещину, тот неохотно подчинился и ухватил мертвеца за ноги. Стая в ожидании добычи снизилась так, что почти задевала крыльями лица стоящих на краю пропасти людей.

Любознательность Илларни оказалось сильнее отвращения и страха.

— О чем просил глухонемой? — шепнул он Чинзуру.

Тот тихо промолвил, то ли отвечая хозяину, то ли говоря сам с собой:

— Надо же, а я-то не верил, что хумсарцы — людоеды…

Илларни содрогнулся.

Хозяин направился в дом, предоставив глухонемому тащить опустевший сундук. Гости тоже вернулись в комнату и продолжили попойку. Сон сморил их лишь тогда, когда в щели уже начал сочиться бледный утренний свет.

Когда бессвязные голоса за стеной смолкли, Илларни шагнул к двери.

Чинзур вцепился в край одежды хозяина, безмолвно пытаясь его удержать.

Илларни выдернул свою одежду из рук слуги и показал ему кулак.

Чинзур разыграл немую сцену не хуже хумсарца: рухнул на колени, заломил руки, начал раскачиваться из стороны в сторону.

Илларни отмахнулся от него: мол, ты как знаешь, пошел.

Поняв, что просьбы бесполезны, Чинзур поднялся на ноги, готовый следовать за хозяином.

За стеной на ковре разметались трое спящих. Гости оказались такими, какими их себе и представлял Илларни: здоровяки с тупыми рожами убийц. Осторожно перешагнув через их ноги, Илларни и Чинзур вышли за дверь и подперли ее валявшимся поблизости колом.

Хумсарец спал в конюшне, положив голову на охапку сена. Оттопыренные губы ухмылялись глупо и счастливо. Илларни с омерзением подумал, что негодяй видит во сне лакомый кусок, который наяву ему не достался.

Взяв стоявшую у стены лопату, Чинзур ударил хумсарца по голове, после чего сон людоеда стал еще крепче.

Пока Илларни выводил лошадей из конюшни, Чинзур возился у ворот. К счастью, засов прогнил от времени и поддался отчаянным усилиям грайанца.

Шум у ворот был услышан в доме. Хозяин и гости продрали глаза и дружно навалились на дверь. Кол отлетел прочь, дверь распахнулась — и кхархи-гарр в бессильной ярости увидели, как расходятся створки ворот, выпуская на свободу двух всадников.

Минуя ворота, Чинзур от восторга пронзительно завизжал и ударил коня каблуками в бока. А Илларни обернулся и прокричал по-наррабански:

— Проклятие богов на ваш притон, убийцы! Позор и смерть на ваши головы!..

 

12

Лунный свет, пролившись сквозь ажурную решетку, бросил светлый узор на лицо спящего. Таграх-дэр поморщился и застонал. Неизвестно, что беспокоило его: луна или тяжелые дневные мысли, не пожелавшие остаться за порогом сновидения.

Внезапно тревога, витавшая вокруг, сгустилась, стала реальной, тронула спящего своей холодной рукой.

Таграх-дэр открыл глаза.

Светильники уже погасли. В комнате качалось узорное лунное полотнище. То выныривая из его складок, то уходя во мрак, на Таграх-дэра глядело странное… лицо? Нет, не лицо, не морда чудовища — лик неведомого существа. Он был большой, переливчатый, вспыхивал искрами, а в центре его горели холодным бело-зеленым огнем огромные круглые глаза без зрачков.

Таграх-дэр лежал неподвижно, пытаясь понять, что это: продолжение сна или причудливая действительность?

Послышался мягкий, бархатный голос:

— Смертный, трепещи, но и гордись. Не каждому воочию являются духи — лишь тем, чьи грехи настолько глубоки и необычны, что прогневали Гарх-то-Горха.

Осторожно скосив глаза, вельможа с замиранием сердца разглядел еще одну фигуру — темную, высокую. Там, где чернело пятно лица, сияли зеленовато-белым светом два длинных узких клыка.

— Охрана!.. — позвал Таграх-дэр, но голос отказал ему, сорвался на писк.

— Охрана? — весело удивился бархатный голос. — Кто же стережет твой покой, смертный? Тени павших в бою героев? Воины, сотворенные магами из солнечных лучей и пламени? Или такие же презренные людишки, как ты сам? Ну, зови их, зови! Но сперва взгляни на светильник над своей головой. Сейчас он по моей воле зажжется.

Вспыхнувший свет ударил по напряженным глазам Таграх-дэра так, словно к лицу поднесли факел. На самом же деле огонек светильника был маленьким и слабым, он почти не рассеял тьму, лишь четче обрисовал контуры клыкастой фигуры. А блестящий лик засиял еще прихотливее, еще ярче забегали по нему искры.

— Если ты издашь еще хоть звук без моего позволения, жалкий червь, — все так же мягко продолжил голос, — под тобой загорится ковер. Это будет очень больно…

Таграх-дэр облился холодным потом, изнемогая от тоскливого отчаяния. Причиной тому были не только уверенность и спокойствие, звучавшие в бархатном голосе, не только жуткий вид сверкающего лика и темной фигуры с длинными клыками. Нет, вельможу заставило обессилеть давно уже терзавшее его предчувствие близкой кары. Оплот Горга-до понимал, что в своем честолюбии он зашел слишком далеко, нарушая не только законы, установленные людьми, но и волю Единого. А боги еще мстительнее, чем люди. Правда, Оплот ожидал, что они накажут его человеческими руками. Появление духов превратило энергичного, волевого и жестокого человека в беспомощного мальчишку. Страх не пришел извне — он давно жил в душе…

А бархатный голос продолжал:

— Загляни в свое замаранное грехами сердце, человечишка, и назови вслух то, что таил там до сих пор. Перечисли свои грехи перед Единым.

Торопясь, путаясь в словах, Оплот Горга-до начал рассказывать о клевете, которую распускал о своих недругах, о доносах, о лжи… и осекся — сам понял, что все это мелкие человеческие делишки, которые не могут потревожить Единого.

Духи ожидали молча, но каким беспощадным было это молчание!

Переведя дыхание, Таграх-дэр заговорил снова — на этот раз о главном. Угрюмо и безнадежно рассказал он, как при помощи грайанского звездочета проникал в тайны небес и кощунственно вызнавал волю богов.

— Кто еще из людей знает об этом? — упал вопрос, словно меч палача.

— Чинзур, слуга звездочета, они бежали вместе. Еще Хайшерхо, я уверен…

— Еще кто?

Эти два слова произнесла темная фигура. Впервые мрачное клыкастое существо вмешалось в разговор. Слова прозвучали невнятно, словно говорившему что-то мешало, но столько ненависти было в голосе, что Таграх-дэр коротко, жалобно проскулил. Впрочем, он быстро взял себя в руки и рассказал о двоих грайанцах, их подозрительном поведении и невероятном прорыве на свободу из темницы. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что их прибытие связано со звездочетом, но все же…

Когда Оплот закончил, воцарилась недобрая тишина.

— Ничтожная тварь! — презрительно произнес наконец бархатный голос. — Думаешь, волю Единого нарушить так же легко, как ваши человечьи законы? Пади ниц, смертный, и сто раз воззови к Гарх-то-Горху, умоляя о пощаде!

Уткнувшись носом в пыльный ковер, вельможа забормотал смиренные молитвы. Не успел он и четырех раз воззвать к милосердию Единого-и-Объединяющего, как затылком, лопатками, напряженной шеей ощутил, что в комнате никого нет. Но не рискнул подняться и продолжал бормотать бессильные, жалкие слова…

* * *

— Давай сюда клыки… да осторожнее, не раздави!

— Держи. Я все боялся, как бы их не раскусить.

— Раскусил бы — помер бы на месте, я ж такую отраву запаял в стекло! Называется — фосфор…

— Вот бы этот наррабанский придурок удивился… А светится красиво!

— Ты бы посмотрел, как маска целиком выглядит — и с глазами, и с клыками! Жаль, что такую прелесть пришлось разрознить, поделить на двоих.

Ловкие, чуткие руки Айрунги аккуратно сворачивали мягкую кожаную маску, расшитую блестящим бисером. Среди бисера зеленели две светящиеся стеклянные пластинки в форме глаз.

— Как бы этот Оплот не опомнился и охрану не кликнул, — обернулся Раш к пристройке, где два проходимца оставили свою жертву.

— Не опомнится, — фыркнул Айрунги. — Он сейчас уткнулся мордой в ковер и общается с Единым.

— Дурак и трус, — беспощадно подытожил Раш.

— Просто суеверный человек, — пожал плечами Айрунги. — Поэт Джаши сказал: «Мать суеверия — глупость, сын суеверия — страх…» Ну что ж, теперь нам идти по следу астролога Илларни.

— Это тебе он нужен. А я хочу изловить проклятого самозванца!

— Изловим, изловим… как на живца… И пошли под крышу, а то еще налетят эти, про которых и говорить не хочу…

Две тени юркнули в приоткрытую дверь.

В душной темноте на ковре вповалку храпели люди. Айрунги и Раш тихо растянулись у входа. Никто не заметил ни их отсутствия, ни их возвращения.

* * *

Таграх-дэр сопел в густой ворс ковра, горячий и влажный от его дыхания, и пытался сообразить, сколько раз — пятьдесят три или пятьдесят четыре — воззвал он к Единому. Эти благочестивые размышления были грубо прерваны. Сильная рука вцепилась ему в волосы, вздернула голову вверх. К шее прикоснулось холодное лезвие.

Оплот Горга-до зажмурился. Он понял: грянула кара Единого, которую посулили ему духи.

— Он спал? — спросил откуда-то слева глубокий женский голос. Таграх-дэр узнал его, хотя слышал лишь раз в жизни.

— Нет, — озадаченно ответил мужчина, державший нож у горла вельможи. — Вроде молился…

— Что вам нужно? — спросил Таграх-дэр, пытаясь соблюсти достоинство (а это очень трудно, если голова твоя оттянута за волосы назад, а по горлу легко гуляет острие ножа).

— Что нужно? — весело откликнулся голос с легким грайанским акцентом. — Хотим узнать, чем господину не угодила безобидная пара влюбленных. Или в Наррабане принято проводить медовый месяц в подземелье? Вообще-то мне ничего, понравилось… так необычно, такие острые ощущения! А вот ягодка моя капризничает. Спрашивает: что, у Таграх-дэра поуютнее комнаты не нашлось?

— Перестань паясничать! — раздраженно отозвалась из тьмы женщина. — Говори о деле!

— О деле, о деле… пра-авильно! Совсем забыл! Вот что значит любовь… Говори, шакалий объедок, приходилось ли тебе слышать такое имя — Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер?

Таграх-дэр не ответил.

— Я ж тебя прирежу! — заботливо предупредил грайанец.

Вельможа вспомнил выбитую дверь подземелья, проломленную стену дома, охранника с оторванной головой — не отрубленной, а именно оторванной…

— Илларни… так звали книгочея, которого я нанял, чтобы он составил историю моих предков.

— Историю, да? Ладно, пусть будет так. А теперь скажи, медяк ты позолоченный: где сейчас мудрый Илларни?

— Я… я не знаю. Он бежал… в ночь перед вашим появлением в моем поместье.

— От тебя, похоже, все гости убегают… А ты со своими прихвостнями ринулся в погоню. Не стерпел, что история предков осталась недописанной… Ну, нашел какие-нибудь следы?

— Нет, но козопасы видели, что беглецы ушли тропами в сторону Нарра-до. Здесь, в дорожном приюте, Илларни нет.

— Во-от как? Ладно, слушай внимательно: скакать туда-сюда по дорогам тебе вредно. Можешь задницу о седло отбить. Возвращайся домой и сиди, как устрица в раковине. А вздумаешь натравливать на нас своих слуг и вообще пакостить… что ж, твоим наследникам придется вписывать в вашу семейную историю рассказ о том, что с тобой стряслось. Это будет такая грустная повесть!..

— Хватит болтать! — сердито подала голос женщина. — Он сказал все, что мог. Уходим!

Краем глаза Таграх-дэр уловил движение, которым грайанец повернул в ладони нож. Но не успел разглядеть, как рукоять ножа метнулась к его голове. Точный и сильный удар чуть повыше уха погрузил для пленника весь мир во тьму.

* * *

— Думаешь, он сказал правду?

— Уверен, что да… а значит, нам надо в Нарра-до. Лошадей придется бросить… Сейчас заберешься мне на плечи и вскарабкаешься на крышу. Я тебе снизу передам доску, положишь одним концом на крышу, другим — на ограду, потом подашь мне руку, поможешь влезть наверх. Только сама не свались.

— А не лучше ли остаться здесь до рассвета? Если налетят чудовища…

— …то я их съем. За вчерашний день пожрать не удалось, хоть волком вой!

— Ты хоть о чем-то можешь разговаривать серьезно, шут балаганный?

— Могу. Я очень серьезно боюсь, как бы Илларни не столкнулся с этим летучим зверьем. Они ж наверняка неграмотные, его ученых трудов не читали. Слопают и не пожалеют.

— Я тоже этого боюсь, — вздохнула Нурайна, — но это еще не самая страшная возможность.

Орешек в полном изумлении чуть не уронил длинную доску, добытую с разобранной крыши конюшни.

— Вей-о-о! Да что еще страшнее может случиться?

— Илларни может попасть живым в лапы наррабанских властей и под пытками выдать тайну Души Пламени…

— Во имя Серой Старухи! В болото эту трепотню о Душе Пламени! Я сюда прибыл за моим хозяином! Чтобы вернуть его домой! Живого и невредимого! А твои сказочки меня не интересовали с самого начала!

— Ты… ты не веришь в Душу Пламени? — растерялась Нурайна.

— Верю! — огрызнулся Орешек. — И в Глиняного Человека, что детишек ворует, тоже верю, с шести лет и по сей день! Кончай болтать и лезь на крышу!

* * *

Тьма перестала быть монолитной, тяжелой и непроглядно-черной. Она струилась, редела, в нее вплетались огни светильников. Волнами наплывали, угасали и вспыхивали вновь голоса.

— …да не мертв… сейчас очнется…

— …плесни еще воды…

— …открыл глаза…

Таграх-дэр лежал на спине. В ушах гулко шумело, лицо и волосы были мокрыми. Над ухом пульсировала тупая боль. Оплот поморщился и повернул голову поудобнее.

— Очухался, — услышал он над собой. — Позовите Избранного.

Этот голос не раскачивался мягкой волной. Он звучал твердо, резко и отзывался болью в затылке.

Таграх-дэр разом вспомнил все — и застонал, но не от боли, а от гнева. Да он бросит по следу этих негодяев такую погоню, что они не скроются даже у Гхуруха, в подземном царстве.

Но вспышке энергии не суждено было выплеснуться яростными и точными командами. Чья-то голова заслонила от Таграх-дэра пламя светильника. Змеиный, стелющийся по ковру голос прошипел:

— Во имя Хмурого Бога!

И в вельможе сразу онемели, застыли, умерли все чувства, кроме всепоглощающего ужаса. Он слышал о Кхархи и его жестоких слугах. Над Таграх-дэром склонилась смерть. Можно было лишь молить богов, чтобы смерть эта была быстрой и легкой.

Не сразу понял Оплот, что шипящий голос настойчиво о чем-то его спрашивает. Лишь имя Илларни, не раз уже звучавшее этой ночью, растормошило Таграх-дэра, достучалось до его замкнувшегося разума.

Лежащий на ковре человек словно раздвоился. Одна половина его существа торопливо и с готовностью, хотя и сбивчиво, отвечала на вопросы, что задавал беспощадный голос. Вторая же с безумной радостью хваталась за каждое мгновение жизни. Он все еще существует, еще может дышать, видеть, что-то говорить, не важно что, лишь бы не прекращались вопросы, лишь бы можно было ответом купить еще один бесценный миг, и еще один, и еще…

Но вот воцарилось молчание — ничего страшнее этого молчания не слышал Оплот в своей жизни.

— Ладно, — с некоторым сомнением просипел голос, — живи пока. Но если хоть слово кому обронишь…

Не закончив фразы, Избранный встал с ковра. Там, где темным пятном маячила его голова, вновь засиял огонек светильника.

Тихо, без скрипа приотворилась дверь — и снова закрылась.

Как чудесно, как нежно скользнул по лицу сквозняк! Как прекрасно дрожит крошечное пламя!

Он жив, жив…

Конечно, он будет молчать! Конечно, он никому и никогда!..

С блаженной улыбкой Таграх-дэр обнял подушку. Он не знал, что виски его стали в эту ночь белыми.

* * *

— Избранный, почему мы его не убили? Разве Кхархи не обрадовался бы еще одной смерти?

— Впредь не смей задавать вопросов, не то отрежу тебе язык. Но один раз, так и быть, отвечу. Иногда мертвые кричат громче живых. Этот человек — не погонщик верблюдов, а Оплот. Если утром здесь найдут его труп, будет поднята на ноги стража Горга-до и Васха-до. Это может помешать нам искать звездочета.

— Но если Таграх-дэр проболтается…

— Нет, — усмехнулся Шайса, — он будет молчать.

* * *

Когда восторг схлынул, пришел страх. Вельможа почувствовал, что не может больше оставаться один. Все в комнате кричало о пережитом ужасе. Ковер был врагом, стены были убийцами, кувшин на подносе был до краев полон яда, подушки выжидали мгновения, чтобы подкрасться, навалиться, задушить…

Остро, невыносимо захотелось оказаться в общем помещении для проезжающих, растянуться на вытоптанном ковре бок о бок с другими гостями, среди вони и храпа — но в безопасности! Приоткрыв дверь, Таграх-дэр осторожно выглянул наружу. Еще темно… но ведь Одноглазый Хассат сказал, что Слепые Тени редко залетают сюда. Рискнуть? Добежать?

Нет! Он сошел с ума! Кхархи-гарр наверняка сейчас там! Они могут решить, что Оплот Горга-до задумал их преследовать!

Совсем рядом — домик Хассата. Может, криком разбудить хозяина и послать за горцами-охранниками?

Нельзя! Охранники спят в том же помещении, рядом с кхархи-гарр. Что подумают слуги Хмурого, увидев, что Оплот собирает своих людей?..

Просто приказать хозяину, чтоб до утра побыл со знатным гостем?

А если Хассат заодно со злодеями? Вдруг в этом приказании он усмотрит что-нибудь подозрительное?

Одиночество становилось все тягостнее… Наконец Таграх-дэр придумал, как не сойти до утра с ума и в то же время не навлечь на себя немилость Кхархи и его слуг.

Когда заспанный хозяин примчался на вопли высокородного гостя, Таграх-дэр раздраженно заявил, что не может уснуть. Здесь душно, пыльно, не выветрился запах прежних постояльцев и вообще неуютно… Раз уж ему все равно мучиться до рассвета, то нет ли среди гостей бродячих певцов или музыкантов? Он бы не прочь их послушать…

Нахмурив свой и без того морщинистый лоб, Хассат неуверенно припомнил, что вроде были на женской половине то ли танцовщицы, то ли певицы… Надо послать служанку, пусть тихонько разбудит женщин и спросит…

* * *

— Вот эти две сказали, что они — певицы, — склонился хозяин до самого ковра. — Но музыкальные инструменты — у их спутника, в мешке. Прикажешь разбудить?

— Не надо, — махнул рукой Таграх-дэр. — Так споют, без музыки. Ступай!

Хассат юркнул в дверь, скрывая ехидную ухмылку. Он так и думал, что Оплот обойдется без музыкальных инструментов. И уж конечно, без дюжего спутника певиц…

А Таграх-дэр, сощурившись, оглядел скромно потупившихся женщин.

Обе — грайанки. Увы, не в его вкусе. Впрочем, у той, что слева, чудесные волосы и, как успел мельком заметить Оплот, необычные, ярко-зеленые глаза. Подкормить ее как следует, чтоб не была такой худой, — станет на редкость привлекательной. Вторая понравилась вельможе гораздо меньше: слишком крепкая, рослая, вдобавок волосы зачем-то коротко острижены.

Но все же они были женщинами. И Таграх-дэр с облегчением почувствовал, как страх перестает терзать его измученный мозг. Несказанно добры были боги, создавшие для мира женщину! Рядом с ней любой мужчина, каким бы слабым и робким он ни был, чувствует себя завоевателем и героем, победителем и защитником…

Отогнав возвышенные мысли, Таграх-дэр приветливо обратился по-грайански к зеленоглазой певице:

— Ну, милая, чем ты усладишь мой слух?

Не ответив, скромница обернулась к подруге:

— Ну что, Аранша, развлечем господина?

— А как же! — с неожиданной мрачностью откликнулась та. — Уж постараемся угодить.

И крепко, по-мужски врезала вельможе снизу вверх в челюсть.

Будь на месте грайанки мужчина, Таграх-дэр успел бы отразить нападение или хотя бы увернуться. Но от женщины он ничего подобного не ожидал, пропустил удар и почувствовал, что падает. Его подхватили, заломили руку назад, сжали в мощных тисках. Таграх-дэр дернулся было из прочной хватки, но плечо обожгла такая боль, что он перестал сопротивляться и покорно обвис в крепких руках стриженой девахи.

Зеленоглазая подошла ближе. Под ее суровым пристальным взглядом Оплот содрогнулся.

— Мы, господин, не поем, — все так же мрачно сообщила Аранша, — мы только пляшем. А петь для нас будешь ты… что госпожа спросит — отвечать быстро, не то руку сломаю!

Таграх-дэр понял, что жуткая ночь не кончилась и рассвет еще далек.

— Понимаю, — поспешил он угодить своим новым мучителям, — госпожа хочет узнать про старого грайанского ученого…

— Что? — не поняла зеленоглазая. — Какой еще старый ученый? Не смей морочить нас, иначе Аранша свернет тебе шею! Говори: приезжал ли к тебе в поместье красивый, высокий грайанец с каштановыми волосами… а с ним такая неприятная особа, черная как галка и весьма немолодая?

— Приезжали, — быстро ответил Оплот, который вовсе не хотел, чтобы ему свернули шею. — Сказали, что любят друг друга. В Грайане им что-то мешало пожениться, пришлось бежать за море…

От лица госпожи отхлынула кровь, в зеленых глазах плеснулась боль. Она коротко вскрикнула, вскинула ладонь и ударила Таграх-дэра по губам. Вышло это неумело и совсем не больно, но, увы, стриженая девица приняла жест госпожи как приказ и свободной рукой крепко съездила вельможе по ребрам.

Зеленоглазая пыталась что-то сказать, но гнев мешал ей, сдавливая горло.

— Это ж наверняка вранье! — поспешила успокоить ее Аранша. — Мало ли что наговоришь в чужой стране чужим людям! Вот мы сказали, что мы певицы… а ведь если я вправду петь начну, всем приснится налет Подгорных Тварей на чумной барак.

Кровь вернулась к щекам госпожи.

— Да, конечно… я была не права, уж ты прости меня, Аранша…

Таграх-дэр заулыбался во весь рот, хотя так и не понял, почему извинялись перед Араншей, хотя били не ее.

— Что было с грайанцем дальше? — строго продолжила допрос госпожа.

К тому моменту, когда Оплот дошел до заключения гостей в темницу, его улыбка порядком увяла. И он не удивился, когда снова получил по физиономии и по ребрам.

— В темницу? В подземелье? — разъярилась зеленоглазая. — На холодные камни… без света… и ни одной живой души рядом, кроме этой… этой Нурайны… бедный мой!

От возмущения Таграх-дэр даже о страхе забыл:

— Это он бедный?! Это я бедный! Это в моем доме разгром устроили! В подземелье выбита дверь, ворота разнесены в щепки… а галерея — вы б ее видели, тогда б не говорили, что он бедный! Управитель сказал: стену придется совсем доламывать и новую возводить! Девять охранников убито, а он же еще и бедный?!

Над ухом пленника коротко рассмеялась Аранша:

— Видно, наш господин неплохо порезвился там, в поместье!

У госпожи просохли слезинки в зеленых глазах, а Таграх-дэр, остывая, буркнул:

— Мало ему еще! Он и в этот дорожный приют мучить меня явился!

— Что-о?! — взвились обе женщины. — В этот дорожный приют?!

Пришлось изложить им часть событий этой бурной ночи. К концу рассказа грайанки кипели, как два вулкана.

— Он был здесь! — восторгалась госпожа. — Может, он и сейчас здесь?

— Вот еще! — возразила Аранша. — Уж наш-то Хранитель давным-давно нашел, как за ограду выбраться! Зачем ему тут задерживаться? Пожелать доброго утра этому суслику недодавленному?

Недодавленный суслик энергично закивал. Да-да, конечно, разумеется! Те двое давно покинули приют! И милым грайанским красавицам не мешало бы поспешить за ними следом!..

Грайанки именно это решение и приняли. Осталось придумать, как поступить с вельможей, чтоб под ногами не путался. Аранша предложила его задушить, поскольку все равно не видела, чем бы его можно было связать.

— Может, моим поясом? — услужливо подсказал Таграх-дэр.

Так и поступили. Уложили связанного пленника подальше от входа, прикрыли его покрывалом и художественно разбросали вокруг подушки. Полюбовались на дело своих рук и покинули пристройку.

Светало. Дорожный приют Хассата пробуждался. От кухни тянуло дымком, к колодцу спешили заспанные слуги. Скоро должны были открыть ворота.

Хассат своим единственным глазом зорко приглядывал за невольниками. При виде грайанок старик лукаво заулыбался:

— Что, спели господину?

— Спели, — столь же двусмысленно улыбнулась в ответ Арлина, — колыбельную. Оплот изволил задремать и велел не тревожить его до полудня…

* * *

Тем временем Оплот Горга-до, связанный, как дорожный тюк, с кляпом во рту, сосредоточенно обдумывал происшедшее. Ни гнева, ни ярости не было в его душе — лишь желание понять, что именно было явлено ему этой ночью.

Таграх-дэр всей душой верил, что мир полон тонких, едва заметных знаков, которые боги подают людям. Увы, человек чаще всего не замечает эти знаки, а если и заметит, то неверно истолкует.

То, что случилось ночью, нельзя назвать «тонким, едва заметным знаком». Боги буквально прокричали свою волю в грубое человеческое ухо. Теперь очень важно правильно понять этот высший приказ.

Страшная ночь началась с явления двух духов… С этим как раз все ясно. Таграх-дэра встряхнули и заставили отвлечься от низменного мира людских страстей, обратиться мыслями к возвышенным сферам. Кем посланы духи? Они сами сказали: Единым. А упоминавшийся ими звездочет — причина гнева Гарх-то-Горха.

Дальше — сложнее: появляются двое грайанцев, тоже говорят о звездочете… О! Вот она, суть! Брошенные в темницу гости вернулись, чтобы отомстить. Вот ключевое слово: месть! Возмездие Единого нависло над Оплотом Горга-до!

Затем опять все просто: кхархи-гарр напомнили о том, как хрупка человеческая жизнь и в то же время как она сладка… но женщины, при чем тут женщины? Что здесь главное — ревность? Но какое дело Таграх-дэру до чужой ревности?.. А, понял! Унизив его, боги сказали: «Если с тобой могут справиться слабые женщины, то как же ты смеешь тягаться с нами?!»

Никаких сомнений не осталось. Как только его найдут и освободят, Таграх-дэр прекратит бессмысленную погоню и возвратится — да не в поместье, а в Горга-до! Там сразу же, не заходя домой, направится к храму Единого. Без еды, без воды пролежит он сутки на пороге храма, испрашивая прощения у оскорбленного им божества. А потом… о, его благочестие потрясет весь Наррабан! Сколько времени проведет он в покаянных молитвах! Какие дары преподнесет храму! Новую завесу, скрывающую от взоров молящихся статую Единого… бархатную, расшитую жемчугом… нет, сплетенную из золотых нитей! По всему потолку — гирлянды из серебряных цветов и листьев!.. А через каждые два дня — пример смирения и набожности! — он, Оплот Горга-до, метлой будет подметать пол в храме…

И еще он даст обет: никогда не поднимать глаза к ночному небу! Никогда не глядеть на звезды!

А Хайшерхо пусть делает все, что ему заблагорассудится. Эта крысиная возня больше не трогает Таграх-дэра. Жизнь человека — в руках богов, а не жалкого смотрителя дворцовых архивов…

 

13

Нарра-кай!

Высоко в раскаленном небе покачиваются на распахнутых крыльях ястребы. Их пронзительные крики несутся вниз, туда, где в оправе из невысоких скал сверкает лучшая драгоценность Наррабана — великое озеро Нарра-кай.

Дивная гладь светлой, сладкой воды. Греза путников, что качаются в верблюжьих седлах на караванных тропах. Надежда и упование земледельцев, что деревянной сохой ведут борозды в неподатливой земле. Сокровище, которое нельзя украсть — Нарра-кай! Как лучи от солнца, разбегаются от озера каналы. Лучшие пахотные земли в Наррабане — здесь, вокруг озера. Щедро поит оно посевы и не оскудевает, питаемое подземными ключами. Простирают над каналами ветви роскошные плодовые сады, и даже солнце не палит здесь землю так безжалостно, как в других краях, — видно, и солнцу приятно отразиться в чистом зеркале Нарра-кай.

Берег озера усыпан лачугами, домами и дворцами: это Нарра-до — столица Наррабана. И хоть прекрасна столица, но знает вся страна: не озеро при городе, а город при озере!

Как и повсюду, в Нарра-до два божества. А вот храм один — огромный, величественный храм Гарх-то-Горха.

Легенда гласит, что некогда среди озера поднимался островок, на котором стоял небольшой, но изумительно красивый храм Кай-шиу, Озерной Девы, божественной хранительницы светлых вод. Правда или нет, но говорят, что сама богиня являлась в этом святилище людям, отвечала на вопросы, давала мудрые советы. И тянулись к ней люди с просьбами, с жертвами, с распахнутыми сердцами — к ней, а не к Единому!

И прогневался Гарх-то-Горх в своем заброшенном храме. По его велению островок погрузился на дно. Сомкнулись над ним воды, скрыли маленькое святилище от глаз людей. С тех пор в Нарра-до лишь один храм.

Но поклонение доброй богине продолжается.

Стоят вдоль берега озера, за городской стеной, кривобокие хижины, крытые пальмовыми листьями. Здесь встречают жрецы тех, кто принес богине моления. В городе у жрецов есть красивые дома, где прислуживает множество невольников, — но на берегу глядятся в озеро лишь убогие хижины. Пусть все видят, как Единый учит Озерную Деву смирению!

А вокруг хижин — поля цветов! Жрецы разводят их, так подбирая сорта, чтобы цветение не угасало круглый год. Белые, алые, желтые — пожар красок! Ведь Кай-шиу не принимает других жертв, кроме цветов.

Люди покупают ароматные букеты или длинные, искусно сплетенные гирлянды, отходят от берега в больших нарядных лодках, рассыпают бутоны по прохладной глади и лукаво, понимающе улыбаются друг другу.

Единый учит Озерную Деву смирению? Как бы не так! Ведь теперь ее храм — все гигантское озеро Нарра-кай!

Людской поток непрерывно вливался в распахнутые ворота. Стражу это не удивляло: начался четырехдневный праздник Кай-шиу, и в столицу стягивались окрестные земледельцы, чтобы почтить любимую богиню, дарительницу благ земных. На эти четыре дня Светоч в милости своей отменил входную пошлину, так что стража откровенно бездельничала.

По двум скромно одетым путникам стражник скользнул равнодушным взглядом и лениво подумал. «Старик-то болен, вон как его трясет. А второй его поддерживает, сын, наверное…» И тут же выбросил увиденное из головы.

* * *

Окраина Нарра-до — лабиринт замусоренных переулков, стиснутых глиняными заборами. Узкие деревянные калитки похожи одна на другую, и заботливые хозяева, чтобы их различать, нацарапали на каждой какой-нибудь простенький рисунок в меру своего умения. Возле каждой двери — желобок, из которого бежит грязная струйка. Помои и нечистоты стекают в неглубокую канавку, тянущуюся к накрытому деревянной решеткой сточному колодцу.

Чинзур сморщился от отвращения. Ну и вонь! А мухи-то, мухи!..

Но эти мысли тут же сменились горестной тяжелой тревогой: Илларни уже не шел, а висел на плече своего спутника. Легкое тело старика била дрожь, в невидящем взгляде застыло страдание.

О Безликие! Да он же умрет сейчас на руках у Чинзура, на грязной чужой улице, под темнеющим небом!

— Хозяин! Господин мой! Как ты себя чувствуешь?

Бледные, сухие губы с трудом шевельнулись.

— Очень… мне… скорее лечь… и лекаря…

О боги, не дайте старику умереть хотя бы до утра! Неужели все было напрасно — побег, встреча со Слепыми Тенями, притон убийц, тяготы многодневного пути? Неужели именно сейчас, когда остается протянуть руку за наградой, судьба ударит по этой протянутой руке?

Не сразу понял Чинзур, что взгляд его уткнулся в калитку, на которой было грубо нарисовано нечто вроде рыбы с высоким треугольным плавником. Наконец-то! Тот самый дом! Скорее уложить астролога в постель — и бегом за людьми Хайшерхо!

Чинзур вскинул руку, чтобы постучаться, но тут его обожгла ужасная мысль: в винном погребе Тахизы он рассказал кхархи-гарр обо всем, что знал. И об этом доме — тоже. Может, слуги Хмурого уже устроили здесь засаду?

— Хозяин, сможешь потерпеть еще немного?

— Я… ноги не слушаются… в глазах темно… сейчас умру!

Чинзур стиснул зубы и решительно забарабанил в калитку. Отворил щуплый, сутулый, придурковатого вида человек в потрепанной одежде.

— «Прыжок антилопы», — негромко произнес Чинзур. Наррабанец кивнул и шагнул в сторону, пропуская гостей во двор. Чинзур вспомнил, что ему говорили о здешнем хозяине: никаких секретов не знает, но по условному знаку даст в доме приют и сделает все, что прикажут.

— Старик болен, где бы его уложить?

Хозяин еще раз кивнул и через крошечный дворик, заваленный каким-то хламом, повел гостей в скособоченный глинобитный домишко. Перешагнув порог, он зажег жестяной светильник, принес с женской половины подушки и шерстяное покрывало, помог Чинзуру уложить Илларни и, взяв в углу кувшин, ушел за водой.

Дрожащей рукой старый астролог пытался поймать рукав слуги.

— Нужен лекарь… не скупись… и сразу купи лимонов и луку… для снадобья…

Чинзур бормотнул что-то ободряющее, отцепил неловкие пальцы старика от своей одежды и поспешил к выходу.

— Не забудь… лук и лимоны… — слабо выдохнул ему вслед Илларни.

Закрывая за собой дверь, Чинзур подумал.

«Лимоны, как же!.. Скорее передать его людям Хайшерхо, пока старик еще жив…»

* * *

В сгущающемся сумраке Чинзур вновь постучал в калитку с нацарапанной на ней рыбой. На этот раз за его плечами стояли трое высоких, крепких мужчин, чем-то неуловимо друг на друга похожих. Но так бывают похожи не братья, а псы из одной охотничьей своры.

На стук отворил хозяин — и удивился:

— А где твой почтенный спутник? Неужели вы разминулись?

— Что значит «где»? — не понял Чинзур. — Что значит «разминулись»?

— Ну, как же… — повел плечом хозяин. — Как ты ушел, старику стало лучше. Он пошел тебя догнать, чтобы ты зря на лекаря не тратился.

Глинобитный забор пошатнулся, словно хотел рухнуть на Чинзура. Грайанец застыл у распахнутой калитки. Он был похож на человека, который трепетно и нетерпеливо ждал прихода возлюбленной, услышал стук в дверь, поспешил отворить — и обнаружил на пороге сборщика налогов!

«Лимоны и лук! — с тоскливой злобой думал Чинзур. — Лимоны и лук!»

Всю жизнь считать, что мир полон лопоухих доверчивых идиотов, и вдруг узнать, что и сам ты относишься к их числу… ах, это было больно!

Никто не умеет так пылать праведным гневом, как обманутый мошенник. Но обида быстро сменилась страхом. Чинзур, не оборачиваясь, почувствовал, как за его спиной наливаются злобой лица тех троих, что видели сейчас его позор.

В это время из-за поворота вышли на кривую улочку еще двое, по одежде — мелкие торговцы или ремесленники. Поравнявшись с распахнутой калиткой, скользнули взглядами по стоящим рядом с ней людям и прошли дальше, не задерживаясь. По их равнодушному виду нельзя было угадать, что эти двое переживали сейчас такую же бурю чувств, как и Чинзур.

Кхархи-гарр опоздали. Их сбила с толку другая калитка с похожим рисунком. Они долго следили за ней, пытаясь разгадать значение подозрительной суеты в доме: все время во двор заходили взволнованные мужчины и женщины, выбегали с загадочными лицами, вновь торопливо возвращались, неся какие-то узлы и тюки…

И лишь когда в переулок стянулись зеваки и появились трое музыкантов с флейтами и бубном, стало ясно: в доме намечается скромная бедняцкая свадьба.

Кхархи-гарр начали в панике уточнять данные им приметы, с ужасом убедились в своей ошибке и ринулись на поиски настоящего дома.

Сейчас, проходя по улочке, оба узнали Чинзура, которого им подробно описали. И обоим не понравилось, что вместо маленького худощавого старичка рядом с грайанцем торчат трое верзил.

Похоже, все пошло наперекос. Что скажет пославший их Избранный?.. Нет, что сделает с ними Избранный?!

 

14

Много в Нарра-до заезжих торговцев и наемников-чужеземцев, и не всем нравится сидеть, поджав ногу, на ковре и есть с блюд, стоящих на полу. Хочется порой вспомнить родные края, пообедать за столом, удобно усевшись на дубовой скамье. Да и на тарелке хотелось бы увидеть что-нибудь привычное, такое, что готовила дома жена. И вино… ну уж нет, вино пусть остается наррабанское!

Для тех, кого точит тоска по оставленному за морем доме, и открыл один предприимчивый наррабанец харчевню, где все напоминало о Грайане: и обстановка, и одежда слуг, и посуда, и еда. И хорошо пошли дела! Не только заморские купцы трапезничали здесь, но и горожане охотно забредали в харчевню, привлеченные низкими ценами и вкусными чужеземными яствами.

Сюда и привел своих спутниц бывалый Айфер. И обе были ему за это благодарны. Бревенчатые стены, большой очаг с вертелом, закопченные потолочные балки, длинные столы с пятнами жира на столешницах чуть не заставили Арлину и Араншу расплакаться от умиления.

Обе были в превосходном настроении. Ралидж и Нурайна были ими выслежены в одном из дорожных приютов. Тройка грайанцев не стала там останавливаться, чтобы не попасться Хранителю на глаза. Они лишь убедились, что у господина все в порядке, и на радостях решили попировать как следует.

Но то ли Серая Старуха и в заморских странах творит свои пакости, то ли наррабанским злым духам нравится подшутить над чужеземцами, а только безобидное решение отпраздновать удачу обернулось для грайанцев неприятностями.

И виной всему была Аранша.

Веснушчатая наемница многое умела делать по-мужски: драться, стрелять из арбалета, держаться в седле… А вот пить по-мужски она не умела. Айфер с Арлиной не знали об этом, иначе приглядели бы за своей спутницей. А когда спохватились — было уже поздно. Вместо их славной, симпатичной Аранши за столом сидела красная растрепанная деваха и, обеими руками упираясь в столешницу, во весь голос объясняла, за что она не любит Наррабан и наррабанцев.

— Они тут все… неправильные! Говорят, как лают! Поют, как воют! И песни у них непра… непраль… не такие! Вот хошь, спою как надо?

— Угомонилась бы, — остерег ее Айфер. — На нас все смотрят.

— Пускай смотрят! Я им счас спою! Не слыхал, как я пела этому… Оплоту? И слушал! Думаешь, вру? Вру, да? Госпожу спроси!

Глаза пьяной наемницы угрожающе сузились. Арлина поспешила вмешаться:

— Аранша, поздно уже, пойдем отсюда. — Волчица заметила, как упрямо сжались губы Аранши, и быстро добавила: — Я боюсь идти одна, вокруг чужие люди… проводи меня, хорошо?

— Проводить? Это я счас! Я их… я их всех!.. Чужие, да? — Аранша обвела мутным взглядом харчевню, битком набитую посетителями. — Точно, чужие! Ух, я их… провожу! А вон… в углу… уставились! Айфер, про чё они кудахчут? П-переведи!

Айфер нашел взглядом компанию в углу: человек шесть, по виду — погонщики мулов. Они и впрямь в упор разглядывали Араншу, с ухмылками перебрасывались короткими фразами.

Вслушавшись, наемник буркнул:

— Не буду я ничего переводить. Иди-ка ты и вправду спать!

— Спасибо, — откликнулась Аранша. — Хорошо перевел…

Неожиданно легко она поднялась из-за стола, твердой походкой пересекла харчевню, нависла над погонщиками мулов, ухватила глиняный кувшин с вином и в черепки разнесла его о голову того из мужчин, кто оказался ближе к ней.

Наррабанец, по лицу и волосам которого стекали ароматные красные струйки, грозно встал и отвесил Аранше затрещину. Наемница устояла и вернула удар — погонщик перекувырнулся через скамью и растянулся в проходе между столами.

Приятели пострадавшего дружно вскочили на ноги — увы, слишком дружно. От резкого движения стол опрокинулся на сидящую рядом компанию торговцев, которые мирно обмывали какую-то сделку. Обрушившийся на них стол со всеми блюдами торговцы отнюдь не приняли как подарок судьбы и возмущенно загалдели. Жаль, Аранша не знала их языка, а то убедилась бы, что в порыве чувств наррабанцы могут быть не менее красноречивыми, чем грайанцы.

Погонщики мулов, и без того свирепо настроенные, не склонны были выслушивать все, что на них выплеснулось. Один из них подхватил медное блюдо и швырнул в самого горластого торговца. Промахнулся, угодил в порядком осоловевшего горца-наемника. Тот вскочил, затряс головой и от души врезал первому, кто подвернулся под кулак.

И началась великая драка!

Ну разве может такое вспыхнуть в наррабанской харчевне, где всего-то и есть, что ковры да подносы, кувшины да блюда? Разве можно там лихим ударом отправить противника через перевернутый стол? И разве мог бы там вволю разойтись такой богатырь, как Айфер, когда с боевым кличем «Наших бьют!» подхватил он дубовую скамью и ринулся на помощь Аранше? А теперь стоял он посреди харчевни, расчистив вокруг себя широкий круг вращающейся скамьей. И плевать ему было, что его подруга со всех сторон виновата! Наших бьют!

А сама Аранша с упоением колошматила всех направо и налево. Хмель с нее слетел, наемница дралась с веселой и дерзкой ловкостью. Наконец-то она нашла общий язык с наррабанцами!

Драка кипела по всем углам, через всю харчевню летели блюда и подносы, люди увлеченно лупили друг друга, забыв, из-за чего началась заварушка. Прислуга с воплями разбежалась. Хозяин, опытным глазом оценив накал страстей, бочком пробрался к выходу, юркнул за дверь и устремился на поиски стражников.

 

15

А в это время в одном из дорожных приютов тоже назревала драка. И тоже из-за женщины. Правда, эта женщина никого не била кувшином по голове. Она чинно ужинала, негромко беседуя со своим спутником.

Зато она была возмутительно, непозволительно красива и потому привлекала мужские взгляды.

Впрочем, сама красавица об этом не думала. У нее была более серьезная тема для размышлений — подступающее безденежье…

— Безобразие, — негромко сказала Нурайна. — Здесь миска соленого творога стоит столько же, сколько в другом приюте — жаркое из барашка!

— И за ночлег цену ломят, словно это дворцовые покои, — зло поддержал ее Орешек. — Завтра же и тени нашей здесь не будет!

Им и в самом деле не повезло. Они завернули в этот дорожный приют, не подозревая, что заведение рассчитано на постояльцев с куда более тугими кошельками.

Владелец приюта, ранее носивший скромное имя Ахшун, несколько лет назад выиграл долгую тяжбу, доказав по суду свою знатность и право называть себя Ахшун-дэр. На радостях он отремонтировал и украсил приют и дал себе слово, что останавливаться здесь будут лишь люди солидные и уважаемые. Хозяин отвадил нищий сброд очень простым способом: резко поднял цены.

Казалось бы, заведение было обречено: кто захочет ночевать там, где нужно выкладывать двойную плату? Однако годы шли, а приют не прогорал. Народу там всегда было мало, но это и считалось достоинством заведения: ни тесноты, ни духоты, приличные постояльцы… К тому же у богачей Нарра-до считалось особым шиком ужинать у Ахшун-дэра — не только потому, что там вкусно кормили, но и потому, что этим посещением можно было хвастаться перед друзьями.

Вот и сейчас на пушистом ковре вольготно развалились четверо полупьяных молодых людей. Они вели громкую веселую беседу, в которой то и дело мелькали женские имена. Молодые люди были одеты в модные длиннополые кафтаны, шитые серебром; пальцы были унизаны перстнями. Рядом с каждым лежал меч: гости не повесили оружие на стену, проявив неуважение к хозяину дома.

Но главное — волосы каждого были схвачены широкой серебряной цепочкой, которая скреплялась на лбу застежкой в виде львиной головы.

Белые Львы, дворцовая охрана Светоча!

Время от времени захмелевшие Львы бросали заинтересованные взгляды на единственную в зале женщину — Нурайну. И чем больше вина лилось в горластые глотки, тем нахальнее становились взгляды.

Ахшун-дэр, сидевший в зале с кубком вина, невольно ежился в предвкушении неприятностей. Скорей бы грайанка закончила ужин и удалилась на женскую половину! Белые Львы — парни наглые, привыкли к вседозволенности… как бы чего не учинили…

А Нурайна, не замечая опасности, шепотом обсуждала с Орешком денежные вопросы.

— Я поговорил кое с кем из слуг… Сегодня на ночлег куда-нибудь приткнуться трудно, потому что праздник, в город съехалось много народу.

— И поздно уже, — кивнула Нурайна. — Бродить в темноте по чужому городу… еще стража прицепится… Придется провести ночь здесь. Но денег жалко!

— Еще бы не жалко… Эх, если б я не заболел в пути! Как бы сейчас пригодилось твое кольцо!

Ралидж закусил губу. Нурайна искоса бросила на него взгляд. Ну что он так переживает? Не виноват же, что заболел…

Она вспомнила его серое лицо, посиневшие губы, полные отчаяния глаза… что-то случилось с легкими, они с трудом выдыхали воздух. Речь превратилась в кашель, удушье перехватывало горло, и каждый такой приступ казался последним, смертельным. Пришлось остановиться в Васха-до, продать кольцо и позвать лекаря. Лекарь наговорил много заумных слов, убеждая пациента в том, что болезнь опасна, и содрал кучу денег за порошки, от которых приступы только участились…

Оказалось, что Ралидж сейчас вспоминает о том же.

— Обидно, что пришлось столько заплатить тому жулику-лекарю и той женщине… Ну, ей-то еще ладно, раз ее травки помогли…

— Как раз та женщина не взяла ни медяка, — усмехнулась Нурайна.

— Вей-о! — изумился Орешек. Он не знал подробностей своего спасения. Там, в Васха-до, едва опомнившись от последнего приступа, он стал торопить свою спутницу в дорогу, даже не расспросив толком, откуда взялись чудодейственные травы, быстро вернувшие здоровье.

— Именно так! — подтвердила Нурайна. — Сама пришла, принесла травки, объяснила, как заваривать…

— Надо же, какие люди бывают добрые! Ну, пусть ее наградят все наррабанские боги!

— А она не наррабанка. Глаза зеленые и выговор грайанский. К тому же мне показалось… Ох, да что с тобой? Не заболел опять?

— Я… нет, ничего… всякая чушь в голову лезет… Скажи, она молодая или старая?

— Моложе меня.

— Ох, бред какой… А имя свое она не назвала?

Нурайна не успела ответить: на ее миску с творогом упала тень. Женщина подняла глаза.

Над ней стоял здоровяк с пылающей от хмельной удали физиономией. Под горбатым носом гордо топорщились усы, глаза сверкали наглым весельем, на лбу скалилась серебряная львиная морда.

— Красавица, ты заскучала! — громогласно заявил он. — Иди к нам, мы прогоним твою тоску!

Белые Львы дружным воплем одобрили поступок своего приятеля.

Нурайна спокойно поднялась на ноги: она терпеть не могла говорить с людьми, глядя на них снизу вверх. Белые Львы приняли этот жест за проявление уважения и снова взвыли, поднимая в ее сторону кубки с вином.

Наглец прищурился на женщину так, словно собирался ее купить.

— Не пожалеешь, — сказал он снисходительно. — Я веселый, я добрый. Мне, между прочим, нужна вторая жена, так что, если договоримся…

Протянув руку, он по-хозяйски провел пальцами по плечу и груди Нурайны.

И тут же спиной вперед приземлился в кругу своих друзей на блюда и кубки. Нос Белого Льва теперь отнюдь не украшал физиономию, кровь испачкала усы и подбородок.

— Твоя первая жена тоже так умеет? — вежливо поинтересовалась грайанка.

В общем ошеломленном молчании Белый Лев поднялся на ноги и с недоверием провел ладонью по лицу, размазывая кровь. Затем попытался улыбнуться, но улыбка получилась похожей на оскал. Ни веселья, ни развязной лихости не осталось на этом страшном лице — только жестокость и злоба.

Белый Лев не спеша снял узкую кожаную перевязь со стальными бляшками, сложил ее вдвое и хлопнул себя по ладони.

— Жаль портить красивую шкуру, — хрипло сказал он, — но придется эту девку выпороть. Ребята, присмотрите за грайанским красавчиком, чтоб заступаться не полез.

Дружки ответили тихим согласным ворчанием. Но они могли бы и не беспокоиться. «Грайанский красавчик» отнюдь не собирался вмешиваться. Он взирал на происходящее с восторгом мальчишки, который попал на представление бродячего балагана.

А Нурайна скользнула к стене, где висело оружие, и легко выхватила из ножен свой меч. Она стояла перед Белым Львом, грозная и прекрасная, и пламя светильников отражалось на ясной поверхности клинка.

— Даже так? — гневно изумился наррабанец. — Ладно, стерва, раз сама напрашиваешься…

Он отшвырнул перевязь и поднял с ковра свой меч. За спиной его послышалось короткое шипение — это вылетели из ножен еще три меча. Теперь Белые Львы — все четверо — стояли на ногах, сжимая оружие.

Нет, не потому вскочили дружки буяна, что решили, будто их товарищ не справится с женщиной один на один. Просто поведение грайанки было невыносимо дерзким. Наррабанцы не смогли усидеть на месте. Каждому хотелось своей рукой проучить зарвавшуюся красивую дрянь.

Они не спешили нападать. В глубине души каждому хотелось не драки (четверо мужчин против одной женщины — ни удовольствия, ни почета), а того, чтобы красотка испугалась их грозного вида, бросила меч и взмолилась о пощаде.

У хозяина не выдержали нервы. Ахшун-дэр по ковру придвинулся к грайанцу и возбужденно зашептал:

— Что же ты сидишь, неужели не поможешь?..

Орешек ответил достаточно громко, чтобы его услышали Белые Львы:

— Помогать? С какой стати? Я этих парней впервые вижу, да и не нравятся они мне. Сами ввязались, сами пусть и выкручиваются!

— Да не им помочь, а твоей женщине!

— Ах, моей женщине… успокойся, почтеннейший, и давай насладимся забавным зрелищем.

Насмешка вывела Белых Львов из оцепенения. С дружным ревом они бросились на свою прекрасную противницу.

Обещанное Орешком зрелище не оказалось забавным. Оно не было даже красивым: все окончилось слишком быстро. Ахшун-дэр так и не разглядел, как получилось, что нападавшие распластались по ковру, а их мечи веером разлетелись во все стороны.

Двое из Белых Львов валялись без сознания, третий зажимал рассеченное запястье, стараясь унять кровь. Четвертый — тот, что хотел затащить Нурайну в свою компанию, — в ярости попытался встать и броситься на женщину, но замер, почувствовав у горла холодное острие.

— Посмеешь убить дворцового охранника? — прохрипел наррабанец, стоя на четвереньках, как зверь, и с ненавистью глядя на женщину снизу вверх.

Лишь мгновение помедлила Нурайна. Затем клинок скользнул от горла Льва к его виску.

— Не убью, — спокойно сказала она. — Отрежу ухо.

Орешек весело присвистнул, оценив гениальный ход своей спутницы. Потеря уха считалась в Наррабане величайшим позором. Ухо резали самым непокорным или всерьез провинившимся рабам, после чего те навсегда теряли надежду получить свободу.

За убийство Белого Льва Светоч обрушил бы на преступницу всю мощь своего гнева. Но охранник, которому женщина отрубила ухо… кто вступится за такое ничтожество? Вслед за ухом бедолага немедленно потеряет и серебряную цепочку с львиной мордой. И не просто покинет дворец, а вылетит оттуда кувырком по ступенькам!

Эта мысль ясно прочитывалась на окровавленной физиономии Белого Льва.

— Не делай этого, — сипло попросил укрощенный буян. — Мы уходим…

* * *

Слуги сновали по опустевшему залу, собирая разбросанную по полу посуду. Нурайна, прежде чем уйти на женскую половину, прощалась с восхищенным Ралиджем. А хозяин подозвал мальчишку-невольника и зашептал:

— Беги к Харшум-дэру. Если он уже лег — скажи слугам, чтоб разбудили. Скажи: у меня есть то, что он ищет. Утром гости покинут мой приют, так что пусть Харшум-дэр поторопится.

 

16

Когда в «Грайанской харчевне» началась лихая заварушка, Арлина в драку не полезла. Высокородная барышня неожиданно для себя сделала то же самое, что сделала бы любая портовая девчонка, если бы ее дружок ввязался в трактирную свалку. Когда Айфер вскочил и огляделся, готовый ринуться в бой, Волчица быстрым движением отцепила от его пояса кошелек и выскользнула за дверь.

И, как выяснилось позже, поступила правильно. Когда нагрянула стража и повязала тех драчунов, кто не успел удрать, в руках у госпожи остались два кошелька — ее собственный и Айфера. Кошелек Аранши пропал безвозвратно — скорее всего, достался стражникам.

Наутро уцелевшие денежки начали с веселым звоном разбегаться во все стороны: подарок стражникам, подарок судье, официальный штраф в казну, плата хозяину харчевни за переломанную мебель. Щедрые подношения сделали свое дело удивительно быстро: уже к вечеру Айфер и Аранша были на свободе, отделавшись строгим внушением, от которого было бы больше пользы, если бы Аранша понимала хоть слово по-наррабански.

Грайанцы направились в ту самую харчевню, которую вчера так удачно разгромили, и устроились в задней комнате, куда их охотно пустил хозяин, вполне довольный возмещением убытков.

Вот тут-то Аранше и досталось крепче, чем во вчерашней драке. Госпожа и Айфер ее, что называется, причесали по всей шкуре против шерсти. Они долбили несчастную наемницу с двух сторон, как пара дятлов.

Над левым ухом надрывался Айфер:

— Дура! Колода осиновая! Не умеешь пить — сиди и лопай! Зачем этого бородатого кувшином шарахнула? Такой хороший был кувшин… Расходилась, как буря на море! Наррабанцев она, видите ли, не любит! А кто их любит?.. Но раз их боги зачем-то сотворили, так пусть живут, богам виднее…

Справа потрясала опустевшими кошельками Волчица:

— Видишь? Нет, ты видишь? Это ты нам устроила! И что теперь делать! Милостыню клянчить? Прохожих грабить? Сбегать к нашему Хранителю и взаймы попросить? Широко пируешь, моя милая, дорого твои развлечения обходятся!..

Наемница сидела, уткнув лицо в ладони и зябко поводя широкими плечами. Она не возражала ни словечком, понимая справедливость упреков. Не стерпела лишь тогда, когда Айфер бухнул:

— И с чего по такой драчливой кобыле хороший человек сохнет, сам дарнигар?..

Вот тут Аранша вскинулась, словно ей за шиворот сунули пучок крапивы:

— Ты что ляпаешь, бычара безмозглый? Дарнигара к чему приплел? Госпожа, скажи, чтоб не бренчал, не то я ему язык узлом завяжу!

От удивления Волчица заговорила почти мирно:

— Ой, только дурочкой не прикидывайся! Можно подумать, ты не догадываешься о чувствах почтенного Харната! Вся крепость знает, а ты не знаешь, да?

Серые глаза Аранши распахнулись на пол-лица.

— Я… да… нет…

Айфер хохотнул, а госпожа развела руками:

— Ты как маленькая, клянусь Безликими! Да когда вы уходили подземным ходом… помнишь, колдуна ловить… Харнат зубами скрипел от тоски, только тебе вслед смотрел, остальных и не видел.

— Давно все об этом говорят, — веско закрыл тему Айфер. — Тоже мне новость!

Аранша притихла. Услышанное заставило ее забыть недавние горести. Харнат Дубовый Корень всегда был для нее отважным командиром, грозным воителем, за которым можно без колебаний идти в бой. Наемница вспомнила, как рыжебородый исполин орудовал тяжелым топором, с одного удара проламывая черепа Подгорных Людоедов. Такой воин уступит разве что Хранителю… ну, Хранитель — тот вообще непобедимый герой, с ним и равнять-то некого…

И вдруг оказывается, что дарнигар сохнет по ней, Аранше!.. Да нет, с чего бы это? Что в ней такого особенного? Простая девчонка из рыбацкой деревушки… ну, мечом немного махать умеет… Небось дурак Айфер повторяет, что от Перепелки слыхал, а та — свистушка известная. Да и госпожа чего-то напутала…

Смятенные размышления Аранши были прерваны появлением в комнате круглолицего улыбчивого человечка. Тот по-грайански поприветствовал всех присутствующих, но после этого уже обращался лишь к Айферу.

Оказалось, человечек был прислан Харшум-дэром, устроителем зрелищ. Каждый год почтенный Харшум-дэр проявляет чудеса изобретательности, чтобы порадовать чем-нибудь Светоча, знатных и богатых столичных жителей, а заодно и многочисленную чернь. Имя Харшум-дэра известно каждому в Нарра-до, и все с нетерпением гадают, каким новым развлечением одарит он город. Харшум-дэр узнал о вчерашнем происшествии в «Грайанской харчевне» и теперь устами своего слуги просит уважаемого чужеземца сказать: не владеет ли его женщина мечом так же хорошо, как и кулаками?

Аранша, с недоумением прислушивавшаяся к разговору, вспыхнула и хотела что-то сказать, но Арлина предостерегающе тронула ее локоть.

Айфер, ухмыляясь во весь рот, сообщил, что Аранша очень даже недурно рубится на мечах.

— Прекрасно! — засиял круглолицый человечек. — Почтенного Харшум-дэра осенила идея, а те идеи, что вспыхивают в его мудрой голове внезапно и перед самыми празднествами, оказываются самыми удачными и приносят самый большой доход…

— Слушай, уважаемый, — перебил его Айфер, — ты сам-то не грайанец?

Человечек оборвал речь, словно остановил лошадь на всем скаку, и оглядел свой наррабанский наряд.

— Верно, я грайанец. Тиршис Ржаная Лепешка из Семейства Чинлек. Живу здесь уже много лет, все в Нарра-до принимают меня за своего. Как ты догадался?..

— Болтаешь много, — объяснил наемник. — Ладно, валяй дальше. Что он там придумал, ваш Харшум-дэр?

— То, чего столица еще не видела: бой женщин на мечах. Вчера одна приезжая, тоже грайанка, в дорожном приюте Ахшун-дэра дала отпор наглецам. При этом она весьма умело обращалась с оружием. Сам я не видел, но Ахшун-дэр просто восторгается… Согласие ее спутника уже получено, так не мог бы и ты, уважаемый, позволить своей женщине принять участие в поединке?

Тут уж Аранша не выдержала:

— У меня, между прочим, есть свои уши и свой рот! Хочешь говорить о деле — говори со мной! Вот она я! Поверни башку налево — и увидишь!

Похоже, Тиршис и впрямь долго жил в Наррабане и крепко нахватался местных привычек. Он с мягкой укоризной взглянул на дурно воспитанную женщину, которая позволила себе вмешаться в мужской разговор, а затем опять обернулся к Айферу:

— Харшум-дэр очень щедр, мы легко договоримся о плате за представление. Разумеется, речь не идет о битве до смерти, просто небольшой Поединок Мастерства.

Веснушки четче и яснее проступили на коже Аранши: женщина побелела от злости. Волчица на всякий случай взглянула, нет ли у наемницы под рукой чего-нибудь вроде кувшина.

— Слушай, почтеннейший, — твердо сказал Айфер, — ты уж торгуйся с ней самою, не то начнется то же самое, что вчера было. Никакая она не «моя женщина». Она грайанская наемница и сама себе хозяйка.

Но торговаться Тиршису пришлось со всеми троими, никто в стороне не остался. Его осыпали насмешками, обливали презрением, нелестно высказывались насчет скупости и алчности его хозяина, готового заставить отважную наемницу идти в бой ради жалкой медной мелочи — может, вообще за кусок лепешки?

Тиршис огрызался, доблестно обороняя кошелек своего господина от троих негодяев, грабителей и вымогателей, требующих несусветную плату за пустяковую работенку, — может, вообще возьмут бриллиантами?

Наконец все четверо сошлись на цене, которую признали более или менее приемлемой, причем в душе каждый был уверен, что противная сторона сваляла дурака и продешевила.

Тиршис распрощался, оставив задаток и предупредив Араншу, что на рассвете за ней и ее друзьями зайдет слуга и проводит к месту поединка.

 

17

Арена располагалась на берегу озера, в лощине меж скал. Устроители удачно использовали природные особенности этого места, выбив в скалах ниши и устелив их коврами. К нишам вели узкие, но удобные лесенки. Те, кто хотел увидеть зрелище во всей красе, платили за место в нише, а внизу, вокруг арены, оставалось достаточно места для публики, охочей до даровых зрелищ. Сейчас там скопилось видимо-невидимо народу, хотя предстоящий поединок и не получил заранее должной огласки. Жители Нарра-до знали, что изобретательный Харшум-дэр обязательно порадует их чем-то ярким, необычным.

И теперь из уст в уста веселыми птицами перепархивало: «Женщины! Красавицы грайанки! На мечах!»

На арене под музыку кувыркались акробаты в смешных звериных и птичьих масках. Зрители глядели на их прыжки и ужимки без особого интереса. Все знали, что главное представление впереди. И знали, почему оно задерживается. Пустовала одна из ниш — даже не ниша, а широкий балкон с золочеными перилами. Великолепный алый ковер и подушки из белой парчи дожидались явно не простых зрителей. Правитель Наррабана не чурался простых народных развлечений…

Внизу, в длинном сарайчике возле арены, ожидали прибытия высокого гостя женщины, ради которых собралась толпа. Обе были в черных шароварах, подпоясанных золотым шнуром, и в ярких атласных рубахах: Аранша — в желтой, Нурайна — в алой.

Наемница, прильнув к щели в дощатой стене, разглядывала акробатов. Нурайна сидела на оставленном музыкантами большом барабане и поправляла башмачок.

Королевскую сестру смущало, что ей предстоит выступить на потеху публике. Она убеждала себя, что это всего лишь честный способ добыть деньги. А деньги ой как нужны!

Вчера они с Ралиджем покинули приют Ахшун-дэра. Один из слуг проводил их к человеку, который готов был сдать на время дом. Крошечный домик за глиняным забором понравился Нурайне. Понравился чистый дворик, понравились увитые виноградом стены, понравилась устеленная старым ковром комната, разделенная, как положено, на две половины — мужскую и женскую.

Хозяин — унылый, понурого вида человек — собирался перебраться к замужней дочери, а дом сдать. На какой срок он нужен любезным чужеземцам? А, на десять дней? Что ж, он готов назначить совершенно смешную, просто нелепую цену…

Когда хозяин назвал эту цену, Нурайна стиснула зубы от огорчения. Тех денег, что оставались у них с Ралиджем, не то что на десять дней — на полдня не хватило бы… а ведь они уже продали лошадей…

Женщина молча повернулась, чтобы уйти, но Ралидж придержал ее за локоть и обратился к хозяину:

— Ты прав, почтенный. Цена действительно нелепая и очень смешная. Мы над ней дружно похохочем, а потом ты назовешь настоящую. Кстати, правду ли говорят у вас в Наррабане, что у жадных людей со временем вырастает шакалий хвост?

Хозяин расправил плечи, глаза его заблестели — и началось такое!..

Королевской дочери никогда не приходилось торговаться. Ни разу в жизни не слышала она столь виртуозного спора из-за денег. Нурайна изучала наррабанский язык по книгам и неспешным беседам с заезжими мудрецами, поэтому не успевала разобрать и половины того, что лихо тараторил Ралидж. Хозяин говорил медленнее и степеннее, зато употреблял выражения, которые не встречались Нурайне ни в одной книге. Женщина поняла лишь, что хозяин перестал называть собеседника любезным чужеземцем и именует его нищим побирушкой, проходимцем и мошенником, а Ралидж величает хозяина главным образом двуногим крокодилом. А уж слово «хвост» так и мелькало с обеих сторон.

Женщина с тревогой ждала, что спорщики вот-вот набросятся друг на друга с кулаками. К ее удивлению, ссора внезапно стихла: мужчины пришли к согласию. Плата за десять дней, которую хозяин признал свирепым кивком, была грайанцам по силам (правда, денег совсем не осталось, но с этим можно было что-нибудь придумать и потом).

Нурайна не могла поверить свершившемуся у нее на глазах чуду, но Ралидж недовольно хмурился.

— Я вижу, у вас в Нарра-до ушами не хлопают! — с досадой бросил он хозяину.

Глаза наррабанца потухли, лицо вновь стало унылым и скучным.

— Ушами не хлопают нигде, — флегматично заметил он и, подумав, добавил: — Кроме слоновника…

Этот случай заставил Нурайну почувствовать себя уязвленной: ведь Ралидж показал себя куда более приспособленным к житейским передрягам, чем она! Поэтому женщина обрадовалась, когда в их новое жилище нагрянул посланец Харшум-дэра. Вот способ раздобыть деньги самой, без помощи своего спутника!..

Нурайна отогнала воспоминания, извлекла меч из ножен, взвесила на руке. Это было чужое, взятое на один поединок оружие. Драгоценный Альджильен остался дома: Нурайна не могла обнажить юнтагимирский клинок ради шутовской потехи.

Оторвавшись от щели, Аранша простонала от ужаса и восторга:

— Сколько народу! Небось вся столица здесь! И все пришли, чтобы… чтобы…

Голос ее задрожал и осекся от тщеславного волнения. Нурайна спокойно и приветливо закончила фразу:

— …чтобы дать нам заработать немножко денег. Ты ведь это имела в виду?

— Д-да… — растерянно отозвалась Аранша.

— Послушай, милая, — деловито сказала Нурайна, вставая с барабана. — Пока все дожидаются Светоча, мы можем слегка размяться. Будем хотя бы знать, чего ждать друг от друга…

Результат тренировочного боя оказался просто обескураживающим. Наемница, не раз сходившаяся в битве с вражескими воинами, почувствовала себя маленькой девочкой, у которой раз за разом выбивают из рук игрушечный меч. Ни о каком поединке не могло быть и речи: уровень боевого мастерства у противниц был слишком разным.

— Я только раз фехтовала с человеком, который умеет драться так же, как ты, госпожа, — сказала приунывшая Аранша. — Он был Хранителем крепости, где я служила…

— Да? — рассеянно откликнулась Нурайна, думая о своем. — Интересно было бы с ним встретиться… Голубушка, а ведь мы попали в неприятную историю. Собралась толпа народа, сам Светоч прибудет, чтобы взглянуть на нас. Мы выходим на арену, поединок начинается — и тут же заканчивается… Зрители могут потребовать деньги назад, а то и побьют нас, как мошенниц!

— А что делать? — встревожилась Аранша.

— Эти добрые люди пришли, чтобы увидеть красивое зрелище… Может быть, покажем им танцы?

* * *

И зрители увидели танцы!

Сначала Аранша, грозно размахивая мечом, гоняла Нурайну по всей арене. Потом Нурайна перешла в контратаку и обратила Араншу в бегство. Время от времени то одна, то другая воительница хитрой подножкой опрокидывала соперницу наземь и со свирепым ревом заносила меч для смертельного удара, но каждый раз чуть-чуть промахивалась, клинок вонзался в землю у самой щеки лежащей на арене женщины; поверженная противница по-змеиному изворачивалась, вскакивала на ноги и с боевым кличем вновь бросалась в сражение.

Зрители восторженно стонали, глядя, как мечутся по арене два живых языка пламени — желтый и алый.

А в большой ложе за золочеными перильцами снисходительно взирал на зрелище невысокий хрупкий человек со скучающим томным лицом. Тонкая смуглая рука небрежно легла на перила. Все, кто был на балконе, время от времени поглядывали на эту руку, пытаясь по ней угадать, в духе ли ее владелец. В глаза ему взглянуть не осмелился бы никто.

Рядом с ним неподвижно восседала женщина, с головы до ног укрытая густой серой вуалью. Ничего нельзя было сказать ни о ее возрасте, ни о фигуре. Она никак не реагировала на происходящее на арене. Со стороны казалось, что она слепа, глуха и лишена речи. Однако придворные время от времени бросали на женщину опасливые взгляды. Ее настроение волновало их не меньше, чем настроение Светоча.

Представление подходило к концу. Меч Аранши отлетел на несколько шагов, а сама наемница с маху грохнулась на песок. Нурайна вскинула клинок и издала такой великолепный вопль, что у зрителей кровь застыла в жилах.

Аранша приподнялась на локтях, вновь рухнула на песок и страдальчески застонала на всю арену. Встревоженная Нурайна нагнулась было к ней, но поймала веселый сообщнический взгляд и успокоилась.

Из толпы, нырнув под канат, выбежали мужчина и женщина. Они помогли Аранше подняться и, осторожно поддерживая, увели с арены. При взгляде на зеленоглазую грайанку, бережно обнимающую Араншу за плечи, Нурайна нахмурилась: не ее ли довелось встретить в Васха-до? Странно… Но удивляться было некогда: надо было завершить представление.

Нурайна взяла в левую руку меч Аранши и взмахнула над головой двумя клинками. Затем пересекла арену, остановилась перед нишей с золочеными перилами, бросила на песок оружие соперницы и прикоснулась к нему острием своего меча. Это означало, что она посвящает свою победу Светочу. Толпа взревела.

Нурайна стояла разгоряченная, раскрасневшаяся, с разлетевшимися по алому шелку черными прядями (по настоянию Харшум-дэра она вышла на арену с распущенными волосами).

Правитель Наррабана вынул из уха золотую серьгу и бросил вниз через перила. Нурайна левой рукой поймала подарок на лету, белозубо улыбнулась и отсалютовала мечом.

Светоч обернулся к сидящему возле него вельможе и шепнул:

— Эту женщину — вечером — во дворец…

Вельможа без тени улыбки наклонил голову. Но в душе он ехидно хихикал.

Почему бы правителю не произнести свое приказание в полный голос? Он мог бы сразу увести красавицу во дворец. Не было в Наррабане ни закона, ни обычая, который запрещал бы ему это.

Зато была женщина под серой вуалью. Ахса-вэш. Законная супруга Светоча.

Казалось бы, ну и что? Разве любой наррабанец не господин в своей семье? А уж тем более Светоч, которому стоит нахмуриться, чтобы повергнуть в трепет всю страну! Какая женщина посмеет поднять голос против того, кто обладает такой властью?

Лишь та, за спиной которой стоит еще более страшная власть. Власть богов.

Ахса, единственная дочь главного жреца храма Гарх-то-Горха.

Конечно, никто не должен знать, что творится на женской половине чужого дома. Но дворец — это особое место, дворцовый воздух насквозь пропитан сплетнями. Они носятся там, подобно пыли на ветру. Всем придворным известно, что длиннокосая дерзкая Ахса так запугала своего супруга гневом Единого, что тот не осмеливается даже взять вторую жену — а ведь на такой-то пустяк имеет право любой наррабанец!..

Вельможа тихо встал и направился к лесенке. Показалось ему или нет, что вслед тихо колыхнулись серые складки вуали?

Все-таки приятно сознавать, что ты хоть в чем-то выше Светоча! Во всяком случае, ты полновластный хозяин на женской половине своего дома!

* * *

Из воющей толпы на прекрасную победительницу потрясенно глядел старик в поношенной одежде.

Илларни вторые сутки скрывался от преследователей. Он не знал, кто дышит ему в затылок — люди Хайшерхо, жрецы храма Единого или разъяренный Таграх-дэр, — но дал себе слово, что гончим собакам придется туго. Старый астролог умел путать след не хуже зайца.

Две ночи провел он в доме старого приятеля, который некогда был переписчиком книг в дворцовой библиотеке, но спился, потерял должность и стал уличным писцом. Приятель не слишком обрадовался появлению Илларни, а когда узнал, что тот спасается от погони, то и вовсе перетрусил, как побитая дворняжка. Илларни терпел его нытье сколько мог, а затем покинул его дом. В конце концов, действительно было опасно задерживаться долго под одной крышей.

Перебирая в памяти своих здешних знакомых, старый ученый вспомнил некоего вора, которого однажды случайно спас от смерти. Возможно, он захочет выручить своего спасителя… если, конечно, парня до сих пор не казнили.

Но где найти вора? Может быть, там, где скопилось больше всего зевак? Шансы невелики, но попытаться надо, а в случае неудачи можно придумать что-нибудь еще. Только не возвращаться к писцу: там его след скорее всего уже обнаружен. Про Хайшерхо говорят, что он умеет получать сведения даже из жужжания мух, да и храм Гарх-то-Горха имеет везде глаза и уши…

Так Илларни оказался у каната, огораживающего арену. Сначала он высматривал, не крутится ли среди публики его знакомец. Но когда на усыпанный цветами песок шагнули две женщины и отсалютовали Светочу мечами, Илларни вздрогнул и впился взглядом в статную красавицу, вокруг которой развевался плащ черных волос. Конечно, это не Нурайна, что здесь делать сестре грайанского короля… но какое сходство, боги, какое сходство!

Начался поединок — и удивление старика перешло в смятение.

Там, в Тайверане, он видел свою прекрасную ученицу не только за книгами. Ему доводилось наблюдать, как она, в мужской одежде и с высоко подобранными волосами, звенит клинком в Зале Карраджу. Ах, какой была тогда Нурайна: веселой, задорной, дерзкой, отчаянной!

Чаще всего ее противником был Юнтайо — дворцовый охранник, великолепный воин и странный человек: сдержанный, замкнутый, с какой-то тайной в душе. Илларни был знаком с ним еще до того, как молодой мастер карраджу был допущен к охране дворца. Эти два очень разных человека некоторое время путешествовали вместе и пережили несколько увлекательных и опасных приключений — и все же ученому ничего не было известно о прошлом воина.

Илларни знал о любви Нурайны и Юнтайо и от всего сердца желал им счастья. Астролог не составлял гороскопов для своих молодых друзей, поэтому для него истинным ударом было узнать, что Юнтайо приговорен к смерти за измену королю и бежал, а сердце бедной девочки навсегда окаменело…

Схватка окончилась, коротко остриженную русую женщину увели с арены, а победительница швырнула меч на песок перед балконом Светоча. Теперь старику было хорошо видно ее лицо.

Нурайна!

Но что она делает в Наррабане? Тут одно из двух: либо король послал ее — родную сестру! — с тайным и невероятно важным поручением, либо она по какой-то причине лишилась расположения своего царственного брата и вынуждена была бежать за море…

На арену вновь гурьбой высыпали акробаты. Зрители шумно спорили о том, очень ли мешали победительнице длинные волосы и не была ли вторая воительница переодетым парнем.

А Илларни, вцепившись в канат, уговаривал себя не принимать поспешных решений. Конечно, с бывшей ученицей необходимо поговорить. Но не здесь, не на людях: Нурайне может повредить встреча с преступником-звездочетом. Надо сначала выяснить, где она остановилась, кто живет под одной крышей с ней, не крутятся ли возле ее жилья глазастые людишки. И лишь потом можно сказать: «Здравствуй, моя девочка! Узнаешь своего старого учителя?»

 

18

Через дворик Нурайна пробежала, чуть ли не пританцовывая. На время забыта была величественная осанка королевской дочери.

Ралидж развалился на ковре, опершись о подушки. В душе женщины шевельнулось раздражение, сминая легкую радость победы. Конечно, она знала, что весь вчерашний день и наверняка все сегодняшнее утро ее спутник обходил постоялые дворы и харчевни, расспрашивая об Илларни и Чинзуре. И все же было неприятно видеть его в ленивой позе, словно он и не думал сдвинуться с места.

Впрочем, тем приятнее будет проучить этого… этого…

Не подобрав подходящего слова, Нурайна опустилась на ковер и небрежно бросила перед Ралиджем синий бархатный кошелек. Плюхнувшись на ковер, кошелек солидно звякнул.

— Полагаю, нам хватит этого на первое время… хотя бы на хлеб, — скромно сказала Нурайна. Потянувшись к лежащим в углу мешкам, она достала гребень и начала расчесывать спутанные волосы.

Ралидж сощурился на кошелек, затем сделал небрежное движение рукой. Увесистый кожаный кошель упал на ковер рядом с синим кошельком.

Нурайна приоткрыла рот, гребень замер в ее руке. Затем женщина грозно вопросила:

— Откуда?!

И тут же спохватилась:

— Нет, пойми меня правильно… Я не имею, конечно, права требовать… но если было что-то противозаконное… что-то, что может поставить под удар дело, ради которого мы прибыли сюда…

Сбившись, она умолкла.

Ралидж — нет, не Ралидж, а бродяга по имени Орешек, — взглянул на нее веселыми и нахальными карими глазами.

— Понимаешь, — задушевно объяснил он, — здесь тоже, оказывается, умеют играть в «радугу»… И почему-то им всем ужасно не везет!

Возмущенная Нурайна готова была объяснить этому проходимцу, кто он такой. Но ее собеседник выпрямился, взгляд его посерьезнел:

— А теперь о деле. Я напал на след Илларни.

Нурайна ахнула.

— Он две ночи провел в доме некоего Хретхо, уличного писца, — продолжил Ралидж. — Я с ним говорил. Пьяница и трус. Чуть в обморок не упал, когда я завел речь о его госте. Илларни ушел из его дома и вряд ли вернется.

— Но как тебе удалось…

— Медяки — направо и налево! Нищие и уличные мальчишки… ты не представляешь себе, как много знает эта публика!

— А этот… слуга… Чинзур, да? Он тоже был с ним?

— Нет, Илларни был один… И вот что еще меня тревожит: кое-кто из нищих признался, что вчера их уже расспрашивали о грайанце с такой внешностью… Его ищут, Нурайна, ищут!

— Думаешь, Таграх-дэр?

— Думаю, кто-то поопаснее этого придурка…

Он не успел договорить: скрипнула дверь. Кто-то входил в дом, воспользовавшись тем, что Нурайна забыла запереть калитку.

Нурайна метнулась на женскую половину и, отведя рукой занавеску, встала на пороге. Она старалась по возможности соблюдать наррабанские обычаи.

В комнату вошел средних лет человек, смуглый, с аккуратно подстриженной бородкой. Золотое шитье на кафтане, массивные кольца на пальцах, серебряный головной обруч с агатом — все говорило о том, что в скромный маленький домик залетела редкая птица.

Вспомнив свой визит к Таграх-дэру, Орешек приосанился и молча устремил на пришельца вопросительный взор.

Гость изящно поклонился хозяину, учтиво кивнул женщине, которая глядела на него из-за откинутой занавески. Затем привычным, грациозным движением снял башмаки. Орешек с удивлением увидел, что ступни гостя выкрашены охрой, а левую лодыжку схватывает тонкий браслет.

Ралиджу и Нурайне стало неловко из-за того, что они забыли разуться, входя в дом.

Окинув взглядом комнату, незнакомец нашел вбитый в стену гвоздь. Неспешно пройдя по вытоптанному ковру, гость повесил на стену кривой меч в богато украшенных ножнах, затем спокойно сел на подушку перед хозяином. Во всем этом было что-то завораживающее. Обычные действия человека, пришедшего в чужой дом, превращались в утонченную церемонию.

Нарушить это действо было бы варварством. Нурайна выпустила из рук занавеску и заметалась по женской половине в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы сойти за угощение… Отлично! Ралидж позаботился о еде! На сундуке стоял кувшин вина и накрытое платком блюдо с лепешками и крупными сливами.

Нурайна важно выплыла на мужскую половину, поставила перед гостем блюдо и кувшин. Сама села рядом — как хозяйка дома, которая имеет право есть вместе с мужчинами.

Только тут гость позволил себе заговорить. Голос его был красив и звучен. Даже гортанный, с придыханиями наррабанский язык звучал в его устах почти мелодично.

— Мое имя Нхари-дэр, я смотритель ковра и подушек во дворцовых покоях.

Нурайна почтительно склонила голову. Из этого положения она ухитрилась метнуть на Ралиджа свирепый взгляд и с удовлетворением отметила, что и он догадался поклониться. Ей некогда было объяснять своему спутнику, что смотритель ковра и подушек — это отнюдь не слуга, который следит, чтобы на коврах не было пятен и сора. Нет, их дом посетил один из виднейших наррабанских вельмож, облеченный доверием Светоча, посвященный во все тонкости личной жизни государя и даже имеющий право входить на женскую половину дворца — разумеется, сопровождая своего господина…

— Мое имя — Ралидж Разящий Взор, — представился грайанец, — а эту женщину зовут Нурайна Черная Птица.

Приподняв выщипанную бровь, Нхари-дэр ждал продолжения: он понимал, что Ралидж представился не полностью. Не дождавшись, взял с блюда сливу и надкусил ее, давая понять, что не гнушается скромным угощением.

— Рад знакомству, почтенный Ралидж, — почти пропел он. — И с тобой я рад встретиться, Нурайна-вэш.

— Нурайна-шиу, — поправила грайанка. — Я не замужем.

В глазах гостя мелькнул огонек, но больше Нхари-дэр ничем не выдал своего удивления. Будто так и было принято, чтобы незамужние красавицы разъезжали по чужим краям в сопровождении посторонних молодых людей.

— Рад это слышать, — сказал он приветливо, — потому что это облегчает мою задачу.

Вельможа обернулся к Ралиджу и теперь говорил только с ним:

— Был ли ты, почтенный, на представлении, в котором участвовала Нурайна-шиу?

— Увы, не удалось.

— Ты много потерял. Она была грозна и прекрасна, как Дева-Молния. Ее красота была столь совершенна и необычна, что привлекла высокое внимание Светоча… — Нхари-дэр просиял ясной улыбкой доброго вестника. — Светоч в великой милости своей решил купить твою женщину и прислал меня договориться о цене.

Увидев вместо восторга на лицах собеседников смятение и досаду, вельможа встревожился:

— В чем дело? Неужели есть какое-то препятствие? Скажи, — обернулся он к Нурайне, — не родила ли ты этому мужчине сына?

— Нет, — растерянно ответила Нурайна — и тут же мысленно обругала себя за грубый промах. Надо было скоренько признаться, что у нее целый выводок детишек от Ралиджа.

— Ну вот, — облегченно улыбнулся вельможа Ралиджу. — Если бы она была матерью твоего первенца-сына, ты, конечно, не имел бы права продать ее…

Нарастающая злоба кружила Нурайне голову, мешая трезво оценить ситуацию. А мерзавец Ралидж, похоже, испытывал удовольствие от этой отвратительной сцены…

Женщина ошибалась. Хотя Ралидж и изобразил ответную улыбку, но в душе его тоже клокотала ярость. Он сам не отдавал себе отчета в том, что учтивый наррабанец вызвал в нем воспоминание о весеннем аршмирском дне и о всаднике-Соколе, что пинком отшвырнул его, Орешка, с дороги, а потом за дерзкое слово приказал запороть насмерть. Эти двое не были схожи ни внешностью, ни манерами. Но общим было главное: хозяйское отношение к чужой жизни, спокойная уверенность в том, что с людьми можно делать все что угодно…

Забыв о правилах хорошего тона, Орешек откинулся на подушки.

— Купить Нурайну, да?.. Во сколько же Светоч оценивает это сокровище?

Вельможа раздраженно поджал губы. Ему не улыбалась перспектива торга с невоспитанным чужеземцем, и он решил сразу оглушить его щедростью (тем более что это никак не угрожало его собственному кошельку).

— Не спорю, эта женщина — сокровище, и плата за нее будет достойна ее совершенства. По обычаю, выкупом за девушку высокого происхождения или редких достоинств должны быть белые верблюдицы, самые благородные из живых существ, сотворенных богами для человека. За Нурайну Светоч даст десять этих ценных животных.

Сказал — и улыбнулся, готовясь скромно принять выражения благодарности.

Но реакция слушателей оказалась непредвиденной. Женщина побелела, как мраморная статуя, и вскинула руки к вискам, словно у нее заболела голова. А грайанец нагло ухмыльнулся:

— И это все? Десять горбатых уродин за невероятную, неповторимую женщину? Почтеннейший, я взываю если не к твоей щедрости, то хотя бы к здравому смыслу! Покажи мне хоть одного верблюда, который владел бы мечом так же искусно, как Нурайна! А что касается красоты, то и тут Нурайна смело поспорит с любым верблюдом, будь он хоть белый, хоть черный, хоть зеленый в крапинку!

Вельможа опешил:

— Ты… ты смеешь насмехаться… оспаривать волю Светоча…

Орешек мельком взглянул на Нурайну и понял: сейчас она либо потеряет сознание, либо убьет кого-нибудь. Первого, кто попадется под руку. Та-ак, с шуточками пора кончать.

— Это моя женщина. Хочу — продаю, хочу — нет… Вот я и не хочу. А ты этого еще не понял, почтеннейший?

Нхари-дэр был оскорблен, но еще надеялся решить вопрос миром. Он ровно сказал:

— Не будем унижать себя торгом. Пусть белых верблюдиц будет двенадцать. Женщина уйдет со мной прямо сейчас.

На Орешка редко накатывало бешенство, но в таких случаях он не мог себя сдержать. Когда-то в таком состоянии он оскорбил Сокола и чуть не поплатился за это жизнью.

И сейчас, глядя прямо в гневные глаза вельможи, Орешек твердо и четко произнес то, что нашептывала ему на ухо Многоликая, слово в слово. Мол, если Светоч считает, что цена Нурайны равна цене двенадцати верблюдиц, то пускай он, Светоч, этими двенадцатью верблюдицами для себя Нурайну и заменит!

— Как — заменит? — непослушными губами шепнул вельможа, пытаясь убедить себя, что ослышался. — В каком смысле?

— В этом самом! — нагло подтвердил Орешек.

Мужчины застыли, намертво сцепившись взглядами. В этот миг они не думали о Нурайне.

А Нурайна уже не противилась накатившей дурноте и гулу в ушах, как опытный пловец не борется с несущей его волной. Ей было знакомо это состояние. Отец сказал однажды. «В тебе закипает кровь Первого Дракона».

И только отец знал, что в эти редкие мгновения Нурайна бывала опасна. Опасна помимо своей воли, опасна непредсказуемо и, что самое обидное, без всякой пользы для себя…

А Нхари-дэр, выйдя из оцепенения, хотел было гневно обрушиться на заезжего наглеца, пригрозить карой за кощунственные речи и забрать женщину без всякого выкупа. Но вельможе помешала его собственная наблюдательность.

Когда грайанец в дерзком порыве подался вперед, из-под расстегнутой куртки вынырнула овальная пластинка на тонкой серебряной цепочке. На пластинке был выгравирован сокол.

Сын Клана!

Нет, вельможу смутила не знатность собеседника. Нхари-дэр и сам отнюдь не был простолюдином. Но, как все наррабанцы, он считал Детей Клана страшными колдунами. А колдунов лучше не сердить. С ними надо расправляться исподтишка, желательно чужими руками.

— Значит, ты не хочешь продавать эту женщину? — с ледяной учтивостью уточнил гость.

Ответить Орешек не успел.

Слово «продать» хлестнуло по натянутым нервам Нурайны — и на этот раз женщина не выдержала, ослабила цепь на бьющемся в ее душе чудовище. «Ах, гори вы оба ясным пламенем!» — беззвучно шепнула она, не соображая, что делает.

И мужчины увидели, как вокруг них взметнулись к потолку жаркие, живые струи огня!

Лишь миг длилось наваждение, прозрачная стена огня исчезла раньше, чем мужчины успели вскрикнуть. Кожа их помнила горячее дыхание костра, но ни на ковре, ни на одежде пламя не оставило следов.

Вельможа первым сообразил, что случилось: грайанский колдун показал гостю свою силу… Ладно, придется беседовать с ним иначе!

— Хорошо, — бесцветным голосом произнес Нхари-дэр. — Я ухожу.

И про себя добавил. «Вместо меня придет Гхурух».

Вельможа поднялся, снял со стены свой меч, добрел до порога, обулся — все это с отрешенным лицом…

Когда за гостем тихо закрылась дверь, Орешек обернулся к Нурайне, которая уже успела справиться с собой.

— Это еще что такое? — свирепо спросил он.

Нурайна прикинулась непонимающей:

— Ты о визите этого павлина? Я его не приглашала. И не намекала, что здесь есть товар на продажу.

«Почудилось, — тоскливо решил Орешек. — Мотался весь день по жаре…»

Но рассказывать Нурайне о своих видениях он не собирался.

— Я не об этом! Я спрашиваю, как этот гусь сюда залетел? Ты что, не заперла калитку? Ну, растяпа! Сиди, сиди, я уж сам закрою…

 

19

Положив руку на щеколду, Орешек вдруг насторожился, прислушался и открыл дверь.

На глухой улице меж серых глиняных заборов кипела молчаливая схватка… Нет, схваткой это было назвать нельзя: два здоровенных наррабанца деловито крутили руки щуплому невысокому старичку. Казалось бы, дело пустяковое, но нет: старикашка ловко вывернулся из кафтана, оставив его в руках противников, и бросился наутек. Один из нападающих в два прыжка догнал жертву, но шустрый старичок вдруг остановился, присел — и преследователь, перелетев через него, растянулся на земле. Второй верзила расхохотался, глядя, как барахтается в пыли его приятель, а затем двинулся ему на помощь.

Эти двое явно не были стражниками, поэтому Орешек решил вмешаться.

— Эй, медведь, отпусти деда! — крикнул он, видя, что старик вновь трепыхается в цепких недобрых руках.

Один из верзил бросил через плечо:

— Закрой калитку, забейся в конуру и не гавкай!..

А вот так с Орешком разговаривать нельзя! Если он не съездил Нхари-дэра по уху, то это еще не значит, что всякая шваль может об Орешка сапоги вытирать! Уж эти-то морды явно не вельможи и вообще никакие не дэры! И Орешек на этих гадах сейчас отыграется за все хорошее и доброе, что видел в Наррабане!..

Верзилы не успели ни удивиться, ни испугаться, как на них налетел ураган. Несколько точных увесистых ударов — и оба без сознания растянулись на утоптанной земле. Крепкие парни, но где им было устоять против бывшего грузчика, который обучался драке в аршмирских портовых кабаках!

Пленник, которого в суматохе повалили наземь, с коротким стоном сел и огляделся. Орешек нагнулся, чтобы помочь старому человеку подняться на ноги… и от внезапного потрясения чуть сам не уселся рядом с ним. Это узкое лицо с тонкими птичьими чертами он узнал бы в любой толпе.

— Вей-о-о-о!.. Хозяин мой дорогой!..

* * *

На другой стороне улицы, за высоким забором, вскинула голову Вахра-вэш, вдова гончара.

Она только что стащила одного за другим троих своих отпрысков со старой шелковицы, растущей во дворике, и теперь пыталась оттереть их, брыкающихся и вопящих, от ягодного сока.

Никак нельзя назвать легкой и радостной жизнь женщины, которая осталась без мужа и должна одна заботиться о двух мальчишках (которые, как подрастут, непременно станут разбойниками) и девочке (которая, судя по всему, будет атаманшей в этой семейной банде). Родственники обещали найти хорошего человека, который возьмет ее второй женой… Ох, лучше бы деньгами помогли! Ведь ясно, что с такой оравой ее в свой дом никто не впустит… Так или иначе, приходится пока жить на то, что оставил покойный муж. Но ведь гончар — не ювелир, много ли он мог оставить вдове и сиротам?

И все же вчера Вахра-вэш отказалась от денег. Отказалась от монет, которые заманчиво пересыпала с ладони на ладонь зеленоглазая грайанская женщина. Ах, как звенели эти монеты!.. Но не могла, не могла беззащитная вдова пустить под свой кров — даже на несколько дней — этих странных чужеземцев! И зачем им понадобился именно ее дом? У спутников зеленоглазой госпожи были разбойничьи рожи. Чего стоил один этот громила, которого Вахра-вэш не рискнула впустить во дворик… Ну, нельзя с такими людьми оставаться под одной крышей, страшно же!..

Когда зеленоглазая поняла, что ей не сломить упорство вдовы, она предложила другую сделку. В доме напротив поселились двое грайанцев. Вахра-вэш получит полновесную серебряную монету, если согласится наблюдать сквозь щель в калитке за тем, что происходит у приезжих. А если случится что-то необычное — немедленно бежать в дорожный приют, что за две улицы отсюда, и спросить госпожу Арлину. За важные новости та подарит еще одну серебряную монету.

Это совсем другое дело! Подглядывать в щелку за тем, что творится на улице, — любимое занятие женщин Нарра-до. Они это делают бесплатно и ежедневно. Вот только улочка, на которой живет вдова гончара, тихая да скучная, ничего там не происходит…

Но сейчас-то ясно был слышен шум!

Выпустив визжащего сынишку, который тут же умчался прочь, Вахра-вэш поспешила к калитке. Но опоздала, дверь напротив уже пропустила во двор двух мужчин, старого и молодого, и захлопнулась за ними. А вдова гончара узрела улицу, на которой валялись двое — то ли мертвые, то ли потерявшие сознание.

«Наверное, их ограбили… ах, бедняги, среди бела дня! Закричать? Созвать соседей?.. Не стоит: из-за угла кто-то вышел, старается привести их в чувство. Ну и хорошо, не придется лезть в чужие дела…»

Гораздо больше, чем судьба незнакомых прохожих, волновал Вахру-вэш вопрос: заинтересует ли зеленоглазую Арлину эта история? Увы, вряд ли. Это не про грайанцев из дома напротив. Значит, не стоит и времени зря тратить, можно заняться детками… Кстати, где они?.. Ах, шакалье отродье! Старшие запихали младшего в печь! Хвала Единому, что она холодная!..

Женщина ринулась в угол дворика, к глиняной круглой печурке, выбросив из головы мысли о чужих людях и чужом доме.

* * *

Чинзур, склонившись над одним из лежащих, пытался привести его в сознание. Очнувшись, верзила вместо благодарности сгреб его за грудки:

— Ты, грайанская мразь! Где ты был, когда мы дрались?!

— Разве это мое дело — драться? — взвизгнул Чинзур. — Разве мне Хайшерхо за это платит? Я добычу указал, а вы со стариком справиться без меня не можете, да?

— Ладно, с тобой потом разберемся. А этот парень бьет крепко, задуши его Гхурух!

Покачиваясь, верзила встал и со стоном ухватился за голову. Его приятель очнулся, сел и, тупо ворочая глазами, пытался вспомнить, где он находится и как сюда попал.

— Илларни ушел туда, — кивнул Чинзур в сторону глиняного забора.

— Оставайся и сторожи! — хмуро приказал тот из наррабанцев, что стоял на ногах. — Вернусь с подмогой… — Он пошатнулся и вновь потер голову. — Нет, сам не вернусь, пришлю кого-нибудь. А ты гляди в оба! Если звездочет покинет дом — колючкой прицепись к его одежде! Ты его уже упустил, не обгадься еще раз! Хайшерхо умеет гневаться!

Чинзур мрачно кивнул. Он кое-что слышал об этом.

Наррабанец помог своему товарищу подняться на ноги, и оба, поддерживая друг друга, удалились.

Чинзур сел у глиняного забора, обхватил колени руками, низко опустил голову. Не то усталый путник, не то незадачливый нищий, избравший для промысла слишком тихую улочку. Любой прохожий равнодушно прошел бы мимо, скользнув взглядом по этой тихой серой тени…

 

20

Три человека, сошедших с ума от счастья, пытались что-то друг другу объяснить — и не слышали друг друга.

Илларни задыхался, сердцебиение мешало ему говорить, но он все же бормотал что-то бессвязное, сам не понимая, что именно.

Нурайна звонким, совсем юным голосом выпевала каждое слово:

— Учитель! Радость-то, радость!.. Да мы весь Наррабан готовы были перерыть… Добры к нам Безликие, ах как добры…

И льнула к плечу старика, прижималась лицом к полотну рубахи — ей хотелось убедиться, что это не сон, не наваждение, не шутка Многоликой.

Орешек ревниво оттирал ее от Илларни:

— Уйди, совсем человека замучила! Ему надо вина глотнуть, прилечь, ворот расшнуровать… дай помогу, хозяин… Пять лет, с ума сойти!.. Ну, теперь домой, теперь все хорошо будет… может, лепешку, а? Или слив?.. Вей-о! Господин мой, что с тобой?!

Илларни вдруг посерел, глаза странно запали. Белые, тонкие, как шнурки, губы что-то беззвучно шептали, а рука слабо подрагивала перед грудью, отталкивая что-то невидимое. Старый ученый был похож на человека, на глазах у которого лучший друг превратился в Подгорного Людоеда и намеревается его сожрать.

Нурайна первой сообразила, в чем дело, и с коротким смешком указала на грудь Орешка, где из-под куртки предательски выскользнула серебряная пластинка с выгравированным соколом.

«Пра-авильно, от такого позеленеешь! Увидеть знак Клана на груди у собственного слуги, которого с детства в своем доме растил… да тут спятить можно! Если б я такую штуку углядел у кого-нибудь из грузчиков в Аршмире — взял бы лукошко и пошел бы на пристань землянику собирать!..»

— Хозя-аин! Да все в порядке, хозяин, я ж все объясню! Вина глотни… вот так, хорошо… — Орешек поспешно убрал цепочку под куртку. — Ну да, я теперь немножко Сокол, но это ничего, не обращай внимания… вот подушку под бок поудобнее… А ты чего хохочешь, верблюдица белая? Или не слышишь — в калитку кто-то барабанит? — Орешек перешел на наррабанский язык с нарочито сварливыми интонациями: — Ступай, женщина, отвори, не мешай мужчинам беседовать!..

* * *

Пухлая смуглая девица с круглыми, немного навыкате глазами тревожно глядела на Нурайну.

— Я — Сахна-шиу, дочь Таххара… Он владелец дорожного приюта. У нас умирает женщина, грайанка. При ней никого из земляков, и она боится, что ее похоронят не по-грайанскому обычаю. Послала за тобой, госпожа, потому что у нее в Нарра-до других знакомых нет.

— Ты ошиблась, голубушка. Я недавно в этом городе и никого здесь не знаю.

— Знаешь, Нурайна-шиу! Вы с ней сегодня на мечах дрались. Да ты не бойся, на погребение тебе тратиться не придется: у нее деньги есть, она весь кошелек тебе оставляет.

Нурайна нахмурилась:

— Аранша?! Не может быть! Она была совсем здорова! Я же ее не… она же не…

— Вот и мы думали — здорова! Пришла такая веселая, всех в приюте вином угостила, сама с мужчинами пила… а потом глаза закатились, упала, страх такой… Лекарь сказал: иногда удар не сразу дает о себе знать… Умирает, бедняжка, и ни одного грайанца рядом, ни словечка на родном языке.

— Погоди… как — ни одного грайанца? С ней же двое были, мужчина и женщина!

— Случайные какие-то, уехали уже. А она твердит: костер, костер…

Страх сжал сердце Нурайны. Неужели она убила эту славную сероглазую девчонку? О Безликие, нет! Они же дрались не всерьез!.. Хотя ей ли не знать, что иной вроде бы легкий удар, который боец в запале сражения почти не замечает, может на всю жизнь оставить человека калекой или убить…

— Я сейчас… только предупрежу кое-кого…

Забавно сморщившись, девица потерла переносицу:

— Мужчину, с которым ты путешествуешь? Конечно, госпожа. Я подожду здесь, у калитки.

Нурайна метнулась через дворик к дому.

— Мне нужно уйти, — сказала она с порога. — Заболела женщина, с которой у меня был Поединок Мастерства.

— Меч возьми, — ответил Орешек, даже не обернувшись. А увлеченный его рассказом Илларни рассеянно покивал:

— Возвращайся скорее, девочка…

Нурайна сорвала со стены меч и бегом вернулась к калитке. На миг она замешкалась: ей показалось, что она упустила, не заметила что-то очень важное. Но что именно — вспомнить не смогла.

* * *

С довольным видом Вахра-вэш отошла от калитки. Ну вот, хоть что-то можно будет сообщить госпоже Арлине: прибежала какая-то женщина, увела с собой высокую грайанку. Очень хорошо, надо же отрабатывать серебряную монету, которую Вахра уже разменяла на медь.

Но бежать ли к госпоже прямо сейчас? Пожалуй, не стоит. Не случилось ничего важного, и на дополнительную плату рассчитывать, увы, нельзя.

Вздохнув, Вахра-вэш вернулась к своей постоянной неравной битве — одна против троих…

* * *

Предвечерняя духота тяжелым одеялом навалилась на город, вызывая у прохожих глухое сердцебиение и навевая тоскливые мысли.

Нурайна прислонилась к забору, чтобы пропустить закрытые носилки, которые несли двое полуобнаженных рабов.

— Ну и жара! — устало выдохнула она. — Далеко еще?

— Далеко, Нурайна-шиу. Вот, выпей, освежись…

— Что это? — покосилась женщина на глиняную фляжку.

— Сок тхау с водой… хорошо снимает жажду.

Преодолев брезгливость, Нурайна припала к горлышку. Кислый, с горчинкой напиток был теплым, но приятным. Однако лучше после него не стало. Виски сжал обруч легкой боли, на затылок словно легла тяжелая рука.

Нурайна глянула вслед медленно удаляющимся носилкам — громоздкому сооружению из черного бархата.

— А каково тому, кто внутри? — преодолевая слабость, сказала она. — Мало того, что жара, так еще дышать нечем…

— А нам, Нурайна-шиу, носилки никто и не предлагает, — вздохнула Сахна и так же забавно сморщила нос, как тогда, у калитки.

Чуть пошатываясь, Нурайна выпрямилась. Внезапное прозрение ошеломило ее. Она вдруг поняла, что же упустила она, что просмотрела.

То, как Сахна потерла переносицу, вызвало в памяти беседу у калитки. Тогда пухлая ручка так же взметнулась к лицу, гортанный голос проворковал:

«Хочешь предупредить мужчину, с которым путешествуешь? Я подожду…»

Сахна знала, что Нурайна приехала сюда с мужчиной и живет под одной крышей с ним. В таком случае простая вежливость требовала обращаться к грайанке как к замужней женщине! Все так и называли ее: Нурайна-вэш!

А эта девица упорно величает ее «Нурайна-шиу». Откуда она знает…

Накатывала слабость. Перед глазами плыли цветные пятна. А встревоженный разум продолжал искать ответ.

Только один человек — по ее собственному требованию — именовал ее «Нурайна-шиу». Нхари-дэр… Смотритель ковра и подушек…

Нурайна повернула отяжелевшую голову и в упор взглянула в лицо Сахне. Ей ответил выжидательный хищный взор — взор стервятника, который чертит круги над добычей и прикидывает, можно ли спускаться…

Стараясь высоко держать голову, Нурайна положила руку на эфес. Рука была как из камня — тяжелая и непослушная. Веки упрямо опускались на глаза.

Внезапно это гнетущее чувство исчезло, тело налилось веселой, звонкой силой. Клинок сам вылетел из ножен и взвился над головой. Насмерть перепуганная Сахна с визгом бросилась наутек по переулку, а Нурайна издала грозный и гордый боевой клич, готовясь драться хоть со всем миром — и победить!..

Увы, это было уже во сне. А наяву обмякшее тело Нурайны сползло по глиняному забору на землю. Сахна, перепрыгнув через уснувшую грайанку, с криком замахала руками вслед невольникам, которые медленно удалялись с носилками по переулку… очень медленно… словно ждали приказа вернуться…

 

21

— Но это… это просто невероятно! Это необходимо записать… для истории, на века… слышишь, мой мальчик?.. Ох, умоляю Сокола простить мою дерзость…

— Кому Сокол, а тебе до самой Бездны Орешек… Мне говорили, что ваасмирский летописец занес в свои книги все, что со мной случилось… нет, конечно, не все, а только то, что я рассказал на суде.

— Этого мало! Необходимо сохранить для потомков каждую подробность! Я сам этим займусь. На обратном пути расскажешь все еще раз, не упуская ни одной мелочи. А официальные летописцы — знаю я их! Наверняка этот ваасмирец исходил слюной, расписывая королевскую мудрость, а твои приключения переврал! А со временем искажения станут еще значительнее. Так всегда бывает!

Илларни разволновался, глаза его яростно блестели, тонкая рука грозно рубила воздух. Орешек с детства знал это свойство старика — легко забывать о собственных невзгодах и со всем душевным пылом бросаться в ученые рассуждения. Сейчас Илларни не думал о том, как выбраться из чужого города, где он считается преступником. Его заботили куда более важные и неотложные вещи.

— Наше летописание оставляет желать лучшего! Что увидят потомки, обернувшись в прошлое? Они увидят здание с пышно разукрашенным фасадом — но без людей. То, что потомки прочтут, если вообще захотят марать руки о наши летописи, будет приглаженным, приукрашенным, упрощенным изложением бурных, запутанных, подчас кровавых и отчаянно противоречивых событий… Скажи, мой мальчик, та рукопись, что я прятал в тайнике за очагом… не нашли ее?

— Наверное, там и лежит.

— Это хорошо, надо будет ее оттуда забрать. Я изложил в ней свои взгляды на то, чему был очевидцем. Ты же знаешь, я никогда не ограничивался астрологией…

Орешек кивнул. Он помнил стеклянные сосуды странной формы, наполненные загадочными жидкостями и порошками (мальчику запрещено было подходить к столику с этой звенящей красотой); помнил расстеленные на полу карты далеких земель, по которым хозяин ползал, сверяя расстояния и названия чужих городов…

— Знаешь, мой мальчик, иногда возникает ощущение, будто все войны, мятежи, заговоры, объединения стран в громадные государства и гибель империй, — все это лишь кажется бессмысленным кипением человеческих страстей или слепой игрой случая, а на самом деле подчиняется некой системе законов, некоему сложнейшему порядку, который можно изучать, но которым нельзя управлять. Или можно? Вот это вопрос! Но как на него ответишь без подробных, достоверных сведений о прошлом? Прежние летописцы были такими же придворными блюдолизами, как нынешние. Думали не о грядущих веках, а о снисходительной улыбке тогдашнего правителя… хотя этот правитель вряд ли читал их рукописи! — Илларни стал похож на ребенка, которого несправедливо обидели. — А сколько увлекательных, ярких, потрясающих воображение исторических эпизодов под пером летописцев превратилось в слащавые верноподданнические легенды! Взять хотя бы случай, когда проигрыш в «радугу» привел к тому, что Огненные Времена сменились Железными… кстати, эта история немного схожа с тем, что случилось с тобой. И кто об этом знает? Хорошо еще, Нурайна взяла на себя труд порыться в архивах Клана Дракона, восстановить подлинную картину прошлого…

Внезапно Илларни замолчал, проницательно взглянул в лицо Орешку и мягко спросил:

— Но ты не сказал, почему именно сейчас Джангилар решил вернуть меня домой? Через пять лет… неужели совесть заела? Или… или что-то изменилось?

Орешек почувствовал себя так, словно удар в живот вышиб из него дыхание. Вот мгновение, которого он ждал и боялся! Пора объяснить своему дорогому господину, что на родине он будет подвергаться, пожалуй, не меньшей опасности, чем в Наррабане. Что старый ученый нужен государю ради тайного, недоброго знания. Что неизвестно, какими именно способами король будет вытягивать это знание из упрямого, непреклонного Илларни…

Но как бы ни обернулось дело, он, Орешек, всегда будет на стороне своего хозяина, который растил его с такой заботой и любовью. Он затем и в Наррабан поехал, чтобы в опасный миг быть рядом с Илларни. Все равно люди Джангилара разыскали бы старого астролога, так лучше этим королевским посланцем быть Орешку. Уж он-то господина никому в обиду не даст, даже королю (которому, кстати сказать, новоиспеченный Сокол еще не успел поклясться в верности)…

Но сказать он ничего не успел: позади скрипнула дверь.

— У вас калитка открыта… и никто не отзывается.

В комнату заглянула пухлая девица с остреньким носиком и круглыми, чуть навыкате глазами.

— Я Сахна-шиу, меня прислала госпожа Нурайна. С ней произошел несчастный случай.

Мужчины встревоженно вскочили на ноги.

— За переулком Кожевников… — затараторила девица, — колодец для нечистот… решетка деревянная… сейчас там сухо, вот госпожа и не заметила, наступила на край решетки, а он возьми да подломись! Нурайна-шиу вывихнула ногу и щепками поранилась. Рядом дом моей сестры, она вдова, уехала к родичам мужа в Тхути-до, а ключ мне оставила. Вот там госпожа и дожидается.

Орешек уже пристегнул к перевязи меч.

— Я быстро… Запри калитку, господин мой, и не впускай никого, пока я не вернусь.

— Неси ее не к лекарю, а прямо сюда! Я сам посмотрю, что у бедной девочки с ногой.

— Если только вывих, я вправлю, меня Аунк учил.

— Но она ободрала ногу о решетку. Если грязь попала в кровь, может быть скверно… Ну, что ты встал, горе мое, беги скорее…

Орешек и Сахна вышли за калитку. С противоположной стороны улицы ничей взгляд не проводил их: Вахра-вэш только что испекла лепешки и теперь делила их между тремя голодными перемазанными ртами.

Илларни двинулся было вслед Орешку, чтобы запереть калитку, но сказалось волнение бурного дня: ноги мягко подкосились, старик опустился на порог. Так сидел он, стараясь унять сердцебиение, смотрел на листья винограда, что в сумерках темными пятнами распластались по стене, и пытался уместить в сознании немыслимую перемену, происшедшую с его мальчиком.

Когда слабость прошла, Илларни поднялся на ноги… и тут калитка распахнулась. Во дворик шагнули трое, и старик почувствовал — сердцем, кожей, кровью, застучавшей в висках, — что само Зло вошло вместе с ними.

В ужасе Илларни метнулся в дом и поспешно заложил изнутри засов, понимая, как ненадежна эта преграда.

— Вышибить дверь! — приказал со двора страшный шипящий голос. Так могла бы говорить змея, если бы обрела дар речи.

* * *

Чинзур вжался в сухую глину забора. Он понял: смерть совсем близка… так же близка, как когда-то в винном погребе Тахизы.

И говорила смерть тем же голосом, что тогда, в погребе.

Бежать, скорее бежать…

Поздно! Кхархи-гарр уже вышли из калитки. Двое несли что-то отчаянно извивающееся, завернутое в тонкий ковер.

Третий задержался над застывшим у забора Чинзуром, крутя в пальцах тонкую веревочку с грузиками на концах.

Чинзур понял, что означает этот жест. Понял, что последние мгновения живет, дышит на этом свете. И даже не сможет вернуться сюда, пройдя сквозь Бездну: не будет у него честного огненного погребения.

Не разум, какая-то иная сила толкнула его вытянуть вперед руку и прохныкать:

— Смилуйся… пода-ай слепому, добрый господин!

Пальцы с бечевкой замерли, затем длиннорукий коротышка повернулся и двинулся вслед за своими спутниками. До Чинзура долетело начало шипящей фразы:

— Да он слепой…

Глиняные заборы закачались вокруг, накатила тошнота, тело обмякло, как тряпичная кукла. Но и в таком беспомощном состоянии Чинзур подивился наивности Избранного. Много ли в Нарра-до слепцов-нищих, которые и впрямь ничего не видят? Да и не только в Нарра-до…

* * *

Вахра-вэш, содрогаясь, отпрянула от щели в калитке. Каким ужасом обернулась безобидная попытка заработать немного денег! На ее глазах свершилось черное дело!

Но раз пообещала — нужно держать слово… Страшно, ох как страшно выйти на улицу из своего дворика, ставшего вдруг таким мирным и безопасным! Но надо бежать, пока совсем не стемнело.

Хорошо, что трое ее мучителей, набегавшись за день, уснули вповалку на полу… какие же они милые и славные, когда спят!

Зеленоглазая посулила доплатить за важные новости. А тут уж — важнее некуда! Лишь бы ничего не перепутать… Значит, так: еще засветло высокая грайанка ушла из дому, а в сумерках ввалились какие-то трое… Спутник грайанки был один дома — вот его и утащили, в ковер замотали. Командовал злодеями такой длиннорукий коротышка с сиплым змеиным голосом…

Набросив на голову платок, по-вдовьи закрыв лоб до бровей, Вахра-вэш выскользнула на улицу.

* * *

Чинзур не обратил внимания на пробежавшую мимо женщину. Бездна все еще не выпускала душу заглянувшего в нее человека.

Но постепенно сквозь бездумную радость спасения проступило осознание чего-то скверного…

Ну, конечно! Он опять упустил Илларни. А здесь вот-вот появятся люди Хайшерхо! Ему было сказано: колючкой прицепиться к одежде звездочета! А теперь… Теперь бежать! Удирать, прятаться, спасать свою шкуру…

Поздно! Из-за поворота показались двое. Идут твердо, уверенно, направляются к калитке, откуда только что вышли кхархи-гарр.

Чинзур робко приподнял голову, украдкой бросил взгляд на остановившихся рядом с ним прохожих. Да один из них, кажется, старик! Это еще кто такие?

Сумерки накинули на Чинзура плащ-невидимку. Двое у калитки то ли не заметили прижавшейся к серому забору серой фигуры, то ли не сочли ее достойной внимания.

— Здесь, — негромко сказал по-грайански старик красивым бархатным голосом. — Может, мне пойти первым? Не наделал бы ты глупостей…

— Нет! — хрипло ответил молодой, и Чинзур сжался от заклокотавшей в воздухе ненависти. — Тебе нужен ученый — забирай его. Но самозванец — мой! Сейчас! Немедленно!

— Глупец, ведь ученого здесь еще нет! Мы выйдем на него через эту парочку! Прошу, не торопись…

Голоса стихли за калиткой, конец спора остался загадкой для Чинзура. Но ему и некогда было размышлять о чужих тайнах. Из-за угла вывернулись еще пятеро — здоровенные, плечистые, при оружии. Один из них остановился над Чинзуром:

— Нас прислал Дагхи… Дичь на месте?

Чинзур растерянно молчал. Наррабанец оглядел пустынную улочку:

— А почему калитка нараспашку?!

Сильные руки сгребли Чинзура за грудки, подняли в воздух.

— Упустил добычу, гад грайанский? Я ж тебя прямо тут… своими руками!

Вторично почувствовав дыхание Бездны, Чинзур махнул рукой в сторону распахнутой калитки.

— Там… оба… — прохрипел он. Страшные лапищи разжались.

— Так бы сразу и сказал… Вперед, ребята. Да поосторожнее: молодой здорово дерется. Нашему Дагхи врезал хуже, чем оглоблей! Если схватится за меч, успокойте его колючкой рухху.

— А ты? — спросил один из наррабанцев.

— У калитки останусь: вдруг они от вас ускользнут и на улицу бросятся.

Чинзур чуть не взвыл от разочарования: он-то надеялся, что все уйдут в дом, а он тем временем сумеет удрать…

— Хайшерхо велел поторопиться, — сказал наррабанец, глядя во дворик. — Не знаю как, но храм Гарх-то-Горха тоже про звездочета пронюхал. Уж они-то рады сами такое преступление раскрыть.

— Звездочет — это по их части: оскорбление Единого… — вяло отозвался Чинзур, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Ответить наррабанец не успел: маленький отряд победоносно возвратился.

Двое тащили связанного старика с костистым худым лицом и темными колючими глазами. Он смахивал на вытащенного из норы хорька. Его спутник обмяк в крепко держащих его лапах. Лицо его побелело, глаза закатились. С бьющимся сердцем Чинзур узнал действие шипа рухху. Если колючкой этого пустынного растения хотя бы оцарапать кожу, человек на время потеряет власть над своим телом. Ощущения весьма неприятные. Чинзуру как-то довелось испытать это на себе…

— Ну? — грозно спросил тот из наррабанцев, кто был старшим в маленьком отряде. — Они?

Что оставалось делать Чинзуру?

— Да! — твердо ответил он, в душе благодаря Безликих за то, что они прислали сюда людей, которых можно выдать за упущенную добычу.

Наррабанец повеселел.

— Идем с нами, Хайшерхо простит и наградит тебя.

— Я погляжу за домом, — поспешно возразил Чинзур. — Может, вернется баба, что здесь жила…

— Оставить тебе кого-нибудь в помощь?

— Еще чего! Что я, с женщиной не справлюсь?

— Ну, смотри… Если к утру не вернешься, пришлю кого-нибудь тебя сменить.

«А если я останусь здесь до утра, — думал Чинзур, глядя вслед удаляющемуся отряду, — пусть меня за мою дурость шакалы в пустыне сожрут!»

 

22

Переулок был глухим; не переулок даже, а тупик: в него выходила лишь одна калитка. Со всех сторон мрачно молчали высокие грязно-серые заборы.

Калитка противно заскрипела, открывая взгляду крошечный замусоренный дворик. Орешек вздрогнул: ему показалось, что сумерки, сгустившиеся в тупичке, темным облаком выползли именно из этой калитки. Словно сама ночь сидела взаперти во дворике, дожидаясь, когда ее выпустят…

Отогнав глупые мысли, Орешек шагнул во дворик. Сахна уже возилась с замком, висевшим на двери дома.

— Пришлось запереть, — оглянулась она через плечо. — Дом на отшибе, люди здесь недобрые, а госпожа совсем беспомощная, шагнуть не может. Я ей даже огонь не стала оставлять, она вздремнуть собиралась. О, вот!

Замок подался, дом зевнул гнилой челюстью двери.

— Заходи, господин. Нурайна-шиу на женской половине. А я светильник зажгу, он в печурке припрятан.

Сахна отошла к стоящей в нескольких шагах от дома круглой печурке, а Орешек перешагнул порог и остановился в тусклом пятне падающего со двора вечернего света.

Затхлый, пыльный запах помещения, где давно никто не живет. Видно, не вчера сестрица Сахны переехала к родственникам мужа.

Орешек вспомнил, с каким трудом открывала Сахна замок, и неприятное предчувствие царапнуло его душу. Захотелось сейчас же уйти отсюда.

Окликнуть Нурайну? Орешек уже набрал в грудь воздуха, но что-то заставило его промолчать. Словно сам дом, как большой темный зверь, подобрался, оскалился и беззвучно зарычал на него.

Да где там эта Сахна с ее светильником?!

Орешек нетерпеливо обернулся к светлому прямоугольнику входа. И тут что-то лязгнуло, тяжело обрушилось сверху, тупо ударилось о порог — и светлый прямоугольник расчертили черные квадраты.

Ржавая железная решетка преградила Орешку выход.

Сахна подошла к решетке. На круглом лице не было злорадства. Пожалуй, оно было даже сочувственным.

— Зря ты это, господин, — сказала она негромко. — Разве можно спорить со Светочем? Твоя женщина все равно уже во дворце. А теперь ты погибнешь.

А темные глаза досказали откровенно: «Такой молодой, красивый… жаль…»

В ярости Орешек стиснул в ладони рукоять Сайминги! И когда он успел извлечь ее из ножен?

Сразу же пришло спокойствие. Эта пухленькая дрянь не подозревает, что у него есть кое-что получше отмычки!

Мелькнуло воспоминание: кольцо наемников, озадаченное лицо Айфера, срубленный у самого эфеса меч в его лапище… А тут всего-навсего решетка из порядком проржавевшего железа!

— Когда я отсюда выйду, — задумчиво сообщил Орешек Сахне, — сниму перевязь и выпорю тебя, маленькая чумазая предательница, так, что у тебя не будет сил позвать ни твою мамашу-гиену, ни папашу-шакала.

И такая убежденность была в его голосе, что девица невольно отступила на шаг.

— Но-но… — недоверчиво протянула она. — Даже грайанские колдуны не могут проходить сквозь железную решетку.

— Грайанские колдуны, — нежно объяснил ей Орешек, — могут наложить чары на свое оружие.

И мощно, яростно обрушил клинок на прутья решетки. Брызнули искры. Умница Сайминга, сокровище юнтагимирское, разрубила один из прутьев.

Лицо Сахны исказилось от страха, она пронзительно взвизгнула. Орешек победно улыбнулся, прикинул, куда нанести следующий удар, и, чтобы получше размахнуться, шагнул назад…

Ему показалось, что стены опрокинулись. Подошвы сапог поехали по крутой воронке, в которую вдруг превратился пол. Спиной он ударился обо что-то твердое, левая рука отчаянно пыталась ухватиться за гладкую поверхность камня (правая и в этот миг не выпустила рукояти меча). Стремительно съехав по крутой горке, Орешек врезался в каменный пол и сразу вскочил на ноги. Он ушибся, но кости были целы.

Куда он угодил?

В подземной ловушке, как ни странно, было не очень темно. По стенам светящимися пятнами разрослось нечто вроде плесени или мха. Света было немного, но все же мрак вокруг не был кромешным. Можно было разглядеть склон, по которому только что скатился Орешек, и три отвесные гладкие стены, в одной из которых приглашающе зияло овальное отверстие. Заглянув туда, Орешек обнаружил узкий коридор с неровным полом и вроде бы прочным потолком — насколько это позволяли рассмотреть светящиеся кляксы на черных стенах. Осторожно протянув руку, Орешек коснулся яркого пятна. Кончики пальцев засветились, а на стене остались маленькие черные отметины.

Брезгливо вытерев влажные пальцы о штаны, Орешек начал прикидывать, как выбраться из ловушки. Попытки вскарабкаться наверх окончились неудачей. Последней — весьма хрупкой — надеждой на спасение оставался коридор.

Пригнувшись, Орешек шагнул в каменный проход — и остановился. Воздух жестким комом застрял в горле. Как когда-то в рассветном лесу над рекой Бешеной, душу скрутило тоскливое ощущение близкой опасности.

Не веря себе, Орешек вскинул левую руку на пряжку пояса. Невидимые иглы вонзились в ладонь. Талисман, найденный когда-то в разрушенном Храме Крови и молчавший с ночи возвращения из Подгорного Мира, предупреждал своего хозяина: неподалеку бродит смерть.

 

23

Вечер окутывал город складками темной шали. Узенькие улочки, всегда немноголюдные в это время суток, сегодня были пусты. Редкие прохожие убыстряли шаг, чтобы до наступления темноты успеть туда, куда стянулся почти весь город: к высеченному в скале гигантскому храму Гарх-то-Горха. Трижды в году жители Нарра-до собирались в храм на великое ночное моление. На сей раз эта ночь совпала с праздником Озерной Девы. В город на поклонение Кай-шиу съехался окрестный люд, и те, кто приносил днем гирлянды цветов доброй богине, ночью хлынули к широким каменным ступеням храма — показать грозному и ревнивому Отцу Богов, что он не забыт.

Люди Хайшерхо не ожидали встречи с кем бы то ни было, поэтому опешили, когда за очередным поворотом им преградили дорогу девятеро вооруженных мужчин.

Впрочем, удивление было кратким. Незнакомцы выглядели столь своеобразно, что спутать их нельзя было ни с кем.

На восьмерых из них были широкие черные шаровары и длинные серые рубахи без поясов. Лица в полумраке казались серыми пятнами, но люди Хайшерхо знали, что эти пятна — глиняные маски в виде крысиных морд. В руке каждый держал кривой меч.

Девятый не был вооружен, у него был лишь факел. Пламя освещало статную фигуру и выразительную хищную маску. Судя по уверенным манерам, он был главным из девятерых. Одет он был так же, как и его товарищи, только рубаха была черная, а на груди была вышита серебром большая крыса.

Айрунги впился глазами во встреченный отряд, прикидывая, что могут эти люди изменить в его невеселой судьбе. Грайанцу не надо было объяснять, кто встретился им на темной улице. Он знал, что крыса — священное животное Гарх-то-Горха.

Человек с факелом шагнул вперед и цепко выхватил взглядом того, кто командовал людьми Хайшерхо.

— Здравствуй, Хаур! Куда это ты спешишь со своими дружками? — глухо, но внятно прозвучал голос из-под маски. — А главное — кого это вы так нежно сжимаете в объятиях?

— Не твое дело! — огрызнулся Хаур. — Если служители храма не стали уличными грабителями, они позволят порядочным жителям Нарра-до идти своей дорогой!

— У порядочных жителей Нарра-до сейчас одна дорога — в храм, на великое моление. У непорядочных, кстати, тоже. Так что мы вас туда и проводим, чтобы бедняжек никто не обидел по дороге.

— До чего вы, жрецы, болтать любите — прямо грайанцы! — обозлился Хаур. — Знаешь ведь, что я действую по приказу самого Хайшерхо!

Из-под серых крысиных масок донеслось сдавленное фырканье, а жрец с факелом откровенно расхохотался:

— Нет, вы слышали, как он это произнес? «По приказу самого Хайшерхо!» Вы трепещете? — обернулся он к ряду серых фигур.

Крысоголовые бодро ответили, что они, конечно же, трепещут и даже содрогаются.

— Вот и я дрожу, — смиренно вздохнул жрец. — Крупной дрожью. Хочется рухнуть и простереться ниц. Только сначала надо припомнить, кто он, собственно, таков, этот грозный Хайшерхо… Ах да! Не тот ли сын уличного писца и внук водоноса, которого Светоч в милости своей сделал смотрителем дворцовых архивов? То-то в этих архивах такой беспорядок!

— Пропусти! — вновь потребовал Хаур. Ему хотелось, чтобы это прогремело твердо и повелительно, однако против его воли голос прозвучал почти жалобно. Хаур уже понял, что дело, порученное ему господином, безнадежно загублено. Как говорится, гиенам скормлено. Жрецы Гарх-то-Горха славились отвагой и боевым мастерством… в конце концов, их было больше, чем людей Хаура!..

— Конечно, пропустим! — пропел старший жрец. — И тебя, и дружков твоих, зачем вы нам нужны? Оставьте пленников — и убирайтесь! А увидите своего Хайшерхо — скажите ему, чтобы побольше внимания уделял пергаментной и бумажной трухе в архивах! Тоже мне, «глаза и уши Светоча»!

Жрец стоял, спокойный и насмешливый, всем своим видом бросая вызов не только этим пятерым, но и всей армии шпионов и убийц, которую держал на службе Хайшерхо.

Да и чего ему было бояться? Серая глиняная маска защищала его надежнее щита, окованного сталью! На кого из жрецов храма должен обрушить свой гнев Хайшерхо? Маски делали их неразличимыми… Хаур и сам злопамятен, не прочь подкараулить врага в темном переулке и приласкать ножом, но как найдешь обидчика среди прочих служителей Единого?..

Хаур принял решение. Гнев господина, возможно, удастся пережить. А вот удар кривого меча наотмашь — вряд ли…

— Уходим! — мрачно бросил он. — Забирай пленников!

Четверо его подручных с поспешной готовностью передали свой «груз» служителям храма. Ну конечно, не им же придется оправдываться перед господином, а Хауру!..

Пятерка верзил, как побитые псы, понуро удалилась. Один из жрецов, сунув пальцы под глиняную маску, пронзительно свистнул вслед. Остальные молодо, задорно расхохотались.

Айрунги быстро взглянул на Раша, которого теперь поддерживали другие руки. Тело явно еще не слушается беднягу, но взгляд уже осмысленный, гневный. Не трусит. Это хорошо. Айрунги тоже не собирался сдаваться без боя. И бой этот он надеялся выиграть не с пустыми руками.

Несмотря на жару, на алхимике был длинный темный балахон с широкими рукавами. По числу карманов балахон мог поспорить с одеяниями загадочных ксуури. Только карманы эти были потайными. И чего в них только не было!

Айрунги был готов к любому повороту судьбы. Он не сломается, даже если его обыщут и отнимут спасительные сокровища, которые притаились в карманах. Но если эти двуногие серомордые грызуны не додумаются до обыска… о, тогда храм увидит зрелище, какое вряд ли раньше разворачивалось под его священными сводами!

Бессильно обвиснув на руках жрецов — ну, просто воплощение старческой слабости и безвольного отчаяния! — Айрунги рассеянно поглядывал на маячившую у самого лица глиняную серую морду с застывшим оскалом белых клыков и старательно вспоминал все, что знал о Едином, его храме, жрецах, обрядах и молитвах. Алхимику предстояло сражение на территории противника.

 

24

Он был высок, почти в человеческий рост, этот стройный крепкий стволик с пучком широких листьев на верхушке. Листья, как воротник, обрамляли громадный серовато-белый цветок с мясистыми лепестками.

Деревце напоминало человеческую фигуру с мертвенно-бледным лицом. Сходство усиливали длинные, гибкие, как лианы, ветви, бессильно опустившиеся вдоль ствола, словно усталые руки.

Вечерняя духота наполняла маленький дворик и томила двух человек, которые, облокотившись на ажурную металлическую решетку, созерцали деревце.

— Пусть его разбудят! — высоким капризным голосом приказал Светоч, прикрыв тяжелыми веками большие черные глаза.

Нхари-дэр, стоявший рядом со своим господином, обернулся в сторону темного арочного проема и повелительно поднял руку. Во дворик выскользнули две полуобнаженные невольницы, в руках у каждой было большое опахало на длинной витой ручке. Семенящими шажками приблизившись к ажурной решетке, невольницы несколько раз сильно взмахнули опахалами.

По листьям пробежала легкая дрожь. Грязно-белые лепестки зашевелились, словно цветок встрепенулся. Послышалось тихое щелканье, оно превратилось в жужжание. Звук становился все громче и громче, стал походить на нехитрую мелодию. Ветви, до сих пор свисавшие вдоль ствола, приподнялись и начали осторожно шарить вокруг, словно руки слепого.

Светоч распахнул глаза и зачарованно следил за каждым движением гибких ветвей. Жужжащая тихая мелодия завораживала, подчиняла себе тело и разум, заставляла предаваться грезам наяву.

Но рабыни, продолжающие взмахивать опахалами, не могли позволить себе забыться: они внимательно следили, чтобы плавающие в воздухе гибкие ветви не вцепились в опахало, не оплели, не вырвали из рук. Невольницы знали: растяпу заставят перебраться через ограду, забрать потерянную вещь и принести обратно…

Поющее растение было хищником. Гибкие ветви щетинились крепкими изогнутыми колючками, которые умели глубоко и беспощадно впиваться в добычу.

Саженец поющего дерева, добыча грайанских Подгорных Охотников, был доставлен в Нарра-до из-за моря. Торговец рассказал, что у себя в Подгорном Мире растение подманивает пением животных и разрывает их на куски, чтобы удобрить кровью почву вокруг корней.

Здесь, во дворце, редкостное дерево поливали овечьей кровью. Чтобы оно не лишилось своих удивительных свойств, в ограду время от времени запускали собак, ягнят, а иногда и провинившихся рабов. У человека хватало сил вырваться из колючих объятий, но он оставлял на цепких ветвях клочья кожи.

Поэтому прислужницы были очень внимательны и не позволяли коварному деревцу ухватиться за ручку опахала.

Наконец невольницы, краем глаза следившие за своим повелителем, заметили небрежный жест, разрешающий им уйти, и с поклонами удалились.

— Интересно, сколько лет может прожить это растение? — задумчиво молвил Светоч.

— Этого не знают даже Подгорные Охотники, — огорченно откликнулся Нхари-дэр.

— Что ж, — оторвался Светоч от созерцания своего любимца, — пойдем посмотрим на другую мою опасную диковинку.

— Мой повелитель, не лучше ли тебе отправиться на моление Единому? Как бы твое отсутствие в храме не замутило нежный мир между тобой и той, которую я не смею назвать по имени…

— Нет! — строптиво вскинул голову Светоч. — Я должен сейчас же увидеть прекрасную воительницу! Ахса может говорить все, что ей вздумается…

Но звенящему голосу не хватало уверенности, и Нхари-дэр не преминул это заметить.

* * *

Маленькая комнатка была наполнена тягучими сладкими ароматами. По углам стояли вазы с крупными яркими цветами, стены были задрапированы пестрыми тканями.

Нурайна возлежала на подушках, вокруг нее сосредоточенно хлопотали три рабыни. Одна осторожно расчесывала густые волосы грайанки резным гребнем. Две другие, высоко подняв широкие рукава Нурайны, натирали благовонными мазями ее руки — от предплечья до кончиков пальцев.

Нурайна, занятая невеселыми мыслями, не обращала внимания на служанок. Краем глаза она заметила вошедших мужчин, но не соизволила и головы повернуть, хотя узнала Нхари-дэра и догадалась, кто был его спутник.

Рабыни не приветствовали господина, даже виду не подали, что кто-то вошел в комнату, лишь еще старательнее занялись своим делом. Они знали, что надо быть неслышными и незаметными, как ковры и подушки.

Светоч остановился у стены, любуясь прелестной картиной. Выражение его лица было таким же, как во дворике с поющим цветком.

А Нхари-дэр окончательно убедился в том, что заподозрил во время визита в дом грайанского колдуна: женщина, похищенная для Светоча, была очень высокого происхождения. Госпожа во всем, госпожа до самого потаенного уголка души! Достаточно взглянуть, с какой привычной покорностью отдается она заботам служанок, даже не замечая их!

Смотритель ковра и подушек не был обманут кажущимся спокойствием женщины. Недаром пословица гласит: «Если в ущелье тихо, это еще не значит, что там нет тигра». Ох не стоило связываться с этой красавицей! Она слишком незаурядна и своеобразна — обязательно привлечет внимание грозной Ахсы. Это не смазливая танцовщица, ненадолго удостоившаяся благосклонности Светоча (из-за таких пустяков Ахса-вэш не гневается). Если грайанка хотя бы вполовину так же умна, как прекрасна, да если и впрямь благородна по крови, да обладает некоторым тщеславием… ну, тут Светоч может вспомнить, что любой наррабанец имеет право на двух жен. Ох, что тогда будет…

Может быть, сделать на это ставку? Помочь грайанке приобрести власть и с ее помощью отодвинуть в уголок обнаглевшую Ахсу? Увы, слишком рискованная игра! У Ахсы-вэш, кроме длинных кос и злого язычка, есть еще и отец — главный жрец Единого. Это серьезный противник даже для Хайшерхо, а уж смотрителя ковра и подушек он разжует и выплюнет…

Отогнав неприятные и опасные мысли, Нхари-дэр склонился над прекрасной пленницей — почтительно, но с чуть заметной насмешкой.

— Что я вижу! Глупые рабыни пытаются придать еще больше блеска твоей красоте, Нурайна-шиу? Зря стараются, ты и так само совершенство… О, как твои ладони пахнут мятой!

— Если ты сейчас же не уберешься, — ровно сказала Нурайна, — мятой запахнет твоя физиономия.

Нхари-дэр умел различать, когда женщина кокетничает, а когда говорит всерьез, поэтому отступил на шаг.

— Ты могла бы поприветствовать правителя Наррабана, — сказал он уже без веселой любезности.

Нурайна обернулась, наконец-то удостоив мужчин взглядом.

— Светоч? Вот это?.. Не может быть! Это не тот великий правитель, которому я посвятила свою победу. Я вижу главаря шайки, похищающей женщин на улице. Эй, воры, где мой меч? Вы уже продали его торговцу краденым или прячете у себя? Если так, то зря, он вам не по руке…

Светоч изумленно распахнул глаза. Но разгневанным он не выглядел — напротив, его очаровала дерзость пленницы.

Нхари-дэр счел своим долгом приструнить нахалку:

— Что ты себе позволяешь, женщина?!

И сделал рабыням знак убираться: незачем им слушать подобные речи.

Прислужницы исчезли стремительно и беззвучно, как исчезает сновидение, когда человека резко будят. А Нхари-дэр гневно продолжил:

— Надеешься, что твой колдун выручит тебя? Забудь. Его уже нет в живых.

Только очень внимательный взгляд мог бы заметить, что Нурайна чуть побледнела. Но, видно, не поверила вельможе: ответила прежним тоном:

— О, так вы не только воры, но и убийцы? И как же вы с ним расправились? Отравили? Всадили стрелу в спину? Только не лгите, будто с ним кто-то справился в честном бою!

Светоч с той же восхищенной улыбкой взирал на разгневанную воительницу. А Нхари-дэр снисходительно улыбнулся:

— Нет, грайанка, ничья рука не прикоснулась к твоему другу. Знаешь ли ты, как переводится на твой родной язык слово «Наррабан»?

— «Земля нарров», — негромко произнесла Нурайна по-грайански. Глаза ее расширились: она поняла смысл вопроса. Вот тут женщина испугалась всерьез. Она вскочила на ноги. Темные волосы в беспорядке разлетелись по плечам.

— Нет! — вскрикнула она.

Нхари-дэр усмехнулся и подтверждающим жестом указал себе под ноги.

— Нет! — уже твердо сказала Нурайна, заставив себя успокоиться. — Не пытайтесь обмануть меня, как маленькую девочку. Никого нельзя бросить в Бездонную Башню без суда, а чужеземца и подавно…

— Кто говорит о Башне-Без-Дна? — удивился Нхари-дэр. — Туда отправляют преступников на глазах у всего Нарра-до, чтобы все видели, как открывается и закрывается дверь, откуда нет возврата. Но в городе, кроме башни, есть несколько заброшенных неприметных домишек. Иногда туда забредают люди, которые провинились перед Светочем. Кто знает, зачем их туда несет… может, на поиски пропавшей женщины — а, красавица?

Лицо Нурайны исказилось от горя и ярости. Но лишь на мгновение королевская дочь позволила себе дать волю чувствам. Миг — и на лице вновь застыла холодная маска высокомерия.

— Ну и что? Конечно, нарры — людоеды, но люди победили их, верно? И загнали в подземные переходы? Так почему вы думаете, что с ними не сладит великолепный боец, — Нурайна вызывающе усмехнулась, — да еще и колдун?

— Люди, — терпеливо объяснил Нхари-дэр, — победили потому, что их было больше. Да и не победили, лишь заставили нарров отступить в подземелья и заключили с ними нечто вроде перемирия…

А вот этого ему не надо было говорить! До сих пор Светоч почти не вслушивался в разговор, любуясь гневной красавицей, словно хищной птицей, попавшей в золотую клетку. Но при последних словах лицо его страдальчески дрогнуло. Нхари-дэр хорошо знал своего господина и сразу понял, какое зрелище встало сейчас перед мысленным взором правителя Наррабана.

Небольшая комната во внутренних покоях дворца. Низенький столик среди подушек, сундук с рукописями, полка с письменными принадлежностями. Возле стены — высокие часы грайанской работы. Рядом с часами — колокол. Он не отбивает время, он молчит — и хвала Единому! Пусть молчит как можно дольше! Голос его — сигнал о приближении недобрых гостей. Многие во дворце знали — тихо, про себя, — что высокие часы прикрывают вход в черный тоннель, откуда иногда появляются для переговоров странные и опасные существа…

Смотритель ковра и подушек поспешил отвлечь своего повелителя от неприятных мыслей:

— К чему говорить о мертвецах и мерзких чудовищах там, где встретились величие и красота? Женщина, к тебе благосклонен правитель Наррабана. Каждое мгновение его времени ценнее бриллианта, поэтому не затягивай свидания глупым женским кокетством!

Нхари-дэр обращался к пленнице, но слова его предназначались для Светоча. Это было напоминание о том, что моление длится не до рассвета. К полуночи все разойдутся по домам — и Ахса-вэш вернется во дворец.

Пленница учтиво согласилась с замечанием о ценности времени Светоча и посоветовала правителю Наррабана прямо сейчас покинуть ее ничтожное общество и вернуться к великим государственным делам.

Все это время Светоч молчал, не сводя глаз с грайанки. Смотритель ковра и подушек привычно вел переговоры за своего господина, выжидая миг, когда надо будет исчезнуть из комнаты, предоставив событиям идти свои чередом. Но этот миг никак не наступал. И Нхари-дэр напомнил нахальной пленнице, что на строптивых девиц во дворце найдется управа — достаточно Светочу бровью повести…

Нурайна смерила взглядом расстояние до ближайшей вазы. Сама того не подозревая, в этот момент она была очень похожа на Араншу.

И тут впервые заговорил Светоч. Он снисходительно посоветовал прекрасной пантере спрятать коготки: он и его спутник уже уходят.

Нурайна почувствовала себя так, словно занесла меч для удара, а противник растаял в воздухе.

Нхари-дэр растерялся еще больше, чем пленница.

— Как… мой господин… неужели дерзкая чужестранка останется… безнаказанной?

Светоч ответил небрежно, словно Нурайны не было в комнате:

— Не думаешь ли ты, что я сгораю от страсти? Эта красавица для меня — как поющий цветок! Если бы мое свирепое деревце задело меня колючей веткой, разве я обиделся бы?

Смотритель ковра и подушек мысленно проклял себя за опасную ошибку. Он обязан был лучше разбираться в чувствах своего господина! Да, он действительно считал, что Светоч изнемогает от страсти, пламенно желает эту женщину, готов пренебречь гневом законной супруги. Планы вельможи строились именно на том, что воля правителя будет исполнена этим же вечером. Дальше, по соображению Нхари-дэра, все складывалось гладко и без хлопот. Осчастливленная грайанка отправлялась на женскую половину, предварительно получив указания, как себя вести, если ее потребует к себе Ахса-вэш. Что будет с красавицей потом — время покажет. Нхари-дэр подумывал о том, чтобы предложить ей возглавить охрану женской половины дворца. Это позволило бы грайанке, оставаясь рядом со Светочем, не превращаться в обычную наложницу и не терять свои уникальные качества.

Как же мог Нхари-дэр не догадаться, что воительница интересует Светоча не столько как женщина, сколько как диковинка вроде поющего цветка! И повелитель не спешит заключить ее в объятия, как не украшает лепестками поющего цветка букет или гирлянду. Конечно, со временем он намерен насладиться своей пленницей, но…

Со временем? У Нхари-дэра времени не было! Если отправить эту неукрощенную тигрицу на женскую половину… если Ахса-вэш захочет, чтобы грайанку привели к ней…

«О Единый, только не это! Лучше покарай нас, грешников, пожаром или землетрясением!»

— Мой повелитель, — робко намекнул вельможа, — красавицу нельзя вести на женскую половину, но и в город отправлять нежелательно. Любая женщина, выходящая среди ночи из дворца… Об этом сейчас же донесут Ахсе-вэш, а тайна для женщины — что искра для сухой травы.

— Да, — спокойно ответил Светоч, — в город пленницу отправлять нельзя.

И прозвучало в его голосе нечто еле уловимое, что заставило смотрителя ковра и подушек тревожно встрепенуться. Опытный придворный понял, что добродушие его господина напускное и что повелитель оскорблен сильнее, чем хочет это показать.

Светоч шагнул к Нурайне. Женщина была выше ростом, и наррабанцу пришлось немного запрокинуть лицо, чтобы взглянуть ей в глаза. И Нурайна увидела, что темный взор правителя Наррабана может стать жестоким.

— Поэтому, — мягко закончил Светоч, — гостья проведет ночь здесь. В этой комнате.

За спиной Светоча тихо ахнул Нхари-дэр.

Наррабанка упала бы в обморок, услышав такие слова. Нурайна лишь удивленно свела брови. Она знала, что провести ночь на мужской половине дома — несмываемый позор для наррабанской женщины. Даже рабынь не подвергают такому унижению. Конечно, жены, наложницы и служанки время от времени посещают мужскую половину, но провести здесь ночь… уснуть не под священным, охранительным кровом женской половины… такого не позволяют себе даже грязные шлюхи. А если позволяют, то не хвастаются этим.

Светоч все же решил проучить дерзкую красавицу. И теперь ждал, не взмолится ли она о милосердии.

Нурайна решила немного подыграть своему пленителю, пока он не изобрел для нее наказания пострашнее. Она нахмурилась, угрюмо отвела взгляд и с тяжким вздохом произнесла:

— Чего и ждать от похитителя женщин! Но мое доброе имя — под защитой богов, им и вручаю свою судьбу.

Светоч, разочаровавшись в своих ожиданиях, резко повернулся и молча вышел из комнаты. Нхари-дэр поспешил за ним, метнув на прощание уничтожающий взгляд в сторону грайанки.

За мужчинами захлопнулась дверь. Нурайна отвесила им вслед издевательский поклон и поудобнее уселась на подушки. Она знала, что спать в эту ночь ей не придется.

Мелькнула, больно уколов сердце, мысль о Ралидже, но Нурайна отогнала ее. Женщина, прямая и сосредоточенная, глядела перед собой, собирая все силы своей души.

Были, были у наследницы Первого Дракона способности, о которых не знал даже брат-король! Никто не догадывался, что Нурайна умела по своей воле посылать людям сны. Правда, удавалось ей это ценой сильного нервного напряжения. Необходимо было состояние лютой ярости или острой тоски… ну, об этом позаботился Светоч!

Даже хорошо, что мерзавцы оставили ее ночевать на мужской половине. Где-то неподалеку — опочивальня Светоча… знать бы поточнее, где именно! Но раз это неизвестно — что ж, нынче ночью всех в этой части дворца будут мучить кошмары. Вернее, один и тот же кошмар.

Моление скоро кончится, все разойдутся по домам. У Нурайны есть время, чтобы обдумать, как именно намерена она этой ночью усладить своего господина и его окружение.

Как наррабанцы представляют себе смерть? Черное спрутообразное существо по имени Гхурух? Отлично! Значит, из-под пола полезут черные щупальца и оплетут спящего. Спящий начнет рваться из холодных объятий, кричать, но сам не услышит своего голоса. А самым ужасным будет то, что с бесформенной черной туши на беднягу глянет женское лицо, обрамленное шевелящейся массой щупалец.

Нурайна чуть изменила позу, поймала свое отражение в висящем на стене круглом зеркале. Вот это лицо и растревожит сон всем обитателям мужской половины дворца!..

 

25

Бездонное, черное, расцвеченное огромными звездами небо опрокинулось над Нарра-до. Но люди, столпившиеся у ступеней храма Единого, не поднимали глаз на эту красоту. Их взгляды были прикованы к распахнутым настежь гигантским дверям над широкими ступенями, открывавшими взору внутреннее помещение храма, ярко освещенное, похожее на театральную сцену. Сегодня в храм вошли лишь жрецы, а прочие почтительно сгрудились под открытым небом.

Глазам молящихся открывался сводчатый зал, стены которого были украшены многоцветной росписью. Колоссальных размеров картины живо изображали кары, насылаемые Единым на отступников: огненный дождь, землетрясение, нашествие гигантских крыс… Вдоль покрытых страшными росписями стен строем застыли младшие жрецы в серых глиняных масках. Над их головами ровно горели стеклянные светильники.

В глубине храма высилась статуя Гарх-то-Горха. Ее скрывал занавес из тяжелого бархата. Никто, кроме старших жрецов, не имел права узреть лик Единого.

Почти каждый из тех, кто стоял в толпе, хотя бы раз в жизни поднялся по ступеням, прошел по мозаичному полу, вгляделся вблизи в пугающие картины, простерся ниц перед черным занавесом. Но сейчас, из мрака, сияющий храм казался недосягаемым и прекрасным, как алмазная диадема Светоча.

На мозаичном полу возле занавеса смиренно сидела фигура в снежно-белом одеянии. Капюшон скрывал лицо человека, который спокойно вслушивался в рокот молящихся голосов, волнами колыхавшийся вокруг храма.

Главный жрец, некогда принесший свое имя в жертву Единому и теперь живущий безымянным, не надеялся различить среди моря голосов один — высокий, похожий на детский. Но он знал, что этот голос звучит, вплетаясь в общую молитву. Знал, что в первых рядах верующих, у самых ступеней храма, четверо дворцовых стражников подняли над собой широкий щит, на котором застыла тоненькая фигурка, — чтобы Единый сразу разглядел эту женщину, чтобы она не сливалась с толпой.

Ахса! Как же повезло ему с дочерью! Как щедро наградил его Единый за верную службу!

Все знают, что у женщин нет души. Лишь мужчине дано, промучившись после смерти положенный срок в мрачном царстве Гхуруха, возродиться в одном из своих далеких потомков и вновь начать жизненный круг. Женщина же — дивный цветок, украшающий земную жизнь. Она живет лишь раз — рождается, расцветает и вянет без надежды вновь увидеть этот мир.

Но бывают исключения. Иногда в царство Гхуруха попадает бесстрашный герой или известный своей добродетелью и набожностью человек, не оставивший после себя мужского потомства. Закон запредельного царства жесток: души бездетных несчастливцев обречены на мучительный распад и окончательную гибель. Но перед великими людьми склоняется даже Гхурух. Он берет душу бездетного героя или святого и дает ее новорожденной девочке, чтобы та, прожив жизнь, передала эту душу одному из своих потомков. Когда свершается милость подземного владыки, на свет является особая, незаурядная женщина, про которую говорят: «У нее мужская душа!»

Интересно, кто из древних героев воскрес в его маленькой Ахсе?..

От сентиментальных раздумий главного жреца отвлек протяжный удар гонга во внутренних помещениях храма. Это был знак: посланный за грайанским звездочетом отряд выполнил приказ. Жаль, немного поздно… Жрец предпочел бы допросить преступника без свидетелей и лишь потом предать дело огласке. Но выбора нет: следующее великое моление не скоро, а когда еще удастся собрать в храме столько народа? Забывают Единого, пренебрегают им… Ничего, сегодня эти жалкие людишки увидят мощь храма! Допрос, суд, казнь преступника — все свершится на глазах у молящихся еще до полуночи…

Жрец решительно отбросил на плечи белый капюшон, открыв крупную седеющую голову с широким лбом, кустистыми бровями и массивным подбородком. Темные глаза глубоко залегли в глазницах.

Из-за строя серых фигур выскользнули две юные жрицы и подбежали к старику, чтобы помочь ему подняться на ноги. Главный жрец отнюдь не был дряхлой развалиной, но происходящее было частью ритуала, поэтому он, вставая, привычно оперся на хрупкие плечики. Ярко сверкнуло воспоминание: вот так же подставляла ему плечо тринадцатилетняя Ахса, когда была жрицей и не привлекла еще к себе взгляда Светоча…

Держа руки на плечах девушек, старик вышел на верхнюю гранитную ступень. Толпа затаила дыхание, и в этой сложившей крылья тишине обе жрицы запели молитву. Девочки не голосили, не надрывались, но люди вокруг храма прекрасно слышали их. Древние строители придали гигантской пещере такую форму, что она ловила каждый звук, раздающийся в храме, и бросала его в толпу.

Не вслушиваясь в знакомые слова молитвы, главный жрец нахмурился: он разглядел над толпой лишь один щит с сидящей на нем человеческой фигуркой. Светоч не соизволил появиться на великом молении. Конечно, можно ли ждать благочестия от горожан, если правитель подает им такой пример!..

Старик резко убрал руки с девичьих плеч. Как мышата, девочки юркнули в сторону, прижались к стене, затаились.

Жрец заговорил. Полный боли и горечи голос низко стлался над толпой, превратившейся в ночной мгле в черную неподвижную массу. Люди слушали тревожные слова об утрате веры, о нерадении молящихся. Жрец вспоминал кары, некогда обрушенные на город разгневанным Гарх-то-Горхом. Неужели жители Нарра-до вновь хотят беды для себя и своих близких?..

Тихие вздохи рождались и умирали в толпе, когда главный жрец перечислял зловещие предзнаменования, о которых давно уже втайне толковал город.

Молния дважды ударяла в башенку строящегося нового дворца, причем во второй раз погибли двое каменщиков. Участились случаи исчезновения людей… да, это злодейства нарров, но ведь нарры — тоже оружие возмездия Единого… Опять совершают кровавые преступления слуги Хмурого, и это понятно: когда истинное божество отворачивает лик от города, набираются силы и наглости презренные мелкие божки… Разве все это не грозный глас Единого, сулящий неслыханные доселе бедствия?!

Но что прогневало Отца Богов? Недостаточное почтение к храму, позорно малые пожертвования? Разврат, охвативший весь город, начиная с дворца? Наверняка и это, но не только, не только… Произошло что-то еще… тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым для людей, но не для богов… нечто такое, что вызвало вереницу бедствий, подобно маленькому камешку, который своим падением вызывает лавину в горах…

Голос жреца стал вкрадчивым, когда он призвал каждого заглянуть в свое сердце и спросить себя: не он ли виновник бед, накапливающихся в Нарра-до? И замолчал, дав горожанам время смятенно порыться в памяти.

Пока верующие взвешивали свои грехи, в стенах сводчатого зала отворились узкие дверки. Беззвучно выходили под каменные своды жрецы и жрицы в серых и черных одеяниях и молча становились вдоль стен, образуя живой полукруг возле статуи Единого.

Когда движение прекратилось и живое полукольцо недвижно застыло, главный жрец обратился к народу:

— Ну? Кто из вас признает, что именно он призвал на город гнев Единого?

Как и следовало ожидать, никто не отозвался. Вы ждав некоторое время, старец внушительно сказал:

— Придется вопросить самого Гарх-то-Горха, за что гневается он на нас!

Строй жрецов и жриц мягко опустился на колени.

— Некогда, — печально начал жрец, — люди могли слышать глас Отца Богов, и вещал он им волю свою, и покорялись люди этой воле, и счастливой была их жизнь…

Стоящие у храма люди знали слово в слово все, что говорил им сейчас жрец, но в скорбном голосе старика были завораживающие чары, и все, словно в первый раз, внимали повести о том, как один из великих воинов древности, дерзкий и неустрашимый Хаштар совершил чудовищное кощунство: заглянул за занавес, скрывающий статую Единого, и увидел лик Гарх-то-Горха. Наглец был на месте сражен молнией, но исправить содеянное было уже нельзя…

— И в последний раз люди услышали голос его, грозный и прекрасный, — завершил рассказ главный жрец. — Сказал он. «Отныне волю мою будете узнавать от самой ничтожной и презренной из тварей земных!..»

Стоявшие на коленях служители Единого разом простерлись ниц, вытянув руки в сторону статуи, скрытой за черным бархатом. Главный жрец повернулся к зрителям спиной и тоже пал ниц. Белые шелковые рукава его одеяния маленькими волнами плеснули по каменному полу.

Народ замер в напряженном ожидании.

Пол храма был немного покатым к выходу, это позволяло видеть все, что происходило в самых дальних уголках зала. На глазах у всех дрогнуло покрывало, прячущее от взоров смертных статую Гарх-то-Горха. Из-под тяжелых складок выбралась громадная серая крыса. На миг она замерла, принюхиваясь, а затем неспешно двинулась вперед. Люди, стоявшие в первых рядах, могли разглядеть на животном тонкий золотой ошейник. Крыса не боялась ни света, ни простертых ниц людей, ни черной толпы внизу. Она направилась было к лежащему у ступеней главному жрецу, но внезапно остановилась, принюхалась и резко свернула в сторону.

Толпа ахнула. Служители храмов тревожно приподняли головы, следя взглядами за своенравным животным.

Крыса приблизилась к одной из жриц — кудрявой, до черноты смуглой девочке лет пятнадцати — и принялась тыкаться острой мордой в знакомые пальчики, из которых зверушка так часто получала корм.

«Ах, чтоб тебя кошка съела!» — взвыл про себя главный жрец, но тут же отогнал кощунственные мысли.

А священное животное разочарованно обнюхало лежащую на полу тонкую ручку и убедилось, что ничего вкусного сейчас получить не удастся. Под облегченные вздохи служителей крыса спокойно вернулась на середину зала и засеменила в сторону главного жреца.

Курчавая девочка уткнула в свой широкий рукав счастливое лицо. Конечно, смуглянка знала: после моления ее высекут за то, что она слишком баловала крысу лакомствами, излишне привязала ее к себе и этим чуть не сорвала торжественный обряд. Но знала она и другое: не так уж долго ей теперь оставаться жрицей. Завтра дом ее отца начнут осаждать свахи. И пусть семья ее не очень богата, пусть сама она не красавица… теперь отцу только и заботы будет — выбирать из лучших женихов столицы. Ведь девушка, которую отличила от других священная храмовая крыса, обязательно принесет в дом мужа счастье и почет, удачу и богатство…

Пока юная жрица предавалась радужным мечтам, обеспечившая ее судьбу крыса добралась до белого шелкового рукава главного жреца и деловито вскарабкалась старику на плечо. Жрец тут же поднялся на ноги. Примеру его последовали все служители Единого.

Крыса надменно восседала на плече, свесив длинный голый хвост на грудь жрецу. На тихо гудящую во мраке толпу священное животное не обращало внимания.

— Услышь нас, Гарх-то-Горх! — воззвал главный жрец. — Ответь: за что гневаешься?

Хор жрецов подхватил мольбу; свод пещеры отразил и усилил крик и швырнул его наружу, в содрогнувшуюся толпу. Мрак отозвался нестройным воем ужаса. Люди, плотно стиснутые плечами соседей, держались на ногах лишь потому, что в темноте некуда было падать. Побелел от волнения даже главный жрец, хотя по его воле и взметнулся этот вихрь человеческих эмоций.

Спокойной осталась лишь толстая крыса, специально приученная к шуму. Подрагивая усами, она лениво тыкалась носом в седые волосы старика. Со стороны казалось, что священное животное что-то шепчет человеку на ухо.

Жрец, прямой и грозный, властно поднял руку. Сразу смолкли храмовые служители. Народ замолчал не так дружно, но все же понемногу воцарилась благоговейная тишина.

И обрушились на толпу страшные слова:

— Горе тебе, Нарра-до! Нарушен древний запрет! Осквернены небесные письмена!

Толпа многоголосо взрычала в ответ. А жрец напористо и гневно поведал о том, что недавно жрецами храма был схвачен некий грайанец, подозреваемый в злом колдовстве. И сейчас Единый подал знак: за чужеземцем есть грех пострашнее чародейства. Этот человек — звездочет!

В ответ из мрака рванулась такая буря негодования, что даже привычная ко всему храмовая крыса обеспокоенно завозилась на плече жреца. Старик успокаивающе почесал ей спинку.

Душа жреца ликовала. Он любил такие мгновения власти над толпой, а сейчас его радость обостряли мысли о том, что в первых рядах, среди пышно разодетых придворных, стоит человек в простом, почти не украшенном вышивкой кафтане — смотритель дворцовых архивов по имени Хайшерхо…

Жаль, что темнота не дает увидеть его лицо! Ведь это люди Хайшерхо выследили звездочета, гнали его до столицы, обложили, как зверя в логове. А храм просто потянулся через головы этих людишек и взял добычу…

Сильно, словно давая пощечину врагу, жрец взмахнул рукой. По этому знаку серая стена храмовых служителей расступилась. К ногам главного жреца швырнули двоих пленников.

Тот, что выглядел моложе, перекатился на бок и замер, не пытаясь подняться. То ли еще не избавился от действия ядовитой колючки рухху, то ли притворялся. В глазах, медово-желтых, не было страха, лишь злая настороженность.

Второй — высокий длинноволосый старик — спокойно поднялся на ноги. Его узкое костлявое лицо было совершенно невозмутимо.

Главный жрец вздрогнул. Ему померещилось нечто нелепое и невозможное: что это он в чем-то провинился, а старый грайанец сейчас начнет его допрашивать.

Отогнав унизительное, неизвестно почему возникшее ощущение, жрец сказал раздраженнее, чем ему хотелось:

— Чужеземец, отвечай на мои вопросы и не лги: на тебя глядят глаза божества!

Грайанец перевел взгляд с лица жреца на крысу, сидящую у него на плече. Углы губ чужестранца дрогнули в затаенной усмешке.

Жрец на миг растерялся. Откуда у пленника такая уверенность в себе? Что это — глупость? Или… или здесь каверза, подстроенная зловредным Хайшерхо?..

— Отвечай: читал ли ты небесные знаки? Толковал ли ты их тайный смысл, предназначенный лишь для богов?

Пленник впервые заговорил. Жрец вздрогнул — так безмятежен, почти ленив был красивый бархатный голос.

— Да, — мягко прозвучало над застывшей в ужасе толпой, — конечно, я не раз читал книгу небес. И постиг много тайн, скрытых в звездных строках.

Не такого ответа ожидал главный жрец! Неужели грайанец не понимает, что сам себе вынес смертный приговор? Или он так боится пытки?..

— Ты смеешь в стенах храма говорить о свершенном тобой кощунстве?! — громыхнул жрец.

— Никакого кощунства нет, — холодно и твердо прозвучал ответ. — Все, что я делаю, я делаю по воле Единого-и-Объединяющего, пославшего меня в этот мир. Каждое мое слово — это его слово, каждое мое действие — во славу Гарх-то-Горха!

Вот уж подобной наглости жрец точно не ожидал! И не только он! Ряды воинов в масках, до сих пор недвижно стоявшие вдоль стен, заколебались, по ним пронесся говорок. Юные жрицы жались друг к дружке. Все ожидали, что сейчас обрушится свод храма.

— Ты произнес немыслимые слова, чужеземец, — стараясь казаться спокойным, сказал главный жрец. — И должен доказать, что не лжешь. Здесь же, не сходя с места. Иначе над тобой будут смеяться не только люди, но даже храмовые крысы. И лишь тебе будет не до смеха.

— Уверен, что смогу доказать свою правоту.

— О каких доказательствах ты говоришь, безумец?

— Разумеется, о чуде, — просто ответил грайанец. — Я обращусь с мольбой к Отцу Богов. Он ниспошлет чудо и тем докажет, что я — его посланник.

Злая усмешка изуродовала благородное, внушительное лицо старшего жреца. Он хотел сказать, что если грайанец будет молить бога о чуде, то пусть просит об избавлении своей шкуры от каленого железа. Это будет самое своевременное и необходимое для него чудо.

Но чужеземец опередил жреца.

— О Единый-и-Объединяющий! — воззвал он, воздев руки к темному своду. — О ты, кто создал мир и принес в него порядок! О ты, кто сотворил богов и дал им великую работу!..

Жрец раздосадованно отступил на шаг. Человек, читающий молитву, неприкосновенен, пока не закончит ее. Конечно, старый обычай сейчас не очень строго соблюдается. Но прервать безумца в храме, на глазах у всего народа… немыслимо!

А грайанец, не переставая взывать к Единому, начал медленно кружиться по каменному полу. Он вытянул перед собой руки, как слепой, хотя темные глаза его были широко открыты.

Толпа, затаив дыхание, следила за этим странным человеком. Все, от последнего нищего до Ахсы-вэш, напряглись в ожидании чего-то необычайного.

Руки звездочета заметались, как вспугнутые птицы, и на мозаичный пол хлынул водопад тонких разноцветных лент. Они обвивали кружащегося человека в темном балахоне и широкими кольцами стелились у его ног.

И вдруг эти цветные кольца разом вспыхнули. Пламя на миг поднялось, скрыв от глаз толпы фигуру звездочета. А когда языки пламени скользнули на пол и погасли, люди увидели, что грайанец держит в вытянутых руках продолговатый стеклянный сосуд. Первым рядам пораженных зрителей было видно, что сосуд не пуст, в нем лежит нечто желтоватое…

Медленно, с застывшим лицом, грайанец начал разводить ладони в стороны. Стеклянный сосуд не хлопнулся на пол, не разбился вдребезги — он завис в воздухе меж рук старика.

Дружное «а-ах!» пронеслось над толпой, когда сосуд вдруг ожил. Плавно заскользил он то вверх, то вниз, приближаясь то к одной, то к другой ладони грайанца.

Белые Львы в смятении накренили щит, на котором восседала Ахса-вэш. Супруга Светоча соскользнула на нижнюю гранитную ступень и осталась сидеть там, от волнения даже не поняв, что произошло.

Главный жрец, ошарашенный не меньше прочих, шагнул к грайанцу, чтобы поближе рассмотреть летающий сосуд. Но тут звездочет, словно вспомнив, где находится, резко свел ладони и повернулся к жрецу, протягивая ему сосуд. Раздался хруст стекла, на пол посыпались осколки, перед лицом жреца закачался, разворачиваясь, небольшой кусок пергамента.

— Ну? — воскликнул грайанец в полный голос. — Что здесь написано? Читай, слуга Единого!

Жрец вздрогнул от резкого горького запаха. Мелькнула мысль: «Не яд ли?»

Пергамент был влажен, желт и абсолютно чист.

— Ничего здесь не написано! — закричал растерянный и обозленный жрец. — Ни единой буквы! В какую игру ты с нами играешь, старик?

И отшатнулся: пергамент прямо в руке звездочета вспыхнул жарким прозрачным пламенем.

Толпа всколыхнулась. Ахса-вэш вскочила на ноги, чтобы лучше видеть.

Пламя быстро погасло.

— А теперь? — спросил звездочет. — Читай, жрец! Вслух!

В руке его был целый, ничуть не обгоревший кусок пергамента, на котором теперь красовались четкие коричневые буквы.

Жрец попятился, лихорадочно соображая, что делать. Он не прочел еще ни слова, но знал: нельзя подчиняться этому опасному чужеземцу.

— Ну же! — торопил его грайанец. — Прочти всем, пусть люди узнают волю Единого!

И тут, непочтительно раздвинув первый ряд верующих, на ступени взошел человек в скромном темном кафтане:

— Позволь, чужестранец, я прочту! Мое имя Хайшерхо…

— Из моих рук! — повелительно бросил грайанец. — Нельзя касаться письмен, начертанных Отцом Богов!

Жрец хотел вмешаться и сказать, что Отец Богов пишет на небесах, а не на вонючем пергаменте, но мерзавец Хайшерхо уже читал громко и внятно:

«Смертные, склонитесь пред высшей волей! Человек этот — посланник Гарх-то-Горха! Кто причинит ему вред — будет жестоко наказан. Кто окажет ему помощь — будет взыскан небесной милостью».

Пергамент свернулся в трубку и исчез в рукаве грайанца, а Хайшерхо перевел прищуренный взгляд на жреца:

— Ты спрашивал, кто вызвал гнев Единого… А не твои ли люди, жрец, рассердили бога тем, что шпионили за этим святым человеком и в конце концов схватили его?

Главный жрец сумел бы достойно ответить на этот бесстыжий выпад, но тут из строя младших служителей храма донесся панический возглас:

— Это грайанское черное колдовство!

Глаза Хайшерхо сверкнули нехорошей радостью, но жрец не дал врагу воспользоваться глупостью одного из крысоголовых. Поспешно обернувшись на голос, жрец закричал:

— Как твой язык повернулся сказать такое? О каком колдовстве может быть речь под этими священными сводами? Или слуги Единого так слабы, что позволили колдуну отвести себе глаза?

— Значит, ты признаешь, что этот человек — посланник бога? — с самым простодушным видом спросил Хайшерхо.

Жрец не ответил, тоскливо переводя взгляд с учтивого Хайшерхо на спокойного грайанца: «Злорадствуют, подлецы!»

Он был совершенно прав. Айрунги в этот миг действительно думал: «Что, получил, укротитель крыс? То-то! Наш балаган не хуже вашего!»

Схожие чувства обуревали и почтенного Хайшерхо: «Ну, каково со мной спорить, старый ты прохвост? Потянул из моей печи лепешку — и обжегся? Жаль, Светоч не видит этого позора… Ничего, Ахса за двоих порадуется!»

И будто нашло отклик мысленно произнесенное Хайшерхо имя: по ступеням прошелестел белый шелк. В круг жрецов гневной орлицей влетела невысокая женщина с тремя длинными косами. На ней не было вуали — никто не прячет лица во время моления.

Бывшая жрица не забыла торопливо поклониться в сторону занавеса, скрывающего статую божества. Затем Ахса-вэш подбежала к отцу, ухватила его за локоть, заставила нагнуться и прошептала несколько слов на ухо. После этого супруга Светоча спустилась по ступенькам и на скорую руку отвесила несколько оплеух раззявам охранникам — задаток до возвращения во дворец. Оплошавшие Белые Львы поспешили вновь поднять свою госпожу на щит.

Главный жрец, мысленно поблагодарив свою мудрую дочь, обернулся к грайанцу:

— Я поверю, что ты послан богом, если сумеешь сказать, как выглядит статуя Единого, что скрыта за этим занавесом!

— Ты действительно хочешь, чтобы я сказал это вслух? — мягко удивился звездочет. — Здесь, при всех?

Жрец прикусил язык, поняв, что неосторожно произнес слова, которые можно счесть святотатством. А загадочный грайанец продолжал:

— Не хочу пользоваться твоей оговоркой и не уклонюсь от испытания. Пусть мне дадут бумагу или пергамент. Я напишу, как выглядит статуя, а ты прочтешь и скажешь, прав ли я.

Жрец побелел и пошатнулся. Обиженная невниманием священная крыса соскользнула по его одежде на пол и знакомым путем затрусила прочь. Никто этого не заметил.

Из толпы передали лист бумаги, чернильницу и перо. Грайанец опустился на пол, положил бумагу на мозаичные плитки и начал быстро писать.

Крысоголовые возбужденно перешептывались. Неужели так просто?! Неужели этот необыкновенный человек сам отдает победу им в руки? Ведь что бы он там ни написал — кто помешает главному жрецу сказать, что все это вздор, что статуя выглядит иначе… Проверить-то нельзя!

Хайшерхо тоже не скрывал удивления. Но его явно беспокоило что-то еще.

Когда грайанец закончил писать и поднялся на ноги, Хайшерхо спросил:

— Как твое имя, чужеземец?

— Айрунги Журавлиный Крик, — последовал вежливый ответ.

— Как-как? — переспросил Хайшерхо. — Но разве ты не…

Он не договорил, жрец шагнул к ним и выхватил у Айрунги бумагу.

Жрец читал записку долго, очень долго. А когда он поднял глаза, все ужаснулись перемене в его лице — словно старик получил известие о гибели всех своих близких.

Безжизненным голосом жрец произнес:

— Этот человек совершенно точно описал статую Единого, я подтверждаю это.

В ошеломленной тишине Айрунги властно повернулся к толпе:

— Я не окончил молитву. А ну, все за мной… хором!

И начал с того места, где остановился:

— И как создал ты этот мир, так когда-нибудь его и разрушишь…

Толпа покорно подхватила:

— Но молим тебя: не при нас, не при наших детях, не при наших внуках…

Служители храма вплели голоса в общую молитву. Молчал лишь главный жрец. Рука его яростно комкала серый клочок бумаги.

Она была короткой, эта страшная записка:

«Хочешь, заставлю занавес оборваться и упасть на пол у всех на глазах? Я могу!»

* * *

Двое грайанцев сидели в одной из внутренних комнат храма. Раш, закатав рукав, разминал онемевшие мускулы предплечья. Айрунги, раздобыв в потайном кармане флакончик с густой темной жидкостью, смазывал палец.

— Теряю сноровку, — весело сказал он. — Порезался, когда давил стекло. А ты молодец, вовремя зажег все, что надо. Хорошо, что была возможность перекинуться парой словечек…

— А чего ты им пергамент в руки не давал? — лениво поинтересовался Раш.

Айрунги хохотнул.

— Там на обороте другой текст. По-грайански. Со ссылкой на Безликих. Я ж не знал заранее, где и когда попаду в переделку.

— Небось думаешь остаться здесь, сместить главного жреца и заправлять воспитанием крыс?

— Думал, — признался Айрунги. — Не выйдет. Жрецы — не крестьяне, долго морочить их не удастся. Сейчас они растерялись, а потом придут в себя и что-нибудь придумают, чужого к своей кормушке не подпустят. Нет уж, не будем начинать новую игру, пока не закончили старую!

— Твое счастье, что так рассудил. Если б ты забыл, что мы идем по следу самозванца, я вот этими самыми руками устроил бы тебе такой гнев Единого…

— Ну-ну, побереги силу! Возможно, она тебе скоро пригодится. Наша судьба еще не решена. Может, эти храмовые все же рискнут нас убить…

Он замолчал, потому что дверь распахнулась. На пороге стоял главный жрец.

Нахлынувший страх острой болью свел живот Айрунги. Грайанец взглянул своему врагу в лицо — и сразу успокоился при виде налитых темной яростью глаз. Если бы служители храма решили убить «посланника Единого», жрец был бы полон спокойного торжества. А раз злится — значит, от бессилия…

— Ну, святой человек, — с ненавистью процедил главный жрец, — в твоем пергаменте сказано: «Кто окажет ему помощь — будет взыскан милостью Единого…» Говори: может ли храм оказать тебе… помощь?

Последнее слово он не произнес, а выплюнул, как отраву.

— Конечно, — вежливо кивнул Айрунги. — Для начала мне нужны некоторые сведения. Расспроси-ка для меня кое о чем свою крысу…

 

26

Вей-о-о! Уж лучше река Бешеная, лучше лес со всеми его волками, медведями и комарами, чем этот давящий камень со всех сторон!

Вроде и недалеко он отошел от ловушки со скользкими стенами, вроде всего-то пару раз свернул за поворот, а подлый лабиринт повел, закружил, запутал в тоннелях, коридорах и переходах — узких и широких, прямых и извилистых, высоких и таких низких, что приходится передвигаться ползком.

Иногда потолок становится влажным, с него срываются большие капли, пахнет сыростью и гуще разрастается светящийся мох. Иногда стены покрыты такой сетью трещин, что стараешься скорее миновать опасное место, пока вся эта декорация не обрушилась на голову.

В памяти очень вовремя всплывает всякая пакость. Например, слышанные в детстве рассказы истопника из тайверанской бани: о подземных поселках, где, годами, не видя солнца, живут рабы; об обвалах; о людях, заживо заваленных обломками камня; о жутких существах, что шныряют по трещинам и расселинам.

А камень на пряжке дает знать о близкой опасности с таким упорством, что хочется расстегнуть пояс, размахнуться похлестче и шарахнуть талисман о стену. Впрочем, здесь толком и не размахнешься: тесно…

Все условия, чтобы почувствовать себя крысой! Кстати, о крысах: хорошо бы какой-нибудь из переходов вывел в подвал, набитый окороками и прочей вкусной снедью… ох, да хоть сырой репой! Есть хочется ужасно!

В начале своего подземного путешествия Орешек пытался отмечать пройденный путь, ногтем царапая светящиеся пятна мха. Но яркие влажные кляксы быстро затягивали раны и становились прежними, словно к ним не прикасалась человеческая рука. Да и зачем ему, собственно, эти пометки? Чтобы вернуться в колодец со скользкими, будто намыленными, стенами? Вылезти наверх там нельзя, он пробовал! Значит, надо идти вперед и не думать о том, что Серая Старуха, может быть, уводит его глубоко в сердце скал или под дно озера…

А ну, не скулить! Когда-то по этим коридорам бродили люди — может, в незапамятные времена, но бродили. Под слоем мха ладонь не раз нащупывала странные знаки, врезанные в камень, — не то рисунки, не то письмена… Эти люди, надо полагать, знали путь наверх!..

Путь пересек тонкий ручеек, выбегающий из трещины в скале и исчезающий в другой трещине — в противоположной стене коридора. Орешек опустился на колени и напился холодной, ломящей зубы воды. Поднимаясь на ноги и утирая рот рукавом, вспомнил сказку о волшебных подземных родниках. Если испить из такого родника, забудешь лица тех, кто ждет тебя наверху, и не захочешь возвращаться к синему небу и чистому ветру. Глупость, конечно, но…

Память торопливо провела перед ним знакомые лица. Вот хозяин — востроносый, с торчащей надо лбом жесткой прядью, трогательно похожий на воробья. Вот Даугур — печальный и немного настороженный, не до конца уверенный в своем отчаянном решении. Вот Нурайна — гордая, красивая, с надменно вскинутой головой… ох, она же в беде сейчас!

И над всеми этими лицами — зеленое сияние неповторимых, дивных глаз, мысль о которых вызывает острое, горячее желание, неуместное и нелепое в этом промозглом каменном коридоре… Не-ет, Орешку не хочется навсегда застрять в поганом наррабанском подземелье! Его ждет Арлина!..

Воспоминание о любимой спугнула метнувшаяся из-под ног черная тень. Орешек выругался вслух. Проклятые ящерицы, так и шныряют по камням!

Подземелье не было безжизненным. По стенам ползали гигантские пауки. В широких переходах и гротах реяли стайки странных крупных насекомых. В самых темных закоулках с потолка свисали летучие мыши, кутаясь в кожистые плащи крыльев, и пол под ними был покрыт толстым скользким слоем помета. Один раз светящееся пятно на стене пересекла черная гибкая струя, чуть не заставив Орешка заорать: змей он боялся…

Когда очередной переход вывел в большую пещеру, Орешек решил передохнуть. Болели ноги, устала спина, локти и колени были сбиты в кровь. К тому же Орешек отчаянно замерз. Промозглая ледяная сырость липко обволакивала тело и, казалось, проникла сквозь кожу. И это после жаркого, душного дня наверху!

А пещера поневоле заставляла замедлить шаг и оглядеться. Не пещера, а дворцовый зал: с яркими пятнами мха по стенам, с высоким сводом, с рядами свисающих с потолка острых каменных сосулек — а навстречу им с пола поднимаются такие же острые каменные копья. Кое-где эти наросты встретились и срослись, а кое-где еще тянулись друг к другу, словно готовые сомкнуться клыки. А в центре — круглое озеро, недвижное и черное, словно из смолы…

Нет, не совсем недвижное! Со свода падают крупные тяжелые капли. Озеро принимает их почти без ряби, без маленьких волн… или это в полумраке поверхность воды кажется такой гладкой?

Орешек обогнул озеро, выискивая местечко если не почище, то хотя бы посуше, чтобы можно было сесть, вытянуть ноги. Рассеянный взгляд скользнул по чему-то внизу — и вдруг стал острым и внимательным. Усталость разом забылась. Серо-черный мир, сливавшийся в темную пелену, стал четче и словно рассыпался на отдельные детали — колонны, озеро, пятна мха… Звуки, к которым слух привык и перестал замечать, резко вернулись, но слышались теперь раздельно: вот упала в воду капля, вот зашуршала ящерица среди камней…

Орешек, тревожно собранный, с рукой на эфесе, обшарил взглядом полумрак вокруг, не обнаружил близкой опасности и склонился над встряхнувшей его находкой.

Небольшая каменная площадка была расчищена от помета летучих мышей. На ней были разложены — не свалены в кучу, а именно разложены — несколько предметов. Их объединяло одно: всем им не место было в подземелье.

Женский платок, расшитый белыми и желтыми птицами. Свиток пергамента, покрытый плесенью так, что его наверняка не развернуть. Стоптанный башмак. Глиняная фляга, оплетенная железной проволокой. Двухвостая плеть с витой серебряной рукоятью. Детская игрушка — деревянная лошадка со следами краски, с выдранным хвостом и куцей гривой из свиной щетины.

Последняя вещь заставила Орешка поежиться: богато расшитый парчовый кафтан, разорванный, с темными пятнами.

Орешек затравленно огляделся. Чем-то недобрым веяло от безобидных вещиц… Взяв себя в руки, он начал размышлять: кто и с какой целью выложил здесь эти «сокровища»? Предметы пролежали тут разное время: платок, пропитанный пещерной влагой и грязью, почти истлел, а кафтан выглядел так, словно его только сейчас грубо сорвали с плеч владельца.

Во фляге, которую поднял Орешек, что-то обещающе булькало. Не вино ли? Вот бы кстати!

Разбухшая от влаги пробка нехотя покинула горлышко. В ноздри ударил неприятный, но вполне знакомый запах. «Водичка из-под кочки»! Какой придурок здесь, в стране лучших в мире вин, таскал при себе пойло, которое в глухих деревнях мужики гонят из зерна? Впрочем, и в городах можно отведать «водичку из-под кочки», причем даже не подозревая об этом: жуликоватые трактирщики подливают эту пакость в вино…

Что ж, сгодится и это, а то уже зубы начали лязгать…

Вонючая жидкость огненным шаром прокатилась по горлу, обожгла грудь и живот. Вей-о! Крепкая, зараза!

Орешек прицепил флягу к поясу и вновь задумался о прошлом найденных предметов. Все догадки, что вспыхивали в его мозгу, были мрачными, не оставляющими никакой надежды для бывших владельцев вещей.

С болью в сердце Орешек нагнулся и кончиками пальцев коснулся игрушечной лошадки. Что случилось с ее маленьким хозяином?

И эхом этих горьких мыслей прозвучали где-то рядом тихие всхлипы, перешедшие в тоненький плач. Орешек вскинул голову. Нет, это не наваждение! Под сводами пещеры плакал ребенок. Плакал, видимо, давно: голосишко был измученным, безнадежным — всхлипывания и негромкое поскуливание.

Первым побуждением Орешка было окликнуть малыша, подозвать, успокоить. Что остановило его? Стены и свод, враждебно окружившие человека мрачной толщей камня? Исходящее от пряжки-талисмана острое ощущение опасности? Фальшивые нотки, которые уловило в тихом плаче чуткое ухо бывшего актера?

Орешек твердо сжал губы и легким движением извлек из ножен Саймингу. Медленно, мягко он повернулся на каблуках, стараясь поточнее определить источник звука. Затем, бесшумно лавируя среди каменных колонн, двинулся в ту сторону, откуда доносился плач.

Остановившись перед чернеющей в скале глубокой нишей, стены которой не были освещены ни одним клочком мха, Орешек на миг заколебался, а потом нагнулся, чтобы заглянуть во мрак.

Навстречу молча метнулось что-то темное, свирепое, стремительное.

Орешек встретил неведомого врага клинком. Противник на лету ухитрился извернуться, но все же кончик Сайминги коснулся упругой плоти. Раздался вопль, в котором не было ничего человеческого, и сверху на Орешка обрушилось еще одно темное существо. Обернуться и взмахнуть мечом он не успевал, поэтому упал на спину и изо всех сил ударил каблуками по второму врагу. Попал, и крепко: неизвестная тварь с воем взлетела по каменной колонне под потолок. Орешек, вскочив на ноги, нанес вслед противнику мощный удар, который, увы, пришелся по камню: тварь оказалась на редкость шустрой. Вторая тоже не мешкала: визжа от боли, проскочила мимо человека и улепетнула прочь.

Теперь Орешек мог рассмотреть своего пленника, насколько позволял сумрак.

Обвив серую колонну шестью гибкими лапами, сверху смотрело крупное — размером с волка — животное с длинным туловищем, круглой головой и короткой темной шерстью. Под взглядом человека тварь молча ощерилась, обнажив внушительные клыки.

О Безымянные, какой только дряни не водится в этом подземелье! Надо уходить… но, спрашивается, куда? Эти хищники наверняка хорошо ориентируются в темноте и знают здесь каждую щель!

Со злости подобрав отрубленный Саймингой кусок камня — мягкого, серо-белого, похожего на мел, — Орешек запустил им в животное.

Тварь ловко поймала камень задней лапой, сделала движение, словно хотела кинуть им в человека, но не бросила, поднесла к глазам. И сверху раздался голос, визгливый, но внятный:

— Ты разрубил камень?

Это было сказано по-наррабански. От изумления Орешек ответил вопросом, причем довольно глупым:

— Ты умеешь разговаривать?

— Все нарры умеют разговаривать, — провизжало темное существо.

Нарры?! Вей-о-о-о!

У Орешка подкосились ноги. В скитаниях по подземелью он ни разу не подумал о наррах — загадочном хищном племени, некогда жившем в этих краях. Люди победили нарров и вытеснили под землю, где те и обитают до сих пор, время от времени выбираясь наружу, чтобы изловить и сожрать какого-нибудь невезучего человека. Вроде бы им даже бросают преступников…

Хорошо, что Орешек не вспомнил об этом сразу. Каково было бы идти в черный лабиринт навстречу людоедам!

А второй нарр… тот, раненый… он же, подлец, за подмогой побежал! Сейчас вернется со всей стаей — сразу станет весело и очень интересно!

Орешек сорвал с пояса флягу и отправил в глотку обжигающий глоток.

Ну и ладно! Пусть идут! Он, Орешек, скажет ту фразу… волшебную… которой Аунк научил. Как там?.. Черный пень… что-то делает в ядовитом болоте…

Закружившаяся хмельная голова никак не соглашалась припомнить несколько простых слов.

Ну и пусть! Ну и не надо! Орешек расправил плечи и со злым вызовом глянул наверх. Не станет он бояться того, кого сам загнал под потолок!

А неприятная тварь не унималась:

— Зачем рубить камень?

Орешек ухмыльнулся:

— Да вот хочу прорубить дырку в скалах. До самого озера.

Последовало молчание. Затем сверху прозвучало неуверенно:

— Зачем… дырку в скалах?

— А чтоб до самой воды, — охотно объяснил Орешек. — Чтоб залить все эти крысиные ходы-переходы.

Пленник тревожно завозился на колонне. Он явно ничего не понял.

Орешек снизошел до умственного уровня собеседника:

— Дырка в потолке. Вода польется сверху. Зальет коридоры.

На этот раз твари понадобилось не так уж много времени, чтобы сообразить, что к чему.

— Наррам будет плохо! — негодующе заявил пленник.

— Наррам будет о-очень плохо! — с удовольствием подтвердил Орешек. Страх оставил его. Теперь он лишь удивлялся: почему существо, молниеносно двигавшееся в драке, теперь так туго соображает?

А сверху донесся шедевр мыслительного процесса нарра:

— Ты тоже утонешь!

— Не утону. Превращусь в рыбу и уплыву. Я колдун — слыхал такое слово?

Судя по донесшемуся из-под свода визгу, слово это нарру было знакомо.

— Светоч сказал — колдунов больше не будет! — возмутилась тварь.

Вей-о! Светоч? Орешек попытался не выказать своего удивления.

— Что, боитесь? — спросил он наугад. — Помните, что такое колдовство?

— Помним, — донеслось с потолка. — Это плохо. Лапы не слушаются, шкура слезает, кишки болят. Светоч сказал — колдунов не будет! Мы во дворец ночью не вылезаем, никого там не едим! Когда плохие люди хотели сжечь дворец, Светоч позвал — мы пришли, плохих людей ели. Светоч вкусное мясо дает. За что нам — колдунов?

«Ишь, как разговорился!» — подумал Орешек. Хмель не помешал ему понять, что стояло за маловразумительной тирадой нарра. Выходит, хищное племя со страхом хранит память о том, как люди использовали против них магию… порчу на них напускали… А сейчас, стало быть, у зверюги со Светочем что-то вроде договора о ненападении. Светоч даже использует нарров против «плохих людей». Дворцовые заговорщики? Мятежники из городской бедноты?.. А-а, ладно! Ему, Орешку, на заморские дела плевать!..

Краем глаза парень уловил движение среди каменного леса и, вскинув меч, приготовился отразить нападение.

Пленник на своей колонне разразился каскадом щелканья и шипения. В ответ из тьмы донеслось несколько коротких взвизгиваний — и все стихло.

«Надеюсь, — подумал Орешек, — мой разговорчивый друг скомандовал отставить атаку».

А сверху донеслось:

— Дырку рубить нельзя!

— Да кто ж мне запретит? — удивился Орешек. — Я сильный колдун. Светоча не слушаюсь. Никого не слушаюсь… — и, оставив разъяснительный тон, продолжил скороговоркой: — Вот сейчас поубиваю твою стаю, чтоб под ногами не путалась, и начну понемногу камешек рубать… Ну, разве что вы догадаетесь мне заплатить, чтоб я ушел отсюда…

— Заплатить… это как? — уловил нарр главное в человеческой тарабарщине.

— Ну… дашь мне что-нибудь ценное… то есть чтобы мне понравилось. И проводишь наверх.

— Ценное… — повторил нарр новое слово. — Здесь много ценного. Я слезу. Не убивай меня.

— Только без штучек! — предупредил Орешек. — И дружкам скажи, чтоб не дергались.

Пленник съехал по колонне на пол. Теперь можно было увидеть его огромные глаза с большими зрачками. Орешек даже вздрогнул: такая голодная ненависть стыла в этих глазах. Ненависть… и страх?

Нарр молча заскользил к темному озерку. Он двигался по-собачьи, на четвереньках (вернее, «на шестереньках»). Орешек направился следом. В его распаленном воображении вставали видения подземных сокровищ: рассыпавшиеся от времени сундуки с золотом, драгоценными камнями, старинным оружием…

Нарр остановился возле площадки с полуистлевшей рухлядью.

— Вот! — гордо сказал он, и из пасти пахнуло гниющим мясом. — Ценное!

— Это еще что? — грозно вопросил Орешек, не желая мириться с горьким разочарованием.

— Вещи. Человеческие. Кого съедим — вещи сюда кладем… — И добавил, расправив лапой край грязного платка: — Красиво!

Орешек отшатнулся — так дико, почти кощунственно прозвучало это слово, произнесенное клыкастым людоедом, от которого несло разлагающейся плотью.

Брезгливое удивление человека перешло в гнев.

— Слушай, лупоглазый, ты мне эту гнилую красотищу не тычь! Гони что-нибудь и впрямь ценное, а то я тебя в узел завяжу, одни лапы наружу торчать будут!

В этот миг Орешек искренне верил в свою неуязвимость: «водичка из-под кочки» наполнила его бесшабашной лихостью, желанием в одиночку размести хищников по всему подземелью. Если бы из ближайшего коридора высунул голову дракон, Орешек щелкнул бы его по носу. Без тревоги, с интересом глядел он, как его новый знакомый, поднявшись на задние лапы, яростно жестикулирует остальными четырьмя. Верхняя пара заканчивалась кривыми когтями, а средняя имела длинные ладони с цепкими гибкими пальцами.

Обступившую его стаю трудно было сосчитать: среди каменных колонн время от времени возникали темные извивающиеся тени и тут же исчезали.

Наконец все стихло. Орешек прислушался, на всякий случай хватил еще глоток из фляги и обиженно крикнул в полумрак:

— Эй, когтистые! Куда пропали? У меня, между прочим, работа стоит!.. Ладно, надоели вы мне, начинаю прорубаться к озеру!

Бывший пленник, опустившись на все шесть лап, шагнул к человеку:

— Надо идти. Ценное есть у Белого Нарра.

* * *

И снова коридоры, тоннели, переходы… Орешек все чаще спотыкался, но не от усталости, а от тоски и отчаяния. «Водичка из-под кочки» продолжала делать свое дело, и от веселой отваги парень перешел к унынию. Мысленно он говорил себе, что был наивен и самонадеян, как пятилетний малыш, всерьез вознамерившийся разогнать большую рыночную драку. Его здесь, конечно, съедят… и правильно… кому он нужен?..

Нарр ловко скользил впереди Орешка — то по полу, то по стенам. Похоже, на ладошках средней пары лап были присоски, которыми он держался на гладком камне.

Пытаясь справиться с тоской, Орешек начал расспрашивать спутника, которому он дал кличку Длинный, о Белом Нарре. Провожатый отвечал коротко и неуклюже, но охотно. Понемногу Орешек уяснил себе, что хозяевам подземелья редко удается дотянуть до старости (Длинный так и не сумел объяснить, о каком возрасте идет речь: он не знал, что такое год). Но если какому-то счастливчику удается дожить до белой шерсти, он становится весьма уважаемой персоной в стае. Ему уступают лучший кусок добычи и прислушиваются к его советам во всех случаях жизни.

Вот к этому людоедскому патриарху и конвоировали сейчас Орешка. Именно конвоировали: стая двигалась сзади, на почтительном расстоянии.

Орешек еще раз споткнулся, ударился лбом о каменный выступ, хотел выругаться… но слова застряли в горле. Он провел рукой по стене. Понюхал пальцы, даже лизнул черный налет на них. Вынул из ножен меч, ударил по стене острым кончиком. Подобрал отлетевший черный обломок.

Длинный встревоженно вернулся:

— Идем! Не надо вставать!

— Надо вставать! — строптиво огрызнулся Орешек, продолжая бить мечом по стене. При каждом ударе отлетали осколки.

— Зачем дырку в стене? — проявил бдительность Длинный.

— Да все уже, все, иду! — успокоил его Орешек, вытащив из-за пояса подол рубахи и собирая осколки с полу.

Здесь проходил пласт каменного угля. А уголь наводил захмелевшего Орешка на мысль об огне, тепле, уюте…

Находка развеяла уныние. Теперь Орешек не брел тупо и безнадежно вслед за Длинным — он выискивал местечко, чтобы передохнуть и развести хоть крошечный костерок. И такое местечко нашлось: маленькая пещерка, почти сухая, с грудой камней посередине.

Длинный вернулся, с недоумением глядя на человека, который бережно выкладывал на плоском камне маленькую черную пирамидку. Наконец нарр потребовал объяснений.

Орешек не стал скрывать, что собирается развести огонь и согреться.

— Камни не горят! — поставил его в известность Длинный.

Орешек хотел ответить, что у колдуна еще и не то гореть будет, и тут вспомнил, что не позаботился о растопке. Зажечь куски каменного угля искрой от огнива — задача заведомо невыполнимая.

А стая уже подтянулась ближе, в пещерку заглядывали круглые темные морды самых смелых и нахальных нарров. Сейчас у них на глазах недотепа-человек будет пытаться зажечь камни, пока не плюнет на эту идиотскую затею. Тогда нарры потеряют к нему всякое уважение, навалятся всей стаей и сожрут.

А если… Вей-о! Не поможет ли другая находка?

Откупорив флягу, Орешек осторожно полил ее содержимым горку угля.

— Мокрые камни не горят! — Длинный упорно пытался растолковать глупому колдуну простые житейские истины… но замолчал, увидев, что черную горку обняло прозрачное голубое пламя.

Пещера, от начала времен не видевшая света, кроме жалких пятен светящегося мха, озарилась неярким сиянием — для привыкших к сумраку глаз оно казалось ослепительным. По стенам драгоценными камнями заиграли редкие капли, отражая огонь. Потолок перечеркнула громадная тень человека, наклонившегося над костерком.

— Все! — торжествующе воскликнул Орешек, еще раз отхлебнув из фляги. — Никуда не пойду, мне и здесь хорошо! Волоките своего Белого Нарра сюда!

Последовал короткий визгливый обмен мнениями, после чего стая унеслась дальше по коридору. А Длинный остался — караулить.

Орешек вытянул над огнем ладони, с наслаждением впитывая тепло. Нарр бочком подобрался к открытой фляге, которую Орешек поставил на пол. Принюхался. Передернулся от омерзения:

— Зачем такое пить?

В глазах Орешка плясали не то отблески огня, не то ехидные лукавинки:

— Ну как же, ведь это и есть волшебная сила. Глотнешь — и станешь колдуном. Хочешь — камни руби, хочешь — воду жги… врагов хоть сотнями в клочья раздирай… хорошо!

И вновь принялся хлопотать над костерком, краем глаза наблюдая, как Длинный осторожно тянется к фляге. Вот захватил добычу цепкой ладошкой, вот поднес к губам…

Дикий вой огласил пещеру. Нарр отшвырнул флягу и покатился по полу, свернувшись в клубок.

— Зачем же добро-то проливать? — упрекнул его Орешек, подбирая флягу и выплескивая уцелевший остаток жидкости себе в рот.

Нарр не обратил внимания на слова человека. Он вскочил и попытался пройтись по пещере на трех лапах, яростно жестикулируя остальными тремя. Это ему плохо удавалось, он падал через каждые несколько шагов. Тем не менее с горем пополам добрался до стены, вскарабкался под самый потолок и разразился оттуда речью. Не удержался, крепко шмякнулся на пол и, не пытаясь встать, продолжил свой монолог, переходящий в невнятное бормотание.

Орешек от души хохотал над охмелевшим нарром.

Смех был прерван властным вопросом:

— Что с ним?

Орешек обернулся — и чуть не охнул.

Он представлял себе Белого Нарра дряхлым беспомощным старцем, о котором трогательно заботится родное племя. А у входа высился грязно-серый гигант, не ниже самого Орешка. Выглядел он просто… просто жутко!

А Орешек еще умилялся, что старику уступают лучший кусок из добычи. Такому попробуй не уступи! Он от тебя самого лучший кусок отхватит!..

— Что с ним? — повторил Белый Нарр, по-хозяйски входя в пещеру и без страха располагаясь у огня. Из-за его спины выглядывали черные лупоглазые морды сородичей.

Орешек оторвался от созерцания гиганта.

— Ах это?.. Это он меня укусить пытался. — Парень продемонстрировал запястье, недавно ободранное об острый камень в коридоре. — Не знал, дурак, что у нас, колдунов, кровь ядовитая. Вот и отравился, обезумел.

По коридору понесся тихий вой: стая обсуждала ужасную участь, которая могла бы постичь любого из них.

— Помрет? — покосился Белый Нарр на Длинного.

— Не знаю, может, и выживет… — Орешек взглянул на костерок. — Слушай, давай я его зажарю, чтоб мясо зря не пропадало! Понимаешь, есть очень хочется… Впрочем, у него сейчас от яда мясо горькое. Лучше кого другого зажарю…

Вой в коридоре разом смолк. Маячившие у двери морды исчезли.

Белый Нарр, не дрогнув, приступил к переговорам. Он оказался не только крупнее, но и умнее своих соплеменников. Во всяком случае, знал гораздо больше слов и быстрее обдумывал каждую фразу. Так что Орешек вскоре сумел понять, что именно предлагают ему в качестве отступного.

Оказывается, в давние времена (нарр не сумел высказаться точнее) в подземелье забрел человек, который пытался договориться с племенем и натравить его на своих врагов. Слушать его стая не стала, навалилась и растерзала. В последние мгновения жизни израненный человек вытащил из рукава какой-то предмет, поднес к глазам, попытался что-то сказать, но не успел: умер. Белый Нарр считает, что вещь эта наверняка ценная и годится в качестве платы за спасение подземелья от потопа.

Орешку уже так опротивели холод, сырость, темнота и прочие прелести подземной жизни, что он готов был махнуть рукой на сокровища, о которых недавно мечтал, и признать ценностью даже битый черепок.

Предъявленный ему предмет вряд ли стоил дорого, разве что удалось бы заинтересовать им какого-нибудь любителя старины. Потому что он был наверняка древним, этот бронзовый диск размером с ладонь Орешка. Серебряной насечкой на него был нанесен тонкий рисунок: четыре змеи переплетались хвостами. Вокруг шла надпись, точнее четыре группы букв — как ни странно, грайанских. Поднеся диск к огню, Орешек сумел разобрать четыре слова: «земля», «вода», «огонь», «воздух». Остальное было просто бессмыслицей.

— Ладно, уговорил, возьму эту чепуховину. Так и быть, живите. А мне пора идти. Неподходящая вы компания для уважающего себя человека. Где тут ближайший лаз наверх?

— Тебя выведут самой главной дорогой, — пообещал Белый Нарр, перешагнул через Длинного (который что-то бормотал, подергивая лапами) и важно удалился.

— Слышали? — прикрикнул Орешек на присмиревшую стаю. — А ну, проводить!

И подумал, что надо бы у ближайшего источника умыться и привести в порядок испачканную одежду. Кто знает, куда выведет Самая Главная Дорога!..

 

27

— Но как же так? Ведь это не чужой человек, это твой брат ушел проводником с теми людьми!

— Может быть.

— И он не сказал тебе, куда они направляются?

— Нет.

— Значит, не знаешь, был ли в караване пленник, молодой грайанец?

— Не знаю.

Измученная Арлина кивнула Аранше. Та не разбирала ни слова в беседе, которая велась по-наррабански, но прекрасно понимала, что ей надо делать: подхватила с подноса кувшин, наполнила вином глиняную чашу и почтительно поднесла круглолицему, крепко сбитому мужчине в цветастом наряде. Тот солидно, обеими руками принял чашу, подул на вино, чтобы отпугнуть злых духов, и медленно выпил темно-красную ароматную жидкость. Всем своим видом наррабанец показывал, что снисходит к окружающим, оказывает им честь.

— Послушай, Ухтах, — в очередной раз начала Арлина. — Ты проводник, верно?

Ухтах равнодушно кивнул, разглядывая затейливый узор ковра, которым были обтянуты стены харчевни. Докучный разговор тянулся долго. Наррабанец давно ушел бы, если бы настырные чужеземцы время от времени не подливали ему вина.

— И твой брат тоже проводник? — терпеливо вела свою линию Арлина.

— Тоже.

— Слушай, — не выдержал Айфер, — если ты такой болтун, почему до сих пор не грайанец?

Арлина жестом успокоила его и продолжила, обращаясь к Ухтаху:

— Мы же не шутки ради разбудили тебя в такую рань! Мы весь вечер и всю ночь разыскивали пропавшего человека…

— Ничего не знаю.

Арлина решила быть откровеннее с несговорчивым проводником:

— Этих людей возглавляет такой длиннорукий коротышка с сиплым голосом. Очень опасный, очень плохой человек! Охотник за рабами или еще кто похуже. А ведь с ним твой брат! Он тоже в опасности!

Наррабанец принял из рук Аранши очередную чашу, вытянул губы трубочкой, чтобы подуть на вино, да так и замер, размышляя над услышанным. Затем озабоченно нахмурился:

— Плохой человек, да? Тогда верно: надо догнать.

— Ты знаешь, куда они направились? — не веря удаче, спросила Арлина.

— Знаю, — кивнул разговорившийся молчун. — К Хроти-Шахи-Харр, Плавнику Подземной Рыбы. Это горный хребет, дня четыре пути отсюда. Вода там вроде есть, но никто туда не ходит. Злая земля. Древние духи. Колдовство. Разбойники.

— Но ты поведешь нас?

— Поведу, там мой брат. Но не даром…

Хозяин харчевни сунулся было к ранним гостям с новым кувшином вина, но отступил в сторонку: в азартный торг вмешиваться не принято. Краем уха он уловил цену, которую заломил проводник, и ошарашенно покрутил головой. Куда же собираются эти грайанцы, если с них требуют такую плату?..

Впрочем, стараниями Айфера непомерная цена была порядком сбита.

— Но вам не собрать отряда! — предупредил Ухтах. — Никто не пойдет к Плавнику Подземной Рыбы.

— И не надо! — развернул богатырские плечи Айфер. — Ты меня только с теми ворами сведи, я и один разберусь!

Наррабанец поцокал языком, оценив могучую стать наемника, и продолжил деловито:

— Верблюды — мои, два раба-погонщика — мои. Вода-еда — мое дело. Выходим сегодня, иначе не догнать. Жду в полдень у западных ворот.

Взволнованные грайанцы удалились. Ухтах бросил им вслед холодный пристальный взгляд. Эти глупцы идут по следу Избранного? Что ж, они с ним увидятся… когда и где это будет угодно Хмурому Богу.

Да возрадуется Кхархи!

 

28

Удар колокола, чистый, звонкий и печальный, вырвал Светоча из тягостного, мучительного сна.

Правитель Наррабана всегда просыпался быстро. Вот и на этот раз — с болезненным мычанием стряхнув кошмар, он открыл глаза и сразу понял: звон, вновь и вновь рождающийся за стеной, сулит ему что-то более неприятное, чем жуткое сновидение.

Лодыжку бережно обхватили умелые старческие пальцы: слуга, спавший у порога опочивальни, без приказа начал обувать хозяина. Если не считать Ахсы-вэш и немногочисленных наложниц, только этот старый раб видел Светоча в ночном одеянии. Старик умел угадывать невысказанные желания молодого господина, выросшего у него на руках. А сейчас и гадать было не о чем: за стеной звонит колокол — Светоч должен спешить навстречу неприятностям.

Слуга торопливо облачил правителя в легкое оранжево-золотое одеяние. Завязывая пояс и не поднимая головы, старик сказал:

— Я видел недобрый сон. Пусть Светоч поостережется.

Это было дерзостью — первым заговорить с повелителем, да еще отравить утро недобрым карканьем. Но Светоч позволял старому слуге куда больше свободы в обращении, чем самым влиятельным придворным — кроме, пожалуй, Нхари-дэра.

— Недобрый сон, да? — процедил сквозь зубы повелитель. — Старый глупец, посмотрел бы ты, что снилось мне!..

* * *

Небольшая комнатка была полна придворных и стражников, но с появлением Светоча все не просто расступились, а словно размазались по стенам. Возбужденное перешептывание смолкло.

Двое Белых Львов нацелили копья на высокие часы грайанской работы. У охранников был такой вид, словно безобидный механизм вот-вот превратится в ужасное чудовище.

Собственно, почти так оно и было.

Вновь ударил колокол, все присутствующие вздрогнули. За плечом Светоча кто-то громко ахнул. Повелитель гневно обернулся, чтобы взглянуть, кто позволяет себе подобную несдержанность, но смягчился, узнав Нхари-дэра. Смотритель ковра и подушек никогда не отличался храбростью. А вот любопытством отличался. Потому и примчался взглянуть хоть глазком на переговоры. В самом деле, когда еще выпадет случай увидеть живого нарра (если, конечно, вельможа не прогневает Светоча и не отправится в Бездонную Башню).

Но зачем явились сюда эти твари? В последний раз переговоры с ними велись еще при жизни прежнего правителя: тогда при помощи нарров удалось подавить мятеж среди городской бедноты. А что понадобилось подземным жителям сегодня?

Светоч подал знак Белым Львам, те проворно отодвинули в сторону высокие часы.

Все затаили дыхание, ожидая, что в открывшемся проеме появится черная тварь с громадными глазами. И забыли выдохнуть воздух, когда в комнату шагнул высокий статный человек с растрепанными волосами цвета корицы. Одежда на нем была перепачкана, сам он был в кровь исцарапан, но карие глаза смотрели независимо и дерзко. На поясе у таинственного гостя был меч в кожаных ножнах.

Что-то странное было в том, как этот человек шагнул в комнату, прислонился к футляру часов, нахально обвел взором присутствующих. Если бы незнакомец появился не из зловещего подземелья, можно было бы поручиться, что он изрядно под хмельком.

— Приветствую всех! — разбил ошеломленную тишину веселый голос с легким грайанским акцентом. — Очень рад вас видеть! Не знаю, кто вы такие, но вы все мне нравитесь.

Никто из присутствующих не смог и рта раскрыть, да никто, включая Светоча, и не знал, что тут можно сказать.

Не дождавшись ответного приветствия, молодой грайанец обиженно передернул плечами, отлепился от футляра часов, в два шага добрался до стоящего у стены сундука и с явным удовольствием уселся на него, свесив ноги на пол. Придворные шарахнулись от незнакомца, как от злого духа. Пришелец не обратил на это внимания, он с интересом разглядывал одного из Белых Львов:

— Вей-о! Приятель, я тебя знаю! Как твой нос, не зажил?.. Красиво она тогда тебя… по носу… потом хотела ухо отрезать…

Нхари-дэр возбужденно зашептал что-то Светочу. Как ни тихо он говорил, чуткие уши придворных уловили: «грайанский колдун…» Эти страшные слова тут же негромко расплескались по комнате.

А пришелец уже отвернулся от стражника:

— Нхари-дэр! И ты тут… смотритель ковра и прочих тряпок… Что смотришь, будто первый раз меня увидел? Это ж я! Ралидж Разящий Вздор… то есть Взор… в общем, не уходи, ты мне еще нужен будешь!

— Чужеземец! — возопил Нхари-дэр, отчаянно пытаясь спасти положение. — Ты находишься пред ликом Светоча!

— Да-а? — обрадовался грайанец. — Который — Светоч? Вот этот? Ой, как хорошо!

Острия копий охранников почти касались груди незваного гостя, но тот не замечал их.

— Я ж сюда и хотел попасть! К Светочу! Ну и решил — напрямик, из-под земли… а то начнут посылать от одного вельможи к другому… сплошная тоска и время зря тратится.

Светоч не знал, чего можно ожидать от этого невероятного человека, которого Нхари-дэр назвал колдуном. Поэтому, временно оставив без внимания немыслимую дерзость грайанца, повелитель сказал сдержанно:

— Чужеземец, ты либо великий воин, либо могущественный маг, если сумел пройти через владения злобных нарров и остаться живым…

— Нарры? — нахмурился пришелец, припоминая. — Нарры, нарры… Ах, нарры! — Ралидж просиял. — Такие лупоглазые, шестилапые, да? С нестрижеными когтями? Я еще о них все время спотыкался… Пра-авильно! Хорошо, что я вспомнил!

Он небрежно отвел ладонью от своей груди копье ближайшего охранника, приподнялся и заорал в сторону черного проема:

— Все в порядке, ребята, можете расходиться! Я тут пока сам!..

Смятение придворных грозило перерасти в панику. Светоч чуть повысил голос, но интонации остались суховато-сдержанными:

— Кто-нибудь, закройте вход в подземелье… Зачем ты хотел увидеть меня, Ралидж Разящий Взор?

— А из-за Нурайны, — не смущаясь, отозвался тот. — Женщина пропала, землячка моя, грайанка. Говорят, ее видели здесь, во дворце. Пусть ей кто-нибудь скажет, что загостилась, хватит уже! Она в Наррабан по делу приехала, а не по дворцам шляться!

Светоч не был трусом — вернее, он был уверен в своей неуязвимости, в мужестве своих охранников. В другое время наглость чужеземца, колдун он или нет, вызвала бы у повелителя лишь гнев. Но сейчас при слове «Нурайна» в памяти правителя закачался, как лодка на волнах, бесформенный мешок, усеянный бесчисленными щупальцами… а среди них, в шевелящемся мерзком венце, — бледное женское лицо со злой улыбкой на прекрасных губах.

— Господин, — робко заскулил Нхари-дэр, — может, эта женщина и впрямь недостойна высокого гостеприимства? Я видел недобрый сон…

При слове «сон» Светоч вздрогнул, приподнял ладонь и негромко сказал:

— Приведи.

Смотритель ковра и подушек бросился бежать так, словно от этого зависело спасение его жизни. А Светоч обратился к странному чужеземцу:

— Ты сказал, что вы прибыли в Наррабан по делу. Что же это за дело?

— Мы… это… — Ралидж призадумался, наморщив лоб, потом неуверенно сказал: — Мы тут родственника ищем… Во, точно! Родственника! Старенького такого…

В комнату, запыхавшись, вернулся Нхари-дэр, ведя за собой Нурайну.

Полувздох-полустон, прокатившийся по комнате, вовсе не был данью необычайной красоте женщины. Каждый из придворных вспомнил свой ночной кошмар и мысленно дорисовал вокруг лица грайанки ореол из черных щупалец.

При виде Орешка Нурайна резко побледнела, но тут же потупила взор и застыла в смиренной позе — этакая тихая наррабанка, покорно ожидающая, когда мужчины решат ее участь.

Светоч заговорил твердо, четко, с расстановкой, давая всем понять, что разъясняет ситуацию и больше не потерпит никаких вопросов на эту тему:

— Вчера во время поединка я вслух восхитился красотой одной из воительниц. Мои верные слуги, неправильно истолковав мой восторг, доставили женщину во дворец. Это было их ошибкой. Сегодня, возвращая красавицу вот этому грайанцу, я заверяю, что ни одна мужская рука не коснулась ее ночью. Женщина так же чиста, как и была вчера. Полагаю, моего слова достаточно?

Вопрос был чисто риторическим. Посмел бы кто-нибудь усомниться в слове повелителя! Да после такого веского заявления даже старая шлюха смогла бы, как в юности, прицепить к своему имени слово «шиу». И никто не посмел бы возразить…

Нервное напряжение среди присутствующих ослабло. Кое-кто начал громким шепотом, якобы только для слуха соседа, восхвалять мудрость и благородство правителя Наррабана. Нхари-дэр уже хотел распорядиться, чтобы чужеземцев проводили к воротам дворца.

Но тут на всю комнату прозвучал яростный женский голос:

— Требую справедливости! — Нурайна сбросила маску скромницы и теперь пылала праведным гневом. — Если моя обида не будет смыта, я брошусь в храм Единого, упаду на ступени и буду кричать о возмездии!

Вельможи возмущенно завертели головами: что еще надо этой сумасшедшей?

— Чем ты недовольна, женщина? — кисло поинтересовался Светоч, которому очень не понравилось упоминание о храме Единого. — Разве я солгал?

— Повелитель сказал правду. Ни одна мужская рука не коснулась меня. И все же я подверглась чудовищному унижению… — Нурайна осеклась, глубоко вдохнула воздух и с истинно трагическими нотами в голосе произнесла: — Меня вынудили провести ночь на мужской половине дворца!

Присутствующие содрогнулись: какими бы лизоблюдами ни были придворные, все же они оставались наррабанцами, и слова оскорбленной женщины взметнули в их душах целый вихрь чувств…

Орешку было наплевать, где устроили на ночлег Нурайну — да хоть на конюшне! Но он был актером до мозга костей и не мог оставить без поддержки реплику партнерши.

Встав с сундука, Орешек сделал несколько шагов к Светочу и обвел присутствующих глазами, полными недоумения и боли.

— Неужто правда то, что я услышал? — начал он негромко, сам не сразу поняв, что читает монолог из трагедии «Принцесса-рабыня».

Он декламировал по-грайански, но присутствующие его поняли — даже те, что не знали иного языка, кроме родного.

Светоч опешил, заморгал, опасливо попятился. Можно подумать, человек ни разу не был в театре!..

* * *

Громоздкие носилки из черного бархата, доставившие Нурайну во дворец, теперь удалялись от дворцовой площади, чуть покачивая под своим пыльным пологом двоих грайанцев.

Орешек негромко, чтобы не слышали носильщики, рассказывал о своих похождениях в подземелье. Нурайна слушала с интересом, но в то же время перебирала разложенные у себя на коленях украшения из редчайшего светлого янтаря, привезенные из далекого холодного Уртхавена. Ожерелье, серьги, браслет, повязка для волос — все это было подарено Светочем в возмещение ущерба, нанесенного ее достоинству.

Когда Орешек замолчал, Нурайна поднесла повязку к своим темным волосам:

— Ну, как?

— Красота! — искренне ответил Орешек. — А ты умница: вовремя завизжала о своей женской чести. Будет на что нанять корабль на обратном пути. А то остались бы мы с красивой наррабанской брехней о благородном поведении Светоча!

— Корабль на это можно даже купить, — поправила его Нурайна. — Но почему — «брехня»? Повелитель сказал чистую правду!

И раздраженно забарабанила пальчиками по рукояти Альджильена (разумеется, меч ей вернули, иначе она так просто не покинула бы дворец).

Орешек от изумления даже не сразу нашелся, что сказать (а это бывало с ним крайне редко).

— Вей-о-о! — завопил он наконец так, что невольники чуть не выронили рукояти носилок. — Что, серьезно? Похитил, привез во дворец — и не это самое… не покусился?.. Ой, недотепа! Ой, пенек лопоухий! Верно говорят в Аршмире: не можешь любить — сиди и дружи!..

Нурайна выпрямилась (насколько позволил полог носилок), окинула Орешка одним из тех убийственно презрительных взглядов, которые так потешали парня со дня их первой встречи, и ледяным голосом отчеканила:

— Разве жалкая ворона с припортовой свалки может понять, что на душе у орла?

— Да не переживай! — снисходительно утешил ее Орешек. — Зря ты так о себе… Ну, не поняла ты его чувств — и не надо! Да и он, если подумать, не такой уж орел…

Нурайна гордо тряхнула волосами и отвернулась от ничтожного плебея, которому никогда не подняться до душевных высот истинной знати.

Орешек тоже отвернулся, пряча торжествующе-ехидную улыбку.

Оба еще не знали, что их ждет опустевший дом с распахнутой настежь дверью…

 

29

На окраине Нарра-до, в глухом тупике, приютилась лавка старьевщика Тхора. Никак нельзя было сказать, что стояла она на бойком месте, но те, кому нужен был Тхор, находили к нему путь.

Кто только не тянулся в лавчонку: воры, желающие сбыть мелкую добычу (солидными ценностями занимались другие скупщики), нищие (по тому же поводу, что и воры), окрестные бедняки, желающие купить дешевую одежонку (прекрасно понимая, что она, возможно, только что отстирана от крови). Бывали совсем уж загадочные посетители: женщины, лица которых были скрыты вуалью; мужчины, закутанные в плащи, из-под которых предательски выглядывало золотое шитье… Не наведывались сюда лишь стражники — а если им все же приходилось туда заглянуть, обязательно предупреждали о своем визите, тайком отправив в лавку посланца. Что бы там ни говорили о стражниках, а у них тоже совесть есть, они стараются по мере возможности отработать полученные деньги…

Жарким вечером Тхор восседал на широком помосте, под навесом из пальмовых листьев, среди выставленных на продажу вещей. Его суровое коричневое лицо было замкнуто и невозмутимо, он глядел на мир сверху вниз из-под полуприкрытых век.

По товару, по столбам навеса и даже по коленям хозяина шныряли в свете факела две большие коричневые ящерицы. Тхор их не гнал: это твари чистые и для человека полезные. Они комаров ловят.

За спиной хозяина — дверь, ведущая в дом, в просторную комнату, где обычно Хаста, младшая сестра Тхора, вместе с двумя рабынями занималась переделкой старых вещей, купленных братом за бесценок: стирала, латала, а порой делала из трех нарядов один.

Но сейчас работа стояла, лентяйки рабыни болтали, пользуясь тем, что некому на них прикрикнуть.

Хаста-шиу в это время была на заднем дворе — держала факел, чтобы в сгущающихся сумерках двоим мужчинам сподручнее было разбирать груду хвороста, наваленную между глиняной печуркой и сложенным из камней сарайчиком. Работа двигалась в молчании, странное напряжение ощущалось меж этими троими людьми.

И ни один из них не подозревал, что из сарая, в щель меж камнями, за ними следила пара внимательных голубых глаз.

Чинзур еще вчера расковырял сухую глину, скрепляющую камни. Надо же поглядывать, кто шатается поблизости! И еще грайанец осторожно подкапывался под стену, готовя путь для отступления, потому что здешним хозяевам ни на медяк не доверял. И его вполне можно было понять.

Какой-то придворный поэт в порыве хорошо оплачиваемого восторга сравнил Нарра-до с прекрасным ковром, вытканным на берегу озера для услаждения взоров богов. Сравнение не самое удачное, но допустим, допустим… В таком случае, у ковра этого есть изнанка: пыльная, грязная, с перепутанными нитями. Ни в каком другом городе Наррабана не было такой бурной и наглой преступной жизни, сложной и темной, как подземные лабиринты в скалах.

Мир разбойников, воров и нищих спрятал Чинзура в своей тени, укрыл от идущих по следу людей Хайшерхо. Но здесь ничего не делалось даром, и Чинзур знал, что очень скоро ему придется расплачиваться. Впрочем, сейчас его заботили не мысли о будущем (выкрутится как-нибудь, не привыкать!). Гораздо больше интересовал его черный тюк, лежащий у ног Хасты-шиу.

Чинзур знал, что Тхор — укрыватель краденого. К честному торговцу не привел бы грайанца старый приятель-вор, и не стал бы честный торговец прятать в сарае подозрительного чужеземца. Но за день, что провел Чинзур в своем убежище, он нюхом почуял: в неказистом домишке делаются дела посерьезнее, чем торговля с мелким жульем. Возможно, хозяин даже не врал, когда обещал Чинзуру устроить ему встречу с кем-нибудь из подручных самого Суховея, знаменитого пустынного разбойника, грозы торговых караванов…

И вот теперь — сумерки, факел, двое молчаливых людей, которые уже очистили от хвороста деревянную крышку люка… и этот громадный черный тюк у ног женщины… Неужели наконец-то повезло? Неужели он обнаружил тайник, где разбойники прячут награбленное?

Взор Чинзура затмился от жадности, пред ним поплыли красные пятна, и в пятнах этих сверкали золотые монеты, маняще подмигивали драгоценные камни в кольцах, отрубленных с пальцами, и в серьгах, с мясом выдранных из ушей… Золото чище всего на свете, его кровью не запачкаешь!..

Хаста отцепила от пояса один из ключей и нагнулась к люку. Мужчины помогли ей откинуть крышку и протолкнули в открывшуюся дыру черный тюк.

— Осторожнее! — озабоченно сказал один из них, а второй зло ответил:

— Раньше надо было осторожничать, а теперь чего уж…

Хаста заперла люк, предоставив мужчинам заваливать тайник хворостом. Отойдя к сараю и приладив факел меж выступающих из кладки камней, она привязала ключ к поясу.

Чинзур припал к щели, запоминая, как выглядит ключ.

Мужчины удалились, тихо переговариваясь, а женщина задержалась у входа в сарай. Загремел замок. Чинзур проворно, как хорек в нору, юркнул на циновку. Скрипнула дверь. Хаста-шиу вставила факел в ржавую скобу у входа.

— Эй, грайанец! Ты спишь?

Ответом было ровное дыхание человека, который видит ничем не омраченные сны. Хаста подошла ближе, ткнула грайанца носком башмачка. Чинзур не пошевелился. Девушка с досадой что-то пробормотала, нагнулась и тряхнула лежащего за плечо.

Рука мужчины, как атакующая кобра, взметнулась над циновкой и сомкнулась на запястье девушки. Послышался вскрик, в воздух взметнулись два башмачка. Хаста-шиу, перелетев через лежащего Чинзура, растянулась на полу.

— Брату скажу!.. — вознегодовала было она, но жадные насмешливые губы накрыли ее рот, заглушили протест.

Хаста была крепкой, сильной девицей, она могла поднять мешок зерна размером чуть ли не с себя. Остается совершенно необъяснимой загадкой, почему она не переломала наглецу руки и ноги или хотя бы не отшвырнула его на другой конец сарая…

Любопытная ночь, подкравшись в густых сумерках, попыталась заглянуть в приоткрытую дверь, но ей мешал факел, заливавший светом вход и бросавший дрожащее красное покрывало на приникших друг к другу людей.

Наконец — весьма не скоро — Хаста пришла в себя, отпихнула грайанца, села на циновке и, поправляя одежду, скороговоркой перечислила все, что сделает с нахалом ее брат. Звучало это просто ужасно, но Чинзур, смотревший на Хасту снизу вверх, отнюдь не выглядел устрашенным. Физиономия его была веселой и довольной, как у сытого шакала.

Внезапно девица оборвала свою грозную речь и шлепнула себя по лбу ладонью. Лицо ее стало растерянным, красным, жалким.

— О-ой-ой-ой! Что я делаю, дура! Мне же велели тебя позвать! Тебя ждет Суховей, а я тут… а мы тут… О-ой, Тхор меня высечет!

Чинзур напрягся:

— Меня хочет видеть кто-то из людей Суховея?

— Да нет же, сам атаман, сам!..

Чинзур рывком вскочил на ноги. Идиотка! Шлюха! Не могла сказать сразу, от порога! Да разве можно заставлять Суховея ждать, словно слугу или назойливого кредитора?!

— Где он?

— Беги к дому, он на крыше.

Пересекая двор, Чинзур ухмыльнулся все-таки хорошо, что он успел отцепить с пояса Хасты нужный ключ и спрятать под подушку.

* * *

Человек, сидевший на светлом ковре и легонько покачивавший в руке серебряную чашу с вином, был молод. Так молод, что Чинзур усомнился действительно ли это прославленный атаман? Наррабанец не поднял взгляда на Чинзура, вскарабкавшегося на крышу по приставной лесенке. Твердая, красивой формы рука продолжала раскачивать глубокую чашу, заставляя крохотные темные волны бежать из стороны в сторону.

Чинзур учтиво поклонился, представился и почтительно опустился на ковер рядом с медным подносом, уставленным блюдами и кувшинчиками. Стараясь не выдать смятения, взял с блюда политую медовой глазурью лепешку, надкусил ее.

Наррабанец вскинул глаза. Сомнения Чинзура исчезли: этот властный взор не мог принадлежать человеку мелкому и ничтожному.

— Каких богов — наррабанских или грайанских — благодарить мне за встречу с великим героем? — начал Чинзур. — Можно ли не ценить дар судьбы, что пересекла мою скромную тропу с блистательной дорогой самого Суховея?

Взгляд карих глаз стал откровенно насмешливым, и Чинзур, не меняя вопросительной интонации, резко повернул русло разговора.

— Но и я… разве не заслуживаю я благосклонного взора прославленного атамана? Разве не мне ведомы тайны, которые помогут отважным воинам обрести сказочные богатства?

Смуглое горбоносое лицо с высоко изогнутыми бровями осталось невозмутимым, только по губам скользнула тень улыбки.

— Если хочешь, чтобы я тебе поверил, не хвастайся!

Чинзур понял, что имеет дело не с дураком, оставил высокопарный тон и деловито спросил:

— Твои люди узнали то, что я через Тхора просил выяснить?

Суховей кивнул и коротко рассказал, что грайанец-звездочет, оказавшийся посланником Единого, покинул город через западные ворота. В путь его собирали жрецы храма, причем собирали с невероятной поспешностью. Караван отправился в путь уже на следующий день после великого моления, то есть вчера. Охрана при караване тоже храмовая, из младших служителей…

— Сильная охрана?

— Смотря против кого! — пренебрежительно ответил Суховей. В красивом лице атамана проступило что-то хищное, ястребиное. — А почему тебя это интересует?

— Это должно интересовать не меня, а тебя, — улыбнулся грайанец и начал плести складную историю о том, как Единый говорил со жрецами через своего посланника. Гарх-то-Горх гневался на то, что храм в Нарра-до утопает в роскоши, в то время как служители Единого в других городах влачат жалкое существование на скудные подачки верующих. Отец Богов потребовал, чтобы столичный храм поделился богатствами с другими святилищами. Устрашенный главный жрец срочно собрал небольшой караван, груженный золотом и серебром, и отправил (тут Чинзур наугад прикинул направление) в Сутхи-до, жители которого известны скудостью в вере и скупостью…

— И откуда тебе это известно? — прищурился атаман со вполне понятным недоверием.

— А почему я прячусь от Хайшерхо? Я был спутником Посланника… всего лишь спутником, разве я святой человек? Но он не держал от меня тайн, делился планами. И раз он спешит в путь, а караван собран жрецами храма Единого — значит, сбылось все, что он хотел свершить. Разве трудно догадаться?

Суховей молчал, глядя в темноту мимо плеча Чинзура. Ветер принес издали прохладное дыхание озера Нарра-кай, смешанное с ароматом ночных цветов. Насмешливо звенели комары.

Чинзур стиснул зубы. Хоть бы на время заморочить атаману голову, получить хоть маленькую отсрочку… Он заберется в разбойничью сокровищницу, а там пусть его ищут слуги Хмурого, Суховей, Хайшерхо! С деньгами он сумеет добраться до побережья, сумеет вернуться на родину…

— Красиво говоришь, — с сожалением произнес атаман, — да кое-что не сходится… Посланник Единого не пошел по караванной тропе в Сутхи-до. От погонщика мы узнали: путь лежит к Плавнику Подземной Рыбы. Погонщик трясся от страха, когда рассказывал… места и впрямь поганые…

Чинзур глубокомысленно кивнул:

— Значит, с этого он решил начать? Что ж, его воля… Он говорил мне как-то о заброшенном святилище Единого, что находится в горах, называемых Плавник Подземной Рыбы. Древнее святилище, старше многих городов Наррабана. У моего спутника была мечта: принести там жертвы Отцу Богов. По пути в Сутхи-до он хочет исполнить данную себе клятву — разве это не трогательно?

Суховей залпом допил вино, встал, потянулся с кошачьей гибкостью.

— Попробую поверить. Моим зверям все равно надо размяться, обленились без дела. Даже если врешь — для меня потеря невелика. Но для тебя… о-о!

Мурлыкающие, как у барса, нотки в голосе атамана заставили Чинзура поежиться.

— Ты, Суховей, лучше заранее прикинь, как добычу делить будешь.

— Не бойся, грайанец, свою долю получишь, у меня без обмана…

* * *

Глухая ночь утихомирила подворье старьевщика Тхора, уложила хозяина среди подушек на мужской половине дома, смежила глаза его сестры, загнала под лоскутное одеяло рабынь, заставила даже осла и двух коз в хлеву мирно дремать на подстилке из пахучей сухой травы.

Лишь с Чинзуром не справилась ночь. Перед распахнутыми голубыми глазами грайанца проходили видения людей, которых он наяву не встречал, но которые из-за него тоже сейчас не спали. Интересно, сколько их — разбойников, которых приказ атамана выдернул из теплых постелей, из объятий шлюх, из засидевшихся пьяных дружеских компаний? Караван должен выйти на рассвете, как только будут открыты ворота, а значит, ночь пройдет в сборах.

И ему, Чинзуру, тоже дрыхнуть некогда!

Откинув циновку, грайанец пошатал несколько угловых камней, из-под которых заранее выгреб землю. Один подался с глухим чмоканьем, за ним — второй, и Чинзур юркнул в открывшуюся дыру. Вытряхивая из волос сухую глину, он огляделся. Как же хорошо, что Тхор не держит собак!

Руки проворно и тихо разбирали груду хвороста, глаза шарили во тьме — не идет ли проснувшийся в тревоге Тхор?.. Эх, было бы побольше времени, закружил бы грайанец голову Хасте, этой крепкой безмозглой девахе, уговорил бы обобрать брата и бежать за море. Вдвоем они бы поживились куда основательнее, а уж избавиться от помощницы по дороге — дело пустяковое!..

Ключ повернулся в замке. Нетерпеливые руки откинули крышку люка. Вот она, дыра, черная на черном… и холодом из нее тянет — глубоко, наверное.

Во дворе у Тхора Чинзур не заметил лестницы, а веревку раздобыть не удалось. Был лишь один способ выяснить насколько глубока сокровищница.

С замиранием сердца грайанец сел на край колодца, крепко вцепился в ледяной камень и очень осторожно свесил ноги вниз…

Удача! Это не колодец, а наклонный желоб! Можно будет, цепляясь за камни, спуститься на дно и вскарабкаться обратно!

На миг Чинзур заколебался. Страх и Жадность, хохоча, вырывали его душу друг у друга. Наконец решился: разжал левую руку и зашарил по камням в поисках неровности, за которую можно зацепиться. Вроде бы нашел выбоину, зацарапал по ней пальцами, но тут правая рука не удержалась на уступе, и Чинзур с рвущимся из горла беззвучным криком заскользил вниз. Руки яростно заскребли по камню, но желоб предательски оборвался, и вор обрушился во мрак.

* * *

На рассвете разгневанный Тхор отчитывал перепуганную сестру.

— Это что такое? — негромким страшным голосом говорил он, указывая на разбросанный хворост и откинутую крышку люка. — Ты что, овца бестолковая, запереть не могла?

— Да я заперла, — в смятении бормотала та, — крышку они сами засыпали… да ты их спроси…

— Да, конечно, спрошу! Среди бела дня подойду к уважаемым, богатым господам и спрошу: «Вы, почтенные, вчера у меня во дворе труп в подземелье скинули, так не забыли ли крышку прикрыть?» Дура!

Хаста и сама поняла, что брякнула глупость. Люк на заднем дворе приносил брату неплохой доходец: подземелье надежно скрывало следы любого преступления, а нарры были добросовестными могильщиками.

Все же девушка попыталась объясниться:

— Да мы же все заперли… они же…

Ее оправдания были прерваны увесистой пощечиной.

— Еще врать будешь, дрянь?! То-то задержалась после этого! Знаю, чем ты тут с ними занималась, коза похотливая! Понятно, что вы про люк забыли. Хвала Единому, что ночью снизу гости не полезли! Дождешься, шлюха, я тебя саму туда скину, развлекай там нарров!

И Тхор снова влепил сестре пощечину.

Хаста-шиу была сильнее брата и с легкостью могла бы дать ему сдачи, но слово мужчины в наррабанской семье имело такой вес, что Хаста и не помышляла протестовать. Она лишь закрыла красное лицо руками и тихо поскуливала, боясь даже зареветь в голос, чтобы еще больше не разгневать своего грозного повелителя.

Брат и сестра еще не обнаружили исчезновения постояльца-грайанца, за которым крепко-накрепко велел присматривать сам атаман Суховей…

* * *

Стая гнала человека по коридорам и переходам каменного лабиринта. Вел погоню Белый Нарр, матерый убийца, ужас всего живого в подземелье.

Человек задыхался, хрипел. При каждом выдохе ему казалось, что сердце сейчас рывком окажется во рту. Беглец забыл свое имя, забыл, как оказался под землей. Он помнил одно: позади — смерть…

А смерть была уже рядом — бежала, стелясь по камням, и готова была прыгнуть на плечи.

И там, где коридор расширялся, превращаясь в просторный тоннель, длинное серое тело в прыжке настигло человека, сбило с ног. Беспощадные клыки лязгнули, разорвав жертве горло.

Белый Нарр, четырьмя лапами вцепившись в хрипящую добычу, угрожающе вскинул верхнюю, когтистую пару лап и взрычал так, как во всем подземелье умел рычать только он. Покорно взвизгивая, стая попятилась и улеглась на каменный пол, готовая ждать, когда вожак насытится.

А Чинзуру в предсмертном бреду на миг почудилось, что он нашел вожделенный клад и по локоть запустил руки в груду сокровищ. Прозрачные, как слезы, алмазы. Кровавые капли рубинов. Очень холодное, тяжелое золото…

 

30

— А знаешь, Шайса, я начинаю привыкать к запаху серы. А когда мои планы сбудутся, кто знает, может, тогда этот запах будет напоминать мне о великой борьбе и блестящих победах! Что скажешь, змей ты мой ручной?

Шайса задумчиво принюхался.

— У меня с этим запахом тоже что-то связано в памяти… в той, прежней… нет, не вспомнить… А эта статуя — ну, не могу я стоять к ней спиной! Когда отворачиваюсь, она следит за мной, я чувствую!

— Не говори ерунды, это всего лишь каменное изваяние. А тень бога, что обитает там, появляется лишь ночью.

— Все равно… не доверяю я этому истукану! Он меня тревожит! Чтоб ему провалиться в ту пустую бочку, на которой он стоит!

— В пустую бочку? О чем ты говоришь?

— О пустоте, что под ним в камне… если глянуть за жертвенник.

Джилинер и Шайса удобно устроились на ведущих к жертвеннику ступенях. Каменные выступы были покрыты алым пушистым ковром, превратившись в нечто вроде скамьи: Ворон решительно отказывался сидеть по-наррабански, на полу.

Последние слова слуги так изумили хозяина, что он не поленился встать и обойти жертвенник.

— В самом деле! Ниша! Может, ты даже знаешь, зачем она?

— Знаю, — хмуро отозвался Шайса. — В нее когда-то клали связанных пленников и оставляли умирать от голода и жажды. Те долго кричали, молили о пощаде, это радовало Кхархи… А вот откуда я это знаю… — Шайса озадаченно замолчал, потом развел руками: — Чтоб я сдох, если помню — откуда…

— Ты определенно был одним из кхархи-гарр… впрочем, вернемся к более важным делам. За астролога я тебя хвалю. Молодчина!

Шайса просиял так, словно хозяин одарил его кошельком золота.

— Старик, правда, трепыхается, — продолжил Джилинер озабоченно. — Ладно, пусть пока подумает. Следующая задача — найти браслет Кхархи. Шпионы по всему миру высматривают нашу пропажу. Я, признаться, рассчитывал на свои силы. Не так уж сложно разыскать вещь с помощью колдовства. Но, видно, в браслете и впрямь заключены могучие чары! Спрятался он от меня, как раковина на дне моря… как снежинка в буран…

— А что за браслет-то? — заинтересовался Шайса. — Золотой небось?

— Серебряный, с пластинками яшмы. И еще там камень под названием «Сердце тьмы» — в нем и сосредоточена вся…

Он оборвал фразу, глядя поверх головы Шайсы. Слуга тревожно обернулся.

В черном проеме показалась высокая тонкая женщина с лицом, укутанным серой вуалью. Не обращая внимания на замолчавших мужчин, она направилась к жертвеннику. В одной руке у нее был серебряный кувшин, в другой — чаша, полная крупного желтого порошка, от которого исходил пряный аромат. Легко покачивая бедрами, женщина поднялась по ступеням, чуть не наступив на руку опешившему Шайсе.

Приоткрыв рот, коротышка глядел, как наррабанка, чинно поставив на гранит чашу и кувшин, распростерлась на жертвеннике, припав лицом к ногам огромной статуи. Затем поднялась, зачерпнула пригоршню ароматного порошка, рассыпала перед черным идолом. Отлила из кувшина себе на ладонь немного вина, плеснула в сторону изваяния. Стоя спиной к мужчинам, откинула с лица вуаль и застыла в напряженной позе, словно чего-то ожидая. Затем вновь спрятала лицо, подняла кувшин и чашу и неспешно удалилась.

Когда ее каблучки застучали по ступеням, Шайса пришел в себя.

— Она — жрица, господин мой?

— Нет, — с грустной улыбкой ответил Ворон. — То, что ты видел, — часть свадебного обряда. В первую брачную ночь невеста рассыпает у ног жениха благовония, плещет на него вином… Да, она всерьез считает себя женой Кхархи. И время от времени напоминает Хмурому, что готова исполнить долг супруги.

— Сумасшедшая?

— Конечно.

— А фигурка неплоха… — осклабился Шайса. — И походочка такая… такая… А интересно: в безумную женщину может вселиться Хозяйка Зла?

— Э-эй, выбрось дурь из головы! — встревожился господин. — Эта пальма не для такого дровосека! Если невмоготу без бабы — свистни своим Посвященным. Расстараются, раздобудут для тебя смазливую рабыню.

— Расстарались уже! — зло отозвался Шайса. — В Нарра-до дела шли плохо, я злой был… они и решили подольститься. Поймали на улице девчушку лет тринадцати, не больше. Уж я надеялся, что хоть такая малышка не во власти Многоликой. Ведь над безгрешными душами старая дрянь не госпожа! Но ведь надо же… совсем кроха, и мужской руки не знала, а все равно… — Шайса замолчал, удрученно разглядывая свои сильные узловатые пальцы.

Джилинер на миг брезгливо скривил рот: он думал о женщинах, которых душил Шайса, видя в них Хозяйку Зла. Но голос его звучал спокойно и ровно:

— А эту… божью супругу… чтоб ты и в мыслях тронуть не смел! Это очень полезная женщина. Сам понимаешь, просто так она не вошла бы в круг Избранных. Под ее рукой мало Посвященных, всего полтора десятка, но каждый стоит десятерых. Сама она в ранней юности была любимой наложницей прежнего правителя Наррабана — и убила его по приказу Великого Одержимого. А как разбирается в ядах! Я недавно пригласил ее разделить мою трапезу. А еще позвал того ксуури… ну, помнишь его — Уасанг… так эти двое сразу забыли о моем присутствии и завели беседу меж собой — о способах отравления. Азартно так, задорно, перебивая друг друга! Ксуури щебетал, словно песню пел, а она смеялась. А я молчал, слушал и учился… Я — учился!

— Ну и ладно! — буркнул Шайса. — Не очень-то и хотелось!.. А она все равно дура, даже если в ядах знает толк. Да если Хмурый Бог сейчас явится в пещеру — в своем нынешнем воплощении, — ведь женушка не узнает муженька!

— Не узнает, — рассеянно согласился Ворон, теряя интерес к этой теме. — Сходи за пленником. Он наверняка уже сам не свой от страха. Созрело яблочко, вот-вот сорвется с ветки.

* * *

При первом же взгляде на грайанского ученого Джилинер понял: яблочко еще не созрело. Тонкое умное лицо старика было встревоженным, озабоченным, но не было в нем животного страха, готовности на все, лишь бы угодить тем, в чьих руках его жизнь и смерть.

— Достойнейший Илларни, — начал Ворон с мягкостью, которая была ужаснее любого крика, — давай не будем унижаться до жалких уверток и попыток загнать противника в угол. Здесь не городской стражник допрашивает воришку, а Великий Одержимый, служащий Хмурому Богу, беседует со знаменитым ученым. Ты ведь уже понял, к кому попал в гости, верно?

— Конечно, — кивнул Илларни. — В дорожной суме, которую отобрали у меня твои люди, есть записи, большая часть которых касается именно кхархи-гарр.

— Я прочел, — кивнул Ворон. — Очень интересно, хотя я не понял, с какой целью велись эти записи.

— Ну, как же! — оживился ученый. — Меня давно интересует, как зло проникает в человеческую душу, вернее, почему человек позволяет злу грязнить то, что получил при рождении чистым и светлым, без единого пятна. Это все равно что позволять наносить себе раны или обжигать свою кожу… но это делают! Почему? Ведь интересно разобраться! А здесь зло в самом черном, самом беспросветном виде… Кто же они такие, эти кхархи-гарр? Ведь и они были детьми, их кормила молоком мать! Как стали они чудовищами, вроде Подгорных Людоедов?.. Пожалуйста, не запрещай часовым разговаривать со мной, я могу узнать у них столько любопытного! А то караулит меня толстяк с тупыми глазами. Я к нему и так и этак, а он молчит, как медуза!

Ворон опешил. Он не удивился бы вспышке негодования, не растерялся бы от гневных проклятий. Но услышать, что его, Джилинера, надо изучать? Понять, что с Подгорным Людоедом его сравнивают не в приступе ярости, а в чисто научном стремлении подобрать самую точную аналогию?.. Да, ощущение было не из приятных. Но Ворон не дал сбить себя с избранной линии разговора.

— Почтеннейший Илларни, ты не понял, в какой ситуации очутился. Тебе придется выйти из этой пещеры моим верным соратником. Надеюсь, и другом, но пока не буду просить так много. Ты единственный человек в этом мире, которому ведома тайна Души Пламени. Не пытайся это отрицать, твой секрет открыла мне магия.

— Магия, да-а? — заинтересовался Илларни. — Ты грайанец, судя по выговору… С кем же я имею дело, с Ночным Колдуном или, храни нас боги, с Истинным Магом?

Джилинер не отказал себе в удовольствии вытащить из-за ворота рубахи серебряную цепь с черной фигуркой ворона и покачать ею перед глазами ученого.

— Сын Клана! — огорчился тот. — О Безликие, видел бы это Первый Ворон!

— Он понял бы меня, — улыбнулся Джилинер. — Судя по легендам, он мечтал о мировом господстве. И лишь ряд мелких досадных случайностей помешал ему осуществить свои планы.

— Ох уж эти мелкие досадные случайности, — посочувствовал Илларни. — Всегда они путаются под ногами и срывают великие замыслы, верно?

И, не удержавшись, хихикнул.

Пущенная наугад стрела угодила в цель. Джилинер вновь увидел, словно воочию, как перед лицом разлетается в жалящие осколки Большой Шар, — и еле сдержал желание ударить старика.

А тот продолжал спокойно, словно вел речь не о собственной судьбе:

— Насколько я понимаю, передо мной выбор: либо я становлюсь твоим сообщником — ах, прошу прощения, верным соратником! — либо умру…

— Нет, почтеннейший, — тонко улыбнулся Джилинер. — Выбора нет. При всем своем воображении ты не можешь представить, какими именно способами я буду эту тайну добывать. Просто поверь на слово: ты не выдержишь. Никто еще не выдерживал.

— Пытка, да? — понимающе спросил Илларни.

— Не будем называть этим грубым, примитивным словом мои утонченные и безотказные методы убеждения.

— Понял, понял и верю! — закивал Илларни. Его седой вихор смешно закачался. — Но и ты не все знаешь обо мне, высокородный! Я в молодости побродил по свету, везде учился новому, интересному. Бывал и в Ксуранге — ах, какие умницы эти ксуури! Какая власть над собственным телом! Представь себе, Ворон: они лечат многие болезни одним желанием выздороветь! Жаль только, не любят делиться мудростью с чужаками, а ведь истина не должна знать границ. Но кое-что я там узнал. Научился, например, хитрому приему… вот уж не думал, что он мне и впрямь пригодится…

— Что ты имеешь в виду?

— В случае необходимости я сумею остановить свое сердце. Если ко мне сунутся с какими-нибудь утонченными и безотказными методами, совершу свой последний побег — в Бездну.

Мысль о том, что человек может оборвать собственную жизнь, была для Джилинера, как и для всякого грайанца, настолько чуждой и дикой, что мозг не сразу воспринял ее. Потрясенный Ворон схватил астролога за плечи, глубоко заглянул в ясные старческие глаза. И колдовское чутье, и простое знание людей подсказали ему, что этот человек говорит правду.

— Ты не сделаешь этого! — севшим голосом промолвил маг, сам не понимая, что говорит.

— Почему? — удивился Илларни. — Я старый человек, боюсь боли и терпеть не могу издевательств. Все равно ведь умру, так лучше уж без мук.

Джилинер крепче стиснул старческие плечи. Ему показалось, что астролог сейчас превратится в облачко дыма и ускользнет из-под пальцев, а с ним развеется великая, желанная тайна.

— Не делай глупостей, — поспешно сказал Ворон, стараясь придать голосу дружескую убедительность. — Подумай, какими гранями алмаза может засверкать для тебя жизнь! Слово «щедрость» окажется слишком бледным и невыразительным, когда я начну…

От волнения голос его осекся. Илларни подхватил оборвавшуюся фразу:

— Когда ты начнешь делить добычу со своими сообщниками — да, высокородный? Пожалуйста, убери руки, мне больно. Я ведь могу подумать, что это и есть твои утонченные методы убеждения.

Джилинер отдернул руки, как от раскаленного железа. А Илларни продолжал:

— И постарайся понять, ведь это так просто! Вот ты — маг. Допустим, кто-то более могущественный наложил на тебя чары, превратил в свинью… вот именно, в свинью, и нет надежды вернуть прежний облик. Живешь, но каждое мгновение ощущаешь себя грязным животным… ну, разве ты не предпочел бы смерть? — Илларни перешел на воинственный тон. — И ты хочешь, чтобы я сам с собой проделал такое превращение? Служение истине должно очищать душу, выжигать в ней скверну, подобно пламени Бездны, а я… а ты…

Разгоряченный астролог походил на воробья, вознамерившегося заклевать коршуна. Но ни он сам, ни Джилинер не увидели в этой сцене ничего смешного.

— Можешь оскорблять меня как угодно, — сухо ответил чародей, — но великий Шадридаг Небесный Путь… ведь ты и его сравнил с грязной свиньей!

— Шадридаг был гений! Гений! А у великих людей и ошибки великие. И потом… вспомни, при каких загадочных обстоятельствах погиб Шадридаг! А если он осознал, в какой ужас вверг две страны, и попытался ценой своей жизни остановить это безумие?

— Война, — веско и убежденно сказал Джилинер, — не безумие, а следствие человеческой природы. Если бы исчезло все оружие на свете, люди дрались бы кулаками и зубами. А Душа Пламени, при всей ее непостижимой сущности, — лишь оружие, но такое грозное, что пред ним склонится все живое. Любая война закончится, почти не начавшись.

— Да-а? Тогда почему Наррабан до сих пор не наш?

— Ты же ученый! — быстро сменил тактику Ворон. — Неужели тебе не было бы интересно…

Лицо астролога дрогнуло.

— Пра-авильно! — признался он. — Было бы интересно! Тем более что Шадридаг использовал Душу Пламени не только для войн… он прокладывал в горах дороги, воздвигал крепости…

— Вот видишь!..

— Нет, не вижу! Ты со своей бандой убийц не дороги собрался прокладывать!

— Это на первых порах, но дай мне получить в руки власть…

— К этому времени ты вконец озвереешь, а я перестану быть ученым. Ибо тот, кто служит тирану, не ученый.

— Вот как? — издевательски переспросил Ворон. — А ты ни разу в жизни не работал ни на одного правителя?

— Увы, каждый раз служба кончалась тем, что мне приходилось уносить ноги. Это и научило меня не доверять повелителям и тем, кто рвется повелевать. Посмотришь на иного — и разумный, и просвещенный, и наукой интересуется, и искусства поощряет… а приглядись — и на лице мудрого правителя хоть раз да сверкнут клыки Подгорного Людоеда. Не знаю, в чем тут дело… власть, что ли, так людей калечит? — Илларни безнадежно махнул рукой.

— За все приходится платить! — Джилинер сдерживался из последних сил. — Иногда цена бывает очень высокой, согласен. Но когда вожделенная, дорого оплаченная вещь попадает тебе в руки — от счастья забываешь, сколько за нее отдал.

— Но если слишком дорого платить за власть, почет и прочую труху, — без запинки ответил Илларни, — быстро обнаружишь, что за душой у тебя ни медяка… и самому тебе цена — медяк.

Джилинер невольно хмыкнул:

— Правду про нас говорят: когда боги создавали первого грайанца, они сначала сотворили длинный язык, а потом уже вокруг языка налепили все остальное… Но что ты скажешь, старик, если я поклянусь: у тебя не будет погребального костра! Посмей только остановить свое неразумное мальчишеское сердце — и я брошу твой труп шакалам!

— Ты это сделаешь?!

— Клянусь памятью Первого Ворона.

Илларни притих, призадумался.

— Ладно, — выдохнул он наконец. — Лучше вечность бродить меж мирами, чем возродиться в человеческом теле и увидеть, что твой мир сгорел.

Джилинер отпрянул, потрясенный мужеством щуплого седого человека.

Напряженную тишину спугнули голоса из черного провала лестницы. Ворон встрепенулся, подобрался, метнулся к выходу, властно бросив через плечо:

— Жди меня здесь!

Едва Великий Одержимый скрылся, как пленник вскочил с ковра и шустро обежал пещеру. Он был похож на зверька, попавшего в клетку и тычущегося носом в каждый угол в поисках выхода. Илларни заглянул за жертвенник, быстро осмотрел статую — искал что-нибудь вроде рычага, открывающего потайной ход. Затем юркнул в коридор — один из трех, вливавшихся в пещеру. Сунулся он туда без особой надежды: если бы ход вел наружу, там стояла бы охрана. Илларни быстро обнаружил, что забрел в тупик, обрывающийся над озером багровой лавы. Задыхаясь от ставшего невыносимым запаха серы, астролог вернулся в пещеру. Второй выход, приподнятый над полом и окруженный чем-то вроде каменного балкончика, старика не интересовал: Илларни недавно спустился оттуда по крутым ступенькам. Коридор этот вел к зарешеченному каземату, где держали ученого. Оставался третий выход — тот, за которым исчез Ворон.

Илларни высунулся на лестницу и напряженно прислушался. Ему удалось уловить снизу торжествующий, возбужденный голос Великого Одержимого:

— Живыми их ко мне, обязательно живыми! Посмотрим, заведет ли тогда наш звездочет благородные речи!

 

31

— Ну, куда ты свесилась, куда? Хочешь разбрызгать мозги по всему ущелью?

— Да я ничего, просто смотрю. По стене кустики разрослись. Интересно, как они там держатся, ведь сплошной камень…

— Я сказал, отойди от края! Не могу видеть, как ты горную козу из себя корчишь!

Айфер был всерьез рассержен. Он всячески скрывал, что боится высоты, и ему тяжело было смотреть, как Аранша пристроилась на краю обрыва с такой непринужденностью, словно все детство провела на этих откосах и кручах.

— Ладно, — смилостивилась та, — сейчас уходим. И так ясно, что дороги тут не найти. Если и была, то обвалом засыпало.

— Или Ухтах с пути сбился, — мрачно согласился Айфер. — Человек, может, здесь и пройдет, а вот верблюд — никак.

— А если не сбился? Если он нас сюда и вел?

— Ухтах? — не понял Айфер. — Зачем?

— Ну… Многоликая его знает, не нравится он мне. Глаза такие противные, масленые…

— Приглянулась ты ему, вот и масленые! Ухтах — он ничего, неплохой дядька… показал мне, как играют в «четыре камешка». Вернусь — наших парней научу… и всех обыграю! — Айфер засиял при мысли о такой великолепной перспективе.

— Все равно я ему не верю! Жаль, языка не знаю, а то б я его, ящера кругломордого, прижала! А с тобой он о чем всю дорогу болтал?

Айфер и вовсе расплылся в улыбке — от уха до уха.

— А он в еде толк понимает! Я от него такого наслушался… Представляешь, курица с медом и орехами! Или гусь в вине… А вот еще: баранину потушат немного с луком, сладким перцем, черносливом… а потом зальют кислым молоком и дальше тушат, пока молоко не выкипит…

Аранша досадливо махнула рукой:

— Тебе бы только пожрать!

— А ты у нас сроду ничего не ела? — обиделся наемник и отвернулся, ища глазами поднимающуюся из-за скалы струйку дыма. Но долго обижаться он не умел. — А у наших, внизу, уже и еда готова…

Аранша пропустила мимо ушей прозрачный намек.

— Не нравится мне здесь! — упрямо сказала она. — Трава как из жести вырезана, кусты жесткие, вот-вот на ветру зазвенят. А пустыня… бр-р-р!

— Пустыня? — снисходительно отозвался Айфер. — Ты ж ее и не видела толком, мы ее по краешку зацепили. Вот я почти мальчишкой караваны охранял, такого насмотрелся… Я кому сказал, отойди от обрыва!

— Да сейчас, сейчас… что значит — «не видела»? Столько песка, прямо горы… полумесяцами такими, мягкие, как волны…

— Подумаешь, горы! А песчаные бури тебя трепали? Не воздух, а каша из песка, даже солнца не видно… а песчаные вихри от земли до неба — это тебе как? Но поганее всего соляные пустыни. Блестят, как снег, издали на озеро похоже. Если соль плотно слежалась — еще ничего, можно идти. А если сверху корочка, вроде наста, а под ней соляная пыль, тогда хуже. А самая дрянь — если под корочкой топкая грязь, тут уж верблюду не пройти. Бывали и подлее неожиданности…

Айфер не договорил, потому что им с Араншей воочию явилась весьма подлая неожиданность.

Неожиданность гулко ударила в камень рядом с головой Айфера. Неожиданность была в пол-локтя длиной, имела железный наконечник и зеленое оперение.

Наемники среагировали не раздумывая. Аранша, обдирая кожу, метнулась в заросли колючих кустов, торчащих над пропастью. Айфер, при всей своей солидной фигуре, ухитрился втиснуться меж прокаленных солнцем высоких камней и стал почти невидим. Первая заповедь воина — не будь, дурак, мишенью!

Бурые чужие скалы ожили. Ящерицами выскальзывали на тропу смуглые люди в серых холщовых одеяниях, с темными повязками на волосах. И запрыгала, заскакала по горам гортанная наррабанская речь:

— Какой баран стрелял?! Живыми брать, только живыми!

Слова эти подбодрили Айфера. Не таясь, шагнул он на тропу и взревел:

— Аранша! Эти придурки нас живыми взять хотят! А ну, спиной к спине!.. Эй, твари, ползите сюда. Выучу вас ходить на задних лапах!.. Ага, боитесь?!

И было чего бояться! Отправляясь в путь, Айфер сменил меч на гигантский топор. («Здесь не гарнизон! С чем хочу, с тем и хожу, хоть с дубиной!») И теперь чудовищное лезвие с гулом резало воздух, заставляя пятиться самых отчаянных.

Но сзади, от зарослей, не было ответа, и не встала Аранша рядом с грайанским великаном, чтобы прикрыть ему спину. Уголком глаза Айфер увидел, как сверху по откосу заскользили на веревках проворные, гибкие тела — и тут же край зарослей вскипел, как вода в котле. Слышны были неразборчивые вопли и треск ветвей: Аранша вела разговор без переводчика.

Айфер топором развалил грудь особо наглому наррабанцу, пинком сшиб ловкача, который пытался проскользнуть ему под руку, и повернулся так, чтобы позади оказалась скала. Уж она-то в спину не ударит! Теперь ему виднее была схватка у края пропасти. Эх, Аранша-атаманша! Поспешить бы к тебе на помощь, да путаются под ногами… всякие…

Выше по тропе раздался визг (Айфер сразу понял, что голос мужской). Мигом кубарем прокатился бедолага, наверняка впервые в жизни сбитый с ног женской ручкой. Не переставая вращать перед собой топор, Айфер перепрыгнул через кувыркающегося вниз наррабанца, могучим пинком добавил ему скорости и крикнул:

— Неплохо для бабы!

Опытный воин знал, что лучший способ подбодрить товарища в бою — это разозлить его как следует. И действительно, от зарослей донесся грозный возглас:

— Вернемся в крепость, я покажу, кто из нас баба, а кто — десятник!

«Эх, — довольно подумал Айфер, — не завидую я тем, кто ей сейчас под руку попался!»

Он взревел, как дракон, и еще стремительнее заработал топором. Казалось, наррабанцы отлетают прочь от одного только вихря, поднятого яростным железом. И пошел грохотать меж скал мощный голос, на смеси наррабанского и грайанского разъясняющий всем этим паршивым шакалам, от кого они произошли, в каких неприятных местах воспитывались и какую грязную жизнь до сих пор вели. А уж какой смертью им предстояло сдохнуть — это красноречивее Айфера объяснял его топор…

По короткому свисту вожака наррабанцы отхлынули, заманивая богатыря ринуться в погоню. Но это у них не вышло: Айфер, может, и не блистал умом, но боевого опыта у него хватало. В одиночку за толпой он не помчался, воспользовавшись краткой передышкой, окинул взглядом скорчившиеся меж камней искореженные трупы и даже крякнул от удивления: сам не заметил, когда столько навалять успел!..

Внезапно на тропе возник тощий сутулый наррабанец и, держась на безопасном расстоянии, поднес руку ко рту. Айфер заметил у него в кулаке короткую трубку. Много повидал в жизни грайанский наемник, а вот о шипах рухху слышать ему не приходилось. Поэтому он лишь поудобнее перехватил рукоять топора и приготовился отразить любое нападение. Но противник взмахнул рукой и юркнул вниз по тропе, укрылся за камнями.

Распаленный боем грайанец и не почувствовал легкого укола в шею, туда, где был распахнут ворот рубахи. Он испустил боевой клич, ожидая новой атаки. Но враги затаились, выжидая, как воронье на побоище.

И отказали ноги, онемели сильные мускулы. С ужасом и отвращением почувствовал Айфер, что опускается на колени. Ничего более унизительного не испытал он в своей честной жизни воина: собственное тело предало, изменило.

Наррабанцы осторожно приближались. Чувствуя, что руки наливаются свинцовой тяжестью, Айфер с усилием вскинул топор и зарычал. Ах каким неподъемным стал этот топор, даже глаза застелило багровой пеленой…

А враги совсем близко, слышно тревожное карканье:

— Держится! Нужен еще шип!

— Сдохнет от двух шипов…

— А так не возьмем!

Вторая игла клюнула кожу. Топор выпал из ослабевших рук.

— Живой?

— Вроде околел… Не угодить бы нам на жертвенник! Велено брать живыми, а тут еще девка в пропасть сорвалась…

Нет, конечно, его подводит слух. Это же не про Араншу, это не может быть про Араншу…

— Эй, послушай его сердце — стучит или уже сдох?

Кто-то встал рядом с беспомощным грайанцем на колени, разорвал на нем рубаху, припал ухом к груди.

И тут все увидели немыслимое: грайанский богатырь из последних сил вскинул руку. Пальцы намертво сомкнулись на горле врага.

— Демон! — разом взвыла вся свора. И это слово было последним, что услышал Айфер, проваливаясь в бездонный черный омут.

* * *

Редкие чахлые кустики не впивались корнями в склон, а лишь беспомощно и жалко цеплялись за камни. Разве вскарабкаешься наверх по такой ненадежной «лестнице»? С каждым твоим движением слабенький кустик выдирается из неприметной трещинки, в которой пытался угнездиться, а ты сползаешь еще ниже, отчаянно цепляясь за следующую жалкую веточку. И еще спасибо, что не летишь на дно, как только что улетел, кувыркаясь, твой меч, выбитый из рук каким-то смуглым умельцем…

Понемногу Аранша достигла дна ущелья. Руки тряслись от напряжения, пальцы были изрезаны в кровь и не гнулись. Зато ноги гнулись, и еще как! Замычав от боли, наемница рухнула на камни и счастливо замерла, осознавая, что жива…

Блаженно-мучительное состояние продолжалось недолго. Аранша не могла позволить себе валяться на дне ущелья, сопливо умиляться своему спасению и ждать, что боги пошлют ей помощь. Не из таких она была, эта упрямая рыбачья дочь! Наплевать, что ноги отказываются сделать хоть шаг. Да кто их, в конце концов, спрашивает? Наплевать, что лютая боль сводит руки. Наверху убивают Айфера и госпожу!

Заглушив в горле стон, Аранша поднялась на ноги. Нет, здесь не выбраться, вон она как склон пропахала…

Пошарив взглядом по камням, наемница не увидела своего меча. Известно, что потерянные вещи присваивает Многоликая. Ну и ладно, пусть старая дрянь подавится этим мечом, у Аранши нож за голенищем. Добудет она и посерьезнее оружие, только б наверх выбраться…

С каждым шагом боль становилась привычнее, ее вполне можно было терпеть, а взгляд шарил по нависшим вокруг откосам, пока не зацепился за промоину, разрезавшую левый склон. Вероятно, здесь был источник, но заглох. Но вода успела промыть в камне нечто похожее на ступени. Конечно, карабкаться по этой «парадной лестнице» будет только ненормальный. Куда разумнее брести дальше, надеясь, что стены где-нибудь станут ниже или сквозная пещера выведет на свободу. Правда, это уведет далеко от места схватки…

Что-то в глубине души, в темном ее уголке, трусливо шепнуло: «Так это же хорошо!»

Аранша вспомнила старую поговорку наемников, которую любил повторять ее учитель: «Деньги делают героев только из дураков». Мол, раз тебя наняли, маши себе мечом. Как все. Не торопись сложить голову.

— Ну и пусть! — упрямо сказала Аранша вслух. — Значит, я дура!

И ущелье ворчливо отозвалось эхом: «дура… дура… дура…»

Тяжело вздохнув, Аранша всем телом приникла к крутому склону, израненными пальцами впилась в края промоины и начала мучительный подъем…

 

32

Орешку и Нурайне было с чего приуныть. Четыре дня искали они Илларни, обошли весь город, тратили медь и серебро налево и направо. Но след астролога затерялся, как тропка муравья в густой траве. А только что у них побывал очень неприятный посетитель. Их дом вновь осчастливил кратким визитом смотритель ковра и подушек. Нхари-дэр прямо-таки истекал медом, передавая послание своего повелителя. И само послание было любезным по форме, хотя и жестким по смыслу: грайанцы загостились в столице, пора им возвратиться на родину или хотя бы покинуть Нарра-до…

— Светоча можно понять, — негромко сказала Нурайна, глядя на закрывшуюся за гостем дверь. — Мы для него — загадочные, опасные чужеземцы… и живое напоминание о той неприятной истории.

— Да боится он, что мы языками начнем трепать про то, как он мимо скамьи уселся! — зло отозвался Орешек.

Женщина промолчала. Орешек бросил на нее тревожный взгляд. Ой, не нравилась ему сегодня Нурайна! Вялая… глаза странно блестят… посреди разговора обрывает фразу, умолкает… Не заболела бы, храни ее Безликие!

Орешку захотелось немного развеселить свою спутницу. Встав, он отошел к двери, грациозно поклонился Нурайне и вернулся в центр комнаты — но уже чинной походкой воспитаннейшего придворного. На подушки опустился легко и изящно, к яблоку на блюде протянул руку, словно оказывая скромному плоду великую честь.

В глазах Нурайны мелькнула искорка интереса.

— Похож… — скупо бросила она.

Ободренный актер продолжил представление. Голос его звучал музыкально и мягко:

— Высокородный господин и прекрасная госпожа, во имя богов, не подумайте, что вас выгоняют из города, но это так оно и есть… Вы — истинное украшение столицы, до сих пор Нарра-до жил лишь предвкушением встречи с вами, но, как говорится, гладкой дороги вашей повозке…

— Похож, — вновь уронила Нурайна. Глаза ее остекленели, она резко побледнела. — Вашей повозке… повозка… такая легкая, с широкими колесами, чтобы не тонули в песке…

— Э-эй, — испугался Орешек, — ты это чего?

Нурайна продолжала монотонно и безжизненно:

— Но под колесами не песок, а камни. Горная дорога, вокруг скалы…

Орешек поднялся на ноги, тревожно заглянул сверху вниз в серо-белое, с бисеринками пота, лицо Нурайны. Бредит? Сошла с ума?

— Впереди повозки — вереница верблюдов, — невыразительно говорила женщина, — и люди, много людей… А в повозке — двое, они связаны… но я не вижу, кто это.

Орешек протянул руку, чтобы тряхнуть спятившую спутницу за плечо, но ладонь замерла в воздухе, опасливое недоумение сменилось благоговейным восторгом. Парень понял, что происходит у него на глазах. Второе Зрение, о котором он часто слышал в сказках! Дар, которым могли похвастаться очень немногие Истинные Маги!

Орешек почувствовал себя мальчишкой, который в сумерках слушает старую легенду, полную чудес и невероятных приключений.

А голос женщины тянулся ровной слабой нитью:

— Караван остановился, верблюды сгрудились… Погонщики суетятся, кричат, что впереди засыпало тропу…

Орешек опустился на колени и требовательно заглянул в невидящие глаза наследницы Первого Дракона.

— Илларни, да? На повозке — Илларни?.. Ну, говори же!

— Она скользит по склону, как ящерица… — Нурайна явно не слышала вопроса. — Вся круча в пещерках, из одной и появилась женщина. В суматохе ее не замечают, она вьется меж верблюдов, пробирается к повозке. Погонщик хватает ее за руку, она бьет его ножом… сильный, точный удар, тот умер, не крикнув. Женщина прыгает в повозку, режет путы на одном из пленников… вот, вот, встал уже! Это очень сильный, рослый мужчина, но он пьян или болен, даже стоит с трудом… Их заметили! Поднимается крик… женщина тянет мужчину за руку прочь, к пещерам… Я знаю эту женщину! Это…

Голос оборвался. С глубоким стоном ясновидящая откинулась на ковер.

Орешек метнулся к сундуку, на котором стоял кувшин с вином, наполнил чашу и вернулся к лежащей в обмороке Нурайне. Что делать? Приводить ее в чувство? А если этим он убьет чародейку? Ведь ее душа сейчас далеко…

Он сел на ковер рядом с женщиной, поставил на пол чашу и застыл, прислушиваясь к дрожащему, неровному дыханию Нурайны, боясь пошевелиться, чтобы не прогневать таинственные и грозные силы, что владели сейчас хрупким человеческим существом — и могли его смять, раздавить, уничтожить. В сказках не раз говорилось о том, как погибали колдуны, которые пытались заглянуть дальше, чем позволяли им боги.

Шло время, но Орешек не замечал его бега. Лишь когда Нурайна коротко застонала, он рванулся к ней — и почувствовал, как затекло тело от напряженного ожидания. Бережно, нежно приподнял он безжизненную голову королевской сестры и пристроил на сгибе своего локтя.

Другой рукой осторожно поднес чашу с вином к белым губам женщины.

— Илларни, — сказал он мягко и негромко. — Илларни Звездный Блеск из Рода Ульфер. Астролог Илларни.

— Пещера, — с трудом отозвалась Нурайна. Она открыла глаза — взгляд оставался невидящим — и глотнула вина. Кожа ее чуть порозовела, она продолжила тверже: — Огромная черная статуя и жертвенник… в засохшей крови…

— Илларни там, в пещере?

— Сидит на ступеньках жертвенника. Перед ним — человек в черном, не вижу лица… Рядом на коленях стоит женщина, тот человек намотал ее длинные черные волосы себе на руку…

Лицо Нурайны исказилось, словно от боли, голос резко изменился. Орешек чуть не уронил чашу — так знакомы ему были эти хрипловатые старческие нотки.

— Что ж, мерзавец, ты все верно рассчитал! Да, спасая эту девушку, я погублю много других людей. Я понимаю, это несоизмеримо, но не смогу ради тех, кого вижу лишь в своем воображении… не смогу я ради их спасения отдать на растерзание твоим псам вот эту живую девочку! Моя слабость, мой грех, моя слепая совесть… гореть мне в Бездне до золы… Ладно, стервятник, слушай мое последнее слово: я иду на сделку! Нет, не открою тебе тайну, это было бы слишком… да я сойду с ума еще до того, как начну говорить! Но я дам слугам Кхархи Душу Пламени — готовую, сотворенную для убийств! И не вздумай торговаться, я не…

Голос пресекся. Нурайна провела рукой по воздуху, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.

Орешек забыл всякую осторожность.

— Где это, скажи? — заорал он, сжимая кулаки и чуть не плача. — Где эта проклятая пещера?!

Нурайна всем телом потянулась в угол комнаты, где были свалены их дорожные вещи.

— Дай сюда! — требовательно вскрикнула она. — Дай скорее!..

— Что дать? — вскочил на ноги Орешек. Он был готов на все, лишь бы не оборвалась ниточка, связывающая женщину с жутким местом, где мучили его хозяина. — Что тебе? Твой мешок?.. Ах мой… Вот, держи!

Тонкие пальцы Нурайны слепо заскребли по прочной ткани мешка. Орешек яростно рванул завязки и вытряхнул на пол свой нехитрый скарб. Женщина сразу выхватила из кучки вещей бронзовый диск с серебряной насечкой в виде змей. Поднесла к лицу, приложила к щеке. Затем положила на ладонь, заскользила пальцем по серебряным линиям.

— Вода, — прочла она одно из четырех понятных слов на диске. Мечтательно повторила: — Вода, вода…

Вдруг вздрогнула, как от удара, уронила диск на ковер и широко распахнула глаза; взор вновь стал ясным, осмысленным. И уже выходя из транса, на излете волшебного порыва выдохнула твердо и уверенно:

— Нарра-кай!

 

33

— Раз я теперь в вашей банде — научу вас трудиться! Вы у меня спать на ходу перестанете! А ну, быстро сюда бумагу и чернила! Буду диктовать, что потребуется для сотворения и обуздания Души Пламени… если, конечно, хоть кто-нибудь из вашей мерзкой шайки умеет писать!

Джилинер удивленно взглянул на ученого. Илларни резко изменился. Возбужден, глаза блестят… но главное — манера держаться, говорить! Исчезла спокойная доброжелательность, уважение к собеседнику, наивная уверенность в том, что любые разногласия можно снять путем совместных рассуждений, веских доводов и простой логики. Теперь в его хрипловатом голосе появилась лихая наглинка, веселая дерзость, переходящая в грубость. Одно из двух: либо ученый пытается заглушить в душе угрызения совести, либо надеется, что кто-нибудь убьет его, не выдержав хамства, и старик уйдет в Бездну, не навлекая на пленницу гнев кхархи-гарр… Ну, на это пусть не рассчитывает!

— Бумага не нужна, почтеннейший Илларни, — с подчеркнутой любезностью сказал Ворон. — Говори, я запомню…

— Прежде всего нужен песок. Побольше песка, крупнозернистого, темного. Он и будет основой, на него я низведу Душу Пламени, заставлю песок воспринять ее сущность. Еще нужны холщовые мешочки, плотные и чистые, потому что Душа Пламени на первых порах своего существования в нашем мире очень чувствительна к солнечным лучам. Безопаснее первые дни держать ее в темноте, пока не дозреет. Холщовые мешки, как указывает Шадридаг, являются для этого наиболее подходящим вместилищем.

— И это все? — Джилинер был приятно удивлен.

— Почти все. Нужны еще кое-какие ингредиенты… так, мелочи. Душа Пламени по сути своей не есть стихия магическая, иначе я, Сын Рода, не смог бы совладать с ней. Но и к миру простых, не магических понятий и вещей она тоже не относится, а находится как бы на грани… поэтому для призвания ее в наш мир требуется ряд предметов и веществ, также находящихся на грани либо разных миров, либо разных стихий, либо разных состояний… Понял? Ах не понял? Пра-авильно, я тоже. Поэтому просто запоминай, что именно мне понадобится. На грани меж камнем и живым существом — кораллы. Да не побрякушки из коралла, а настоящие кустики! Меж огнем и растением — древесный уголь… да чтоб высшего качества! Меж землей и огнем — сера…

— Почему — сера? — не понял Джилинер.

— А принюхайся, чем у тебя несет из провала с подземным огнем, — доходчиво объяснил Илларни. — Дальше… На грани живого существа и воздуха — паутина. Вы, конечно, можете устроить налет на ближайшее селение и обмести там потолки во всех амбарах, но тогда я вас вконец уважать перестану, хотя, собственно, и раньше не уважал… На Проклятых островах водится гигантский пурпурный чернобрюх. Из всех пауков, что мне известны, этот плетет самую прочную паутину, он в нее ловит мелких птиц. От всей души рекомендую… Дальше. На грани меж водой и воздухом — чешуя летучей рыбы…

— Логичнее бы сказать — пар… — попытался высказаться Джилинер.

— Великолепно! Какая мудрость! Ты превзошел самого Шадридага! Вот и делай все сам, а я не стану у тебя под ногами путаться. Постою в сторонке, полюбуюсь…

— Ладно, ладно, почтеннейший Илларни! — поспешил Ворон успокоить разгневанного астролога. — Рыба так рыба, тебе виднее.

— Не мне, а Шадридагу! У него сказано: чешуя летучей рыбы! Снаряжай корабль, да поскорее, чтоб мне ваших морд отвратительных не видеть!

Шайса не выдержал:

— Говори дело, звездочет, не то разберусь, что там будет меж твоей спиной и плетью!

— Уйми своего шута, — небрежно приказал Илларни Великому Одержимому, — иначе я умру от хохота.

Ворон одним взглядом заставил слугу замолчать.

— Дальше… — смилостивился Илларни. — Меж землей и морем — селитра…

— Селитра-то почему?! — от изумления не сдержался Джилинер.

— Клянусь богами, ты мне надоел, Великий-как-тебя-там-Одержимый! Ступай в Бездну и спроси у Шадридага! Дальше… Меж водой и камнем — лед.

Даже страх перед хозяйским гневом не помешал возмущению Шайсы выплеснуться наружу:

— Да ты, старик, вконец обнаглел! Лед! Где мы тебе среди пустыни лед разыщем?!

— А не моя забота! — с наслаждением ответил Илларни. — Не можете — не беритесь! Глотки резать вы мастера, а вот если дело ума требует…

— Достаточно, — сухо сказал Джилинер. — Это все, что тебе нужно, почтеннейший?.. Отлично. Допускаю, что ты приплел сюда и лишнее, но это не имеет значения. Ты полагал, что я пошлю караваны во все концы земли? А когда все, что ты изволил заказать, сложат к твоим ногам, ты скажешь, что процесс создания Души Пламени займет лет… лет десять, да?

— Вообще-то я собирался сказать — шесть лет, — огорченно сознался Илларни.

— Не стоит лишний раз унижать себя ложью. Я читал записи одного из придворных короля Джайката. Там не сказано, что требовал Шадридаг для своей работы, но все необходимое доставляли ему вечером, а к утру его труды оканчивались. И еще ты не учел, что имеешь дело с очень сильным чародеем. Я доставлю все, что ты просил, до заката солнца. Но утром не стану слушать никаких оправданий.

— Понял! — тяжело вздохнул Илларни. — Но пленница должна быть все время при мне! Не верю ни тебе, ни твоим зверюгам!

— Хорошо, пусть будет так. Могу ли я предложить свою скромную особу тебе в помощники?

В ответ на явную насмешку Илларни заставил себя улыбнуться:

— Нет, конечно! Кто я такой, чтобы мне прислуживал Сын Клана?

* * *

— Да вы с ума посходили! — возмущенно сипел Шайса. — Не слышали, как хозяин кричал?! Может, его спасать надо!

Один из часовых, охранявших узенькую тропку, не соизволил даже рта раскрыть, а другой снизошел до ответа разгневанному Избранному:

— Великий Одержимый колдовать будет. Никого пускать не велел. Кричит — и пусть кричит. Может, так колдует…

— Что ж, ребята, может, вы и правы, — кивнул Шайса. — Ну, тогда пойду…

И вдруг ловко подсек ногой колено одного из часовых. Тот плашмя грохнулся на тропинку. Второй часовой не успел даже понять, что произошло с его напарником, потому что в лицо ему прянула Гадюка. Свинцовый шарик, утяжеляющий конец веревочки-убийцы, угодил часовому в лоб и заставил забыть о долге, приказе и прочих скучных вещах. Шайса нагнулся над первым часовым, но тот лежал неподвижно — при падении ударился головой о камень.

Шайса потерял к наррабанцам всякий интерес и быстро зашагал по тропке, которая вывела его к маленькому пятачку земли, со всех сторон стиснутому отвесными скалами. Там горел крошечный костерок, вокруг которого двигалась высокая темная фигура. Шайса облегченно вздохнул: хозяин был жив!

Он хотел было незаметно удалиться, но маг у костра выкрикнул несколько странных слов. И замутился, задрожал мир вокруг, и прижался Шайса к скале, как испуганный ребенок к матери, потому что угрюмое вечереющее небо вспыхнуло, заиграло чистыми рассветными красками. Меж скал заметался соленый ветер — тесно было тут ему, привыкшему к безбрежным морским просторам. Сквозь темные горные склоны стали проступать пенные барашки на низких веселых гребнях. И стремительный косяк рыб, вырвавшись из тугой волны, взмыл на неподвижных прямых плавниках-крыльях…

Колени убийцы подкосились. В трепете ужаса и восторга он закрыл глаза. Ничто не страшило его так, как чародейство. Именно поэтому он так тянулся своей черной душой к могущественному магу Джилинеру…

По коже хлестнули ледяные иголки. Шайса заставил себя открыть глаза.

В воздухе отплясывали злые снежинки, голос мага властно заклинал вьюгу, а из толщи скал выплывала к костру гигантская льдина, словно выломанная могучей ручищей из холодного панциря, сковывавшего скалистое побережье Уртхавена.

Пламя костра вытянулось небывало высоким языком, закачалось над головой мага и опало на багровые угли. Смолкли страшные слова нечеловеческого языка, которые выталкивал из горла Джилинер. Развеялись тучи снежинок. Но остался высокий — в два человеческих роста — обломок льдины, торчком стоящий возле умирающего костра. А рядом распластался неподвижный человек.

Преодолев страх, Шайса оттолкнулся от скалы, которая почему-то казалась ему спасением и защитой, и, скользя по расползающемуся под ногами грязному снегу, ринулся к хозяину.

Джилинер, раскинув руки, припал лбом к серой массивной льдине. Шайса подхватил господина, приподнял его голову, пощупал жилку на шее — жив!

Рядом что-то забилось, тяжело и влажно зашлепало. Шайса обернулся, готовый драться хоть с демоном.

У черного кострища стоял глиняный таз. В нем трепыхалась, умирая, большая рыба. Чешуя полыхала и тускнела в уходящих закатных лучах.

Ворон застонал и открыл мутные, словно больные глаза.

— Она исчезла, Шайса! — беспомощно, по-детски пожаловался он. — Сила исчезла, понимаешь, змей ты мой ручной?

Шайса молчал в тревожном недоумении. Таким он еще не видел хозяина.

Глаза Ворона на несколько мгновений закрылись, когда веки поднялись, Джилинер уже стал прежним. Он легко поднялся на ноги и с отвращением оглядел испачканную одежду.

— Надо переодеться… Я добыл все необходимое. Вон там, в скалах, глубокая ниша, я туда все перетащил… На тропке стоят двое часовых…

— Уже не стоят, господин, а то как бы я сюда прошел?

— А, понимаю. Ну, поймай еще кого-нибудь и пришли сюда, пусть перетаскают все к Илларни… Ах да, старый негодяй еще вспомнил, что нужны ступка, пестик и мягкая метелочка, но все это, если не ошибаюсь, можно взять у моего повара. А мне надо отдохнуть. Я… я перестарался — и потерял свою силу… ненадолго, Шайса, ненадолго! Это со всеми магами случается время от времени, со мной — уже в третий раз. Через несколько месяцев сила вернется. Но лучше, если пока никто не будет знать об этом.

Шайса понимающе кивнул. Потеряв магические способности, Ворон не перестает быть великим Одержимым, но и в самом деле будет лучше, если это останется тайной.

Нет, Шайса не собирался предавать хозяина. И все же Джилинер, лишившись чародейной силы, что-то утратил в глазах слуги, стал проще, обыкновеннее. Человек как человек. Держит себя вроде по-прежнему, да не совсем: чуть суетится, едва заметно нервничает, голос нет-нет да и дрогнет.

А сам-то Шайса? Разве посмел бы он прежде обдумывать поведение хозяина? Нет, что-то определенно сломалось в отношениях между господином и слугой.

Смутившись, Шайса отвел глаза. Джилинер искоса бросил на него короткий подозрительный взгляд и продолжил сердито:

— Еще найди ксуури Уасанга и спроси, нет ли у него снадобья от укуса гигантского пурпурного чернобрюха. Того, что с Проклятых островов. А то как бы у меня рука не вспухла. За палец цапнул, мерзавец восьминогий!

 

34

— Ну и что теперь делать? Ты ж у нас Вторым Зрением владеешь, все на свете знаешь, вот и скажи…

— Все на свете знает только Хозяйка Зла, — устало отозвалась Нурайна. — Может, поэтому она такая стерва…

Она сидела бок о бок с Орешком на расстеленном плаще. Перед ними простирались зеркальные воды озера Нарра-кай, которое отсюда казалось бескрайним. Одуряюще пахли цветы, заполонившие берег. В их неистовом предвечернем аромате терялся запах озерной воды. Издали доносились странные звуки, будто огромная птица била по воде крылом: это рыбаки загоняли рыбу в сети. Это было дивное место, умиротворяющее и прекрасное.

Увы, даже здесь покой не мог вернуться в души двоих грайанцев. Они далеко ушли по берегу озера, по пути беседуя с паломниками, пришедшими на поклонение доброй богине, и со жрецами, увенчанными коронами из цветов. Они купили по огромному букету, вышли на лодке в озеро и разбросали цветы по воде. Они искали малейшую зацепку, хоть какой-то знак, где найти Илларни.

И теперь, измотанные и несчастные, сидели они на расстеленном плаще и изо всех сил сдерживались, чтобы не наорать друг на друга.

— В каких только передрягах не бывал, а таким слепым котенком себя сроду не чувствовал! — горестно вздохнул Орешек.

— В передрягах он бывал! — огрызнулась Нурайна. — Великий герой!

— Великий не великий, а в летописи угодил…

— За самозванство-то? Было бы чем гордиться! Для богов он, видите ли, спектакль играет. Да тобой только Серая Старуха любуется! А богам на тебя смотреть скучно: всю жизнь плывешь по течению, вот и все…

— Плыву, — с достоинством ответил Орешек. — И плыву там, где другие давно утонули бы!

Нурайна не сразу нашлась, что ответить. Наконец пробормотала нечто неубедительное: мол, когда такие проходимцы вопреки своей плавучей природе все-таки тонут, надо всенародный праздник устраивать. Орешек уже не слушал. Он вертел в пальцах бронзовый диск со змеями, задумчиво его разглядывая.

— И с чего я за эту бляшку ухватилась? — досадливо сказала Нурайна, краем глаза наблюдая за его действиями. — Не помню, почти ничего не помню!

— Ты еще про воду говорила.

— Ну, это я просто прочла на бляхе.

— Угу… всего четыре слова понятных и есть, а остальное — бред обожравшейся мухоморами собаки.

— Зря ты так. Какой-нибудь язык, просто мы его не знаем.

— Я уж точно не знаю…

Орешек поднес бляху ближе к глазам и вслух прочел то, что серебром было написано под словом «вода».

Какая странная фраза! Она журчала, она переливалась, она струилась, как ручей. Совсем коротенькая, а не исчезла, не растворилась в воздухе — так и продолжала звенеть вокруг, словно капельки дождя по озерной глади. Весело и ласково откликнулось на эти звуки озеро Нарра-кай, побежали по нему тихие волны.

Орешек ошеломленно завертел головой. Он даже не почувствовал, как в его локоть впились пальцы Нурайны. Что произошло вокруг? Иным стал свет… мерцающий, переливчатый, зеленовато-туманный… Орешек видел кусты на берегу, хижину жрецов вдали, но все расплывалось, покачивалось, стало смутным, зыбким, словно он смотрел сквозь волнистое стекло… или сквозь воду. Это волновало и захватывало, но почему-то не пугало.

Прозвенел девичий смех, легкий, неуловимый.

— Какой смешной! Ну, что вертишь головой? Ты звал меня? Вот я!

Словно весенний ручеек заговорил с человеком…

— Кто ты? — спросил Орешек и даже вздрогнул — таким хриплым и грубым показался ему собственный голос.

Снова серебряными капельками разбрызгался смех.

— Ну, что кричишь, глупый? Тебе нужна помощь? Конечно, помогу. Ведь в руках у тебя Талисман Четырех Стихий, ты заклял воду великим заклятием….

Орешек разжал ладонь. Бронзовый диск был тяжелым и холодным, он совсем не нагрелся от тепла руки. И что-то в нем изменилось, что-то… вот! Уже не четыре змеи, сплетясь хвостами, выглядывали из серебряного клубка, а лишь три. И пропало серебряное слово «вода». Загадочная фраза, начертанная под ним, тоже исчезла.

— Верно, верно, верно! — поддразнил журчащий голос. — Каждое заклятие можно использовать лишь раз. Говори, о повелитель стихий, я повинуюсь тебе!

Орешек предпочел не обращать внимания на явную насмешку.

— Можешь спасти нашего друга из лап похитителей и вернуть к нам?

— Не могу: его стерегут огонь и камень. Если хочешь, отправляйся туда сам. Но сразу же, сейчас!

Орешек обернулся к Нурайне. Та твердо кивнула.

— А что раздумывать? — лихо заявил парень. — Главное — при нас…

Главное и в самом деле было при них: мечи, деньги, оказавшийся бесценным бронзовый талисман и подаренные Светочем драгоценности, которые Нурайна не рисковала оставлять в доме.

— Главное? — насмешливо удивился переливчатый голос. — У одного из вас есть даже кое-что лишнее! Как ты можешь таскать на себе такую гадость? Лучше ее выбросить… только, во имя дождевых облаков, не сюда, не в озеро! Не хватало у меня на дне этой мерзости! От нее же рыбы на сушу убегут!

— О чем ты, Бессмертная? — изумился Орешек.

— О твоем поясе! Эта вещь просто пропитана злобной, черной силой!

В смятении Орешек вспомнил Храм Крови и свою шутливую просьбу, обращенную к Хозяйке Зла.

— Прости. Кай-шиу… ты, конечно, мудрая… но какое же в этом поясе зло? Он меня предупреждает об опасности.

— Да? О любой и всегда?

— Н-нет… — задумался Орешек, припоминая. — Пожалуй, о людях — нет… но если нечисть… или враждебные чары…

— А может, он не предупреждает, а злорадствует? Чует родственную темную силу и радуется, что ты вот-вот попадешь в беду?.. Впрочем, что мне до этого! Люди любят побрякушки… Запоминай, что я скажу, а потом мне течь по своему руслу, а тебе — по своему. Возле гор, что названы Плавником Подземной Рыбы, есть озеро Тхитигур, Невольничьи Слезы. Там вы и окажетесь, а дальше сами ищите своего друга!

Зыбкий свет задрожал рябью, взметнулся зелеными волнами. На миг Орешек увидел перед собой несказанно прекрасное юное лицо, но оно тут же уплыло из глаз и из памяти, а может, просто померещилось…

Парня шатнуло, как в бурю, и он вдруг понял, что стоит по плечи в мутной теплой воде. Рядом, все еще держась за его локоть, стоит Нурайна, вода ей по горло, плащ пузырем лежит на поверхности. А рядом — берег, но не зеленый, чистенький, украшенный цветами берег Нарра-кай! Песок, камни, меж которых торчат жесткие кусты, а вдали вытянулся горный хребет, похожий на гигантскую рыбину, наполовину ушедшую в землю.

 

35

— А почему озеро так назвали — Невольничьи Слезы?

— Я что-то слышал, но не помню… — откликнулся Айрунги. — То ли прежде тут караваны работорговцев ходили, то ли охотники за рабами шныряли. А тебе не все равно?

— Вообще-то все равно, — лениво признал Раш.

Он лежал, прислонившись спиной к большому валуну, нагретому солнцем. Только что Раш презрительно проигнорировал приказ проводника каравана сходить за водой. Хотя озеро и было рядом. Усталые верблюды уже напились и теперь лежали на песке, прижимаясь друг к другу боками, а люди ставили шатры и разводили костер в кольце валунов, чтобы защитить себя от ветра.

На Раша спутники с первого дня посматривали косо из-за его высокомерной лени и грубости. Лишь храмовая дисциплина мешала охранникам каравана намять наглецу бока. Но дурманящая близость воды и предвкушение отдыха после нелегкого перехода настроили всех на благодушный лад.

Всех, кроме Раша.

— Зачем мы сюда притащились? — уже не в первый раз начал он допытываться у Айрунги. — Мы же ловим самозванца. Или ты забыл?..

— Самозванец обязательно пойдет за Илларни, — терпеливо объяснил Айрунги. — Чем брюзжать, обошел бы озеро да посмотрел на берегу, нет ли следов недавней стоянки. Купеческие караваны здесь не ходят, и если мы хоть что-нибудь углядим — стало быть, наши птички тут порхали.

Подумав немного, Раш кивнул и неохотно встал.

Он прошел мимо костерка, в котором недружелюбно потрескивали сухие ветви; мимо лежащих стреноженных верблюдов, мирно пережевывающих жвачку; мимо высоких валунов, от которых тянулись густые вечерние тени. Караванщики проводили грайанца неприязненными взглядами, но Раш их не заметил.

Он отошел не так уж далеко от места привала, но громадные валуны, ведущие вокруг озера вековой хоровод, уже закрыли отдыхающий караван. Стоянку выдавала лишь струйка дыма, тянущаяся к небу, на котором уже начал проступать бледный серп месяца.

Раш крепко, с наслаждением потянулся: тело затекло и устало за долгий день тряски в верблюжьем седле. Затем мимолетный проблеск удовольствия исчез с лица, оно стало привычно-хмурым. Раш окинул осуждающим взглядом продолговатое озеро: до противоположного берега рукой подать, а направо и налево тянется длинная полоса воды. Эту невольничью слезинку до темноты не обойдешь!

И все же Раш неспешно двинулся прочь от стоянки. Нет, он не рассчитывал найти следы тех, за кем они вели погоню. Просто не хотелось сидеть, дожидаясь, когда караванщики состряпают пахнущую дымом похлебку из полуразварившихся зерен зутху. Раш не озирался в поисках кострища или чего-нибудь в этом роде. Ему казалось, раньше и сейчас, что враг встретится ему обязательно во плоти и лицом к лицу.

Споткнувшись о камень, Раш выругался вслух. Надо возвращаться. Глупо гоняться за призраком.

Глупо, но сладко…

Иногда Раш сам понимал, что сходит с ума. Но это его не пугало и не заботило.

Он еще раз окинул противоположный берег рассеянным взглядом, вскользь подивившись тому, какая здесь скудная растительность. И это в Наррабане, где жизнь рвется взять свое, если ей удается отыскать воду. Впрочем, караванщики вроде бы говорили, что вода в озере скверная. День-другой пьешь — ничего, а поселишься на берегу — вскоре заболеешь. Говорят, даже знак тому есть: в солнечный день на воде радужная пленка.

Спокойные, равнодушные мысли. Медленный, длинный вечер, тягучий, как мотив наррабанской песни.

И вдруг…

У противоположного берега, где только что неподвижные воды ловили лучи уходящего солнца, теперь взбивали брызги два человека: похоже, один споткнулся и наглотался воды, а другой помог ему подняться на ноги.

Да не может же быть…

Раш метнулся за камни. Теперь он отчетливо видел выходящих на берег мужчину и женщину.

И заметалось перед глазами прозрачное пламя, когда-то вспыхнувшее на старой лесной вырубке! Он не погас, этот костер, он всегда был с Рашем!

А теперь рядом возник тот, кого должно было поглотить пламя.

Враг.

Вор.

Самозванец.

Женщину Раш тоже разглядел, но не узнал, не захотел узнать. Не мог он сейчас вспоминать детство, уроки карраджу и гибкую, стройную красавицу с мечом в руках, которая относилась к маленькому Ралиджу с материнской нежностью и в которую он был наивно, по-мальчишески влюблен. Не было в пылающем мозгу места для воспоминаний.

А двое на том берегу уже пошли прочь от кромки воды. Раш чуть не бросился в озеро, чтобы добраться до них, но последние крохи рассудка напомнили ему, что он не умеет плавать.

Выбравшись из своего укрытия, Раш бегом бросился вдоль берега, чтобы скорее обогнуть озеро. Он забыл про Айрунги, про караван, про все, кроме мести. А огонь в мозгу пылал, сжигая остатки разума, превращая человека в бешеного зверя.

* * *

— Не очень-то любезно со стороны Кай-шиу швырнуть нас в воду так далеко от берега! Я думала, мне конец!

— Да ничего страшного, глотнула водички, вот и все.

— Я… я не умею плавать… я захлебнулась… Прекрати ухмыляться! Ты тоже мог утонуть!

— Я? В этой луже? Да меня и силой не утопишь! Погоди, как-нибудь расскажу, как меня крутило в реке Бешеной!

— Любишь ты хвастаться… Лучше подумай, успеет ли наша одежда высохнуть до темноты? Ночи здесь холодные.

Путники уже достигли предгорья. Холмы становились все выше; горный хребет, грозно темневший в сумерках, уже не походил на рыбу.

Мелкие камешки посыпались у женщины из-под ног, она взмахнула руками, не удержалась и, плюхнувшись, съехала с откоса в огромную темную лужу — настоящее маленькое болотце.

Орешек спустился следом и подал ей руку:

— Ну, так ты и до утра не высохнешь… Погоди, да это не вода! Вей-о! Ну и воняет же! Какой только пакости нет в этом Наррабане!

Нурайна понюхала свои пальцы, испачканные чем-то темным, маслянистым.

— Знаешь, — серьезно сказала она, — если б ты сумел переправить это болотце в Грайан, то всю жизнь мог бы не заботиться о деньгах. Вот из этого и делают «небесный огонь»…

Нурайна обернулась через плечо, пытаясь рассмотреть перемазанную спину, и с огорчением убедилась, что перемазана отнюдь не только спина. Женщина бросила на своего спутника несчастный взгляд. Даже в сумерках было видно, как густо и мучительно она покраснела. Королевская дочь больше всего на свете боялась оказаться в смешном и глупом положении.

— Я… мне надо отчистить одежду.

— А для этого ее придется снять, — серьезно и сочувственно подхватил Орешек.

Нурайна испытующе заглянула ему в глаза, но не заметила насмешки (парень и впрямь был хорошим актером).

— Я сейчас… — хмуро сказала она. — Отойду на другой склон и попробую оттереть эту мерзость. Стой тут и жди…

Орешек остался один под темнеющим небом, среди недобрых холмов. У ног его лежала лужа черной поблескивающей жидкости, источающей неприятный запах, от которого щипало в носу. Неужели из этой гадости и делают «небесный огонь»?

Он вспомнил полыхающие осадные башни, вспомнил людей, катавшихся по земле в напрасной попытке загасить пылающую одежду. На миг парню стало страшно. Злая таинственная сила затаилась в черной вязкой жиже и готова была взметнуться багровыми языками, наброситься на путника, обнять, убить…

Зябко передернув лопатками, он достал бронзовый талисман. И сразу страх отступил: у Орешка была защита!

Вот уж не ожидал он, что в вонючем подземелье, у людоедов-нарров, сыщется такое сокровище! Верно говорят в Аршмире: «Чего только море на берег не выбросит — то утопленника, то жемчужину…»

Еще не очень стемнело, три змеи были видны четко. И надпись тоже. Вот оно, слово «огонь». И коротенькая фраза под ним. Совсем простая. Неужели она дает власть над стихией пламени?..

Размышления Орешка были прерваны злым насмешливым голосом:

— Ну, здравствуй, Сын Клана! Как тебе чужое имя? Не коротко, не узко, в плечах не жмет?

Орешек сразу узнал этот голос — и от волнения шагнул вперед, не заметив, что носки сапог ушли в вонючее месиво.

По щиколотку увязая в густой черной массе, шел к Орешку его смертельный враг. Белеющее в сумерках лицо, распяленный в страшной улыбке рот, безумные глаза…

Орешек переложил талисман в левую руку, а правую опустил на эфес Сайминги.

— Нет, — со злобным весельем проговорил тот, кто некогда был Соколом. — Второй раз ошибки не сделаю, с рабом клинки не скрещу. Умрешь такой смертью, какую заслужил… тебе такая в страшных снах не снилась!

Долго пребывать в растерянности Орешек просто не умел. Он стряхнул оторопь и вновь стал самим собой:

— Не знаю, откуда ты вылез, приятель, но ты как раз вовремя. Я тут составляю список, кого мне положено бояться до обморока. Могу тебя туда внести, под сто сорок первым номером…

— Не начинай юнтивара, это не для тебя, раб. Я же сказал, что ты умрешь не в поединке. Знаешь, что такое истинная магия, наследство Клана, то, чего не отнять никакому самозванцу? Сейчас узнаешь! Прощай навсегда!..

* * *

Плащ Нурайны был бесповоротно погублен, его пришлось бросить. Остальная одежда, к счастью, почти не испачкалась…

Поднимаясь по склону холма, женщина увидела, как из-за вершины с ревом взметнулось ввысь чудовищное пламя. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Немыслимый костер черным языком дыма лизал небо.

Она взбежала на вершину холма — и остановилась. Огонь, бесчинствующий внизу, не подпускал к себе: невыносимый жар дрожащей стеной встал меж женщиной и пламенем. Нурайна в ужасе огляделась. Где Ралидж? Показалось ей или нет, что в гул огня вплелся предсмертный вопль человека?

В этот миг пропавший спутник был для нее дороже брата, дороже собственной жизни, дороже всего на свете.

— Ра-алидж! — неистово закричала она.

И ответом на крик было чудо.

Оранжевый, с черной каймой дыма, огненный занавес чуть распахнулся, это было похоже на отогнувшийся лепесток цветка. Из пламени на песок шагнул человек и медленно пошел вверх по склону. На коже его не было ожогов, одежда ничуть не обгорела. На лице — глубокое потрясение.

Орешек остановился перед застывшей женщиной и протянул ей на ладони бронзовый диск.

— Вот, — сказал он каким-то не своим голосом. — Остались две змеи…

— Ты произнес заговор? Зачем?

— Так ведь загорелось все… И когда он успел поджечь? По-моему, он взглядом… Значит, он был магом, да?

Нурайна схватила своего спутника за плечи, встряхнула так, что у него лязгнули зубы, и закричала прямо в лицо:

— Очнись! Кто там что поджег?

Окрик привел Орешка в себя.

— И откуда он взялся… Сокол этот бывший… Ралидж…

— Что-о? Ралидж Разящий Взор? Он… он там, в огне?

Орешек промолчал, но молчание это было ответом.

Нурайна пошатнулась, шевельнула губами, пытаясь что-то сказать, а потом молча обогнула Орешка и пошла к огню. Приблизившись к пламени, она сорвала с шеи бархатный мешочек на шнурке, с размаху бросила его в огонь и что-то зашептала.

Подошедший сзади Орешек не мог разобрать ни слова, но он и так знал, что Нурайна молится. Знал и то, что в мешочке была сухая хвоя. Отправляясь за море, многие берут с собой хвою: человек не знает, где его ждет смерть, а ели в Наррабане не растут…

Закончив молитву, Нурайна вскинула голову и сказала твердо и четко:

— Спасибо за то, что ты жил!

— Спасибо за то, что ты жил! — заставил себя Орешек произнести ритуальную фразу, в которой ни один грайанец не откажет мертвому — даже негодяю.

Оба постояли еще немного, а затем молча повернулись и пошли своим путем. А позади разрывал темноту такой могучий погребальный костер, какого не было ни у одного короля Великого Грайана.

* * *

А с дальнего берега озера глядел на гигантский столб пламени атаман Суховей.

Только что в сгустившихся сумерках завершилась беспощадная схватка. От налетевшей шайки отбивались не только храмовые служители. За оружие взялись даже погонщики, которые принадлежали храму и очень боялись гнева Единого. Но защитники каравана были смяты и беспощадно перебиты. И теперь разбойники при свете факелов вспарывали кривыми мечами тюки и седельные мешки, выбрасывали на песок их содержимое.

Отведя взгляд от огненного цветка, атаман обернулся к единственному пленнику. Человек был связан, на нем остались лишь штаны да разорванная в драке рубаха. Не было даже сапог — кто-то на них уже польстился.

Суховей скользнул глазами по высокой тощей фигуре пленника, по острому костистому лицу.

— Приветствую тебя, посланник Единого! Поклон тебе до земли, святой человек! — Суховей и в самом деле низко поклонился, без шутовства и насмешки, и продолжил так же ровно и приветливо: — Сам скажешь, где сокровища, или пытать тебя будем?

— Сокровища? — переспросил Айрунги, стараясь выиграть время (он надеялся на появление Раша с его огненным взглядом). — Какие сокровища?

— Стыдно Посланнику Отца Богов говорить неправду! — мягко укорил его атаман. — Мне верный человек сказал: караван сокровища везет в Сутхи-до, в храм. А еще праведник жертвы принесет в горах, в заброшенном святилище…

Одно из правил, не раз спасавших Айрунги жизнь, гласило: «Никогда не говори „нет“, если твой собеседник уже произнес слово „пытка“. Ничего не отрицай и ни в чем не запирайся».

— Почти все правильно, — сознался он. — Однако твой верный человек — дурак! Караван действительно вез сокровище, но…

Краем глаза он увидел, как стаей сгрудились вокруг разбойники, настороженные, злые, сплошь клыки и когти… И веско закончил:

— Но это сокровище — я! Я, Посланник Единого, выразитель его воли на земле, ехал в Сутхи-до, чтобы словом бога возжечь в сердцах горожан гаснущее пламя истинной веры!

На физиономиях разбойников проступило такое нехорошее разочарование, что Айрунги переступил босыми ногами по песку и робко добавил:

— Вы ждали золота и драгоценностей… но, может быть, вас утешит благословение Единого, переданное через уста святого человека?

— Увы, — огорченно развел руками Суховей, — не утешит. Пусть это грех, а только верить тебе я не стану. Погости пока у нас, а я пошлю человека разнюхать про караван. Если было золото — расскажешь, куда делось: мои палачи умеют правду добывать. Если и впрямь сокровище — это ты, поторгуемся за тебя с главным жрецом… Эй, гиены, верните святому сапоги!.. Что? Балахон? Нет, балахон будет мой. Одежда праведника приносит грешнику удачу, это все знают… А не даст храм выкупа — уж извини, придется тебя, чистая душа, в рабство продать. Много за тебя, за старого, не выручишь, но все-таки… Если ты и впрямь свят, Отец Богов спасет тебя и освободит.

 

36

Густая тьма щетинилась колючими кустами, подсовывала под ноги валуны, а могла, подлая, и в бездонную трещину путников спихнуть. Надо было остановиться на ночлег. Этого хором требовали здравый смысл и Нурайна.

— Нет! — заявил Орешек нелогично, но твердо. — Не буду торчать тут до утра! Чует мое сердце, хозяина надо спасать! Да я здешние камешки руками по одному переберу, а разыщу эту проклятую пещеру!

— Ищи! — огрызнулась усталая и злая Нурайна. — Дурак и на елке груши ищет! Простукивай скалы лбом — в которой из них пещера? Или просто заори погромче — может, Илларни отзовется… или горных духов перебудишь, они тебя до места доведут, лишь бы заткнулся и спать им не мешал…

— А это мысль… — медленно отозвался из темноты Орешек. — Ну… горных духов разбудить…

— Ты сошел с ума? — поинтересовалась Нурайна. — Посмей только разораться! Представляешь, кто сбежится на твои дурные вопли?

— Да не собираюсь я кричать! — ответил Орешек с небрежной лихостью человека, который задумал вычерпать море пригоршнями и не видит в этом особых затруднений. — Я и на Кай-шиу не кричал, а она меня еще как услышала!

— Ты… про талисман? — растерялась женщина. — Ох, с ним бы поосторожнее… колдовство — дело серьезное! Как говорится, не выманивай дракона из пещеры!

— А что осторожничать? Два раза судьба сберегла, сбережет и в третий!

Тут, как нарочно, ветер разорвал облачный покров, скрывающий месяц. Орешек поднял ладонь к самым глазам, повернул бронзовый диск так, чтобы лунный свет на миг сверкнул на тонких серебряных линиях. Зазвучали слова — короткие и тяжелые, как срывающиеся в ущелье глыбы.

И вновь сомкнулись тучи, и воцарился мрак.

Вздрогнула Нурайна, ожидая грозного голоса из земных недр…

Шли длинные, тягостные мгновения, но не откликнулся Дух Гор, лишь кровь гулко стучала в висках.

Из темноты протянулась рука, легла на локоть женщины. Нурайна чуть не закричала.

— Пойдем, — сказал Орешек негромко. — Здесь недалеко…

Заледеневшая Нурайна молча, покорно шла за своим провожатым, пока их не остановили жесткие ветви.

Пригнувшись, Орешек вцепился в тонкий кривой стволик.

— Надо же, сам дохлый, а корни какие длинные… А вот я его… та-ак!

Взметнув над головой выдранный куст, парень отшвырнул его прочь:

— Он трещину загораживал. Давай за мной!

Повернувшись боком, он втиснулся в узкую каменную щель. Чуть поколебавшись, Нурайна последовала за ним.

Никогда еще перед королевской дочерью не лежал подобный путь! То боком, то ползком, то на четвереньках, то в полный рост, но по узкому карнизу, лицом к стене, над пропастью, которая хоть и не видна была во мраке, но ощущалась явственно, как дыхание врага за спиной.

В одном месте, где можно было разогнуться и твердо встать на ноги, Нурайна робко спросила:

— Откуда ты знаешь путь?

— Просто знаю, и все. Насквозь гору вижу… Осторожно, трещина обрывается вниз. Садись рядом… вот так… дальше не идем.

Во мраке Нурайна не видела своего спутника, лишь слышала ровное дыхание и ощущала тепло крепкого плеча.

— Илларни рядом, — продолжил Орешек. — По этой щели воздух проходит туда, где держат хозяина. Теперь вниз, потом ползти придется: щель узкая, зато рассекает потолок этой… ну, темницы… и можно туда спрыгнуть. Хозяин сейчас не один — охраняют его, наверное.

— Так чего мы ждем?

В темноте Орешек нашарил ее ладонь, зажал в своей и положил обе руки — свою и женщины — на пряжку пояса. Точно раскаленная игла пронзила руку Нурайны от кисти до локтя. Произошло это так быстро, что женщина не успела вскрикнуть.

Орешек чуть повернул пряжку, чтобы можно было ее разглядеть. Нурайна не раз видела черный камень и со слов Ралиджа знала, что в миг опасности в нем загорается красная искра. Но теперь весь камень налился жутким багровым светом. Он ничего не освещал рядом с собой и был похож на кровавый глаз какого-то недоброго существа.

— А эта дура водяная говорит — выброси… — угрюмо процедил Орешек. — Да плевать мне, злорадствует он или нет, главное — о беде знать дает!.. Но тут даже не в поясе дело. Камни говорят… ну, не словами, я просто все знаю. Здесь по ночам царит какая-то ужасная сила, а с рассветом прячется в свое логово. Не знаю, что тут за кошмар хозяйничает, но нам с ним не тягаться. Будем ждать до утра, потом заберем хозяина и пробьемся наружу.

Нурайна решила, что раз до сих пор она доверяла колдовскому чутью Ралиджа, то надо и дальше доверять — безоговорочно и до конца.

— А этот… это… оно слышит наши голоса?

— Не знаю, но сюда оно никогда не добиралось. А Илларни и его охрана ничего не слышат… — Орешек подавил зевок. — Просто умираю, так спать хочу…

— Ну и спи. Я-то и глаз сомкнуть не смогу, так волнуюсь…

— Нельзя. Почему-то кажется, что если усну, перестану понимать язык скал. А второй раз заклинание не скажешь.

— Э-эй, тогда не спи! — всполошилась Нурайна. — Ты говори… расскажи мне что-нибудь! Помнишь, не досказал, как с теми двумя… Шмель и Бурав, да?.. Ну, как вы на спор украли племянницу аршмирского шайвигара.

— Вей-о! Тебе ж эту историю слушать было противно, ты даже из комнаты вышла!

— Ну… а сейчас захотелось узнать, чем там дело кончилось.

— Да ладно, я уж и не помню, что тебе тогда врать начал. Лучше ты мне кое-что расскажи, а то глаза так и закрываются…

— Все, что хочешь!

— Хозяин упоминал о проигрыше в «радугу», из-за которого Огненные Времена сменились Железными. А потом, мол, летописцы все исказили, легенды все переврали, а правду знаешь только ты из старых записей. Рассказала бы, а?

Некоторое время Нурайна молчала.

— Вообще-то все это — дело Клана Дракона и не касается посторонних… — сухо отозвалась она наконец.

— Засыпа-аю! — заскулил Орешек, в котором взыграло любопытство. — Глаза словно медом намазаны… так и слипа-аются…

И зевнул так выразительно, что Нурайна не выдержала и начала повествование — сначала неохотно, а потом все больше и больше увлекаясь:

— Случилось это за два года до начала Железных Времен. Самым большим было тогда королевство Алых Скал, оно простиралось от Недоброго леса до Железной Гряды. Правил там Авитан Светлый Щит из Клана Дракона, Ветвь Гребня. В королевстве Кланы были не слишком сильны, Истинных Магов было мало, да и тех нельзя было назвать могущественными. Поэтому несколько влиятельных родов — один из них некогда правил королевством — сумели объединиться для захвата власти. Это был не просто дворцовый переворот, а кровавый мятеж, всколыхнувший страну. Город пошел на город, замок — на замок. Король был убит, не пощадили заговорщики и восьмилетнего принца. А дочь короля, Ульгайя Серебряная Снежинка, была заперта в одной из дворцовых башен. Предполагалось, что новый король перед вступлением на престол женится на принцессе, чтобы сделать коронацию более законной. Но заговорщики не сумели договориться, кто же из них будет этим королем. Их внутренние распри увеличили сумятицу в стране…

Орешек с детства любил предания об Огненных Временах. Его воображение расцвечивало их яркими красками. А поскольку он побродил по свету куда больше, чем Нурайна, он живее, чем она, смог представить себе трактир на лесной дороге, куда перенеслось действие рассказа. За триста лет такие заведения не изменились: бревенчатые стены, земляной пол, длинные дощатые столы, широкие скамьи, на которых гости не только сидели, но и спали… даже хитрую морду хозяина Орешек видел так четко, словно сам шагнул в шумное, пропахшее потом и кислым вином помещение.

И куда яснее, чем Нурайна, понимал Орешек, какой опасности подвергался парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, вздумавший в таком подозрительном месте расплатиться за еду и ночлег золотом, да еще доставший монету из кошелька на глазах у хозяина трактира.

— Без соображения паренек! — не выдержал Орешек. — В этакой глухомани трактирщик обязательно связан с разбойниками, ему просто не прожить без этого! Если у мальчишки меди не было, вытащил бы золотой заранее, незаметно. А стал бы платить, сказал бы: вот, мол, повезло, нашел на дороге монету, а то б и поужинать не на что…

— Пожалуй, — кивнула Нурайна. — Мальчику явно не хватало житейского опыта. Но он сказал, нечаянно или нарочно, что утром сюда прибудут его друзья: у них здесь назначена встреча. Может, это спасло ему жизнь.

— Наверняка! — кивнул Орешек и откинулся к стене, стараясь представить себе и то, о чем рассказывала Нурайна, и то, о чем можно было догадаться.

Итак, трактир на лесной дороге, прикорнувший в углу на лавке парнишка и отчаянно галдящая за столом хмельная ватага наемников…

* * *

Нет, разве уснешь, когда стены трясутся от воплей и пьяного хохота! А хозяин рад-радешенек: подает кувшин за кувшином… ну и растрясут же вояки свои кошельки!

За главного у них, похоже, вон тот, что каждый раз, как встает, макушкой потолочную балку цепляет. Дружки зовут его просто и непритязательно: Гром. А почему его так зовут, становится ясно каждый раз, как он открывает пасть.

Конечно, в наемники может податься любой, даже Сын Клана. Но здесь совершенно ясный случай: у парня на физиономии прямо-таки большими буквами написано: «Отребье». Ну, никаких сомнений!

А если прислушаться (во имя Безликих, как же не прислушаешься, если так орут!), можно понять: нет, не главный он у них! Наоборот, ватага потому так лихо и пьянствует, что с приятелем прощается. Они решили податься за Железную Гряду, в Озерное королевство, а Грому туда, оказывается, нельзя. Он, видите ли, в Озерном королевстве уже успел побывать — и его там крепко запомнили. Теперь дружки на все лады изощряются, перечисляя, что проделает с Громом палач, если наемник решит навестить знакомые края. М-да, просто мороз по коже! Ну и фантазия у людей!

Хвала богам, их начинает одолевать сон… немудрено, с того пойла, каким потчует хозяин. С одного глотка ясно: нормальному человеку это пить нельзя. Это можно лить только в такие вот луженые горластые глотки… Вот, еще одна голова плюхнулась на блюдо с вареными раками… вот еще один сполз на пол и прикорнул под столом. Отлично! Все готовы… кроме Грома! Мало того что не спит, негодяй неугомонный, так ему еще и в «радугу» сыграть приспичило. Ходит по трактиру, трясет коробкой с костяшками, приятелей своих тормошит…

Наемник пихнул ногой одного из спящих, приподнял за волосы голову другого, убедился, что от дружков никакого толку, и взревел так, что за стеной у коновязи шарахнулись и заржали лошади:

— Тр-рактирщик! Ты где? Подь сюда… играть будем!

Но бывалый хозяин предусмотрительно укрылся в погребе, откуда только что носил наверх вино. И крышку за собой прикрыл.

Разочарованный наемник тяжелым взглядом обвел притихший трактир и углядел парнишку, который не успел притвориться спящим. В два шага Гром пересек комнату и навис над мальчиком:

— Ты… как тебя?.. Сыграем! Ну-ка, покажи свой кинжал… Разукрашен красиво, а лезвие — дрянь. Ладно, ставь против моего ножа… разрешаю.

— Бери так, — робко предложил парнишка. — Я спать хочу.

— А я сказал — играем! Вот, бери коробку… тряхни хорошенько…

— Если проиграю — отпустишь меня спать? — уточнил парнишка, заранее примирившийся с потерей кинжала.

— Проиграешь — отпущу… Что там? Два алмаза и подкова? А ну дай сюда коробку!.. Две розы и подкова… Эх, твоя взяла!

Гигант тупо глядел на рассыпавшиеся по скамье плоские костяшки.

— А вот отыграюсь! Против ножа и кинжала — мой кошелек… не помню, сколько там осталось… И плевать, ставлю весь.

Трактирщик в погребе поздравил себя с тем, что заранее получил с гостя плату за вино.

— Оп-пять розы… цветочки поганые… Не-ет, отыграюсь! Против всего… вот этого… ставлю седло… Куда — спать?! Я те дам — спать! Играй!

Трактирщик поднялся по лесенке и неуверенно взялся за крышку над головой. Можно уже вылезать или не стоит попадаться наемнику под горячую руку? У него сейчас в душе не чижики щебечут — судя по тому, как он нахваливает свою лошадь. Даже предлагает, пьяный дурень, завести кобылу в трактир, чтобы парнишка ее осмотрел и согласился принять в качестве ставки!

Когда трактирщик наконец решился выглянуть наверх, он увидел, что Гром уже снял куртку и теперь стаскивает через голову рубаху.

— Вот… и сапоги… Эх, сам вижу, что мало… против лошадки моей бывшей, и седла, и всего… Штаны добавить?

— Да ничего мне не надо… — безнадежно пискнул мальчишка.

— Заткнись и играй! Морская звезда, кинжал, алмаз — эт-то я хорошо кинул! А ну, ты… два кинжала и алмаз… да можешь ты, гаденыш, хоть раз проиграть? Совесть у тебя есть? А ну, ставь всю кучу против… против моего меча, чтоб я сдох!

От удивления трактирщик высунулся из своей норы по пояс. Наемник ставит на кон оружие! Хозяин трактира видел бедолаг, которые пропивали с себя все до нитки, но за оружие даже они держались обеими руками.

— М-морская звезда… ну, куда она поперла против твоих алмазов?.. Э-эй, это что же — я и меч проиграл?!

Заинтересованный трактирщик выбрался наверх и воззрился на Грома, который, в одних кожаных штанах, возвышался над проигранной кучкой барахла и, держа гигантский двуручный меч, враждебно и недоверчиво глядел на перепуганного мальчишку.

— Небось первый раз играет, — примирительно сказал трактирщик. — Новичкам везет. А ты, приятель, чтоб судьбу умаслить, поставь что-нибудь ценное…

Среди игроков и впрямь существовала примета: если долго проигрываешь, надо резко повысить ставку — подкупить удачу. Но дать такой совет голому человеку…

Гром выпрямился под самый потолок и нехорошим взглядом обвел трактир. Хозяин съежился, пожалев, что рано вылез из погреба.

Лицо наемника прояснилось: он вспомнил нечто действительно ценное, не уступающее его любимому мечу.

— Против всего, что проиграл, — торжественно провозгласил Гром, — ставлю трон королевства Алых Скал!

Трактирщик заржал было, но поспешно прикрыл рот рукой.

— Но уж потом ты отпустишь меня? — взмолился чересчур везучий мальчишка. — Последний раз кидаем, ладно?.. Что там у тебя, три алмаза? Отлично! Великолепно кинул! Теперь я бросаю…

И оцепенели оба игрока, и остолбенел трактирщик, потому что легли на скамью три костяшки с алым изображением дракона — самый сильный, непобедимый набор, его еще называют «королевским»!

— Три дра-ко-на! — сосредоточенно выговорил Гром, мягко осел на пол и заснул, пристроив голову на куче проигранного барахла.

— Вот и хорошо! — облегченно вздохнул парнишка, смахнув костяшки на пол и устраиваясь на скамье. — Может, утром он поумнеет…

Проснувшись, юный путник обнаружил, что трактир опустел. Ватага поднялась с рассветом и ушла своим путем. На полу сиротливо лежала кучка выигранных вчера вещей.

Вошел Гром, пригнувшись, чтобы не сбить головой притолоку. Наемник по-прежнему был в кожаных штанах, на плечах сверкали капельки воды, с длинных темных волос стекали струйки. Видно, не одно ведро вылил на себя бедняга у колодца.

— Лошадь у коновязи, — мрачно сообщил он. — Зовут — Крапива. У нее рот нежный, ты полегче удилами…

— Да ладно, — легко ответил мальчик, — пошутили и забыли. Забирай вещички, ничего ты мне не должен!

И тут же над ним нависла разъяренная гора мускулов.

— Что, гаденыш, долго на свете живешь, надоело уже? Милостыню он мне подает! Долги прощает! Ах ты, головастик болотный! Ну, пускай я из Отребья, пускай у меня собачья кличка вместо имени… но никто не посмеет сказать, что я хоть что-то украл и хоть раз не заплатил проигрыш!

Мальчишка понял, что нарвался на человека с твердыми убеждениями. И еще понял, что ему сейчас оторвут голову.

— Да нет же, — мягко и убедительно заговорил мальчик. — Расплатился ты честно, трактирщик свидетель. Просто мне из этих вещей почти ничего не нужно. Кошелек возьму, нож… А зачем мне твои сапоги? Я же в любой двумя ногами влезу!.. Я твое барахло просто оставлю на полу. И каждый может его взять — например, ты…

Гром подумал. Коротко рыкнул на трактирщика, который, услышав про бесхозные вещи, сунулся было поближе. Протянул руку к рубахе и спросил, не до конца веря своему счастью:

— Что, и меч не берешь?!

— Да мне эту оглоблю и не поднять!

Наемник уже одевался.

— Хороший ты парень! Если еще встретимся — выпивка с меня… сейчас-то я, сам знаешь, кошелек проиграл!

Так бы они и разошлись, довольные друг другом, но трактирщика дернула за язык Многоликая:

— Трон тоже бросаешь среди прочего барахла, сынок?

— Какой трон? — не понял наемник.

Трактирщик, похихикивая, объяснил — какой…

Гром свел густые брови в тяжелом раздумье.

Мальчик, почуяв недоброе, попытался прошмыгнуть к двери.

— А ну, сидеть! — пришпилил его к стене командный рык.

Наконец Гром заговорил негромко и серьезно:

— Ладно… был я вчера распоследним дурнем… до чего же здесь вино поганое! Но дело сделано, а проигрыш я всю жизнь платил. Не знать мне теперь покоя, покуда не станешь ты, малыш, королем!

Мальчик метнул затравленный взгляд на трактирщика. Тот выразительно постучал себя пальцем по лбу.

— Тебя как зовут? — требовательно спросил Гром своего будущего повелителя.

— Имя у меня есть, — с достоинством отозвался мальчик, — и, поверь, хорошее. Но сейчас называть его не хочу.

— Не ты один такой, — понимающе кивнул наемник. — Возьми пока прозвище погрознее… вот хотя бы Джилар Победитель. Звучит, а?

— Назваться чужим именем?! — взвился было оскорбленный парнишка, но Гром оборвал его:

— Нет же, дурень, прозвищем! Ты ж никогда не будешь уверять, что так тебя отец назвал! А короноваться можно под настоящим именем.

— Мне выдумками забавляться некогда, — хмуро ответил мальчик спятившему наемнику. — За мной, если хочешь знать, гонится свора убийц!

— Мы теперь с тобой, как рыба с водой, — повел могучим плечом Гром. — С убийцами, если что, я потолкую. Никто тебя не тронет, пока на престол не взойдешь. А уж тогда пусть тебя хоть режут, хоть травят…

Парнишка хотел что-то возразить, но в открытую дверь ворвался отголосок дальней схватки: крики, лязг оружия, испуганное ржание лошадей. Не сговариваясь, подросток и наемник выбежали за дверь и со всех ног бросились по дороге.

За поворотом им открылось печальное зрелище. Три коня, всхрапывая, бродили среди мертвых тел. У одного из лежащих была пробита стрелой шея, двое других встретили смерть с мечами в руках. Нападавшие — кем бы они ни были — успели скрыться.

Горестно охнув, мальчик упал на колени возле одного из воинов. Наемник с грубоватым сочувствием положил ему руку на плечо:

— Это твой друг?

— Друг отца, — поднимаясь на ноги, сказал побледневший мальчик. — Ехал, чтобы встретить меня… а теперь у меня не осталось никого на свете.

Наемник мрачно размышлял вслух:

— Убийцы сразу ускакали — стало быть, не за тобой. Глядишь, еще кто нагрянет, уже по твою душу. Уходить надо!

Безмолвный мальчик покорно подчинился. Ему, похоже, было все равно, куда и зачем идти. Лишь у поворота дороги он робко обернулся:

— А… костер?

— Скажу трактирщику, он все сделает.

Вскоре два всадника уже путали след по лесным тропинкам, по старым просекам, по руслу высохшей речушки. Мальчик безучастно ехал следом за Громом, время от времени поднимая тонкую белую руку, чтобы защитить лицо от хлестких ветвей. Очнулся парнишка лишь тогда, когда Гром придержал свою лошадь.

— Я тут придумал… — поделился наемник яркой идеей. — Чтоб никто не вякал, будто ты не по закону на трон взошел, мы тебя женим на принцессе Ульгайе.

Парнишка подавил нервный смешок и покрутил головой, невольно восхитившись спокойной целеустремленностью своего спутника.

— Не возражаю. На принцессе так на принцессе. Чего не сделаешь ради престола! Но тогда поторопись: во дворце уже два жениха имеются. Недоглядишь — ее замуж и выдадут…

— Пусть выдают! — небрежно решил Гром судьбу принцессы. — А мы из нее сделаем вдову и снова пустим в дело!

Мальчик замолчал, поняв, что имеет дело с силой, в мощи и размахе не уступающей стихийному бедствию вроде землетрясения или лесного пожара…

* * *

Орешек восхищенно присвистнул.

— Я понял, конечно, о ком речь, но и подумать не мог, что все началось с коробки с костяшками…

— С трех костяшек! — уточнила Нурайна. — С трех драконов!.. Безродный наемник и сирота с убийцами за спиной отправились на завоевание королевства и времени зря не теряли. В тот же день они наткнулись на разбойничью шайку. Гром поиграл мускулами, выдернул с корнями молодое деревце — и обеспечил себе и своему спутнику место в отряде. Таким богатырям, как он, везде рады. Но если бы разбойники знали, что будет дальше, не спешили бы принять новичка в свои ряды.

— Про шайку я тоже не знал. В летописях сказано…

— Ты еще будешь пересказывать мне летописи? Не перебивай… Утром Гром с подозрительно глубоким знанием разбойничьих обычаев вызвал вожака на поединок и убил его. Понимаешь, единственный способ самому стать вожаком…

— Ты еще будешь разъяснять мне разбойничьи порядки? — отомстил ей Орешек за летописи. — Не отвлекайся.

— Когда разбойники подняли восторженный вой в честь атамана Грома, тот велел всем заткнуться. И сообщил, что его дело маленькое — мечом махать. А вот Джилар — голова, Джилару и быть атаманом. А если кто, шибко умный, недоволен, пусть скажет сразу. Он, Гром, этому шибко умному кишки намотает на… — Нурайна чуть сбилась, но быстро продолжила: —…на шею. И сразу вокруг станет тихо, мирно, наступит полный порядок…

— И что, смирились? — изумился Орешек.

— Видимо, Гром выглядел внушительно… Самое интересное началось, когда атаман Джилар был признан шайкой. Гром, которого с первого взгляда можно было счесть тупой горой мышц, оказался прирожденным командиром. Он твердой рукой начал превращать шайку в боевой отряд, действуя от имени Джилара. Разбойников было немного, жили они попросту: украл — пожрал — спать завалился. Пощипывали проезжих да прятались от стражи. Гром поставил перед ними цель: оружие, как можно больше оружия! Шайка росла. Гром привечал любого бродягу. Прежде разбойники не допускали к своему костру беглых рабов: оружия те в руках сроду не держали, а хлопот из-за них могло быть много. А Гром не только принимал всякого — он тайно посылал весть невольникам в рудники, в каменоломни: убивайте надсмотрщиков, бегите в лес, атаман Джилар накормит вас, оденет, научит владеть клинком! И учились — в схватках: отряд рос, нужно было все больше продовольствия и опять-таки оружия. Гром талантливо планировал налеты на богатые владения. Теперь разбойники не прятались от стражи, а давали ей открытый бой. Слава Джилара катилась все дальше и дальше, и когда его люди одержали первую крупную победу, захватив Замок Горьких Родников, они торжественно подняли на щите перед шаутеем своего юного предводителя, провозгласив его властителем замка.

— Какое время было, какие люди! — с завистью вздохнул Орешек. — До чего же тогда интересно жилось!

— А тебе сейчас интереса мало? — резонно заметила Нурайна. — Заела серая, однообразная жизнь?.. Слушай дальше. Джилар учился принимать решения, командовать людьми — и в бою тоже… Он оказался способным учеником. Из-за удали и лихости во время особо отчаянных налетов пару раз попадал в опасные передряги, из которых его вытаскивал Гром, ворча при этом, что никто не имеет права сдохнуть, пока он, Гром, не вернет ему долги…

Орешек понимал, о каких исторических событиях говорит Нурайна, но сейчас они обернулись к парню совершенно неожиданной стороной.

— Когда Гром счел, что накоплено достаточно сил, он двинул свое войско на столицу, рассчитывая, что по дороге его ряды пополнятся. На пути стоял Торшмир. Не стены Каменного Города были главным препятствием, а…

— …а старый Гайлао! — восторженно подхватил Орешек.

— Гайлао Снежная Полночь из Клана Дракона, Ветвь Гребня! — торжественно уточнила Нурайна.

Оба помолчали, думая об этом незаурядном человеке, чье имя осталось не только в трудах летописцев, но и в народных преданиях и песнях.

В молодости Гайлао прославился как военачальник, под старость командовал дворцовой стражей короля Авитана, своего родича. Старый Дракон был умен, решителен, но начисто лишен честолюбия. Борьбу за трон откровенно презирал, был предан королю и в ночь мятежа грудью преградил убийцам путь в покои государя. Полученные стариком раны были так серьезны, что заговорщики сочли его мертвым, но верные слуги спасли и выходили Гайлао. Встав на ноги, старый воин направился в Торшмир: он знал, что в гарнизоне Каменного Города много ветеранов, ходивших в бой под его командой. Гайлао сумел склонить на свою сторону не только гарнизон, но и горожан, почти без крови овладел Торшмиром и собирался идти выручать наследницу престола — принцессу Ульгайю.

Гром понимал, что Дракон может стать либо могучим союзником, либо страшным врагом. Поэтому они с Джиларом вызвали Гайлао на переговоры…

— Да… — задумчиво протянула Нурайна, — увидеть бы это зрелище!..

Орешек понимающе кивнул. Ему тоже хотелось бы увидеть, как на глазах у осадившего город войска, на глазах у смотревших со стены защитников Торшмира сошел с белого коня Гайлао — седой, грузный, со шрамом на лице — и пошел, прихрамывая, навстречу возвышающемуся на своем гнедом Джилару. Взяв гнедого под уздцы, старый Дракон сказал отчетливо и громко: «Рад служить моей принцессе!»

Орешек ухмыльнулся. В летописях говорилось, что Ульгайе удалось бежать из плена и что в мужской одежде, взяв прозвище Джилар Победитель, она сумела собрать войско для борьбы с узурпаторами…

— Представляешь, каким ударом это было для Грома? — фыркнул парень.

— То, что она — принцесса? Да, пожалуй. А вот то, что Джилар — девушка… уверена, что об этом Гром догадывался. Они пробыли рядом почти год, не слепой же он! Но он помалкивал, я знаю об этом из записок Ульгайи.

— А потом объединенными силами они двинулись на столицу, — мечтательно сказал Орешек. — И отовсюду к ним на помощь шли отряды, большие и маленькие. А Гром стал одним из военачальников принцессы… Интересно, что чувствовала она к человеку, который столько сделал для нее? Ведь Дочь Клана и думать не должна была о парне из Отребья…

— О чем она думала — в записях не сказано, — сухо и неохотно сказала Нурайна. — Зато говорится, что через три месяца — сразу после захвата столицы — принцесса имела тайную беседу с Гайлао, которому с детства привыкла поверять беды-неприятности, и поделилась с ним своей тревогой: она ждала ребенка… Если сейчас посмеешь ляпнуть хоть слово, я спихну тебя с этого дурацкого карниза!

Орешек прикусил язык: это было куда более потрясающе, чем проигранный в «радугу» престол!

— Но как же Гайлао ее на месте не убил?!

— Ульгайя пишет, что сначала старик разгневался, но потом вспомнил, как прежде его любимица искала у него защиты, стоило ей напроказить, растрогался и пообещал что-нибудь придумать… Надеюсь, ты понимаешь, что никому… и никогда…

— Да что я, дурак — оскорблять Клан Дракона?! — Орешек оценил честную прямоту Нурайны, которая, начав рассказывать, не умолчала даже о том, о чем ей больно было говорить. — Дальше-то что?

— На другой день собрался знаменитый совет Девяти Кланов… из морских там никого не было…

— Я помню, я читал…

— Забудь, что читал. В летописях сказано: Дети Кланов слушали Гайлао со слезами умиления, а когда он кончил, стены чуть не рухнули от криков восторга… Вранье! Все явились на совет злые, как волки зимой: знали, что в этот день решится, кому быть мужем Ульгайи и новым королем. Каждый, кто привел на помощь принцессе хоть небольшой отряд, уже видел себя на престоле. Ох, брань же там стояла! Но все заткнулись, когда встал старый Гайлао и гневно вопросил: почему трон, на котором восседали Драконы, должен достаться другому Клану?

Присутствующие напомнили старику, что в королевстве осталось лишь трое Драконов мужского пола, причем двое еще младенцы и в супруги принцессе никак не годятся, а третий… не имеет ли Гайлао в виду себя?

Старый Дракон не раз заявлял, что его не прельщает власть, поэтому настоящим потрясением для всех стали его слова:

«Да я хоть сегодня взошел бы на престол, чтобы сохранить его для своего Клана! Я мог бы дать моей королеве твердую власть, мир в стране. Не смогу дать лишь наследника — а прямое престолонаследие особенно важно во время смуты. Поэтому королем станет молодой, полный сил Дракон — мой сын!»

Когда Дети Кланов поняли, что Гайлао имеет в виду, началось такое… и впрямь стены могли рухнуть! Но старик жестко стоял на своем. Если Род может усыновить крепкого, здорового ребенка или достойного юношу и тем спасти себя от угасания, то чем хуже Клан? Он, Гайлао, твердо решил совершить обряд. Единственным человеком, который может войти в Клан Дракона, он считает умного, отважного и решительного военачальника по прозвищу Гром, год назад сумевшего буквально из ничего создать армию…

Договорить старику не дали.

Хорошо, что Гром из-за своего низкого происхождения не присутствовал на совете, иначе наверняка кого-нибудь убил бы — столько оскорблений и угроз заглазно выплеснули на него разъяренные Дети Кланов.

Ну и что с того? Высокородные могли негодовать до хрипоты, но реальная сила была в руках Гайлао, а Грома армия просто обожала, о нем к тому времени уже слагались баллады. Когда принцесса холодно и надменно одобрила намерения своего родственника и согласилась с его выбором, недовольные вынуждены были замолчать и смириться. Но в тот день были посеяны семена, из которых позже взошел Великий Мятеж…

— Я знаю, что было дальше! — гордо заявил из темноты Орешек.

— Разумеется, знаешь! — холодно ответила Нурайна, досадуя, что ее перебили, когда она вошла во вкус повествования. — Детишки — и те знают…

И притихла, словно перед ней возникла грозная тень и молча, одним взором запретила сплетничать о себе.

Он и впрямь был выше сплетен, этот человек, которого приемный отец нарек именем Лаогран Полночный Гром. Он не пожелал стать очередным правителем королевства Алых Скал и переименовал страну в Грайан — Оплот Спокойствия. Лаогран поклялся навести Железный порядок и покончить со смутами Огненных Времен — и новые, Железные Времена стали отсчитываться от года его коронации. Он словно перечеркнул всю Историю за своей спиной — и остался в народной памяти Первым Королем…

Благоговейные раздумья Нурайны были прерваны вскриком из мрака.

— Что с тобой? — вцепилась она в локоть спутника.

— Я… ничего… почудилось, что стены хотят раздавить, наваливаются…

Встревоженная женщина пыталась хоть что-то разглядеть в темноте.

— Да ничего… — уже тверже повторил Орешек. — Это… это потеряло силу заклятие. Так я и не думал, что этот дар при мне до старости останется — понимать горы…

На миг Нурайна задержала дыхание: ей показалось, что мрак стал гуще и враждебнее. Но тут же она справилась со страхом и сказала ровным голосом:

— Ладно, путь к Илларни мы помним, вот только как узнать, когда наступит утро?

— Может, по пряжке? Поясок должен бы предсказать, когда эта злобная сила… ну, в нору свою уползет, что ли… Тогда выждем немного для верности — и вперед!

 

37

Шестеро Избранных сгрудились вокруг Великого Одержимого. Сейчас они походили не на безжалостных вершителей человеческих судеб, а на перепуганное овечье стадо. Да и как им было не прийти в смятение, если перед ними на черном жертвеннике не стонал истекающий кровью пленник, а возвышалась груда туго набитых холщовых мешочков, в которых скрывалась сила, способная уничтожить горный хребет вместе с ползающими по нему людишками.

Джилинер не сводил ястребиного взора с долгожданного сокровища. Шайса зорко поглядывал то на бледного, взволнованного Илларни, то на грайанку с измученным лицом (пленница осталась на каменном «балкончике»).

На женщину Шайса посматривал вскользь, главное недоброе внимание направил на Илларни. Он не мог простить ученому вчерашней обиды. Когда вечером Шайса вместе с четверыми кхархи-гарр втащил по крутой узкой лесенке гигантскую льдину, он заранее представлял, как лицо старика перекосится от страха, изумления и горькой зависти. Но тот внимательно осмотрел преподнесенную ему глыбищу, отколол маленький, с ладонь, кусочек льда и вежливо сказал: «Спасибо, этого хватит. Остальное можете выбросить…»

И сейчас Шайса с цепкостью сторожевого пса глядел, как мягкими осторожными движениями Илларни ослабил завязку на одном из мешочков, краешком деревянной лопатки подцепил немного крупного темного порошка и высыпал на раскаленные угли жаровни, стоявшей на жертвеннике.

Ослепительная вспышка заставила кхархи-гарр шарахнуться в сторону. Огненный язык с сухим треском взметнулся под свод пещеры, опалив людей мгновенным жаром. В новом освещении лик черной статуи на миг принял выражение злобного торжества. Заметил это лишь Джилинер, который ждал от порошка на углях именно такого эффекта и успел вскинуть глаза на черное лицо.

— Для тебя, Хмурый! — сказал он громко. — Только для тебя!

Женщина под серой вуалью привычно вытянула руку вперед и вниз и охрипшим от волнения голосом начала:

— Да возрадуется Кхархи…

Остальные подхватили молитву. Илларни сосредоточенно завязывал мешочек.

Внезапно в бормотание кхархи-гарр ворвался пронзительный вопль. Все обернулись к пленнице, которая с ужасом указывала рукой в черный зев коридора:

— Там… там такое… стра-ашное… о-о-о!

На ходу срывая с себя опояску, Шайса ринулся по ступенькам, едва не столкнул пленницу с «балкончика» и исчез в коридоре. Еще двое Избранных поспешили ему на помощь.

Пленница сбежала вниз и бросилась на грудь Илларни. Старик успокаивающе погладил девушку по волосам.

Тихо и быстро грайанка спросила:

— Успел?

— Да, умница, — так же тихо ответил Илларни.

Вернулся Шайса, досадливо вертя в пальцах опояску.

— Нет там никого… и с чего эта дура развизжалась?

— Она провела ужасную ночь, — вступился Илларни за девушку. — До утра нам с ней являлись демоны и чудовища, вот у бедняжки нервы и не выдержали!

Раздраженным движением руки Джилинер восстановил порядок:

— Сейх и Хрэйти, зовите своих людей, выносите мешки и собирайтесь в путь. Остальные — останьтесь: нам многое нужно обсудить. Почтеннейший Илларни, к тебе это не относится. Ступай к себе, отдохни после тяжелой ночи.

— Пойдем, доченька, — ласково сказал астролог пленнице. Та молча двинулась за ним по ступенькам.

— Нет! — резко, как удар хлыста, прозвучал голос женщины под вуалью. — Эти двое только что шептались! У них на уме что-то подлое!

— Я лишь пытался успокоить бедняжку… — мягко объяснил Илларни.

— Они шушукались! — стояла на своем Избранная. — Как заговорщики!

— Не хочу рисковать, — решил Джилинер. — Пленница останется здесь. Никто не причинит ей вреда, если ты, почтеннейший, не дашь для этого повода.

Илларни хотел было протестовать, но слова застряли у него в горле при взгляде на неумолимое лицо Великого Одержимого.

— Все будет хорошо, девочка, — негромко сказал ученый. — Будь умницей, держись.

Грайанка, закусив губу, кивнула.

Старик устало двинулся по лестнице. Сзади слышались шаги и пыхтение. Илларни подумал, что если этот кхархи-гарр не уйдет, заперев решетку, а останется караулить, то надо попытаться разговорить его. Случайно брошенное слово может оказаться ключом к свободе.

Ах, если бы Арлина не оставалась в руках мерзавцев! Такая славная девушка, так смело держится в этой ужасной передряге… так ловко отвлекла негодяев, дав Илларни спрятать единственный мешок с настоящим составом!

Хорошо бы убийцы подольше не заметили, что в остальных мешках обычный песок! Но на всякий случай нужно придумать объяснение… мол, они неправильно хранили драгоценный состав…

Размышления Илларни прервала надвинувшаяся из тьмы толстая железная решетка. В свете факела, который нес часовой, она казалась грубой и безжалостной.

— Добрый человек, — обернулся Илларни к часовому, — ты оставишь мне факел?

«Добрый человек» хотел огрызнуться, но вспомнил, что Великий Одержимый дорожит этим пленником. Он молча сунул факел старику в руки и распахнул противно лязгнувшую решетку. С унылым вздохом Илларни поднял факел, освещая свою темницу с вытертыми циновками на полу, с кувшином в углу, с высоким каменным сводом…

Внезапно с этого свода метнулось что-то темное, упало вниз, упруго коснулось пола и развернулось в человеческую фигуру. Часовой не успел закричать, как в грудь ему вонзился нож, брошенный умелой и твердой рукой.

Илларни покачнулся навстречу появившемуся из мрака спасителю, отчаянно пытаясь понять, что это: сон, бред, сумасшествие?

— Это я, хозяин, я! И Нурайна тоже здесь! Ну, теперь пусть эти гады попробуют мне под руку сунуться!

* * *

Ухтах перевернулся поудобнее в телеге, лениво открыл глаза; мерное журчание родника, вплетавшееся в тающий сон, было для него, человека пустыни, самой сладкой музыкой.

Сегодня Ухтаха ждал хороший день. Вчера брат шепнул ему, что за верную службу Хмурому Богу Ухтах из Принесшего клятву станет Посвященным. И давно пора: ведь он и так знает дорогу к заветной пещере…

Рассвет струился сквозь невысокие холмы предгорья, озаряя разбросанные по маленькой долине шатры. Меж ними кое-где курились дымки не прогоревших кострищ. Людей не было видно: кто отсыпался после погони за бежавшими пленниками, кто еще не вернулся с ночной «охоты». Верблюды спали, тесно прижавшись друг к другу. Стреноженные кони щипали траву у источника.

Ухтах повернул голову — и вздрогнул, наткнувшись взглядом на черное пятно на гранитном склоне. Ночь еще не совсем покинула горный хребет, в складках камня залегли тени, но это пятно было мрачнее и страшнее других.

Пещера Кхархи!

Лишь раз был там Ухтах — в День Клятвы. Но как ни старался вспомнить, что же довелось ему тогда увидеть — не мог, не получалось. В душе осталось ощущение благоговейного ужаса, остальное было словно занавешено тяжелой черной тканью. Знал Ухтах одно: после того жуткого, мучительно-блаженного дня он готов был хоть глотки зубами рвать — во славу и на радость Кхархи…

Из черного проема вынырнуло несколько человек, нагруженных кучей холщовых мешочков. Муравьиной цепочкой спустились они по каменной лестнице и начали вьючить свой груз в седельные верблюжьи сумы. Ухтаха разобрало было любопытство, но он напомнил себе, что безопаснее как можно меньше знать о планах Великого Одержимого. Он вновь взглянул на пасть пещеры и посочувствовал часовым, что всю ночь стояли на лестнице. Небось страху натерпелись, зная, что рядом — тень Хмурого, покинувшая ужасную статую!

На мгновение черный занавес в памяти Ухтаха приподнялся: с каменного лика глянули страшные глаза, в которых было несочетаемое — мертвая жизнь…

Ухтах содрогнулся и пришел в себя. Ну, что он, в самом деле, трусит? А с часовыми ничего не случилось. Вон к ним смена идет — те двое в белых головных повязках…

Глядя вслед двоим кхархи-гарр, Ухтах залюбовался богатырской статью одного из них. Этому и меч не нужен! Этот любого врага, словно комара, ладонью прихлопнет! Такой рост и плечи, подобные крыльям походного шатра вельможи, Ухтаху довелось видеть лишь раз в жизни… у одного грайанского наемника… у одного… О Хмурый, этого не может быть!

— Тревога! — еле слышно пискнул Ухтах, но голос тут же вернулся к нему, пронзительный и резкий. — Тревога! Во имя Кхархи! Хватай их! Это грайанцы!

Призывные вопли проводника не остались неуслышанными. Суетящиеся вокруг верблюдов люди ринулись на крики, еще не поняв толком, кого хватать. Из шатров начали появляться заспанные кхархи-гарр — эти и вовсе не знали, из-за чего шум, и только увеличивали сумятицу.

Грайанцы, поняв, что разоблачены, приняли бой. Рослая женщина в мужской одежде поднырнула под занесенный меч ближайшего кхархи-гарр, перехватила и выкрутила руку противника, вырвала оружие и издала боевой клич. Здоровенный наемник расшвырял всех на своем пути, очутился, к ужасу Ухтаха, рядом с телегой и одним движением оторвал от нее оглоблю.

— О-го-го! А ну, все с дороги! Убью и костра не сложу!

Нападающие шарахнулись от свистнувшей в воздухе гигантской дубины. Ухтах поспешил перекатиться через борт и ящерицей заползти под телегу. Увы, этим движением проводник выдал себя.

— Ухтах?! — грозно и весело изумился наемник. — И ты здесь, гусь в вине? А ну, вылезай! Вылезай, кому сказано! Сейчас тушить тебя буду, пока молоко не выкипит!

И страшный удар обрушился на телегу, разбив ее пополам.

Следующий удар, без сомнения, стал бы последним для предателя-проводника. Но тут произошло нечто необъяснимое…

Нет, не померкло солнце, не пронесся над оазисом горячий ветер — и все же что-то вокруг изменилось, и все почувствовали это остро, как чувствуют боль. Страх оледенил сердца и сковал мышцы. Руки с оружием непроизвольно опустились. Резко побледневшие лица обернулись к черному отверстию пещеры.

Кхархи-гарр тихо завели свои жестокие молитвы. Айфер выронил оглоблю и попятился. У Аранши из распахнутых глаз хлынули слезы. Люди забыли о схватке в предвкушении чего-то ужасного — самого ужасного в короткой своей человеческой жизни.

 

38

Орешек, Илларни и Нурайна благополучно миновали черный коридор и очутились на каменном «балкончике». Тут им пришлось остановиться.

И не потому, что снизу выжидающе глядели несколько кхархи-гарр, встревожившихся из-за шума в тоннеле.

Это не остановило бы Орешка, руки которого соскучились по хорошей драке. А уж имея на своей стороне такого бойца, как Нурайна, Орешек этих слуг Хмурого по кусочкам повыбрасывал бы из пещеры!

Но сейчас, побледнев, стоял он на каменном карнизе, и сердце билось тяжело и неровно, как у раненого.

Его внимание привлек не высокий темноволосый мужчина с таким же потрясенным, как у самого Орешка, лицом (тот снизу вверх всматривался в парня, словно в злобного демона). И не белесый коротышка остановил на себе взгляд, хотя в другое время Орешек вспомнил бы, что не только встречался, но и дрался с этим коротышкой. Сейчас все это не имело значения, потому что длиннорукий негодяй держал нож у горла женщины…

Громадные, молящие зеленые глаза заслонили все. Орешек забыл об опасности, которая грозила ему самому. У него и мысли не мелькнуло о том, как Арлина попала в пещеру, какое злое чудо перенесло ее сюда из Грайана. Важным было лишь то, что левая рука убийцы сгребла ее черные волосы, а правая приставила острие ножа к шее девушки.

Долгое молчание прервал Великий Одержимый. В голосе его прозвучала растерянность, чуть ли не страх:

— Я знаю тебя… ты был в крепости Найлигрим…

— Я — Хранитель крепости, — уточнил Орешек, совершенно не соображая, что говорит, и думая лишь о стальной полоске возле тонкого смуглого горла.

Видимо, Джилинер услышал в его тоне больше, чем было сказано словами. Великий Одержимый приободрился и заговорил властно, жестко:

— Эта женщина что-то значит для тебя? Ты не хочешь ее смерти?

— Не хочу… — Орешек пытался держаться спокойно, но у него это плохо получалось.

— Тогда предлагаю сделку: ее жизнь в обмен на… на твой пояс!

Ничего не понимая, но не тратя времени на раздумье, Орешек рванул застежку. Поток серебра заструился в его руке. Камень на пряжке налился багровым светом.

— Осторожнее! — забеспокоился Джилинер. — Не урони его!

Орешек, как только что Ворон, расслышал не слова, а то, что за ними скрывалось. И понял: он может говорить на равных с этой бандой убийц! Еще не догадываясь, зачем этому ящеру с грайанским выговором понадобился его талисман, парень дерзко ухмыльнулся и лихо раскачнул пояс за кончик.

— А ну, отпусти госпожу, моль длиннолапая! — скомандовал он коротышке. — А то сейчас ка-ак хрястну пряжкой о стену!

— Отпусти женщину, — приказал Джилинер Шайсе. Тот неохотно повиновался.

Задыхаясь, Арлина взбежала на каменный карниз и припала к груди Орешка, словно это было самое надежное место на свете, убежище от всех страхов. Орешек левой рукой обнял девушку.

Он и сам не понял, что произошло в следующее мгновение. То ли его правая рука сама дернулась и выпустила пояс, то ли холодное серебро вдруг стало скользким и выпорхнуло из ладони…

Серебряная змея прянула в воздух и наискось полетела к жертвеннику. Джилинер в прыжке рванулся наперехват. Его пальцы сомкнулись на плоских звеньях.

Не обращая внимания ни на кого и ни на что, Великий Одержимый взбежал по ступенькам жертвенника. Все замерли, охваченные грозным предчувствием. Джилинер протянул руку — впервые в жизни эта рука дрожала! — к исполинской черной деснице:

— Вот твой браслет, Кхархи! Наконец-то он нашел тебя!

Избранные простерлись ниц на камнях. Нурайна вскинула ладонь к побелевшим губам. Орешек и Арлина крепче сжали друг друга в объятиях. Илларни подался вперед, словно пытаясь помешать тому, что вершилось на его глазах.

Снаружи слышались крики и шум драки. Кхархи-гарр вопили про нападение, про грайанцев. Но в пещерном храме никто не отвел взгляда от жертвенника.

Джилинеру не пришлось застегивать на обсидиановой руке гигантский браслет: плоские серебряные кольца сами прильнули к гладкой поверхности. Из круглого камня хлынуло багровое сияние, озарившее пещеру, словно люди очутились в самом сердце огромного костра. Но сияние быстро угасло, и хотя светильники горели по-прежнему, всем показалось, что вокруг воцарился мрак.

— Вы поняли?! — победно прокричал Ворон. — Теперь осталось ждать, пока Кхархи в своем нынешнем воплощении придет сюда!

И тут из пещерного полумрака, из мрачных темных стен — нет, просто ниоткуда! — донесся голос, звучный и сильный, напоминающий голос Джилинера:

— Кхархи уже здесь!

Это было сказано по-наррабански, и никогда еще этот язык не звучал с такой грозной красотой, с такой свободной мощью.

Грайанцы на каменном карнизе забыли про оружие… да в этот миг они забыли даже свои имена!

Снаружи, за толщей гранита, люди, не слыхавшие ни слова, почувствовали присутствие высшей, необоримой силы и прекратили схватку, а животные в панике заметались, стараясь порвать путы.

Джилинер безумным взглядом обвел пещеру и увидел, как у самого выхода встал на ноги Шайса. Судорога безмерного страдания исказила его лицо; он вскинул руки к горлу, точно пытался себя задушить — или боролся с душителем. В руке он держал опояску, которую успел сорвать с себя, но Гадюка бессильно свисала вдоль тела, потому что не было перед Шайсой противника.

С хрипом коротышка осел на колени, опрокинулся на бок и замер в неестественной, изломанной позе. А над телом его возник рой мерцающих, поблескивающих черных искр.

Звучный голос продолжал со спокойным удовлетворением:

— Новое ощущение, совсем новое: оказаться на свободе после долгого заключения в человеческом теле… да еще в таком жалком теле! Впрочем, хорошо, что он оказался рядом, тот бродяга, убитый ударом по горлу. Иначе пришлось бы побывать какой-нибудь прыгающей или ползающей тварью.

Мерцающее черное облако медленно двинулось по пещере. Все застыли на грани между жизнью и смертью.

Вдруг простертая на полу женщина встала, сорвала вуаль, открыв снежно-белое лицо с тонкими чертами, высокую шею и водопад черных волос. Коротко и хрипло, как птица, вскрикнула она, и были в этом крике призыв, страсть и восторг.

Черное облако задержалось возле ее головы. На лице женщины появилось удивление, она пошатнулась, прижала руки к сердцу и мертвой рухнула на пол.

— Теперь понимаю, — задумчиво произнес голос, — почему человек, в чьем теле я прозябал, так относился к женщинам. Человеческая плоть требовала самки, а божественный дух испытывал омерзение к грязным людским играм…

Черное облако продолжало свой страшный путь — все ближе и ближе к жертвеннику, вот проплыло над головами павших ниц Избранных.

— Все вы скоро умрете, — вслух размышлял голос. — Я проголодался за полтора века. Конечно, ваши предсмертные корчи не насытят меня, да и этих, в оазисе, мне не хватит…

Черное облако поравнялось с лицом Джилинера, замершего под обсидиановой десницей.

— Вот ты, пожалуй, проживешь дольше других. Конечно, без магической силы не сможешь быть мне хорошим слугой, но годишься в шуты. — В голосе звучала брезгливая скука. — Занятно будет вспоминать, как я звал тебя господином… Но что это? Ты плачешь? Ты еще не забыл, что такое слезы? Не ожидал… ты и впрямь очень забавен…

Облако поднялось выше и парило у черной головы статуи.

— Это хорошие мгновения: предвкушение мести, предвкушение бури… даже не хочется ее торопить. О, я не буду размениваться на мелочи вроде стычек между племенами или эпидемий в жалких деревушках. Мир захлебнется собственной кровью, забьется в конвульсиях… Пораженный безумием человек падет на четвереньки и завоет, задрав к небу звериную морду… вот тогда все поймут, что такое оскорбить бога!

— Да, но ты-то не бог!

Если бы эта фраза прозвучала вызовом, яростью или гневом, Кхархи либо убил бы выкрикнувшего ее, либо просто не соизволил бы ничего услышать. Но в отчетливом, ясном голосе было лишь вежливое желание разъяснить недоразумение.

— И кто же так считает? — заинтересовался Кхархи.

— Я так считаю, — учтиво отозвался Илларни, неспешно начав спускаться по ступенькам. — Ну какой же ты бог? Кто тебе это сказал? Вот эта банда душевнобольных? Ты сам свел их с ума, научил, что говорить, много раз услышал — и поверил? Но это же смешно! — Старик уже спустился с лестницы. — Подумай сам: если я напишу на пергаменте, что я бог, и тысячу раз прочту это вслух, то, может, и поверю, но ведь божеством не стану, правда?

— Ты не боишься меня? — удивился звучный голос. — Я ведь могу убить тебя — мгновенно или медленно, как захочу.

— Боюсь я или не боюсь — это не имеет отношения к сути вопроса, — отмахнулся ученый. — Если тебе это доставит удовольствие — да, боюсь. Но твой аргумент неубедителен. Я старый человек, меня может убить любой бродяга. Но неужто я стану каждому встречному бродяге воздавать почести как божеству?

— Я могу убить не только тебя, — отозвался Кхархи почти без скуки в голосе. — Я могу стирать с лица земли целые народы…

— Для мышей и кошка — божество! — неуважительно перебил Хмурого Илларни. — Размах преступления не делает преступника богом.

— Ты забавен, старик… и кто же я, по-твоему?

— Какой-то демон из иного мира, — пожал плечами Илларни. — Миров много, нечисть там водится самая разная. Конечно, интересно было бы разобраться подробнее…

Старик взял в нише светильник и поднял над головой, освещая статую и мерцающее рядом с ней черное облако.

— Такой игрушки у меня еще не было, — сказал Кхархи с ноткой уважения. — Ты даже забавнее, чем этот… Ворон. Ты получишь возможность немного продлить свою жизнь, если сумеешь объяснить, чем бог отличается от демона.

— Попробую, — скромно сказал Илларни, со светильником в руках поднимаясь на жертвенник. — Я не обдумывал этот вопрос серьезно, но три признака назову сразу. Первый из них — бессмертие и неуязвимость. Конечно, некоторые религии повествуют о гибели богов и смене их другими, но при этом речь идет о битве небожителей. А чтобы чародеи — люди! — объединившись, гоняли божество по всей стране, как ошпаренного пса, и оно вынуждено было укрыться в теле бродяги…

— Не груби, старик, иначе у тебя не будет возможности назвать второй признак.

— Второй признак, — продолжил Илларни, не извинившись за дерзость, — это, по-моему, жалость к людям. Даже самые грозные и свирепые боги, зная человеческую природу и человеческое несовершенство, снисходительны к нам, существам слабым и противоречивым, но устремленным духом ввысь…

— Ты начинаешь скулить? — разочарованно спросил Кхархи.

— Нет, всего лишь отвечаю на твой вопрос, — объяснил ученый, по-прежнему высоко держа светильник и обходя изваяние, словно ища, с какой стороны оно кажется менее грозным. Вот старик очутился у статуи за спиной… — Есть и третий признак. Предполагается, что боги всеведущи. А ты не знаешь даже, что находится у тебя под ногами!

И горящий светильник полетел в нишу под статуей, где совсем недавно Илларни спрятал холщовый мешочек с ужасным составом.

Илларни не по возрасту проворно спрыгнул вниз, упал на пол, прижался к черному граниту жертвенника — за миг до того, как ужасный грохот сотряс пещеру.

Гигантская статуя пошатнулась и рухнула на жертвенник, расколовшись на куски. Черная рука с браслетом откатилась к краю и упала рядом с Илларни, словно хотела дотянуться до грайанца. Приподняв голову, старик увидел, что черный камень на пряжке потускнел, стал похож на кусок мутного стекла.

Эхо билось и бушевало во всех подземных переходах, и внимала ему клокочущая лава под слоем гранита.

Но страшнее грохота, страшнее грозного эха ударило по нервам людей внезапное осознание того, что из мира навсегда исчезла древняя злобная сила. Бог или демон, но Хмурый перестал существовать, на прощание опалив человеческие души жаром своей ненависти.

Во время взрыва Джилинер, стоявший на краю жертвенника, сорвался с гранитного возвышения и теперь сидел на полу, сжимая виски ладонями и пытаясь прийти в себя.

Пятеро избранных в ужасе и гневе вскочили на ноги. Со Дня Клятвы каждый из них отдал душу Хмурому. И теперь в ушах у них звучал предсмертный вопль их божества, а в помраченном мозгу пылала лишь одна мысль: отомстить!

Пять клинков одновременно вылетели из ножен.

— Та-ак, это уже похоже на дело! — обрадовался сразу пришедший в себя Орешек и обернулся к Нурайне: — Пошли, поговорим руками…

Женщина молча двинулась вниз по ступенькам.

Орешек мягко отстранил невесту и спрыгнул с «балкончика».

Клинки заговорили зло и горячо. Избранные оказались великолепными мечниками, но их оружие уступало Альджильену и Сайминге. А Нурайна и Орешек словно стали одним непобедимым воином. Каждый из них знал, предугадывал заранее любое движение своего союзника.

Джилинер в драку не полез. Вдоль стены пробрался он к выходу и закричал наружу:

— Эй, сюда! На помощь! В храме враги!

Лестница откликнулась гулом — кхархи-гарр спешили на помощь Избранным. Это было скверно, но куда худшее сулил грайанцам донесшийся издали крик Джилинера:

— Арбалеты! Кто-нибудь, захватите арбалеты!

Кхархи-гарр волчьей стаей навалились на двух бойцов, но убийц сдерживала стальная сеть, которую выплетали в душном полумраке два несравненных клинка.

Илларни и Арлина сверху следили за сражением. Волчица свела перед грудью руки и до боли сцепила пальцы. Все недавно пережитое обрушилось на девушку, смешало мысли, помутило память. Она глядела на сражающегося внизу Ралиджа и в то же время видела другую схватку: Черных Щитоносцев, теснящих защитников Найлигрима. Арлина не знала, где она сейчас стоит — на каменном карнизе или на крепостной стене. Сквозь мерзкий запах серы она ощущала дыхание ветра, прилетевшего из леса.

С кем бьется ее Сокол? С силуранцами? С кхархи-гарр?

Мучительно сжималась душа от предчувствия беды, которая вот-вот должна настигнуть Ралиджа. Это пришло из прошлого, ожило в памяти, но Волчица восприняла это как горестный клич из будущего.

И обманули измотанные нервы, подвели глаза. Арлина увидела, как над грудой обсидиановых обломков поднялась, сгущаясь, черная тень и заколыхалась за спиной Ралиджа, который увлеченно отражал атаку трех клинков.

Волчица отшвырнула руку Илларни, который, почуяв неладное, попытался ее задержать, и шагнула к краю карниза. Она хотела окликнуть Ралиджа, но из горла вырвался рокочущий звук, странно отозвавшийся в гранитных скалах: они приняли его в свою толщу, подхватили, запели в унисон.

Напев этот, который слышала только юная чародейка, разом успокоил девушку, очистил ее душу от ложных страхов, а взгляд — от призраков прошлого. Отстранив заботливые старческие руки, Волчица завела мелодию без слов, медленно поворачивая голову и пристально разглядывая стены.

Иной была эта песня, чем та, первая, повергшая в ужас Найлигрим. Эта — тонко звенела, прощупывая гранит, ища в нем скрытые трещины.

Арлина знала, что единственный выход ведет в долину, полную врагов, и каждый шаг там мог бы стать последним для ее Сокола. Надо было проложить другой путь на свободу — причем такой путь, чтобы кхархи-гарр не посмел идти следом.

Песня истончилась до комариного звона — и растворилась в пахнущей серными испарениями густой полумгле. Светильники гасли один за другим, становилось все темнее, но не стихал перестук мечей, в который вплетались крики и стоны раненых.

Девушке на миг стало страшно — такой хрупкой и ненадежной показалась ей пещера с пронизанными трещинками и пустотами стенами, с морем лавы под тонким полом, с подушками рвущегося ввысь раскаленного газа поверх лавы…

Но вновь, как в крепости, на Арлину сквозь века ободряюще взглянули глаза Первого Волка, великого Мага.

Внизу взвизгнула стрела, тупо ударила о камень. Этот звук заставил Волчицу поспешить. Она опустила руки ладонями вниз и мысленно погладила камень пола. Она чувствовала каждую прожилку слюды в граните, слышала клокотание пузырящейся внизу лавы, видела страшное, живое ее золото.

Закусив губу от напряжения, девушка свела ладони вместе. На лбу выступили бисеринки пота, словно она пыталась поднять непосильную тяжесть. Глубь камня ответила рокотом и дрожью. Под противниками содрогнулся пол. Пламя двух еще не догоревших светильников вдруг взвилось длинными языками.

Ужас перед грозной силой подземного огня заставил кхархи-гарр окончательно обезуметь. Одни кричали, что это посмертный гнев Хмурого, и рубили клинками всех, до кого могли дотянуться. Другие, мечась среди мертвых тел, в панике искали выход и не замечали его в двух шагах от себя.

— Забираем наших и уходим! — крикнул Орешек Нурайне. Та молча двинулась к лесенке, по пути смахнув голову загораживающему путь наррабанцу с бешеными глазами и с пеной на губах.

Когда и Ралидж очутился у лесенки, Арлина коротко вскрикнула и резко развела сомкнутые ладони. От потери сил она упала на колени, но на измученном лице сверкнули зубы в торжествующей злой улыбке.

Пол пещеры прорезала трещина — и двинулась, расширяясь. Страшным жаром пахнуло из сердца горы. Живые кхархи-гарр пытались отползти прочь, но их настигали, обжигая, раскаленные завихрения рванувшегося наружу подземного газа. Запах серы стал невыносим, он душил людей. Но уже крошился свод пещеры; гигантские глыбы, как хлебные крошки, летели в трещину. Вот сверху хлынул поток чистого воздуха — но ненадолго: к небесам рванулся фонтан горячего пепла.

Из западного кратера давно хлестала лава, но пробудившемуся вулкану этого было мало. Трещина разорвала гору надвое, на восточный склон тоже выплеснулась густая огненная масса, уничтожая маленький оазис и лагерь кхархи-гарр.

Трое грайанцев на крошечном карнизе уже считали себя обреченными, но Арлина, все еще стоя на коленях, протянула перед собой руки, словно призывая возлюбленного. Длинная глыба с гулким уханьем просела, упершись торцом в каменный «балкончик» и образовав нечто вроде моста наверх.

— Уходим… — из последних сил выговорила Арлина и потеряла сознание.

Орешек перекинул ее через левое плечо, как тюк, и, помогая себе правой рукой, стал карабкаться вверх — к счастью, это было несложно. Илларни и Нурайна двинулись следом. На прощание ученый, не удержавшись, бросил взгляд вниз — и успел увидеть, как жертвенник вместе с грудой обсидиановых обломков обрушился в жадный вязкий огонь.

 

39

Путники уходили на север — просто потому, что все прочие направления были перекрыты лавой. Узкая тропка, скользящая вдоль подножия хребта, чуть подрагивала под ногами. Сухой горячий ветер нес вслед тучи пепла.

— Как же мы остались живы? — оглянулся Илларни через, плечо.

Позади колыхался в небе гигантский серо-черный султан, напоминающий пучок страусовых перьев на шлеме наррабанского вельможи. Гора под ним была обведена багровой каймой. Издали уже почти не разглядеть было, как в воздух взлетают большие сгустки лавы и гранитные глыбы, выдранные из склона.

Арлина, услышавшая слова ученого, чуть заметно улыбнулась. Она-то знала, чьи чары оберегли грайанцев от раскаленного газа, лавы и ядовитых испарений.

Хотя девушка очнулась, идти она могла с трудом, и Ралидж понес невесту на руках, как ребенка. Он не задал ей ни одного вопроса, вообще не сказал ни слова. Пережитый шок оставил Орешку лишь одну связную мысль: у него в руках драгоценная ноша. Ее надо унести как можно дальше от опасности.

Иногда из колючих зарослей на них с воплями вылетал какой-нибудь оскаленный безумец. Тогда Орешек останавливался и спокойно смотрел, не понадобится ли Нурайне помощь. Однако Нурайна каждый раз быстро и жестоко расправлялась с кхархи-гарр и возвращалась к Илларни, которому бережно помогала идти.

Старый ученый был единственным из четверых, кто не молчал. Чтобы преодолеть слабость и дурноту, он непрерывно говорил: что сумеет по звездам вывести друзей к побережью; что там, где есть растительность, есть и вода; что местные жители едят ящериц, которые здесь наверняка водятся, а вот листья и кору кустов есть, увы, нельзя, мерзость страшная…

Тропка, вильнув среди обруганных ученым кустов, нырнула вниз — и перед путниками открылось странное и забавное зрелище.

В усыпанной темным пеплом ложбинке лежали два строптивых верблюда, а человек в белой головной повязке бегал вокруг, пытаясь пинками и криками поднять животных на ноги. Рядом била копытами лошадь, явно солидарная с верблюдами. Громадного роста мужчина легко удерживал в поводу мятежную кобылу и еще норовил наподдать ногой ближайшему верблюду, помогая тем самым своему спутнику.

— Кочевая семья, что ли? — удивился Илларни. — Но с чего их несет в сторону вулкана? Туда ведь даже животные идти не хотят…

— Нет, это не кочевники, — сказал с веселой злостью Ралидж, которого встреча вывела из шока. — Это же… это…

Он поставил Арлину на ноги и быстро зашагал вниз по тропинке.

«Кочевники», переглянувшись, поспешили навстречу.

— Господин! — заорал по-грайански богатырь.

— Хранитель! — радостно подхватил второй «кочевник», оказавшийся женщиной в мужской одежде.

— Не угодно ли хозяину познакомиться? — обернулся Ралидж к Илларни. — Это Айфер и Аранша, наемники из крепости Найлигрим. И… и я не знаю, какие-растакие демоны приволокли их в эти края!

Айфер хоть и слыл тугодумом, но в миг опасности умел соображать довольно быстро. Он обернулся к лошади, которую тащил за собой в поводу, и вскочил в седло так резко, что несчастное животное присело на задние ноги.

— Проверю, нет ли врагов поблизости! — рявкнул он и ускакал — только пепел завился вокруг следов копыт.

Женщина-десятник глянула вслед своему подчиненному, бросившему командира на произвол судьбы, про себя пообещала ему это припомнить и, обернувшись к Хранителю, пустилась в многословные объяснения:

— Мы хотели выручить госпожу. Раздобыли вот эту одежонку… ну, уговорили раздеться тех, кто за нами по горам охотился. Но все равно нас узнали. Только не вышло толком подраться: шум, гам, земля затряслась, все забегали… Мы с Айфером поймали лошадь… еще верблюда поймали, а к нему второй оказался привязан. Мы в седла — и наутек… земля же дрожит… вулкан… Потом опомнились и решили вернуться: вдруг госпожа еще жива! А эта скотина трусливая назад идти не хочет…

— Та-ак, — сухо сказал Хранитель. — Это я уже понял. А вот не понял, как вы все в Наррабане очутились. Давай, красотка, рассказывай. Или я другую красавицу должен расспросить, а?

Арлина зябко поежилась за спиной жениха.

Нурайна оторвалась от изучения кожаных сум, притороченных к верблюжьим седлам. Она узнала в Аранше свою партнершу по праздничному представлению и решила спасти ее от разноса.

— А здесь кое-что есть! — бодро заговорила она. — Мех с водой, вяленое мясо… а на втором верблюде — какой-то песок в мешочках…

— Выбрось, — посоветовал Илларни.

Орешек не отреагировал даже на спасительное слово «вода». Он свирепо обернулся к Арлине.

— Ну и что это значит, а? — рявкнул он так, что верблюды недовольно задергали шеями и на всякий случай поднялись на ноги. — Объясни, радость ты моя окаянная! Это вроде как в Подгорном Мире, да? Не можешь отпустить меня одного, пташка ты моя отпетая? В Наррабан за мной потащилась, ягодка ты моя волчья?

— Не надо так сурово, мой мальчик, — вмешался Илларни. — Вполне достаточно мягкой укоризны…

— Пра-авильно! — огрызнулся Орешек. — Сейчас отстегну перевязь, перекину эту дуреху через колено и начну ее мягко укорять!

За его спиной сжала кулаки Нурайна: она с детства ненавидела, когда мужчины орут на женщин. Она не сумела расслышать в голосе Ралиджа страха за любимую и поняла одно: этот собственник кричит на невесту, которая посмела ему не подчиниться. Тупой самовлюбленный негодяй! Тот самый мерзавец, что в поместье Таграх-дэра заставил ее, Нурайну, лепетать нежные признания!..

И тут, в озарении чистой радости, Нурайна поняла: настал миг ее мести!

— Ралидж! — позвала она. — Придержи суму, покрепче привязать надо.

И когда раздраженный, не остывший еще от крика Хранитель шагнул к ней, женщина сказала хорошо рассчитанным громким шепотом:

— Это и есть твоя невеста? Очень, очень милая девушка! Даже красивее, чем Айфина Белая Ягода… ну, та, в кудряшках, которую ты уговаривал с нами бежать…

И отвернулась к верблюжьему боку, занявшись сумой.

Орешек остался стоять дурак дураком.

В зеленых глазах Арлины сразу высохли слезинки. Неизвестно, что бы она сказала или сделала в следующий миг, но тут в вихрях пепла подскакал Айфер:

— Господин, впереди что-то воет!

— Как — воет? — Хранитель стряхнул с себя оторопь. — Кто? Где?

— Кто — не знаю, под землей воет, громко так…

* * *

Длинный худой человек в разорванной рубахе и перепачканных штанах сидел на краю обложенного камнями высохшего колодца. Тело его сотрясала крупная дрожь, а зубы лязгали, но он все же пытался объяснить, как он счастлив, что Безликие послали ему спасителей, да еще и соотечественников…

— Как ты попал в колодец, добрый человек? — сочувственно спросил Илларни.

— Разбойники напали на караван… В живых… только я… Они меня… в рабство увезли… а потом…

Незнакомец на миг замолчал, плотно сжав губы, а потом заговорил медленнее и спокойнее, взвешивая каждое слово.

— Разбойничьи дозорные углядели впереди огни — вероятно, остановился на привал другой караван. Злодеи решили обрушиться на несчастных путников. А меня, чтоб не мешал во время налета, бросили в пустом колодце… оставили мех с водой и мешочек фиников… сказали, что потом за мной вернутся. Настало утро, а их все не было. Дрожала земля… в колодец падал пепел… было так страшно! Потом я услышал топот копыт и начал кричать…

Илларни хотел было поздравить земляка со счастливым избавлением, но Аранша хмуро сказала:

— Пусть Сокол посмотрит повнимательнее… эта колодезная жаба ему никого не напоминает?

— А верно! — растерянно подхватил Айфер. — Только балахон где-то потерял! И бороду.

— Это колдун! — звонко крикнула Арлина. — Негодяй!

Ралидж тяжело шагнул к спасенному ими человеку.

— А ну, подними голову! — жестко скомандовал он. — В глаза мне гляди! В глаза, я сказал!

Ошалевший незнакомец взглянул Ралиджу в лицо — и окончательно перестал быть незнакомцем. Меж ним и Хранителем вновь ожило страшное мгновение: сизый дымный столб над колдовской прорубью, вспышки волшебного жезла, блеск клинка…

— Ну, людоедская твоя морда, — негромко сказал Ралидж, — что ж ты свою нечисть на помощь не зовешь?

Айрунги затравленно оглядел враждебно обступивших его людей.

— Сбросить его обратно в колодец! — гневно потребовала Арлина, которой часто виделся в кошмарных снах первый штурм Найлигрима.

— Можно и в колодец, — уточнила Аранша, — но по частям!

— И песочком присыпать! — прогудел Айфер.

От ужаса у Айрунги потемнело в глазах. Но тут перед ним возникло, как маяк из ночи, лицо без враждебности… даже сочувствующее… о боги, да ведь этого человека он как-то повстречал во время своих странствий!..

— Илларни! — взвыл колдун-неудачник, бросившись к ногам астролога и обеими руками вцепившись в его сапог. — Лоцман звездного моря! Прозорливый чтец созвездий! Не дай пропасть человеку, который изучал твои бессмертные труды!

— Друзья, — растерянно обернулся Илларни к спутникам, — по-моему, так нельзя! Понимаю, этот человек виновен перед вами, и не только перед вами… но чтоб вчетвером, безоружного… на чужбине, без погребального костра!..

Орешек с энтузиазмом заявил, что если загвоздка только в этом, так он сейчас собственными руками наломает сухих ветвей. Аранша выразила готовность пожертвовать для хорошего дела свой мешочек с хвоей. Айфер, не желая остаться в стороне, сказал, что четверо на одного — это, конечно, ни к чему. Пусть колдуна отдадут ему, Айферу. Одного подзатыльника хватит…

Айрунги понял, что старый астролог — его единственная надежда на спасение. Это подхлестнуло красноречие бедняги:

— Илларни, мудрый Илларни, разве ты не знаешь, как правители используют во зло открытия ученых? Да, я нашел способ подчинять Подгорных Людоедов своей воле… сколько жизней это могло бы спасти! Но кто я такой, чтобы спорить с королем Силурана? Он запугал, он принудил меня… Я же не убийца, я тихий, книжный человек! А сколько знаю о свойствах и превращениях веществ! Сколько нового, еще не записанного на пергаменте, погибнет со мной!

— Ну вот что! — решительно повернулся Илларни к Орешку. — Мальчику, которого я вырастил, я приказываю пощадить этого человека… а Сокола умоляю о том же!

Орешек махнул рукой и отвернулся.

Арлина возмущенно фыркнула и тоже отвела взгляд.

— Я — что, я — как Хранитель! — разочарованно пробасил Айфер.

Нурайна, которая молча следила за этой сценой, насмешливо улыбнулась.

Счастливый Айрунги поднялся на ноги и стал отряхивать одежду.

— Э-эй, постой! — окликнула его Аранша. — А ну, полезай, гад, в колодец!

— Как — в колодец?! — ужаснулся Айрунги. — Зачем — в колодец?!

— Что значит «зачем»? Тебе ж разбойники оставили воду и финики! Неужто все сожрал?.. Ах нет? Тогда лезь и доставай!

* * *

Вскоре маленький караван тронулся в путь. Илларни, здоровье которого пошатнулось после пережитого, верхом ехал впереди. Айрунги, который чувствовал себя в безопасности только возле астролога, вел лошадь в поводу. Орешек шел рядом, повествуя о своих последних приключениях.

На верблюдов сесть не захотел никто: грайанцы недостаточно устали, чтобы терпеть качку меж горбов. Айфер и Аранша, погоняя первого верблюда, спорили, поверят ли в Найлигриме рассказу об их похождениях.

Арлина шла, держась за седельный ремень второго верблюда. Она не желала разговаривать с Ралиджем, даже видеть его не хотела.

Нурайна, заметив бледность и несчастный вид девушки, приотстала от наемников и, поравнявшись с Волчицей, коротко объяснила, кто такая Айфина и в какую переделку двое грайанцев попали в поместье Таграх-дэра.

— Только не спеши выяснять с ним отношения, — деловито закончила она. — Пусть поволнуется, мужчинам это полезно!

Оставив растерявшуюся девушку, Нурайна прибавила шагу и догнала восседающего на лошади ученого с его маленькой свитой. Королевской дочери очень не нравилось выражение лица Ралиджа, который шел рядом с бывшим хозяином. Если и мучается из-за размолвки с невестой, то по нему не скажешь. Вон как вдохновенно разглагольствует! Либо напропалую хвастается, либо про нее, Нурайну, что-то врет…

Подойдя ближе, женщина убедилась, что была права.

— …Трясу я решетку, как павиан в аршмирском зверинце, а эта дрянь, Сахна, заявляет: «А спутницу твою уже во дворец доставили…» Ну, думаю, дело плохо! Надо спасать беднягу Светоча! Нурайна ведь оборвет ему все, до чего дотянется…

Терпеть наглую болтовню было невозможно. Нурайна небрежно вклинилась в беседу:

— Не повезло нам, учитель, верно? Впереди такой долгий путь в обществе балаганного шута… ужас!

Айрунги, до сих пор смиренно молчавший, внезапно взвился:

— Балаганного шута?! Придержи язык, женщина! Кого это ты посмела так назвать? Если ты думаешь, что я тебе позволю…

Ралидж перебил его с ледяной надменностью истинного Сына Клана:

— Слова «балаганный шут» относятся ко мне, и только ко мне! Ты-то, любезный, с какой стати примазываешься к моей актерской славе?

Нурайна беспомощно взглянула на Орешка и сказала почти человеческим голосом:

— Послушай, мне хоть когда-нибудь удастся вывести тебя из терпения?..

* * *

Атаман Суховей пристально глядел на крутящийся в небе черно-серый шлейф. Горный склон под шлейфом был выкрашен в багровый цвет.

Подрагивая тонкими ноздрями, как породистый скакун, атаман вдохнул запах гари, серы и пепла.

— «Много лютых кар уготовили боги человеку, — задумчиво процитировал он, — но нет беспощаднее подземного огня!»

— Господин, — робко спросил за его плечом один из разбойников, — а как же Посланник Единого… там, в колодце? Разве мы не вернемся за ним?

— Глупец, — ответил, не оборачиваясь, Суховей. — Ты думаешь, пламя извергается в небеса без причины? Разумеется, праведник уже сумел покинуть колодец, добрался до заброшенного святилища и воззвал к Единому. И теперь Отец Богов гневается…

— На нас?! — охнул голос за плечом.

Суховей снизошел до того, чтобы оглянуться и смерить взглядом недоумка, который, похоже, искренне считал, что богам не за что гневаться на него и на его товарищей.

— А ты считал, что ночная неудача — случайность?

Разбойнику нечего было ответить.

Как манили, как звали их ночные огни! Как рвались испить крови кривые мечи! Ведь ясно было, что вдали от озера — предосторожности ради! — расположилась на ночлег та часть каравана, что везла золото и драгоценности!

И лишь после свирепой схватки в темноте выяснилось, что шайка атаковала дружественное кочевое племя, не раз помогавшее Суховею в налетах.

Конечно, это Гарх-то-Горх поразил разбойников слепотой и безумием, столкнул в битве с друзьями!..

Атаман перевел взгляд на подпирающий небеса дымный клубящийся столб.

— А что с новым пленником? Уже пришел в себя?

— Да, господин. Уже разумно говорит.

Странный темноволосый чужеземец на испуганно храпящем коне попался разбойникам этим утром. Он явно перенес тяжелое потрясение, не понимал обращенных к нему вопросов и все бормотал про какую-то силу, которая пропала, но вернется, обязательно вернется…

— И что же он говорит теперь?

— Что он грайанец, богатый и знатный. И щедро заплатит, если поможем ему вернуться на родину. Очень разумно говорит.

Суховей помолчал.

— Один грайанец посулил мне караван с сокровищами, — наконец сказал он. — Я поверил — и где же это золото? Другой грайанец предложил мне благословение Гарх-то-Горха. Я не поверил — и гнев богов пал на меня. Теперь третий грайанец что-то обещает мне? Лучше уж я его совсем слушать не стану!

Разбойник почтительно молчал, про себя удивляясь не по годам глубокой мудрости атамана.

— Он, кажется, не стар и крепок, этот путник? — спросил Суховей. — Вот и хорошо. Продадим какому-нибудь кочевому племени… Нет, не так! Подарим невольника нашим пострадавшим друзьям — как возмещение за горькую ночную ошибку. И не хочу больше слышать о нем. Грайанцы не приносят мне удачи.

 

40

Ну и где они, эти лютые бури, выворачивающие море наизнанку? Где волны величиной с гору? Где шквалы, срывающие паруса вместе с реями?

А ведь как торговался капитан! Клялся, что ни за какие сокровища не согласится вернуться на родину в разгар сезона штормов, рискуя кораблем, собственной жизнью и командой (именно в таком порядке!). А теперь изумлен ровной, как скатерть, водной гладью и попутным ветром, бережно несущим корабль…

То-то! Знай наших! Орешек усмехнулся и взглянул на металлический диск на ладони. Ни рисунка, ни надписи — просто бронзовая бляшка. Выбросить? Ну уж нет! Кто их знает, эти талисманы! Вдруг еще на что-нибудь сгодится…

Дощатая рассевшаяся дверца, тихо скрипнув, подалась под ладонью. Орешек заглянул в душную конурку, где лежал расхворавшийся Илларни.

Старик был совсем плох. Арлина целыми днями сидела у его изголовья, поила каким-то отваром и сокрушалась, что нет при ней самых нужных трав. (За всеми этими хлопотами девушка и не заметила, как помирилась с женихом.)

Впрочем, сейчас Арлина ушла отдохнуть. Надо проведать хозяина, а то лежит, бедняга, один…

И тут же Орешек понял, что ошибся: старик был не один.

Из полутьмы каюты женский голос тоскливо выдохнул: «Юнтайо!..»

Юнтайо? Аунк? Учитель?

Орешек застыл у приоткрытой двери, насторожив любопытные уши. Подслушивать он любил с детства и не видел в этом ничего плохого.

— Теперь я понимаю, — с болью говорила Нурайна, — наше чувство было обречено с самого начала. Он был рожден не для любви, а для мести. Его мать… по-моему, она была не в своем уме… Да разве в здравом рассудке можно дать сыну такое имя — Самое Страшное Несчастье? Для кого несчастье? Для Великого Грайана! Она растила мстителя!

— Но подумай, сколько ей пришлось пережить… — тихо сказал Илларни.

— Я все понимаю! Я слышала сказание о падении Эстамира. Конечно, это было ужасно — маленькая девочка в разрушенном городе… Наверное, тогда ее рассудок и повредился.

— Другие женщины растят детей для будущего, — вздохнул Илларни, — а эта несчастная — для прошлого…

— Вот именно! Она с детства не давала ребенку забыть, что его отцом был последний принц Эстамира, из-за грайанских захватчиков ставший нищим калекой. Она растила сына королем мертвого королевства! Он жил ради мести, дышал, бредил ею, а когда полюбил дочь своего врага — счел себя предателем.

— И страшно мучился, знаю… Мне рассказывал Орешек… то есть Ралидж, — поправился Илларни и сочувственно взглянул на бывшую ученицу. — Бедная ты моя девочка… и бедный Юнтайо, мне так больно за вас обоих…

— Ладно, учитель, не жалей меня. Теперь у меня другой возлюбленный — сам великий Грайан. Подумай о нем и ты, Илларни…

— Опять ты за свое, глупая девчонка! Сколько раз тебе повторять: не знаю я тайны Души Пламени! Я морочил убийц, чтобы спасти себя и Арлину!

— А что сокрушило статую Хмурого?

— Гнев богов, что же еще?

— А мое давнее спасение из засыпанной шахты?

— А при чем тут я? Если Юнтайо и владел тайной, он унес ее в Бездну!

От волнения голос Илларни стал прерывистым, старик начал задыхаться. Орешек уже решил войти и прекратить это издевательство над больным человеком, но Нурайна сама поняла, что ее собеседнику плохо.

— Прости, учитель. Поговорим об этом позже, когда к тебе вернутся силы…

Орешек успел отойти к борту и изобразить ленивый интерес к закатным лучам, дробящимся на мелких волнах. Нурайна тоже встала у борта и мрачно устремила взгляд в морскую даль. Орешек обернулся было, чтобы все-таки войти в каюту, но услышал скрип и увидел в щель закрывающейся двери тощую длинную спину. Проклятый колдун опередил его… так и трется возле хозяина.

* * *

Айрунги и в самом деле много времени проводил у постели астролога. И не только потому, что опасался, как бы дорогие соотечественники не уронили его нечаянно за борт. Просто этим двум людям, очень разным по сути своей, было хорошо вдвоем. Была у них общая черта — любовь к неизведанному. Оба считали, что все тайны бытия для того и существуют, чтобы дразнить и мучить их. Оба были уверены, что человеку на то и дана жизнь, чтобы добраться до каждой из этих тайн, вытряхнуть из скорлупы, как следует рассмотреть, пощупать, обнюхать, попробовать на вкус…

В своих беседах ученый и проходимец поднимались к звездам и опускались на морское дно, блуждали во мраке прошедших эпох и дерзко заглядывали в будущее. О чем только не толковали эти повидавшие свет люди: от кулинарных рецептов до политики великих государств! Они вызывали на спор давно умерших мудрецов и разносили в клочья их учения, ставшие за века святынями.

Сейчас они говорили о Юнтагимире. Айрунги так неудержимо похвалялся некоей старинной рукописью, когда-то принадлежавшей ему и содержавшей редкостные сведения о Маленьком Городе, что Илларни не утерпел и сообщил небрежно:

— А я был на развалинах Юнтагимира!

И с детским удовольствием увидел, как собеседник молча открывает и закрывает рот.

Айрунги не мог говорить, потому что у него в глотке столкнулись сразу несколько вопросов и устроили потасовку: кому из них первым выбраться наружу?

Насладившись произведенным эффектом, астролог продолжал:

— Я был объявлен вне закона и странствовал… ах, будем называть вещи своими именами — бродяжил вместе с одним безработным наемником. Хороший был парень, хотя и со странностями… его уже нет в живых… Мы заблудились в Черных горах, и боги подарили нам, оборванным и голодным, истинное чудо.

— Ты мог бы вновь найти туда дорогу?

— Вряд ли… нет, не найду.

— Умоляю, рассказывай!

— Там все разрушено. То ли обезумевшие захватчики крушили все вокруг, то ли защитники города, видя, что битва проиграна, постарались, чтобы врагу досталось как можно меньше… Но я видел обломки интереснейших механических устройств, сквозь которые проросли высокие травы. Никогда в жизни я так не жалел, что не имею способностей к технике. Туда бы умелого мастера с цепким взглядом!

— Обломки, руины, трава… и это все?

— Ты разочарован? Ожидал, что я расскажу о найденном книгохранилище со всеми тайнами Маленького Города?.. Впрочем, кое-что нам и впрямь перепало: меч юнтагимирской работы. Я не разбираюсь в оружии, но мой вечно угрюмый спутник хохотал, как мальчишка, и плясал с клинком в руке. Разумеется, меч достался ему, я же не воин! Еще мы нашли бочонок с… неким составом, которым пользовались горожане. Я и бочонок отдал моему спутнику.

— Отдал, да? — тонко, понимающе улыбнулся Айрунги. — Ну, конечно! Если на что-нибудь ценное вместе набредут ученый и воин, то заранее ясно, кто и как будет делить находку.

— Ошибаешься, мне досталось самое ценное — надпись на бочонке. Отдельные слова показались знакомыми: нечто подобное я встречал в одном древнем языке. Со временем удалось расшифровать остальное…

Старик замолчал, пораженный внезапной мыслью. Рука потянулась к груди, нашарила висящий на шнурке черный матерчатый мешочек. Пальцы сквозь ткань нащупали обрывок пергамента.

Перед друзьями Илларни бодрился, но в душе знал: его болезнь неизлечима. У каждого плуга есть последняя борозда, у каждого топора — последнее дерево. Не вечны даже звезды, что уж говорить о людях…

Уносить ли в Бездну тайну? До сих пор Илларни знал ответ на этот вопрос, но сейчас заколебался. Нет, наверное, заколебался он раньше, иначе зачем бы в чужеземном порту, перед самым отплытием, ему надо было выводить ослабевшей рукой неровные строки, зашивать пергамент в ткань, вешать мешочек на шею?..

Тайну все-таки хотелось передать — но кому? Нурайне? Да она, с ее любовью к родной стране и брату-королю, натворит не меньше бед, чем мог бы натворить Великий Одержимый…

А сейчас рядом с Илларни сидит человек с пытливым взором и неугомонным разумом. Молодой и полный сил, хотя и выдает себя за старца… Да, он не лучшим образом вел себя во время осады Найлигрима. Но такой урок пойдет на пользу кому угодно, вряд ли Айрунги вторично захочет свершить столь черное дело. Похоже, он раскаивается. В конце концов Илларни тоже в молодости совершил много ошибок и глупостей, о которых теперь стыдно вспоминать…

(Рассуждая так, астролог не подумал о том, что его-то ошибки и глупости не принесли вреда никому, кроме него самого.)

— Скажи, — медленно произнес ученый, — меня давно интересует этот вопрос: по-твоему, Душа Пламени — это дар богов или проклятие Хозяйки Зла?

Если Айрунги и был удивлен резким поворотом разговора, то виду не подал.

— Не дар и не проклятие, — ответил он без запинки. — Все зависит от того, в чьи руки она попадет.

Илларни серьезно кивнул, удовлетворенный ответом.

— Но, — горько продолжил Айрунги, — какой смысл говорить о том, что нам недоступно? Душа Пламени — игрушка великого мага, и если до нее еще кто-нибудь дотянется, то лишь другой великий маг…

Он говорил почти искренне, но краем глаза следил за старым астрологом, а горло пересохло от небывалого предчувствия. Айрунги был достаточно умен, чтобы сопоставить внезапный интерес короля к Илларни, скитания королевской сестры по заморским землям и несколько слов, брошенных Соколом возле горящего постоялого двора в деревне Заячья Падь…

— Представь на миг, — с расстановкой сказал Илларни, садясь на постели, — что это могучее оружие — всего лишь рукотворный состав. И в него входят вещества настолько обычные и дешевые, что любой пастух, бросив стадо на подпаска, сумеет создать Душу Пламени. Ты понимаешь, что бы это означало?

Сам Илларни знал ответ на свой вопрос. Он видел перед собой сметенные раскаленным ураганом деревни и лежащие в руинах города. Он слышал стоны, мольбы, крики страдания. Он со страхом предчувствовал возвращение Огненных Времен…

— Ты понимаешь, что это означало бы? — повторил старик свой вопрос.

Айрунги, тоже погруженный в видения, встрепенулся.

— Конечно, понимаю! — уверенно сказал он. — Это означало бы конец Кланов!

Старый астролог взглянул в темные глаза, искрящиеся злым, веселым возбуждением, — и вздрогнул, как человек, подобравший на дороге безобидную веревочку и с ужасом обнаруживший, что держит в руках змею.

Какую непоправимую ошибку он мог совершить!

Этот незаурядный человек, этот способный ученый был целиком съеден тщеславием. И ничему его не научила история с осадой Найлигрима! Может, ему и жаль людей, разорванных хищными тварями, но это не помешает ему упорно карабкаться вверх, все больше озлобляясь от неудач. Со временем он может превратиться в чудовище пострашнее Подгорного Людоеда. А Душа Пламени, попав к нему в руки, сделала бы это перерождение почти мгновенным.

Илларни резко побледнел, попытался что-то сказать, но из горла вырвался хрип. Встревоженный Айрунги подался к больному, отчаянно соображая, чем ему можно помочь. Но затуманившийся взор старика увидел когтистую лапу, протянувшуюся к драгоценному мешочку.

— Уйди, — из последних сил шепнул Илларни. — Позови Орешка…

Перепуганный Айрунги кинулся исполнять приказание.

Непослушными пальцами старик снял с шеи шнурок. Звон в ушах нарастал, тело стало ледяным и тяжелым. Мельком Илларни подумал, что это смерть, и тут же забыл об этом, собрав все силы для последнего своего дела — самого важного дела в уже прожитой жизни.

Огонек жестяного светильника разросся, заслонив все собой, словно пламя погребального костра. Больше ничего нельзя было разглядеть — только огонь и темнота вокруг. Ладонь с черным мешочком отправилась в долгий, тяжелый путь к этому огню. Только бы успеть… только бы дотянуться…

Что-то возникло между Илларни и огнем.

— Хозя-аин! — горестно взвыл Орешек, падая на колени возле койки и подхватывая за плечи обеспамятевшего господина, который вот-вот мог свалиться на пол. — Да что же это… Чем помочь, хоть скажи…

Ничего не видя и не слыша, старик продолжал тянуть ладонь с мешочком в ту сторону, где должен был находиться светильник.

— Это мне, да? — неправильно истолковал его жест Орешек. — Ну, взял я, взял… Может, тебе водички? Или мокрую тряпку на лоб?

Илларни не ответил. Он не понял даже, чем закончилась его мучительная попытка спасти мир. Не успел понять…

* * *

Корабельный жрец бережно взял в руки выдолбленный из еловой древесины кораблик, наполнил его смолистыми щепочками, аккуратно посыпал сухой хвоей и с молитвами зажег крошечный костерок. Затем, не прерывая молитвы, под печально-суровыми взглядами матросов, на двух веревочках спустил игрушечный кораблик на воду так осторожно, что огонь даже не дрогнул.

Нет, это было не для Илларни. Такие «погребальные костры» разводили каждое плавание, если позволяла погода. Душа хотя бы одного из погибших в пучине моряков могла наткнуться на пылающий кораблик, очиститься и найти путь в Бездну.

А старого ученого ждал настоящий костер. Капитан заверил, что черная масса, видневшаяся сквозь тьму по левому борту, — это Можжевеловые скалы, это уже Грайан. Дальше судно пойдет вдоль побережья. Как только покажется местечко, где может причалить шлюпка, он, капитан, даст гребцов, а жрец сделает все, как полагается…

Пассажиры, стоя у борта, глядели на огонек в темной воде и на черные скалы вдали и думали каждый о своем.

Безмятежнее всего были мысли Айфера. Он сонно клевал носом и сквозь дремоту припоминал правила игры в «четыре камешка».

Арлина и Аранша стояли рядом, как две подружки. Мыслями обе были уже в крепости. Волчица с удивлением поняла, что вспоминает о далеком Найлигриме как о милом, родном доме. Как там без нее Дом Исцеления, чердак с лечебными травами?

Аранша размышляла о давних словах госпожи и Айфера — мол, по ней сохнет дарнигар. Шутили или нет? Спросить об этом, конечно, было немыслимо. Оставалось строить догадки — и занятие это, как ни странно, оказалось весьма приятным. В голову лезли мысли, далекие от сражений и привычной гарнизонной службы…

Нурайна уже свыклась с мыслью о том, что не смогла выполнить поручение брата. Хорошо еще, что тайна не досталась наррабанцам!.. Чтобы заглушить горечь разлуки со старым учителем, женщина прикидывала, что произошло бы, останься она в Нарра-до, во дворце. Разумеется, Светоч не успел бы хлопнуть своими длинными ресницами, как Нурайна оказалась бы его законной второй женой. А потом она быстренько объяснила бы Ахсе-вэш, что вторая жена — это смотря с какой стороны считать… О-о, какую она повела бы игру! Наррабан, как гигантский корабль, снялся бы с якорей и поплыл бы через море, чтобы причалить к грайанскому побережью и сдаться Джангилару…

Айрунги думал, что надо обязательно напроситься на берег — проводить великого ученого к последнему костру. И на корабль уже не возвращаться, а то как бы не пришлось все-таки отвечать за Найлигрим. Неприятности всегда ни к чему, а уж теперь, когда в жизни появилась новая Великая Цель…

Айрунги заметил, что вертит что-то в пальцах. Ах да, лист со сказанием о Двенадцати Магах, чудом утаенный во время налета разбойников. О Безликие, какая глупость! Как можно было столько лет держаться за эту детскую мечту? Вот сейчас — другое дело…

Как там говорил старик: простой состав, из обычных, дешевых веществ… Ну, если так, Айрунги посвятит поискам всю свою жизнь! Подумать только: может, великая находка была совсем рядом, а он, Айрунги, разевал завистливую пасть на всякие магические игрушки и не видел истинного пути к вершинам власти и славы!

А теперь у него есть зацепка. Он подслушал разговор Нурайны с этой дурочкой Волчицей. Сестра короля пыталась вызнать хоть что-нибудь о сотворении Души Пламени. Но глупая девчонка ничего не смогла вспомнить. Лежала, мол, на циновке в углу, тихонько плакала, а Илларни прикладывал к ее пылающим вискам лед…

Лед! Посреди Наррабана, на границе пустыни и огнедышащих гор! О, тут есть над чем поразмыслить! Лед — противоположность пламени… нет, не то… Ну-ка, ну-ка, в результате какого превращения вещества могла замерзнуть вода?..

Серый лист, некогда драгоценный, выпал из пальцев задумавшегося алхимика и улетел в море…

А Орешек уже справился с приступом горя. И даже сам удивился, как быстро отчаяние сменилось тихой грустью. Может быть, дело в том, что хозяина он потерял уже давно, пять лет назад. Но все эти годы Илларни был рядом, не уходил из памяти. В трудные мгновения Орешек спрашивал себя: «А что сказал бы хозяин?» И в ушах начинал звучать родной хрипловатый голос, чаще всего бережно произносящий слова древних мудрецов или поэтов — ведь для Илларни давно ушедшие в Бездну мудрецы и поэты были живыми людьми! Вот она, великая цепочка бессмертной мысли… но, значит, бессмертен и сам Илларни?

Недавно боги явили доброе чудо: хозяин ненадолго вернулся из небытия, одарил Орешка счастьем своего присутствия, сам порадовался небывалой удаче своего питомца — и вновь исчез во мраке. Что ж, спасибо богам и на том…

Теперь, облокотясь о планшир, Ралидж думал о будущей жизни в крепости. Хорошая жизнь, спокойная и по-своему интересная. Люди вокруг славные, почти родные… Но почему к этим мыслям примешивается нотка горечи?

И вдруг Орешек понял: в нем говорит оскорбленное тщеславие актера, чья роль уже отыграна. Зрители рукоплещут другим, а он должен идти за кулисы и отдыхать…

Ну и ладно! Ну и отдохнет! Женится на Арлине — разве не это когда-то казалось ему пределом несбыточных мечтаний? Все будут относиться к нему с глубочайшим уважением — разве плохо?..

Жаль, хозяин не дожил… Он, Ралидж, упросил бы короля позволить старому астрологу жить в Найлигриме. Конечно, сначала пришлось бы как-нибудь отовраться насчет этой жуткой Души Пламени, ну ее в болото под кочку! Зато в Найлигриме хозяин отдохнул бы на старости лет. Орешек его желания на лету бы угадывал! В шаутее, наверху, самое место для подзорной трубы… А какую библиотеку они бы вдвоем собрали!

Орешек коснулся груди, где под рубахой висел на шнурке черный мешочек — последняя память о хозяине, его нищенское наследство… До чего же это в духе Илларни: прожить бурную, полную приключений жизнь — и оставить на память о себе лишь клочок пергамента с простеньким рецептом!

Кстати, что это за зелье? Надо выбрать свободный денек да посмотреть, что из всего этого получится. Древесный уголь достать — пара пустяков, сера и селитра — тоже не бриллианты…

Но почему-то под рецептом крупно приписано: «Очень, очень осторожно!»

Тем более нужно попробовать, интересно же!..

И вдруг без видимой причины на Орешка снизошла твердая, светлая уверенность, что приключения не окончены. Он не мог объяснить, почему решил, что впереди ждут передряги поопаснее прежних. Просто знал, и все. И был рад этому.

Орешек поднял лицо к небу и сказал негромко (для этих зрителей кричать не надо, они и так все услышат):

— Почтеннейшая публика, прошу не расходиться! Это не конец представления, это всего лишь антракт!