Строго говоря, эта книга о том, как мы говорим с теми, кого любим. О словах любви. То есть меня будет интересовать то, как и почему мы говорим именно эти слова, а не те, именно эти, а не те аргументы приводим для любовного признания. То есть Х любит У и У, по мнению Х, должна ответить ему взаимностью, потому что А, В и С. Эти аргументы меняются от культуры к культуре. Например, на Никобарских островах молодой человек, чтобы стать женихом, должен был на год становиться рабом девушки, и если он нравился ей в этом качестве, она могла дать ему согласие стать его женой. В Руанде требуют, чтобы молодожены питали друг к другу ненависть и активно выражали ее при общении. После свадьбы жена должна приходить в дом к мужу и старательно избивать его. В Кении молодожена принято наряжать в женскую одежду, чтобы он получше усвоил, каково это быть женщиной и женой. Примеров различной экзотики такого рода очень много. И уверяю вас, наши с вами охи и вздохи, письма и клятвы, покажутся кенийцам не меньшей диковиной, чем нам кажутся их культурные традиции.
Что же именно в нас будет для них экзотичным? Какой он наш любовный миф?
Во-первых, у нас, у русских, любовь живет в сердце или душе, а не в голове, печени или животе. Мы уподобляем ее огню, в ней можно сгореть. Любовь – это опасность. Она никому не понятна, у нее нет причины, она ни из чего не следует, ее возникновение вызывает только удивление и недоумение, поэтому в любви нужно объясниться. То есть объяснить, восстановить недостающие логические связи.
Во-вторых, любовь возникает внутри нас как живое существо, рождается (или вспыхивает), растет, развивается и только потом, окрепнув, набрав силу, овладевает человеком полностью, становится сильнее его. Открыться и означает выпустить любовь наружу, показать ее другому, дать любви особую судьбоносную силу. Это-то и страшно, можно потом не совладать со своей любовью.
В-третьих, признаваясь в любви, мы признаемся в своей самонедостаточности. Именно поэтому мы и признаемся, а не просто говорим. Ведь самонедостаточность – это дефект, ущербность, зависимость, то, что обычно человек пытается скрыть от других.
Наш миф о любви, очевидно, зашифрован в этих трех действиях, совершаемых при любовном объяснении: объясняться, открываться, признаваться.
И все это для нас – и первое, и второе и третье – сущая мука.
Мучаемся, решаемся, подбираем слова, иногда произносим их, иногда пишем, а потом с теми или иными вариациями говорим главную фразу: «Я люблю тебя». Точнее – признаемся: «Я люблю тебя». Но какие мы приводим аргументы в своем объяснении?
Их масса. Мы киваем на судьбу. Мы говорим о взаимодополнительности. Мы вставляем напоказ свою потребность в другом, давая ему поле для самореализации.
Или мы симулируем все это, играя в любовь.
Игра в любовь – тоже часть нашей и европейской культуры. Опасные игры, игры с огнем, опасные связи. К слову сказать, роман Шодерло де Лакло «Опасные связи», вышедший во Франции в 1782 году, был переведен на русский язык и издан уже в 1805-м и пользовался широкой популярностью в России.
Прочтите это объяснение в любви. Тургенев «Отцы и дети», сцена объяснения Базарова и Одинцовой. Ведь это же одна из культурных моделей нашей любовной игры!
– Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастьем, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете? – Вы знаете поговорку: «Там хорошо, где нас нет», – возразил Базаров, – притом же вы сами сказали вчера, что вы не удовлетворены. А мне в голову, точно, такие мысли не приходят.– Может быть, они кажутся вам смешными?– Нет, но они мне не приходят в голову.– В самом деле? Знаете, я бы очень желала знать, о чем вы думаете?– Как? я вас не понимаю.– Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, – вам это самим известно, – что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды – вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? Какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать – какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?– Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно, что я занимаюсь естественными науками, а кто я…– Да, кто вы?– Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.– Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне отвечать так, а не вы.– Да чем же Аркадий…– Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы – с вашим самолюбием – уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.– Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините… я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние…– Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте, Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала…– Да и кроме того, – перебил Базаров, – что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать – прекрасно, а не выйдет – по крайней мере тем будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.– Вы называете дружескую беседу болтовней… Или, может быть, вы меня, как женщину, не считаете достойною вашего доверия? Ведь вы нас всех презираете.– Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.– Нет, я ничего не знаю… но положим: я понимаю ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит…– Происходит! – повторил Базаров, – точно я государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко сказать все, что в нем «происходит»?– А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.– Вы можете? – спросил Базаров.– Могу, – отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.Базаров наклонил голову.– Вы счастливее меня.Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.– Как хотите, – продолжала она, – а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?– А вы заметили во мне сдержанность… как вы еще выразились… напряженность?– Да.Базаров встал и подошел к окну.– И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?– Да, – повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.– И вы не рассердитесь?– Нет.– Нет? – Базаров стоял к ней спиною. – Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно… Вот чего вы добились.Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая – страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.
Посмотрите, как выстроена сцена любовного объяснения Базарова и Одинцовой. Тот, кто инициирует объяснение другого, своей откровенностью провоцирует его на откровенность. Это фаза первая . Каждый ведь может позволить себе быть откровенным, говорить «о себе», о «счастье». Адекватно, правильно, прилично ответить откровенностью на откровенность. Особенно если провоцирующий спрашивает: а что ты думаешь о счастье, любви и так далее? И вот разговор переходит уже в фазу два и становится разговором откровенным. Фаза два . Это, как правило, поединок очарованности и разочарованности. Провоцирующий выказывает наивность души, чтобы провоцируемый с ним поспорил. Там хорошо, где нас нет, парирует Базаров. Провоцирующий объяснение предполагает, что тот, другой, влюблен и потому станет защищаться, не хотеть искренности. И вот уже получается, что тот, кто охотится за его объяснением, выглядит куда более наивным и незащищенным, чем защищающийся. И, прикинувшись таким наивным, охотник или охотница безвинно так спрашивает, почти просит: «Мне бы хотелось знать, о чем ты думаешь?». Фаза два – это попытка через имитацию собственной наивности и чистоты залезть в душу другого. Фаза три . Тот сопротивляется. Тогда охотница (или охотник) передергивает, как в картах. Ты думаешь, я хочу узнать о твоих чувствах? Какая глупость, я хочу всего лишь узнать твои планы на будущее, профессиональные, не личные. Влюбленный немного расстроен. Он уже был готов, что его будут толкать на признание, ведь, полюбив, он хочет (и одновременно боится) открыть свои чувства. Ан нет! Кем хотите работать, спрашивает охотница. Фаза четыре : Что за глупые вопросы! Какое будущее! Влюбленный раздосадован. Да разве мы тут об этом препираемся? Потом, опомнившись, влюбленный попадается в ловушку и отвечает про врача. Его разве на самом деле об этом спрашивали? Нет, конечно. Но при такой охоте за признанием у влюбленного нет выхода из этой ловушки. Фаза пять : охотница утверждает, что влюбленный ее недооценивает (не верит, не уважает, не считает равной), в душе оскорбляет ее. Вот почему влюбленный не искренен. Почему не можешь сказать о себе все и немедленно, раз уважаешь меня, недоумевает охотница. Это провокация к тому, чтобы герой сказал: да что ты, ты для меня все, тебя-то я только и уважаю, и обожаю, и… Но тут наступает фаза шесть : герой пойман. Чтобы не ранить трепетную душу, витающую в облаках (фаза один), чтобы сгладить свою черствость и не быть самолюбивым букой (фаза два), в соответствии с появившимся вкусом к признанию (фаза три), чтобы не быть мелким, а быть смелым и масштабным (фаза пять), герой признается. Фаза семь : а зря. Это была игра.
Мы хорошо понимаем, что во многих случаях слова противопоставлены делу, они создают видимость реальности, не являясь ею. В этом ловушка слов, обман слов. Отсюда и происходит наша настороженность в отношении слов, все мы знаем: обещать – не значит жениться. Но без слов какая любовь?Слова, культура слов – часть нашей культуры любви, и словесная любовь – часть нашей общей культуры.Как у нас принято ухаживать?К какой точке в этом смысле находимся сегодня мы с вами?Принято ли у нас говорить даме комплименты?Сплошь и рядом.Ухаживать, проявлять галантность?Конечно.Помогать даме сесть, встать, пройти, спуститься? Само собой разумеется.Цветы, пальто, шампанское?Да!Но откуда все это – галантность, шампанское, комплименты?Сегодняшний ритуал ухаживания во многом заимствован из французских и – шире – европейских практик XVIII – начала XIX века. Вот как определяется галантность в словарях: «Галантность в переводе с французского языка означает изысканную вежливость, чрезвычайную обходительность. В XVII–XVIII веках под галантностью подразумевалась не только крайняя степень уважения к женщине, но и поклонение женской красоте, своеобразное «служение» даме, исполнение всех еe желаний и капризов».Наше сегодняшнее ухаживание и галантность – коктейль куда более сложносочиненный. В нем к французской галантности добавлена пролетарская свобода и прямолинейность, новоамериканское равенство полов, современный молодежный протест против «папочкиной морали» и многое другие. Глянцевые журналы один за другим транслируют со своих страниц «ловкие» тактики-практики ухаживаний, соединяющие в себе, что только может показаться увлекательным для читателя. Вот один из примеров, взятых мной в интернете и растиражированный в гигантском количестве на сайтах с названием типа «он+она».