Скандал надвигался неотвратимо и угрюмо, как грозовые тучи. Он навис над зрительным залом, угадывался в шарканье шагов и перестуке откидываемых стульев, в беготне краснофлотцев, которые тащили длинные скамейки из столовой, раздобывали стулья и табуретки. Старший политрук Петровский чувствовал обстановку всей кожей и злился от сознания унизительной беспомощности.
Мест все равно не хватало. Несколько дополнительных рядов, вплотную подступавших к эстраде, проблему решить не могли. Петровский понял это еще в тот момент, когда по его сигналу раскрылись двери, и толпа родителей повалила в зал. Помещение заполнилось мгновенно, а фойе не опустело. До начала концерта оставалось еще десять минут, а опоздавшие уже подпирали стены по всему периметру зала. Ну кто же мог предполагать, что явятся все? В конце концов, цель этого мероприятия была совсем не развлекательной…
Родительница Мымрина, исполнявшая обязанности старшего билетера, словно подслушала мысли старшего политрука. Лицо у Мымриной пошло багровыми пятнами. Она протолкалась к Петровскому и сказала ласковым голосом, прищурив, однако, маленькие и без того заплывшие глаза:
— Что будем делать, Евгений Николаевич? Стоимость билета пять рублей. И каждый имеет право…
Старшему политруку захотелось послать ее к черту или куда подальше, но он сдержался и только сердито засопел. Петровский понимал, что все произошло из-за его жадности. На последнем заседании совета содействия многие родители выражали сомнение в целесообразности распространения двойного количества билетов. А Петровского больше всего волновала выручка. Он рассчитывал, что придут не все, и принял «волевое решение». Но как же пропустить концерт, в котором согласились участвовать народные артисты Софья Петровна Преображенская и Николай Константинович Черкасов, Юрий Михайлович Юрьев и еще много других, заслуженных и народных. В общем, собралось созвездие талантов, сразу превратившее концерт в значительное событие культурной жизни города.
Мать Антона Донченко, отвечавшая за переговоры с артистами, рассказывала, что, узнав о его цели, все они отказались от гонорара, поставив единственным условием доставку их на концерт автомашиной. По самым скромным подсчетам, требовалось шесть легковых «эмок». Условие показалось Петровскому невыполнимым.
— Таксомоторы сожрут всю выручку, и концерт потеряет смысл, — сказал Петровский. — Другого выхода не вижу.
— Есть выход, — возразила мать Донченко. — Транспорт нам обеспечит начальник военно-морских учебных заведений.
Петровский вскинул на нее глаза и засопел. Обращаться к контр-адмиралу с такой просьбой? Ну уж нет!
— Номер не пройдет, — снисходительно объяснил Донченко старший политрук. — Бесполезное дело.
— У вас, может быть, и не пройдет, — согласилась Александра Тарасовна. — Я беру это на себя.
— Не возражаю, — сказал старший политрук. — Попробуйте…
В день, когда члены совета содействия отправились на прием в Адмиралтейство, Петровский не отходил от телефона. Он был убежден, что сейчас раздастся звонок и его пригласят для объяснений. Именно так все и случилось. В роскошной приемной, которая расположилась в апартаментах бывшего царского морского министра, дожидались очереди на прием многие командиры и в больших чинах, но старшего политрука пригласили в кабинет немедленно. Начальник ВМУЗ'ов стоял в окружении четырех женщин. Женщины говорили все одновременно.
Уже потом старший политрук узнал, что Донченко едва ли не с порога огорошила хозяина кабинета нескромным вопросом:
— Вы завтракаете каждый день?
Контр-адмирал удивился и предложил посетительницам сесть.
— Спасибо, мы только на минутку, — отказались женщины.
Тогда пришлось подняться начальнику ВМУЗ'ов. Воспитанный человек, он просто не мог сидеть в присутствии дам. Это был точный расчет. Собеседников теперь не разделял большой дубовый стол, обтянутый холодновато-официальным зеленым сукном. В такой обстановке оказалось гораздо легче разговаривать на житейские темы. Представительницы совсода одновременно просили, возмущались, умоляли и жаловались. Слишком стремительный натиск мешал адмиралу уловить цель их прихода. Воспользовавшись паузой, он сумел только позвонить адъютанту и передать приказание вызвать политического руководителя спецшколы.
— Нами замечено, — доложил Петровский, — что отдельные ученики не завтракают. Обследование их семей показало, что на завтраки не хватает средств…
Закончить фразу политруку не удалось, ибо вновь затараторили члены совета содействия. Каждая из родительниц спешила подкрасить сухую фразу собственными эмоциями, и разговор снова забуксовал.
— Да подождите вы, — с досадой оборвал их Петровский. — Слова не даете сказать!
Контр-адмирал слегка улыбнулся и приказал:
— Продолжайте!
— Учебная и физическая нагрузка в спецшколе немалая, причем она одинакова для всех, — говорил Петровский. — Мы считаем, что ненормальное питание может сказаться на физическом развитии подростков, а значит, и на качестве пополнения военно-морских училищ.
Старший политрук положил на зеленый стол сводку медицинского обследования личного состава спецшколы. Он все предусмотрел и хорошо подготовился к важному разговору.
— Какие меры были приняты? — строго спросил начальник ВМУЗ'ов. — Куда вы обращались?
Александра Тарасовна обеспокоилась. Беседа начала принимать нежелательный деловой оборот. Она попробовала было вставить слово, но старший политрук энергичным жестом заставил ее замолчать и продолжал докладывать начальству.
Он сообщил, что ни в гороно, ни в Управлении военно-морских учебных заведений не предусмотрено статей расходов на эти цели. Поэтому руководством спецшколы решено организовать шефский платный концерт и все средства обратить на организацию питания и. другой материальной помощи учащимся.
Идею такого концерта подал Радько, и она очень понравилась Евгению Николаевичу. В детских домах, в шахтерском общежитии, в кубрике тихоокеанского эсминца, где проходила его жизнь, — везде было принято все делить поровну, вплоть до посылок из дома. Индивидуализм вызывал у старшего политрука омерзение. Он был несовместим со службой на флоте. Организация бесплатного питания для нуждающихся учеников как бы подтягивала всех к одному уровню.
— Полезная инициатива, — одобрил начальник ВМУЗ'ов и выразил желание приобрести десять билетов.
Вот тогда у Петровского и мелькнула мысль о том, что следует распространить как можно больше билетов. Не будет же адмирал сидеть на всех десяти стульях?
Между тем Александра Тарасовна оценила ситуацию по-своему и решительно вмешалась в разговор мужчин.
— Насчет билетов не беспокойтесь. Мы и сами справимся, — успокоила она адмирала. — Но, пожалуйста, не срывайте нам концерт.
— То есть как? — снова удивился хозяин кабинета.
— Вот Евгений Николаевич, — кивнула родительница на старшего политрука и мстительно улыбнулась, утверждает, что вы ни за что не согласитесь выделить для артистов шесть легковых автомашин. А без них концерт не может состояться.
Контр-адмирал тут уж откровенно рассмеялся и заметил:
— Вам повезло, товарищ старший политрук. Энергичный родительский комитет. Весьма энергичный…
Шесть машин «М-1» составляли почти весь наличный легковой автопарк военноморских учебных заведений. Начальник ВМУЗ'ов согласился выделить свою автомашину. Но Донченко не успокоилась до тех пор, пока контр-адмирал не обзвонил начальников училищ и не приказал им сделать то же самое.
Для организации концерта оставалось только найти подходящий зрительный зал и по возможности без арендной платы. Эта проблема тоже была решена не без приключений.
— Насчет моего разгильдяя пришли? — спросил Петровского контр-адмирал Ковров. — Я уже в курсе.
Накануне адмирал выдержал тяжелую семейную сцену. Обнаружив у Геннадия ожог второй степени, адмиральша требовала от супруга, чтобы он добился сурового наказания капитана 3-го ранга Радько. Сам Геннадий утверждал, что теперь его обязательно выгонят из спецшколы. Сын ни о чем не просил, но видно было, что он тоже рассчитывает на отцовскую защиту. Однако все ходатайства были решительно отклонены. Контр-адмирал Ковров отказался идти в спецшколу и теперь, естественно, предположил, что старший политрук командирован для переговоров о сыне.
— Ничего нового сообщить не могу, — сурово сказал Петровский. — Вопрос будет решен на педагогическом совете. Директор спецшколы настаивает на исключении.
— Так… — сказал контр-адмирал Ковров. — Что же тогда вам нужно от меня?
Петровский промолчал. Если ответить, что он пришел насчет концертного зала краснофлотского клуба части, а вовсе не из-за Геннадия, его могли не так понять. Как они с Радько упустили , что командир учебного отряда, где имелся самый удобный и самый большой зрительный зал, и есть отец злостного нарушителя дисциплины ученика Коврова!
— Вы мне скажите, старший политрук, — спросил контр-адмирал, — откуда у него такие увлечения?
Петровский взял да и рубанул сплеча:
— От плохого воспитания!
Контр-адмирал в ответ усмехнулся, пожевал губу и вдруг перешел на «ты»:
— Видать, служба у тебя, старший политрук, нелегкая. Не всякий такое стерпит. А ведь ты прав. Сколько раз себя корил: «Не поручай пацана бабам». Недавно узнал, что Геннадий с матерью меняли в учебном отряде грязное рабочее платье. Три пары. Нет чтобы самим выстирать как положено. Мои-то подхалимы рады стараться. Подсунули взамен самые новые и лучшего качества. Начальника склада пришлось наказать, а разве он больше всех виноват? Может быть, ваш директор и прав. Пора Геннадию понять, что отец — моряк, а не «ваше превосходительство».
«Вот он какой!» — обрадовался Петровский и вслух заметил, что военный руководитель спецшколы Радько придерживается другого мнения.
— Пока карман не сгорел — не шелохнулся, — пояснил Петровский. — Выдержка у парня заслуживает уважения.
— И на том спасибо, — сказал контр-адмирал Ковров. — Теперь выкладывай, зачем приехал. Не для того ведь, чтобы папочку утешать?
Просто повезло тогда старшему политруку Петровскому. Он договорился о зрительном зале, и командир учебного отряда тоже приобрел десяток билетов. Евгений Николаевич окончательно решил не обращать внимания на число реальных «посадочных мест» в клубе, но он не учел, что у каждого адмирала, как правило, имелась еще и адмиральша, у которой могли быть свои представления о назначении купленных билетов. Мать Геннадия распределила их среди родственников и знакомых — «не пропадать же добру!».
В результате столь желанных «мертвых душ», а значит, и пустых кресел в зале не оказалось. Краснофлотцы дежурного подразделения, выделенного в помощь командиром учебного отряда, сбились с ног в поисках дополнительных «банок» и стульев. Но не в их силах было раздвинуть капитальные кирпичные стены.
Наверное, лишь Александре Тарасовне было бы по плечу найти выход из отчаянного положения. Но у нее и без того хватало забот. Тем более что в последний момент выявилось отсутствие конферансье. Старший политрук такую вероятность предусмотрел и заранее договорился со своим старым знакомым учеником Майданом.
Но эту договоренность никак нельзя было назвать обоюдной. Весь фокус заключался в том, что они беседовали вначале по другому, более важному поводу.
— Вы стояли рассыльным в день заседания педсовета? — спросил у Димки «бывший Женя».
— Не помню, — сказал Майдан.
— Как так «не помню»? Тут у меня документы.
— Если документы, значит, так и было, — скромно согласился Майдан. — Стоял у дверей, вызывал, кого прикажут, откуда мне знать, педсовет был или еще что?
— Это вы брось! — рассердился старший политрук. — Артяева только успели предупредить, а наутро все слова, пожалуйста, уже на чучеле.
— На каком чучеле? — удивился Димка. — Какие слова?
Вид у него был до того удивленный, что «бывший Женя» стал сомневаться. Может быть, весь разговор не по адресу? Петровский от подробностей воздержался, однако стал просвечивать Димку особым взглядом, который боцман Дударь именовал: «насквозь и даже глубже».
— Помнишь, что сказал военрук о неправильном… гм… отношении к учителю биологии?
— Так это было на большом сборе, — возразил Димка. — Конечно, помню.
— Передай кому следует, — веско предупредил «бывший Женя», — что, если такое отношение… гм… повторится, виновников вынесут из спецшколы. Безвозвратно!
— Есть передать! — сказал Димка и повторил приказание полностью, вместе с междометием «гм». — Вот только вы не сказали, кому это передать? — В глазах у Майдана сверкнули и сразу погасли лукавые зайчики.
— Сами должен сообразить, — со значением сказал Петровский. — Говорю как старому знакомому.
Зайчики подвели Диму. Теперь старший политрук был почти убежден, что его слова дойдут по назначению.
— Вот так, ученик Майдан! — решил старший политрук. — Раз уж зарекомендовал себя как рассыльный директора, поедешь со мной на концерт. В случае чего будешь объявлять фамилии артистов.
При других обстоятельствах Димка наверняка стал бы отказываться, но сейчас он должен был отвлечь «бывшего Женю» от опасных мыслей. Сам виноват. Не учел, что одну и ту же шутку нельзя повторять дважды. Затасканный юмор набивает оскомину.
— Справишься! — успокаивал Димку старший политрук, но на всякий случай предупредил: — Твое дело объявлять. Смотри, чтобы без пустой болтовни и эдаких штучек.
Появившись на эстраде, Майдан растерянно оглядел зрителей. Зрители не обратили на него ни малейшего внимания. Зал гудел и грохотал стульями.
— Полундра! — гаркнул Майдан во всю глотку, и сразу установилась тишина. Старший политрук вздрогнул и показал ведущему рыжий волосатый кулак. «Только этого еще недоставало!»
Ведущий заметил выразительный жест, он произвел на него слишком сильное впечатление. Майдан подобрался и каким-то чужим голосом, без всякого выражения объявил:
— Сейчас заслуженный артист республики, — тут он назвал фамилию известного солиста из «Мариинки», — споет арию… Снегурочки из оперы Римского-Корсакова «Снегурочка».
Зрители стали переглядываться. Александра Тарасовна за кулисами схватилась за голову. Сергей Петрович Уфимцев беспокойно заерзал в кресле первого ряда и сурово сдвинул брови. Сидевший рядом с ним Радько укоризненно покачал головой.
Странная реакция зрительного зала больше всего удивила самого ведущего. Он спохватился и огорченно махнул рукой:
— Простите, ошибся… Не арию Снегурочки, арию Снегиря…
Тут уж не выдержал сам солист. Он вышел из-за кулис и публично возмутился:
— Никакого Снегиря, молодой человек! Мизгиря буду петь! Запомните — Мизгиря!
Зрительный зал взорвался хохотом. Смеялись люди, которым посчастливилось занять места, согнулись пополам опоздавшие, сгрудившиеся у входа. Заслуженный артист вытащил из кармана парадного фрака носовой платок и уголком вытирал слезы. А темпераментная аккомпаниаторша, та просто упала на рояль и билась в судорогах на клавиатуре. И от этого казалось, что рояль тоже хохочет всеми струнами от басовых регистров до тоненьких дискантов-подголосков.
Димка Майдан смутился, совсем по-мальчишески рубанул рукой содрогающийся воздух и ретировался за кулисы. А у старшего политрука вдруг отлегло от сердца. Дружный смех разрядил атмосферу, и стало ясно, что скандала не будет.
За сценой сияющая Александра Тарасовна утешала ведущего.
— Я просто оговорился, — объяснял ей Майдан.
— Ничего, не переживай… Главное, не перепутал композитора…
— Вот еще! — вскинулся Димка, всем видом показывая, что это предположение совершенно невероятно.
— Римский-Корсаков моряк! — строго сказал он Александре Тарасовне и пожал плечами. Как она могла только подумать?
* * *
Чистая выручка от концерта, десять тысяч рублей, уже лежала на сберегательной книжке. Совсод единогласно решил внести деньги за обучение некоторых учеников и ввел для них бесплатные завтраки. Во втором взводе узнали об этом на следующий день после конца уроков, когда в класс вкатилась мать Гришки Мымрина. Она торжественно выложила перед Майданом месячный абонемент с отрывными талонами.
— Вот, Димочка, это тебе. Так решил совет содействия.
— Почему мне? — потемнел Майдан.
— Гонорар за вчерашний концерт! — заржал Зубарик.
Мадам Мымрина укоризненно взглянула на сына.
— Гриша пошутил, — стала ласково объяснять Мымрина. Она прямо-таки светилась от сознания своей благородной миссии. — Зато мы все заметили, что ты никогда ничего себе не покупаешь на завтрак.
— Значит, не хочется!
— Зачем ты обманываешь, Димочка? — обиделась родительница. — Мы все выяснили. Отца с матерью у тебя нет, мачеха уборщица, отчим…
— Кто вас просил? — перебил ее Майдан. — И вообще, обойдусь без ваших талонов…
— Как же так? — настаивала Мымрина. — В совсоде имеется акт обследования…
Ребята настороженно молчали. Жорка Куржак весь сжался. Вдруг заметили, что он тоже не завтракал целую неделю, и Мымрина начнет всучивать свои талоны?
Димка стоял багровый, будто вышел из парной бани. Он так бы и не взял талонов. Но громкий спор привлек внимание командира роты.
— Что такое вы гово'ите? — прервал Мымрину Ростислав Васильевич и обратился к Майдану: — 'азве вы 'ешили выйти из сбо'ной спецшколы по лыжам?
— При чем здесь лыжи? — огрызнулся Майдан.
— Дополнительное питание обязательно для всей сбо'ной, — отчеканил Оль. — Можете, конечно, отказываться. Никто заставить не может. Только к со'евнованиям вас не допущу.
Мымрина хотела что-то сказать, но обычно сдержанный командир роты ее опередил:
— Не знаю, кто вас инст'уктировал. Давайте сюда все абонементы. Если не в ку'се дела, нечего вмешиваться.
— Ах так? — воскликнула Мымрина и швырнула на стол пачку листков с печатями. — Гриша, пойдем отсюда. Нам здесь делать нечего!
Ростислав Васильевич протянул Диме одну из бумажек.
— Де'жите, Майдан, — заявил он тоном, не допускающим возражений.
Потом Оль стиснул в руке оставшиеся абонементы и направился в кабинет к Радько. Бесплатное питание для спортсменов никто не назначал. Этот вопрос нужно было срочно согласовать.
— Все предусмотрели, — покачал головой военрук, — кроме того, что у людей есть чувство собственного достоинства.
— Деньги уже распределены, — развел руками Петровский.
— Нельзя поручать деликатное дело посторонним лицам, — возразил Радько. — Ростислав Васильевич прав — здесь допущена серьезная ошибка. А за ошибки надо платить.
Евгению Николаевичу Петровскому ничего не оставалось, как согласиться. Он прикинул, что, в конце концов, ему никто не помешает организовать еще один такой концерт.