Мы с женой собрались в Москву и даже вышли уже из дому к ближайшей электричке, но по пути я случайно увидел их. На лиловых цветках розового осота сидели бабочки «Павлиний глаз». Вот. Цветы и бабочки. Иногда по три-четыре на одном растении. И ощущение было такое, что ты шел-шел куда-то и вдруг просто вышел на другую сторону ленты Мёбиуса, на другую сторону мира, может быть, даже в рай, где нет ни проблем, ни представителей низшего разума, ни безработицы, ни связанных с нею напастей, ничего такого. Просто цветы и бабочки. И колышется вокруг лиловое марево, и бабочки то раскроют крылышки – и глаза заливают какие-то радужные переливы, то сложат – и тогда делаются черными. Может быть, они специально созданы для того, чтобы пить мед этого осота и опылять его, а взамен, исполнив в воздухе любовный танец, тоже получать возможность продолжиться во времени…

Мы машинально все шагали и шагали в строну платформы, как вдруг меня просто пригвоздило к земле внезапной мыслью, и я сказал жене: «Послушай, давай никуда не поедем, а я сбегаю за фотоаппаратом, и мы пофотографируем их хоть часок, потому что завтра – завтра будет другой день, и мы их не увидим. А потом – будет вообще потом, и их, может быть, не будет уже никогда. Ведь я такого ни разу еще не видел…»

Я сбегал за фотоаппаратом: они не исчезли, только гуще клубился запах горячей травы и зрелого лета. И я снял все так, как придумал – «лето бабочек», потому что я знаю – еще день, два, и оно пройдет. Пойдут грибы, полетит желтый лист с березы, станет холодать по ночам, лисички пойдут, подосиновики, белые – а бабочек не будет. Так бывает всегда, ибо свойство жизни – ее быстротечность: вот лежат нерушимые снега, а потом на два дня встают белые туманы, и свет из дачных окон похож на свет иллюминаторов подводной лодки, а потом – все!.. Туманы пролизали снег до земли, и наступает время воды, и в полях за железной дорогой вспухают зеленоватые реки, и кажется, конца не будет этим талым водам… А вскоре на проталинах зацветает мать-и-мачеха, потом уж и с одуванчиков пух летит, вскипает жара, весь поселок блестит молодою жестью, стучат молотки, пахнет стружками и краской, потому что рабочие – они лучше всех знают, что все быстротечно. А потом приходят июльские ливни, и роют, роют землю и мозг, и вот будто конца им не будет – а оказывается, что все уложилось от вчерашней заутрени до послезавтрашней вечерни, колокола отзвенели, грянула жара, наступило лето бабочек. А что будет завтра, я не знаю, любовь моя…

Вот. И в результате мы два часа провозились с этими бабочками, обливаясь потом и отбивая атаки слепней, и это был уже не рай, но та добротная половина ленты Мёбиуса, где владычествует вдохновенный труд. А когда все было кончено, солнце уже клонилось к закату, орал кот, прося причитающихся ему «Бычков в томате», и мы, абсолютно счастливые, сидели под яблоней и курили, потому что все быстротечно и такого дня, как этот, точно не будет, а мы прожили его отлично. Поэтому кури, а потом целуй меня, целуй, ночь коротка, и только беспощадно-назойливо, как деревянная трещотка, кричит, распиливая время лета, птица-коростель…