Нас тогда наградили всех, кто был в атаке на перевал Самосьерры и выжил, но вышло так, что меня наградили первым. И сделал это лично Император.

  Когда он поднялся на четвертую уже захваченную батарею, я как раз пришел в себя и открыл глаза. Надо мной синело ослепительно высокое и чистое небо, а у самого лица белел какой-то горный цветок, пробившийся сквозь камень. Он был прекрасен, как сама жизнь. Чуть колыхаясь под ветерком, он тянул свои лепестки к солнцу. Было очень тихо. Только приближающийся стук подков и шелест осыпающихся мелких камней.

  Император остановил коня прямо у моей головы. После он сошел с седла и, отстегнув крест со своей груди, нагнулся и приколол его мне на изодранный мундир. Тогда он впервые сказал слова, которые повторил еще раз после, когда награждал выживших: 'Вы достойны моей Старой гвардии. Вы - лучшая кавалерия'.

  Это была одна Испания. Славная.

  Поручик задумчиво крутил в руке мундштук, воспоминания взволновали его, видимо он и сам не ожидал от себя такого эмоционального рассказа. Трубка опять едва не погасла, но пан Анджей раскурил ее, сделав маленькую паузу в своем повествовании.

  - Раненые и умирающие мои товарищи, и я сам, были отправлены в подвижной госпиталь в Аранхуэс. О, это была уже совсем другая Испания, наполненная болью и лишениями. Не думайте, что я жалуюсь, но это тоже будни войны, к которым надо готовиться воину, а вы сами хотели узнать разные стороны моей службы.

  Удивительно, но там мы получили минимальную помощь в лечении. Только хирург обрабатывал раны по прибытию в госпиталь, а дальше уже не лечили вовсе. Вернее мы сами лечили друг друга, как могли, перевязывали своих товарищей, особенно тяжело пришлось в самом начале. Капитан Козетольский вспоминал позднее, что едва не умер от голода в ожидании медицинской помощи. Меня не кормили три дня. Зато нас в госпитале посетили сам Наполеон и генерал Дюрок - видимо, французы считали, что внимание сильных мира сего заменяют страдающим и еду, и лекарства. Скорее всего, они ревниво ждали, пока мы выскажем жалобу.... Хоть одну-единственную... Слабость свою покажем.

  Не дождались.

  Правда после, когда я уже начал ходить, а наша атака стала знаменитой, многие офицеры намекали, что, дескать, и они участвовали в этой скачке на перевал. Что они готовы отблагодарить за мое подтверждение этого факта. Хотя, если честно, кроме майора конных егерей Филиппа де Сегюра, который примкнул к моему взводу, я больше французов в атаке не видел. Он - храбрец. Незадолго перед этим майор уже получил ранение. Но, тем не менее, бросился в атаку, вместе с нами не раздумывая. Были еще несколько адъютантов Императора, которые скакали с первым взводом, но это и все. Французы присоединились в большинстве к первому эскадрону нашего полка, который позже поддержал атаку. Уланы первого эскадрона меня и спасли, хоть им пришлось полегче. Без канониров пушки не стреляли...

  Была и третья Испания. Страшная. Я узнал ее зимой. Когда, находясь в патруле, впервые увидел человека со снятой кожей. Это оказался мой приятель, с которым мы делили беды и радости похода и рядом шли в атаку на перевал Самосьерры. Он угодил в лапы гварильерос (партизан). Его, после пыток еще живого, буквально ободрали крестьяне из небольшой деревушки у дороги, а руководил этим варварством священник.

  Вы понимаете это, пан Алекс? Я не могу понять до сих пор. Будь проклята гварилья и те, кто ее затеял!

  Мы мстили, как наши предки. Мы сожгли эту деревню. Вместе с жителями и священником.

  Огненной была четвертая Испания. Жаркой и дымной с удушающим запахом паленого человеческого мяса и криками заживо сгорающих людей. И горела не просто деревенька, а человеческая злоба и жестокость. Огнем пылала польская и испанская месть. Чья жарче? Какая разница, если в итоге - пепел.

  Но была еще и пятая Испания, когда на улицах Сарагосы мы дрались с горожанами. Детьми и женщинами в том числе. Они шли с ножами на наши сабли. Из пятидесяти пяти тысяч жителей и гарнизона города к концу длительной осады осталось едва ли двенадцать тысяч, и они не желали сдаваться. Навахи были и у семилетних детей, и у старух. У них закончилась еда и порох. Истощенные, израненные и обессиленные, они лезли телами на штыки. Только ножи и ненависть.... Если не хватало сил резать, просто шли, чтобы плюнуть нам в глаза и умереть, выкрикивая в лицо врага проклятия или славу своей земле и Святому Якову.

  'Santiago! Santiago! ¡Viva España!' - они шептали, если не было сил выкрикнуть.

  Вот такая она, Испания...

  Славная, проклятая, страшная, жестокая, гордая и прекрасная, но и смертельно опасная для нас. Цветущая земля с людьми, которые по отваге достойны называться друзьями, но стали нашими смертными врагами. Людьми, которых мы обучили жестокости, и они сами теперь преподают эту науку нам. Гордецами, чей гонор не меньший, чем у поляков и не менее нас любящих свою землю. Они - словно наше отражение. Порой увидеть себя без прикрас полезно. Но вместе с тем и страшновато видеть свои уродства. - Пан Анджей отложил окончательно выгоревшую трубку. И со смешком закончил свой монолог.

  - Хм... Вы не находите, пан Алекс, что война делает из солдат философов. Надо либо окончательно огрубеть и оскотиниться, либо действительно по-философски относится ко всему, что происходит вокруг тебя. Чтобы не рухнул рассудок, чтобы просто оставаться человеком.

  Порою плохо иметь живое воображение. В коротком рассказе ветерана Испанской войны было столько всего разного, что разум просто не успевал переварить за время выкуренной трубки. Здесь нет телевизоров и кинозалов, но зато здесь умеют рассказывать, да так, что действо словно проходит перед глазами и даже не в одном варианте происходящих событий. Меня даже начало колотить от эмоционального солдатского рассказа.

  - Почему? - Этот вопрос вырвался у меня непроизвольно. - Почему за ним так идут...?

  Сумбурный, спонтанный и непонятный до конца даже для меня самого вопрос, но поручик понял. Было странно, видеть мудрую улыбку старца на молодом лице улана. Пан Анджей свято верил в то, что говорил. Всем своим естеством, всей душою и сердцем.

  - ОН идет в бессмертие и предлагает присоединиться. Разве за такое, жизнь - цена?

  Имеешь ответ, Серега. Честный. И что хочешь с ним то и делай.

  Вот тебе и маленький Бонапартий, над которым посмеивался в своем далеком будущем. Вот тебе и 'Корсиканский выскочка'. Это какую же глыбищу свалили русские штыки в союзе с морозами и русскими просторами? Масштаб-то хоть осознал, Серега?

  А если бы не остановили?

  Был бы Британии гаплык, даже к гадалке не ходи. Только вопрос времени. И гварилью испанскую задавил бы своей харизмой корсиканец. Нашел бы способ. Не силой так как-то по-иному. На то и гений. Это сейчас его гордыня давит, невместно с 'голодранцами' дело иметь Императору. Но он далеко не дурак, степень опасности понял бы, в конце концов. А там - дело техники. Год в Испании и все. Были бы самые верные союзники. Испанцы - народ, живущий эмоциями, а от ненависти до любви, сами знаете, всего-то шажок. Вот ведь...

  Такой силой воздействия на людей в двадцатом веке, пожалуй, не мог похвастаться никто, даже при всей мощи пропагандистского аппарата. Разве что в древности воины так боготворили Александра и Цезаря, Аттилу и Тимура.

  Выходит, мы оказались единственной силой, что смогла остановить мощь Наполеона, подминающую под себя мир.

  Хм. 'Никто кроме нас'? Это, еще с каких же пор, а, Серега?

  А всегда, Серый, всегда.... От Олега Вещего. Судьба у нас такая. И этого нам не прощают...

  Вечно чьи-то умные планы ломаем.

  Тьфу ты.

  И вообще, пошли спать. А-то переколотил этот поляк душу, словно коктейль в шейкере. Теперь вот мучайся от мыслей, пока заснешь. А отдохнуть надо.

  Завтра двигаем в Варшаву, а оттуда - домой.

  Вариант возврата в Россию там и решим, по обстоятельствам. Заодно и весточку передадим, что живы да здоровы. В Варшаве есть один адресок-явка... Куракинский, конечно, а кого же еще. Вообще молодец князь Борис Алексеевич, с агентурой в его секторе был полный ажур. Сбор и передача информации - на высоте. Просто талант у человека заниматься таким делом, шпиенским. Далеко может пойти. По крайней мере, такого министра полиции иметь в любой стране не считали бы зазорным. А если чего-то типа абвера или внешней разведки Александр замутит, то кандидат на должность главы такового ведомства уже есть готовенький.

  Эй, стоп. А кто сказал, что такового не имеется уже? Если об этом не знаю я, то совсем не обязательно, что такой службы нет в природе.

  Качество работы агента Изи я смог оценить лично, если он и Черкасова сможет вытащить, то тогда вообще... Респект и уважуха. Надеюсь барон не в числе убитых. Дай-то Бог...

  Кто-то же такие кадры ковал. Или тоже, самородки природные? Ага, как же... Тут школа чувствуется. Мне как человеку иного времени есть с чем сравнивать, оттого и заметно.

  Размышляя таким образом, я и вкатил на любезно одолженной паном Юзефом коляске в город.

  Ах, Варшава! Она была истинно прекрасной. Дома, люди, разноязыкая речь. Буйство красок нарядов, женских улыбок, мужских мундиров. Выезды, кони, кареты. Свое имя - Маленький Париж, Варшава носила по праву.

  Мы легко сняли пару комнат в пансионе невдалеке от центра, гайдуки остались в комнатах, а барин со слугой отправился на прогулку.

  Так, постукивая тросточкой по брусчатке, я прошел в крохотную ювелирную мастерскую, где и находилась явка агента Куракина. Гаврила для страховки остался на улице.

  Ювелир, а по совместительству агент - человек пожилой, степенный и неспешный. Он очень внимательно рассмотрел старинную римскую монету, которая, кроме своей ценности золотого эквивалента, служила еще и паролем.

  - Я бы просил оценить данную монету, пан ювелир.

  - Это моя работа, ваша милость. Вы хотите ее продать?

  - Еще не решил, она у меня случайно - карточный выигрыш. Так как?

  - Желаете во франках?

  - Да, желательно.

  - Могу предложить вам двести франков. Монета действительно редкая.

  - Могу продать за триста, пан ювелир, и то если вы не будете торговаться.

  - Увы, но я за такие деньги ее не возьму, хотя в Вене вы продали бы ее и дороже. Варшава несколько легкомысленно относится к античным вещам. Не модно.

  Если ваша милость располагает временем, то через два часа у меня будет клиент, который ценит подобные вещи больше меня.

  - Хорошо. Я подойду. В...?

  - К шести часам. Пана устроит?

  - Вполне.

  Вот так фокус. Это кто мне рандеву назначает? Отзыв на пароль был правильный 'Вена', но приглашение на вторую встречу - явно что-то вне плана. Знака провала, отсутствия звоночка над дверью, не было. Тренькало, когда входил, но все равно, надо подготовиться. Мало ли...

  Но обошлось. Когда я, подстрахованный тремя вполне вооруженными и очень опасными личностями, вошел к ювелиру, то неожиданно получил массу положительных эмоций. Агент сообщил, что рандеву назначил мой командир по этой операции Валентин Борисович Черкасов собственной баронской персоной. Правда, персона была не совсем целая. Подранили нашего барона. Впрочем, ему еще повезло. Троим из шести человек группы Черкасова, включая агента Изю, посчастливилось меньше.

  Ювелир проводил меня прямо к раненому в комнатку, благо в том же доме, что и мастерская.

  Случайность, в общем-то. Патрулей не должны были встретить. Их попросту не было на левом берегу Вислы, куда переправилась группа. Хотели по-тихому засветиться, а получилось шумнуть очень громко. Уж слишком долго нам везло, и судьба решила скомпенсировать везение скоротечной дорожной стычкой, столкнув группу прикрытия с фельдъегерской императорской почтой, следующей в сторону Парижа.

  Офицер-фельдъегерь и четверо сопровождающих конников открыли стрельбу сразу, согласно устава. Видимо, сочли бешено мчавшихся всадников, выскочивших из лесной дорожки на тракт, нападением. Наши, естественно, ответили. Увы, результат стычки - двое убиты, а двое, включая барона, ранены. Счастье еще, что не слишком тяжело. Изя, как проводник, поймал самую первую пулю в грудь. Сразу наповал. Фельдъегерей же со злости положили всех, почту забрали как трофей и, заложив петлю, незамеченными вернулись к Висле. Хоть этот заячий скок удался. Со своего следа погоню сбросили.

  Ночная обратная переправа прошла неудачно. Раненого в бедро Черкасова поддерживал уцелевший боец, второй берег трофейные бумаги, а третий, раненый в руку, переправлялся сам. От помощи он отказался, просто плыл, уцепившись за гриву коня, но не рассчитал своих сил. Не доплыл. То ли не удержался, то ли потерял сознание, но не выгреб парень. Висла - река широкая и коварная, а в темноте и не увидел никто. Конь на берег вышел сам. Так-то вот. Практически на ровном месте потеряли троих из шести, да барон ранение получил.

  Варшавская квартирка ювелира оказалась для Черкасова просто палочкой-выручалочкой. Раненого определили сразу в отдельную комнатушку на втором этаже здания, а бойцов поселили на чердаке. Здесь было можно отлежаться и подлечиться, что барон, в общем-то, и делал. С раной в воду лезть - чистое безумие, и ночная переправа икалась теперь барону сильнейшей лихорадкой. Но тут вышла дополнительно еще своя история.

  В письмах, что вез фельдъегерь, оказался интереснейший документ. Нечто вроде отчета Варшавского Сейма Парижу по всем связанным с внешней политикой делам его восточного соседа. Очень подробненький доклад, касающийся не только России, но и сопредельных ей стран.

  Прогнулись ли поляки, верноподданнически делясь такими сведениями, или преследовали какие-то свои цели, составляя трофейную подборочку, не знаю. Скорее второе. Проталкивала шляхта потихоньку свою политику возрождения Речи Посполитой от можа до можа.

  Ведь именно в это время Наполеон планировал компанию 1812 года. Нужно было определиться с направлением главного удара. Преимущество предоставлялось двум планам. Первый из них, что и был впоследствии реализован, заключался в быстром походе на Москву, разгроме российской армии и заключении выгодного для Франции мирного договора.

  Второй план предусматривал отобрать у России украинские и литовские губернии, расширить Польшу от Балтики до Черного моря, захватить Киев, укрепиться на линии Двина-Днепр и продолжать после этого наступление на Москву. При этом учитывалась и Турция, которая должна сковать армию на юге.

  Планы нападения на киевском направлении Наполеон обсуждал именно в эти дни с военным руководством Варшавского герцогства - Юзефом Понятовским (польский князь и генерал, маршал Франции, племянник последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского) и Михалом Сокольницким (польский генерал, в 1811 году командовал Радомским военным округом, талантливый штабист и топограф).

  Понятовский, подчеркивая важное стратегическое значение территории Украины, настаивал на немедленном походе на Волынь и Подолье. Сокольницкий предлагал разделить будущую войну на две кампании: во время первой - войти на территорию Правобережной Украины, овладеть Киевом, присоединить Левобережную Украину и восстановить Польшу в границах 1772 года, а во второй - бросить все силы на овладение Москвой.

  Целая пачка документов в виде переводных списков (копий) с документов заверенных высшими русскими сановниками и самим Александром I. А также переводы некоторых шведских и турецких документов. Вся эта макулатура должна была весьма укрепить доводы польских генералов.

  Ой, течет где-то на наивысших этажах власти моей державы. Этакую прорву нарыть - надо здорово постараться. Да и народу задействовать полякам пришлось немало. Работы для нашей контрразведки - море. Но самым важным в этих бумагах было иное.

  В отчете, в числе прочего, Бонапарта уведомляли об изменении в ближайших планах Турции в военных действиях против России. Также заверялось, что русское командование пока не осведомлено о турецких планах, поскольку отдало приказ об отправке части войск из Валахии в Россию.

  Как уж эти сведения поляки добыли - неизвестно, хотя у них всегда с Турцией торговля была неплохо поставлена, оттого и разведка наверняка на уровне.

  Данные для России - чрезвычайно ценные и требующие немедленной доставки командующему Дунайской армией Кутузову. Он должен быть осведомлен об изменениях в планируемом походе видинского паши Измаил-бея на Малую Валахию, пока визирь с основной армией будет стоять против Дунайской армии русских, отвлекая ее на себя.

  Путь янычарам паши Измаил-бея на Журжу - крепость отданную турками в 1810 году, и являющуюся ключевым пунктом компании этого года, преграждал лишь немногочисленный отряд генерала Засса и Дунай. Здесь турки могли совершить маневр с выходом в тыл Дунайской армии. А это почти наверняка поставит наших в очень трудное положение. Отбивать одновременные атаки с фронта и фланга ослабленной недавней отправкой части войск армии будет очень трудно. Тут уже не о победе надо думать, а как бы не потерпеть поражения. Следовательно, мира в этом году от Турции не добиться. России же в следующем году придется воевать на два фронта.

  Плохо...

  Зато, если знать, где и когда паша будет переправляться, то даже небольшими силами можно сорвать или значительно затруднить переправу. А в бумагах как раз было указано - и где, и когда, и каким количеством войск будет действовать видинский паша. Даже пункты, куда он будет выдвигаться после переправы, и как впоследствии согласовывать свои действия с Великим визирем.

  Ценнейшие сведения. Молодцы поляки, спасибо им, постарались.

  Но отправить-то данные как? Сам барон - пораненный и не ходячий. И что делать? Не бойцов же посылать. Черкасов все свои аристократические ногти изгрыз. Ну, некого послать с известиями немедленно, хоть плачь. Нет, найти надежного человека можно, но время, время.... Известно, что ложка дорога к обеду.

  И вдруг - такая удача, Сережа Горский нарисовался. Вот тебе и готовый гонец. Надо было только решить, куда его направить, то ли как положено по команде - до Смоленска, или сразу в Дунайскую армию. Начальство к таким вещам относится весьма ревниво, а русский генералитет - тот еще змеюшник. Правильнее было бы сразу на Дунай, хоть и более рискованно, да и по шапке руководство могло настучать. Но время поджимает. Значит, и 'быть по сему', на Петровский манер решил Вадим Борисович.

  А меня, честно говоря, взяло сомнение.

  Нет, передать часть данных, касающихся турецкой компании в самом скором времени, просто необходимо, сей пункт даже не подвергается сомнению, но и себя любимых прикрыть надо. Уж больно хорошо мне запомнилась головомойка от князя Кочубея. Вельможи - народец злопамятный. Ежели подчиненный мог в клювике принести козырь для пользы лично ихней персоны, и пренебрег - не простят. Свое сомнение я и высказал, на что барон крепенько призадумался.

  - А ведь вы правы, Сергей Александрович. А мне непростительно....

  Давно не был при Дворе, уже успели позабыться эти вечные интриги. При армии все как-то проще, хотя и здесь случаев присвоения чужих заслуг и затирания иных себе на пользу хватает. Могу оправдать свою ошибку только лихорадкой и многодневным отчаянием от невозможности передать ценные сведения.

  Браво, Горский! Кажется, ваше чутье нас спасло от многих неприятностей в будущем.

  Вы действительно прежде не были представлены при Дворе? - Черкасов даже побледнел слегка, пытаясь за шуткой скрыть досаду на себя. Потом продолжил.

  - Будь при Дунайской армии прежний командующий, все было бы проще, но с Михайлой Илларионовичем ухо востро держать надо. При государе и в Свите он человек заметный и прежде всего царедворец и дипломат, а уж во вторую - военный. А талантами его Бог не обидел. Как вывернуть может, только он один и ведает. Но себе на пользу - это обязательно.

  Вообще с этими письмами странность за странностью идет. Столько всего! Если бы не полная уверенность случайности стычки, можно было бы предположить, что сведения подложные. Но нет! Случай явно не тот....

  Ах, ну почему я не могу ехать сейчас? До чего же обидно, Горский. - Барон грустно вздохнул, прервавшись. Ему явно не терпелось поскорей попасть в Россию и получить причитавшиеся ему по праву лавры и за операцию с типографией, и за добытые сведения.

  - Все равно.... Приоритет нашего руководства должен быть однозначным. Как же этого добиться? Ведь выпускать бумаги из рук нельзя. Основной пакет я отвезу как чуть окрепну. Рана за неделю-другую должна зажить. А как быть с турецкими бумагами? Ведь их одинаково срочно нужно переслать и в Россию и на Дунай. Хм...

  Переслать? А ведь это мысль.

  Дипломатическая почта? - Подхватил я. - И быстро, и надежно. Да еще опечатать конверт...

  - Вы мечтатель, Горский. - Перебил меня Черкасов. - Во-первых, посланника в Варшаве нет. Ближайший находится в Вене.

  В Вене посланником - полковник барон Фёдор Васильевич Тейль ван Сераскеркен из голландцев. Барон не в вечном подданстве России, но умный и честный человек. В службу принят еще при Павле Петровиче, тогда же зачислен в Свиту по квартирмейстерской части. Мой знакомец, к слову. В Шведскую компанию стояли на одном постое неделю. Под покровительством князя Волконского Петра Михайловича сей полковник находится, лично управляющего Свиты государя по квартирмейстерской части. А князь - человек непростой. С князем Кочубеем они приязненны, но и себя Петр Михайлович не позабудет. Потому, почту представленную к дипломатической пересылке полковник вскроет и прочтет, согласно должности. А уж каковы ему даны инструкции от квартирьерской службы, того не ведаю. Орлянка выходит....

  Хотя, если грамотно составить сопроводительный документ, где отметить и немалый вклад квартирьерской службы. Поделиться, так сказать, славой. От нас не убудет. Поскольку основной пакет бумаг со мной остается. Да от себя пару слов лично отписать барону Тейлю. Ведь на войне мы из одного котла хлебали. Пожалуй, пожалуй.... - Барон задумался, прикидывая варианты решения задачки про козу, волка и капусту на свой лад.

  Ну и ладушки. Мне свой загривок под вельможные тычки подставлять в лом. А Черкасов у нас из Общества, ему виднее. И вообще, он - командир.

  Барон Вадим Борисович командовать и брать ответственность на себя умел, а для меня же и вовсе все просто - приказ командира есть приказ.

  Сделай, господин поручик Горский, и точка.

  Так что завтра ждет дальняя дорога в ставку Михайлы Илларионыча Кутузова в Румынии, сиречь - Валахии. Благо у нас документы достаточно надежные и легенда тоже. Отдохнули изрядно. Короче - в путь. До Вены - дилижансом, как обычные пассажиры. Там - передача пакета посланнику, а после уже верхами до Пешта, и дальше на Бухарест. В ставку, что располагалась в Рущуке при Дунайской армии к концу июня как раз и доберемся. Заодно и Европу погляжу.

  А Черкасову всю ночь работать, составляя донесение Кутузову и снимать копии с турецких бумаг. Не, подчиненным иногда быть классно....

   Путешествие к русской Дунайской армии запомнилось тремя событиями. В самом конце путешествия уже в Валахи нарвались на башибузуков. Что за народ - непонятно, то ли гайдуки валашские, то ли турецкий иррегулярный отряд, то ли дезертирский сброд. Не было времени определиться. Они все там по одной моде одетые ходят. Усы, овчинные безрукавки, да сабли с пистолями. А головы к седлам действительно привязывают. Дикий народ....

  Это было третье событие.

  Вторым событием стала встреча с русским военным посланником в Вене. Получил новый для себя опыт общения со шпиеном в его естественной среде в режиме онлайн. Колоритный дядечка оказался этот полковник, русский барон голландской национальности.

  Но самым первым впечатлением стало путешествие в дилижансе от Варшавы до Вены. Знал бы, какая мало комфортная предстоит поездочка, наплевал бы на конспирацию и попробовал убедить Черкасова приобрести-таки коляску с крепкой парой лошадей. Средства позволяли. Но Черкасов настаивал на дилижансе. Вот и поехали.

  Что такое дилижанс? Если по ощущениям человека двадцатого века, то это - переполненное купе, выдернутое из общего вагона. При этом купе лишено стекол, которые заменили кожаные шторки от дождя, и помещено в открытый кузов грузовика, движущегося по второстепенной, неремонтируемой уже долгое время дороге. Тряско, душно, тесно и пыльно. Правда, по тем временам, довольно быстро. Где-то читал, что скорость дилижанса была порядка десяти километров в час. Враки. Шли побыстрее. Засекал по верстовым, вернее километровым столбам. За час проскакивали когда четырнадцать, а то и шестнадцать столбиков, которые ставились по новой французской метричной системе через каждый километр. Сильные запряжные кони в основном шли рысью, очень редко меняя аллюр, переходя в галоп. Это, наверное, когда время нагоняли, а может возница-лихач попадался или уж больно подходящий участок дороги подворачивался. Бывало, переходили на шаг. На слишком крутых подъемах кучер берег лошадей. Но и крейсерская скорость на рысях была более чем приличной. Невольно задумался об относительности скоростей и комфорта в разное время. У нас стольник в час - нормально, а здесь на порядок меньше - за счастье. Да и лошадки - не мотор. Живые они, не железные. Вон тянут сейчас за собой карету да пофыркивают.

  Аллюр два креста выходит дилижанс держит, если вспомнить условное деление скорости доставки пакетов посыльными, который обозначался количеством крестов на пакете. Один крест - до 12 км/час шагом - легкой рысью, два креста - 12 -15 км/ч рысью - медленным галопом, три креста - максимально быстро. А значит, полевым галопом с места и наметом, погоняя шпорами плетью. Выходит до 30 км/час, если возможно - еще быстрей, ведь лошадь может на коротких дистанциях держать скорость даже до 70 км/час. Получив такой приказ, лошадок не жалели. Да и себя тоже.

  Примерно через полтора-два часа движения - станция. Смена упряжки. Причем упряжку, весь шестерик, меняли полностью, одну отцепили, другую прицепили. Вся смена минут за пять - десять. За это время можно слегка размяться, кучер проверял багаж и лошадей, а сопровождающий принимал или сдавал почту. Трижды в день останавливались перекусить в тавернах и один раз ночью. На кофе. Дилижанс двигался подобно поездам круглые сутки. Для освещения дороги ночью на крыше экипажа крепились громадные фонари, прообраз будущих автомобильных фар.

  Если пассажир устал - свой сервис. Сходи на станции, отдохни в комнатке гостиницы специально для этого пристроенной к станционным тавернам. Потом садишься в другой экипаж и продолжаешь путь. Билет оплачивался только раз. Пересадка бесплатная, только от наличия свободных мест в дилижансе зависит. Правда, за гостиницу приходилось раскошеливаться. Не хочешь или спешишь - терпи дорогу до конца. Условия, конечно, спартанские. В экипаже находились четыре стационарных сидушки, где могли с каким-то комфортом сидеть лицом к лицу четверо пассажиров. Еще четверо располагались на откидных табуретах расположенных на дверках кареты. Теснотища. В фильмах как-то вроде посвободней казалось в этом транспорте.

  Нам еще везло, почти весь путь проехали в чисто мужской компании. Всего раз в дилижанс подсели две дамы с сопровождающими кавалерами. Вот тогда действительно стало тесно. Вояж их был не особо долог, всего три станции. Но возненавидеть нынешнюю парфюмерию мне хватило. Крепкими духами пользовались дамы. М-да.... Советская 'Шахерезада' отдыхает. Но запах пота перешибали - это точно. Мужчины-попутчики боролись с неудобствами попроще, предпочитали алкоголь вовнутрь. В подпрыгивающем по неровностям дороги экипаже особо не побеседуешь. Хоть экипаж на рессорах, но трясло чувствительно. Поговорить с попутчиками удавалось лишь в местах, где дорога шла на подъем и лошади сбавляли ход, тогда подкидывало меньше, да еще на стоянках. На участках же крытых брусчаткой грохот металлических ободов заглушал все звуки. А таких было много. Дороги находились в ведении государства и содержались в порядке, для начала девятнадцатого века, конечно.

  Семьсот километров пути до Вены мы одолели быстро. Примерно за двое с половиной суток. Хоть дремать сидя не особо комфортно, но нам ли привередничать. По сравнению с моей сумасшедшей скачкой наперегонки с начинающейся зимой в прошлом году - семечки. И вообще, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Но на будущее я все-таки предпочту передвигаться в экипаже собственном или наемном, либо верхом.

  Вот верхом мне еще и предстоит в ближайшее время проехаться. До Бухареста дюжина сотен верст, да до Рущука еще где-то сотня. Напрыгаюсь в седле до одурения. В Вене сразу и озаботились приобретением транспорта, то есть лошадей и снаряжения. Гаврила с гайдуками прямо с дилижанса отправились приобретать все это добро, а я направил свои стопы к посланнику. За своего управляющего я не переживал, да и Грач с Перебыйнисом лошадники отменные, а что немецкого не знают, так это - мелочи. Язык денег - универсальный. Думаю, что и венские барышники полиглоты те еще. Наверняка шпрехают на всех языках соседних с Австрией стран, в том числе и на польском. Работа обязывает.

  Направлялся я, разумеется, не к чрезвычайному посланнику Российской империи при Австрийском дворе графу Густаву Оттоновичу фон Штакельбергу. Тот был слишком заметной фигурой к которой так запросто, да еще и не привлекая к себе внимания, было не попасть. Я кое-что знал о нем.

  Много хорошего для России сделает еще этот человек. Помню из истории. С ноября 1810 он - чрезвычайный посланник и полномочный министр в Вене. Наблюдал за действиями армии Наполеона в Европе. Обеспечил поддержку мирных контактов между российским и австрийским дворами и сохранение Австрией фактического нейтралитета во время войны 1812. Матерый дипломат и царедворец. Нет. Мы к нему ломится не станем, а пойдем другим путем. Все равно документы в его руки попадут, в конечном итоге, а мне светиться нет смысла.

  Кроме чрезвычайного посланника в Вене находился, в качестве обычного посланника и военного агента, барон Фёдор Васильевич (Дидерик Якоб) Тейль ван Сераскеркен. Полковник квартирьерской службы. Тоже дипломат, но не так на виду. Труба пониже, дым пожиже, а для нас - самое то. Вот к нему мы и направимся да напросимся на прием.

  Полковник жил рядом с посольством в съемном доме. Вернее в огромной квартире, которая занимала где-то половину солидного трехэтажного здания . Интересно, во сколько сие роскошное жилище обходится русской казне? Впрочем, положение обязывает. Заодно позволяет содержать целый штат слуг. Крепких ребят с цепкими глазами и мягкими движениями. Тоже, видать, на службе.

  Через одного из таких ливрейников я передал записку с рекомендацией от Черкасова хозяину квартиры. Цидулка написана рукой штабс-капитана вроде как от сослуживца по Шведской кампании.

  Принят был незамедлительно. Полковник Тейль встретил меня холодным полупоклононом и недоверчивым взглядом. Дабы убрать все непонятки беру инициативу на себя. Как бы только лишнего не брякнуть.

  - Федор Васильевич. Я прибыл в Вену для передачи вашему ведомству сведений, представляющих интерес для России. Хочу заметить, что я лишь посланец. Все сведения добыты человеком, который и рекомендовал меня для встречи с вами. В пакете содержится более подробное письмо с комментариями к документам им написанное собственноручно. Себя я назвать не могу, так как вынужден исполнять инструкции от того же человека. Официально меня здесь нет.... Прошу принять пакет. У меня же, к сожалению, очень мало времени, и мне необходимо продолжить свой вояж незамедлительно.

  Взгляд полковника теплей не стал. Пакет по его кивку принял слуга. Второй лакей грамотно располагался за моей спиной. Не дернуться.

  - Я вынужден попросить вас задержаться. Еще совсем ненадолго. - Полковник смотрел за мою спину, где шуршала бумага вскрываемого пакета. - Вас рекомендовал...?

  - Прошу прошения, барон, сей человек не хотел бы чтобы кто-либо кроме вас знал его имя. Он, как и я, сейчас инкогнито. Простите, еще раз... - прервал я.

  Полковник озадаченно кивнул, потом произнес. - Попрошу вас чуть позже описать лицо, которое дало вам рекомендации. Вы должны понимать, что я обязан быть уверенным, что посланец именно от того человека, о каковом и говорится. - После осторожно, двумя пальцами взял протянутый слугой развернутый листок письма Черкасова.

  А что? Разумно.

  Подождем. Расскажем. Мне не тяжело. Действительно, человеку с улицы не много доверия. А полковник - человек ну очень недоверчивый.

  Федор Васильевич читал внимательно, порой возвращаясь к прочитанному. Наверняка почерка Черкасова он не помнил, но некоторые описанные события и намеки должны были убедить, что письмо именно от его знакомца с войны. Плюс мое описание Черкасова. В итоге, вроде поверили. Когда же полковник просмотрел предоставленные документы, то у него сразу возник вопрос, как они попали в руки Черкасову. Не деза ли?

  Интересный дядя. Глядит так спокойненько, головкой кивает на мои ответы. А в глазах вечный чекистский вопрос - 'А где были ваши родственники до октября 1917 года?'. Профессиональный знаете ли такой взгляд.

  Пришлось в общих чертах поведать о стычке с фельдъегерями. Ехали. Встретили. Постреляли. Случайность стопроцентная. Больше сказать не могу, меня там не было. Потом напомнил о недостатке у меня времени и попросил разрешения откланяться. Мне позволили. И я смылся. Ну, их - шпиенов. Уж больно оценивающе на меня смотрели ливрейные служивые. Неуютно как-то. По-моему пословица 'Нет человека - нет проблемы' более старая, чем нам рассказывали. Эти ребята ее явно знают. Мало ли что им в мозги стукнет. Пойду я. Да и дел еще....

  Спокойнее стало на душе, когда между мной и Веной было уже километров двести и мы приближались к Пешту. Венгрия к нам была благосклонна. Никаких приключений, что не могло не радовать. Но в Валахии обстановка была уже совсем не такой пасторальной. Здесь гуляла война. Ее присутствие чувствовалось всюду в стране, особенно на последних ста верстах. На пути от Бухареста, который после Вены, Пешта и Варшавы совсем не впечатлил, до Рущука количество вооруженных людей на километр дороги заметно возросло. К счастью нас не трогали. Видимо опасались четверых решительного вида мужчин. Сожженные дома, а то и целые деревни попадались частенько, а местные аборигены были худы и грязны до невозможности. По дорогам шастали шайки разбойного люда, о чем нас предупреждали на немногочисленных постоялых дворах. Зверствовали разбойники жутко.

  Все-таки чувствовалось - здесь территория турецкой Порты, хоть и со своей внутренней автономией. Мусульмане, которых проживало в Валахии не очень много, в основном зажиточные люди. Под шумок войны с ними стали сводить свои личные счеты христиане, случалось и наоборот. Соседи пока стреляют пытались прихватизировать землю у своих добрых соседей. Беспредел и передел. Куда там нашим девяностым. Резня сплошная. Еще бедность, граничащая с нищетой. И это все происходит на таких благодатных землях...

  Русским здесь рады не особо, потому мы по-прежнему представлялись саксонским барином с охраной. Местные понимали, что война рано или поздно закончится и вернутся хозяева, а турки очень не любили, если их кто-то кинул внаглую. Вот и стереглись аборигены. Кроме того наши солдаты на фуражировках позволяли себе некоторые вольности, вполне обычные на войне. Увы, о Красном Кресте здесь еще не слышали и правила войны были, как и сто лет тому при Петре Алексеевиче в Прутском походе, и двести лет тому при Михае Храбром, мечом объединившем земли которые позже назовут Румынией, просты и бесхитростны. Пришел солдат - пришла беда.

  Крестьянину же по барабану, кто заберет последнюю козу и изнасилует жену и дочь, солдат или янычар. Драгуны или сипахи стопчут его убогий урожай лошадиными копытами. В общем, как говорилось в одном фильме - бяда. И те и те грабют.

  Потому продвигались мы с великой осторожно и именно она нас и спасла. Грач, рысивший впереди нашего отрядика метров на сто, первым заметил движущихся нам навстречу всадников и подводы. Именно пыль от телег и скота, который гнали всадники нас и предупредила. Мы успели спрятаться и пропустить обоз. Шесть телег, да стадо коров в дюжину голов. Все это хозяйство сопровождала орда в полсотни смуглых усатых всадников верхом на сухих злых лошадях. Наездники все отличные, по небрежной посадке видно. Кони - поджарые, в беге наверняка сильные. Оружия у всадников хватало и холодного, и огнестрельного, что интересно имелись и луки. Вступать с ними в общение не хотелось ни грамма. Не солдаты, это точно. Либо бандюганы, либо одно из двух...

  Я впервые увидел отрезанные головы, привязанные к лукам седел. Их было много. Больше десятка. Причем попадались среди них светловолосые, да и телеги вроде казенного образца. Похоже, башибузуки разбили фуражирский отряд и теперь линяют с добычей.

  И мы от этой братии рванули в противоположную сторону, укрывшись за придорожным кустарником. Для нас четверых их многовато.

  Тут фортуна чуть было не отвернулась от нас. Кто ж знал, что арьергард этой банды по теньку проехаться решиться. Жарко им на дороге... Вот и вышли мы с ними нос к носу.

  Ну что же, этим троим - не повезло.

  Мы давно уже путешествовали с оружием готовым к бою. Этим добром разжились еще в Пеште. Потом, в Валахии, еще довооружились. У каждого по паре австрийских пистолетов у передней луки. Две боевые тяжелые шпаги, у меня - ДельРей, у Гаврилы - Егорушка тоже при седле, а у драгун в дополнение к пистолетам сабли у пояса и пара длиннющих ружей с удобными восточными прикладами, украшенными серебром и отличными кремневыми замками английского производства, которые мы приобрели по случаю в Бухаресте. Бой у этих карамультуков был зверский, очень грамотный турецкий, судя по клейму, оружейник склепал наши стрелялки. Причем это длиннющее чудо драгуны умудрялись заряжать на ходу, в седле. Только без пыжа и шомпола, вернее, с этаким заменителем полноценного пыжа. К ружьям прилагались серебряные с чеканкой патроны-газыри, украшенные орнаментом как на прикладах. По дюжине на ружье. Хитрая штучка. Просто открываешь колпачок и засыпаешь из патрона в ствол отмеренную порцию пороха, следом за ним закатывается пуля. Из колпачка вдогонку за свинцовым шариком в ствол движением пальца отправлялся похожий на карандашный огрызок туго свернутый рулончик промасленной тонкой кожи - пыж. Пара ударов прикладом о луку седла, чтобы уплотнить пулей порох и дать развернуться кожаному рулончику. Он придержит пулю в стволе. Из натруски порцию пороха на полку замка. Готово. Теперь только удар кремня и выстрел. Но все-таки не желательно стрелять вниз - пуля выкатиться может. Эти эрзац-пыжи - штука не слишком надежная, не всегда сразу разворачиваются от удара. А так, с седла пальнуть вперед или в сторону - милое дело. Можно вообще без пыжа.

  Но нам огнестрел, к счастью, не понадобился. Да и враг не успел шум поднять. При столкновении лоб в лоб в ход пошло самое быстрое оружие, то есть клинки. Мы были готовы - они нет. Решалось все в секунды. Схватка заняла ровно столько времени, сколько нужно лошадям, чтобы на галопе преодолеть двадцать метров нас разделяющих. Вернее, немного меньше, те ведь тоже не стояли.

  Они не были трусами и рванули нам навстречу, но чуть запоздали. Всего на какой-то миг....

  Мне вражина не достался вовсе. Гаврила свалил центрального, метнув нож еще на сближении, а после подмог Грачу одолеть последнего противника, что оставался в седле. Верткий, как кошка, гад оказался. Ушел под брюхо своего коня от сабли драгуна, цапнув пистолет из-за пояса. Видно хотел хоть выстрелом дать сигнал основному отряду. Но от укола Егорушки, блеснувшего в руке Гаврилы, увернуться не успел. Выстрелить тоже. Кирдык джигиту.

  Наш заслуженный Иван Михайлович Перебыйнис еще раз доказал, что фельдфебельские нашивки носил не зря. Своего противника седоусого и крепкого дядьку он срубил одним ударом клинка. Свист стали, короткий вскрик и все. Как в Голливуде.

  Основной состав банды нас к счастью не преследовал. Отряд не заметил потери бойцов. По крайней мере, не сразу. Ну и ладушки. Отсутствие лишнего шума дало нам возможность сбежать. Силы уж больно неравные, да и ни к чему нам эти дорожные заморочки. Нам бы к Кутузову побыстрее попасть, да документы передать.

  Пока мы приближались к Кутузову, Кутузов сам приблизился к нам. Оказывается, пока добирались, произошла битва при Рущуке. Наши войска, располагая вчетверо меньшим количеством людей, чем 60-и тысячная армия противника, но имея преимущество в артиллерии, разбили турка, заставив армию бежать в панике. Русские потеряли в битве всего пятьсот человек против пяти тысяч турецких вояк. Десять к одному. Чем не победа? Но только после этой виктории Кутузов неожиданно отступил, очистив болгарскую сторону Дуная и взорвав укрепления Рущука. Теперь уже турки переправлялись на наш берег и строили укрепленный лагерь, накапливая силы для удара. Против их позиций стояла русские войска. Пока обе силы не делали решительных шагов. В этот момент я и вышел в расположение Дунайской армии.

  Просто сдался в плен первому попавшемуся уланскому патрулю, попросив доставить меня как можно быстрее к его высокопревосходительству генералу от инфантерии Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову, поскольку имею для командующего русскими войсками секретный пакет. Нас разоружили, но не обыскивали. Не принято, наверное. И мы в сопровождении улан отправились в ставку.

  Так я встретился с легендой.

  Генерал сидел на широкой лавке, положив локоть на край стола, стоявшего справа, словно опирая на него свое тело. Пожилой, полноватый, несколько даже обрюзгший человек.

  Холеный. Руки, лицо и седые волосы ухожены, словно у олигарха после спа-салона. Мундир добротный и свободный, явно не уставной. Наград нет, за исключением одной, по-видимому, самой дорогой для него - портрета Екатерины в алмазах, который носил на алой нашейной ленте. В сапоги можно смотреться как в зеркало. На столе - знаменитая фуражка-бескозырка. Глядит на меня. Двумя глазами. Правда, правый подслеповато прищурен, почти прикрыт веком и слезится, но создается впечатление, что хоть плохонько, но видит. Вот так так! Первая неожиданность. Зато левый глаз смотрит жестко и высокомерно.

  О Кутузове говорили и писали всяко. От восхваления до небес, к полному мешанию с грязью. Историки и военные двести лет ломают копья в своих трудах об этом человеке. Общего мнения не имели ни его современники, ни жители более поздних времен. Так вот о современниках....

  Ростопчин ругал, Давыдов ругал, Александр не любил и тоже ругал. Бенкендорф ворчал хоть и уважительно. Ермолов плевался и хвалил одинаково.

  В Свите при дворе его побаивались за мстительность. Не прощал Кутузов пренебрежения к себе. Не любили, но до открытого неуважения не доходило. Знали - чревато. Запомнит и отплатит.

  Но всегда, когда становилось туго, к делу подключали Кутузова. И он частенько ситуацию поправлял. Причем по-всякому, порою маневром, хитростью и дипломатией он добивался большего, чем можно было достичь открытым боем. Были и ошибки, как без них. Но и неудачи он умел как-то переживать с минимальным для себя ущербом. Умен и осторожен, хитер и изворотлив, хоть при случае бывал смел до безрассудства. Игрок искусный, что на поле боя, что при дворе. Словно седой волк, побывавший в капкане. Не молод, калечен, а замаешься с ним один на один выходить.

  Особо близких друзей не имел, хоть накоротке был со многими. Офицеры и молодые генералы не особо жаловали Кутузова, тот не давал им погеройствовать, избегая по возможности боя. А еще частенько присваивал себе чужие заслуги. Впрочем, тогда многие этим грешили. Царедворец, одним словом.

  Но это все чужие мнения, вычитанные там или подслушанные уже здесь. А я хотел сам разобраться, что и кто он - Михайла Илларионович. Хоть и не гений, но ставший победителем гения. Что за личность?

  В гляделки мы играли недолго. Генерал протянул руку.

  - Пакет... - Голос негромкий, спокойный, чуть ли не ленивый.

  - Позвольте, ваше высокопревосходительство, скинуть сюртук, пакет зашит под подкладку. - Я вопросительно посмотрел на Кутузова. Тот кивнул.

  Адъютант помог мне распороть ткань, поскольку ничего режущего у меня не было под рукой, и из-под подкладки мы извлекли плотный конверт. Потом он ловко вскрыл его, разрезав стягивающие пергаментную бумагу пакета бечевки. Выложил бумаги на стол и отошел в сторону, а я тем временем опять оделся в свой дорожный сюртук. Сюртук хоть и с отпоротой подкладкой, но смотрится лучше пропотелой и грязноватой нижней сорочки. В дороге за собой следить некогда было.

  Михайла Илларионович просмотрел бумаги быстро. Его левый глаз цепко выхватывал из исписанных листов информацию и, видимо, она чем-то радовала командующего. Хотя, что может быть хорошего в наступлении противника? Но нет. Генерал доволен полученным вестям - однозначно.

  - Ну, мОлодец... - взгляд Кутузова опять уперся в меня. - Рассказывай. Кто таков? Кто послал с пакетом? Как добыли сведения? Какими путями в ставку попал? Все нам поведай.... Служишь?

  - Так точно, ваше высокопревосходительство. Иркутского драгунского полка поручик Горский Сергей Александрович. Сейчас вне полковой службы. Был командирован за кордон по делам приватным совместно со штабс-капитаном лейб-гвардии Драгунского полка Черкасовым Вадимом Борисовичем. Инкогнито....

  - Так. - Прервал меня Михайло Илларионович. - Погодь маленько, не части. Сейчас чайку с тобой попьем, мне что-то восхотелось горяченького. А? Не против? И ладно... Голубчик - это к адъютанту - озаботься. И людей его покормить и определить. Да, еще у дверей глянь, чтоб не шастали. Сам проследи. А чаек чтоб сей миг был. Давай, голубчик....

  Вышколенный адъютант испарился как джин из 'Тысячи и одной ночи'. Вот стоял и вдруг не стало. Во талант... Мы с генералом остались вдвоем, хотя меня из открытой двери комнаты все равно контролировал звероватого вида денщик.

  - Ну вот. А теперь говори. Что можешь.... Что не можешь - не говори, неволить не стану. Понимаю.... Чай не на прогулку командировали? Такие бумаги в руки сами не падают, что ты привез. Тяжко достались?

  - Так точно, ваше высокопревосходительство.

  - Ну, не тянись. Не на плацу, чай. Дозволяю без чинов, коли не при мундире, поручик. А, кстати, не ты ли тот дуэлист-поэт, что зимою в столице накуролесил, да суда избежал? А? Не часто сие случается, оттого и на слуху твоя фамилия.

  - Должно быть, я и есть, Михаил Илларионович.

  - Ты, стало быть. Вот и ладно. И из скандала может быть толк. Знать не подсыл, а просто молодой задира. Враз и опознаем....

  Что краснеешь, словно девица? Слыхал о тебе, ёра-бедокур. Выходит, вместо суда тебе другую кару назначили? Ага, ага.... Бывает. - Кутузов ворчливо пенял мне, как любящий дедушка. Но имея опыт общения с людьми большого калибра, я на его воркование не велся. Просто на всякий случай. А генерал между тем продолжал.

  - Офицера мои при штабе бренчат порою на гитарках твои романсы, Горский, а я по-стариковски бывает, что и слушаю. Знатные случаются вирши, хоть и простоваты, как на мой вкус. При матушке Екатерине возвышенней складывали, да поскладней. Сам баловался в младые годы. Эх-хэ-хэ... М-да...

  А вот и чаек...

  Чай Кутузов пил по-купечески из блюдца, с медком. Я последовал его примеру. Помолчали, попили китайской травки с кипяточком. Время от времени, пока чаевничали, ловил на себе внимательный и несколько насмешливый взгляд командующего. Меня откровенно оценивали и взвешивали.

  После чаепития начался собственно допрос, впрочем, весьма мягкий, в форме беседы. Я поведал командующему то же, что рассказывал в Вене посланнику, ну может несколько больше. Все-таки, я уже находился в расположении русской армии и многие ограничения с меня снимались. Естественно, о налете на типографию не было сказано ни слова. Приватная задача и все тут. Кутузов не настаивал. Зато о дороге по Валахии расспросил очень подробно, особенно узнав, что я представлялся саксонцем. Огорченно крякнул разок, услышав про ограбленный русский обоз.

  Одновременно с неспешным разговором командующий что-то чиркал пером по бумаге. Словно между делом. Исписанные листы моментально относились расторопным адъютантом куда-то по команде. Как генерал его вызывал в нужный момент, для меня осталось загадкой, но штабист появлялся именно в ту секунду, как генерал клал на стол перо закончив чиркать очередной лист. Распоряжения Кутузов отдавал тихим голосом, чуть не на ухо адъютанта. Я, по крайней мере, ничего услышать не мог. Но по тому шебуршанию, которое проходило на улице, было понятно, что военная машина пришла в движение и в войсках что-то происходит. Звучали команды, куда-то карьером неслись посыльные, барабаны отбивали 'сбор'. Через полуоткрытое окно эти звуки доносились очень даже явственно.

  Спустя какое-то время командующий отпустил меня. Выходя из домика, я увидел целую толпу штаб-офицеров и генералов, ожидавших во дворе. Как только я вышел, все они были приглашены адъютантом к командующему. Меня и моих людей сопроводил тот самый громадный денщик, что пас меня всю встречу с командующим. Проводили к интендантам, дабы мы могли сменить гражданскую одежду на '...положенное по статуту платье'. Так и было сказано в распоряжении, которое денщик передал майору-интенданту. Так, что уже к вечеру я снова был в мундире,а мои гайдуки стали обратно драгунами. Гаврила в свою очередь оторвал на дурняк форменную одежку офицерского, а по качеству скорее даже генеральского слуги-денщика. Они, в смысле цивильные слуги, считались кем-то вроде гражданских служащих при армии и имели свою форму сходную с военной, только не со стоячим воротником, а с отложным. Дель Рей тоже приоделся, сменив гарду, и выглядел теперь так как и положено выглядеть Анненскому оружию. Орден занял законное место на чашке рукояти.

  Командующий своею волей приказал мне быть при штабе до особого распоряжения и находиться при его особе.

  

  

  Мой потрепанный дорожный сюртук еще раз сослужил службу своему хозяину.

  Я оказался вовсе не единственным гражданским лицом при армии. Хватало таких 'шпаков'. В основном местные мещане, хотя встречались и русские. Какие-то, то ли маркитанты, то ли приказчики. Торговый люд постоянно крутящийся при армии. Продают чего-то по мелочи, покупают военную добычу или недвижимость, которая в войну частенько переходит из рук в руки. Ссужают деньгами ростовщики, лечат людей и коней травники и бродячие аптекари, составляя конкуренцию полковым лекарям и коновалам. Были и родственники офицеров, и просто по делам направленные чиновники. Встречалось немало гражданского люда в пропыленных сюртуках. Их практически не замечали армейцы, относясь к присутствию оных как к привычным предметам обстановки. Вроде как пустое место:.

  Я сидел на лавке у хижинки, куда нас определили на постой, просто отдыхая и ожидая, когда нагреется вода и пока Гаврила приведет в порядок офицерский мундир. Он как раз старательно прилаживает полковые знаки на воротник. Хотелось помыться, побриться и сменить белье. Работа окончена и можно просто расслабиться и погреться на солнышке. Мимо меня в это время проходила группа старших офицеров, вышедшая из домика, в котором располагался командующий. Среди них выделялась пара генералов. Они остановились невдалеке от отдыхающего меня, ожидая, когда подведут лошадей. Их беседа была мне хорошо слышна.

  Поблескивало золотое шитье на воротниках и эполетах, но только мундирами и были сходны эти двое.

  Один - плотный румянощекий человек с короткой стрижкой темно-русых волос. Движения его отличались от окружающих - порывистые и быстрые. Натура, судя по всему, взрывная. Чем-то фото летчика времен Отечественной войны Покрышкина мне напомнил. Истребитель.

  А второй - немец. Четко. Чопорный, сухой, лысоватый и холодный. Руки заложены за спину, подбородок задран вверх. И тоже на летчика похож, только люфтваффе. Я даже улыбнулся, представив этих генералов в кожаных летных регланах. Меня они не замечали. Порывистый крепыш весь красный эмоционально выговаривал своему собеседнику.

  - Как вам это нравится Иван Николаевич? Нет, после Аустерлица, Михайло Илларионович стал чрезмерно осторожен. Чрезмерно! Это надо же придумать? Мне, боевому генералу:, как там командующий сказал? '... держаться с врагом поведения скромного'. Немыслимо! Мы турок всегда бивали. Только что их под Рущуком в пыль разметали. И на тебе: Ретирада. Да Александр Васильевич бы:.

  - Я хочу заметить, что командующий все-таки не Александр Васильевич. - Вставил скрипучим, с заметным немецким акцентом, голосом второй генерал. - И у него несколько другие задачи.

  - Да какие задачи, кроме победы могут быть у русского генерала?

  - Мир, Евгений Иванович. Мир на наших условиях. По-видимому, именно это и требовал от него государь, направляя на пост командующего.

  Мы с вами мыслим как военные. Врага настичь, разбить да в бегство обратить. Наше дело бить супостата, а уж дело дипломатов извлекать пользу для державы от наших побед.

  Михайла Илларионович на всех поприщах отличился, и в бою и за столом переговорным. Кто кроме него турка так знает? Кто все их посулы да хитрости насквозь видит? Ведь коварный народец:. Азия-с. Но в одном с вами согласен. Я тоже предпочел бы открытый бой этому выжиданию и фланкерным стычкам. Хотя, после отзыва пяти дивизий в Россию, бить турка станет сложнее. С резервами не очень:. Это я, как командир резервного корпуса, знаю лучше иных.

  - А вот тут я могу вам кое-что сказать, Иван Николаевич. - Плотненький генерал слегка посветлел лицом и теперь был просто румяным, а не возмущено-багровым как пару минут тому. - Свояк у меня при штабе, он и шепнул на ушко:

  Командующий задержал отправку войск. Более того. Своею властью, супротив государевого повеления и прямого распоряжения военного министра отдал приказ двум дивизиям 9-й и 15-й идти к Журже. А путь из Ясс и Хотина не близкий. Приказ этот он день тому отдал. Причем, смурной был, словно через силу решение принимал. На пакет один крест поставил, чтобы не поспешали. А сегодня подтвердил свой приказ, да велел поспешать со всей возможностью, три креста на пакете. Притом, весел был:. Может, какие известия получил, что его самоуправство оправдывают?

  - Самоуправство или нет, но для армии это благо, Евгений Иванович. Две дивизии! О! Теперь повоюем. Не кипятитесь, мой дорогой генерал. Если идут войска, значит - будет бой. Надо потерпеть:. - проскрипел сухопарый.

  - Опять терпеть:. Нет. Александр бы Васильич: - пробубнил плотный.

  В этот момент подвели лошадей и генералы, сев в седла, удалились, не прерывая разговора. Но вот услышать их дальше я уже не мог.

  - Эй, братец. - Я окликнул обихаживающего лошадь улана. Буквально в трех метрах от домика тянулась коновязь. Здесь постоянно крутилось много кавалеристов. - Что за генералы тут были?

  - Дык, генерал-лейтенант Эссен, он из эстляндcких немцев будет, и генерал-лейтенант Марков Евгений Иванович. Их превосходительства всем тут ведомы. А вы, барин, что? Только прибыли?

  -То-то, что сей день к обеду и прибыл. Еще никого, кроме командующего не знаю. Спасибо тебе, братец, вот возьми полтину. Вечером выпьешь винца с друзьями.

  - Благодарствую, барин. Храни тя Бог. - Улан ловко подкинул монетку и поймал ее в кулак. Судя по ответу служивого, генерал Марков у солдат в фаворе, а вот Эссен не особо. Я слышал о другом Эссене, командире знаменитого крейсера 'Новик', а после и броненосца 'Севастополь' в Порт-Артурской эпопее. А этот, стало быть, его предок. Породистый дядька. Из истинных тевтонов. И в корпусе у него наверняка все по ранжиру расставлено.

  Так. А что можно понять из генеральской беседы?

  Похоже, я привез Кутузову индульгенцию на его самодеятельность. Часть войск с южных рубежей России отводились к западным пределам, там ожидался главный удар, могущий стать смертельным для России. Барклай готовился, и его можно было понять.

  А что было делать Кутузову с ополовиненным составом Дунайской армии? Как воевать? Каким макаром мир заключать? Как обезопасить Россию от вторжения с юга в 1812 году? Задачка.

  Не подчиниться приказу военного министра - это сильно. Причем, Кутузов, отдавая распоряжение о смене дислокации войск, еще ничего, кроме предчувствия, не имел.

  Не имел? Хм: Точно?

  Вот я бы так уверен не был. Опыт Кутузову подсказывал, что кроме основной армии турки заготовили еще одну. Знал ли он, что у Софии готовится корпус вединского паши? Скорее всего, сведения у командующего были. Только куда они этот козырь бросят? Теперь он знал четко. Измаил-бей готовится ударить по правому флангу русской армии, а великий визирь нажмет с центра. Без резервов, причем свежих и подвижных резервов, турок будет не сдержать. Хоть одна группировка, да выйдет русским в тыл. Их, конечно, отобьют, но к концу кампании турки уже цепко будут держаться за валашский берег Дуная.

  Нет, разбить тридцать тысяч русских сто тысяч турок маловато будет, тем более, что у Кутузова подавляющее преимущество в артиллерии. Оборону не проломить. Но только обороняться нельзя. Нужен мир. А турки мир заключат только с сильным. Как свою силу доказать? Как всегда, победой. А значит, надо не только обороняться, но и атаковать. Для этого количество войск должно было быть приемлемым. Хотя бы один к двум.

  В истории, мне известной, Кутузов вынудил переправиться Измаил-бея обратно на болгарский берег, не пустив его в Малую Валахию. Генерал Засс встал стеной не пожелав поддаться нажиму четырехкратно более сильного врага. А после подошли резервы, и у турка шансов не осталось:. Кутузов в этот момент якобы показал слабость своего левого фланга. Он действительно был ослаблен. Видинский паша решил для себя - не выходит с одного фланга, врежем по другому. Но вот незадача: Измаил-бей после пробежки с войсками вдоль Дуная на пару-тройку сотен километров вышел к судам, заготовленным для повторной переправы, и получил огромный облом. Все лоханки были сожжены русским флотом, а вплавь Дунай не преодолеть. Полностью ослабленный наш левый фланг был недоступен, как собственный локоть для укуса. Вот матерился, наверное, паша.

  А пока Измаил-бей метался вдоль реки, Кутузов вломил туркам во главе с визирем, высадившимся на валашском берегу. А чтобы окончательно испортить им настроение, отправил действительно боевого генерала Маркова на болгарский берег. Тот установил пушки у самой воды и начал обстреливать укрепленный турецкий лагерь с тыла. И все. Визирь бежал. Войска сдались, и мир был заключен. Здесь, похоже, ситуация такая же. Значит и итог будет сходным. А, возможно, и получше.

  Утро. Лежу в наполненном пахучим сеном возу и смотрю на светлеющее небо. Лепота.

  Ночевать летней ночью вот так - в копне на свежем воздухе, в чистом белье на пахнувшем полынью потертом, но чистом лоскутном рядне, после помывки и сытного ужина - удовольствие. Особенно, после изнуряющей дороги. Как ни странно, но отдохнул я отлично и проснулся вместе с первым приветом рассвету, который возвестил куриный генерал своим 'кукареку'.

  Еще 'побудку' не играли, только-только стало светлеть. Лагерь, который не замолкает никогда, сейчас притих. Предутренние звуки бивуака едва различимы, их заглушает сумасшедший птичий щебет и одинокие петушиные крики. Пернатым будильникам местных хозяйств от присутствия армии - туго. Потому как ловят солдатики и - в котел. Зато птичья мелочь имела полное раздолье. Где армия - там кони, где кони - там овес. Рассыпанное у кормушек зерно из запасов конского фуража весело подбирались щебечущей пернатой мелюзгой.

  Вот на дороге мерно зашлепало стадо. Животные идут степенно, слышны только резкие выдохи откормленных коров, многокопытный перетоп, да время от времени щелкал кнут пастуха в мундире. Это стадо гонят на водопой с выпаса. А как же. Мясо при армии хранится вот так - в живом виде. Холодильников-то нет. Поэтому животных здесь же и выпасают, невдалеке от лагеря.

  Заржала за хатой у коновязи лошадь. Коноводы - уже при деле, утренний водопой для армейских лошадей - неизменный воинский ритуал, на манер развода. Так выводили табуны к реке при Александре, при Тимуре и при Цезаре. Во все времена. Наверное, и у колесничих фараонов или конников правителей Урарту и Аккада день начинался аналогично. Я же видел это впервые. В полевых войсках - не так как в гарнизоне. Тут присутствовало ощущение, словно находишься рядом с просыпающимся гигантом.

  Не хотелось даже шевелиться, чтобы не пропустить это действо, которое может оценить только военный. Чувство, словно огромный великан заворочался от попавшего на лицо лучика солнца и вдруг:. Чистый, высокий звук горна взметнулся вверх. Тот же миг на него отозвался еще один, еще один, еще:. Горны пропели и смолкли, передав эстафету барабанной дроби. 'Побудка'. Великан открыл глаза и вскочил на ноги, потянувшись всем телом и пробуя свою мощь. Бам, тарам, тарам.

  Ночь позади:

  День в армии начался вдруг. И сразу - на полную катушку. Как положено. Пора и мне подниматься.

  - Гаврила! Умываться!

  Пока драгуны соображали насчет завтрака, мы с Гаврилой слегка размялись по утренней свежести. Чуток позвенели клинками. Для разогрева взяли сабли драгун, я все-таки хотел освоить этот вид оружия получше. Да и о поддержании собственной формы забывать не стоило. Толик сумел накрепко вбить в нас привычку утренних занятий. Их отсутствие вызывало ощущение, что чего-то не хватает. Без утренних тренировок ощущался прямо-таки физический дискомфорт. Два весенних месяца мы каждый день начинали с таких тренировок с оружием. Драгуны в нашу сторону посматривали завистливо, тоже, наверное, хотели присоединиться, но низззя.

  Нас, кроме собственно нас, никто сегодня с утра не накормит. Согласно устава. До вечера к какой-то артели прибьемся на постоянку, а пока мы тут - чужаки. А чужаку к котлу подхода нет. Запрещено, даже посторонним служивым. Только с разрешения командира. Вчера мы вообще гражданскими были. Хорошо, что вечером Грач встретил земляка среди интендантов, через него и раздобыли пшено на утреннюю кашу. Кусок брынзы в треть большого сырного круга, солонины фунтов шесть еще остались из дорожных запасов. А зелень за мелкую монетку приобрели у хозяев. Небогато живут местные, а в нашей хижинке вообще - нищета.

  Двое стариков и человек семь ребятни возрастом от трех до десяти лет. Продуктов - ноль. Не совсем ноль, конечно. Но мясом и молоком даже не пахло. Есть маленько пшеницы и гороха, да бутыль масла. Куры были, но с приходом армии - не стало. Ну, и огородик. Дети - все внуки от трех дочерей. Сами они, вместе с мужьями на заработках в Бухаресте.

  И здесь люди на заработки мотаются. Хм. Как у нас:

  Откуда я это узнал? А вот так. Оказывается румынский, тьфу ты, валашский - очень похож на французский язык. Понять бесхитростный рассказ старика мне моего знания языка хватило. Оценив вчера вечером постояльцев, а мы вселились, заплатив за постой серебром, а не распиской от квартирьерской службы, дед расчувствовался и угостил нас припрятанным от солдат неплохим вином. Не за деньги - а так. Сегодня в ответку мы всю ихнюю семейку кормим, судя по количеству пшена, засыпанному в котел Иваном Михайловичем. За день весь котел каши с солониной мы не съедим, даже с хозяевами халупы - факт.

  - Ан гард. - Гаврила усвоил фехтовальный сленг, переняв от меня, и он ему нравится. Однозначно.

  - Алле! - Из-под столкнувшихся клинков сыпанули искры, сопроводив первый звон стали. Сегодня Гаврила решил выбить из меня пыль, закрепляя хитрую 'завертку', которую он показал месяц тому. Подарочек от бати Савелия Ивановича, семейный, так сказать, секрет. Но мне доверили.

  Ох, чувствую, погоняет:.

  Помните стихи Левитанского - 'Каждый выбирает по себе, женщину, религию, дорогу: '? Там были такие слова - ':шпагу - для дуэли, меч - для битвы:'. Хорошо сказано. Шпага - оружие поединка. Сабля, дочь меча - оружие боя. Если сравнивать с нашим временем и сегодняшним оружием, то шпага - снайперская винтовка, сабля - автомат. Не самое удачное сравнение, знаю, но у меня вызывает именно такую ассоциацию.

  Да, шпага стремительней и убойней, но и прямолинейней, еще и много более строгая при обороне. Требования у этого оружия к мастерству фехтовальщика - наивысшие. Она - для фронтальной атаки один на один, а вот сабля - оружие поля боя. Шпага - линия поединка, либо четкого строя. Сабля - круг боевого столкновения и свалки. Более низкая позиция, иной хват, непохожая балансировка оружия, другая моторика движений. У нее - своя красота. Это - как в разных танцах.

  Не верите? А представьте:

  Вот рапира - это танец классический, база движений, основа всего, а вот шпага - строгая пластика характерного танца на классической основе. Как европейская так и латиноамериканская, в зависимости от школы. А сабля? Ха! Вот народный танец - он и есть ее родной. Метелица, гопак, краковяк, казачек - все подходят. Даже брейк. Он тоже 'сабельный'. Стремительность, кружение, крепкая работа ногами, прогибы и приседы. Но самое главное - беспрерывный круг, как клинка, так и бойца. Конечно, моя любовь к шпаге - это навсегда, но и саблю я начал уважать. А мадьярские клинки - хороши. Умеют венгры сабли ладить. Кочевники, конники от истоков. Сабля - их оружие.

  Гаврила натаскивал меня, как натаскивают боевых псов или солдат в спецназе. Показ и повтор - потом еще повтор, и еще, и еще. Быстро, медленно, по-всякому:

  Очень медленно и без оружия - пустой рукой. Теперь с оружием, чтоб прочувствовать, а теперь - с тяжеленной и неудобной палкой. В связке с другим финтом. Из одного позиции. Из другй. В движении: Особенно в движении. Фишка скоморохов - отличное владение своим телом, чему Гаврила обучал теперь и меня.

  Как и ожидалось, гонял нещадно. Я только пыхтел под его команды и комментарии. А что делать? Сегодня он - сэнсэй.

  - Усвоил? Ага:

  Тогда быстрей, еще быстрей. На спину! Упал:! Где сабля!? Почему не закрылся? Вскочил! Я сказал - вскочил, а не поднялся. Без рук, нечего ими о землю опираться, как старикану какому. Они у тебя должны быть заняты только оружием и ничем иным. Не умеешь? Учись:

  Что удобней:? Ты тогда бы еще на пузо перевернулся, да спину мне под саблю подставил. Удобней ему:. Ты не только саблей, ты всем телом своим дерись. Помогай клинку. Где он не успевает, там ты подладься. Чуть вправо шагнул и такой доворот саблей не нужен - ты уже прикрыт. Руке полегче выходит.

  Быстрей: Повтор приема, еще быстрей: Кувырок назад:. Повторил, еще, еще: Перекат вправо:. На колено:. Где клинок!? Где оборона!? Голова открыта:. Еще до того как остановился - клинок тебя прикрывать уже должен, в мою сторону глядеть. Проморгал:. Ты уже три раза труп, Сергей Саныч. Никуда не годится:. Давай по новой. И усвой: Меня достать - вторая задача, а первая - себя не дать зацепить. Как хош, твое дело: Можно и саблей, только она тебе вольной нужна, чтобы меня прищучить. Значит крутись ужом, а себя стали коснуться не дай и клинок наготове для меня держи. Саблей уже на край закроешься.

  Кисть, свободней. Не зажимай, говорю! Добирай проворот клинка из четвертой позиции локтем. Вместе: Кисть и:.оп, локтем добрал:. Ай, молодца! Споймал:. Как Бог свят, споймал:. Виш, и я теперь открытый. А теперь я так:. Эх, не вышло:. Все, можешь добивать. Только не пускай меня к себе вдругорядь. Уходи:. Крутись, Сергей Саныч, крутись, а то достану:

  Во! Давай еще раз:.

  И я крутился.

  Эх. Хороша зарядочка:. Но довольно зевак у плетня развлекать. Будя на сегодня. Переходим к водным процедурам. Сейчас водичкой облиться из бочки - самое оно. И поесть:. Вот нагулял аппетит.

  Барабаны стали отбивать сигнал 'по работам'. Через полтора часа после побудки солдаты и офицеры расходятся согласно поставленных задач полученных вчера на вечернем разводе, и в соответствии с приказами, зачитанными на поверке. А полтора часа от 'побудки' до следующего общего сигнала даны для приведения себя в порядок, утреннего осмотра нижних чинов, утренней молитвы и завтрака.

  Мне пора в штаб, где я и должен присутствовать.

  Первым делом - к дежурному. Представиться, а после - знакомство с офицерами, в компанию которых угодил по милости командующего. К своему удивлению узнал знакомое лицо. Уланский ротмистр, который был моим секундантом, а после и доктором на той зимней дуэли. Ну конечно, Остроградский Максим Георгиевич, ротмистр Чугуевского уланского полка с его мягким украинским говором. Мой друг.

  Можно смело называть другом человека, который был твоим секундантом. Это, знаете ли, многое значит и ко многому обязывает. Ерунда, что знакомство длилось чуть больше суток. Мы взаимно настолько рады были встрече, что даже обнялись по-братски. Поскольку Максим Георгиевич был человеком заслуженным и известным при армии, то и его товарищу было оказано радушие и внимание. Ротмистр в штабе оказался по делам полковым, но мне эта встреча принесла целую кучу положительных эмоций. С меня было взято клятвенное заверение, что вечером, если позволит служба, быть у улан в гостях. Горилка и гостеприимство гарантировались. В меру, потому как на войне, но обязательно за встречу надо.... Сразу после вечернего развода.

  Полк чугуевцев стоял на дневке, а через день должен был двигаться к отряду Засса. Это их кони при коновязи за моей халупкой, где сейчас квартирую. Рядышком все. Максим Георгиевич просил непременно быть. Я пообещал.

  Служба при штабе не пыльная.

  Будь всегда под рукой и, получив приказ, спеши его донести до нужного командира. Думаете, все просто? Ага, как бы не так....

  Связи в нашем понимании нет. Нет раций и телефонов, а приказ, распоряжение, либо поручение военачальника должно быть выполнено именно так, как это решил командующий. Почему? Да потому, что маневр именно этого подразделения именно в это время и именно в этом месте вполне вероятно является частью какого-то большего маневра. Если штабист-порученец или командир подразделения облажался, то их ошибка может погубить весь стратегический замысел. Что чаще всего и являлось причиной поражения на поле боя.

  И еще плюс к этому одна немаловажная деталь. Обратная связь. Потому как порученец - глаза командующего. Так что смотреть и докладывать от офицера требуется ответственно и беспристрастно. И профессионально, конечно. За что в частях штабных и недолюбливали. Стукачи-с.

  Обратите внимание, что при победе всегда отмечаются непосредственные герои-исполнители и мудрые командиры, зато при поражении ошибки штабистов будут сразу выставлены вперед, и они окажутся в числе самых виноватых. Отчасти это правда.

  Вот пример. Если кто увлекается военной историей, то должен помнить знаменитую атаку легкой бригады в Крымской кампании 1853 года. Кавалеристы, составлявшие цвет британской аристократии, буквально сами влезли в артиллерийский мешок, проявив при этом чудеса стойкости. И, естественно, были разбиты и почти полностью уничтожены. А всего-то - ошибка офицера-порученца, неверно понявшего приказ. И бригады не стало...

  Вероятность таких проколов уменьшается, если командиры понимают друг друга и знают чего ожидать от своих соседей по полю боя, от подчиненных и начальников. Оркестр, если он сыгран и знает партию, может играть и без дирижера, только подчиняясь ритму музыки. Импровизируя. Армия тоже так умеет. Редко. И только очень хорошая армия.

  Выученные солдаты с компетентными и решительными командирами могут вести битву и при минимальном вмешательстве командующего. Тем более, когда обстановка изменяется почти ежеминутно и приказ всегда запоздает. При такой армии основная задача командующего - общий стратегический замысел, выбор времени и места. А еще подбор людей и умение не мешать подчиненным. Конечно, при нужде вовремя поддержать там, где это требуется. Сымпровизировать резервами и маневром. Все остальное - за командирами подразделений. Это умение рождается из знания возможностей всех своих людей, как солдат так и командиров.

  Лучшей армией этого времени, где взаимодействие между войсками доведено до автоматизма, а командиры умны, смелы, инициативны и дерзки, конечно, французы. Они - вне конкуренции на 1811 год. Беспрерывные революционные войны, открывшие дорогу талантливым, хоть и безродным генералам, выковали невиданную в Европе армию. И вел ее лучший импровизатор того времени, низкорослый генерал, отвоевавший для себя императорскую корону.

  Чуть хуже французской была армия русская. Солдаты - профессионалы, неприхотливы, выносливы и стойки. И главное, смекалисты и упрямы. Не любили проигрывать. С офицерами похуже, но ненамного, поскольку русская армия также почти беспрерывно воевала. И не захочешь, выучишься. Кроме того, к 1811 году стараниями незаслуженно ругаемого Барклая уже создана армия, сплавившая в себе румянцевскую широту, суворовский натиск и изобретательность, а также гатчинскую дисциплину. Кошмар для наших врагов, особенно, если к этому сплаву добавлялось азиатское коварство и разные воинские хитрости, которые, помимо воли, переняли и солдаты, и генералы в персидских да турецких войнах.

  Так что - не ругайте штабиста. Необходимый и не самый маловажный это винтик в армейской машине. Ну, а их ошибки.... Так это - как у пианиста. Играет - как умеет.

  В ожидании, какого-либо приказа прошел целый день. Но, увы. Меня не привлекали ни к каким задачам, кроме как 'быть при особе'. Командующий любил, когда вокруг него находилась куча свиты. Как правило, это либо представители знатных фамилий, либо действительно высокопрофессиональные офицеры. И первое совсем не исключало второе.

  Да - снобы, да - заносчивы, да - самовлюбленны и высокомерны, но специалистами в своем военном деле были отличными. Как же! Чтобы никто не смел сказать, что сын князя или графа, скажем, такого-то не знает воинской науки и не справился. Что неумейка, мол, да белоручка на войне.

  Ну, нет. Бесчестие. А этого отпрыски вельмож не могли допустить. Потому старались и соперничали между собой крепко. По крайней мере, в Дунайской армии. Смешно смотрелось, словно молодые петушки друг на друга поглядывали. Оттого и на меня ревниво косились сперва. Но увидав, что его высокопревосходительство никак не выделяет новичка, подуспокоились. Поняли, что армеец, а не штабист.

  Наконец горн пропел 'поверку'. Весь состав штаба, свободный от службы выстроился на плацу. Зачитали приказы на завтра, провели развод, потом прозвучала команда 'на молитву'. Рабочий день армии закончился. Сейчас барабаны пророкочут 'по караулам' для людей, назначенных в наряды и все. Для остальных до отбоя - свободное время.

  Война там, или нет, а армия живет по своим законам и по своему распорядку.

  Как и обещал, отправился в гости к уланам.

  Впрочем, уланами они стали совсем недавно, всего три года как. До этого регулярный Чугуевский полк числился казачьим. Потому и не удивился, что попав в расположение стоящего на дневке полка, очутился в таборе натуральном. Привычки старые еще сохранялись.

  Из украинского казачества в те предвоенные годы формировались вербовальные гусарские и уланские полки. Кроме того переформировались в армейские поселенные полки старые еще слобожанские сотни. Кто, как не потомки этого вольного народа, с самого детства приученные к седлу, лучше всего подходили на роль легких конников? А походный быт обустраивать они умели с максимальным для себя комфортом еще с деда-прадеда.

  Ротмистр встретил со всем своим радушием. Поляна накрыта и ждала только меня.

  Атмосфера в лагере легкой кавалерии вообще несколько отличался от нашей армейской. Здесь царила удаль и чувствовалось большая свобода в общении между офицерами, да и между нижними чинами. А иначе и не выходило. Легкая кавалерия в отличие от тяжелой, воюющей массами и в правильном строю, предназначена для иных задач. Разведка, действия на флангах, патрулирование, фуражировка, рейды в ближний тыл на коммуникации врага. Все это требует от личного состава большей инициативы, ведь, как правило, легкая кавалерия в бой вступает небольшими группами и крайне дерзко. Дисциплина была, но какая-то не такая. Не муштрой достигалась, а скорее общностью цели, традицией и самодисциплиной. Ближе к казачьей, чем армейской, что ли.

  Глядя на этих людей, помимо воли вспоминал фильмы про другую войну. Так в них показывали фронтовиков-разведчиков. Здорово похоже. Наверное, схожая атмосфера и в спецназе моего времени. Бытие, так сказать, определяет...

  Ну а нам пока предстояло питие. Ибо сегодня у Максима Георгиевича - праздник. Долгожданная весточка из дома, как раз и полученная утром в штабе, известила ротмистра о том, что у него, наконец, появился наследник. После трех дочерей родился продолжатель фамилии Остроградских - сын. Георгий Максимович. Вот это была радость. И ее ротмистр хотел разделить со своими боевыми товарищами. Полковник дозволил, но не более, чем до отбоя. Да мы и сами понимали...

  Ротмистр желал отметить рождение наследника без официоза, почти по-семейному, камерно. Он, да четверо офицеров его эскадрона. Из приглашенных - я, да два ровесника ротмистра из черноморских казачьих полков. Как я понял - старинные знакомые Максима Георгиевича. Эскадронные же офицеры, совсем молодые, недавно после корпуса, с энтузиазмом встретили приятеля 'батьки', как в шутку именовали ротмистра за его 'почтенный' тридцатилетний возраст и малороссийский говор. А тот не возражал. Вне службы - можно...

  Первый тост - за новорожденного, второй - за отца. А третьим помянули деда, старого казацкого сотника Георгия Остроградского, сложившего голову в бою с тем же врагом с которым и мы ныне воюем. Не каждому удается вступить в свой последний бой почти в семьдесят лет и погибнуть с честью, прихватив с собой и двух нехристей. Погиб, как и хотел старый казарлюга, с саблей в руке. Нельзя было такую фамилию прерывать, никак нельзя. Вот за род Остроградских и подняли чарки.

  Вот тут нас поджидал интересный момент. Пока мы чарковались у походного костра, к нам из темноты подступила целая толпа народа. Вот, злыдни. Почти триста человек подошло, а мы и не услыхали. Удивить своего ротмистра решили, паразиты. А у меня чуть сердце не встало, когда из темноты вылезла целая рать в мундирах с кружками наперевес.

  Оказывается, полковник дозволил нижним чинам принять дополнительную винную порцию перед отбоем, за счет полковой казны. Сам он на таких посиделках присутствовать, естественно, не мог. Должность не дозволяла. Но вот сюрприз организовать сумел. Потому к последнему тосту присоединились без малого триста человек.

  Вот тебе и камерно...

  А потом уланы спели. Для своего ротмистра и его сына. Пел эскадрон, в полном составе.

  Не, ребята, это не хор Александрова. Даже и близко. Это мощнее. На слобожанщине умеют и любят петь, чувствуя мелодию душой. Партии сами собой раскладывались на голоса, словно какой-то умелый регент руководит этими сильными мужскими басами, баритонами и тенорами.

  Гей, наливайте повні§ чари,

  Щоб через вінця лилося.

  Щоб наша доля нас не цуралась,

  Щоб краще в світі жилося.

  Вдармо об землю лихом-журбою

  Щоб стало всім веселіше!

  Вип'єм за щастя, вип'єм за долю,

  Вип'єм за все що миліше. ...

  Все время, пока длилась песня, ротмистр простоял с кружкой наполненной вином. Вставший в горле комок мешал ему выпить вместе со всеми. Трудно растрогать боевого, загрубевшего в походах, офицера, но уланам это удалось.

  - Будьмо! Нам на славу, ворогам на погибель! За нашу землю, за нашу веру! - Ротмистр, наконец, опрокинул в себя вино, а после поклонился стоявшим полукругом у нашего бивуачного костра солдатам.

  - Спасибо вам, братчики. Не забуду...

  - Та, на здоровья Максим Георгиевич!

  - Хай здоровый растет!

  - Ты главное не останавливайся. Три дочки есть, теперь давай три сына...

  - Га-га-га. Уже научился хлопцев робить...

  - И здоровья тебе не занимать. Подсоблять не надо... Га-га-га...

  - На счастье! - Загомонили в толпе и потихоньку уланы разошлись, оставив у костра наш небольшой офицерский кружок.

  Ну, что сказать. Неожиданное поздравление, красочное и ни грамма не фальшивое. Абсолютно не уставное, но меня ошеломившее. Вот так, бабах - и от всей души. Пришли и поздравили всем эскадроном. Аж мурашки по коже. Дорогого стоит...

  Я думал, придут ли когда вот так поздравить меня с каким либо праздником мои солдаты? Заслужу ли я когда-нибудь такое уважение и любовь от подчиненных? Даже эти грубоватые шуточки были от сердца и к месту.

  Хорошо-то как на душе...

  - Максим Георгиевич! А не поискать ли нам в эскадроне гитару? Чем мы, господа офицеры, хуже нижних чинов? И от нас песня быть должна. - Нарушил тишину самый молодой в нашей компании уланский корнет.

  Офицеры поддержали. Инструмент, конечно, нашелся, и зазвучали песни в честь родителя и новорожденного или просто под настроение. Гитара по обычаю пошла по кругу. Короче, до отбоя провели время приятно. Причем уланы деликатно старались уменьшить обычный лагерный шум, чтобы не мешать их благородиям, культурно отдыхать.

  В очередной раз подивился восприимчивости предков к слову и мелодии. Хорошая песня воздействовала на не избалованных телевидением и интернетом людей по-настоящему, и была в цене.

  Я опять сплагиатил, и пропел уже под занавес песню Никитина на стихи Коротича, в переводе Юны Мориц. Себе я присвоил только русский перевод, а слова, мол, на площади от старого лирника слыхал, да на свой лад переложил.

  Переведи меня через майдан,

  Через родное торжище людское,

  Туда, где пчелы в гречневом покое,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи меня через майдан,

  Он битвами, слезами, смехом дышит,

  Порой меня и сам себя не слышит,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи меня через майдан,

  Там мной все песни сыграны и спеты,

  Я в тишь войду и стихну - был и нету,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи меня через майдан,

  С моей любовью, с болью от потравы,

  Здесь дни моей ничтожности и славы,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи меня через майдан,

  Там плачет женщина - я был когда-то с нею,

  Теперь пройду, и даже не узнаю,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи меня через майдан,

  Где тучи пьяные на пьяный тополь тянет,

  Мой сын поет сегодня на майдане,

  Переведи меня через майдан.

  Переведи... Майдана океан

  Качнулся, взял и вел его в тумане,

  Когда упал он мертвым на майдане,

  А поля не было, где кончился майдан...

  - Добре, спасибо тебе, Сергей Александрович. Не знал, что ты по-нашему балакать можешь. Порадовал. Добре...

  Хлопцы песню ту теперь петь станут, дом вспоминать да дедов своих, да сынов и женок. Злее драться будут. Чтоб перед ними стыдно не было. Сильный был лирник, что такое спел...

  То крепкое колдунство. И про сына, хорошо. Ведь и мой когда-то споет за меня. А!? Ведь стоит жить для этого, поручик? Ой, стоит...

  Назавтра полк снялся с дневки и отправился на правый фланг армии в распоряжение генерал-лейтенанта Засса, а я продолжил свою службу при штабе.

  Дважды сопровождал Кутузова в инспекторской поездке в составе 'свиты', раз выезжали на рекогносцировку местности. Командующий готовился к будущим боям, и все предположительные места боев проверял самолично.

  Стиль командования Кутузова резко отличался от Суворовского. Если Александр Васильевич - генией наступления, умеющий меньшим числом и более скудными ресурсами громить сильнейшего противника, стремительно и неожиданно, то у Михайла Илларионовича - тактика иная.

  Он - мастер контратак, действует от обороны.

  Остановить, измотать, а после окружить врага, вынуждая его сдаться. Не так эффектно, много дольше и затратней, но не менее эффективно. Очень часто это была единственно возможная тактика, при боевых действиях против более многочисленного противника. А так случалось почти постоянно на южных и восточных пределах империи.

  Ставка делалась на стойкость солдат, артиллерию, и лихость кавалерии перерезающей коммуникации противника. Не будучи настолько гениальным военным как Суворов, Кутузов, тем не менее, заслуженно считался незаурядным военачальником. Он знал людей как никто и старался использовать их сильные стороны. Оборона - значит, командовать будет самый искушенный в этом генерал во главе испытанных ветеранов. Атака - значит, поведет самый стремительный из офицеров. Рейд - самый дерзкий. Обходной маневр - самый осторожный, и т.д. Знал и свой предел, генерал, что немаловажно для командующего.

  Но имелся и один недостаток. Уж больно оглядывался Михайла Илларионович на Двор, согласовывая свои решения с 'текущим моментом'. Отчасти это и привело к поражению при Аустерлице.

  Такой стиль командования весьма ценился солдатами, но не особо одобрялся офицерами. Впрочем, их мнение трогало старого генерала мало. Просто он воевал не как Суворов, а как Кутузов. Всего-то.

  Наконец командующий вызвал меня к себе. Прибыл в знакомую комнатенку, доложился и вытянувшись во фрунт стал ожидать приказа. А генерал не торопился, что-то дописывая на листе бумаги. Наконец закончил.

  - Так, поручик. Все пока совпадает с теми бумагами, что ты привез. Доносят валахи, Измаил-бей, паша виденский, движется к Дунаю всем своим корпусом. Их тридцать тысяч человек будет. На наш берег, думается мне, не меньше двадцати пяти тысяч переправит. А у Засса только пять тысяч. Но в Малую Валахию, а паче в Сербию, Измаил-бея пускать никак нельзя. Дивизия из Хотина к Андрею Петровичу идет, пушки с левого фланга я ему в помощь дал. Резерву, правда, еще неделю добираться придется, потому генерал-лейтенанту Зассу приказываю...

  Путь Измаил-бею пушками заступить. Где - он знает. Самому - всеми силами за пушками встать крепко. Не пустить...

  И еще. Пусть не мешает паше переправу налаживать. Чем больше на наш берег нехристей перейдет, тем больше тут и ляжет. Паша ловушку будет подозревать, сторожиться станет. Глядишь, и день-другой у него так отыграем. А там и подмога подоспеет.

  Вот пакет для генерал-лейтенанта, но все что я сказал, ты на словах тоже передай. Скажи... - старый генерал, кряхтя, поднялся с лавки и, подойдя ко мне, пронзительно глянул в лицо.

  - Скажи. Просит де, Михайла Илларионыч, выдержать до подхода резервов. Первый удар самый страшный будет. Пусть стоит. На нем вся компания завязана. Устоит - сей год войну окончим. Нет - еще три года воевать будем. А за визиря пускай не думает, мы его тут сдержать сумеем.

  Резервы подойдут, все едино пусть вперед не лезет. Крепит оборону и стоит. А Измаил-бей лоб об пушки расшибает...

  По возможности лодки турецкие палит, казачков засылает за спину нехристю. Чтобы неуютно стало паше-то на этом берегу. Пусть все время оглядывается...

  Тебе, Горский, до подхода резерва быть при генерале. Ему толковый офицер лишним не будет. После - ко мне с докладом. Ступай, голубчик. С Богом...

   Кто там рассказывал, что турок побить - плевое дело? Вот сейчас бы этого писаку да сюда...

  Я уже почти месяц в составе отряда Засса и с этими самыми турками познакомился очень плотно. Пережил два, нет уже три, больших дела и раз пять ввязывался во фланкерскую перестрелку с их кавалеристами.

  Что сказать - крепкие солдаты. Стойкостью нашим если и уступают, то не скажу что уж слишком сильно. Неприхотливы. Жилисты и выносливы. Но с командирами и вооружением у них полный завал. Особенно с командирами...

  Если при встрече роты наших егерей с ротой янычар счет, как правило, ничейный, а успех любой из сторон весьма спорный, то уже при встрече батальонов, а тем более полков, равных по количественному составу, дела у османов идут похуже. Намного. Выучка у наших солдат выше на порядок, этим и берем. Плюс значительный перевес в артиллерии.

  Основная задача командиров сводилась к недопущению рукопашной сшибки. Тогда нашим действительно приходилось довольно кисло.

  Главное вооружение турецкого пехотинца - для ближнего боя. Пики, ятаганы, много пистолей самых разных размеров и калибров, кинжалы и сабли. В первом ударе они страшны в своем напоре. Тюркская кровь горяча и воины Измаил-бея в рукопашной один на один вполне могут противостоять русскому солдату. Но именно эта горячность часто играет против турецких аскеров. Увлекаются. А общего руководства и железной дисциплины, коей славились в прошлом янычарские полки, уже нет. Взять хоть сегодняшний бой...

  Аксиома. Если каре русской пехоты выдерживает первый натиск - все. Турки терпят поражение. Сегодня наше каре выдержало, а ведь атака была буквально бешеной. Мы специально вышли навстречу туркам, выманивая их на себя, но слегка перестарались, оторвавшись от основных порядков. Когда накал атаки достиг апогея, к нам пришла помощь. Вовремя...

  С правого фланга, в клубах пыли, вылетает конная батарея, за минуту разворачивается и, отцепив передки, изготавливается к стрельбе.

  Залп. Второй. Третий.

  Часть турок, с ревом бросается на пушки, понимая, что картечь просто-напросто их выкосит. На стоящие в чистом поле и абсолютно без прикрытия пушечки накатывает орущая турецкую ругань и ощетинившаяся сталью клинков пестрая масса народа.

  Ага, щас... Кто же вас ждать-то будет? Коноводы подлетают с лошадьми в поводу и с запряжками наготове. Секунды. Артиллеристы в седлах, передки прицеплены.

  Марш-Марш!!! Аллюр - галоп! Ходу, славяне...

  Что? Конница турецкая на подходе? Не беда - вон уже и наши драгуны скачут, отсекут, прикроют. Против плотного строя тяжелой регулярной кавалерии турецкие конники не пляшут. Проверено. Не принимая боя, отходят.

  Каре спасено. Пехотинцы приходят в себя и уже со своей стороны залпами отбивают ослабленную атаку. Турки отступают на насыпь. Земля укрыта телами убитых. Мы тоже пятимся чуть назад к своим редутам, уступая позицию другому батальону. Уставших и расстрелявших запас патронов солдат сменяют свежие бойцы. Проход через болото, которым пользуются турки, опять закупорен.

  Завтра будет все по новой...

  Глядя, как конные артиллеристы действуют, я невольно вспомнил тактику тачанок батьки Махно. Идея та же. Быстрый маневр и кинжальный огонь во фланг врагу. Картечью вдоль строя. Мясорубка...

  Но не всегда такие догонялки кончаются благополучно для артиллеристов. Бывало, что и не успевали уйти от удара. А тогда - без шансов. Вырезали всех. Пушки, как правило, наши отбивали обратно, а вот люди гибли. Отчаянные ребята служили в конных пушкарях. Жаль, что их так мало - всего несколько батарей.

  Русская армия взаимодействует частями как единый организм. Выучка, дисциплина и согласованное командование компенсируют нашу малую численность. Но с трудом. Огромным трудом. Пятеро на одного - плохое соотношение, по любому.

  Но обо всем по порядку.

  Итак, я прибыл к Зассу в середине июля. Примерно в это же время на противоположном берегу Дуная у Видино, чуть ниже по течению скапливалась турецкая армия. Прибытие новых сил на правом берегу продолжалось беспрерывно, но турки не стали ждать полного сбора всех сил и начали переправу авангарда, первые десять тысяч солдат.

  Место переправы Измаил-беем выбрано грамотно. Сперва турки захватили два близко расположенных острова, которые отделяла от нашего левого берега мелкая, хоть и широкая, протока. Вброд перейти можно. Но турки не спешили. Для начала на островах насыпали четыре батареи, по две на каждом. А уж под их прикрытием начали переправляться основные силы.

  Измаил-бей и тут сработал профессионально. Для того, чтобы русские солдаты и казаки его не тревожили и не мешали накоплению войск, он прикрылся болотом, расположенным практически напротив этих островов. Возле самого Дуная на правом берегу местность позволяла разместиться довольно большому количеству войск, а вот дальше...

  Параллельно реке располагалось болото. Большое. Верст восемь в длину. Низина, понимаешь. Примерно две версты от реки - полоса сплошного камыша. Лишь две неширокие насыпи в трех верстах друг от друга и одна тропа, пригодная для прохода только пехоты между ними, позволяли подобраться к туркам. Для обороны - хорошо. Потихоньку и без помех войска турок на нашем берегу накапливались, не опасаясь быть сброшенными обратно в реку. Но задача у Измаил-бея - наступать. И тут это временное преимущество превратилось в недостаток. Ведь болото тоже нужно форсировать, а русским оказалось удобно отражать атаки только на трех возможных для прохода войск участках.

  Честно говоря, первую попытку прорыва Измаил-бея в Малую Валахию мы едва не проморгали. Несмотря на полный расклад возможных действий турок, который дал Кутузов генерал-лейтенанту Зассу, тот не особо торопился перекрыть возможные пути прорыва турок вглубь нашей территории. В чем причина - Господь его знает. Наверное, сыграло свое несколько факторов. Возможно Засс ревновал к Кутузову, поскольку сам имел шанс возглавить Дунайскую армию, а возможно не особо верил, что Измаил-бей попробует пойти на прорыв до конца переправы всех своих сил. Короче - лопухнулся, чего за этим генералом прежде не наблюдалось.

  Положение спас генерал-майор Збиевский с двумя батальонами Мингрельского полка и батальоном егерей, находившийся в усиленном посту напротив самого удобного прохода через болото.

  Когда на насыпи показались колонны турецких пехотинцев, генерал-майор стал усиленно маневрировать своими батальонами то в развернутом, то в плотном строю под барабанный бой и перекличку горнов. Кавалерийский эскадрон, приданный этому отряду, галопом носился перед и за русским строем, поднимая пыль, которая временами скрывала построения мингрельцев и егерей, давая возможность перестроиться. Русские отчаянно блефовали, создавая видимость крупного подразделения. Как шутили потом солдаты, никогда они так не маршировали, как перед носом десятитысячного отряда турок, а у барабанщиков к концу дня были поломаны все палочки и порваны все барабаны, так лихо они отбивали дробь 'сбора' и 'атаки' сразу за троих, а то и пятерых.

  Чудо, но блеф удался. Турки не рискнули пойти в атаку и вернулись в лагерь.

  Когда об этом доложили Зассу, то он буквально позеленел. Как никто другой генерал понимал, к чему могло привести его фрондерство. На следующий день на месте будущих редутов, перекрывающих проход через болото, уже были установлены пушки, благо их хватало, а земляные работы по укреплению позиций велись днем и ночью.

  Отходить нам нельзя. Засс старается беречь людей, заманивая турок на пушечную картечь. Аскеры ежедневно лезут вперед, не считаясь с потерями и без разведки, но от картечи кожа не прикроет. Потери у турок велики, но и наши силы тают.

  Когда на пятый день этой не прекращающейся маневренно-позиционной войны казалось все - хана, свое слово сказали черноморцы. Казачки с уланами пробрались в тыл Измаил-бея прямо к островам и стали палить лодки. Натиск турок сразу ослаб. Видинский паша не зная, насколько велика угроза его тылам, приостановил атаки и бросил часть сил на казаков. Диверсия удалась, но и черноморцы и уланы понесли потери. Только добрые кони и спасли дерзких хлопцев. Да еще Михайла Илларионович подсобил, обозначив активность своих войск, в сторону видинского паши. Атаковать ему, конечно, было нечем, поскольку всеми силами вынужден был держать основную массу турецких войск во главе с визирем, но Измаил-бей на блеф и сейчас купился. Вторично. Так мы выиграли пару дней передышки и возвели полноценные редуты.

  Помощь задерживалась и одна обещанная неделя превратилась в месяц. Русская бюрократия порой страшнее турецких ятаганов. Но Кутузов все же, вопреки всем препонам, добился прихода двух дивизий подкреплений. Уровень ответственности, которую он взял на себя, недооценивать не стоит. Практически прямое нарушение приказа военного министра. Не шутка. Еще раз это подчеркну. Брать на себя - не каждый потянет. Порой погибнуть легче, чем противу начальства пойти. А уж если гибнут другие, то тем паче.

  В перерывах между массированными атаками пехоты нас теперь беспокоят мелкие отряды иррегулярной турецкой конницы из балканских всадников и татар. Человек этак до трехсот отрядики бывали. А иной раз и всего с десяток всадников. Башибузуки. Волки степные, и тактика волчья. Подскакали, постреляли, убежали. Если кто зазевался, считай покойник. Посты приходилось утраивать, но все равно умудрялись подбираться незамеченными и выводить из строя неосторожных. Армия постоянно находилась в напряжении, однако было полегче, чем в первые дни.

  Все это время я состоял при генерал-лейтенанте Зассе Андрее Петровиче в качестве офицера-порученца. Сперва он принял меня холодно, но после первого дела оттаял. С приказами я побывал практически во всех частях его небольшого отряда. Андрей Петрович хотел разбить свои войска на три части и перекрыть все три прохода разом, о чем уведомил с донесением Кутузова. Командующий запретил даже думать об этом. Возможности надежно противостоять во всех участках у нас не было, поэтому рекомендовал другую тактику. Войска Засса теперь держались в ударном кулаке в готовности прийти на помощь тому из редутов, через который турки пойдут на прорыв.

  Свое отношение ко мне Андрей Петрович поменял после первого дела, в котором мне пришлось поучаствовать.

  В той стычке мне впервые довелось самому принять командование в кавалерийской сшибке вместо выбывшего офицера. Случайно вышло...

  Именно я на третий день активной обороны доставил пакет в эскадрон тираспольских драгун с приказом атаковать и прикрыть строящийся редут от рвущейся к нему турецкой конницы. Приказ был передан, эскадрон построен для атаки, а я уже собирался скакать обратно в штаб. Но вдруг, как и бывает в бою, положение резко изменилось.

  Драгунский капитан, командир эскадрона, был убит вместе с горнистом, а штабс-капитан, его заместитель, и поручик, командовавший первой ротой, были ранены перед самой атакой. Уж больно неудачно подставились офицеры вылетевшим прямо на них из балки турецким всадникам.

  Отряд-то небольшой совсем, на быстрых лошадях. Видать, от своих отбился или разведка. Они сами не чаяли выскочить на уже развернутый драгунский строй. Встреча оказалась неожиданной для всех, но турки среагировали проворней. С перепугу, наверное. Все дружно выпалили по ближайшим к себе людям. Пули кучно влетели прямо в группку офицеров перед строем, а турки, завернув лошадей, смылись. Только пыль за ними. Я уцелел. Единственный из офицеров, стоящих перед строем конников. Просто находился чуть в стороне. Повезло...

  И что делать...? Время-то сейчас на секунды... Строй драгун дрогнул...

  Че, че...? Командуй...

  - Санитары! Оказать помощь раненым! - Взгляд вырывает из строя напряженное лицо горниста первой роты. В годах уже, видно второй десяток лет служит.

  - Горнист - ко мне! - Тот, покинув строй, подскакал, встал за левым плечом на полкорпуса лошади назад.

  - Эскадрон! Слушай мою команду! Палаши! Вон! - Шелест клинков ударил по нервам как органный аккорд.

  Никогда не думал, что могу ТАК командовать. Васильев может мной гордиться. Его школа.

  Повернулся к горнисту и тихонько...

  - Подсоби, братец. Некогда другого офицера искать. Вдвоем поведем. - Тот лишь кивнул и поднес к губам горн. Я привстал на стременах.

  - Строй держать, драгуны! Правофланговые фельдфебели, соблюдать дирекцию! - слова команды четко разносились над строем.

  - Стой! Равняйсь! Марш! - Строй колыхнулся за правофланговыми, выровнялся, выправляя линию тяжелой кавалерии, которая так страшна на поле боя. Сталь палашей легла на правые плечи всадников, рукояти прижаты к ногам.

  - Эскадрон! В атаку! Прямо! Рысью! Мааарш!! - За спиной чистый звук горна рванул вверх к небу, дублируя команду одновременно с перекличкой правофланговых первой и второй шеренги. Те дублировали мою команду голосом.

  Словно только и ждали этой команды горниста, лошади разом сделали первый шаг, начиная разгон. Классная выездка у эскадрона - спасибо тебе, капитан. Хорошо учил. Их только стронуть, а дальше они сами все сделают...

  Во время движения подавать команду голосом бесполезно. Не услышат люди. Все - по сигналу горниста, который находится рядом с командиром.

  Мы на медленной рыси вышли навстречу турецким конникам, которые к тому времени обошли каре нашей пехоты и нацелились на строителей редута. Там уже накатывали пушки для отражения атаки, но нужно было хоть чуть придержать горячих южных парней, давая возможность артиллеристам приготовиться.

  Вышли мы удачно, лоб в лоб атакующим. Честно говоря, перестроить эскадрон в движении я бы едва ли сумел. Нет у меня опыта кавалерийских атак. Эта - первая.

  Но фронтом на фронт - это смогем. Только бы разгон не потерять.

  Расстояние до противника стремительно сокращается. Что значит полторы версты, когда лошади идут навстречу друг другу. Пора? Оглядываюсь на горниста и поднимаю шпагу вверх.

  - Сигнал! - Я позабыл какая должна быть команда, но горнист понимает.

  -Та-ти-та... - отзывается звонкая медь.

  Рысь ускоряется у всех лошадей эскадрона синхронно. Мы идем уже крупной рысью. Постепенно ускоряясь при этом, не сбивая строй. В нем вся сила линейной тяжелей кавалерии.

  Триста метров до сшибки... Двести... Сто пятьдесят...

  Секунды...

  Дель Рей взлетает вверх, совершая оборот, и падает вниз, замирая острием вперед в сторону надвигающейся массы турецкой лавы. Устав требует - не рубить. Драгунам в первый удар - колоть. Длинный прямой палаш - идеальное оружие для этого удара. Я не вижу, но знаю - за спиной сейчас страшно взблеснули одновременно поднятые и опущенные палаши драгун всего эскадрона. Для врага - жуткое зрелище.

  - Марш - марш!!! - Мой голос перекрывает топот подков по сухой земле.

  Горн вскрикнул последнюю перед сшибкой команду. - В галоп!

  - Ура!!! - отозвались драгуны. Разгон - максимальный. Угадал...

  Пятьдесят метров до сшибки... Кони мчат, хрипя. Они, как и мы сейчас - воины. Ярость бушует в их крови, как и в нашей, а мы с ними - одно целое.

  Что значит - выезженные строевики! Держат строй сами, освобождая руки всадников для удара. Драгуны идут как по линейке. Галопом.

  Куда там Голливуду. Не умеют уже так в мое время...

  Сшибка!

  - А-а-а-а!!! - Я ору во весь голос, мой клинок едва не вырывает из руки принявшее в себя тело попавшегося на его пути турка. Блин. Я же в другого метил, этот-то как под острие подлез...

  Тяжелые кони драгун опрокидывают более легкие лошадки балканцев.

  Да-да. Нам под удар попались 'братушки', славянские всадники из вассальных стран Порты. Я понимаю их выкрики. Болгары, что ли...? Язык, явно славянский. Хотя, может и косовары, или хорваты - какая разница. Враги они - значит бьем.

  И это была последняя мысль, дальше уже все на рефлексах.

  Удар... Блок... Пригнулся, уходя от клинка... Выпалил из левого пистолета в наседавшего на горниста караджия. Еще блок... Укол...

  Не попал, зараза. Верткий...

  На-а-а... Не хочешь клинком - получи эфесом. С седла сбил, а внизу - кони затопчут...

  Ну, кто на новенького...?

  А, нэту... Кончились.

  Рядом со мной офицер-драгун, поручик - командир второй роты и замыкающий офицер в этой атаке. От него во многом зависел успех дела, но он отработал на своем месте на 'отлично'. Ведь замыкающий офицер это самый нужный человек для 'держания' строя. Именно по его команде заполняются бреши выбывших бойцов в первой шеренге, он же следит, чтобы строй не рассыпался после окончания удара. И сейчас по его команде единственный оставшийся в живых горнист сигналил 'Стой. Равняйсь'. От меня требовалось лишь указать клинком линию фронта. Ага, а я и позабыл об этом... Хреновенький из меня пока командир.

  Так, пора быстренько передавать бразды правления, пока чего не так не сморозил. И линять к штабу. А устав надо подчитать и в учениях поучаствовать. Ты, Серега, офицер или так, погулять вышел? Эполеты одел - будь добр, соответствуй.

  

   Я старался соответствовать. За месяц до прихода подкреплений имел возможность повысить свое военное образование весьма и весьма. Практикой, в основном. Много полезного узнал.

  Ага... И живой остался.

  Офицеры-порученцы, как я уже замечал, совсем не просто посыльные. Вовсе нет. Конечно, в том числе они доставляют приказы, но еще и контролируют их исполнение. А если приходится, то по необходимости принимают руководство на себя. Так что мое временное командование эскадроном считалось вполне законным. Адъютантские аксельбанты давали мне такое право и даже обязывали. Правда, я узнал об этом позже, но офицерами эскадрона тираспольских драгун мое поведение было принято как должное, поскольку вполне вписывалось в строки устава.

  Но я-то всех тонкостей своей службы в тот момент не знал и потому переживал крепко. Не по чину де поступил.

  Докладывая генерал-лейтенанту Зассу о выполнении приказа, я свою роль в деле не выпячивал. Отчитался, что капитан был убит во время атаки, а сама она успешно проведена благодаря отличным действиям командира второй роты.

  Поручика, кстати, отметили в тот же день. Он давно уже ждал повышения, а тут открылась вакация штабс-капитана. На войне в чинах растут быстро за счет выбывших офицеров. К концу кампании он в чине штабс-капитана командовал эскадроном и ждал нового чина - капитанского.

  Засс сам узнал об моих геройствах несколько позже. Вот с тех пор и перестал на меня коситься. За скромного парня посчитал.

  Ну... Я вообще-то такой и есть.

  Со временем у него выровнялись отношения и с Кутузовым. И свою долю славы Андрей Петрович в кампанию 1811 года заработал в полной мере. Именно ему предстояла тяжелейшая ноша - выдержать все попытки Измаил-бея прорваться в Малую Валахию, которые он предпринимал еще в двух местах выше по течению Дуная. Блокировать наиболее боеспособную часть турецкой армии до тех пор, пока Кутузов с Эссеном добьют основную массу дезорганизованных и оголодавших войск визиря, которые переправились на наш берег. А горячий и порывистый Марков, совершив беспримерный скрытный обход с тайной переправой, расколошматит вторую часть группировки визиря, но уже на болгарском берегу. Не ждали его турки в гости, чем генерал и воспользовался. Перебил всю посуду прямо в доме у визиря. И сломал любимый фикус.

  Славные будут еще дела. Я кое-что помнил о них из истории. Но в реальности они разворачивались побыстрее и помасштабнее. Или мне так кажется? Всегда, если ты участник событий, они кажутся грандиознее.

  Как только подойдут резервные дивизии, положение у турок станет совсем плохим. Отправив часть батальонов Зассу и, усилив его отряд еще и Сербской группировкой, Кутузов практически выведет Измаил-бея из войны. Ход вперед ему перекроют так плотно, что шансов на прорыв уже не останется, и он, в конце концов, уберется на свой берег обратно к Видино. Русские последуют за ним и туда. Тем более, что на правом берегу они не такие уж и редкие гости. Постоянные рейды русских на болгарский берег во многом способствовали тому, что турки вынуждены будут уйти из последнего укрепленного лагеря на нашем берегу. Боялись, что отрежут их, как войска визиря, ну и не стали искушать судьбу. Правда, это помогло им мало.

  Османы все же не захотят сдаваться, несмотря на то, что неудачи буквально преследовали их. Упорный народ...

  Они еще что-то будут пытаться сделать, опять собирая войска и средства переправы, доставляя их на возах, поскольку практически все имеющиеся в наличии русская Дунайская флотилия пожжет. Но когда, стараниями неутомимого Засса, запылают в огне и будут полностью уничтожены мобилизационные склады продовольствия и фуража, тут уж визирь, сам раненный в этих боях, только и сможет сказать - 'Кисмет'(Судьба), и начнет переговоры о мире.

  Все средства Порты будут исчерпаны до дна.

  Военные свое сделали, настанет очередь дипломатов.

  Об этой победе потом при русском Дворе шутили, что Кутузов де кампанию 'осмелился' выиграть. Почему 'осмелился'?

  Его крылатое выражение 'Быть с врагом - поведения скромного...' дополнили его же продолжением: '...до полного его истребления'. Да еще из-за двух дивизий, что он завернул назад 'осмелившись' нарушить приказ военного министра. А ведь тут есть и маленькая заслуга Сережи Горского, который доставил документы, оправдывающие действия старого генерала. Без них был бы ли он так уверен в своих силах?

  Кто знает...

  Через короткое время барон Черкасов доставил оригиналы бумаг в Россию. Действия Кутузова, как командующего, были названы правильными. И вообще. Победителей не судят. А ведь в июле и снять могли генерал-лейтенанта с командования...

  А так, Михайла Илларионыч получил графский титул и возможность без помех вести переговоры с турками, выбивая самые благоприятные для России условия. Ну, почти без помех...

  И тут ему пытались палки в колеса ставить, причем в основном свои. Но Русский Лис, как всегда, вывернулся и все-таки заключил самый выгодный из всех возможных вариант договора. Ох, и нелегко ему эта 'Бухарестская баталия' далась, едва ли не труднее, чем боевые действия, но старик справился .

  Честно скажу. Только за это Кутузову следует в ножки поклониться. Без Бухарестского мира с Портой война 1812 года была бы наверняка другая. Тяжелее - однозначно. А действия русских войск, заставившие голодать высадившуюся на наш берег турецкую армию понижая ее боеготовность до нуля, стали прообразом для будущих действий русских против французов. Ведь многие офицеры именно в этой кампании усвоили тактику по истощению сил противника. Как-то оно все связано воедино вышло, аж удивительно. Но все это в будущем

  А пока мы отбиваемся, как можем, от наседающих на нас турецких войск, считая дни до прибытия этих застрявших в дороге дивизий. Турки наверняка о них знают и стараются расправиться с нами до подхода наших свежих сил.

  Сегодня я освоил еще один кусочек военной науки. 'Действие пехотного каре' называется. Правда, не командовал, а находился в середине 'карреи', как сейчас говорят. Спешили меня турецкие стрелки, нашлась там какая-то меткая гадина. Остался я безлошадным. Хорошо, хоть конь не мучился. Пуля попала в голову, сразу - наповал. Жаль. Верно служил мне гнедой. А я ему даже имени не дал. Не успел в суете. Гнедой и гнедой. Эх...

  Пехотинцы приняли меня в свой строй, благо коня потерял рядом с каре.

  Н-да. В кавалерии не подарок, а в пехоте и вовсе - страх Господен. Не, серьезно. Жутко было до дрожи в коленках, как турок попер. Дело до штыков дошло. Спасибо - конные артиллеристы выручили.

  Но солдатики, те самые мингрельцы, что в свое время лихой маршировкой обманули Измаил-бея, показали себя на высоте. Несмотря на отчаянную смелость аскеров устояли. Правда, бреши пришлось заполнять в первых рядах частенько. До полусотни народа мы из батальона потеряли. Выучка спасла, это я оценил. Взгляд изнутри, так сказать.

  Стоял за спинами солдат и смотрел, как они спокойно, словно на плацу, а не на поле боя, занимают места своих убитых товарищей. Умело орудовали штыками рядышком со смертью, не замечая ее. Нет, не игнорировали, а привычно так, знаете ли. И все это - под шуточки и грубоватые подколки ветеранов. Даже смеялись...

  Просто - работа. Как на скирдовке, только вместо вил - штыки, а вместо копен сена - тела людей. Профессионалы, блин.

  Мрак...

  Крепки предки. Я уже это говорил? И еще не раз скажу.

  Понятие 'военная страда' они принимают по-крестьянски спокойно и основательно. Ну, страда и страда. Работа такая у солдатушек. А что можно потерять жизнь, вывалив в пыль собственные кишки, или получить увечье...

  Так, что ж...

  На все воля Божья.

  Такие солдаты могли исполнить непонятный многим в моем времени приказ. 'Стоять и умирать...'. И будут стоять. Под ядрами. В рост. Своим присутствием, закрывая вражеской армии движение вперед. Заступая место выбывших, лишь осенив себя крестным знамением. Молча.

  Потому, что рядом стоят офицеры. Не пригибаясь. По ним равнялись.

  Уважаю...

  И стараюсь быть не хуже. Изо всех сил стараюсь. Удается ли? Надеюсь...

  В начале двадцатых чисел августа, через неделю после моего участие в пехотной баталии, наконец, прибыли подкрепления. Измаил-бей за последние восемь дней немного подвинул Засса, на две версты примерно, и закрепился среди развалин поселения выше по течению. Сквозь болото ему так и не удалось пройти.

  Атака, в которой я потерял лошадь, оказалась завершающей на болотистом участке. Слишком сильно сказывалось преимущество русской обороны на ограниченных для прохождения армии турок участках.

  Измаил-бей сменил направление удара и достиг некоторого успеха. Среди развалин домов наши солдаты не могли построиться для ведения правильного боя, потому и отошли.

  Теперь в турецком лагере в поселении усиленно насыпают укрепления, только земля из-под лопат мелькает. С подкреплением Засс мог попытаться скинуть турок в Дунай. Правда, стоило бы это русским дорого. Оттого и не лезут русские солдаты на турецкие редуты. Стали напротив.

  Измаил-бей скопил на нашем берегу уже больше тридцати тысяч человек. Он хочет наступать? Ну, что ж. Милости просим. Наши строят позиции ничуть не медленнее турок. Редуты на новом месте выросли как по волшебству.

  Вперед, потомки Османа, на пушки. Не желаете ли?

  Они желали. И лезли с упорством бультерьера. Но прорвать русскую оборону им так и не удалось.

  Я обжился в отряде. При штабе находился редко, все больше - в войсках. Ночевал то у мингрельцев, где крепко подружился с командиром батальона майором ****, то у улан у ротмистра Остроградского, то у егерей, то у конных артиллеристов, где тоже завел себе друзей.

  Офицеры-порученцы при штабе разобрали каждый себе 'свои' части и старались попадать с приказами именно в те подразделения, где у них были друзья или родственники. А что? Для службы полезно... Генералы по возможности считались с пожеланиями своих офицеров. В результате - всем польза.

  Все время рядом со мной старались находиться мои драгуны и Гаврила. Не всегда получалось по службе, да и я слегка бравировал до поры, но когда они рядом, мне как-то спокойней.

  После того, как потерял коня, зарекся ездить один. Хорошо, что спешили меня рядом с нашими солдатами, а кабы нет...?

  Что интересно, практически все порученцы стали выполнять приказы в составе небольшого отряда всадников в два-пять человек. Это было связанно с тем, что довольно многочисленные конные банды караджиев и татар шастали под самыми нашими порядками. Случалось, что эти сопровождающие прикрывали офицера, давая возможность выполнить приказ. Частенько своей жизнью платили...

  Гибли и офицеры. Чаще чем я мог бы себе представить.

  Мы всегда являлись лакомой добычей для башибузуков. Одинокий офицер - желанный трофей, так как за живого или мертвого бедолагу, попавшегося на аркан или под пулю, платили совсем неплохие деньги. Таким образом, турки стремились парализовать командование отряда. Порой это им удавалось.

  Ну, это о печальном.

  А хорошее - я возвращаюсь к Кутузову, срок исполнения моей командировки кончился. Теперь мне предстояла бумажная работа, с докладом командующему.

  Ох-хо-хо... Как же я ее люблю... И не переложишь на другие плечи, все собственной ручкой, в смысле пером. Ну, своею рукою гусиным пером.

  Положено так.

  Правда, за эти полгода я здорово подтянулся во владении этом инструментом. Во-первых, бумажной работы в Русской армии всегда хватало для офицера - рапорты, приказы, сопроводительные и т.д. и т.п..

  Во-вторых, я продолжал отчаянно плагиатить под своей фамилией и под парой псевдонимов, пересылая стихи своей эпохи в различные издания. А кроме того вел переписку с бароном Корфом, с Глебом и еще с несколькими, появившимися у меня здесь, друзьями. Ну, и в-третьих...

  У меня самый настоящий почтовый роман. И для него совсем не нужен интернет. Бумага, перышко, чернила и много, много нежности. Пришлось подтянуть грамматику, чтобы перед своей женщиной не выглядеть неучем.

   Анна Казимировна Сорокина, в девичестве Мирская, вдова русского офицера и внучка литвинского вельможи, почтила меня ответом на мое письмо.

  Если честно, то это я ответил на ее послание. Мы, мужики, порою бываем отчаянными трусами, если вопрос касается настоящих чувств. Тут женщины куда решительнее нас. М-да...

  Вот и я получил такую весточку в новогоднюю ночь. Как обухом по голове.

  'Я Вам пишу - чего же боле...?', вы думаете, зря были написаны эти строки асом Пушкиным. В начале XIX века написать женщине первой не родственнику - это знаете ли. Ого-го...

  В общем, я влип. Влип по полной и ни грамма не жалею. Та взаимная симпатия, возникшая между нами в мое краткосрочное посещение маетка Бражичи, и та страсть, которую я попытался задавить в зародыше не захотели быть забытыми. Не пожелали и все тут.

  Я все понимал. Внучка одного из наиболее значимых вельмож Великой Литвы, которая к тому же обожглась на первом браке, не может быть партией простому и бедному русскому дворянину. Дед взял над ней весьма плотную опеку. Хоть род Горских и имеет весьма почтенные корни, но..., это как внучка Березовского и офицер пехоты Российской Армии. Не бывает...

  А мне плевать. До получения в руки маленького листочка бумаги всего с одной строчкой текста я еще держался. А там - словно плотина рухнула...

  Какие безумства я написал в своем первом послании Анне, я даже не припоминаю. Все как в тумане было. Я писал и писал, сажая кляксы и позабыв о фитах и ятях. Лист за листом. На бумагу выплескивались слова, которые я хранил глубоко в душе, чтобы никто... никогда... ни при каких...

  Как сумел? - Не знаю.

  Как посмел? - Не ведаю.

  Но, на то и новогодняя ночь, что в нее возможны чудеса. Вот и я совершил маленькое чудо.

  Когда кончилась бумага, а на столе лежала гора исписанных листов, я просто собрал их в кучу не перечитывая, запечатал, надписал адрес, кликнул хозяина дома, в котором проживал и отправил его на почту. А там уже и тройка запряженная стояла. И все...

  Поздно стало, что-либо менять.

  Месяц места себе не находил. Второй раз загнать чувство в подполье не выходило никак. Сопротивлялось с всею силой рвущейся весной из-под земли травы. Вроде и мягкая, а камни сдвигает и асфальт ломает.

  Потом пришел ответ. Светлый, нежный и немного испуганный.

  Оказалось, все то, что творилось со мной, было не безответно.

  Вот такие пироги.

  С тех пор и переписываемся. Аннушка, в одном из писем с легким юмором написала, что если буду хорошо себя вести, она даст мне перечитать мое первое к ней письмо.

  Интересно, и чего такого я там написал? Ой, чувствую, доведется мне еще краснеть.

  Ну, кажись, слегка отвлекся.

  Генерал-лейтенант Засс мне передал пакет для командующего, поблагодарил за хорошую службу. Сказал, что порекомендует Михайлу Илларионовичу отметить меня как исполнительного и храброго офицера, о чем и сообщил в представлении от своего имени. Я поблагодарил, вскочил на Трофея и отправился в ставку.

  Трофей - крупный серый конь ахалтекинских кровей.

  Полукровка, по всей вероятности, поскольку при почти всех статях ахалтекинца несколько крупнее. В холке сантиметров на десять выше, ну и тяжелее, соответственно. Злющий зараза, но скакун - отменный и как боевой конь хорош. Из-под какого сипаха его взяли, не знаю, но мне коня презентовали мингрельские мушкетеры. Они и имя дали. Солдаты упорно именовали себя не пехотинцами, а мушкетерами. Классные ребята. А с Трофеем мы поладили. Оказалось, заговорить его на дружбу не труднее, чем Ворона, моего оставленного в Смоленске андалузца. Лошади очень четко улавливают нюансы настроения человека.

  Трофей меня признал. Да и Грача, баловавшего красавца, тоже привечал, а остальным конь вольностей не позволял. Справный скакун.

  - Турки. - Выдохнул Гаврила тихо.

  - Клади коней. - Скомандовал я, также углядев группу всадников, выезжающих из-за деревьев впереди. К счастью они сейчас были к нам спиной. Едва ли успели нас заметить. Мы только из балочки выехали. Турок вообще-то угядели чудом. Из-за деревьев выехали и через сто метров в другую рощу ушли. Пара минут на виду всего.

  Закрутив лошадей по-казачьи, мы уложили их на бок, укрывая в траве и низком кустарнике.

  Сколько же их? Десятка три... Но уж больно скрытно идут. Ждем.

  Вот еще пять человек. Зыркают по сторонам, назад оглядываются. Эти бы углядели, но мы уже травой скрыты. Ждем.

  И еще... пять. Десяток выходит.

  Эти - замыкающие. Наверное, и впереди есть не меньше, только мы не успели увидеть. Если есть тыловое охранение, то наверняка и в передовом дозоре не меньше.

  А куда енто они намылились? Полусотня всадников, судя по лошадям и вооружению, очень непростых ребят. Похожи на тех, что нам на дороге попались, когда только в Валахию прибыли.

  Может ну их? Нас не заметили и ладно.

  Не. Нельзя. Ведь это не просто налетчики, явно куда-то целеустремленно двигаются. Причем, прямо среди наших порядков. Надо глядеть...

  - Грач. За ними. Далеко не ходи. Трофея возьми, своего коня оставь мне. Если удирать придется, он вынесет наверняка. - Я еще не принял решения, но присмотреть за турками не помешает.

  - Гаврила. Возьми трубку подзорную в моей сумке. Вон на то дерево повыше взберись - глянь округу. Может, что интересное заметишь. Иван Михайлович. Что думаешь?

  - Эти - охотники. Резать идут. Но - отчаянные. Считай, к нам в дом влезли среди дня. Идут к какой-то цели, когда надо пересидеть до сумерек. Зачем? Ясно, гадость нам сотворить. Какую, мы не знаем...

  Надо бы их не отпускать с глаз. А как наших углядим поболе числом, так и шумнуть.

  Гаврила задержался на дереве чуть дольше, чем я рассчитывал. Явно - что-то высмотрел. А ну-ка чего там, докладай?

  - Сергей Саныч! - Гаврила взволнован и от спешки задыхается. - За рощей - люди на поляне. До трех десятков. Наши. Конные. На обед, видно, встали у камней. Офицеров много. И шарф генеральский на одном. Треуголка с перьями...

  Там, эта... - сглотнул слюну.

  - За поляной еще лесок есть, и там тоже кто-то хоронится. Кто и сколько - не углядеть. Далеко. Похоже - турки. Только с верхотуры и разглядеть можно...

  Засада? Блин, да это целый грамотный загон на генерала. Сейчас урежут с двух сторон. Нашим - карачун, генерала - в торбу. И к себе, за Дунай... Бабки получать. Ну, нет - шалишь.

  Пока эти через лесок... Пока то-се... А нам - напрямки... Должно выгореть!

  - По коням! - Эх, успеть бы только.

  Подковы ударили в землю. В карьер! Выноси, коник...

  Успели.

  Я появился на полянке на целых тридцать секунд раньше турок. В бою - целая вечность.

  - В ружье!! Турки! Справа полсотни и слева не меньше!!! К бою! - Мой отчаянный крик выиграл еще пять секунд.

  Когда подлетели к группе, конвой из драгун и офицеры уже были в полной боевой готовности. Турки за спиной разочарованно взвыли. И бросились вперед.

  Смыться не успеваем. А у меня пакет...

  Так, под этот камушек заныкаем пока и ладно. Будем живы - достанем. А не будем - турку не достанется.

  Значит - судьба, придется драться.

  Тем более, что место для стоянки было выбрано грамотно. Рядом что-то вроде кольца из камней. Никак не Стоунхендж, но обороняться в них можно. Неплохая позиция. Даже несколько коней можно было при желании прикрыть от пуль , если бы имели хоть какой запас времени. Но сейчас не до них. Только оружие и заряды с собой - и в укрытие.

  Турки кинулись в атаку неорганизованно и в первый раз мы их отбили почти без потерь и чрезмерного труда. Палили без передыху, сколько было зарядов в ружьях и пистолетах, и нападающие откатились под защиту деревьев. Ненадолго.

  Мы не обольщались. Противнику надо либо взять нас в ближайшие минуты, либо убегать по-быстрому. Нашумели мы крепко, а русских войск здесь в достатке.

  Генерала я узнал. Князь Михаил Семенович Воронцов, генерал-майор. Бывал у него разок с пакетом. Он тоже признал меня в лицо, кивнул головой, некогда было разговаривать, поскольку турки необычно быстро организовались и пошли в атаку.

  Их было больше ста, нас около тридцати. Благо, перезарядиться успели. Понимали и они и мы - не будет еще одной попытки. Вот-вот подойдут русские войска. Свалка предстояла серьезная и злая. Сталь на сталь.

  Сперва мы палили, как и при первом нападении, но где там...

  Каждый из нас успел сделать как минимум два, а то и три выстрела. Дымом затянуло все перед глазами. Эх, ветерок бы сейчас. Из этого дымного облака стали выскакивать вооруженные саблями и кинжалами смуглые, горбоносые люди.

  - Алллааа!!! Акбааар!!!

  Все. Понеслась...

  А тотошка в сумке на Трофее остался. Жаль.

  Эту скоротечную резню описывать не берусь. Все свелось к трем метрам земли у ног, вокруг смотреть возможности просто не было. Рубил. Колол. Орал что-то рифмованное, перемежая матом, как со мной часто бывает в минуты напряжения. Слева - Гаврила, справа - Перебыйнис. Сзади - камень. Держим оборону, парни.

  - Налетай, ишаки горные! Всем... Хватит... Хаа...! - Страх ушел, возбуждение переросло в яростное остервенение.

  Гаврила падает, напоследок ткнув клинком во врага. Отплатил, стало быть... Фельдфебель опускается на одно колено. Эк, жмут-то...

  Счас я, ребята...

  Сперва вправо... Укол.

  Поднимайсь, Иван Михалыч, на том свете отдохнем. Во! Молодец.

  Теперь влево...

  Ты куда, муфлон? Не трож Гаврилу! Я те добью... Нннна...

  Хорошо Дель Рей рубит. И мисюрку развалил и головушку. А как же? Так и назывался при рождении 'меч для камзола'. Меч - понятно?

  Гаврила пытается встать на четвереньки и опять падает. Но жив...

  ...Не успеваю...Блин...

  Темно.

  Светло. Качает. Голова кружится...

  Тошнота подступает к горлу. Успеваю повернуться. Кто-то поддерживает.

  Меня рвет отчаянно. Каждый спазм отзывается взрывом бомбы в голове. Больно...

  Это длиться вечность.

  Но вот и отпустило. Ничо... Мы живучие...

  А боль - фигня. Потерпим.

  Кажись, мозги у меня есть, поскольку все симптомы сотрясения этого предмета налицо. Кстати, лицо...?

  Пытаюсь притронуться к чему-то мешающему.

  Добрый 'кто-то', что поддерживает меня за спину, перехватывает руку на полпути. Голос Грача.

  - Погодь, ваше благородие, нельзя трогать. Там рана у тебя. Кровь только перестала течь. А так ты цел... Тебя по макушке приложило саблей, но плашмя. Гаврила руку подбил у турка. Успел. А лицо клинком уж после попортили. Случай...

  Это когда мертвый турок на тебя лежачего сверху упал. Будешь теперь меченый...

  - Ххх-де...Хххаврила...- говорить трудно.

  - Живы наши все, слава Богу. Ванька почти цел. С полдюжины порезов да ушибов - не в счет. Гаврила в ногу ранен. И грудь наискось порубили, но ребра сталь дальше не пустили. Помяло их, но не прорубило. Рана длинная, однако, поверху пошла. Крови, это - да, потерял маленько...

  Должон выжить. Только поил его. Счас и тебе водицы дам...

  - Ххх...генера-а-ал? - я все-таки совладал с буквой 'г', зато стал спотыкаться на 'а'.

  - Жив. Даже не ранен. Из всех кто в бой вступил, только семь человек живых и осталось, генерал в том числе. Иные почти все ранетые, но их превосходительство сберегли. Не всем повезло так стать, как вы втроем да он с последними конвойными. Они аккурат с другой стороны камня отбивались. Так вы один другого и прикрыли, выходит. Турок только спереди и мог нападать. Вы там гору трупов перед собой навалили вокруг камушка. А генерал-то, рубака славный оказался. М-да... Живым хотели...

  Я-то все видел, но подойти не мог. Помочь вышло только тем, что лошадей у турок пугнул, да по коноводам ихним пострелял слегка. А как егеря подошли, тут турку и конец. Без коней - куда? Сдались...

  Да и не много их осталось. Но ты пока лежи. Носилки сладим - вынесем. Набирайся сил.

  Ты глянь. Столько слов подряд от Грача не слыхивал, наверное, никто. Удивил...

  Неужели проскочили и в этот раз? Хм. Похоже. Все живы...

  Ох, и везучий ты песий сын, Серега! И это здорово!

  Так я и попал в ставку.

  На носилках, голова и лицо перевязаны, грязный и окровавленный. Да что ж мне так с бестолковкой-то не везет? Всякий гад в мое бесценное вместилище разума целит.

  Ага. Из зависти, наверное, что я такой умный и красивый.

  Первым делом - в штаб, пусть в горизонтальном положении, голова повязана, кровь на рукаве. Но с пакетом. О нем не забыл. Служба - прежде всего. Сдал дежурному и отправился лечиться в свою хибарку к старикам валахам.

  Две недели пришлось поваляться, поскольку был вовсе не транспортабелен. С сотрясением мозга шутки плохи.

  Лечил Грач, объявив, что между людьми и лошадьми разница не великая. Мол, справится. К нему опять вернулась всегдашняя немногословность. Вместе со своим другом и тезкой фельдфебелем они принялись выхаживать меня и Гаврилу. И небезуспешно.

  К концу второй недели смог составить доклад по командировке у Засса, как положено. Хоть и с трудом, но стал передвигаться. Какой бы там не был организм, но после таких перетрясок время на восстановление требуется. Гаврила тоже уже пытался вставать, но ему не позволяли. Рана на груди не давала возможности пользоваться костылями, так что лежал мой денщик-управляющий все время.

  Длинный порез на моем лице оказался не таким уж страшным. Обещал в будущем придать мужественный шарм моей физиономии. Когда зарастет до конца и зарубцуется. Буду похож на Жоффрея де Пейрака. Ха! Мечта дам...

  Но лучше бы тот турок со своей острой железякой на меня не падал. Экий он неловкий, покойничек оказался.

  Надо срочно восстанавливать здоровье, поскольку блудного поручика нашла бумага от непосредственного начальства. Граф Васильев, несмотря на не самый высокий чин, имел достаточно полномочий, чтобы просить командующего Дунайской армии отпустить офицера Горского, поскольку дела служебные требуют его присутствия в ином месте. Такой просьбе Кутузов перечить не стал, напротив, пообещал всячески поспособствовать, как только сей офицер будет в состоянии.

  Гаврила же на третьей неделе госпиталя заявил, что хоть ходить он не может, но ехать способен вполне и свое место на облучке не уступит никому. О моем путешествии верхом речь даже не шла. Осталось - мелочь. Раздобыть этот самый облучок, естественно в комплекте с комфортабельной коляской и доброй запряжкой.

  Вопросом транспорта и занялись мои драгуны. Где-то за три-пять дней справились с задачей на отлично. Гаврила, по крайней мере, был доволен, а он у меня тот еще привереда.

  Где? Как? Я даже не буду спрашивать, но к восемнадцатому сентября коляска стояла в дворике. Гаврила уже довольно бодро топал, хоть и с костылем. На манер Сильвера. Мог и без подпорки пару-тройку шагов сделать, но Грач не позволяет пока нагружать ногу. Ага. Чтоб скакать потом мог. Точно, как лошадей лечит.

  Велел хлопцам готовиться в путь завтра с зарей.

  Наутро, пока мои архаровцы возились с транспортным средством и лошадьми, я отправился в ставку. Доложить об отбытии. Дежурный велел мне подождать. Командующий видеть-де желал. Пришлось присесть в коридорчике и терпеливо дожидаться пока их высокопревосходительство освободится. Но вот наконец-то адъютант зовет...

  Кутузов принял за тем же столом в том же сюртуке и в той же позе, что и в первый раз. Глаз поблескивал легким смешком. А чего бы командующему не веселиться? Дела идут прекрасно. Скоро туркам придет конец - чувствовалось всеми. Хоть еще и были силы у противника, но сам он уже был совсем не тот, что в июле.

  Чаю в этот раз мне не предлагалось. Поскольку я при мундире, то и отношение соответствующее. Стою навытяжку перед командующим, как и положено справному драгунскому офицеру.

  - Ну, что герой? Не хотел я тебя отпускать, да видно придется. Такие молодцы везде нужны. Что ж, в добрый час. - Командующий благодушен и голос у него словно у любящего дядюшки.

  - Я представление в Коллегию на награждение тебя направил. Совместно с генерал-лейтенантом Зассом, хвалил тебя генерал. М-да...

  Хоть я и сам право имел наградить тебя за заслуги, но порешил, так правильней будет. В Военной Коллегии мое представление подтвердили. - На мою попытку открыть рот сварливо шикнул.

  - Не благодари! За государем служба не пропадает. - Потом, повысив голос. - Адъютант!

  Дверь отворилась, и вошел офицер, который нес на подносе небольшую коробочку.

  Командующий достал из нее маленький белый эмалевый крестик и, прикалывая мне его на мундир, проговорил:

  - Носи на славу. Заслужил. Геройство на поле боя для русского офицера - дело привычное, а вот генерала не каждому от пленения уберечь удается. Да еще при этом собственной рукой заколоть Мухтар-пашу. А это именно его отчаянные анатолийские головорезы изрядно нам попортили нервы. Об этом кровожадном волке даже государю ведомо было. Неуловим, уж три года как. Знатного воина ты турок лишил. Без малого две тысячи сабель за ним. Хм... Было.

  Немного отодвинув меня рукой, полюбовался на крестик, потом поднял свой взгляд и уставил его прямо мне в глаза. Совсем не благодушный, как секунду назад. Скорее наоборот...

  - От меня графу Васильеву привет передашь. Чай помнит меня и моим стариковским благословением не побрезгует. Мы с его отцом... Ну, да то - дела прошлые.

  Так вот. Передашь поклон и письмецо. Об услуге просить графа хочу. Пусть переправит мое мнение адресату негласно, а то у меня тут в штабе лишних глаз больно много. Он может. А уж я в долгу не останусь.

  Турка добиваем. Нам уже про мир думать надобно, а в Петербурге не все и не всё видят так, как тут есть на самом деле. Считают, как всегда, что им там видней.

  Союзники мне надобны в столице...

  Хоть и не твоего ума это дело, но разъясняю.

  Письмецо должно попасть либо в руки графу - либо никому. Со сроком не тороплю. До Рождества управится, и ладно.

  Коли ты у графа под командой ходишь, то тебе - верю. Пока... - Взгляд стал еще острее. Неприятный и жестокий, словно предок его ордынский, Кутуз глядит глазами генерала.

  - Не подведи меня, поручик.

  Ступай.

  Налево-кругом. Чеканя шаг, высоко держа голову. Ать-два.

  И за что мне такое наказание? Опять - письмо, опять - передать, опять - негласно. Ты, Серый, хоть знаешь, что долго такие доверенные особы в гонцах не задерживаются? Либо стремительно растут в чинах, либо исчезают. Техника, понимаешь, безопасности...

  С таким везением, Серега, не быть тебе простым драгунским офицером.

  Впрочем, простому драгунскому офицеру не светит и внимание семьи Мирских. Не забыл?

  Ага. Забудешь тут... Письмецо последнее - вот оно, у сердца во внутреннем кармашке лежит. Ее запах еще хранит, душу тебе согревает.

  Ладно, отставить лирику, пора в дорогу. Дождик накрапывать стал, небо затянуло, надолго, похоже. Дождь в дорогу - добрая примета.

  Хорошо, плащ накинул, как чувствовал, что погода испортится. Во, туркам туго придется в лагере на нашем берегу. Мало того, что голодно и холодно по ночам, так еще и мокро будет.

  Сейчас и тронем. Там мои архаровцы уже все должны были приготовить. Заждались, небось.

  Так...

  А это что такое?

  Во дворике за плетнем стоит груженая коляска с поднятым кожаным верхом. Запряжена отчего-то четверней рослых гнедых, хотя денег я давал на пару. Солидный транспорт. Весьма и весьма...

  Я бы даже сказал, несколько перегруженный экипаж вышел. Теперь понятно, отчего в кузню коляску утащили вчера. Видать укрепляли транспортное средство, демоны. Там и загрузили, от глаз моих подальше. Откуда дровишки, да еще в таком количестве?

  Нет, один пассажир мог разместиться в экипаже с известным комфортом. Возчику тоже будет удобно на облучке, но и только.

  А чему я собственно удивляюсь?

  Имеется барин-лопух, а при нем - два ветерана и скомороший сын. Вы представляете себе, чтобы эти трое не позаботились о своем барине? Как зачем? Чтобы не мешал позаботиться и о себе, любимых. Не упустят своего, блин, опытные вояки.

  Драгуны уже верхами. Грач - на сером Трофее, фельдфебель на отличной караковой (окрас почти вороной, с коричневыми или желтыми подпалинами) ахалтекинской кобыле, цены немалой. Откуда неучтенные животные? Кого грабанули?

  Оба всадника весело скалят зубы, явно ждут моей реакции. Гаврила уже облаченный в цивильную одежду, в дорожной бурке от дождя восседает на облучке. Морда лица благостная, но губы готовы разъехаться в улыбке. Понятненько, это представление - плод его артистической мысли.

  А фиг-вам, индейская изба...

  На фэйсе - сама серьезность.

  Отложим разборки, а вот игру вашу продолжим.

  С важным видом нового русского в автосалоне, обхожу экипаж, пинаю колеса, исследуя прочность обода, на манер проверки баллона в джипе. Покачал по-хозяйски коляску, проверяя рессоры, дергаю за ремни, крепящие многочисленные баулы. Важно кивнул головой, мол, одобряю. Торжественно восседаю на обтянутое парусиновым чехлом сидение, положив локоть на громадную корзину с плетеной крышкой, лежащую на сидушке рядом.

  - Человек! - Ткнул Гаврилу в спину ножнами Дель Рея. - Трогай!

  Дружное ржание всех сопровождающих было мне ответом. Оценили мое лицедейство, паразиты. Всегда в дорогу лучше отправляться с хорошим настроением и легкой душой. Тогда и дорога будет скорой.

  Но сюрпризы еще не закончились. Под моей рукой плетеная из лозы крышка корзины приподнялась, и в образовавшуюся щель высунулся любопытный черный нос. Следом за ним показалась вся голова.

  Ничего себе щен...

  На меня карим глазом сонно уставился крупный щенок светло-коричневого, почти желтого окраса с трогательной черной маской на морде.

  - Это что? - Мой изумленный вопрос вызвал еще одну волну веселья, но уже более сдержанную. Все-таки границы мои подчиненные блюдут.

  - А это подарок тебе, Сергей Саныч. Да такой, от которого никак отказаться нельзя было. Мы уж так хоронили его, чтобы никто не видел... - Гаврила быстро оглянулся через плечо. Глядит на мою реакцию, при этом весело щурится.

  - От кого подарок? Что за подарок? Почему подарок? А ну давай подробней.

  - Ни в жисть не угадаешь, ваше благородие. - К разговору подключается фельдфебель, едущий рядом с коляской. - От турок подарок.

  Не понял?

  Видимо мой вид был настолько выразителен, что Гаврила поторопился ввести меня в курс дела.

  Оказывается, тот дядя, который в падении порезал мне лицо и которого я все-таки достал своей шпагой, являлся большой турецкой шишкой. Пока был живой, естественно. За ним стояла очень хорошо организованная банда анатолийских разбойников, более полутора тысяч душ. Натуральных турецких бандюганов.

  Их, с условием, что они пойдут воевать против неверных, собрали из многих зинданов Анатолии. Романтиков с большой дороги включили в отряд полу-бандита, полу-феодала из тех же мест Мухтара-паши. Народ собрался под стать своему командиру - жестокий и отмороженный на всю голову. Только такие и могли попытаться рискнуть выкрасть генерала русской армии. Но бойцы действительно не последние.

  Этот самый Мухтар из-за необузданного характера многим жизнь попортил и среди своих, а военному коменданту крепости Видино Мулле-паше даже приходился кровником. Лет пять тому убил его родного брата. Пока велись боевые действия, кровники друг друга не имели права тронуть, страшась гнева великого визиря. Но вольный воин Мухтар-паша не прекращал по мелкому вредить и гадить видинскому коменданту, а вот тот, ограниченный дисциплиной султанского военачальника, не мог дотянуться до своего врага. Естественно, это его раздражало до такой степени, что он, в конце концов, назначил награду за жизнь своего кровника. Неофициально, естественно. Вот я и заслужил эту награду, выходит.

  То, что турки четко узнали, от чьей именно руки пал в бою Мухтар-паша, говорит о высоком качестве их разведки. Но это ладно, а вот дальше по теме.

  Просто в один день в нашем домике появился человек, который принес, вернее привел, назначенную награду. Русский офицер принять деньги от врага не мог, но вот подаренная в знак уважения к достойному противнику четырехлетняя кобыла чистых кровей,выученная как боевая лошадь и щенок кангала - турецкого волкодава, были наградой очень даже недешевой.

  Поскольку, мою натуру Гаврила знал неплохо, решил до поры подношения врага мне не светить, а вот совета у безымянного посланца спросил. К кому мол, из честнейших купцов Дуная можно обратиться за возможностью продать несколько изумрудов, чтобы, не приведи Аллах, не обманули верного управляющего человека, к которому благоволит комендант крепости Видино? Рекомендация была получена, и пока Сережа Горский хворал, двое драгун под руководством Гаврилы весьма поднялись на скупке трофеев у этого честнейшего человека, утроив свой и командирский капитал.

  Жуки...

  Душещипательную эпопею мне поведали под знакомство и беседу с Кангалом. Тот задумчиво жевал своими еще молочными зубками-иголочками мою руку, а я трепал его за ухом. Судя по зубам четыре месяца звереньке, а уже здоровый кабан, еле на сидушку помещается.

  - Что же из тебя вырастет-то, зверя? Говорят, такие как ты со львом раз на раз сходиться не боятся. Семья твоего хозяина для тебя что-то подобное богам, а лучшего охранника для дома просто не бывает. Знаешь это? Знаешь...

  Для того ты и рожден. Ну что ж, есть у меня объект достойный твоей охраны. Ты ее полюбишь, и будешь охранять. Лады, пес?

  - Ав!

  - Вот и договорились. И кобылка ей по вкусу придется. Как ее назовем, Кангал? А давай - Гюльчатай?

  - Рррр.

  - Не нравится? Хозяйка должна назвать, считаешь?

  - Ав!

  - Ну, может ты и прав...

  А в Смоленск мы через Горки поедем. Я ведь так и не был в своей усадьбе, пора бы уж наведаться. Ну и по дороге заедем в Бражичи. Там будет твой дом.

  - Тяф. Ррр.

  - И не спорь...

  Под мерное покачивание коляски я прикрыл глаза и представил себе, что мы с Гаврилой все так же продолжаем мое самое первое путешествие по российским дорогам. Тот же возница, почти такая же коляска, дорога. А ведь больше года прошло. Ну да, в начале июля выехали в первый раз в Горки, в середине августа вернулись. Выходит год и месяц прошли с тех пор. Вечность...

  Из всего, пожалуй, только Гаврила прежним и остался. Как был скомороший сын, так и есть, только роль играет теперь другую. Вот дорога хоть и похожа, да не та и запряжка посолиднее прежней будет. Я уже вовсе не тот растерянный попаданец, а совсем даже 'благородие' и 'барин', а с сегодняшнего дня еще и георгиевский кавалер. И мне чертовски приятно ехать домой, теперь уже действительно домой, в собственное имение и в собственный дом.

  На Родину. На дидызну.

  Какое все-таки правильно слово. Место, где жили деды и прадеды, где они и похоронены.

  Я окончательно слился своею судьбою с судьбой пропавшего в неведомых краях Сережи Горского и принял его как часть самого себя. Если уж тебе не дано было пожить, мальчик, я проживу свою жизнь за нас двоих. Могилы твоих родителей я приму, как могилы моих родных. Горские возвращаются домой, как и обещалось, в своем полном праве. Когда-то я дал такое слово старинному знакомцу твоего отца помещику Дмитриеву. За себя и за тебя...

  Стучат копыта, железный обод наматывает русские версты по валашской колее. Вот и второй их десяток за спиной. Значит, на двадцать верст уже стал ближе мой дом.

  Не терпится...

  Хотя, если честно, не так домой ты, Серега, стремишься, как встретиться с некой дамой. Нет?

  Каюсь, грешен. А вообще, друг мой, мое второе 'я', не будь таким занудой...

  Вон уже и вечереет, а мы изрядно затянули с выездом. Сегодня дальше не поедем. Пора искать приют на ночь. Помнится, где-то здесь был неплохой постоялый двор...

  За ужином мы в теплой мужской компании отметили награду.

  Оказывается, обычай обмывать ордена, таким образом, как было заведено в мое время, тут еще не прижился. Стоило только бросить идею, а дальше все покатилось само собой.

  При свете очага и пары свечей в чистой, аккуратно выбеленной комнатке постоялого двора четверо мужчин с интересом следили за моим импровизированным священнодействием. Оно соединило в себе как простой солдатский обычай двадцатого века, так и требования века девятнадцатого, а также еще кое-какие, почти забытые традиции более древних времен. Да и сами присутствующие принимали живейшее участие в ритуале. Режиссером, как всегда, выступил Гаврила. Умеет он это...

  После чтение краткой молитвы обращенной к Святому Георгию, которую проговаривал вечно молчаливый Грач, неожиданно чистым и мощным голосом

  - Яко пленных свободитель, и нищих защититель, немощствующих врач, царей поборниче, победоносче великомучениче Георгие, моли Христа Бога, спастися душам нашим.

  Все военные выстроились напротив меня в шеренгу. Лица серьезные и торжественные. Гаврила, как гражданский, чуть в стороне. Орден положен в кружку, заполненную сливовой цуйкой до самых краев. Сама же кружка была водружена дном на плоскость сабельного клинка, который я держал в правой руке. Под общее негромкое пожелания 'чтобы награда была не последней' цуйка мной выпита до капли, вернее, до креста, который я прихватил губами, не прикасаясь при этом пальцами к самой кружке. Пить 'с меча' меня надоумил Перебыйнис, а ведь это обычай древний, казацкий. Я-то его из книг знаю, а ты откуда? Нет, не простой ты пахарь был до солдатчины, Иван Михайлович, ой не простой...

  Ух! Крепкая зараза... Двойная перегонка.

  Умеют делать самогонку будущие румыны.

  После чего пустая кружка отброшена и разбита об пол, крест же был прикреплен к моему мундиру единственным, кроме меня, офицером, а также единственным новым лицом в нашей компании. Он же первым поздравил меня 'кавалером'. А далее, мы принялись за превосходно приготовленный и обильный ужин, отдав должное местному повару, а также выставленным для такого случая хозяином, португальскому густому вину.

  Сегодня можем расслабиться. Вместе с нами на постоялом дворе расположился егерский взвод, так что мы чувствуем себя в полной безопасности. Поручик из выслужившихся нижних чинов, дядька лет сорока, службу тащит туго. Потому караулы будут беречь наш сон, а заодно и наше добро до утра.

  Разумеется, он был приглашен за наш стол и с удовольствием воздавал должное жареному барашку, после того как принял участие в торжественном ритуале обмывания ордена. Хорошо, что поручик производства из простых. Служака не из зазнаек, и в его присутствии мои драгуны чувствовали себя свободно. Совсем не портил наш маленький, но дружный коллектив.

  Вечер удался на славу.

  Теперь мой маршрут пролегал в Бухарест, после на Хотин, а дальше на север в Витебскую губернию, в мои Горки. Расстояние солидное, где-то под тысячу восемьсот верст выйдет при оптимальном маршруте.

  Считайте, семьсот верст до Хотина, дальше минуя Каменец-Подольский к Новоград-Волынскому, после на Мозырь, Бобруйск, Могилев, Оршу, а там и Витебск, а это еще тысяча сто или тысяча двести верст набирается. Не близкий свет.

  Мне предоставлялся месяц отпуска без дороги, на 'обустройство семейных имущественных дел', согласно поданного еще зимой прошения. Начальство, перед тем как впрячь мое благородие в работу, решило дать передохнуть. А я что? Я - только 'за'.

  Выходило так, что какой бы дорогой от Орши я не двигался, все равно мимо Бражичей не проеду. Из последнего письма я знал, что Анна сейчас там и ждет моего визита. О том, что я уже в пути уведомил ее письмом в день выезда. Все-таки почта движется раз в пять быстрее обычного путешественника.

  Знаете, оказывается мы много потеряли, прекратив писать друг другу письма, ограничиваясь только телефонными звонками. Когда доверяешь свои мысли и чувства чистому бумажному листу, то есть время обдумать слова. Теперь я бы не посмеивался над письмами Сухова из 'Белого солнца пустыни', есть в этом нечто...

  Даже слова не подберу. Душа, наверное, будет самое верное. Именно. Душа.

  '...Вы не добивались моей любви; вы делали все, чтобы не привлечь мое внимание и не возбудить мое ответное чувство к Вам, Вы уехали и я хотела забыть Вас. И не смогла...

  Это безумие, но я все время думала только о Вас. Я была в отчаянье, поскольку дала себе зарок никогда не любить более. Вы же мучили меня той благостной мукой, что зовется странным словом - любовь. Я даже, презрев условности, допустила непростительную слабость и сама написала Вам.

  Возможно, со временем, я бы, в конце концов, заставила себя забыть Вас, но сегодня мне доставили пакет с вашим посланием. От бумаги шел запах пороха и льняного масла - вечных спутников военного человека, ухаживающего за оружием. Мне знаком этот запах. Строки, написанные торопливой рукой, едва угадывались под кляксами чернил. Слова пытались обогнать друг друга, теряя буквы. Друг мой, это письмо писалось не пером, а измученной одиночеством и разорванной душою безумно влюбленного человека. Как страшно и сладко было осознавать, что предметом этой бури чувств являюсь я. Еще страшнее было оттого, что в моей душе находили отклик ответные чувства. Господь в безмерной милости своей даровал мне возможность любить и быть любимой ...'

  '...Я написала Ваш портрет. По памяти. Вы приснился мне сегодня, в огне и дыму сраженья раненый и усталый. Вы не можете вообразить, что это за минута была для меня. Я тянулась перевязать Ваши раны, но сон не пускал. Как я страдала...

  Вы увидели меня и улыбнулись. О, в эту минуту я была благодарна провидению, которое дало мне возможность увидеть эту улыбку и после изобразила так похоже Ваше лицо и выражение! Я обрела частичку Вашей души только для себя. Я никогда не покажу вам этот листок...'

  Строки из самого первого и последнего из пришедших на мой адрес писем от Анны, я перечитывал в который раз, хоть и знал их наизусть. Их было не так уж много этих листочков-конвертиков, меньше, чем пальцев на обеих руках. Они бережно хранились в кожаном бумажнике под мундирной подкладкой и были всегда со мной.

  Я не знал, как в дальнейшем сложится моя жизнь, но без Анны ее уже не представлял. После того, как она ответила на мое безумное новогоднее послание и призналась в ответном чувстве, я твердо решил не отступать и не отдавать ее никому и ничему. Ни людям, ни обстоятельствам. Как? Не знаю пока.

  Может - добиться у Зигмунда Мирского, ее деда и опекуна разрешения на брак с внучкой, а может - просто украсть свою женщину, на манер первых римлян. Решу еще.

  Прежде не было времени думать о нашем будущем, служба и война забирали всего меня без остатка. Но вот теперь в дальней дороге времени поразмыслить об этом более чем достаточно. Не меньше месяца добираться. Если дороги развезет, тогда больше 50 верст в день не одолеем никак. Будет сухо - дней за двадцать пять доберемся, ведь больше 70 верст в день проезжать не станем. Лошадей жалко. И вообще, лучше ориентироваться на большую цифру. С запасом.

  Военная дорога до Хотина держала нас в постоянном напряжении. Пошаливали и кучки мародеров из местных, и гайдуки, и дезертиры, а мы с нашим скарбом являлись добычей лакомой. Но - обошлось.

  По-видимому, вид четверых вооруженных до зубов путешественников перевешивал желание местных Робин Гудов обогатиться за наш счет. Кроме того тутошний народ усвоил накрепко, что нападение на русского офицера безнаказанным не останется. Были прецеденты... Отряды карателей из егерей и армейских жандармов в течение недели находили виновников и вешали вдоль дороги и их самих, и их семьи. Методы поисков отличались жесткостью военного времени. Были и заложники, и сожженные хаты, и допросы с пристрастием. Жестоко? Возможно. Но, это - война. Со своими твердыми правилами.

  - Солдата, а паче того офицера может убивать только солдат вражеской армии, а всяким прочим это заказано.

  Карали за такое быстро и неотвратимо, причем абсолютно не зависело, какой армии офицер стал жертвой разбоя. Во всех армиях Европы так было принято. Да и в турецкой тоже. Традиция-с.

  До Хотина добрались быстро. Всего за восемь дней. Кони находились в прекрасной форме и в силе, а для четверни тянуть наш экипаж вовсе не в тягость. Почти все время шли на рысях. Делали в течение дня пару остановок у водоемов или колодцев, и снова - вперед. На ночевку становились при первых признаках сильной усталости лошадей. Старались их не перегружать.

  Погода пока тоже баловала. До конца сентября оставались еще четыре дня, а значит, мы в этом месяце одолеем не меньше трехсот верст. Вот только одно беспокоит...

  До этого ни одно мое путешествие не обходилось без приключений, мордобоев и всяких разных событий, а тут - как отрезало. Едем и едем. И к чему бы это? Самое значимое событие - потерянная подкова или несвежее мясо, которым на постоялом дворе обожрался Кангал.

  Щен был одновременно и отрадой и проблемой ходячей, вернее бегающей. Энергии в нем, как в мини электростанции. Кроме того, меняются зубы и, пес грызет все что видит, постоянно куда-то падает и запутывается в густых кустах. За птичкой, понимаешь, полез. Охотник.

  Впрочем, проблема не так и велика, поскольку из этого нескладеныша, часто путающегося в своих слишком быстро растущих лапах, обещает вырасти первостатейный охранник. Уже теперь коляска, лошади и люди, которые едут со мной, являлись объектом охраны звереныша-подростка. Свои, добровольно взятые на себя обязанности сторожа, Кангал тянет на совесть и с важностью неимоверной, жертвует для этого даже играми. Грач его потихоньку натаскивает, да и я занимаюсь. Зверенька принял меня за вожака и старается угадывать все желания. Забавное существо. Мне он нравится. Я ему тоже.

  Грач обнадежил, что после Новоград-Волынского позволит мне сесть в седло Трофея. Тот, несмотря на свой злобный нрав, был довольно дисциплинированным конем с очень мягким ходом на рыси. В то же время кобылка, все-таки получившая за свой легкий и ласковый нрав прозвище Хюррем (Веселая), была несколько более игрива, чем надо. Молодая совсем. Внезапное взбрыкивание лошади под седлом для меня являлось пока не желательно, так что познакомлюсь я с этой лошадкой попозже.

  Гаврила уже бодро передвигался, лишь прихрамывал заметно . Свежий воздух дороги действовал на обоих раненых благостно. В общем, до Орши мы добрались вообще без приключений. Невиданное дело! Но мне понравилось.

  Осенняя дорога в разгар бабьего лета - нечто волшебное. Понимаю, почему Пушкин так любил эту пору. Палитра цветов - богатейшая. Желтые, багряные и медные тона опалой и еще держащейся на деревьях листвы, чернота вспаханных на зиму полей, таинственная темнота ельников, и зелень сосновых лесов. Все это на фоне серовато-голубого неба и алой зари. Прозрачность воздуха была такой, что казалось можно заглянуть за горизонт. Дышалось легко и вольно.

  Ах, благодать Господня!

  Порою, коляска спонтанно останавливалась, и мы все замирали перед этим великолепием словно в храме. Проезжалось сквозь эту красотищу, как сквозь одну бесконечную художественную выставку самого выдающегося из всех художников. Природы.

  Мир замер в преддверии зимы, балансируя на границе тепла и холода.

  Долгожданные приключения настигли нас за Оршей. Вернее, начались они раньше, просто я о них не догадывался. На первой дневной остановке, чтобы подкормить и напоить лошадей, Гаврила подошел ко мне с несколько озабоченным лицом.

  - Следят за нами, Сергей Лексаныч. Сперва думал, примерещилось, а теперь точно знаю - следят.

  - С чего взял? - Я вообще-то доверял чутью управляющего. Наверное, оттого его беспокойство передалось и мне.

  И то... Полторы тысячи верст проехали без проблем. Не бывает! Со мною, во всяком случае.

  - Дык, сперва думал конокрады. Лошадки-то у нас на зависть, вот люди и примеряются. А после пригляделся, не, не тот народ. Больно уж чистые и откормленные. Скорее пахолики (слуги) чьи-то. Кое-как следить обучены, в открытую на глаза не лезут, но соглядатаи так себе...

  - Давай, по порядку.

  - Стало быть, так. За день, до Орши, как ставали на ночь, приметил я человечка. Сидит за столом, ест. На всех поглядывает, а в нашу сторону ни разу и не глянул. Странность...

  Дальше, в Орше, как в гостиницу вселялись, и полдня еще там были. Опять странные люди крутились. Но я еще не забеспокоился. А сегодня утром - вот он, опять тот знакомец, которого под Оршей видел. И опять - не глядит.

  Ну, я полегоньку за ним прошелся. И верно. В трактире он еще с такими же знакомыми рожами, что подле нас терлись, пересекся. Четверо...

  Подслушать не вышло. Решил я тогда глядеть за птицами. Маненько овса на дорогу просыплю, так пичуги за нами и подбирают. А как мы отъедем подале, фррр и взлетели. От корма так взлетают, ежели спугнет кто. Так, что за нами кто-то хвостом едет, а на глаза не кажется. Вот и решил встать так, чтобы кусты стоянку прикрыли от чужих взглядов и все вам обсказать.

  - Понял, Гаврила, понял. Молодчина. - После скомандовал.

  - Драгуны - ко мне!

  Грач и Перебыйнис, которые стояли несколько в стороне, подошли.

  - Вам Гаврила о своих подозрениях говорил?

  - Говорил. Я, правда, ничего такого не углядел, но на сердце маетно. - Иван Михайлович покачал головой. - Наверное, надо опять оружие под рукой держать, как в Валахии. Береженого - Бог бережет.

  - Делайте. Только незаметно. Хорошо, баул с оружием на самом верху поклажи. Потихоньку распотрошите. Ружья пусть в коляске лежат, но близко, чтобы вмиг достать, да по второму пистолету возьмите в кобуры при седле. Сабли к седлам приторочите, да еще по пистолету под плащи, чтоб в глаза не кидались. Все проверить и быть готовыми...

  Гаврила, тебе мушкетон дробовой под руку. Тоже, чтоб не на виду. Едем и ждем. Нападут - отведают свинца, а не нападут до вечера - сами наведаемся к попутчикам этим прилипучим. Порасспросим, чего они нас пасут.

  Люди преобразились. На физиономиях у всех появилось довольное выражение. Как же. Намечается драка. Радость-то, какая! Что за народ? Наркоманы адреналиновые, чесслово. Хм... И я, вместе с ними.

  Кангал, отстань. Ты для таких дел еще мал.

  Ррррр. Уиии...- обижается еще. И вообще, мужчины не скулят. Понял?

  Тяф!

  Когда знаешь, что и как, то слежку обнаружить уже не так и сложно, тем более народ далеко не зубры из внешки. В течение дня, наши ухари все-таки раза три засветились нам на глаза. Верховые. Четверо. И ведь предъявить им нечего, едут себе и едут. Может им по пути? Дорога-то не купленная.

  Ладно. Что вы за люди, мы не знаем, но мне вас уже жалко. Чего жалко? Так сегодня на вас нападут. Ага. Разгневанные местные жители.

  Коней отнимут, разденут и на дороге оставят. Может еще, и побьют слегка. Ну, спутают вас, с людьми....эээ, скажем помещика Троекурова, которые повадились по девкам местным шастать. Вот аборигены вас и поучат дубьем. А вы будете кричать , мол мы не люди этого самого Троекурова, и в глаза-де его не видели, а мы есть... Вот так мы и узнаем, кто вы есть. Засветите ксиву, хлопчики, никуда не денетесь.

  На роль народных мстителей у нас подошли драгуны, играющие крепких сыновей почтенного крестьянина, а крестьянином, седым и хромым дядькой в годах был Гаврила. Этот водевиль надо будет сыграть блестяще, главное чтобы борода в неподходящий момент не отклеилась. Скомороший сын опять оказался на высоте, преобразив и себя и своих друзей. В наложенном гриме из подручных средств даже я не узнал бы их.

  Поскольку мы остановились на ночь на небольшом хуторке, то наши наблюдатели, чтобы не мозолить нам глаза, были вынуждены разбить лагерь в ближайшем лесочке.

  Спали голуби у огонька, как тут из леса вылезли "аборигены" и вмиг скрутили четверку сонных людей, лишив их попутно одежды, до исподнего. А ночки-то уже прохладные и земелька холодная... М-да.

  Вот и первая неожиданность, вместо ожидаемого мата плененных звучит и 'курвий сын' и 'пся крев' и 'лайдак'. Так...

  Антирэсненько. Чьи ж вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет?

  Карающие батоги 'крестьян' вызвали целую бездну ругательного красноречия, воплей боли и обещаний ответного гнева, как от самих терпил, так и от их хозяина. Когда дерут холопа, он всегда хозяином грозится. Так и узналось имя человека, который за нами решил понаблюдать.

  Князь Зигмунд Мирский. Ни больше, но и не меньше. Так-то вот.

  И что? Сам князь таким сявкам приказ отдает?

  Нет, не сам конечно, а его ближний человек.

  Какой человек?

  А не твое дело! Но всех тут порвет, как Тузик грелку.

  И тут на сцене появляюсь я ...

  Кажется, хлопчики что-то начинают понимать. Но как только возникает Гамлетовская дилемма быть битыми, или не битыми, вопрос решился однозначно. Раскололись, как грецкий орех. До самого своего гнилого ядрышка.

  На меня наехал пан Збышек Заремба - идейный вдохновитель и организатор по претворению в жизнь пожеланий князя Мирского. И по некоторым приметам претворяет так, как сам понимает, или же, как ему выгодно. А ты мне еще казался неплохим человеком, парень. О прежней приязни теперь не может быть и речи. Ты выбрал.

  Поскольку его сиятельство имеет желание со мной поговорить, пан Збышек, решил меня схватить и привезти к князю собственноручно. Чтобы высказать свое рвение, пан хотел привезти меня в мешке. А может унизить захотел? Покуражиться?

  Зря он это. Мне достаточно было только прислать весточку. Я весьма уважаю князя и встреча с ним для меня - честь. А посему...

  Хотят встретиться - надо ехать. Это относительно князя.

  Хотел поиграть в 'кавказкую пленницу', значит быть тебе в роли девушки в спальнике. Это касается пана Зарембы.

  А ну колитесь, гады, где сейчас один и где другой и валите. Не, одежды я вам не отдам, и седла не отдам, и сапоги. Вот лошадей оставлю, в том лесочке, что в пяти верстах отсюда. До утра и дочапаете. Итак, слушаю...

  Ага. Как и ожидалось. Князь гостит у своей внучки. Третий день уже в Бражичах. Пан Заремба с пятеркой гайдуков и десятком пахоликов - на хуторе, в полудне езды от Бражичей.

  Гаврила, хутор и дороги в округе знаешь? Чудненько...

  О планах их милости пана Збышека хныкающие терпилы ничего не ведают, рылом не вышли. Их дело следить и каждый день посылать гонца. Ехать позади, и в случай нужды помочь...

  Какой нужды? Впрочем, и так ясно. Так...

  Еще по десятку гарячих каждому по мягкому месту, чтобы коней в поводу вели, и - свободны.

  Рассвет встретил нас в дороге. Встретил первым затяжным, настоящим осенним дождем. Но настроение отличное. Я зол и весел. Дождь сечет противный и мелкий, через два дня будет не проехать, но пока еще дорога не размокла и потому идем мы ходко.

  Таких вещей спускать никому не намерен. Никому...

  Но, каков же ты скот, друг Збышек! Я ж тебя ласково изничтожу, ты, мелкозернистый макак с пальмы острова Борнео...

  Что, нет таких макаков? Будешь первым... Мелким и зернистым. Я тебя с прахом земным смешаю. Как там мудрость гласит? 'Да будет воздано каждому по делам его', кажется так. Ну, по крайней мере, близко.

  Ведь эта поганка меня не просто подсидеть хочет. А публично унизить. Перед князем, еще туда-сюда, но перед Анной... Да помереть легче, чем такое...

  С фантазией действует парниша. Уж не знаю, по своей инициативе, или по приказу своего босса ты землю роешь, аки роторный экскаватор в угольном карьере. Стахановец.

  Может, в женихи метишь? Так вроде калибром ты до Мирских не дотягиваешь.

  М-да. А сам-то я дотягиваю?

  Так ведь то - я, единственный и неповторимый. Меня такая мелочь беспокоит меньше всего, поскольку я дитя иной эпохи. Мне можно. А тебе - нет. Табу.

  Хотя, запретный плод, и все такое...

  Ладно, Серый, хорош ругаться, давай думать. Князь Кочубей тебе говорил - пора взрослеть. Вот и начинай. Спокойно и по возможности без эмоций. Вдох, выдох. Успокоился? Ну и ладушки...

  Как там эти поротые задницы говорили?

  - 'Вывалить из грязного мешка на ковер...'.

  Нет, на князя не похоже. Хотя... Типус тот еще, по молодости его эпатаж и самодурство на всю Литву были известны. Может напрямую и не приказал, но вот намекнул, дескать, не церемонься, пан Заремба. Может быть?

  У князя Зигмуда Мирского - может. Хоть и с натяжкой.

  При всем уважении, но...

  А если честно и без подхалимажа? Понимаю, что дед тебе симпатичен, но, Серега, ты ведь знаешь, олигарх и есть олигарх. Хоть сейчас, хоть в твое время. Они такие..., скажем так, неординарные товарищи. Согласен?

  Короче, гляди сам. Державный муж, любящий дед, богат как Монте-Кристо и знатен, почти как герцог. И какой может у человека быть нрав? Ответ однозначный - сволочной. Эт к гадалке не ходи.

  Еще вопрос. А зачем все это затевалось?

  Вот тут два варианта.

  Один - плохой. Он не желает меня видеть подле своей внучки вообще. Хм...

  Не клеится. Зная его нрав..., нет, не клеится совсем. Скорее всего, подослал бы ко мне бретера, или велел бы шлепнуть без затей из-за угла. Мой тайный статус ему ведь не известен, чтобы со мной миндальничать? Надеюсь...

  Если так, что его могло сдержать?

  Не - что, а - кто. Анна. Для него - Анюся. Все же любит он ее по настоящему, трепетно. Все бы деды так внуков любили. М-да. И она его...

  А вот второй вариант обнадеживает. Князь еще не принял решения и проверяет меня на вшивость. Вот это в его стиле. Сам экстремал, и другим бесплатный экстрим устраивать любитель. Выкручусь - тогда будем поглядеть, упаду ниже плинтуса - Анна сама отвернется. Может быть? А запросто...

  Я конечно в глазах князя - валет, но Збышек Заремба и вовсе - шестерка. А шестерка валета не бьет. Разве что кто-то назначит ее козырной.

  Ню, ню... А мы козыря поменяем.

  Мешок? Ну нет, это - плебейство, это - не по-нашему.

  Хоть и хочется, аж до зуда. Но... Невместно это, Серега. Так что - крепись. Мы наступим на горло собственной песне. Уроним скупую мужскую слезу и - наступим. Так надо.

  Да и мало ли, какие виды князь на своего помощника имеет? Полностью его мешать с гумусом не будем. А вот привести его в смешной вид, чтоб на 'хи-хи' при князе пробило или что-то в этом роде. Чтобы вышло, он-де пошутить хотел и я вроде как посмеялся.

  А что, это - мысль.

  - Стой! Привал... - командую, и сам схожу с седла Трофея.

  - Гаврила, Грач, Иван Михалыч, всех спрашиваю. Можно так напоить человека, чтобы он себя дня три не помнил и шутом гороховым выглядел? Или спал беспробудно? Интересуюсь потому, как отплатить хочу пану Зарембе и представить его в виде непотребном перед князем. Попервоначалу хотел и его в мешок засунуть, но после передумал. Лучше уж так...

  Мне показалось, или Перебыйнис действительно качнул головой с легким одобрением? Гаврила же откровенно разочарованно хмыкнул. Его натуре явно хотелось спектакля по полной программе. Коновал задумчиво поковырял носком землю. После выдал.

  - Есть такие травы. В вино подмешать - человек будет спать, и водой не отольешь. Только потом худо будет. Сильно худо... - и умолк.

  - У тебя есть? - спросил я. - Надо на полтора десятка народу. Хватит?

  Кивнул. Оно и не удивительно, у него целая травяная аптека для лечения лошадей с собой в сумке всегда имеется.

  План начал прорисовываться. На хуторе, где сейчас находится пан Заремба ориентировочно человек пятнадцать. Из них пятеро - гайдуки Мирского, остальные - просто вооруженные слуги из разряда лакеев, псарей, конюхов и иного обслуживающего люда. Народ физически крепкий и своему барину преданный. Недооценивать их не стоит. Особенно гайдуков. По нашим понятиям - бодигарды. То есть - телохранители. Профессиональные вояки. Со своей спецификой, конечно, но в драке - злые. А нас - четверо. Значит, что...? Значит - не деремся. Будем брать хитростью.

  Эх... Прощай двухведерный бочонок португальского, что везу из самой Валахии. Уж больно мне по сердцу вино пришлось, когда обмывали 'Георгия'. Откупил у валаха с переплатой. Жалко, но ничего не попишешь. Вина должно быть много и оно должно быть хорошим, чтобы все отведали. В такую промозглую погоду, самое то.

  Так же думали и трое караульщиков на въезде в хутор, к которым утром вышел слишком борзый, пьяненький мещанин с бочонком на плече. Мало того, что под мухой, так еще и уважения не проявил. Может и не тронули бы, да тот сам стал по пьяной лавочке приставать, пока не получил в рыло.

  А что у тебя там? Ага, вино... Давай сюда. А сам вали, покуда цел...

  А че? Доброе вино. Панское. Дукаты стоит. Когда еще такого попробуем? И с товарищами надо поделиться, и командиру поднести с уважением. С утра негоже, но ведь только попробовать. И то... Сыро-то как. Сейчас винцо в самый раз.

  Схема срабатывает в любой мужской компании безотказно. Коллективизм, это - сила. Бочонок, стремительно теряя свое наполнение на коротеньких остановках в кружке пахоликов, пропутешествовал в избу, где находилось начальство. Начальство испробовало, одобрило, но и пожурило слегка добытчиков за несанкционированное распитие. После продегустировало более основательно. И все... Зелье взяло свое. Хутор захватил Морфей и вместе с ним четыре по-восточному одетых мужчины подозрительной наружности.

  Ну, не в мундирах же нам было хулиганить, а экзотических одежек мои орлы набрали в достатке? А хулиганили мы знатно, со вкусом.

  Коней разогнали. Одежку со спящих слуг и гайдуков поснимали, и вместе с сапогами и оружием утопили в рыбном пруду.

  Бррр, как же им холодно будет все это доставать.

  Приватизировали пару седел, а на остальных порезали ремни. Замаются чинить. А еще украли спящего пана Зарембу, перекинув его через круп Трофея. Жаль, что он этого не может прочувствовать.

  Заплатили хозяйке хутора золотой червонец, чтобы позаботилась о болезных, когда проснутся. Хозяйке, оттого, что хозяин тоже винца отведал. Спят, они теперича...

  От того места, где мы разделались со слежкой, до Бражичей добираться дня два. По-прямой, как птица летит, будет верст шестьдесят пять, может семьдесят. Но в этих местах среди болот и лесных чащоб, прямых дорог нет. Можно смело считать верст сто двадцать - сто тридцать. Но наши лошадки первую сотню, до хутора, где мы слегонца пошухерили, прошли за один световой день. Отблагодарили неутомимым бегом за то, что мы их берегли всю дорогу. За ночь и подготовиться успели и даже слегка отдохнули. Оттого и вся операция 'кавказская пленница' прошла на ура.

  Продумали мы и торжественный въезд в маеток.

  Итак, в пятом часу, как раз и дождь прекратился на время, в ворота усадьбы 'Бражичи' въехала необычная процессия. Впереди, на отличном сером, рослом коне драгунский офицер в полной форме. Серый же, в тон коня, офицерский плащ откинут, открывая левую сторону мундира, на котором белеет эмалью Георгиевский крест. У пояса сверкает золотом эфеса шпага с коронованным Аннинским орденским знаком. Рука - на талии, едет подбоченясь. За ним два суровых драгуна при палашах у бока, при ружьях за спиною на ремне и с зарядными сумками на перевязи. Один из них ведет изумительной красоты караковую лошадь под красной попоной. И замыкает процессию запряженная парой коляска, на козлах восседает Гаврила, а на пассажирском сидении, безмятежно раскрыв рот, спит пан Заремба. Его сон охраняет сидящий напротив светло-коричневый крупный щенок. Картина уморительная, скажу я вам...

  Мы торжественно приближаемся к парадному подъезду.

  Дверь дома открылась и на крыльцо выходит хозяйка в сопровождении невысокого властного старика. И весь сценарий летит в тартар...

  Все произошло в секунду. Один и тот же вихрь выдернул меня из седла и подтолкнул прекрасную женщину к ступеням крыльца, а после буквально швырнул нас навстречу друг другу. Я не думал, что так бывает в жизни. Но так есть...

  Анна споткнулась в беге, но я успеваю подхватить ее и мы стоим в объятьях друг у друга, оглушенные бешеным громом стучащих в унисон сердец. Мир замер. Есть только мы. Я - ты, и ты - я. Мы словно вросли друг в друга. Нет Сергея и нет Анны. Есть МЫ. И все...

  Она улыбается сквозь слезы, а я что-то шепчу и целую ледяные пальчики, отогревая их дыханием.

  Все хорошо, родная. Я здесь...

  Все хорошо, милая моя. Я с тобой...

  Здравствуй...

  Смотри... Дождь опять пошел... У тебя все лицо мокрое...

  Здравствуй...

  А у тебя шрам... Больно было?... Нет... Ты...? Да... А я... Я знаю...

  Здравствуй...

  Ждала... Ехал... Сильно... Очень сильно... Я тоже...

  Здравствуй...

  Голос с крыльца вернул нас к действительности.

  - Анна, ступай, переоденься, ты вся промокла, девочка... - слова звучали на польском языке ворчливо с чуть приглушенными повелительными нотками.

  Анна неохотно оторвалась от меня, а потом вдруг весело рассмеялась. Как колокольчик серебряный...

  - Tak, dziadek ( Да, дедушка.). - Взбежала на крыльцо, как серна, и чмокнула сурово хмурившего брови пана Зигмунда в щеку. - Kocham cię. ( я тебя люблю).

  Губы старого князя тронула улыбка. И он ласково погладил женщину по волосам. А она, опять весело рассмеявшись, убежала в открытую дверь.

  Я стоял под усиливающимся дождем и был счастлив и глуп. И снова счастлив.

  Князь молчал. Я тоже.

  Обстановку переломил Кангал. Ему надоело сидеть в коляске, и он неуклюже протыбудынел, иначе этот щенячий галоп назвать трудно, к новому человеку. Знакомиться...

  Подбежал, непосредственно как все дети, ткнулся носом в руку князя, а после плюхнулся перед ним на задницу, метя хвостом по земле.

  Старый князь, кряхтя, присел. Один из лакеев моментально поддержал его за локоть, а пан Зигмунд серьезно глянул в веселые щенячьи глаза и слегка потрепал Кангала за ухом.

  У щенка полная торба счастья. Ребенок ты собачий, все-то у тебя хорошие, всех-то ты любишь...

  - Кто это? - Князь опять потрепал щенка за ухом, потом с таким же кряхтением распрямился. Глаза его переходили с меня на Гаврилу, Грача, Перебыйниса, щенка. Опять на меня.

  - Кангал. Друг. - Я вспомнил нашу первую встречу и свой ответ на один из вопросов князя.

  Тот, видимо, тоже вспомнил, потому, как чуть улыбнулся и проговорил.

  - У вас хорошие друзья, поручик. Надежные...

   После ворчливо добавил:

  - До ужина еще часа два. Пусть ваши люди устраиваются в гостевом флигеле. Мой управляющий даст указание. - Взгляд на стоящего перед ливрейной толпой пожилого человека и небрежное движение рукой, на который тотчас последовал молчаливый поклон.

  Ишь ты. Точно, как благородный граф де Ля Фер к своему немногословному слуге Гримо. Значит, не выдумал Дюма такую манеру общения господ со слугами, вот сейчас воочию вижу. Аристократ, ети его... Внушает... А вот меня, честно говоря, раздражает. Все мы - правнуки Адамовы. Не из золотой глины твоего предка, князь, Господь лепил. Как и всех нас - из грязи. Но это я, так, комплексую наверное, оттого и злюсь. А князь продолжил.

  - А пока попрошу вас, пан Горский, побыть моим гостем... Моим личным гостем.

  Возражения?

  - Ни в коей мере, ваша светлость. Готов. - Ага. Хотя, где - 'готов'? Я все еще чувствовал некоторое смущение от нашего с Анной порыва. Даже мурашки с кожи не сошли.

  - Тогда, прошу. - Князь пристукнул тростью о пол.

  Комнату, в которую меня пригласил князь, можно назвать одним словом. Роскошная. Судя по всему, Зигмунд Мирский теперь частый гость в Бражичах и апартаменты частично переделана под его вкус. Прежде тут было скромнее.

  Но я в этот момент не разглядывал интерьер, разговор предстоял серьезный и от него многое зависело. Дверь затворилась за пятившимся лакеем, и мы остались вдвоем. Как когда-то...

  Князь уселся не за стол, как я ожидал, а в гостевое кресло, жестом предложив и мне присесть в соседнее. Лицо задумчивое, даже несколько отрешенное. Не злое. Хм... Отчего у меня впечатление, что УЖЕ не злое? А вот раньше... Н-да. А может впечатление обманчиво? Что-то скажет, потомок Рюриков?

  - Поручик... - все-таки 'поручик'. Не 'Сергей Александрович' и не 'пан Горский'. Не самая лучшая примета. Впрочем, и вопрос оказался довольно неожиданный.

  - Поручик, обязательно ли было выставлять пана Збышека на глум (на позор) перед людьми? Ведь он лишь instrumentum mea consilia (средство для моих замыслов (лат.)). Вы ведь это поняли, не правда ли?

  - Он жив, ваша светлость. И не в мешке мучном, как мне того желал. А долг, он возвратом хорош, платежом красен!

  Ну и кто меня за язык тянул с этим 'платежом'? Князь изумленно вскинул голову, явно принял на свой счет. Вот, блин. Неудачное начало разговора. Я продолжил, стараясь сгладить свои резкие слова.

  - Вот я его и поучил, хоть и не строго. Это ваша привилегия - карать или миловать своих людей. Мне же он ничего плохого сделать не успел. Все можно и в шутку обратить... - Нет, кажется, смягчить не удалось, изумление все явственней сменялось гневом на лице Мирского.

  - Я того желал, поручик. Я... - глаза магната сверкнули молнией. С губ сорвалось несколько слов крепкой польской ругани. Но слова - ерунда. Вот тон, которым они были сказаны... От его взгляда и ярости в голосе я как ошпаренный подскочил, а рука легла на эфес. Все произошло непроизвольно, словно перед противником в бою. На рефлексе.

  Впрочем, князь почти моментально взял себя в руки и продолжил далее уже более ровным голосом.

  - Я желал бы вообще уничтожить вас, но, увы - опоздал. Этим я сделал бы больно Анюсе, чего не желал никогда. Вы уже в ее душе.

  Впрочем...

  Признаю. В этом есть и моя вина. Вы заинтересовали меня своей необычностью, отчего же моей внучке не увлечься вами? Недоглядел...

  Скажу честно. Анне я желал другой доли. Но... Она уже любит вас.

  Вы ей не ровня, поручик, но она Мирская по крови и велений своего сердца не изменит. А мне... - Ярость опять едва не овладела паном Зигмундом, но он снова справился. Даже имя Господне и Девы Марии призвал в помощь, обуздывая свою натуру. После продолжил спокойно и даже как-то печально.

  - И теперь, мне нужно решить, что делать с вами. Да сядьте вы!

  Я присел на краешек кресла, а князь Мирский после нескольких секунд тишины начал говорить. Вернее спрашивать.

  - Итак..., - князь сложил ладони на набалдашнике трости, с которой не расставался - Кирилл Фролин,...?

  Взгляд в мою сторону.

  - Да! Но встречи с ним не искал, как и обещал вашему сиятельству. Сам вышел под смерть...

  - Топором по голове?

  - Как заслужил. - И отчего меня не удивляет осведомленность Мирского? Рука на пульсе событий у пана Зигмунда. И правильно. Врага надо контролировать.

  - А не чересчур ли?

  - Нет. Я не тать, ваша светлость. Кирилл влез в сферу государственных интересов Империи. Империя его моею рукой покарала. Не стрелял бы в меня - был бы жив. Если враг не сдается, его уничтожают, а Кирилл Фролин - враг. Он не сдался. Как следствие - умер. О нем не жалею, бесчестья за мною нет.

  - Следует ли это понимать, как то, что вы находились при...

  - Именно, ваша светлость. При исполнении присяги. Служба.

  Этот короткий диалог занял буквально минуту, после чего в комнате повисло молчание. Князь обдумывал мои слова. Упоминание об интересах Империи его явно озадачили. Наконец спросил:

  - Некий Горский, чьи вирши приобрели популярность среди местной молодежи... Я вполне допускаю, что сей поэт - вы?

  - Да.

  - Но стихи и романсы, что печатают в 'Ведомостях', не единственное ваше творчество? Вы печатаетесь еще и под псевдонимами?

  - Да. Хотел бы сохранить за собой этот маленький секрет, но на прямой вопрос вашей светлости дам прямой ответ. Желаете знать, под какими?

  - Пожалуй, в этом нет необходимости. Хотя, я и удивлен влиянием ваших виршей на младые умы. И не только младые... Тема слишком обширна, пока ее оставим.

  Лучше ответьте мне, за что имеете награды? Прошло всего чуть больше года с нашей с вами встречи, а вы уже офицер, причем отмеченный не единожды. Расскажите мне об этом.

  - Извольте, ваше сиятельство.

  После вспышки гнева у князя я неожиданно стал чувствовать себя уверенней. В конце концов, какого...

  Не пацан я уже, чтобы робеть. Первый мандраж прошел. Не ровня? Нет, князь. Это вы мне не ровня. Мои прадеды ваших правнуков на портянки порвали в семнадцатом. Они не забоялись. Так что не мне вас бояться, а скорей наоборот. Вы предполагаете, а я - знаю.

  По всей вероятности, князь почувствовал это изменение во мне. Глядит - ровно целится. Жаль, зеркала нет, наверняка и у меня этакий снайперский прищур на лице.

  Ша, Серый. Тормози. Что это с тобой?

  Не лезь на рожон. Спокойней будь, все ж возможная будущая родня. Сам решал благосклонности старца искать? Вот и ищи!

  Вот так, вдохни, выдохни и веди беседу дальше.

  - Протекций не было, ваша светлость. Мои скорые эполеты, сиречь обер-офицерский чин - счастливый случай, не более. Награды же - итог службы, все добыты собственной кровью и потом.

  История вкратце такова.

  Через короткий срок от поступления в службу попал в обстоятельства, когда от меня требовалось решение одной чрезвычайной задачи, поставленной моими командирами. Никого более осведомленного в тот момент рядом просто не оказалось, так что пришлось работать мне за совесть, да и за страх тоже. Кабы не справился с задачей, была бы для меня смерть. Но, то невеликая потеря для державы. Отчизне мог случиться значительный урон, что гораздо хуже. А также могла произойти смерть моих боевых товарищей. Вот и пришлось барахтаться, как лягушке в кринке со сметаной.

  Либо - тони, либо - масло сбей.

  Чудом да с Божьей помощью справился, правда, сил едва-едва хватило.

  После... Ну..., служил.

  Увы, слово обязывает меня хранить в тайне подробности. Тут я не волен... Простите, ваше сиятельство. Но старался служить на совесть, за что отметили меня золотым Анненским оружием и еще одним внеочередным чином.

  А минувшим летом, на Дунае за ряд дел с турком отмечен 'Георгием'. Командующий лично счел меня достойным представления. Сейчас прямо из действующей армии следую.

  Вот и все.

  Глаза в глаза. Нет, князь, я не выскочка-пустышка. Я - офицер. Я - человек. Я - Горский. А на гонор всегда найдется гонор, и на силу - сила.

  Пока мостик взаимопонимания пытаюсь строить честно. А вы?

  Ты, конечно, кремень, дед, и я тебя уважаю, но не стой у меня на пути. Топтать не буду, но - одолею. Как Бог свят - одолею. Давай лучше жить дружно. А? Ты любишь Анюсю и я люблю Анну. Давай, а? Ради нее...Ну?

  - Чего вы хотите, поручик? Чего добиваетесь? - Наверное, некоторые из моих мыслей князь по лицу прочел. Вон. Уже и интерес в глазах под нахмуренными бровями...

  - Хочу? - А действительно. Чего? Да много чего. Жадный я к жизни стал.

  - Я солдат. Стал им, и иной судьбы себе не вижу. И потому - служу. Судя по тому, как меня отметили наградами - служу хорошо. Этого требует моя честь, и, чего греха таить, мое честолюбие. Я добиваюсь положения...

  Для чего? Для того чтобы иметь возможность служить еще лучше и быть еще более полезным своей Отчизне. В первую очередь это. Но не только... - набрал воздуха в грудь. Эх...

  - Я надеюсь стать достойным вашей внучки, как мужчина, как дворянин и как личность. Я хочу просить у вас, как у опекуна пани Анны и как у самого близкого ей человека дозволения быть подле нее. Я, да простит Господь мою дерзость, желаю иметь шанс, дабы вы не смогли отказывать мне в праве, просить руки пани Анны, если она сама, конечно, будет согласна. Я... - только сейчас заметил, что почти кричу, но отчего-то кричу очень тихо, почти шепотом. Бешеный напор и тихие слова.

  - Я счастья хочу, пан Зигмунд. А без пани Анны его теперь не мыслю. - Мне перехватило горло. Да, чего уж теперь...

  Потому тихо и уже без напора добавил.

  - Вы спросили, ваша светлость, и ждали откровенного ответа. Я - ответил.

  Счас чегой-то будет. Ой будет... Или-или...

  Мирский откинулся в кресле и прикрыл глаза.

  - Дерзок...

  Но смел. Везде успел. Всех задел... - А ведь дословно, с нашей первой встречи, говорит. Во, память у деда.

  - Так что? Наказать за дерзость, или наградить за смелость молодца. А, поручик?

  - Испытать, ваша светлость. - Я тоже не забыл наш первый диалог и отвечаю дословно, как и тогда.

  - А испытаю...

  Князь открыл глаза и устало взглянул на меня. Все-таки он - стар. Крепок для своего возраста, но...

  И горд. Держит спину, хоть и тяжело. И еще что-то...

  В глазах, в самом краешке... Стариковская слеза? Улыбка? Снисхождение? Воспоминание? Любовь?

  Теперь понятно, за что тебя любит Анна.

  Ты...

  Ведь только для нее и живешь. Верно, дед?

  Но это длилось лишь один момент. Кадр в клипе.

  Миг и все. Ушел дед. Передо мною снова князь Мирский.

  Жестокий и волевой человек. Политик. Патриарх. И если есть в глазах что, так это властность и ехидство.

  Ее-то ты любишь, дед...

  А вот меня - совсем даже наоборот.

  Однозначно.

  - Испытаю, но думаю, что испытание вам придется не по вкусу, поручик. Скажу честно, я опоздал вас..., скажем так, убрать от Анюси. И когда только вы успели пролезть ей в душу? Ведь уехали же почти сразу.

  Я недосмотрел. М-да... Ошибся.

  Повторюсь, иной судьбы хотел для внучки. Но! Вы уже в ее сердце. И значит, пока вы живы, это место в ее душе будет занято. Вами.

  Но если вас не станет? А? Молчите? Вот и я - не знаю. Убил бы своей рукой, да поздно... Не простит мне такого, Анюся.

  Оттого, пусть будет по Божьей воле.

  И немного по моей...

  Сейчас я вам, поручик, кое-что расскажу.

  Только между нами.

  Хочу быть честным с вами до конца. Condemnarentur - licet scire (приговоренный - имеет право знать (лат.)). Не так ли?

  Некоторое время тому я стал замечать изменения в Анне. Она стала прежней веселой и озорной, словно и не было черных дней траура и неприятия общества. И в то же время, своего первого мужа она не забыла. Постоянно поминает его в своем Храме. Просто он остался светлой грустью о первой любви. Ушел в прошлое. Меня это весьма порадовало, поскольку способствовало моим планам.

  Я предложил ей партию...

  Во всех смыслах отличную партию. Человек был ей не противен, и я это знал. Они даже дружили в детстве, да и по положению...

  Но, увы...

  Анна, со свойственной ей прямотой заявила мне - нет. Что любит вас и именно вы стали причиной ее возврата к жизни. И если я ею дорожу, то должен смириться с ее выбором.

  Я же, не изверг. Любит? Что ж, для меня это серьезный довод. Врагом вам я не стану. Нет. Она просила - я пообещал. Но...- Держит паузу. И губа чуть брезгливо кривится. Плохо. Кажется, любящий дедушка, сейчас ты мне скажешь 'приятность'. Чувствую.

  - Но за собою я оставил право доказать, что вы не достойны ее любви. Каким образом? Ну, способов много... Я, видите ли, богат. И знатен...

  Мне достаточно было только выказать свое неудовольствие вами. Исполнители? Они найдутся сами. Пан Заремба - тому пример. А ведь он только первый.

  Право. Мне даже любопытно, кто и как вас сломает, поручик.

  Но сломают...

  Это может быть скандал, клевета, сплетня, навет, дуэль. Даже случайная смерть во время ограбления или в бою. Вопрос времени.

  Как вам мое испытание?

  Вот как?

  Ну, вот все и определилось. Не хочешь ты мне быть другом, пан Зигмунд. Не хочешь...

  Даже не так.

  Не желаешь. Не по чину. Невместно. Западло. Выбирай слово на вкус, смысл один. Для вида смирился. Но не более.

  А знаете, злость - лучшее средство против харизматичных личностей. Особенно холодная злость. Словно пелена с глаз.

  Ладно...

  - Согласен с вами, князь. - Эк покоробило то тебя обращение 'князь'. А получи. На равных - так на равных, официально - так официально, теперь никаких 'светлостей'. Это тебе за 'поручика'. Вон как брови приподнял вопросительно.

  - Согласен, что сломают? - Едкая усмешка.

  - Нет. Что вопрос времени. Пытаться будут. Возможно даже долго. Потом перестанут. - Ага! Удивился. Даже озабоченность мелькнула. Нет, дед, крыша у меня не поехала. Но пару ласковых я бы тебе сказал. Не для протокола. Ты не зря подобрался.

  - Вы, князь, - опытный политик. Сильный и умный человек. Единственный, кого бы я не хотел видеть в числе своих врагов. И вы говорите, что мне - не враг. Чудесно. Остальные мне не интересны и тем более не страшны. Так. Легкое неудобство. - Я широко улыбнулся. А ведь и действительно, вряд ли я по зубам местным интриганам.

  - Вы, не слишком ли самоуверенны, пан Горский? - Ого, уже 'пан'. Даже отодвинулся слегка.

  Да что ж вы олигархи за народ такой, что только наезды и понимаете? Или на 'слабо' меня брал? Ну-ну...

  - Ничуть. Пан Зигмунд, легкомыслие и самоуверенность свойственны молодости, но ей же свойственны и свершения.

  Опять тихо в комнате. Руки старого человека все так же лежат на набалдашнике трости, лицо задумчиво, глаза прикрыты веками. О чем задумался, старый магнат? Ну, не обессудь. Такой уж я есть. Странный...

  - Tak! (да) - Зигмунд Мирский перешел на польский язык. Наверное, он больше с собой разговаривал, чем со мной.

  - Я, наверное, слишком зажился на этом свете, пан Горский! Часто ошибаюсь. Ошибся с Анюсей. Ошибся с Фролиным. Боюсь, что и с вами ошибся, пан Горский.

  Смешно, но вы неожиданно напомнили мне меня самого, только полвека тому назад. Я жил так же, как вы только что говорили. Любил - как горел, ненавидел - ураганом все крушил. Жизни нектар пил полной чашей.

  До сих пор вкус того нектара на губах.

  Неожиданны мне ваши откровения. Но уже ничего не изменить. Испытаний вам не избежать. Хотя...

  - Нет, пан Зигмунд. Не отступлюсь.

  Испытать желаете? Извольте. Пусть будет по-вашему. Вы всеми средствами доказываете, что я не достоин пани Анны. Я доказываю обратное. Не ей. Вам и только вам.

  Схлестнуться с судьбою? Чудесно!

  Мне не привыкать выходить на Арену.

  Profectus ad morituri te salutant ... (идя на смерть приветствую тебя).

  Мне всегда легко давалась латынь.

  - Что ж. Ответ достойный. Дерзкий и вызывающий. Но достойный. - Князь опять вернулся к русскому языку с легким акцентом. - Пусть будет так. Но некоторая договоренность все же нужна. Я не люблю ставить себя в рамки, не те у меня и возраст и положение. Но боюсь иначе я не смогу поставить в рамки вас.

  Я не возражаю, против ваших встреч с Анной. Я не возражаю против вашей переписки. Дозволяю быть гостем в этом доме. Но не более.

  Пока не докажете...

  Со своей стороны подтверждаю намерение не вредить вам лично.

  И, знаете? Это может стать даже забавным.

  Старик кивнул головой, словно в ответ каким-то своим мыслям.

  - Я в таком возрасте, что Господь может призвать меня в любой миг, но и вы, как человек военный, под его сенью ежеминутно ходите. Но перед смертью я хотел бы устроить судьбу Анюси. А война...

  - А война, не за горами, пан Зигмунд. - Подхватил я. - Вот вам и отсчет времени нашего спора. С нашей победой все и решится и я приду просить руки пани Анны. У нее и только у нее, не спрашивая вас. Согласны?

  - Вашей победы? Это не шведы и не турки, победы над которыми вам несколько вскружили головы. Забыли Аустерлиц и Фриндланд?

  - Нет. Помним. Бонапарт действительно гений. Наверняка нам придется выдержать не одну тяжелую битву, но войну мы выиграем.

  Это Россия. Вы имеете о ней представление. Он - нет. Оттого и будет идти вперед и вперед со своими войсками, сам себя загоняя в ловушку. Побеждая и захватывая города, но не находя там продовольствия и фуража. В селах не будет людей, на полях не будет хлеба, крестьяне, что не смогут вывезти - сожгут. Скотину уведут в леса.

  Потом придут дожди. Потом морозы. Потом снег. Фуражировка станет невозможной, а еды нет. Зато есть казаки. Гусарские и драгунские летучие отряды. И селяне с топорами. И русская боеспособная армия, стоящая на горизонте, но не принимающая боя на условиях гения, при этом не позволяющая просто развернуться и уйти.

  От бескормицы падут кони. Без тяги останется артиллерия. Добыча будет оттягивать спины в солдатских ранцах, отнимая силы, необходимые для боя. Ее будут выбрасывать, но уже станет поздно.

  Испанская гверилья - детское баловство по сравнению с русской народной войной.

  В одну сторону границу перейдут свыше шестисот тысяч солдат. В обратную сторону выйдет меньше полусотни тысяч.

  Вот как будет.

  - Вы видите будущее? Вещаете подобно Кассандре?

  - Иногда вижу. Но тут не нужно быть предсказателем, достаточно проанализировать факты. Наполеон - гений, но Александр - упрям и на своей земле. Он не уступит. Кроме того, наш Государь имеет счеты с корсиканцем. Личные мотивы бывают порой сильней политических резонов, согласитесь. Вы слышали о покушении? И это только одна из причин.

  В дверь постучались. Уже приглашают к столу. Вот и два часа пролетели. Содержательно я их провел.

  Слегка поцапался с дедулей. Он меня хотел шугануть, но, кажется, это я его удивил. Впрочем, я не обольщаюсь, тут просто сработал факт нестандартного поведения.

  Ага. Забил стрелку и наехал. Но получил облом, а к обломам не привык. Правда Мирский так легко не сдастся. Не тот характер.

  Мне обещана веселая жизнь за то, что сломал его планы. Это - плохо.

  А с другой стороны - Анна.

  Вот и пусть начинают бояться те, кто намерен стать препятствием между нею и мной.

  - Меня не ценят, это - минус. Но и не гонят - это плюс. - Промурлыкал я голосом Караченцева в спину чинно удаляющегося князя. Тихонько. Но у князя ритм стука трости о паркет сбился.

  Ха! И кто сказал, что у стариков плохой слух...?

  Ужин проходил в довольно узком кругу и в теплой, дружественной атмосфере палестино-израильских отношений. С одной стороны демаркационной линии - свита князя в составе нескольких помещиков из Минской и Виленской шляхты. Трое знакомых еще с прошлого моего визита в маеток, а двум другим представлен хозяйкой дома перед ужином. Князь не снизошел.

  По другую сторону баррикады был я и, как ни странно, гостившие в Бражичах три старинные подруги хозяйки, вместе с которыми она росла. Самое интересное, двое из них замужем за русскими дворянами, а одна - за польским офицером. Им было глубоко плевать на политику, но в вопросах сердечных взаимоотношений они стеной стали за пани Анну.

  Женщины, особенно замужние, вообще, более прагматичны по своей природе, ибо именно она и возложила на них ответственность за продолжение рода человеческого. Тут сантименты часто отходят на второй план.

  На принца на белом коне я, конечно, не тянул, но моя целеустремленность и решительность им импонировали. Женская часть нашего маленького общества явно одобрила выбор Анны Казимировны, вынеся свой вердикт - перспективен.

  Право. Кавалер, офицер, древнего рода, и явно в фаворе у власти. Не богат? Ах, да разве в этом дело? Главное, что тебе мил. Да в умелых женских руках он может достичь..., короче, может. Ах, подруга дорогая, не упусти свое счастье.

  Такой странный состав за столом оказался случайно.

  К Анне Казимировне на ежемесячные женские посиделки собрались подруги, с намерением погостить у нее пару дней. Но тут в Бражичи нагрянул сам князь Мирский. Извечное женское любопытство заставило визитерш несколько задержаться в гостях, и они не прогадали.

  Это же благословенное женское любопытство дало мне возможность сегодня за столом обрести трех симпатичных союзников.

  За ужином мы с ними вели беседы об искусстве, в частности о переводах античных и более поздних авторов на французский и польские языки. Дамы мило декламировали несколько фривольные стишки и звонко смеялись двусмысленности строчек древних греков, да и гречанок. Все это буквально на грани приличия. Экие они, оказывается, затейники были эти эллины. Не знал.

  В противоположность им помещики сидели надувшись. Явно не в теме ребята. 'Им бы саблю да коня, да на линию огня...'. А женщинам, судя по всему, жутко нравилось их дразнить. Меня это веселило. Анну - тревожило.

  После ужина у нас была небольшая возможность переброситься парой слов почти наедине. Пока народ перебирался в памятный мне по состязанию с гайдуками зал помузицировать, нам с Анной выпало несколько минут и возможность выйти на балкон для разговора. Бдительные подруги охраняли нас, перехватывая всех намеревавшихся помешать нашему разговору еще на подходе. Сами при этом активно грели ушки в сторону открытой балконной двери.

  Есть женская солидарность, мужики, еще как есть...

  - Сергей Александрович. - Анна требовательно взглянула мне в глаза.

  - Дед...? Он очень сердит на вас...

  И на меня тоже. Но на вас больше. Что вы поняли от встречи с ним? Меня он любит и балует, а вас может и обидеть.

  - Оставьте, пани Анна... - Мы продолжали разговор в том же тоне что и за столом. Вежливо и несколько отстраненно, словно стыдясь своего первого порыва. Впрочем, не правильно. Скорее напугавшись своего первого порыва, так будет вернее.

  - Оставьте, пани Анна. Я понял одно. Даже если я сейчас исчезну, на земле есть еще один человек, которому вы дороги. И этим ему извиняется многое. Ведь против меня лично, как я понял, он ничего не имеет. Я не нравлюсь опекуну именно в качестве вашего... - я запнулся подбирая слово.

  - Моей половины? - Анна пришла мне на помощь. Вовремя.

  Ее серые глаза лукаво блеснули.

  - О Боже! Господин поручик, неужели вы просили у деда моей руки? И вы все еще живы? Но может быть стоило вначале узнать мое мнение на этот счет?

  - Половины? Именно. А что? Наверное, самое точное определение, - пробормотал я - И еще... - взял ее за кисть затянутую в шелк перчатки и приблизил тонкие пальчики к губам.

  Вот интересно, а зачем просить руку, если и так уже держу ее в своей ладони?

  - Анна. - Я впервые назвал ее просто по имени. - На самом деле я уже спросил, и ты мне дала ответ. У крыльца...

  И ничего, что это было без слов. На небесах все услышали и записали на скрижали. Сам Господь благословил нас дождиком, разве ты не заметила? И что нам теперь иные, с таким-то заступником?

  Но если желаешь...? Будет так, обещаю.

  Я приду и стану перед тобою на колени и попрошу твоей руки как тебе виделось и как это принято, а ты мне скажешь 'да'. А потом я увезу тебя в роскошной карете до ближайшей церкви и на руках отнесу к алтарю.

  Просто еще не время. Я все же надеюсь убедить пана Зигмунда, что он ошибался на мой счет.

  - К алтарю не несут на руках, на руках несут... Впрочем я о другом.

  А если я скажу 'нет'? - Анна очень серьезно глянула мне в лицо.

  - А если скажешь 'нет'... - Я тоже ответил преувеличенно серьезным взглядом.

  - Тогда, по-разбойничьи тебя украду, закатаю в ковер, брошу поперек седла и увезу на край света. И уже там, на руках унесу, куда скажешь. У тебя просто нет выбора, милая. Ведь выбор ты... мы, уже сделали. И теперь я весь мир в другую сторону крутиться заставлю, но вместе нам быть. И все тут.

  - Ты сможешь, я чувствую, Сережа. Дед знает, что стоит тебе позвать, и я уйду за тобой босая и в одной сорочке. И... Он дал нам шанс...

  Понимаешь? Это выглядит не так, даже скорее совсем по-иному. Прости его, ему просто нужно иметь возможность отступить и сохранить при этом лицо. А он не умеет отступать. Совсем. И ты тоже такой, хоть и пытаешься казаться другим, даже со мной. Зачем?

  Ты даже не представляешь, какой ты сильный. И... Иди, Сережа, нам уже пора. Я знаю - ты справишься.

  - Клянусь. - Мои губы коснулись ее запястья.

  - Позвольте проводить вас, пани Анна? - Я предложил даме руку, намереваясь сопроводить хозяйку к гостям в залу.

  - Благодарю, Сергей Александрович, - она хихикнула как девчонка, - а то мои подруги уже не в силах удержать своего любопытства и сейчас сами прибегут сюда.

  В зале меня ждал сюрприз. Оказывается, князь Мирский приказал доставить и установить в Бражичах музыкальную новинку - венское фортепиано. Он действительно баловал свою внучку и преподнес ей на день ангела такой подарочек.

  Рояль, по меркам века двадцатого более чем скромный размерами, музыкальными возможностями, да и формой отличный, но именно - рояль. Не клавесин или клавикорд, которые составляли основную массу домашних клавишных музыкальных инструментов. Ореховый цвет лакированных боков рояля отражал свет свечей люстры. Сумасшедшей цены вещь.

  Ах, мама дорогая, как же я соскучился по настоящему звуку хорошего инструмента. Нет, и здесь музыки хватает, люди поют часто. На работе, на отдыхе, в церкви. И совсем неплохо поют. Но звуки качественного инструмента звучат не слишком часто. И сейчас мой слух просто впитывал мелодику не самых сложных музыкальных пьес или нехитрого аккомпанемента к песенкам, которыми развлекали публику молодые женщины. Ух, аж пальцы зудят, так вдруг захотелось пробежаться ими по клавишам. Соскучился, честно говоря, по музыке. Рояль есть рояль, никакая гитара не заменит богатство звука фортепиано. Правда и с гитарой, и с клавишными я больше любитель, до добротного профессионального уровня владения инструментом не дорос. Мой потолок - тапер ресторанный. Для себя больше, для души, для друзей...

  Но как классно звучит, зараза. Ах, лепота!

  Пока музицирование проходило в ключе обмена музыкальными шутками и подначками. А поскольку уровень музыкального образования у господ аристократов весьма и весьма неплох, то происходит это весело и непринужденно. Тусовка музыкальная какая-то. Приятненькая даже.

  А если что серьезное сыграть из моего времени? Хотца, прям как в детстве сладкого...

  Параллельно шли иные развлечения. Шляхтичи и есть шляхтичи, в присутствии дам хвосты распустили словно павлины, я же старался держаться в сторонке. Анна и ее подруги и без того были окружены мужским вниманием.

  Затевалась общая игра в фанты. Народ веселился вовсю. Даже мне не удалось отбрыкаться от участия.

  В игре заправляли два старинных приятеля с одинаковыми именами, два Тадеуша Жидецкий и Корбут, или правильней Караффа-Корбут, но этот пан добродушно позволял сокращать свою фамилию, что, в общем-то, бывало редкостью среди шляхты.

  Обоим под сорок, оба - старые холостяки, один из которых маленький и желчный, а другой, напротив, представительный и пышущий здоровьем. Вечные спорщики, памятные мне еще с первого моего визита. Цены бы им на свадьбах и корпоративах не было. Пат и Паташон. Массовики, понимаешь, затейники. Но очень неглупые дядьки, при этом.

  Краем глаза заметил, что князь покинул наше общество.

  Ушел один, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Все его сопровождающие остались. И, словно уход князя послужил сигналом, выпал мой фант.

  - А этому фанту... Надо...

  Ну вот. Бойся своих желаний. Извольте пан Горский...

  Впрочем, шляхта меня упорно именует на французский манер 'мосье' или на русский 'господин', как бы подчеркивая разность между ними и мною, зато дамы с не меньшим упорством величали по имени-отчеству. Вот вроде - мелочь, а чего-то в их обществе она означает.

  Так вот, извольте, мосье Горский, побыть лицедеем и паяцем. А изобразите-ка шута. Это ведь игра... Ах какая милая шутка...

  Неплохая ловушка, выставить меня дураком. Попытка - в зачет, Тодеуши. И босс ваш вроде не при чем. Интересно, его идея или ваша импровизация?

  Хотите? Ладно. Будет вам шут.

  - Ну что ж. Извольте, панове. Позвольте же шуту пройти к инструменту. Коль нет бубенчиков, используем фортепиано.- Усмехнулся про себя.

  - Лиры нет - возьмите бубен!

  Итак. Немного предисловия...

  Пальцы сами ложатся на черно-белую дорожку клавиш и пробуют..., нет, уже летят по собственной воле в импровизации из обрывков мелодий и тем, вторя моему голосу.

  - Представьте пани и панове...

  Ведь Господь наделил нас даром воображения.

  Старинные времена.

  Времена великих Королей и не менее великих Шутов. И среди них, шут - величайший из известных. Позвольте представить.

  Гамлет. Принц датский...

  Тихая мелодия, раздумье в музыке и такое же в тоне голоса. Начнем...

  Не знать бы мне, с какой сорвусь струны,

  Земную жизнь пройдя за середину,

  Не спутать роль с преданьем старины

  И шепот Музы - с песнями Эриний.

  Быть иль не быть? Кто зеркало унес? -

  Мы сквозь него так быстро пробегаем,

  Что сам собой решается вопрос,

  И псы луну выкатывают лаем.

  Крепнет музыка. Да это не менуэт, и даже не галоп... Ах, рояльчик ты, эпохи рококо. Как же тяжело тебе вытаскивать трагические ноты эпохи иной. Но ты справляешься, родной, и с чеканным стихом Мирзаяна и с оживлением наяву гамлетовского образа в черном свитере таганковского лицедея.

  Мир - слушай! А не хочешь - убирайся в тартар.

  Сейчас и здесь моя Таганка...

  Где мы сейчас? Уже не разглядишь,

  Куда наш парус призраки задули...

  Ревела буря, гром, шумел камыш,

  Рыдала мышь и все деревья гнулись.

  Теперь кругом - великая стена

  И снег идет в холодном нашем храме,

  И тишина - ты слышишь? - тишина

  На много миль звенит под куполами...

  Звенит мелодия. Моя. Созданная в этот миг и тут же обращаемая в музыку.

  Шута хотели - вот вам шут. Не напугайтесь только...

  Но нет, нигде нам не открылась дверь,

  Хотя мы шли, сворачивая горы,

  И чтоб от нас не скрылась наша цель,

  Мы даже на ночь не снимали шоры.

  Всегда к тебе, пленившая заря!

  Кого твой луч не ослепил - за нами!..

  Ударим в щит, и Дания моя

  Пошлет данайцев с братскими дарами.

  Тональность изменяется. Это уже не я говорю, а кто-то другой через меня поет хриплым голосом раздирающим душу в клочья. Вы этого не видели, не знали.

  Я видел...

  Знаю, что я лишь бледная тень великого поэта, но как могу... На сколько хватит сил...

  Неправда, нет! Лишь музыка права.

  За то, что ей одной служил упорно,

  С таких глубин открыла мне слова,

  Что наверху они мне рвали горло.

  Все канет в нем: и говор наших лир,

  И всей Европы призраки и вещи.

  Я за тобой! На скандинавский мир

  Одним безумьем больше или меньше...

  Форте! Еще форте! Срываю голос, ну и черт с ним... Допою... на краю...

  Я вижу всех, кто выйдет эту роль

  Сыграть всерьез, того еще не зная,

  Что их судьбу и злую нашу боль

  Одним безумьем я соединяю.

  Вот гул затих. Я вышел на помост,

  И мне в слезах внимают фарисеи.

  И свет софитов бьет меня насквозь,

  И от него вокруг еще темнее.

  Да, я хотел сказать: "Остановись,

  Покуда сам не ощутил всей кожей,

  Как дорога, как дорога нам жизнь!.." -

  Когда открыл, что истина - дороже,

  Что каждый шаг записан, как строка,

  Где небеса свои расставят знаки:

  Там высоко натянута струна

  И предо мной - великий лист бумаги...

  И снова тихо. Мелодия-раздумье, с которой и начал.

  Глухая ночь течет за край листа.

  Святые спят. Пустыни внемлют Богу.

  Над головой колеблется звезда.

  И я один вступаю на дорогу.

  Рояль смолк. В зале - тишина. Я пуст, как выпитый кувшин. Такого просто не повторю, не сумею больше. Все. Выложился по полной, ведь ни разу не актер...

  Но сцену надо доиграть.

  - Шут или принц, панове..., а нужны ли разговоры? - Я оборачиваюсь к зрителям.

  - Весь мир божественный театр, а все мы люди - лишь актеры.

  М-да. Наверное, не стоило так-то... Мирзаян был непрост в восприятии и в мое время, а уж тут... Может, не надо было? Как-то оно само пошло, а я не стал сдерживаться. Зря? Или нет?

  Они молчат. Все - ни слова.

  С ума сойти... Чего-то я вытворил...

  А они...?

  Они поняли. Честно... Не ожидал...

  Если не стих, то эмоции точно поняли. Вернее их накрыло ими, как волною в шторм. Неуправляемо.

  У дам слезы в глазах, веера нервно сжаты пальчиками, лица шляхтичей бледны, сжатые до белых костяшек кулаки.

  Конечно, они не поняли всех слов, да и русский у них не в почете. Но мой ответ на вызов их ошеломил. Трагедия шута...

  Не ожидали?

  А ведь хотели надо мной повеселиться, навязав мне роль Петрушки. Какой простор, для панского остроумия! Ведь я едва ли смог бы отшутится от двух острословов-Тодеушей, на кокой-то поступочек меня бы наверняка спровоцировали. Затейники... А тут, облом. Желанье устроить камеди-клаб за мой счет у них пропало напрочь.

  И Анна...

  Глаза на пол лица, а в них огненный шторм пожара высшей степени опасности. Стихия...

  Да что ж вы эмоциональные-то все такие? Отомри!

  - Браво... - шепотом женский голос.

  - Браво!!! - а это что, овации...? Их ведь меньше десятка народа. Откуда столько шума?

  Блин. Как бы смыться на воздух. Душновато что-то...

  Скажу вам, ребята, тяжел хлеб лицедея. Лучше уж в каменоломнях. Не... Не мое это. На сцене надо уметь душу дозировать, а то и сгореть недолго. А я не обучен.

  Вечер продолжился, но атмосфера вокруг меня изменилась. Враждебность не то чтобы исчезла совсем, но как-то отодвинулась, словно в растерянности.

  И славно!

  Дамы и кавалеры затевали еще какие-то развлечения, но я в них участия не принимал, да и у них чего-то не ладилось. Анна, хоть и исполняла роль хозяйки вечера, но тоже не слишком-то развлекалась. Просто сидела за роялем и наигрывала тихонечко какую-то мелодию создавая некий музыкальный фон в зале.

  Испортил я ребятам развлекуху. И вечер хозяйке подпортил... Но - ничего. Она поймет. Ведь все могло быть хуже. И гораздо.

  Я уже вижу в них врагов, я уже на поле боя. Я знаю будущее.

  А со стороны это выглядит - 'вы полный псих мосье Горский'. Именно так и будут завтра говорить. Ну и флаг им в руки. Мнение врага мне не интересно

  Свечи догорели до последней четверти. Вот и заканчивается вечер. Пора и честь знать. Ночь за окном.

  Чем сходны все влюбленные?

  Они нетерпеливы...

  Вот не спалось мне этой ночью. Не помог даже стакан коньяку, который я маханул в своей комнате на совковый манер - залпом. Колотило нервное напряжение швыряя меня по ощущениям то в Арктику то на экватор.

  Анна рядом, а я не должен к ней даже прикоснуться, поцеловать и пожелать спокойной ночи? А, гори оно все огнем, а все условности пусть сгинут в бездне. Не могу без нее...

  Не сейчас. Не сегодня.

  Я год шел к ней. Год..., трах-тибидох и тибидохом сверху! Сим-салабим и все волшебные слова русской речи!

  Баста!

  Ведь сейчас меня от нее отделяет не тысяча верст, а всего лишь темный коридор.

  Ночь кругом, меня никто и не увидит... Она ведь совсем близко.

  Вперед, Серега!

  А, была, не была...

   Темень, хоть глаз коли. Паркет чуть поскрипывает под моей ногой. Ничего. Дорогу я найду и с закрытыми глазами. Чу! Отсвет темноты, хоть как темнота может отсвечивать? Движенье портьеры от сквозняка, или...? Запах духов. Так пахнут... Анна? Почему ты здесь? А вот как бы вы сами себя почувствовали, если бы под сенью тьмы отправились к своей любимой тайком от всех, а в пустом дверном проеме ее комнаты столкнулись именно с нею? Невозможно же... Но, видимо, возможно. Так и происходит со времен Адама. Обыкновенно, как день и ночь, как сама жизнь. Просто моя женщина ждала меня...

  И кто сказал, что чей-то запрет может стать нам помехой? Уж скорее наоборот.

  С моей стороны это была в какой-то мере бравада и самоутверждение порожденное страстью, а вот со стороны Анна - поступок, или вернее Поступок.

  Боже! Каким же нежными и осторожными вдруг стали мои руки. Они подхватили испуганно вскрикнувшую и сжавшуюся в темноте фигурку.

  Моя смелая и безрассудная, как же ты...? Сколько простояла здесь?

  - Моя...

  И как эхо...

  - Никому не отдам. Мой. Навеки... Kocham cię.

  И была ночь.

  И было утро.

  И был серьезный, хоть и короткий разговор с Зигмундом Мирским.

  Я держал ответ за свой ночной поступок. Ни минуты не сомневался, что о нем тут же станет известно князю.

  Всегда думал, что легенда о том, что мужчины ставили свою жизнь за ночь проведенную с царицей Клеопатрой в залог - всего лишь легенда. Теперь так не думаю. Я действительно мог отдать сейчас жизнь, потому, что оно того стоило. Мог...

  Но не отдам. Фиг вам, индейская изба!

  Зубами вырву, выдеру у судьбы еще не одну такую ночь и не одно такое утро, которое осветилось улыбкой любимой раньше, чем солнечным светом.

  Я, Сергей Горский, заявляю свои единоличные права на эту женщину!

  ... И пока смерть не разлучит нас. Аминь.

  А кто имеет что сказать против - скажи сейчас, и сразу ховайсь. Пришибу. Так, что лучше молчи.

  Не в ваших силах это, князь, уже - не в ваших, нас разделить. Мы, наконец, стали целым существом, каждый обрел утерянную во вселенной половину.

  Да. Я уеду.

  Да. На мне ваш гнев.

  Да. Я все понимаю.

  Да. Нарушил...

  Хм. А вот кабы не нарушил...?

  Вы сами-то князь, меня после этого уважали бы? Так бы и остался вовеки, мальчишкой в ваших глазах, да и в своих тоже. Будь вы на моем месте, как бы поступили? Кто говорил - любить, значит гореть? Вот я и горю, и плевать, что не титулован, мой род не менее древний чем ваш, а то и более. Так что мне ваш запрет до... уж простите.

  Хорошо. Не появлюсь.

  Согласен. Время решит.

  Ладно. Не взыщу.

  Конечно. Давно готов.

  Нет. Не боюсь.

  Нет. Не отступлю.

  Как скажете. Немедленно, значит - немедленно.

  Не позволяют поговорить? Что ж... Досадно, но у нас вся жизнь еще впереди - наговоримся.

  Прощайте князь.

  Все равно она вас любит, а я всегда буду почитать вас как человека, который вступился за мою любимую в трудный для нее час.

  - Гаврила! Запрягай!

  И снова дождь и размокшая колея.

  Мы не спешим. Кони в запряжке идут мерным шагом. Дорога раскисла, и мне совсем не хотелось умучивать без нужды пару. Все-таки коляска с перегрузом. Трофей вышагивает в поводу за экипажем, заседланный и готовый принять в седло всадника. Пистолеты в кобурах при седле наготове, ТТ - под рукой, Дель Рей - у бока. Пара взятых с бою на Дунае отделанных серебром турецких тромблонов, этаких два пистолета-переростка или ружья-недомерка, заряженные добрым картечным зарядом, уложены у бортов коляски. Укрыты от дождя и не на виду. В ближнем бою вещь практичная и страшная по своим поражающим свойствам, а потому держим их в секрете, как туза в рукаве.

  Я не напрасно так подробно об имеющихся у нас стрелялках. Каждый лишний готовый к выстрелу ствол - дополнительный шанс выжить. Здесь нет АК со сменными магазинами, совершенно иная тактика войны и иное отношение к оружию. Бой чаще всего ведут практически лицом к лицу. Как мне не хватает сейчас моей старой пехотной винтовки. С нею за сто шагов, а то и вдвое дальше, был бы спокоен. А так, придется как всем в это время - двадцать, тридцать шагов. До клинковой сшибки успеть перезарядиться шансов нет.

  Грач верхом на сто метров позади коляски, а фельдфебель на такой же дистанции впереди. Вооружены по максимуму, с 'карамультуками' наготове в руках, их мы тоже переделали под капсюль, так что сырости они не боятся. Я был не склонен легкомысленно относиться к сказанным свистящим шепотом угрозам, которые сегодня утром услышал из уст князя. Уж лучше бы орал.

  Отпустить-то отпустил, а дальше...? Кто знает, что ему в голову шибанет, какая блажь? Правда, мелькнуло у него сожаление, что у меня де покровители есть, а иначе я бы из маетка не ушел на своих ногах. Дед, наверняка, знает обо мне больше, чем говорит.

  В шум леса вплелся перестук копыт. Справа виднеется тропка, вроде оттуда звук. Галопом кто-то...

  Подтягиваю тромблон поудобнее.

  Ну вот, кажется, начинается.

  Трофей повернул голову и призывно заржал. В ответ ему откликнулось звонкое ответное приветствие.

  Хюррем... Ее голос.

  А ведь по моему приказу она была оставлена в конюшне, как прощальный подарок для Анны.

  Вот и кобылка. Вынырнула из-за мокрых еловых лап, сбив с них небольшой водопад капель. А наездником на ней оказалась..., амазонка.

  Ядвига, бедная шляхтянка, которая нашла приют в доме моей любимой и стала не просто компаньонкай, но именно подругой. Я не видел ее за весь вчерашний день ни разу и даже не вспомнил, что такая есть. Видно хоронилась где-то в доме. А ведь в прошлую нашу встречу, какую мне отповедь устроила! Огонь-девка.

  Улыбается и машет рукою успокаивающе. Значит, не с бедою. Слава Богу.

  - Пан СергИй, проше пана...

  Всадница одета на мужской манер, сидит в седле как влитая, по-казачьи. Волосы скрыты под куньей шапкой, лишь челка выбилась наружу. Лицо раскраснелось от скачки, в глазах - мальчишеский задор. Вот это ей к лицу. Не то, что скромное серенькое платьице. Явно, девица в лесу себя чувствует комфортней, чем в доме в роли приживалки. Польский вариант Артемиды, чесслово, вернее литвинский.

  Уверенно держит повод. Правит лошадью мягко, на зависть опытным наездникам. Славная амазонка! И куда только мужики смотрят?

  Ага, а вот и есть один. Смотрит прямо на нее. Во все глаза и приоткрыв рот.

  Грач, але, ты на посту... Отставить!

  Заметил мой строгий командирский взгляд. Смутился. Перехватил поудобнее ружье. Эй, парень, молодая она для тебя. Впрочем...

  Интересно... Любовь - это заразно?

  - Что, Ядвига? Что-то с пани Анной? - Я перехожу на польский язык. Девушка с трудом говорит на русском, хоть и старается.

  - Нет. Хвала Богородице, все хорошо. Ее заперли в комнате вместе с Кангалом, но у нее все хорошо. Он ее утешает и охраняет... Смешной. Рычит как взрослый.

  Думаю это наказание ей ненадолго. Пан Зигмунд отходчив...

  Но пани просила сказать: - Збышек Заремба взял семь человек. Плохие люди, не гайдуки князя. Наемники... Он хочет напасть на пана. Очень зол. Пусть пан будет осторожен.

  А еще я подслушала у конюшни, когда они седлались. Сильно спорили, где пана убить. Старший из наемников у Янчиного болота хотел напасть. Его никак не минуешь, там в сторону Горок идет только одна дорога. А пан Заремба хотел пана еще в пути настичь и порубить.

  Еще, оба Тодеуша тоже уехали, но отдельно от пана Зарембы. В Петербург. У князя Мирского там много друзей...

  - Спасибо, Ядвига. Что-то еще? Тебе опасно быть с нами, лучше вернуться в маеток.

  - Tak. Вот. Она передала...- Достает маленький сверток. Шарф. Невесомый, прозрачный, серовато-серебристый. В нем бумажным треугольным конвертиком сложен исписанный листочек, в который завернут локон, прядка волос. На счастье.

  - Пани сказала, это - для ее рыцаря, как исстари велось, чтобы помнил.

  А это, - Отстегивает от своего седла пару пистолетов в кожаных чехлах - сказала - для мужа. Пусть сбережет себя для нее. А они помогут...

  Я оценил. Двуствольные пистолеты, причем не потайные, а полноценные и дальнобойные - редкость, а с нарезными стволами - тем более. Добрая работа. Что ж, лишнее оружие нам не повредит. Все-таки моя жена - умница. И где только раздобыла такое чудо?

  Ну, да. Жена...

  А что такого?

  Ну, не венчанная, так это временно.

  А слово, самое что ни есть правильное.

  - Ты как узнала, какой дорогой мы поехали? - То, как Ядвига легко нашла нас, меня обеспокоило. Мы ведь почти сразу свернули с дороги на едва заметную тропку и по ней вышли на другую колею. Хоть и сделали крюк, но для нас сейчас важнее скрытность.

  - Вот она помогла. - Ядвига потрепала по гриве Хюррем. - Кони не хуже собак по следу могут идти. А она к вашим лошадям привыкла за долгую дорогу, пошла как за своим табуном. Пани Анна это знала, оттого и отослала меня с поручением, пока кто-то иной до этого не додумался. Мы с Хюррем только завтра вернемся. Я сейчас к подруге пани Анны скачу, вроде как с ее просьбой. У нее и останусь на ночь...

  И за Кангалом я пригляжу. Умею...

  Прощайте!

  Копыта застучали удаляясь.

  - Гаврила. А мы вот недодумали... Могут ведь и собак пустить. А?

  Исправишь? - повернулся к управляющему. Тот здорово смутился. А действительно. Лоханулись мы...

  - Знамо. Сделаю. - И не откладывая дела в долгий ящик, полез в свой баул за 'волшебным' порошком от собак, что мы уже опробовали, когда уходили после допроса Кирилла Фролина. Береженого Бог бережет.

  Я высвистал условный сигнал 'все ко мне', нахватался уже у Гаврилы с Толиком. Само собой выходит.

  Иван Михайлович с Иваном Федоровичем встали передо мною, как двое из ларца, правда, не одинаковых с лица. Но тоже, чудеса творить умеют. По своей воинской специальности, естественно.

  - Слушай сюда, братцы. Против нас обиженный жизнью и нами пан Заремба. С ним народец лихой. Ядвига сказала, что семеро, но может быть и больше. Коли еще не нагнали, знать готовят нам засаду. Это плохо, но для нас привычно. Должны отбиться. Но тут, други мои, иное всплывет.

  Мы не на Дунае, а перед нами не супостат, а такие же как и мы подданные Империи. Это по закону. И значит, что...? Значит, за стычку эту нас могут и на каторгу закатать. Как судебные крутить могут, знаете? Вот то-то...

  С сильным врагом драться мы обучены. Справимся. А вот с богатым судиться для нас - гиблое дело.

  - А че мудрить-то... - в раздумье протянул фельдфебель. - До суда доводить нам не с руки. Резону нету. А тут - лес. Знать пусть все ляхи тут и сгинут. Притопим в болоте и край.

  Ого! Это что, ментовской присказке ' нет тела - нет дела' больше двухсот лет? Однако. Вот они, глубины народной мудрости.

  А то, как Грач оскалился в жутковатой усмешке, при слове 'ляхи', мне не понравилось. Аж жутко стало. Гайдамака, все-таки, это - навечно. Ненависть к своим гонителям у них на уровне подсознания сидит.

  Как же людей надо было тиранить, чтобы после они зверствовали хуже самых кровожадных зверей? Ой, не без причины это все было, не без причины...

  Но сегодня - мне на руку.

  - Истинно, Иван Михайлович. Нам ли крови бояться? Стало быть, всех...

  На том и порешим. А теперь давайте думать - как...?

  Ну, неудобная мы дичь. Сами норовим стать охотниками, когда нас гонят. А и правильно.

  Не стой под стрелой. Не дразни лучников.

  Ишь. Загон они устроили.

  Народу едва ли больше возьмут. Разве что проводника. Максимум двух. Исходим из того, что их десяток, тут ошибиться лучше в большую сторону. Зарембу точит ненависть, а наемников - жадность и они в таких делах опытней. Значит что? Значит будут поначалу действовать по китайской системе 'Тихо-Ша', рассчитывая нас тут в лесу и закопать, а трофеи из коляски поделить.

  Ребята, у нас желание взаимное.

  Вас больше, а мы злее. И на нас работает агентурная разведка, спасибо Анне с Ядвигой. Поглядим еще кто кого.

  Эту местность Гаврила знал. Может не так досконально как местные, но ориентировался вполне уверенно. Янчино болото нам действительно не миновать, объезжать, так верст за тридцать с гаком лишних наберем. Не... Не наш метод. Тем более, что сейчас противник рядом, известен и не надо его искать. Примерное местонахождение мы знаем. Они уверены, что двукратное превосходство и неожиданность при нападении обеспечат им полную победу. Ну что ж, пусть пока позаблуждаются на свое оставшееся здоровье.

  Низкий тебе поклон, Толик. Недолго ты нас учил, но охоту к спецназовским фокусам привил крепко. Гаврилы это не касается, у него своя школа, а вот Грач с фельдфебелем, да и я грешный, подсели на рискованную и выверенную игру со смертью крепко. Экстрим, однако!

  Драгуны таких мудреных слов не знают, но им нравится. Седина в бороду, а чисто подростки. Ага. Волчары они матерые. Воины от макушки и до пяток. Наши противники просто не знают, с кем связались.

  Лагерь мы разбили еще до вечера, в трех верстах от начала болота в удобном месте у ручейка и стали ждать. Гаврила, облачившись в бахматый грязно-серый комбинезон, подобный тому в котором он 'работал' в фольварке, растворился в лесу, отправившись на разведку. Понравилось ему, понимаешь, в этой одежке в лесу, практично видите ли. Вот и заказал пошить похожий у пожилой валашки, хозяйки нашего постоя, обеспечив ее подходящим полотном. Еще и свои усовершенствования внес. Как они друг друга поняли, вопрос, но комбез вышел на славу. Действительно, такая одежда куда удобней тех шаровар и рубах, которыми пользовались в деле его родичи. Да и сейчас к месту пришлась.

  Ждем. Попутно занимаемся своими делами.

  Лошадей поочередно избавили от сбруи, хорошенечко обтерли, напоили, покормили и заседлали и, соответственно впрягли, по новой. Сами сменили мундиры на турецкие тряпки. Перепроверили оружие. Поели всухомятку. А Гаврилы все еще не было. Ожидание потихоньку становилось тревожным.

  Беспокоились мы напрасно.

  'Ночной призрак' поднялся из травы прямо перед нами, заставив ухватиться за оружие. Вот индеец... Сын Инчучуна.

  А если бы пальнули? Что-то он слишком разрезвился. Пора вправлять мозги...

  Вправил.

  Гаврила - осознал. Надеюсь.

  Начал докладывать.

  Засада есть. Грамотная.

  Девять человек. Добавился конюх из маетка в качестве проводника. Опасен. Дядела крепкий и мрачный еще и здоровый как зубр, в прошлом коронный солдат. А после ходил в ватагах в набеги с конниками Костюшко. Один стоит двоих гайдуков, под стать наемникам, а может и из их ватаги. Из подслушанных разговоров у костра Гаврила о нем больше не узнал.

  Ждут нас уже несколько часов и рассчитывают сидеть в засаде до завтрашнего вечера. Еще, брат конюха отправился дальше по дороге, высматривать, если мы каким-то чудом проскочим. Возможно даже не один он такой посланец. Так что обложил нас пан Заремба по-умному. Но не учел одно.

  Сейчас по ночам не воюют. Не принято. А у нас такой опыт имеется полной мерой. Так что, хлопчики, как вас учили в детстве, читайте перед сном молитвы. Может, зачтется...