МУЗЫКА.

Удивительно: не успел кто-то почувствовать головную боль, просту-ду, еще чего-нибудь, тут же глотает химию либо бежит к врачам. Понятна тотальная подозрительность современного человека: он, прежде всего, не верит в собственную органическую взаимосвязь, не верит, говоря по-ученому, в авторектификацию. И напрасно он верит врачам, которые способны в лучшем случае смягчить симптомы или на время загнать болезнь внутрь.

Почему мы, собственно, говорим о медицине? Потому что недомогание или болезнь нарушают гармонический эквилибр разума, души и тела (мы берем слово «разум», поскольку в нашу эпоху нет смысла рассуждать о "духе"). Медицина — искусство пропорции, равно как и музыка, потому-то они пребывают под властью Аполлона — бога полифонической гармонии. Потому-то музыкальные «моды», "лады", «тональности», отражающие сложные взаимосвязи человека с людьми и природой, людей с природой и космосом, менялись соответственно изменениям индивидуальным, социальным, природным. И поскольку всякий недуг есть диссонанс, в древности старались разрешить его музыкально: к примеру, Теофраст лечил безумие игрой на кифаре, Ксенократ лечил укусы тарантулов и змей фригийским ладом флейтовой мелодии.

Сказки, басни, легенды… Для тех кто не умеет делать флейты и не знает фригийского лада так оно и есть. Надо, чтобы глаза и пальцы понимали жизнь дерева, сердце резонировало его дыханию, ухо предчувствовало будущую гармонию и главное, надо не забыть принести жертву живущей в дереве дриаде. Это звучит дико. Иначе и быть не может: мы уже давно относимся к природе агрессивно потребительски, сентиментально-жалостливый аккомпанемент лишь усугубляет рев бензопилы. Какая уж тут музыка. Музыка в наше время — простая или крайне сложная комбинаторика звуков, порождаемых акустическими либо электронными устройствами, причем эта сонорная комбинаторика, практикуемая специалистами, вертится в своей изолированной сфере.

Искусство, начиная с манифестов футуристов и дадаистов, порвало с традицией, предпочтя "идти в ногу со временем" и тем самым изменив своему главному принципу, так как искусство всегда оставалось, подобно религии, мифотворчеству и философии, вневременной активностью. Характерно замечание французского композитора Поля Дюка: "Куда мы идем? Все сделано, достигнуты крайние пределы. Невозможно быть изобретательней Равеля, смелее Дебюсси. Где искать новую формулу искусства?" Дюка безусловно имеет в виду пределы, достигнутые в процессе традиционного поиска. Авангард децентрализован, авангард распадается на бесчисленные творческие группы, каждая из которых придерживается своей художественной концепции, авангард "идет в ногу со временем", отражая полнейшую децентрализованность новой эпохи. Все это соответствует положению дел в любой другой сфере, отражая ситуацию нового космоса, где вокруг энного количества солнц вращается энное количество планет.

Что же получается? Бесчисленные художественные школы и направления существуют в силу взаимных столкновений и отталкиваний, питаются катастрофами, равно как машины, врезаясь друг в друга, способствуют развитию автомобильной промышленности. Это, собственно говоря, и есть энергетический кризис. Индивидуальной энергии хватает лишь для общения, интерактивности, но не для свободно-самостоятельного бытия. Современные люди уподобились механизму в главном: они живут за счет заимствованной энергии и разумеют под жизнью движение. Посему не стоит обольщаться касательно посещаемости концертных залов и театров — большинство ходит туда, чтобы "набраться впечатлений", впитать немного энергии. Неподвижность, сон, молчание, тьма — близкие родственники смерти, коих надобно всячески избегать. Но это плодородная земля для корней индивидуальности.

Дерево, тростник добывают свою энергию из молчания и тьмы. Через музыканта идет музыка, он помогает музыке родиться и в этом мучительном процессе обретает гармонию.

Малларме. "Послеполуденный отдых фавна".

Проблема таланта подводит нас к проблеме

ТВОРЧЕСТВА.

Есть ли талант необходимое условие творчества, имеют ли данные по-нятия какой-либо смысл в деятельности современных артистов? Вопрос весьма непростой. В искусстве, точно как и в других видах деятельности, наблюдается расслоение призвания (натурального или усвоенного) на серию компонентов. Один, к примеру, лучше играет на электрогитаре, нежели на акустической, другой — левой рукой, нежели правой, третий предпочитает ритм-гитару всякой иной. Все это неплохо и способствует вожделенному профессионализму, но…

Все это соответствует "буржуазной схеме призвания". Макс Шелер, который ввел данное понятие, связывает его с типично аскетическим восприятием жизни, присущим протестантской буржуазии. Это означает, что человек из первоначально религиозных, затем светских соображений, опасается принять мир целиком и выбирает более или менее спокойную тропинку. Таким образом, мир теряет качество «целого», распадается, затем периодически конструируется из множества подобных тропинок.

Дерево, дриада, флейта превращаются в объекты изолированные, разнородные, человек приближается к ним с глухотой, слепотой и размеренной дистанцией — непременными условиями практического использования. У Юлиана Тувима есть стихотворение «Буржуа»: деловой человек идет по улице и "видит все отдельно: вот дерево, потом собака, вот лавка, потом Сташек. Точно так же современные люди ведут себя в лесу: вот папортник — он для того то, вот крапива — из нее делают суп и канаты; вот крот — эгоист, подрывающий земледелие. Жизненный модус остается совершенно непонятным: почему, к примеру, крот в полнолуние танцует вокруг одуванчика? Жизнь стала дистанционной интерпретацией и отвлеченным пониманием жизни. Любая попытка жить широко, ничего не «понимать» и заниматься чем угодно преследуется моральным законом и осуждается как дилетантизм.

Тогда.

О каком творчестве стоит говорить? Ранее под творчеством имелись в виду либо антропоцентрическое соучастие в делах Бога-отца, либо пантеистическая вовлеченность в стихийный природный процесс, магическая интерференция человека и натуральных феноменов. Для нынешней эпохи это ретроградная романтика, наивный анимализм. Посему нелепо вздыхать о фавнах и дриадах — существах проблемных и мифологических, равно как о мистическом проникновении в таинственную сферу молчания. Да и герой данного повествования — оригинальный рокер и американский житель Василий Шумов, верно, досадливо поморщится на первобытные призывы к нордизму, эзотеризму, сердцу ночи, холоду белого мажора и тому подобным архаизмам. Он, Василий Шумов, один из "дезертиров жизни", имя которым — легион, ибо так называют вообще людей технической цивилизации. Это "прогрессивное человечество" создало вторую природу из бетона, асфальта и пластика, где медведи и бегемоты скоротечно шизеют в зоопарках, зато вольно гуляют крысы и тараканы, чья сложная социально-матриархальная структура не перестает занимать лучшие умы. В нынешнее время «творчество» означает нечто совсем иное, нежели ранее, поскольку в значительной мере потеряло индивидуальную окраску. Творчество ныне -

ОБЩЕНИЕ, ИНТЕРМЕДИА.

Выберем несколько моментов в этой бесконечной теме. Современный социум возможен лишь при республиканской форме правления — королевские фамилии сейчас, как вполне остроумно заметил Василий Шумов, не более чем «диснейленд». Однако любая республика религиозно санкционирована политеизмом — официальные монотеистические организации не имеют особой социальной значимости, вернее сказать, Бог монотеизма просто входит в пантеон. Так? В серьезной степени так. Современную цивилизацию любят называть неоязыческой, не уточняя, правда, форму этого язычества. Новый социум, похоже, определен теистическими сущностями, весьма напоминающими финикийскую триаду, о которой писал римский историк Тит Ливий. По его мнению, жизнь Карфагена, беспощадного врага Рима, развивалась в ареале трех божеств — Ваала, Баалтис, Молоха. Согласно интерпретации Тита Ливия, Ваал — бог денег и богатства, Баалтис — богиня чувственной любви, Молох — бог агрессии и войны. Этим божествам сейчас не воздвигают святилищ, вероятно, лишь потому, что Америка и Европа в принципе являются таковыми святилищами. Деньги, секс, агрессия — эти религиозные константы определяют динамику современной жизни.

Хорошо это или плохо — иной вопрос, в обществе, где сословий не существует более, нет смысла рассуждать о социально-моральных законах, репрессивные правила поведения лишены каких-либо метафизических оснований. Этика — понятие сугубо индивидуальное, поскольку индивидуальность невозможна без метафизической основы. Однако трудно отрицать, что вышеупомянутые божества отнюдь не способствуют развитию индивидуальности, напротив, это катализаторы распада, стимулирующие растворение индивидуальных особенностей в общечеловеческой массе. Итак, на всех уровнях роль индивидуальности перешла на конкурентные группы, крупные или мелкие, влиятельные или нет. Такие понятия как «творчество», "свобода", «искусство», "метафизика", "гуманные ценности" — эти жаргонизмы ретроградной интеллигенции — превратились в демагогическую скороговорку.

Любопытный факт: «общение» из прихотливой функциональности трансформировалось в нечто авторитетно-самостоятельное, в самоцель, в "то, ради чего", а люди стали просто рецепторами или передатчиками в этой питательной среде. Мы порой бросаем собеседника, дабы послушать-посмотреть радио-телевизор, где фантомальные голоса-образы вещают и улыбаются всем и никому. И совсем неважно, что все эти сенсации и пикантные новости забываются через минуту, они вовсе и не призваны "останавливать внимание", наоборот, они должны подхлестывать, будировать движение, чтобы слушатель-зритель не скучал и не прекращал… полета.

В такой ситуации «творчество» немыслимо без интермедийных констант «общения», однако эти константы имеют тенденцию к переменам и преобразованиям. В современном неоязычестве уже ощущается определенное влияние доныне экзотических божеств: Тавалы — южноамериканского бога наркотического сна; Ваконги — африканского бога каннибальских ритуалов; гвинейского Сепетилы — потустороннего покровителя пыток. Многие молодежные обычаи и моды начинают внешне походить на ритуалы карго, мандинго, татоа. В децентрализованную белую цивилизацию все интенсивней проникают экзотические культы, энергии первобытного хаоса. «Творить» значит собирать все это, препарировать все это, хвалить или ругать все это. И не только это, а вообще все подряд. В общении с публикой и прессой, артист распознает, «конструктивны» его смеси или нет.

Поэтому: не стоит трудов держать пальцы на пульсе толпы, угадывать, чего изволит почтеннейшая публика. Публики в традиционном смысле не существует более, скорее, можно говорить об антропоморфных элементах континуума «общения». Децентрализация ставит под сомнение не только незыблемые когда-то законы природы или этики, но и любые параметры человеческой жизни, которая обретает все более стохастический характер. Когда-то индивидуальность была вещью совершенно естественной: отшельник, нелюдим, анахорет не боялись конкуренции. Сейчас индивидуальны особи, сумевшие какое-то время продержаться на гребне человеческой волны — рекордсмены, кинозвезды, герои книги Гиннеса. Современные индивидуальности транзитны и пребывают в резкой конкуренции. И все же…

Невозможно «расплавить» человека психологически, душа все же будет до конца сопротивляться пластическим операциям разного рода идеологов, гуру, гипнотизеров. В чем-то и как-то человек всегда поведет себя

УГЛОВАТО И НЕПРАВИЛЬНО.

Эти термины Василия Шумова, использованные в контексте разгово-ра о дзен-буддизме и йоге, меня несколько удивили. В вышеприведенной «беседе» он проявлялся сугубым поклонником СОВРЕМЕННОСТИ — тоже одно из ключевых слов. Одна из его, на мой взгляд, симпатичных черт — независимость суждений без волнения касательно реакции окружающих. Когда собеседник часто возражает, это значит, что он вас, по крайней мере, слушает внимательно. Соглашатель равнодушен, либо его поддакиванья обнажают еще менее приятные эмоции. Мне, откровенно говоря, не нравится эта «современность», тем более, что никто не умеет толком объяснить смысл понятия сего. Насколько можно судить, Василию Шумову импонируют компьютеры, интернет и прочие такого рода современные аксессуары, не исключая летающих тарелок и научной фантастики. Прошлое, особенно, прошлое в модной ныне «традиционной» интерпретации, его, скорее, раздражает. Здесь нет романтической ненависти Маринетти, обусловленной взрывным темпераментом основателя футуризма, здесь, пожалуй, вялое равнодушие «постороннего». Характерна реакция Шумова на дзен, даосизм или йогу: там все правильно, наверняка правильно, говорит он, и мне это совсем не в кайф. Я, мол, люблю все угловатое, неправильное. Имеем ли мы дело с человеком, который всячески борется с поглощающей, обезличивающей тенденцией современности?

Может, эта «угловатость» и «неправильность» — самый простой способ прослыть оригиналом хотя бы в собственном размышлении? Последнее, безусловно, несправедливо и сказано для уточнения диапазона. Возможно, Василий Шумов имеет в виду субтильную неуживчивость — к примеру, когда складывают в коробку домино, последняя пластинка не хочет входить правильно. Так Шумов и группа «Центр» никогда не входила правильно, так сказать, в коробку советского рока. Представляет ли Василий Шумов диссонанс, некий си-бемоль в до-мажорном аккорде. Видимо, нет, иначе он давно бы «разрешился» в какой-либо "родственной тональности". Нет, вероятно, он сам хочет быть «тоникой» и таковое желание уже диссонантно само по себе. Или он родился таким — обычная констатация при тщетной аналитике. Вообще современных людей трудно изучать и я не уверен, что написал о Василии Шумове что-нибудь путное и правильное. Децентрализация новой эпохи отразилась и на человеческой композиции. Разумеется, человека невозможно "понять до конца", однако еще в прошлом веке допускались верные предположения. Психологические векторы и внутренняя целесообразность, к примеру, мистера Пиквика или Растиньяка более или менее угадываются, чего не скажешь о бароне де Шарлю или Альбертине у Марселя Пруста. Если, по выражению Людвига Клагеса "современный мир не существует, но происходит", проблема решается спокойно: не имеющий стабильной оси человек постоянно меняет точки опоры, вычисляет курс по самым разным звездам и, следовательно, задача его «познания» отпадает. Если нельзя дважды войти в одну реку, нельзя дважды увидеть одного человека. Если Василий Шумов любит призрачную виртуальную реальность, с тем же успехом его внимание способна привлечь

УЛИЦА.

Герой данного повествования любит улицу и считает, что сие общественное место весьма способствовало его артистическому становлению. Это серьезное признание, ибо улицу большого города полюбить не так то легко. Насколько можно судить, он имеет в виду московские улицы — в Лос Анжелосе это пространство меж домами является, в основном, проезжей частью. Но улица улице рознь. Одно дело — итальянские неореалистические фильмы, где герои живут на улицах как в собственных особняках, и совсем другое — грязный, загазованный «пассаж», требующий пристальной оглядки и никогда не внушающий чувства безопасности. Улица (по крайней мере, в Москве) давно перестала быть местом хорошей бестолковой болтовни или влюбленных прогулок, улицу надо поскорей пережить, как присутствие в неприятных гостях, на улице можно попасть под машину, хватануть штраф или напороться на какую-либо агрессивную сволочь. Да и мало ли чего.

На новой, свободной московской улице, где, вроде бы, можно гулять любой походкой и пребывать, вроде бы, в любой одежде, не отпускает ощущение судорожного беспокойства. Это напоминает Высоцкого: "Эх, ребята, все не так, все не так как надо". И вправду: больно охота слоняться по привольному Арбату под косыми взглядами ментов! Новая свободная улица столь же омерзительна, как новый демократический наряд тоталитарной власти.

Нет, вряд ли Василия Шумова привлекает подобная трактовка улицы. Он, вероятно, разумеет под «улицей» нечто собирательное — тусовки, жаргонизмы, соленый привкус словечек, хохот, бряцанье треснутых, расстроенных гитар, передых от родительского прессинга — большинство, независимо от возраста, ходят под ним всю жизнь, пусть это называется как угодно — государственный, религиозный, философский авторитет, мафия, супер-эго и т. п. Улица — детство, драки, страсти, выяснения отношений по гамбургскому счету, словом, антиквартира для подростка из приличной семьи. И такой подросток, вероятно, впервые там слышит музыку рок-н-ролла, разговоры о том, что такое

РОК.

А это слово заслуживает внимания не только множеством литератур-ных и слэнговых английских значений. Русское значение также очень весомо: рок, судьба, непреодолимая сила темной звезды, уничтожающей возможные позитивы гороскопа. Таков смысл греческого слова «ананке», начертанного архидьяконом Клодом Фролло на стене собора Нотр-Дам. (В. Гюго. "Собор Парижской Богоматери".) Полагаю, даже Василий Шумов при своем уклончивом отношении к прошлому, не будет против данной аллюзии: собор архаичен, но химеры на его парапетах всегда современны.

Рок — не только стиль в музыке или в молодежной культуре, это знак эпохальной перемены. Разговоры об ослаблении влияния рока или даже о гибели рок-культуры имеют определенный смысл только в отношении музыкальной моды или дизайна. Почему?

В двадцатом году немецкий философ Макс Шелер, объясняя введенное им понятие «ресублимация» писал, что узурпация мозгом жизненных сил организма (cублимация) достигла критической точки, следовательно, неизбежен обратный процесс. Результаты: ниспровержение идеологических авторитетов, разочарование в интеллектуализме, развитие спорта, прикладной техники, инструментария комфорта; смещение акцента с духовных ценностей на материальные, культ тела, женская эмансипация, бунт цветных против белых, бунт молодежи против старшего поколения. Поэтому рок-музыку можно считать событием, в принципе изменившим статус молодежи, так как поворот в музыке — исторический поворот, если, вслед за Шопенгауэром расценивать музыку выражением космической воли. Молодость перестала ощущаться "переходным возрастом", практически утратили смысл понятия и сентенции типа: «девичество», "отрочество", «совершеннолетие», всякие «молодо-зелено», "молоко на губах…" "sub ferula" (под розгой) и т. п. Вслед за женской эмансипацией, освобождение молодежи свело на нет патриархальные принципы цивилизации. Не будем, опять же, говорить хорошо это или плохо — бесполезно апеллировать к подобным патриархально-гуманным критериям. Рок-музыка пробудила в молодежи стихийное, так сказать, туземно-аборигенное начало, что подтверждает лицезрение любой дискотеки — браслеты, побрякушки, татуировки, дикие раскраски, жаргон, наркотики, многочасовые трясучки. Достижения "передовой технологии" — все эти электро-генераторы, ритм-боксы, музыкальные компьютеры великолепно соединились с гонгами, там-тамами, раковинами-сиренами, гвинейскими тамбуринами и пр. Почему так случилось? Потому что прикладная техника, где уровень теоретической науки сравнительно минимален, требует для своей реализации (изобретательства, опытных моделей) известных магических способностей. Герман Кайзерлинг сравнил техническую одаренность с «чакла» — магической возможностью дикарей ориентироваться в лесу.

Надо понять правильно: это совсем не означает варварства, инволюцию в примитивность. Патриархальная цивилизация не могла существовать бесконечно в силу своих бесчисленных парадоксов. Чего стоит, к примеру, странное сочетание спекулятивной иудеохристианской этики с повседневной языческой жизненностью. Освобождение молодежи обусловилось все возрастающей тягой к "натуральному состоянию", к простым ритмам, удовольствиям, экстазам, не отравленным ресентиментом и церебральной аналитикой. Какое счастье — сбросить первородный грех, жить, жить, жить.

Царство блаженства, царство света. Одни рождены для радости, другие для бесконечной ночи… Конец ночи, конец ночи…

Так поет Джим Моррисон — один из лучших в рок-музыке. Это не песня и не молитва, это инкантация. Песня просит слушателя, молитва просит помощи, инкантация — радость сонорного дыхания, магический призыв стихий. Этнографы Кроуфорд, Малиновский, Леве, долго жившие среди туземцев, развенчали презрительное отношение европейцев к примитивным народам. "Низкая ступень развития" — просто другая психическая организация, другой стиль жизни, другая ментальность. Очень редкое употребление вопросительных форм, практическая неспособность к стратегическим обобщениям, плохое понимание идеи частной собственности и механического времени, полное неприятие границы между «этим» и «тем», жизнью и смертью. Туземных племен много, молодежных кланов много, различие ритуалов, обличий, обычаев. Но тенденция к бесстрашному легкомыслию, к утверждению вне вечной тени отрицания…

Джим Моррисон "Алабама сонг": покажи мне путь к следующему виски-бару… О не спрашивай почему…

Скажут: разнообразна рок-музыка, масса направлений от фолк-сонга до «индустриальных» композиций. Полным полно грустных, психоделических, монотонных песен. Вероятно. Мы не утверждаем тарзаноподобие современной молодежи, вовсе нет. Наверное, там полно закомплексованных или сплошь интеллектуализированных особей, наверное, ненакрашенные люди с портфелями вычисляют ученый рок-н-ролл. Дело не в этом. Дело в мифе, без которого ни одна человеческая общность не может существовать. Новое время. Был миф о Шерлоке Холмсе, потом о летающих тарелках. Но "легенда о роке" предпочтительней сказания об атомной бомбе.

Василий Шумов, о творчестве которого мы имели удовольствие поразмыслить, человек собранный, спокойный, рассудительный, не любящий мифотворчества, вероятно. Он констатирует, пипл более не хочет рока, пипл хочет… Не все ли равно, чего пипл хочет или нет? Скорее, року надоело кормить пипл доппингами. Миф не создается и не уничтожается и так далее по закону сохранения… Но пусть Василий Шумов вспомнит — когда-то он пел сверкающий позитив:

Мы бы хотели быть с этой Мореллой, столь не похожей на одноименную героиню Эдгара По. И слушая ваше пение, Василий Шумов, мы желаем тоже…