Спросят: если Василий Шумов такой умный, философский и проблемный, почему «Центр» был хорошо известен и популярен среди любителей рока восьмидесятых, да и сейчас "голливудский Василек" пользуется определенным успехом? Ведь в любом случае, независимо от мелькания в масс-медиа, разговоров и сплетен, группа славна шлягерами, хитами и моментальной узнаваемостью, то есть «имиджем».

Подобные замечания вполне справедливы — рок-группа должна хотя бы на трех, четырех выступлениях, три, четыре раза покорить и заворожить публику, как в киплинговой "Книге джунглей" змей Каа исходящей от него энергией заворожил племя бандерлогов. Только после этого группа может себе позволить сложные инструментальные разработки, вербальные чудачества и прочие "творческие поиски". В самом деле: если бы «Битлз» все время сочиняли композиции типа "Революции номер девять", разве снискали бы они популярность столь значительную и любовь разных народов? И если бы "Пинк Флойд" не сделали "Темную сторону луны", такую понятную и близкую, далеко ли бы они уехали со своей психоделией и "Атомным сердцем матери"? Одними музыкальными инновациями, одними экстравагантностями имя не завоюешь, нужна прочная основа, нечто, объединяющее группу и публику, цемент, так сказать. Когда ударник знает свое дело, клавиши не тянут время занудной импровизацией, лид-гитара поет и плачет, словом, когда солисту "созданы все условия", тогда группа и слушатели взлетают на гребень неистовой волны кайфа, юноши бьют стулья, девушки визжат, а критики пишут про неожиданный взрыв дионисийства в прагматическую эпоху. Энергия, расцвет рок-н-ролла.

Может быть, скажут, я слишком усложнил дело, нагрузив на простого парня — Василия Шумова — экзистенциально-метафизический рюкзак? Может быть, песни типа «Алексеев» или "Времена года" объясняются либо оригинальничаньем, либо мимолетным влиянием чокнутых интеллигентов? Вполне вероятно. Ведь когда-то советская пресса писала о «Битлз» примерно следующее: "Простые ливерпульские ребята попали в лапы авантюриста-индуса, выдающего себя за гуру". Василий Шумов, понятно, тоже мог попасть в лапы кого-нибудь, "выдающего себя за…", но сие сомнительно, если учесть его жесткий и независимый характер. Однажды я спросил: "Василий, расскажи, кто на тебя повлиял и кому ты чем-нибудь обязан?", на что он ответил приблизительно так: не знаю, не понимаю, музыку знаю плохо, да и не считаю нужным знать. Обычный выпендреж, полагаю. Вероятно, закрывшись в комнате, изучал Вагнера или даже Шостаковича. Знакомство с Альфредом Шнитке тоже подозрительно. Однако все это поклепы, скорей всего, и, возможно, он честный рокер, простой, как упомянутый рубль, который хотел бы набрать девять аналогичных дружков и называться по-другому.

Для популярности группы необходимо много слагаемых, некоторые непредсказуемы, другие вполне предсказуемы: к примеру, хорошая, запоминающая мелодия, легкая фонетическая ткань текста, достаточно понятный смысл, нормальное взаимопонимание партнеров, мастерство солиста — подвижного центра — и ударника — центра неподвижного. Это весьма традиционное мнение, диапазон коего меняется в зависимости от местного колорита. В Совдепии, где власти и население всегда ненавидели друг друга, резко политизированный рок имел большие шансы на успех, а в посткоммунистической России — ностальгически-белогвардейский.

Поскольку Василий Шумов постоянно экспериментирующий артист, его композиции нельзя однозначно назвать легкими или трудными, скучными или зажигательными. Но как у любой группы под четкой доминацией лидера — солиста — автора в одном лице, у «Центра» легко определимы инструментальный и вокальный стиль исполнения, композиционные приемы и тематический сектор. Это имеет свои минусы, однако бесспорно содействует «центральности» и узнаваемой направленности. Узнаваемость очень способствует крайне любопытная вокальная манера Василия Шумова: голос движется между пением и говорением, причем иногда трудно отличить, где кончается одно и начинается другое. Голос не теплеет и не холодеет ни от страстных, ни от нейтральных строк, не утверждается на припеве и, за редкими исключениями, не разрешает себе другой свободы кроме хриплых и слегка надтреснутых интонаций. Нормально для речетативной полифонии, нормально для введенного Шенбергом Sprechgesang, диковато для уха, воспитанного на классике. Подобная манера отлично сочетается с привычной. В песне "Сейшен, сенсэйшен" (альбом "Брюлик"), где вокал ведет лид-гитарист Валерий Виноградов, в его веселый звонкий тенор:

…неожиданно вступает хладнокровный баритон организатора и вдохновителя: "А кто для тебя наш человек?" и далее "А что ты думаешь про нас про всех?" Валерию, понятно, ничего не остается как выразить полный восторг.

Эта песня интересна еще и потому, что отражает ход другого эксперимента Василия Шумова. Ранее мы останавливались на "статистических фиксациях осязаемой видимости". Но песня "Сэйшен, сенсэйшен" удивляет светлым тоном, наивной радостью, текстом без всякого подтекста:

Голос, поющий эту песню в бодром ритме акцентированной самбы, отличается жизнелюбием и эмоциональной теплотой. Мы с удовольствием слушаем простые строки, где скользит забавная ирония:

Такая близкая, вполне «чарующая» песня, песенка, ариэтта, увы, избегает сетей интерпретации несмотря на бешеную активность современных критических мозгов. Здесь, вероятно, даже психоаналитик опустит руки. С фрейдистской точки зрения "чирикающий воробей" дает кое-какие шансы, но тема слишком сложна для разработки и доступна лишь психоорнитологу, если такой сыщется. Вообще включение этой песни в альбом «Брюлик» (Лос Анжелос, 1995 г.) вызывает вот какие вопросы: с должным ли вниманием продумывается композиция альбома, чем это отличается от последовательности исполнения в концерте и как название соотносится с тематикой песен? Никакого «Брюлика» в альбоме не встречается, следовательно, название надо понимать либо в тщеславном, либо в ироническом смысле, либо никак не понимать. Из десяти песен данного альбома две — понятны, просты и завлекательны. Вторая — "Володя, потусторонний шофер". Смешная, остросюжетная песня о том, как "хороший потусторонний парень" подвозил героя "на призрачном микроавтобусе до дома и в магазин". И все шло прекрасно, пока ему не вздумалось задать наивному потустороннему жителю классический для новой эпохи вопрос: "А где твои права и номера?"

Общеизвестно, что призраки ненавидят подобные вопросы, из чего следует минимум два вывода: потому-то призраки нынче столь редко встречаются; любой современный человек по своей любви к таким вопросам может легко установить меру своей призрачности. Но вернемся к проблеме композиции альбома. За "Сэйшен, сенсэйшен" идет очень мудреная работа под названием «Растройственность». Василий Шумов не дает слушателю расслабиться. Только-только размечтались, как получаем такой вот сюрприз:

На сей раз интерпретация невозможна из-за недостатка информации. Слишком личные переживания. Если можно посмотреть в словаре про "ефрейтора, Фаренгейта и диспетчера", то как понимать "Беру курс на Анну… Размером в три системы си"? Чуть подальше тоже несладко:

Видимо, обыгрывается второе значение глагола «расстроился» при перемене ударения — «расстроился», то есть распался натрое. Если учесть весьма быстрый темп, подумать над смысловым значением некогда — необходимо вновь прослушать компакт или перекрутить пленку. Вряд ли эта работа годится для концертного исполнения, если автор ставил на смысл. Но это маловероятно. Скорей всего, акцент перемещен на колебание между фонетической фактурой и семантикой, — распространенный прием в рок-музыке — достаточно вспомнить Алиса Купера, Джимми Моррисона или Марка Болана. Когда смыслы отдельных строк с трудом слагаются в связную тему, возможны случайные слуховые аберрации, любопытно дополняющие текст. Сразу после «Володи» идет вполне серьезная "Формула один", где слышны следующие строки:

Знаки препинания расставлены мной наугад. Не думаю, что другая комбинация точек и запятых внесет больше ясности. Оборванные фрагменты, смесь пейзажа с настроением? К тому же, последнюю строчку я расслышал как "усыновление зеро" и подивился странному поступку в сочетании с "извилистой речкой". Но, допустим, автору понятно и про сирот и про сироп и про многое другое, о чем поется в «Брюлике». И допустим, что слушатель вообще незнаком с его творчеством и впервые слышит. Что же получается? Из десяти песен этого альбома две вполне доступны аудитории, остальные движутся от частичной к полной недоступности. В отношении текста, разумеется. Вполне понятны простые ритмы, звучание инструментов, традиционная мелодика и гармония. Высокий процент доступности альбома в целом. Мы задержались на этом альбоме, так как он довольно характерен для Василия Шумова. Вывод: творчество композитора, певца и автора текстов Василия Шумова рассчитано не на сравнительно редких обожателей эксцентрики и шокинга, а на сравнительно широкую аудиторию. Рок-музыкальное произведение синтетично, состоит, как минимум, из четырех компонентов (ритм, инструментовка, вокал, текст), которые, в свою очередь, распадаются на свои специфические составляющие. Это поле игры полифонических напряженностей, где нелепо искать согласия и единства, где какой-либо компонент всегда проявит оригинальность и желание порезвиться в другой компании. Однако музыка, по крайней мере, в традиционном плане, основывается на воспоминаниях и возвращениях, на типической для каждого композитора частоте повторов тембров, интервалов, пауз, интенсивностей, одним словом, на индивидуальном ритме, с которым рацио, стремящееся к максимальным обобщениям, враждует. О понятии ритма хорошо сказал Джойс в "Портрете артиста в молодости": "Ритм это первое формальное соотношение частей в любом эстетическом целом, или отношение эстетического целого к его части или частям, или любой части ко всему эстетическому целому". Это "первое формальное соотношение" ощущается сразу, в первом впечатлении от человека, в походке, жестах, интонациях, частоте повторения тех или иных слов и междометий. Но если бы изначальное формальное соотношение отличалось совершенной гармонией, человеку не было бы нужды создавать искусство. Отражая свое несовершенство и свою дисгармонию в разных материалах, он, тем самым, чувствует свои дефекты и путь к их исправлению точно так же, как женщина, исследуя свою внешность в зеркале, находит способы ее ректификации. И точно так же, как женщина, не имеющая интуиции индивидуальной гармонии, «подгоняет» себя под модный стандарт, артист сообразуется с какой-либо школой, течением, публичным вкусом. Понятно, артист, кожей чувствующий "веянье времени" и ушами — "общественное мнение".

Все эти сравнения, разграничения хороши на бумаге, взаимосвязи артиста и публики куда сложней, особенно у рок-музыканта, постоянно контактирующего с публикой хотя бы в лице своей группы. Здесь необходимы компромиссы, уступки национальным различиям и прессингу времени. Музыкальный язык интернационален, несмотря на «диалектальные» отклонения, чего нельзя сказать о языке обычном: если музыкальный язык свойствен белой расе в целом, то вербальный делится в зависимости от нации, что во многом определяет разность мировоззрений. Как заметил Эрих Фромм в сборнике "Дзен и психоанализ": "Когда немец говорит "es regnet", а русский говорит "идет дождь", они видят разный дождь". И к тому же слова в сочетании с музыкой воспринимаются совсем иначе русским и, к примеру, англичанином. Русские, как правило, более пристально вслушиваются в значение слов, оценивая политический, социальный, моральный смысл песни. Поэтому среди параметров рок-музыкальной композиции текст занимает важное, зачастую ведущее место. Иное дело в англо-саксонском культурном ареале, где текст, главным образом, служит просто вербальной опорой поющему голосу и практически не содействует созданию хита. Кто станет специально вслушиваться в такие слова: "О дорогая, прошу верь мне, я никогда тебя не обижу…" Однако это "O darling", — одна из лучших композиций «Битлз». Разумеется, Совдепия высыпала на слушателей груды песенно-словесной шелухи, но мы сейчас пытаемся рассуждать о серьезном отношении к делу.

Василий Шумов, насколько можно судить, подобно Джимми Моррисону или Марку Болану, пытается выразить свой "личный миф". Так К.Г. Юнг назвал функционирование индивидуальных архетипов в художественном творчестве. Каким образом константы внутреннего мира реализуются в музыкально-вербальной композиции? Мы уже отмечали холодный, «статистический» взгляд на принципиальную несуразицу окружающего, но такая позиция отнюдь не ограничивает эстетического кредо автора. Такая позиция предполагает нейтральность по отношению к окружающему, группа «Центр» в известной мере оправдывает свое наименование, но постоянная нейтральность вряд ли возможна в беспокойной современной ситуации, о чем свидетельствует "Случай в метро" и "Криминальная Раша".

* * *

Итак, не вникая в темное содержание песни «Растройственность», представим, что сам автор находится в этом хлопотном состоянии. Любопытство, жажда жизни и так далее побуждают его двигаться (метаться) по разным направлениям, но при этом, как написали бы советские рецензенты, "чуткий художник держит руку на пульсе и не шарахается в буржуазное болото, заслышав поступь миллионов". Это было написано по другому поводу (отзыв в газете «Правда» на картину Герасимова "Женская баня"), но ведь и вправду Василию Шумову не чужды "заботы и чаяния" простых людей. Состояние раздвоенности и растройственности предполагает разнообразие интересов и тем, неторопливое (торопливое) путешествие по маршруту Игоря Северянина ("Из Москвы в Нагасаки, из Нью-Йорка на Марс"), пристальное (незатейливое) внимание к мелким (крупным) жизненным явлениям. В песнях Василия Шумова человек любознательный может найти ответы на многие вопросы и услышать много полезного. К примеру: девушки любят летчиков, моряков, девушки игнорируют маменькиных сынков; рок-н-ролл все прогнозы превзошел; сезон Мореллы длится от октября до октября; я спешу домой в такси, моя жена привела любовника, мне позвонила на работу соседка и т. д.

Для артиста, действующего в рок-музыке, это естественно: пробовать то, другое, третье, комбинировать ритмы, тембры, темы, презирать аудиторию, искать с ней контакт, работать с самыми разными музыкантами, пытаться внедрить в их головы свои идеи, часто весьма неопределенные, злиться, психовать в одиночестве, тратить массу времени на решение нудных, громоздких проблем и все ради чего? Ради ослепительного момента экстаза, нервной вибрации, ритмических потрясений — жизнь прекрасна, публика согласна, гитары страстно… летят…

В этом великолепном рок-н-ролле замечательно подобрана текстуальная фонетика — звонкие согласные не препятствуют голосу, напротив, возбуждают вольное сонорное дыхание. Автор выбрал, на мой взгляд, очень верное решение: сделать рок-н-ролл не на основе какого-либо стихотворения Северянина, но под влиянием, под знаком этого поэта. Даже название "Стюардесса летних линий" (альбом "Центромания") изящным, фонетически легким звучанием соответствует излюбленной технике Северянина. В тексте встречаются очень качественные образы, созданные либо под влиянием Северянина, либо в предчувствии удачного рок-н-ролла: "юность майских молний разобьет бельмо зимы" и "рок-н-ролл — детонатор идиллий". Суггестия гулкого, багряно-жемчужного звездопада, недоступного хроматической гамме, вибрация, бешеная радуга электрогитар, весна в запое соцветий, нормальная реальность,

Другая граница диапазона интересующего нас автора? От читателей в транспорте и пожирателей комплексных обедов, из глубин метро на поверхность криминальной Раша и далее in excelsis. Стюардесса летних линий, полет в надлунье, сильфида, валькирия; где-то внизу, пленник земного притяженья

Это из другой песни альбома «Центромания», из песни под шикарным названием "Танго любви". Является ли «стюардесса» одной из фигур личного мифа, архетипом, одной из звезд микрокосма, определяющей внутреннюю судьбу? Вполне вероятно. Даже современный мужчина при всей своей «горизонтальности» и прагматизме, иногда "третьим ухом" слышит эхо "вечной женственности". Но гораздо конкретней и страшней женственность инфернальная, властелинша земного притяжения:

И здесь ритмический рисунок начинает искажаться, мелодия "Танго любви" теряет тональную опору, паникует, распадается. Черная ведьма, черная луна микрокосма. «Влюбленный» из песни "Танго любви" между "стюардессой летних линий" и "черной ведьмой" — ситуация шестого аркана таро. Здесь нет, в принципе, ни малейшей натянутости, это нормальная символическая трактовка. Символы таро можно понимать в прямом, переносном, конкретном, отвлеченном смысле. «Влюбленный» ждет поцелуя «неведомой» — загадочной дамы — земного воплощения небесной «грозы». Это авантюра, это риск, это может кончится ударом "юной молнии" в сердце. Гораздо легче поддаваться неодолимому влечению "черной ведьмы".

* * *

Эта женщина, отмеченная грозовым огнем, хрупка и тонка, ее душа растворена в субтильности плоти. «Омега» сонета «Гласные» Артюра Рембо, вестница полярного безмолвия, rayon violet de ses Yeux — это переводится так: "фиолетовый луч спектра", "сиреневый отблеск молнии", "синяя от холода кожа". Фиалково-сиренево-фиолетовое сияние Ее Очей. Заключительную строку крайне загадочного сонета будем интерпретировать совсем просто в духе "небесной женственности". Невесело проводить время с такой дамой и не стоит ловить ее земную копию. Как только «закадрим», ее «криптограмма» исчезнет, вполне вероятно, придется иметь дело с капризным, худым, сварливым существом.

Зачем мы, собственно, въехали в мистические карты таро, в ситуацию «влюбленного» из "Танго любви"? Потому что эта ситуация кардинальна. В небесной женской субстанции (Алмея, Омега, Ортанз у Рембо) мы пробуждаемся к жизни на более высоком уровне бытия. Земная женщина рождает нас постоянно в данном конкретном мире, пока наша сущность (форма) не рассеется в ее материи. Почему постоянно? Женская материальная природа рождает нас в любом смысле слова: вообще рождает на свет; рождает в виде образованных людей (недаром университет называется alma mater); рождает артистами (когда-то театр назывался artifexum mater). Это сложный, нескончаемый, мучительный процесс: рождаются мертвыми, полуживыми, не хотят или слишком спешат родиться, одни жаждут оставаться во чреве матери как можно дольше, другие ненавидят четыре стены, неподвижность, стагнацию.

Артист всякий раз рождается дважды: впервые, когда выходит на сцену; второй раз его рождает публика. Артист может стать изгоем или баловнем в зависимости от своих отношений с "публикой — матерью". Глобальность подобной ситуации понятна, если учесть, что театр — древнейший символ человеческой "жизни в мире", а женщина — матери-природы. Традиционная дилемма артиста: либо независимо от многочисленных «рождений» оставаться индивидом, самим собой, либо всякий раз моделироваться согласно мнениям и вкусам публики. Таково, в сущности, положение любого человека, артист просто его демонстрирует.

Воздействие артиста на публику, безусловно, эротично, эротическое удовольствие просто называется эстетическим. Спектакль, концерт — фаллическая эманация, вхождение, погружение жеста и звука в массу, молчание, неподвижность, причем голос певицы обладает тем же качеством. Это означает, что деление людей на мужчин и женщин весьма условно. И дело даже не в наличии у каждого человека признаков противоположного пола: сколько угодно мужчин проявляются женщинами интеллектуально и психически, верно и обратное. Специфически женские и мужские параметры и ориентации могут попеременно и в разных сферах определять сексуальный приоритет человеческого существа. Разумеется, если иметь в виду человека в целом — дух, душу и тело, а не только осязательную видимость. Специфически мужская ориентация: движение вовне, вперед, вверх, слева направо; женская ориентация противоположна. Специфически мужские параметры: эмиссия энергии, экспрессия, преодоление препятствий, отсутствие собственности, жертвенность; специфически женские: сохранение, экономия, компрессия, порядок, организация жизненного пространства и времени, память, приобретение. Мужчина — центр, женщина — окружность, мужчина — огонь, женщина — очаг.

Из всего этого ясно как трудна половая детерминация конкретного человека и как редки особи, ярко выраженные в данном плане. Мужчины, в первую очередь. Мы живем в эпоху материальной гинекократии, когда вышеперечисленные мужские параметры либо подавляются, либо провоцируются хищной женской ипостасью: порыв гасится расчетом, момент — механическим временем, огонь — камнями очага. Здесь имеется в виду не только общественная матриархальная доминация — это лишь следствие — но приоритет женского начала в структуре мужского естества. Ведь идеальное назначение мужчины — идти вперед, преодолевать земную тягость, растрачивать, жертвовать, искать новые горизонты бытия ради радости поиска, пренебрегать жизнью, если под жизнью разумеют планомерное рутинное существование. Однако новая эпоха (после французской революции) резко изменила вектор мужского бытия: прекратилась натуральная эмиссия энергии, инициатива стала возбуждаться какой-либо целью, перспективой выгодных завоеваний, выгодных эксплуатаций. Все это в результате свелось к замечательному лозунгу: "перекуем мечи на орала", то есть заменим сверкающий, агрессивный фаллос на пенис — инструмент оплодотворения, функциональность коего провоцируется женской волей. Натуральный порядок вещей перевернулся: факел уступил осевую позицию воронке, фонтан — колодцу. Знаменитую фразу Ницше "закон мужчины гласит — я хочу, закон женщины — он хочет" можно сейчас понимать "с точностью до наоборот". Более того: не менее знаменитую фразу авторов "Молота ведьм" (Feminum luxus — diabolum luxus: радость женщины — радость дьявола) уже в девятнадцатом веке переиначили следующим образом: "чего хочет женщина, того хочет Бог". Более того: в последние десятилетия в большинстве энциклопедий анатомия человеческого тела экспонирована цветной репродукцией женского тела. Подобных "примет времени" можно привести сколько-угодно.

Это положение дел трудно объяснить цикличной последовательностью «патриархат» — «матриархат» или «ян-инь». Матриархат объясняется, прежде всего, культом "великой матери" и "материнским правом". Но "великая мать" всегда имела более или менее выраженный национально-расовый характер: Иштар, Тиамат, Тамар, Кибела, Гвенда. За новой гинекократией маячит нечто более чудовищное и безликое: высокоорганизованная материя вообще, хищная беспредельная вагина, пронумерованная плазма, напоминающая "мыслящий океан" Станислава Лема, бесконечные ряды ульев, деньги, одним словом… Мужчине отведена понятная роль — в духе старой английской поговорки: bee make honey, man make money — пчела делает мед, мужчина — деньги. Если он не умеет делать деньги, не умеет быть полезным или забавным, то не заслуживает, кроме презрения, ничего. Что касается философов, либо созерцателей — их очевидная никчемность доказательств не требует. О таких Готфрид Бенн писал: "Представители умирающего пола, пригодные лишь в качестве сооткрывателей дверей рождения… Они пытаются завоевать автономию своими системами, негативными или противоречивыми иллюзиями — все эти ламы, будды, божественные короли и спасители, которые в реальности не спасли никого и ничего — все эти трагические, одинокие мужчины, чуждые вещественности, глухие к тайному зову матери-земли, угрюмые путники… В социально высоко организованных государствах, в государствах жесткокрылых, где все нормально заканчивается спариванием, их ненавидят и терпят только до поры до времени" ("Паллада").

Это длинное отступление понадобилось для объяснения ситуации артистов в нашу эпоху. Некоторые весьма обостренно чувствуют приметы времени, Василий Шумов, насколько можно судить, из их числа. Мужчины допустили женское начало в сердцевину своего бытия: они «отдают» и «жертвуют» ради будущей выгоды, дают… деньги взаймы под высокие проценты, жертвуют… пешкой ради темпа или качества, стремятся вверх… по служебной лестнице, покупают, завоевывают женщину, чтобы ее иметь:

Очень категорическая песня «Иметь» (альбом "Смутное пятно неизвестно чего", 1996) о главном ориентире: ближе, ближе ко мне, я — воронка, втягивающий вакуум, оценивающий мозг радиально регулирует хватательный импульс, я — диван и мадам на диване, яхта, вилла, соты-сейфы в улье подземного банка, иметь, иметь…

Разумеется, больше имеют те, у кого мощней центростремительная энергия вакуума, у кого ритмичней работает сердце пустоты. Но все это создает катастрофический дисбаланс первичных энергий. Мужская активность, лишенная радикального обоснования, взбешенная перспективой рабского служения рациональной плазме, находит преступный, то есть кратчайший, путь к «обладанию» или взрывается хаотической агрессивностью. Выбежать на улицу, стрелять в толпу — первый акт сюрреализма, по мысли Андре Бретона. Действия «слепого», колотящего железной тростью окна поезда метро, тоже неплохая иллюстрация к подобному акту. Принцип хаотической агрессивности появился в начале этого столетия, когда искусство утратило традиционные формы и цели: дадаисты, футуристы, сюрреалисты, конкретисты основали свой художественный modus vivendi на эксцессе, внезапности, случайности, мгновенной реализации подсознательных импульсов. Но ведь долго это не могло продолжаться: даже если диссонансы нельзя разрешить, их энергия все равно истощается. Более того: оригинальность диссонанса остается в памяти умной материи, которая эту оригинальность усваивает и моделирует — компьютеры и электронные генераторы вполне способны моделировать краски, звуки, силуэты. И когда умная материя научится моделировать террористические акты, удар ножом, разрыв снаряда — эксцессы прекратятся и жизнь постепенно растворится в царстве виртуальной реальности. Ибо для того, чтобы скопировать живую реальность, умной материи или математически организованной плазме достаточно формальных (активных) элементов, присутствующих в ней изначально. Когда живая реальность угаснет, ей придется копировать свои копии, комбинировать составляющие.

Такой материи чужд неистовый фаллицизм, мужчина дионисийских или шиваистских культов. Потеряв роль идеолога и воспитателя, мужчина остался источником энергии, но энергии разумной — совсем необязательно включать тысячу вольт, когда надо всего 220 и пользоваться молнией, а не электроприбором. Мужчина приемлем как приятный, умеренный эксцесс и «джентльмен» в буквальном значении (нежный, милый мужчина). Если он артист — должен быть "любимцем публики" — аниматором, катализатором хороших настроений. Ницше в "Дифирамбах Дионису" написал так:

Дилемма артиста: или быть "теплым фиником", или… поить публику кровью сердца как пеликан своих птенцов, рыдать над трупом Дездемоны, изнывать от бешеной жажды истерзанного пыткой Квазимодо. Но драматический актер интерпретирует героя, как пианист интерпретирует композитора.

Иное дело рок-музыкант, который сначала творит, потом интерпретирует. Если он дорожит своей творческой индивидуальностью, положение у него не из легких. Стремление актера стать "любимцем публики" естественно и объяснимо: в конце концов, он хочет убедить зрительный зал в героизме своего героя и художественной ценности драмы. Положение рок-музыканта довольно двусмысленно: он, прежде всего, знакомит публику со своим произведением, но, с другой стороны, желает убедить ее и понравиться ей. Единственное, что может объединить индивида и социум — опьянение, вакханалия, экстаз. Так и случилось в эпоху расцвета рок-музыки, когда была найдена (случилась, снизошла) новая формула экстаза. Многоцветная внезапность длиннокудрых молодых людей, бешенство барабанов, гипноз музыкальной интенсивности — фаллический взрыв, удар наотмашь — змей Каа среди племени бандерлогов. Но:

Их тамбурины били sos ("Новая земля", альбом "Центромания"). Почему? Может, они предчувствовали бесполезность своей жертвенности? Действительно, довольно скоро удар раздробился в отголосках, золотая монета рассыпалась медяками, социум ассимилировал новый стиль, новую моду. Неизбежная энтропия фаллоса, расползание в хронологию ослепительного момента, растворение творческой инициативы в пьянстве и наркомании. Алкоголь и наркотики — когда-то великие стимуляторы сакральных инициаций — обернулись полной противоположностью, превратились в оружие, с помощью коего социум аннигилирует индивидуальность. В этом смысле, нет никакой романтики в судьбе Хендрикса, Моррисона или Дженнис Джеплин — обыденное растворение взрыва в рациональной плазме. Социум, отлично понимая, что творческие индивиды никогда не станут «своими», способствуют их убиению или трансформации в стерильных, импотентных антропоидов. Но артистам, живущим сейчас, нельзя о них сожалеть или вспоминать: crazy diamond или "мальчик в теннисных туфлях" отсиялись и отпелись. Память, воспоминания — это ядовитая среда, где распадается любой авангард. Спросят, что же нам делать? Ждать нового взрыва, нового события? Да. Лучше ожидание, чем имитативные попытки реанимации. Вспомним еще раз великий роман Дефо: у человека, не желающего идти по стезе отцов, появляются крупные шансы на одиночество. Творческая проблема становится проблемой экзистенциальной, часто невыносимой. Не хочется пресмыкаться перед толпой и страшно творить в пустоту. Как сказано в "Дифирамбах Дионису":

…стоит артист. Экзистенциальный выбор: стоять в столь неудобной позе или сидеть в комфортном оазисе. Но выбор, мне кажется, сделан: Василий Шумов повернут к тому «ничто», где живет "этот человек". В принципе это сделать очень нелегко — "выбросить талисман". Речь идет вот о чем: стать "любимцем публики" и сохранить ее любовь — задача сложная и, в известной степени, иррациональная, о чем упоминалось выше. Много опер, много хороших песен, много хороших певцов так и не сумели ее решить. Одного таланта мало, рекламы мало. Надобно иметь «талисман». В прямом смысле слова. Карузо, например, ставил в укромный угол сцены старый дождевой зонт, Наполеон носил перстень с карнеолом, Троцкий во время выступлений сжимал старую пуговицу — при случайном отсутствии талисмана сражение проигрывалось, опера проваливалась, оратора освистывали. Вера в талисман, понятное дело, существует с незапамятных времен и подчеркивает иррациональную составляющую всякого публичного успеха, необходимость магического соединения с толпой. К Василию Шумову это, пожалуй, имеет косвенное отношение: он никогда не заискивал перед публикой, оставаясь явлением странным, enfant terrible советского рока. Поэтому его «авангардность», на мой взгляд, чужда позерства из басни про лису и виноград. Но, перефразируя Рембо, надо заметить следующее: "Я хочу быть авангардистом и работаю, чтобы им стать". Это предполагает особое отношение к жизни вообще и к своей персоне в частности, однако иное, нежели у Рембо. В "Письме провидца" сказано: "Все виды любви, страдания, безумия". Сейчас, в виду ужасающей активности рациональной плазмы, этот жестокий опыт бесполезен — его сразу проанализируют, скопируют, разрекламируют, высосут до капли его интересную кровь. Нет. Надо подготовить себя как полигон для молнии, взрыва, события. Но, возразят, этак можно всю жизнь прозябать… полигоном. Такое вероятно, хотя вероятно и другое: если даже в насквозь рациональном, материальном англосаксонском мире произошло событие рок-н-ролла, значит художественный удар может случиться когда угодно.

Итак: для работы в области авангарда необходимо отделаться раз и навсегда от религиозных, интеллектуальных и эстетических пристрастий и постепенно приближаться к полюсу холода своего бытия. В этой сфере снежной королевы необходимо отвернуться от поддержки Герды-земли и учиться складывать из ледяных кристаллов слова «мгновение», "вечность", но никак не «время», ибо события совершаются не в механическом времени. Это разделение, сепарация художественного «я» от психофизического, эфирного тела фантазии от тела ощутимого. Мистика, скажут. Есть немного, но ведь искусство — религия (Апполона, Диониса, неведомого бога) и, стало быть, мистический порыв. Надо культивировать раздвоенность — тогда между художественным и обычным «я» возникнет нейтральная зона, метафизическое "пустое место". Для чего? Опыт рационально-материальной жизни, прагматические идеи-фикс, тяготение к южной атмосфере комфорта и благополучия — все это одурманило дух, ожесточило душу и до крайности сузило жизненный горизонт. Мы не даем жить себе и, следовательно, другим, подпадая под status quo ложных, насильственных гармоний. Сепарация, образование нейтральной зоны необходимо для освобождения души или художественного «я» от материально-телесного захвата. Пусть наше рациональное тело функционирует в социальных условиях своей судьбы, душа должна развиваться независимо, иногда пересекаясь с ним «контрапунктически». Если мы признаем окружающий мир и любые его объекты живыми сущностями, проблема познания отпадет — бессмысленно «познавать» вечно "подвижное в подвижной среде". Познавать — значит останавливать, обнажать, рассекать, анализировать, потом соединять и делать "общий вывод". Обыкновенный разбой, одним словом, предполагающий изначально фамильярное отношение к окружающему и желание вступить в "интимную связь" с чем и с кем угодно. "Человеческий мозг, — писал Поль Валери, — не брезгует ничем и, подобно мухе, — контактирует со всякой вещью". Любопытство и жестокость мозга не знают границ и если бы не инстинкт самосохранения, он с удовольствием, из научных интересов, разделался бы со своим носителем — собственным телом.

У человека нормальной цивилизации, мозг — начало воспринимающее, впитывающее, лунное, по-женски ориентированное — берет энергию от сердца (активный, солнечный центр микрокосма) и, таким образом, его рациональная деятельность ограничена доминацией дающего жизнь интеллекта — сердца. От взаимоотношений этих двух единств зависит ситуация организма. Доминация одного над другим определяет личную ориентацию в частности и цивилизации в целом. Мы уже говорили о современном положении дел. Из-за катастрофы, случившейся несколько веков назад (ее причины объяснить трудно, да и не место здесь этим заниматься) мозг перестал получать от сердца необходимую интеллектуальную энергию и принялся охотиться за ней, извлекать ее из внешнего мира. Отсюда превалирование по-женски ориентированной, хватательно-познавательной агрессивности, использование «мужской», принципиально экстенсивной энергии в сугубо "женских целях". Научное познание, открытие и освоение новых горизонтов, прояснение доселе таинственного — все это "женское любопытство" в широких масштабах. Ученый, словно хорошая хозяйка на кухне, занят систематизацией, упорядочиванием своих объектов, изучением их узуальных, практических свойств. Хозяйку вряд ли интересует тема монолога закипающего чайника, ученый игнорирует магические и эстетические возможности полевого шпата. В этом смысле обоих отличает крайне поверхностное отношение ко всему окружающему: элементы надобно систематизировать, вещи пространственно упорядочить, События расположить хронологически…

Итак, в чем заключается работа человека, который хочет стать поэтом, музыкантом, авангардистом? В очень трудном процессе понимания очень простых взглядов: каждый объект одушевлен, следовательно, непознаваем; познание приличествует высокоорганизованной материи мозга, но не интеллектуальной интуиции сердца; рациональное познание либо убийство, либо грубое оскорбление чувств объекта.

Значит ли это, что надо снимать шляпу перед кастрюлей или просить, перед использованием, разрешения у зубной щетки. Да, по мысли джайнистов и дзэн-буддистов. Вопрос решается индивидуально. Поскольку артист — существо архаическое, он может последовать примеру дикаря, который, перед изготовлением пироги, спрашивает у дерева, хочет ли оно плавать.

* * *

Примем вышеизложенное в качестве эвристической гипотезы и попробуем сделать еще несколько выводов. Я пытаюсь написать о музыканте и всякие такие пассажи и отступления казались бы излишними, если бы речь шла о композиторе в обычном смысле, об авангардисте в области электронно-серийной музыки, короче говоря, о «специалисте». Но поскольку я понимаю рок-музыку как великое стремление вернуть музыке глобальный характер, как мировоззрение и образ жизни, то соображения общего плана и блуждания вокруг да около вполне оправданы. Кстати, употребив только что слово «авангардист», я понял, что лучше отказаться от этого двусмысленного понятия. В любом виде искусства функционируют свои авангардисты, которые ставят перед собой, как правило, чисто формальные задачи и создают свои системы. Музыка двадцатого века — яркий тому пример: любой крупный композитор, начиная с Шенберга, разрабатывал свои теории, зачастую даже прежде творческих сочинений. Посему ограничимся общим словом «артист» (artifex, человек искусства).

Итак, мы размышляли о женских ориентирах буржуазной цивилизации, о превалировании женского начала в мужском естестве, о доминации луны над солнцем, мозга над сердцем, женщины над мужчиной, продуманной реакции над импульсивной акцией. Все это приводит к навязыванию природе закономерностей и причинно-следственного детерминизма: прошлое видится надежным и бесконечным архивом, где ничего не меняется и откуда энтузиасты время от времени достают «новые» факты и документы. Соответственно, будущее — более или менее прогнозируемое следствие прошлого, а настоящий момент — условность, ибо его нельзя ни поймать, ни зафиксировать. Отсюда кардинальная роль музеев, библиотек, коллекций, складов, старушечьих сундуков, электронной памяти, банков данных — современные люди живут призрачной жизнью и вторжение реальности — случая, события — воспринимается чаще всего тревожно или просто катастрофически, вызывая женское центростремительное желание очутиться в безопасном месте. Поэтому современный человек, привыкший полагаться на свой «багаж» знаний и "жизненный опыт", оказывается, чаще всего, полностью безоружен перед любой ситуацией, требующей мгновенного действия: перед внезапной болезнью, денежной потерей, нападением хулиганов и т. п. Это напоминает дзэн-буддистскую притчу про кота и лису. Лиса спросила у кота, сколько тот знает способов ухода от собак. Кот вздохнул и признался, что знает только один способ — удрать на дерево. Лиса презрительно усмехнулась, раскрыла ученые книги с целью просветить дурака. Тут налетели собаки. Кот моментально взобрался на дерево, а лиса, лиса…

Память, эрудиция, может быть, очень неплохи в старости или в одиночном заключении, но в свободном существовании от них проку мало. В памяти возникают тени, фрагменты предметов и ситуаций — призрачная виртуальная реальность наподобие кино или компьютера. Современная цивилизация полностью утратила идею принципиальной таинственности мира в целом и всех его составляющих. Когда мы встречаем кого-либо во второй или третий раз, ошибочно полагать, будто это "знакомое лицо" и соответственно реагировать: это ведет к фамильярности, утрате внимания, дистанции и, в конце концов, к ложной координации. отсюда бесконечные разочарования, страдания, недовольство, ненависть, "я всегда думал, что ты…", "сейчас увидел тебя без маски" и т. д. Любопытно: люди в таких случаях бессознательно выдают призрачность, фантасмагорию своей жизни, так как «правда» почти всегда оказывается «горькой», "неприглядной", «суровой». Естественно: ведь так называемая «правда» или, точнее говоря, неожиданность открытия новой грани объекта, выбивает из состояния комфортной инерции.

Для артиста любой объект и любой человек представляют таинственное нечто, от коего можно ожидать любых действий и любых метаморфоз. Артист архаичен, примитивен, подобен дикарю в диком лесу: память заменяется вниманием и чувством дистанции. Два слова о внимании: это особая, напряженная среда, напоминающая магнитное поле. Здесь неуместно выражение "привлечь внимание", предполагающее вялость, пассивность и наличие «интересного» объекта. Артистическое внимание не должно отличаться избирательностью и расчетливой оценкой: "стоящее, нестоящее внимания". Это фиксация вещей, людей, ситуаций и дистанцированное наблюдение за перипетиями их бытия. Внимание — процесс энергетический, напоминающий течение ровного потока. Нарушение такого течения в фехтовании предвещает смерть, — считается в дзэн-буддизме. Незаинтересованностью своей подобное внимание резко отличается от "научной объективности". Это эманация первичного мужского начала, качество артиста и воина, человеческая вариация солнечного света — ведь солнце тоже распространяет ровное внимание… на любой объект. Вот почему патриархальная культура придавала столь высокое значение функциям внимания — церемониалу, политесу, вежливости, учтивости и прочим "пустым формальностям". И когда началась избирательность внимания, то есть разделение объектов на «важные» и "менее важные", ритуал политеса подвергся резкой дифференциации. В Европе целование рук считалось проявлением высшего поклонения — руку целовали священникам, государям, суверенам. И когда в середине восемнадцатого века Людовик XV публично поцеловал руку мадам де Помпадур, судьба патриархальной цивилизации была решена: король признал придворную даму своей повелительницей, мужское начало потеряло самостоятельность. Вежливость по отношению к женщине объясняется не только поклонением, но и страхом, ибо — женщина чудовищно опасное существо, человеческая вариация луны, а мы живем в подлунном мире. Недаром сказал Экклезиаст: "…смотрю на мир глазами своей души и нахожу женщину горше смерти. Она есть охотничий силок…" Даже великие герои редко побеждали женщину, что касается обыкновенных мужчин — они просто дети в ее руках.

Занятный пример женского могущества дан в классической индийской книге "Двадцать два рассказа демона". Жил был в лесу возле Бенареса знаменитый на всю округу аскет: в часы досуга он прыгал по деревьям и катался верхом на тиграх, обычно же пребывал в состоянии «самадхи». Иногда поднимался, отщипывал пропитания ради кусочек коры. И вот одна блудница поспорила с принцем, что совратит сего аскета. Заметив дерево, с которого аскет отщипывал кору, она сунула конфету в это место. И началось постепенное, но довольно быстрое падение святого санниази, а кончилось дело тем, что он беспрерывно ползал на коленях перед блудницей, выпрашивая ласку.

И "теплый финик" напрасно надеется на милосердие нежных и мягких губ. Чем скорей мужчина избавится от заблуждения касательно женского сочувствия, отзывчивости и богатой эмоциональности, тем лучше. Вот, что писал Рембо в "Сестрах милосердия": "Но женщина, чрево, груда внутренностей, нежная отзывчивость… Ты никогда не была и не станешь сестрой милосердия, никогда не станут милосердными… Ни черный взгляд, ни живот, где дремлет рыжая тень… Ни легкие пальцы, ни роскошно сформированные груди".

Когда Рембо это писал, эмансипация только начиналась и миф о гонимых нуждой на панель бедняжках, о трогательных беззащитных созданиях, преследуемых свирепыми, похотливыми волками в человеческом обличье, был в полной силе. Камуфляж беззащитности, покорности, угнетения настолько привычен для всякой, жаждущей власти нации или общественной группы, что не стоит на эту тему распространяться. Эмансипация — процесс естественный: развитие женской ориентации у мужчин способствовало экстенсивности энергии у женщин, пока, наконец, Симона де Бовуар не воспела в книге "Второй пол" женскую независимость и эротическую сложность.

Роли переменились: когда-то бешеная фаллическая эрекция лишала женщин разума, теперь централизованное, уверенное в себе женское тело стало генератором сексуального притяжения. Но это не раскаленная секунда взрыва, это продуманное, выверенное притяжение бездны. Мозг, вагина — женские лунные субстанции.

* * *

Но, может быть, Она — спящая красавица и видит сумасшедшие сны, и поцелуй прекрасного принца разбудит ее? Маловероятно. Мужчины вымерли как мамонты, скажут женщины, жена есть жена, скажет Чехов, страдавший, согласно Леопольду Ранке, "комплексом зубастой вагины".

Грустная, вернее, нейтральная песня Василия Шумова ("Тургеневские женщины", альбом "Сделано в Париже"). "Дворянское гнездо", «Ася», "Первая любовь" — гордые, самолюбивые, страстные героини, полыхание багряных бликов в льдистой дискретности. Черт бы подрал советскую школу, испохабившую Тургенева "лишними людьми" и "не знающими, чем заняться, барышнями". В песне забавно сочетается богатое ассоциациями название и современная трудовая эмансипация. Они

Прогресс тургеневских женщин налицо: как и в девятнадцатом веке, они не отстают от жизни и в двадцатом. Безусловно отсталый Н.С. Гумилев интерпретировал их сугубо в патриархальном смысле:

Возможно, Василий Шумов не помышлял об эволюции образа, но просто в обычной для себя манере соединил нежное, старинное, мечтательное с трудовым порывом и асфальтовым катком. Конечно, имея таких друзей как Енюша Базаров (напрасно, кстати говоря, его, простого позитивиста, обвинили в нигилизме) тургеневсие женщины легко смогли бы докатиться до трудовой жизни. И все же последние строки песни наводят на иные мысли:

Возможно это донкихотское, истинно мужское желание разглядеть в мрачной, усталой от поисков нефти и укладки асфальта, креатуре пленительный архетип русской женщины? Непохоже, чтобы Василий Шумов, подобно капитану Лебядкину, боролся "за свободу социальной жены". Совдепия по-своему решила проблему женской эмансипации, бросив представительниц "прекрасного пола" (Ах, господин Талейран, зачем вы это сказали?) на Магнитку и в прочие интересные места. Глядя на фотографии в «Работнице» тридцатых годов, трудно поверить, что эти чумазые, широкоплечие бабы могли кого-то возбудить, кроме циничных сексопатов "божественного маркиза". Впрочем, они и не стремились к этому, судя по стихотворению Паши-трактористки ("Работница", 1939):

Паша стеснялась напрасно. Материалисты вполне позитивно относятся к этой части тела. Набоков в «Даре», касаясь диссертации Чернышевского, заметил, что пышная, полногрудая деревенская девица, в отличие от худосочных городских барышень, ассоциировалась у революционного демократа с экономическим благоденствием.

Чтобы разглядеть в искательницах нефти "тургеневских женщин", нужны хорошие глаза. Может, это эффектная диффузия разных понятий? Поскольку Василий Шумов ныне живет в стране экономического благоденствия и больших грудей (известен прикол американцев), я позвонил в Лос-Анжелос и наивно спросил, что он думает о женщинах и любви. Василий ответил в таком духе: проблема очень субъективная и персональная, а вообще он чувствует это лишь в глазах, полных любви, изучающих любовь. Ответ показался не менее наивным. Хотя… веди Шекспир написал загадочно: "Глазами слушать — тонкий дар любви". Но любовь редко встречается в современном мире, практичные женщины смотрят на мужчин как на фундамент, полезный инструмент, в лучшем случае, как на ребенка. А мужчины? Как поет Василий Шумов:

("Мужчины". Альбом "Сделано в Париже")

В подобных взглядах трудно распознать сияние любви.

Актерам, певцам, вообще людям сцены трудно идти против публики, которая смотрит на них, как на своих детей. Вот почему актер в комфортном климате аплодисментов так напоминает избалованного ребенка и потом точно так же капризничает в интервью. Публика, зрительный зал, общественное мнение, социум — все это понятия женского рода, независимо от грамматики, а следовательно выступления на сцене, прежде всего, инициация, а уже потом все остальное. Процесс инициации крайне упростился в современную эпоху, но вовсе не стал менее трудным. На сцене артист проявляется как личность, тот или иной человеческий тип. Если он не делает при этом экзистенциальных выводов о себе, значит он всего лишь… профессионал, выступающий за плату. И первый шаг в его инициации (это процесс медленный и мучительный) помогает выяснить более чем простой вопрос: есть у него сердце или нет, больное оно или здоровое.

Менее всего здесь имеется в виду медицинский или аллегорический смысл. Имеется в виду органический центр, связующий тело, душу и дух. Наличие этого органа проверяется в контакте с женщиной и социумом (если речь идет о мужчине), и в контакте с индивидом (если речь идет о женщине). Поэтому данная тема весьма важна в этюде о Василии Шумове, который не без оснований считает себя авангардным артистом.

Человек «бессердечный» или с "холодным сердцем" неспособен к любви, это сомнений не вызывает, зато вполне годится для секса. Значит ли это, что секс и любовь понятия противоположные? Пожалуй, да. Они разъединились довольно давно и продолжают удаляться друг от друга. В песне "Новая земля" (Центромания") есть такая строфа:

В этой мрачной и суггестивной образности утверждается жестокость ситуации: рациональный, агрессивный секс не имеет ничего общего ни с дионисийско-фавническим экстазом, ни с божественной нежностью афродизийских культов. Это научно познавательная деятельность, направленная на доскональное изучение проблемы: теоретиков и практиков равным образом интересует гомосексуализм трубадуров, африканское «мандинго», индийские, японские, китайские ритуалы, кундалини-йога и даосийская автоэротика. "Акулы секса" всеядны и «русалки» военизированы: достаточно взглянуть на боевую выправку фотомоделей или девиц в теле-шоу — взгляд сосредоточен, гибкие суставы и тренированный позвоночник обеспечивают эмиссию напряженных сексуальных волн. Большой секс, большой спорт, военно-полевая обстановка.

В десятые — двадцатые годы психологи и социологи приветствовали женскую и молодежную эмансипацию как реакцию на мужской интеллектуальный тоталитаризм. Знаменитый философ Макс Шелер назвал это «ресублимацией». Однако довольно быстро обнажилась рациональная основа стремления к молодости и здоровью. "Шелер восхвалил свободный спорт и свободную эротику, называя это "справедливым перераспределением жизненной силы" и "революцией против диктатуры интеллекта". Однако этим спортом, эротикой и культом молодости занимаются специально и профессионально. Мы свидетели агрессивной экспансии рационального интеллекта на источники жизненных энергий" (Людвиг Клагес. О космогоническом Эросе, 1935).

Эротика, здоровье, динамическая напряженность — состояния спонтанные, вне механического времени, которые нельзя вызвать искусственно и пролонгировать научным расчетом. К тому же состояния эти очень индивидуальны: что одному — здоровье, другому — болезнь, что одному — эротика, другому — полынь. Стандартизация «молодой» внешности, употребление одинаковых панацей при внешне одинаковых симптомах, одинаковых возбудителей предполагаемо одинаковых желаний, — все это объясняется типичным для современной цивилизации пренебрежением к любым качественным особенностям. Все это насквозь рационально, ибо рацио держится на периодичности, статистике и всеобщности. Откуда все это в традиционно «сердечной», эмоциональной сфере?

Подобная ситуация возникла давно, только взорвалась относительно недавно. Традиционная метафизика говорит об исчезновении элемента огня:

…Для новой философии сомнительно все. Элемент огня исчез совершенно. Солнце и земля потеряны, и никто не знает толком, где это искать. Так писал Джон Донн в "Анатомии мира" в конце шестнадцатого столетия.

Что означают слова "элемент огня исчез"? Элемент огня, граничащий со сферой луны (т. н. лунным небом) являлся "земным солнцем", сердцем мировой души, средоточием свободного разумного движения (греческий автодзоон). В человеческом микрокосме этот "тайный огонь в сердце" связывал материальное тело с телом души (эфирное тело) и, помимо всего прочего, определял нашу свободу выбора. И если этот огонь исчез, значит, в широком смысле, наше бытие утратило реальность, а в плане более конкретном мы подпали под безраздельное влияние лунного мозга, поскольку сердце потеряло власть над ним.

Это разговор долгий, потому выделим лишь одну тему.

Вот что писал знаменитый алхимик Ле Пеллетье: "Субстанция лунного неба, обволакивающая землю, пориста, податлива, беременеет при любом прикосновении и порождает призрачные силуэты и очертания вещей. Это в точности субстанция нашего мозга". Платоники считали, что сперма имеет мозговую природу, иначе говоря, частицы головного и спинного мозга вытекают в составе спермы. Этим объясняли необходимость целомудрия, равно как многие мозговые заболевания. Итак, исчезновение из сердца "элемента огня" привело к пагубным последствиям — полной или частичной утрате интеллектуальной интуиции, полной или частичной потере активной свободы выбора. Результат: подмена активного индивидуального мышления пассивным, комбинаторным, чьи законы одинаковы и обязательны для всех желающих думать; разрыв единства между интеллектуальной и эмоциональной сферами бытия, ведущий к постоянным конфликтам. Результат: децентрализованная материальность, однородная био-масса, отражающая, втягивающая, моделирующая любую трагедию, любой эксцесс.

Растворение человека в общечеловеческом достигается уничтожением дистанции между желанием и его исполнением. Если вы захотите поесть, опьянеть, послушать музыку, вы тотчас можете удовлетворить ваше желание, вам не надо, подобно Шуману, тащиться в дилижансе, чтобы в другом городе послушать известного органиста, нажмите кнопку и порядок. Это пластинка, запись, суррогат, скажете вы. А разве еда или алкоголь, которые вы покупаете, не такой же точно суррогат? Возразят: покупайте более качественное, зарабатывайте больше, поглядите какую шикарную бабу отхватил миллионер. Но в том-то и дело, что здесь нет качественного отличия. Все, что покупается за деньги, независимо от цены, отличается лишь количественно.

Для удовлетворения собственного желания нужны собственные усилия. Иначе до тех пор будешь потреблять копии и суррогаты, пока сам не превратишься в собственную копию. И если бы это касалось области желаний физических. То же самое с «потребностями» психическими и умственными. Проблема выбора сложна и зависит от нелегкого понимания внутренней судьбы. Но мы не даем себе труда и досуга поразмыслить над этим. Желание есть нечто, требующее удовлетворения — современная аксиома. Рынок предлагает товары на любой вкус: хотите стать врачом, инженером — пожалуйста; ростовщиком, шулером — пожалуйста; йогом, даосом, колдуном — ради Бога. Не ходите в библиотеки, не тратьте времени — компьютерная сеть предоставит любую информацию.

И так далее.

Совершенно ясно: секс — суррогат любви, информация — суррогат знания. Легко представить, к чему ведет беспрерывное впитывание, потребление, консумация — к чудовищному дисбалансу. Вытесняемые из жизни спонтанность, непосредственность, экспансивность в бесцельности своей взрываются насилием, терактами, вспышками религиозного фанатизма, эксгибицией подавленного бешенства — "в нашем вагоне взбесился слепой". Зачем? Ради питания однородной фонетической массы "новостей":…при взрыве погибло сто человек, лейбористы заявили протест в палате общин, известная исполнительница стриптиза ушла в монастырь, электробритва «Филипс»… Создается впечатление, что все мы — дети и взрослые, мужчины и женщины функционируем ради этой всеядной видео-фонетики, для которой жизнь и смерть, пол и возраст едины. С одним, пожалуй, исключением: она пока еще предпочитает смерть, наслаждается авиакатастрофой и с удовольствием занесла бы приключения барона Мюнхаузена в книгу рекордов Гиннеса.

Великая Мать — апофеоз красоты пожирающей, зубастая вагина, акула секса, "черная вдова", ненависть к фаллическому началу, сладострастное уничтожение мужчин — романтика, продукция метафорического механизма, персонификация врага. Но как бороться с безликой, клейкой, децентрализованной структурой, с белесым, пористым "лунным небом"? А. Ф. Лосев назвал современную жизнь"…ускользающим от мысли каким-то смутным пятном существования неизвестно чего". В двадцатые годы Ф. Т. Маринетти призывал уничтожить музеи, разбомбить Рим и Флоренцию — справедливое требование с точки зрения тогдашнего авангарда — нельзя жить художникам, задыхаясь под тысячелетними грудами шедевров. Сейчас на подобный призыв, после бормотаний о варварстве и великом культурном наследии, отреагировали бы примерно так: а кто оплатит это грандиозное шоу? Да и к чему бы привела реализация «проекта» Маринетти? Поплакали бы, поохали, построили бы новые "культурные центры" да и заполнили произведениями искусства других рас. А современные художники продолжали бы производить концептуальных и технических монстров, коими набиты последние венецианские бьеннале, дабы "идти в ногу со временем".

Но стоит ли маршировать с таким начальником? Задача авангардного артиста, похоже, требует иных решений. С чисто художественной проблематики акцент переместился на экзистенциальную суть. Раньше было достаточно изучить опыт предшественников и двигаться дальше. Не говоря уже о сомнительной полезности такого изучения, в нашу эпоху тотального интерпретаторства это просто невозможно: любой предшественник распадается, разобранный до косточек критикой и масс-медиа. Для артиста, если его не прельщает карьера "теплого финика", а затем выплюнутой косточки, его произведения должны стать шагами на пути сугубо человеческой инициации. Что это значит? Если в прошлом инициация была необходима для более высокого статуса в какой-либо области, сейчас речь идет о защите своего индивидуального бытия и постижения "свободы выбора". И прежде всего, самоориентация. Надо распознать, кем ты являешься и кем ты хочешь быть. Ведь независимо от пола и возраста, человек может обнаружить, что он: избалованный ребенок, сварливый старик, базарная баба и т. д.

В нынешней ситуации не поможет "Письмо провидца" Рембо, манифесты Маринетти и Бретона, так как дело касается выживания индивида, не его экспансивной деятельности. Децентрализованная, рациональная материя коррозирует душу, гасит отблеск "тайного огня", если он еще тлеет в сердце. Восприятие других (не своих) произведений, сколь бы не были они значительны, проясняет, направляет, но не решает дело самореализации. Работа над собственными произведениями, конец работы (довольно условный) отражает степень коррозии, перипетии борьбы художественного и социального «я», победы и поражения self. Это не имеющий завершения динамический процесс, особенно для рок-музыканта: его произведение не начинается с тех или иных вариантов разработки текста, мелодии, инструментальных эффектов и не кончается исполнением композиции на сцене. Музыка входит, действует, изменяет жизнь, каждое исполнение — не интерпретация и не коррекция, но продолжение творческого процесса. Хороший ли он композитор и певец или нет, проверяется не критикой и не реакцией публики, но позитивными изменениями в его человеческой композиции. Если он в процессе работы обретает духовную и душевную независимость, если может спокойно пренебрегать любым тяготением, «проплывать» мимо соблазнительных наживок, спокойно идти на встречу неприглядностям, отвращениям, опасностям, — значит он в нормальной художественной кондиции. Для этого необходимы (я стараюсь быть максимально субъективным) сдержанность по отношению к любым интеллектуальным, этическим и эстетическим концепциям, и вытеснение памяти активным вниманием. "Где нам найти Колумба, который забудет для нас целый континент?" — вопрос Аполлинера всегда актуален. И дальше: "Терять, но терять реально… Чтобы освободиться для новых находок". Непрерывное функционирование памяти притупляет остроту восприятия, рассеивает внимание, смешивает конкретное впечатление о людях и вещах с воспоминаниями о них. Музыканту хорошая память приносит немало вреда: сочиняя, проигрывая, прослушивая новую композицию, он опасливо соображает, не похоже ли это на что-нибудь, не проскользнет ли невольный плагиат, достаточно ли «оригинальна» его пьеса. Но если он сам «оригинал», любое его сочинение будет оригинально, перепиши он хоть "Песенку герцога" из «Риголетто».

Вышесказанное оправдывает, на мой взгляд, сомнительную идею художественного творчества в нашу эпоху. Под объективами телекамер или в отсутствии оных, в забвении или под градом вопросов интервьюеров, под свистом, шиканьем или аплодисментами публики, артист должен оставаться в нейтральной зоне, на пустынном острове посреди безлюдья или толпы. Для чего? Для развития вертикального измерения своего бытия, независимо от мнения "горизонтальных людей в одной плоскости".

Надо прослушать этот блюз (Горизонтальные люди", альбом "Брюлик"). Первая строчка вполне относится к самому автору: "Ты совсем непохож на стандартных ребят". И хотя это сказала она, "вставая с постели", и ее слова могут вызвать всякие ассоциации, небрежность следующих строк вносит некоторую холодность:

Очень красивый, мягкий, медлительный блюз заигрывает с нашей грустью и вовлекает в свою пастораль, пробуждая образы длинных густых ресниц или рыжеватых предгорий в голубом предрассвете. Медлительность обнажает голосовой тембр в его несколько хриплом, усталом спокойствии.

Кто такие "стандартные ребята", понятно из песни "Формула один" того же альбома:

"В результате получается"… понятно что. Это песня, "конечно же", о любви, но герой пребывает со своей партнершей в довольно неопределенной близости или дальности. Повторы "конечно же" выражают снисходительность или сдержанность. Песня любопытна вот в каком плане: в отличие от равнодушных фиксаций, игровых вариаций с деталями откровенными, в известной мере, циничными, весьма характерных для стилистики Василия Шумова, здесь приближение к лиричным, даже трогательным интонациям. Песня почти о разлуке, почти о любви, почти о печали:

В этой композиции проявлены качества, необходимые, на мой взгляд, современному артисту: курс между отчуждением и приближением, дистанция, активное, так сказать, вежливое внимание, создающее атмосферу многозначности объекта и не допускающего прямого перемещения текста в какую-нибудь ежедневность. Артисту следует избегать слишком человеческого стремления близости желанных объектов и отторжения объектов «безобразных» — тогда, в нейтральной зоне внимания, проявится жизнь, то есть подвижная и свободная многоликость людей, вещей и ситуаций. Надо не бояться капризов и непредсказуемости женщин, попадающих в сферу внимания, но поощрять таковые, не познавать параметров изменчивости, но умножать. «Стюардесса» — идеал взлета, "акулы секса" — идеал гибели, а всякий идеал слишком авторитарен. Женщина — не сестра милосердия. Лучше иметь о ней как можно меньше «информации». Достаточно знать, что она сказала, вставая с постели.