Вернувшись из Крыма, я снова принялся учить курсантов.
Сказать откровенно, мне это занятие очень надоело. Скучно! Мне хотелось летать далеко и долго. А в школе — нельзя. Летай, пожалуйста, над аэродромом. А дальше никуда.
Стал я думать, как бы переменить работу.
Скоро мне пришлось познакомиться с полярным летчиком Анатолием Дмитриевичем Алексеевым. Рассказал он мне об Арктике.
И с тех пор неудержимо потянуло меня туда. Манили к себе необъятные просторы, глухая тайга, угрюмый северный океан, незаходящее солнце, вечные льды, белые медведи… Стал я мечтать о полетах в Арктику.
Бросил школу и перешел на работу летчиком в полярную авиацию.
С тех пор вот уже пять лет я — полярный летчик. За это время много было со мной всяких случаев. Всего не расскажешь в одной книге. Поэтому остановлюсь только на самом интересном.
_____
Вот, например, такой случай. Летели мы на большом морском самолете в Карском море. Наш самолет был гидропланом. Он мог садиться только на воду и взлетать с нее же. На таком самолете можно не только летать, но и плавать, как на глиссере. Внутри него просторно и светло, как в комнате. Кроме двух летчиков, которые по очереди вели самолет, там были еще два механика, на обязанности которых лежало следить за работой моторов, и штурман, отмечавший на карте направление, по которому должен лететь самолет.
Итак, мы летели над морем, держа курс на остров Диксон.
За штурвалом самолета сидел летчик Матвей Козлов. Вдруг он заметил, что наш компас не работает. Что с ним случилось, неизвестно. Только стрелка стоит, как мертвая!
Матвей со злости колотил по несчастному компасу кулаком. Толку никакого. А без компаса, вы знаете, ни плавать, ни летать нельзя. Как же узнаешь, в какую сторону летишь? Вез компаса сейчас же заблудишься. Хорошо, что мы были недалеко от берега.
Повернули обратно и стали искать тихое местечко, где бы сесть и починить компас.
В океане гулял шторм. Огромные волны накатывались на голый, каменистый берег и отступали, оставляя на скалах комья белой пены. На такие волны нельзя садиться — разобьешь самолет. А садиться непременно нужно — у нас мало оставалось бензина.
Наконец Матвей увидел какую-то речку, впадавшую в океан, и решил посадить машину в ее устье. Нам казалось, что волны не заходили в реку.
Матвеи выключил моторы и стал снижаться. Едва коснулись воды, как машину подбросило вверх. Волны так яростно колотили самолет, что казалось, нас бьет о камни и вот-вот разобьет в щепки.
Пришлось снова дать моторам полный газ и подняться в воздух.
Положение становилось отчаянным: и лететь нельзя без компаса и садиться некуда.
Еще через полчаса полета увидели недалеко от берега стоявший на якоре большой пароход, а рядом с ним баржу. Это было для нас спасением. На пароходе, наверное, есть бензин, необходимый для наших моторов. Там же мы могли бы починить компас.
Сделали два круга над пароходом, а волны снизу грозятся: попробуй, мол, сядь!
Матвей осторожно попел самолет вниз. Коснулся одного «гребешка»… Сначала подкинуло, потом опустило и начало «болтать».
Зеленая холодная вода хлынула в рубку. Матвей только фыркал, когда соленые струи попадали ему в лицо. Ему удалось удержать самолет носом к волнам, и они, прокатываясь вдоль по самолету, не заливали его. Но мы уже успели вымокнуть до нитки.
Матвей крикнул мне, чтобы я взял штурвал, а сам пошел в радиорубку переодеться — сменить мокрое платье.
Едва я уселся за штурвал, как самолет вдруг накренился. Одно крыло покрыла волна, и я почувствовал, что весь самолет боком катится под воду. Стиснув зубы, чтобы не наглотаться морской воды, и зажмурившись, я мертвой хваткой вцепился в штурвал.
— Закрой газ! — крикнул Матвей.
Моторы остановились, самолет выплыл и сам повернулся носом к ветру…
На пароходе видели наше бедственное положение, но ничем помочь не могли. Мы боялись подойти ближе. Волнами нас могло бы стукнуть о пароход и разбить в щепки.
С парохода спустили катер, и несколько матросов, отчаянно борясь с волнами, подплыли к нам, чтобы бросить конец каната и взять на буксир. Но ветер отогнал и нас и лодку с матросами далеко от парохода, и там не знали, кого спасать прежде — матросов или нас.
Наконец нам удалось подойти к корме баржи, где ветер был тише и волны не так били. С баржи нам кинули сразу три каната — два пеньковых и один стальной.
Привязали самолет к этим канатам и по ним же взобрались сначала на баржу, а потом и на пароход.
Трое суток был шторм.
Три ночи мы не спали, а смотрели с борта парохода, как постепенно гибла наша машина.
Мы бессильны были спасти самолет. На этот раз свирепая стихия взяла верх над человеком.
Когда шторм утих, на присмиревших волнах качался наш самолет, поврежденный настолько, что на нем летать уже было нельзя.
Его втащили на баржу, а мы из летчиков превратились в моряков. Целых два месяца пришлось проплавать, пока пароход окончил свой рейс и привез нас в Тобольск, где мы принялись за починку самолета.
_____
Однажды мне поручили перевезти на гидроплане из Балаганска в Усть-Кут четырнадцать пассажиров.
Балаганск стоит на реке Ангаре, а Усть-Кут — на Лене. Между этими двумя реками тянется полоса суши шириной в двести пятьдесят километров. Перелететь это расстояние при хорошей погоде — очень нехитрое дело. И я не беспокоился.
Утром самолет заправили горючим, пассажиры уселись, и я взлетел.
Немного погодя в воздухе стали попадаться клочки тумана. Потом он стал сплошным, а только вершины гор поднимались из белого моря облаков. Внизу ничего не было видно.
Но моим расчетам, самолет уже был над Леной. Но как сядешь в таком тумане? Ведь это все равно, что садиться впотьмах.
Будь я один в самолете, можно бы рискнуть сесть. Но сзади меня сидели пассажиры, среди них были маленькие дети. Я не имел права рисковать жизнью людей. Я должен доставить их на место целыми и невредимыми.
Не чуя беды впереди, я приказал перед отлетом не наливать в баки много бензина. Путь ведь очень короткий. Каких-нибудь два часа.
А туман все сгущался. Что же делать, однако, если выйдет весь бензин? Куда садиться?
И неизвестно еще, что внизу — вода или суша. Хорошо, если вода. А если земля? Ведь на нее на лодке не сядешь.
Думая так, я оглядывался по сторонам. Заметил, что в одном месте полоса тумана гуще, чем в других. Подумал: если туман здесь гуще, значит внизу река.
Повел самолет над этой полосой. Напряженно вглядывался вниз, не будет ли в тумане «окошка». И действительно, через несколько минут окошко нашлось, и в нем мелькнула вода.
Значит, все в порядке. Летим над Леной!
Потом вдали показалась открытая от тумана вода. Я направил туда самолет и оказался над рекой. Только что́ это за река?. На Лену не похожа. Раздумывать было некогда — бензин весь. Но я уже не волновался. Знал: раз внизу вода — значит, сяду. Оглянулся назад. Ребятишки спали за спинкой моего сиденья. Пассажиры спокойно дремали или закусывали, переговариваясь знаками. Моторы с их шумом мешали говорить. Лица у всех были спокойные. Никто не подозревал, какая беда надвигалась на всех… Я посадил самолет у какой-то глухой деревушки.
Когда на берег прибежал народ, я спросил, далеко ли до Усть-Кута. Никто не знал, что это за место. Оказалось, что никакого Усть-Кута поблизости и не было. А мы сидели не на Лене, а опять на Ангаре, только гораздо дальше от места, где был Балаганск. Заблудились в тумане…
_____
В том месте, где Лена впадает в океан, находится множество маленьких островов.
Один из этих островов называется Дунай.
Добраться до него можно или на лодке, или зимой по льду.
Пароход к Дунаю подойти не может — мелко.
В 1933 году на Дунае построили радиостанцию и поселили трех зимовщиков. Их перевезли туда зимой на собаках.
Сначала им жилось ничего, а потом вдруг радиостанция на Дунае замолчала. И никто не знал, что сталось с зимовщиками.
Может быть, зимовщики заболели? Может быть, у них нет продовольствия и им грозит голодная смерть? Нужно как можно быстрее снять их с острова. А как это сделать? На лодке плыть долго. Пароход к острову подойти не может. Решили послать самолет. Полетел я на Дунай за зимовщиками…
Только вот беда: долго не удавалось найти этот островок среди множества других. Их внизу пропасть, и который из них Дунай, неизвестно. Понимали, что где-то здесь близко, а где? Искать мешал туман. А когда попробовали сесть, то наткнулись на мель. Еле выбрались опять в воздух.
Пролетая над одним островом, увидели внизу на отмели какие-то странные предметы. Нам показалось, что это лежат ржавые железные бочки.
Я подумал: может быть, где-нибудь разбило баржу, волнами принесло сюда и выбросило на берег эти бочки. Решил снизиться и посмотреть поближе. Но вдруг бочки зашевелились и подняли кверху страшные, клыкастые морды.
Это были совсем не бочки, а моржи…
А Дуная все не было. Куда он девался?
Наконец механик увидел внизу что-то похожее на дом. Вернулись и еще раз прошли над этим местом. Действительно, белые метеорологические будки. Дунай!
Но как сесть? Со стороны моря большие волны, а со стороны реки, должно быть, мелко. Некуда садится!
Однако людей нужно спасать. У них ведь вся надежда на нас.
Рискуя разбиться, сели на мелком месте. Бросили якорь. На берегу суетились в страшном беспокойстве три человеческие фигуры.
Мы спустили с самолета резиновую лодочку; в нее сел мой помощник. Спустя час на самолет поднялись зимовщики. Они были очень бледные, худые и слабые. Им пришлось полтора месяца питаться одним моржовым мясом, а из остальных продуктов остался всего лишь маленький мешочек пшена. Они его не ели — берегли на случай, если кто-нибудь заболеет. Моржовое мясо очень жесткое и грубое. Его даже здоровый человек с трудом ест, а больному совсем невмочь.
Наш самолет прилетел во-время.
_____
Однажды я сделал посадку в устье реки Олеши.
Бросил якорь, и всем экипажем вышли на берег.
На берегу — якутская деревня.
Остановились на ночь в большой чистой избе старого якута. Он кормил нас гусятиной, а мы его угощали хорошим табаком и московскими конфетами.
Весть о нашем прилете разнеслась далеко по тундре.
Люди приезжали издалека только затем, чтобы посмотреть диковинную птицу — самолет — и людей, прилетевших из красной Москвы.
Утром к нам пришел якут с больным, измученным лицом. Правая рука у него была завязана тряпкой. Он ходил на охоту и изуродовал руку. Разорвалось ружье.
Я осмотрел руку. Она была опухшая, синяя. Начиналась гангрена, и якуту грозила верная смерть.
— Полечи, — сказал якут.
Но какой же я доктор? Нужно было отвезти больного в Тикси — там больница. Но якут не захотел лететь на самолете: боялся. Протягивал ко мне руку и настойчиво повторял:
— Полечи сам!
Жалко мне стало якута. Погибнет ведь!
На самолете у нас была аптечка и кое-какие хирургическое инструменты. Я велел принести их.
Услышав, что я хочу «резать якута», мои механики испугались и убежали из дома. Страшно показалось живого человека резать. Да я и сам побаивался. Никогда ведь не приходилось еще делать операцию.
Мы остались втроем в комнате: я, мой штурман Штепенко и больной якут. Прокипятили инструменты и стали готовиться к операции. Руку якута отмыли горячей водой и спиртом. Я волновался, потому что знал, как будет больно якуту. Потом подумал: лучше ему помучиться — зато, глядишь, жив будет.
Больной мне попался на редкость терпеливый. Он сидел на табуретке, прислонившись к стене, чтобы не упасть. От боли у него, должно быть, кружилась голова. Нахлобучив шапку на глаза, чтобы не видеть, как я буду резать руку, якут пел на своем языке какую-то песню. Зачем он пел, не знаю.
И чем ему больнее было, тем громче пел…
Я отрезал якуту два пальца и забинтовал руку…
Вот так поневоле мне пришлось стать доктором.
_____
Был конец зимы. На маленьком сухопутном самолете я вылетел из Усть-Порта вдоль берега Енисея в Дудинку. Со мной летел механик Исаев и пассажир — женщина Остроумова.
Путь был недалекий, погода хорошая, и мы вылетели, как на прогулку.
Но вскоре вдали показалась какая-то подозрительная дымка; немного погоди самолет стало сильно качать. Надвигался туман, и я еле-еле различал внизу берег реки.
Ветер все крепчал и наконец стал настолько силен, что Остроумова едва не вылетела из кабины.
Делать нечего, нужно садиться и переждать туман. Сели на лед недалеко от берега. Ветер настолько разыгрался, что боялись за самолет: как бы его не унесло. У нас были с собой лыжи. Вкопали их стоймя в снег и привязали самолет.
Дожидаясь, пока лыжи вмерзнут в снег и укрепятся, мы втроем целых пять часов держали самолет руками.
Стало холодно. Сидели под хвостом и, чтобы согреться, пели песни. По-настоящему пела одна Остроумова — у нее голос хороший. А мы ей подтягивали козлиными голосами…
Когда и песни перестали помогать, решили что-нибудь изобрести и укрыться от холода.
Я вылез было на крутой берег, но ветер сшиб меня обратно вниз.
Взяли палки от лыж и стали с механиком копать в крутом снежном берегу пещеру.
Выкопали. Правда, очень маленькую. Втиснулись туда втроем. Я свернулся клубком и уснул. Механик приткнулся ко мне.
Остроумова всю ночь не спала: отгребала снег от входа. Заметет — и не вылезешь!
Утром пурга усилилась. Мы принялись расширять наше логовище.
Принесли из самолета примус, которым разогревают мотор перед полетом. Сначала растопили в чайнике снег, а потом вскипятили чай. Немного согрелись. Мне очень курить хотелось, а нечего. Высыпал из кармана крошки, смешал с оставшимися крупинками табака, просушил на примусе и закурил.
Настала вторая ночь. Сквозь сон слышал, как Исаев взял у меня из кармана спички и зажег примус. Он то загорался, то опять гаснул.
В нашей пещере стало тепло. Потолок и стены подтаивали, и на нас лились потоки воды. Скоро мы совсем вымокли.
Снаружи с прежней силой свирепствовал ветер.
Под утро примус погас. Исаев разбудил меня и спросил, есть ли у меня еще спички. У меня больше не было. Пришлось сидеть в темноте и чувствовать, как постепенно стынет воздух в нашей пещере.
Мокрая одежда стала обмерзать.
Утром я вылез наружу посмотреть самолет. Его замело снегом.
На ледяном ветре моя одежда замерзла и стала, как железная, — совсем не гнулась.
Третьи ночь была самая страшная. Было очень холодно и хотелось есть. Питались снегом…
На рассвете Исаев услышал вдалеке собачий лай. Потом услышала Остроумова и я. Нас ищут!
Я высунулся в отверстие пещеры и увидел сквозь пургу очертания собачьей упряжки. Раздался выстрел. Мы в ответ закричали хором. Упряжка подъехала к нашей пещере. Послышались знакомые голоса.
Через полчаса мы уже ехали на собаках в сторону Дудинки.
Скоро нам попалась на дороге охотничья изба. В ней было тепло. Даже жарко.
Разделись, напились горячего чаю и повалились спать.
Спали почти два дня, пока бушевала пурга.
Когда она утихла, мы вернулись к самолету и через час были в Дудинке.
Там решили, что мы заблудились, и выслали на поиски нас людей с собачьими упряжками. Они разъехались во все стороны.
Одна из них и нашла нас.