Ванюшка принес чабреца духовитого. До чего же пахнет он хорошо! У нас его не зря же богородской травой зовут. Спать на такой ароматной перине одно удовольствие. Да еще после столь мучительного похода по таежным дебрям.

В доме у Федула все было точно так же, как и в наших старинных кержацких домах: сени просторные с примыкающими к мим кладовками, черная изба-кухня и горница. В кладовках и комнатах полнейший порядок, словно хозяева только что отлучились ненадолго, если не считать того, что истлело все тряпье. В кути у русской печки, массивной и тяжелой, как танк, аккуратно расставлены чугунки и кастрюли на широких лавках, в запечье сложены ухваты, сковородник и деревянная лопата ставить тесто на под и вынимать испеченный хлеб, над лежанкой-ленивкой вбитый в потолок кованый крюк, на котором качалась зыбка… В горнице большой стол, самодельные деревянные кровати, обшитая железом круглая печка-голландка…

Мы расположились на полу. Тучи только попугали нас: ветер унес их куда-то за горизонт.

Утром Ванюшка встал чуть свет, быстро позавтракал. Рюкзак его был уложен еще с вечера. Взял он с собой еды на три дня, Кольчин морской бинокль, ружье, патронташ и Дружка. Проводив его за порог, мы опять спать завалились. Какая благодать, когда можно поваляться вот так сколько тебе захочется!

Кольча проснулся раньше нас с Галкой. Пристал ко мне: пойдем да пойдем осмотрим окрестности, пробы на гольце возьмем. Я отказался. У меня все тело болело и ныло, особенно руки и спина. На моей спине словно дрова кололи — намаял рюкзаком и ружьем.

— Дай поспать! — взмолился я, отбиваясь от Колокольчика.

А он прилип ко мне как смола. Поставил в пример академика Сеченова, который по 16 часов в сутки якобы вкалывал и дико презирал всех лентяев и лежебок. Потом Кольча вспомнил про жирафа. Оказывается, жирафу вполне достаточно поспать двадцать минут, и он снова бодр и полон сил. А вот змея дрыхнет 22 часа в сутки.

Я разозлился и больно лягнул Кольчу. Тот наконец оставил меня в покое и удалился. Галку тормошить он не посмел. Она и так каждый день недосыпает: раньше всех встает завтрак готовить и спать ложится позже. Надо перемыть посуду. Кольча попробовал было ей помочь однажды, но она не приняла его помощи. Я слышал, как она тихонько бросила ему: «Хочу себя испытать на излом, как ты выражаешься. Понял? Ну и отвали, пожалуйста!»

Полазил Кольча по чарану, еще не успевшему отряхнуть с себя утреннюю росу, оглядел близкий голец, похожий на огромную муравьиную кучу, попил ледяной воды из родничка неподалеку от Федулова дома и сел писать свой путевой дневник. Кстати, на первой странице он еще дома старательно вывел красной тушью высказывание знаменитого русского путешественника Н. М. Пржевальского: «Ценою тяжелых трудов и многоразных испытаний, как физических, так и нравственных, придется заплатить даже за первые крохи открытий». Это у Кольчи как эпиграф.

Что верно, то верно сказано. Ничего мы еще ровным счетом не открыли, а трудов эта затея стоила нам страшенных и мучений «многоразных» тоже приняли под завязку…

В общем, сидит Кольча за своим дневником, описывает Федулову пустынь, вспоминая рассказы дедушки Петрована, и воображение рисует ему картины давно минувшего.

Добрый молодец, похожий на былинного богатыря Микулу Селяниновича, пашет сохой землю. Заколосилась рожь на чаране, никогда не видевшем земледельца. Урожай сказочный.

А у эвенков — беда. Зима выдалась буранная, снегу навалило очень много, и лег он на заледь, сковавшую землю, осенью дожди холодные хлестали. Не могут прокопытить эту толстую корку олени, добраться до ягеля. Дикие стада уходят искать корм в другие места, домашние мрут от голода. На ближнем эвенкийском стойбище люди в отчаянии. Все племя ждет голодная смерть.

Федул мчится на собаках спасать своих соседей. Переднюю упряжку ведет его работник эвенк, которого он больного подобрал в тайге и вылечил, поставив на ноги. На задней упряжке сидит сам хозяин. В караване несколько нарт, и все загружены мешками с мукой.

Федул учит эвенкийских женщин печь лепешки, угощает детей картошкой. Все в восторге от его еды, не знают, как и отблагодарить своего благодетеля. Но ничего не берет у них Федул.

Повеяло весной. В доме Федула свадьба. Шаман выдает за лючи свою единственную дочь. Неслыханное дело!

Дом еще не этот, большой, доживший до наших дней, а поставленная на скорую руку изба. Тесно в ней, гостей много съехалось, гулеванят на вольном воздухе.

Лето. С помощью своих друзей эвенков Федул засеял большую пашню. Урожай обещает быть не хуже прошлогоднего. А к началу уборки надо успеть дом поставить. Настоящий дом. И эвенки охотно помогают Федулу — только знай руководи, показывай.

Шаман заговаривает ошкуренные бревна, потрясая над ними бубном, посыпает их каким-то пеплом, чтобы века они не знали, чтобы их ни жук-короед не точил, ни сырость-гниль не брала, не расшатывал таежный бродяга буян-ветер…

Пишет Кольча и не замечает, что перед самым носом у него зашевелился высокий густой пырей. Мелькнул в траве бурый живой комочек.

Поднял Кольча голову, хотел посмотреть на дом Федула, описывая его, и увидел медвежонка в нескольких шагах от себя.

— Принц таежный! — вскочил Кольча.

Зыркнул глазами по сторонам: нет медведицы. Он заблудился!

— Сфотографируемся и отпустим! — сказал себе Кольча и кинулся за медвежонком.

Тот изо всех сил задавал лататы, смешно подбрасывая жирный зад. Но Кольча бежал резвее, расстояние между ними стало быстро сокращаться. Звереныш кинулся к толстой сучкастой сосне, одиноко стоявшей на чаране. Кольча и глазом не успел моргнуть, как он по-кошачьи проворно вскарабкался на дерево.

— Теперь ты от меня никуда не уйдешь! — Кольча подпрыгнул с разбегу, ухватился за толстый сук и полез на сосну.

А в это время поднялась дремавшая в траве мамаша и поковыляла разыскивать свое дитя. Запах повел ее к сосне.

Кольча успел уже поймать медвежонка и сел с ним в обнимку на сук, свесив ноги. Всхрапывая, медвежонок кусал его беззубым ртом, яростно отбивался передними лапами.

— Я же тебя не в лапшу! — смеясь, уговаривал Кольча.

А мать уже подбегала к сосне.