Басманка наша — старая таежная деревня. Раскинулась она по-над речкой Чистюнькой на раздольной елани — луговине. Чистюньке будто не хочется убегать отсюда — на краю елани у кедровника оглянулась и снова к деревне направилась. Сама подковой выгнулась и улицы наши тоже подковой выгнула на счастье.

Как и у многих таежных деревень, в Басманке только две улицы, хотя тайга к речке дома не прижимает, места хватает. Это сами люди к речке придвинулись. Раньше-то как было? Все на лодке. Сено вези на лодке, на охоту или на рыбалку — на лодке, по грибы, по ягоды или шишковать — тоже на лодке. А зимой по льду на санях. Вот и получается, что Чистюнька была для таежных жителей кормилица, и поилица, и дорога… Да и жить у речки всегда приятно. Глаз людской радует.

Красивые у нас места. Куда ни глянь — залюбуешься. По одну сторону деревни кедровый бор шумит, а по другую — тайга белая. Одни березы. Высокие, прямые, толстые. Стоят как мраморные колонны. Сучья высоко, ствол весь голый. Зайдешь летом в нашу белую тайгу, а она вся изнутри светится. Благодать!..

С севера деревню прикрыл своей могучей каменной грудью кряж Гляден, а на востоке поднялась поросшая елями зеленая Зорянка — гора. Взметнулась она в излучине Малинового озера и летом, кокетливо прихорашиваясь, глядится не наглядится в его синие воды.

Зубчатая макушка Глядена похожа на гребень драчливого петуха. Летом это не так бросается в глаза, пихтовый стланик скрадывает. А зимой, словно стыдясь этого сходства, Гляден то и дело натягивает на зубчатую макушку плотную пелену морозного тумана. Сегодня он тоже весь будто задернут белой пеленой. Мороз у нас завсегда туман за собой тащит. И чем крепче мороз, тем сильнее туман. Мы умеем без градусников температуру определять. По тому, как лежит туман, например. Да много есть всяких способов. Дунешь, и если воздух гулко так зашелестит, словно лист фанеры по снегу тянут, значит, за пятьдесят перевалило.

— Шелестит! — дунул я, когда мы вышли на улицу и направились к дедушке Петровану.

— Не замерзнем! — поднял воротник своей медвежьей дошки Кольча.

Маленький, худенький, он в своем меховом одеянии и собачьих унтах похож до смешного на пушистый колобок — не идет, а катится в густом тумане. На улице белым-бело, будто попали мы в облако. Провода над головами у нас, увитые белой куделью куржака, точно толстенные канаты. На воротах, на столбах заплотов пышные белые папахи.

— Белое безмолвие! — крутит головой Кольча. — Последняя тихая зима…

Кто бы мог подумать, что нашей Басманке, в которую летом можно попасть только самолетом, как в песне поется, на роду написано стать городом. Оказывается, наш Гляден битком набит железом. А мы все удивлялись, почему в него каждый раз лупят молнии… Когда к нам подойдет железная дорога, возле Глядена встанет горно-обогатительный комбинат.

— Вот будет дело, если мы на золото выйдем, парни! — разглагольствует по обыкновению Кольча. — Это будет наш вклад в строительство. Верно, парни?

Ванюшка вдруг расхохотался.

— Не поймал еще куренка, а начал уже щипать!