Ночью на 10 октября 1943 года меня вызвали в Москву. Надлежало явиться в Ставку Верховного Главнокомандования. Вызов был сделан по распоряжению И. В. Сталина. Причину вызова я знал, поскольку мне предлагалось подготовить предложения по выводу транспортных судов из Арктики. Однако дело было не только в предложениях. Несомненно, предстоял малоприятный для меня, как для командующего флотом, разговор, связанный с положением на коммуникациях Карского моря. В течение нескольких дней оттуда вновь поступили сообщения о чрезвычайных происшествиях: сначала там погиб на мине транспорт «Архангельск», затем были атакованы фашистскими подводными лодками и также погибли транспорт «Киров» и один из сопровождавших тральщиков.

Перед моим отъездом мы обсудили на Военном совете все, что касалось действий, трудностей, ошибок, нужд и возможностей Северного флота.

Выглядело это за девять месяцев текущего года так.

* * *

Обстановка в операционной зоне Северного флота к началу 1943 года сложилась явно в нашу пользу. Не сумел изменить положение и приход в северные норвежские шхеры крупнейшего фашистского линкора «Шарнгорст» с группой эсминцев, хотя это значительно увеличило на театре силы противника, действующие на морских коммуникациях. Теперь гитлеровцы располагали здесь довольно мощным отрядом крупных надводных кораблей в составе линкоров «Шарнгорст» и «Тирпиц», тяжелых крейсеров «Лютцов» и «Адмирал Хиппер» и вдвое большим, чем в

[168]

прошлом году, количеством эскадренных миноносцев. Кроме того, противник имел в своем распоряжении для действий на коммуникациях в нашей зоне до сорока подводных лодок и специальную группу самолетов-торпедоносцев.

Несмотря на это, мы провели в течение первых трех месяцев три набеговые операции надводных кораблей (лидера и эсминцев) на морские сообщения противника и вскоре регулярно стали наносить массированные удары торпедными катерами по фашистским конвоям в прибрежных районах Северной Норвегии. Продолжали успешно действовать наши подводные лодки и авиация, в составе которой появились штурмовики. В общей сложности за девять месяцев, самостоятельно и в совместных операциях, разнородными силами Северного флота было уничтожено или повреждено свыше девяноста транспортных судов и шесть кораблей противника.

Именно в это время еще восемь кораблей, частей и соединений североморцев стали Краснознаменными (12-я бригада морской пехоты — командир бригады полковник В. В. Рассохин, отдельный артиллерийский дивизион — командир дивизиона майор П. Ф. Космачев, тральщик № 32 — командир корабля капитан-лейтенант И. И. Дугладзе, подводная лодка «Щ-403» — командир корабля капитан 3 ранга К. М. Шуйский, подводная лодка «Щ-404» — командир корабля капитан 2 ранга В. А. Иванов, эскадренный миноносец «Валериан Куйбышев» — командир корабля капитан 3 ранга П. М. Гончар, бригада подводных лодок — командир бригады капитан 1 ранга И. А. Колышкин, дивизион катеров МО — командир дивизиона капитан 1 ранга А. М. Спиридонов), а пять кораблей и частей стали гвардейскими (эскадренный миноносец «Гремящий» — командир корабля капитан-лейтенант Б. Д. Николаев, минно-торпедный авиационный полк — командир полка майор Ф. В. Костькин, подводная лодка «Щ-402» — командир корабля капитан 3 ранга А. М. Каутский, подводная лодка «Щ-422» — командир корабля капитан 3 ранга Ф. А. Видяев, подводная лодка «М-172» — командир корабля капитан 3 ранга И. И. Фисанович). Десяти североморцам (морским летчикам — В. П. Балашову, А. А. Баштыркову, Н. А. Бокию, В. Н. Гаврилову,

[169]

В. Н. Киселеву, П. Д. Климову, П. И. Орлову, М. Ф. Покало, В. П. Покровскому и морскому пехотинцу А. Г. Торцеву) было присвоено звание Героя Советского Союза.

Результат действий Северного флота в течение девяти месяцев можно было свести к следующему. Во-первых, было уже несомненно, что сухопутная линия фронта на приморском фланге окончательно стабилизировалась и что противнику нечего надеяться на захват Мурманска и Кольского залива. Во-вторых, произошел резкий перелом на морских сообщениях. Благодаря совместным активным действиям разнородных сил флота на коммуникациях нам удалось по-настоящему нарушить снабжение приморской группировки немецко-фашистских войск и свести к минимуму вывоз стратегического сырья — никелевой руды — из Петсамо в Германию. В-третьих, наша авиация завоевала господство в воздухе не только над базами флота, для начала разгромив авиаотряд гитлеровских асов «Гордость Германии», специально присланный на Крайний Север, но и на морских коммуникациях противника, где вдобавок стала успешно действовать штурмовая авиачасть, впервые использованная в условиях Заполярья, а летчики-торпедоносцы ввели в систему самую действенную тактику, сделавшую неотразимыми удары по вражеским конвоям.

Как известно, существуют два способа торпедометания — высокое, похожее на обычное бомбометание с горизонтального полета, и низкое. Если сбросить торпеду с большой высоты, то для самолета в таком случае меньше опасности оказаться сбитым, зато вероятность попадания торпеды в цель гораздо меньшая. Если же сбросить торпеду на бреющем полете в пятистах — восьмистах метрах от цели, то, конечно, опасность для самолета возрастает, ибо атакуемый корабль и его охрана вводят в действие не только зенитную артиллерию, но вообще все, что способно стрелять. В таком случае торпедоносцу приходится преодолевать весьма плотную огневую завесу, точнее, идти в огне.

Мы на флоте решились на это, поскольку надо было топить суда противника наверняка, чтобы сорвать его попытки изменить положение на сухопутном фронте, и результаты сказались немедленно.

Боевая деятельность авиации флота в эти девять месяцев по-настоящему была многообразной. Летчики-североморцы дрались на сухопутном фронте, поддерживали пехоту, наносили удары по аэродромам противника, уничтожали

[170]

вражеские корабли, ставили мины, вели разведку в море, боролись с подводными лодками, прикрывали действия своих кораблей и конвои. Все это — при частых изменениях погоды, снегопадах, туманах, дождях — словом, в условиях Заполярья.

Многие факты наших успехов можно было перечислить в предстоящем моем докладе-отчете; однако не следовало забывать, что рядом с ними имелись и досадные факты наших упущений и ошибок. Мы несли полную ответственность за все то, что произошло на арктических коммуникациях. А произошло там действительно малоприятное: в Карское море проникли пять — семь подводных лодок противника. Они атаковали ряд судов, потопили три транспорта и два тральщика, обстреляли артиллерийским огнем две зимовки на островах. К тому же на минах, поставленных этими лодками, подорвались транспорт, тральщик и спасательное судно.

В чем мы были виновны и почему фашистам удалось проникнуть на восток от новоземельского рубежа?

Просчет был явный. Предыстория его заключалась в сложной политической игре, затеянной союзниками еще в прошлом году. Мы на флоте не сумели разгадать возможные последствия ее.

Что знали мы у себя на флоте? Знали о непонятном по своей легкости и внезапности уходе из Бреста фашистских линейных кораблей «Гнейзенау» и «Шарнгорст», тяжелого крейсера «Принц Евгений» и девяти миноносцев, блокированных англичанами и вдруг сумевших под носом у всего британского флота проскользнуть через Ла-Манш. Из разговоров с англичанами я понял, что в Англии очень многие были обескуражены этим прорывом и глубоко возмущены поразительной беспечностью тех, кому вменялось в обязанность не допустить его. Честные английские моряки, с многими из которых я познакомился в бытность их у нас, не допускали и мысли, что уход фашистских кораблей из Бреста мог быть сознательно облегчен теми, от кого всецело зависело не допустить ухода; и все же объяснения, какие я слышал, представлялись не очень убедительными. Знали мы и то, что немецко-фашистское командование предпринимало не раз попытки провести эвти корабли в Северную Норвегию, чтобы действовать на коммуникациях Северной Атлантики, в Норвежском и Баренцевом морях. В конце концов «Шарнгорсту» с группой эсминцев удалось в январе прорваться на север и соединиться

[171]

с «Тирпицем» и «Лютцовом». А затем союзники в марта отменили свои конвои в советские порты.

Это было вызвано чем угодно, только не нашими действиями. Ибо мы своевременно развертывали на путях вероятного движения кораблей противника подводные лодки с задачей прикрытия очередного конвоя. Для встречи и сопровождения последнего выделяли группу эскадренных миноносцев. Производили на подходах к базам поиск вражеских подводных лодок и контрольное траление фарватеров. Наносили бомбовые удары по аэродромам противника. Короче говоря, для непосредственного прикрытия конвоя у нас действовали до 40–45 кораблей и до двух авиадивизий. Благодаря такой организации было благополучно проведено с начала года до марта через нашу операционную зону в пункты назначения сорок девять транспортов с грузами. Январский и февральский конвои, направлявшиеся в северные порты СССР, вообще не понесли никаких потерь, а конвой, вышедший из Мурманска, потерял три судна, что по сравнению с прошлым годом было незначительной потерей. Тем не менее союзники объяснили отмену конвоев превентивными мерами против возросшей опасности. В итоге нашим транспортным судам пришлось перейти к практике одиночных плаваний, что значительно увеличило риск для них, с одной стороны, а с другой — вынудило нас все последующее время распылять свои силы для того, чтобы держать под наблюдением более обширный район.

Еще одно обстоятельство создавало излишнюю напряженность на театре. Нам было известно, что союзники обещали возобновить в сентябре движение конвоев; но кто знал, не возобновится ли движение раньше и не застигнет ли это врасплох нас? Вот почему мы, во-первых, держали дополнительно часть своих сил наготове, во-вторых, были вынуждены заранее подготовить к предстоящим эскортам другую группу кораблей в ущерб охране своих внутренних коммуникаций.

Неопределенность продолжается до сих пор. Наступил октябрь, но о союзных конвоях нет ни слуху ни духу.

О чем мы на флоте догадывались? О том, что союзники ведут какую-то закулисную игру и что конвоям в ней отведена определенная роль. Судили мы так по многому. Судили по фактам равнодушного отношения к судьбе грузов, предназначенных для нас, проявленного кое-кем в конвоях прошлого года. Весьма поучительной была история

[172]

с американским транспортным судном «Винстон-Сален», о чем я рассказывал выше, говоря о прошлогоднем июльском союзном конвое. Судили мы и по фактам безжалостного уничтожения союзниками поврежденных транспортных судов с грузами, предназначенными для нас, хотя возможности для спасения этих судов не были исчерпаны до конца. Примером для моряков транспортного флота по-прежнему оставалось поведение капитана и всего экипажа теплохода «Старый большевик», о чем я также упоминал выше. В самых невыгодных условиях одиночных плаваний наши транспортные моряки вели себя смело, инициативно и самоотверженно. Стоит сравнить историю с судном «Винстон-Сален» и случай, происшедший 17 февраля этого года с одним из советских транспортов, совершавшим одиночный переход из Исландии в Кольский залив. Неподалеку от острова Медвежий на транспорт по очереди напали три «юнкерса». Все атаки вражеских самолетов были отбиты зенитчиками транспорта, заставившими вражеских летчиков сбросить бомбы в море. Отразив атаки зенитным огнем, правильно маневрируя, то есть одновременно уклоняясь от нападения фашистских самолетов и продолжая путь противолодочным зигзагом, чтобы не подвергнуться торпедной атаке подводных лодок, моряки этого транспорта сумели нанести поражение противнику. Два из трех «юнкерсов», напавших на транспорт, были подбиты зенитным огнем; причем один вражеский самолет загорелся и упал в море на расстоянии трех миль от транспорта, второй ушел из пределов видимости судовых наблюдателей, дымя и быстро теряя высоту.

Чего же мы на флоте не знали? Многого. Кое-что я услышал, когда прибыл в Москву.

Еще и еще раз я оценивал обстановку, сложившуюся в Арктике... Безусловно, сил, выделенных нами для прикрытия арктических коммуникаций, не хватало. Однако практика Главсевморпути не вела к лучшему использованию этих наличных сил Беломорской флотилии, входившей в состав Северного флота; в Карском море участились случаи плавания судов Главсевморпути без предупреждений. Не только штаб Беломорской флотилии иногда не знал о передвижении транспортных судов, но и само управление Северного морского пути не представляло картины движения на арктических коммуникациях. Бывало, что свои корабли принимались за неопознанные корабли противника.

[173]

Обо всем этом я доложил еще в начале арктической навигации по начальству. Мне было приказано заняться наведением порядка в Карском море. Одновременно было предложено Главсевморпути установить более строгий режим плавания в Арктике. Конкретно: движение судов, идущих с востока на запад, организовать с таким расчетом, чтобы соответствующие рубежи они могли проходить группами и в определенные сроки, назначенные командованием Беломорской флотилии; установить для этих судов отстойные пункты ожидания, пока не будет разрешено дальнейшее движение на запад; в отстойных пунктах соблюдать маскировку, используя естественные условия (рассредоточение, фон местности, глубины и т. п.); суда о несрочным грузом отправлять на запад, когда ледовые условия исключат возможность атак подводных лодок и надводных кораблей противника.

Благодаря таким мерам положение на арктических коммуникациях удалось выправить. Во-первых, как только стало известно о проникновении вражеских рейдеров из Баренцева в Карское море вокруг мыса Желания, мы направили в этот район подводную лодку «С-101» (командир корабля капитан 3 ранга П. И. Егоров), и она успешно выполнила порученное ей дело: обнаружила и потопила фашистскую подводную лодку «У-639». Успешные действия «С-101» во многом обеспечили проводку самого необычного конвоя, порученного Северному флоту.

Это была проводка группы речных судов из устья Печоры через Карское море в устье Оби. 23 июля конвой в составе пятнадцати речных пароходов, сопровождаемый кораблями эскорта (командир конвоя капитан 1 ранга А. К. Евсеев), снялся с якоря и вышел из Нарьян-Мара курсом на пролив Югорский Шар. Проводка проходила в тяжелых для речных судов навигационных условиях. В Карском море в дни перехода сила ветра колебалась от четырех до восьми баллов. На шести буксируемых судах лопнули буксирные концы. Неоднократно конвой был вынужден отстаиваться на якоре возле берега и даже ложиться в дрейф до улучшения погоды. К навигационным трудностям прибавлялись минная опасность и, пока суда конвоя не вышли из Печорского моря через пролив Югорский Шар в Карское море, угроза нападения вражеских подводных лодок. В этих условиях и были потеряны два корабля эскорта — один тральщик подорвался на мине, второй был атакован фашистской подводной лодкой, когда

[174]

отделился от конвоя, чтобы доставить в одну из бухт западного побережья Новой Земли (то есть со стороны Баренцева моря) раненых из экипажа погибшего тральщика. Тем не менее все речные суда в целости и сохранности были проведены в пункт назначения и 7 августа благополучно достигли Нового порта в Обской губе.

Во-вторых, мы организовали вывод нескольких групп транспортных судов из Арктики в Белое море под усиленным эскортом, и это гарантировало успешное плавание их.

Однако мер, принятых нами, оказалось недостаточно для того, чтобы обеспечить полную безопасность плавания в Арктике. Количество и качество боевых сил там вообще не могло удовлетворить возросшую потребность мореплавания: именно там у нас не было хороших кораблей противолодочной обороны и морских самолетов дальнего действия.

Именно это я решил доложить в Ставке.

* * *

Москва теперь была не такой, какой я представлял ее по рассказам, услышанным в первый период войны, особенно в октябре 1941 года, когда гитлеровцы достигли подступов к городу. Теперь к остаткам противотанковых заграждений на московских заставах, к фанерным заплатам окон, оставшимся временной памятью о воздушных налетах, к затемнению, обычному везде, следовало присоединить будничную суету огромного города, живущего в ограничениях военного времени, деловую атмосферу всюду, новый обычай, введенный летом этого года после разгрома немецко-фашистских войск на орловско-курском плацдарме. Этот обычай — артиллерийский салют в честь очередной победы наших войск, освобождающих родную землю от захватчиков, — стал новой особенностью Москвы и производил неизгладимое впечатление на каждого, кто, подобно мне, приезжал с фронта.

Приятно смотреть салют в честь очередной победы, но при этом не следует забывать, что война все еще идет на нашей земле и что мы все еще только возвращаем нашему народу город за городом, километр за километром.

Размышляя так, я чувствовал себя увереннее в ожидании приема у Верховного Главнокомандующего. Ждать, впрочем, пришлось недолго: Сталин был точен, а я пришел к назначенному сроку.

[175]

Первое впечатление всегда памятно. Со времени оперативно-стратегической игры, когда я в последний раз видел Сталина в предвоенной обстановке, прошло около трех лет. Человек в маршальской форме уже не был тем Сталиным, каким он помнился мне с тех дней: несмотря на форму, которая всегда скрадывает возраст, он выглядел значительно старше, чем должен был выглядеть. Видимо, два с половиной года войны взяли у него куда больше, чем положено по календарным срокам жизни. Да и у кого они не взяли больше, чем надо бы?..

Сталин был не один, когда я вошел в кабинет: за столом сидели почти все члены Политбюро. Вместе со мной пришли и представители ведомств, связанных с Арктикой: Наркомата морского (транспортного) флота и Главсевморпути.

Несколько слов взаимных приветствий, и разговор сразу принял определенное направление, ради чего меня вызвали в Ставку.

Доложив обстановку на театре, я высказал свою точку зрения на все то, что затрудняло действия Северного флота в текущем году. В частности, сказал, что прекращение союзных конвоев через Северную Атлантику отнюдь не позволило нам высвободить часть боевых сил. Все равно мы обязаны поддерживать оперативный режим на внешнем направлении в пределах своей зоны и быть постоянно готовыми обеспечить безопасность конвоев. Между тем возможности для такого обеспечения у нас по-прежнему ограниченные.

Вопросы, которые задавал Сталин, касались главным образом развертывания сил флота для прикрытия конвоев из Англии и США в нашей операционной зоне. Учитываем ли мы, что фашистская эскадра, сосредоточенная в Северной Норвегии, может не очень тревожить конвои, пока те будут находиться за пределами нашей операционной зоны, и всячески будет пытаться наносить решающие удары именно в ней, на последнем участке пути? Что предпринято и предпринимается нами для предотвращения таких ударов? Будем ли мы, Северный флот, готовы к встрече союзного конвоя, например, в ноябре? Гарантирует ли это командующий флотом? Не повторится ли то же самое, что произошло в эти два с половиной месяца на коммуникациях в Карском море?

Едва я успел ответить, что прекращение конвоев союзниками помогло не нам, а гитлеровцам высвободить

[176]

часть своих сил и переместить их из Северной Атлантики к новоземельскому рубежу, что в дальнейшем позволило им прорваться в Карское море, в разговор вступили другие участники совещания в Ставке.

...Почему не закрыты новоземельские проливы? Для чего тогда существует Северный флот? Неужели вам, то есть флоту, надо объяснять, что Карское море — это внутреннее море Советского Союза и что Северный морской путь, с таким трудом освоенный советскими людьми, должен быть неприступным для врага? Таков был смысл вопросов, заданных мне.

На это я постарался ответить как можно яснее, что новоземельский рубеж, конечно, понятие менее условное, чем, например, североатлантический рубеж, где существует многосотмилыюе пространство между Норвегией и Шпицбергеном, которое не закроешь любыми силами флота — надводными и подводными; но все-таки и здесь, на север от Новой Земли, есть весьма обширное пространство, которое также не закрыть. Достаточно вспомнить прошлогоднюю навигацию, когда в Карское море проник мощный фашистский рейдер «Адмирал Шеер», обогнув Новую Землю на севере, вокруг мыса Желания.

Утверждать же, продолжал я, что Карское море является внутренним, — это значит не представлять себе, что же такое на самом деле Карское море. Может быть, юридически правильно называть его внутренним морем, но война вносит свои поправки в понятие возможности для противника проникать в такое открытое море. Гоняться же с теми силами, какие мы сейчас имеем там, за вражескими подводными лодками — все равно что гонять зайца собакой в пустыне Гоби.

Сталин внимательно слушал. Когда же я, отвечая на вопросы, начал возражать, несколько повысив голос, он с раздражением стукнул трубкой по столу и громко сказал:

— Мы вас вызвали не пикироваться, а дать объяснения и чтобы помочь вам. Вы говорите, что входы в Арктику нельзя закрыть всеми надводными и подводными силами... — И вдруг спросил: — А воздушными?

— Это уже лучше, — отметил я. — В обеспечении безопасности арктических коммуникаций первым звеном в настоящих условиях следует считать необходимое количество самолетов противолодочной обороны. Их-то и не хватает у флота.

[177]

Кто-то из присутствовавших заметил, когда я подчеркнул целесообразность усиления авиаотряда, предназначенного для обороны Северного морского пути, что Головко уповает больше на авиацию, чем на флот.

— Морская авиация является составной частью флота, — ответил я и тут же высказал претензии к Главсевморпути и к Наркомату морского флота. Однако мне опять было сказано, что мы, флот, не умеем использовать наличные силы, что сил для решительного противодействия противнику вполне достаточно у Северного флота. Было очень обидно слышать, что мы не можем справиться даже с одной или с двумя, самое большее, фашистскими подводными лодками, проникшими в Карское море.

Пришлось опять уточнить. По нашим данным, в которых я не сомневался, в Карское море проникли не одна — две, но от пяти до семи вражеских подводных лодок. Не колеблясь, я заявил, сознавая, где произношу эти слова, что Северный флот справится с фашистскими рейдерами, но что быстрейшая ликвидация их зависит от единства действий и соблюдения всеми без исключения правил плавания в условиях военной опасности. И что от выполнения этих правил будет зависеть судьба транспортного флота. Самое разумное в сложившейся обстановке, предложил я, обеспечить вывод из Карского моря ледоколов, а с транспортными судами повременить до следующей навигации. Пусть перезимуют на Диксоне и в других местах.

— Верно, до конца арктической навигации остается немного времени, — сказал Сталин, приминая табак, в трубке. — Правильное предложение. За это время надо вывести из Арктики ледоколы, а транспортные суда оставить на зимовку в наиболее удобных пунктах. Все прочее учесть на будущее. Учесть в первую очередь вам, товарищ Головко. В обстановке военного времени хозяином на морском театре является Военно-Морской Флот, а вы — командующий флотом.

После небольшой паузы один из присутствовавших напомнил, что Кузнецову было поручено еще два месяца назад приказать Головко навести порядок в Карском море.

И опять-таки я yе удержался — привел пример с проводкой речных судов из устья Печоры в Обскую губу. Проводку обеспечивал Северный флот, а не Главсевморпуть,

[178]

который никак не может упорядочить движение своих судов.

Сталин опять пристукнул трубкой по столу:

— Хватит пикироваться. Прежде всего отношение к делу. Исходить нужно из этого. Надо стремиться решить задачу, а не затевать драчку. Вас вызвали ради практических предложений. Что вам конкретно надо на театре?

Мне оставалось только повторить просьбу о кораблях противолодочной обороны и самолетах дальнего действия для той же цели.

— Пишите постановление, — сказал Сталин. — Самолеты выделим теперь же, кораблей добавим в скором времени. Разных классов, — многозначительно обещал он и повторил: — Ледоколы из Арктики вывести, они понадобятся вам на Белом море, транспортные суда оставить на зимовку.

И, когда с этим вопросом было решено до конца, прибавил на прощанье:

— Будьте готовы к встрече конвоев. Как ни тянут союзники, особенно Черчилль, им придется возобновить конвои. Поэтому не забывайте: Северному флоту предстоит трудная и важная задача. Государственная задача.

* * *

Вышел я из кабинета И. В. Сталина с чувством удовлетворения: флоту была твердо обещана помощь, в которой мы так нуждались. А в том, что обещание будет выполнено, сомневаться не приходилось: я сам, своей рукой, писал постановление об этом, которое диктовал Сталин. Необходимость такой помощи подсказывали здравый смысл и сознание того, что никакие промахи, допущенные нами на Северном флоте, в частности мной, его командующим, не могут умалить стратегическое значение Северного театра, подтверждаемое войной. Для того партия предусмотрительно и создавала Северный флот.

И надо учесть на будущее совет, полученный в Ставке: правильное и эффективное использование сил флота требует прежде всего гибкости мышления тех, от кого зависит управление этими силами.

[179]