Владислав Игоревич спал нагишом, укрывшись мягким теплым одеялом, на широкой кровати. Он любил телесный комфорт, и душа от этого у него была мягкой, молчаливой. Будильник он заводил на без четверти шесть. В шесть часов начинались передачи местного радио, от которых он просыпался окончательно. А меж тем он дремал и нежился в постели.
— На работу проспишь, — послышался ему женский голос.
Приснилось. В его комнате никогда не было женщин. Он избегал страстей, и страсти его избегали.
— Вставай, будильник прозвенел давно, — повторился голос уже с нотками раздражения.
За окном серел рассвет. Он подумал, что это слышались голоса соседей за стенкой, протянул руку в изголовье и включил свет.
Одеяло свесилось на пол. Простыня сбилась с постели и лежала рядом, раздражая вялыми складками. Он хотел поправить ее.
— Отстань, — недовольно буркнула она.
Серьезным людям в жизни не везет. А Владислав Игоревич был серьезным.
Или считал себя таковым. Какую ошибку он совершил в жизни?
В динамике зашипело, потом грянул первый аккорд и хор подхватил гимн: «Союз нерушимый республик свободных…»
Простыня у него была одна. Старая. Жалко ее было выбрасывать. Когда к вещам относишься тепло, вещи оживают.
— Началась постельная лирика, — не узнавая своего голоса, произнес Безуглов.
Вот за что он и не любил фантастику — потому что там придумывали чепуху вроде той, которая с ним приключилась.
Больше Владислав Безуглов решил пока ничего не говорить. Он подошел к окну, чтобы определить какое теперь время года. Вчера была весна. Если бы сегодня наступила осень… Он раздвинул гардины. Была весна. Весна, природа пробуждается. Поэтому все может быть.
— Будешь на работе, подумай, как нам жить дальше, — сказала за спиной у него простыня.
— Что ты имеешь в виду? — он обернулся, надеясь, что ответа не услышит.
— Ты не находишь, что мы разные. Мы потеряли интерес друг к другу.
— Ну, — согласился Безуглов.
— Я так жить не могу, — продолжала простыня. — Давай расстанемся. По-хорошему.
— Это как?
— Не валяй дурака, ты прекрасно знаешь, что я говорю о разводе.
— Да?
— Мне нужен документ.
— Разве мы супруги?
— Но ты со мной спишь. Сколько лет!..
— Не с тобой, а на тебе.
— Какая разница?
— Я не могу дать развод, потому что ни на ком не женат.
— Ах, так?! Тогда женись!
— Чтобы женится, нужна женщина, — без претензии на оригинальность сказал Безуглов.
— А я, по-твоему, кто? — спросила простыня. — Что ты строишь удивленные глазки? Ты со мной спишь. Почему ты думаешь, что на мне не надо женится?
— Я прожил тридцать лет и три года, — овладев собой, ответил Владислав Игоревич. — И не слыхал, чтобы вещи говорили. Да притом всякую чепуху.
— Значит, я для тебя вещь, — обиделась простыня. — Почему же ты со мной спишь?
Владислав Игоревич не стал обсуждать положение. Он собрался, выпил чаю и ушел, надеясь, что как все началось, так все и образуется. Сказано уже, что был он человеком серьезным, нелепости его не занимали. Подумаешь, какая-то тряпка впала в амбицию. Выходя за дверь, он еще помнил о ней. Но, придя на завод, он уже думал о другом. Его ждала работа.
Работа — это один из способов уединения. Агрегатные станки, токарные полуавтоматы… Все требовали к себе его внимания. На девушек, работавших за станками, он никакого внимания не обращал. За исключением, разве, нормировщицы Светочки. К ней он относился дружелюбно, как к хорошей соседке. Об этом все знали в женском коллективе. Но это ему было безразлично.
У него был свой кабинет — мастерская с табличкой на двери: «Наладчик», где он работал и отдыхал. Там стояли верстак, три небольших станочка и мягкий диван. Там он пил чай со своим единственным другом электриком Гудимовым.
В нашей разнообразной жизни Безуглова не могли сбить с его пути ни увеселительные заведения, ни общественные нагрузки, ни спорт. Понимающие люди сказали бы, что он аскет. Дом, работа. Третьего ему было не дано. Но йогой он не занимался. А с работы возвращался домой всегда почти в одно и то же время.
Он прошел мимо разговорчивых соседок на кухне к своей комнате и отпер дверь ключом. Простыня лежала на кровати и смотрела телевизор. Программа посвящалась перестройке.
Кто станет указывать, как развлекаться нечистой силе?
Владислав понял, что придется менять привычный образ жизни. По крайней мере, ту часть, которая называлась досугом. С детства Безуглов не ходил гулять на улицу. В этот вечер он ушел.
Он бродил по улицам и удивлялся, что за глупость с ним приключилась. Какая-то жутко сексуальная история. И с чего! Не был он Нарциссом. А женщин не любил, потому что… Ну, не находил он, что можно в них любить. Ничего смешного тут нет. Если с кем другим такое случилось, можно было бы посмеяться. А ему что теперь делать?! И как это он до сих пор не догадался завести собаку? Или котенка, по крайней мере?
Вернулся он поздно. Простыня читала книгу или делала вид, что читает.
Безуглов достал пакет супа и приготовил ужин. Приглашать к столу бессовестную вещь он, естественно не стал.
— Ты обо мне не заботишься, — сказала простыня, когда он вымыл посуду.
— Я о тебе позаботился, — возразил Владислав. — Я тебя вчера использовал по назначению. Я постелил тебя на кровать. А утром ты…
— Что я? — дерзнула простыня. — Ты, оказывается, любишь семейные скандалы!
— О какой семье ты говоришь?
— Может быть, ты меня еще в шкаф собираешься засунуть?
— Если будешь плохо себя вести, я тебя выброшу!
— Оставь мечты, романтик! Да, я простыня. Но я не бездушное животное, с которым можно обращаться, как попало. Я не виновата, что меня назвали Простыней. А если меня назвали Простыней, это не значит, что на мне можно валяться всем, кому вздумается. Женись сначала!
— Да кто ты такая?
— Ты сам меня сюда притащил, я не напрашивалась.
— Но я же тебя взял в магазине. Не тебя, так другую…
— А зачем брал?
От бессмысленных разговоров Безуглову захотелось спать.
— Почему ты не даешь мне денег? — продолжала Простыня.
— Зачем тебе деньги?
— Мне нужно купить кое-что из вещей.
— Косметику тебе не надо?
— Я вижу, ты норовишь всем распоряжаться. Ты приходишь домой и начинаешь копаться в вещах так, как в своей душе не копался. Ты считаешь, что вещи должны тебе служить. Кто ты такой?
— Не знаю, вещь ты или нет, — решил положить конец недоразумениям Славик. — Но я точно знаю, что ты не человек: у тебя паспорта нет.
— Есть.
— Ярлык?
— А что? Там черным по белому написано все, что нужно. Вот, я в шкафу нашла, — она предъявила ярлык.
В ярлыке указывалось: «Простыня. Хлопчатобумажная. Фабрика…».
Был ОСТ. Номер. Цена первого сорта. Ярлык подлинный.
— Но это не паспорт, — возразил Славик. — А даже если и паспорт… Это технический паспорт. Он не дает не какого права на замужество.
— Он дает право на существование. А тот, кто живет, имеет право выходить замуж. И вообще, Пигмалион на твоем месте почел бы за честь… А ты права качаешь.
По радио прозвучал гимн. Полночь. Пора было спать. Владислав шагнул к кровати.
Ложиться в постель без простыни — выглядело варварством. Ложиться на простыню… Что-то его смутило. Рассудок подсказывал: все нормальные люди спят на простынях. А чувства… Больше всего ему хотелось раздеться лечь и заснуть.
Он откинул одеяло, посмотрел на простыню и указал на матрац:
— Ложись.
Увы, его магическому заклинанию предмет не поддался.
— Ты в публичный дом пришел? — грубо высказала Простыня. — Я тебе не шлюха!
Безуглову надоели капризы природы. Он хотел расстелить простыню, но она увернулась.
— Ну и черт с тобой. Завтра другую куплю.
Подушку и одеяло он убрал — от греха подальше. Он лег, не раздеваясь, точно турист на привале. Свет погас. Впервые он спал по-спартански. Простыня легла рядом и отвернулась. Утром он не слышал будильника, соскочил с кровати, когда уже пропели гимн.
— Ключи от комнаты оставь, — попросила Простыня.
Он усмехнулся и ушел. Он починил сверлильный станок, отремонтировал шлифовальный, настроил фрезерный…
В этот день ему позвонили на работу. Валентина Николаевна из техотдела пришла и позвала его к телефону. Бывало, Безуглову звонили родители — отец или мать.
В техотделе работали только женщины. Они были наряднее и лукавее цеховских.
— Кто это тебе звонит, Славик?
— Такой тоненький голосок…
— Неужели у нашего Славика завелась зазноба?
Не обращая внимания на смешки, Безуглов взял трубку.
— Алло… Какая простыня?
Что ему говорили, не было слышно. Но по виду его все поняли — что-то оскорбительное. Он злобно покраснел. Затем он сказал буквально следующее:
— Ты с ума сошла! Не валяй дурака, лежи дома!
Женщины в отделе прыснули смехом. Но Безуглову и в лучшие времена было не до них. Он пыхтел в трубку:
— Где ты взяла ключи?
— Где ты взяла деньги?
Потом он будто спохватился, что ведет себя неприлично, сказал сухо:
— Надеюсь, ты будешь благоразумной.
И ушел в свою мастерскую.
После работы он торопился домой. Разговорчивые соседки на кухне приумолкли, когда он вошел. По-видимому, они хотели что-то спросить. Но ему было не до них. Он прошел к своей комнате, достал ключи. Но дверь оказалась не запертой. Простыня сидела за столом и что-то писала. Она успела наутюжиться. От нее пахло духами.
От этого запаха или от ее вида Безуглову стало тошно.
— Где ты была?
— Ходила гулять.
— А что ты пишешь?
— Готовлю сведения, чтобы привлечь тебя к товарищескому суду.
Владислав присел на кровать. Он представил, как его самозванная невеста будет ходить по судам и женсоветам и жаловаться: «Он мне зарплату не отдает. Он меня избивает…» У нее хватит ума и на работу заявить…
— Не примут у тебя заявления, — не очень уверенно сказал он.
— Почему?
— Потому что паспорта нет.
— Не волнуйся, я получу паспорт.
— Какой дурак тебе его выдаст?
— Я уже все выяснила. Я получу паспорт и пропишусь здесь. Посмотрим, как ты потом заговоришь.
Этим вечером Славик лег спать пораньше, с головой завернувшись в одеяло, но все равно до полуночи заснуть не мог.
На работе весь цех обсуждал вчерашний его разговор по телефону. Это невозможно было не заметить. Но он старался не замечать.
— Витя, ты мой самый лучший друг, — за чаем сказал электрику Гудимову.
— Мне нужен твой совет. Ты только не перебивай. Не подумай, что я шучу. Дело в том, что ко мне тут простыня одна прилипла. И собирается замуж.
— Симпатичная?
— Да обыкновенная. Белая.
— Ну, так женись. Пора тебе, — не подумав, сказал Витя.
— Но ведь она — никто, простыня.
— Тряпка, что ли?
— Тряпка.
— Тогда не женись.
— Вот и я ей говорю: не зарегистрируют. А она — свое.
— У нее и паспорта, наверно, еще нет?
— Нету. Но она ничего не хочет слушать.
— Тогда порви.
— Порвать?
Гудимов задумался.
— Вообще-то, жениться тебе надо, — откровенно сказал он Безуглову. — Ты посмотри, сколько женщин в цехе… И диван у тебя такой мягкий, — Гудимов покачался на диване.
Этим вечером Безуглов шел домой с определенной целью.
Он взял ножницы, схватил Простыню и перекинул ее через руку. Вид его выражал решимость.
— Ополоумел?! — взвизгнула Простыня. — Тебя судить будут!
— За что? Не велик грех, если я выкрою из тебя дюжину носовых платочков.
— Поздно! — злорадно выкрикнула она. — Я тебе не вещь! Я сегодня паспорт получила! — она вырвалась и помахала перед ним красной книжечкой с тиснеными гербом и буквами. — Что смотришь? Хочешь удостовериться?
По его глазам она поняла, что Славик ей уже не опасен.
— На. Не порви и не испачкай. Это документ!
Смотреть там оказалось нечего. Это был паспорт. Настоящий. С фотокарточкой, на которой запечатлелась помятая физиономия Простыни.
Славику хотелось решительно прервать ход событий, но применять грубую физическую силу, действительно, было уже поздно.
— Как же так? — промямлил он.
— Не скрою, это оказалось непросто, — самодовольно улыбнулась Простыня. — Я ходила к паспортистке. Я предъявила ей ярлык. Я объяснила, что у меня нет другого документа. Я не виновата, что мне такой выдали. Вас не устраивает этот документ? Меня тоже не устраивает. Выдайте, какой надо. Вы женщина, вы должны меня понять, сказала я. Меня послали в исполком. Мне сказали, если будет постановление выдавать паспорта простыням… Им все равно. Они всех паспортизируют. Но в исполкоме сидел какой-то… клерк. Он сказал: «Мы не можем». Он на меня даже не взглянул. Я предложила ему посмотреть на меня. Он посмотрел. «У вас лица нет». Я объяснила ему, что это от волнения. «Мы не можем. Вы фабричной выделки». Я фабричной выделки? Да если хотите знать, меня на фабрике на руках носили! «Это не меняет никакого дела. На вас цена стоит». И никто меня не выделывал! «Все равно. Серийное производство. А таким запрещено. Чем другие хуже вас?» А я чем хуже других? Он сказал: «Но вы же…» Я вскрикнула: «Что? На что вы намекаете, нахал!..» Словом, кое-какими принципами пришлось поступиться.
— И ты собираешься теперь подавать заявление в ЗАГС? — осведомился Славик.
— И в ЗАГС, и в суд!
Теперь он понял, в какую историю вляпался. Попалась ему.
Или он попался? Спал на простыне? Спал. Оправдывайся теперь, доказывай… Ах, но почему он до сих пор не завел собаку?! Простыня будет добиваться своего. Методично, настойчиво. Понесет заявления в суд. Там справки заставят собирать. Пойдет за справками. Чушь! Дадут ей справки. Ну неужели у нас все бюрократы вывелись? Не может быть!
Выбора у Славика уже не было, но у него оставалась надежда. Нет, у него еще был шанс. Жениться. Надо жениться на ком-нибудь, только не на Простыне! Еще можно успеть…
Он спрятался в своей мастерской на работе и ничего не делал. Ему попалась газета. Он стал читать какую-то статью о женах — страдалицах, натерпевшихся от мужей. Строчки прыгали у него перед глазами, пот катился со лба. Он достал платочек. За этим занятием его застала Светочка.
— Что с тобой, Славик, Тебе плохо? — она интересовалась его здоровьем.
Он взглянул на нее, ища поддержки. Раньше он ни за что бы не принял помощи от Светочки. Но теперь он рассчитывал именно на нее.
— Я, кажется, получил серьезный стресс, — признался он.
— Стресс? — удивилась Светочка. — От кого?
— Это не производственное, — с усилием улыбался Владислав. — Но ты мне можешь помочь. Обещаешь?
Светочка ничего не обещала, но желала знать, что случилось.
— Я ничего объяснять не буду. Я хотел попросить тебя об одном. — сердце его болезненно билось.
— О чем? — с опаской спросила Светочка.
— Я прошу тебя об одном, — серьезно повторил он. — Выходи за меня замуж.
…Все видели, как из мастерской наладчика выходила возмущенная Светочка.
После работы ему впервые в жизни не хотелось идти домой. Он прошел парк сначала вдоль, затем поперек, обошел кругом цирк, постоял у театральной афиши.
Наконец он вернулся в магазин. За прилавком стояла грустная продавщица.
— Я как-то у вас простыню покупал…
— И что?
— Она бракованная попалась.
— Что с ней?
— Вы не подумайте, дыр на ней нет. Внешне все в порядке. Но, — Славик наклонился к продавщице, — Вы знаете, она все норовит выйти замуж.
Продавщица отвернулась.
— Постельное белье обмену не подлежит.
Безуглов и не надеялся обменять простыню. Даже если бы она и подлежала обмену, она бы этому воспротивилась. Характер у нее таков. Безуглов постоял у прилавка. Он хотел купить другую простыню, но.
Возможно, если бы он притащил домой еще одну простыню или несколько, все вышло бы по-другому. Но он не притащил. Побоялся. Или не смог: нравственные устои не позволили.
Соседки посмеивались на кухне.
Простыня сидела перед зеркалом, держала новенькую косметичку. Она была еще сырая.
— Ванну изволили принимать, — желчно усмехнулся он.
— Да. А что?
Вид у нее был благоухающий, удовлетворенный.
— Ты во многом преуспела, — удрученно сказал Славик. — Тебе удалось получить паспорт. Ты, наверное, хочешь теперь прописаться? Так вот, не надейся. Для прописки нужно заявление квартиросъемщика. То есть, мое. Но я такого заявления не подпишу!
— Обойдемся без твоего заявления, — усмехнулась она.
По этой уверенной усмешке Славик понял, она добьется своего. Почему — он не мог объяснить. Он чувствовал, путы стягиваются. Неужели придется жениться? Ни за что! Но где же выход? Бежать? Куда?
Он приехал к родителям. Не справившись об их здоровье, он прошел в квартиру, сел посреди комнаты на табурет.
— Мама, я, кажется, попал в беду, — уныло пожаловался он.
Отец повел усами. Мать погладила его по голове, как в детстве.
— Ну что ты, сынок, что случилось, успокойся, расскажи…
Он рассказал.
— Что ж ты, так и будешь бобылем жить? — спросил отец.
— Женись, мой тебе совет, — сказала мать.
— Но она — простыня! — закричал он.
— Ну и что? Бери, какая есть. Что ж выбирать? Свою любовь ты должен сам взлелеять, выпестовать… Что дано тебе… Неспроста, неспроста…
— Ты думаешь, твоя мать принцессой была, когда я на ней женился? — добавил отец. — А вот всю жизнь прожили вместе, и не жалею…
— Мама, надо мной смеяться будут!
— Ну и что? Что ты раскис, как тряпка? Будь мужчиной! Любовь вершит над людьми чудеса, Любовь всесильна. Полюби, сумей сделать из нее человека!
— Нет! Я лучше повешусь!
…Весеннее солнце грело, и, глядя на расцветающую зелень, он понял, что не повесится. Повеситься у него не хватит воли. Так неужели жениться?
— Женись, будете жить долго и счастливо, — сказал ему чей-то чужой и далекий голос, точно с небес. — Этой простыней тебя и накроют перед тем, как понести.
Владислав поднял голову и посмотрел в яркое весеннее небо.
Жить с простыней? Ходить по улицам и звать ее:
— Простыня!
А что? Простыня не самое худшее имя. Бывают Домны, Электры… Ходить повсюду и водить за собой свою постельную принадлежность… Бывает, и хуже живут люди… Жениться? А что? Заведу собаку и буду ее любить. Жить с Простыней, а любить собаку…
Возле дома его встретила управляющая — растрепанная пенсионерка с задушевными глазами.
— А-я-яй, — качала она головой. — А на вид такой тихий. Ты или женись, или не крути ей голову.
— Не крутил я ей голову, — недовольно буркнул Владислав.
— А-я-яй, — качала она головой. — А какая она у тебя худая, бледная… Пожалей ты ее, смотри, из-за тебя на что она стала похожа…
— На себя она похожа!
— А-я-яй, — качала она головой. — Женсовет заступится.
Владислав Игоревич махнул рукой. Дома у него Простыня наводила порядок.
— Ты извини, что не прибрано, — сказало она. — Приходил знакомый пододеяльник, мы с ним поболтали немножко.
Владислав не ответил и лег на кровать.
— Ты очень огорчился? Не огорчайся, милый. А впрочем, черт с тобой.
Ночью ему снился кошмарный сон. Будто его заперли в тесной комнате без окон, без дверей. Всю ночь до самого рассвета в темноте перед ним летала дикая простыня, норовя обнять… Утром он понял, что женится, что ничего другого с его характером ему не остается.
— А я замуж выхожу, — за чаем сообщила Простыня.
— Да, дорогая, — ответил он.
— Ты не рад?
— Рад, дорогая.
— Я всегда знала, что ты хочешь от меня отделаться, — сказала она.
— Не понимаю. Ты же добилась своего, ты выходишь замуж. Я готов.
— Ты? — Она засмеялась. — А причем здесь ты?