Ташкент. — Приготовления к путешествию. — Коканд и ею дворец. — Андижан. — беспорядки 16 и 17 мая. — История этих беспорядков. — Управление краем до 1887 г. и после него. — Датха, «Царица Алая».

30 мая . Около часа дня поезд наш подошел к Ташкенту и с вокзала мы направились на дачу Николая Ивановича Королькова, военного губернатора Ферганской области.

Рис. 6. Дача Н. И. Королькова.

Еще в пути получили мы от него телеграмму, уведомлявшую нас о том, что он временно находится в Андижане, но по-прежнему предлагает нам воспользоваться его гостеприимством в Ташкенте. Дача Николая Ивановича находится в самом городе, на окраине его; в наше полное распоряжение отдан большой флигель, прекрасно обставленный и весь в зелени: в нем мы и расположились, не знаю насколько времени. Эта дача — любимое детище Николая Ивановича, каждое дерево на ней посажено его руками 25 лет тому назад. В настоящее время дача представляет одно из красивейших мест города; на ней находится замечательная коллекция разнообразных сортов роз и редких растений, представляющих немалый интерес для ботаника и садовода.

Ташкент, оправдывая свое значение столицы, очень обширен, вполне благоустроен, имеет прекрасные магазины и обильно снабжен водою; зелени столько, что на иных улицах дома едва заметны. Особенно поражает обилие птиц, которые живут в этой зелени; всюду в городах мы слышали соловьев (пение которых несколько отличается от наших), горлинок с их характерным смеющимся курлыканьем, иволг, видели много удодов. Как часто, путешествуя в Азии, мне приходилось мысленно сравнивать её города с нашей «Белокаменной»: не в пользу последней были эти сравнения.

«Старый город» здесь менее характерен, чем в Самарканде и в нем, как сравнительно городе новом, нет никаких памятников мусульманской старины; но он грандиозен, как по своим размерам, так и по своему огромному крытому базару: последний представляет целый лабиринт широких и узких переходов, окаймленных высокими и узкими тротуарами; здесь масса лавок со всевозможными товарами, делающие значительные торговые обороты, чайхане , в которых добрый азиат проводить большую часть своего дня полулежа на ковре или сидя по-турецки за чашкою зеленого чая (пьют они его без сахара из китайских чашечек, носящих название «пиола»), съестные лавки, в которых готовятся на глазах у публики необычайно аппетитные кушанья, состояния преимущественно из баранины; в железном ряду стоить грохот от стука молотков по металлу.

Рис. 7. Сартские музыканты в чайхане.

Весь базар крыть циновками, переходы поливаются водою и в жару пребывание на нем — истинное наслаждение. Азиат-горожанин весь свой день проводить здесь, все его интересы как торговые, так и общественные сосредоточиваются на базаре и он старается обставить его наиболее комфортабельным образом. Собственно жилая часть азиатского города представляет собою ряд узких, кривых и до крайности безжизненных улиц, окаймленных высокими глиняными стенами заборов и домов без окон; лишь изредка, погромыхивая гигантскими колесами, проползет скрипучая арба или покажутся в калитке любопытные мордочки черномазых ребятишек: по улицам лишь проходят, а самая жизнь, преимущественно женская и детская, ютится за этими стенами в глубине замкнутых дворов и домов.

Рис. 8. Мясная лавка в Ташкенте.

1 июня. Воспользовавшись необходимостью проверить наши метеорологические инструменты, мы побывали на здешней метеорологической и астрономической обсерватории, где заведующий, г. Гультяев, любезно познакомил нас со всеми имеющимися в его распоряжении инструментами и приборами. Место здесь для астрономических наблюдений особенно удобно, благодаря чрезвычайно малой облачности.

Сегодня же пытались мы проникнуть в здешний музей. Нам говорили, что ничего интересного в нем нет, но мы упорствовали: и в путеводителе он числится, и на вывеске значится, надо его, следовательно, посмотреть. В здании музея нам однако сообщили, что коллекции и чучела съедены молью и уничтожены, сельскохозяйственный отдел передан гренажной станции и остался лишь минералогический отдел. — «Ну, покажите нам минералогический, приставали мы, уж он то, наверное, молью не съеден». — «А минералогически, возразили нам, закрыт впредь до распоряжения начальства». — Какого начальства, да и есть ли оно вообще у этого печального заведения, нам объяснить не могли.

4 июня. Николая Ивановича все еще нет: он производить расследования о происшедших беспорядках; не решаемся; уезжать отсюда без его советов и указание.

Побывали в селении Куйлюк, верстах в 10 от Ташкента, на р. Чирчик, где мужу хотелось осмотреть мост, частью разрушенный разливом, а также испробовать взятый им с собою прибор для измерения скорости течения воды. Течение реки, делящейся на несколько рукавов, чрезвычайно быстро и во время полного разлива действует с сокрушающею силою; в настоящем случае водою вырвано и унесено несколько устоев моста, значительная часть которого разрушена совсем. Переправа впредь до починки его, хотя бы временной, совершается на арбах, в которые впрягается по несколько лошадей: последние, по-видимому, не боятся, ни быстрого течения, ни местами значительной глубины.

6 июня. Прибыл вновь назначенный генерал-губернатор, генерал лейтенант Духовской; настроение торжественное и исполненное самых разнообразных ожиданий.

Рис. 9. Переправа во время размыва моста на р. Чирчик.

В одном лишь пожелании сходились почти все: чтобы водворилась в крае власть энергичная, которая пробудила бы к деятельности эту богатую страну, заставила бы плодотворно работать все отрасли нашего управления, а вместе с тем подняла бы в глазах туземцев русский авторитет.

Где можем собираем сведения, могущие пригодиться нам для дальнейшего нашего путешествия; очень ценные указания получили мы от В. Ф. Ошанина, ныне директора женской гимназии в Ташкенте, заслужившего широкую европейскую известность, как естествоиспытатель и опытный путешественник.

Сегодня наняли первых слуг для нашей экспедиции: повара сарта Мурзу и волонтера русского Андрея, страстного охотника, любителя путешественника (кажется, вернее праздношатающегося) и изрядно выпивающего; но в горах предаваться последнему занятию будет негде и не с кем, так что он вероятно будет нам полезен .

8 июня. Приехали, наконец, Н. И. Корольков, посоветовавший нам окончательно экипироваться для экспедиции в г. Ош и лишь оттуда двинуться верхом. Он же снабдил нас письмами к вновь назначенному маргеланскому губернатору ген. Чайковскому, прося, с разрешения генерал-губернатора, оказать нашей экспедиции самое широкое содействие, а также к командующему войсками в Андижане генералу Ионову.

Николай Иванович совершенно успокоил нас относительно безопасности нашего путешествия. Теперь мы можем ехать далее; не хватало только нашего зоолога, М. М. В — ва, который запоздал, задержавшись в Москве и в пути дольше, чем рассчитывал; мы решили было в Андижан ехать без него, оставив ему лишь инструкцию о том, каким образом он сможет нагнать нас. Но за несколько часов до нашего отъезда явился и он, и таким образом, наша экспедиция трогается из Ташкента в полном своем составе.

11 июня. Уезжая из Ташкента, считаю долгом выразить свою глубокую признательность Николаю Ивановичу Королькову, лишь благодаря содействию которого и могла состояться наша экспедиция. Впервые мысль о ней зародилась у нас после посещения Николая Ивановича в Москве, при чем он с такою любовью хвалил свой край, так убеждал нас, что путешествовать в нем можно безопасно и без особых лишений даже и с дамами, что мы впервые подумали о такой поездке серьезно. Затем гостеприимство, предложенное нам, указания и содействие, обещанные Николаем Ивановичем, окончательно утвердили нас в намерении проехать не только Туркестан и Фергану, но также и Памиры, хотя бы до памирских укреплений.

По приезде в Ташкент мы широко воспользовались гостеприимством Николая' Ивановича, прожив у него на даче 12 дней, так как задержались, во-первых, отсутствием нашего хозяина и руководителя, без советов которого не решались двинуться в дальнейшей путь, а во-вторых, получением наших вещей, которые мы имели неосторожность послать из Москвы «большою скоростью» через транспортную контору «Кавказ и Меркурий»: эта «большая скорость» доставила нам вещи ровно через месяц после их отправки из Москвы, да еще, как оказалось, вследствие особенно удачно сложившихся обстоятельств: нормальный срок доставки товара «большой скорости» из средней полосы России 2–2 1/2 месяца, а «малой скорости» 8—12 месяцев: обстоятельство, вероятно, мало содействующее процветанию промышленности в крае.

До Андижана нам был дань товарный вагон и из Ташкента мы выехали в и час. вечера. На следующей день, рано утром, по временному деревянному мосту мы переезжали Сыр-Дарью, широко разлившуюся и точно застывшую под лучами восходящего солнца. За Сыр-Дарьею потянулась опять степь, служащая продолжением Голодной Степи.

Рис. 10. В Сыр-Дарьинских камышах.

Наш вагон был отцеплен на станции Ховаст, от которой идет ветка на Андижан и тут простоял в ожидании поезда до трех часов дня. Места здесь носят почти такой же унылый характер, как во всей «Голодной Степи», хотя есть и обрабатываемые участки, которые засеваются ячменем и пшеницею; далее к Ходженту засеваются хлопок и кукуруза. Ноля орошаются, участки ограждены высокими стенами из глины-лесса, из которого состоите самая почва.

Весь день 12 июня дул сильнейший горячий ветер, шквалами наносивший пыльные смерчи. При довольно высокой температуре (+36 °C в тени) этот знойный ветер приводил нас в полное изнеможение; приходилось закрывать двери вагона, чтобы устранить сквозняк. Сухость воздуха была чрезвычайно велика (смоченный + 15°; несмоченный + 29,3 °C.) и весь день мы с жадностью, не переставая, пили чай. К ночи ветер еще усилился, оставаясь все таким же знойным, и лишь после рассвета слегка посвежело.

14 июня. Около 7 часов утра подошли мы к Коканду и лишь тут узнали, что дальше наш вагон не идет, что нас поставят на запасный путь, где мы и будем ожидать поезда, который должен придти не ранее вечера следующего дня. Времени у нас, следовательно, было больше, чем требовалось, и мы могли не торопясь заняться осмотром города.

Рис. 11. Лавка с медною посудою в Коканде (на переднем плане человек с зобом).

Базар азиатского города, так же, как и в Ташкенте, крыт циновками и очень обширен. Коканд славится своими шелковыми товарами и медными изделиями. Здесь можно найти вещи художественной работы, исполняемые просто «от руки» с изумительной быстротой: медные кувшины, тазики для умывания, чайники, блюда, — все это покрыто мелкою, чеканного работою; кроме всякого рода современной и перенятой у русских посуды, у жителей в большом ходу так называемые «кунганы» двоякого рода: небольшие, сохранившие неприкосновенными свою древнюю форму и внешнюю отделку, употребляющееся для воды, кофе, а также, как украшение (некоторые из них отделываются, кроме чеканной работы, и бирюзой), и другие, позднейшего изобретения, приспособленные, к кипячению в них воды. Внутреннее устройство этих последних является подражанием нашему самовару, при чем сохранена форма высокого кувшина с ручкою и длинным носиком. Красотою отделки они не отличаются, но очень удобны в пути: места занимают немного, а вода закипает в них при минимальном количестве топлива через 8–9 минут; в нашем путешествии кунган сослужил нам неоцененную службу.

Достопримечательностью города является дворец Кокандских Ханов, обращенный в настоящее время в казарму; осталась нетронутою великолепная лицевая стена, громадная, с арками, воротами тонкой деревянной резьбы, башнями, вся из чудной майолики, прекрасно сохранившейся, тех же удивительных по красоте и краскам рисунков, как и в Самарканде; дворец стоит на возвышении и вместо лестницы к нему ведет широкий бревенчатый въезд. Впечатление от этого здания сильно нарушается казенного вида постройкою, принадлежащей, к казармам, с домиком ярко белого цвета, закрывающим нижнюю левую часть стены.

Этот домишко назойливо лезет в глаза и производить впечатление грубой дисгармонии с художественною красотою памятника старины. Из бывшей гостиной хана устроена церковь, при чем цветные изразцы по стенам и узорчатые потолки сохранились вполне.

Самый город производить очень милое впечатление: в нем прекрасный городской сад, отличные парные экипажи; вечером улицы очень оживлены.

Рис. 12. Ханский дворец в Коканде.

Ночевать мы решили, в нашем товарном вагоне, в котором устроились с некоторым комфортом, благодаря двум складным постелям и 12 яхтанам, которые отныне заменили наши ящики и чемоданы. Яхтаном называется продолговатый, довольно легкий ящик из тонкой деревянной основы, обтянутой кожею, с кожаными же украшениями и рисунками на передней стороне его. Яхтаны бывают различных размеров и приспособлены к навьючиванию на лошадей, ослов и верблюдов. Из всех яхтанов, установленных вместе, получалось нечто вроде нар, на которых и укладывались рядом наши кавалеры.

Вагон (товарный), имевшийся в нашем распоряжении, мы обыкновенно делили на три части, причем левая от входа часть отдавалась в распоряжение мужчин; правая служила нам с Н. П. спальней и будуаром, который отгораживался всякою кладью и завешивался одеялами; средняя же исполняла назначение. салона и столовой. Этому распределению мы всегда следовали и впоследствии и, благодаря ему, могли сравнительно мало стеснять друг друга.

Ряс. 13. Лавка с яхтанами.

Порядком проголодавшись, мы отправились с целью пообедать в лучшую местную гостиницу Шадини, хозяин которой с виноватым видом сообщил нам, что у него «для хороших господ» слишком просто. Недавно еще, по его словам, в город были две «чистые» гостиницы, да обе закрылись. Покормили нас однако очень сносно, а любезность и услужливость хозяев заставили нас забыть об отсутствии комфорта «чистой гостиницы». Чаю мы употребляем невероятное количество: он и освежает, и утоляет жажду.

15 июня. Мы все еще в Коканде и тщетно ожидаем поезда. Вчера начальник станции советовал нам вернуться из города к 6 час вечера, так как к этому времени ожидается поезд, который и должен везти нас в Андижан, и «нет ничего мудреного, — прибавил он, — что часов в 7 вечера вы двинетесь в путь». Он действительно пришел, этот поезд; не в 6, а около 10 ч. вечера, но в путь не двинулся, так как потребовались какие-то починки, и сегодня утром мы проснулись не близь Нового Маргелана, как ожидали, а в том же Коканде; носятся, впрочем, утешительные слухи о том, что мы тронемся часов в 12.

Время проводим в чаепитии и приведении в порядок наших путевых заметок; доктор, также и весьма искусный художник, набрасывает типы, М. М. копается в песке, отыскивая мелких гадов и насекомых. Мы, кажется, так освоились с нашей жизнью в вагоне, что бесконечное сидение в нем нисколько не тяготить нас.

Решили, что в Маргелан заедет один муж, чтобы представиться там губернатору и генералу Ионову, передать им письма Н. И. Королькова и заручиться их распоряжениями на наш счет. Оттуда ему будет удобно переправиться в Андижан на лошадях, так как проехать таким образом 40–50 верст можно, оказывается, гораздо быстрее, чем по железной дороге; мы же проедем в Андижан в вагоне в виду той массы вещей, которая имеется с нами.

Рис. 14. Базарная площадь в Коканде.

Жара пока умеренная, благодаря прохладному ветру (в 8 ч. утра +3 °C. в тени); от нечего делать занимаюсь разговорами с мелкими железнодорожными служащими и их словоохотливыми половинами: все они — исключительно русские, приехавшие из России, и почти все недовольны: жалеют, что послушались своих ходоков и приехали сюда, распродав на родине земли и домишки. В этих сожалениях преобладающую однако роль играют не столько реальные бедствия, сколько тоска по родине и непривычка к местным условиям; жалуются более всего на дороговизну жизни и лихорадки.

16 июня. Утешительные слухи оказались почти справедливыми: вчера, в 2 ч. дня, мы наконец выехали из Коканда, в котором прогостили более двух суток. Жара в вагоне была удушающая: опять дул горячий ветер, действующий особенно расслабляющим образом. По пути виднелись хорошо обработанные участки земли и залитые водою рисовые поля. Маргелан проезжали вечером и ознаменовался он для нас лишь тем, что наш Мурза опоздал на поезд: мы имели неосторожность послать его попытаться достать молока, и он, как исполнительный слуга, решил найти его во что бы то ни стало. Мы же тем временем уехали. Этот инцидент неприятен потому, что в Андижане при уборке и перетаскивании вещей из вагона в город пришлось обходиться без его помощи.

Подойдя к Андижану часов в 10 вечера, в полную темноту, мы были в довольно затруднительном положении, не зная куда преклонить наши усталые головы: на станции нам не могли или не хотели дать никаких указаний относительно того, где бы переночевать, хотя бы одну эту ночь и откуда достать носильщиков и извозчиков. Доктор отправился на разведки и вернулся победителем: нашлась гостиница в двух шагах от вокзала, вещи перетаскали на руках сарты и часа через полтора мы уже сидели за самоваром в одной из двух занятых нами комнат. Гостиница совсем новая, полы и перегородки не крашены, мебель простая, но все довольно чисто и нет никаких неприятных насекомых. В открытия окна несется пение соловьев, которые живут в городских садах и заливаются, с таким же увлечением, как и наши русские соловьи.

17 июня. Сегодня были в лагере, на который было сделано нападение 17 мая. Теперь, когда пришлось узнать уже из достоверных источников обо всем происшедшем, считаю не лишним несколько остановиться на этом печальном событии.

Рис. 15. Уличная сцена в Коканде.

В ночь с 16 на 17 мая более чем тысячная толпа сартов и киргизов напала на один из летних солдатских бараков, расположенных на окраине города Андижана, и была обращена в бегство несколькими выстрелами после того, как удалось поднять тревогу и вооружить солдат боевыми патронами. В результате—22 солдата убито и много ранено. Таковы факты. Солдаты были застигнуты врасплох, сонными, часовых не было, не было также и боевых патронов, так как время считалось мирным, и только благодаря тому, что в казарме оказался случайно забытый ящик патронов, удалось так сравнительно благополучно отразить беду.

На лагерь напала лишь часть неприятеля; другая, под предводительством «Ишана» , главы восстания, обошла город, чтобы одновременно напасть на него с противоположной стороны. Если бы удался этот план, все русское население городка было бы, несомненно, вырезано. К счастью однако, услыхав со стороны лагеря выстрелы, являвшиеся совершенною неожиданностью, толпа, шедшая на город с другой стороны также бежала вместе с своим предводителем.

Наша неподготовленность в данном случае и удивление перед «внезапностью» беспорядков являются не совсем понятными, так как внезапного в них ничего не было: уже давно были серьезные признаки движения среди мусульманского населения и оно не было тайною, ни для администрации, ни для большой публики: на площадях базаров говорились речи, пелись воинственные песни. Ишан беспрепятственно собирал в своем кишлаке тысячные толпы народа, кое-кто из сартов доводил даже до сведения русских о готовящихся повсеместных беспорядках (таким образом, например, предупреждено нападение в городе Ош, в районе уездного начальника, подполковника Зайцева, принявшего во время необходимые меры), доводилось об этом до сведения и ферганского губернатора (ныне уже удаленного), но сведениям этим не придавалось серьезного значения. Словом, было, казалось, достаточно поводов для того, чтобы быть настороже, и тем не менее инцидент 17 мая разразился, как гром среди ясного неба.

Возвращаюсь к самому эпизоду. Нападавшие незаметно подкрались к лагерю благодаря топографическим условиям местности: к лагерю вплотную примыкал высокий бугор, в некотором расстоянии от которого расположился сартский кишлак; вся эта местность поросла деревьями.

По горячим следам удалось поймать, как самого Ишана, так и некоторых из его ближайших пособников, при чем о поимке первого рассказывается следующее.

Верст за 60 от Андижана два джигита-магометанина из отряда, отправленного на розыски, увидали вдали Ишана в сопровождены двух сартов и пытались задержать их каким-то вопросом. Сарты, зачуяв недоброе, ускакали, покинув своего предводителя; последний же остановился и, вынув револьвер, направил его на джигитов, которые еще издали старались объяснить ему, что не сделают ему вреда, а хотят лишь его благословения, для чего и спрыгнули с лошадей на некотором от него расстоянии. Почтительно сложив руки, джигиты подошли к сидевшему на лошади Ишану, который, уже совершенно успокоенный, спрятал револьвер под мышку и простер руки для благословения. Этим моментом и воспользовались джигиты для того, чтобы схватить, связать «святого» и представить его куда следует.

Вспоминается мне бывший во время нападения эпизод, который невольно заставляет проникаться удивлением к силе фанатизма, не останавливающаяся перед добровольными мученичеством. В то время, как толпа мусульман с криками набросилась на сонных солдат, несколько в стороне стоял старый мулла и громко читал коран; возле него два мюрида держали свечи. Старик читал и в то время, когда поднялась тревога во всем лагере, и когда раздались первые выстрелы; наконец, все смешалось кругом, нападавшие бросились бежать врассыпную, вот уже и последние из них скрылись в темноте, а старик все читал свой коран и его мюриды около него держали свечи, пока не пали все под ударами разъяренных солдат.

Сам Ишан и пятеро из его пособников (в числе которых был лавочник, снабжавший солдат разного рода нехитрым товаром и, по-видимому, друживший с ними, а потому прекрасно знавший порядки, заведенные в лагере и количество солдат, находившихся в нем) повешены через несколько дней. Бугор за лагерем срыт, деревья на нем и за ним вырублены, кишлак уничтожен и сравнен с землею. На этой образовавшейся площади всенародно происходила казнь, здесь же зарыты и трупы, при чем самое место можно отличить, так как трава еще не покрыла его. В минуту казни, по словам очевидцев, Ишан был спокоен, хотя весь дрожал; на обращенную им к народу просьбу молиться за казнимых никто в ответ руки не поднял: молчали, «боялись», как нам объяснили.

Ишан затеял это восстание и был, конечно, душою его: это, несомненно, личность выдающаяся по своей энергии и уму; он умел влиять на толпу и подчинять ее себе. В данном случае он удачно воспользовался некоторым недовольством населения и поспешил перенести вопрос на почву религиозного фанатизма. Поводом послужило падение нравов при русском владычестве, вследствие излишней мягкости в управлении. Прежде, при ханах, всякое преступление каралось строго: за воровство в первый раз отрубали руку, а во второй — голову, народ боялся; теперь за все лишь сажают в острог, сытно кормят, чисто держат, бояться нечего. Вследствие этого нравы, пали, развилось пьянство, воровство, Аллах гневается и прогневается в конец, если мусульмане не восстанут и не свергнут с себя иго неверных. Для этого надо объявить «Газават» (священную войну).

Не мало, как оказалось, повлияли слухи о беспорядках в Индии и сведения о победах турок над греками. В числе найденных у Ишана документов была поддельная грамота турецкого султана, якобы признающего за ним высшее духовное главенство и санкционирующего «Газават». Чтобы вполне подчинить себе собиравшуюся вокруг него толпу, Ишану было необходимо прослыть святым, и вот он делает чудеса: кормит ежедневно сотни народа любимым «палау», который варится в громадных котлах без помощи огня, раздает амулеты, с помощью которых всякая пуля, направленная в носящего его, обращается в воду, и т. д. Понемногу вокруг него собирались люди действительно убежденные, но также и честолюбцы, мечтающие забрать в руки власть впоследствии, когда они победят русских (у них уже заранее были намечены кандидаты на все высшие должности); больше же всего толпилось кругом него бедноты, падкой до милостыни, щедро раздаваемой Ищаном, и дарового «палау», приготовляемого таким чудесным способом. Денежные средства стекались к Ишану в изобилии.

Мысль о священной войне зародилась уже давно, к ней. готовились более двух лет; в заговор было посвящено множество лиц: в найденное впоследствии переписке имеются письма, подписи и печати очень многих волостных старшин, но объявление войны оттягивалось по разным причинам. Наконец народ заявил, что он устал ждать, и Ишан видел, что ожидание и неопределенность могут погубить затеянное им дело. С Андижана решено было начать, и если бы это первое нападение удалось, восстание должно было охватить весь Туркестан.

Большинство из игравших сколько-нибудь выдающуюся роль в этом восстании переловлено, хотя многим удалось бежать в горы и за китайскую границу. Народ смущен и напуган, ожидают целого ряда казней и самой строгой кары. Население наружно почтительно к русским необычайно: при проезде русских по сартскому базару или старому городу все встают и почтительно кланяются; при проходе русского дают ему дорогу. В городе поговаривают о том, что солдат несколько распустили и что они нередко обижают сартов.

Не то видели мы впоследствии, на обратном пути в Россию в конце августа. Как известно, все смертные приговоры, за исключением 18, были заменены каторгой, из кишлаков уничтожен один близь лагеря и другой, в котором жил Ишан и собирал своих приверженцев (предполагалось разрушить целый ряд кишлаков по дороге, которою шел Ишан и из которых приставали к нему все новые партии). Миллионная контрибуция, наложенная на страну, была сбавлена до 250 тысяч. Все это равнялось почти помилованию и тем более подчеркнутому, что являлось не с течением времени, а почти вслед за беспорядками. Непонятно было азиату такое гуманное к нему отношение, и он приписал его слабости: его, значить, боятся тронуть, а слабого врага он презирает. При возвращении нашем в Туркестан в августе пренебрежительное отношение к русским било в глаза. Не солдаты уже обижали сартов, а сарт при нас кричал и бранил солдата дураком за то, что тот слишком, по его мнению, близко подошел к очагу, на котором он варил свой «палау», и солдат молча отошел от него; дороги русским не уступал никто, и мне пришлось заметить, что при проезде по сартскому базарчику военного губернатора, ни один сарт не поклонился, никто не встал не только из сидевших, но даже из лежавших; смотрели на него во все глаза, но принять более почтительной позы не захотел никто, хотя весь город, несомненно, знает губернатора в лицо. Это, конечно, мелочь, но она характерна.

Генерал Кауфман, первый генерал губернатор края, знавший в совершенстве местное население с его обычаями, нравами и особенностями, дал ему сильное и близко стоящее к нему начальство в лице уездного начальника, которого снабдил обширными полномочиями; сельские туземные власти перестали быть выборными, а назначались властью того же уездного начальника, и эти должности стали оплачиваться большим жалованьем (до 1.200 р.); на них попадали действительно лучшие люди. Уездный начальник имел право вмешательства в тяжебные и семейные дела, он являлся не только начальством, но и радетелем, ведавшим все крупные и мелкие интересы туземца, и власть его в глазах населения была почти безгранична. Его уважали и по своему любили, не видя с его стороны тех поборов и притеснений, к которым азиат привык искони. Вскоре в лице сельских властей, являвшихся наиболее зажиточными и влиятельными в своей среде людьми, стала образовываться сильная и. верная русская партия; она группировалась около своего уездного начальника, который в свою очередь ценил и отличал лиц, оказывавших ему услуги своими сведениями или влиянием; отношение населения к русским круто и благодетельно изменилось.

С 1887 г. дело приняло совершенно иной обороты сельские власти перестали назначаться, сделавшись выборными, жалованье им значительно убавлено, подкуп, интриги, кулачество царствуют в полной неприкосновенности; лучшие люди стали отказываться от этих должностей, переставших быть почетными и дающих лишь простор наживе. Радикально изменилось и положение уездного начальника, так как власть его сокращена до возможного минимума и деятельность сведена к канцелярии. Он оказался совершенно дискредитированным в глазах населения, не понимающего канцелярии, чиновничества и децентрализации власти; сарт знает только, что прежде уездный начальник, бывало, и заступится, и накажет, и разберет тяжбу или недоразумение: он «все мог», а теперь он уже ничего не может и далеко отстоит от населения. Нет уже около него и преданной русской партии, которая распалась вследствие неизбежного отчуждения и отсутствия связи между обеими сторонами, и взгляд на русских вообще и на русское «начальство» в особенности печальным образом изменился: теперь у туземца есть начальство, которое поставлено для того, чтобы карать, преследовать, но начальства, которое отстаивало бы его интересы нет, и потому во всяком начальстве он видит прежде всего врага.

Судейские чины в лице прокуроров и следователей в постоянном антагонизме с уездным начальником и, точно желая выместить на нем его былую независимость, подчёркивают в глазах населения его теперешнее бессилие. Приходится сознаться, что не пользуются здесь теперь русские популярностью, а еще недавно, по словам людей, поживших в крае, к нам относились с доверием и уважением.

Вспоминается мне слышанный от В. В. И — ва и переданный ему, по его словам, самим гёроем происшествия рассказ о взятии «Царицы гор», знаменитой Датхи, теперь уже 80-летней старухи, руководившей киргизами в их борьбу с русским оружием после падения Кокандского ханства.

В начале восьмидесятых годов, во время экспедиции М. Д. Скобелева, наши военные власти, зная, какое громадное влияние имеет эта женщина, и желая во что бы то ни стало изловить ее, командировали на разведки молодого русского офицера I. (теперь занимающего выдающееся положение в военной иерархии края); найти ее в её царстве гор было делом нелегким. Наконец, I. с переводчиком-киргизом. подкрался совсем близко к стану киргизов, где, по имевшимся сведениям, она должна была находиться; переводчик вызвался пробраться в стан, чтобы узнать, что там делается и просил I. ждать его, не показываясь. Спустя некоторое время, I. слышит голоса целой толпы, направляющейся к нему из неприятельского стана и громкий вопрос переводчика: «таксыр (господин), ты здесь?» Прятаться было. не в обычаях I. и, несмотря на громадный риск, он отозвался. «Выйди сюда, Датха пришла к тебе», продолжал переводчик. I. вышел и действительно увидел Датху, приближавшуюся к нему. Она сказала ему, что находит безумным и жестоким продолжать далее бороться с русскими и проливать кровь, что она убедила киргизов покориться и теперь желает заявить об этом «главному генералу Русского Царя»; на предложение I. она выразила согласие для этого лично поехать к нему на условии, что ее не арестуют и не подвергнут унижениям. I. обещал ей это, и она с ним и 300–400 своих киргизов двинулась к русским.

Подъезжая к главному лагерю, I. выразил опасение, что русские, не зная о целях приближения неприятельской толпы, будут стрелять и посоветовал Датхе отпустить своих и ехать с ним одной; она пристально посмотрела на него и спросила, не лукавит ли он, на что I. поручился ей своим честным словом в том, что ей не будет причинено никакого вреда. Датха сказала несколько слов киргизам, которые оставили ее и в лагерь русских она явилась одна с I. и его переводчиком. Кто-то из военных чинов, вопреки данному I. обещанию, хотел арестовать ее, но последний заявил, что для него данное. слово — вопрос чести, и в случае нарушения его он застрелится; зная его за человека, который не задумается над исполнением этого своего намерения, уступили. Датхе была поставлена особая юрта и предоставлена полная свобода, хотя издали за нею наблюдали день и ночь. По окончании переговоров ее отпустили, не причинив вреда.

С тех пор Царица Алая, отстаивавшая независимость своих с ожесточенной энергией до последней возможности, покорившись, признала над собою владычество русских и осталась им верна до конца. Пользуясь еще и по сие время громадным влиянием среди киргизов, не только она сама, но и некоторые члены её семьи не раз оказывали нам неоценимые услуги. И вот после наступивших в 1887 году перемен один из сыновей её был казнен по подозрению, весьма слабо мотивированному, в участии в убийстве русского (впоследствии было почти доказано, что в день убийства он был за 150 верст от места преступления); другой сын был сослан в Сибирь; последний был, впрочем, по прошествии года возвращен вследствие ходатайства, как самой Датхи, так и нашей администрации, давшей о нем самый лучший отзыв. И тем не менее перед Андижанским нападением один из членов этой же семьи (внук Датхи) довел до сведения уездного начальника г. Ош о готовящихся беспорядках.