Разговор с миссис Хьюз взбудоражил Сесилию, она чувствовала, что ей надо что-то сделать, и наконец решила переодеться.
Обстановка их общей со Стивном нарядной спальни приобреталась не в спешке. Еще пятнадцать лет назад, когда они переехали в этот дом, им претило почтенное филистерство высших классов; с тех пор и она и Стивн всегда помнили, что обязаны проявлять "тонкий вкус", и поэтому в течение двух лет ложем для них служили две белые кровати, очень удобные, но, само собой разумеется, временные. Они терпеливо дожидались подходящего случая, и однажды он пришел: продавалась кровать как раз того стиля, в каком была задумана спальня, и стоила она двенадцать фунтов. Случай этот они не упустили, и теперь с сознанием исполненного долга спали на стильной кровати, хотя и не такой удобной, но все же достаточно комфортабельной.
Сесилия обставляла свой дом целых пятнадцать лет, и дело подходило к концу. Теперь, если, конечно, не считать Тайми и условий жизни неимущих классов, у нее оставались только две заботы: приобрести, во-первых, медный фонарь, который бы пропускал хоть немного света сквозь решетку, и, во-вторых, старинный дубовый умывальник времен не раньше Кромвеля. А тут вдруг пришла еще и третья забота!
Она являла собой картину почти трогательную, когда, сняв блузку, стояла перед зеркалом и от усилий на ее тонких белых руках показались ямочки, - она старалась застегнуть крючки сзади на юбке, - а зеленоватые глаза выражали беспокойство, желание сделать для каждого все как можно лучше и при этом избежать малейшего риска. Надев темно-красное платье, отделанное на груди серебряной шнуровкой, и шляпку без перьев (из покровительства птицам), которую она приколола к волосам булавками (купленными с целью поддержать новую школу прикладного искусства - "Художественные работы по металлу"), Сесилия подошла к окну посмотреть, какая погода.
Окно выходило на угрюмые улицы, где ветер гнал навстречу солнцу струи дыма. Даллисоны выбрали эту комнату для своей спальни не потому, конечно, что из нее можно было наблюдать условия жизни неимущих классов, но потому, что небо на закате выглядело отсюда необыкновенно красиво. Сесилия, быть может, впервые осознала, что образчик той самой жизни, которой она так интересовалась, был выставлен для обозрения под самым ее носом. "Где-нибудь там живут и Хьюзы, - подумала она. - В конце концов, мне кажется, Бианка должна узнать об этом человеке. Она может поговорить с отцом, убедить его, что ему следует отказаться от услуг этой девицы - столько из-за нее хлопот и волнений!"
Подгоняемая этой мыслью, она наскоро позавтракала и направилась к дому Хилери. С каждым шагом сомнения одолевали ее все больше. Боязнь, что она, пожалуй, слишком уж вмешивается в чужие дела, а может, и наоборот, вмешивается в них недостаточно и что так или иначе, но ее могут счесть чересчур надоедливой; смущение оттого, что приходится касаться таких нежелательных тем; неуверенность в том, как поведет себя Бианка, характер которой был одновременно и похож и не похож на ее собственный; нетерпеливое желание поскорее все уладить и избежать неприятностей, - вот что волновало Сесилию. Сперва она шла быстро, потом стала нарочно растягивать время, а кончила тем, что почти бежала, но, придя в дом, велела горничной не докладывать хозяйке. Она представила себе взгляд сестры, когда та будет слушать ее рассказ, и это показалось ей слишком большим испытанием. Она решила сперва заглянуть к отцу.
Мистер Стоун писал за конторкой. Он был в обычном своем рабочем костюме - коричневом халате из толстой шерстяной материи, открывавшем его тощую шею над воротом голубой рубашки и туго подпоясанном шнуром с кистями. Над суконными домашними туфлями виднелись края серых брюк. За тонкими длинными ушами торчали клочки седых волос. В распахнутое окно врывался холодный восточный ветер; огонь в камине не горел. Сесилия поежилась.
- Входи быстрее, - проговорил мистер Стоун.
Вновь повернувшись к высокой конторке из мореной сосны, занимавшей середину одной из стен, он начал методически придавливать трепыхавшие под ветром листы рукописи чернильницей, тяжелым разрезальным ножом, книгой и различной величины камнями.
Сесилия огляделась. Вот уже несколько месяцев, как она не заходила в комнату отца. Кроме конторки, здесь была только раскладная кровать в дальнем углу, застеленная одеялами, но без простыней, раскладной умывальник и узенький книжный шкаф, все книги в котором Сесилия бессознательно перебрала в уме. Ни состав их, ни местоположение не менялись: на верхней полке - библия и сочинения Плавта и Дидро, на следующей полке - пьесы Шекспира в синем переплете, на третьей снизу - "Дон Кихот" в четырех томах, обернутых коричневой бумагой, Мильтон в зеленом переплете, комедии Аристофана, какая-то переплетенная в кожу и наполовину обгоревшая книга, в которой сопоставлялась философия Эпикура с философией Спинозы, и, наконец, "Гекльберри Финн" Марка Твена в желтой обложке. На второй снизу полке помещалась более легкая литература: ""Илиада", "Жизнь Франциска Ассизского", "Открытие истоков Нила" Спика, "Записки Пикквикского клуба", "Мичман Изи", стихи Феокрита в очень старом переводе, "Жизнь Христа" Ренана и "Записки Бьенвенуто Челлини". Нижняя полка была заставлена книгами по естественным наукам.
Выбеленные стены, стоило к ним прислониться, пачкали, как то знала Сесилия, пол был без ковра и в пятнах. В комнате имелись еще небольшая газовая плита и на ней кое-какая кухонная посуда, да еще столик без скатерти и вместительный посудный шкаф. Ни портьер, ни картин, ни каких бы то ни было украшений, только у окна - старинное, обитое золоченой кожей кресло. Сесилия никогда в него не садилась: ей приятнее было смотреть на этот единственный оазис в пустыне.
- Ветер сегодня восточный, папа. Тебе, вероятно, ужасно холодно, ведь здесь не топлено.
Мистер Стоун отошел от конторки и встал так, чтобы свет падал на лист бумаги, который он держал в руке. Сесилия почувствовала всегда сопутствующий отцу запах золы и печеного картофеля. Мистер Стоун заговорил:
- Послушай, я тебе прочту: "В состоянии общества тех дней, облагороженном названием цивилизации, единственным источником надежды было неумирающее мужество. Среди тысячи разрушающих нервы обычаев - среди питейных заведений, патентованных лекарств, неосвоенного хаоса изобретений и открытий, - когда сотни говорунов вещали со своих кафедр о том, во что верила лишь ничтожная часть населения, а тысячи писак сегодня писали то, что через два дня уже никто не читал, когда люди запирали животных в клетки и заставляли медведя плясать жигу на забаву детям и каждый старался одолеть другого, когда, короче говоря, люди, как комары над загнившей лужей в летний вечер, кружились, не имея ни малейшего понятия, зачем они это делают, - мужество продолжало жить... То был единственный просвет в долине мрака".
Он умолк, потому что дочитал последнее слово на листе, но ему явно хотелось продолжать. Он шагнул к конторке. Сесилия поспешно спросила:
- Можно закрыть окно, папа?
Мистер Стоун мотнул головой; Сесилия увидела, что в руке у него второй исписанный лист. Она встала, подошла к отцу и сказала:
- Папа, я хочу с тобой поговорить.
Она взялась рукой за шнур, которым был подпоясан его халат, и потянула за кисть.
- Осторожно, - сказал мистер Стоун. - На нем держатся брюки.
Сесилия отпустила шнур. "Отец просто невозможен", - подумала она.
А мистер Стоун, поднеся лист поближе к глазам, начал снова:
- "Однако найти тому причину было нетрудно..."
Сесилия сказала в отчаянии:
- Это насчет той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.
Мистер Стоун опустил лист и стоял, весь немного согнувшись; уши у него двигались, будто он хотел отогнуть их назад, голубые глаза, в которых возле крохотных черных зрачков лежали белые пятнышки света, уставились на дочь.
"Вот теперь он слушает", - подумала Сесилия и заторопилась.
- Она в самом деле тебе необходима? Ты не мог бы обойтись без нее?
- Обойтись без кого?
- Без той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.
- Но почему?
- По той простой причине...
Мистер Стоун опустил глаза, и Сесилия увидела, что он снова поднял лист и держит его уже почти на уровне груди.
- Разве она пишет лучше, чем могла бы писать любая другая девушка? - быстро проговорила Сесилия.
- Нет.
- В таком случае, папа, сделай мне одолжение: найми кого-нибудь другого. Я имею серьезные основания просить тебя, и я...
Сесилия умолкла: губы и глаза ее отца двигались, он, несомненно, читал про себя.
"С ним можно потерять терпение, - подумала она. - Он ни о чем не думает, кроме как о своей несчастной книге".
Заметив молчание дочери, мистер Стоун опустил лист и терпеливо ждал, что она скажет дальше.
- О чем ты меня просила, дорогая? - спросил он.
- Папа, умоляю тебя, послушай же, ну хоть одну минуту!
- Да, конечно,
- Я говорю о девушке, которая приходит к тебе писать под диктовку. У тебя есть основания желать, чтобы приходила именно она, а не какая-либо другая девушка?
- Да, - сказал мистер Стоун.
- Какие же именно?
- У нее нет друзей.
Сесилия не ожидала столь нелепого ответа; она опустила глаза, не зная, как отнестись к этому. Молчание длилось несколько секунд, и вот снова послышался голос мистера Стоуна, теперь уже более громкий.
- "Однако найти тому причину было нетрудно. Человек, выделившийся среди других обезьян своим стремлением познать, с самого начала был вынужден закалить себя против опасных последствий познания. Как звери, подвергающиеся суровому воздействию арктического климата, все больше обрастали мехом по мере снижения температуры, так у человека становилась все толще его броня мужества, чтобы он мог выдерживать острые уколы собственной своей ненасытной любознательности. В те времена, о которых идет речь, когда непереваренные знания огромными полчищами ринулись на штурм, человек страдал ужаснейшей диспепсией, нервная система его была вконец измотана, а мозг крайне возбужден; и выжил он только в силу способности вырабатывать в себе новое и новое мужество. Как ни мало героичны (в ту пору всеобщего мелкого соперничества) кажутся его деяния, никогда еще, однако, человечество, взятое в массе, не проявляло себя более мужественным, ибо никогда еще оно так не нуждалось в мужестве. Показатели того, что это отчаянное положение осознавалось самим обществом, многочисленны. Небольшая секта..."
Мистер Стоун умолк; взгляд его снова уперся в край листа, я он поспешно двинулся к конторке. Но в тот момент, как он снял камень с третьего листа и взял лист в руки, Сесилия воскликнула:
- Папа!
Он остановился и повернулся к дочери. Сесилия увидела, что он сильно покраснел; вся ее досада исчезла.
- Папа, я относительно той девушки...
Мистер Стоун, казалось, размышлял.
- Да-да, говори, - сказал он.
- Мне кажется, Бианке неприятно ее присутствие в доме.
Мистер Стоун провел ладонью по лбу.
- Прости, дорогая, что я стал читать тебе вслух, - проговорил он, - иногда для меня это такое облегчение...
Сесилия подошла к нему и с трудом удержалась, чтобы снова не потянуть за шнур с кистями.
- Ну, конечно, дорогой, - сказала она, - я отлично понимаю.
Мистер Стоун посмотрел ей прямо в лицо, и под этим взглядом, который, казалось, пронизывал ее насквозь и видел что-то находящееся за ней, Сесилия опустила глаза.
- Как странно, что ты моя дочь, - сказал мистер Стоун.
Сесилии и самой это часто казалось непостижимым.
- В атавизме много такого, о чем мы пока еще ничего не знаем, - сказал мистер Стоун.
- Папа, но, право же, послушай одну минуту! - воскликнула Сесилия с горячностью. - Дело действительно серьезно.
Она отвернулась к окну; еще немного, и она бы расплакалась.
- Я постараюсь, дорогая, - смиренно проговорил мистер Стоун.
Но Сесилия думала: "Надо проучить его. Слишком уж он поглощен собой" - и продолжала стоять не двигаясь, вздернув плечи и тем показывая, как сильно она раздражена.
В окно она видела нянек, везущих в колясках младенцев в Кенсингтонский сад, и видела также, что няньки смотрят не на младенцев, а либо высокомерно друг на друга, либо с тайным вожделением на проходящих мужчин. Они, конечно, тоже заняты только собой! Сесилия испытывала приятное удовлетворение оттого, что заставила стоящего за ее спиной худого, сгорбленного старика осознать свой эгоизм.
"В другой раз будет знать, - подумала она и вдруг услышала тонкий свистящий звук - это мистер Стоун шепотом читал третью страницу рукописи:
- "...движимая прекрасными чувствами, но чьи доктрины, разоблачаемые тем фактом, что жизнь - это лишь переход одних форм в другие, были слишком узки в отношении тех пороков, которые им надлежало истребить. Члены этой маленькой секты, которым еще предстояло постичь смысл всемирной любви, прилагали ревностные усилия к тому, чтобы понять самих себя, и в этом отношении обогнали общество в целом. Идеи, выразителями которых они являлись, - реакция против достигшей своего апогея братоубийственной системы, преобладавшей в те времена, - были молоды и по-молодому честны..."
Сесилия молча повернулась и пошла к двери. Она увидела, что отец уронил лист и нагнулся за ним, что лицо старика в рамке седых волос покраснело; и опять к раздражению ее примешалось чувство раскаяния.
Когда она шла по коридору, где царил обычный для лондонских коридоров и передних полумрак, ее внимание привлек какой-то шорох. Вглядевшись пристальнее, Сесилия увидела, что это Миранда; маленький бульдог никак не мог решить, где ему больше хочется быть: в саду или в доме, - и потому сидел за подставкой для шляп и слегка посапывал. Заметив Сесилию, собака вышла к ней.
- Что тебе надо, зверюшка?
Задрав глаза на Сесилию, Миранда как-то неуверенно подняла белую переднюю лапку. "Ну что спрашивать меня? - казалось, говорил маленький бульдог. - Откуда мне знать? Да и кто из нас знает?"
Нерешительность собаки явилась последней каплей. Сесилия окончательно вышла из себя. Она распахнула дверь в кабинет Хилери и сказала резко:
- Ступай, разыщи хозяина!
Миранда не двинулась с места, но из кабинета вышел сам Хилери. Он правил гранки, торопясь отослать их с первой же почтой, и у него был вид человека, целиком ушедшего в свои мысли и ничего вокруг себя не замечающего.
Сесилия, вторично избавленная от необходимости встретиться с сестрой - хозяйкой дома, столь неуловимой, вездесущей и невидимой и в то же время центральной фигурой в сложившейся ситуации, - сказала Хилери:
- Можешь ты уделить мне минуту? Я должна поговорить с тобой.
Они вошли в кабинет, а за ними пробралась туда и Миранда.
Сесилия всегда считала деверя человеком приятным и в какой-то мере вызывающим жалость. Поглощенный своими литературными делами, он позволял людям злоупотреблять его добротой. Он выглядел таким хрупким рядом с бюстом Сократа, и это как-то странно взволновало Сесилию. Сократ был такой массивный, такой урод. Она решила сразу приступить к делу.
- Хилери, я узнала от миссис Хьюз довольно странные вещи о маленькой натурщице.
Улыбка в глазах Хилери погасла, она осталась только на губах. - Вот как!
- Миссис Хьюз говорит, что именно из-за этой девушки муж ее ведет себя так безобразно, - продолжала Сесилия нервно. - Я не хочу наговаривать на девушку, но мне кажется... мне кажется, что она...
- Так что же она?
- ...что она приворожила Хьюза, как выразилась эта женщина.
- Хьюза? - переспросил Хилери.
Сесилия заметила, что не сводит глаз с бюста Сократа, перевела взгляд и продолжала торопливо:
- Она говорит, что он следит за девушкой, что он приходит даже сюда и караулит ее. Все это чрезвычайно странно. Ты ходил к ним, да?
Хилери кивнул.
- Я пыталась поговорить с отцом, - продолжала Сесилия, - но он просто невозможен. Что ему ни говори - он будто не слышит.
Хилери, казалось, глубоко задумался.
- Я хотела, чтобы он подыскал себе кого-нибудь другого, кому диктовать.
- Почему?
Чувствуя, что продолжать разговор невозможно, если не объяснить цель своего прихода, Сесилия выпалила:
- Миссис Хьюз говорит, что ее муж грозил тебе...
Лицо Хилери приняло ироническое выражение.
- Да неужели? - проговорил он. - Очень любезно с его стороны. За что же? Чудовищная неделикатность, которую ей предстояло проявить, обида, что ее вынудили к этому, - все это совсем обескуражило Сесилию.
- Видит бог, я не хочу вмешиваться. Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела. Это просто ужасно...
Хилери взял ее за руку.
- Ну успокойся, дорогая. Только я думаю, нам лучше поговорить начистоту.
Полная признательности за это дружеское пожатие, она судорожно стиснула его руку.
- Это так грязно, Хилери...
- Грязно? Гм... В таком случае давай поскорее покончим с этим.
Сесилия залилась краской.
- Ты хочешь, чтобы я рассказала все как есть?
- Разумеется.
- Ну хорошо. Понимаешь, Хьюз, очевидно, вообразил, что ты интересуешься этой девушкой. От прислуги и людей, которые работают в доме, ничего не скроешь, и они всегда готовы видеть самое худшее. Они, конечно, знают, что вы с Бианкой не очень... не совсем...
Хилери кивнул.
- Миссис Хьюз так прямо и сказала, что ее муж собирается пойти к Бианке.
Снова призрак сестры как будто проник в комнату, и Сесилия продолжала с отчаянием:
- Понимаешь, миссис Хьюз уверена, что ты действительно увлечен девушкой. Конечно, ей бы хотелось, чтобы это было правдой, тогда у такого человека, как ее муж, не было бы никаких шансов.
Пораженная своей циничной выдумкой, уже стыдясь своих слишком откровенных слов, она осеклась. Хилери стоял, отвернувшись.
Сесилия тронула его за рукав.
- Хилери, дорогой, неужели нет надежды, что вы с Бианкой?..
Губы Хилери искривились.
- Я думаю, что нет.
Сесилия печально смотрела в пол. Она давно не была так встревожена, с тех пор, как болел плевритом Стивн. Выражение лица Хилери подтверждало ее подозрения. Конечно, он мог просто рассердиться на наглость этого человека, но, может быть... - ей даже не хотелось оформлять свою мысль... - тут замешаны более личные чувства.
- Ты не думаешь, что так или иначе, но ей лучше больше не приходить сюда?
Хилери зашагал по комнате.
- Это ее единственная постоянная и надежная работа, она дает ей независимость. И это для нее гораздо лучше, чем быть натурщицей. Я не могу содействовать тому, что может лишить ее работы.
Никогда еще Сесилия не видела его таким взволнованным. А что если он не так уж неисправимо кроток, что если в нем все же есть доля животной силы, которой Сесилия в общем-то даже восхищалась? Эти вопросы без ответа чрезвычайно усугубляли трудность положения.
- Но послушай, Хилери, - начала она снова, - ты вполне уверен в этой девушке?.. Ты уверен, что она стоит того, чтобы ей помогать?
- Не понимаю.
- Я хочу сказать, что мы ведь ничего не знаем о ее прошлом, - пролепетала Сесилия и по тому, как он двинул бровями, поняла, что и у него есть сомнения на этот счет. Она продолжала уже с большей отвагой: - Где ее друзья, родственники? Я хочу сказать... Быть может, у нее были какие-нибудь истории...
Хилерн замкнулся.
- Ты что же, хочешь, чтобы я ее об этом расспросил?
Сесилия уловила в его словах насмешку.
- Ну, знаешь, - сказала она с жесткими нотками в голосе. - Если такое получается, когда начинаешь помогать бедным, то я не вижу в том много проку.
Ответа на ее вспышку не последовало. Сесилия испугалась еще больше. Все так запутано, ненормально... Злобный, мрачный Хьюз и трагический образ Бианки... Отдает итальянской драмой. Ей никогда и в голову не приходило, что человек из низов может быть одержим бурной любовной страстью. Она вспомнила улочки, на которые смотрела сегодня из окна спальни. Неужели на этих жалких задворках может родиться что-либо похожее на страсть? Живущие там люди - убогие, измученные существа, они еле сводят концы с концами. Они никогда не бывают уверены в завтрашнем дне. Они не живут, а прозябают. Но разве может человек, который не живет, а прозябает, найти время и силы для столь трагических переживаний? Нет, этому нельзя поверить.
До ее сознания дошло, что Хилери обращается к ней:
- А ведь этот человек, пожалуй, опасен.
Получив подтверждение своим страхам, Сесилия с некоторой жесткостью, таившейся в ней и помогавшей ей жить, несмотря на все ее колебания и добрые порывы, внезапно решила, что долг свой она выполнила и на этом надо остановиться.
- Больше я с этими людьми дела иметь не буду, - сказала она. - Я старалась сделать для миссис Хьюз все, что в моих силах. У меня есть на примете швея, которая с радостью ее заменит. И, конечно, любая другая девушка сможет писать под диктовку. Послушай моего совета, Хилери, - не пытайся помочь им.
Усмешка на лице Хилери озадачила и раздосадовала ее. Она и не подозревала, что это именно та усмешка, которая, как стена, стояла между ним и ее сестрой.
- Быть может, ты права, - сказал он, пожав плечами.
- Прекрасно, - ответила Сесилия. - Я сделала все, что могла. Теперь мне нужно идти. До свидания, Хилери.
Подходя к двери, она оглянулась. Хилери стоял подле бюста Сократа. Сердце у нее сжалось: так больно было оставлять его одного в таком смятении... Но вновь образ Бианки, неуловимой в собственном доме, предстал перед ней, такой трагичный в своей насмешливой неподвижности, и Сесилия поспешила уйти.
За спиной ее раздался голос:
- Как поживаете, миссис Даллисон? Ваша сестра дома?
Сесилия обернулась и увидела мистера Пэрси; он слегка приподнимался и опускался вместе с вибрирующим, покачивающимся "Дэмайером А-прим", готовясь спуститься с подножки.
С таким ощущением, будто она только что побывала в доме, который посетила болезнь или горе, Сесилия сказала вполголоса:
- К сожалению, ее нет дома.
<- Не повезло, - сказал мистер Пэрси. Лицо его вытянулось, насколько способна была вытянуться эта квадратная красная физиономия. - А я-то думал, вот прокачу и ее и моего "Дэмайера А-прим" - ему ведь тоже надо проветриться на свежем воздухе. - Мистер Пэрси положил руку на кузов дрожащей, как будто тяжело дышащей машины. - Вам приходилось ездить в "Дэмайере А-прим"? Преотличные автомобильчики - лучшие, какие можно получить за эту цену. Я бы хотел, чтобы вы сами в том убедились.
"Дэмайер А-прим", испуская аромат тончайшего бензина, подскочил и задрожал, будто понимая похвалу хозяина. Сесилия взглянула на автомобиль.
- Да, прелестная машина, - сказала она.
- Поедемте! - предложил мистер Пэрси. - Давайте я вас покатаю. Ну, хоть просто для того, чтоб доставить мне удовольствие, а? Мой "Дэмайер" вам понравится, я уверен.
Чуточку раскаяния, чуточку любопытства, внезапный внутренний протест против всех мучивших ее неприятностей и грязных подозрений заставил Сесилию благосклонно взглянуть на коренастую фигуру мистера Пэрси. Затем, едва успев понять, как это произошло, она уже сидела в "Дэмайере". Автомобиль дрогнул, фыркнул дважды, распространил сильный запах бензина и скользнул вперед.
- Вот это вы молодчага! - сказал мистер Пэрси.
Почтальон, собака, тележка булочника - все, что на полной своей скорости двигалось вперед, казалось, стояло на месте. Ветер хлестал Сесилии в лицо. Она тихонько засмеялась.
- Отвезите меня домой, пожалуйста.
Мистер Пэрси тронул шофера за локоть.
- Поезжайте вокруг парка, - сказал он. - Покажите, на что способен мой "Дэмайер".
Машина взвизгнула. Сесилия откинулась на мягком сиденье и поглядела искоса на мистера Пэрси, который также сидел откинувшись в своем углу; на губах ее играла несколько удивленная, нечестивая улыбка.
"Что я делаю? - казалось, говорила она себе. - Как это он ловко заставил меня сесть в автомобиль, право... Но теперь, раз уж я села, буду наслаждаться, вот и все!"
Не было больше ни четы Хьюзов, ни маленькой натурщицы, вся эта грязная жизнь исчезла; оставался только ветер, хлеставший в лицо, да подпрыгивающий "Дэмайер А-прим".
Мистер Пэрси заговорил:
- Для меня такие вот прогулки - очень важная штука. Держат нервы в порядке.
- Вот как? - протянула Сесилия. - У вас тоже, оказывается, есть нервы?
Мистер Пэрси улыбнулся. Когда он улыбался, щеки его превращались в два твердых красных комка, подстриженные усики вставали торчком и вокруг светлых глаз разбегалось множество морщинок.
- Весь этими нервами опутан, - сказал он. - Всякий пустяк выводит меня из равновесия. Не могу видеть голодного ребенка и ничего в таком роде.
Сесилия невольно почувствовала восхищение этим человеком. Почему она, Тайми, Хилери, Стивн и все, с кем они знакомы и встречаются, не могут быть такими вот здоровыми, нормальными людьми, которых не терзает жажда нового, которые довольны своей жизнью и не ведают, что такое "общественная совесть"?
"Дэмайер А-прим", словно приревновав к хозяину, внезапно остановился сам по себе.
- Подождите, подождите, миссис Даллисон, да не выходите же, я вам говорю! Через минуту все будет в порядке, - сказал мистер Пэрси.
- Нет, спасибо, мне все равно нужно зайти сюда, вот в этот магазин. Тут мы с вами, я думаю, и распрощаемся. Большое вам спасибо. Я получила огромное удовольствие.
У входа в магазин Сесилия обернулась. Мистер Пэрси вылез из машины и, весь перегнувшись вперед, с глубокой сосредоточенностью смотрел на своего "Дэмайера А-прим".