Свадьба Клер Черрел на Ганновер-сквер относилась к числу «фешенебельных», и отчёт о ней вместе со списком гостей должен был занять четверть газетной колонки, что, по мнению Динни, было «так лестно для приглашённых».

Накануне вечером Клер с родителями прибыла на Маунт-стрит. Леди Черрел и Динни, которая до последней минуты хлопотала вокруг младшей сестры, маскируя своё волнение юмором, приехали в церковь незадолго до невесты. Девушка задержалась, чтобы перекинуться словечком со старым причетником, и заметила Уилфрида: он стоял далеко позади в левом углу придела и смотрел на неё. Динни бегло улыбнулась ему, прошла через придел и присоединилась к матери, сидевшей на первой скамье слева. По дороге она поравнялась с Майклом, и тот шепнул ей:

— Народу-то наехало, а?

Действительно, наехало! Клер хорошо знали и любили в обществе, Джерри Корвена знали ещё лучше, хотя любили меньше. Динни окинула взглядом собрание, — тех, кто присутствует на свадьбе, неудобно именовать сборищем. Лица гостей, очень разные и по-своему характерные, не поддавались классификации. Это были лица людей, у каждого из которых свои убеждения и взгляды. Собравшихся здесь нельзя было отнести ни к какому определённому единому типу, и это отличало их от немецкой офицерской касты с её безобразной одинаковостью.

На передней скамье рядом с Динни и её матерью сидели Хьюберт и Джин, дядя Лоренс и тётя Эм; на второй — Эдриен с Дианой, миссис Хилери и леди Элисон. Ещё подальше назад, на краю четвёртой или пятой скамьи, девушка заметила Джека Масхема. Высокий, элегантно одетый, вид скучающий. Он кивнул ей, и Динни удивилась: «Неужели он помнит меня?»

На правой стороне, где располагались родственники жениха, лица и фигуры были столь же разнообразны. Элегантно одеты только трое: Джек Масхем, жених и его шафер; остальные, кажется, меньше всего на свете озабочены своим костюмом. Но на всех этих лицах Динни читала веру в определённое житейское кредо. Ни одно из них не вызывало у неё того же чувства, что лицо Уилфрида, — ощущения духовной борьбы и разлада, исканий, боли и порыва. «Я привередничаю», — решила девушка, и глаза её остановились на Эдриене, сидевшем прямо позади неё. Над его козлиной бородкой, удлинявшей тонкое смуглое лицо, светилась спокойная улыбка. «У него милое лицо, не самодовольное, как у тех, кто носит бороду клинышком, — подумала Динни. — На свете нет человека лучше».

Она шепнула:

— Недурная коллекция костей, дядя, а?

— Пожалуй. Я охотно приобрёл бы для музея твой скелет, Динни.

— При чём тут музей? Я сожгла бы их и развеяла пепел. Тс-с!..

Вошли певчие, за ними священник. Джерри Корвен обернулся. Усики щёточкой, улыбается, как кот, резкие черты лица, дерзкие, настойчивые глаза! Динни, охваченная внезапным отчаянием, подумала: «Как Клер могла!.. Впрочем, я теперь сказала бы то же самое обо всех лицах — кроме одного. Я начинаю сходить с ума!» Затем под руку с отцом по приделу прошла Клер. «Выглядит чудесно! Дай бог ей счастья!» Волнение сдавило Динни горло, она взяла мать за руку. Бедная мама! Какая она бледная! Нет, церемония, в самом деле, нелепая. Зачем люди затягивают волнующие и мучительные минуты? Слава богу, старый фрак её отца выглядит ещё вполне прилично — она вывела пятна нашатырём. Отец держится так, словно стоит перед войсками, — она видела его на смотрах. Нарушь дядя Хилери установленную форму хоть словом, отец это заметит. Но никаких нарушений не произойдёт. Динни страстно захотелось уйти в угол, к Уилфриду, стать рядом с ним. Он сказал бы ей что-нибудь приятно еретическое, и они подбодрили бы друг друга незаметной улыбкой!

А вот и подружки! Её двоюродные сестрёнки Моника и Джоан, дочки Хилери, тоненькие, энергичные; маленькая Селия Мористон, прелестная как ангел (если только ангелы бывают женского рода); смуглая яркая Шейла Ферз и ковыляющая позади крошка Энн — настоящая клёцка!

Динни преклонила колени, и это успокоило её. Она вспомнила, как они, трёхлетняя Клер и уже «большая» шестилетняя Динни, вот так же вставали в ночных рубашонках на молитву около своих кроваток. Она всегда опиралась подбородком о спинку кровати, чтобы коленкам было не так больно, а малышка Клер — какая она была прелестная! — вытягивала ручонки, как ребёнок на картине Рейнолдса! «Этот человек принесёт ей горе, — думала Динни. — Я знаю, так будет!» Она снова мысленно перенеслась на свадьбу Майкла. Десять лет назад она стояла вон там, в двух шагах от того места, где преклонила колени сейчас. Рядом с ней была незнакомая девочка кто-то из родственниц Флёр. Взгляд Динни, с трепетным любопытством юности взиравший на все кругом, остановился тогда на Уилфриде: он стоял в стороне и наблюдал за Майклом. Бедный Майкл! В тот день он, казалось, совсем потерял голову от торжества. Динни отчётливо помнила, как подумала в ту минуту: «Вот Майкл и его падший ангел!» В лице Уилфрида было что-то презрительное и тоскливое, наводившее на мысль об утраченном навек счастье. Свадьба Майкла состоялась всего два года спустя после перемирия, и Динни знала теперь, какое разочарование и ощущение всеобщего краха испытал Уилфрид, когда кончилась война. Последние два дня он был настолько откровенен с нею, что, пренебрежительно иронизируя над собой, рассказал ей даже о своём увлечении Флёр через полтора года после той свадьбы, из-за чего, собственно, ему и пришлось бежать на Восток. Раньше война, заставшая Динни в десятилетнем возрасте, была связана для неё главным образом с воспоминаниями о том, как мать вечно тревожилась об отце и непрерывно вязала носки, — у них дома был целый склад; как все ненавидели немцев; как ей не давали сладостей, потому что они были сплошь приготовлены на сахарине, и, наконец, о том, как она горевала и волновалась, когда Хьюберт ушёл на фронт и письма от него стали приходить редко. За последние же дни, послушав Уилфрида, она гораздо отчётливей и болезненней представила себе, что война означала для тех, кто, подобно ему и Майклу, провёл несколько лет в самом пекле. Образность его речи помогла ей почувствовать, каково человеку, когда он теряет корни, подвергает безнадёжной переоценке все ценности и постепенно утрачивает веру в то, что установлено веками и освящено традицией. Уилфрид говорит, что больше не думает о войне. Возможно, он искренне в это верит, но его искалеченные нервы ещё не зажили и дают себя знать. Недаром же Динни, встречаясь с ним, всегда испытывает желание положить ему на лоб прохладную руку.

Кольцо было уже надето, роковые слова сказаны, напутствие произнесено. Новобрачные двинулись к алтарю. — Её мать и Хьюберт последовали за ними. Динни сидела не шевелясь, устремив глаза на восточное окно церкви. Брак! Он немыслим для неё ни с кем — кроме одного.

Над её ухом раздался шёпот:

— Дай мне платок, Динни. Мой совсем мокрый, а у твоего дяди — синий.

Динни передала тётке кусочек батиста и украдкой попудрила себе нос.

— Это надо было делать в Кондафорде, — продолжала леди Монт. Тут столько народа. Так утомительно вспоминать, кто они такие. Это его мать, да? Значит, она ещё жива?

«Не взглянуть ли мне ещё раз на Уилфрида?» — подумала Динни.

— Когда я венчалась, все целовали меня, — прошептала её тётка. Такая неразбериха! Я знала девушку, которая вышла замуж для того, чтобы её поцеловал шафер жениха. Эгги Теллюсон. Странно, правда? Идут!

Да, идут. Динни хорошо знакома эта улыбка новобрачной. Как может Клер чувствовать себя счастливой? Она ведь вышла не за Уилфрида! Динни встала и присоединилась к родителям. Хьюберт, оказавшийся рядом, шепнул ей: «Выше нос, старушка, — могло быть хуже!»

Динни, отчуждённая от брата всецело поглотившей её тайной, пожала ему руку. И в этот момент она увидела Уилфрида, — он смотрел на неё, скрестив руки на груди. Она снова бегло улыбнулась ему, а затем началась суматоха. Она опомнилась только у дверей гостиной на Маунт-стрит, когда тётя Эм попросила:

— Стань рядом со мной, Динни, и старайся вовремя ущипнуть меня.

Затем начался съезд гостей, сопровождаемый комментариями её тётки:

— Это его мать. Копчёная селёдка! Вот и Хен Бентуорт!.. Хен, Уилмет тоже здесь и хочет поделиться с вами каким-то мнением… Здравствуйте! Не утомительно, не правда ли?.. Здравствуйте! Кольцо наделось очень легко, верно? Прямо фокусники!.. Динни, кто это?.. Здравствуйте! Отлично! Нет, Черрел. Не так, как пишется. Да, да, ужасно странно! Подарки, пожалуйста, вон туда, где стоит лакей и смотрит в сторону. По-моему, это глупо. Но всем так хочется… Здравствуйте! Вы Джек Масхем? Сегодня Лоренсу приснилось, что вы взлетели на воздух… Динни, позови Флёр: она всех знает.

Динни отправилась на поиски Флёр. Та разговаривала с новобрачным.

Когда они проталкивались к двери гостиной, Флёр спросила:

— Я видела в церкви Уилфрида Дезерта. Как он туда попал?

Честное слово. Флёр не в меру проницательна!

— Наконец-то явились! — встретила их леди Монт. — Кто из этих трёх дам герцогиня? А, тощая!.. Здравствуйте! Да, очаровательно! Какая скука эти свадьбы!: Флёр, проводите герцогиню туда, где подарки… Здравствуйте! Нет, мой брат Хилери. Он прекрасно венчает, правда? Лоренс говорит без осечки. Съешьте мороженого — внизу, в буфете… Динни, кто-нибудь присматривает за подарками? О, здравствуйте, лорд Бивенхэм! Это должна была бы делать моя племянница. Но она уклоняется — занята с Джерри… Динни, кто это сказал: «Питье, питье, питье!» Гамлет? Он страшно много говорит. Как! Не он?.. Ах, здравствуйте!.. Как поживаете?.. Доброго здоровья!.. Что? Вы нездоровы? Ещё бы, такая давка!.. Динни, дай твой платок!

— Он в пудре, тётя.

— Ну вот, значит, я вымазалась?.. Здравствуйте! Ну, не глупо ли все это? Знаете, им ведь не нужны посторонние… А, вот и Эдриен! Дорогой мой, у тебя галстук сбился. Динни, поправь. Здравствуйте! Да, вот сюда. Не люблю цветов на похоронах — бедняжки лежат себе и умирают… Как ваша собачка? Разве у вас нет собаки? Совершенно верно!.. Динни, ты должна была меня ущипнуть… Здравствуйте! Здравствуйте! Я сказала моей племяннице, что ей следовало ущипнуть меня. У вас хорошая память на лица? Нет. Как приятно! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!.. Ещё трое! Динни, кто эта образина?.. О, здравствуйте! Значит, вы приехали? Я думала, вы в Китае… Динни, напомни мне спросить у твоего дяди, Китай ли это был. Он так зло взглянул на меня. Можно мне смыться от остальных? Где я подхватила такое выражение? Динни, передай Блору — напитки! Вот ещё целый выводок!.. Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. Здрасте!.. Здрасс!.. Здра!.. Как мило с вашей стороны! Динни, мне хочется сказать: «Будьте вы все прокляты!»

Разыскивая Блора, Динни прошла мимо Джин, беседовавшей с Майклом, и удивилась, как у такой здоровой и яркой женщины хватает терпения изнывать в этой толчее. Она нашла Блора и повернула обратно. Странное лицо Майкла, которое с каждым годом становилось симпатичнее, словно доброта оставляла на нём все более глубокий отпечаток, показалось ей взволнованным и несчастным. Она услышала, как он сказал:

— Я не верю этому, Джин.

— Конечно, по базарам ходят всякие слухи. А всё-таки дыма без огня не бывает, — ответила Джин.

— Бывает, и сколько угодно! Во всяком случае, он снова в Англии. Флёр видела его сегодня в церкви! Я спрошу у него.

— По-моему, не стоит, — возразила Джин. — Если это правда, он сам, наверно, вам все расскажет, если нет, зачем зря волновать человека?

Ясно! Они говорят об Уилфриде. Как бы узнать — что, не показав, насколько её это интересует? — подумала Динни и тут же решила: «Не стану, даже если смогу. Все важное он должен сказать мне сам. Не хочу слышать это от посторонних». Но девушка была встревожена, — интуиция всегда подсказывала ей, что на душе у него лежит какая-то непонятная тяжесть.

Когда долгое жертвоприношение на алтарь сердечности пришло к концу и новобрачная уехала, Динни ушла в кабинет дяди — единственное место в доме, где не было следов беспорядка, и опустилась в кресло. Её родители отправились обратно в Кондафорд, удивляясь, почему она не едет с ними. Действительно, оставаться в Лондоне, когда дома раскрылись тюльпаны, распускается сирень и яблони все гуще покрываются цветами, — это не похоже на Динни. Но при одной мысли, что, уехав, она лишится возможности ежедневно видеть Уилфрида, девушке становилось по-настоящему больно.

«Я увлеклась слишком сильно, сильнее, чем могла предполагать. Что же будет?» — думала Динни, полулёжа с закрытыми глазами.

Неожиданно она услышала голос дяди:

— Ах, Динни, как приятно отдохнуть от полчищ мадиамских! Мандарины в парадных одеяниях! Знаешь ли ты хоть четверть тех, кто сегодня был здесь? Зачем люди ходят на свадьбы? Затем, что, будь ты регистратор или император, это единственный способ не нарушать приличий. Твоя бедная тётка легла в постель. Насколько всё-таки удобней быть магометанином, если не считать того, что сейчас у них модно ограничиваться одной женой и не прятать её под чадру! Кстати, ходят слухи, будто молодой Дезерт принял ислам. Рассказывал он тебе что-нибудь об этом?

Поражённая Динни приподняла голову.

— Такое проделали на Востоке только двое моих знакомых, да и то французы, — они хотели завести гарем.

— Для этого нужно только одно, дядя, — деньги.

— Динни, ты становишься циником. Не забывай, люди любят, чтобы религия санкционировала их поступки. Но у Дезерта была другая причина. Насколько я помню, он человек разборчивый.

— Дядя, какое значение имеет религия до тех пор, пока люди не вмешиваются в чужие дела?

— Видишь ли, у некоторых мусульман довольно примитивные представления о правах женщины. Они, например, полагают, что в случае неверности её следует замуровывать. Я видел в Маракеше одного шейха — отвратительный тип!

Динни вздрогнула.

— С незапамятных времён, как принято у нас выражаться, религия была виновницей всех наихудших злодейств, происходивших на земле, — продолжал сэр Лоренс. — Интересно, не решился ли молодой Дезерт на этот шаг, чтобы попасть в Мекку? Не думаю, чтобы он во что-нибудь верил, но ничего толком не знаю, — странная семья.

«Не хочу и не стану говорить о нём», — решила Динни.

— Дядя, как вы думаете, какой процент составляют верующие в наши дни?

— В северных странах? Трудно сказать. У нас, видимо, от десяти до пятнадцати среди взрослых. Во Франции и в южных странах, где есть крестьянство, — больше, по крайней мере с точки зрения внешней.

— А среди тех, кто был сегодня у вас?

— Большинство из них было бы шокировано, если бы им сказали, что они не христиане, и шокировано ещё больше, если бы их попросили отдать половину своих богатств бедным. Такая просьба доказала бы только, что они всего лишь благодушные фарисеи или, вернее, саддукеи.

— Дядя Лоренс, а вы христианин?

— Нет, дорогая, скорее последователь Конфуция, который, как тебе известно, был просто философом-моралистом. Большая часть английской привилегированной касты — не христиане, а конфуцианцы: вера в предков и традицию, почтение к родителям, честность, сдержанность в обращении, мягкость с животными и с подчинёнными, ненавязчивость в жизни и стойкость перед лицом болезни и смерти.

— Чего же ещё желать? — спросила Динни, задумчиво наморщив носик. Пожалуй, одного — любви к прекрасному.

— Любви к прекрасному? Она зависит от темперамента.

— Но разве она не самое характерное, что отличает одного человека от других?

— Да, но независимо от его воли. Ты ведь не можешь заставить себя любить заход солнца.

— «Вы мудрец, дядя Лоренс, и взгляд ваш остёр, племянница молвит ему». Пойду прогуляюсь и порастрясу свадебный пирог.

— А я останусь, Динни, и выпью шампанское.

Динни долго блуждала по улицам. Ходить одной было грустно. Но каштаны начинали серебриться, цветы в парке были прекрасны, озарённые закатом воды Серпентайна невозмутимы, и Динни отдалась своему чувству, а чувством этим была любовь.