В этот тихий вечер на темно-синем небе сияла яркая луна, и залитая ее светом улица была полна гуляющих. Большой собор, вонзивший в небо тяжелые башни, был заперт. Они постояли около, задрав головы, и Недда вдруг подумала: «Где похоронят Трайста, ведь он самоубийца? Неужели не позволят положить его на кладбище? Но ведь чем несчастней был человек, тем добрей надо к нему быть».

Они свернули в переулок; на углу, как привидение белел старинный деревянный особняк; за ним кто-то из церковных магнатов разбил большой сад, и он словно притаился за высокой оградой; там поднимались платаны, простирая во все стороны густые ветви, которые в этот прекрасный августовский вечер застили свет углового фонаря и отбрасывали на мостовую густые тени. Зажужжал майский жук, черный котенок играл со своим хвостом на ступеньке в одной из ниш. Переулок был пуст.

Сердце Недды тревожно билось. Почему у Дирека такое странное, застывшее лицо? И он еще не сказал ей ни слова. Ей мерещились всякие ужасы, и она уже вся дрожала.

— Что с тобой? — сказала она наконец. — Дирек, ты меня разлюбил?

— Тебя нельзя разлюбить.

— В чем же дело? Ты думаешь о Трайсте?

Она услышала отрывистый смешок: словно всхлипнув, он ответил: — Да…

— Но ведь все кончено. Он обрел вечный покой.

— Покой! — И Дирек прибавил чужим, мертвым голосом: — Прости, Недда. Тебе тяжело, я знаю. Но это свыше моих сил.

Что свыше его сил? Почему он ее мучает и ничего ей не говорит? Между ними появилась какая-то преграда… Что это? Она молча шла рядом с Диреком, смутно замечая и шорох платанов, и лунный свет на стене белого особняка, и тишину, и скользившие по каменной ограде тени Дирека и ее. В его лице, в его мыслях ей чудилось что-то чужое, недоступное.

— Скажи мне, Дирек, скажи! — вырвалось у нее. — С тобой мне ничего не страшно!..

— Я не могу от него избавиться, вот и все. Мне казалось, если я пойду и посмотрю на него, это кончится. Но ничего не помогло.

Недду охватил ужас. Она вгляделась в его лицо — изможденное, смертельно бледное. Они спускались теперь по откосу вдоль глухой фабричной стены впереди лежала озаренная луной река; у берега стояли лодки. Из какой-то трубы вырвался клуб черного дыма и понесся по небу; над водой блестел освещенный мост.

Они повернули назад — к темной громаде собора. Парочки на скамейках вдоль реки и не думали расходиться: они были гак счастливы — теплая ночь, август, луна! Недда и Дирек брели в безысходном молчании все дальше и дальше, мимо скамеек с влюбленными парочками, — туда, на прибрежную дорогу, тянувшуюся вдоль лугов, где запах сена, свежей стерни и обрызганных росами трав заглушал затхлую прель речного ила. И еще дальше — в лучах луны, которые, преследуя их, пробивались сквозь ивняк. Спугнутые их шагами водяные крысы скатывались вниз и бросались в воду: где-то далеко залаяла собака; послышался паровозный гудок, заквакала лягушка. Стерня и молодой клевер были еще пропитаны солнечным теплом, и струйки теплого воздуха просачивались в прохладную ивовую рощу. Такие лунные ночи не знают сна. Казалось, будто ночь торжествует, понимая, что она властвует над рекой, лугами и притихшими деревьями, которые не смеют даже шелестеть. Внезапно Дирек сказал:

— Он идет с нами. Посмотри — вон там!

На секунду Недде показалось, что рядом с ними, у самого края стерни, действительно движется какая-то смутная, серая тень. Задыхаясь, она закричала:

— Нет, нет, не пугай меня! Сегодня я этого не вынесу! — И, как ребенок, уткнула голову ему в плечо. Он обнял ее, и она еще крепче прижала лицо к его куртке. Так вот кто отнимает у нее Дирека — это дух Боба Трайста! Враждебный, зловещий призрак! Она еще крепче прижалась к Диреку и подняла глаза к его лицу. Они стояли в темном ивняке, куда сквозь листву пробивались редкие лунные лучи и где все было удивительно пусто и тихо. Руки Дирека согревали ее, и Недда прильнула к нему; она сама не понимала, что делает, она ничего, в сущности, не понимала, кроме одного: ей хочется, чтобы он никогда не отпускал ее, ей хочется, чтобы он ее целовал, забыв о том, что его преследует, остался навеки с ней. Но его губы никак не хотели приблизиться к ее губам. Они были почти рядом, они дрожали, тянулись к ней… Недда прошептала:

— Поцелуй меня…

Она почувствовала, как Дирек вздрогнул; глаза его потемнели, губы судорожно передернулись, как будто он хотел поцеловать ее, но не решался. Что с ним? Что с ним происходит? Неужели он ее не поцелует? Пока длилась эта тягостная пауза и они неподвижно стояли в тени ивняка, испещренной лунными бликами, Недда ощущала такую тревогу, какой она еще никогда в жизни не испытывала. Он отказался ее поцеловать! Не хочет! Почему? Да еще в такую минуту, когда в ее жилах, в теплоте его рук, в его дрожащих губах — повсюду вокруг них — было что-то новое, таинственное, жуткое, сладостное… И, чуть не плача, она зашептала:

— Дирек, я хочу быть с тобой, я ничего не боюсь, я хочу всегда быть с тобой! — Но тут она почувствовала, как он покачнулся и ухватился за нее, будто вот-вот упадет. Тогда Недда забыла все, кроме того, что это больной, которого она только что выходила. Он опять болен! Просто болен!

— Дирек, — воскликнула она, — успокойся! Все хорошо. Пойдем потихоньку домой.

Она крепко схватила его за руку и повела к гостинице. По дрожанию его руки, по напряженному взгляду Недда понимала, что, делая шаг, он не знает, удержится ли на ногах. Но сама она была уверена и спокойна; теперь ею владела одна-единственная мысль — довести его до дому по совсем уже пустой дороге, освещенной луной, мимо ночных лугов и белевшей внизу реки. Как же она сразу не поняла, что он совершенно измучен и его нужно поскорее уложить в постель?

Они медленно шли — мимо фабрики, вверх по переулку, где под ветвями платанов был сад церковного магната; затем, миновав белый особняк на углу, они очутились на главной улице, где еще попадались прохожие.

У входа в гостиницу стоял Феликс, растерянный, как старая курица, и, поглядывая на часы, поджидал дочь. К большому облегчению Недды, он, увидев их; тотчас же скрылся в вестибюле, — она не могла сейчас ни с кем разговаривать. У нее была только одна цель — поскорее уложить Дирека.

Пока они шли, лицо его было словно окаменевшим; сейчас, когда он сел на кожаный диван, у него начался такой озноб, что зуб не попадал на зуб. Она позвонила, коридорному и велела принести грелку, коньяк и горячей воды. Он выпил глоток — дрожь утихла, и он заявил, что ему лучше, и потребовал, чтобы Недда ушла. Она не решалась расспрашивать его, но, когда начался упадок сил, галлюцинации как будто прекратились; прикоснувшись губами к его лбу с такой материнской нежностью, что он поднял глаза и улыбнулся, Недда спокойно сказала:

— Я приду попозже и хорошенько закутаю тебя в одеяло.

Феликс ждал ее в вестибюле возле столика, где стояла чашка с молоком и хлеб. Не говоря ни слова, он снял с них салфетку. Пока Недда ужинала, он не спускал с нее глаз, но не решался ее расспрашивать. Лицо ее было непроницаемо, и он только отважился сказать:

— Дядя Джон уехал ночевать в Бекет. Я снял для тебя номер рядом со своим и раздобыл зубную щетку, что-то вроде гребешка, и еще всякую мелочь… Думаю, ты как-нибудь обойдешься.

Недда простилась с отцом у порога его номера и пошла к себе. Выждав десять минут, она снова потихоньку выскользнула в коридор. Все было тихо, и она решительно спустилась вниз. Ей было безразлично, что о ней подумают. Ее, наверно, принимают за сестру Дирека, а если нет, ей это тоже все равно. Был уже двенадцатый час; свет почти повсюду погасили, и вестибюль явно нуждался в утренней уборке. В коридоре тоже было темно. Недда приоткрыла дверь и подождала несколько секунд, пока не услышала тихий голос Дирека:

— Недда, иди, я не сплю.

Сквозь занавеску, пропускавшую решительно все; пробивался лунный свет; в этой полутьме Недда тихонько пробралась к кровати. Она едва могла разглядеть лицо Дирека и его полный обожания взгляд. Положив руку ему на лоб, она шепотом спросила:

— Тебе хорошо?

— Да, очень, — шепнул он в ответ.

Она опустилась около кровати на колени и положила голову рядом с ним на подушку. Удержаться от этого она не могла; теперь им стало уютно и спокойно. Он дотронулся губами до ее носа. В этот миг она перехватила его взгляд томный и нежный. Затем она встала.

— Хочешь, я посижу с тобой, пока ты заснешь?

— Да. Но спать я не буду. А ты?

Недда в темноте отчаянно покачала головой. Спать. Нет, ей не до сна!

— Ну что ж, тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мой темноглазый ангел.

— Спокойной ночи, — прошептав эти слова, Недда тихонько открыла дверь и бесшумно ушла.