Когда Уилфрид расстался со своим издателем в ресторане «Жасмин», он был зол и растерян. Даже не вникая в тайные замыслы Компсона Грайса, он понимал, что тот обвел его вокруг пальца; весь остаток этого тревожного дня он бродил по городу, раздираемый противоречивыми чувствами: то испытывал облегчение от того, что сжег свои корабли, то злился, предвкушая последствия этого поступка. Погруженный в себя, он и не подумал, каким ударом будет его записка для Динни, и, только вернувшись и прочтя ее ответ, забеспокоился, а потом пошел туда, где она так кстати его встретила. За те несколько минут, которые они, полуобнявшись, молча ходили по Маунт-стрит, ей удалось внушить ему, что против целого мира стоят они вдвоем, а не он один. К чему отталкивать ее от себя и делать еще несчастнее? И наутро он послал ей со Стаком записку, приглашая на очередную прогулку. Про Дерби он совсем забыл, и автомобиль их почти сразу же застрял в потоке машин.
– Я никогда не была на Дерби, – сказала Динни. – Давай поедем?
Впрочем, поехать туда пришлось: свернуть в сторону было уже невозможно.
Динни удивилась, до чего все здесь благопристойно: ни пьянства, ни ярмарочных украшений, ни тележек, запряженных осликами, ни картонных носов, ни грубых шуток. Не было ни колясок, запряженных четверкой, ни тележек разносчиков; только плотная лента движущихся автобусов и автомобилей, почти всегда закрытых.
Когда они наконец поставили свою машину, съели бутерброды и смешались с толпой, им захотелось взглянуть на лошадей.
Все это теперь нисколько не напоминало картину Фриса «Дерби», если когда-нибудь и было на нее похоже. На картине люди были живые и радовались жизни; в этой толпе, казалось, все только и стремятся попасть куда-нибудь в другое место.
В паддоке, где на первый взгляд тоже не было никаких лошадей, а топтались одни люди, Уилфрид вдруг вспомнил:
– Ведь это же глупо, Динни! Нас непременно кто-нибудь увидит.
– Ну и что из этого? Посмотри лучше: вон лошади!
По кругу и в самом деле водили лошадей. Динни быстро подошла, чтобы посмотреть на них поближе.
– Мне они все кажутся такими красивыми! – благоговейно прошептала она. – Даже не пойму, какая лучше, вот только не эта; ее спина мне не нравится.
Уилфрид заглянул в программу:
– Это фаворит.
– А мне все равно не нравится. Посмотри сам. Спина вся ровная, а круп вислый.
– Верно, но сложение у скаковых лошадей бывает самое разное.
– Давай я поставлю на лошадь, которая тебе понравится.
– Тогда постой, дай подумать.
Люди вокруг них называли имена лошадей, которых проводили мимо. Динни подошла к самому барьеру, Уилфрид стоял тут же, позади нее.
– Ну прямо свинья, а не лошадь, – сказал кто-то слева от них. – На эту скотину никогда больше не поставлю.
Динни окинула взглядом говорившего; это был приземистый человек с затылком, заплывшим салом, в котелке и с сигарой в зубах. «Ну и не ставь! – подумала Динни. – Тем лучше для лошади».
Дама, сидевшая на складном стульчике справа, заявила:
– Надо очистить от людей дорожку, когда выведут лошадей. Из-за этой давки я два года назад уже проиграла.
Рука Уилфрида легла на плечо Динни.
– Вон та мне нравится. Бленгейм. Пойдем поставим на нее.
Они пошли туда, где люди стояли в очередях к окошечкам, похожим на дырки в скворечниках.
– Подожди здесь, – сказал Уилфрид. – Я пущу туда и нашего скворца и сейчас вернусь.
Динни стояла, разглядывая толпу.
– Как поживаете, мисс Черрел? – Перед ней остановился мужчина в сером цилиндре с большим биноклем в футляре через плечо. – Мы с вами познакомились у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры, помните?
– Да, конечно, мистер Маскем. – Сердце у нее заколотилось, и она заставила себя не смотреть в ту сторону, куда ушел Уилфрид.
– Сестра вам пишет?
– Да, мы получили письмо из Египта. На Красном море им, видно, пришлось выдержать ужасную жару.
– Вы на кого-нибудь поставили?
– Еще нет.
– Фаворита я бы остерегался. Он встанет.
– Мы подумывали о Бленгейме.
– Ну что ж, лошадь хорошая и ловка в поворотах. Но в той же конюшне есть другая, от нее ждут большего. Вы, я вижу, еще новичок. Дам вам парочку советов, мисс Черрел. Смотрите, чтобы в лошади было одно из двух – или же и то и другое, – высокий круп и характер; не красота, а именно характер.
– Высокий круп? Значит, сзади она должна быть выше, чем спереди?
Джек Маскем улыбнулся.
– Вроде того. Если вы заметите это у лошади, особенно когда она прыгает, можете смело на нее ставить.
– Да, но что такое характер? Это когда она заносит голову и смотрит поверх людей вдаль? Я здесь видела такую лошадь.
– Ей-богу, я бы вас взял в ученицы! Вы угадали: это как раз то, что я подразумевал.
– Но я не знаю, как звали ту лошадь, – пожалела Динни.
– Обидно.
И тут она увидела, как лицо его, только что выражавшее живую симпатию, словно застыло. Он приподнял цилиндр и отвернулся. Голос Уилфрида за ее спиной произнес:
– Ну вот, десятку ты поставила.
– Пойдем на трибуну, поглядим, как они примут старт. – Он, казалось, не заметил Маскема, и, чувствуя его руку у своего локтя, Динни старалась забыть, как у Маскема вдруг окаменело лицо. Многоголосое моление толпы о том, чтобы «привалило счастье», отвлекло Динни, и, дойдя до трибуны, она уже все забыла, кроме Уилфрида и лошадей. Они нашли свободное место возле перил, недалеко от букмекеров.
– Зеленый и шоколадный – это я запомню. Фисташковая начинка – моя любимая в шоколадных конфетах. А сколько я выиграю, если я все-таки выиграю, милый?
– Послушай!
Они разобрали слова:
– Бленгейм: восемнадцать к одному!
– Сто восемьдесят фунтов! – воскликнула Динни. – Вот хорошо!
– Это значит, что конюшня в него не верит; у них есть сегодня другой фаворит. Идут! Вон двое в зеленом и шоколадном. Вторая лошадь наша.
Парад – событие всегда увлекательное для всех, кроме самих лошадей, – дал ей возможность разглядеть гнедую, которую они выбрали, и жокея у нее на спине.
– Как она тебе нравится, Динни?
– Все они – прелесть. Как это люди могут сказать, какая лошадь лучше, по одному виду?
– Они и не могут.
Лошади повернули и шагом прошли мимо трибуны.
– Тебе не кажется, что Бленгейм сзади выше, чем спереди? – пробормотала Динни.
– Ничуть. Отлично движется. С чего это ты взяла?
Но она только вздрогнула и сжала его руку.
У них не было бинокля, и в начале скачек они ничего не видели. Какой-то человек у них за спиной без конца повторял:
– Фаворит ведет! Фаворит ведет!
Когда лошади прошли тотенхемский поворот, тот же голос, захлебываясь, кричал:
– Паша, Паша придет первый, нет – фаворит! Впереди фаворит, нет, не он! Илиада! Впереди Илиада!
Динни почувствовала, как пальцы Уилфрида сжали ее руку.
– Наша там, с поля. – сказал он. – Смотри!
Динни увидела, как по внешнему краю дорожки скачет лошадь с жокеем в розовом и коричневом, а поближе – в шоколадном и зеленом. Она выходит вперед, выходит вперед! Они выиграли!
Кругом воцарились молчание и растерянность, а эти двое стояли, улыбаясь друг другу. Какая счастливая примета!
– Сейчас я получу деньги, найдем нашу машину и поедем.
Он настоял на том, чтобы она взяла все деньги, и Динни спрятала их туда же, где хранилось остальное ее богатство, – теперь она была хорошо застрахована от всякой попытки разлучить ее с Уилфридом!
По дороге домой они опять заехали в Ричмонд-парк и долго сидели в зарослях молодого папоротника, слушая перекличку кукушек, наслаждаясь мирным, солнечным днем, полным шепота листвы и трав.
Они пообедали в каком-то ресторане в Кенсингтоне и простились на углу Маунт-стрит.
В ту ночь ее не посещали ни сны, ни тревоги, и она спустилась к завтраку с ясными глазами и налетом загара на щеках. Дядя читал «Текущий момент». Положив газету, он сказал:
– Когда выпьешь кофе, Динни, взгляни, что здесь написано. Нет, говоря об издателях, я иногда сомневаюсь, люди ли они вообще. Ну, а что касается редакторов, я просто уверен, что они не люди.
Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под заголовком:
ОТСТУПНИЧЕСТВО ДЕЗЕРТА.
НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ИСПОВЕДЬ.
За этим следовали две строфы из поэмы сэра Альфреда Лайелла «Богословие под страхом смерти».
И нежный румянец загара на щеках Динни сменился краской гнева.
– Да, – пробормотал сэр Лоренс, наблюдая за ней, – теперь духа выпустили из бутылки, как сказал бы старый Форсайт. Но вчера я разговаривал с одним человеком и тот уверял, что в нынешние времена ничто не может наложить на тебя несмываемого пятна. Жульничал ли ты в карты, воровал ли драгоценности, – достаточно съездить года на два за границу, и все будет забыто. Ну, а что касается половых извращений, они теперь вовсе и не извращения! Так что нечего робеть!
– Меня больше всего возмущает, что отныне всякая гнусь сможет болтать все, что ей вздумается, – горячо воскликнула Динни.
Сэр Лоренс кивнул:
– И чем большая гнусь, тем она больше будет болтать! Но бояться нам надо не ее, а людей, «гордых тем, что они англичане», а такие еще найдутся!
– Дядя, может Уилфрид как-нибудь доказать, что он не трус?
– Он хорошо воевал.
– Кто теперь помнит о войне?
– Может, нам бросить в его машину бомбу на Пикадилли? – пробормотал сквозь зубы сэр Лоренс. – Он мог бы с презрением поглядеть на нее сверху вниз и невозмутимо закурить сигарету. Ничего лучше я придумать не могу.
– Я вчера встретила мистера Маскема.
– Ты была на Дерби? – Он вынул из кармашка короткую сигару. – Джек считает, что ты жертва.
– Ах вот оно что? А какое им всем дело? Почему они не могут оставить меня в покое?
– Разве такую прелестную фею можно оставить в покое? Ведь Джек – женоненавистник.
Динни невесело засмеялась.
– Ей-богу, наши горести и те смехотворны!
Она встала и подошла к окну. Ей почудилось, что весь мир рычит и лает, как свора псов на загнанную в угол кошку. Но Маунт-стрит была пуста, если не считать фургона, развозившего молоко.