«Форсайты путешествуют без виз», — сказал один из друзей Джона Голсуорси о его героях. Оживленные силой мастерства их создателя, они действительно перешагнули границы Англии. Романы о Форсайтах известны далеко за ее пределами. Особой популярностью они пользуются в широких читательских кругах нашей страны. Этого нельзя сказать о читателях на родине автора, где в течение многих лет после смерти писателя принято было думать, что творчество его имеет лишь историческую ценность (оживление интереса к Голсуорси наблюдалось в Англии в 1967 году главным образом в связи с тем, что к столетию со дня рождения писателя был создан телефильм на основе цикла романов о Форсайтах).

Путь Голсуорси (1867–1933) к мировой известности, которую принесли ему романы о Форсайтах, был труден. И главная трудность была, пожалуй, в том, что он сам принадлежал к семье форсайтовского типа. Ему пришлось преодолевать предубеждения в среде своих близких и в себе самом, — прежде всего для того, чтобы отказаться от респектабельной карьеры адвоката и избрать сомнительную в глазах его отца профессию писателя.

Именно в своей семье Голсуорси нашел прототипы Форсайтов, которых он вывел в первом романе цикла о них — «Собственнике» (1906). С фотографий членов семьи Голсуорси, опубликованных его биографом Х.-В. Мэрротом, глядят на нас старый Джолион (его прообразом был отец писателя), тетя Энн, Суизин… Строгое выражение их лиц, плотно сжатые губы говорят о том, что они чувствуют себя хранителями твердокаменных устоев не только буржуазной семьи, но и государства. В такой семье вырос Джон Голсуорси, окончивший Хэрроу — привилегированное среднее учебное заведение, Оксфорд — привилегированный университет. По словам его однокашника, в последних классах Хэрроу у Голсуорси не было особых устремлений, тяги к независимости мысли; он следовал условному кодексу чести воспитанника английской закрытой школы. В Оксфорде, по отзывам знавших его, он был «спортсменом и джентльменом», придававшим большое значение безукоризненности в одежде.

Как происходило становление выдающегося писателя? Как проявились в «спортсмене и джентльмене» дремавшие возможности? Этому способствовали своего рода нравственные толчки.

Наиболее значительный из них был вызван возмущенпем Голсуорси войной англичан против буров. Это возмущение, как и протест, по его словам, против стандартных лозунгов, навязанных ему дома, в школе, в университете, явились основой настроений и мыслей, выраженных в лучших его произведениях первого десятилетия XX века, таких, как романы «Остров фарисеев», «Собственник», «Братство», пьесы «Серебряная коробка», «Правосудие» и др.

Важным стимулом нравственных сдвигов было для Голсуорси знакомство с творчеством Тургенева. По свидетельству романиста и критика Форда Медокс Форда, творчество это, проникнутое ненавистью к жестокости и угнетению, явилось важным фактором в формировании Голсуорси как писателя. Произведения Тургенева, как и произведения Толстого, с которыми он познакомился позднее, много значили для него всю жизнь. Творчество русских писателей было поддержкой Голсуорси в его привязанности к лучшим традициям родной литературы (особенно Диккенса), предававшимся забвению в Англии рубежа XIX–XX веков, когда на первый план стал выдвигаться тезис «чистого искусства»; оно помогло ему внести свой вклад в развитие критического реализма XX века. Голсуорси стремился следовать по пути русской литературы, в которой его восхищали высокие этические принципы, страстные, самозабвенные поиски правды. Русская литература помогала ему также преодолевать фарисейские запреты и условности, сковывавшие английскую литературу, сопротивление реакционной критики, считавшей смертным грехом изображение «мрачных сторон» действительности. Читая отрицательные отзывы на самые острые свои произведения, Голсуорси хорошо понимал, что под «мрачным» подразумевается истинное. В «Собственнике» рецензент журнала «Спектейтор» находил «уродливые места» и утверждал, что книга неприемлема для широкого читателя.

Работа Голсуорси над «Собственником» проходила в период сдвигов в общественной жизни Англии начала XX века. В среде английской интеллигенции, главным образом молодежи, нарастал протест против прочно укоренившихся пережитков викторианства и тех, кто был его оплотом, против длительного правления консерваторов, которые удержали за собой власть на выборах 1900 года, объявленных ими до срока, дабы попользовать шовинистический угар в годы англо-бурской войны (1899–1901 гг.) — последние годы царствования королевы Виктории. 1906 год был ознаменован поражением консерваторов, побежденных на выборах либералами. Это был год выхода «Собственника», который своей смелостью произвел сильное впечатление на младших современников Голсуорси.

Общественная обстановка в пору, когда создавался «Собственник», сыграла свою роль в подходе Голсуорси к теме романа, помогла ему показать представителей определенного класса, членов выведенной им викторианской семьи — оплота государства — в «лучшую пору жизни», «пору их цветения»; об этом писал автор в начале первой главы романа, точно обозначив время действия — 1886 год.

Кто же такие Форсайты, представшие перед глазами читателей «Собственника»? Ответ на этот вопрос отчасти дает созданное позднее писателем родословное дерево Форсайтов (оно обычно служит приложением к английским изданиям трилогии). На самом верху — родоначальник, Джолион Форсайт, фермер из Дорсетшира, затем идут его сыновья; старший из них — Джолион, подрядчик по строительным работам, является отцом братьев Форсайтов, действующих лиц «Саги» — Джолиона, Джемса, Суизина, Роджера, Николаса, Тимоти и сестер — Энн, Джули, Эстер. Ниже автор размещает многочисленных потомков Форсайтов, даже тех, о ком нет речи в романах. Против имени каждого из братьев Форсайтов указаны годы его рождения и смерти, местожительство, профессия: Джолион — «чаеторговец (фирма «Форсайт и Трефри»), председатель правлений акционерных обществ»; Джемс — «юрист, основатель фирмы «Форсайт, Бастард и Форсайт»; Суизин — «агент по продаже земель и домов»; Роджер — «доходные дома»; Николас — «рудники, железные дороги и доходные дома»; Тимоти — «издатель. Помещал деньги в консоли». Отсюда видно, что Форсайты в основном дельцы, акционеры, рантье. Они уже не вывозят товары, как некогда их предшественник — диккенсовский мистер Домби. Теперь, когда в жизни капиталистической Англии настал новый — империалистический — этап, Форсайты вывозят капитал в колониальные страны для получения сверхприбылей. Вот, например, что кроется за словом «рудники», которым в родословном дереве определяется одно из занятий Николаса Форсайта, директора нескольких акционерных компаний. «Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии… Добыча на его приисках удвоится…» А умрет ли человек… «дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи». Форсайт, отождествляющий, — следует сказать, с полным основанием, — свои собственнические интересы с интересами Британской империи, твердо уверен в том, что во имя этих интересов естественно принести в жертву людей «низшей расы». Эта уверенность подчеркивается дальнейшими рассуждениями Николаса: «Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько лет не выплачиваем дивидендов…»

«Мной руководит ненависть к форсайтизму», — писал Голсуорси в одном из писем. Есть основания предположить, что это была его ненависть и к некоторым чертам форсайтизма в самом себе и что она явилась одним из главных источников силы художника.

Обретенной в борьбе с собой способностью бросить взгляд «со стороны» на семью Форсайтов, столь сходную с его собственной семьей, Голсуорси наделил ею и родственного ему персонажа «Собственника» — сына старого Джолиона, молодого Джолиона, который порвал с форсайтовской семьей ради предосудительной, по мнению его отца, профессии художника, да еще женился на гувернантке иностранного происхождения.

«Собственник» — вершина творчества Голсуорси, и вполне понятно, что, судя по его словам в конце творческого пути, этот роман был его самым любимым произведением. В него было вложено им столько душевных сил, столько своего, выстраданного. Но страстность отношения писателя к своей теме не прорывается наружу, она скрыта иронией, которая помогает ему исследовать форсайтизм методически и целеустремленно.

Через частное автор дает общее, показывая, что семья Форсайтов — «точное воспроизведение целого общества в миниатюре» — живет согласно закону собственности, лежащему в основе всей социальной системы Англии.

Обстоятельный анализ форсайтизма находит замечательное выражение в художественных образах, лаконичных формулировках, емких метафорах, сравнениях, эпитетах. Они говорят о том, чем являются для Форсайтов деньги («светочем жизни, средством восприятия мира») и вещи («Если Форсайт не может рассчитывать на совершенно определенную ценность вещей, значит, компас его начинает пошаливать…»), выражают смысл форсайтовской филантропии (похожей на «молоко, с которого сняты все сливки человеческой сердечности»), определяют характер скрытности Форсайтов, имеющей первоисточником требования законов конкуренции («их лица — тюремщики мыслей»), замкнутость их в пределах своего класса («Все Форсайты… живут в раковинах, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес… никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен…»).

В романе показано, что отношение к собственности как основе бытия определяет склад мышления Форсайтов, круг их представлений и интересов, их язык, который отличают определенные, часто повторяющиеся выражения. Истоки некоторых из них относятся еще к эпохе, когда Англия выдвинулась как «владычица морей», самая сильная держава в мире, согласно представлению ее правящего класса. Манере Форсайтов «вести свои дела без лишнего шума и с полным пренебрежением ко всему остальному миру» соответствует пренебрежительный оттенок, с которым они произносят слово «иностранный», знаменующее в их устах нечто недоброкачественное, ненадежное, ненастоящее. Как сходны они в этом с собственниками предыдущей поры, с их литературным предшественником, персонажем Диккенса в романе «Наш общий друг» — мистером Подснепом, который по поводу обычаев и нравов других стран говорил внушительно: «Все это — не наше!» — и прочие страны уничтожались одним мановением руки.

Под словами «иностранный», «неанглийский» Форсайты, считающие, что именно они представляют Англию в целом, подразумевают также все чуждое их классу.

«…в ней есть что-то иностранное», — говорит Роджер про Ирэн, жену своего племянника Сомса, желая этим сказать, что в ней, непонятной Форсайтам, заключается нечто неприемлемое для них и тревожное.

Жизненная философия Форсайтов — настойчивых, цепких, прочно занимающих свои позиции, осмотрительных, расчетливых, здравомыслящих, создавших культ своей жизнеспособности, выражается в их изречениях, которые служат своего рода девизами: «держаться», «сохранять энергию», «подождем — увидим», «осторожность прежде всего».

Изображение в романе комплекса форсайтизма отличается единством социального и психологического. Это единство мы видим и в обрисовке характеров Форсайтов.

Автор заставляет нас увидеть, как условия собственнического существования формируют личность, характеры Форсайтов, и в то же время, как в каждом из них проявляется индивидуальность, по выражению автора — «неповторимое я».

Наиболее последовательное выражение собственническая психология находит в образе Сомса. Если в манере обрисовки Джемса, с его беспокойной повадкой, вечной тревогой за цельность собственнического бытия своей семьи, вечным возгласом: «Мне никогда ничего не рассказывают!» — есть смягчающие нотки юмора, то в образе его сына Сомса все жестко, прямолинейно, подчинено единой сути. Автор показывает, как собственническая доминанта проявляется у Сомса во всем, в мелочах и главном. На красоту и обаяние Ирэн он смотрит «как на часть той ценности, которую она собой представляла, будучи его вещью», и ощущает раздражение при мысли, что, обладая ею, отчужденной от него духовно, он не испытывает удовлетворения, которое приносит обладание серебром, домами, деньгами, картинами. Автор дает понять, как много значит для Сомса тот факт, что картины выдающихся художников, которые он коллекционирует, растут в цене.

В образе Сомса проявляется авторский дар воплощения единства внешнего и внутреннего. Глянец на гладких волосах, как и на цилиндре, галстук, не отклоняющийся от перпендикуляра ни на одну восьмую дюйма, «строгость застегнутой на все пуговицы черной визитки» придают Сомсу «замкнутый и непроницаемый вид» и подтверждают форсайтовское убеждение, что безукоризненность в одежде — одно из «средств для достижения жизненных успехов в полном соответствии с законами конкуренции». В то же время, «несмотря на всю его утонченность и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом». Эта подчеркнутая автором внешняя черта органически связана с присущим Сомсу свойством держаться за все, что он считает своим, мертвой хваткой бульдога.

Искусство писателя в создании характеров Форсайтов проявляется в том, что они живут самостоятельной жизнью. Автор смог вызвать у читателя ощущение их физического бытия; ведь для него они были живыми людьми. Не об этом ли говорит и столь тщательно вычерченное им родословное дерево Форсайтов как реально существующих людей? Один из читателей Голсуорси делился с ним в письме следующим впечатлением: он встретил на улице человека, лицо которого показалось ему знакомым, но он сразу не мог вспомнить, где его видел раньше; внезапно он осознал, что это был Сомс Форсайт.

Голсуорси создает у нас также ощущение реальности обстановки, окружающей его героев. Секрет этого искусства в том, что он вживался буквально во все, о чем писал в романе. Среди его черновиков оказался выполненный им чертеж дома в Робин-Хилле, который архитектор Босини строил для Сомса; из приложенного к чертежу перечня материалов было видно, что писатель даже вычислил количество кирпича и цемента, необходимое для постройки дома.

Форсайтизм предстает в романе зримо, не только в результате авторского анализа, но и в силу закона контраста. Стабильному, тусклому, мертвенному существованию Форсайтов в их каменном Лондоне противопоставлена природа в движении, блеске, звучании, полноте жизни. «Над полем дрожал зной, все кругом было пронизано нежным, еле уловимым жужжанием, словно мгновения радости, в буйном веселье проносившиеся между землей и небом, шептали что-то друг другу»; «на дорожку неба между рядами деревьев выбежали новые звезды»; «и вдруг, показался месяц — молодой, нежный. Лежа навзничь, он выплыл из-за дерева, и в воздухе потянуло прохладой, словно от его дыхания»; «липы в этом году были необыкновенные, золотые, как мед».

В изображении одухотворенной автором природы господствуют поэтичность, эмоциональное богатство языка в противовес суховато-сдержанному, ироническому стилю описания форсайтовского бытия.

Центральная тема «Собственника» связана с проблемой буржуазного брака — сферой, где наглядно проявляются жестокие и лицемерные законы форсайтизма. «У них это называется «святостью брачных уз», — размышляет молодой Джолион, — но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи — на святости собственности».

В процессе развития романа раскрывается все значение предпосланного ему эпиграфа — строк из «Венецианского купца» Шекспира: «… Ответ мне будет: //Рабы ведь эти наши».

В понятие, выраженное шекспировскими словами: «Рабы ведь эти наши», — Форсайты включают очень многое — от «людишек» в колониях до жен.

История семейной жизни Ирэн — обыденная и страшная в своей обыденности; ее истоки в положении женщины повсюду в мире в эпоху, описанную в «Собственнике». Не случайно так сходны судьбы Ирэн и героини «Анны Карениной» — романа, который имел для Голсуорси огромное значение, как видно из его письма к переводчице романа К. Гарнет, из его статей о Толстом. Обыденна и предыстория брака обеих героинь. Анну в юности выдают замуж за видного чиновника Каренина. Бесприданница Ирэн, чувствуя себя лишней в доме мачехи, после длительных настойчивых домогательств Сомса соглашается выйти за него замуж, взяв с него слово (которое Сомс впоследствии нарушил), что он отпустит ее, если их брак окажется неудачным. Анна и Ирэн лишь позднее понимают, что такое подлинная любовь, и обе, оказавшись в оковах буржуазного брака, переживают трагедию.

Роман Толстого помог Голсуорси выразить художественными средствами наболевшую проблему типичного буржуазного брака — освященной церковью коммерческой сделки, в которой страдающей стороной является женщина, помог достичь широты обобщений, представить историю брака Сомса и Ирэн как социальную драму, заключающую приговор законам, по которым живет буржуазное общество.

Некоторые ситуации и образы «Анны Карениной» и «Собственника» заключают в себе общие черты. Таков образ мужа, главы буржуазной семьи, который твердо знает, что на его стороне закон, церковь, традиции. В то же время Голсуорси изобразил драму в доме собственника в ее специфически английском аспекте, как характерную для буржуазной Англии. Живому и острому ее художественному воплощению способствовали и личные переживания автора, сходные с переживаниями молодого Джолиона как в «Собственнике», так и в следующем за ним романе — «В петле», где идет речь об истории его любви к Ирэн и конфликте с Сомсом.

Рисуя в «Собственнике» события, связанные с перипетиями любви Ирэн и Босини, ревностью Сомса, Голсуорси показывает, что критерием для Форсайтов в их суждениях о семейной жизни служит все то же понятие собственности. Художественный лаконизм писателя позволяет ему выразить эту истину в одной фразе, которую произносит Джемс. После безуспешной попытки выяснить у Ирэн причину ее неприязни к Сомсу, Джемс задает ей вопрос: «Ведь у вас как будто нет собственных средств?» За этой фразой кроется такой ход мысли (свойственный и Сомсу): раз у Ирэн нет собственных средств, значит, она во всем зависит от мужа, и следовательно, обязана его любить.

В отношении Сомса к Босини, на которого он подает в суд за превышение сметы на постройку дома, смешиваются воедино чувства собственника, понесшего материальный ущерб, с чувствами оскорбленного мужа, использующего для своей мести оружие собственника. «Босини влюблен в нее. Он ненавидит этого человека и не намерен теперь щадить его… Он разорит этого оборванца!» Ему приносит удовлетворение мысль, что и у Ирэн нет средств: «Оба нищие».

В «Собственнике» Голсуорси затрагивает важную для него проблему искусства и общества.

В образах Босини — человека искусства и Ирэн, — по словам автора в предисловии к «Саге о Форсайтах», «воплощения волнующей Красоты, врывающейся в мир собственников», — Голсуорси стремился выразить свой идеал. По его убеждению, преобразующее воздействие на собственническое общество должно оказать Искусство, неразрывно связанное с Красотой (эти слова он обычно писал с большой буквы, придавая исключительное значение понятию, которое он в них вкладывал). Искусство в его представлении великая нравственная сила, призванная победить все грубоматериальное, собственнические устремления, духовную слепоту, эмоциональную скудость.

Об антагонизме Искусства и Собственности возвещает первая глава романа, где описано семейное сборище Форсайтов в доме старого Джолиона по случаю помолвки его внучки Джун с Босини. Автор подчеркивает, что в самоуверенности Форсайтов, которые в этот день «казались более, чем обычно, парадными и респектабельными», было что-то настороженно-пытливое, «…предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи». Опасность Форсайты видят в Босини, представителе чуждого им мира, человеке «без раковины», «без оболочки», состоящей из солидных родных и знакомых, солидного капитала.

Выразительная деталь воплощает в себе характерное в ситуации. Истоки тревоги Форсайтов — в шляпе Босини, явившегося с официальным визитом в дом Тимоти. Шляпа вместо цилиндра, полагающегося в таких случаях, — в глазах Форсайтов дерзкий вызов буржуазным устоям. Шляпа и цилиндр предстают как символы двух враждебных миров.

Наметившийся как будто в романе поединок между Искусством и Собственностью не состоится. Писатель, видящий правду жизни, запечатлевает реальное положение вещей — зависимость от собственников людей искусства, как и людей науки. В отношениях Босини и Сомса (ухватившегося за возможность «приобрести» архитектора если и не совсем по дешевке, то с «пониженной пошлиной») Голсуорси выявляет специфическую особенность «извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимых приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита:

Томас Т. Сорроу, изобретатель,

Берт М. Пэдленд, владелец изобретения».

В ходе романа обнаруживается неосуществимость мечты Голсуорси о действенной роли искусства в мире собственников. Об этом говорит и финал — гибель Босини, сломившая Ирэн.

Почувствовав, что образы Ирэн и Босини не получаются у него столь же яркими и жизненными, как образы Форсайтов, Голсуорси дает представление о них главным образом через восприятие членов форсайтовского клана, которые случайно слышат обрывки их разговоров или видят выражение их лиц и делают выводы о все нарастающем чувстве «недозволенной любви». Центром слухов о них является «Форсайтовская Биржа» в доме Тимоти («нечто вроде торжища, где производился обмен семейными тайнами и котировались семейные акции»).

Признавая в письме к своему другу и критику Эдуарду Гарнету, что Босини не удался ему как живой характер, Голсуорси приходил к выводу, что Босини все же выполняет свое назначение. По мысли писателя, в истории отношений Босини, Ирэн и Сомса, который довел Босини до гибели — и судебным преследованием, и собственническим отношением к Ирэн, — победа на стороне Сомса, но фактически это его моральное поражение. «Единственный способ, — писал Голсуорси в другом письме к Гарнету, — окончательно прояснить цель книги, — а она в том, чтобы показать, что собственность — пустая оболочка, — это оставить победу за Сомсом».

Читатель ощущает также, что образы Босини и Ирэн — символа Красоты, — противопоставленные форсайтизму, помогают лучше понять его суть, освещают ярким светом духовное убожество Форсайтов. Это не может, однако, помешать увидеть отвлеченность идеала писателя.

Судя по некоторым высказываниям Голсуорси в связи с «Собственником», он видел свою задачу главным образом в критике собственников с точки зрения эмоционально-нравственной, обвиняя их в стяжательстве, черствости, эгоизме, невосприимчивости к красоте. Торжество искусства над всеми этими свойствами кажется ему возможным, ибо он рассматривает их абстрактно, вне их истоков, почвы, их породившей.

В «Собственнике» обнаруживается не только нереальность идеала Голсуорси, придающего искусству столь исключительную роль, но и связанное с этим двойственное отношение писателя к Форсайтам. Оно проявляется наиболее четко в иронической лекции о «симптомах форсайтизма», которую молодой Джолион, выражая мысли автора, читает Филипу Босини.

В «лекции» дана критика форсайтизма, сделаны обобщающие выводы о Форсайтах как классе. Вместе с тем из ответов «лектора» на вопросы Босини можно заключить, что Форсайты представляют собой внушительную силу, значение их в стране велико и сам молодой Джолион выдержал трудную жизненную борьбу только благодаря форсайтовской стойкости. Нельзя не почувствовать связи между такими ответами Джолиона и словами, которые он мысленно произносит в последней части романа: «Славная форсайтская чаща!.. Мачтовый лес нашей страны!»

Есть также связь между этими словами и некоторыми чертами образа старого Джолиона.

В старом Джолионе, некогда достигшем материального успеха благодаря форсайтовской хватке, Голсуорси подчеркивает черты, которые возвышают его над остальными Форсайтами, — способность мыслить отвлеченно, воспринимать красоту. В то же время он отмечает в старом Джолионе «здравость ума, — выдержку и жизнеспособность — все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром нации».

Такое изображение особенностей старого Джолиона, как и некоторые вложенные в уста его сына авторские суждения, заставляют думать, что в представлении Голсуорси собственники — «очеловечившиеся», облагороженные, лишенные крайностей чувства собственности, но сохранившие свойственные именно им, по мнению писателя, здравость ума, энергию и жизнеспособность, — могут сыграть положительную роль в стране. Одной из основных причин такого представления писателя было отсутствие у него глубокого знания народа. Сочувствие народу, его тяжелому положению проявляется в ряде его вещей, написанных в тот же период, что и «Собственник», таких, как «Остров фарисеев», «Братство», «Серебряная коробка», сборник рассказов «Комментарий». Но люди из народа предстают здесь главным образом как угнетенные и обездоленные, чье положение может быть улучшено реформами, благожелательной опекой имущих. В народе, заявляющем о своих правах, в рабочем движении писатель видит стихийную силу, источник анархии.

Но всплывающий в «Собственнике» мотив о «ядре нации» — признак того, что автору не удалось одержать полную победу в своей внутренней борьбе с форсайтизмом, — не может зачеркнуть все основное и противоречащее этому мотиву в романе. Посредством анализа форсайтизма, создания характеров Форсайтов Голсуорси дал блестящее художественное решение одной из острых проблем жизни Англии. Показав, что жизненная философия Форсайтов идет вразрез с подлинной человечностью, раскрыв их нравственную неполноценность, писатель тем самым показал несостоятельность Форсайтов как ведущей социальной силы. Созданная им картина оказалась шире замысла: собственники предстали осужденными как класс, который занимает командные высоты в стране. Именно это почувствовала реакционная критика, подвергшая роман нападкам.

В годы перед первой мировой войной Голсуорси в основном продолжает свой путь реалиста, критика общества. В то же время не ослабевает, но, напротив, становится более острой его борьба с самим собой. Об этом говорит нам его письмо от 13 ноября 1910 года — ответ Э. Гарнету, который находил недостаточно четкой критику аристократов, выведенных Голсуорси в его романе «Патриций» (1910). По словам писателя, «лирическому взгляду на жизнь, эмоциональности и ненависти ко всяким барьерам», присущим одной стороне его «я», противостоит элемент «сухой кастовой властности», отличающей другую его сторону; он считал, что социальная критика его произведений — результат того, что художник в нем восстает против «другого человека».

Остро сознавая порочность буржуазных норм, таящих в себе угрозу деградации человеческого общества, Голсуорси по-прежнему возлагает надежды на искусство. Оно для него некий символ совершенства, единственная сила, способная противостоять растлевающему воздействию коммерческого духа. Свою идею Голсуорси проповедует в статьях, эссе, публичных выступлениях. В речи, которую он произнес в Бостоне в 1911 году, во время завтрака, данного в его честь представителями литературных кругов, он призвал слушателей целеустремленно служить искусству, так, чтобы оно перестало быть «служанкой в доме индустриального материализма, но стало госпожой». В противном случае, по его словам, корабль современной цивилизации пойдет ко дну. Неясны, вероятно, и самому писателю пути осуществления его идеала, важно, однако, что он осознает угрозу гибели корабля, управляемого буржуазией.

Предвидение опасности для цивилизации, для всего достигнутого человечеством становится главным в отношении Голсуорси к первой мировой войне. В ряде своих произведений он выступает против шовинизма, военной истерии.

Октябрьскую революцию не мог принять писатель, который всю жизнь упорно верил в возможность излечить буржуазное общество. В его представлении народ, вставший на путь революции, становится разрушительной силой.

Но именно Октябрьская революция, открывшая новую эпоху в истории человечества, побудила Голсуорси задуматься о будущем своей страны, о судьбах класса Форсайтов. Он почувствовал настоятельную необходимость вернуться к истории о них, — через двенадцать лет после того, как с ними расстался, опубликовав «Собственника». Первой вестницей этого возвращения стала новелла о поэтической любви старого Джолиона в конце его жизни — «Последнее лето Форсайта», — вышедшая в 1918 году. Она явилась для автора стимулом к продолжению форсайтовской семейной хроники. В 1920 году он опубликовал роман «В петле», охватывающий период 1899–1901, годы англобурской войны. Большое место в романе занимают попытки Сомса — через двенадцать лет после ухода из его дома Ирэн — добиться доказательств ее неверностп, чтобы получить требуемое законом основание для развода. В то же время под влиянием внезапной вспышки прежней его страсти он безуспешно пытается вернуть Ирэн — свою собственность. В доводах Сомса мы узнаем обычный форсайтовский ход мысли: «Вы дали мне священный обет, вы пришли ко мне нищая. Вы имели все, что я мог дать вам. Вы без всякого повода с моей стороны нарушили этот обет…» Заголовок в газете «Буры отказываются признать суверенитет» наталкивает Сомса на сравнение: «Суверенитет! Вот как она! Всегда отказывалась. Суверенитет! А я все же обладаю им по праву».

Сомс для войны, спровоцированной Англией, находит «теоретическое обоснование» в духе девизов, маскирующих истинные интересы Британской империи («Буры — полуцивилизованный народ. Они тормозят прогресс. Нам нельзя отказаться от нашего суверенитета»), Николас же, опасающийся, что упадут цены на акции южноафриканских рудников, не считает нужным стесняться: «…эти буры преупрямый народишко; на них уходит уйма денег, и чем скорее их проучат, тем лучше».

Посредством подобных форсайтовских формулировок автор разоблачает империалистические устремления Англии Форсайтов. Но вместе с тем он приводит такие их высказывания о войне (во время событий «черной недели» — серьезных поражений английской армии), с которыми он, как можно понять, внутренне солидаризируется. Слова почти девяностолетнего Джемса (чей образ теперь предстает значительно смягченным) о том, что он умрет, не дождавшись победы Англии и не увидит свою родину «мирной и спокойной», кажутся трогательными его родным, как и автору. Вступление в армию и отъезд молодых Форсайтов в Южную Африку изображается как проявление патриотизма. Истоки такой двойственности — противоречия в мировоззрении писателя в период работы над этим романом, влияние на него обстановки в Англии после первой мировой войны, содействовавшей углублению кризиса Британской империи, влияние тревоги, вызванной в нем Октябрьской революцией. В то же время поразительна сила критических обобщений, выраженная в некоторых образах романа. Такова, например, сцена, когда Сомс попадает в толпу, буйно ликующую по случаю взятия у буров Мейфкинга. Мы видим собственника перед лицом «внутреннего врага»: Сомсу представляется, что эта толпа — «живое отрицание аристократии и форсайтизма» — когда-нибудь может выйти на улицы «в другом настроении». У него возникает мысль: «…это что-то совершенно не английское…» Здесь привычный оборот речи из словаря Форсайтов выражает отношение к чему-то особенно чуждому, имеющему зловещий смысл. «Казалось, он внезапно увидел, как кто-то вырезает договор на право спокойного владения собственностью из законно принадлежащих ему документов; или словно ему показали чудовище, которое подкрадывается, вылезает из будущего, бросая вперед свою тень. Это отсутствие солидности, почтения! Словно он вдруг обнаружил, что девять десятых населения Англии — чужестранцы. А если это так, тогда можно ждать чего угодно!» Впрочем, потом Сомс успокаивается: «Мы как-никак все же оплот страны. Не так-то легко нас опрокинуть. Собственность диктует законы».

Сквозь мрачные размышления Сомса просвечивают опасения автора, который знает больше, чем может знать герой в пору, когда происходит действие романа. Но великолепно проявляется здесь способность писателя увидеть в то же время ситуацию «со стороны», великолепно раскрывается им психология собственника в страхе перед революцией. В одной лишь фразе сказывается обретенное автором чувство пропорций; ведь если в глазах Форсайта «девять десятых населения Англии — чужестранцы», то, значит, те, кто занимает «место наверху», — лишь одна десятая населения, ничтожное меньшинство, которое «диктует законы». Так автор дает классу Форсайтов беспощадно точную социальную характеристику.

Исполнена значения сцена в одной из последних глав романа — «Век уходит», которую отличает столкновение противоречий в мыслях автора. В этой главе похороны королевы Виктории рисуются как похороны викторианского века. Автор выносит приговор эпохе, «канонизировавшей фарисейство», так позолотившей «свободу личности, что, если у человека были деньги, он был свободен по закону и в действительности, а если у него не было денег, он был свободен только по закону, но отнюдь не в действительности», — эпохе, когда «в стране царила учтивость, для нищих строили закуты, бедняков вешали за ничтожные преступления…». В то же время в размышлениях томимого дурными предчувствиями Сомса на похоронах королевы Виктории отражается тревожное настроение автора, уже пережившего события первой четверти XX столетия. «Да! Век уходит! Со всем этим тред-юнионизмом и этими лейбористами в парламенте… и ощущением чего-то такого в воздухе, чего не выразишь словами, все пошло совсем по-другому…» «Исчезает опора жизни! То, что казалось вечным, уходит!»

Как в этом, так и в следующем романе трилогии, — в отличие от «Собственника», где автор дал возможность читателям ощутить роль Форсайтов в стране, рисуя лишь замкнутый мир семьи, — Голсуорси создает картину исторических этапов Англии. В романе «В петле» таким этапом была англобурская война, в романе «Сдается внаем» (1921) предстает Англия, переживающая последствия первой мировой войны, экономический кризис, обострение классовых противоречий, подъем рабочего движения. В этот период под влиянием Октябрьской революции происходят изменения во всем мире, утрачивают свою твердокаменность устои форсайтизма.

Состояние духа собственников в «нестабильном мире» наиболее выразительно передают символические «сквозные образы» — шляпа и цилиндр, обретающие теперь более глубокий смысл. Некогда презираемая Форсайтами шляпа — признак плебейства — теперь служит Сомсу защитной маскировкой. «Тень платана падала на его простую фетровую шляпу. Сомс дал отставку цилиндру, — в наши дни не стоит афишировать свое богатство». Но собственники не намерены уступать своих позиций, об этом красноречиво говорит традиционное празднество привилегированных — день крикетных состязаний между воспитанниками Итона и Хэрроу, — день торжества цилиндра. Лишь некоторое количество зрителей «в мягких шляпах занимает бесплатные или дешевые места»; обладатели цилиндров «могли радоваться, что пролетариат еще не в силах платить за вход установленные полкроны». Изображение публики на трибунах стадиона исполнено сатирической силы. Мы снова видим, как проявляется чувство реальных пропорций у писателя, который вызывает в нас ощущение ничтожества буржуазно-аристократической верхушки, противопоставляющей себя народу. «Еще оставалась хоть эта твердыня — последняя, но значительная: стадион собрал, по уверению газет, десять тысяч человек. И десять тысяч человек, горя одной и той же надеждой, задавали друг другу один и тот же вопрос: «Где вы завтракаете?» Было в этом вопросе что-то очень успокоительное и возвышающее — в этом вопросе и в наличии такого множества людей, которые все похожи на вас и все одного с вами образа мыслей. Какие мощные резервы сохранила еще Британская империя — хватит голубей и омаров, телятины и лососины, майонезов, и клубники, и шампанского, чтобы прокормить эту толпу… Шесть тысяч цилиндров будут сняты, четыре тысячи ярких зонтиков будут закрыты, десять тысяч ртов, одинаково говорящих по-английски, — наполнены. Жив еще старый британский лев! Традиция! И еще раз традиция! Как она сильна и как эластична! Пусть свирепствуют войны и разбойничьи налоги, пусть тред-юнионы разоряют поборами честных граждан, а Европа подыхает с голоду, — эти десять тысяч будут сыты…»

Как некогда в «Собственнике» Голсуорси увидел главное в стариках Форсайтах, так теперь он раскрывает «доминанту» ее молодежи: опустошенность, нигилизм и в то же время желание поскорее взять от жизни все, что можно. На смену девизам «сохранять энергию», «держаться» приходят другие: «Трать, завтра мы будем нищие!», «Лови мгновение, завтра мы умрем!»

Свергнут кумир стариков Форсайтов — жизнеспособность. «Зачем вам жизнеспособность?» Этот вопрос, к которому присоединяются другие собеседники, задает Проспер Профон — «сонный Мефистофель» — Джеку Кардигану; как и предыдущие поколения его класса, Джек ставит превыше всего формулу, что спорт делает человека жизнеспособным. Автор заставляет нас увидеть, что твердая вера в эту формулу Джека Кардигана с его руководящим принципом: «Я англичанин и живу, чтобы быть здоровым», — нечто столь же мертвенное, как и безверие его собеседников.

Утрачивает свою категоричность пресловутое выражение «неанглийский», которым Форсайты определяли все чуждое их классу. Понятие «чуждый» включает теперь столь многое, что его нельзя мысленно устранить, считать несуществующим. Сюда ведь относится и настроение молодежи форсайтовской Англии. Хорошо еще, что «английский тип разочарованности» все-таки отличается, например, от вызывающе-циничной философии бельгийца Профона: «… ничего ни в чем не находить было не по-английски; а все неанглийское невольно кажется опасным… И впрямь мсье Профон слишком обнажал свой образ мыслей в стране, где такие явления принято вуалировать».

В этом последнем романе трилогии более очевидно, чем в предыдущих, столкновение противоречий в мировоззрении автора. Не видя перспектив для форсайтовской Англии, опасаясь революционно настроенного народа, писатель обращается мыслью к викторианскому прошлому — некогда им осужденному — в поисках нравственных устоев, крушение которых он видит в современном ему обществе. Усиливаются тенденции, восходящие своими истоками к мотиву о «ядре нации» в «Собственнике». Выражающий мысли автора Джо-лион, обвиняя молодежь в пренебрежении к идеалам прошлого, причисляет к ним собственность и красоту, — сливает в одно целое понятия, некогда бывшие для него антиподами. Идеализация прошлого осуществляется и через восприятие Сомса.

Этот образ в романе «Сдается внаем» приобретает сложный характер. Многие изменения в нем оправданы логическим его развитием. Возраст, любовь к дочери Флер, ради которой он готов на жертвы, приглушают в Сомсе стяжательство, эгоизм. Воздействие на него оказывает и тревожная обстановка послевоенной Англии. Перед нами собственник, лишенный прежней уверенности, обуреваемый беспокойством за сохранность своего капитала, опасающийся перемен. Вместе с тем он порой переходит от беспокойства к вере в незыблемость собственнического порядка. Такой момент хорошо схвачен автором. «Во всем неустройство, люди спешат, суетятся, но здесь — Лондон на Темзе, вокруг — Британская империя, а дальше — край земли… И все, что было в Сомсе бульдожьего, с минуту отражалось во взгляде его серых глаз…»

Но с особенностями образа Сомса, определяемыми логикой его развития, переплетаются черты иного рода, возникшие в процессе эволюции образа в романах, вышедших после «Собственника». При рассмотрении истоков этой эволюции, связанных со сдвигами в мировосприятии писателя, снова вспоминается письмо Голсуорси к Гарнету о внутренней борьбе художника с «другим человеком». Произведения Голсуорси, написанные после 1917 года, дают нам основание заключить, что теперь во внутреннем мире писателя все больше выдвигаются на первый план черты «другого человека», ощущающего связь со своим классом. Именно этим объясняются наметившиеся в последнем романе трилогии точки соприкосновения автора с Сомсом, к которому он был так беспощаден в первом романе. Чрезвычайно интересно, однако, что эта беспощадность давалась ему нелегко; об этом говорит нам свидетельство самого писателя.

В предисловии к изданию «Братства» 1930 года Голсуорси писал: «Рассекая Хилери… Сомса Форсайта… их создатель чувствовал, как нож глубоко вознается в него самого». Это признание писателя говорит о том, что он воплотил в образе названных им героев некоторые стороны своего «я».

Мы вправе предположить, что свойства поэта Хилери Даллисона, которые ощущал в себе автор «Братства», — это способность понимать бедственное положение народа, видеть порочные черты своего класса и в то же время осознание невозможности порвать с ним, боязнь решительных действий, нечеткость, половинчатость суждений. Что касается образа Сомса Форсайта, то, как можно думать, находя в себе нечто сходное с ним, Голсуорси разумел при этом, конечно, не грубо собственнические черты Сомса; общее с ним у автора — это скорее некая внутренняя скованность, сдержанность, форсайтовская замкнутость, забота о респектабельности, о безукоризненной внешности, ощущение невозможности отделиться от «раковины», образованной давно устоявшимися традициями класса, взгляд на тех, кто находится вне «раковины», как на людей иного мира. В частности, можно уловить личную ноту в сопоставлениях между Босини, всецело отдающимся искусству, и осторожным, осмотрительным Сомсом Форсайтом. Среди этих сопоставлений — формулировка, которая может заключать в себе смысл, жестокий для Голсуорси-художника, возможно, ощущавшего в себе недостаточную смелость и широту: «Форсайт… никому и ничему не отдает себя целиком». Но подобные ощущения автора отнюдь не давали себя знать в лишенном противоречии образе Сомса в «Собственнике». Здесь, напротив, сказалась неумолимость художника, который последовательно выявлял черты ненавистного ему форсайтизма в образе Сомса, и если он и ощущал в себе часть этих черт, то осуждал их так же неумолимо.

В романе «Сдается внаем» мы в большинстве случаев видим иное соотношение между автором и Сомсом. В смутном, тревожном для автора мире Сомс становится для него опорой. Он часто выражает через Сомса свои взгляды. Это и осуждение современной распущенности нравов, и отрицательное отношение к формализму модернистской живописи и скульптуры (теперь автор подчеркивает черты истинного ценителя искусства в Сомсе, который, правда, продолжает уделять внимание рыночной стоимости картин). Главное же для автора — в приверженности Сомса прежним твердым устоям, другими словами, устоям форсайтизма, некогда ненавистным писателю, ныне же рисующимся в другом свете.

Существенным признаком новых черт в образе Сомса в романе «Сдается внаем» является иной аспект его былого отношения к Ирэн. Теперь его длившееся годами насилие над ее личностью, заставлявшее ее страдать в его доме-тюрьме, изображается лишь как большая трагическая страсть, которую не дано понять современным людям. Но сам же автор показывает в данном романе губительное следствие отношения Сомса-собственника к Ирэн: тяжелую расплату Флер за прошлое отца. Унаследовавшая цепкое собственническое упорство Сомса, Флер вызывает, однако, сочувствие. История ее любви к Джону, сыну Ирэн, приобретает трагический характер, поэтому естественны ассоциации автора с «Ромео и Джульеттой», предпосылающего строки из шекспировской трагедии в качестве эпиграфов к двум последним романам трилогии.

В самом конце романа «Сдается внаем» мы видим впечатляющую картину противоборства в душе писателя разнородных чувств. Оно выражено в авторском комментарии к раздумьям Сомса на Хайгетском кладбище после похорон Тимоти — последнего из старых Форсайтов.

Власть над Голсуорси вековых традиций, привычка к определенному укладу, опасение революционных бурь отражаются в следующих словах: «Через викторианские плотины перекатывались волны, захлестывая собственность, нравы и старые формы искусства. Волны оставляли на губах соленый привкус, словно привкус крови, подступая к подножию Хайгетского холма, где покоился в могилах век Виктории». Далее следует завершающая утешительная мысль о вечности инстинкта собственности и, следовательно, вечности собственнического порядка. «Волны угомонятся, когда у них пройдет приступ перемежающейся лихорадки экспроприации и разрушения… возникнет новое строительство на основе инстинкта, который старше лихорадки, изменения…» Но такая мысль не может заслонить возникший у автора образ: Сомс, чьи мысли «упрямо обращены к прошлому» — это всадник, который «мчится в бурную ночь, повернувшись лицом к хвосту несущегося вскачь коня». Утешительная мысль не может также свести на нет слова, подобные эпитафии, сложившиеся в мозгу Сомса в начале его раздумий: «Сдается внаем» форсайтский век, форсайтский образ жизни, когда человек был неоспоримым и бесконтрольным владельцем своей души, своих доходов и своей жены».

Сквозь все противоречия в этой сцене, как и в трилогии в целом, пробивается авторское чувство истории. Именно благодаря ему Голсуорси удалось создать нечто большее, чем просто семейную хронику Форсайтов. Через свои характеры он показал форсайтовскую Англию, заставил нас различать черты форсайтизма и в наши дни, воссоздал в живых художественных образах историю класса Форсайтов во времена его «цветения» и в пору упадка. В этом главная его заслуга перед английской и мировой литературой.

Д. ЖАНТИЕВА