Тот неистребимый беспорядок, который присущ любой из комнат старого английского поместья и отличает его от всех загородных домов на свете, был в Липпингхолле особенно ощутим. Каждый устраивался у себя в комнате так, словно собирался обосноваться в ней навсегда; каждый немедленно привыкал к атмосфере и обстановке, делающей её столь непохожей на соседние. Никому даже не приходило в голову, что помещение следует оставить в том виде, в каком его застали, ибо никто не помнил, как оно выглядело. Редкая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретёнными ради удобства или по необходимости. Потемневшие и порыжелые портреты предков висели рядом с ещё более потемневшими и порыжелыми голландскими и французскими пейзажами, среди которых были разбросаны восхитительные старинные олеографии и не лишённые очарования миниатюры. В двух комнатах возвышались красивые старинные камины, обезображенные кое-как приделанными к ним современными каминными решётками. В тёмных переходах вы то и дело натыкались на неожиданно возникающие лестницы. Местоположение и меблировку вашей спальни было трудно запомнить и легко забыть. В ней как будто находились бесценный старинный ореховый гардероб, кровать с балдахином, также весьма почтенного возраста, балконное кресло с подушками и несколько французских гравюр. К спальне примыкала маленькая туалетная с узкой кушеткой и ванная, порой изрядно удалённая от спальни, но непременно снабжённая ароматическими солями. Один из Монтов был адмиралом. Поэтому в закоулках коридоров таились старинные морские карты, на которых изображены драконы, пенящие моря. Другой Монт, дед сэра Лоренса и седьмой баронет, увлекался скачками. Поэтому на стенах была запечатлена анатомия чистокровной лошади и костюм жокея тех лет (1860–1883). Шестой баронет, занимавшийся политикой, благодаря чему он и прожил дольше остальных, увековечил ранневикторианскую эпоху — жену и дочь в кринолинах, себя с бакенбардами. Внешний облик дома напоминал о Реставрации, хотя на отдельных частях здания лежал отпечаток времени Георгов и — там, где шестой баронет дал волю своим архитектурным склонностям, — даже времени Виктории. Единственной вполне современной вещью в доме был водопровод.

Когда в пятницу утром Динни вышла к завтраку, — начало охоты было назначено на десять часов, — трое дам и все мужчины за исключением Халлорсена уже сидели за столом или прохаживались около буфета. Она легко опустилась на стул рядом с лордом Саксенденом, который чуть приподнялся и поздоровался:

— Доброе утро!

— Динни! — окликнул её стоявший у буфета Майкл. — Кофе, какао или оршад?

— Кофе и лососину, Майкл.

— Лососины нет.

Лорд Саксенден вскинул голову, пробурчал: — «Лососины нет?» — и снова принялся за колбасу.

— Трески? — спросил Майкл.

— Нет, благодарю.

— А вам что, тётя Уилмет?

— Рис с яйцом и луком.

— Этого нет. Почки, бекон, яичница, треска, ветчина, заливное из дичи.

Лорд Саксенден поднялся, пробормотал: «А, ветчина!» — и направился к буфету.

— Динни, выбрала?

— Будь добр, Майкл, немного джема.

— Крыжовник, клубника, чёрная смородина, мармелад?

— Крыжовник.

Лорд Саксенден вернулся на своё место с тарелкой ветчины и, уписывая её, стал читать письмо. Динни не очень ясно представляла себе, как он выглядит, потому что рот у него был набит, а глаз она не видела. Но ей казалось, что она понимает, чем он заслужил своё прозвище. Лицо у Бантама было красное, короткие усики и шевелюра начинали седеть. За столом он держался необыкновенно прямо. Неожиданно он обернулся к ней и заговорил:

— Извините, что читаю. Это от жены. Она, знаете ли, прикована к постели.

— Как я вам сочувствую!

— Ужасная история! Бедняжка!

Он сунул письмо в карман, набил рот ветчиной и взглянул на Динни. Она нашла, что глаза у него голубые, а брови темнее, чем волосы, и похожи на связку рыболовных крючков. Глаза его слегка таращились, словно он собрался во всеуслышание объявить: «Вот я какой! Вот какой!» Но в эту минуту девушка заметила входящего Халлорсена. Он нерешительно, осмотрелся, увидел Динни и подошёл к свободному стулу слева от неё.

— Мисс Черрел, — осведомился он, кланяясь, — могу я сесть рядом с вами?

— Разумеется. Если хотите есть, все в буфете.

— Это кто такой? — спросил лорд Саксенден, когда Халлорсен отправился на фуражировку. — По-моему, он американец.

— Профессор Халлорсен.

— Вот как? Тот, что написал книгу о Боливии? Да?

— Да.

— Интересный малый.

— Мужчина с большой буквы.

Лорд Саксенден удивлённо уставился на девушку:

— Попробуйте ветчины. Я когда-то знавал вашего дядю. В Хэрроу, если не ошибаюсь.

— Дядю Хилери? — переспросила Динни. — Да, он мне рассказывал.

— Мы с ним однажды заключили пари на три порции клубничного джема, кто скорей добежит с холма до гимнастического зала.

— Вы выиграли, лорд Саксенден?

— Нет. И до сих пор не расплатился с вашим дядей.

— Почему?

— Он растянул себе связки, а я вывихнул колено. Он ещё кое-как доковылял до зала, а я свалился и не встал. Мы оба проболели до конца семестра, потом я уехал. — Лорд Саксенден хихикнул. — Так я и должен ему до сих пор три порции клубничного джема.

— Я думал, что у нас в Америке завтраки плотные. Но оказывается, это пустяки в сравнении с вашими, — сказал Халлорсен, усаживаясь.

— Вы знакомы с лордом Саксенденом?

— Лорд Саксенден? — переспросил Халлорсен и поклонился.

— Как поживаете? У вас в Америке нет таких куропаток, как у нас, а?

— Нет. Полагаю, что нет. Я мечтаю поохотиться на этих птиц. Дивный кофе, мисс Черрел.

— Да, — подтвердила Динни. — Тётя Эм гордится своим кофе.

Лорд Саксенден поплотнее устроился на стуле:

— Попробуйте ветчины. Я ещё не читал вашей книги.

— Разрешите вам прислать? Мне будет лестно, если вы её прочтёте.

Лорд Саксенден продолжал жевать.

— Вам следует её прочесть, лорд Саксенден, — вмешалась Динни. — А я пришлю вам другую книжку по тому же вопросу.

Лорд Саксенден широко открыл глаза.

— Очень мило с вашей стороны. Это клубничный? — спросил он и потянулся за джемом.

— Мисс Черрел, — понизил голос Халлорсен, — я хотел бы, чтобы вы просмотрели мою книгу и отметили места, которые сочтёте несправедливыми по отношению к вашему брату. Я был страшно зол, когда писал её.

— Не понимаю, какой мне смысл читать её теперь?

— Я мог бы, если вы пожелаете, выбросить все это во втором издании.

— Вы очень добры, профессор, но зло уже совершено, — ледяным тоном отрезала Динни.

Халлорсен ещё больше понизил голос:

— Страшно сожалею, что причинил вам неприятность.

Чувство, которое можно было бы, пожалуй, приблизительно выразить словами: «Ты сожалеешь? Ах ты…» — преисполнило все существо Динни злостью, расчётливым торжеством и сарказмом.

— Вы причинили зло не мне, а моему брату.

— Давайте подумаем вместе, нельзя ли его исправить.

— Сомневаюсь.

Динни встала. Халлорсен поднялся, пропустил её и поклонился.

«Вежлив до ужаса!» — подумала девушка.

Остальную часть утра она просидела над дневником в одном из уголков парка, настоящем тайнике — до того густо он зарос тисом. Здесь грело солнце, над цинниями, пенстемонами, мальвами и астрами успокоительно гудели пчёлы. В этом уединении Динни снова почувствовала, как тяжело ей будет выставить переживания Хьюберта на суд толпы. Нет, в дневнике не было никакого хныканья, но, предназначенный для глаз лишь того, кем был написан, он с предельной откровенностью обнажал все раны души и тела. Издалека долетали выстрелы. Облокотясь на заросшую тисом изгородь, девушка смотрела в поле, откуда доносилась стрельба.

Сзади раздался голос:

— Вот ты где!

Её тётка в соломенной шляпе с такими широкими полями, что они задевали за плечи, стояла внизу на дорожке в обществе двух садовников.

— Я за тобой. Босуэл и Джонсон, вы можете идти. Портулаком займёмся после обеда.

Леди Монт подняла голову и выглянула из-под своей огромной шляпы:

— Такие носят на Майорке. Отлично защищает от солнца.

— Босуэл и Джонсон, тётя?

— Сначала у нас служил один Босуэл, но твой дядя не успокоился до тех пор, пока не подыскал Джонсона. Он требует, чтобы они всюду ходили вместе. Ты веришь доктору Джонсону, Динни?

— Я считаю, что он слишком часто употребляет слово «сэр».

— Флёр унесла мои садовые ножницы. Что это у тебя, Динни?

— Дневник Хьюберта.

— Тяжело читать?

— Да.

— Я следила за профессором Халлорсеном. Его следовало бы кое от чего отучить.

— Прежде всего от самоуверенности, тётя Эм.

— Надеюсь, наши подстрелят пару зайцев. Суп с зайчатиной был бы прекрасным добавлением к меню. Уилмет и Хенриет Бентуорт уже разошлись во мнениях.

— По какому поводу?

— Не знаю. Я была занята. Не то насчёт премьер-министра, не то насчёт портулака. Они вечно спорят. Хен, видишь ли, всегда была принята при дворе.

— Это так опасно?

— Хен — прелестное создание. Люблю её, хотя она вечно кудахчет. Зачем ты привезла дневник?

— Хочу показать его Майклу и посоветоваться с ним.

— Не делай этого, — сказала леди Монт. — Майкл — хороший мальчик, но ты этого не делай. У него масса каких-то странных знакомых — издатели там и прочие.

— Потому-то я и хочу с ним посоветоваться.

— Посоветуйся лучше с Флёр: она человек с головой. А у вас в Кондафорде тоже такие циннии? Знаешь, Динни, мне кажется, что Эдриен скоро сойдёт с ума.

— Тётя Эм!

— Он ходит как во сне. Я думаю, если его уколоть булавкой, он и то не заметит. Конечно, не следовало бы говорить с тобой об этом, но он должен на ней жениться.

— Согласна, тётя.

— Но он этого не сделает.

— Или она не захочет.

— Они оба не захотят. Словом, не понимаю, чем всё это кончится. Ей уже сорок.

— А дяде Эдриену?

— Он ещё совсем мальчик. Моложе его один Лайонел. Мне пятьдесят девять, — решительно объявила леди Монт. — Мне пятьдесят девять, я знаю, а твоему отцу шестьдесят. Твоя бабушка была очень чадолюбива. Она непрерывно рожала. Что ты думаешь насчёт детей?

Пузырёк поднялся на поверхность, но Динни успела проглотить его и ответила только:

— Ну, раз люди женаты, это неплохо — в меру, конечно.

— У Флёр будет ещё один в марте. Плохой месяц — какой-то легкомысленный. А ты, Динни, когда собираешься замуж?

— Когда заговорят мои юные чувства, не раньше.

— Весьма благоразумно! Не за американца, надеюсь?

Динни покраснела, улыбнулась — в улыбке было что-то опасное — и ответила:

— С какой стати мне выходить за американца?

— Не зарекайся, — возразила леди Монт, обрывая увядшую астру. — Когда я выходила за Лоренса, он так за мной ухаживал!

— И сейчас ещё ухаживает, тётя Эм. Замечательно, правда?

— Перестань смеяться!

И леди Монт так глубоко погрузилась в воспоминания, что, казалось, окончательно исчезла под шляпой — ещё более необъятной, чем раньше.

— Кстати, раз уж мы заговорили о браке, тётя Эм, — я хотела бы подыскать Хьюберту девушку. Ему нужно отвлечься.

— Твой дядя посоветовал бы ему отвлечься с какой-нибудь танцовщицей, — заметила леди Монт.

— Может быть, дядя Хилери знает что-нибудь подходящее?

— Динни, ты — испорченное существо. Я всегда это говорила. Погоди, дай подумать. У меня была одна девушка; нет, она вышла замуж.

— Может быть, она уже развелась.

— Нет, кажется, пока только разводится, но это долгая история. Очаровательное создание.

— Не сомневаюсь. Подумайте ещё, тётя.

— Это пчелы Босуэла, — ответила тётка. — Их привезли из Италии. Лоренс говорит, что они — фашистки.

— Чёрные рубашки и никаких лишних мыслей. В самом деле, они производят впечатление очень агрессивных.

— О да! Стоит их потревожить, как они налетают целым роем и начинают тебя жалить. Но ко мне они относятся хорошо.

— Одна уже сидит у вас на шляпе, милая тётя. Согнать её?

— Подожди! — воскликнула леди Монт, сдвигая шляпу на затылок и слегка открыв рот. — Вспомнила одну.

— Кого это «одну»?

— Джин Тесбери, дочь здешнего пастора. Старинный род. Денег, разумеется, нет.

— Совсем?

Леди Монт покачала головой. Шляпа её заколыхалась.

— Разве у девушки с такой фамилией могут быть деньги? Но она хорошенькая. Немного похожа на тигрицу.

— Как бы мне познакомиться с ней, тётя? Я ведь знаю, какой тип не нравится Хьюберту.

— Я приглашу её к обеду. У них дома плохо питаются. Кто-то в нашем роду уже был женат на одной из Тесбери. Насколько я помню, это произошло при Иакове, так что они с нами в родстве, но страшно отдалённом. У неё есть ещё брат. Он моряк: у них все служат во флоте. Знаешь, он не носит усов. Сейчас, по-моему, он здесь, в увольнении.

— В отпуске, тётя Эм.

— Да, да, я чувствовала, что это не то слово. Сними пчелу с моей шляпы. Какая прелесть!

Динни обмотала носовым платком руку, сняла с огромной шляпы крохотную пчёлку и поднесла к уху.

— До сих пор люблю слушать, как они жужжат, — сказала она.

— Я его тоже приглашу, — отозвалась тётка. — Его зовут Ален. Славный мальчик.

Леди Монт взглянула на волосы Динни:

— Я назвала бы их каштановыми. Кажется, он не без перспектив, но какие они — не знаю. Во время войны взлетел на воздух.

— Приземлился, надеюсь, благополучно, тётя?

— Да. Даже что-то получил за это. Рассказывает, что во флоте сейчас очень строго. Всякие, знаешь, там азимуты, машины, запахи. Ты расспроси его.

— Вернёмся к девушке, тётя Эм. Что вы имели в виду, назвав её тигрицей?

— Понимаешь ли, она так смотрит на тебя, словно из-за угла вот-вот появится её детёныш. Мать её умерла. Она вертит всем приходом.

— Хьюбертом она тоже будет вертеть?

— Нет. Но справится с каждым, кто захочет им вертеть.

— Это лучше. Можно мне отнести ей записку с приглашением?

— Я пошлю Босуэла и Джонсона. — Леди Монт взглянула на ручные часы: Нет, они сейчас обедают. Всегда ставлю по ним часы. Сходим сами — туда всего четверть мили. Моя шляпа не очень неприлична?

— Напротив, милая тётя.

— Вот и прекрасно. Выйдем прямо здесь.

Они дошли до конца тисовой поросли, спустились в длинную заросшую травой аллею, миновали калитку и вскоре достигли дома пастора. Динни, полускрытая шляпой тётки, остановилась в увитой плющом подворотне. Дверь была открыта, в полутёмной отделанной панелями прихожей, словно приглашая войти в неё, гостеприимно пахло ветхим деревом. Из дома донёсся женский голос:

— А-лён!

Мужской голос ответил:

— Хэл-ло!

— Будешь завтракать?

— Звонка нет, — сказала племяннице леди Монт. — Придётся стучать.

Они дружно постучали.

— Какого чёрта!

На пороге вырос молодой человек в сером спортивном костюме. Широкое загорелое лицо, тёмные волосы, открытый взгляд глубоких серых глаз.

— О! — воскликнул он. — Леди Монт! Эй, Джин!

Затем, взглянув поверх шляпы, встретился глазами с Динни и улыбнулся, как умеют улыбаться только во флоте.

— Ален, не зайдёте ли вместе с Джин к нам вечером пообедать? Динни, это Ален Тесбери. Нравится вам моя шляпа?

— Превосходная вещь, леди Монт.

Появилась девушка, крепкая, словно отлитая из одного куска, с упругой, пружинящей походкой. Руки и лицо у неё были почти того же цвета, что светло-коричневые юбка и джемпер-безрукавка. Динни поняла, что имела в виду тётка. Лицо Джин, довольно широкое в скулах, суживалось к подбородку, зеленовато-серые глаза прятались под длинными чёрными ресницами. Взгляд открытый и светлый, красивый нос, широкий низкий лоб, коротко подстриженные тёмно-каштановые волосы. «Недурна», — решила Динни и, поймав улыбку девушки, ощутила лёгкую дрожь.

— Это Джин, — сказала её тётка. — Моя племянница Динни Черрел.

Тонкая смуглая рука крепко сжала руку Динни.

— Где ваш отец? — продолжала леди Монт.

— Папа уехал на какой-то церковный съезд. Я просила его взять меня с собой, но он не согласился.

— Ну, он теперь в Лондоне ходит по театрам.

Динни заметила, как девушка метнула яростный взгляд, потом вспомнила, что перед нею леди Монт, и улыбнулась.

— Значит, вы оба придёте? Обедаем в восемь пятнадцать. Динни, нам пора, иначе опоздаем к ленчу. Ласточка! — заключила леди Монт и вышла из подворотни.

— В Липпингхолле гости, — объяснила Динни, увидев, что брови молодого человека недоуменно поднялись. — Тётя имела в виду фрак и белый галстук.

— Ясно. Форма парадная. Джин.

Брат и сестра, держась за руки, стояли в подворотне. «Красивая пара!» — подумала Динни.

— Ну что? — спросила её тётка, когда они снова выбрались на заросшую травой аллею.

— Да, я тоже увидела тигрицу. Она показалась мне очень интересной. Такую надо держать на коротком поводке.

— Вон стоит Босуэл-и-Джонсон! — воскликнула леди Монт, словно вместо двух садовников перед ней был всего один. — Боже милостивый, значит, уже третий час!