Гарц и хозяин дома сидели в кожаных креслах. Широкая спина герра Пауля вдавилась в подушку, толстые ноги сложены крест-накрест. Оба курили и украдкой поглядывали друг на друга, как это случается с людьми разного склада, когда знакомство между ними только завязывается. Молодой художник никогда не встречал людей, подобных хозяину дома, и потому не знал, как себя вести, чувствовал себя неловко и терялся. Герр Пауль, наоборот, не испытывал никакого замешательства и лениво размышлял: "Красив... наверно, выходец из народа, никаких манер... О чем с ним говорить?"

Заметив, что Гарц рассматривает фотографию, он сказал:

- А, да! Это была женщина! Таких теперь не найдешь! Она умела танцевать, эта маленькая Корали! Вы видели когда-нибудь такие руки? Сознайтесь, что она красива, hein?

- Она оригинальна, - сказал Гарц. - Красивая фигура!

Герр Пауль пустил клуб дыма.

- Да, - пробормотал он, - сложена она была недурно!

Он уронил (пенсне и поглядывал своими круглыми карими глазами с морщинками у уголков то на гостя, то на свою сигару.

"Он был бы похож на сатира, если бы не был таким чистеньким, - подумал Гарц. - Воткнуть ему в волосы виноградные листья, написать его спящим, со скрещенными руками - вот так!.."

- Когда мне говорят, что человек оригинален, - густым, хрипловатым голосом говорил герр Пауль, - я обычно представляю себе стоптанные башмаки и зонтик самого дикого цвета; я представляю себе, как говорят в Англии, существо "дурного тона", которое то бреется, то ходит небритым, от которого то пахнет резиной, то не пахнет, что совершенно обескураживает!

- Вы не одобряете оригинальности? - спросил Гарц.

- Если это значит поступать и мыслить так, как не поступают и не мыслят люди умные, - то нет.

- А что это за умные люди?

- О дорогой мой, вы ставите меня в туник! Ну... общество, люди знатного происхождения, люди с упроченным положением, люди, не позволяющие себе эксцентричных выходок, словом, люди с репутацией...

Гарц пристально посмотрел на него.

- Люди, которые не имеют смелости обзавестись собственными мыслями; люди, которые даже не имеют смелости пахнуть резиной; люди, у которых нет желаний и которые поэтому тратят все свое время на то, чтобы казаться банальными.

Герр Пауль достал красный шелковый платок и вытер бороду.

- Уверяю вас, дорогой мой, - сказал он, - банальным быть легче, респектабельней быть банальным! Himmel!. Так почему же тогда не быть банальным?

- Как любая заурядная личность?

- Certes, как любая заурядная личность... как я, par exemple!

Герр Пауль помахал рукой. Когда ему хотелось проявить особый такт, он всегда переходил на французский. Гарц покраснел. Герр Пауль закрепил свою победу.

- Ну, ну! - сказал он. - Оставим в покое моих респектабельных людей! Que diable! Мы же не анархисты.

- Вы уверены? - спросил Гарц.

Герр Пауль покрутил ус.

- Простите, - проговорил он. Но в это время отворилась дверь и послышался рокочущий бас:

- Доброе утро, Пауль. Кто у тебя в гостях?

Гарц увидел на пороге высокого, грузного человека.

- Войдите, - откликнулся герр Пауль. - Разрешите представить вам нового знакомого, художника; герр Гарц, мистер Николас Трефри. Гм-гм! От этих представлений пересыхает в глотке! - И, подойдя к буфету, он налил в три стакана светлое пенящееся пиво.

Мистер Трефри отстранил стакан.

- Это не для меня, - сказал он. - Жаль, но не могу! Мне даже смотреть на него не дают. - И направился к окну, тяжело ступая дрожащими, как и голос, ногами. Там он сел. Его походка чем-то напоминала поступь слона. Он был очень высок (говорили, как обычно по семейной традиции преувеличивая, что еще не было ни одного Трефри ростом ниже шести футов), но теперь ссутулился и раздался вширь. Однако при всей своей внушительности он умел быть незаметным.

На нем была просторная коричневая вельветовая куртка и жилет с широким вырезом, открывавшим тонкую гофрированную манишку и узкий черный галстук; шею обвивала тонкая золотая цепочка, исчезавшая в кармане для часов. Его массивные щеки опадали складками, как у собаки-ищейки. У него были большие, висячие, седые с желтизной усы, которые он имел привычку обсасывать, козлиная бородка и большие дряблые уши. На голове у него была мягкая черная шляпа с большими полями и низкой тульей. Под лохматыми бровями поблескивали добродушно-циничные серые глаза с тяжелыми веками. Молодость он провел весьма бурно, но о деле не забывал и нажил порядочный капитал. В сущности, он, как говорится, жег свечу с обоих концов, однако всегда был готов оказать своим друзьям добрую услугу. У него была страсть к лошадям, и его безрассудный способ править упряжкой стяжал ему прозвище "Сорви-голова Трефри".

Однажды, когда он спускался в коляске, запряженной цугом, по склону холма и совсем отпустил вожжи, сидевший рядом приятель сказал: "Раз уж ты не находишь применения вожжам, Трефри, то можешь забросить их на спины лошадей".

"Так и сделаем", - ответил Трефри. У подножия холма они врезались в забор и оказались на картофельном поле. Трефри сломал себе несколько ребер, а его приятель остался цел и невредим.

Теперь он очень страдал, но, органически не переваривая проявлений жалости, то и дело начинал хмыкать себе под нос, чем сбивал собеседника с толку, и это обстоятельство, усугубленное дрожащим голосом и частым употреблением специфических оборотов, приводило к тому, что временами его речь можно было понимать только интуитивно.

Часы пробили одиннадцать. Гарц, пробормотав какое-то извинение, пожал руку хозяину, раскланялся с новым знакомым и удалился. Увидев в окне личико Греты, он помахал ей рукой. На дороге ему встретился Дони, который сворачивал к тополям, засунув, как обычно, большие пальцы за проймы жилета.

- А, это вы? - сказал Дони.

- Доктор! - лукаво заметил Гарц. - Кажется, обстоятельства сильнее нас.

- Так вам и надо, - сказал Дони, - за ваш проклятый эгоизм! Подождите меня здесь. Я всего на несколько минут.

Но Гарц не стал его дожидаться. Повозка, запряженная белыми волами, медленно тащилась к мосту. Перед наваленным на нее хворостом на охапке травы сидели две крестьянские девушки, довольные собой и всем миром.

"Я напрасно трачу время! - подумал Гарц. - За два месяца я почти ничего не сделал. Лучше вернуться в Лондон. Из этой девушки никогда не получится художницы! Из нее никогда не получится художницы, но в ней что-то есть, от чего не отмахнешься так просто. Она не то чтобы красива, но мила. У нее приятная внешность, мягкая волна тонких темно-каштановых волос, глаза такие правдивые и сияющие. Сестры совсем не похожи друг на друга! Младшая просто прелесть и все же непонятна; а старшая вся как на ладони!.."

Он вошел в городок, где на улицах под сводами деревьев стоял едкий запах коров и кожи, дыма, винных бочек и нечистот. Услышав грохот колес по булыжной мостовой, Гарц обернулся. Мимо пронеслась коляска, запряженная парой саврасых лошадей. Прохожие останавливались и с испугом смотрели ей вслед. Экипаж сильно бросало из стороны в сторону. Вскоре он исчез за углом. Гарц успел разглядеть мистера Николаса Трефри, облаченного в длинный белесый пыльник; на запятках, испуганно улыбаясь и крепко вцепившись в поручни, стоял смуглый слуга-итальянец.

"Сегодня от этих людей не скроешься никуда - они везде", - подумал Гарц.

В мастерской он принялся разбирать этюды, мыть кисти и доставать вещи, накопившиеся за двухмесячное пребывание в Тироле. Он даже стал скатывать одеяло, служившее дверью. Но вдруг перестал собираться. Сестры! А почему бы не попытаться? Какая картина! Две головки на фоне неба и листвы! Начать завтра же! Против этого окна... нет, лучше на вилле! Картина будет называться... "Весна"!..