- Крис! - сказала Грета несколько дней спустя. - Мисс Нейлор танцевала вчера вечером; сегодня у нее, наверное, болит голова. А у меня французский и история.
- Ну что ж, я могу позаниматься с тобой.
- Вот и хорошо, тогда мы можем поговорить. Мне ее жалко. Я отнесу ей немного своего одеколона.
На другой день после танцев у мисс Нейлор неизменно болела голова. Девушки понесли свои учебники в беседку; на дворе сияло солнце, но то и дело накрапывал дождь. Сестрам пришлось спасаться от него бегом.
- Сначала займемся французским, Крис!
Грета любила уроки французского, который она знала ненамного хуже Кристиан; поэтому урок проходил восхитительнейшим образом. Точно через час по часам Греты (подарку мистера Трефри, сделанному в день рождения и, по меньшей мере, ежечасно вызывавшему прилив любви и восторгов) она встала.
- Крис, я не покормила своих кроликов.
- Поторопись! На историю у нас почти не осталось времени.
Грета исчезла. Кристиан следила за блестящими капельками, срывавшимися с крыши; губы ее были полураскрыты, она улыбалась. Она думала о том, что сказал Гарц прошлым вечером. Завязался разговор, может ли существовать общество, если мнение большинства не будет обязательно для всех. Гарц, сидевший сначала молча, взорвался:
- По мне, так один энтузиаст лучше двадцати равнодушных. В конечном счете он приносит обществу наибольшую пользу.
- Будь на то ваша воля, - ответил Дони, - общества не было бы вообще.
- Я ненавижу общество, потому что оно живет за счет слабых.
- Ба! - вмешался герр Пауль. - Уж на том свет стоит, что слабые отстают и падают.
- Ну, падают, - горячился Гарц, - но не топчите их...
Появилась Грета, она уныло брела под дождем.
- Бино, - сказала она, вздыхая, - объелся. Теперь я вспомнила, что уже кормила их. А мы обязательно должны заниматься историей, Крис?
- Конечно.
Грета раскрыла книгу и заложила пальчиком страницу.
- Герр Гарц очень добр ко мне, - сказала она. - Вчера он принес птичку, она залетела к нему в мастерскую и повредила крыло. Он завернул ее в платок и нес очень осторожно... он очень добрый, птичка даже не испугалась его. Разве ты не знаешь об этом, Крис?
Крис немного покраснела и сказала обиженно:
- Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение.
- Никакого, - согласилась Грета.
Кристиан покраснела еще больше.
- Займемся историей, Грета.
- И все же, - не отставала Грета, - он тебе всегда все рассказывает, Крис.
- Ничего подобного! Как тебе не стыдно!
- Нет, правда, и все потому, что ты его никогда не выводишь из себя. А его так легко разозлить: стоит ему слово поперек сказать, как он уже сердится.
- Это ты злючка! - сказала Кристиан. - И говоришь неправду. Он ненавидит притворство и не выносит подлости, а это низко - скрывать неприязнь и притворяться, что ты согласен с людьми.
- Папа говорит, что он слишком высокого о себе мнения.
- Папа! - горячо начала Кристиан, но замолчала и, прикусив губу, гневно взглянула на Грету.
- А ты всегда показываешь свою неприязнь, Крис?
- Я? А при чем тут я? Бели я трусиха, то это не значит, что трусом быть хорошо.
- По-моему, герру Гарцу не нравится слишком многое, - пробормотала Грета.
- Чем считать недостатки у других, ты бы лучше на себя посмотрела.
И, оттолкнув книгу, Кристиан уставилась в одну точку.
Прошло несколько минут, потом Грета наклонилась и потерлась щекой о плечо Кристиан.
- Прости меня, Крис... мне только хотелось поговорить. Читать мне историю?
- Да, - сухо сказала Кристиан.
- Ты на меня сердишься, Крис?
Кристиан не ответила. Редкие капли дождя стучали по крыше. Грета потянула сестру за рукав.
- Крис, - сказала она, - а вот и герр Гарц!
Кристиан подняла глаза, тотчас же опустила их и сказала:
- Ты будешь читать историю, Грета? Грета вздохнула.
- Буду... но... ой, Крис, звонят к завтраку! И она кротко закрыла книгу.
В течение последующих недель сеансы бывали почти каждый день. Обычно на них присутствовала мисс Нейлор; маленькая гувернантка до некоторой степени примирилась с происходящим и даже начала интересоваться картиной, уголком глаза наблюдая за движением кисти художника; но в глубине души она не совсем одобряла такое проявление тщеславия и потерю времени - беззвучное движение губ и бренчание спиц выдавали порой ее сдержанное негодование.
У Гарца хорошо получалось то, что он делал быстро; если у него была возможность не торопиться, он начинал "видеть слишком многое" и, влюбляясь в картину, не умел остановиться вовремя. Ему было трудно отрываться от холста, его мучила мысль: "Это можно сделать лучше". Грета была уже выписана, но Кристиан, как он ни старался, не удовлетворяла его; ему казалось, что лицо ее меняется день ото дня, словно душа ее становилась все богаче и богаче. В глазах ее было что-то такое, чего он не мог ни прочесть, ни воспроизвести.
После своих ежедневных визитов к мистеру Трефри в сад нередко забредал Дони. Он с большой сигарой во рту разваливался на траве, подложив руку под голову, и подтрунивал над всеми. В пять часов подавали чай, и тогда являлась миссис Диси, вооруженная каким-нибудь журналом или романом, так как она гордилась своей начитанностью. Сеанс прерывался; Гарц с папиросой во рту подходил то к столу, то к картине, попивая чай и кладя мазки; он никогда не садился, пока не решал, что на сегодня хватит. Во время этих "передышек" завязывался разговор, обычно заканчивавшийся спором. Миссис Диси, которой больше всего нравилось говорить на литературные темы, частенько употребляла такие выражения, как: "В конце концов, раз это создает иллюзию, то остальное не имеет значения?", "В нем чувствуется какое-то позерство", "Это вопрос темперамента"... или "Все дело в том", как понимать значение слова" и другие очаровательные банальности, которые звучат солидно, кажутся многозначительными и совершенно неопровержимы, что всегда приятно. Иногда разговор переходил на искусство; говорили о цвете и мастерстве или о том, оправдан ли реализм, или следует ли нам быть прерафаэлитами. Когда начинались подобные споры, глаза Кристиан становились еще больше, еще яснее, потому что в них появлялось выражение жадной любознательности, словно они пытались увидеть суть явлений. И Гарц, не отрываясь, смотрел в эти глаза, но он не понимал их взгляда, словно в нем было не больше содержательности, чем во взгляде миссис Диси, который в сочетании со слабой, осторожной улыбкой, казалось, говорил: "Ну, давайте займемся маленьким умственным упражнением".
Грета, дергая Скрафа за уши, поглядывала на разговаривавших снизу вверх; когда разговор кончался, она всегда встряхивала головой. Но если на сеанс никто не являлся, то порой завязывался очень серьезный, оживленный разговор, а иногда подолгу царило молчание.
Однажды Кристиан сказала:
- Какого вы вероисповедания?
Гарц положил на холст мазок и только потом ответил:
- Католического, наверно; меня крестили в католической церкви.
- Я не об этом. Вы верите в загробную жизнь?
- Кристиан, - прошептала Грета, сплетавшая травинки, - всегда спрашивает, что люди думают о загробной жизни. Это так забавно!
- Как вам оказать? - ответил Гарц. - Я никогда не думал об этом, времени не было.
- Как же вы можете не думать? - опросила Кристиан. - А я думаю... Ужасно представить себе, что после смерти от нас ничего не останется.
Она закрыла книгу, и та соскользнула с ее колен. Кристиан продолжала:
- Загробная жизнь должна быть, мы ведь так несовершенны. Что за польза, например, от вашей работы? Стоит ли совершенствоваться, если всему придет конец?
- Не знаю, - ответил Гарц. - Это меня не трогает. Я знаю одно: мне надо работать.
- Но почему?
- Для счастья... настоящее счастье в борьбе... остальное - ничто. Вот заканчиваешь вещь... разве когда-нибудь удовлетворяешься этим? Сейчас же начинаешь думать о новой. Безделье гнетет!
Кристиан закинула руки за голову. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, трепетал у нее на платье.
- Вот оно! Оставайтесь в этой позе! - воскликнул Гарц.
Взгляд ее задержался на лице Гарца, она покачивала ногой.
- Вы работаете, потому что не можете не работать, но это не объяснение. Что вас побуждает работать? Я хочу знать: что кроется за этим? Когда мы с тетей Констанс путешествовали позапрошлой зимой, мы часто разговаривали... я слышала, как она спорила со своими друзьями. Она говорит, что мы движемся по кругам, пока не достигаем Нирваны. Но прошлой зимой я почувствовала, что не могу разговаривать с ней; мне стало казаться, что в действительности за ее словами ничего не кроется. Я начала читать... Канта и Гегеля...
- Эх! - перебил ее Гарц. - Если бы они могли научить меня лучше рисовать или подмечать новые оттенки в цветке или выражения лиц, я бы их всех прочел.
Кристиан подалась вперед.
- По-видимому, вы поступаете правильно, стремясь познать истину, и каждый шаг на этом пути очень важен. Вы верите в истину, а истина и красота - это одно и то же (именно это вы и хотели сказать), стараясь писать правдиво, вы всегда видите красоту. Но как мы можем распознать истину, если мы не знаем, в чем ее сущность?
- Мне кажется, - вполголоса сказала Грета, - что ты понимаешь это так... а он по-другому... потому что... вас же двое, а не один человек.
- Конечно! - нетерпеливо сказала Кристиан. - Но почему...
Услышав какое-то хмыканье, она замолчала. Держа "Таймс" в одной руке, а огромную пеньковую трубку - в другой, от дома шел Николас Трефри.
- Ага! - оказал он Гарцу. - Как подвигается картина?
И опустился в кресло.
- Вам сегодня лучше, дядя? - приветливо опросила Кристиан.
- Проклятые обманщики, эти доктора! - проворчал мистер Трефри. - Твой отец на них молился. И что же получилось? Собственный врач залечил его до смерти... заставлял пить бочками всякую отраву!
- Почему же тогда у вас есть собственный врач, дядя Ник? - спросила Грета.
Мистер Трефри взглянул на нее, в глазах у него появились насмешливые искорки.
- Не знаю, моя девочка. Стоит только раз к ним обратиться, и уже от них не отделаешься!
Весь день дул легкий ветерок, но теперь он затих; не дрожал ни один листочек, не шевелилась ни одна травинка; из дома доносились какие-то тихие звуки, слоено там играли на свирели. По дорожке прыгал дрозд.
- Дядя Ник, а когда вы были мальчиком, вы разоряли птичьи гнезда? шепнула Грета.
- А как же, Грета!
Дрозд ускакал в кусты.
- Вы вспугнули его, дядя Ник! Папа говорит, что в замке Кениг, где он жил, когда был мальчиком, он всегда разорял галочьи гнезда.
- Вздор, Грета! Твоему отцу никогда не добраться до галочьего гнезда, у него слишком толстые ноги!
- Вы любите птиц, дядя Ник?
- Как тебе сказать, Грета? Люблю, наверно.
- Тогда почему же вы разоряли птичьи гнезда? Я считаю, что это жестоко.
Мистер Трефри кашлянул, прикрывшись газетой.
- Я и сам не знаю, Грета, - заметил он.
Гарц стал собирать кисти.
- Благодарю вас, - сказал он. - На сегодня все.
- Разрешите взглянуть? - попросил мистер Трефри.
- Конечно.
Дядя Ник медленно поднялся с кресла и встал перед картиной.
- Когда она будет готова для продажи, - сказал он наконец, - я куплю ее.
Гарц поклонился, но почему-то ему стало неприятно, словно ему предложили расстаться с чем-то дорогим его сердцу.
- Благодарю вас, - сказал он.
Раздался удар гонга.
- Вы не останетесь перекусить с нами? - спросил мистер Трефри. - Доктор остается.
Сложив газету, он направился к дому, опираясь на плечо Греты. Впереди бежал терьер. Гарц и Кристиан остались одни. Он скреб палитру, а она сидела, опершись локтями о колени; между ними солнечный луч вызолотил дорожку. Уже наступил вечер, от нагревшихся за день кустов и цветов плыли волны аромата; птицы затянули, свою вечернюю песню.
- Вы не устали позировать для своего портрета, фрейлейн Кристиан?
Кристиан покачала головой.
- Мне хочется вложить в картину то, что не всякий увидит сразу... то, что там, внутри... то, что будет жить вечно.
- Это звучит смело, - медленно произнесла Кристиан. - Вы были правы, когда говорили, что счастье в борьбе... но это для вас, а не для меня. Я трусиха. Я не люблю причинять людям страдания. Мне хочется нравиться им. Если бы вам пришлось ради своей работы сделать что-то такое, что навлекло бы на вас ненависть людей, вы бы все равно не остановились; и это хорошо... но я на это не способна. И в том... в том-то все и дело. Вам нравится дядя Ник?
Молодой художник посмотрел на дом, где на веранде еще был виден старый Николас Трефри, и улыбнулся.
- Будь я самым замечательным художником в мире, боюсь, что он не дал бы за меня и ломаного гроша; но если бы я мог показать ему пачку чеков на крупные суммы, полученные за мои картины, пусть даже самые плохие, он проникся бы ко мне уважением.
Она улыбнулась и сказала:
- Я люблю его.
- В таком случае он мне понравится, - просто ответил Гарц.
Она протянула руку, и пальцы их встретились.
- Мы опоздаем, - сказала она, покраснев, и подхватила книгу. - Я всегда опаздываю!