Верпетий протирал большой стол для пыток в тот момент, когда услышал, как из дальнего конца коридора раздался пронзительный женский крик. Испугавшись, что это отец Мануэль раньше срока решил причинить вред несчастной женщине, монах не раздумывая, бросил вымоченную в спиртовом растворе тряпку, которой работал за пару секунд до этого, и огляделся вокруг в поисках какого-нибудь оружия. Вспомнив, что видел в деревянном комоде большой нож для разделывания мясных туш (страшной загадкой оставалось его истинное предназначение) — молодой монах мигом бросился к изъеденному термитами шкафу, и уже через мгновение в его руке красовался длинный нож с костяной ручкой и широким, плоским лезвием.

Бросившись назад по коридору — туда, откуда по его предположению исходил жуткий крик, Верпетий мысленно молил бога о том, чтобы не опоздать и не дать совершиться страшному злодеянию в его присутствии. Добежав до камеры с высокими, выше человеческого роста дверями, юноша остановился точно вкопанный. Ворота были раскрыты настежь, но ни наёмной стражи, ни отца Мануэля поблизости не было. Крепко сжимая костяную ручку потными ладонями, монах тихо прижался спиной к левой открытой двери, зажмурившись, он повторно прочёл основную молитву всех христиан «Отче наш» и быстрым движением вытер мокрые руки о свою холщовую сутану. Ручка перестала выскальзывать из его пальцев, и он несмело пододвинулся к самому краю ворот, за которым начиналось пространство камеры.

Изнутри по-прежнему доносились какие-то тихие, хлюпающие звуки, однако никто больше не кричал. Представив себе самое страшное, Верпетий осторожно выглянул из-за широкой створы дверей — ожидая увидеть гору трупов из подписавшихся на охрану узницы воинов. Однако ничего подобного там не было: посреди камеры возвышался знаменитый «куб Инквизиции», в южной стене которого зияла огромная дыра, по форме напоминающая человека. Края провала имели янтарно-коричневый, близкий к коньячному, цвет, они были словно оплавлены под высокой температурой. Неподалёку от куба стояла девушка небольшого роста, Верпетий мог видеть лишь её спину, но по тому, насколько изящной она была и по тому, как сияли в свете факелов длинные и волнистые волосы, ниспадающие по этой спине тяжёлым водопадом — легко было сделать вывод о весьма привлекательной внешности сей молодой особы. Молодой человек знал, кто эта женщина на самом деле — епископ Корнетти ясно дал ему понять, что ни к бесовству, ни к какому-либо из проявлений идолопоклонства она отношения не имеет. А потому любая попытка Мануэля выяснить путём своих диких экспериментов природу ведовского дара — заранее обречена.

Хотя девушка стояла к нему спиной, монах чётко видел, как двигаются её белые руки — казалось, она что-то разминала в них. Верпетий понимал, что причинить вреда этой прекрасной женщине он не имеет права, однако крепче сжал нож, переложив при этом левую руку прямо на внешнюю сторону лезвия, так, чтобы удар (если не приведи господи, но придётся его нанести) попал как можно точнее в цель. Заметив в пяти шагах от себя открытую маленькую камеру, монах решил подождать в ней удобного случая, чтобы заговорить с таинственной девушкой и, чтобы не напугать её и не получить вперёд по собственной голове, юркнул в тёмную сырую нору скорее, чем это делает мышь, почуявшая неподалёку голодную кошку.

Когда Альберта вышла из камеры, Верпетий обомлел, увидев, как прекрасно было её бледное призрачное лицо. Она не была похожа на красивых женщин (в привычном смысле этого слова), но от неё исходило некое внутреннее свечение, окрашивающее всю её хрупкую, грациозную фигуру в «невинно-чувственные» и «открыто-сдержанные» тона. Волны внутреннего контраста и вместе с тем простой, физической красоты — сильно взволновали Верпетия. Иначе как «чарами» он не мог назвать те невероятные, но откровенно приятные чувства, овладевшие им в тот момент в маленькой тесной камере.

Дождавшись мгновения, когда девушка начала запирать ворота, Верпетий осмелился выйти из своего укрытия. Щелчки от поворотов ключа в замке были достаточно громкими, чтобы Альберта не могла заметить Верпетия, медленно подходившего к ней сзади.

Когда монах громко спросил её о том, кто она такая и где сейчас находится отец Мануэль, девушка не торопясь обернулась, но, казалось, не была удивлена приходу юноши в той степени, в которой этого следовало ожидать от застигнутой врасплох узницы, собирающейся сбежать из-под стражи. Она посмотрела на Верпетия своими прекрасными чёрными глазами, зрачки которых словно сияли голубым светом далёких звёзд. Монах ощутил странное чувство, подобное тому, как если бы его на минуту подвесили над землёй за ноги, а затем резко поставили обратно. Голова его закружилась, однако он был в состоянии понять, что колдунья пытается подвергнуть его тому же воздействию, которое, очевидно, и оказывалось всё это время на отца Мануэля. К удивлению молодого библиотекаря, он не почувствовал той странной одержимости, что заставляла его уважаемого наставника видеть безумные образы Нечистого, и отчаянно желать чего-то порочного и недоступного. Единственное, что он испытал и что мог определить наверняка — так это разочарование, с малой примесью отвращения к тому, кто старается проникнуть в его голову, и кого он явно не желал там ощущать.

Внезапная боль заставила его осесть на колени, прямо на каменный ледяной пол. Схватившись одной рукой за свой ноющий затылок (ему казалось, что глаза девушки буквально «пробуравливают» его насквозь), другой он инстинктивно принялся размахивать перед лицом Альберты. Вид дрожащего в руках юноши огромного ножа вновь не произвёл на ведьму никакого впечатления, однако она, видимо, была слегка удивлена реакцией, которое произвело на юношу её колдовство.

— Значит всё, что говорят о вас на проповедях — чистая правда! — Сквозь стиснутые зубы сумел произнести Верпетий. — Вы действительно способны пожирать разум любого — от мужчины и женщины, до зверя и младенца! Вы — дикое создание Бога!!!

Внезапно боль в голове юноши прекратилась. Со стоном, он попытался открыть глаза и взглянуть наверх — туда, где над ним нависло прекрасное лицо его мучительницы. Она чуть присела и взяла его левой рукой за подбородок, правую же она положила на оружие и опустила его остриём вниз — таким образом давая ему понять, что не причинит ему вреда. Юноша снова увидел странную татуировку, так сильно напомнившую ему о Святом Граале. Альберта перехватила его взгляд, и, удивлённо подняв брови, радостно воскликнула:

— Не может быть! Ты — первый человек, который столь быстро понял истинное значение символа! И первый, — добавила она уже спокойным голосом, — кто не называет меня «ведьмой» или «прислужницей Дьявола».

— Это лишь потому, — попытался как можно невиннее произнести Верпетий, — что вы слишком красивы для слуги Врага рода нашего…

— Напротив, так всегда и должно быть, — возразила Альберта. — Потому-то нас и ненавидят и считают пособниками Нечистого, что наша внешняя оболочка во сто крат совершеннее, нежели то приличествует доброму христианину.

Верпетий понял, что кем бы или чем бы ни являлась эта молодая женщина, она явно находится в курсе того, насколько её внешний облик притягателен для всех представителей мужского пола. «Ведьма» улыбнулась, очевидно весьма довольная собственным остроумием — она и не подозревала, что именно тщеславие и гордыня выдавали в её внешнем виде то существо, которым она была на самом деле. Пусть это существо и не было бесовского племени или колдовской породы. Но это был не человек, в этом Верпетий убедился окончательно.

— Мне нравится твоя лесть и то, что твой разум остаётся для меня закрытым. Это интересно, хоть и возбуждает во мне недоверие, но чем опаснее — тем интереснее, так ведь?

Она погладила монаха по голове, и подняла его с колен.

— Значит, ты говоришь, обо мне болтают на проповеди? — С нескрываемым любопытством поинтересовалась она. — И что же именно они говорят? Небось, рассказывают, как я летаю по ночам над селением в виде огромной чёрной птицы и похищаю маленьких сопливых детей, чтобы потом тайком съесть их на местном кладбище?

Колдунья стала обходить молодого монаха, стараясь получше рассмотреть его с обеих сторон.

— Честно говоря, вы правы — подобной чепухи там хватает с избытком. Но попадаются люди, рассказывающие о вас несколько иначе… Не так, как принято. — Монах смутился, понимая, что сейчас девушка догадается — о ком идёт речь.

— Да ну? И кто же этот «реформатор», позволь узнать? Уж не отец ли наш Мануэль, милый мой юноша?

Альберта остановилась и театрально закатила глаза, прижав при этом обе руки к своей пышной груди.

— Наверное, рассказывал, как прекрасно было бы познать мой дар, и обратить его во благо Верующих? Сколь многого можно было бы достичь, используй он и всё человечество некие особые возможности, присущие моему роду? Как легко стало бы убедить еретиков в том, что только избранным христианам открываются все сокровенные познания, и коль далеко продвинулось бы дело об очищении христианских земель от воинствующих с вашей религий — крестовые походы терпели бы меньше поражений, и, как следствие, больше бы денег оставалось в карманах Святой Церкви…

Альберта изобразила какое-то танцевальное движение, словно кружилась в хороводе, а затем посмотрела в глаза Верпетия самым наглым взглядом, каким только могла смотреть на мужчину женщина.

— Ты и твой отец Мануэль — все вы сосёте грудь Папы, ожидая, когда он снизойдёт до вас и кинет вашей затхлой обители хоть какой-то кусок, — мрачно произнесла она, при этом плавно наступая на Верпетия. — Так кто же из нас «любовник Нечистого»? Я — родившаяся абсолютно свободной от пут ваших божественных и религиозных папских догматов, или вы — не способные прожить и дня без того, чтобы не свериться с молитвенником? Вся правда в том, что вы думаете, будто служите Богу и таким образом защищаете свою душу от посягательств на неё Дьявола. Но на самом деле, задумайся, быть может ваш бог и дьявол — это одно лицо, коль скоро и тот и другой требуют к себе безоговорочного поклонения и желают контролировать каждый ваш шаг на земле, чтобы потом иметь возможность забрать себе вашу душу в ином мире?

Девушка вплотную подошла к монаху, она с интересом смотрела в его чистые серые глаза, не затуманенные, однако, елеем пыльных толстых догматов. Она видела, что он понимает её не хуже, чем Мануэль, но при этом относится к ней с трепетом — как к чему-то удивительному, чему-то, что не каждый день встречается на твоём жизненном Пути.

С замирающим сердцем слушал Верпетий речи этого загадочного существа. Он не знал, убьёт ли она его прямо сейчас или захочет выслушать его скудный ответ. Кроме того, оставался ещё отец Хорхе Мануэль, чья судьба для него до сих пор оставалась неизвестной. Аккуратно отойдя от девушки назад на пару шагов, юноша остановился — в душе он уже был готов к тому, что прекрасная колдунья кинется сейчас на него и с радостным визгом вырвет у него из груди горячее, трепещущее сердце. Однако Альберта оставалась там, где и стояла — неподвижная словно статуя, она с интересом ожидала мнение Верпетия.

— Я…я… Я — слуга Господа нашего и Иисуса Христа, — неожиданно для самого себя сказал Верпетий твёрдым, уверенным в своей правоте голосом. — Не может быть такого, чтобы и Он, и Враг были суть одно и то же лицо — тогда в мире не было бы столько зла! — Монах храбро поднял тесак и выставил его перед собой, становясь в оборонительную позицию.

Альберта лишь досадно фыркнула — она была разочарована банальным ответом Верпетия.

— Ваш бог гораздо хитрее и умнее, чем вы себе представляете, — едким тоном произнесла она. — Если бы только вы захотели узнать правду, то сильно удивились бы — как вообще можно служить тому, кто сотворил весь этот хаос…

— А что же с Вами? — Резко бросил монах, — На чьей же стороне Вы, раз не хотите признавать своей сущностью — чистое Зло? За кого тогда воюет ваша порода?

Последние слова Верпетий произнёс таким же едким тоном, подражая странному выговору Альберты. Та лишь довольно улыбнулась:

— Твоя правда, ты умеешь говорить на свободном языке…

— Что значит — свободном? — Вскинулся монах.

— Свободном от условностей твоего сана и твоей веры, — спокойно пояснила Альберта. — Я — на своей стороне. Мой род пришёл издалека, и наш бог — это Учитель, даровавший нам абсолютную свободу выбора — то, чего был сам когда-то лишён, в Великой Войне…

Верпетий молча смотрел на девушку вопросительным взглядом.

— Ты слышал о Люцифере? — неожиданно спросила «колдунья».

Епископ предупредил молодого монаха, что Альберта, вероятно, попытается обратить его в свою веру — если в том будет заключён залог её безопасности. А потому Верпетий, давно узнавший, к какой из сект принадлежит девушка и сделавший для себя все необходимые выводы — попытался изобразить искреннюю убеждённость в данном вопросе.

— Люцифер есть одно из имён Нечистого, и произнося его вслух, вы оскверняете сейчас землю, на которой стоите.

— Не строй из себя дурака, — неожиданно жёстко сказала девушка. — Мы оба понимаем, что такие как ты прекрасно знают всю «историю вопроса», связанную с именем Люцифера. И ты солжёшь мне, если скажешь, что в своей вонючей библиотеке в монастыре Святого Себастьяна не читал втайне от наставника «Легенду о Святом Граале» авторства Вольфрама фон Эшенбаха…

— Откуда Вам известно, где я проходил обучение? — изумлённо переспросил юноша.

— От Мануэля, конечно же, — с ехидной улыбкой произнесла девушка. — Он поведал мне все свои тайны перед тем, как… Ну, скажем так, начать свой новый жизненный путь. — Она подняла глаза, одновременно накручивая на указательный палец прядь волос, её вид словно говорил: «Я не виновата — всё произошло случайно».

Верпетий нацелил нож точно посередине груди узницы. Голосом твёрдым как алмаз и таким же чистым и холодным, он спросил:

— Что вы сделали с отцом Мануэлем? Где он? Отвечайте немедленно, или я вынужден буду применить силу…

Ведьма хитро подмигнула монаху и указала взглядом на камеру с кубом:

— Он там, где и надлежит быть ему подобным, — просто ответила она.

В это время из камеры донёсся сначала какой-то неприятный шорох, словно на землю высыпали целую гору грецких орехов вместе со скорлупой, а затем раздался сдавленный стон, плавно переходящий в приглушённое оханье.

Верпетий разрывался между тем, чтобы посмотреть, в чём дело и Альбертой, готовой в любую секунду уйти.

— Что это? — только и спросил он.

— Перечитай на досуге «Парцифаля» и трактат «Сияющие» Павла Карпатского — возможно, это изменит твоё мнение, — сказала ведьма и, заволновавшись, поспешила пройти мимо Верпетия, ничуть не опасаясь того.

Однако юноша не мог допустить подобного исхода. Он быстро шагнул наперерез, намереваясь преградить девушке дорогу, и в этот момент случилось неприятное: лезвие ножа случайно скользнуло по руке Альберты, чуть выше предплечья, оставив после себя глубокий, кровоточащий след.

— О, простите, я не хотел, честное слово…, - пытался оправдаться библиотекарь.

Но ведьме, казалось, это было неинтересно. Она мельком заглянула поверх плеча Верпетия — в камеру, и, убедившись, что время на исходе, начала действовать. Не обращая внимания на серьёзную рану, она широко раскинула руки, словно птица, собирающаяся вот-вот взлететь — и в одно мгновение изменила форму. Это было подобно резкому хлопку: девушка «взорвалась» брызгами чего-то серого и в то же время переливавшегося всеми цветами радуги, уже через секунду взору Верпетия предстал бледный полупрозрачный призрак Альберты, парящий над полом на высоте трёх футов. Рана на её руке мгновенно затянулась, не оставив после себя и следа, а чёрные волосы стали неестественно развеваться вокруг маленькой головы, как если бы их законсервировали в бальзамическом растворе.

В последний раз заглянув в остекленевшие от ужаса глаза Верпетия с высоты своего полёта, ведьма повторила:

— Запомни, Павел Карпатский — «Сияющие». — Голос её при этом больше напоминал журчание воды, нежели голос человека, однако Верпетий чётко различал все звуки и слова, обращённые к нему.

Произнеся наставление, призрак бесшумно поднялся вверх, и исчез, «проплыв» сквозь высокий в этой части коридора потолок.

Вне себя от страха, молодой монах вошёл в камеру позади себя. Он по-прежнему держал наготове смоченный в крови ведьмы нож, ибо теперь не знал — чего ему следовало ожидать от этого места.

Стоны и оханье продолжались, но стали заметно тише — очевидно, их источник либо терял сознание, либо просто не мог подавать признаки жизни громко от терзавшей его боли. Двигаясь на звуки, Верпетий прошёл вдоль южной стены куба, и, немного помедлив, обогнул её. Сквозь стекло не было видно — что или кто находится на западной его стороне, так как видимость преграждал огромных размеров бельевой шкаф.

Как только Верпетий оказался рядом с западной стороной куба, сердце его громко стукнуло и упало, а вместе с ударом сердца из рук его выскользнул и окровавленный тесак, громко звякнув о каменные плиты — в проёме между стеной камеры и венецианским стеклом лежал отец Диего Хорхе Мануэль — животом вниз. Он был абсолютно наг, и кожа его казалась пористой, как у жабы, что рождает своих детёнышей прямо из собственной спины. В образовавшихся на спине инквизитора дырах пузырилась бледно-розовая кровь, она противно хлюпала и разрывалась крохотными яркими каплями, орошая окружающую их плоть. Мануэль стонал, не в силах выдержать страдания, и только скоро перебирал пальцами по полу, как будто пытался что-то с него соскрести.

Верпетий рухнул рядом с Мануэлем и, невзирая на его изуродованное тело, попытался приподнять мужчину. Однако тот снова застонал, и Верпетий услышал, как в горле священнослужителя что-то булькает. Догадавшись, что это, должно быть, выходит скопившийся воздух, монах приподнял голову священника и аккуратно положил её себе на колени. Мгновением спустя, Мануэль громко отрыгнул, и из его рта хлынуло нечто серое, вперемешку с кровью — прямо на сутану юноши. Сдержав вздох отвращения, Верпетий попытался негромко позвать инквизитора по имени — он хотел узнать, помнит ли Мануэль хоть что-нибудь из того, что здесь с ним случилось.

В ответ инквизитор смог лишь прошептать слабым, еле слышным голосом:

— С…спа…спасибо тебе… В…верпетий. Позови сюда Ганса, он… поможет… мне.

После чего голова инквизитора безжизненно упала, и он вновь погрузился в забвение. Однако на этом развитие загадочного состояния священнослужителя не остановилось: челюсть молодого монаха невольно отвисла, когда он увидел, как страшные волдыри на спине отца Мануэля начинают постепенно затягиваться. Они зарастали — в прямом смысле слова! И сопровождалось это действие соответствующими, похожими на чавканье жующей лошади, звуками.

Верпетий не мог более выдержать созерцание этого тела, а потому решил поступить так, как и следовало, и как попросил сам Мануэль — оставив инквизитора лежать на холодном полу, и предоставив регенерации делать своё дело и дальше, Верпетий стащил с себя сутану и, накрыв ею холодную плоть священника, бросился прочь из подземелья. Он бежал звать того самого, верного юношу-слугу Ганса из столовой. Очевидно, это был единственный человек, который мог помочь отцу Мануэлю в данной, далеко незаурядной ситуации.

Альберта смогла добраться незамеченной лишь до окраины селения. После чего с облегчением «воплотилась» в человеческий облик. На то, чтобы долгое время поддерживать «плазменное» состояние тела, требовалось очень много сил. Как и всякое существо, обладающее магическими способностями, Альберта черпала свою энергию из глубины собственных эмоций. Но сейчас моральный дух девушки был истощён — несмотря на то, что ей удалось произвести на инквизитора «правильное» впечатление, само нахождение в зачарованной стеклянной темнице далось ей нелегко. И опыты, которые Мануэль успел над ней провести, также давали о себе знать — все внутренности девушки ныли тупой болью: это давали о себе знать сера и соляной раствор.

Облокотившись на стену чьего-то старенького соломенного сарая, девушка переводила дух и думала, как поступить дальше. Выход у неё был только один — следовало во что бы то ни стало добраться до Рима, и рассказать обо всём отцу. Он найдёт решение и поймёт, почему ей пришлось поступить с инквизитором столь жестоко. Но, в конце концов, он остался жив, хотя его вера, без сомнения, теперь не была тем устойчивым, непоколебимым оплотом — на который священнослужитель мог опереться в трудный момент.

«Хорошо, этот пункт плана получил своё законное разрешение, — думала Альберта. — Сейчас следует заняться поисками того, кто помог бы мне вернуться домой. И это должен быть человек, далёкий от деревни и её базарных пересудов. Тот, кто редко появляется в самом селении, но при этом является его жителем». Секундой позже жрица нашла решение и этой головоломки. Она знала, что недалеко от деревни, за дальним полем расстилался небольшой лес — охотничьи угодья для частенько приезжающего сюда из столицы герцога. Тот любил поохотиться на местных фазанов и больших, откормленных самой матушкой-природой зайцев, водившихся здесь в изобилии и являвшихся несомненной гордостью лесника, в обязанности которого входило следить за обновлением популяции.

У Фергуса — так звали лесничего, всегда находилась еда и питьё для странствующего путника и он, насколько могла надеяться Альберта, ни разу не видел её ни на площади — в момент официального оглашения приговора Мануэлем, ни потом — когда через два дня её «прогоняли» через «живой коридор» разъярённых крестьян в дом инквизитора. В селении он появлялся не чаще, чем раз в полгода — пополнить запасы продовольствия и бытовых снастей. И, как припоминала Альберта, последний раз Фергус был на ярмарке за четыре месяца до развернувшихся событий — она хорошо это знала, так как лесник иногда помогал ей собирать те или иные редкие травы. Альберта тогда жила как раз на окраине, за «золотым полем», так крестьяне называли лучший участок здешней плодоносной земли, а потому много раз бывала в лесу и встречала Фергуса. Тот иногда спрашивал её о здоровье и новостях, редко прибывающих из столицы. А порой даже помогал ей найти травы, которые можно было сыскать только в лесной чаще, и тогда Фергус являлся для ведуньи чем-то вроде проводника. В целом, они поддерживали между собой весьма хорошие отношения: он не трогал её, она не интересовалась тем, почему такой сильный и красивый мужчина как Фергус выбрал столь уединённый и монотонный образ жизни лесничего.

Однако главным достоинством лесника, без сомнения, было наличие в его хозяйстве двух отличных, породистых лошадей, на одной из которых он ездил сам — осматривая угодья герцога, а вторую держал «про запас», на тот случай, если конь самого герцога неудачно подвернёт ногу во время охоты (что нередко и происходило с важной персоной, любившей загонять своих длинноногих любимцев до полусмерти). На эту-то «запасную» кобылу и рассчитывала девушка — оставалось только придумать предлог, позволявший ей получить лошадь без особых подозрений со стороны лесничего. Главным для неё сейчас было добраться до Озорио — крохотного городка, от которого до Рима было «рукой подать». До него было три дня пути, после чего можно дать отдохнуть лошади лесничего в местном трактире, а там — продолжить путь и вернуть животное Фергусу в целости и сохранности с кем-нибудь из их слуг.

С этими мыслями Альберта поднялась на ноги в полной решимости тут же продолжить путь, однако громкое урчание в животе и внезапно закружившаяся голова остановили её. Нужно было утолить жажду и хоть немного поспать — иначе ей не пройти и половины дороги до леса Фергуса. Девушка осмотрелась и, не увидев вокруг ни души, вошла в сарай. Надеясь, что хозяевам лачуги не придёт в голову заглянуть сюда в ближайшие пару часов, Альберта забилась в самый дальний угол сарая — туда, где было темнее всего. Накрывшись валявшейся рядом ветошью, девушка произнесла свою молитву и закрыла глаза, после чего мгновенно уснула.

* * *

Когда Альберта проснулась, на селение уже опустился вечер. На тёмно-синем бархате неба зажглись яркие звёзды, похожие на маленькие сверкающие бриллианты. Длинные перистые облака облегали небо то тут, то там подобно мягкой меховой накидке, небрежно наброшенной на плечи некоей загадочной красавицей.

Девушка осторожно поднялась со своего места, предусмотрительно вытянув перед собой левую руку — если в сарае кто-то был, то он рисковал остаться здесь навечно, если затаился в глубине тени с недобрыми намерениями. Вглядываясь в кромешную тьму соломенной крыши, изредка освещаемой серебряными нитями света только что взошедшего месяца — Альберта одновременно напрягала все свои человеческие (и не только) органы чувств — ей было очень важно знать, что именно находится в темноте. Превратившись в один сплошной сверхчувствительный комок нервов, девушка стояла посреди пыльного грязного сарая, стараясь всеми силами ощутить возможную опасность. Однако сколько она ни концентрировалась — ей так и не удалось ничего ощутить. И это удивило ведунью, учитывая, что отец Мануэль со своим помощником наверняка должны были уже пуститься во весь опор на её поиски.

Простояв ещё какое-то время в темноте, Альберта, наконец, решилась выйти на воздух — так или иначе, но надо было идти дальше. Даже если удача сейчас временно на её стороне, не стоит пренебрегать элементарной осмотрительностью — в любой момент могли подоспеть наёмники Мануэля, а сил, чтобы применить все имеющиеся у неё способности, могло не хватить.

Вновь ощутив противное чувство пустоты в желудке, девушка быстро осмотрела имеющиеся в сарае полки — пищи не было никакой. Тогда Альберта решила не тянуть более время и двинуться в путь, возможно, ей удастся перекусить в доме у Фергуса.

Выйдя наружу, девушка первым делом поела немного снега, чтобы утолить жажду. После этого она побежала мелкой трусцой вверх по дороге, а затем свернула прямиком на поле, рассчитывая пересечь его как можно быстрее и выйти к ночному лесу. Холодный снег обжигал голые ступни девушки, и, пробежав некоторое расстояние, она остановилась. Отодрав часть подола, она обмотала им ноги наподобие коротких чулок, в результате чего её некогда длинная юбка стала короче вдвое, обнажая нежную кожу белых как молоко коленей. «Лучше выставить на свет немного наготы, чем подхватить воспаление лёгких», — рассудила про себя Альберта, и, наскоро заплетя из своих длинных волос крепкую косу — обмотала ею собственное горло, восполнив таким образом отсутствие тёплой шали. Заткнув свободный конец косы за ворот платья, жрица вновь двинулась по полю мелкой рысцой, словно спешащее куда-то в ночь по своим делам животное.

В лесу ориентироваться было гораздо трудней, чем на просторном белоснежном поле. Отсутствие света Альберта могла компенсировать своим умением видеть в темноте — это было несложно. Однако босые нежные ноги хоть и были надёжно обмотаны, но, тем не менее, отчётливо ощущали каждую веточку и корень, встречающиеся на своём пути. Вскоре ткань полностью изорвалась, и Альберта почувствовала, что оставляет за собой кровавый след. «Нельзя давать охотникам повод заглянуть в лисью нору, — думала девушка. — Придётся рискнуть, но другого выхода у меня нет — надо как можно быстрее добраться до избы лесничего». Закидав красные подтёки свежим снегом, Альберта остановилась и уселась прямо на холодную землю, поджав под себя саднящие ноги. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, жрица расслабилась и попыталась остановить все мысли, имевшиеся на тот момент в её голове. Успокоив собственное дыхание и почувствовав в сознании приятную пустоту, Альберта стала ждать. Спустя пару мгновений она ощутила, как её тело и разум посылают в глубокую чащу леса тихие, но настойчивые сигналы призыва. Она словно превратилась в дрожащее зеркало водной глади — недвижимое, но наполненное мириадами внутренних потоков, мчащихся с дикой скоростью под поверхностью воды.

Постепенно чувство холода начало притупляться, как и боль в ступнях. Спустя короткое время Альберта добилась того, чего хотела — она полностью отрешилась от своего тела, и теперь её сознание стало абсолютно свободным, и как следствие, способным получить ответ на свой вопрос. И, может быть, удовлетворение поданной просьбы. Альберта смотрела впереди себя невидимым взором, пытаясь поймать тончайшие отсветы возможного ответного видения. Наконец, она узрела — словно вплывшая в поток реки рыба, засиял внутри неё крохотный, но яркий огонёк, означавший домик лесничего, спасительный маяк, возникший в темноте её ментального поля. Вскоре, она ощутила также и ответный импульс, исходящий от старенькой избушки, и это значило, что она двигается в верно выбранном направлении.

Узнав то, что нужно, Альберта начала обратный процесс — времени было не так уж и много, а возвращение в земное тело являлось процессом долгим и не слишком приятным. К тому же, он забирал немало сил. Когда все мыслительные потоки вновь были стянуты в единую точку, собраны под тонкую ментальную кромку сознания — Альберта начала постепенно утолщать её силой собственной воли, воздвигая таким образом внутренний барьер, отделяющий её физическое тело от духовного. Она поняла, что процесс завершился сразу же, как только в голове её промелькнула первая скользкая мысль, а под ногами вновь колючими иголками дал знать о себе снег.

Открыв глаза, девушка вновь увидела окружавшую её ночную тьму. Луна слабо светила сквозь тёмное кружево длинных, иссиня-чёрных веток, отбрасывая густую тень на белую поверхность снежного покрова земли, тем самым создавая ещё больший мрак. И хотя лес был небольшим, однако ночью любая, даже самая безобидная роща, становится пугающей и непроходимой, и этот лес не был исключением. Деревья всегда показывают заблудшему путнику свою другую — тёмную сторону, как только солнце закатывается за зелёную линию горизонта. Это заставляет человека уважать природу, и одновременно указывает на его собственное, совсем не значимое место в круговороте естественной, истинной жизни.

Вдруг, в пятнадцати шагах от девушки раздался громкий треск — казалось, ветки ломаются от сильнейшего порыва ветра, неведомым образом проникшего в эту часть леса. Следом за этим последовал тихий хруст снега — кто-то явно приближался к Альберте, и этот кто-то, судя по широкому промежутку между шагами, был большим и тяжёлым. Девушка вихрем вскочила на ноги, не зная, в какую сторону лучше бежать, чтобы противник не смог сразу её настигнуть. Силы слабели с каждым часом — к сожалению, все существа, имеющие физическую оболочку, должны подкрепляться, а молодая женщина тем более.

Внезапно тяжёлый, зычный, словно церковный колокол, звериный рык прорезал шуршащую тишину леса. Если до этого в воздухе и были какие-то звуки, присущие ночной жизни, то они вмиг стихли. Альберта не верила своему счастью — её просьба была услышана! «Да возблагодарит тебя Свет, о, великий Хозяин леса!», — мысленно произнесла девушка. Ветки впереди неё расступились, и, «разламывая» под лапами хрустящие, переливающиеся в отблесках лунного света снежинки, из чащи вышел медведь. Он был огромным — если бы встал на задние лапы, то в холке достигал бы роста поставленных друг на друга пяти рослых мужчин! И сам внешний вид его был не как у обычных медведей — шкура имела серебристый оттенок, её цвет был ближе к чёрному, нежели к рыжевато-бурому, как у других представителей вида. И в то же время — на боках ясно различались рыжие подпалины вперемешку с седой шерстью. «Воротник» шкуры медведя был таким же снежно-белым как снег на открытых полях в начале января, а когти на грузных лапах поблёскивали словно стальные. Взглянув на морду животного, Альберта обомлела — глаза, смотрящие прямо на неё, были человеческими! Морда также имела вытянутую, сильно деформированную челюсть, из которой торчали длинные, неестественно острые клыки. Казалось, их заточили специально для того, чтобы живьём сдирать кожу с незадачливых путников, заблудившихся здесь в ночи.

Откуда в таком маленьком лесу такое крупное животное — ответить было трудно. Однако, даже если допустить, что это вовсе не животное, а бог-оборотень, хранитель леса — оставалось только догадываться, как он отнесётся к тому, что его вызвали насильно — против воли вызволив из Царства Вечных Краёв, куда после смерти уходили все люди по представлению Альберты и ей подобных.

Склонившись перед зверем, девушка медленно опустилась на колени и почтенно вытянула перед собой на снегу обе руки, чтобы показать, что она — безоружна и не может причинить ему вреда. Огромное животное фыркнуло, выпустив из пасти клубы зловонного пара, после чего опустило мощную шею и принялось обнюхивать голые по локоть руки ведуньи. Когда зубы медведя оказались в нескольких сантиметрах от её лица, Альберта еле сдержала крик страха — её часть натуры, близкая к человеческой, внутренне вопила от охватившего её животного ужаса перед гораздо более сильным видом. Обнюхав исцарапанные ветками руки, медведь слегка коснулся её кожи своим горячим влажным носом, и Альберта тут же почувствовала, как свежие длинные царапины нестерпимо зудят, покрываясь целебной коркой, обещающей скорое исцеление.

Затем медведь замер в дюйме от шеи девушки и чуть зарычал — Альберта буквально телом ощутила утробное урчание, плавно подкатывающее к пасти зверя. Высунув широкий, в два раза шире, чем у коровы, шершавый красновато-бурый язык, животное лизнуло волосы молодой женщины, попутно зацепив их торчащим клыком. Альберта поняла, что если даже попытаться сейчас перейти в иное состояние — она просто не успеет, ибо будет молниеносно растерзана зубами и когтями страшного зверя. В лучшем же случае, она лишится головы, и это будет милостивая смерть.

Подцепив волосы своеобразным «крюком» из языка и клыков, медведь медленно потянул за них — Альберта поначалу решила, что он хочет задушить её таким образом, однако вскоре поняла, что зверь желает лишь обнажить её шею, чтобы увидеть — не скрывается ли в волосах какое-либо оружие. Жрица тихонько склонила голову набок — помогая зверю освободить себя от пут тяжёлой густой косы, она мысленно молила его о пощаде. Наконец, когда зверь увидел, что ничего, кроме шеи и «пустых» волос у Альберты не имеется — он позволил себе отступить. Ещё раз взглянув на Альберту, медведь издал презрительное фырканье, как будто понял, какого рода существо находится перед ним. Ведунья же не смела не только поднять глаза, но и просто пошевелиться или вздохнуть — молчаливо ожидая, когда чудесный зверь вынесет ей свой приговор.

Краем глаза она увидела, как к ней протягивается когтистая лапа зверя-великана, и мысленно попрощалась с отцом и всем своим кланом. Но вместо того, чтобы одним ударом размозжить девушке голову, медведь тихонько коснулся её, «разрешая» посмотреть на него. Однако и силы «лёгкого касания» хватило для того, чтобы Альберта сильно покачнулась, чуть не упав навзничь перед своим «судьёй». Медленно подняв взгляд, Альберта не увидела в глазах животного ненависти, но и одобрения в них тоже не было. Всё, что она могла прочесть — это презрение и снисхождение к своей породе, и одолжение, высказанное молчаливо в ответ на её искреннюю просьбу.

Зверь наклонился на один бок и недовольно зарычал, давая ей понять, что она может сесть на него. Неловко ухватившись за шкуру, Альберта стала цепляться за шерсть, и то и дело слышала, как медведь недовольно ворчит, готовый вот-вот скинуть свою случайную наездницу. Когда молодая жрица устроилась на мощном загривке животного, то громко взвизгнула — зверь не стал церемониться и рванул что было силы сразу же, как только почувствовал, что она готова к дальнейшему путешествию. Грандиознейшими прыжками, зверь за пару минут преодолел расстояние, которое пешком можно было пройти разве что за ночь. Ветви крепких дубов и свисающие щупальца густой паутины то и дело касались лица Альберты, однако никакой боли или дискомфорта ей не причиняли. Она даже не могла толком сказать, движутся ли они — казалось, зверь летит над поверхностью земли, с такой огромной скоростью они бежали.

Путешествие окончилось весьма неожиданно — медведь резко остановился и скинул Альберту со своей спины так, словно она была надоедливой, досаждавшей ему птицей-чистильщиком, выклёвывающей у него из шкуры мелких паразитов. Жрица даже пискнуть не успела, как оказалась в глубоком сугробе, головой в снегу. Когда же она высвободилась из холодных и мокрых «объятий», вокруг уже никого не было. Зверь исчез абсолютно бесшумно, как будто был порождением той самой тишины, из которой обычно рождаются жуткие легенды о лесных призраках-людоедах, в облике страшных зверей подстерегающих своих жертв тёмной ночью.

Не успев даже поблагодарить очевидного Хозяина здешних угодий, Альберта мысленно сделала то же самое по отношению к своему непосредственному покровителю — Всевышнему Свету. Кое-как поднявшись, женщина огляделась. К её удивлению и радости, прямо перед ней стояла та самая избушка Фергуса, к которой она так стремилась попасть. Оставалось всего лишь пройти пару шагов и выйти на опушку, огибая толстый ствол какого-то старого дерева, с незапамятных времён стоявшего на этом месте и не имевшего определённой породы. В нём было немного и от дуба, и немного от сосны, и пара веток подозрительно напоминали кленовые, хотя сам Фергус считал их больше похожими на липу — лучше определить не удавалось, ибо ветки эти никогда не обрастали листьями и не цвели. Совсем. Как и всё дерево.

Домик лесничего был небольшим, но крепким — Фергус регулярно обмазывал брусья сосновой смолой, в результате чего им не был страшен ни дождь, ни самая лютая вьюга. Изнутри все брёвна были законопачены овечьей шерстью — таким образом, в домике всегда поддерживалась более-менее сносная температура, и никогда не «водилось» сквозняков. Крыша и оконные рамы были также деревянными, а вот сами окна были затянуты отменным бычьим пузырём — на хорошее сырьё Фергус никогда не жалел денег. Надо сказать, что платили ему прилично — десять золотых в год. Герцог был доволен его работой и знал, что лесник деньги не разбазаривает направо и налево, не спускает на выпивку, но напротив — бережно складывает, задумав, очевидно, большую покупку или переезд в другую страну.

Альберта не знала — дома ли сейчас Фергус, свет не горел да и вокруг было очень тихо. Однако она решилась, и, взявшись за небольшой резной молоток (сделанный больше для красоты, чем для пользы) громко и отрывисто постучала в дверь избушки три раза. Сначала никакого ответа не последовало, но, после того, как девушка стукнула ещё раза два — в доме явственно послышался шорох и звуки разжигаемого огнива. Вскоре в окне загорелся свет и дверь отворилась…

Высокий мужчина смотрел на неё заспанным, ничего не понимающим взглядом. Его тёмные кудрявые волосы до плеч были сильно всклокочены, а густая борода явно требовала гребня. На нём не было никакой верхней одежды, кроме ночной сорочки из грубого серого холста и укороченных, таких же холщовых брюк. С высоты своего роста он глядел на Альберту словно коршун на цыплёнка и, казалось, может вот так запросто её проглотить. Глаза у него были почти такого же цвета, как у Альберты — с той лишь разницей, что их цвет больше напоминал цвет орехового дерева, в то время как глаза девушки имели абсолютно угольный оттенок.

Альберта никогда не испытывала к лесничему ничего, кроме добрососедского расположения, однако в эту минуту в глубине её женской натуры шевельнулось нечто, отдалённо напоминающее звериную страсть. Она могла бы легко завладеть сердцем этого человека, стоило ей просто пожелать, но некое чувство солидарности одинокого существа по отношению к тому, кто живёт столь же уединённо, мешало ей предпринять какие-либо наступательные действия. Да и не особенно хотелось, ведь если бы Альберта являлась настоящим человеком, она бы предпочла, чтобы такой мужчина как Фергус полюбил её естественным путём — без применения обольстительных чар. Девушка мысленно «потушила» вспыхнувшее на долю секунды пламя, но Фергус, казалось, совсем не заметил дикого огонька, во всяком случае, сейчас его это не интересовало. Растерянность в его взгляде сменилась постепенным узнаванием, и, наконец, искренним удивлением:

— Сеньорита Альберта, что вы здесь делаете? Да ещё в такое позднее время — неужто опять собрались искать травку, что растёт только в полнолуние?

При этих словах мужчина наскоро, как бы невзначай, бросил взгляд за спину молодой женщины — как будто пытался разглядеть кого-то среди деревьев, скрывающегося в темноте.

— Фергус, молю, простите меня — но мне очень нужна ваша помощь. Дело, по которому я здесь — не требует отлагательств, умоляю — впустите меня скорее!

Фергус вновь сконцентрировался на лице собеседницы, затем окинул её с головы до ног одним скорым взглядом. Мелькнувшее в его глазах подозрение мгновенно растаяло:

— Боже мой, да у вас же все ноги в крови! И где же это вы успели так исцарапаться?! И почему без плаща и обуви в такой мороз? Проходите быстрее, сеньорита, пока не подхватили «летучую» болезнь.

«Летучей» болезнью Фергус именовал простуду, могущую перейти в серьёзное воспаление лёгких. Что же касалось обращения «сеньорита», то, насколько Альберта знала, сам Фергус был родом из Испании и обращался так ко всем незамужним женщинам.

Войдя в тёплое жилое помещение, Альберта невольно расслабилась. Она тут же залюбовалась простотой и уютом, царившим в убежище этого молодого лесника. Большая каменная печь, чем-то напоминающая творения северных народов, давала достаточно тепла для того, чтобы в ней можно было не замёрзнуть всю ночь. Как видно, лесник как следует протопил её перед самым сном, поэтому в комнате стоял приятный дымный полумрак, освещаемый лишь светом большой бледно-жёлтой свечи, изготовленной из овечьего жира. Огромная кровать, рассчитанная на одного человека (но уместиться в ней могли бы и трое), возвышалась в углу рядом с печью — сейчас бельё на ней было смято, похоже, Альберта действительно разбудила незадачливого соседа. Тихонько улыбнувшись, она перевела взгляд на широкий стол, на котором стояли остатки от ужина. Несмотря на замкнутый образ жизни, Фергус был весьма аккуратен в том, что касалось устройства личного быта — на столе имелась чистая скатерть из какого-то недешёвого материала светло-оливкового цвета, а вся посуда хоть и была из простой глины, но в то же время украшалась ручной росписью синего и зелёного цветов. Возможно, лесник расписал её собственной рукой, а возможно — это был подарок его возлюбленной, которая, как догадывалась Альберта, непременно должна у него быть.

— Вы присаживайтесь, сеньорита, — неловко пригласил её мужчина, указав широкой, красной от мозолей ладонью на длинную лавку, вплотную приставленную к столу. — Уж извините, не ждал я гостей в такую тёмную ночь, так что не гневайтесь, что в тарелках осталась еда — я сейчас уберу всё.

Последние слова он произнёс с нескрываемой усмешкой, и Альберте это не понравилось. «А вдруг, Мануэль уже предупредил его, и вся эта сценка — искусно расставленная западня?» — подумала девушка, но вслух ничего не сказала, а аккуратно последовала приглашению Фергуса. Когда он отвернулся, чтобы затворить дверь на засов — Альберта в свою очередь наскоро окинула глазами помещение, одновременно пытаясь «услышать» внутренним чутьём присутствие заговорённого железа, или каких-либо иных особых предметов, призванных остановить действие её силы. Однако ничего такого, кроме разве что железной мотыги да пары лопат (у лесничего имелся крохотный огородик на заднем дворе) она не почувствовала. Усевшись за столом, жрица обратила внимание на множество трав, развешанных на западной стене дома точно так же, как было в её собственной хижине. Спросив об этом у Фергуса, девушка получила неожиданный ответ:

— Да как же, сеньорита — надо же порой подлечить герцога и его дам, всё ж таки охота — дело хитрое: никогда не знаешь, где зверь свернёт, так что можно и с лошади упасть, и в свой — герцогский капкан угодить. Зверь — существо умное. — Объяснил лесничий, попутно убирая со стола тарелки и ставя на огонь новый котелок с какой-то ароматной жидкостью.

— Ну, а если по-честному говорить, сеньорита Альберта — то ведь и ко мне порой люди приходят — просят помочь от той или иной хвори. Травы-то собирать не только одна вы мастерица, да, видно, и не думаете о людях-то в последнее время — все ко мне бегут, будто другого травника на ближайшие десять миль не сыщется.

О том, что раньше к Альберте и впрямь обращались за помощью больные люди, Фергус знал не понаслышке. Однажды он сам угодил в один из капканов герцога, о которых только что говорил, и, не в силах вылечить себя собственными силами — обратился к девушке. У Альберты имелся особый способ для излечения тяжёлых рваных ран, но вряд ли Фергус пришёл бы в восторг, узнай он, что девушка обмазывала его настоем из жабьих шкурок и сшивала рану нитками, сплетёнными из собственных волос. Поэтому она сначала дала ему кое-какой настой, полностью лишающий памяти и имитирующий состояние глубокого сна, а уж потом провела «операцию». Но главное — лесник остался доволен скорым выздоровлением и о подробностях своего «чудесного» исцеления интересовался редко. Чего Альберте и нужно было.

Что же касалось других людей, то в основном это были странники — не местные жители, знавшие о существовании некоей травницы, ведущей замкнутый образ жизни и не любившей, чтобы о ней много болтали крестьянским языкам. Конечно, люди удивлялись, когда видели перед собой прекрасную молодую женщину вместо морщинистой старушки — но, никто из них не жаловался, когда получал желаемое (а на помощь Альберта, как ни странно, не скупилась). И потому единственную, кроме продовольствия, плату — гробовое молчание о том, что они видели и что с ними было — уплачивали легко и с удовольствием.

После ареста, естественно, никто не мог найти ведунью — её лачугу сожгли вместе со всем содержимым, чтобы ведьма уже никогда не смогла вернуться домой, даже после смерти. Поэтому, узнав о том, что Фергус взял на себя некоторые её функции, Альберта пришла в сильное удивление:

— Неужели вы изучили все травы, произрастающие в здешнем лесу, и знаете в точности — в какой последовательности и в какое время их между собою смешивать? — с долей лёгкого недоверия в голосе спросила удивлённая ведунья. При всём её уважении к леснику и тому, что он действительно был отличным проводником и знал кое-какие вещи о свойствах некоторых трав — Альберта не могла поверить в то, что этот необразованный человек мог быть хорошим целителем или иметь представление об основах взаимодействия с силой — колдовством, как выразились бы другие люди.

— Ну, дорогая моя сеньорита — не только вы умеете с травками обращаться, я тоже знаю кое-что, просто не хотел говорить. Зачем портить вам репутацию? Это ваш хлеб, а мне и своего достаточно. Однако людям нужна была помощь, и вместо вас они находили меня. А как же отказаться, если в силах помочь? Так вот один, второй человек пришёл… А там, гляди-ка, и поднабралось с десяток. — Закончил с улыбкой Фергус.

— Что же, так много? И как же это о вас стало известно всего за неделю? — с шутливой подозрительностью спросила Альберта.

— Так ведь зима на дворе — люди болеют…, - мужчина налил в чашку прекрасно пахнущий чай — именно он грелся в том котелке. — Да я ведь особенного ничего такого и не делаю, в основном, от этих самых лёгочных хворей и лечу. Приходят, приносят детей или девушек молодых — в таком состоянии плохом, просто жалко смотреть: все бледные, исхудавшие — тоньше, чем вы, ей-богу сеньорита Альберта!

Фергус отхлебнул из своей чашки, а Альберта при его последних словах сразу опустила глаза — изящный комплимент, ничего не скажешь! Впрочем, теперь она могла немного успокоиться — судя по всему, простодушный лесничий не был в сговоре с Мануэлем или Святой Инквизицией — иначе его давно выдало бы неестественное поведение. Фергус же был вежлив и обходил опасные темы — как всегда.

Отпив пару глотков чаю, девушка почувствовала, как по телу разливается приятное тепло. Она поняла, что кроме ягод и трав в напитке также присутствует какое-то спиртное. Однако сейчас она была не против того, чтобы немного отпустить собственную бдительность и потому попробовала пошутить:

— Говоришь, привозят много молодых девушек? О, Фергус, да вы должно быть только ради того и вызубрили весь травник, чтобы иметь право беспрепятственно осматривать тех юных особ, что так часто стали нуждаться в вашей помощи в нынешнюю зиму. Хотя, главное, что они не против такого привлекательного «целителя», как вы. Тем более что я уверена — муж из вас получится просто превосходный…

Альберта почувствовала, как язык её «расплетается» под воздействием приятного чая, а голова начинает кружиться — на голодный желудок этот напиток сильно «ударял» в голову. Что было опасно — девушка могла не успеть воспользоваться силой, или могла, но способности её при этом будут сильно заторможены, и в этом вновь кроется большой риск.

Что же касалось Фергуса, то он отнёсся к шутке ведуньи как-то странно: вся его дружелюбность мгновенно улетучилась, а лицо и взгляд стали вдруг резко «закрытыми» — как будто в один миг лицо его превратилось в лик каменной статуи — красивое, но ничего не выражающее. Альберта заметила этот переход, а потому поспешила извиниться за свою оплошность, ведь ей всё также была необходима лошадь Фергуса.

— О, прошу прощения Фергус, я сказала что-то не то? Извините, если посмела вас обидеть — это всё чай: он слишком крепкий, а я со вчерашнего вечера ничего не ела. Простите моё бесстыдство, милый сеньор…

Девушку снова понесло куда-то тёплым течением, и она почувствовала, что готова остаться здесь на всю ночь исключительно в качестве «больной», которую лесничему непременно следовало бы «осмотреть» на предмет болезни. Фергус взглянул на ведунью холодным, немного отталкивающим взглядом, а потом вдруг резко встряхнулся и поднялся из-за стола:

— Я думаю, нам с вами обоим не следует терять осмотрительность — особенно это касается приходящих в наши дома путников: никогда не знаешь, кто может скрываться за маской больного простолюдина — человек, нуждающийся в нашей помощи или агент Святой Церкви, чьей целью является подтверждение инквизиторского протокола.

Такой отличный от обычного тона лесничего разговор резко вывел Альберту из состояния опьянения. Она неуверенно взглянула на стоявшего перед ней человека и ей на ум вновь пришла аналогия с коршуном и цыплёнком. Возвышавшийся над ней мужчина действительно мог оказаться кем угодно и, судя по всему, тайна, которую он пытается сохранить — не менее опасна, чем тайна самой Альберты. Следует проявить к нему известное уважение, если девушка желает добраться до Рима на хорошей лошади и притом живой. Искра разврата мгновенно затухла, и Фергус, смотревший всё это время ей в глаза и увидевший, наконец, вменяемый взгляд разумной женщины, заговорил с ней уже совсем другим голосом:

— Я отнюдь не хочу, чтобы вы боялись меня, Альберта. Но и терпеть ваши своеобразные «ухаживания» я также не намерен. Понимаю, вы оказались в тяжёлой ситуации — побег из дома инквизитора ещё не удавался ни одному, мало-мальски здоровому человеку, а вы — хрупкая девушка, всё-таки умудрились сделать это. Не знаю, каким образом вам удалось так далеко уйти, ведь обычно отец Мануэль имеет наготове целый взвод боевой стражи, и если в его голове рождается хотя бы самый ничтожный намёк на то, что кто-то из его пленников готовится «освободить» подземные комнаты — он со скоростью гончей борзой реагирует на такие выходки. Но, — он сложил руки на мощной груди и с интересом посмотрел на девушку. — Раз уж он дал вам фору в целые сутки, значит для него эта «охота» имеет особую прелесть.

И уже более тихим голосом пробормотал себе под нос: «Хотелось бы мне знать, чем вы представляете для него такую ценность?».

Альберта сначала смотрела на него своими огромными чёрными глазами, которые с каждым словом, произносимым этим странным мужчиной, становились всё больше и больше. Но, когда он закончил свой монолог, молодая жрица вскочила из-за лавки с громким криком:

— Откуда вы знаете про побег и отца Мануэля!? Кто вы такой, сир, извольте мне ответить!? Учтите, со мной лучше не играть во все эти игры!

Альберта предупредительно выставила перед собой обе руки, но, как только она попыталась сконцентрироваться и перейти в безопасное плазменное состояние — с досадой поняла, что не может этого сделать.

— Ах ты, мерзкий человек! Ты подсыпал что-то дурное в этот чай, верно? Почему я не могу применить свою силу???

В ответ Фергус молчаливо подошёл к котелку и оценивающе взглянул на его содержимое. После этого он спокойно прошёл мимо Альберты в дальний конец комнаты и, не стесняясь, достал из-под куска крепкой ткани внушительных размеров арбалет. Положив на тетиву одну из множества лежащих тут же стальных стрел, мужчина до упора натянул рычаг и направил оружие на женщину. В его глазах не было ничего, кроме абсолютного спокойствия и уверенности в своей правоте.

— Если я не ошибаюсь, вы не сумеете заживить свои раны, не превратившись в духа, — тоном знатока произнёс он. — Следовательно, та ваша часть, которую косвенно можно назвать человеческой — вполне подлежит уничтожению. И не пытайтесь бежать, сеньорита, — остановил он порыв Альберты ринуться к входной двери. — Засов тоже не вполне обычный. А вот с чаем вы ошиблись — в нём действительно не было ничего такого… ну, или почти ничего. Всего лишь капля рябиновой настойки, поразительная вещь — не даёт явного привкуса, но эффект имеет потрясающий: полная неспособность к контролю над сверхвозможностями, — пояснил человек с арбалетом.

«Так вот почему я ничего не заподозрила! — думала в смятении девушка, — О, Святой Люцифер — банальная рябина! Как же я могла быть такой простофилей!?». Вслух же она вымолвила голосом, полным яда:

— А вы мастер разыгрывать простачка, сеньор Фергус. Или — это ваше ненастоящее имя, а на самом деле вы кто-то другой? Кто вас подослал — отец Мануэль?

— Никто из тех, с кем вы были бы хоть как-то знакомы, сеньорита Альберта, — ровным голосом ответил собеседник. — Как я узнал о вашем побеге — уже не важно. Важно то, что всё это время, что мы с вами «ходили» друг у друга в соседях, я постепенно узнавал вашу сущность, а позже — после вашего ареста, вконец убедился в состоятельности своей теории.

— Теории? — переспросила девушка. — Какой же?

— Вы ведь представительница вымирающего вида жриц-хранителей Святого Грааля, последняя из сорока «Сияющих Дев», в чьи обязанности входило контролировать мощь и силу священного артефакта. Я прав?

— Ха! Вы не в своём уме, Фергус (вы ведь Фергус, вы так и не ответили)? Если бы я была одной из сорока Дев, то это значило бы, что мне больше трёх тысяч лет! А это, простите меня, сир, полный абсурд!

Альберта рассмеялась в лицо мужчине. Брови последнего приподнялись, изогнувшись в хищном выражении:

— Тогда откуда у вас эта татуировка? — кивнул он на руку женщины. — Я много читаю, сеньорита, есть за мной такой грех. И в некоторых источниках говорится, что только по сему отличительному знаку можно установить причастность человека к данному, если хотите, сообществу.

— Неужели? Тогда спешу разочаровать вас, сир — я сделала эту татуировку в приюте, куда рано или поздно попадают все бездомные женщины с определённым родом деятельности, — попыталась соврать девушка елейным голосом. — И, если бы вы не тыкали мне в лицо этим чудовищем, то тогда, возможно, смогли бы оценить все мои умения по достоинству. Мой гордый лесник, — попыталась «поддразнить» мужчину ведунья.

Взгляд Фергуса (или того, кто так себя называл) стал вдруг мягким и, можно даже сказать, снисходительным. Он вновь повёл бровью, в то время как лицо его оставалось каменно-спокойным. У Альберты захватило дух: в этом человеке больше не осталось ничего из того, что было в добродушном простаке Фергусе, но оттого он выглядел ещё более мужественным и прекрасным. Наличие у этого человека образования делало его фигуру в глазах ведуньи практически идеальной. Она молча укорила себя за неподобающие в такой момент мысли. «Он хочет убить меня, или сделать то же, что и Мануэль — другого варианта я не вижу» — подумала она и приготовилась к продолжению.

Фергус же сделал в направлении Альберты один шаг, не забывая при этом крепко держать в руках свой жуткий механизм:

— Классический приём для «прикрытия», описанный Павлом Карпатским — девственница, изображающая шлюху. Умно, — констатировал он. — Идеально для тех, кому не следует быть в курсе ваших дел. Но только и с этим я знаком — так что не стоит утруждать себя игрой в «плохую девочку» Альберта. Тем более, ни вам, ни мне это не приносит удовольствия. Мы оба с вами знаем — кто вы на самом деле, и любое ваше слово или намерение лишь подтверждает мою уверенность в этом.

Мужчина продолжал внимательно изучать женщину, как будто перед ним была редкая картина или красивое, но обречённое на смерть от руки богатого охотника животное. Минуту спустя Альберта не выдержала и задала свой главный вопрос:

— Тогда, может, вы уже ответите — что вам от меня нужно, сир?

Видя, что девушка окончательно сдалась, Фергус улыбнулся — его улыбка была столь нежной, что Альберту невольно замутило. Таким взглядом обычно смотрят на дичь, которую собираются подать к столу в собственном оперении.

— Полагаю, вы пришли сюда не из сильного желания повидаться со своим добрым глупым соседом? — резонно заметил он. — И я думаю, объектом вашего вожделения стала одна из моих кобыл, та, что предназначается для его Светлейшества — герцога Нюрнбергского.

Он начал плавно обходить Альберту по кругу, постоянно держа несчастную девушку «на прицеле».

— А затем, я полагаю, вы намерены отправиться в свою вотчину — в Рим?

Сердце Альберты сжалось от неприкрытого ужаса:

— Откуда вам это известно?

Теперь она держала руки высоко поднятыми — этот человек явно не любит, когда с ним шутят, а потому лучше быть наготове и не давать ему повода исполнить молчаливую угрозу.

— «Чёрная Чаша» уже давно ожидает вас, не так ли? И, даю голову на отсечение, они пойдут на всё, лишь бы вернуть вас целой и невредимой. Ведь если не будет вас — не станет и всего клана в целом?

— Вы безумны…, - только и смогла вымолвить напуганная до смерти Альберта. Она совершенно не представляла, чего ей ждать от человека, которого, как оказалось, она абсолютно не знала, но в чьей доброте когда-то была абсолютно уверена. Как выяснилось, напрасно.

— Я дам вам еду и ночлег, и дам вам лошадь, чтобы вы смогли вернуться к своей семье, — неожиданно сказал лесничий. — Но…

Альберта напряглась. Что он попросит взамен? Ясно, что её невинность ему не нужна, тогда она не представляла бы для него такого интереса. Что же у него на уме?

— Продолжайте, — произнесла девушка.

Внезапно Фергус выстрелил. Стрела насквозь пронзила правое плечо Альберты и девушка, не успев даже вскрикнуть, ничком повалилась на пол. Затем она почувствовала, как сильные руки лесничего перевязывают её щиколотки чем-то грубым и колючим — это была верёвка из конского волоса — идеальная вещь для ловли куниц и лис с близкого расстояния. Накинув петлю из такой верёвки на шею жертве, охотник мог одним лёгким движением лишить её жизни, ибо, когда петля затягивалась — жертва моментально лишалась кислорода, а вместе с ним и сознания — ибо верёвка надавливала на сонную артерию.

От ног злодей перешёл к рукам и, наконец, добрался до вожделенной шеи жрицы — она оказалась полностью связанной, а длинный свободный конец верёвки покоился в руках Фергуса, получившего, таким образом, совершенный контроль над телом беззащитной Альберты. Через мгновение, девушка почувствовала, как ей на лоб капает какая-то жидкость. По мерзкому запаху она без труда догадалась — что это было. Лесник облил её той самой рябиновой настойкой — из-за неё Альберта больше ничем не отличалась от обыкновенной крестьянской девушки: она не могла контролировать своё сознание и не могла управлять собственными силами. Это было жестоко и унизительно.

— Поймите меня правильно, сеньорита, — говорил тем временем негодяй. — Я два года потратил на то, чтобы как следует разузнать всё о вас, и, не дай бог, не совершить самую ужасную ошибку в своей жизни. Но сейчас, когда всё открылось — поймите, мне просто непозволительно не воспользоваться таким моментом! Удача сама плывёт мне в руки! Вы только представьте, — заливался «соловьём» Фергус. — Десять лет, вот уже целых десять лет я охочусь на разных потусторонних существ. Ну, вы понимаете — вурдалаки, оборотни, сжирающие тощих коз на пастбищах. И не поверите, сеньорита — ни одного сколько-нибудь выдающегося случая за всё это время. Ни одного: ни русалки, ни даже самой обыкновенной ведьмы — ведь их всех извела «благородная» инквизиция!

Последним аккордом в связывании Альберты стал красный шёлковый платок, который Фергус, безо всякого зазрения совести — грубо засунул девушке в рот. Она не то, что закричать, даже промычать что-либо могла с большим трудом. Сам лесник быстренько сходил в погреб и принёс оттуда бадью с водой и несколько чистых тряпок. К удивлению Альберты, он сел на пол рядом с ней, и стал обмывать её окровавленные ноги и одновременно продолжал жаловаться девушке на свою несложившуюся карьеру «охотника на монстров».

— Самое противное в моей работе то, — рассказывал Фергус. — Что за неё же не так уж и много платят. Нет, бывают, конечно, и довольно удачные заказы — это если попадётся зрелый оборотень или интересный призрак. Тогда платят порядочно — три месяца можно не нуждаться ни в чём, но такая удача — крайне редкий случай, сеньорита. В основном же всё уныло и совершенно не захватывает. Но вы, — оживился он. — Вы — полная противоположность. Жрица такого уровня, да ещё в этой глуши — поймать такую птичку будет не просто, решил поначалу я. Но потом, пообщавшись с вами, я понял — главное, это чтобы вы чувствовали себя в полной безопасности. В полной — это значит, никакого намёка на мою истинную сущность. Следовательно, надо было всего лишь прикинуться безмозглым лесником и войти к вам в доверие путём редких, но дружелюбных бесед и совместных походов за травами. Всё просто, моя дорогая — женщина есть женщина, и порой она не в силах устоять перед элементарным мужским обаянием. Вот так, — сказал он, закончив перевязывать стопы девушки.

Потом Альберта увидела, как он что-то достаёт из-за спины. Первая мысль её была, что это нож, которым он сейчас отрежет ей голову. Но, к её полной растерянности, Фергус вынул из-за спины маленькие бархатные сапожки фиолетового цвета с надёжными каблучками, подбитыми стальными пластинами для большей надёжности. Нежно надев ей их на ноги, он с улыбкой произнёс абсолютно дружелюбным голосом: «Мы ведь не хотим простудиться по дороге, правда, сеньорита Альберта?»

Фергус нежно взял Альберту на руки и перенёс на свою кровать. Укрыв её тёплым пледом из волчьей шерсти, он протянул конец связывавшей её верёвки через центр комнаты и привязал его к большому круглому кольцу в полу, которое до этого было скрыто простым вязаным ковриком. Присев на краешек своей огромной кровати, мужчина нежно погладил девушку по нежной бледной щеке и ласковым голосом произнёс:

— Вы считаете меня сумасшедшим. В этом, безусловно, есть доля истины. Но, поймите, это мой шанс — «Чёрная Чаша» заплатит мне за вас большие деньги. Может быть даже — маленькое состояние, и тогда я сам смогу купить себе титул какого-нибудь герцога или барона, и смогу построить себе прекрасный домик на берегу реки — ничуть не хуже, чем у вашего отца Мануэля.

Альберта презрительно замычала и стала извиваться, пытаясь освободиться от его мерзких ласк. Но Фергус только потянул за торчавший из-под одеяла конец верёвки, как девушка вмиг притихла — шершавые нити больно впились в нежную кожу, а воздуха вдруг стало резко не хватать.

— Не стоит, — только и произнёс он. — Вспомните, ваша семья ждёт вас, и ждёт живую, — последнее слово он особенно подчеркнул. — Утром я покормлю вас, а потом мы вместе отправимся в Онозрио, а оттуда — в Рим. Не бойтесь, я не причиню вам вреда — мы просто совершим приятное путешествие, по окончании которого я получу свой выкуп за вас, а вы — вернётесь в родные края, и больше ни о чём не будете волноваться. Само собой, если за нами начнётся преследование, я буду защищать вас от поползновений отца Мануэля и его наёмников. Всё же, что я прошу от вас — ведите себя спокойно и позвольте мне доставить вам эти неудобства. Зато когда вы будете дома, тем ценнее для вас будет казаться вновь обретённая свобода.

Фергус в последний раз погладил сопротивляющуюся и мычащую что-то Альберту (на этот раз по ноге), после чего спокойно направился к кольцу, намереваясь откинуть широкую крышку люка и переночевать в погребе. Уже готовясь опустить за собой дверь-крышку, он, вспомнив что-то, высунулся и обратился к девушке:

— Ах да, на всякий случай: засов смазан дьявольской смолой, так что как ни крутите — выйти вы не сможете, лучше не пытайтесь. Второе — верёвку я привяжу к внутренней стороне, вот сюда, — и он перевязал узел на внутреннюю сторону люка, оставив немного свободного расстояния — чтобы за него удобнее было тянуть. — Если что — я быстро узнаю, а нам это не нужно. И, наконец, третье, — он снова мило улыбнулся. — Вы спрашивали, как меня зовут. Думаю, я могу сказать вам правду — ничего страшного не случится, так ведь?

Он весело подмигнул девушке. Та глядела на него глазами, распахнутыми от ужаса.

— Меня зовут… Фергус Джованни, — весело сказал он. — И на ближайшие три дня я превращусь в вашего законного супруга для всех, кого мы встретим на дороге по пути в Рим.

После этого, сделав изящный жест рукой, словно он снимает невидимую шляпу — Фергус резко расслабился и, сбросив свою дикую маску, снова стал «каменным рыцарем». В последний раз бросив оценивающий взгляд на Альберту (всё ли он хорошо сделал), Фергус удовлетворённо кивнул и, громко звякнув железным кольцом, исчез в проёме погреба.

Девушка отчаянно замычала, не в силах сопротивляться чарам рябины. Поняв, что ей не остаётся иного выбора, кроме как исполнять все приказы этого прекрасного безумца, она устало уронила голову на кровать. Не чувствуя никаких желаний, девушка вновь погрузилась в глубокий, но беспокойный сон.