Увольнительная лежала в военном билете, парадные ботинки начищены, бляха ремня сияет, точно купол церкви, и настроение поднимается от одной лишь мысли, что сейчас - на свободу.
Они встретились на стадионе. Женя был внимателен, смотрел на Оксану, будто хотел в каждом ее жесте или взгляде увидеть какой-то подвох.
Заснеженный стадион был идеально ровный, точно застеленный белой скатертью стол. На скамейках, как и всюду, лежал снег, и Оксана, прежде чем сесть, смахнула его варежкой. Жене показалось, что это то самое место, где они сидели втроем теплым летним вечером.
- Почему ты не приходил в село?
- А ты меня ждала? - спросил Женя.
- Ждала,- ответила Оксана, глядя ему в глаза.
- Вот я и пришел.
Он наклонился к ней, обнял рукой за плечо.
Она отстранилась:
- Не надо, увидят.
- Кто увидит? - удивился Женя, оглянувшись.
Кругом не было ни души. Ранние сумерки подсинили снег, вокруг было тихо-тихо, лишь слышно, как бьет над головой мерзлая ветка о ветку.
- Послушай…- он собрался с духом и спросил то, что давно вертелось на языке: - Что у тебя с Капустиным было?
- С Юрой? - она усмехнулась, а ему стало неприятно оттого, что назвала лейтенанта по имени: значит, было!
«Ревную, что ли, черт подери?»
- Ничего не было,- сказала, опустив голову, Оксана.- Провожал несколько раз домой. Он добрый и никогда себе этого не позволял.
- Чего этого?
Она засмеялась.
- Ну, не обнимался никогда.
«Не обнимался… Ну вот, приплыли в пансион благородных девиц! Да что такое обниматься или не обниматься?» Мысли были плохие, злые, хотелось их прогнать. Оксана ведь ни в чем перед ним не виновата.
- Командир добрым не должен быть,- сказал Миляев.- На то он и командир, чтобы не жалеть, а беречь солдата. Это командирская логика.
Оксана не ответила, прикоснулась варежкой к его щеке, и он вздрогнул от неожиданности.
- Ты злишься.
- Я?
- Ты, ты, я же вижу!
Оксана больше ничего не сказала, поднялась, отряхнула снег с шубы, зябко повела плечами.
- Холодно.
Он тоже поднялся.
- Идем, посидим где-нибудь в кафе или…
Оксана рассмеялась звонко, и смех ее полетел над заснеженным стадионом.
- В кафе… Это тебе не Москва. А в нашу чайную лучше не заходить, закрыли бы ее совсем. Идем ко мне домой.
Она увидела, что он колеблется,- это действительно не Москва. Заходить парню в чужую хату, где дедка, бабка, родители? Здесь ко всему относятся серьезно.
- Идем, не бойся. У меня отдельная комната. Не съедят же тебя. Посидим, музыку послушаем.
Он согласился:
- Идем. Будем слушать музыку.
…Поднявшись на крыльцо веранды, Оксана смахнула веником снег с сапожек, потом, улыбнувшись, обмела и ботинки Жени.
- Не робей! Мама, наверное, в сарае корову доит, а в доме только брат. Отец сегодня в пожарной дежурит.
- А дедушка с бабушкой?
- Они на другой половине живут,-успокоила Оксана.
Они повесили шубу и шинель на вешалку, разулись и прошли в просторную гостиную. В кресле у телевизора сидел Степка и грыз тыквенные семечки.
- Марш уроки учить! - сказала ему сестра, а тот, увидев солдата, от удивления чуть не поперхнулся семечкой.
- 3-здрасьте,- только и сказал.
- Привет! - Женя протянул ему руку.
Мальчишка вертел головой, ничего не понимая. Оксана провела Женю в свою комнату, включила свет и закрыла за собой дверь.
В комнате было аккуратно прибрано. У окна стоял письменный стол, над ним, на стене, висели фотографии артистов, большой плакат с изображением Аллы Пугачевой и чуть поменьше - с Валерием Леонтьевым, а еще дальше, посередине стены, Женя увидел портрет Оксаны - знакомые ямочки на щеках, аккуратную школьную прическу с челкой на лбу. Портрет был выполнен пастелью, и техника показалась знакомой (ребрышками мелков, плоскостями слепленная форма). Что-то даже очень знакомое…
Оксана перехватила его взгляд, объяснила:
- Это в тот раз, когда в Москву с классом ездила. Меня на Арбате художник нарисовал. Длинноволосый такой, нескладный…
Миляев уже не слушал ее, подошел поближе, скользнул взглядом в угол портрета и обомлел: там стояли инициалы «Е. М.», отчего сразу запершило в горле, он кашлянул, оглянулся. Вот где впервые он ее увидел!
Но это невероятно! Это возможно лишь теоретически!
Женя стал лихорадочно копаться в памяти. Когда же это было? Как же он мог не заметить, что прекраснее девушки нет на целом свете - тоже мне художник! И деньги, наверное, сорвал немалые, ведь меньше десятки не брал…
- Ты почему покраснел?
- Жарко.
Она подошла к окну, приоткрыла форточку.
- Ты садись на диван, а я сейчас чаю принесу. Или молока?
- Нет-нет,- махнул он категорично рукой, будто она снова заказывала у него портрет. Но потом добавил: - Чаю.
Он очень хотел, чтобы она поскорее вышла, так необходимо было побыть одному хоть минуту, хоть секунду. Как там говорил Эрих Мария Ремарк - случайностей не бывает только в литературе, а в жизни их полно.
Миляев вдруг ясно вспомнил всю ату картину. Он сидит на своем месте у театра Вахтангова, скучает. Сидит отрешенно, не зазывает к себе клиентов, как это делает расположившийся недалеко Славик Фомин. На заборе рядом прикноплены его работы. Он не смотрит на прохожих, будто их нет, хотя они и толпятся у портретов, больше смотрят, чем заказывают. Цена сходная, как и у других, написана на табличке. Хочется есть, он подумывает, что пора сворачиваться, сороковник уже заработал, пока хватит. Вечером пойдет ужинать в «Пельмени» или посидит в «Адриатике» возле австрийского посольства - там спокойно. А может быть, вообще никуда не пойдет.
.Но вот по улице движется веселая стайка школьников, глаза широко раскрыты у всех, -они ловят взглядами каждую мелочь и приговаривают смешно: «Дывы, дывы…» И охают, и ахают от удивления и восторга.
Он жестом приглашает молодежь .на стульчик, но они все смущены, они смеются, отворачиваются, не решаясь присесть к столичному художнику. Но вот одна девушка набирается храбрости и присаживается, складывает руки на острых коленках. Все остальные становятся полукругом у него за спиной, это его раздражает- он терпеть не может, когда дышат в затылок. Но сейчас он настроен благосклонно. Ему понравились в девочке эта провинциальная застенчивость, искреннее любопытство .и робость. Он берет в пальцы мелки, прикасается к шершавой бумаге…
Они почти не разговаривают. Девочка не спускает с него глаз, на вопросы отвечает смущенно, стесняясь своего акцента, а он конечно же спрашивает: «С Украины?», она кивает головкой: из-пид Киева»- И потом снова долго-долго молчит, сидит ровно, не двигаясь, как перед объективом фотоаппарата, а позади слышно восхищенное: «Дывы, дывы, як похоже! Ну настояща Оксанка!» И он рад, что его работа нравится, он весел, он улыбается и шутит. И, ставя автограф, наверняка денег никаких не взял, подарил на память, пожелал хорошего отдыха и новых впечатлений…
Пришла с чаем Оксана, и Миляев спросил:
- А сколько взял художник за этот портрет?
- Двадцать рублей.
- Ого!- удивился Женя и снова покраснел.- Жарко тут у вас…
- А ты сними пиджак, давай я повешу в шкаф.
Он послушно отдал ей китель, она открыла дверку шкафа, где висели ее платья (он заметил и школьную форму), повесила на плечики. Потом подошла к столу, поставила кассету в портативный магнитофон, нажала клавишу.
«Двадцать рублей со школьницы!»
Но прошлого больше не существовало, была рядом простая, хорошая девушка, он чувствовал своим плечом ее плечо, лицо ее видел на портрете собственной работы, слушал песню про золотую лестницу и не хотел больше ничего-век. бы так сидеть.
Он наклонился и прикоснулся губами к. ее щеке,..
Ужинали все вместе. Пришли со своей половины дед Трофим с бабкой Христей, появился Степка.
Дед Трофим amp;apos; был в белой сорочке, застегнутой на все пуговицы под самую шею, уже скучал, пока женщины готовили еду, норовил все вызвать из комнаты солдата да поговорить «за жизнь».
Он потянулся, рукой к зеленому графинчику, открыл стеклянную пробку.
- Давай, рекрут, по маленькой,, га? - он лукаво подмигнул* а Женя сразу же поднял, руки.
- Нельзя, дедушка. Узнает, прапорщик Циба…- и осекся.
- Васыль? Та я ему всыплю, вин же сын мий.
- Ну да, всыплешь,- качнула головой бабка Христа.-Як бы. вин тоби нэ всыпан.
- Кому? Батьку?
- Тоби, старый пень.
- Та я…- распетушился, было дед.- Та я. ему…
Но в рюмки все ж налил, N Женя- уловил незнакомый запах самодельной наливки. Посмотрел на› сидевшую напротив Оксану, но та улыбалась, одними глазами!, и: ему самому стало весело* Такой сегодня день хороший^ будто и впрямь свататься; пришел, как. в, книгах Николая Васильевича Гоголя..
Дед поднял стопку, разгладил чинно усы:
- Щоб служилося тоби, хлопче, добре, а мы допоможемо, у нас з военными давня; дружба, на вас в цьому. житти. тальки и надия, щоб войны проклятой не було…
Дед смешно коверкал слова, пытаясь переходить с украинского на русский, н у него не совсем складно по-лучалось, но все было понятно от слова до слова, и сказанное тронуло простотой.
Любовь Кирилловна, мать Оксаны, все подкладывала Жене в тарелку:
- Вы картошечку салом полейте…
Вкусно -язык проглотишь. После однообразной пищи этот нехитрый крестьянский ужин показался изысканной кухней, такой, что даже знаменитая китайская конкуренцию не составит.
По-домашнему уютно было здесь Жене, так, как он себя еще никогда не чувствовал,- а где дом-то его? В Пекине ли? В Тхимпху? В Дели? Даже квартира в Староконюшенном переулке - ни больше ни меньше, а четыре стены, которые, бывало, тоску навеют - хоть вой. И в отцовскую квартиру на площади Маяковского тоже никогда не тянуло, и на дачу в Ватутинку тоже. Чужое все, искусственное.
На улице было темно, поскрипывал снег под каблуками ботинок, тускло горели фонари, под которыми искрились снежинки. Оксана провожала до переулка. Остановились. Оксана на всякий случай оглянулась, но никого нигде, тихо. Только снег упруго скрипнет под сапогом, когда переминаешься с ноги на ногу.
- Мне сегодня было очень хорошо у тебя,- признался Миляев.- Со мной еще никогда ничего похожего не было.
Он привлек ее, стал гладить рукой мех шубы, словно котенка, а она теребила пуговицы на его шинели, и едва дышала, и боялась оторвать щеку от его щеки. Так они стояли долго, и им казалось, что отсюда, с этой деревенской улицы, где тускло светит фонарь, где блестят снежинки и сипло лает озябшая собака, что именно отсюда, именно от них двоих, начинается во все стороны мир…
В казарму Миляев вернулся вовремя, доложил дежурному, тот сделал отметку в книге увольняемых. Из канцелярии вышел лейтенант Капустин, похоже, дожидавшийся его возвращения, или это только показалось Миляеву. Кивнул головой.
- Зайди.
Приказ это или просьба - расценивай как хочешь. Лейтенант н» любовный соперник, а командир, и здесь выбора нет, надо отчитываться.
«Юра добрый»,- вспомнил он.
Капустин стоял у окна, когда Женя зашел.
- Рядовой Миляев по вашему приказанию прибыл!
Так ли встречаются соперники? Похоже, лейтенант тоже почувствовал нелепость ситуации, но нужно же было, черт подери, поставить наконец все на свои места!
Не оборачиваясь, он сказал:
- Чтобы не было между нами неясностей, скажу тебе, что у нас с Оксаной ничего не было и быть не могло. Понял?
Лейтенант наконец повернулся лицом к солдату.
- Так точно,- ответил Миляев.
- Оксана прекрасная девушка, и если ты…- он замялся.- Если вы… Если я узнаю, что вы ее обидели, то я буду вести себя так, как посчитаю нужным. Вам понятно?
- Так точно!
Лейтенант вдруг взорвался:
- Что ты заладил: «Так точно! Так точно!»? Будешь курить?
Женя взял из протянутой пачки «Экспресса» сигарету, кивком поблагодарил и наклонился над зажженной спичкой. Лейтенант держал ее до тех пор, пока огонь не коснулся пальцев.
Сложные чувства смешались в душе. Но безусловно одно: Женя лейтенанта, зауважал. Офицер словно обострил в нем чувство собственного достоинства. Может быть, потому Миляева стал раздражать вечно грустный Алик Свинцицкий, который по-прежнему был покладист перед всяким, будь то прапорщик Циба или солдат его призыва, с готовностью исполнял просьбы Жени, как приказания.
- Да очнись ты! - говорил Миляев.- Ты же не мальчик на побегушках. Расправь плечи, черт подери. Хребта, что ли, в тебе нет?
- Не это главное. Я живу по Ганди.
- Господи! При чем тут Ганди?
- А почему бы и нет?
- Но это же бред! Сопротивление заложено в самой жизни, потому что есть граница между тенью и светом, добром и злом. И невозможно ее уничтожить.
- А я и не пытаюсь ее уничтожить. Именно в ней все дело. Потому что есть отдельно добро, а есть отдельно зло. Я служу первому.
- Чудак,- говорил Алику Миляев.- Жизнь намного сложнее, я ведь тоже когда-то жил иллюзиями…
- Конечно, сейчас тебе проще. Говорят, скоро станешь сержантом.
- Сержантом?
Алик пожал плечами, будто сожалел, что с его товарищем приключилось такое.
- Да, Игорь Лихолет видел приказ. Скоро объявят.