- А я с тобой согласен: все наши беды от вранья.
Врать мы горазды!
Особенно спустя много лет, такие пули отливаем…
Вот хоть и я? Тоже подчас за столом за праздничным заливать приходится. Что ты!
Это когда про войну заходит…
Я ведь и призван-то был в самом конце, мальчишкой совсем. Тут, как ни крути, еле-еле на штурм Берлина и попадали…
А знаешь, как все мы -призыва сорок пятого - рвались на фронт? Молили судьбу, чтоб попасть!
Мне-то еще подфартило-после училища скороспелого сразу же перекинули меня через границы, аж под самый Берлин! Точь-в-точь за месяц до окончания войны.
Первые впечатления были особенно удручающи: все вокруг обуглено, в дыму могильном, в запустении…
Городок, помнится, небольшой был, куда я прибыл. И ничего особенного такого, иностранного. Улочки как улочки. Домики как домики. Вот только балкончики навесные, над самым тротуаром, все же в диковинку казались взгляду славянскому.
И еще примечательность - зоопарк местный. Действующий! И это несмотря на то, что бои еще на окраинах идут…
Вон ты, Петр, целыми днями газеты разные листаешь- все ищешь диковинных заметок. Тебе, как и всем нам, диковинное подавай! Истосковались люди по не-обычному-то. И это потому, что на все нынче объяснение находится…
Летающие тарелки - уж вовсе и не инопланетяне, но рой бесноватой мошкары в преломлениях, значит, космических лучей. Или как там?..
Телепаты - и не телепаты вовсе, но шарлатаны. А Розу Кулешову, утверждают, так даже застукали, когда она одним глазом подглядывала за краплеными картами.
Бермудский треугольник - и не треугольник вовсе, бурлящий загадочными водяными уступами, но плод воображения поддавших капитанов. И все такое…
И чем больше диковинного вокруг объявляется, тем больше разъяснений, формул различных, уговоров.
А человеку нельзя без загадочного, он сам - загадка. Вот ты и шуруешь по газетам да журналам: «Авось что-нибудь выужу удивительное?»
А искать не надо. Время специальное тратить. Лучше оглянись лишний раз - сколько вокруг тебя удивительного и загадочного!..
Хоть бы мы - соседи твои по палате? Не смейся, не такая уж это и шутка…
Или с тем же зоопарком? Все же осознай: кругом взрывы, пальба, бомбежка, а в клетках звери полуголодные мечутся! Но вот ведь штука какая - зоопарк-то, считается, ра-бо-та-ет! И это во фронтовом городе?! Разве не удивительно?
Вообще, с этим зоопарком была целая история. Наши, когда еще были на самых подступах, понимали, что фрицы зверей не пощадят. И потому во время самых что ни на есть уличных боев специальный батальон получил приказ оградить зоопарк от разбоя и уничтожения. Фрицы, конечно, туда сунулись - и не однажды! - но наши ребятки им врезали по первое число!..
Вот об этих боях-то зоопарковых я обычно и расписываю за праздничным за столом… Сам понимаешь, со слов очевидцев. Потому что, повторюсь, прибыл я туда спустя уже два дня, как звери немецкие были от немцев же ограждены…
И все же имею я к этой истории самое прямое отношение. Потому что не закончилась она после того, как зверей сохранили.
А было так, если все по порядку…
…Прибыл в расположение полка я аж ночью. Докладываюсь по форме. А полковник, ощущаю, смотрит на меня как-то не так. Как-то особо пристально. Я уж было про себя решил: может, с пуговицей что или с портупеей?
Потом вдруг как огорошит: «Вот что, младший лейтенант. Не взыщи, но будет тебе необычное боевое крещение. А для начала - послушай воздух. Что слышишь?»
Я плечами жму: «Рев, товарищ полковник. Только какой-то прерывистый. Самолеты, что ль, через облачность?»
«В том-то и дело, младший лейтенант, что это совсем не самолеты,- усмехается полковник.- Тут на соседней улочке зоопарк. Так вот, это воет бегемотиха. И зовут ее Берта. А ревет она по причине биологической. Апрель, младший лейтенант! И в отличие от нас с тобой, ей на войну наплевать. Ей бегемота подавай».
Я ничего понять не могу - глазами только хлопаю.
«Так вот,- продолжает полковник,- тут в тридцати с лишним километрах, под местечком Кроблец, есть какой-то пропускной питомник для животных, что ли. Для цирковых? Ну, не важно. И мы уж до них вчера сквозь всю эту канонаду достучались. И представь, младший лейтенант, на Бертино счастье, у них в наличии имеется бегемот!»
Я вдруг понял, куда клонит командир полка. И видимо, на лице моем застыло такое изображение, что он подошел ко мне, и то ли потрепал меня ободряюще, то ли вообще полуобнял…
А потом сказал серьезно так: «Пойми, младший лейтенант! Нет у меня сейчас людей для бегемотской этой операции. Мне к завтрашнему вечеру необходимо очистить пригород совсем, чтобы выйти на другой плацдарм. К речушке этой. И так мы уже отстаем от соседей… Но если хочешь - говорю тебе как офицер офицеру - протащить эту проклятую Берту целых тридцать километров среди пальбы, бомбежек и перестрелки - задача совсем не из простых! И тебе никто не позавидует, даже из вояк бывалых…»
Тут меня взорвало - да что в самом деле за шутки за такие?! Мы наступаем на Берлин! Еще усилие - и победа1 И я готов, если что, голову свою за наше правое дело положить в первом же бою!
А тут такое!..
Спрашиваю, а сам чуть не плачу: «Вообще, товарищ полковник, может быть, это розыгрыш? Или какой особый способ проверки выпускника училища, который, значит, не нюхал еще пороху?»
А полковник опять шаг-другой сделал ко мне, вдруг погладил мою вихрастую голову - ну, прямо как отец сыну! - а чего мне тогда и было-то, мальчишке? - и сказал: «Нет, младший лейтенант. Это не розыгрыш. Это боевое задание. Такое же боевое, как то, которое мы выполняем, выходя на новый плацдарм. И никакая, к сожалению, это не шутка. Так что иди, высыпайся впрок…»
Вызвал он адъютанта, тот покормил меня и через дворик с фонтаном отвел в какой-то подвал. Там среди хаоса невообразимого - растерзанных ковров, перевернутых старинных кресел, разбитых зеркал - я и приютился на ночь. Верите? Улегся прямо на биллиардный стол!..
Долго ворочался - все не мог переварить речей полковника. Тогда казались они мне как кощунство какое!
Ну, в самом деле, прикиньте - до зверья ли, до страданий ли живности, хоть и зоопарковой, которая конечно же за себя без нашего брата человека постоять не может, когда кругом кипит такая людская мясорубка?
Помнится, вскакивал не раз со стола этого безразмерного, колесил по зале, твердя, как в бреду: «Что же это, смеется он, что ли,- молодого офицера, с отличием окончившего училище, прибывшего в качестве боевого пополнения, и на такое, неслыханное, определять?!»
Но особенно горько становилось, когда я представлял себе своих друзей-однокашников - счастливчиков, которые, поди, завтра уже ринутся в бой и успеют-таки оправдать свои боевые погоны…
Утром меня опять вызвали к полковнику. Только КП уже был не в соседнем особняке, а располагался чуть дальше, в конце улочки.
Фрицы отбрыкивались - ухали снаряды, а по земле сизым туманом стелился дым. Так что от дома к дому нам с адъютантом пришлось пробираться перебежками.
Полковник повернулся на мой бодрый рапорт и, смерив меня усталым взглядом, заметил: «Выходит, не спал, младший лейтенант? Плохо…»
И тут же приказал адъютанту накормить меня, дать конвой из двух автоматчиков, снабдить на дорогу провиантом, подробно объяснить задачу и, не мешкая, отправить в зоопарк.
Приказано - выполнено.
…И вот я уже стою у клетки неуклюжей Берты, а адъютант, подыскивая слова и жестикулируя, разговаривает со старым, сморщенным немцем - смотрителем зоопарка, что ли? Тот таращит глаза, выцокивает языком и после каждой фразы поворачивает свою седую голову то в мою сторону, то в сторону стоящих чуть поодаль и громко смеющихся автоматчиков - Паши Демченко и Резо Авалиани.
Верите? Как, сейчас, вижу эту картину…
Будто вчера…
Идет дождь. Пустынные аллеи зоопарка, залитые водой,- ну, форменные маленькие речушки! - бегут неведомо куда… А деревья уже искрятся пронзительной зеленью тех самых почек открывшихся. Еще бы: весна!
Весна Победы…
Теперь прикиньте - разве о такой весне мечтал тогда вновь испеченный младший лейтенант Усов, прибывший в героическую пятнадцатую пехотную дивизию? И разве не картины захваченного рейхстага рисовались в его воображении, когда он мысленно - в который раз! - крепил знамя Победы над фашистским куполом?
А девушки из штаба? Разве не они, одна краше другой, стали бы рукоплескать громче всех, когда к груди младшего лейтенанта Андрея Усова сам командующий прикрепил бы боевой орден?
Уж о доме и говорить нечего! Заметку о герое, помещенную в центральных газетах, наверняка знала бы наизусть вся улица…
Вот какую весну победы представлял себе я. младший лейтенант Усов, еще вчера.
А сегодня?
Сейчас?
Какой там рейхстаг?! Стою у этой вонючей клетки с небольшим бассейном!..
Берта сперва молчала. Только смотрела на нас своими крохотными воспаленными глазками да переступала на месте ногами-тумбами. Но когда старый немец, разговорившись, принялся наседать на адъютанта и тыкать пальцем в ее сторону, она вдруг отвернулась и подняла прерывистый рев. Ну, словно пушка заухала…
Адъютант, видя такое дело, шагнул ко мне и кивает на смотрителя: «Младший лейтенант! Этот Вилли пойдет с вами. Он утверждает, что без него чертову Берту не сдвинешь с места…»
Новый поворот! Только этого еще не хватало - плестись тридцать с лишком километров в обществе немчуры!
Я совсем расстроился.
А надо сознаться, меня и в классе-то дразнили Плаксой-ваксой, но не потому, что я был из нытиков каких - нет! Просто от природы у меня отчасти плаксивое выражение лица. Так что можете себе представить, что стало тогда с моей физиономией?
И когда ко мне подскочил Резо Авалиани, он не столько убеждать стал, сколько успокаивать: «Товарыщ мыладшый лэйтэнант! Это ж совсэм хорошо, што фрыц нам составит компанию! С чэловэком-то договорыться нэ всэгда выходит - а тут эще бэгэмотыха! Как ей обыяснишь? А насчет шпрэхэн, штоб с фрыцем ля-ля-ля,- Паша очэнь даже шпрэхаэт».
Паша тут закивал усиленно.
А Вилли опять дернул за рукав адъютанта, что-то свое немецкое брякнул, ткнул пальцем в сторону сторожки и поплелся туда, не оборачиваясь.
«Пока он ходит за жратвой для этой суки,-сказал адъютант, - давай, младший лейтенант, еще раз уточним маршрут и места привалов…»
И мы все - в который раз - склонились над картой. Загалдели.
…Тут-то Резо и присвистнул!
Обернулись.
Вот это номер! Стоит Вилли - ну, во-первых, как из-под земли вырос! А во-вторых, рядом с ним девушка с небольшой двухколесной коляской. На коляске, как вы понимаете, и навалена жратва для бегемотихи. По сути, форменное сено, оказывается, в плитках таких, как наш жмых.
Тут к месту отступление сделать.
С этой жратвой для зоопарка тоже интересно было. Мне уж потом ребята рассказывали, что, когда наша продуктовая машина въезжала к зверям, значит, местные жители ну буквально облепляли решетки зоопарковые. И это несмотря на бои под носом, на канонаду страшенную! Все, оказывается, верить не хотели самому факту подобного отношения. Видите, как? Нас по себе мерили, что ли?
Ну вот. Пока мы поглощали взором девицу эту, в красоте созревшую,- а было на что посмотреть! - Вилли опять затарахтел.
Вижу, адъютант не на шутку встревожен.
«Младший лейтенант,- говорит,- этот Вилли, мать их всех за ногу, настаивает, чтобы с ним вместе отправилась и его дочь Эльза. Он боится ее тут оставлять одну. Утверждает, уже пытались изнасиловать».
А уж Вилли подскочил ко мне -руками машет, захлебывается!
Я, конечно, ничего понять не могу, пожимаю плечами.
Тогда он хватает дочку, подводит ко мне и начинает на моих глазах ну буквально лапать ее! И все тарахтит, захлебывается…
Я смотрю на Эльзу, а она - в упор на меня!
Глаза синие-синие… А сама стройная в молодом упругом теле. И грудь… через шелковую блузку, как в скульптурах греческих, обозначается рельефно. И плащ нараспашку, словно крылья какие…
Ну, а главное -совсем не походила наша Эльза на типичную, по моим представлениям, немку. Я ведь смерть не люблю тощих баб!
Вот почему считаю - к вашему вчерашнему спору!- лучше наших русских женщин, хотя порой и полноватых сверх меры, вообще нет ничего на земле этой тощей…
Но дочка этого Вилли? Кто знает, может, вовсе и не была она чистокровной немецкой породы? Хотя и белокурая? Чем-то все же напомнила она мне в тот момент наших разбитных девчат с текстильной…
Я аж застыл, как в кино.
Не соображу, что делать-то?
А адъютант уж теребить начал: «Что предпримешь, младший лейтенант? Ведь к тому же, утверждает этот Вилли, что бегемотиха чувствует особое расположение к его дочке, потому как именно она за ней и ухаживает. А?»
Резо с Пашей подскочили: «Возьмем, товарищ младший лейтенант! Хороша ведь немка - будет все же скрашивать наше это задание, для боевых мужиков столь унылое!»
И все так серьезно смотрят на меня. Ждут то есть моего решения, Смотрят, не отводя глаз.
Адъютант, значит, вопросительно.
Вилли с беспокойством.
Резо озорно, по-кавказски.
Верзила Паша сбычившись…
И только одна Эльза - с легкой улыбкой! Словно зная, что никуда я не денусь…
Верите? Тут впервые я почувствовал себя командиром. Ощутил, что значит принимать решение за всех.
И пронеслось в моей башке что-то похожее на предвидение. Или около того… Во всяком случае, потом я не раз вспоминал мгновенное ощущение тревожности, желание отмахнуться от всего этого предприятия, что пронзило меня в те минуты!
Не буду врать - мне хотя тогда и мало было лет, да ко многому относился несерьезнее, чем потом. Это, впрочем, не моя заслуга - война делала нас всех взрослыми раньше времени.
Так что, принимая решение, я отлично видел и жадные взгляды моих ребят, и тревожную настороженность старика-отца, и особое внимание ко мне со стороны самой Эльзы.
А главное - мне самому-то она приглянулась с первого взгляда.
Чего уж там…
Теперь-то мне ясно: нужно было ее оставить в зоопарке, вместе со старухой-уборщицей, что тут же работала с ними. Тогда, быть может, не случилось бы всего того, что произошло с нами на пути в этот проклятый Кроблец!..
Но я посмотрел на Эльзу, на ее ладную фигуру, на шелковую эту грудь и сказал, стараясь говорить баском: «Хорошо. Время и в самом деле, товарищи, тревожное. Можно понять отца. Эльза отправится с нами».
Помнится, после этих моих слов все как ношу скинули.
А Эльза вдруг подошла ко мне близко-близко, чуть не касаясь, протянула руку и улыбнулась: «Данке шен, герр ляйтенант. Спа-си-ба ошень!»
«Спа-си-ба ошень…» Это они все говорили, когда на уличной раздаче получали пищу от солдатиков наших. Быстро научились!.. Чай, не сорок первый шел - сорок пятый…
…Потом она резко повернулась спиной да так завихляла бедрами к своей коляске, что мне в голову ударило! Я ведь тогда еще, по секрету, о женщине-то, как таковой, только понаслышке и знал* Вот кровь и бурлила…
А что дальше было? Эго, только что рассказанное, ведь даже не начало…
Ей-богу, сейчас вспоминаю, словно кино юлианско-семеновское какое гляжу! Однако как это теперь говорится по тому же ящику? «Вторую серию смотрите завтра».
Нет, правда, чего-то в сердце вступило: полежать требуется, откинуться на подушках…
А вам-то чего? Вон Петр сейчас вас снабдит новостями, подкинет про диковинное. Видишь, как газетами обложился?
Как говорит мой сосед по лестнице: «Юпитер, ты умолк, стало быть, на сегодня ты выдохся…»