Ложатся краски на туго натянутый холст, и невозможно понять, почему именно здесь легла яркая киноварь, рядом с кобальтом, но глаз видит, что она на месте, в самом центре зарождающейся на холсте жизни, а дальше по спирали - мощный мазок движения, но… нет больше смысла развивать действо. Глаз не может оторваться от красного пятна в центре холста, будто это сигнал какой. А что, собственно, случилось? Почему так неспокойно на душе?
Женя вспомнил. Утром пришла бабушка-почтальон и вручила бумагу из военкомата. Заставила расписаться в получении, и он покорно расписался, измазав тетрадку грязными, в краске, пальцами. Бросил куда-то на полку книжного шкафа бумагу, не читая. И вот теперь вспыхнул неожиданно красный цвет…
Нельзя сказать, что Миляев никогда не думал об этом. Знал, что рано или поздно это произойдет. Но он просто был убежден, что к нему это не имеет ни малейшего отношения, он не создан для этого. Какая может быть служба? Кому? Зачем? Его призвание в другом, для него мир - это спектр различных цветов, расположенных в живописном беспорядке. А войны, армии, Наполеоны, победы и поражения - ведь это парадоксы жизни, гримасы здравого смысла, это нонсенс цивилизации!
Тем не менее заноза вошла под кожу, ноет, не дает забыть, и уже никаких мыслей о великом, о вечном.
Когда учился в художественном училище и после того как бросил, приходили какие-то повестки из военкомата, но не категоричные - то ли по учету призывников, то ли еще по каким надобностям, и он никуда не ходил. Срывался за город писать этюды.
Отец был недоволен такой гражданской пассивностью сына. Еще бы, сам он, можно сказать, государственный деятель, должностное лицо, дипломат в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла, хотя и не послом работает, а заведующим отделом МИД. Видный китаист, синолог, его знают на самом-самом верху, он встречался и работал с самыми-самыми мира сего. Благодаря ему Женя не знал родины, он не знал того места, где пуповина его зарыта, потому как родился в Шанхае (отец работал в генконсульстве), в школу пошел в Бирме, в Рангуне, а заканчивал учебу -снова в Китае, в посольской школе в Пекине. За свою короткую жизнь Женя вместе с отцом Виталием Андреевичем исколесил почти всю юго-восточную Азию, от Индонезии до Индии, купался только в бассейнах, питался только изысканной восточной пищей и был обласкан постоянным вниманием мамы Изольды Яковлевны, которая всю жизнь свою положила на алтарь служению единственному чаду.
К великому огорчению Виталия Андреевича, сын категорически отказался поступать в институт международных отношений, хотя английским владел достаточно хорошо. Многоцветье прожитой жизни, яркий колорит восточных стран затмевали престижные перспективы. Никакой институт не принимала его душа, когда где-нибудь в пекинском квартале Дашалар Женя наблюдал, как китайский уличный мастер работает мокрой тушью на шелках, живописуя возвышенно, ирреально, и будто тушь эта растекалась по нетронутой детской душе - он понимал китайскую живопись именно такую, оторванную от действительности, но этой же действительностью и объясняемую.
- Ты обязан идти в военкомат,- говорил отец, строго глядя на Женю сквозь толстые стекла очков.
За сына всегда вступалась мама. Обнимала рассерженного отца за плечи и вкрадчиво говорила:
- Виталий, Жене пока нельзя в армию. Он же еще совсем ребенок.
Отец недовольно отбрасывал ее руки, краснел, снимал очки, лихорадочно протирая бархоткой стекла, а на переносице багровела отметина от оправы.
- Оболтус! Ма-а-аленький… В его возрасте я.».
Он запнулся, потому что не знал, что бы такое весомое сказать. Ничего выдающегося в этом возрасте он не делал, а учился р институте.
Кооперативную квартиру в Староконюшенном переулке, купленную ему отцом к совершеннолетию, Миляев превратил в мастерскую, художественно захламил, чтобы обыденный комфорт не сковывал мысль, опал на диване, ел на письменном двухтумбовом столе с инвентарным номерком, приколоченным к ножке (стол дедовский, с государственной дачи), слушал музыку, выбирая наугад кассету из пруды валяющихся на полках книжного шкафа. Если надоедало одиночество или с деньгами намечался кризис, шел на Арбат, ставил этюдник на застолбленном месте у театра Вахтангова, развешивал рекламные портреты на любой вкус заказчика от суперреалистического до абстрактного и рисовал пионеров, школьниц, пенсионеров, солдат.
Женю не интересовало, что предпринимал отец, как удовлетворял желания военкомата, но, наверное, Виталий Андреевич что-то все-таки делал, потому что официальные лица не звонили и посыльные с винтовками не приходили.
Теперь же все складывалось иначе. Отец улетел в Кито, какие-то китайские дела появились у него в Эквадоре. Мать жила на даче, окружив заботой драгоценного голубого пуделя Тироля и совершая по вечерам моционные прогулки с композитором Благовым, соседом по даче. Сын оказался предоставленный самому себе.
Миляев пошел в ванную, включил воду. Пока подбирал холодную и горячую, посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него глянул волосатый человек, точно Иисус Христос, снятый с креста. Лицо худощавое, большие серые глаза, а по глазному яблоку расходились красные воспаленные прожилки. Под жидкими белесыми усами проглядывались тонкие губы. Он открыл рот, посмотрел внимательно на зубы. Зубы были в порядке, немного чернели у корней (от курения), а так были крупные, белые и разные. И ни одной коронки, ни одной пломбы.
«Хм, как у коня на ярмарке - годен!»
Зазвонил телефон, и Женя сначала вздрогнул, а потом кинулся к аппарату, будто в нем было спасение. Едва узнав, кто говорит, закричал:
- Старик, меня в армию забрили! Вот только повестку принесли! Быстрей приезжай!..
Это был приятель по Пекину Максим Нефедов, с которым вместе ходили в школу, вместе тосковали на посольском подворье, играли суперигрушками, а позже, чуть повзрослев, тискали девчонок-одноклассниц, насмотревшись западных видеофильмов.
Ждать долго не пришлось. Максим жил в высотном доме на площади Восстания, а работал дворником на бывших Патриарших прудах, нигде не учился и не стремился к этому. Шумный Нефедов ввалился в незапертую дверь квартиры с возгласами, смехом, будто хлынул вдруг мощный поток воды.
- Привет, Миля, будущий бравый солдат Швейк, верный подданный императора Франца-Иосифа Виссарионовича! Защитник царя и Отечества! Принимай толпу жрецов-буддистов, ярых противников насилия, членов формально-неформальной группы «Линия».
Максим был высок, но нельзя сказать, что строен. Брюшко туго обозначилось под линялой красной майкой, и бицепсы были рыхлыми, обтянутые бледной кожей. Он был коротко стрижен, почти налысо, только сзади опускалась на шею небольшая косичка. Щеки покрывала трехдневная, не меньше, щетинка.
- Мы спасем тебя, Швейк!
За ним в квартиру вошли еще трое ребят и одна девушка. Ребят Женя видел несколько раз: двое были хиппи, третий играл в оркестре на гитаре в «Хрустальном». А вот девушку он видел впервые. Она была заметной, стрижена очень коротко, прическа почти такая же, как у Нефедова, но этот мягкий бобрик волос, словно потертая об асфальт кожура каштана, был необычайно ей -к лицу. Большие глаза блестели живо, а взгляд был задумчивый, немного рассеянный. Она смело подошла к хозяину квартиры, положила руку на плечо.
- Привет, Женя! Меня зовут Ася. Я видела твои картины и, чтобы ты не сомневался в этом, скажу, что «Полет удава» мне понравился больше всего.
- Спасибо.- Миляев движением головы откинул волосы с лица.
Ему почему-то стало очень приятно, что она наслышана о нем, и совсем не волновало, откуда эта информация. Впрочем, «Полет» он подарил Нефедову, картина висит у него в комнате на площади Восстания. Ася уже давно убрала руку с плеча, а тепло ее пальцев как бы осталось. Но другая рука, потяжелее, хлопнулась на то же место.
- Миля,- громогласно возвестил Максим,- перед тобой главный идеолог пацифистского движения «Линия» Ася Сологуб. Ее боятся все генеральные штабы, маршалы дрожат при упоминании ее имени, солдаты перестают стрелять, когда звучит ее голос. В ее армии высший чин - ефрейтор пацифизма!
Ася отошла от них, стояла задумчиво у мольберта, глядя на беспорядочное буйство красок, смотрела и будто не видела ничего. Женя подошел к ней, заглянул в лицо, явно ожидая оценки.
- Страшно, - сказала Ася.
«Хм, это точное слово»,- подумал Миляев, но сказал совсем другое:
- Меня в армию забирают.
Она повернулась к нему, чуть склонив голову, твердо сказала:
- Мы будем бороться.
- Кто это «мы»?
- «Линия».
Женя удивился. Он думал, что это обычный треп Нефедова, но, глядя в посерьезневшие глаза Аси, понял- необычная группа действительно существует.
- Бороться - значит оказывать сопротивление, а это не мой принцип.
- Но опереться можно только на то, что оказывает сопротивление.
- Стендаль прав по-своему, а Толстой по-своему.
Женя почувствовал, что с ней интересно. Прогнать бы всех и остаться с Асей. Не часто встретишь девчонку, способную мыслить.
Но компания уже расположилась. Двое одинаково волосатых хиппи упали на диван, один, которого, кажется, звали Виктор, открыл квадратный кожаный саквояж с потертыми углами, достал оттуда сиамскую голубоглазую кошку и бросил на пол. Кошка некоторое время принюхивалась к необычным запахам квартиры-мастерской, потом мяукнула и, крадучись, пошла вдоль стенки, затравленно оглядываясь, а Виктор мудро изрек:
- Сейчас мы будем искать в светлой комнате синюю кошку.
Его напарник хохотнул и достал из такого же саквояжа маленького сиамского котенка. Дернул его за хвост, и тот протяжно мяукнул. Кошка, забравшаяся было под стол, подальше от черного ящика, стремительно вылетела оттуда и в два прыжка достигла дивана.
- Натуралисты,- рявкнул на приятелей Нефедов,- как говорил Дэн Сяопин, неважно какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей. Милю в армию забирают, что будем делать?
Виктор откинул прядь свалявшихся волос, потом отшвырнул ногой кошку.
- Очень просто, я по диагнозу - шизо. Пришла повестка, а я в диспансер, ответил на все вопросы, получил справку. Главное, отвечать вдумчиво, как можно внимательнее. Чем внимательнее и многозначительнее ответы, тем больше шанс. Там все врачи - психи. И в каждом видят психа, особенно в думающих пациентах. Так что думай! Мысль сама по себе шизофренична. Залепи напоследок какую-нибудь умную фразу, типа: «При осмысливании всякого смысла, у мыслящего мыслями мыслителя рождаются мысли, осмысливающие смысл смысла в смысле смысла, ибо при недоосмысливании всякого смысла у мыслящего мыслями мыслителя не рождаются мысли, осмысливающие смысл смысла в смысле смысла».
Нефедов махнул рукой:
- Тебе легче, ты и впрямь шизо, а перед тобой нормальный человек.
- Папашу подключи,- сказал гитарист,- он у тебя о-го-го!
- Не то время…- Женя поморщился при мысли об отце.
Ася посмотрела на него несколько снисходительно, как на маленького:
- Вот ты не хочешь идти в армию, а слабо отказаться вообще?
Миляев не ответил.
- Посадят,- проговорил Виктор, рассеянно глядя, как наполняет водкой стаканы Нефедов.- Один выход - психиатричка.
- Есть и другой.- Ася заходила по комнате, и все стали смотреть на ее длинные ноги, едва прикрытые короткой юбкой.- Надо бороться. Создать общественное мнение. Обратиться с воззванием к друзьям, они помогут. Бомбить планомерно все органы…
- Половые,- хмыкнул гитарист, но Ася будто не заметила его реплики.
- Женя гений!-продолжала она.- Гений! Мы должны спасти его для человечества. Нам помогут, нас услышат!
Она подошла к сидевшему в кресле Жене, наклонилась и поцеловала в губы. Хиппи переглянулись. Им открылся прямо-таки откровенный вид под юбкой: когда Ася наклонилась, они сидели напротив. Гитарист зло выругался и опустошил поднесенный Нефедовым стакан. Вместо закуски просипел:
- Стерва…
А тут Ася не вытерпела. Распрямилась, словно стальной лист, и в два шага подскочила к гитаристу, отшвырнув по пути ногой кошку. Громко хлопнула ладонь по ввалившейся щеке музыканта и точно челюсть выбила, до того перекосило его лицо. Он инстинктивно схватил узловатыми пальцами Асю за волосы, но в пальцах ничего не осталось - волосы настолько были коротки, что их невозможно было захватить. Ася змеей вывернулась и отвесила еще одну пощечину, теперь уже с левой руки.
- Мразь!
Гитарист не был толстовцем. После первого же удара в лицо Ася упала на диван на руки хиппи. Котенок наконец вырвался на свободу, завизжал, к нему кинулась обезумевшая кошка, и не успел Нефедов опомниться, как Женя коротким апперкотом свалил на пол музыканта. Падая, тот опрокинул мольберт, стерев рукавом куртки треть свежей краски на холсте, и только тут очнулся Нефедов. Загреб в объятия Женю, оттолкнул ногой поднимающегося музыканта.
- Вы что, дураки?!
Женя пытался освободиться, но объятия приятеля по Пекину были крепки.
- Уходите! Все!
Нефедов отпустил его, поднял музыканта. Тот сплюнул красную слюну, покосился на лежавшую на диване Асю, бросил:
- Пр-роститутка,- потом вытер ладонью губу и зло зыркнул на Миляева.- Ладно, несопротивленец, мы еще встретимся.
Виктор выловил котенка, бросил его в саквояж и сдавил пальцами. Через некоторое время на жалобный зов вылезла из-под дивана бедная мать. Другой хиппи поймал ее и тут же отправил в свой черный ящик.
Нефедов тем временем подхватил недопитую бутылку, сунул в карман, потом подтолкнул гитариста к выходу. Тот не упирался. Только еще раз плюнул на стену, и по обоям под кирпич потекла красная слюна.
Хлопнула дверь, в квартире стало тихо. За открытым окном чирикали воробьи, майское солнце играло лучами в молодой зелени, просвечивая насквозь листву, и пробившийся в комнату луч упал на лицо Аси, лежавшей неподвижно на диване. Она открыла глаза. Левая щека ее чуть покраснела, в глазах блестели слезы.
Женя подошел к ней, опустился на одно колено.
- Тебе больно? - прикоснулся пальцами к щеке.
- Нет, тошно.
Она прижалась вспухшей щекой к его ладони. Женя не знал, как ее успокоить, гладил свободной рукой по плечам, по голове, ощущая короткий бобрик волос, а она неожиданно перевернулась на спину и потянула его за руки.
- Иди ко мне.
Она позвонила через два дня, когда уже не оставалось времени, чтобы придумать решение - завтра надо идти в военкомат.
Миляев сначала не узнал этот твердый девичий голос. Даже растерялся.
- Кто говорит?
- Ася.
- Какая Ася? - Он вдруг поймал себя на мысли, что ни разу о ней не вспомнил за эти дни.- Привет, Ася. Извини, не узнал, слышно плохо.
- Ты совсем плохой. Куда-то пропал, мы несколько раз заходили - тебя нет.
- Откуда ты узнала мой телефон?
- Это не проблема. Я приеду?
Он помолчал.
- Нет, Ася, я… не один.
Она тоже помолчала. Но недолго.
- Понятно. Это твое дело,- она перевела разговор в другую колею.- Ты надумал в армию уйти?
- Ну не в психушку же!
- Ты не отказался?
- В этом случае не отказываются, а подчиняются.
- Не бойся. Мы тебе поможем.
Миляеву стало смешно. Кто ему поможет, если он сам не знает, чего хочет в этой жизни?
- Ты что смеешься? - обиделась Ася.
- Да это я так…
- Ах, ну конечно, у тебя же гости. Но имей в виду, Миляев, завтра вечером никаких гостей. Завтра к тебе приду я…
Женя без сожаления положил трубку. Подошел к книжному шкафу, достал повестку. Вот она, его гостья. Строгий штамп военного комиссариата, текст, отпечатанный на машинке: «Гр. Миляев Е. В. Вам надлежит явиться…»
- Есть!
Женя приложил к виску руку и, представив себя со стороны, захохотал.