Куда их везли - не сказали. Построили, подвели к закрытым машинам. Загрузились. В дырку в брезенте Миляев видел Садовое кольцо, потом Бородинский мост через Моокву-реку. У новых платформ Киевского вокзала машины остановились. Прапорщики, которые командовали призывниками, приказали выходить.
Сразу собралась толпа зевак. Призывники выглядели впечатляюще: в старых, рваных пиджаках, в джинсах, в кроссовках и сандалиях, в майках и телогрейках; несмотря на майскую жару, один остроумный малый даже шапку-ушанку надел на стриженую голову. Настроение у большинства было бодрое, будто за город на пикник собрались и сейчас подойдет электричка, рванет лихой гитарист струны - и с песней на отдых.
Миляеву не хотелось ни с кем общаться. За два дня на московском призывном пункте эти десятки незнакомых лиц успели надоесть. С ума можно сойти, слушая плоские шуточки подмосковных ребят, видеть их довольные рожи. И чему только радуются?
Они оккупировали плацкартный вагон поезда «Москва - Киев», что успел прочитать на вывеске Миляев, когда шли по перрону. «Киев - это не так уж плохо»,- подумал он.
Женя забрался на верхнюю полку, лег, уперев в кулак подбородок, и стал смотреть в окно. Слева величественно проплыл университет, потянулись здания иностранных посольств на Мосфильмовской улице, и вот уже окружная дорога, поезд вырвался на простор.
Поезда Женя не любил. Быть может, это оттого, что в восемь лет он возвращался из Пекина с родителями поездом - так отец решил (уж больно много всяких коробок было, на самолете не увезешь). Дорога через Улан-Батор, Улан-Удэ, мимо Байкала была настолько утомительная, скучная, душная, настолько некуда было себя деть, что, когда добрались наконец в Москву на седьмые сутки, Женю отправили в больницу с нервным расстройством.
Но сейчас дорога почему-то радовала. Был приятен стук колес на стыках рельсов, не раздражала больше болтовня ребят, а за окном радовали глаз зеленые поля, перелески, овраги, деревеньки, цветущие садики у домов. А нескончаемая вереница телеграфных столбов, стремительно убегающих назад, была словно связующая нить с прошлой жизнью.
…От автобусной остановки к дачному кооперативу творческих работников, где родители приобрели себе тихую обитель, купив ее у известного (фамилию страшно называть) поэта, Женя шел пешком.
Все дачи были построены по индивидуальным проектам, и ни одна не повторяла другую. Здесь собралась творческая братия, и у каждого на участке были все условия для отображения жизни народной - высокий еловый лес, тенистый кустарник, лужайки, уставленные шезлонгами, меж деревьев висели гамаки и в них воз-леживали члены семей творцов. Творцы же творили.
Женя разыскал мать в солярии на втором этаже дачи, обвитой плющом от фундамента до самой крыши. Изольда Яковлевна отдыхала в плетеном шезлонге и была в купальном костюме, принимая солнечные ванны. Рядом с бокалом шампанского в руке томился в кресле композитор Благов. Он был в узбекской тюбетейке, очки его запотели, под мышками рубаха была темной от пота, но он не раздевался - тучная его фигура не была столь грациозна, как сочиняемая им музыка.
Изольда же Яковлевна в свои годы выглядела куда эффектнее. Ухоженное, тренированное тело (каждый день гимнастика по системе Джейн Фонды, большой теннис, бассейн), легкая завивка волос, лицо, абсолютно лишенное морщин (она совсем мало смеялась), холеные руки с тонкими пальцами и изящным маникюром- так следить за собой могла только сильная и последовательная личность.
При появлении Жени Изольда Яковлевна только слегка повела бровью и чуть подняла голову. По ложбинке меж грудей потекла тоненькая струйка пота.
- Явился достойный сын. Полюбуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, на его изысканный внешний вид.
Композитор заволновался, будто его застали за чем-то неприличным. Поставил было на стол бокал с шампанским, потом снова его поднял и выпил лихорадочно.
- 3-здравствуйте, Евгений Витальевич. Рад вас видеть.
Но по всему было видно, что Благову не особенно приятен этот неожиданный визит. Наверное, он все спланировал по-иному, а теперь его гениальная композиция рушилась. Особой радости не было написано и на лице Изольды Яковлевны.
- С чем пожаловал? - спросила она.- Если за деньгами, то извини, отец приезжает только через месяц, сама в долгах. Вот Дмитрию Дмитриевичу должна…
Что она должна Дмитрию Дмитриевичу, Женя выяснять не стал. Взял из ведерка со льдом бутылку, налил в бокал шампанского. Мелкими глотками выпил, точно стакан газировки, отрыгнул громко, на что поморщилась Изольда Яковлевна.
- Можешь спокойно возвращать свои долги, я тебе не помешаю.
- Что?! - открыла глаза мать.
Но Женя был спокоен.
- А то, что завтра я ухожу в армию.
На лице Дмитрия Дмитриевича Женя заметил сожаление и понял: тот сожалеет, что сын Изольды Яковлевны отбывает только завтра, а не отбыл еще вчера.
- Ты шутишь?-наконец привстала из шезлонга мать.
- Конечно,- он закурил сигарету и опустился в свободное кресло.- Это шутка военкомата.
- А как же отец? - Изольда Яковлевна уже ходила взад-вперед по солярию, заламывая руки.- Он же ничего не знает.
- Позвони ему,- Женя слушал пение птиц в еловой чаще.
- Ты с ума сошел! Он же в Кито! На другом берегу океана!
Она схватила лежавший на перилах солярия халат, спешно накинула на плечи. Ее щеки чуть покраснели, она никак не могла завязать поясок - пальцы не слушались.
Благов посмотрел на Женю, а на него, в свою очередь, выразительно посмотрел Евгений. Они не нашли ничего интересного друг в друге. И Женя стал раздеваться. Мотнул сначала одной, а затем другой ногой, и кроссовки без шнурков слетели, затем расстегнул брюки, стащил их, снял майку-футболку. Он был не в плавках, а в обыкновенных белых трусах, и Дмитрий
Дмитриевич отвернулся, посчитав неприличным наблюдать такое в присутствии Изольды Яковлевны.
- Я, пожалуй, пойду. Надо партитуру для гобоя дописать. До свидания, Изольда Яковлевна, до свидания, Евгений Витальевич.
Женя чинно поднялся и отвесил поклон. Изольда Яковлевна только бросила коротко в сторону композитора:
- Я позвоню вам, когда освобожусь.
Благов удалился. Скрипнули ступеньки лестницы, потом через некоторое время лязгнула железной задвижкой калитка.
- Я не задержу тебя,- сказал Женя.- Собственно, я мог бы и так уехать, потом написал бы письмо.
Глаза Изольды Яковлевны, едва подведенные тушью, округлились.
- Какой ужас! Надо что-то делать!
- Что ж тут плохого? - Евгений был спокоен.- Отец не раз призывал меня проявлять гражданскую активность. Вот я и проявляю. Глядишь, останусь и на сверхсрочную.
- Ну уж нет!
Изольда Яковлевна метнулась к лестнице, спустилась в гостиную, громко шлепая босоножками по ступенькам. Через некоторое время лихорадочно закрутился диск телефона.
Женя отпил шампанского, не проявляя никаких эмоций. Увидев сытую физиономию Благова, увидев разомлевшую мать, увидев ее страх, он понял: не за него беспокоится мать, а за себя - неужели поколебались возможности? И ему вдруг неприятно, до отвращения, стало смотреть на эту роскошь, этот индонезийский батик на стенах дачи, китайский фарфор и лаосскую бронзу, на весь этот уют и беспечность.
«Надоело, тошнит!» - подумал Женя и не очень серьезно, но достаточно образно представил себе, как он будет прыгать с парашютом, бежать за танком, бросать гранаты, стрелять, погружаться под воду, недоедать, глотать газы и выживать. Он будет делать то, что велят, и совесть его будет чиста; он пройдет через все, забросит живопись, женится на узбечке, нет, на афганке, будет разговаривать на дари и пушту, примет подданство, а потом приедет послом страны в страну, пославшую его туда воевать. И отец будет вести с ним переговоры об ограничении вооружений…
Но переговоры вела пока мать, по всей видимости безуспешные. Во всяком случае, когда она снова поднялась в солярий, вид ее был растерянным.
- Генерал Неупокоев сказал, что сейчас это уже невозможно…
- Даже если бы это было возможно, я бы все равно ушел,- проговорил, не поднимая глаз, Женя.- Надоело все. Пресытился я вашей жизнью! Обожрался! Во! - и он провел ребром ладони по горлу.
- Ты эгоист! Ты думаешь только о себе! Тебе наплевать на родителей! Ты…
Изольда Яковлевна снова убежала, и он остался один. Ну и пусть будет так. В конце концов, если ему нравится неделями шляться по Подмосковью с этюдником, то почему бы не побывать за казенный счет где-нибудь на Колыме или на Камчатке? Только бы не послали за границу. Надоело, заграницей сыт по горло. Он совсем не знает Россию. Ему гораздо проще говорить, например, о «золотом треугольнике» между Таиландом, Бирмой и Лаосом, где благодатная почва для выращивания опийного мака, чем о неперспективных деревнях Нечерноземья. Жизнь покажет, кто был прав.
«Все, точка! Решено».
…На сборном пункте Киевского военного округа они томились почти неделю, пока молоденький лейтенант не составил список десяти человек, в который попал и призывник Миляев.
Офицер построил их на плацу, оглядел, что ему досталось, поморщился. Проходя мимо смуглого кареглазого парнишки, спросил усталым голосом:
- Национальность?
Тот развел руками:
- Цыган я, начальник. Роман Балаев из станицы Кореновская.
- Я вам не начальник, а товарищ лейтенант.- Он подумал, потом добавил:-Вообще-то, начальник тоже, только называть меня надо «товарищ лейтенант».- И улыбнулся какой-то детской улыбкой.
Лейтенанту было двадцать три, но выглядел он совсем юношей. Усики едва пробивались над верхней губой, он их постоянно приглаживал пальцами, будто проверяя, на месте ли. Лицо курносое, а глаза живые, любопытные.
- Меня зовут лейтенант Капустин.- Он по привыч-ке приложил руку к голубому околышу фуражки, потом достал из нагрудного кармана рубашки список, пробежался по нему глазами.- Лихолет!
На правом фланге отозвался высокий парень в старой, видно отцовской, гимнастерке.
- Это я.
- Хромов, Токаев, Нечипоренко, Зв… Зва-й-згне,- с трудом выговорил он последнюю фамилию.
Призывники отвечали, а лейтенант на секунду задерживал на каждом взгляд, запоминая.
- Балаев.
- Дак это же я, начальник.
Лейтенант сдвинул брови:
- Я вас просил отвечать как положено.
- Я, товарищ лейтенант Капустин.
Миляев ответил как положено - за эти дни он уже узнал, что надо отвечать: «Я». А сам подумал, встретившись взглядом с лейтенантом: «Как можно запомнить сейчас одинаково стриженных, одетых в лохмотья людей?»
- Кабаидзе, Хайретдинов, Свинцицкий.
Девять человек тут же засмеялись, услышав необычную фамилию, но не смеялся только имярек.
- Отставить смех! - строго сказал лейтенант.
Перекличка была закончена, и лейтенант спрятал список.
- Нам сейчас предстоит переезд в часть. Прошу проявить надлежащую дисциплину, быть предельно собранными.
В часть прибыли к вечеру. Сначала ехали на пригородной электричке до станции «Тетерев», потом в грузовике добрались до большого села, которое, как было написано на дорожном указателе, называлось «Петрiвцi».
Пыль курилась за машиной, долго стояла над дорогой в безветрии, оседая медленно в придорожную канаву. По обе стороны от дороги зеленели свекловичные поля, а впереди начиналось другое поле, обсаженное вокруг тополями, огромное, пустое от края до края, и лишь только на горизонте тянулась фиолетовая полоска леса да высилась какая-то каланча. Справа на краю этого поля белели несколько строений, два длинных одноэтажных дома, похожих на коровники, какие-то сооружения, огороженные колючей проволокой, с вышкой для часового на углу. Но чувствовался во всем строгий порядок - и в четком системном расположении строений, и в прямых чистых дорожках между ними, аккуратных клумбах и подстриженных кустах.
Не останавливаясь, машина миновала полосатый шлагбаум, поднятый стоявшим на посту солдатом, и затормозила у центрального домика, сложенного из силикатного белого кирпича. Лейтенант Капустин стукнул дверцей кабины.
- К машине!
Они выпрыгивали из кузова, подавая друг другу чемоданы и сумки.
- Становись! - скомандовал лейтенант.
Из центрального домика вышли на крыльцо пожилой офицер и прапорщик, направились к прибывшим.
- Равняйсь, смирно!
Лейтенант повернулся и приложил руку к фуражке:
- Товарищ майор, группа весеннего призыва в составе десяти человек прибыла!
Майор, тоже держа руку у виска, выслушал доклад, взглянул на строй:
- Здравствуйте, товарищи!
Что-то непонятное прозвучало в ответ, и лишь один Лихолет, видно хорошо освоивший военную подготовку, заорал что есть силы:
- Здравия желаем, товарищ майор!
Майор поморщился:
- Товарищи солдаты… Отставить.- Он подумал и сказал по-другому: - Товарищи военнослужащие! Я командир части - майор Винокуров. С командиром взвода лейтенантом Капустиным вы уже знакомы, а это,- он показал на стоявшего в стороне прапорщика,-старшина роты прапорщик Циба. Они ваши непосредственные начальники. Гарнизон наш небольшой, но…- майор сдвинул брови и с нажимом проговорил,- дружный. Ничего того, что случается в других частях, у нас нет. Наша часть выполняет боевую задачу по обслуживанию и поддержанию в полной готовности запасного грунтового аэродрома, который находится перед вами. Служба сложная, ответственная - и в снег, и в дождь аэродром должен быть готов принять боевую авиацию! - Майор Винокуров взмахнул кулаком, будто погрозил кому-то.
Похоже, приветственная речь была закончена. Майор посмотрел на небо, чуть склонив голову, послушал, как поет жаворонок.
- Вам предстоит месячный карантин,- продолжил он после паузы.- Пройдете курс молодого бойца, потом примете воинскую присягу. Вот так.- Майор качнулся с пяток на носки и обвел строй взглядом.- Вопросы есть? Нет. Ну и хорошо. Командуйте, товарищ лейтенант.
Первый день службы подходил к концу. Помылись в душе, переоделись в военную форму. Освоились немного в карантинном помещении. После отбоя, натянув свежую простыню на голову, Миляев вспомнил прожитый день, пытался уснуть, но не мог. Так всегда бывало, когда очень устанешь или очень много накопится впечатлений. Сегодняшний день впечатлениями был не очень богат, но казался неким Рубиконом, за которым осталась не только гражданская одежда, но и нечто большее - вся прежняя жизнь. Думать о ней - не передумать, мечтать - не перемечтать. А теперешняя жизнь виделась плоской, как раскатанный блин запасного аэродрома.