Серёжа накануне заснул мгновенно, но вставать с утра совершенно не хотелось. Впрочем, отец Никита и не настаивал. Проспал парень почти до обеда. Вдоволь выспавшись и совершенно позабыв о повреждённой ноге, Сергей слишком резко вскочил, чуть опять её не подвернув, но, слава Богу, вовремя схватился за стену и устоял. Вспомнив про послушание, парень наскоро привёл себя в порядок и отправился на кухню.

— Я тебя давно поджидаю, — улыбнулся ему отец Симеон, как только Серёжа, вежливо постучав, вошёл в его вотчину.

— Я готов, — полушутя козырнул старцу Сергей.

— Отлично-отлично, но для начала выпей-ка чаю, он придаст тебе сил. Они тебе пригодятся, — подмигнул весёлый старик.

После чая отец Симеон поручил ему ответственейшее дело на кухне — чистку моркови и лука. На обед, как сказал батюшка, будет жареная фасоль. Еду, как выяснилось, летом старик готовил на костре.

— Если затопить печь, и здесь и в кельях будет, как в бане, — пояснил он, когда они вышли с огромным чугунком во двор.

Также выяснилось, что сегодня будет растоплена баня — покосившаяся избушка, рядом с крохотной монастырской пекарней. В последней, как уже знал Серёжа, раз в неделю, аккурат перед воскресеньем, отец Симеон с молитвой выпекал просфорки — маленькие хлебы, которые использовали монахи на воскресном богослужении. Кроме того, в пекарне раз в месяц пекли хлеб и высушивали его на сухари (почему-то отшельники признавали хлеб только в таком виде).

Самым забавным в этой ситуации Сергею показалось то, что отшельники совершенно не ориентируются, какой на дворе год, но с точностью знают, какой месяц и какое число, а также день недели. Когда он, сидя на пне, поделился своими мыслями с батюшкой, тот лишь ответил:

— Мы живём по церковному календарю, годов не считаем. Каждый день недели у нас — особые молитвы, каждая дата — память святого. Здесь спутаться невозможно. А год… что сейчас, что 10 лет назад, что 30… — значения не имеет. Когда Пасху справлять, отец Георгий по лунным циклам считает.

Очередной раз подивившись укладу жизни монахов, Серёжа стал выспрашивать о жизни в скиту. Отец Симеон с удовольствием отвечал, с любовью вспоминая уже ушедших к Господу братий. Неожиданно отвлёкшийся Сергей услышал уже знакомое откуда-то имя. Прислушавшись, он вспомнил, что это тот монах, чей брошенный скит находился недалеко от спортивной базы.

— А почему отец… как его? Трифон, — благодарно кивнул парень, когда старик подсказал ему имя, — ушёл из вашего монастыря?

— Он не уходил, — искренне подивился его словам старец.

— Ну, он же жил отдельно от остальных, — пояснил Сергей ход своих мыслей.

— Так это отец Трифон так заботился о нас, — радостно возвестил отец Симеон, но, заметив недоумение подопечного, добавил: он плёл сети, заготавливал рыбу на всю братию. В субботу мы приходили к нему. У него какой только рыбки не было! И свежая, плавала в бочках; и солёненькая, и вяленная! Да, тогда у нас ещё не закончилась соль, — ностальгически улыбнулся старик. — Отец Трифон оставался на воскресенье в монастыре, исповедовался и причащался, как мы все, а с понедельника отправлялся на новые трудовые подвиги. Почитай, уже лет семь или десять, как я рыбки не пробовал. У нас её, кроме отца Трифона, никто не мастак был ловить.

Теперь ясно, почему старая избушка, даже если её и обнаружили при исследовании местности обитатели базы, не вызвала ни у кого интереса. Кого вообще может привлечь старая, заброшенная лачуга рыбака? Тем более где-то неподалёку расположена целая деревня!

— А ты-то сам не хотел бы завтра исповедаться? — неожиданно спросил отец Симеон.

Сергей хотел было рассмеяться на это предложение, но ему почему-то было совсем не смешно. Не понимая, что с ним происходит (наверняка общение с монахами сказалось), подросток понурил голову.

— Я никогда этого не делал… — наконец, прошептал Серёжа, чувствуя, что краснеет.

— Эка беда, — обрадовался старец. — Все мы когда-то подходили к Исповеди первый раз, — дружелюбно хлопнул он его по плечу.

— Вы не понимаете, — заставив себя посмотреть на монаха, выдавил окончательно растерявшийся и смущённый подросток. — Я такого наделал…

— Неужели человека убил? — округлил глаза собеседник.

— Нет, но…

— Церкви и монастыри разорял? — продолжал допытываться старик.

— Нет…

— Может, над которой девицей надругался?

Парень залился краской, когда до него дошёл смысл последнего вопроса, и вновь отрицательно покачал головой.

— Вот видишь! — лучезарно улыбнулся отец Симеон. — А Господь, по милости Своей, и эти воистину страшные грехи прощает, если человек искренне кается и приходит к Нему. Так неужели твои прегрешения ужаснее этих?

— Вроде бы нет, — немного приободрившись, ответил Серёжа. — Но я не умею каяться, — откровенно признался мальчик.

— Мало кто умеет, — вздохнул старик. — И я не умею.

— Как это? — открыл рот Серёжа на такое совершенно невероятное заявление старца-монаха.

— Вот так, — печально и вполне серьёзно подтвердил отец Симеон. — Лоб бью всю жизнь, а настоящего покаяния не имею.

— А как же тогда?..

Незаконченный вопрос повис в воздухе. Неторопливо помешав содержимое котелка, монах опустился на свой пень и только тогда задумчиво спросил:

— Есть ли у тебя, Се ргий, — намеренно сделал он ударение на первой гласной, — на памяти такие поступки, мысли или слова, за которые тебе было бы стыдно? Может, ты сожалел, что кого-то напрасно обидел; или хотел бы пережить какую-то ситуацию заново и поступить по-другому; или просто знал, что что-то не следовало бы делать, но всё равно делал.

Будто зачарованный Серёжа кивнул.

— Вот это и есть первая ступень покаяния. Когда ещё не осознаёшь, не понимаешь всей тяжести греха перед Богом, но чувствуешь, что согрешил.

— И что же делать? Вспоминать всю свою жизнь? — тихо, почти шёпотом, спросил старца мальчик.

— Зачем всю? Обычно начинают исповедоваться лет с семи: кто раньше, кто позже. Чтобы было легче, я дам тебе уголёк и дощечку. Сможешь вечером записать все грехи, что вспомнишь. Только есть одно условие: ты ничего на исповеди не должен скрывать.

Парень с усилием проглотил вставший в горле ком и затравленно вжал голову в плечи. Заметив его состояние, отец Симеон встал, подошёл к нему и по-отечески обнял.

— Не бойся: отец Георгий тебя не осудит. Он только свидетель твоей исповеди перед Богом. Ты исповедуешься Господу, Он невидимо будет стоять перед тобою, запомни это. Да, Он и так знает все наши грехи, но Он также ждёт от нас этого мужественного поступка. Он — Доктор. Ты же не придёшь к врачу с больной головой и не станешь утверждать, что у тебя болит не голова, а живот. А если и станешь, а потом ещё дерзнёшь выпить лекарство, не заболит ли у тебя от этого ещё и живот? Так и Господь ждёт от нас честного и самоотверженного покаяния. А за отца Георгия не волнуйся. Если ты завтра подойдёшь к нему на Исповедь, он будет на седьмом небе от счастья. Покаяние человека — всегда радость для священника.

Отец Симеон говорил так убеждённо, что Серёжа поверил. Поверил, что сможет преодолеть себя. Вечером после обещанной бани он действительно принялся вспоминать и анализировать всю свою жизнь, начиная с первого дня в детском доме.

 

***

Воскресная служба отличалась особой торжественностью, но Серёжа, казалось, этого не замечал. После Исповеди, на которой его буквально трясло от стыда и напряжения, он чувствовал такую лёгкость, что и передать нельзя! Будто все проблемы и лишения его нелёгкой жизни вмиг померкли, оставив вокруг только яркие краски и счастливые воспоминания. Блаженная, наверняка глупая со стороны, улыбка блуждала по лицу, в душе были мир и покой. Хотелось радостно прыгать и кричать на весь мир как это здорово получить прощение от самого Бога! Конечно, он верил в Господа, но, наверное, всегда боялся себе в этом признаться. Теперь же ему было хорошо и радостно.

Вот батюшки громовым хором пропели «Отче наш», ещё несколько молитв и возгласов, и на небольшое возвышение из алтаря вышел грациозный и величественный в своём облачении отец Георгий. Опёршись на свою палку и поднявшись со скамейки, на которую отец Фаддей после Исповеди буквально насильно его усадил, юноша подошёл к подозвавшему его жестом отцу Никите. Велев повторять мысленно за ним, настоятель торжественно прочёл короткие молитвы перед Причастием и монахи все, как один, пропустили юного гостя вперёд к Чаше, показав, как необходимо сложить руки.

Серёжа сам не понял, откуда в его груди появился этот странный, неизвестный прежде, трепет. Казалось, всё его естество стремиться отведать Божественных Тайн. Вернулся он в келью задумчивым и умиротворённым, с непреодолимым желанием продолжить чтение Евангелия, чем и занялся. До самого вечера его никто не беспокоил. А после ужина, вспомнив, что находится у отца Симеона на послушании, безропотно помог монаху вымыть посуду.

— Господи, спасибо за всё! — правильно и уверенно перекрестившись, задувая лучину, взглянул он на Распятие.

Даже во сне по спокойному лицу юноши то и дело пробегала улыбка. Подсознательно он знал, что для него теперь начинается новая жизнь. Единственно правильная. В которой нет места старым ошибкам. Взрослая.

Вот так один серьёзный поступок перевернул всю его жизнь. Теперь это был уже не мечущийся в поисках своего пути подросток или растерянный, оставшийся без родных, мальчик-сирота, а уверенный в своих силах юноша, которому, правда, тоже ещё только предстояло определиться в этой непростой и временами жестокой жизни.